Читать онлайн Туринская плащаница. Свидетель Страстей Христовых

Глава I

Из Иерусалима в Эдессу

3 апреля 33 года около трех часов пополудни на скалистом холме Голгофы, за городскими стенами Иерусалима, измученный мышечными спазмами Иисус Назорей[14], которого подвергли невыносимой пытке распятия, «возгласив громким голосом», испустил дух. Его агония, наполненная чудовищными страданиями, продолжалась три часа. Тем временем от имени первосвященника Иосифа, прозванного Каиафой, к префекту Понтию Пилату явились иудеи: просить по случаю Пасхи[15], начинавшейся вечером, «перебить у них [приговоренных] голени и снять их» (Ин.). Перебивание голеней, crurifragium, не позволяло жертвам этой варварской казни опереться на гвозди в стопах, чтобы наполнить легкие воздухом. Будучи не в состоянии сделать новый вдох, несколько мгновений спустя они умирали от удушья.

Итак, на Голгофу был отправлен отряд римских солдат. Сначала они подошли к двум разбойникам и перебили им ноги копьями. Приблизившись к Иисусу, который висел посередине, один из римских воинов нанес ему удар в сердце: положенный по уставу «удар милосердия». «И тотчас истекла кровь и вода», – написал Иоанн Богослов, остававшийся у креста вместе с Марией и святыми женами. В древнейших рукописях говорится о «воде и крови», что с точки зрения физиологии более вероятно. Наконечник копья выпустил сначала жидкость из плевральной полости, затем из перикарда, находившегося под большим давлением, и, наконец, кровь из верхней полой вены, остававшуюся жидкой и после смерти.

С погребением следовало поторапливаться: был канун шаббата, и к тому же в этот год Пасха выпадала на субботу[16]. По иудейскому закону тело казненного нужно было похоронить в тот же день.

Одному из тайных учеников Иисуса, Иосифу из Аримафеи, богатому и влиятельному израильтянину, члену синедриона – верховного религиозного совета Израиля, – принадлежал сад на западном склоне Голгофы. Здесь по его распоряжению уже была подготовлена новая гробница, предназначавшаяся либо для него самого, либо для одного из членов его семьи. Почему бы не похоронить в ней почитаемого раввина, казненного неподалеку? Иосиф отправился во дворец и заручился согласием римского префекта.

Слуги Иосифа забрали тело, которое до сих пор висело на кресте, сняли терновый венец, вырвали гвозди и накрыли голову распятого Христа льняным платом, приколов его к волосам так, чтобы он полностью скрывал лицо. Таков был иудейский обычай – скрывать следы страданий казненного. Это полотно и представляло собой суда́рь, отрез льна 84 × 53 см. Сегодня он хранится в соборе Овьедо. Исследование пятен крови и лимфы, проведенное многопрофильной испанско-американской группой ученых, показало, что следы на нем полностью совпадают со следами на Плащанице.

Тем временем Иосиф отправился в город и купил льняное полотно около 4,4 м в длину и 1,1 м в ширину, чтобы использовать его в качестве «чистой» Плащаницы, как говорит Матфей в своем Евангелии: то есть не просто белой, но ритуально чистой.

В XX веке зациклившиеся на литературной и богословской герменевтике толкователи Священного Писания, не приняв во внимание еврейские погребальные обряды I века, чересчур поспешно выбрали первое значение слова ὀθόνια (Ин.) и превратили Иисуса в египетскую мумию, откуда и взялись курьезные переводы Библий XIX и начала XX века. Объективное изучение Туринской плащаницы было противно их науке о Писании, как отметил доминиканец Андре-Мари Дюбарль[17], причем до такой степени, что один известный и очень серьезный американский богослов Раймонд Э. Браун (1928–1998) в своей книге «Смерть Мессии» заклеймил «крестоносцев святой Плащаницы» снисходительным презрением, не проявив ни малейшего интереса к драгоценным идеям, которые можно почерпнуть из этой уникальной реликвии.

Разумеется, было известно, что на кладбище Кумрана, знаменитого эссейского центра на возвышенности у Мертвого моря, мертвецов хоронили в грубом льняном полотне. Однако расклад изменился с обнаружением в январе 2010 года фрагментов Плащаницы в еврейской гробнице на кладбище Акелдама[18] близ Иерусалима. Согласно британскому археологу Шимону Гибсону, этот саван, датируемый I веком н. э., покрывал тело полностью и, подобно Туринской плащанице, перекидывался через голову, так как на нем были обнаружены остатки волос.

Согласно иудейскому обычаю того времени, через год, когда плоть умершего разлагалась, останки складывали в каменную костницу (в запасниках музеев Израиля эти небольшие ящички в форме параллелепипеда хранятся во множестве), что объясняет, почему ни одного савана до сих пор не было найдено. Случай гробницы Акелдамы особый: могильщик не стал перекладывать останки, поскольку покойный был болен проказой.

Вернемся к Иисусу. Никодим, еще один тайный ученик и член синедриона, действовавший заодно с Иосифом из Аримафеи, принес на Голгофу некий состав из смеси порошка мирры и алоэ, призванный замедлить разложение, которое весной происходило быстрее, нежели зимой. Им обмазали не омытое, все еще окровавленное тело, уложили его на вырубленную из камня скамью и завернули в Плащаницу (Ин. 19: 40).

Закончив, они завалили вход в гробницу большим камнем[19]. Через день, после шаббата, Мария Магдалина и другие женщины из числа пришедших из Галилеи, в том числе Иоанна, жена Хузы, домоправителя Ирода Антипы, и Мария, мать Иакова и Иосифа, пришли к гробнице, чтобы оплакать своего Учителя. И обнаружили, что камень отвален. Для них объяснение случившегося могло быть только одно: тело кто-то похитил. Как мы знаем, расхищения гробниц в древности были не редкостью. Женщины бросились назад и прибежали к сионской горнице, где увидели Симона Петра и «другого ученика, которого любил Иисус», то есть Иоанна Богослова, которому, вероятно, принадлежала горница. «Унесли Господа из гроба, – в панике сказала им Мария Магдалина, – и не знаем, где положили Его».

Мужчины прибежали в сад Иосифа из Аримафеи. И действительно, камень был сдвинут. Иоанн наклонился. От низкого входа, вырубленного в скале, он увидел в дальней, погребальной камере каменную скамью и «лежащие пелены». Он пропустил Симона Петра и вошел в гробницу следом.

В погребальной камере ничто не изменилось, если не считать, что тело исчезло. Не было впечатления беспорядка или искусственно воссозданного порядка. Плащаница лежала в том же положении, в каком была при погребении, нетронутая, но сложившаяся так, как если бы завернутое в нее тело просто испарилось, а суда́рь, образующий своего рода шлем, оставался свернутым там же, куда его положили перед закрытием гробницы. Расположение этих тканей, а особенно Плащаницы на скамье, убедило Иоанна, что умерший таинственным образом освободился от этих уз и покинул гробницу. Он «увидел и уверовал», пишет любимый ученик в своем четвертом Евангелии. Христос восстал из мертвых! Плащаница была знаком Воскресения еще до первых явлений Христа.

Четыре Евангелия, от Матфея, Марка, Луки и Иоанна, датируются 60-ми годами I века; первые три синтезируют пророчества и более ранние документы на арамейском языке, а четвертое представляет собой рассказ очевидца, но ни одно из них ровным счетом ничего не сообщает нам о судьбе льняных пелен, найденных в гробнице. Однако уже сам факт, что в этих текстах они упоминаются и даже, как у Иоанна, отдельно описывается их расположение, говорит о том, что они были бережно сохранены, хотя обычно иудеи с крайним отвращением относились ко всему, что прикасалось к умершим или просто находилось рядом. Вероятно даже, что гробницу, которая должна была бы считаться нечистым местом, стали почитать.

К сожалению, другие тексты, в которых отмечается существование пелен, нам малополезны в силу своей неточности. Так, о них говорится в одном из апокрифических, то есть принадлежащих маргинальным и гетеродоксальным христианским общинам, евангелий, не включенных в связи с этим в церковный канон, но порой содержащих некоторые достоверные детали. Речь идет о так называемом евангелии от евреев, отрывок из которого цитирует в своем труде De viris illustribus («О знаменитых мужах») святой Иероним. Согласно этому тексту, Плащаница была передана на хранение «слуге (puero) жреца», то есть служителю Иерусалимского храма: «Когда Господь отдал пелены слуге жреца, Он пошел к Иакову и явился ему…»

Наряду с очевидно вымышленными элементами в этом евангелии представлены факты, подтверждающиеся Преданием и текстами Нового Завета. В частности, явление Иисуса Иакову, «брату Господню», члену семейного клана назореев и будущему епископу иудео-христианской церкви Иерусалима, достоверно. Об этом событии рассказывает святой Павел в Первом послании к Коринфянам.

Однако не странно ли читать, что Иисус отдал свою плащаницу слуге человека, организовавшего его казнь, первосвященника Иосифа, известного как Каиафа[20]?

Хотя это евангелие едва ли можно считать надежным историческим источником, ничто не мешает предположить, что уже во времена его написания, в первой половине II века, ходили слухи о сохранении погребальных пелен Христа. Именно к такому выводу пришел иеромонах Альберто Ваккари в статье Sindone в Enciclopedia Cattolica 1953 года: «Таким образом, христианская античность не вполне безмолвствует относительно святой Плащаницы вопреки столь распространенному и часто повторяемому мнению». Скажем, уже в IV веке в апокрифическом евангелии от Гамалиила плащаница упоминается целых двадцать девять раз.

Не исключено, что первые хранители реликвий Страстей Христовых, запятнанных Его потом и кровью, – Плащаницы, тернового венца, ризы Господней… – остерегались их демонстрировать и втайне передавали из поколения в поколение. Были ли эти реликвии среди «священных предметов и изображений», которые иудео-христиане взяли с собой, когда бежали из Иерусалима в Пеллу в 66 или 68 году н. э.? Как нам известно, они, вняв пророчеству о скором падении Иерусалима (действительно, в том же году начнется восстание евреев), нашли пристанище в одном из городов Десятиградия (Декаполиса), что в Перее, за Иорданом (современный Табакат-Фахил, Иордания). «Именно сюда переселились верующие во Христа, покинув Иерусалим, – пишет Евсевий Кесарийский, – так что все святые оставили столицу иудеев и всю землю Иудейскую»[21]. Другие же обосновались в Антиохии (современная Антакья, юго-восток Турции). В 73 году, через три года после разрушения Иерусалима и его почитаемого Храма, когда многие жители города были изгнаны или обращены в рабство, некоторые христиане вернулись, возглавляемые двоюродным братом Иисуса – Симеоном, сыном Клеопы. Но их потомкам опять пришлось бежать в 130 году, когда Адриан вновь разрушил град Давидов. После жесткого подавления восстания лжемессии Шимона Бар-Кохбы император возвел на этом месте совершенно новый римский город Элия-Капитолина – дома патрициев, форумы, языческие храмы, – и иудеи и христиане были оттуда изгнаны. Тем не менее несколько лет спустя они смогли поселиться в городе снова. Но что же стало с реликвиями Страстей Христовых?

Приблизительно в 340 году от Рождества Христова святой Кирилл Иерусалимский, один из Отцов Церкви, упомянул о существовании «Плащаницы, свидетельствующей о Воскресении», не уточнив, впрочем, находится ли она в Святом Граде, епископом которого он будет в 350–386 годах. Святая Нина (296–335), молодая христианка родом из Каппадокии, известная как проповедница религии в Иверии (Грузии) в 330-х годах, утверждала, рассказывая о своей юности, что в Иерусалиме узнала, будто погребальные пелены были переданы жене Понтия Пилата, а затем попали в руки апостола Луки, который их спрятал. Что касается суда́́ря, плата, то его, возможно, сохранил Симон Петр. Однако это, к сожалению, не более чем слухи.

Один безымянный паломник из Пьяченцы (Италия), посетивший Святую землю около 570 года, упоминал, что суда́́рь, которым была накрыта Глава Господня (fuit in fronte Domini), хранился у берегов Иордана близ Иерихона, в одной из пещер, где жили семь дев-праведниц. Рассказ не вполне ясен. О чем идет речь – о плащанице или о сударе? Как бы то ни было, о наличии на плате пятен или очертаний человеческого тела ничего не говорится.

В следующем столетии святой Браулио, епископ Сарагосский, в письме своему ученику и преемнику аббату Тайо, датированном 631 годом, признавался в неведении относительно судьбы погребальных пелен и сударя: «Пишут, что они были найдены, но не пишут, что они были сохранены». Однако он был убежден, что апостолы сберегли их «для грядущих времен». Многие вещи, говорил он, никем не записаны.

Вот еще один след. Шотландский аббат Адамнан из Ионской обители в своем трактате «О святых местах» (De Locis Sanctis), написанном между 680 и 688 годом, передает рассказ гальского епископа Аркульфа, который сообщает, что видел сударь в людном константинопольском храме Гроба Господня и прикладывался к святыне, также именуя ее linteum и linteamen. На сей раз, несмотря на неясность терминологии, речь идет о саване, с которым связана следующая легенда: найденный в гробнице после Воскресения одним из учеников Иисуса, он передавался по наследству, пока не попал в руки одного иудея. Иерусалимские христиане, желавшие вернуть святыню, обратились к омейядскому халифу Муавии I (661–680), который, чтобы разрешить спор, устроил испытание огнем. И тогда, по легенде, предмет спора взмыл над костром и упал в руки христиан. Произошло это якобы через три года после паломничества Аркульфа в Иерусалим.

Единственный исторический комментарий, который мы можем дать, таков: загадочную реликвию, составлявшую, по описанию, 8 футов (2,44 м) в длину и не несущую какого-либо отпечатка, нельзя отождествлять с Туринской плащаницей длиной 4,4 м[22]. Высказывались предположения, что речь идет о псевдоплащанице из Компьени, которую Карл Великий приобрел в Аахене, а Карл Лысый в 877 году передал коллегиальной церкви аббатства Святого Корнелия. К сожалению, с уверенностью утверждать это мы не можем, поскольку большой плат, пользовавшийся славой в Средние века, в 1840 году по неосторожности был утрачен: служанка, желавшая вернуть ему первоначальную белизну, бросила его в чан с горячей водой![23]

Больше сведений можно почерпнуть из сирийско-греческого предания, зафиксированного во множестве текстов, согласно которому при жизни Иисуса или вскоре после его Вознесения один из его учеников, Фаддей, или Аддай по-сирийски (но не тот Фаддей, что был одним из двенадцати, а его тезка, апостол от семидесяти, отправившихся проповедовать Слово Божие), привез в месопотамский город Эдессу загадочное полотно с отпечатком образа Господня. В 944 году оно было перевезено в Константинополь, а в XIV веке оказалось во Франции в деревеньке Лире, в Шампани, у Жоффруа де Шарни, прославленного рыцаря из окружения Филиппа VI де Валуа, королевского знаменосца. Затем, после длительного пребывания в Шамбери, оно попало в Турин, где хранится и сейчас.

Эдесса, ныне Шанлыурфа, крупный мусульманский город на юго-востоке Турции неподалеку от сирийско-иракской границы, в древности был процветающим торговым центром, где говорили на арамейском. Эдесса стояла на перекрестке двух караванных путей с тысячелетней историей, один из которых вел в Индию и Китай, а другой – в Иерусалим и Египет. Здесь шла прибыльная торговля шелком и пряностями. Дворец, ипподром, театр, колонны, летние и зимние термы, окруженные двойной колоннадой, вызывали всеобщее восхищение. К востоку и югу простирались плодородные земли, орошаемые множеством рек. Население Эдессы отличалось разнообразием: преобладали арамеи, но были здесь и набатеи, парфяне, персы, македоняне и евреи. В городе долгое время почитались языческие боги вавилонского и ассирийского пантеона: Бэл, Набу, Баф-Никаль, Анаит (Артемида), Атаргатис… А в VI веке этот литературный и научный центр Сирии на стыке греческой и восточной культур стал одним из важнейших городов восточного христианства; здесь насчитывалось около пятнадцати святилищ, церквей и монастырей, а в соборе хранились мощи святого Фомы, привезенные из Индии в 232 году.

Эдесса была столицей топархии (княжества) Осроена, относительно независимого буферного государства, занимавшего часть Верхней Месопотамии, от Тигра до Евфрата и Таврских гор, между Римской империей и Парфянским царством, а позднее – государством Сасанидов (Персидской империей). Во времена Иисуса Осроеной правила набатейская династия, основанная неким Арью (Львом) на руинах империи Александра под эгидой парфян, и топархом, или царем, был Абгар V Уккама (то есть «Черный», или «Смуглый», 13–50 гг. н. э.). В 179 году Осроена значительно уменьшилась в размерах в результате наступления римлян, а затем, в 216 году, император Каракалла присоединил ее к провинции Месопотамия, и она превратилась в военную римскую колонию, получившую название Colonia Edessenorum.

Появление в этом ближневосточном городе таинственного полотна с образом на нем неразрывно связано с религиозной легендой, насыщенной чудесами наподобие восточных сказок. Возникла она, как доказал преподобный отец Луи-Жозеф Тиксерон, в середине III века и с течением времени разрослась, обрастая подробностями, претерпевая множество преобразований и сплавляясь с другими сюжетами так, что даже и сегодня разобраться в них непросто[24]. Несмотря на сложные переплетения ее ветвей и все ловушки, которые она приберегла для историков, важно остановиться на ней подробнее, если мы хотим узнать древнюю историю Туринской плащаницы, потому что именно по этому следу, и по нему одному следует идти.

Евсевий, епископ Кесарии, в своей знаменитой «Церковной истории», написанной в 324–325 годах (за исключением первых десяти глав, которые были готовы вскоре после 313 года), излагает эту историю так[25]. Царь Авгарь, «мучимый болезнью, излечить которую было не в силах человеческих», услышав о чудесах, которые совершал Иисус, послал к Нему скорохода с просьбой прийти к нему во дворец в Эдессе и исцелить его. На письмо, принесенное скороходом, Иисус ответил, что вскоре после Вознесения к Отцу один из учеников Его придет его исцелить[26].

Через несколько дней после Вознесения, согласно тому же рассказу, знаменитый апостол Фома, один из двенадцати, тот самый, которому нужно было увидеть, чтобы поверить, послал в Эдессу Фаддея. Фаддей, остановившись у еврея из Палестины по имени Товия, явился к правителю. Его окружали первые люди страны, но только одному Авгарю «явилось великое знамение на лице» посетителя. Царь спросил у него, не он ли тот, о ком говорил ему Иисус в своем письме. Фаддей подтвердил это, добавив, что, если Авгарь будет веровать в Него, желания его сердца будут исполнены, на что царь ответил, что уверовал в Него и в Отца Его. «Поэтому во имя Его возлагаю на тебя руку мою», – сказал Фаддей. И тотчас же царь был исцелен. После этого миссионер продолжал творить в городе чудеса и совершать исцеления, а также с согласия топарха проповедовал Слово Божие, и многие жители Эдессы крестились вслед за правителем.

Евсевий, не будучи всецело убежден в подлинности легенды, утверждал, что опирался на письменное свидетельство из архива Эдессы[27]. В этой первой версии, в отличие от последующих, еще не было речи ни об образе Христа, ни обещания, что город будет неуязвим. Отметим, что в то время к изображениям Христа относились с большим предубеждением. 36-е правило, принятое в 305 году на Эльвирском соборе в Испании (на территории современной Гранады), гласило: «Принято, чтобы живописи в церквях не было и чтобы не служило предметом почитания и обожания то, что изображается на стенах». Констанция, сводная сестра императора Константина I, однажды обратилась к Евсевию Никомедийскому, епископу Константинопольскому, с вопросом, можно ли заказать у художника портрет Господа. Тот мудро ответил, что Его божественная сущность неизобразима, а человеческая природа недостойна изображения.

Цель этой легенды была очевидна: посредством рассказа, составленного в стиле апокрифического евангелия на основе отдельных данных Библии и теологических вопросов о природе Иисуса (Бог, сошедший с небес или Сын Божий?), внедрение христианства в Эдесском княжестве возводилось к временам апостолов.

Едва ли нужно уточнять, что ни один серьезный историк не воспринимал этот рассказ как подлинный – ни переписку между Иисусом и Абгаром V, ни появление Фаддея, ни обращение города в христианство в ту эпоху[28]. Все, что история знает об Абгаре V благодаря «Анналам» Тацита, – это то, что он был хитрым и ненадежным человеком, предавшим римлян ради союза с парфянами.

Известно также, что сто семьдесят лет спустя, в 201 году, во время одного из самых впечатляющих наводнений в истории Эдессы, христианство еще не было государственной религией и в городе среди изобилия языческих храмов в честь вавилонских богов имелась лишь одна церковь. Появление христианских общин в первой половине I века одновременно с основанием Антиохийской церкви апостолами Петром и Павлом – это миф.

По-видимому, местная Церковь появилась не ранее 170–180 годов. Абгар VIII Сотер, прозванный Великим[29] и правивший Осроеной 35 лет с 179 по 214 год, был, вероятно, первым монархом, принявшим христианство или, по крайней мере, проявившим к нему интерес. Свидетельство тому – маленький крест на некоторых тиарах, чеканившихся на его монетах около 192 года, во времена императора Коммода, чья любимая наложница Марсия тоже была христианкой. Однако после убийства этого императора символ, крайне неугодный его преемнику Септимию Северу, язычнику, был заменен скоплением звезд и полумесяцем.

Что же до расцвета христианства в этом регионе, то он наступил только в начале III века, в эпоху, когда большую известность приобрели тексты Бардесана, философа, ученого, поэта и богослова (в высшей степени неортодоксального толка). Осроена к тому времени превратилась в римскую колонию под властью наместника.

Рождение этого религиозного обмана следует датировать примерно двадцатью годами после 232 года – предполагаемой даты триумфального прибытия мощей прославленного апостола Фомы, который считается движителем евангелизации Востока и которому легенда приписывает роль того, кто послал Фаддея-Аддая к царю Авгарю[30]. Мощи незамедлительно были заключены в серебряную раку, и поклониться им приходили тысячи христиан. Действительно, 253–254 годы кажутся самым благоприятным периодом для возникновения истории о царе Авгаре – после недолгих, но жестоких гонений на христиан империи в 250 году по приказу императора Деция и прибытия в Эдессу халдейских христиан-беженцев и новообращенных евреев из Адиабены (на севере древней Ассирии), изгнанных Сасанидами. Великую метрополию Запада, Антиохию, третий по значению город Римской империи, под началом патриархата которого Эдесса оказалась в 202 году, когда ее епископом стал Палут, ставленник Серапиона, разрушил жестокий персидский шах Шапур I. Большую часть жителей изгнали. А гордая месопотамская соперница Антиохии храбро оборонялась и выстояла, защищенная мощными стенами. В 254 году новый император, Валериан, отвоевал Антиохию, но у нее ушли годы на то, чтобы восстановить свое первоначальное великолепие, что повлекло беспорядки в патриархате; власть ее ослабла. На Востоке Римская империя, в свою очередь, была погружена в анархию, которая закончилась лишь в 298 году с заключением Нисибисского мирного договора.

Вот почему некоторые иудео-христиане, в основном с востока Месопотамии, с трудом мирившиеся с властью «палутистов», сторонников антиохийского епископа, захотели воспользоваться ситуацией, чтобы освободиться от этого влияния и связать происхождение Эдесской церкви с эпохой апостолов. Распространение диссидентских иудео-христианских учений и еретических богословских школ – несторианской, маркионистской, валентинианской, монофизитской, монтанистской, гностической (не говоря уже о процветавшем в то время манихействе) – придало городу совершенно особый характер. Идеи утверждения национальной «ортодоксальности», уходящей корнями не в греческую культуру, представительницей которой была Антиохия, а в сирийскую, и необходимости в интегрирующем нарративе в конце концов привлекли даже местных епископов, которые усмотрели в этом возможность добиться политической сплоченности и весьма полезное связующее вещество для культуры.

Легенда о царе Авгаре, которая просто перенесла «обращение» Абгара VIII на его предка Абгара V, оказала огромное влияние на христианский и даже исламский мир. И на Востоке, и на Западе предполагаемые письма Иисуса и Абгара V стали распространяться как подлинные документы, очаровывая любителей чудесного. Как отметил профессор Иуда Бенцион Сегал, специалист по семитским языкам и востоковедению из Лондонского университета, это был «один из самых успешных религиозных обманов древности»[31]. Эдессийцы стали примером для подражания. «Армяне, – отмечает востоковед Рюбан Дюваль, – в своем стремлении проследить историю своей Церкви до времен апостолов, ухватились за этот миф и переделали историю Абгара в соответствии со своими воззрениями»[32]. Они сделали из Абгара армянского царя, а Фаддея (Аддая) объявили апостолом своего края[33].

«Значение ее и идею, которую она представляет, – пишет отец Тиксерон об этой легенде, – понять легко. Под исцелением и обращением Абгара подразумевается обращение Осроены и всего мира. Царь и город представляют все царство. Болезнь царя – идолопоклонничество и обусловленные им духовные наказания. Знак на лице апостола – это свет Евангелия, явленный посреди язычества. Исцеление Абгара рукой Аддая – это избавление от заблуждений и греха через проповедь и христианскую веру»[34].

Таким образом, речь идет о представлениях и символическом изображении, а не об истории.

Другое свидетельство, относящееся к IV веку, также подтверждает, что Образ – будущая Туринская плащаница – еще не прибыл в Эдессу. Святой Ефрем Сирин, отец Восточной церкви и Учитель Церкви, живший в этом городе в 363–373 годах и здесь умерший, был знаком со всеми местными преданиями и, естественно, с легендой о царе Авгаре, которой он, как и все его современники, верил, особо не задаваясь вопросами. «Благословен населяемый вами град Едесса – матерь мудрых! Его живыми устами благословил Сын через ученика Своего[35]. И благословение это да пребывает на нем, пока не приидет Святый!»[36]

Текст Ефрема с этим благословением, адресованным уже не Абгару, а всему городу, по-видимому, представляет собой первую переработку легенды, которая окончательно сформируется несколько лет спустя с добавлением в письмо Иисуса фразы об особой защите города: «Благословен будет твой град, и ни один враг не одолеет его».

Эта трансформация завершилась к 384 году, о чем мы можем судить по «путевому дневнику» (на самом деле это мемуары в эпистолярной форме) галисийской аристократки по имени Эгерия. Эта знаменитая паломница, то ли набожная мирянка, то ли монахиня, чей рассказ, обнаруженный в 1884 году в библиотеке мирского братства святой Марии в Ареццо, живо заинтересовал историков и литургистов первых веков христианства, с Пасхи 381 по Пасху 384 года побывала сначала в Палестине, затем в Египте, на Синае, в Трансиордании, Сирии, Антиохии и, наконец, в Константинополе, подробно описывая храмы и святые места[37].

Углубившись в Месопотамию, эта неутомимая путешественница останавливалась в Эдессе с 19 по 21 апреля 384 года, где ее любезно принял местный епископ, показавший ей «все места, в которых любили бывать христиане», и, прежде всего, мартирий апостола Фомы в главной церкви, где «все его тело было упокоено». В легенде, рассказанной Эгерии епископом, выдающуюся роль евангелиста Эдессы играл уже не Фаддей (Аддай), а сам Фома. Главная церковь, добавляла паломница, «большая и очень красивая, построенная в новейшем стиле и достойна вполне быть домом Божиим».

Затем епископ сопроводил Эгерию в зимний дворец, построенный в 206 году для защиты от наводнений реки Дайсан («Скачущей»), своенравного притока Евфрата, с мраморными статуями Абгара V и его сына Ману[38], затем к Западным воротам, называемым также Пещерными, или Каппе («Своды»), через которые, по легенде, вошел посланник Анания, и, наконец, в «верхний дворец». Там он прочитал паломнице знаменитую переписку и передал ей текст.

В 1899 году Эрнст фон Добшютц, немецкий ученый, проявивший наибольший интерес к этой истории, не без оснований увидел в рассказе Эгерии новое развитие легенды. Письмо, как объясняла Эгерия, использовалось для защиты города во время осад. Вскоре после выздоровления и обращения топарха персидская армия окружила город. «Авгарь же, с письмом Господа, придя к воротам города, совершил всенародное моление со всем своим воинством, говоря: „Господи Иисусе, Ты обещал нам, что никто из врагов не войдет в этот город. Но услыши нас, ибо персы в этот самый момент нападают на нас“. После того как царь произнес эти слова, держа в поднятых руках письмо, внезапно спустилась сильная тьма на подступивших к городу персов и закрыла его от них! В смятении персы отступили на три мили от города». Случившееся расстроило их ряды, и они были вынуждены повернуть назад.

И снова в этом рассказе нет ничего исторического. Произошла намеренная путаница фактов и эпох. Персы атаковали Эдессу позже. Лишь в 262 году Шапур I ненадолго занял Эдессу, а затем оставил ее при приближении войска пальмирского царя Одената II, союзника римского императора Галлиена. Понятно, что эдессийцы, не знавшие о стратегических тонкостях, объяснили чудесное спасение письмом Иисуса. Но все это происходило не во времена Абгара V. Новое свойство посланию Иисуса, по-видимому, было приписано в IV веке, после формирования первой сюжетной основы в 253–254 годах, точно пересказанной Евсевием в «Церковной истории». И наконец, следует отметить, что паломница также не упомянула об Образе.

Обещание неприкосновенности, добавленное к вымышленному письму Иисуса к Авгарю, казалось, освящало Эдессу, гарантируя ей мир и процветание. Люди были настолько убеждены в этом, что эти слова были выгравированы как талисман на главных воротах цитадели – вероятно, вскоре после отъезда Эгерии, которая о них не упоминает. Их писали на дверных косяках домов, на пергаментах, остраках (глиняных черепках) и амулетах, чтобы обеспечить носителю персональную защиту. Одиннадцать строк письма были обнаружены в пещере к западу от города, в месте под названием Сорок пещер, которое, вероятно, использовалось в качестве некрополя. Как будто божественная помощь распространялась и за пределы мира живых[39].

Весть о том, что столица Осроены стала неприступной благодаря этой особой милости, облетела весь Восток и христианский Запад. Эта тема появляется в сирийских, армянских, арабских и сахидских преданиях. «Магическая» надпись была обнаружена даже на коптской гробнице в Нубийской пустыне, к западу от Фараса. В 1920 году ученый Шарль Пикар сообщил о существовании еще одного следа подобного текста на юго-восточных воротах города Филиппы в Македонии, датировав его началом V века[40]. Он был выгравирован на мраморной доске.

Глава II

Нерукотворный Образ

В рукописи, хранящейся в Национальной библиотеке Франции, летописец Иаков Саругский (450–521) сообщает, что около 405 года блаженный Даниил Галашский отправился в Эдессу вместе с монахом по имени Мари, «чтобы получить благословение от образа Мессии, который там находился, и посетить отшельников, живущих в горах… Эти святые (отшельники) поклоняются образу Господню и живут в пещере в двух милях к юго-западу от Эдессы»[41]. Это первое упоминание о присутствии какого-то Образа в городе.

К тому моменту он уже был достаточно знаменит и привлекал паломников, а хранился, вероятно, в главной церкви, называемой «древней», стоявшей рядом с большим прудом. Здание, пострадавшее от очередного сильного наводнения в 303 году, в период с 313 по 328 год было перестроено и расширено. Когда же этот Образ оказался в городе? По-видимому, вскоре после визита паломницы Эгерии в 384 году, которая о нем не упоминает. Был ли он привезен из Антиохии, где хранился в тайне? В 1999 году американский историк Джек Марквардт сообщил о предании, согласно которому в этом крупнейшем христианском городе Сирии находился «весьма впечатляющий»[42] Образ. Однако в конце 387 года там вспыхнул бунт против налоговой реформы, во время которого недовольные жители опрокинули статуи императора и его семьи. Жестокие, хотя и кратковременные, репрессии побудили знать переселиться в другие города, в том числе в Эдессу. Можно ли предположить исходя из этого, что Плащаница, веками хранившаяся вдали от посторонних глаз в какой-нибудь богатой христианской семье, попала в Эдессу именно в этот период? Как бы то ни было, в начале V века Образ находился в Эдессе, и, по словам Иакова Саругского, ему даже поклонялись некие отшельники. Это тем более необычно, что культ священных изображений на Востоке в то время был еще слабо развит.

Что же именно могли увидеть люди? Нечто и в самом деле весьма впечатляющее. Впервые они узрели истинный лик Христа! И все-таки в то время никто не говорил, что в Эдессе находится саван, на котором отпечаталось тело Иисуса. Тогда какая же связь может быть между этим «образом Мессии» и Плащаницей, хранящейся сегодня в Турине?

Британский историк Йен Уилсон, который изучал святую Плащаницу на протяжении нескольких десятилетий и работы которого получили широкое признание, выдвинул привлекательную гипотезу. Возможно, реликвия была сложена четыре раза, то есть в восемь слоев, и заключена в раму 1,15 м в длину и 0,53 м в ширину таким образом, что по центру, в своего рода розетке, был виден только лик, окруженный решеткой из ромбов, как показано на некоторых картинах или фресках.

В подтверждение своего предположения Уилсон указывает, что на большинстве известных копий этой репродукции лицо Христа вписано в горизонтальный прямоугольник, то есть формат «пейзажный», а не «портретный», что необычно. Кроме того, известный американский синдонолог Джон П. Джексон, исследуя Туринскую плащаницу в боковом свете, отметил наличие следов складывания, вполне соответствующих этой гипотезе. В свою очередь, несколько французских исследователей, Эрик де Базелер, Марсель Алонсо и Тьерри Кастекс, обнаружили вокруг лица овальный ореол, который они объяснили наличием «окошка» с вставленной в него «стеклянной или алебастровой линзой» для увеличения изображения[43].

И все же эти аргументы и объяснения не вполне убедительны. На них возражают, что копии времен Византийской империи написаны в ярких тонах, глаза изображены открытыми, складки ткани отсутствуют (по крайней мере, две отчетливые складки на уровне лица, видимые на Плащанице), нет пятен крови в волосах и нет большого следа от раны на лбу, оставленной терновым венцом.

Изображение размытых, монохромных пятен негатива лица на фоне бежевого или сепийно-желтого льна вряд ли имело бы смысл, отвечают Йен Уилсон и его сторонники. Для христиан того времени, не привыкших видеть источник христианской надежды в крестных муках – духовенство выставляло на передний план славное Воскресение Христа, а не его искупительные Страсти[44], – это зрелище было бы скорее пугающим, нежели умиротворяющим.

Наконец, возможно, что религиозные власти Эдессы при виде ростового изображения на отрезе ткани длиной более четырех метров (которое, не будем забывать, вплоть до поразительного открытия кавалера Пиа в 1898 году не поддавалось расшифровке) попросту не поняли, что имеют дело с погребальными пеленами Иисуса. И не могли предположить, что перед ними негатив[45].

Что же произошло? Духовенство, убежденное в том, что имеет дело с уникальным образом Христа, чудесным образом запечатленным на полотне без использования красок, а следовательно, со священным предметом, заслуживающим почтительного и даже несколько опасливого отношения, пожелало включить его в легенду о царе Авгаре, столь дорогую сердцам горожан. Тогда, вероятно, и возникла идея рассказывать паломникам, что Анания (Ханнан) вместе с письмом от Иисуса привез Его портрет. И поскольку религиозные власти не могли показать людям лицо человека, претерпевшего жестокие пытки, они заказали детальный портрет живого Иисуса в круглой раме, с открытыми глазами, без отеков и следов крови, – портрет, якобы написанный эмиссаром Абгара «приятными и красивыми красками»[46].

Созданная таким образом икона представляла собой, по всей очевидности, небольшой белый плат или салфетку с бахромой, как показано на фреске X века в монастыре Святой Екатерины на горе Синай, где изображен Фаддей (Аддай), вручающий Образ царю Осроены[47]. Позднее в Константинополе это изображение получило название Мандилион (от арабского мандил, носовой платок или полотенце для рук). Как отмечает Йен Уилсон, это самое древнее из известных изображений. Другая репродукция, датируемая XII веком, находится в Спасо-Преображенском соборе Мирожского монастыря в Пскове, в России.

Что же до Плащаницы, то ее, разумеется, бережно хранили, не выставляя на всеобщее обозрение, как свидетельство подлинности портрета, который, в свою очередь, стал священным в соответствии с восточной иконописной традицией. Ее держали сложенной в восемь раз в защищенном от света месте – вероятно, в том же чеканном, украшенном каменьями реликварии, что и Образ.

Древнейший текст, адаптирующий легенду к новой реальности, – это обнаруженное в 1864 году «Учение Аддая», которое отец Тиксерон приблизительно датирует 390–430 годами[48], то есть периодом первой публичной демонстрации Образа. Это произведение, написанное на сирийском языке неизвестным автором, содержит, не без анахронизмов, различные легенды, например «нахождение» Креста Господня обратившейся в христианство женой римского императора Клавдия (романтизированный пересказ его обретения императрицей Еленой, матерью Константина, около трехсот лет спустя), или воображаемую переписку между Тиберием и Абгаром.

В этом произведении в первоначальную легенду внесены следующие изменения. Ханнан (Анания), посланник топарха Осроены, был не простым гонцом, а его секретарем-архивариусом и придворным художником. В 31 году н. э. он отправился в Елевферополь (Бейт-Гуврин), столицу Идумеи, расположенную к югу от Иерусалима, чтобы решить какие-то вопросы с римским наместником Сабином. На обратном пути, впечатленный толпами пришедших в Святой город послушать проповедь нового пророка по имени Иисус, он последовал за ними, а потом доложил обо всем своему владыке. Тот, воодушевленный рассказом Ханнана, приказал ему возвратиться и попросить этого необыкновенного чудотворца прийти в Эдессу и исцелить его. И здесь, в отличие от «Церковной истории» Евсевия, где говорится о письменном ответе, галилеянин просто сказал ему, что после вознесения пришлет к нему одного из своих учеников. Вернувшись в Эдессу, Ханнан записал его слова, пообещав также его городу особую защиту. Затем Аддай, ученик, названный в тексте «апостолом» – новый способ подчеркнуть его значимость, – избавил царя от болезни и проповедовал христианство в Осроене.

Понятно, что целью этого вымысла всегда была легитимизация сирийскоязычного христианства и его привязка к подлинной апостольской традиции. Как и прежде, его авторы хотели показать, что Эдесса была первым городом, обратившимся в христианство в год смерти Иисуса, раньше своей могущественной соперницы Антиохии, и что она пользовалась особым покровительством Господа на случай нападения врагов.

И что самое главное для нас, в «Учении Аддая» упоминается суда́́о, прибывший в Эдессу, или, по крайней мере, его репродукция, которой уже поклонялись толпы: просто портрет Иисуса, написанный Ханнаном и привезенный в город.

В последней четверти V века портрет этот еще хранился в Эдессе, о чем свидетельствует армянский хронист и гимнодист Мовсес Хоренаци (ок. 410 – ок. 490) во втором томе своей «Истории Армении», написанной около 480 года: «Это послание принес Анан, вестник Абгара, вместе с изображением лика Спасителя, которое хранится в городе Эдессе и поныне»[49]. Автор проезжал через город приблизительно в 432 году и, вероятно, видел его.

В начале VI века между Византийской империей и персидским шахом Кавадом I, жадным до завоеваний и военных трофеев, вспыхнула война. 10 января 503 года после трехмесячной осады беспощадному Сасаниду сдалась Амида[50] в Верхней Месопотамии, что к северо-востоку от Эдессы. В течение трех дней и ночей в городе продолжалась резня. Затем правитель, собрав свое войско и покинув берега Евфрата, вторгся в Осроену и встал лагерем под стенами белокаменной Эдессы, где размещались склады византийской армии.

Однако – какая неожиданность! – 17 сентября, когда персы атаковали город, местные жители не показались напуганными тем, что только что произошло рядом: они яростно защищались и не сдавали позиции. И все же их положение нельзя было назвать благополучным. В последние годы урожаи сильно страдали от нашествия саранчи, что нанесло серьезный удар по экономике. Тысячи персидских воинов были готовы воспользоваться ситуацией и ворваться в город.

«Равнина была наводнена войсками, – рассказывает Иешу Стилит, свидетель событий. – Городские ворота были открыты, но персы не могли войти из-за благословения Христа. Страх овладел ими, и они оставались на месте, хотя никто не вступал с ними в бой, с рассвета до девятого часа… Те немногие воины, что вышли [из города], оттеснили персов от укреплений, к которым они успели приблизиться на расстояние полета стрелы. И они отступили…»

Не признав поражения, Кавад «вооружил слонов и вернулся, чтобы напасть на Эдессу, 24-го числа месяца Элул [сентября], в четвертый праздник недели [среды]. Он окружил город со всех сторон с большей осторожностью, чем прежде, а городские ворота оставались открытыми. […] Персидские легионы попытались войти; но, подступив к воротам, их ряды, подобно вихрю поднятой пыли, смешались и метались в полном беспорядке», их прогнали отряды крестьян, вооруженных пращами. Шах, до которого дошли слухи о чудесной защите города, немедленно снял осаду и вернулся в лагерь на берегу Евфрата. Таким образом, заключал Иешу Стилит, «мы узрели исполнение слов и обещаний Христа царю Авгарю»[51].

Менее категоричный, нежели восторженный летописец, Шарль Лебо в своей «Истории поздней Империи» (1783) приписывает победу эдессийцев их непоколебимой уверенности в том, что они находятся под защитой письма Христова: «Жителей успокаивало обещание, которое, как они верили, Иисус когда-то дал их царю Авгарю, написав, что Эдесса никогда не будет захвачена. Это убеждение, пускай и необоснованное, вдохновило их на беспримерное мужество и сделало их непобедимыми»[52].

Что же до Образа, то он оставался в соборе и в осаде города никак не проявил себя, поскольку, в отличие от письма, в то время не играл особой роли в защите столицы Осроены.

В 525 году катастрофические наводнения, вызванные очередным подъемом реки Дайсан, опустошили город, разрушив большую часть древних укреплений и серьезно повредив общественные сооружения. Погибло около 30 000 человек. Юстиниан, племянник византийского императора Юстина I, который два года спустя возложит на себя императорский венец, позаботился о восстановлении наиболее важных зданий и городских стен. Он отвернул русло своенравной реки и ускорил строительство Айя-Софии (Святой Софии), нового собора, который долгое время будет соперничать со своим константинопольским тезкой того же периода. Это великолепное сооружение, отделанное сверкающим белым мрамором и украшенное золотыми мозаиками, позиционировалось как символическое выражение Пространства, Времени и Духовности. Под впечатляющим куполом, опирающимся на стены, а не на колонны, тройной арочный проем, трифорий, символизировал Святую Троицу, которая долгое время вдохновляла византийскую архитектуру. Именно сюда, в «древнюю церковь», Юстиниан приказал поместить загадочный портрет Христа, которому отныне поклонялись как акеропите, то есть нерукотворной иконе – и ее божественное происхождение защищало ее от несмолкающей критики в адрес изображений Иисуса.

Размещение Образа в капелле справа от апсиды, безусловно, способствовало повышению его известности, хотя увидеть его здесь было сложнее. Согласно одному литургическому трактату X века, поклонение иконе сопровождалось особым обрядом, чтением псалмов и песнопениями. По праздникам ее вынимали из золотого ларца и демонстрировали верующим, однако никто не мог рассмотреть Образ вблизи[53]. Паломники допускались лишь дважды в неделю. В начале Великого поста священники с крестным ходом – с опахалами, кадилами и факелами – выносили из святилища завернутую в белое полотно реликвию, и епископ водружал ее на престол. Но «никому не разрешалось приближаться к святому Образу или прикасаться к нему устами или взглядом. Такое богобоязненное отношение усиливало веру, и почтение к этому сакральному объекту внушало еще большее благоговение и страх»[54].

В древнесирийском гимне, датирующемся 569 годом, цвет Образа сравнивался со сверкающим мрамором храма (отец Дюбарль усмотрел в этом тонкую аллюзию на «невыносимый свет», который, по легенде, исходил от реликвии, когда Авгарь увидел ее): «Его мрамор подобен нерукотворному Образу, и стены его гармонично отделаны им; и, во всем своем великолепии, отполированный и белоснежный, он, точно солнце, сосредотачивает в себе свет»[55].

К концу VI века восприятие Образа опять претерпело изменения: он начал выполнять необычную функцию, которая до сих пор приписывалась письму Иисуса – функцию палладиона, защищающего города от вторжений.

Истоки этой новой роли, по-видимому, следует искать в другом изображении Христа, появившемся в Камулиане, каппадокийской деревне неподалеку от Кайсери – древней Кесарии. У камулианской иконы, которая первой была описана как нерукотворная, но, вероятно, представляла собой копию эдесского образа, тоже имелась своя легенда, связанная с давним табу на изображения. Согласно сирийской компиляции, воспроизведенной в греческом тексте, впервые увидела этот образ в пруду женщина, которая не могла уверовать в Христа, потому что не видела его. Когда она достала отрез ткани, на котором загадочным образом проявился лик, из воды, то с удивлением обнаружила, что он сухой. Женщина спрятала его под свой головной убор или под одежду, чтобы показать учителю веры, и, придя домой, заметила, что портрет в точности отпечатался на ее вуали. Один из этих чудесных образов был перенесен в Кесарию каппадокийскую, а другой остался в деревне, в церкви, возведенной в его честь. Впервые народу показывали изображение кого-то, кто не был императором.

Оригинал перевезли в Константинополь в 574 году одновременно с частицей Святого Креста из сирийского города Апамея. Здесь он сразу же стал восприниматься как икона, оберегающая византийскую столицу и войска императора. «Иконы, эффективные посредники между людьми и Богом, – объясняет Катрин Жоливе-Леви, – наделены чудесными силами, связанными с верой в присутствие изображенного святого; им придается не только защитное, профилактическое, но и целительное значение, и мы обращаемся к ним, чтобы уберечься от зла или избавиться от болезней»[56]. Так икона породила богословие, как показал Леонид Успенский[57].

Икону икон – мы можем называть ее так, потому что она представляла лик самого Спасителя – в 586 году демонстрировал военачальник Филиппик в битве при Солахоне, на севере Месопотамии, выступая против сасанидских войск Кардаригана. Мы видим, что ее поднимали на шесте во время различных сражений при императоре Ираклии (610–641), и, в частности, в 622 году во время масштабного наступления на персов. В 626 году ее использовали вновь, когда Константинополь осадили авары, союзники Сасанидов, и ей был приписан тот факт, что враг отступил.

Задетые за живое эдессийцы, в свою очередь, стали рассматривать свой образ Христа как наделенный способностью обеспечивать безопасность их города. Так, около 594 года один историк, долгое время живший в Константинополе, где он служил архивариусом, Евагрий Схоластик, в четвертом томе своей «Церковной истории» заявил, что пятьдесят лет назад, во время осады Эдессы в 544 году, которая закончилась разгромом мощной армии сасанидского царя царей Хосрова I, город уцелел именно благодаря этому изображению. Надо же было доказать, что эдесский образ проявил свою спасительную силу раньше камулианского!

Действительно, в 540 году Хосров во главе своей конницы вторгся в Грузию, а затем атаковал Византийскую империю и ее союзников. В 544 году он подступил к Эдессе. Персы были уверены, что город, несмотря на высокую цитадель и двойные зубчатые стены с высокими башнями, быстро падет: они принялись возводить перед укреплениями монументальную деревянную платформу, с которой собирались запускать тяжелые снаряды. Защитники прокопали шахту, чтобы поджечь это сооружение. Но у них ничего не вышло. Тогда-то, рассказывает Евагрий, и пошли за Образом, «творением Божьим [θεότευκτος], не созданным людьми, но ниспосланным Абгару Христом Богом». Его поднесли к очагам, которые разожгли под землей, и божественная сила тотчас же явила себя. Подул сильный ветер, и огонь перекинулся на военную машину врага, что вынудило Хосрова снять осаду. Чудесное, божественное вмешательство вновь спасло город.

Изучая эту осаду, историки нимало не склонны поверить в такое развитие событий. Им кажется более убедительным рассказ Прокопия Кесарийского, бывшего секретаря византийского военачальника Велизария, почти современника событий, который в своей книге «Война с персами» приписывает победу ожесточенному сопротивлению осажденных и уплате существенного выкупа в обмен на письменное обещание больше не нападать на город. Если бы Прокопий, описывавший военные подробности с впечатляющей точностью и, конечно, знавший легенду о царе Авгаре, слышал о том, что божественный Образ сыграл здесь какую-то роль, он бы не преминул об этом рассказать. Чудес он не отвергал. Так, в другом эпизоде он пишет, что во время осады Апамеи Хосровом кусок Животворящего Креста, который воздел над головой местный епископ, был окружен сияющим ореолом, что укрепило мужество горожан и помогло им противостоять захватчику. «Бог спас Апамею», – писал он[58].

Ну а камулианский Образ, странным образом передавший свои чудесные свойства оригиналу из Эдессы, исчез: то ли во время византийских военных походов, то ли несколько позже, во время иконоборческого кризиса, о чем глубоко сожалели византийцы.

В 609 году город все-таки оказался под властью персидского шаха Хосрова II, вероятно, благодаря пособничеству эдесских монофизитов, которые не принимали халкидонское христианство[59], официальную религию Византийской империи. Церкви систематически разграбляли, золото и серебро отправляли в Персию. Но в 618 году Ираклий отвоевал Эдессу. Миф о защите города Образом к этому времени, естественно, потерпел крах. В 629 или 630 году был написан новый текст, «Деяния Фаддея», в котором, в отличие от «Учения Аддая», говорилось не о портрете, написанном Ананией: утверждалось, что это божественное, а не человеческое произведение. Иисус, видя, что Анании не удается уловить его черты, попросил поднести ему воду, чтобы умыться. Ему дали сложенный вчетверо отрез ткани (тетрадиплон), которым он утерся. Когда Анания прибыл в Эдессу, Абгар «пал ниц и поклонился Образу», и тотчас же излечился от болезни. А Фаддей пришел в город после Вознесения и за пять лет основал христианскую общину Осроены.

В отличие от Йена Уилсона, который видит в этом отрывке подтверждение своего тезиса о лике, демонстрировавшемся через круглое оконце реликвария, использование слова тетрадиплон