Читать онлайн Сад секретов. Сборник рассказов

© Владимир Диденко, 2025

ISBN 978-5-0067-3914-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ВЕСНА

В СТАРОМ ДОМЕ

рассказ

Ник Арановский никогда не стремился стать великим писателем. Он писал скорее для себя, полностью отдавая себе отчёт в том, что его творчество может быть совершенно непонятно иному читателю и в этом, пожалуй что, заключался его смысл. По крайней мере, он был в этом убеждён

Конечно, если нам обратиться к его прошлому, к тому времени, когда он был ещё совсем ребёнком, не умеющим отличать право от лево, не знающим значения слова «периодически» и даже не подозревающим, что в языке существуют запретные слова, то, разумеется, можно заметить отличия его, тогда ещё не окрепших и не осознанных принципов по уже начавшейся писательской деятельности. Тогда он мечтал стать известным. Вернее, нет, эта формулировка ошибочна, он, скорее, мечтал, чтобы его книги читали все люди на Земле. Он хотел, чтобы его творчеством интересовались, чтобы народ внимательно следил за каждым придуманным им сюжетным поворотом, чтобы любил или, хотя бы, уважал каждого из выдуманных им героев.

Это началось, пожалуй, с того момента, когда в восемь лет он достал из-под кровати набор игрушечных солдатиков, который ему за несколько лет до этого подарил папа, но который был им не примечен и заброшен в самую глушь квартиры. Вообще, под кроватью у Ника находилось всё, что только там могло находиться: ящики с машинками, наборы кубиков, несколько конструкторов, пара также подаренных ему кем-то из друзей, но благополучно забытых настольных игр, набор для плавания и прочее. Он придумал достаточно ловкую штуку: все эти вещи, хранящиеся там, он поставил прямоугольником, оставив в центре небольшое пространство. В те моменты, когда возникала необходимость что-то оттуда достать, он выдвигал один ящик с машинками, таким образом открывая «калитку» в свободное пространство, залезал туда, и, оказавшись посредине своей конструкции, выбирал нужную ему вещь и выбирался вместе с ней. Родителей восхищала эта его странная детская «изобретательность», по крайней мере, они это так называли.

Так вот солдатики, что пару лет пылились в углу подкроватного домика, послужили для мальчика источником, пожалуй, первого в его жизни вдохновения. Играя с ними, придумывая каждому из них свою, совершенно уникальную историю, он этим так увлёкся, что в какие-то моменты, как казалось его маме, даже перестал видеть грань между реальным миром и своими фантазиями, что её даже немного пугало. Он так полюбил свой пластиковый, но яркий мир, что его краски перетекли в настоящий, насытив его жизнь особыми оттенками, такими, которых кроме него не видел почти никто.

Некоторые из придуманных им историй легли в основу его уже повзрослевших фантазий, другие, по-своему прекрасные, канули в лету. Ник начал писать пьесы, на этот формат его вдохновил Шекспир и его Отелло. Эти вечные «Яго», потом «Родриго», «Яго», потом «Родриго» и ещё «Яго», за ним «Родриго» и так несколько страниц, на всех в середине написаны эти имена, а после них маленькие островки текста, и где-нибудь в конце сцены, написанное курсивом «умирает». Или просто «падает», если не в конце. Это было так красиво, что он решил тоже попробовать создать подобную красоту и начал писать короткие пьесы на склеенных в форму книги клеем-карандашом листах А4 с нарисованными фломастерами обложками. Он писал и писал, делая это занятие чуть ли не главным делом своего дня, совершенно позабыв о той, редко, но всё же периодически ощущаемой ранее скуке. Потом он читал эти пьесы родителям: усаживал их в гостиной на диване, сам садился перед ними на стуле, брал в руки едва не разваливающуюся книгу и читал. Те были просто в восторге от творений сына, они внимательно слушали его, широко улыбаясь, а потом, когда он всегда громко и чётко говорил «конец», аплодировали, вставая с дивана.

Ник гордился своими делами и настойчивостью, с которой он к ним подходил. Он писал очень много: каждый день несколько часов его времени обязательно были посвящены творчеству, что, надо сказать, в один момент стало немного настораживать его родителей. Совсем немного, не подумайте, им нравилось, что сын так ответственно к чему-то относится, но, наверное, как стал полагать сам Ник через несколько лет, они все же считали то, чем он занимался, недостаточно серьёзным делом для способного сына.

Он, однако, не переставал раз в месяц сажать родителей в гостиную и читать им свои произведения, которые вскоре переселились из нелепо склеенных книжек в аккуратные уютные блокноты. Его пьесы стали лучше, они начинали поблескивать иногда красивыми эпитетами, уже не слишком простыми словесными конструкциями, некоторые из которых смогли бы впечатлить его даже несколькими годами позднее. Он по многу раз перечитывал написанное и искренне это любил, тогда эти строки и предложения совершенно не казались ему нелепыми, ведь, наверное, если бы всё-таки казались, то отвлекали бы его порыв и стремление писать дальше, писать ещё, не осознанно, но прогрессивно совершенствуя свой язык.

Тогда он стал писать ещё и рассказы. Если на пьесы его вдохновил Шекспир, то здесь все случилось ещё проще. На втором этаже загородного дома ему случайно попалась под руки книга Рэя Брэдбери, а точнее, его сборник рассказов «Тени грядущего зла». Обложка впечатлила Ника особенно: на ней были изображены двое жутких человекоподобных существ, широко раскрывших рты и глаза, освещённых мрачным лунным светом. И под этой пугающей обложкой скрывалось безумное множество ещё неизведанных страниц. Книга по своему размеру напоминала Нику кирпич, один из тех, что он брал из кучи, чтобы построить на участке второй дом или беседку, как он называл это сам. Большой и тяжелый кирпич, разве что почему-то синего цвета. Он показал этот сборник маме, и вечером того же дня она взяла эту книгу в спальню и прочитала один из рассказов. Это был «Нескончаемый дождь», про нескольких людей, что пытались выжить, находясь на поверхности Венеры, там, где по решению Рэя, вечно шёл дождь. Совсем, вроде, небольшой, отнюдь не самый популярный рассказ произвёл на Ника ещё больше впечатления, чем обложка книги, за которой он таился.

Принцип, что никогда нельзя позволять себе сдаваться, стал для Ника, как он говорил, одним из важнейших, однако, хоть он и был уверен, что должен следовать ему, принцип этот для него был скорее лишь красивым предложением, которое не менее красиво сочеталось с «Нескончаемым Дождём». В жизни Ника не было и не будет ни одного момента, когда он, стоя перед, возможно, важнейшим выбором, вспоминал бы эти слова: он просто либо сдавался, либо нет.

Так вот, что особенно оказало влияние на него после прочтения этого рассказа, так это ёмкость и при этом совершенная полнота истории. У него было мрачное-мрачное начало и тёплый уютный финал, такой, что хотелось перечитывать и перечитывать, голодным взглядом растирая книгу до дыр.

И вот, продолжая демонстрировать результаты своих трудов родителям, Ник стал замечать, что те больше не так, как прежде в этом заинтересованы, что улыбка его мамы более не такая широкая, её более нет в глазах, и появляется она всё реже. Они с папой зажимают и разжимают ладони и иногда чаще отводят взгляд в сторону, папа даже может позволить себе пару раз зевнуть, однако очень старательно при этом делая вид, что ему интересно. И потом, за несколько дней анонсируя своё грядущее выступление, Ник всё чаще стал слышать в ответ всякие отмазки и отговорки, например:

– Ник, мне надо до понедельника обязательно сшить три платья, я совсем не успеваю. Давай в другой раз, хорошо?

Или:

– Ник, мы в эти дни собираемся ехать к бабушке и дедушке, лучше, наверное, тебе выступить на следующих выходных, хорошо?

Обязательно в качестве точки в этих бесконечных отговорках родители (чаще мама) использовали это «хорошо» с вопросительной интонацией. Обязательно, без него никак. Будто от того, кивнёт Ник или помотает головой, что-то зависит, будто она действительно задаёт ему вопрос.

Другой вопрос, что стало причиной такой смены отношения родителей к творчеству сына? Не сказать, что Ник долго об этом думал, напротив, он старался не морочить себе этим голову в те моменты, когда вместо этого он может писать ещё, однако иногда эти мысли прогонять из головы ему всё же не удавалось. Догадки возникли потом. Ник подумал, что они просто не понимают его идей. Возможно, слушая его рассказы, они хотят уловить в них себя и услышать то, что могли бы с лёгкостью сочинить сами, а вместо этого получают нечто иное, то, что понять не так просто, а, впрочем, и совсем не нужно, ведь так? Ник не хотел ничего менять, даже если бы смело мог дать себе отчёт о вышесказанном. Он был уверен в том, что всё не просто так, и значит, его родители – просто не те, кто должен его читать. И, конечно, вскоре он перестал читать им свои работы. Перестал их сажать в гостиной, перестал делать объявления, перестал даже оповещать их о том, что начал или закончил новое произведение. Те будто и не заметили.

Заметила только бабушка. Она очень интересовалась, почти каждый раз, когда Ник приезжал к ней, она спрашивала, как идут дела с творчеством. Однажды на день рождения она даже подарила внуку перьевую ручку. Настоящую, старую, такую, какую сам Ник нигде бы не смог достать. И он был ей безмерно благодарен, но, отчего-то, кроме «Спасибо», мало что смог сказать.

Шли годы, в середине девятого класса настал пик творческой деятельности Ника, он написал целую повесть, которую даже удалось напечатать одним экземпляром. Его работы казались ему совершенными, он совсем не мог представить, что может быть что-то лучше, что он всё ещё развивает свой язык и своё уникальное умение видеть и рассказывать истории. Предложения дышали, в глубине книг бились сердца.

На счёт первых экзаменов он почему-то не волновался; это отношение было неосознанным, просто, думая о них, он замечал, что никакой тревоги или чего-либо подобного совсем не испытывает и склонялся к тому, что это хорошо. Правда, раз он абсолютно спокоен при мысли о грядущих сложностях и, будучи человеком честным самим с собой, не в силах это исправить, значит не стоит ничего менять, и можно сохранять спокойствие. И эти его убеждения, конечно же, настораживали и без того немного обеспокоенных родителей.

– Ты готовишься к экзаменам? – обязательно раз в день спрашивала его мама, а он отвечал, что да.

Он не врал, однако посвящал подготовке существенно меньше времени, чем письму. Пару раз даже ему случилось в этом похвастаться своим ровесникам, но долго это обсуждать он не решался, ведь допускал, что вся эта история ещё имеет силы обернуться против него.

Он писал прямо на уроках. Брал с собой блокнотик, который клал вместе с остальными вещами на парту и вместо того, чтобы слушать учителя, нырял в свои маленькие клетчатые страницы и через них попадал в иной, совершенно невероятный и не поддающийся словесному описанию мир, о котором, кроме него, на Земле никто никогда не знал (близкие только слышали, что он существует, но и близко не могли представить его себе). Учителя – которые в его школе были строгими и на редкость надоедливыми – особо никогда не замечали, что он занят на их занятиях своими делами, так как, видя, что он что-то пишет, полагали, что он просто так напряжённо и порой даже агрессивно фиксирует свой конспект, при этом почему-то иногда странно жестикулируя. Только один раз, самый мерзкий преподаватель заметил, что Ник занимается чем-то отвлечённым и решил обратить на него внимание всего класса.

– Позволь спросить, Ник, а что это ты так яростно записываешь?

Почти весь класс на него обернулся.

– Мой материал тебя так возбудил, что ты пишешь даже когда я ничего не говорю?

Почти весь класс немного посмеялся.

– Извините, – робко ответил Ник и положил блокнот в рюкзак.

– Нет, не извините, расскажи мне, что ты там писал всё занятие?

Ник не любил отвечать на подобный вопрос.

– Я пишу книгу.

– Да ну! Книгу пишешь? О чём?

– Я бы не хотел сейчас об этом говорить…

– Почему? Я же твой учитель.

– Я лучше дам вам почитать, как только закончу.

– Да? Ты у нас щедрый?

– Ну, а почему бы и…

– Всё, успокойся. И не СМЕЙ больше на моих уроках заниматься всякой ЕРУНДОЙ, – взревел тот.

Ерундой.

Этот придурок никогда не написал бы и пяти страниц, у него просто не хватило бы воли, максимум сколько бы он ещё мог выдержать, сидя за блокнотом, пока его ноги не затекали, а мозг не атрофировался, это, наверное, минут десять. Дальше задница начинала чесаться, взгляд теряться, а джинсы в области паха потихоньку и ненамного подниматься под действием маленького, не очень удаленького, но сильного приятеля, которого в тот момент просто нельзя было не поласкать тёплой ладонью. Десять минут и всё, дальше – никому не нужные мучительные старания. Куда они приведут? Непонятно, а значит и не нужны они вовсе. Проще принизить школьника, который писать любит всем сердцем и умеет это делать гораздо лучше, так? Всё равно ведь другие не понимают.

Ерундой.

Этот учитель, как выяснилось позже, был не единственным, кто пожаловался на поведение Ника. Сообщения дошли до родителей мальчика, и мама сразу его предупредила о том, что дома его будет ждать серьёзный разговор. Сама она на это настроена, видимо, не была, однако отец будто ради этого и существовал. Он позвал сына к себе в кабинет многообещающим «Ник, подойди!» и, развалившись в своём кожаном кресле, стал ждать.

Ник, не торопясь, вошёл.

– М? – начал он.

– Твоя мама передала мне сообщения твоего классного руководителя. Догадываешься о чём речь?

– Вероятно.

– Давай проясним ситуацию. Правильно ли я понимаю, – он делал маленькие паузы между частями предложения, как бы растягивая удовольствие. – что практически на всех уроках, ты, вместо того чтобы учиться… – опять пауза. – Пишешь книгу?

Занимается ЕРУНДОЙ.

Слово «книгу» прозвучало из его рта так неприятно, что даже не вызвало ассоциацию со значением слова «книга», будто отцовское «книгу» было совсем иным, чем-то плохим, возможно даже на редкость мерзким.

– Да, я пишу сейчас довольно много, но не на каждом уроке.

– Погоди, – отец не по-доброму улыбался. – Я сказал, что на большинстве уроков ты пишешь книгу, это так?

– Ну не знаю, насколько на большинстве, но пишу, да.

– А ты, боюсь спросить, помнишь про такую штуку, как экзамен?

– Да.

– Помнишь, что он у тебя на носу, и осталось всего три месяца?

– Да. Как я могу не помнить?

– А ты понимаешь, что к нему надо как-то готовиться, что он просто так не сдаётся?

– Я готовлюсь к нему каждый день, мы об этом говорили.

Отец усмехнулся.

– Что-то я не вижу, чтоб ты готовился.

– Я гото…

– Ник, ты хотя бы на занятиях должен слушать, чтобы усваивать самый базовый материал, а ты…

…занимаешься ЕРУНДОЙ!

– … эти возможности настойчиво обходишь стороной.

– Ну, если ты думаешь, что экзамен сложный, то тебе стоит посмотреть в Сети примеры вопросов, чтобы убедиться в обратном. Я достаточно готовлюсь, а то, что я пропускаю на занятиях занимаясь делом, это материал, который для меня совершенно лишний и, расставляя приоритеты в пользу моих интересов, я просто грамотнее распределяю время.

– Ник, а вот если говорить честно…

– М?

– Ты правда считаешь свои произведения достойными этого времени?

Началось.

Нет, я считаю их ЕРУНДОЙ.

– Более чем.

– Что?

– Говорю, более чем.

Отец на две секунды чуть скосил лицо.

– Вот… Не хочется тебя разочаровывать… Но… Я бы с этим поспорил.

– Почему?

Голос Ника, на удивление, звучал довольно уверенно. Это «почему» было не жалобным вопросом, ответ на который ничего не изменит, это было настоящее «почему», интересующееся.

– Ну, тебе сколько лет сейчас?

– Пятнадцать.

– Вот. В пятнадцать лет, Ник, ты ещё не можешь обладать достаточным количеством жизненного опыта, чтобы заниматься написанием книг.

Это «книг» было не таким, как прежнее «книгу». Конечно, тоже мерзким, но не настолько.

– Зачем нужен этот опыт?

– Потому что без него… Тебе нечего будет сказать.

– Но я же уже говорю.

– То, что ты говоришь… – он вздохнул. – В пятнадцать лет ты ещё не знаешь, что такое жизнь. И… Дело даже не только в этом. Дело в том, что… Ты не можешь писать, не учась этому, понимаешь?

– Что ты подразумеваешь под слов…

– Нельзя писать то, что приходит в голову, так не делается. Нет, ну то есть, ты можешь, конечно, попробовать, но оно никому не будет нужно. Ты должен… Прежде чем писать, ты должен понимать, что, как и зачем ты будешь писать. Иначе просто не бывает. А для этого нужно очень много учиться. И ещё больше читать.

– Ну я читаю дово…

– Ты читаешь мало. Ты читаешь мало, этого количества достаточно для обычного человека, который это любит и то… Но для того, чтобы писать этого совершенно не достаточно. И, опять же, нужно учиться.

– Ну так-то уже больше пяти лет учусь…

– Ты меня не слышишь. Я не говорю о том, что тебе надо писать. Учиться, узнавать теорию, погрузиться с головой в то, как это работает, как это должно работать.

– Это не очень нужная штука, тем более я пишу уже больше пяти лет и за это время многое усвоилось благодаря опыту.

– Ты даже близко не понимаешь, о чём я говорю. У тебя никогда ничего не получится, если ты будешь топтаться на одном месте.

В этот момент слова отца потихоньку начали выводить Ника из себя.

– С чего ты взял, что я топчусь на одном месте? – Ник чуть повысил голос. – Я пишу каждый день, у меня хорошо развита дисциплина, я написал уже более трёх десятков рассказов, с каждым разом я пишу лучше и лучше, совершенствую язык. В каком месте я топчусь?

– Ник, если я запру тебя в одиночной камере без окна с голыми бетонными стенами и у тебя будет только ручка и бумага, ты никогда не станешь развитым образованным человеком.

– А причём тут образованность?

– Образование – это базовые знания, без которых…

– Это бред, если я имею хоть какой-то жизненный опыт, а я имею опыт в пятнадцать лет, значит я смогу развиваться даже в комнате без окон только с головой на плечах и листом бумаги.

– Нет, ты никогда не смож… Ты не можешь об этом рассуждать всего лишь в пятнадцать лет.

– С чего это?

– Я уже говорил про жизненный опыт, который за пятнадцать лет, увы, никак не успевает прийти к человеку.

– Это бред. Я же пятнадцать лет не провёл, сидя в подвале без дверей и окон, не видя природу и не разговаривая с людьми. Я…

– Послушай вот что.

Отец достал с нижней полки толстую тёмно-зелёную книжку. Открыл на странице с закладкой.

– «Что это? я падаю! у меня ноги подкашиваются», – подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба, – высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..»

Отец медленно закрыл книгу, бережно положил её обратно на полку.

– Ты читал «Войну и мир»?

– Мы будем проходить её только в следующем году.

– Вот. Это… Невероятно гениально написанное произведение. Невероятно. Каждое слово, которое Толстой здесь использует, подобрано не просто так. О нём знает весь мир, потому что иначе быть не может. Не может о нём не знать весь мир. Но… Ты ж так никогда не сделаешь. Ну как ты ни старайся, ты к этому можешь только немного приблизиться. Совсем немного. И только в том случае, если будешь очень старательно себя культурно развивать. Ты должен знать всё, что только можешь, или хотя бы стремиться к этому, иначе, я говорю, ты топчешься на одном месте.

Ник вышел из комнаты отца злым на эти глупейшие мысли, которые последние пятнадцать минут больно бились об его лицо, не давая ни секунды передохнуть.

Он вернулся к себе за стол и в тот вечер написал аж семь страниц книги. Лёг спать в половину третьего ночи.

Экзамены дались ему сложно, однако, вопреки мыслям отца, Ник всё-таки сдал их, хоть и на минимальный для того балл. Впереди оставались ещё два года, которые должны были пройти в школе и за которые было необходимо подготовиться к последним, главным экзаменам. С учётом неимоверно серьёзного отношения к ним отца Ника, им были установлены некоторые правила, согласно которым, Ник был обязан готовиться к экзаменам минимум по четыре часа в день после школы, а писать он мог не более часа. Он бы никогда не согласился с этим законом, если бы не обещание отца перестать давать ему деньги на питание. Оно, как он потом говорил, привело его в чувство. Ник же не мог отказаться от денег. Он не мог сказать: «Мне не нужны твои деньги, пап, мне плевать на то, что ты не любишь и не понимаешь мои рассказы, я всё равно буду посвящать им большую часть своего времени, что бы ты тут мне не говорил.» Не мог. Или не смог, суть одна – он эти условия принял.

В конце лета перед последним годом обучения в школе, они всей семьёй полетели отдыхать на море. Родители скопили на эту поездку очень много денег, поэтому программа той недели вышла достаточно насыщенной для того, чтобы Ник (пускай и только на какое-то время) вообще забыл про все обиды. И когда он вернулся, он сделал странное наблюдение: за эту неделю он почти совсем не думал о творчестве. Он просто наслаждался жизнью, он будто впервые смог почувствовать, что такое отдых.

Год выдался тяжёлым. Ник следовал наставлениям отца, а с третьего месяца почти совсем перестал писать, так как учёба его слишком утомляла и к тому моменту, когда он мог наконец браться за ручку, голова, как правилo, была уже довольно уставшей.

Для него это занятие стало вторичным увлечением, а вскоре и совсем ушло.

Ник несколько лет интересовался архитектурой, учился и старался сосредоточиться на новом и важном деле, которое может определить его будущее. Поступил в неплохой институт, который находился в практически тысячи километрах от родного города. Первый год жил в общежитии, несколько месяцев привыкал, потом смирился. Отец запретил ему возвращаться домой, так как Ник, по его мнению, был обязан найти работу и хороших друзей в новом городе, в котором проведёт как минимум четыре года. Ник не приезжал даже летом, причиной того стали сложные экзамены и летняя практика, которая продолжалась до середины августа.

И только отучась почти два года на архитектора, он почувствовал, что кое-что забыл. Кое-что, что будто невольно оставил в своём прошлом, что-то, что тогда значило для него всё. Как-то раз ему пришло в голову несколько абстрактных идей, он, недолго думая, записал их в заметки. В какой-то момент решил перечитать, тогда они показались ему не столь привлекательными, как он себе представлял. (Ожидания были обусловлены его вдруг разгоревшимся интересом к чтению книг, что начал проявляться на втором курсе и поспособствовал очень большим пополнением в списках прочитанного.)

Очередной раз занимаясь чисткой памяти в ноутбуке, Ник вдруг наткнулся на спрятанные в лабиринтах папок несколько файлов. Ноутбук был относительно новым, по этому на нём не было всех его произведений, однако парочка всё-таки попаласьи сразу умело напомнила ему о своём волшебном и будто, непередаваемом словами, настроении.

Был уже поздний вечер, когда Ник наткнулся на них, и рука как-то сама потянулась к мышке, когда та была уже практически наведена на один из файлов. «Нет, – подумал вдруг он. – Раз я и решил в это погрузиться, есть вариант получше.» Он встал и пошёл к шкафу. Там, среди всякого хлама и горы книг, лежала его повесть, та самая, которую он писал в девятом классе. Найти её не оказалось проблемой, она будто ждала его, терпеливо и сознательно. Ник взял её в руки, вновь сел за стол, открыл и принялся читать, лишь иногда пропуская некоторые, на его взгляд, неинтересные моменты.

«Я думал об этом больше всего. И почему я сделал вид, что для меня это недостаточно важно? Почему сделал вид, что есть что-то важнее?»

Ник встал из-за стола и, не отпуская книгу из рук, пошёл на кухню. Там не горела лампа, лишь слабый луч лунного света падал на пол и стену из едва приоткрытого окна. Он заварил себе зелёный чай в своей маленькой белой кружечке и несколько минут стоял и не торопясь пил его, глядя в окно. Там было темно, лишь немного видно соседний дом, несколько горящих в нём окон, людям за которыми отчего-то в ту ночь тоже не спалось. И двор со старой детской площадкой. Детей на ней Ник не видел ни разу за те два года, что здесь жил. Он допил чай, оставил кружку на кухне и вернулся в комнату, к своему столу, на котором его терпеливо ждала открытая книга.

Он сел за стол и вновь перечитал последние предложения своего сочинения. Вновь почувствовал, как по коже пробежали мурашки.

И разве кто-нибудь ещё в том возрасте, в котором он это писал, способен сочинить такое? Разве кто-то в пятнадцать лет сейчас способен написать такие слова, которые после прочтения долго-долго не будут выходить из головы, будут пленить, будут настойчиво заставлять о себе вспоминать, чуть ли не каждое мгновение возникая в памяти чужими голосами? Никто бы не смог, а он смог. И он совершенно об этом забыл, он отвернулся от этого так небрежно, так неуважительно, практически плюнул в красивое лицо, которое ему и только ему улыбалось так искренне, как никому другому. Просто плюнул и отвернулся, даже перестал обращать внимание на его дыхание, что ещё чувствовала кожа, тёплое дыхание, и оттого не знал, изменился ли его темп. Разозлилось ли это, такое прекрасное лицо?

Ник вернулся к компьютеру, создал новый документ. Буквально секунду компьютер грузился, потом перед лицом юноши появился чистый белый лист. И палочка в левом верхнем углу, которая по-прежнему спокойно моргала. Ник хотел что-то написать, что-то, не важно что, может быть, какой-нибудь рассказ, совсем небольшой, который он мог бы осилить за вечер, как раньше, может, что-то ещё, к примеру, он мог начать писать повесть или пьесу… Господи, за это время он так много прочитал, что его язык, наверное уже успел развиться до невероятного уровня, такого, каким свой язык Ник даже не представлял, страшно представить какие будут выходить абзацы и предложения, если прошло так много времени с момента последнего написанного предложения.

Ник долго сидел перед чистым листом; он попросту не знал, с чего ему начать, не знал, о чём бы мог написать и когда заметил, что прошло много времени, решил попробовать просто дать волю пальцам: пускай просто бегают по клавиатуре, как бегали прежде, пускай стучат по клавишам пока не устанут, а он сможет понаблюдать за тем, что появляется из чёрной палочки, которая сияет на экране. И только он было приложил руки к клавиатуре, он что-то почувствовал, что-то, что не смог бы объяснить в первые секунды. Лишь потом всё стало понятно: он ощутил некое подобие ответственности, которое моментально ложилось на него, как только он начинал писать новое произведение, как только на пустой странице появлялось первое слово. И это подобие ответственности стало в разы тяжелее после стольких лет, в течение которых документы на компьютере Ника не пополнялись ни одним словом. Он не мог сейчас просто так, без полной осознанности начать писать после столь продолжительного перерыва. К этому требовался подход, особый подход, ведь эта задача не сравнима с теми, к решению которых Нику приходилось прибегать в течение обучения архитектуре, для решения которых не нужно было ничего, кроме того, чтобы сесть и просто начать делать.

Ник встал и отошёл от стола к окну. Посмотрел сквозь открывающийся ему оттуда пейзаж, чтобы хотя бы ненадолго задуматься.

Что если вернуться домой? Буквально на недельку, начать писать там? Там, сидя за своим деревянным свободным столом с зелёной лампой, он написал практически все свои произведения, там начать писать снова было бы отличной идеей. Проблема только в деньгах на билет и реакции на это спонтанное решение родителей, ведь они, узнав, совершенно несомненно бы начали протестовать, ведь возвращаясь домой в конце aпреля, он пропускает учёбу, а это недопустимо. Единственная утешающая надежда – лишь предположение, что родители поехали на дачу, потихоньку готовить её к летнему сезону, как они частенько делали в конце aпреля, перед майскими праздниками. Да, это предположение вполне логично, оправдано и очень вероятно настолько, что Ник даже немного успокоился и подумал, что воплотить его внезапно родившийся план в реальность будет довольно не сложно. Надо лишь быть уверенным. Позвонить маме и спросить, как у них дела, чтобы узнать в городе они или нет, и, если нет, когда собираются вернуться. Он даже было открыл контакты, собираясь искать номер мамы, но тут вспомнил, что за окном кромешная ночь и лучше было бы сделать это завтра.

«Завтра с утра, – - говорил ему суетливый голос. – - Завтра с утра надо позвонить маме и всё узнать, чтобы быть готовым выезжать уже к полудню.»

Ник заварил себе ещё чая, достал из корзинки ватрушку с творогом и сел в тёмной кухне, не торопясь -и думая о том, с какой, всё-таки долей вероятности его родители сейчас на даче.

Когда он засыпал, в голове рождались самые приятные образы, которые, возможно, ждали его уже завтра: родной дом из красного кирпича, кусты черёмухи за окном, пышные гроздья цветов, отражающие солнечный свет, стол с лежащей в уголке аккуратной стопкой бумаг, ванная комната, кровать с пуховым одеялом, которое вначале всегда кажется таким прохладным, а потом теплеет, но никогда не перестаёт быть комфортным. Перьевая ручка, подаренная ему бабушкой, та ручка, которой он всегда писал свои черновики, перед тем, как переписывать всё в компьютер. Уставшее за долгий день подсознание генерировало самые яркие образы и пускало их перед глазами Ника, предательски мешая ему заснуть, но вскоре чуть сбавило темп.

Нику приснилось, как он идёт по своей тихой улице. Вокруг тёплая весна, уже, должно быть, конец мая: все деревья уже стоят с пышными свежезелёными кронами, чуть покачивая свои тяжёлые ветви на лёгком ветру. На небе нет ни единого облачка, солнце светит так согревающе, что на асфальте нет ни одной лужи, он сухой и идеально чистый. Только вдруг начинает прорастать травой. Ник смотрит под ноги и видит, как вся поверхность земли прорастает зелёной травой, не высокой, но достаточно густой, настолько, что асфальта за её зарослями практически не видно. Прорастает с громким и не очень приятным звуком, который длится всего несколько секунд, а потом всё: вновь поют птицы где-то вдалеке, только вот вся земная поверхность заросла зелёной травой. Где-то в другом конце улицы ходят какие-то люди, ходят, как ни в чём не бывало, совершенно не обращая никакого внимания на эту траву. Какие-то дети играют в догонялки, бегают по пояс в траве, не сбавляя скорость и даже не опуская взгляд. Солнце по-прежнему греет, небо по-прежнему голубое, по-прежнему чистое. Только Нику есть дело до травы, которой заросла вдруг вся улица.

– Алло.

– Алло, привет, мам.

– Привет.

Она недолго помолчала.

– Как дела? – спросила потом.

– У меня хорошо, а у вас?

– У нас тоже, мы вчера на дачу приехали, вот разбираем тут вещи.

– О, вы на даче. И как там? Тепло?

– Ну, знаешь, пока в принципе не очень тепло, но терпимо. Пока, конечно, прохладно ночью, но вчера папа плохо затопил печку, весь первый этаж был в дыму, так что пришлось достаточно долго проветривать. Вот.

– М.

– А у тебя там как погода?

– У меня довольно тёплая. Вчера даже в институт в одной рубашке ходил.

– Ой, ты с этим поосторожнее. Обычно в это время погода меняется, человек привык к холоду и ему кажется, что на улице тепло, хотя это не так.

– Не, мам, тут правда довольно тепло, сегодня вон…

Ник встал, подошёл к окну и посмотрел на градусник. Яркий луч солнца упал на его лицо, так что пришлось прикрыться от него ладонью.

– Сейчас восемнадцать… или девятнадцать… Короче, около восемнадцати градусов, в тени.

– А. Ну тогда ещё ладно, у нас вчера было максимум пятнадцать. Сегодня, вроде, потеплее должно быть.

– Ну тоже ничего, для апреля-то.

– Ну да.

– Как папа?

– Папа хорошо, вон, пошёл сейчас в лес искать какую-то гору берёзовых веток для печки.

С этим у них на даче всегда была проблема: берёз и осин довольно мало, в основном в окрестностях растут сосны, а сосна горит очень плохо, засоряет трубы. Один раз отцу Ника даже пришлось вылезать на крышу дома зимой во время суровой метели, чтобы прочистить трубу, которая, будучи донельзя забитой, не давала печке нормально гореть и весь дым выпускала в дом.

– А, ну передавай ему привет.

– Хорошо, передам.

Ник не забыл:

– А вы прям до майских на даче?

– Нет, у папы работа в понедельник, поэтому мы, скорее всего, в понедельник утром поедем в город.

– М. Ну ладно, удачи вам там, папе привет не забудь.

– Угу, целую.

– Пока.

Ник бросил трубку.

До утра понедельника оставалась половина четверга, пятница, суббота и воскресенье. Ехать точно надо было сейчас. Ник сразу стал искать билеты на поезд, которые были бы ему по карману. Нашёл за две с половиной тысячи, это был, хоть и не самый дешёвый, но, увы, единственный вменяемый вариант. Почти сразу купил, пару лишних раз убедившись, что ничего не перепутал. Собрался, перекусил омлетом из трёх куриных яиц, что оставались в его шкафу, и поехал на вокзал. Уже через полчаса поезд вёз его домой.

Родной город встретил Ника привычно спокойно. Причиной тому, вероятно, стал тот факт, что приехал он туда поздно вечером, когда на улице уже совсем потемнело, а на улицах, особенно тех, что и днём-то не особо кишат людьми, теперь было совсем пусто и тихо. Только ветер гулял по пустынным ночным переулкам, иногда завывая громче обычного.

И вот родная улица, та самая, которую Ник видел во вчерашнем сне. На ней, ожидаемо, никого не было. Свет фонарей падал на асфальт через уже потяжелевшие из-за ранних листьев ветки тополей. Асфальт, к слову, был не таким чистым, на нём чёрными пятнами ещё сияли лужи, которых погода пока не успела высушить.

Ник вошёл в подъезд. Там в его объятия бросилась прохлада, ещё более ощутимая, нежели уличная, наверное, потому, что она была статичной, безветренной. Едва заметно там светилась одна лампа, заляпанная краской и немного помигивающая, такая, которая обычно освещает подъезды в фильмах ужасов, подъезды, в которые входить не стоит.

Подойдя к двери, Ник вдруг замер. В голову вдруг закралась страшная, но в тоже время привычная тревога о том, что он мог забыть ключи. Тогда ему пришлось бы…

…просить у родителей…

…пришлось бы платить ещё две с половиной тысячи и ехать обратно. Ну или селиться в каком-нибудь дешёвом хостеле, чтобы переждать ночь, на утро прогуляться по давно не виданным окрестностям, чтобы увидеть их при свете дня, а потом… На сайт с билетами, а там вы сами знаете.

Но всё это глупости. Ник засунул правую руку в карман куртки и достал оттуда связку ключей, выбрал из неё один, вставил в скважину, повернул, потянув ручку двери на себя и открыл дверь в квартиру. Там было темно, но он уже, можно сказать, увидел всё то, что его там ждало из-за нахлынувшего изнутри запаха. Привычного приятного запаха этой квартиры.

Ник перешагнул порог, включил свет и захлопнул за собой дверь. Всё было так, как он помнил, так, будто никуда он отсюда не уезжал, а так, отошёл на вечернюю прогулку, вернулся, а родители уже спят. Он положил свой рюкзак и компьютерную сумку на пол, разулся и прошёл на кухню, где, не торопясь помыл руки. Времени на часах уже было много, он решил, что садиться за стол и писать прямо сейчас было бы не самой лучшей затеей, лучше заняться этим с утра.

Он обошёл квартиру в поисках существенных изменений и наслаждаясь её прекрасной, но забытой уютной атмосферой, которой в его новом «доме» даже и не пахло. Изменений было немного: в основном перевешанные его мамой картины, убранная из зала беговая дорожка и всякие мелочи, например последовательность книг, стоящих на полках. Стол Ника оставался до этого дня нетронут. Стопочка чистых листов бумаги по-прежнему лежала в его правом верхнем уголке, а напротив стояла зелёная лампа. Отец Ника как-то вычитал, что такого оттенка зелёный помогает человеку сосредоточиться, и купил ему эту лампу. Наверное, в какой-то степени она действительно помогала, только, в меньшей степени из-за своего цвета, а скорее благодаря своему стилю, такому, кабинетному, что действительно настраивал Ника на работу. Не на ту, про которую думал его отец, когда покупал лампу, но настраивал. Рядом ждала ручка.

Ник сел на свой стул, взял из стопки пару листов бумаги.

Приветствуем тебя, дорогой Ник, мы ждали тебя все эти годы. Очень надеемся, что ты помнишь, как нас использовать, как и что на нас писать. Потому что мы хотим, чтобы на нашу поверхность капали чьи-то слёзы, ты это понимаешь?

«Да, – думал Ник. – Уж кто-кто, а я-то понимаю. И я вам это докажу.»

Он положил бумаги обратно в стопку, встал со стула, подготовил себе постель, чтобы она чуть проветрилась, и вернулся на кухню. Очень хотелось есть, а он опрометчиво не купил ничего до того, как сесть в поезд, а сейчас все магазины были уже закрыты. Спасение в виде лапши быстрого приготовления ждало его в шкафу. Он поставил воду в ванной набираться, а сам отыскал в холодильнике хороший хлеб, разогрел его в тостере, намазал маслом, переждав пару минут, чтобы оно не растаяло и неплохо поужинал. К чаю нашёлся скрывающийся в холодильнике мармелад со вкусом ананаса, который оказался предательски вкусным, однако много съесть его было нельзя, ведь родители по приезде могли бы обнаружить разницу.

Ник вымыл за собой посуду и пошёл в ванную, откуда через полчаса переместился в кровать. Подготовить постель заранее оказалось очень хорошей идеей, ведь теперь она стала ещё прохладней, чем обычно. Её мягкость начинала убаюкивать почти сразу, как только Ник в неё лёг, это было до того приятно, что поначалу даже не хотелось засыпать, чтобы продлить эти ощущения.

Тишина, лишь тихое постукиванье часов, доносящееся из соседней комнаты. В один момент с улицы послышались голоса. Ник встал с кровати, подошёл к окну и полностью закрыл его. Теперь точно тишина. Одеяло вновь обняло его так, что через семь минут он заснул.

***

Утро началось в половину одиннадцатого. Солнце светило прямо в окно, Ник встал практически сразу, как проснулся и после акта умывания пошёл на кухню.

Еды в холодильнике и шкафу было на самом деле немного, а это значило, что если он всё-таки решит немного поесть, пускай чуть-чуть, это станет, заметно вернувшимся с дачи в понедельник родителям, а это не хорошо. Ник решил, что было бы разумным пойти в магазин, купить там, помимо прочего, какую-нибудь булочку в качестве завтрака и немного пройтись по окрестностям, прежде чем вернуться и, наконец, приступить к творчеству.

Градусник показывал аж девятнадцать градусов, это означало, что о куртке или дополнительной кофте можно было не беспокоиться. На улице сияло солнце, погода стояла точно такая же, как в позавчерашнем сне, только листьев на деревьях было ещё не настолько много. Улица перед домом, однако, оказалась более людной, чем её Нику показало подсознание: по ней ходили женщины с колясками, бабушки, бегало несколько детей. Интересно, они тоже даже не посмотрели бы вниз, если бы сейчас из-под асфальта повсюду проросла бы трава?

Дорога до магазина заняла минут пять, внутри народу почти не было, что избавило Ника от ожидаемой очереди. Он купил молоко, яйца, хлеб, несколько пачек лапши, замороженную пиццу, вишнёвый сок, а в качестве завтрака две булочки с кленовым сиропом. Они были ещё горячими, поэтому он решил не обходиться одной.

И вот, по пути домой, когда Ник уже доел одну из булочек и собирался взяться за вторую, когда его мысли были направлены на то, какая же, правда, сегодня хорошая погода и до лета остаётся совсем немного, сзади его окликнул знакомый голос:

– Ник?

Он обернулся. Сзади, буквально в нескольких метрах от него, стоял Антон, его старый школьный приятель, один из тех, с которыми после выпускного Ник хоть как-то поддерживал связь. Антон жил в том же районе, они частенько заглядывали друг к другу в гости, а иногда ехали в школу, стоя в одном автобусе.

Антон был довольно славным парнем, с ним Нику было комфортно общаться, основной причиной чему стало, вероятно, то, что они – одни из немногих, кто учился в той школе с первого по одиннадцатый класс. Антон разделял его интересы в творчестве, сам он был художником, причём довольно неплохим. Ну, то есть считался он довольно неплохим, так говорили взрослые. Нику его картины не очень нравились, но он их принимал, потому что их написал Антон. Антону же рассказы Ника нравились. Очень.

– Антон?

Тот широко заулыбался.

– Я думаю, ты, не ты…

– Ещё как я!

– Здарова!

Они крепко пожали друг другу руки.

– Ты как? – спросил Антон. – И какими судьбами вообще, учебный год, разве, нет?

– Да вот, решил навестить родные земли.

– А… Давно здесь?

– Да вот буквально вчера приехал.

– Ага, на поезде?

– Да.

– Слушай, ну а чё, ты куда-то спешишь, мы могли бы пройтись, поговорить.

– Ну да, давай. Только пройдём через меня, мне надо, вон, продукты спрятать.

– Да, без проблем, пошли.

Они начали движение в сторону дома Ника.

– Ну ты, как там, в своей Тьмутаракани, а? Народ нашёл там, друзей?

– Да… Знаешь, кстати, я почему сюда не приезжал ни разу за эти два года?

– М?

– Вот как раз из-за этого. Отец считает, что будет лучше, если я на протяжении всех четырёх лет буду жить там. Ну, приспосабливаться, находить новых друзей, знакомых. Связи искать. Я же даже на каникулы не приезжал.

– Да, ты говорил. Не, ну это жесть, я считаю. То есть, прям совсем странно. А мама что?

– Мама что… Мама ничего, если папа так говорит.

– М. Хотел бы, чтобы было иначе?

– Иначе это как, наоборот? То есть, чтобы за меня решала мама?

– Ну, допустим.

– Не знаю, может быть. Тогда я бы чаще жил здесь, дома.

– А как там с друзьями, ты говоришь? Работает папин метод?

– Ну так. Несколько хороших есть. Не знаю, временные они или нет, хотя… Ты же знаешь вот эту историю, что друзья с института – это чаще всего друзья на всю жизнь?

– Ду да, у меня у мамы так получилось.

– Ну вот. У моей тоже, частично. И это очень странно, я совершенно не представляю тех людей, с которыми я там общаюсь со мной через… там… двадцать лет. А ведь так же чаще всего и бывает.

– Ну, я думаю, это у кого как. В конце концов, у всех всегда есть право выбора.

– Это да.

Они зашли в по-прежнему прохладный подъезд.

– Ого. – удивился чему-то Антон.

– Что?

– Холодно у тебя тут.

– Вот, я тоже заметил. Странная история. Сейчас.

Ник открыл квартиру, поставил пакет с продуктами внутрь, и опять закрыл.

– Можем пройтись до гаражей.

– Давай.

Они вышли на улицу и пошли по неаккуратному тротуару. Нику вдруг показалось, что сейчас лето.

– А у тебя как?

– У меня неплохо. Я учусь в художке, как тебе известно, и… Ну, работу, вот, недавно предложили.

– Да? Связанную с…

– Да, там нужны были иллюстраторы для одного сайта, вот, меня выбрали.

– Согласился?

– Да. Довольно несложно, платят нормально, а мне это интересно. С сайтами особо не работал, так что попробовать было бы рано или поздно полезно, но никак что-то до этого не доходило. Видимо, сейчас самое время.

– М. Сколько заплатят?

– Ну, там смотри, какая система: есть одна первая задача, там, за неё платят двадцатку. Но если им понравится, как я её выполню, ну, то есть, прям понравится, тогда возьмут прям на работу, там зарплата в месяц около шестидесяти, а для студента, который живёт дома и учится только на втором курсе, это, мне кажется, очень даже неплохо.

– Ну да, и главное, по интересу подходит, поздравляю.

– Спасибо.

Они прошли мимо детского садика. В его дворе разными, хоть уже немного поблёкшими цветами сияли конструкции из раскрашенных шин и бутылок.

– А так? – продолжил спрашивать Ник. – На личном фронте.

– На личном наличка, мужик и то, пока только в планах.

– А чего?

– Да ничего. Я как с Софией поссорился, пока особо в этом не заинтересован. Временно, конечно, но, могу с гордостью заявить, что пока в этом не нуждаюсь.

– С этим тоже поздравляю.

– А ты нуждаешься, хочешь сказать?

– Нет, не сказал бы. Ну так, когда как. Иногда об этом думаю, но чаще стараюсь отогнать мысли. Большие сложности с учёбой, а на деньги живу родительские, поэтому было бы непросто, сам понимаешь.

– Ну да, наверно.

Они прошли мимо двухэтажного магазина.

– Антон, а ты помнишь, что здесь раньше был клуб?

– Клуб? Это вроде заброшка была.

– Ну да, заброшенный клуб.

– Ого, не знал про клуб. А ты уверен? А то здание, помнится, было довольно жутковатое для клуба.

Тут Антон не ошибался: здание, которое стояло раньше там, где теперь магазин, было довольно жутким. И дело даже не только в заколоченных окнах. Сами стены были и, серыми, облезлыми. Окон было очень мало, несмотря на размеры здания. Народ не очень любил это здание, предпочитал обходить его стороной. Но Ник был уверен.

– Да, точно клуб был. Культурный, типа. Давно ещё, а потом много лет стоял заброшенный и заколоченный, туда внутрь никак нельзя было попасть.

– Это я помню…

– И как-то, лет девять назад, там случился пожар, небольшой, но тут стояло пару машин, вроде, пожарных. И я помню, мы с дедушкой или бабушкой шли в магазин мимо этого здания, и я увидел, что дверь туда открыта. Пожарные открывали, когда тушили. Ну и, конечно, всякая школота уже побежала его исследовать. Меня б не отпустили, но я и не просился у родителей. Но я решил просто заглянуть. Я вошёл в боковую дверь и там был кинозал. Очень старый, но при этом сохранившийся кинозал. Прям со стульями, экраном, может, там даже проектор где-то стоял, я не знаю. Ну, и школота бегала. Я подошёл к одному пацану и спросил, что там ещё есть, кроме кинозала.

– Там наверху ещё большая библиотека и бильярдный зал, – сказал он.

– А библиотека с книгами?

– Да, там очень много всего.

Вроде, он даже ещё назвал что-то, я сейчас уже не помню. Но мне так захотелось его изучить, этот клуб. Я почему-то отложил это на следующий день или даже на выходные. Буквально через несколько часов туда приехали люди и закрыли его, а через пару месяцев открылся магазин.

– Мда, грустно.

– Это точно. Я бы очень хотел там походить.

– Да, я бы тоже.

– Ты представляешь, заброшенная библиотека. С книгами.

– Да, кинозал заброшенный тоже не хрен собачий.

– Да. Я ещё щас про проектор подумал, ещё сильнее сожалею теперь. А ведь, когда он закрыт был, говорил маме, как хотел бы там оказаться.

Антон закивал.

– Кстати, ты заметил, как мало стало таких мест?

– Заброшенных?

– Да нет, в принципе, интересных мест, которые хочется посетить, я говорю про здания, там, заведения. С какой-то тайной.

– Да, да, да. Я тоже недавно об этом думал. Тут ещё кафе одно было, я очень его любил, хотя никогда там не был, представляешь?

– Не очень, но допустим.

– Ну, было кафе, очень заманчивая вывеска, очень уютные окна с оранжевым, вот именно оранжевым светом. Так было интересно узнать, что внутри. А я маленький был, так и не узнал, его сейчас убрали оттуда.

– Может, как раз поэтому и меньше их стало?

– Почему?

– Ну, мы сейчас, типа взрослые и можем зайти в любое такое место. Если бы ты увидел это кафе сейчас, ты бы либо зашёл в него, либо нет, но ты всё равно бы знал, что всегда можешь. И получается, тайны нет никакой.

– Возможно. Но кафе таких я, правда, больше не встречал.

Ник и Антон вышли к забору, чуть дальше которого располагались гаражи. Они без труда перелезли его и стали двигаться к цели, стараясь обходить густо растущие на пути деревья. В детстве они ходили на эти гаражи довольно часто, пару раз приходилось даже убегать от злых владельцев некоторых из них.

– Слушай, а я не спросил тебя, – начал Антон, раздвигая перед лицом ветки.

– Что?

– Как у тебя с рассказами? Не возобновил?

– Вот, собираюсь. Что-то, в последние годы было как-то не до этого, но сейчас больше желания, так что так.

– Ты, просто, правда очень здорово пишешь, мне очень нравилось всегда всё, что ты писал, я тебе об этом не один раз говорил.

– Да, я помню, это очень приятно, спасибо.

– Ты, просто, раньше прям, вообще только этим и занимался, на учёбу вообще было плевать.

– Да, но, видишь как.

– Тебе нравится сейчас учиться?

– Ну, как тебе сказать…

– Ну, вот, честно.

– Честно… Ну, скорее да, чем нет. Ну, то есть, поначалу мне не нравилось, то есть, я себя прям заставлял, а потом… Потом привык, наверное.

– Ну, а это хорошо, как думаешь?

– Не знаю, я… Просто, понимаешь, я знаю, что профессия довольно востребованная, если её хорошо делать. А если б я сидел писал, вряд ли кто-нибудь бы мне за это платил.

– Ну почему? Ты бы мог издавать свои книги и отдавать их в магазины.

– Да, но, туда довольно сложно пробиться, там непростой отбор. Заставили бы редактировать, переписывать к чертям всю книгу, а мне же это не нравится.

– Вряд ли, скорее бы просто отклонили.

– Ну вот.

– Ну это не значит же, что нужно заканчивать. Ты слышал историю про Кинга?

– Наверное, нет.

Ребята уже приближались к гаражам. Идти оставалось буквально считанные метры, бетонные стены уже проглядывали сквозь густые заросли кустарников.

– Когда он отдал свою первую книгу в издательство, её отклонили.

– М.

– Но это не всё, отклоняли многим.

Антон вступил на чуть заросшую травой песчаную насыпь, с которой можно было выйти на крышу гаража. Ник за ним.

– Отклоняли многим, – продолжал Антон. – А ему отклонили книгу и второй, и в третий раз.

Ник улыбнулся. Они почти зашли на крышу.

– И тогда он вбил в стену большой такой, длинный гвоздь. И стал вешать на него все отказы, которые ему присылали, и…

– Тихо!

Впереди слышались голоса.

– Идём, они, наверное, внутри, – шёпотом сказал Антон.

– Сомневаюсь.

Голоса затихли.

– Пойдём потихоньку, если что, развернёмся.

Нику, на самом деле, не очень хотелось туда идти. Он прекрасно помнил, сколько времени они с ребятами там проводили, будучи детьми, помнил и то, что тогда они совершенно не беспокоились за то, что их могут заметить, и тогда придётся разворачиваться и бежать через те заросли, которые они преодолевали по пути сюда пешком с большим трудом. Тем не менее, он понимал, что забраться на гараж надо, и не потому, что Антон мог воспринять отказ неправильно, а, скорее с целью таким образом не пасть в глазах самого себя, ещё не повзрослевшего, наивного и чересчур уверенного себя, такого, каким он был пять и более лет назад.

Они аккуратно ступили на крышу. С неё открывался обзор на множество других гаражей, на эти надземные дороги с препятствиями в виде улиц, по которым они ходили и бегали, когда было игривое настроение.

Людей рядом не было.

– Ну вот, вроде чисто, – уже в полный голос сказал Антон, отряхивая руки.

Чисто. Ещё одно слово детства. Всё чисто, идём. И картинка, всплывающая в голове, картинка с кем-нибудь из ребят, кто аккуратно идёт впереди, пристально осматриваясь по сторонам, а потом машет рукой в знак, что на дороге никого нет и можно её быстро пересечь. Наверное, это воспоминание из игры в «Вампиры», согласно правилам которой, игроками выбирается один вампир, он даёт остальным фору, чтобы разбежались, а потом идёт на охоту. Тот, до кого он дотронется, станет вампиром вместе с ним и так до последнего игрока. Ребята играли в это огромной компанией, они собирали буквально всю школоту со своего района, которую только могли. Пару раз к игре присоединялось больше тридцати человек, и носились они по всей территории района, включая гаражи, дворы и закоулки. Только в подъездах прятаться было запрещено, а так, беги куда хочешь. И если первая половина игры, в общем, проходила весьма спокойно, то вторая уж точно не давала покоя местным жителям, особенно мамам, что гуляли в это время с колясками и спящими в них детьми. Несколько раз случалось такое, что игру приходилось приостанавливать из-за недовольств прохожих, неоднократно возникающих в момент сумасшедшей беготни и криков.

Всё чисто, идём!

Действительно, в приделах видимости никого не было, только одна часть дороги, которая находилась довольно близко, с той стороны, откуда, как казалось, раньше и слышались голоса, была прикрыта несколькими осинами.

– Почему-то, в детстве это место ощущалось совсем по-другому, – подумал Ник вслух.

– Не знаю, по мне, здесь почти ничего не изменилось.

– Это да, я про ощущения. В детстве я тут чувствовал себя спокойнее.

– Ну, возможно…

Опять голоса, на этот раз громче.

– Так, может всё-таки пойдём? – эти голоса Ника, можно сказать, порадовали, так как служили неплохим поводом вернуться на дорогу и пройтись по району ещё.

– Ладно, пойдём от греха.

***

Ник и Антон гуляли ещё полчаса; они прошли через парк, через вишнёвую аллею и распрощались недалеко от дома Ника.

– Слушай, а я спрашивал у тебя, на сколько ты приехал?

– Вроде нет, я тут до понедельника. Утром уеду.

– М, ясно, ну, думаю, ещё увидимся.

– Да.

Они пожали друг другу руки.

– Это, – начал, вдруг Антон, когда их рукопожатие уже разомкнулось.

– Что?

– Кино не хочешь сегодня посмотреть ближе к вечеру?

– Кино?

– Угу.

Ник к тому времени уже не думал почти ни о чём, кроме чистых листов бумаги, которые ждали его дома, лёжа на столе и о том, что он будет на них писать, поэтому предложение посмотреть кино вначале им воспринялось довольно резко.

– А какое?

– Не знаю, какое выберем. У меня пива хорошего полно в холодильнике, дерябнем.

Да, Ник любил пиво, особенно холодное и не горькое. Это было лучшее, что он сейчас мог себе представить, но дома его ждал вишнёвый сок.

– Ну, можно, думаю… Напишу ещё.

– Окей, часов в девять, я думаю.

– Хорошо, будем на связи.

– Давай.

Ник пошёл домой. Идея о том, чтобы сегодня пойти смотреть кино, вместо упорной работы над книгой его не очень радовала. Точнее, она-то ещё как радовала, не радовало, что она замещает то, ради чего он сюда приехал. Половину дня уже заняла незапланированная прогулка, а теперь ещё несколько часов займёт кино? А кино у Антона никогда не приходит одно, с ним в комплекте, помимо уже обговорённого пива, идут чай, долгие разговоры, и неизбежное обсуждение просмотренного, которое, как правило, имело свойство перетекать в филосовские беседы, а они, на немного пьяную и усталую голову могут продолжаться бесконечно.

Тем не менее, Ник решил, что было бы разумнее решить, стоит ли ему принимать предложение Антона попозже, когда он уже сядет за свой письменный стол и, хоть сколько-то напишет. Тогда будет примерно понятно: сможет ли он провести весь вечер и часть ночи, не вставая со стула и не переставая бить пальцами по клавиатуре, как он это делал раньше, или сегодня день попросту не для этого и тогда можно и «дерябнуть».

Он заварил себе лапшу быстрого приготовления, сделал парочку тостов, налил сок в стакан и немного перекусил, после чего, наконец, пошёл в свою комнату и сел за стол. Всё, именно этого момента он ждал, никакого другого. Сейчас всё зависит только от него, теперь н должен сделать то, ради чего вернулся домой. Он ведь это сделал не ради прогулок со старым приятелем, кино и холодного пива, так?

К тому времени он уже решил, какую именно идею для рассказов, из тех, что были у него в голове, он начнёт воплощать в первую очередь. И он приблизительно понимал, с чего должен начинать, и решил этим пониманием ограничиться, хоть и в целом сюжете пока оставались пробелы. Ник написал первое предложение. Небольшое, не сильно впечатляющее, но добротное для самого начала. За ним последовало второе, потом третье…

Но дальше не шло. И перечитывая по несколько раз уже написанную пару строк, Ник всё более и более убеждался в их нелепости. Нет, они были не хорошими. Начало добротное, остальное оставляло желать лучшего. Вроде, всё правильно с точки зрения грамматики и правил языка, но какое-то слишком уж кривое. Будто недостойное его руки.

Он перечеркнул всё написанное, вместе с самым первым предложением, смял лист и выкинул его в сторону, начал заново. В голову лезло так много мыслей, и большинство из них были отнюдь не о рассказе, а об Антоне. О прогулке, о старом заброшенном клубе, о гаражах, что встретили их сегодня так неприветливо, о холодном пиве – обо всём, но никак не о рассказе. Он старался выкинуть всё перечисленное выше из головы, освободить место под рассказ, которым он сейчас собирается заниматься, ради которого он сидит сейчас за столом, за которым не сидел уже больше полутора лет. Он очень старался сосредоточиться, но всё ему пыталось помешать. Потом, когда ему вроде и удалось абстрагироваться от мешающих мыслей, он стал рассматривать свою комнату. Теперь в голову лезли мысли о том, как он на самом деле по ней скучает, находясь не дома, о том, как на самом деле невероятно её любит.

Очнись, Ник, ты должен писать.

Да, да я помню, я должен писать.

Ты помнишь? Тогда почему сейчас отвлекаешься?

Ник взял в руки ручку и стал пробовать писать всё то, что приходило ему в тот момент в голову, просто чтобы расписаться. Иногда это очень нужно перед тем, как начать писать важный и большой материал. Но в тот раз из-под его ручки вышла какая-то белиберда, совершенно не вдохновляющая продолжать писать. Значит, это сегодня не работает. Нужен другой способ.

Раньше, помнится, он чувствовал невероятно положительную мотивацию после контрастного душа. Как будто, после него он был готов на любые усилия для результата. Это точно стоило провернуть, другого выхода не было видно.

Ник резко встал из-за стола и быстрым шагом направился в ванную комнату. Разделся, включил холодную воду, сел в ванну, готовясь направить на себя душ… Но тут, его кожа вдруг почувствовала несколько капель, попавших на неё. Ледяных капель, которые пробудили мурашки по всему телу. Стало холодно. И что, сейчас он возьмёт и направит эту воду на себя? Сейчас он почувствует не две или три маленьких капли, а целый поток ледяной воды, который потечёт по всему его телу. Это разве нормально? Нет, это точно нормально: лить на себя такую ледяную воду? Нет, это совершенно глупая идея, так нельзя. Ник переключил воду на горячую и облил себя ей. Поначалу она показалась слишком горячей, но потом стало приятно. Ник просидел под потоком горячей воды чуть больше тридцати минут.

«Да, наверное, сегодня просто не тот день, – заключил он, вернувшись в комнату и взглянув на несколько смятых листов бумаги, что валялись на полу. – Наверное, стоит немного отдохнуть, просто отдохнуть, чтобы мозг вспомнил, что такое спокойствие и вернулся в то состояние, в котором способен генерировать те самые гениальные текста. Для этого нужно выспаться и пока о рассказе не думать. Отвлечься.»

Предложение Антона в этом случае оказалось как нельзя кстати. Ник пришёл к нему в девять часов вечера, и они пошли смотреть фильм. Выбрали фильм «Внутри» c Уиллемом Дефо в главной и почти единственной роли. Фильм им обоим не понравился, они остановили его на середине и вместо него стали смотреть «Переводчика» Гая Ричи. Это кино идеально подошло к весеннему вечеру и холодному пиву. У Антона также очень удачно завалялась большая упаковка чипсов, которая ещё лучше дополнила их скромное, но вкусное меню.

Ожидаемых долгих разговоров не было. Только, когда Ник уже собирался уходить, в районе полуночи, Антон решил у него кое о чём поинтересоваться.

– Ник, – начал он, пока тот обувался с помощью кривой металлической ложки.

– Да?

– Слушай, ну а что, ты начал писать?

Ник поднял голову. Как ему следовало бы ответить? Может, стоило бы сказать, что пока нет? Или наоборот, да и всё, на удивление, идёт так же хорошо и быстро, как раньше? Или без «на удивление»?

– Да, я начал… Но пока не идёт, мне кажется, голова слишком устала.

– А, ну да, ты ж ещё довольно долго ехал.

– Да ехал-то ладно, это ж было вчера. Я, мне кажется, последнее время сильно перенапрягался с учёбой.

– М.

– Да, думаю, это тоже оказывает влияние на способность творчески мыслить.

– Ты, кстати, не говорил, у тебя там сложно учиться?

– Ну… По-разному. Мне, скорее да. Ну, потому что я довольно далёк от этого всего. Многим нормально.

– М. Ну ладно, давай, удачи.

– Спасибо, спокойной ночи.

– И тебе.

Они пожали на прощанье руки, и Ник пошёл домой.

Как пришёл, выполнил свою вечернюю приятную рутину и лёг спать, на этот раз, в ванне особо не засиживаясь.

Проникший в комнату Ника сквозь прозрачную штору солнечный свет, разбудил его около десяти утра. Поспал он всего восемь часов и оттого какое-то время ещё лежал в кровати и думал, достаточно ли это для того, чтобы голова работала лучше. Так или иначе, яркий солнечный свет, преградой для которого не стали бы даже вторые, уже не прозрачные шторы, был слишком настойчив, и если бы Ник часто, или хотя бы чуть больше, чем на самом деле думал о Боге, то счёл бы логичной догадку, что это именно Он сделал лучи в то утро такими яркими, с целью заставить Ника встать с кровати пораньше и сесть наконец за письменный стол.

Почему-то, во время завтрака Ник почувствовал очень странное отношение к своему делу. Будто бы его стоило отложить, буквально ненадолго, будто бы для того, чтобы начать, начать хорошо, ему было недостаточно одной только условной мотивации и силы воли. Будто не хватало кое-чего, пожалуй, главного – вдохновения, настроения, что могло бы запустить творческий процесс по нужному руслу. И единственный способ это вдохновение поймать, должно быть, витал где-то в свежем утренним весеннем воздухе.

Так это или нет, нужно ли ему это вдохновение, и существует ли оно вообще, Ник понимал, что пойти в тот момент немного пройтись было бы хорошо. Порассуждать, подумать, полюбоваться, так, чтобы по возвращении можно было бы сесть за стол и писать, не останавливаясь, прямо до наступления темноты, что было бы очень кстати, с учётом того, как немного времени дома ему осталось.

Градусник показывал аж двадцать градусов, посему Ник даже закатал рукава на своей рубашке, выходя из дома. Солнце на улице грело уже так сильно, что эти закатанные рукава от жары не спасали, за них с ней справлялся редкий, но приятно прохладный ветерок, который, кажется, в тот день единственный служил напоминанием, что на улице ещё весна, а не лето. Проходя мимо окон своей квартиры, Ник обратил внимание на сирень. Он не помнил, чтобы когда-то ещё она цвела настолько красиво: гроздья её цветов выглядели такими тяжёлыми, что становилось страшно за тоненькие ветки, что их держали. И в воздухе витал аромат. Неописуемо прекрасный, такой, что, чувствуя его, невольно хотелось закрыть глаза и представить что-то иное, отличное от того, что можно было бы увидеть, открыв их вновь. Хотя в тот день Ник об этом не подумал. Ему нравилось то, что он видел, и он, как никогда прежде, это ценил. Думал, что ценил.

Проходя мимо парка, Ник услышал, как на его телефон пришло сообщение. Он остановился, достал его из кармана, включил.

Написан этот текст был Антоном. Ник не понял, что это таинственное интригующее предложение значит, пока не открыл переписку. Там красовалось ещё одно, то, что стояло перед этим:

Алиса. Это имя резко заставило Ника немного понервничать. В голове сразу возник её образ, образ весёлой брюнетки из класса, той самой, что была единственной девочкой из класса, с которой можно было спокойно пообщаться, совершенно не думая, как произвести на неё в разговоре какое-то впечатление, особо не следя за каждым сказанным своим словом, а просто спокойно пообщаться и пошутить. И это, важно заметить, отнюдь не потому, что она была недостаточно примечательной, чтобы желать перед ней всегда представать в лучшем свете, нет, она была довольно симпатичной, и, наверное, честной, что и привлекало в ней Ника, хотя, думаю «привлекало» – это не лучшее слово. Ник иногда мог вообще не замечать её: в тот момент, когда она заходила в класс, он, чаще всего, даже не видел этого, но в другое время она всегда была для него чуть ли не лучшим собеседником.

И вот, прошло почти два года с тех пор, как они видели друг друга в последний раз. Она, должно быть, совсем никак не изменилась, в этом можно было не сомневаться, а вот Ник… Ему срочно нужно было побриться.

От Антона пришло ещё одно сообщение:

Он оставался в сети, видно, ждал ответа, хотя Ник был уверен, что, если напишет ему прямо сейчас, на сообщении две галочки появятся не сразу. Тем не менее он написал ответ:

Он правда не знал, стоит ли ему идти. Хотя, наверное, стоит, и это сомнение – ничто иное, как самообман с целью показаться в их и в своих глазах поответственее, посерьёзнее, ведь он не лгал, когда говорил про то, что ему ещё много нужно сделать.

Увидеть Алису он хотел. Господи, прошло почти два года, целых два года, она будет так рада его видеть. И он тоже, что уж тут. Он тоже.

Что, к слову, ещё привлекало Ника в Алисе, так это её искреннее уважение к его творчеству. Она читала несколько его рассказов и обязательно высказывала ему потом своё мнение по каждому из них, подробное мнение, которое, скорее, правильнее было бы назвать впечатлением. Они всегда ей нравились. А Нику нравилось, как она потом задавала ему вопросы о них, по типу «Сколько ты его писал?» или «А как ты относишься к главному герою?». И в тот момент, когда он стоял с телефоном руке напротив парка, только что отправив Антону сообщение, он даже подумал, что действительно не может упустить шанс её встретить, ведь не послушать её новые расспросы было бы просто неуважением к себе. Только потом, через пару минут он понял, что скорее всего никаких вопросов не будет, ведь он уж как почти четыре года ничего не писал. Будет только один: «А как у тебя сейчас с творчеством?».

И отвечать на него будет стыдно.

***

Достаточно важную роль в формировании внутреннего мира Ника, который в его раннем подростковом возрасте был, как мы знаем, невероятно оживлён, сыграли, пожалуй что, те конструкции, которые он в детстве сооружал из всего, что попадалось под руку и оборудовал, как маленькие домики. Иногда он делал их из подушек, иногда из столов и стульев, ящиков, пледов и всего вместе. Он невероятно любил это занятие, но ещё больше любил проводить в них время, создавая там максимально комфортные и уютные условия для нахождения. Ник вдохновлялся этими домиками, представляя себе жилища своих героев.

Некоторые из них вспоминались Нику ещё очень долго, они казались ему настолько невероятными, что он часто винил в этом своё воображение, которое за эти годы их просто дорисовало, создав такими. Но знать он теперь уже не мог.

После возвращения домой с прогулки, он вдруг задумался над тем, что можно было бы попробовать создать нечто подобное прямо сейчас. Эта мысль не вызвала у него какого-либо рода диссонанса с его возрастном и тем, чем он в этом возрасте по чьим-то идеям должен заниматься. Точно, эта идея ему действительно очень понравилась, более того, он уже примерно представлял, каким этот домик сделает.

Он уверенным шагом зашёл в свою комнату и посмотрел на кровать. Её бортики сверху и снизу были достаточно высокими, они приблизительно совпадали по высоте со стульями, которых в квартире было около пяти. Ник притащил два и поставил их в метре от бортика спинками к кровати. Пустые пространства у стульев он заделал подушками, а потолком послужила большая картонка, что с неопределённой целью стояла в коридоре уже много лет, среди прочего подобного хлама. Вроде бы, всё уже прикрыто, не осталось щелей, кроме входа, однако внешне он был слишком неаккуратен. Решением проблемы стал синий плед, лежавший на кровати, которым Ник аккуратно прикрыл всю конструкцию.

Всё. Домик, вроде готов, но чего-то не хватает. Ник бросился в гостиную, стал открывать и закрывать шкафы, и вскоре, наконец, нашёл небольшой оранжевый светильник, который поставил внутрь, и, проведя наружу провод, заботливо поправляя плед, включил.

Тёплый свет внутри домика был виден сквозь плед. Ник, не торопясь подошёл ко входу. Опустил голову. Светильник сиял также, как сиял много лет над, когда Ник был совсем маленьким. Он сиял оранжевым, таким уютным-уютным светом освещая стены домика, которые были позабытому чуть небрежны, неровны, но оттого, наверное, и невероятно добры. Аккуратно, стараясь ничего не задеть, не передвинуть и не сломать, Ник вошёл внутрь. Он сел, облокотившись на стенку кровати. Посмотрел ещё раз на стены и подумал, как этому домику хорошо, что Ник о нём вспомнил. Он так рад, он так по-доброму улыбается, глядя на предательски повзрослевшего мальчика, который так его любил когда-то давно. Он, кажется, сейчас обнимает его такими тёплыми объятиями, которые можно почувствовать только сердцем, обнимает его, возможно, хочет что-то сказать, но молчит.

«Ник, вылезай, пошли есть.» – услышал он вдруг мамин голос.

Или бабушкин звон колокольчика, который она обычно использовала, когда звала на обед. Она купила его ещё в молодости, когда ездила в Париж и теперь он стоял на кухне и звенел перед обедом. Звенел, когда она ещё была жива, то есть до того момента, как Ник перешёл в девятый класс. С тех пор он просто стоит на кухне, должно быть, скучает по её тёплой руке, но ничего сделать не может, чтобы снова почувствовать её прикосновение. Просто стоит, ждёт, и, наверное, очень грустит, ведь даже не в силах пролить ни одной слезы.

И Ник грустит, впервые за много лет он чувствует, как из его глаза течёт слеза, такое забытое и, на самом деле, в какой-то степени даже приятное ощущение. И, знал бы он, что мама больше никогда не позовёт его на обед, вероятно, вёл бы себя в тот момент по-другому.

***

Антон написал о том, что Алиса приехала примерно через час после того, как Ник построил домик. Прочитав сообщение, он решил, что приходить сразу не стоит, лучше, пока он ещё находится под впечатлением от своих мыслей, попробовать перенести их на бумагу. Попробовать, наконец, начать писать рассказ, и только потом, если не пойдёт, пойти к ребятам.

Что ж, на этот раз у него получилось написать целую страницу. Немного, конечно, по сравнению с тем, сколько за раз он писал пять лет назад, но неплохо, с учётом долгого перерыва. Больше написать он, как казалось, не мог – слишком много места в голове стала занимать мысль, что Алиса и Антон уже ждут его буквально в пятистах метрах и уже успели, должно быть, многое обсудить.

Ник решил, что придёт к ним ненадолго, максимум на час или даже меньше, оправдавшись тем, что ему срочно нужно написать много текста за сравнительно короткое время. Бриться он не стал, решил, немного неаккуратная борода создаст ощущение его погружённости в творческие дела и, к тому же, если он всё-таки от неё сейчас вдруг избавится, он точно спровоцирует Антона не несколько ненужных мыслей.

Он вышел из дома и быстрым шагом направился к дому Антона. Солнце к тому моменту же успело зайти за горизонт, теперь всё небо было преимущественно синим и лишь только на севере чуть сиял ряд других цветов. Подходя к цели, он услышал знакомые голоса и через мгновение осознал: ребята стояли на улице.

– О! – заметил Ника Антон.

Алиса стояла спиной и после этого возгласа обернулась. Ник подошёл к ним через пару секунд.

– Привет! – сказал он.

– Привет! – радостно поздоровалась с ним Алиса.

Он был не прав, полагая, что она не изменилась. Она изменилась. Только эти изменения не подходят для словесного описания, если бы вы в тот момент протянули Нику ручку и блокнот, попросив по пунктам описать, какие именно в Алисе перемены можно было заметить, он бы протянул вам и то, и другое обратно. Он лишь точно знал, что она стала красивее. Гораздо красивее, она будто стала ещё живее, чем была два года назад.

– Ой, как я рада тебя видеть, – сказала она.

– А я-то как!

– Как у тебя дела? Антон говорит, что ты учишься на архитектора, а я ему не верю.

В её нежном голосе звучала улыбка и, возможно, лёгкая обида, оттого что она всё же верила.

– Да, к сожалею, он прав.

– Ну ну… А как же творчество, ты же такие рассказы хорошие писал.

– Я и пишу.

Ник посмотрел на Антона, тот никак не переменился в лице: смотрел на него с обычной улыбкой.

– То есть, был перерыв, но сейчас опять начал.

– И как?

– Неплохо.

Он не врал, ведь помнил про написанную полчаса ранее страницу, в которой он был уверен. Пока ещё был уверен.

– Ну хорошо. Ты не переставай, не переставай, у тебя прям очень здорово получалось.

– Да, спасибо. Тоже не хочу останавливаться.

– А как учёба, не мешает?

– Да нет… Ну то есть как…

Алиса увлечённо смотрела на Ника, с интересом ожидая ответа. С её лица никуда не сходила лёгкая приятная улыбка.

– Она, конечно, мешает, но на неё иногда можно и подзабить, верно?

Все усмехнулись.

Подул лёгкий ветерок, покачнувший пышные ветви тополей, потревоживший зелёные листья на фоне серого дома.

– Ну ты всё равно, осторожней, – посоветовала ему Алиса. – А то мало ли что.

Ник сам немного удивился своим словам. Неделю назад он бы их не произнёс. Неделю назад такая мысль вообще не пришла бы ему в голову.

– Это конечно. Не, в этом плане я стараюсь всё контролировать.

– Правильно.

На пару секунд все замолчали. Нику это не понравилось.

– А что это мы на улице? – спросил он.

Алиса расхохоталась. Антон цокнул.

– Вот она ржёт, пусть она и расскажет.

– Он сжёг попкорн, – с трудом выговорила Алиса сквозь смех.

– Что?

Антон наигранно робко развёл руками.

– Он сжёг целую пачку попкорна. Я ему говорила, что он сгорит и пора вынимать, а он: «Нет, нет!».

– Ужас какой.

– Да, а потом, когда достал пачку из микроволновки и открыл её… Оттуда пошёл дым и теперь в квартире невозможно дышать. Вот, проветриваем.

– Мда, – посмотрел Ник на Антона. – Хорошо мы вчера с тобой попкорн не купили, а то пришлось бы кино на улице смотреть.

– А что вы смотрели?

– Переводчика.

– И как?

Они разговаривали ещё минут двадцать, за которые Ник успел расспросить Алису о том, как она учится и какие у неё планы на грядущее будущее. Он не столько слушал, сколько смотрел на неё. Старался слушать, но не получалось, её так сияющие в тёмный вечер глаза, как он думал уже тогда, будут представляться ему ещё очень долго, и они могут послужить прекрасным вдохновением для нового рассказа.

Потом он ушёл, сказав, что нужно доделать некое дело. Показалось, что она даже немного расстроилась, когда он ушёл, но он всё равно ушёл, почему-то даже не обнявшись с ней на прощание, хотя очень этого хотел.

Снова оказавшись один, войдя в дом, он сразу пошёл к столу. Да, сейчас, как казалось ему, точнее, в чём он был почти на все сто процентов уверен, и есть самое время для того, чтобы написать самые лучшие абзацы или, если всё пойдёт хорошо, страницы. Именно сейчас, после тех грустных мыслей в домике, после встречи с Алисой, её красивыми глазами, после пышной сирени, что чуть покачивалась на ветерке. Именно сейчас. Перед этим разве что стоило перечитать всё то, что было написано им ранее, то есть ту страницу, что уже коварно поджидала его на столе.

Он перечитал. Текст был отвратителен, скучен и бледен. Нику хотелось плакать, когда он был только на второй четверти, и он расплакался, когда дочитал. Разорвал этот лист на много маленьких кусочков, злобно раскидал их по сторонам. Это будто писал не он. Нет, это был не тот парень, что писал те рассказы, которые так нравились Алисе, Антону и ещё нескольким друзьям. Перед ним был ужасный серый текст, такой нелепый и неуклюжий, что ему в порыве злости хотелось разбить лицо тому, кто его написал. Бить кулаком, пока не сломается рука. Хотелось взять этот текст за шиворот и бить его лицом об асфальт, окунать в грязь и опять бить об асфальт, растирая лицо о холодную твёрдую поверхность, бить и бить, разбрызгивая в стороны его следы. Ник заплакал ещё громче. Это был он, он написал этот текст. И да, он — правда не тот парень, что писал те рассказы, которые так нравились Алисе, Антону и ещё нескольким друзьям. Он на такое не способен. И никогда не будет. Он слышит голос, который это говорит, и изо всех сил отказывается в это верить. Он не верит, что теперь совсем другой человек. Даже внешне – носит такую неаккуратную бороду, любит рубашки. Тот парень никогда не любил рубашки. Он носил только футболки и только чёрные.

Ник встал из-за стола, быстрым шагом подошёл к комоду. Открыл, немного покопавшись, отыскал там одну из тех футболок, что носил раньше. Он надел её с большим трудом.

«Сейчас я готов, – думал он. – Сейчас я и есть, тот парень.»

Ник вновь сел за стол и начал писать с чистого листа, так, как делал это раньше.

Он написал один абзац, хотел было перечитать, но не стал и сразу в агрессивно быстром темпе принялся за второй. Написал его, перешёл к третьему. Написал страницу, хотел начать писать другую, но мысль всё никак не клеилась, и он всё-таки решил перечитать первую.

Слёзы вновь подступили к глазам. Он посмотрел на футболку, изношенную старую футболку и его воображение нарисовало перед его глазами картину, как он снимает эту футболку с давно мёртвого тела уже похороненного ребёнка, снимает, стряхивая червей и жуков и надевает на себя. Она принадлежит кому-то ещё. Эта футболка не его. И писать это тоже не его.

Он закричал и случайно в порыве гнева ударил своей перьевой ручкой по столу. Послышался треск. Он посмотрел на неё и увидел, как из сломанного пера вытекают чернила. Аккуратно положил на бумагу. Спрятал лицо в локоть, положил на стол и тихо заплакал. Последнее, что он представил в тот день, это то, как его бабушка стоит рядом и смотрит на его ручку. И вместо того, чтобы начать ругаться, просто кладёт свою руку на его плечо.

Вскоре, незаметно для себя, Ник заснул.

Недалеко от территории гаражей с довольно давних времён находился один, весьма мрачный закоулок, не особо людный, вероятно, по причине нахождения рядом рюмочной, из которой в любое время суток могла вывалиться всякая пьянь. Этот закоулок был, однако, хорошо известен всем подросткам, живущим в окрестностях, известен, благодаря иногда блуждающим там личностям. Придя туда, практически всегда можно было увидеть какого-нибудь наркомана или бомжа, но самое интересное, то, что, в общем-то, многих туда и манило, это то, что некоторые из них могли за реально дешёвые деньги толкнуть что-нибудь, порой даже довольно серьёзно влияющее на организм и в особенности, на человеческое сознание. Всего таблеточку, как говорили некоторые знакомые Ника. Всего таблеточку и через полчаса ты уже в другом мире, в таком, в котором хочется находиться вечно.

Ник пошёл в это место практически сразу, как только проснулся. Ему был не интересен в то утро ни завтрак, ни душ, он просто хотел сесть на следующее утро в поезд с осознанием, что провёл здесь время не зря. Достаточно было принять всего немного, и тогда в тот мир, до которого он всё никак не мог достучаться уже несколько дней ворота снова будут открыты. Он там был, и он уж точно умеет это контролировать. Он знает, что после того, как эффект пройдёт, он никуда оттуда не уйдёт. Останется там, где был раньше, но всё никак не может оказаться сейчас. Ведь нет на самом деле никакого другого «я», нет того парня, что умел писать, в отличие от Ника. Это всё он, и не стоит пытаться себя обмануть. Это всё он, и он может всё, чего только по-настоящему захочет. Просто иногда надо принимать серьёзные решения, иногда надо быть готовым пойти на риск, чтобы получить то, что ищешь. И Ник решил пойти.

В переулке никого не было. Ни бомжа, ни того, кто мог бы что-нибудь продать. Совсем никого. Если бы Ник часто, или хотя бы чуть больше, чем на самом деле думал о Боге, то точно воспринял бы это, как знак, что он в чём-то ошибается, что он не должен сейчас быть здесь и ему надо пойти обратно. Но он не думал, потому продолжил стоять. Прождал минут тридцать и как только начал шаг, сзади раздался голос:

– Эй, парень.

Ник обернулся. Он никого не видел.

– Что?

– Ты тут кого-то ждёшь? – спросил голос.

Нет, Нику точно это не мерещилось, он слышал голос, притом довольно близко. Через секунд десять он, наконец, увидел его, того, кто с ним разговаривает. На куче листвы, за небольшим кустом лежал бездомный.

– Так ты кого-то ждёшь?

– Да нет, я… Я просто гуляю. Извините, что потревожил.

Ник начал было идти обратно, как вдруг голос его снова окликнул:

– Может быть, тебе чего-нибудь нужно?

Ник медленно обернулся.

– А что вы можете предложить?

– Я могу предложить только одно, и я знаю, что ты пришёл сюда именно за этим.

Раздался шелест листвы. Человек, лежавший на ней встал и вышел к Нику. Это был мужчина, с виду лет шестидесяти, с довольно длинными седыми волосами, худющий, как покойник. Он подошёл ближе.

– Так ты хочешь?

Ник медленно кивнул.

– Сколько?

– Две тысячи.

Ник, стараясь не отводить взгляд от незнакомца, что стоял в трёх метрах от него, потянулся в карман за деньгами, осторожно достал, проверил и протянул в руке. Тот взял их и жадно стал рассматривать, на всякий случай пересчитывая. На его лбу сияло несколько бородавок, а на нижней губе алело раздражение. Он почему-то недоверчиво взглянул на Ника, спрятал деньги, достал маленький пакетик из внутреннего карман грязной куртки. В нём лежала таблетка. Отдал Нику этот пакетик, только немного подождав, как бы наблюдая за его реакцией. Тот медленно взял и бережно положил к себе в брюки.

– Удачи. – сказал человек, развернулся и пошёл обратно к своим кустам.

Ник тоже ушёл с переулка. Быстрым шагом он направился в сторону дома, стараясь совершенно ни о чём не думать, отгоняя любые мысли, что лезли в тот момент к нему в голову, наверное, потому, то все они были плохими. Надо было просто выпить таблетку и всё будет хорошо, не стоит бояться, ведь страх отравляет разум.

Проходя мимо цветущей в его дворе сирени, он почувствовал её пленяющий аромат, что сразу напомнил ему про вчерашний взгляд Алисы. Этот аромат вдруг на секунду его остановил.

Алисе бы понравилось то, что ты задумал, а? Как бы изменился этот её взгляд, когда она бы увидела, как ты глотаешь эту таблетку?

Нет, нет, нет, к чертям эти мысли. Они не должны мешать. Ник положил таблетку в рот и запил водой из фильтра.

Первые полчаса никаких изменений не наблюдалось, эффект начался только через сорок минут. Ник даже подумал было о страшном: с учётом того, как много его знакомых рассказывали ему слухи про эти таблетки, он совершенно не помнил, чтобы кто-то делился своим опытом потребления и потом он даже начал пугаться, думая, что его вполне могли обмануть, но вдруг почувствовал, как мир вокруг него начал плыть, немного наклоняться и возвращаться в исходное положение, наклоняться и снова возвращаться. В голове стало теплее, его мозг будто окутали пуховым одеялом, из-под которого он только что встал. Ник почему-то стал уверен, что в этот самый момент, когда он только начал чувствовать эффект, те ворота, про которые он думал с утра, открылись. Будто даже послышался их скрип. Он уверенным шагом направился к себе в комнату и успел сесть за стол до того, как большая часть изображения, улавливаемая его глазами, стала всё стремительнее превращаться в калейдоскоп. Он начал писать. Чувствовал, как рука пишет сама, пишет и пишет, так быстро-быстро, совершенно без всякого желания останавливаться. Ник даже не знал, сколько времени прошло с того момента, как он сел. Его лицо приятно одеревенело, согрелось изнутри и теперь нежно покалывало, успокаивая и пресекая любые волнения, что могли появиться в мозгу о том, что он что-то сделал не так.

И вот, Ник закончил писать. Одна, две, три… он написал пятнадцать страниц, исписал каждую полностью, невероятным, гениальным текстом, этот текст был…

Он перечитал. Да, этот текст был прекрасен и это он его написал. История раскрылась несколько иначе, чем он представлял себе её ранее, но это было по-своему невероятно. Финал даже заставил его сдерживать слёзы, и он бы заплакал, снова сидя за своим столом, совершенно не так, как плакал вчера, заплакал бы, улыбаясь, возможно благодаря Бога за то, что всё-таки смог. Но его остановило желание написать что-нибудь ещё. Ну же, прошло так немного времени, а бумаги ещё куча. К тому же, он идеально на это настроен, так, как не был и не будет настроен никогда.

Он взял чистый лист бумаги, собираясь хотя бы начать воплощать ещё одну идею, тревожащую его вот уже несколько дней. Он даже знал с чего начать, но рука всё никак не хотела писать. Он начал пытаться возродить эту идею в памяти, однако, должно быть, помнил слишком мало. Он сидел перед чистым листом бумаги и не мог совсем ничего написать.

Из соседней комнаты раздался звук. Ник резко обернулся, немного испугавшись. Будто бы что-то разбилось, но не только стекло. В том звуке было ещё что-то глухое, низкочастотное. Через дверной проём виднелось только часть окна. Вначале Ник не обратил на это окно внимание, пытаясь догадаться от чего мог происходить звук, но потом всё же чуть нагнулся, чтобы посмотрел за дверь, и то, что увидел его поразило: на окне не было одной из перегородок. Точнее, она была, только сломанная где-то, должно быть, посередине. Ник встал со стула и медленным шагом направился в соседнюю комнату.

Сокращающееся расстояние между ним и её пространством, открыло полный обзор на окно. Оно было разбито и из его середины в дом росла большая вертка сирени. Солнце светило будто сквозь стены и его лучи падали прямо на неё. В доме цвели пышные яркие и безумно ароматные гроздья цветов, а их яркий запах медленно разливался по остальным комнатам и коридору.

На диване лежала Алиса. Совсем-совсем голая, она лежала, сияя своей чистой светлой солнечной кожей, и смотрела на Ника своими широкими и одурманивающе глубокими глазами. Ник видел её так же ясно, как видел черёмуху, как видел стены вокруг него. Она была точно такой же как вчера, только совсем без одежды. Лежала, чуть шевеля ногами и нежно покусывая свою правую ладонь.

Нику стало холодно. Он почувствовал, как по телу бегут мурашки, их много, и они очень быстрые, настолько, что он задрожал. Ему так захотелось согреться, согреться и больше ничего не делать, просто лежать в тепле и думать только о том, как ему в этом состоянии должно быть хорошо. И он пошёл к Алисе. Медленно положил свои ноги рядом с её, аккуратно облокотился на руки, чтобы на неё не упасть и ещё раз посмотрел на неё. Её взгляд был прежним, только теперь она больше улыбалась, ждала, когда он, наконец ляжет на её такое же цветущее, как черёмуха, тело. И он медленно лёг. Она издала едва слышный звук, когда он облокотился всем телом на неё, когда его грудь коснулась её. Он по-прежнему смотрел в её глаза, только теперь они были так близко, как раньше он не мог себе и представить. Он слышал и чувствовал, как она дышит. Он чувствовал её тепло. Медленно обнял её, но как только засунул правую руку под её спину, почувствовал что-то твёрдое и резко её отдёрнул. Теперь испуганно посмотрел на Алису, наверное, в ожидании какой-то реакции, но её не последовало. Он взял её плечо и медленно приподнял, с целью посмотреть, что там такое.

Несколько секунд назад его рука дотронулась до деревянных корней, что росли из её спины и врастали в диван. Он не испугался, ведь кем бы она не была, она была невероятно красивой и доброй, и он уже лежал на ней, как на кровати. Опустив плечо обратно, он, наконец, увидел изменение её лица. Теперь она словно была чем-то расстроена, в глазах появилась жалость, а по щеке потекла слеза.

Ник не успел спросить у неё, что случилось, и увидел, как одна небольшая ветка прорастает сквозь её живот. Она растёт довольно быстро, с негромким и довольно приятным шебаршащим звуком. Буквально через секунду Ник чувствует резкую острую боль в своём животе. Он не может больше дышать, так как ветка уже стала проходить сквозь него. За ним ещё одна и ещё. Его лицо падает на лицо Алисы и какое-то время, когда он ещё может дышать, он чувствует, какая нежная и приятная у неё щека. А потом, при попытке сделать очередной выдох, заливает всё её прекрасное лицо тёмной кровью, что резким потоком вырывается из его рта. И больше уже ничего не чувствует.

Родители Ника найдут своего мёртвого сына, когда вернутся в город, в понедельник утром. Он будет лежать за столом, с пеной у рта и побледневшей кожей. Перед ним – стопка чистых листов, а рядом с ней пятнадцать использованных. На них не будет никакого текста, ведь ручка Ника сломалась до того, как он начал это писать. Все листы будут сверху донизу залиты чернилами. Этими чернилами будет пропитаны волосы. На полу – маленький прозрачный пакетик.

На кровати будет лежать постель, такая прохладная, мягкая, так и не успевшая попрощаться со своим хозяином в последний раз и теперь вдвойне сожалеющая, ведь она даже не в силах пролить ни одной слезы.

А рядом с ней, родители найдут небольшой домик из двух стульев, подушек, картонки и простыни. В нём будет гореть оранжевый светильник.

ДНИ ЖЁЛТОГО СВЕТА

рассказ

Волчий ручей брал начало в Тихих болотах и направлялся в сторону Ласкового озера, не касаясь ни одной из располагавшихся на пути деревень. Берега его не отличались особым характером, отчего его ширина варьировалась от двух до трёх метров, а в самом начале достигала практически пяти, хоть и ручьём в том месте назвать его было сложно, ведь там он скорее походил на топь с едва заметным течением под плотным ковром из ярко-зелёной ряски. Тихие болота, однако, окончательно выпускали его из себя узким, заботливо давая ему возможность развиваться вширь самому, вместо того, чтобы превратить в стоячий водоём сразу и таким образом создать себе лишнюю часть и притом, судя по количеству в ней воды, отнюдь не малую. Он протекал по Дальнему лесу, после чего выходил в открытое поле, двигаясь настойчиво прямо.

Ландшафт в тех местах был весьма и весьма необычен, отличался он своей неоднозначностью и крайним разнообразием: иногда он практически ровнял ручей с землёй, иногда оставлял в обычном положении, а в некоторых местах поднимал берега, да так, что расстояние от их вершин до водной глади достигало сорока метров. Эти, своего рода, горы, состояли из песка, который выделялся на фоне кислотно-зелёного поля своей сероватой желтизной, покрытой разве что редкими зелёно-фиолетовыми пятнами в виде растущего на нём чабреца. Местные называли это место Визжащим Яром. Отчего именно визжащим для многих оставалось загадкой.

Далее ручей протекал под обветшалым мостом, дорога на котором соединяла две деревушки, после чего устремлялся в другое поле, на сей раз более ровное и совершенно чистое от деревьев. Лишь одна берёзка стояла прямо на самом берегу, рядом с которой из деревни к ручью проходила тропа, натоптанная редкими любителями провести время наедине с девственно-чистой природой. Затем ручей устремлялся под ещё один мост, на этот раз неудивительно более крепкий, служащий для межгородского шоссе, а потом, пересекая небольшой луг, впадал в Ласковое озеро, что принимало его в себя соответствующе названию.

Пару раз упомянутые несколькими строками выше деревушки носили названия Грюмово и Жёлтые розы. Грюмово находилось в непосредственной близости к ручью, так что расстояние можно было измерять в метрах, в то время, как Жёлтые Розы располагались чуть дальше: речь приблизительно о километре прямого пути от самого ближнего дома к ручью. Существовало ещё несколько путей оттуда, один из которых, как я говорил, заканчивался красивой, но отчего-то одинокой берёзкой у самого берега.

Стоит, полагаю, посвятить несколько абзацев Дальнему Лесу, по которому протекал ручей, и в котором он зарождался, благодаря жутким Тихим болотам. Для начала отмечу, что ходило туда очень мало людей, да и были это лишь грибники и охотники, которым с этими местами, не буду таить, явно повезло из-за удивительного обилия там влаги, живности и растений, а также толп людей со схожими интересами, обходивших этот лес стороной.

Связи в этом лесу, безусловно, не было и быть не могло, так как ближайшая вышка находилась, по меньшей мере в сорока километрах от входа в него, что, впрочем, охотникам и грибникам никак не мешало. Редко эти места посещались мотоциклистами, жаждущими испытать острые ощущения от поездок по бездорожью; вот для них-то проблема отсутствия связи, совершенно неожиданно, по их мнению, взявшаяся, имела более гнетущий характер. Порой случалось такое, что некоторые из этих ребят задерживались в Дальнем Лесу особенно надолго, катаясь по, вроде бы, одинаковым, наполовину заросшим колеям, делая попытки найти выход из этого бесконечного лабиринта. В 2012ом один парень заехал туда, не додумавшись предварительно заправить свой мотоцикл. Разумеется, ничем хорошим это не обернулось: покатавшись несколько часов, набив пятьдесят четыре километра на счётчике, он остановился в центре леса, когда мотоцикл настойчиво отказался его везти дальше, и заблудился. Разумеется, в центр он ехать тоже не особо планировал, но трава не дала ему возможности отследить свой же маршрут по следам шин. Через два дня начались его поиски и только через неделю тело подростка было найдено у небольшого, наполовину высохшего озера. Много было догадок касаемо того, что же с ним случилось, кто-то говорил, что его утопили, кто-то, что он отравился злосчастной водой с живущими там микроорганизмами, или вообще умудрился поймать мозговую амёбу.

Всё, однако, оказалось куда проще: прошло два дня его блужданий по лесу, как есть захотелось безумно. (Не стоит называть этого парня идиотом, ведь это и так ясно потому, как только идиот может бесцельно поехать в гигантский лес, общей площадью более трёх тысяч квадратных километров, на чёртовом резерве.) До этого он точил исключительно чернику, которой в тех местах было в достатке, но как только пришло время для чего-то более масштабного, он, конечно, перешёл на грибы. Благо, он помнил, как выглядят сыроежки и, руководствуясь их названием, начал поиски, а в последствии, употребление. Всё бы ничего, если бы не бледная поганка, что попалась ему под руку, которую он счёл за сыроежку. Через пару часов парня стало неистово тошнить, что он счёл симптомом долгого голода, но, когда степень этой неистовости увеличилась, и к ней присоединилась головная боль, что с каждой минутой становилась всё более невыносимой, этот вариант отпал. Пацану стало кошмарно плохо, и он понял, что с грибами точно было не всё в порядке. Дабы упасти себя от грядущих мучений, он подошёл к маленькому водоёму, перекрестился слева направо, наклонился к водной глади, опустил голову внутрь и сделал несколько глубоких вдохов, послушно лишивших его жизни.

И эта история не единственная. Если походить по лесу, а именно по его центральной части, высок шанс наткнуться на какую-нибудь табличку, на которой будет написано чьё-то имя, а рядом будут лежать искусственные цветы. За некоторыми из них часто следят, их чистят, меняют цветы, а рядом вытаптывают тропинки. Другие уже заросли, и высока вероятность, что, проходя мимо, вы даже не подумаете, что в кустах спрятано что-то наподобие ржавого креста.