Читать онлайн Сердце хроноскопа

Глава 1

Кёнифан проснулся от тишины, режущей разум. Его покои в Хроноскопе, обычно наполненные гулом парящих шестерён и шёпотом песочных часов, затихли, словно мир умер. Он лежал на ложе, сотканном из звёздного света, его кожа, мерцающая, как пыль далёких галактик, дрожала от холода, которого не должно было быть.

Сначала Кёнифану показалось, будто его глаза закрыты, и он видит лишь тёмные, непроницаемые веки, покрытые тонкой, тревожной дрожью. Но стоило ему моргнуть, как сознание вновь вздрогнуло, и он увидел серебристую, мерцающую сеть нитей, пронзающих пустоту, будто тончайшие прожилки невидимой ткани, в которую кто-то небрежно вплёл его самого. Эта паутина окружала его со всех сторон, дышала вместе с ним, и ему казалось, что его тело тоже состоит из этих нитей, дрожащих от малейшего движения.

Только спустя несколько мучительных мгновений Кёнифан понял, что он не просто смотрит на нити, но и ощущает их в своём теле – они пульсировали в венах, скользили под кожей, вызывая тупую боль и холодный ужас. Он поднял руку и тут же ощутил головокружение: тонкие пальцы казались полупрозрачными, сквозь них просвечивали серебристые паутинки, дрожащие в унисон с сердцем.

Принц Времени с трудом приподнялся с кровати, пытаясь вспомнить, как он оказался в подобном состоянии, но воспоминания ускользали, словно вода сквозь пальцы. Его сознание заполняли лишь отголоски прошлого, обрывки мыслей, тени лиц и слов, которые казались знакомыми, но непостижимо далёкими.

В комнате царил тревожный полумрак. Стены Хроноскопа, цитадели Времени, были сотканы из шестерёнок и тонких, перетекающих песочных часов, наполненных мерцающим песком, который никогда не переставал струиться, кружиться и шептать что-то неразборчивое. Через высокие, стрельчатые окна проникал слабый свет, но свет этот был неправильный, размытый, хаотично меняющий оттенки от белёсого до кроваво-красного.

Кёнифан сделал глубокий вдох, чувствуя, как в груди отзывается резкой болью каждая ниточка, пронизывающая его существо. Он попытался привести в порядок мысли, собраться с силами, но его внимание тут же отвлёк странный холод, коснувшийся его щеки.

Он резко повернул голову, и заметил на подушке странный предмет, отчётливо контрастирующий с белизной шёлка. На ней лежала прядь волос – но не мятного оттенка, который всегда был гордостью Кёнифана, а иссиня-чёрного цвета, словно она была соткана из чистой тьмы.

Дрожащими пальцами он прикоснулся к пряди и тут же отдёрнул руку, почувствовав, что она холодна, как лёд, и словно высасывает тепло его собственной кожи. В висках пульсировала тревога, постепенно перерастающая в панику. Кёнифан поднял руки и коснулся своих волос – некогда сияющие мятные пряди теперь были неровно обрезаны, едва доставая до подбородка. Они потеряли свой блеск, и лишь тускло отражали мерцание нитей, дрожащих вокруг.

В комнате вдруг стало холоднее, и стены словно начали приближаться. Кёнифан услышал тихий шёпот, словно тысячи голосов говорили одновременно, каждый на своём языке, каждый по-своему пугающий. Он инстинктивно взглянул на огромное зеркало, висевшее на противоположной стене, и тут же ощутил, как кровь в жилах превращается в ледяные иглы.

В зеркале, вместо собственного отражения, Кёнифан увидел фигуру брата. Кённесепан стоял молча, его глаза были печальны и холодны, как ледники на краю мироздания, а за спиной клубилась непроницаемая тьма, словно он принёс её из того неведомого края, куда отправился тысячи лет назад. Брат поднял руку, словно приветствуя Кёнифана, но в его глазах читался немой упрёк, жестокое обвинение, не нуждающееся в словах.

– Нет! – выдохнул Кёнифан, делая шаг назад и почти падая. Зеркало дрогнуло, и отражение Кённесепана исчезло, оставив после себя лишь обычное отражение комнаты.

«Это всего лишь отражение, лишь моё больное воображение», – мысленно повторял он себе, стараясь успокоить бешено бьющееся сердце. Но глубоко внутри он знал, что всё происходящее было не просто кошмаром. Оно было настоящим.

Из оцепенения его вывел тихий звук – звон часов, идущий откуда-то из глубины Хроноскопа. Этот звон был неправильным, искажённым, он словно отмерял время не вперёд, а назад, вспять.

Кёнифан стремительно шагнул к окну и увидел, что пейзаж за ним изменился – звёзды кружились по небесам хаотичными вихрями, складываясь в причудливые символы, буквы и слова. Сердце замерло, когда он разобрал надпись, образованную сотнями сияющих огней:

«Ты потерял его».

Он закрыл глаза, почувствовав, как внутри всё рушится, рвутся нити, связывающие его с реальностью. Его вина, его страхи, всё то, что он хранил глубоко в душе, сейчас вышли наружу, обретая физическое воплощение в виде этой невыносимой правды.

– Кённесепан… – прошептал он дрожащими губами, словно само имя брата могло что-то изменить, вернуть утраченное или, наоборот, окончательно подтвердить потерю.

Дверь комнаты внезапно распахнулась, и на пороге появился силуэт молодого мага, Пламенника, с красновато-оранжевыми волосами и тревожным взглядом. Это был Тарис – один из немногих, кому Кёнифан мог доверять.

– Ваше Высочество! – выкрикнул он, тяжело дыша. – Огненный остров… там снова буря, но теперь всё куда хуже…

Он замер, встретив взгляд принца, и что-то прочитав в его лице, осёкся.

– Что… что с вами случилось? – шёпотом спросил он, глядя на обрезанные волосы и прозрачные пальцы Кёнифана.

Принц не ответил сразу, лишь мрачно взглянул в зеркало, словно надеясь и одновременно боясь снова увидеть там лицо брата.

– Время начало разрушаться, Тарис, – едва слышно проговорил он. – Нам нужно остановить это… или мир рухнет в Хаос навсегда.

Кёнифан видел, как глаза Тариса расширяются от страха и непонимания. Юный Пламенник всегда отличался эмоциональностью, его чувства легко вспыхивали и гасли, как языки пламени на ветру. Но сейчас, в отражении его взгляда, Кёнифан впервые заметил не только страх, но и глубокую растерянность, словно Тарис впервые осознал, насколько хрупок мир, в котором он вырос, насколько тонка грань, отделяющая порядок от безумия.

– Но как… Как это возможно? – голос Тариса сорвался на хриплый шёпот. – Кто мог посметь…

– Не знаю, – перебил его Кёнифан, сам поражённый холодом собственного голоса. – Но мы не можем позволить этому продолжаться. Если мои волосы были украдены… значит, кто-то пытается разрушить время, сломать равновесие и вернуть королевство обратно в хаос.

Он снова ощутил боль в груди, тяжёлую, давящую, словно кто-то сжимал его сердце ледяными пальцами. Каждая минута, каждое мгновение теперь отдавалось в нём тягостным, почти физическим эхом. Он знал, что его сила и способность видеть нити времени не исчезли полностью, но теперь были искажены и ослаблены. Он больше не мог просто плести их в узоры судьбы, как раньше, теперь это приносило боль, словно он касался раскалённого металла.

– Мы должны отправиться на Огненный остров, – тихо произнёс он, стараясь не выдать голосом того ужаса, который разрывал его изнутри. – Я должен увидеть всё своими глазами.

Тарис молча кивнул, хотя в его глазах мелькнуло сомнение. Он явно боялся, что его повелитель сейчас не готов встретиться с разрушением напрямую. Но возразить он не посмел.

Кёнифан направился к дверям своей комнаты, едва замечая, как вокруг него шепчут стены, пульсируют шестерни и искажаются очертания пространства. Он уже не чувствовал себя повелителем цитадели, а скорее её пленником – узником собственного времени, потерявшим ключ к свободе. Каждое его движение сопровождалось тихим, едва уловимым эхом голосов, звучащем со всех сторон, но стоило обернуться – они умолкали, оставляя лишь холод и пустоту.

Выйдя в главный зал Хроноскопа, Кёнифан замер, поражённый переменами. Пространство изменилось, словно за несколько часов здесь прошли века – пол покрывали тонкие, трещиноватые прожилки льда, через которые пробивались ростки какого-то странного растения с чёрными листьями. Воздух, всегда чистый и прозрачный, теперь казался густым и удушливым, пропитанным запахом гнили и сырости. Сводчатые потолки, обычно украшенные рисунками созвездий и символами стихий, теперь покрывала сеть паутины, а свет звёзд, проникающий сквозь прозрачные купола, мерцал хаотично, преломляясь и рождая тревожные тени.

Серебряные песочные часы, стоявшие по обе стороны зала и символизирующие течение времени, теперь вращались беспорядочно. Песок внутри них тёк не вниз и даже не вверх, а по странным круговым траекториям, будто запутавшись в собственном движении. От этого зрелища у Кёнифана перехватило дыхание – время не просто вышло из-под контроля, оно обезумело.

Тарис, стоящий рядом, явно не мог видеть всех тонкостей происходящего, но даже он ощущал тревогу, исходящую от каждого уголка зала. Его руки непроизвольно вспыхивали и гасли, выдавая нервозность и страх, которые маг тщетно пытался подавить.

– Мы должны торопиться, – хрипло проговорил Кёнифан, не сводя глаз с безумного танца песчинок в часах. – Если нити времени продолжат рваться, вскоре каждый из островов будет охвачен таким же безумием.

– Ваше Высочество, но как мы справимся, если вы… – Тарис замолчал, не решаясь закончить мысль.

– Если я потерял свою силу? – спокойно спросил Кёнифан, глядя ему прямо в глаза. – Возможно, сила не покинула меня полностью. Но даже если это так, я обязан попытаться. Ради королевства и… – он запнулся, отворачиваясь, – ради Кённесепана.

Последнее имя прозвучало почти неслышно, но оно всё же достигло слуха Тариса. Пламенник опустил взгляд, понимая, насколько глубока рана, которую носит в себе его повелитель.

Они двинулись к главным воротам цитадели, кажущийся бесконечным коридор то расширялся, то сужался, будто пытался удержать их внутри. Впереди их ждали ступени из прозрачного кристалла, за которыми открывался вид на мир королевства Стихий. Кёнифан остановился на мгновение, разглядывая этот мир, теперь уже не родной и привычный, а враждебный и чужой.

Парящие острова, когда-то воплощавшие красоту и равновесие, теперь дрожали и переливались странными, болезненными цветами. Огненный остров пылал ярче обычного, окружённый вихрями пламени и дыма, кружащегося в небе, образуя пугающие фигуры и лица. Водный остров был окутан густым туманом, будто укрытый покрывалом забвения, а в воздухе над ним висели капли воды, движущиеся странно медленно, словно само время не могло решить, в какую сторону им течь. Остальные острова выглядели так же тревожно – их контуры расплывались, искажались и снова собирались, будто реальность становилась зыбкой и ненадёжной.

Кёнифан вздохнул глубоко, ощутив, как ледяной воздух обжигает лёгкие, и тихо сказал, обращаясь к Тарису, хотя скорее просто произнося вслух свою мысль:

– Мир рушится не просто из-за моей слабости. Это месть Хаоса за то, что мы пытались удерживать его в рамках. И теперь нам придётся сразиться не только с врагом извне, но и с самими собой.

Тарис молча кивнул, принимая его слова, и они ступили на кристальные ступени, ведущие в сердце этого непостижимого, охваченного безумием мира, где время перестало быть союзником и стало врагом.

Каждый шаг, сделанный вниз по прозрачным ступеням, отзывался в сердце Кёнифана гулким, тягостным эхом. Казалось, сама реальность отторгала его, сопротивляясь присутствию существа, потерявшего часть своей сути. Под его ногами ступени меняли цвет, переливаясь от тускло-серебристого до мрачного, почти чернильного. Он чувствовал, как его окружает непроглядная темнота, словно вязкий, шепчущий туман, заполняющий сознание.

Рядом шагал Тарис, стараясь держаться твёрдо, но даже его сильная натура, связанная с огнём, с трудом выдерживала натиск холодного ужаса, охватившего пространство вокруг. Его огненно-рыжие волосы то вспыхивали ярче, то снова тускнели, будто сама стихия огня внутри него металась, чувствуя приближение катастрофы.

Наконец, они достигли подножия лестницы, ступив на мерцающую платформу из полупрозрачного хрусталя. Под ногами Кёнифан видел бескрайнюю пустоту, усеянную мерцающими звёздами и дрожащими нитями времени, которые теперь казались надломленными и запутанными.

Перед ними, в воздухе, зависала небольшая ладья из хрусталя и серебра, предназначенная для путешествий между островами. Когда Кёнифан ступил в неё, ладья дрогнула, словно почувствовав его боль и неуверенность. Тарис шагнул следом, сжимая в руках огненный посох, готовый к битве.

Ладья медленно двинулась, словно нехотя скользя по невидимому течению, и мир вокруг них начал стремительно меняться. Воздух сгущался и редел одновременно, пространство искривлялось, искажая очертания всего, что попадало в поле зрения. Кёнифан чувствовал, как его захлёстывают волны головокружения, будто реальность стала морем, бурным и непредсказуемым.

Огненный остров приближался стремительно, его очертания становились всё более отчётливыми и устрашающими. Огненные потоки вздымались вверх, образуя причудливые фигуры, некоторые из которых походили на человеческие лица – их рты искажались в беззвучных криках, а глаза, казалось, были полны мольбы и ужаса.

Когда ладья коснулась кромки острова, Кёнифан почувствовал, как его тело обжигает волной жара, и тут же ледяной холод вновь сковал сердце. Остров пылал огнём, который не просто жёг, но словно шептал, нёс слова, обращённые к нему одному.

– Смотрите, Ваше Высочество, – выдохнул Тарис, указывая на пламя. – Они застряли…

И в самом деле, люди на острове двигались по странным траекториям, застывая на мгновение, а потом вновь повторяя одни и те же действия. Они словно попали в петлю, их движения были механическими, лишёнными сознания. Женщина стояла на пороге дома, снова и снова поднимая руку к глазам, словно защищаясь от солнца, хотя оно давно скрылось в дымном небе. Мужчина носил ведро с водой, раз за разом проливая её на одно и то же место, будто пытаясь потушить огонь, которого не было.

– Это и есть временная буря, – мрачно произнёс Кёнифан. – Время здесь запуталось, свернулось в петлю. Им не вырваться, пока мы не найдём источник проблемы.

– Но… как это исправить? – голос Тариса дрожал от напряжения. – Ваша сила…

– Я знаю, – перебил его Кёнифан, едва скрывая раздражение и отчаяние. – Но если я не смогу, то никто не сможет. И тогда это распространится дальше, поглотив всё королевство.

Они двинулись дальше, осторожно ступая по горячей земле, усеянной кристаллами застывшей лавы. Вокруг них клубился дым, и в его глубине угадывались лица, сотканные из огня и пепла, лица, которые шептали обвинения, сомнения и тайны, давно похороненные в памяти.

Среди этой бесформенной массы огня и дыма Кёнифан различил лицо, которое заставило его сердце болезненно сжаться. В пламени проступали черты Кённесепана – строгие, величественные, но сейчас искажённые болью и укором. Пламя шевельнулось, и губы огненного призрака зашевелились:

– Ты позволил мне уйти…

Кёнифан остановился, не в силах отвести взгляд от этого лица, столь мучительно знакомого и столь же чужого в своей жестокой правде. Его губы задрожали, он протянул руку, словно желая коснуться брата, вернуть его, попросить прощения за все ошибки, за слабость и нерешительность.

– Ваше Высочество! – крикнул Тарис, пытаясь оттащить его. – Это ловушка!

Но Кёнифан не слышал его. Он видел лишь брата, чувствовал лишь его присутствие, обвинение в глазах, которые были когда-то полны любви, но теперь горели лишь горечью утраты.

Тарис резко встряхнул его, оттаскивая назад. Лицо в пламени исказилось в гневной гримасе, огонь вспыхнул ярче, и голос брата прозвучал громче:

– Ты украл моё время! Ты должен был идти со мной!

Слова резали больно, словно нож, вонзавшийся в самое сердце. Кёнифан вскрикнул, закрывая лицо руками. Пламя вспыхнуло, окутывая его жаром, но Тарис встал перед ним, поднимая огненный посох, создавая щит из пламени, который на мгновение сдержал бушующую стихию.

– Вы должны очнуться! – выкрикнул Тарис, его голос звучал отчаянно. – Это иллюзия, Ваше Высочество! Это только тень!

Но Кёнифан понимал, что это была не просто иллюзия – это была его правда, его вина, его тьма, воплощённая в огне. Он знал, что ему предстоит не только бороться с хаосом вокруг, но и встретиться лицом к лицу с хаосом, поселившимся в его душе.

И сейчас, стоя на краю безумия, окружённый огнём, шепчущим голосами прошлого, Кёнифан впервые понял, что не только время и реальность находятся в опасности, его собственная сущность была на грани разрушения, и если он не сумеет победить внутреннюю тьму, всё остальное потеряет смысл.

Тарис держал щит из огня, отчаянно сопротивляясь натиску разбушевавшегося пламени. Его огненно-рыжие волосы полыхали, словно он сам был частью этой стихии, но даже его сила меркла перед яростью времени, вырвавшегося из-под контроля.

Кёнифан тяжело дышал, пытаясь подавить приступ паники и боли, сковавший его сознание. Вокруг них продолжали кружиться тени, огонь складывался в лица, каждое из которых обвиняло, осуждало и несло в себе частицы его вины. Он чувствовал себя обнажённым перед лицом собственных страхов, словно каждое пламя было зеркалом, отражавшим его слабость и ошибки.

– Мы не можем здесь оставаться! – крикнул Тарис, усиливая огненную защиту, пока вокруг свистели раскалённые языки пламени. – Нужно найти источник бури и остановить её, пока она не разрушила всё окончательно!

Кёнифан через силу поднял голову, встречая взгляд юного Пламенника. Он видел в глазах Тариса огонь решимости и отчаянную веру в то, что их миссия всё ещё выполнима. Эта вера пробудила в нём нечто давно забытое – слабую, едва различимую искру надежды.

– Ты прав, Тарис, – произнёс он, пытаясь скрыть дрожь в голосе. – Мы не можем позволить страху сломить нас.

Они двинулись вперёд, сквозь дым и жар, оставляя позади призрачные фигуры, которые всё ещё пытались схватить их своими бесплотными руками. Земля под ногами дрожала, покрытая трещинами и горячими потоками расплавленного камня. Ветер, несущий запах пепла и сгоревших воспоминаний, хлестал по лицу, вырывая слёзы из глаз.

Чем ближе они подходили к сердцу острова, тем более странными становились их окружение и ощущение времени. Воздух уплотнялся, превращаясь в густой туман, наполненный мелькающими тенями и шепчущими голосами прошлого и будущего. Временные потоки искажались, переплетались и разрывались, создавая вокруг невидимые ловушки, в которых люди застревали навечно.

Наконец они достигли центральной площади, где обычно собирались жители острова. Теперь это место походило на кошмарное отражение того, чем оно было прежде. В центре площади стоял огромный фонтан, но вода в нём текла не вниз, а вверх, замирая в воздухе и формируя причудливые фигуры, похожие на призраков. Люди, застрявшие во временной петле, бесконечно повторяли одни и те же действия: старик снова и снова наклонялся за упавшей шляпой, ребёнок бесконечно катался на качелях, женщина бесконечно пересчитывала монеты в ладони.

– Это безумие, – прошептал Тарис, не в силах скрыть ужаса. – Как мы это остановим?

Кёнифан не ответил. Он сосредоточился, пытаясь почувствовать те самые тонкие серебристые нити, которые всегда связывали его с временем. Раньше это было легко и естественно, как дыхание, но теперь каждая попытка коснуться нитей причиняла невыносимую боль.

И всё же, он заставил себя закрыть глаза и сосредоточиться на том, чтобы услышать тихий голос времени. Он протянул руку, мысленно пытаясь нащупать кончики разорванных нитей, и внезапно ощутил резкий холод – одна из нитей была покрыта ледяной коркой и вела куда-то вглубь острова.

– Источник там, – сказал он, открывая глаза и показывая Тарису направление. – Кто-то или что-то держит время в узле. Мы должны его развязать.

Они поспешили к месту, указанному Кёнифаном, пробираясь через сгустившийся дым и хаотично движущиеся фигуры, застрявшие в петлях прошлого. Земля становилась всё горячее, воздух был наполнен искрами, которые вспыхивали и гасли, рождая болезненные, искажённые видения.

Наконец они достигли тёмного пролома в земле, из которого исходило свечение серебристых нитей, пульсировавших в такт с болезненным сердцебиением самого острова. Кёнифан осторожно приблизился и увидел, что в глубине пролома находилось что-то вроде огромного кристалла, окутанного нитями времени, завязанными в неестественные узлы. Сам кристалл источал свет, но это был холодный, болезненный свет, причиняющий глазам боль.

Кёнифан почувствовал, как сердце учащённо забилось, когда он заметил на поверхности кристалла своё отражение – искривлённое, искажённое, словно в кривом зеркале. Но это отражение смотрело на него другими глазами, полными жестокости и насмешки.

– Это ловушка, – прошептал он. – Кто-то использовал мою силу против меня самого.

– Но как её разрушить? – Тарис смотрел на кристалл с ужасом и восхищением одновременно.

– Только я могу это сделать, – произнёс Кёнифан, чувствуя, как внутри него вновь поднимается отчаяние. – И мне придётся принять всю боль и страх, которые они вложили в эти нити.

– Ваше Высочество, вы уверены? – голос Тариса был полон сомнения и беспокойства.

Кёнифан повернулся к нему, и в его мятных глазах теперь не было сомнений – только холодная решимость и принятие того, что ему предстоит.

– Другого пути нет, Тарис. Если я не сделаю этого, время здесь никогда не восстановится, а без времени мир обречён.

Он сделал глубокий вдох и шагнул вперёд, погружая руки в пульсирующие, ледяные нити. Боль была невыносимой, но он продолжал двигаться, чувствуя, как его тело становится частью этой сети, как воспоминания и страхи проникают в него, пытаясь сломать, уничтожить его волю.

Каждая нить, с которой он сталкивался, несла в себе частицу его собственной тьмы – воспоминания о брате, сомнения Совета, укоры и насмешки, которые он слышал всю жизнь. Но он продолжал идти, медленно и неуклонно, распутывая узлы, принимая в себя эту боль и отпуская её, не позволяя ей взять над собой верх.

И в какой-то момент он почувствовал, что нити начинают расслабляться, узлы распутываются, а свет кристалла постепенно становится мягче, теплее. Он сделал ещё один шаг, и боль внезапно ослабла, оставив после себя лишь усталость и горькое, но очищающее чувство облегчения.

Время снова начало течь, медленно восстанавливаясь, и Кёнифан, чувствуя себя опустошённым, упал на колени. Он знал, что это лишь начало долгой и мучительной битвы с самим собой и миром, но теперь он хотя бы знал, что способен выдержать эту борьбу.

– Ваше Высочество! – крикнул Тарис, помогая ему подняться. – Вы сделали это!

– Нет, – тихо ответил Кёнифан. – Это только начало. Теперь мы знаем, с чем сражаемся.

И они стояли посреди медленно восстанавливающегося острова, зная, что худшее ещё впереди, но решимость их теперь была крепче страха.

Время, медленно и мучительно возвращавшееся в своё русло, теперь струилось вокруг них ровными волнами, хотя Кёнифан и ощущал слабые отголоски боли, ещё вибрирующие в теле. Земля под его ногами перестала дрожать, воздух стал прозрачнее, огонь утратил свою ярость и замерцал мягче, словно возвращаясь к привычному равновесию.

Он поднялся с трудом, поддерживаемый рукой Тариса, чьё лицо теперь было бледным от пережитого. Юный Пламенник смотрел на своего повелителя с нескрываемым беспокойством, но в его глазах мелькала и гордость за то, что тот смог преодолеть силу временной бури.

Вокруг острова медленно рассеивался дым, а фигуры людей, которые ещё недавно безнадёжно застряли в петлях времени, начали оживать. Они смотрели вокруг в изумлении, растерянно переговариваясь друг с другом, пытаясь понять, что же произошло.

– Они ничего не помнят, – тихо заметил Тарис. – Они даже не осознали, что оказались на краю гибели.

– Возможно, это к лучшему, – ответил Кёнифан, чувствуя странное облегчение. – Но мы с тобой помним. И этого достаточно.

Он поднял взгляд к небу, чувствуя, как время вновь обрело своё ровное дыхание, словно невидимое сердце, биение которого наполняло мир жизнью. Однако облегчение было кратким. В глубине души он понимал, что битва, выигранная на Огненном острове, была лишь началом длинной и мучительной войны за спасение королевства Стихий.

Они медленно двинулись назад к хрустальной ладье, которая всё ещё парила над островом, ожидая их возвращения. По пути Кёнифан молчал, думая о тёмном отражении, увиденном в кристалле, о жестоком взгляде глаз, так похожих на его собственные. Кто мог использовать его силу против него самого? Кто хотел вернуть мир обратно в Хаос? Ответов на эти вопросы не было, лишь догадки и тревожные подозрения.

Поднявшись на ладью, они оставили остров позади. Сверху пейзаж казался почти прежним, словно временная буря была лишь страшным сном. Но Кёнифан теперь знал цену этой иллюзии. Его тело было истощено, душа разбита и переполнена сомнениями.

Когда ладья начала двигаться обратно к Хроноскопу, он почувствовал, как тяжёлый груз ответственности вновь ложится на его плечи, но теперь этот груз был знакомым, почти родным. Тарис стоял рядом, не решаясь нарушить тишину, царившую между ними.

– Я был там, – вдруг сказал Кёнифан, глядя вдаль, где уже проступали очертания цитадели. – В самом центре времени. И я видел, что там скрыто нечто большее, чем просто буря.

Тарис посмотрел на него, пытаясь понять смысл сказанного.

– Что вы имеете в виду, Ваше Высочество?

Кёнифан перевёл взгляд на него, и в его мятных глазах отразилось нечто пугающее и одновременно притягательное.

– Там была часть меня самого. Тень, созданная моим страхом, моей слабостью и сомнениями. Это был не просто враг, это была моя тьма, которая обрела самостоятельную жизнь. Она будет преследовать меня, пока я не смогу её победить.

Тарис нахмурился, осмысливая его слова.

– Но разве вы не победили её сейчас? Разве это не конец?

Кёнифан грустно улыбнулся, качая головой.

– Это только начало, мой друг. Пока моя тьма жива, пока я сам не смогу принять и преодолеть её, мир будет снова и снова оказываться на грани разрушения. И каждый раз цена будет всё выше.

В тишине, наступившей после этих слов, они добрались до Хроноскопа. Цитадель выглядела успокоившейся, её стены вновь мерцали ровным, серебристым светом, а шестерни вращались размеренно и уверенно. Однако Кёнифан больше не ощущал прежней гармонии и спокойствия, которые всегда дарило ему это место.

Когда они ступили на платформу цитадели, перед ними появилась хрупкая, едва различимая фигура. Это была Эйра – старая провидица, её глаза были всегда закрыты тонкой вуалью, словно защищая её от слишком ярких видений. Она медленно приблизилась к Кёнифану, голос её звучал тихо и загадочно, словно она обращалась не только к нему, но и к чему-то невидимому.

– Ты вернул порядок на острове, но не в своей душе, Кёнифан, – произнесла она. – Пока ты боишься собственной тьмы, Хаос всегда будет рядом, готовый поглотить тебя и всё, что тебе дорого.

– Как мне победить её, Эйра? – спросил он, чувствуя отчаяние и горечь в каждом слове. – Как мне справиться с тем, что уже живёт внутри меня?

Она приблизилась и протянула ему руку, коснувшись его щеки ледяными пальцами.

– Ты должен принять её, понять её, и лишь тогда ты сможешь подчинить её себе. Тьма и свет всегда идут рядом, и лишь ты решаешь, кто из них будет твоим союзником.

Она отступила назад, растворяясь в серебристом свечении цитадели, оставляя Кёнифана наедине с её словами и собственными мыслями.

Кёнифан глубоко вздохнул, чувствуя, что теперь его путь ясен и одновременно невероятно труден. Он взглянул на Тариса, который терпеливо ждал рядом, и улыбнулся ему слабой, но искренней улыбкой.

– Мы ещё не раз пройдём через это испытание, – сказал он тихо. – Но я благодарен тебе за то, что ты рядом. Вместе мы найдём способ не позволить Хаосу победить.

Тарис кивнул, в его глазах горел огонь решимости и веры в своего повелителя.

Они вместе направились обратно внутрь Хроноскопа, зная, что впереди их ждёт ещё множество битв, но теперь они были готовы принять их, какой бы высокой ни была цена. Мир уже начал меняться, и им предстояло пройти путь, полный испытаний, потерь и открытий, прежде чем наступит истинный покой.

Но пока, в этот краткий миг спокойствия, они позволили себе надежду, хрупкую и драгоценную, как песчинки в разбитых песочных часах.

Хроноскоп встречал их тишиной, но это уже не была та умиротворённая тишина, которая прежде царила в стенах цитадели. Теперь каждый её уголок, каждая ниша хранила отпечаток произошедшего – болезненное, тревожное напоминание о том, насколько тонка была грань между равновесием и полным безумием.

Кёнифан шёл по длинным коридорам, чувствуя, как каждый его шаг эхом отдаётся в груди. Он отчётливо осознавал теперь, что не просто потерял часть силы, он потерял уверенность, веру в то, что ему подвластно время. Прежняя лёгкость, с которой он управлял нитями реальности, теперь казалась далёким воспоминанием, почти сном, к которому он уже не мог вернуться.

Остановившись у массивных дверей своего зала, он задержал руку на ручке. Он боялся войти внутрь, опасаясь снова увидеть там своё отражение – отражение, которое теперь больше напоминало ему брата, чем его самого.

– Ваше Высочество, – тихо окликнул его Тарис, осторожно подойдя ближе. – Вам следует отдохнуть. Завтра Совет наверняка захочет услышать о том, что произошло.

– Совет… – медленно повторил Кёнифан, ощущая горечь во рту от одного лишь упоминания о них. Он прекрасно понимал, как отреагируют Старейшины. Они увидят в случившемся подтверждение своей правоты – того, что он не достоин занимать место брата, не способен удерживать стихии в единстве и порядке.

– Мне нужно побыть одному, Тарис, – произнёс он наконец, повернувшись к молодому Пламеннику. – Благодарю тебя за помощь сегодня. Без тебя я не смог бы вернуться.

– Я всегда буду рядом, Ваше Высочество, – ответил Тарис, опуская глаза. В его голосе звучала искренность и тихая верность, такая, какую редко можно было встретить в стенах Хроноскопа.

Когда Тарис удалился, Кёнифан вошёл внутрь. Дверь за его спиной захлопнулась тихо, но решительно, словно запечатывая его в одиночестве. Комната была освещена лишь мягким мерцанием нитей времени, струившихся вдоль стен, и слабым сиянием звёзд, проникающим сквозь огромные окна.

Он медленно приблизился к зеркалу, ранее показавшему ему призрачный образ брата. Сейчас в нём отражалось только его измученное лицо с коротко обрезанными волосами и мятными глазами, в которых плескалась неопределённость и боль.

– Что же ты хотел мне показать, Кённесепан? – прошептал он, обращаясь к своему отражению. – Что ты пытаешься сказать мне?

Отражение не ответило, лишь дрогнуло едва заметно, словно живое. Кёнифан коснулся гладкой, холодной поверхности зеркала пальцами, ощущая, как внутри него вновь просыпается тревога.

Внезапно зеркало потемнело, и на его поверхности начали проявляться слабые очертания фигур. Кёнифан замер, не в силах отвести взгляд, чувствуя, как сердце вновь начинает биться с болезненной силой.

Из глубины стекла проступило лицо брата, теперь не огненная иллюзия, а реальное, отчётливое отражение. Кённесепан смотрел на него глазами, полными грусти и укоризны, и его губы вновь шевельнулись, произнося слова, которые, казалось, были вытянуты из самых глубин души Кёнифана:

– Ты должен был быть со мной… Ты украл моё время…

Голос был тихим, едва слышимым, но каждый слог проникал глубоко в сознание, причиняя боль, разрывая давно не зажившие раны.

– Нет! – крикнул Кёнифан, резко отстраняясь от зеркала. – Это неправда! Я не мог… Я не хотел этого!

Зеркало снова дрогнуло и стало прозрачным, отражая лишь его самого – напуганного, сломленного собственной тенью. Дыхание его было тяжёлым, рваным, и он чувствовал, как нарастает паника. Он не мог больше отрицать то, что понимал с самого начала: то, с чем он столкнулся сегодня, было не внешним врагом, а частью его самого – его страхов, его тёмных мыслей, его чувства вины перед братом.

Он медленно опустился на пол, прислонившись спиной к стене и закрывая лицо руками. Впервые за долгое время он позволил себе выпустить на свободу всё, что копилось внутри: страх, боль, сомнения, ненависть к себе и чувство вины, которое преследовало его с тех пор, как брат отправился на войну.

Он не знал, сколько времени просидел так, потерянный и подавленный, но когда наконец поднял голову, за окнами уже поднимался рассвет, наполняя комнату мягким, золотистым светом. Он чувствовал себя опустошённым, но странным образом легче, словно, признав свои страхи, он сделал первый шаг к тому, чтобы принять их.

Поднявшись с пола, он снова подошёл к зеркалу, на этот раз спокойно глядя на своё отражение. Оно больше не искажалось, не дрожало, лишь спокойно смотрело на него его собственными глазами, полными грустного, но решительного света.

– Я найду тебя, брат, – тихо пообещал он своему отражению. – Что бы это ни значило, чего бы это ни стоило, я выясню, что произошло с тобой, и восстановлю время.

Он отвёл взгляд от зеркала и повернулся к окну. Перед ним раскинулось королевство Стихий, хрупкое и прекрасное, балансирующее на грани катастрофы. Но теперь он знал, что готов сражаться, не только ради королевства, но и ради того, чтобы найти мир внутри себя.

Первая глава его битвы закончилась, но впереди лежал долгий путь, полный неизвестности и опасностей. Кёнифан стоял у окна, глядя на первые лучи рассвета, и чувствовал, как в его душе медленно рождается новая сила – сила принятия, смирения и надежды.

Он глубоко вдохнул свежий утренний воздух и впервые за долгое время почувствовал, что снова готов идти вперёд, несмотря ни на что. Его война только началась, и он был готов встретить её лицом к лицу, приняв вызов собственной тьмы.

Глава 2. Суд Совета

Хроноскоп пробуждался медленно, будто осторожно выныривая из тягучего сна. Рассвет разливался мягкими золотистыми волнами, отражаясь от стен цитадели, сотканных из перетекающих шестерёнок и серебряных нитей времени. Но сегодня даже солнечный свет не казался способным развеять тень, повисшую над сердцем Кёнифана.

После тревожной бессонной ночи он стоял перед зеркалом, поправляя мантию из мерцающей ткани, усеянной узорами эпох и нитей судьбы. Мятные волосы, некогда струящиеся до плеч, теперь были коротко и неровно обрезаны, напоминая ему о вчерашней потере. Глаза, обычно полные спокойной уверенности, теперь отражали боль и тяжесть бессонницы.

Сегодня ему предстояло предстать перед Советом Стихий – собранием самых могущественных и влиятельных магов, тех, кто тысячелетиями хранил равновесие между стихиями. Он знал, что они будут судить его действия, его провал, и каждое слово станет испытанием его воли и гордости.

Вздохнув, он покинул комнату и направился в центральный зал Хроноскопа. Коридоры, залитые мягким светом, казались бесконечными. В воздухе витало напряжение, словно сам Хроноскоп ожидал суда, замерев в тревожном ожидании.

Когда двери зала раскрылись, Кёнифан ощутил на себе пристальные взгляды Старейшин. Шестеро представителей Совета уже собрались вокруг массивного круглого стола из полупрозрачного кристалла, в центре которого вращался символ королевства – переплетение семи стихий, с Временем в самом сердце.

– Принц Времени, – холодно произнёс Старейшина Металла, Рейн. Его голос всегда звучал ровно и бесстрастно, будто лишённый эмоций. Высокий, с металлическими, отливающими серебром волосами, он был воплощением холодного расчёта и жёсткости. – Нам следует обсудить вчерашние события.

Кёнифан кивнул, сохраняя внешнее спокойствие, хотя внутри него всё сжималось от ожидания.

– Ваша стихия вышла из-под контроля, – продолжал Рейн, его глаза пронзительно сверлили Кёнифана. – Это поставило под угрозу весь баланс королевства Стихий. Как вы объясните произошедшее?

– Мои волосы были украдены, – ответил Кёнифан, стараясь говорить ровно и уверенно. – Кто-то завладел частью моей силы, связью с нитями времени. Я уверен, что это была намеренная диверсия.

– Украдены? – усмехнулся Старейшина Огня, Хеллар, мужчина с тёмно-красными волосами и резким взглядом. – Вы серьёзно хотите убедить нас в том, что кто-то проник в Хроноскоп и незаметно украл вашу силу? Возможно, вы просто потеряли контроль, принц Кёнифан. Это случалось и раньше.

Кёнифан ощутил, как кровь приливает к щекам, но он сумел сдержаться и ответить спокойно:

– Это была не просто потеря контроля, Хеллар. Это была атака, направленная на то, чтобы разрушить баланс. Я видел, как нити были искусственно завязаны в узлы, и это не могла сделать сама стихия. Кто-то целенаправленно использовал мою силу против меня.

Старейшина Воды, Дайра, женщина с плавными движениями и длинными волосами цвета морской волны, задумчиво произнесла:

– Вы утверждаете, что кто-то способен украсть силу принца Времени и использовать её против него? Кто обладает такой властью? Кому это выгодно?

– Я не знаю наверняка, – признался Кёнифан, чувствуя, как в его голосе проскальзывает усталость. – Но тот, кто это сделал, очень силён и знает устройство Хроноскопа лучше, чем кто-либо из нас. Он способен управлять нитями времени наравне со мной.

– Возможно, вы просто ослабли после исчезновения вашего брата, – заметил Рейн, и в его голосе звучала едва уловимая издёвка. – Совет давно сомневался в вашей способности управлять стихией Времени. Кённесепан покинул нас, и вы так и не смогли стать достойной заменой ему.

Эти слова больно задели Кёнифана, пробуждая старые сомнения и чувство вины.

– Моё правление никогда не было безупречным, – тихо сказал он, глядя прямо в глаза Рейну, – но я всегда делал всё возможное, чтобы сохранить баланс и стабильность королевства.

– Однако теперь баланс оказался на грани, – заговорила Селис, Старейшина Эфира. Её голос звучал мягко и почти нежно, но каждое слово проникало глубоко, как тонкий клинок. – Мы должны признать, что в этот раз королевство оказалось на пороге катастрофы. Если вы не найдёте источник проблемы и не устраните его, мы будем вынуждены принять меры, чтобы сохранить мир.

– Какие меры? – спросил Кёнифан, уже подозревая ответ.

– Мы обсудим возможность передачи управления стихией Времени Совету, – бесстрастно ответил Рейн. – Если вы окажетесь неспособны контролировать свою силу.

Кёнифан сжал кулаки, пытаясь подавить гнев и отчаяние, поднявшиеся в его груди. Он понимал, что это означало – Совет хочет лишить его власти, а значит, и самого смысла его существования.

– Я докажу вам, что способен контролировать стихию, – твёрдо сказал он, чувствуя, как в его голосе звучит новая решимость. – Дайте мне время. Я найду того, кто стоит за этой атакой, и верну свою силу.

Совет обменялся молчаливыми взглядами, и, наконец, Селис произнесла:

– Мы даём вам ровно один цикл луны, Кёнифан. Если к этому времени вы не восстановите контроль над стихией, Совет будет вынужден вмешаться. Ради сохранения мира мы не можем позволить времени стать оружием в руках Хаоса.

Кёнифан кивнул, принимая это решение как неизбежное. Он знал, что отныне у него мало времени, чтобы раскрыть тайну, скрытую в сердце его собственной стихии, и вернуть утраченную силу.

Когда Совет разошёлся, оставив его одного в пустом зале, Кёнифан почувствовал, как тяжесть ответственности навалилась на его плечи с новой силой. Но теперь он не мог позволить себе сдаться. Он был обязан найти ответы, даже если путь к ним лежал через самые тёмные уголки его души.

И в этот момент он осознал, что борьба за спасение королевства будет не только его личной войной, но и схваткой со всем Советом, с Хаосом, с самим собой, и от исхода этой битвы зависело будущее всего, что ему дорого.

С этими мыслями он медленно покинул зал, ощущая, как вокруг него сгущаются новые тени, готовые поглотить его вместе с королевством, если он не найдёт в себе сил справиться с ними.

Едва покинув зал Совета, Кёнифан ощутил, как напряжение в теле усилилось. Слова Старейшин эхом звучали в его мыслях, как бесконечное, монотонное обвинение. Он направился по коридору, пытаясь восстановить внутренний баланс, но тревога не желала отступать, цепляясь за каждый его шаг.

Вскоре он заметил, что не одинок. За спиной тихо, почти неслышно двигалась фигура. Кёнифан резко обернулся и увидел Тариса. Молодой Пламенник остановился, явно смущённый своим неожиданным появлением.

– Прошу прощения, Ваше Высочество, – тихо сказал он. – Я не хотел беспокоить вас, но не мог не услышать ваш разговор с Советом…

– Значит, ты всё знаешь, – спокойно ответил Кёнифан, чуть улыбнувшись.

– Я… – Тарис замялся, но затем его голос окреп. – Я хотел сказать, что верю вам. И если вы позволите, я помогу вам найти того, кто украл вашу силу.

Кёнифан внимательно посмотрел на него. В глазах молодого мага горел огонь искренности и решимости, тот самый огонь, который не мог оставить Кёнифана равнодушным.

– Ты уверен, Тарис? – спросил он осторожно. – Ты ведь понимаешь, что это будет опасно?

– Я готов к этому, Ваше Высочество, – решительно произнёс Тарис. – Я не могу спокойно смотреть, как Совет ставит под сомнение вашу власть и достоинство. Вы были избраны временем, и никто не имеет права отнимать вашу судьбу.

Кёнифан почувствовал лёгкое тепло, пробившееся сквозь тяжесть его сомнений. Он улыбнулся чуть шире, чувствуя в себе благодарность и новую волну надежды.

– Спасибо, Тарис. Твоя помощь будет бесценна.

– Что нам делать дальше? – спросил Пламенник, подходя ближе.

– Нам нужно найти следы того, кто проник в Хроноскоп, – задумчиво ответил Кёнифан. – Я уверен, что здесь остались какие-то следы. Тот, кто это сделал, не мог уйти незамеченным.

Вместе они направились обратно в личные покои Кёнифана, там, где впервые обнаружилась пропажа его волос и силы. Вернувшись в комнату, Кёнифан ощутил, как холодный и чужой воздух обволакивает его тело. Он замер, внимательно осматривая комнату, чувствуя, что что-то здесь не так.

Тарис двинулся следом, осторожно оглядывая стены и пол. Его взгляд остановился на полу, у самого края постели, где лежала та самая чёрная прядь, которую Кёнифан нашёл утром.

– Посмотрите сюда, Ваше Высочество, – взволнованно произнёс Тарис, приседая на колени и указывая пальцем на почти незаметные, странные следы на полу. – Что это?

Кёнифан опустился рядом и присмотрелся. На гладкой поверхности кристалла остались едва различимые следы, похожие на тонкие линии, будто кто-то тащил что-то за собой. Он осторожно прикоснулся пальцами к следам, и его обожгло внезапным холодом.

– Это… следы нитей времени, – прошептал он с удивлением и тревогой. – Но почему они такие холодные и тёмные?

Тарис замер рядом, его дыхание было частым и напряжённым.

– Значит, кто-то действительно использовал вашу силу, – тихо произнёс он. – Но как такое возможно?

Кёнифан выпрямился, глядя в окно, где теперь небо застилали густые облака, словно само мироздание отражало его внутреннюю тревогу.

– Это может означать лишь одно, – медленно сказал он, почти боясь озвучить свою догадку. – Тот, кто украл мои волосы, имеет доступ к самому сердцу стихии Времени. Возможно, это кто-то из Совета или… кто-то ещё, кто давно знает мои слабости.

– Вы думаете, Совет мог пойти на такое? – Тарис не мог скрыть удивления и страха перед подобной мыслью.

– Я уже ничему не удивлюсь, Тарис, – ответил Кёнифан устало. – Если они действительно считают меня угрозой, они могли решиться на крайние меры, чтобы устранить меня. Или же это кто-то, кто скрывается в тени, управляя событиями издалека. В любом случае, нам нужно выяснить это как можно скорее.

Он поднял с пола чёрную прядь волос и снова ощутил неприятный холод. На мгновение ему показалось, что он услышал тихий шёпот, но слова были непонятны, расплывчаты, как едва уловимый отголосок из глубины сознания.

– Нам нужно быть осторожными, – сказал он, пряча прядь в карман мантии. – Мы не можем доверять никому, кроме друг друга.

– Вы можете рассчитывать на меня, – твёрдо ответил Тарис, и в его голосе звучала непоколебимая преданность.

Кёнифан кивнул, чувствуя, как внутри него укрепляется уверенность в том, что он выбрал правильного союзника. Теперь он знал, что его борьба – не просто попытка вернуть утраченное, это была борьба за право быть собой, право жить в мире, который он защищал всем сердцем.

И они вместе, осторожно, но решительно начали двигаться к разгадке этой тайны, ещё не подозревая, насколько опасен и мучителен будет их путь.

В тишине комнаты, где теперь царила тревожная полутьма, Кёнифан медленно подошёл к одному из шкафов у дальней стены. Этот шкаф, высеченный из прозрачного кристалла, всегда хранил в себе самые важные артефакты и предметы, связанные со стихией Времени. Обычно защищённый сильными чарами, сегодня он казался более уязвимым и хрупким, словно кто-то намеренно оставил его открытым и беззащитным.

Он протянул руку, осторожно прикасаясь к дверце шкафа. Едва его пальцы коснулись холодной поверхности, шкаф тихо застонал и открылся, явив взору Кёнифана внутреннее пространство, наполненное мерцающими артефактами и древними предметами, которые на протяжении веков служили символами власти принцев Времени.

Среди них его внимание привлекла небольшая шкатулка, сделанная из матового серебра, украшенная филигранными узорами, изображавшими поток времени. Сердце Кёнифана сжалось, когда он взял её в руки. Эта шкатулка принадлежала его брату – Кённесепану. После его исчезновения Кёнифан не решался даже притронуться к ней, боясь воскресить слишком болезненные воспоминания.

Теперь же он осторожно поднял крышку, чувствуя, как внутри всё дрожит от волнения и ожидания. Внутри шкатулки лежал маленький кулон на серебряной цепочке. Камень в его оправе был чёрным, как ночь, и по поверхности его медленно скользили едва заметные, светящиеся нити.

– Что это? – тихо спросил Тарис, с любопытством наблюдавший за каждым действием принца.

– Это кулон моего брата, – ответил Кёнифан, бережно извлекая украшение из шкатулки и поднимая его к свету. – Он использовал его, чтобы контролировать особенно сложные временные потоки. Никто другой не мог использовать этот кулон, кроме него.

Тарис посмотрел на кулон завороженно, но в его взгляде промелькнуло опасение.

– Но тогда почему он здесь? Почему ваш брат не забрал его с собой?

– Я задаюсь этим вопросом уже много лет, – признался Кёнифан, чувствуя, как в груди поднимается волна давно сдерживаемой печали. – Может быть, он оставил его для меня, предполагая, что мне когда-нибудь понадобится его помощь.

Кёнифан осторожно надел кулон на шею, почувствовав, как прохладный металл касается кожи, а лёгкое покалывание тут же пробежало по его телу, словно кулон узнал нового хозяина и не был уверен, стоит ли ему доверять.

Внезапно комната задрожала, стены и пол начали мелко вибрировать. Нити времени вокруг них вспыхнули ярче, становясь видимыми не только для Кёнифана, но и для Тариса. Маг вздрогнул и отступил на шаг назад, его взгляд метался по комнате, пытаясь понять происходящее.

– Что случилось? – испуганно прошептал он, хватаясь за посох.

– Кулон активировался, – ответил Кёнифан, едва сдерживая собственное удивление. – Он пытается показать что-то…

Комната вокруг начала меняться, очертания предметов стали размытыми и прозрачными, а затем всё пространство заполнили движущиеся картины из прошлого. Они были словно сотканы из полупрозрачных серебряных нитей, живые воспоминания, плывущие в воздухе.

Кёнифан замер, когда в одной из таких картин увидел себя и Кённесепана, стоящих на балконе Хроноскопа много лет назад. Они смотрели на закат, и его брат что-то тихо говорил ему, положив руку на плечо. Кёнифан вслушался в голос из воспоминаний и ощутил, как холод сковал его тело.

«Когда-нибудь тебе придётся встретиться со своей тьмой, брат. Только пройдя сквозь неё, ты найдёшь свой истинный путь», – произнёс Кённесепан, и Кёнифан вновь пережил тот момент, когда впервые услышал эти слова.

– Это он предвидел, – прошептал Кёнифан, ощутив тяжесть слов брата, теперь понятных, как никогда ранее. – Он знал, что случится со мной, и оставил мне кулон именно для этого момента.

Картина воспоминания исчезла, и комнату снова окутала тишина. Но тишина эта теперь была наполнена новым смыслом и тревогой.

– Значит, всё это было частью плана вашего брата? – с трудом спросил Тарис, всё ещё не веря увиденному.

– Я не уверен, – тихо ответил Кёнифан. – Но теперь я точно знаю, что он ожидал от меня именно такого испытания. Возможно, он хотел подготовить меня к худшему, а может, просто предвидел нечто, о чём не успел сказать вслух.

Они замолчали, пытаясь осознать увиденное. Внезапно Кёнифан почувствовал, как кулон на его груди начал сильно нагреваться. Он вздрогнул, почувствовав жгучую боль.

– Что происходит? – испуганно спросил Тарис, бросаясь к нему.

– Не знаю, – выдохнул Кёнифан, хватаясь за кулон. Он попытался снять его, но кулон словно врос в его кожу, отказываясь подчиняться.

Комната снова задрожала, а из глубины зеркала раздался тихий, зловещий смех. Кёнифан резко повернулся, сердце билось так громко, будто пыталось вырваться из груди.

В зеркале вновь появилась тень – тёмная фигура с чертами Кённесепана, но теперь её глаза светились холодным и жестоким огнём, а на губах играла злая улыбка.

– Ты думаешь, что сможешь победить свою тьму, брат? – прозвучал голос, холодный и жестокий, совершенно не похожий на прежний голос Кённесепана. – Ты ещё не знаешь, что значит настоящее испытание. Я жду тебя, и когда ты придёшь, ты узнаешь истинную цену своего выбора.

Зеркало потемнело, отражение исчезло, а Кёнифан почувствовал, как тело пронзает ледяной холод. Он опустился на колени, сжимая кулон, пытаясь прийти в себя.

– Кто это был? – прошептал Тарис, его голос дрожал.

Кёнифан поднял глаза, в которых застыл ужас от осознания страшной истины.

– Это не был мой брат. Это было нечто куда хуже. Нечто, использующее его облик, чтобы сломать меня окончательно. Мы должны быть готовы, Тарис. Битва за королевство только начинается.

И в тот момент оба поняли, что их путь будет труднее, чем они могли представить, а цена победы – выше, чем любой из них осмеливался думать.

Кёнифан медленно поднялся на ноги, чувствуя, как тело сотрясает холодная дрожь, ещё не отпустившая его. Он сделал глубокий вдох, пытаясь восстановить дыхание и успокоить сердце, неистово бьющееся в груди. Слова тёмного отражения всё ещё звучали в его голове, словно угрожающее эхо, несущее с собой тяжёлое осознание того, что битва будет идти не только за внешнюю власть, но и за его собственную душу.

Тарис, стоявший рядом, смотрел на него с тревогой и нерешительностью.

– Мы должны сказать Совету об увиденном? – осторожно спросил он, явно боясь озвучивать столь рискованную мысль.

– Нет, – резко ответил Кёнифан, покачав головой. – Совет не поверит или, что хуже, решит использовать это против меня. Мы должны действовать осторожно, доверяя только друг другу.

– Но если это существо не ваш брат… Тогда кто оно? – голос Тариса звучал испуганно, в нём явственно слышалась надежда, что принц знает ответ.

Кёнифан подошёл ближе к окну, глядя на облачное небо, за которым смутно проглядывали очертания других островов. Его взгляд остановился на далёком Металлическом острове, поблёскивающем холодным серебром, и он тихо произнёс:

– Возможно, это древний враг, давно скрывающийся в тени. Или это создание моего собственного страха, которое обрело реальность благодаря моей силе. Но кто бы оно ни было, оно знает мои слабости и готово использовать их против меня.

– Тогда мы должны узнать, как оно проникло в Хроноскоп и кто мог ему помочь, – решительно сказал Тарис. – Это явно кто-то, кто прекрасно знает вас и устройство цитадели.

Кёнифан задумчиво кивнул, чувствуя, что молодой Пламенник прав. Но его сознание не могло избавиться от подозрения, которое давно уже закралось в сердце: кто-то из Совета мог быть замешан в этом. Особенно Рейн, чья холодность и амбициозность всегда настораживали его.

– Тарис, я хочу, чтобы ты тайно наблюдал за Рейном, – медленно произнёс Кёнифан. – Я не доверяю ему. Он знает слишком много и ведёт себя так, будто уже давно решил, что моё время на престоле подходит к концу.

Тарис нахмурился, но тут же решительно кивнул.

– Я сделаю это. Если Рейн что-то скрывает, мы это выясним.

Кёнифан положил руку ему на плечо, чувствуя благодарность за его верность.

– Будь осторожен. Ты вступаешь на опасную территорию. Если Рейн заподозрит, что ты что-то выяснил, он не остановится ни перед чем, чтобы убрать тебя с пути.

Тарис улыбнулся, чуть дрогнув, но в его глазах читалась непоколебимая уверенность.

– Я справлюсь, Ваше Высочество. Вы не будете разочарованы.

Когда Тарис покинул комнату, Кёнифан остался один, вновь обращаясь к кулону на своей груди. Теперь он чувствовал его почти как часть себя, кулон больше не причинял боли, а мягко пульсировал в такт его сердцебиению, словно принимая его как нового хозяина.

Кёнифан ощутил, как его окружает тишина комнаты – тишина, наполненная ожиданием и скрытой угрозой. Он осторожно подошёл к зеркалу, уже не боясь увидеть там чужое отражение. Сейчас он видел в нём лишь себя – уставшего, но полного решимости.

– Ты ошибаешься, если думаешь, что я слаб, – сказал он, глядя прямо в глаза своему отражению. – Я больше не позволю страху управлять мной. Если ты хочешь испытать меня, я приму твой вызов. Но знай, я верну то, что ты украл, и навсегда избавлюсь от тьмы, которую ты принёс в мою жизнь.

Отражение не ответило, но в глубине зеркала мелькнуло движение – едва заметная тень, исчезнувшая так же быстро, как появилась.

В этот момент дверь в его покои вновь распахнулась, и на пороге появилась фигура, скрытая под длинным плащом. Кёнифан вздрогнул от неожиданности, но мгновенно успокоился, увидев, что перед ним стояла Эйра – старая провидица, её глаза скрывала тонкая вуаль времени.

– Эйра, – произнёс он осторожно. – Что привело тебя сюда сейчас?

– Я пришла предупредить тебя, принц Времени, – её голос звучал мягко, но настойчиво. – Время запутано сильнее, чем ты думаешь. Твой враг – не просто тень. Он часть твоей судьбы, с которой ты должен столкнуться лицом к лицу. Если ты не сумеешь принять эту битву, время поглотит всё, что тебе дорого.

– Что ты знаешь о нём? – резко спросил Кёнифан, приближаясь к ней. – Скажи мне!

Эйра печально улыбнулась, медленно качая головой.

– Я знаю только то, что показывает мне время. Но я вижу, что ты стоишь на перепутье. Тебе предстоит выбор, который навсегда изменит тебя и всё королевство. Но не забывай – иногда твоя самая страшная тень – это отражение того, что ты прячешь внутри себя.

С этими словами она медленно повернулась и направилась к выходу, оставив Кёнифана наедине с новыми сомнениями и загадками. Он смотрел ей вслед, чувствуя, как сердце вновь наполняется тревогой.

Теперь он понимал, что не сможет спрятаться от своего прошлого и страхов. Битва за его душу только начиналась, и он был готов вступить в неё со всей решимостью, на которую был способен.

С этими мыслями он вышел из комнаты, зная, что теперь у него нет права на слабость и сомнения. Впереди его ждала долгая дорога, полная опасностей, но он больше не боялся идти по ней. Он знал, что его судьба и судьба всего королевства зависят только от того, насколько он будет готов принять свою тьму и победить её.

Длинные коридоры Хроноскопа, освещённые мерцающими огнями времени, казались сегодня особенно мрачными и холодными. Каждый шаг Кёнифана сопровождался тихим эхом, напоминая ему о том, насколько он одинок в этом мире, даже среди тех, кто присягнул ему на верность. Он шёл медленно, погружённый в свои мысли, снова и снова возвращаясь к словам Эйры и образу брата, навязчиво появляющемуся перед его внутренним взором.

Наконец его шаги привели его к залу Эха – месту, где хранились древнейшие записи и воспоминания королевства Стихий. Этот зал, обычно скрытый от чужих глаз, был известен лишь немногим, и доступ к нему был ограничен даже для Старейшин. Стены зала были покрыты тонкими, мерцающими нитями, словно паутиной воспоминаний, в которых были запечатлены моменты жизни целых поколений.

Кёнифан остановился перед массивной дверью, сделанной из прозрачного металла, и осторожно прикоснулся к ней. Дверь послушно дрогнула и медленно открылась, явив ему внутреннее пространство, пропитанное странным, успокаивающим светом.

Он вошёл внутрь, и сразу же почувствовал, как напряжение в его теле немного ослабло, словно сами стены этого места обладали целебной силой. В центре зала стояла огромная колонна, созданная из полупрозрачного хрусталя, через которую постоянно струились бесконечные нити времени, образуя причудливые узоры и символы.

Кёнифан приблизился к колонне, чувствуя, как тепло и свет, исходящие от неё, мягко касаются его кожи, словно утешая и обещая, что ответы на его вопросы находятся именно здесь.

Он протянул руку и коснулся одной из нитей, стараясь сосредоточиться и настроиться на волну воспоминаний, которые хранились здесь веками. Сначала ничего не происходило, но постепенно он начал различать смутные образы, появляющиеся перед его внутренним взором.

Видения были нечёткими, размытыми, но вскоре он смог разобрать знакомый силуэт – Кённесепана. Его сердце болезненно сжалось, когда он увидел брата, стоящего на пороге Хроноскопа много лет назад. Тот выглядел напряжённым, словно собираясь принять трудное решение, и рядом с ним стояла фигура, лица которой Кёнифан не мог разглядеть.

Он сосредоточился сильнее, пытаясь понять, кто был с братом, но образ оставался размытым, скрытым за завесой искажённых нитей. Тогда Кёнифан прикоснулся к другой нити, надеясь, что другая перспектива даст ему больше информации.

На этот раз видение стало яснее. Он увидел зал Совета, наполненный старейшинами, и брата, стоящего перед ними с решительным выражением лица. Кённесепан что-то говорил, а Старейшины слушали его с напряжёнными лицами, явно недовольные услышанным.

Затем видение резко изменилось. Он увидел брата уже на границе королевства, готовящегося уйти в неизвестность, а рядом снова была та загадочная фигура, чьё лицо всё ещё оставалось скрытым. Наконец фигура повернулась, и сердце Кёнифана замерло – перед ним был Рейн, Старейшина Металла.

– Это невозможно… – прошептал Кёнифан, чувствуя, как кровь отливает от лица. Он никогда не мог представить, что его брат мог иметь столь тесные связи с Рейном, и что именно он провожал его на границу мира.

Он резко отдёрнул руку от нитей, и видение рассеялось, оставив его в смятении и сомнениях. Что связывало его брата и Рейна? Почему Старейшина Металла никогда не говорил об этом? Был ли он другом или тайным врагом его брата?

Он стоял, потерянный в своих мыслях, когда услышал за спиной тихие шаги. Он резко обернулся и увидел, что в зал вошла Селис, Старейшина Эфира. Её серебристые волосы, словно сотканные из самого воздуха, мягко струились вокруг лица, а глаза смотрели на него с непроницаемой, загадочной улыбкой.

– Ты ищешь ответы, Кёнифан, – произнесла она мягким голосом, приближаясь к нему. – Но будь осторожен: иногда ответы приносят лишь новые вопросы и больше боли.

– Что ты знаешь о моём брате и его отношениях с Рейном? – резко спросил он, не в силах скрыть волнения и гнева.

Селис на мгновение замолчала, внимательно рассматривая его, затем едва заметно улыбнулась.

– Я знаю многое, но не всё доступно даже Старейшине Эфира. Я могу сказать лишь то, что твой брат хранил множество тайн, некоторые из которых были слишком опасны, чтобы доверять их даже тебе. Рейн был одним из немногих, кому Кённесепан доверял, но не всегда дружба означает верность.

– Ты намекаешь, что Рейн предал моего брата? – спросил Кёнифан, его голос звучал холодно и резко.

– Я не даю ответов, Кёнифан, лишь предупреждения, – спокойно ответила Селис. – Тебе предстоит разобраться в этом самому. Но знай: Рейн опасен, и его намерения могут быть более тёмными, чем ты думаешь.

Она медленно повернулась и направилась к выходу из зала Эха, оставив Кёнифана наедине с тяжёлыми мыслями и тревожными догадками. Он смотрел ей вслед, чувствуя, как его сердце переполняет новая волна решимости и злости.

Теперь он знал, что его поиски приведут его к опасным тайнам, спрятанным в глубинах Совета Стихий. Он понимал, что с каждым шагом приближается к разгадке, которая могла не только спасти его, но и навсегда изменить судьбу всего королевства.

С этой мыслью он покинул зал Эха, решительно направляясь туда, где его ждала новая битва – битва за правду, за свою жизнь и за будущее, которое он должен был отстоять любой ценой.

Возвращаясь из зала Эха, Кёнифан чувствовал, как с каждым шагом в нём крепнет неотвратимое ощущение: то, что когда-то казалось просто хаотическим сбоем, единичным проявлением утраты контроля, теперь обретало черты заговора. Заговора, укоренившегося в самом сердце Совета Стихий.

Снаружи, над Хроноскопом, медленно сгущались облака, тяжёлые, тёмные, словно небо само готовилось стать свидетелем чего-то страшного. С каждой секундой пространство над цитаделью пульсировало тревогой, как будто время вновь начинало дрожать, неуверенное в своём течении.

На лестничном пролёте, ведущем к обсерватории Времени, Кёнифан заметил знакомую фигуру. Это была Лисса – Пламенница, одна из старших магов Огненного Острова. Её короткие волосы пылали, как раскалённая медь, а глаза, всегда искрящиеся сдержанным темпераментом, в этот раз были настороженны и напряженны.

– Принц, – произнесла она, поклонившись без излишнего почтения. – Мне доложили о вашей встрече с Советом. И о том, что вы собираете информацию о Рейне.

Кёнифан прищурился.

– Это становится общеизвестным?

– Среди тех, кто умеет слушать, – ответила Лисса, скрестив руки. – Мне не нравится Рейн. Никогда не нравился. Он слишком молчалив для человека, чья сила в металле, а слова – словно кандалы.

– У тебя есть причины его подозревать?

Она кивнула, доставая из-под мантии небольшой металлический обруч, изнутри которого свисала рваная серебряная нить.

– Один из моих магов нашёл это среди пепла после временной бури. Это не просто металл – это сплав, используемый только в артефактах, созданных на Металлическом Острове. И что самое интересное – его структура исказилась при контакте с нитью времени. Как будто кто-то пытался сплести артефакт, способный подделать отпечаток вашего прикосновения к нитям.

Кёнифан взял обруч в руки. От него исходил еле уловимый холод, напоминающий ту самую чёрную прядь, которую он хранил в мантии. Он смотрел на металл, чувствуя, как в голове пульсирует мысль: если Рейн действительно мог создать копию связи с Временем, значит, он мог подделать и саму реальность.

– Спасибо, Лисса, – тихо сказал он, убирая артефакт в складки мантии. – Это подтверждает мои опасения.

– Что ты собираешься делать?

Он поднял на неё взгляд. В его глазах больше не было ни страха, ни растерянности. Осталась лишь сталь.

– Вскрыть заговор. Открыть Совету глаза. Или, если они ослепли слишком давно – разрушить их ложь. Я больше не буду ждать, пока тьма поглотит нас всех.

Лисса кивнула, в её глазах вспыхнула тень улыбки – жёсткая, одобряющая, почти боевая.

– В таком случае… я с тобой.

В ту же ночь, когда огни Хроноскопа начали меркнуть, а воздух наполнялся тревожной тишиной перед бурей, Кёнифан стоял в обсерватории. Перед ним медленно вращались звёзды и линии временных узоров, и в их геометрии он различал знаки, которые не замечал раньше.

Он знал теперь, что Совет не просто сомневается в нём. Кто-то из них сознательно разрушал основы его власти, разрушал само время, чтобы затмить его свет.

Он стоял в одиночестве, но не был сломлен. Внутри него вновь зарождалось то, что он считал утраченным: ядро воли, суть принца Времени, сотканного не из гордости, а из долга – хранителя миров, узелка реальности, который никто не может позволить себе потерять.

И в тот момент, глядя в пульсирующее небо, он понял, что вскоре начнётся не просто игра теней. Вскоре ему придётся пересечь черту. Сойти с трона наблюдателя и стать воином.

Даже если для этого придётся сломать само время.

Глава 3. Путь через огонь и воду

Огненный остров встречал их не светом и жаром, как прежде, но странной, застывшей тревогой, словно сама стихия, воплощённая в лаве, вулканах и пылающих трещинах, замерла, настороженно прислушиваясь к приближающимся шагам чужого времени.

Хрустальная ладья, несущая Кёнифана и Тариса, опустилась медленно, почти не касаясь расплавленной земли, будто сама боялась потревожить то, что пряталось под поверхностью. От жара вибрировал воздух, подрагивали края реальности, в этом месте время по-прежнему было повреждено, исказив само ощущение последовательности: один и тот же день повторялся, как меланхоличная песня, застрявшая в изломанном граммофоне.

– Ты чувствуешь? – тихо спросил Тарис, держа свой посох перед собой, готовый к любой атаке. Его голос был почти неслышен за треском огненных потоков, но Кёнифан уловил в нём напряжение, близкое к панике.

– Да, – ответил принц Времени, медленно сжимая кулон брата, который теперь, казалось, отзывался на любой энергетический сбой лёгкой дрожью. – Здесь что-то не так. Время не просто застряло. Оно… сопротивляется.

Они сделали несколько шагов по потрескавшейся лавовой коре, чувствуя, как под ногами пульсирует земля, будто в её недрах билось сердце, израненное и обезумевшее. Кёнифан поднял взгляд к небу – там, где обычно клубился знойный дым, теперь зависли неподвижные огненные ленты, в которых угадывались человеческие очертания. Лица, вырезанные из пламени, медленно вращались в воздухе, открывая рты в беззвучных криках.

– Они… смотрят на нас, – прошептал Тарис, не отрывая взгляда от одного особенно яркого лица, чьи черты были искажены болью и чем-то, похожим на укор.

– Это не люди, – произнёс Кёнифан, сдержанно, но с внутренней дрожью. – Это эхо. Отголоски тех, кто был втянут в петлю времени. Их души не могут уйти, потому что время их не отпускает.

– Но почему здесь? Почему именно этот остров? – Тарис, несмотря на страх, продолжал двигаться рядом.

– Потому что огонь – это память, – медленно ответил Кёнифан. – В огне всё оставляет след. Огонь не забывает, он выжигает. И, если ты попал в ловушку здесь – ты горишь снова и снова, в каждом повторении дня.

Они вышли к центру острова, где некогда располагался главный храм Пламени – древнее святилище, построенное из застывшей лавы и чёрного обсидиана. Сейчас его стены были изломаны, а купол зиял, словно разбитый череп. Однако внутри всё ещё полыхал алтарь, и его пламя было странно неподвижным, застывшее, как картинка, вырванная из чужого сна.

На ступенях храма стояла Лисса – Пламенница, главная жрица острова. Её мантия была изогнута жаром, лицо покрыто сажей, но глаза сияли живым, упрямым светом. Она заметила Кёнифана и сразу направилась к нему, её шаги были быстры, как удары сердца, полные внутренней тревоги.

– Принц, – произнесла она, без церемоний, – ты пришёл. Я надеялась, но не была уверена. Здесь… всё рушится.

– Я видел, – кивнул Кёнифан. – Временная петля ещё держит это место. Как долго она продолжается?

– Пятый день, – Лисса опустила глаза, её голос дрогнул. – Но для тех, кто внутри петли… не существует счёта. Они проживают один и тот же день, не помня, что он уже был. Они застряли в попытке спасти, убежать, понять… Ты сам увидишь.

Кёнифан направился к алтарю, и стоило ему пересечь границу каменного пола, как мир вокруг вспыхнул. Всё начало повторяться: жрецы, бегающие по храму; молодая девушка, выносящая чашу с огнём; старик, падающий у подножия алтаря. События мелькали, затем возвращались к началу, и всё начиналось снова. Лица были одни и те же, движения, одинаковые до жеста. Как театр, в котором актёры забыли, что играют.

Он закрыл глаза, сосредоточился, и попытался нащупать в пространстве петли серебряную нить – тот элемент, который удерживает замкнутость времени. Но нить была испорчена. Она билась, как зверь в клетке, мечущаяся и злая. А рядом, в потоке времени, он увидел нечто иное: лицо.

Лицо брата.

Кённесепан.

Но не таким, каким он помнил. Лицо было искажено огнём, в глазах не было света – только пепел и упрёк.

– Ты позволил мне уйти, – шепнул он, не открывая рта.

Кёнифан отпрянул, лицо его побледнело. Он был готов к боли. Готов к потере. Но не к обвинению, не к тому, чтобы снова и снова слышать: «Ты позволил».

– Это не он, – прошептал он сам себе. – Это не он.

– Что ты видишь? – спросила Лисса, наблюдая, как его лицо изменилось.

– Иллюзию, – с трудом выдохнул Кёнифан. – Но она питается моими воспоминаниями.

– Тогда мы должны её сжечь, – сказала она, и её голос стал твёрдым. – Огонь здесь – это не только память. Он ещё и очищение.

Тарис поднял посох. В его глазах горела решимость.

– Я могу удержать петлю. Ненадолго. Если ты попробуешь расплести её изнутри.

Кёнифан кивнул. Он встал перед алтарём, коснулся застывшего пламени, и оно открыло ему путь. Внутри вспыхнула боль, словно он окунулся в кипящее ядро собственной души. Вспомнились все слова, которыми осуждали его в Совете, все взгляды, которыми его сравнивали с братом. Все его слабости, все упущенные моменты. Он видел, как брат уходит. Видел, как он молчит в ответ. И знал – он не удержал.

Но сейчас, в этой точке боли, он выпрямился. Он прикоснулся к нити. Она дёрнулась, пытаясь укусить его, но он сжал её, и, несмотря на жар, начал её развязывать. Не ломать, не крушить, а терпеливо, осторожно расплетать.

Снаружи Лисса создала круг очищающего пламени, Тарис удерживал поток времени, в его руках мерцал огонь, словно послушный зверь.

И когда последняя петля была развязана, мир содрогнулся. Храм вернулся к себе. Пламя снова стало живым. Люди внутри замерли, и впервые за пять дней прошли дальше. Впервые они не повторяли действия. Девушка упала на колени, старик, не падая, посмотрел в небо.

А Кёнифан стоял у алтаря, дрожащий и живой, с лицом, испачканным пеплом и светом. Он знал: это только начало. И за лицом брата стоит нечто иное. Ложь, сотканная из его боли.

Но он прошёл через огонь. И теперь путь вёл к Воде.

Вода встретила их тишиной. Не той, в которой отдыхают уставшие моря, но той, которая прячется между капель дождя, висит в неподвижных водопадах, звучит в приглушённых криках под волнами. Ладья медленно скользила по зеркальной глади воздуха, отражающего бескрайний океан, будто мир здесь был построен не на суше, а на воспоминаниях об утонувших берегах.

Водный остров не имел чёткой формы, он колыхался, дышал, жил, постоянно изменяясь. Его здания были сделаны из стеклянных пузырей, медленно вращающихся на месте; его улицы состояли из воды, текущей по кругу; его деревья росли вверх ногами, корнями к небу. Всё вокруг казалось несправедливо прекрасным, и пугающе нереальным.

– Здесь даже время не течёт, – прошептал Тарис, глядя, как капли воды, замершие в воздухе, отражают их лица. – Оно пульсирует.

– Потому что вода помнит, – отозвался Кёнифан, медленно ступая на влажный, упругий грунт. – Она не движется, пока не скажешь ей, что ты чувствуешь.

Его слова были не метафорой. На Водном острове чувства определяли реальность. Страх сжимал пространство, превращая капли в зеркала. Гнев – делал реку чёрной, как нефть. Вина же… Вина вызывала дождь, идущий вверх.

Кёнифан не сделал и десяти шагов, как ощутил, как небо над ним задрожало, и первый водопад, льющийся из безоблачного неба прямо в горизонтальное озеро, изогнулся, приняв форму… его лица.

Он застыл.

– Ты это видишь? – тихо спросил он Тариса.

– Вижу. Это ты. Но…

– Но это не я, – закончил Кёнифан. – Это то, что вода думает обо мне.

Они вошли в центр острова – бескрайнюю площадь, окружённую колоннами, по которым стекала бесконечная влага. Здесь дождь не падал, он стоял, висел, будто дышал в ритме сердца того, кто осмелился ступить внутрь.

Именно здесь их встретила Лисса, всё ещё сопровождавшая их. Пламенница, привыкшая к огню, держалась настороженно в этом мире, где каждый жест становился откровением.

– Здесь опаснее, чем на Огненном острове, – произнесла она, наблюдая за Кёнифаном. – Потому что здесь ты не можешь солгать. Даже себе.

Он кивнул.

– Именно поэтому я здесь. Мне нужно увидеть. Всё.

Едва он произнёс эти слова, как вода вокруг ожила. Зазеркалье, бесконечные отражения начали складываться, как стеклянные витражи в соборе памяти. В центре площади появилось озеро, не настоящее, но собранное из капель и света. Его поверхность была гладкой, как стекло. И в нём отражался Кённесепан.

Тарис и Лисса замерли. Кёнифан приблизился к озеру, не торопясь, как человек, идущий к своей исповеди.

– Зачем ты снова здесь? – спросил он отражение. – Ты умер? Исчез? Или ты стал частью чего-то, желающего меня уничтожить?

Отражение смотрело на него спокойно. Затем губы в зеркале зашевелились:

– Я – то, что ты не отпустил. Я – твой долг, твоя вина, твой страх быть не им.

Кёнифан опустился на колени у воды. Он чувствовал, как под кожей шевелятся нити, слабо, дрожаще, словно дрожь в руках ребёнка, у которого забрали игрушку.

– Я не должен был стать тобой, – прошептал он. – Я должен был быть собой. Но с того момента, как ты ушёл, я стал твоей тенью.

Зеркальная вода вспыхнула. Вокруг него закружились потоки. Из озера поднялась фигура – женщина, сложенная из воды, в её волосах скользили капли, а глаза были без зрачков, как гладкая поверхность лунного озера. Она заговорила голосом, в котором были все звуки дождя мира.

– Ты говорил с отражением. Но теперь ты должен говорить с Водой. С самой памятью. Покажи мне, кто ты. Если ты не Кённесепан, кто ты, Кёнифан?

Он замер. Дыхание сбилось. И в этот момент, впервые за долгое время, он перестал играть роль. Он не вспоминал о Совете, не думал о власти, не вспоминал, кем его хотел видеть мир. Он просто сказал:

– Я… – Кёнифан сделал вдох, но слова застряли в горле, как будто вода, окружавшая его, пронеслась внутрь и переполнила всё. – Я – испорченный принц, не потому, что совершил зло, но потому, что слишком долго пытался стать тем, кем не был… Я хотел быть братом, его отражением, его продолжением, его отпечатком в этом мире, чтобы мир не почувствовал утрату. Но вместо этого я стал пустотой, зыбким контуром, дрожащим при малейшем дуновении сомнений.

Он опустил взгляд, но продолжал говорить, и слова лились уже не из уст, а из самой сердцевины, из тех глубин, куда редко кто осмеливается заглянуть.

– Я не знал, как быть достойным… потому что всё, что я знал – это как быть рядом с кем-то, кто уже сиял. Я жил в его тени, в его голосе, в его решениях, в том, как на него смотрели, и в том, как отводили глаза от меня. Я не удержал брата, и, быть может, не потому, что не смог, а потому что в глубине души хотел, чтобы он ушёл, чтобы мне осталось пространство, хоть крохотная трещина света… И за это я ненавижу себя больше, чем кто-либо может.

Он поднял голову. Его мятные глаза, обычно мягкие, сияли теперь резкостью шторма, сквозь который всё же пробивается скупый свет.

– Я не разобрался в себе, потому что боялся копать глубже. Я боялся, что внизу не окажется золота, не окажется огня, не окажется смысла – только обломки неудавшихся попыток стать кем-то… достойным. И, знаешь, я боюсь до сих пор. Боюсь, что я – ошибка не только для себя, но и для времени. Что я – случайность, сломанная нить, сплетённая не рукой судьбы, а дрожью одиночества.

Он сжал руки, чувствуя, как дрожит не только голос, но и всё тело, как будто каждая клетка вспоминает, каково это – быть подлинным, обнажённым, незащищённым.

– Но если моё сердце всё ещё бьётся… если каждый удар не превращается в отзвук лжи, значит, я ещё не закончил свой путь. Я не святой, не герой, не пророк – я просто тот, кто остался. И я хочу идти. Я не прошу, чтобы земля подо мной была прочной. Я не требую, чтобы меня поддерживали. Я иду даже если под ногами будет только вода. Даже если она будет дрожать, отражать моё лицо, мою вину, моё одиночество – я всё равно пойду. Потому что не идти – значит исчезнуть. А я слишком долго уже исчезал.

Он умолк. Вода не бурлила, не звучала – она замерла. Мир затаил дыхание. Фигура женщины из воды, собранная из дождя, из плача неба, из солёной памяти, кивнула, не из жалости и не из покровительства, а с уважением, с тишиной, в которой проступает принятие.

Её тело распалось. Без взрыва, без звука, без боли. Она просто исчезла, превратившись в тысячи мелких капель, и эти капли не падали вниз, они касались кожи Кёнифана, как благословение, и исчезали, оставляя следы, которые не высыхают, потому что они внутри.

Озеро исчезло. Площадь вновь обрела свои зыбкие, невесомые очертания. Но осталась тишина, не тревожная, а спокойная. И в этой тишине Кёнифан стоял на коленях.

Он не плакал. Нет. Но его глаза были полны влаги. Не от дождя, падающего вверх, не от водяных испарений, оттого, что внутри него наконец прорвалась плотина. Это не были слёзы скорби. Это была вода, вернувшаяся к источнику.

Позади, после долгой, почтительной паузы, Лисса произнесла, и в её голосе не было ни огня, ни жара, только глубина:

– Я видела, как огонь уничтожает, как он глотает, превращает в уголь, стирает до пепла. Но я никогда прежде не видела, как вода… прощает.

А рядом Тарис, всё ещё юный, но теперь словно постаревший на годы, произнёс шёпотом, чтобы не спугнуть то, что сейчас происходило:

– Это было… истинно. Чище истины. Это был ты.

Кёнифан встал. Его движения были медленными, словно после долгой болезни. Он не чувствовал себя сильнее, не ощущал прилива энергии или магии, но что-то в нём стало яснее. Ушёл тяжёлый, липкий страх. Осталась внутренняя тишина, как после бури.

Он знал – путь только начинается. Он прошёл через огонь, где каждая искра обнажала его гнев. Он прошёл через воду, где каждое отражение требовало правды. И впереди были острова Ветра, Камня, Металла… И зеркало.

Но главное было ясно, как утреннее озеро без ветра.

Он – не Кённесепан. И никогда не станет им.

Он – Кёнифан. Принц Времени. И теперь, впервые по-настоящему, он – жив.