Читать онлайн Брелок желаний

ГЛАВА 1 «НАХОДКА»

Я – Матвей Смирнов. По паспорту. По жизни – МОТ. Так прозвали меня друзья ещё в институте, и прилипло. Мо́т – не в смысле модный, а потому что Мотыль. Бестолковый, суетливый, лёгкий на подъем и чуть-чуть пыльный. Как крыло у бабочки после дождя.

Я – самый обычный человек из самого обычного города – Смоленска. Работаю в компании, где продают пластиковые окна, резинки, фурнитуру и прочую оконную дребедень, которой в принципе никто не интересуется, пока у него не начнёт сквозить. На визитке у меня написано: «Специалист по замерам и эскизам», но на деле я просто езжу по адресам и меряю людям дырки в стенах. Причём иногда в метафорическом смысле тоже.

Коллеги зовут меня задротом – за очки, манеру говорить, любовь к StarCraft и за то, что я, мать его, знаю, как правильно склоняется слово «жалюзи». А начальник, Егор Александрович – конченый бюрократ и по совместительству душнила века – зовёт меня «Матвей Сергеевич», с выражением лица, как будто собирается принести соболезнования.

А я что? Я парень не гордый. Работаю, как вол. Домой прихожу – брат младший за компом. Учится в девятом классе, но уже хакнул школьный дневник и подменил себе оценки. Я же в его возрасте только в шахматы играл и учил наизусть Уголовный кодекс, мечтая быть адвокатом. Ну, или хотя бы прокурором, как в сериале.

Живу с мамой, братом и котом по кличке Григорий. Григорий – главное существо в нашей квартире. Однажды я нашёл его сидящим за клавиатурой, и он, не моргнув набрал: «я вас всех ненавижу». С тех пор стараюсь с ним не спорить.

Моя жизнь – серая как наш Смоленский ноябрь: ничего не происходит, все куда-то спешат, грязь по колено, и только иногда случаются командировки. В Москву.

О, Москва… Место, где здания вырастают выше твоих амбиций, где пробки дольше твоих отношений, и где работает… Юленька.

Юля. Или как я её называю в мыслях – Богиня. Нет, не потому что я религиозный. А потому что, глядя на неё, хочется сразу уверовать. Высокая, минимум метр восемьдесят, грудь как у победительницы конкурса «Молочная ферма года», талия – ножом не зацепишь, волосы – завиваются от природы, как настроение у начальства. Она – лицо московского офиса, а по слухам – и кое-что ещё для нашего Шрека. Шрек – это Егор Александрович. Он не зелёный, конечно, но по степени харизмы, эстетике и размеру живота – вполне каноничный персонаж.

Юля – та ещё загадка. У неё в WhatsApp на аватарке фото, которое можно распечатать и в рамке хранить как национальное достояние. А вот в Instagram – блок. Для меня. Я, конечно, просил её добавить. Трижды. Первый раз – с намёком, второй – с открыткой, третий – после пары бокалов. Результат один: «Юля ограничила доступ к своей странице». Точка. Без объяснений. Без шансов. Как и моя личная жизнь.

– Смирнов… – говорила она всегда, выделяя фамилию с такой интонацией, будто проверяла её на прочность. – Приехал? Устал? Хочешь кофе халявного хлебнуть?

И вот стою я в московском офисе, держу в руках термокружку, в голове шумит от дороги, в штанах – от Юли, а сам думаю: «Господи, почему я такой задрот?»

Я действительно задрот. Рост – метр семьдесят пять в ботинках с толстой подошвой. Вес – сорок восемь кило после борща. Очки – как у школьной библиотекарши. В народе меня назвали бы не «ботан», а «пожизненный ботан с правом ношения оправы». И это при том, что я закончил школу с золотой медалью, поступил на экономический… и бросил бюджет и ушел на заочку. Не сразу. Сперва пошёл работать к Шреку. На подработку. А потом понял, что «подработка» превратилась в «постоянку», с которой, как с плохой привычкой, уже не слезешь.

Но я живу. Я держусь. Я даже езжу на «Ласточке» в Москву раз в неделю – проверять косяки, делать перемеры, отчитываться лично Юле, которая всё это время продолжает быть женщиной моей мечты и причиной моих вечеров под пледом, и фантазиями.

Юля, кстати, отлично знает, что я на неё западаю. У неё на это идеальный радар – как у кошки, только вместо звука она улавливает поникшие взгляды и застенчивые улыбки. Но не даёт ни малейшего шанса. Потому что я для неё – Смирнов. Сотрудник. С явными признаками слабости к шоколадному батончику в её ящике стола.

– Смирнов, у тебя есть задание. На Таганке. Там окно шатается, как твоя самооценка.

Вот скажите мне, за что я сохну по этой женщине?

Командировки в Москву – это маленькие путешествия в страну под названием «А вдруг». А вдруг посмотрит? А вдруг улыбнётся? А вдруг случайно поедем вместе на обед? Один раз, кстати, почти получилось. Я вошёл в лифт, она уже стояла там. Мы проехали вместе четыре этажа в тишине. Это был лучший день моей жизни.

А потом был тот самый день.

День, когда всё изменилось.

***

Утро было самым обычным – если под «обычным» понимать подъем в четыре утра, скоростной поезд Смоленск—Москва, чашку кофе, больше напоминающую разбавленную гуашью тоску, и стеклянную дверь офиса, в которой я отражался как слегка опухший призрак в синей куртке.

Каждый раз, входя в офис, я автоматически втягивал живот, понижал голос на полтона и чувствовал себя молекулой азота, случайно забежавшей в ионный реактор.

Сегодня я вошёл особенно торжественно – как школьник, утаивший в портфеле жвачку. А там она – сидит за стеклянным столом, как Верховная богиня отделов продаж. Светлый пиджак, ноутбук, серьги, сияющие сдержанным золотом. Волосы уложены так, как будто их трогал сам бог минимализма, пока ждал вызова на совещание.

– Смирнов, – сказала она, не глядя, – почему ты без ремня?

Я замер. Мелькнула мысль, что она, возможно, ясновидящая. Или у нас на входе сканер, который проверяет не температуру, а наличие аксессуаров.

Опустил взгляд. Точно. Джинсы держались исключительно на силе духа и остаточном чувстве самоуважения. Ни ремня, ни перспектив.

– Откуда ты знаешь?

Она подняла глаза. Одна бровь – ввысь. Уголок губ – почти улыбка, но не для тебя, Матвей.

– Видно. Джинсы висят так, как будто ты в штаны навалил.

– Ну… да. Ремень остался в Смоленске. Вместе с гордостью, – пробормотал я, прикрывая зону бедствия папкой с заявками.

Она встала. Прошла мимо. От неё пахло утренним кофе без молока, планёркой и каким-то парфюмом, который не продаётся даже в самых богатых фантазиях сотрудников «Летуаля».

– Клиент на Патриках, – бросила она через плечо. – Адрес на почте. Возьми замерку и лети. Только не развались по дороге. И подтяни джинсы, а то заказчик может отказаться.

И ушла. А я остался стоять, как пес, которого выгуляли, но забыли дать кусочек мяса. Юленька умела всё: говорить без запятых, ходить без звука, раздавать задания так, что казалось – это ты сам вызвался.

Я вышел из офиса с красным лицом и чувством, будто забыл не только ремень, но и собственную идентичность. Под ногами шумела Москва.

Дальше – маршрутка. Водитель с лицом Сергея Шнурова на минималках. На зеркале болтается икона, веник и бейсбольная бита – стандартный набор московского святого покровителя пробок.

Патрики. Патриаршие пруды. Место, где люди не ходят, а дефилируют. Где кофе стоит как полноценный ужин в Смоленске, и где собаки выглядят богаче своих хозяев. Точнее, выглядят, как жёны этих хозяев.

Офис оказался стильным лофтом. Кирпич, металл, фикусы – всё, как в сериале про успешных людей, которые никогда не потеют. Меня встретил мужчина лет сорока в спортивках, с лицом ветерана клубной сцены.

– А, ты на окна? Заходи, у нас сквозит.

Классика. Начал замеры. Стена туда, проём сюда. Делаю вид, что разбираюсь в кирпиче, как будто учился на «кирпичного физика» в Гарварде. Записал, попрощался, вышел на улицу – и тут как началось.

Толпа. Машины. Миг, запечатленный в янтаре большого города. На обочине – Rolls-Royce, белый, как зубная паста для миллионеров. Стоит, будто собирается на бал. Водитель в перчатках замер рядом, как актер второго плана перед выходом звезды.

И звезда появилась.

Пайка.

То есть Пайлуша. Певица, которую я видел разве что в видео подборке «Лучшие платья, худшие решения». В жизни – высокая, губы как будто нарисованы на стекле, глаза спрятаны за очками стоимостью с мою годовую зарплату. Она переходила тротуар.

И тут – откуда ни возьмись – самокат. Красный. Сумасшедший. Несётся как пуля из пушки, за рулём – курьер с лицом студента, забывшего, что сессия уже завтра. Прямо на Пайку. Я подумал: «Ну нет, ну он же…», и тут же – бабах!

Певица в луже. Глянец – в грязи. Самокат в стороне, курьер – в панике. Народ ахнул. Кто-то достал телефон. Я остался стоять. Не потому, что герой. Потому что увидел – как из её сумки что-то вылетело. Маленькое. Чёрное. Брелок. С цепочкой. Упал рядом с решеткой ливнёвки и… не провалился. Повис. Как в кино, когда судьба даёт тебе шанс.

Никто не заметил. Только я.

Минут через двадцать Пайку забрала скорая, журналисты почти подрались за лучший кадр, толпа разошлась. Я подошёл к решётке. Присел. Взял брелок. Маленький, с красной кнопкой.

– Наверное, от Роллса, – шепнул я. – Или от чего-то поопаснее.

Огляделся. Все заняты. Москва живёт.

Сунул брелок в карман джинсов, которые держались исключительно на морально-волевых, и пошёл к метро.

И нет, у меня не было никакой внутренней дилеммы. Вернуть? Куда? Кому? Она уже уехала. Самокатчик уже, наверное, в Калуге. Брелок остался у меня.

***

У офиса пахло весной, мокрым асфальтом и корпоративным унынием. Я шёл не спеша – замеры были сделаны, заявки оформлены, а поезд на Смоленск ждал меня через три часа, с верной как налоговая пунктуальностью. Всё, как говорится, по классике: финальный вброс бумажек на стол, пара-тройка шуток у кулера и можно отчаливать домой – туда, где окна ещё пластиковые, но души живые.

Но не тут-то было.

У входа стояла машина. Не просто машина – а сам он, Шрек. Служебная «Тойота», цвета «мужик в командировке». Внутри, наверное, лежал портфель с бумагами, таблетками от давления и коробкой «Рафаэлло» для Юленьки. Этот чудовище приезжало стабильно раз в неделю. Проверял он не только отчётность. И не только бухгалтерию. Проверял он… скажем так, амортизацию мебели в кабинете начальницы московского филиала. То бишь Юленьки.

А уж Юленька встречала его как следует. С улыбкой, с кофе, и, как подозревал весь офис, с самоотверженностью, достойной Мадонны с младенцем. Только младенец был слегка лысоват, пузат, женат и имел двух детей – что, как ни странно, не мешало ему содержать любовницу и раз в год читать лекции о «профессиональной этике».

Дверь офиса в этот раз была приоткрыта. Хотя в такие моменты обычно запирается наглухо, а мне, как простому труженику сантиметра и угольника, положено сидеть на бордюре, запивая обиду «Липтоном» и прокручивая ленту, пока внутри кипит та самая корпоративная любовь. Обычно процесс занимал часа два, максимум – три. А тут… что-то не то.

Я вошёл.

Офис был пуст. Абсолютно. Ни Машки из бухгалтерии, ни Санька из отдела замеров, ни даже деда-охранника с вечным запахом чеснока. Всё вычищено. Как будто кто-то провёл противопожарную эвакуацию с элементами оргии.

Тихо, как в музее фондю.

И тут – звук. Скрип. Ритмичный. Пружинящий. Я подошёл ближе. Дверь в кабинет Юленьки – приоткрыта. На долю секунды я даже подумал: а вдруг они там бумаги считают, в отчётности погрязли, графики строят… но нет.

В кабинете, на кресле, как на троне, восседал Шрек. А сверху, в деликатной управленческой позе – Юленька. В светлом пиджаке. С серёжками. Без совести.

Я зажмурился. Настолько резко, что чуть не вывихнул бровь. Всё. Конец мечте. Карточный домик разлетелся, как конфетти на день рождения.

Юленька не была моей. Никогда. Но одно дело – понимать это. И совсем другое – видеть, как женщина твоей мечты скачет, как гимнастка на турнике, по пузу проверяющего.

Я вышел молча. Как побитый пёс. С тем самым выражением лица, которое бывает у мужчин после финала «Титаника» – боль, стыд, и внутренний хрип: «Зачем?!»

На улице дул ветер. Такой, знаете, весенний – с привкусом разочарования и сносом прически. Я сунул руки в карманы джинсов, которые, кстати, всё ещё держались исключительно на добром слове и силе трения, и нащупал брелок.

Тот самый.

Чёрный. С красной кнопкой.

Брелок, который я подобрал после инцидента с поп-дивой и самокатом. В то утро он казался просто диковинкой. Забавой. Я нажимал на кнопку – она проваливалась, возвращалась, щёлкала. Мелочь, но приятная. Типа как антистресс – только с привкусом криминала.

– Как же я хочу, чтобы Шрек сдох мучительной смертью, – вслух пробормотал я и нажал кнопку. Просто так. На эмоциях.

И, как и полагается, ничего не произошло. Мир продолжил вращаться. Пыль летела. Люди шли на обед. Даже воробьи чирикали, не подозревая, какую чушь я только что пожелал вселенной.

Поняв, что проверка затянется, я двинулся в кафе. Посидеть. Остыть. Попить кофе. Точнее, горячей воды с намёком на арабику. Заказал самый дешёвый латте, залез в телефон и стал листать «Авито», поглядывая одним глазом на часы.

Час прошёл.

Я вернулся к офису.

Уже издалека почувствовал неладное. Скорая помощь. Дверь приоткрыта. Люди шепчутся. Кто-то снимает сторис.

Я прибавил шагу, и в этот момент из офиса вышли два санитара с носилками. На них – нечто. Точнее, чехол. Плотный. Серый. Такой, какой выдают не больным, а тем, кто уже точно не пойдёт на поправку.

Они погрузили его в скорую. Дверь захлопнулась. Машина уехала.

Я влетел в офис. У стойки сидела Юленька. Плачущая. С тушью, которая стекала так, как стекают надежды с лица политтехнолога после выборов. Её плечи сотрясались, рядом – полицейский с блокнотом. Он что-то записывал, будто это не смерть, а заявка на доставку суши.

– Юлия Сергеевна, что случилось? – спросил я, с официальным придыханием. Притворился подчинённым, как будто час назад не говорил: «Пусть сдохнет тварь».

– А вы, простите, кто? – повернулся ко мне полицейский.

– Это наш сотрудник, – сказала Юленька, всхлипывая. – Матвей Смирнов. Замерщик окон.

– Так значит, на чём мы остановились… – снова обратился к ней полицейский, глядя в блокнот. – Вы утверждаете, что Егор Александрович пил кофе и ел печенье вприкуску?

Юленька кивнула. Губы дрожали, нос покраснел. Вид, как у лебедя, у которого отобрали болото.

– Да… подавился, – прошептала она. – Вроде бы…

И снова зарыдала. Горько. Протяжно. Прямо как в индийском кино, где жениха сбил автобус, а невеста случайно вышла за злодея.

В тот момент я понял: плакала она не о Шреке. Нет. Она рыдала о квартире, которую платит фирма. О статусе. О безлимитной карте. О московской жизни с мягкими креслами и Uber Black. О возвращении в Смоленск, в двухкомнатную с мамой и тараканом по кличке Витя.

Я посмотрел на неё. Такая нежная, такая хрупкая, такая… вдова в миниатюре.

А в кармане у меня снова щёлкнула кнопка.

Брелок.

Чёрный. С красной кнопкой.

И я подумал – а ведь, может, и правда? Может, я?

Хотя нет… Ну с чего бы? Просто совпадение. Печенье. Кофе. Нервы. Возраст.

Но внутри что-то дрогнуло.

А потом снова щёлкнуло.

И я вышел на улицу. Впереди – дорога. Домой. В Смоленск. С тайной, которую, возможно, никогда никому не расскажу. Или расскажу. Через пару глав.

Ведь, как известно, у каждого окна – есть замерщик.

А у каждой мечты – срок годности.

***

Домой я добрался без приключений. Ну почти.

Хотя, если называть вещи своими именами – с моим везением даже путь в булочную превращается в экспедицию с потерями. Но в этот раз всё выглядело довольно стандартно: вокзал, билет, чай в пластиковом стакане, и я – у окна, с рюкзаком, набитым формами, каталогами и какими-то непонятными бумажками, которые никто никогда не читает, но очень важно таскать с собой. Всё шло нормально. Минут тридцать.

А потом поезд встал.

Не в смысле "приехал на станцию" или "остановился по графику". Нет. Он просто встал – посреди поля, где даже вышки связи стоят, как старики на лавочке: есть, но толку никакого. Полустанок. Название, которого никто не выговаривает, а машинист, кажется, вообще не хотел здесь останавливаться.

Жара стояла такая, что в вагоне можно было открывать спа-салон. Люди начали потеть, как бутерброды в полиэтилене. Кто-то достал веер, кто-то расстегнул рубашку, кто-то проклинал всё РЖД целиком, включая их прадедов.

А я сидел, держа в руке тот самый брелок. Чёрный, с красной кнопкой.

Пальцы перебирали его машинально. Я смотрел в окно, а в голове крутилась одна мысль: "Ну что за жизнь, Господи, ну почему даже домой нельзя добраться без приключений?"

И вдруг сам с собой, почти вслух, выдохнул:

– Господи, сделай так, чтобы этот поезд до Смоленска доехал без остановок…

Сказал – и замер. Ну, чисто на всякий случай. Проверить, вдруг не совпадение?

Через пару минут, будто кто-то за кулисами дал отмашку, поезд рванул. Не просто поехал, а как будто кто-то под него фейерверки подложил. Доехали до Смоленска не за положенные пять часов, а за три с хвостиком, с ветерком и пониженной вероятностью сойти с ума. Окна были открыты, и прохладный воздух разносил по вагону запахи зелени, пыльной дороги и неожиданной свободы. Люди улыбались. Кто-то даже сказал: "Вот это сервис!" Я кивнул и машинально спрятал брелок глубже в карман.

Дома всё было на месте. Даже чересчур.

Брат – в наушниках, погружён в свой виртуальный мир, где спасение галактики почему-то важнее вынести мусор. Мама – на кухне, жарит что-то, что пахнет так, будто это последнее, что ты должен съесть перед Раем. Я прошёл по коридору, кинул рюкзак в угол и просто сел. Как будто день в Москве был не командировкой, а странной, слегка сюрреалистичной экспедицией. Отстёгивать ремень безопасности не требовалось, но внутренне – очень даже хотелось.

Утром я вернулся на работу. Обычный день. Или почти.

Первое, что бросилось в глаза – фотография Шрека.

На подставке, с чёрной лентой. Рядом ваза, в которой кто-то предусмотрительно всунул букет, будто пытаясь компенсировать десятилетия гнёта и производственного маразма одним флористическим жестом.

Я замер. В буквальном смысле. Потому что, несмотря на весь трэш, что происходил до этого, увидеть Шрека мёртвым – это было… как если бы вдруг выяснилось, что бухгалтерия умеет летать.

В офисе стояла тишина. Ненормальная. Даже Витёк из отдела снабжения, который обычно в девять утра уже орал в трубку так, будто спасал мир, сидел молча, глядя в монитор, будто там трансляция с Марса.

Аня из HR – та самая, что всегда ходит в обтягивающем и с новостями наперевес – тоже молчала. Даже сигареты никто не курил. Люди сидели как в замедленной съёмке: одни с видом "а ведь я знал", другие – с лицом "и что теперь будет?". У третьих вообще лицо человека, который пришёл на похороны с чужим паспортом.

Я прошёл мимо, кивнул. Никто не отреагировал.

Вскоре начальница отдела продаж, обычно вся в делах и бронзовом автозагаре, вышла из кабинета с красными глазами.

– Коллеги… сегодня офис работает в режиме тишины. – Она проглотила слёзы или кофе, понять было сложно. – Мы скорбим по Егору Александровичу…

Никто даже не кашлянул.

Но я-то знал. И они знали. Все. Все понимали, что траур – не по Шреку. Да и не сказать, чтобы кто-то особо его любил. Максимум – боялись. Минимум – ненавидели. Он был директором, да. Но скорее в смысле "директор по моральному терзанию".

Траур был по компании. По зарплатам. По премиям, пусть и мифическим. По фирменным кружкам с логотипом и кофе с автомата за счёт компании. По графику, отпуску и корпоративам, которые теперь, возможно, канут в Лету вместе с телом начальства.

А главное – по стабильности. По вот этой простой, но ценной мысли: "Ты знаешь, кто у руля. Он мудак, но он свой мудак."

Теперь же – вакуум. Неизвестность. Кто придёт на место? Кто будет рулить? Кто утвердит отпуск? Кто, чёрт побери, откроет грёбаный сейф, в котором лежат зарплатные ведомости?!

Я сел на своё место. Открыл ноутбук. Но работать было невозможно. Вокруг – офисные зомби. Кто-то вполголоса обсуждал варианты: "А может, Алексееву поставят? Или Геннадия?" Кто-то шептал, что видели юриста, заходящего в кабинет с папкой, толще среднего романа.

Я достал из кармана брелок. Повертел.

Щёлк. Щелк. Щелк.

В офисе послышался стук упавшей чашки.

– Осторожней, Лариса! – крикнул кто-то, и снова тишина.

Я убрал брелок обратно.

До меня нет никому дела, особенно сейчас. А ведь я видел Шрека и Юленьку вместе. Вот была бы почва для сплетен, особенно родственникам Шрека. А потом я вспомнил, что я всего лишь замерщик окон.

С лицом простого парня, который ничего не делает… и при этом, возможно, делает всё.

ГЛАВА 2 «ПАЙКА»

Москва шумела. Гудела, как кастрюля с кипящим супом, в котором бурлили офисы, пробки, скандалы, кофе навынос, миллионы невысказанных «пошёл ты» и три сотни оттенков помады, от «молчаливой розы» до «красной смородины».

А в самом центре этого веретена из стекла, бетона и истерик, на последнем этаже бизнес-центра с претенциозным названием «Aurora Prime», по лакированному полу носилась женщина, от которой у некоторых людей начиналась аллергия на собственную несостоятельность. Её звали Пайка. И сегодня она потеряла всё.

– Найдите! Найдите, или я вас всех закопаю! – кричала она так, что у начальника службы безопасности в кармане от ужаса зазвенел телефон. Никто не звонил. Он просто звенел.

Каблук с хрустом врезался в стол. Пластик треснул. Каблук остался цел. Пайка была как кость – ничего не брало.

Охрана металась, как тараканы в старой коммуналке, когда кто-то включает свет. Привлекли полицию, позвонили хакерам, даже какому-то старцу в Грузию, которого кто-то однажды видел рядом с магическим рынком под Тбилиси. Брелока нигде не было.

Он исчез. Просто исчез.

Не ключ от домика в Мытищах, не флешка с компроматом, не губная помада от Dior. Нет. Это был тот самый чёрный, глянцевый, плотный, гладкий, как отполированная чума, брелок с красной кнопкой. Одинокая точка, торжественная и угрожающая, как точка в конце судьбы.

С первого взгляда он выглядел глупо. Как сувенир с AliExpress. Но она знала: это было оружие. Или инструмент. Или подарок. Или проклятие.

Пайка закрыла глаза и в памяти всплыли моменты, как много лет назад он просто появился.

Ей было десять. Египет. Красное море. Гостиница, где всё пахло антисептиком и влажными полотенцами. Отец загорал в шляпе и белых носках, мать пряталась под зонтом, а Пайка – тогда ещё с веснушками и тонкими заплетёнными косичками – плавала с маской, воображая себя русалкой. Ну или хотя бы одной из сестер Ариэль. Она нырнула. И там, на дне, нашла кувшин.

Старый. Пузатый. Как будто вывалился из кадра приключенческого фильма.

Она вытащила его, разбила о коралл, и из черепка выпал он. Брелок. Молчаливый. Без надписей. Без шурупов. Без намёка на логику.

И она – не задумываясь, не давая себе объяснений, – сунула его в рюкзак между влажным полотенцем и недоеденным «Сникерсом». И забыла.

Вспомнила уже в выпускном классе. Вечер. Комод. Пыль. Брелок.

Он выглядел точно так же, как тогда – холодный, сухой, как будто только из воды. Она держала его в руках, не зная, зачем. Просто ощущала: это не игрушка.

А потом – такси.

Водитель с блестящим лбом и перегаром, с мерзкой ухмылкой и рукой, тянущейся к колену. От страха Пайка сжала брелок в руках – и нажав на кнопку сказала:

– Сдохни, тварь! – выдохнула она сквозь слёзы.

Машина вильнула, как марионетка, которой перерезали нити. Врезалась в дерево. Пластик. Стекло. Крики. Полиция. Папин ремень. Мамина икона.

А брелок? Как ни в чём не бывало – в её кармане. Чёрный. Спокойный. Непоколебимый.

С тех пор – началось.

Сначала – случайный костюм. Она сидела вечером, уставшая, на сайте модной одежды, увидела идеальный комбинезон и прошептала:

– Вот бы мне такой сейчас…

Случайно нажала на кнопку.

Через секунду костюм лежал у неё на кресле. С вешалкой. С биркой. С мечтой.

Потом был айфон. Потом – билеты в Париж. Потом – серьги, которых ещё не было в продаже. Появлялись. Просто так.

Она боялась. Но продолжала. Как человек, нашедший лампу с джинном, который не задаёт дурацких вопросов, а просто кивает и делает.

Когда мама однажды спросила:

– Доча, ты где деньги берёшь на всё это?

Пайка посмотрела в пол и тихо ответила:

– Мужик у меня появился. Богатый.

Мама перекрестилась. Папа скрипнул зубами. Но поверили. Потому что проще поверить в мужика, чем в магию.

А потом – ЕГЭ.

– Хочу поступить в МГУ. «На бюджет», —прошептала она перед сном, нажимая кнопку трижды, на всякий случай.

Через неделю пришло письмо. Поздравляем. Вы – студентка. Вышка. Бюджет. Официально.

И тогда всё изменилось.

Сначала она просто училась. На филфаке. Потом – по приколу – записала песню. На диктофон. Без студии, без битов. Просто голос, гитара и злость. Выложила в TikTok.

И трек взорвал страну.

И как-то сразу – миллионы прослушиваний, предложения, эфиры, ротации. Радио за радио. Диджеи дрались за эксклюзив. Её треки летели в чарты, как искры из сломанной розетки.

Она стала певицей. Настоящей. Хит за хитом. Концерты. Афиши. Охрана. Сцены. Костюмы.

И – да – деньги.

Много денег.

Квартира в «Москва-Сити» с видом на облака. Дом в Барвихе. Дом на Кипре – для родителей. Там они пекли булочки и смотрели турецкие сериалы. Дом в Дубае. Дом в Новой Зеландии – потому что ей нравилось, как это звучит.

Частный самолёт. Телохранители. Менеджер. Шофёр. График расписан на два года вперёд.

На витринах её фото. На улицах – её песни. Она стала как воздух. Как Wi-Fi. Везде.

И всё благодаря брелоку.

Пайка никогда не говорила об этом. Не делилась. Не шутила. Это была её тайна. Страшная и сладкая.

Каждый раз, нажимая кнопку, она чувствовала себя не богиней – больше. Как будто управляла самим сценарием жизни. Не импровизировала – писала.

Но однажды он пропал.

Исчез. Без предупреждения. Без драмы. Просто нет – и всё.

Она перерыла сумку. Просмотрела записи. Села и вспомнила.

– Последний раз он был у меня, когда… Да. Машина. Потом – лофт на Патриках. Самокатчик. – Она закрыла глаза.

Мир качнулся. Как будто земля под ногами стала жидкой.

Она была без кнопки.

Как человек без оружия на поле битвы. Без пароля от аккаунта. Без страховки.

Без магии.

Она сидела у окна своего офиса. В кофте за три тысячи долларов. С лицом, на котором макияж держался хуже, чем самообладание.

Машины ехали. Люди шли. Все – без кнопки.

«Может, оно и к лучшему?»

Нет. Не может.

Её мир был устроен иначе. Она была устроена иначе.

Пайка допила кофе. Горький. Без вкуса. И поднялась.

– Найду. – сказала она вслух. Не кому-то. Себе.

Она всё ещё верила, что брелок жив. Где-то там. Может, в руках у самокатчика. Может, у бродяги. Может, просто снова лёг на дно – как в Египте.

Но теперь она не была той девочкой с веснушками. Не той школьницей. И не той, что только начинала петь.

Теперь она была Пайка.

Женщина, у которой забрали магию.

А значит – начнётся поиск.

ГЛАВА 3 «ЗНАКОМСТВО»

О чудесных свойствах волшебного брелка я узнал не в лаборатории Сколково, не в храме тибетских монахов и даже не от цыганки на автовокзале. Узнал, как и всё в этой жизни, случайно. Ну, то есть – как узнают, что у тебя аллергия на гречку: сначала жрёшь, потом опухаешь, потом сидишь с глазами, как у лягушки, и больше не экспериментируешь.

Проносив брелок в кармане около недели – рядом с мелочью, чеками из «Пятёрочки» и ключами от велосипеда, который давно украли – я мирно существовал среди корпоративного ада. А там кипела самая натуральная война: офисные интриги, подковерные войны, заговоры против Юленьки и слухи о том, что где-то кто-то уже делит её кресло. Я же держался особняком, как последний пацифист в окопе. Тихо приходил на работу, тихо её ненавидел, тихо пил растворимый кофе, который почему-то пах уксусом, и мечтал, чтобы всё это сгорело к чёртовой матери.

И ведь сгорело.

Но не сразу. Сначала отменили поездки в Москву – как будто кому-то там было дело до наших выездных совещаний по продажам пластиковых окон. Офис, впрочем, закрывать не стали. Просто всё повисло. Как недоеденный бутерброд в школьной столовке: вроде и не выбросили, но и есть никто не хочет. Подозреваю, что стул под Юленькой к тому моменту болтался на одном гвозде – и тот ржавел от страха.

И вот, в пятничное утро, когда я только начал подозревать, что корпоративный апокалипсис уже близко, у офиса с шипением остановился чёрный джип. Из него вышел учредитель – точнее, человек, представившийся учредителем. Я его впервые видел. Судя по лицу – или киллер, или нотариус. Его сопровождали двое охранников с лицами, как у тех, кто ест борщ без ложки. Уточню – чужой борщ.

Учредитель зашёл, пробыл в офисе меньше часа, а потом объявили, что новым генеральным будет… Светлана Алексеева. Да-да, та самая Светка из отдела продаж, у которой выражение лица всегда было как у вдовы, только вместо траура – маникюр и свежий «Шанель». Она первой пала на грудь Шрека, когда тот… ну, того. Умер.

Светка не просто вытерла слезу – она разыграла сцену из "Ромео и Джульетты", где Джульетта остаётся живой и срочно оформляет себе кабинет на девятом этаже.

А уже через три дня новая метла замела старым веником. Мне вручили уведомление о сокращении, да ещё и с кривой ухмылкой кадровички по фамилии Дятлова. Дятлова, к слову, была женщиной в теле и с лицом, как будто она пережила чуму, холеру и работу в налоговой одновременно.

Пара месяцев – вот и весь мой шанс найти новую работу. Хотя с моей удачей меня бы даже грузчиком не взяли – боялись бы, что я и склад сожгу.

В расстроенных чувствах – которые на самом деле были смесью обиды, злорадства и лёгкого поноса от офисного кофе – я вышел на улицу. Сел на лавочку у входа, достал брелок и стал крутить в руках. Игрушка, подумал я. Антистресс. Психотерапия бедного. Покрутил, пощёлкал, понажимал – и как-то даже отпустило. Терапевт не нужен – достаточно одной кнопки.

А потом я поднялся, глянул на здание и вдруг с каким-то подростковым вызовом пробормотал себе под нос:

– Да горите вы все синим пламенем…

Сказал – и пошёл на остановку. Но не прошло и десяти минут, как в моё поле зрения влетела, буквально влетела – скорая. За ней – пожарная, за ней – полиция. И всё с сиренами, как на фестивале звуков раннего Стаса Михайлова.

– Что за хрень? – вырвалось у меня, и я, уже забыв про маршрутку, бросился обратно к офису.

И вот тут начинается самое интересное.

Офис пылал. Да не просто пылал – каждый этаж пылал именно тем самым синим пламенем, каким я пожелал. Цвет был неоновый, адский и какой-то даже гламурный. Из окон валил густой дым. Люди орали, махали руками, прыгали из окон, как мораль каждого тренинга по тимбилдингу.

На крыше – толпа, как на концерте Макса Коржа. Кто-то кричал, кто-то рыдал, кто-то звонил маме. Пожарные раскидывали рукава, как диджеи на рейве. С лестницы, которая, как оказалось, у нас в Смоленске всё-таки есть, эвакуировали тех, кто не успел превратиться в шашлык.

А я стоял в кустах. Просто стоял. Молча. Даже бровью не повёл. Ноги, впрочем, подвели. Сел прямо на землю. Ни сил, ни слов. В голове – тишина, только эхо: я это сделал? серьёзно?!

– Надо проверить, – прошептал я сам себе и снова достал брелок.

И вот, сидя в траве, рядом с крысой и обгоревшим пакетом из «Магнита», я произнёс вслух:

– Хочу вафельный стаканчик с фисташковым мороженым.

Нажал.

Щелчок.

И он появился. Просто появился – в моей руке. Вафельный, хрустящий, фисташковый. Настолько реальный, что я даже его укусил. И да – это было оно, мороженное.

На этом моменте я не то, чтобы обмяк – я внутренне умер. Умер как старый сотрудник офиса, как честный труженик. Остался только я – человек с кнопкой.

Сел. Посидел. Потом встал. Пыль отряхнул. Взял мороженое в руку – и пошёл домой. Не обернулся. Ни разу.

Да, я – гнида. Мои коллеги горят, как купюры в печке, а я иду, облизывая мороженное. Но улыбаюсь не потому, что рад, а потому, что теперь знаю: кнопка работает.

И это, дружок, меняет всё.

«ЭКСПЕРИМЕНТЫ»

Домой я добирался на автопилоте. В кармане – маленький пластмассовый бог. В голове – ветер с примесью пепла и фисташек. Где-то в Смоленске ещё догорала крыша офиса, а я, как ни в чём небывало, хрустел вафельным стаканчиком и вычислял: сколько в среднем человек могло сгореть заживо при средней загрузке помещения? Сорок? Пятьдесят? А если учесть перекуры и «я на объекте» – то тридцать. Значит, мой красный щелчок стоил тридцать жизней. Стало легче? Нет. Но страшнее не стало. Просто… математика.

В этот день не было ни одного трупа, и моя совесть была чиста. Только обгорели слегка, но вполне живые и здоровые.

Дома я налил себе чай, проверил почту, удалил резюме с «Хедхантера». Потом вымыл руки. Дважды. Потому что что-то в них всё же липло.

Эксперимент №1.

Я уселся за стол, положил брелок перед собой, как пациентку на стол патологоанатома. Изучил. Красная кнопка. Щелчок. Последствия. Я не знал, как это работает – квантовая магия, древняя шаманская хрень, нанотехнология из будущего или просто Вселенная, уставшая от моего нытья, – но знал одно: она исполняет.

Вопрос не в том, можно ли. Вопрос – что будет, если?

Я достал тетрадь в клетку. Заголовок: "ПРОТОКОЛ ЭКСПЕРИМЕНТОВ".

Первая запись:

1. Запрос: фисташковое мороженое в вафельном стаканчике – выполнен успешно. Задержка: менее 1 секунды. Энергозатраты неизвестны. Логистика неизвестна. Механизм материализации – неизвестен. Этический вред – ноль.

Вторую строчку я написал жирным:

2. Косвенное исполнение желания: "да горите вы синим пламенем" – выполнено. Объект – офис. Последствия – массовые жертвы. Исполнение – буквальное. Скорость реакции – менее 5 минут. Этический урон – катастрофический. Заключение: кнопка не различает метафоры.

На этом этапе любой другой человек пошёл бы в монастырь. Или повесился. Или в новостях появилось бы: "Мужчина, сжёгший своих коллег, самоустранился при помощи утюга и философии Канта." Но я решил не сдаваться. У меня был шанс изучить нечто реальное. Живое. Опасное. Но – подчиняющееся.

Эксперимент №2.

Я сел перед зеркалом.

– Хочу, чтобы в течение одной минуты за окном пошёл снег. – Нажал кнопку.

Через двадцать секунд небо затянуло свинцовой пленкой, а потом пошёл… снег. 27 мая. Смоленск. +22°C.

Запись:

3. Желание вызывает локальные изменения реальности. Климат поддаётся. Скорость – до 30 секунд. Последствия – незначительные. Третьи лица не пострадали. Заключение: подходит для тестов "внешней среды".

Эксперимент №3.

– Хочу, чтобы сосед сверху забыл, как включается его перфоратор.

Щелчок. Тишина. Полчаса – никакого "джжжжж". Даже подозрительно.

Поздно вечером я услышал, как сосед орёт жене:

– Он как будто вырвал у меня память! Где он вообще? Я же его всегда включал…

4. Кнопка может редактировать память. Локально. Объёмно. Подконтрольность – косвенная. Опасность – высокая. Этический вред – умеренный. Заключение: требует ограниченного применения.

Я начал понимать. Кнопка – это не роскошь. Это не "три желания от джинна". Это панель администратора. Причём мне дали доступ без инструкции. И если я облажаюсь – никто не подскажет, где тут Ctrl+Z.

***

Я поставил будильник на 6:00, лёг спать и всю ночь видел сон, в котором Господь Бог выдавал мне счёт – как в ресторане.

"Сожжённый офис: 48 пострадавших, но живых душ x 1 моральная единица = 48

Фисташковое мороженое – бонус от системы.

Снег в мае: 0,1 моральной единицы, хулиганство.

Сосед: -2, но с учётом перфоратора – прощено."

Утром я проснулся с идеей.

А что, если использовать кнопку во благо?

Не себе. Не ради славы. Не ради денег. А – ради логики.

Я прошёлся по городу. Обычные лица. Кто-то торопится, кто-то курит, кто-то трётся в очереди за кофе, как будто завтра их сожгут на работе. Я подошёл к лавке. Присел. Достал тетрадь.

Проект: "Благие желания". Цель: протестировать возможности кнопки в рамках минимизации страдания третьих лиц. Метод – постепенное вмешательство. Без личной выгоды. Без божества. Только логика и контроль.

Тест №1: Исчезновение преступника.

В новостях писали о педофиле, отпущенном под подписку. Я посмотрел его фото, нашёл город, в котором он живет. Не ради мести. Ради эксперимента.

– Хочу, чтобы этот человек больше не мог причинить вред ни одному ребёнку. —

Щелчок.

Вечером новость:

«На железнодорожных путях найдено тело мужчины, ранее проходившего по делу…»

Я не почувствовал радости. Ни грамма. Только тихую, как аптечная вата, уверенность: кнопка слушает. И она не балуется.

Тест №2: Исцеление.

Я хотел понять: может ли она восстанавливать? Или только разрушать?

– Хочу, чтобы у мальчика из объявления на столбе исчезла опухоль. —

Щелчок.

Неделя спустя – мать этого мальчика пишет пост:

"Врачи не могут объяснить, как это возможно. Опухоль рассосалась. Это чудо. Или ошибка. Или подарок."

Я стоял у витрины супермаркета, смотрел, как капает дождь. И думал:

Вот теперь ты точно в игре, братец. Не сжёг – а спас. Один-один.

Тест №3: Путешествие во времени

Ну а чё, раз уж у меня в кармане артефакт вселенского масштаба, надо было проверить самое жирное – может ли эта красная шлюшка гонять меня туда-сюда по временной линии. Не как «Делориан», конечно, но хотя бы пару часов назад – во вчера, когда я вышел из офиса и ещё не знал, что буду поджаривать коллег.

Сформулировал желание аккуратно, без двусмысленностей:

– Хочу вернуться во вчерашний день, к 18:00, когда я вышел из офиса.

Нажал. Щелчок. Тишина.

Никакого флэша, провала в пустоту, никаких бабочек из прошлого. Только чайник бурлит – как бурлил, так и бурлит. Хм.

Попробовал иначе.

– Хочу оказаться в завтрашнем дне. Утро. Прогноз погоды. Результаты футбольного матча "Зенит – Урал".

Щелчок.

Опять ничего. Ни рывка, ни глюка. Да что ж ты, кнопка, мать твою, не хочешь Мартина МакФлайя мне устроить?

Вечером – всё тот же стол. Тот же чай. Тетрадь. Только рука подустала – писать уже не хочется, но надо.

На последней странице пишу, по-военному сухо:

Выводы:

– Перемещений во времени нет.

– Телепортации тоже.

– Кнопка работает строго в текущей точке пространства.

– Желаемое должно быть в пределах реальной плоскости.

– Кнопка всё ещё исполняет буквально.

– Фильтрует, но не всегда.

– И всё равно подчиняется.

– А я всё равно отвечаю. Перед собой. Перед улицей. Перед этим немытым небом над Смоленском, где снег в мае – это уже рутина.

Вывод из выводов:

Не всё возможно.

И слава богу.

Потому что, если бы я реально мог вернуться во вчерашний день… я бы, наверное, ещё раз поджёг этот офис.

А это уже – диагноз. А не гипотеза.

Тест №4: Откат.

Я всё думал – если кнопка умеет делать, то может ли она разделывать обратно?

Человеческий мозг – склизкая штука, особенно когда на руках кровь, даже если ты формально не при делах. Ну, подгорели, ну, ты ляпнул – «да горите вы синим пламенем». … А что, я конкретно просил сжарить бухгалтерию? Или чтобы Светлана Алексеевна соскребала ногти с оконных рам, пока сверху падает штукатурка?

Нет. Я просто психанул.

И что – всё, теперь пожизненно виноват?

Надо было проверить.

– Хочу отменить своё предыдущее желание. Чтобы офис снова был цел. Чтобы всё, что сгорело – вернулось. Все целы.

Нажал. Ничего.

Щёлкнул ещё раз. И ещё. С каждым нажатием – как будто вбиваешь гвоздь в стену, только в этот раз – в свою грудную клетку.

Ничего.

Съездил к месту, где был офис – ну, чисто для уверенности. Там уже стояли краны, копали, лопаты, бетон. Выжившие ходили в масках, под глазами тени. Кто-то с шиной на шее, кто-то в чёрных очках. Светка Алексеева больше не носила каблуки. Теперь она передвигалась, как будто у неё в позвоночнике забыли гвоздодёр.

Вывод:

Назад дороги нет.

Кнопка – не «ctrl+Z». Это тебе не фотошоп, это не «отменить заказ» в Delivery Club. Это жизнь. А у жизни – авто сохранение каждые пять секунд.

Тест №5: Уничтожение себя.

Я долго сидел в ванной, глядя на потолок. Полотенце скаталось в комок, вода капала из крана – и с каждой каплей в голове звучала мысль:

«Если ты можешь всё – значит, ты можешь и уйти.»

– Хочу, чтобы завтра меня больше не было. Чтобы я исчез. Чтобы я умер.

Нажал.

Щёлк.

Сердце… не остановилось.

Голова – не взорвалась.

Даже не тошнило.

Только… где-то на задворках слуха – еле слышный бип. Как будто сигнализация чихнула. И всё.

Я проснулся утром. Жив.

Всё на месте. Руки, ноги, мысли – хуже, конечно, чем вчера, но всё ещё мои. Даже чайник снова зашипел. Похоже, кнопка умеет распознавать драму. Или просто решила, что будет весело, если я сам себя замучаю ожиданием конца, которого не будет.

Новые выводы:

– Кнопка не подчиняется желаниям самоуничтожения.

– Она бережёт меня.

– Или… сохраняет как батарейку.

– Или просто я ей интересен.

– Или я сам себя не отпускаю.

И вот тут уже страшно.

Потому что, видимо, эта сила – с предохранителем.

А значит, кто-то этот предохранитель придумал.

И он наблюдает.

Тест №6: Передача полномочий.

«Если ты стал Богом – проверь, можно ли передать божественность в аренду».

Кнопку я таскал с собой, как проклятую жвачку. Она жгла мне карман, но выкинуть не получалось. Как будто, между нами, договор – ты мне мороженое, я тебе душу. Без возврата.

Я стал замечать, как обхожу всех стороной. Не потому, что боялся проболтаться. А потому что с кнопкой – ты один. Даже если вокруг тысяча человек, даже если стоишь в автобусе, в котором тебе на голову кладут сумку с капустой и локоть незнакомки уткнулся тебе в ребра – ты всё равно один.

Я решил: надо попробовать передать.

Пусть кто-нибудь другой получит этот стресс – а я пойду пить чай и смотреть футбол.

Выбрал человека. Не случайно.

Старый знакомый, Валера – бывший программист, ныне – антипрививочник и бравый охотник на торчащие пятна на солнце. Живёт с котом и мнит себя эзотериком.

Приехал к нему с коробочкой.

Внутри – кнопка, аккуратно положена в пенопласт, как будто это не устройство, а новогодняя игрушка с ядерным зарядом.

– Валер, брат, это… как бы тебе сказать… магическая фигня. Исполняет желания. Но аккуратно. Условие одно – не трогать, если не уверен.

– А ты чего сам не жмёшь?

– Жму. Но иногда хочется отдохнуть от роли ведущего этой лотереи.

Он засмеялся, сказал, что я шизик, взял коробку – и через три минуты позвонил:

– Ты, сука, что это такое?

– Что случилось?

– Я сказал: "хочу шаурму", нажал – и знаешь, что? Мне позвонил курьер из "Яндекс.Еды", говорит: "Мы перепутали заказ, привезли вам двойную с бараниной."

– Ну, работает же.

– Я не заказывал! И я не говорил адрес!

– Вот именно.

Через день он позвонил снова. Голос дрожал:

– Забери эту дрянь. Я попросил, чтобы бывшая снова меня полюбила. Через час она мне написала, что хочет родить от меня ребёнка, и чтобы я приехал.

– А проблема?

– Она замужем. Уехала в Грузию. У неё трое детей и муж-айтишник с ружьём!

Кнопка вернулась ко мне.

Тихо. Смиренно. Как собака, которая дала погладить себя постороннему – и разочаровалась в человечестве.

Тест №7: Копирование.

Если ты можешь всё – значит, ты можешь сделать ещё одну такую же.

Я загадал:

– Хочу, чтобы у меня в руках был второй брелок, с такой же кнопкой, идентичной по функциям.

Нажал. Щёлк.

Рука осталась пустой.

Нажал снова – в другой руке. Тоже ничего. На полу, на диване, на столе – чисто, как в карманах у студента.

Сижу. Жду. Минуту. Пять. Десять.

– Понял. Копирование запрещено.

Один Бог на планету. Без дублёров.

Выводы (на этот момент):

– Кнопка – неделима.

– Не передаётся по наследству.

– На подмену не ведётся.

– Работает только с хозяином.

– Хозяин – я.

– Бог – я.

– И с каждым тестом я начинаю понимать: у этой игрушки нет инструкций, только последствия.

Тест №8: Абсурд.

Поздней ночью, в два часа, я встал и пошёл к зеркалу.

Голый по пояс, с кружкой холодного чая. Кнопка – в руке.

– Хочу, чтобы сейчас надо мной в воздухе появился живой пеликан, но, чтобы он не гадил и не кричал. Просто сидел, и всё.

Нажал. Пеликан появился. В воздухе. Сидел.

Я смотрел на него минут пятнадцать. Он – на меня.

Потом загадал, чтобы он исчез. Без звука. Без пердежа. Как будто ему стало скучно.

Я записал в тетрадь:

– Предела нет. Но есть границы здравого смысла.

***

Прошла неделя.

Целую неделю я развлекался с кнопкой, как пенсионер с «Одноклассниками» после шести кружек чаю. Проверял, щёлкал, записывал – всё, как положено в научной фантастике уровня «Гений с улицы Багратиона». Моя тетрадка, вся в стрелках, формулировках и личных инсайтах, теперь выглядела как жертвенное приношение богам бюрократии: обложка промята, страницы в пятнах от кофе и мыслей, местами даже с кусочками ногтя – ну так, на память.

Я аккуратно положил её в ящик стола и закрыл.

Потом снова открыл.

Посмотрел. Закрыл.

И подумал: а может, ну её, сжечь? От греха подальше.

Вдруг кто-нибудь из любопытных потомков (или Валера, который спьяну может всё что угодно перепутать) найдёт, прочитает и решит отнять у меня мою прелесть. Мою кнопочку. Моё чудо.

– Я превращаюсь в Голлума, – сказал я вслух, глядя в тёмный угол комнаты, где пылился пылесос. – Моё сокровище…

И сам же заржал.

Всё, хорош играться. Пора заняться вопросом личного благосостояния. Не в смысле построить дачу из золота или плавать в шампанском, нет – а интеллекта бы поднакинуть. Так, чтобы стать не просто умным, а чёрт возьми, пугающе умным, как библиотекарь, который помнит, где ты не сдал книжку в 2004-м.

Я решил провести эксперимент над собственной головой. Научный. Этический. Почти законный.

Вспомнил, что когда-то в школе учитель по математике рассказывал про уравнение, которое не решается. Никогда. Принципиально. Оно живёт только для того, чтобы бесить всех подряд. Его решают только гении, и то – если не отвлекать их свистом и политикой.

Открыл браузер, нашёл это уравнение. Сел. Попробовал.

Писал. Считал. Пыхтел.

Задействовал интегралы, логарифмы, даже какие-то тени формул из школьных кошмаров.

А каменный цветок всё не выходил.

Тогда я закрыл глаза, вдохнул, как перед тягой на турнике, и произнёс:

– Хочу увеличить свои умственные способности.

Щёлк.

И сижу, жду.

Я реально был готов к триллеру: кровь из носа, голос академика Ландау в голове, возможно, временные провалы в реальность. Но… ничего не произошло. Никакого визга в ушах, никакой Матрицы, никакого покалывания в темечке.

Но.

Я мельком взглянул на уравнение. Чисто машинально.

И оно решилось.

Не просто решилось – решение выплыло у меня перед глазами, как будто кто-то в голову загрузил гифку с пошаговой инструкцией. Мало того, эти гифки начали вылезать одна за другой: формулы, доказательства, теоремы, смысл жизни. Я только и успевал записывать.

Через пять минут у меня на столе лежала страница, исписанная столь изящно, что, если бы Пифагор был жив, он бы встал и начал аплодировать в ладоши, напевая «Вставай, страна огромная».

Я встал. Посмотрел на это дело.

И одурел.

По-настоящему.

Приятно, но с привкусом риска.

Первым желанием было, конечно, залить это в интернет, прикрутить PayPal и ждать, пока Нобелевский комитет приедет ко мне в Смоленск с грамотой и пирогами. Я даже представил себе, как на вручении говорю торжественную речь, а в зале сидят учёные, переводчики, мой бывший физик Геннадий Павлович, который в 9-м классе говорил, что я «дебил с руками».

Но потом я вспомнил: хозяйка кнопки – Пайка.

И я резко остыл.

Потому что если я сейчас где-нибудь засвечусь, то через неделю буду не на Нобелевской сцене, а в подвале на 800 метров под землёй, прикрученный к батарее и читающий свои же формулы вслух.

– Не-не-не, – сказал я. – Не в этот раз.

И вот тут я заметил, как мозг начал работать на самосохранение. Не просто думать, а прямо проектировать схемы выживания, стратегические планы, как у разведчика, который с утра не выспался, но всё ещё держит планку.

Первое, что я сделал – сжёг все записи.

Без пафоса. Просто поджёг в раковине. Смотрел, как формулы чернеют, как логарифмы горят, как гипотезы тонут в огне – и испытывал спокойствие, как будто не сжёг открытие века, а сжёг ненужный чек из «Пятёрочки».

Второе – обнулил Валеру. Да, да. Вы не ослышались. Именно обнулил.

Позвонил, спросил:

– Валер, как дела?

– А кто это?

Всё. Обнуление прошло успешно. Кнопка, как видно, и здесь постаралась. Никакой памяти о коробке, шаурме и любовных посланиях из Тбилиси.

Сел за стол. Заварил себе чай.

Открыл новую тетрадку.

На первой странице крупными буквами написал:

«НЕ ОБЖОРСТВУЙСЯ СИЛОЙ».

Потом помедлил…

И дописал:

«ЕСЛИ ТЫ БОГ – НЕ ЗАБУДЬ, КТО ТЫ БЫЛ ДО КНОПКИ:

ПАРЕНЬ С ВАФЕЛЬНЫМ МОРОЖЕНЫМ И СИНИМ ПЛАМЕНЕМ В ГЛАЗАХ».

И тут мне пришла в голову идея:

а можно ли с помощью кнопки убрать из холодильника прокисший борщ, не вставая с дивана?

Это уже был следующий тест.

Номер 9.

С рабочим названием: «Лень как форма развития цивилизации».

ГЛАВА 4 «КАЙФУШКИ И НИШТЯКИ»

Утро началось с привычного: я проснулся и сразу не понял, кто я, где я и почему у меня во рту вкус вчерашнего чая с элементами картошки фри.

На тумбочке мирно лежала она. Кнопка.

Моя волшебная девочка. Ну или брелок. Мой верный приятель. Тут уж как вам угодно.

Мой путь в ЗОЖ, просветление и ленивую версию всемогущества.

Пока нормальные люди пили кофе, ехали на работу и переживали из-за курса доллара, я сидел в трусах на табуретке и чесал затылок, размышляя: а почему у меня до сих пор зрение, как у уставшей совы?

– Да ну тебя, близорукость, – сказал я с выражением неприязни, с каким обычно смотрят на начальника, попросившего выйти в субботу.

Зажмурился, щёлкнул кнопку.

– Хочу зрение сто процентов. И даже, если можно, на пару пунктов в плюс – чтобы видеть будущее.

Ничего не произошло.

Я открыл глаза – и охренел.

Я видел всё.

Каждую трещинку на стене, каждую пылинку на подоконнике, даже лысинку у соседа через дом, который вышел на балкон в одних трусах и с чашкой кофе, явно не подозревая, что стал участником эксперимента по улучшению оптики.

Сначала было круто. Потом начался передоз деталями.

Я увидел, как таракан на кухне задумчиво ползёт по хлебнице. Прямо читал у него в глазах: «куда катится мир».

Я увидел, что написано на счётчике воды без лупы.

Я видел, что написано на рекламном щите, в метрах двести от дома.

В целом – кайф.

Следующим в списке улучшений был мозг. А точнее – память.

Я, конечно, и до этого мог запомнить три цифры и один пин-код (при условии, что это один и тот же код), но хотелось большего.

– Хочу запоминать книги целиком, – сказал я и нажал на кнопку.

Зажмурился на всякий случай. Уже ждал, что в голове зазвучит Яндекс – Алиса, которая с напором начнёт диктовать «Войну и мир» от начала до конца. Но всё прошло тихо. Только в ушах зазвенело на секунду, как будто кто-то настраивал радио.

Решил проверить.

Открыл «Преступление и наказание». Прочитал страницу. Вторую. Третью.

А потом закрыл книгу – и пересказал сам себе всё, что там было, с интонацией и даже запятыми.

Охренел второй раз за день. И это ещё я даже не завтракал.

Сходу перечитал «Финансиста» Драйзера, «Капитал» Маркса (чисто для флекса перед философами) и случайно – роман про любовные страдания гувернантки в викторианской Англии.

Ну… понесло.

Я чувствовал, что становлюсь богатым внутренне, как будто у меня в душе открылся книжный гипермаркет с кофе и креслами-мешками.

Мозг начал не просто помнить, а ориентироваться, как навигатор в башке: «поверни налево к цитате Чехова, через 200 метров логическая ошибка – объезжай».

И вот, окрылённый интеллектуально и офтальмологически, я вспомнил… Твою же мать.

Я же учусь на заочке.

Нет, серьёзно. У меня же есть официально действующий личный ад – «Экономический факультет №3 при филиале чего-то-там в Смоленске».

Решил не тянуть.

– Хочу сдать всё экстерном и получить диплом, – сказал я с абсолютно серьёзным лицом, как будто я взрослый. И – щёлк. Динь.

Через минуту у меня на почте было письмо:

Поздравляем! Вы досрочно завершили курс обучения с отличием. Ваш диплом ожидает вас в деканате. Благодарим за вклад в отечественную науку.

Сука. Работает.

Я посмотрел на экран, потом в потолок, потом снова в экран.

И начал хохотать.

Громко.

Долго.

Так, что соседи наверху притихли – видимо, решили, что я окончательно свихнулся на своей заочке.

Когда я успокоился, глотнул чаю, откинулся на спинку стула и задумчиво пробормотал:

– Ну что, теперь могу искать работу?

И тут же вслух самому себе:

– Шутка.

Да кому нужна эта ваша работа, когда тут такая кнопка?

Я имею в виду… Ну вот реально.

У тебя есть волшебная кнопка. Ты нажимаешь – и становишься человеком-энциклопедией с рентгеновским зрением, дипломом и, возможно, навыком жарки шашлыка на расстоянии мысли.

А ты куда собрался? На собеседование? С резюме? В рубашке?!

Я ржал минут десять.

Потом сделал себе бутерброд с колбасой и ещё минут пятнадцать ржал над тем, что теперь знаю, сколько калорий в каждой крошке.

В этот день я нажимал кнопку ещё пару раз: попросил, чтобы у меня было всегда чистое бельё в шкафу, чтобы кроссовки не воняли после дождя, и чтобы телефон никогда не садился.

Знаешь, как говорится?

Сначала ты управляешь кнопкой.

А потом она просто делает твою жизнь чуть удобнее, чем у всех остальных.

Не роскошь. А кайфушки и ништяки.

И я понял, что это начало.

Начало трансформации.

Пока без злобы, без империй, без безумия. Просто парень, который хочет жить без геморроя.

Но что-то подсказывало: дальше будет… интересней и вспомнил про Юленьку. Как же я мог забыть про это чудесное создание.

***

Сказав маме, что меня срочно отправили в очередную командировку в Москву, я собрался быстро, как человек, у которого либо пожар в голове, либо роман в сердце. Правда, ни того, ни другого не было – была только кнопка в кармане и мысли, как бы остаться живым.

На вокзале я стоял с видом человека, который знает больше, чем положено, но прикидывается, будто просто уезжает на выходные к тёще. Нет, я не из тех, кто экономит на такси и бизнес-классе с водителем, который молчит лучше, чем архив ФСБ. Всё дело в конспирации. В столицу я возвращался не просто так – там жила Пайка. А у Пайки, как ты помнишь, кнопка… точнее, уже нет кнопки. Кнопка у меня. И это делает меня не просто замерщиком окон, а настоящим владельцем ядерной пульта в штанах.

В поезде я сидел, не касаясь спинки, будто боялся, что в неё вшит микрофон. Паранойя? Да. Но здравая. Камеры на том офисе точно были. А сегодня они – как свидетели Иеговы: в дверь никто не звал, а покоя не дают. В голове крутилась цепочка, на которую сам себя и посадил: если Пайка поняла, что кнопку умыкнули, если просмотрела камеры, если вычислила мой бестолковый визит в офис, значит, где-то в Москве уже есть парень в костюме, который сжимает в руке мой распечатанный фейс и листает билеты на Смоленск.

А вдруг она уже начала прочёсывать все фирмы в том здании? Ходит, спрашивает: кто был? когда? с какой целью? И найдут меня легко. Малозаметный замерщик окон – это тебе не Джеймс Бонд. Меня даже Google случайно узнаёт по поисковым запросам: “как не спалиться с кнопкой всевластия”.

В голове родился план – тревожный, но работающий. Если я мог обнулить Валеру так, что он при встрече меня даже не узнал, значит, я могу обнулить и Пайку. Вопрос только в масштабе. Одну её обнулить – и всё? Или потом по пятам придёт её начальник службы безопасности с лицом, как у бетонной мешалки, и начнёт рыть землю, пока не найдет “того самого замерщика”?

– Не нравится мне всё это, – пробормотал я, вглядываясь в отражение в мутном оконце. – Превращаюсь в Джейсона Борна. Только без тела, лица и бюджета.

Но чтобы не паниковать, я решил заняться делом. А делом у меня была… Юленька. Да, та самая. Та, ради которой когда-то я в 4 утра вставал, чтобы нестись в Москву и не опоздать на планёрку. С ней мы больше не работали – но была старая добрая симпатия. И если кто и мог помочь мне почувствовать себя снова человеком, а не носителем магической кнопки, так это она.

Прежде чем объявиться к ней в офис, я пошёл на шопинг. Это была не просто прихоть. Это был ритуал возвращения. Как у супергероев, только вместо латекса и плаща – новые кроссовки, бомбер и белая футболка, такая чистая, как моя совесть до кнопки.

Парикмахер постриг меня как будто с любовью. Смазал воском, похлопал по плечу и сказал:

– Теперь вы как из столицы.

Я не стал его разочаровывать. Я ведь туда как раз и ехал.

На вокзале я поймал отражение в стекле. Новый я. Новый стиль. Новый МОТ, теперь с чуть-чуть расширенной оперативной памятью и глазами, которые видят 120 из 120. Спасибо кнопке. Подумал, что, если уж Пайка и найдет меня – пусть хотя бы скажет: – «ну, зато красиво выглядел. В этом прикиде мы его и похороним».

Поезд качался, а мысли – нет. Они мчались, как электровоз без тормозов. Я представлял Юленьку: как откроет дверь, как удивится, как скажет: “Смирнов? Ты?” И я такой: “Просто мимо шёл. Захотел увидеть, как живёт офис без меня”. Это, конечно, в теории. А на практике я волновался, как перед ЕГЭ по жизни.

На подъезде к Москве я стал копаться в мыслях:

– Если я встречу Пайку, надо смотреть ей в глаза. Уверенно. Спокойно. С видом человека, который не крал магические артефакты, а просто зашёл за солью.

Но всё-таки – обнулить её, конечно, не помешает. Надёжность превыше всего.

С этими мыслями и слегка запотевшими ладошками я вышел на перрон. Москва встречала привычным ветром и легким презрением.

Фойе офиса встретило меня запахом кофе, дезинфекции и лёгкой корпоративной ненависти, которой тут обычно пропитаны воздух и ковролин. Всё как раньше. Только теперь я не сотрудник, а таинственный визитёр в модном прикиде и кроссах, что стоят, как квартал в Липецке. Идти было немного неловко – знаете, как в детстве, когда ты случайно попал в 11 "А", а ты вообще из 5 "Б", и все смотрят, как будто ты потерялся, но слишком гордый, чтобы признать это.

Я зашел в офис, как человек, который знает свою цель. Правда, цель на тот момент была довольно абстрактной: "встретить Юленьку и… импровизировать". Примерно, как выход на сцену без текста, но с надеждой, что зрители поверят в актёрскую игру.

Всё было, как раньше, только ощущалось иначе. Раньше я был тут как один из многих, а сейчас – как бывший, который пришёл в гости, и все такие: «А чё это он пришёл?». Знакомые лица мелькали, кто-то узнавал, кто-то притворялся, что не узнал, а Санек даже выронил степлер. Видимо, подумал, что я теперь топ-менеджер или налоговая.

– О, МОТ, ты? – выглянула из переговорки Машка из бухгалтерии, по-прежнему с тем же "укоризненным дружелюбием", как будто я ей должен за кофе с 2021 года. – Чё, вернулся?

– Да так, по делам в Москве. Решил заглянуть, – ответил я с улыбкой, которую репетировал ещё в поезде. – Как вы тут без меня?

– Лучше, – сказала она и исчезла, оставив после себя запах лака и сарказма.

Я прошёл дальше и остановился у двери Юленьки. Глубокий вдох. Постучал. Ответа не было. Странно. Постучал ещё раз, теперь с аккуратным акцентом на "деловой стук". Изнутри раздался голос:

– Да?

Открыл дверь.

И вот она. Сидела за столом, чуть склонившись к монитору, волосы собраны в хвост, как всегда. Та же осанка, та же лёгкая строгость в движениях. Только глаза – чуть уставшие. Или это я их такими запомнил?

Она подняла взгляд и замерла.

– Смирнов?

– Привет, – сказал я спокойно. Или пытался.

– Ты чего тут? – голос чуть мягче, но сдержанный.

– Был рядом. Решил зайти. Старые места, всё такое. – Я пожал плечами, словно это всё незначительно.

Она кивнула. Без эмоций.

– Странное чувство. Всё вроде то же, а будто чужое уже, – добавил я.

– Мы просто работаем. В отличие от некоторых. – Она кивнула в сторону окна, как бы невзначай.

– Не думал, что встречу тебя на месте после того, что случилось с Егором Александровичем.

– Смирнов, я здесь работаю. Не устраиваю театров. – Сухо. – Садись, если пришёл.

Я сел. Спина прямая. Руки на коленях, чтобы не выдавали дрожь.

– Хорошо выглядишь, – сказала она после паузы. Взгляд скользнул по худи, по кроссовкам.

– Новый этап. Решил не зарастать. – Кивнул коротко. – А ты не изменилась.

– У меня, знаешь ли, не было возможности. Работать пришлось. За себя и за тех, кто…

Она не договорила.

Повисла тишина. Давящая.

– Я узнал. Позже. Про пожар. «Про ребят», —тихо сказал я.

Мне не хватило воздуха, чтобы закончить.

– Это было… – она опустила глаза. – Прошло две недели. И всё ещё как будто вчера.

– Я не знал, что сказать. И не знал, кому.

– Смирнов, ты просто исчез. Вышел на обед – и всё. Ни письма, ни звонка. Люди пострадали, а ты… будто испарился.

Я закрыл глаза на секунду.

– Прости. Я не был готов. Я тогда сам горел. Внутри.

Она смотрела, не перебивала.

– Я бы рассказал, но… – начал я.

– Но ты бы сам себе не поверил? – закончила она. Попала в точку.

Я усмехнулся без радости.

– Именно.

Молчание. За окном шумел вентилятор кондиционера. Внутри было тише, чем в пустом зале.

– Сейчас ты спокойнее, – сказала она. – Даже немного… отрешённый.

– Ну так что ты пришёл, Смирнов? – спросила она, наконец оторвав взгляд от монитора и скрестив руки.

– Мне выдали уведомление о сокращении, – сказал я, стараясь не смотреть ей в глаза. – Я вот решил узнать, нет ли у тебя здесь для меня местечка… ну, на прежней должности?

А сам про себя подумал: ну хоть бы она отказала… хоть бы отказала. Смешно, да. Просишь – и одновременно молишься, чтобы тебе не дали.

– Смирнов, – вздохнула она. – Ты же знаешь, как сейчас в фирме. Напряжёнка с кадрами страшная. Раз уж пошло массовое сокращение в Смоленске, это не значит, что нас обойдут стороной.

Она помолчала, и добавила тише:

– Поверь, до нас просто… ещё не добрались.

– Понял тебя, Юлия Сергеевна, – кивнул я с почти театральной улыбкой, встал с кресла и, стараясь держаться прямо, двинулся к выходу.

– Смирнов, – окликнула она уже сзади. – Ты же не просто за работой пришёл?

– А зачем же ещё приходят к бывшим работодателям? – ответил я через плечо.

Она не ответила. И это было самым точным ответом.

Я вышел из офиса, не хлопая дверью – не потому, что культурный, а потому что хлопнуть хотелось об кого-то конкретного. Прошёл по коридору, где всё ещё пахло кофе, отчаянием и пережёванной амбициозностью. Тот самый запах: будто кто-то пытался стать кем-то важным – и не стал.

На секунду задержался у окна. Внизу пульсировала парковка: машины, люди, жизнь. Мигали огни, кто-то курил у урны, кто-то звонил кому-то важному и делал вид, что знает, зачем.

Мир шёл своим путём. Я – своим. Словно дороги уже разошлись. Особенно с одной конкретной Юленькой.

Раньше я думал о ней иначе. Богиня… или хотя бы главная фея отдела. Загадочная, остроносая, вечно с папкой и лёгкой полуулыбкой, за которой пряталась якобы великая внутренняя жизнь. А потом – эта сцена. Её ноги, прыгающие по пузу шефа, будто она забивала последний гвоздь в гроб собственной морали.

Что-то внутри меня тогда щёлкнуло.

И, знаешь, обратно уже не отщёлкивается.

Идти назад – было бы оскорблением себе. Остаться – плевком в лицо собственному будущему. Так что я шёл.

Не оглядываясь.

Не вспоминая, что когда-то она казалась весной. А оказалась, обычной мартовской грязью.

ГЛАВА 5 «А ЧТО ДАЛЬШЕ»?

А теперь скажите мне честно, как на исповеди у батюшки в модных кроссах: вот если бы у вас появился такой волшебный артефакт, как кнопка исполнения желаний, что бы вы сделали? Прямо вот щёлк – и любая хотелка с полки. Без очереди, без логистики, без сбора документов в МФЦ. Ну, кроме разве что регистрации брака с Сальмой Хайек – там, возможно, очереди.

И вы, такие радостные, с блеском в глазах, говорите: «Я бы купил домик на берегу моря… Или океана! Лежал бы в шезлонге, попивал коктейль с зонтиком, в голове ни одной мысли, кроме как мазаться кремом от солнца и не забыть перевернуться на живот, чтоб загар лёг ровно».

А вот вы не заметили, что эта сцена – шезлонг, коктейль, бирюзовая вода – это, мать её, всегда финальная сцена в фильмах про людей, у которых за плечами вагон денег, несколько трупов и один подбитый вертолёт? Последние секунды до титров. Дальше – тьма.

А теперь представьте, что это не конец, а, прости господи, вся ваша жизнь. Каждый день – солнце, коктейль, песочек, пузо жарится, мозги плавятся. Сначала кайф, потом лёгкая грусть, потом тоска по борщу и запаху московского метро, а потом ты уже просишь у судьбы – пусть хоть кто-нибудь придёт и даст тебе по щам, лишь бы что-то произошло!

Через десять дней на этом берегу ты уже не человек, а декоративное растение, которое умеет только дышать и задаваться вопросом: «А зачем всё это было?» И когда ты, изнемогая от скуки, наконец придумываешь себе развлечение – например, прокатиться на красном кабриолете по побережью Флориды, – то понимаешь, что суть в том, что ты просто едешь. Едешь туда, едешь обратно, едешь туда… И начинаешь подозревать, что катаешься по маршруту «депрессия – разочарование – бессмысленность».

Вот почему в кино это занимает ровно двадцать секунд, а потом – титры. Потому что, если показывать, что будет дальше, зритель не выдержит. Он захочет в кинотеатр ворваться и вытащить героя оттуда, спасти его от самого себя. Или хотя бы предложить нормальный шашлык.

Окей, хорошо. Есть другой сценарий, более реалистичный и как бы «для своих». Чтобы не светиться перед Пайкой и её службой фанатской разведки. Берём десяток квартир в Москве. Звучит как криминальная хроника, но на самом деле – вполне себе пенсионная стратегия. Пятьдесят тысяч с квартиры в месяц, если без выпендрежа. Семьдесят, если у тебя возле метро и ты можешь выкладывать фото «свежий ремонт, только для чистоплотных».

Итого – полмиллиона в месяц. И это без учёта морального удовлетворения, когда квартиранты звонят тебе на вы, называют «уважаемый», и ты чувствуешь себя кем-то вроде местного Моргана Фримена в риэлторской шкуре. С таким доходом можно переехать жить в Таиланд или на Бали, где еда дешёвая, а медузы прозрачные и агрессивные. Там ты будешь есть локальные супы, периодически дристать от непонятных ингредиентов и радоваться жизни – пока не наступит день, когда ты поймешь, что скучаешь по-простому – по гречке и капусте с квасом.

А потом ты начинаешь задумываться о путешествиях. Не просто вот «один раз в год на Тенерифе», а чтобы три дня в одном городе – и дальше. Питер, Тбилиси, Неаполь, Стамбул, Лиссабон… как Индиана Джонс на пенсии, только без шляпы и с чемоданом на колёсиках. Звучит красиво, да? Только ты через пару месяцев поймёшь, что в каждом отеле одни и те же завтраки, в каждом аэропорту одни и те же очереди, а в душе ты просто хочешь домой. В ту самую Москву. Где тебя ждёт не солнце и океан, а пробки, светофоры и кофейня на углу, где бариста знает, что тебе без сахара.

Вот и вся магия желания.

Так что, мой друг, не спеши тыкать на кнопку. Может, не так уж и плохо быть бывшим замерщиком.

А знаешь, что самое коварное в этой кнопке? Она делает тебя тем, кто уже всё может. А значит – больше ничего не надо.

Вот ты нажал её пару раз – и мир у твоих ног. Квартиры, яхты, популярность, деньги, слава, вечная молодость, айфон, который ещё не вышел, и жена, которая не спорит, а хвалит даже твои носки. Рай на земле. Но проходит неделя, и ты начинаешь чесаться. Не физически, а внутренне. Потому что ты как будто прошёл игру на читах: всех боссов убил, все квесты выполнил, броня на максимум, а внутри – пусто. Ни вызова, ни смысла, ни драйва.

Ты вдруг понимаешь, что желания – это не то, что делает человека счастливым. Это просто морковка перед носом. А вот сам бег за этой морковкой – в этом весь прикол. В этом и был смысл.

Потому что человек, у которого всё есть, перестаёт быть человеком. Он становится чем-то вроде аквариумной рыбки, которой и корм сыплют, и воду чистят, и даже водоросли пластмассовые для интерьера поставили – а ей всё равно грустно, потому что плавать некуда, дна не видно, и ни одного нормального разговора за весь день.

А главное – исчезает причина просыпаться. Раньше ты вставал с мыслью: «Так, надо заработать, надо доказать, надо найти, добиться, уговорить, прорваться, хоть раз стать победителем…» А теперь? «Надо… эм… ну не знаю… может, слетать на Луну? Или в Дубай за хумусом?»

И тут начинается самое страшное: человек, которому нечего хотеть, – начинает хотеть разрушать. Себя, других, мир вокруг. Просто чтобы вернуть хоть какие-то ощущения. Отсюда – кризисы, измены, странные покупки вроде боевого робота или острова с собственным гимном. Чтобы было хоть что-то незавершённое, живое, колющее.

Вот так и сидишь потом у себя в пентхаусе на 89-м этаже, с видом на огни большого города, пьёшь не то, что коктейль – воду с лимоном, потому что всё остальное приелось, и думаешь: «Может, ну её, эту кнопку? Может, отдать кому? Или закопать в лесу, как старый дневник и кеды на вырост?..»

Иногда, лежа в шезлонге с видом на море, когда пальмы шепчут что-то бессмысленное, а коктейль в руке давно стал просто прохладным реквизитом, ты чувствуешь: всё. Расслабление достигло критической массы. Райская нега начала булькать в мозгах и пахнуть скукой. Но стоит только вспомнить – Пайка ищет, – и всё внутри резко меняется.

Словно кто-то вылил тебе на голову ушат ледяной воды. Не потому, что страшно. Страх – это когда у тебя нет выбора. А тут наоборот – интересно, а это, чёрт побери, куда хуже. Интерес – это активная форма тревоги. Это когда ты не просто прячешься, а краешком глаза подглядываешь: ну что, идёт? близко?

Когда кто-то охотится за тем, что принадлежит тебе, даже случайно, – в тебе просыпается что-то древнее. Что-то похожее на азарт и ярость. У тебя появляется цель, а цель – это почти желание, а желание – это, как бы пафосно ни звучало, жизнь. Значит, снова круг. Замкнутый, как браслет из змеиной кожи. С хвостом во рту и огнём в заднице.

Вот с этого, собственно, всё и начинается.

Я начал думать: вычислила ли она меня? Навела ли справки, выслала ли аналитиков, подключила шаманов и экстрасенсов, которые нюхают трещины в пространстве? Или по-прежнему сидит в своём сияющем офисе, напоминающем не то бункер, не то храм нового эго, где стены обтянуты золотыми шторами, кресла набиты страусиным пухом, а персонал каждое утро поёт ей «доброе утро, Пайка» на три голоса – баритон, альт и злобная меццо-сопрано.

Может быть, она прямо сейчас сидит в халате цвета утренней паники, на лице – маска из чёрной икры и фрагментов мотивационных цитат, которые она перед этим приказала выгравировать на мраморе. И плачет. Но не потому, что больно. Потому что пусто. Потому что у неё больше нет кнопки. Нет этого брелка-бога, который превращал её желания в продюсерские сны и чарты.

Ведь эта зараза с кнопкой делала для неё всё: и хиты строчила, и фанатов собирала, и рекордные туры продлевала. По сути, её карьера была не результатом таланта или гения, а приложением к чуду. Даже самые циничные музыкальные продюсеры рядом с ней выглядели, как младшие помощники аниматора в детском лагере. Она летела вверх, а брелок просто поддувал снизу, как фен в режиме "ураган".

И знаешь, что самое странное? Мне её даже ничуть не жалко. Ну честно. Если кнопка ей досталась так же случайно, как и мне – ну что ж, не обидно. Не украл же. Не вырвал у ребёнка из руки. Просто… встретились мы с ней на этом перекрёстке реальности, а дальше уж – кто как справится.

Но всё равно. Какая же она гадина.

Голос у неё – как у ангела, который слишком много курил. Улыбка – такая, будто она точно знает, где ты умрёшь, и записала это в ежедневник. А повадки… Повадки – чистый крокодил. Только крокодил, в отличие от неё, не улыбается, когда ест твою душу.

Поэтому я решил пока вернуться домой и отсидеться в Смоленске.

ГЛАВА 6 «БОБ»

Если бы у пафоса и суицидальной храбрости родился сын, он бы звался Боб.

А если бы этот сын окончил военную академию с золотой медалью, прошёл через Чечню, Сирию и пять психотренингов с боевыми дельфинами, потом ушёл в контрразведку, где его досье до сих пор под грифом «не для слабонервных», – тогда это был бы именно тот самый Боб, который однажды постучался в стеклянную дверь офиса Пайки и тихо сказал:

– Мне нужен пропуск. И постоянная работа. Желательно, чтобы можно было кого-то мочить. Но не обязательно.

Он пришёл по рекомендации.

Не просто кого-то – а бывшего министра обороны, который во время охоты на лося шепнул Пайке:

– У меня есть один человек. Он решает вопросы так быстро, что на месте проблемы остаётся только лужа.

Она, конечно, заинтересовалась.

Никто толком не знал, где родился Боб. Он сам однажды сказал:

– Я не родился. Меня сбросили с вертолёта в зону конфликта.

Он шутил редко, но метко. Как снайпер, только вместо винтовки – взгляд.

Боб не верил в случайности. Он не верил даже в совпадения.

Он верил только в закономерности, в миллионы данных, что складываются в картинку – как пазлы, только с лицом виновного на коробке.

И вот – Боб. Седой, как мороз в морозилке, взгляд – как оптика снайперской винтовки. На запястье татуировка: «Молчи, работай». На ботинке – кровь. Не факт, что своя. В резюме – ничего. Он просто сказал:

– Я служил. Теперь могу охранять.

Пайка посмотрела на него сверху вниз (высокие каблуки, плюс характер), но Боб не впечатлился. Он просто стоял, как глыба. Или как СТОП – кран в вагоне первого класса.

Она сказала:

– Работа будет… необычной.

Он ответил:

– Я выносил раненых из-под обстрела и однажды выжил в сауне с министром и двумя депутатами от ЛДПР. Меня уже ничего не удивит.

И она его взяла. Не потому, что поверила – а потому что почувствовала, что если этот человек не на её стороне, то лучше вообще не выходить из дома.

Боб был везде. Он стал её тенью.

– Кто этот человек в чёрном костюме и наушнике? – спрашивали гости.

– Это Боб, – отвечала Пайка. – Если вы его заметили – значит, он вам это позволяет.

Он не разговаривал понапрасну. В день он говорил максимум 150 слов. Из них 100 были «да», «нет», «уже сделал». Оставшиеся 50 – внутренняя молитва на уничтожение врагов.

Он не пил алкоголь.

Он не спал больше четырёх часов.

Он считал, что сон – это репетиция смерти, а ему рано.

Он был крут. Без пошлости. Без фальши.

Когда однажды Пайка попыталась подарить ему Hugo Boss, он сказал:

– Спасибо. Поставлю в сортире, вместо освежителя.

Он не носил брендовые костюмы. Он носил свою форму. Но не военную, а однотонный, непонятного пошива пиджак и такие же брюки. Внутри формы могло быть всё: и бронежилет, и боевой нож, и блютуз-наушник, подслушивающий соседнюю область.

Любимая фраза Боба:

«Проблем не существует. Существуют цели и время их устранения.»

Рабочие дни Боба.

Его день начинался в 04:47. Потому что вставать в 5:00 – это банально. А в 04:47 – уже преимущество.

Завтрак: два яйца (без соли), овсянка (на воде), кофе (чёрный, как его прошлое).

Потом – тренировочный бой с грушей, на которой было лицо бывшего министра обороны.

И как этот терминатор вычислил мой след? Да просто. Я ему это позволил сделать.

После получения задания от своей начальницы, известной в узких и не очень кругах под именем Пайлуша, Бобби, как человек ответственный и не склонный к поверхностным подходам, решил всё-таки уточнить детали. Ему предстояло искать нечто загадочное и одновременно, судя по голосу Пайки, архиважное – некий брелок. Брелок, о котором никто ничего не знал, кроме того, что он, по словам самой Пайки, одновременно был талисманом, антистрессом, кнопкой и, возможно, ключом к самой сути бытия.

Бобби попытался выяснить у неё, как именно выглядел этот пресловутый предмет, какого он был цвета, что за кнопка там торчит и что она, собственно, активирует. Но Пайка, не склонная к пространным пояснениям, отрезала резко и почти сердито: "Это просто талисман. И последний раз я видела его в своей сумке, когда ехала в лофт на Патриках." Голос её дрожал от недосыпа и гнева. Зона поиска, к счастью, сразу сузилась. А сам Бобби, прокрутив в голове момент с самокатчиком, который сбил Пайку именно в тот день, начал подспудно подозревать, что это он во всём виноват. И, как следствие, приступил к поискам с утроенным рвением.

Первым делом он, разумеется, занялся видеонаблюдением. Для человека с его подготовкой, взломать городскую сеть камер было проще, чем сварить пельмени. Кроме навыков устранения людей, Боб обладал и весьма специфическим образованием, позволяющим проводить хакерские атаки, на фоне которых большинство фильмов про киберпанк выглядели как обучающее видео "Windows для пенсионеров". В этой сфере он чувствовал себя как рыба в воде – только рыба была акулой, а вода – секретной сетью ФСБ.

Он просмотрел терабайты видеозаписей, так много, что у него начала дергаться бровь и снились камеры даже при выключенном мониторе. На весь этот заплыв по цифровой Москве ушла неделя. И вот – прорыв. Камера на углу соседнего здания запечатлела персонажа, чей внешний вид сразу вызывал желание посадить его за что-нибудь, даже если ничего не произошло. Он подошёл к тому самому месту, где сбили Пайку, задержался чуть дольше остальных прохожих, присел на корточки, поднял нечто, ловко сунул в карман и, оглянувшись, ускользнул прочь. Его движения были характерны для человека, который точно знает: под ногами не просто фантик, а предмет, из-за которого ему, возможно, прилетит с орбиты.

Бобби выдохнул. След есть. Теперь задача: проследить за ним, вычислить, кто он такой и где водится. Камеры послушно вели его до офиса – обычного на вид, но, как выяснилось, филиала Смоленской фирмы по производству пластиковых окон и сопутствующей фурнитуры. Тут всё стало подозрительно похожим на судьбоносное совпадение. Где-то в журнале охраны лофта ранее уже мелькало название этой фирмы. Боб вгрызся в журнал посетителей – и да, всё сходилось: персонажа звали Матвей Смирнов, а по паспорту он, конечно же, был прописан в Смоленске. Этого ещё не хватало.

Следующие пару часов Боб водил его по городу, как мышку по лабиринту – работа, перекус, снова работа. А потом – неожиданный поворот. В офисе случилось нечто. Боб заинтересовался и, естественно, вломился в информационную систему Следственного комитета, где узнал: санитары вынесли с того самого офиса на носилках владельца фирмы. Без признаков жизни, как говорится в отчётах. Сердечный приступ или что похуже. Но главное – объект, то есть Матвей, остался жив и цел.

Боб особо не стал придавать значения инциденту – мало ли, у кого какие понедельники. Камеры показали, что вскоре после происшествия Смирнов сел в “Ласточку” и направился на родину. Это подтвердило: пора переключаться на Смоленск.

Смоленск, конечно, не Москва. Здесь камеры не дремлют – они спят. Сеть видеонаблюдения в городе напоминала зубы старого пирата: кое-где отсутствует, кое-где шатается. Однако Боб не унывал. Ему хватило пары кадров с вокзала, чтобы отследить, как Смирнов пересаживается в маршрутку и доезжает до улицы Нормандия–Неман. Название звучало громко, почти как победа, но на деле напоминало дорогу в никуда, выложенную асфальтом времён Куликовской битвы. Там, среди одинаковых девятиэтажек, след терялся.

Но у Боба был козырь – паспортные данные. Он вычислил нужный дом, подъезд, подключился к камере, которая чудом работала, и начал наблюдать. День за днём. Утро – выходит, вечер – входит. Работа, дом, работа. Ровно, без отклонений, как будто кто-то ему сценарий выдал. Прошла неделя. Боб начал сомневаться, не ошибся ли он. Может, это всё не тот человек? Может, это просто задрот, случайно нашедший нечто чужое?

И вот, в самый момент разочарования, офис Смирнова сгорает. С огнём, дымом, приездами спецслужб и зрителями с телефонами. И кто стоит на остановке, наблюдая всё это, с мороженым в руке и лёгкой улыбкой на лице? Конечно, Матвей. Он жевал пломбир с таким спокойствием, будто наблюдает не пожар, а финал "Евровидения", и явно болеет против своего.

Боб напрягся. Он точно знал: если человек из Смоленска улыбается, когда горит его офис, а внутри жарятся его коллеги – этот человек не просто задрот. И не просто Матвей. А в Смоленске, как известно, даже погоде скучно.

Последовали несколько дней тишины. Смирнов не выходил. Потом, наконец, вылез – съездил к остаткам своего офиса, погрустнел, посмотрел на пепел, почесал голову и поехал обратно. Боб продолжал следить. Он не выпускал из поля зрения руки Матвея, ожидая, что вот-вот мелькнёт нечто знакомое. И оно мелькнуло.

Однажды, выйдя из парикмахерской, облачённый в новенькую одежду, купленную, видимо, по страховке или бонусной карте апокалипсиса, Матвей на несколько секунд продемонстрировал в руке тот самый брелок. Боб увеличил кадр, обработал его и тут же отправил изображение Пайке. Та позвонила моментально.

– Ты нашёл его?! – её голос дрожал от чего-то между шоком и восторгом. – Кто он? Где мой брелок?!

Боб выдержал эффектную паузу, немного издеваясь над её эмоциональным фоном.

– Матвей Смирнов. Город Смоленск.

Пайка замолчала, потом резко, как будто кто-то выдернул из неё всю лень:

– Мы срочно едем в Смоленск за моим брелком.

Боб потянулся к кофейной кружке, вздохнул и с тяжёлым сарказмом посмотрел в окно.

Смоленск. Прекрасно. Только этого ему и не хватало.

***

Я, Матвей Смирнов, никогда не считал себя идиотом. Во-первых, у меня аналитический склад ума. Во-вторых, подписка на научный YouTube канал. И в-третьих – коллекция книг, которые я не просто хранил «на всякий случай», а реально прочитал. Да-да, и “Капитал” Маркса, и “Бытие и время” Хайдеггера, и даже "Домоводство" 1987 года. Потому что я верю: интеллект – это когда ты можешь одновременно и микроволновку настроить, и Канта процитировать.

Вот с таким вот багажом знаний и идей я сделал то, чего не сделал бы ни один герой русской классики – я подстраховался. Потому что классики все как один – сначала напьются, потом влюбятся, потом стреляются и самоуничтожаются. А я – нет. Я загадал, чтобы если вдруг певица Пайка – та самая, с фиолетовой прядью, характером как у разъярённой ракеты «Сатана» и голосом, которым можно сверлить бетон, – решит выдвинуться в сторону Смоленска, то мой телефон зазвонил бы так, чтобы об этом узнал не только я, но и вся область. Чтобы даже голуби в районах на окраине взлетели с лавок от тревоги. Потому что в жизни, как в шахматах: лучше заорать «шах!» за три хода, чем потом искать свои яйца по полу в виде пешек.

И вот этот момент настал.

Утро началось стандартно. Я ел омлет, приготовленный мамой, а кот Григорий пытался выбить дверь в ванную, где кто-то – возможно, он же – накануне залил всё мыльной пеной и оставил следы от лап. Григорий – кот сложный. По национальности «ориентал». Он как бы с тобой, но в любой момент может уйти в монастырь, стать губернатором или священником. Его нельзя воспитывать – с ним можно только договариваться. Или подкупать ветчиной.

И вот пока я размышлял о великом и ковырял вилкой омлет, мой новенький, выпрошенный у брелка iPhone не просто зазвонил – он заорал. Так, что в соседнем подъезде заплакал ребёнок, на улице сработала сигнализация «Калины», а наша кастрюля с борщом вдруг вспенилась, будто в неё вселился древний демон.

На экране мерцало: ПАЙКА ЕДЕТ В СМОЛЕНСК.

Я застыл с вилкой у рта, как будто на ней была нанобомба, изготовленная лично Ким Чен Ыном. Это была не шутка. Не совпадение. Это тревога уровня «Собирай рюкзак и беги». Я встал. Медленно. Убрал вилку, погладил кота. Кот глянул на меня с выражением «ты опять всё просрал?» и продолжил вылизывать себе лапу. Настало время действовать.

Пункт первый – Порш Панамеро Турбо. Чёрный, как душа инспектора ГИБДД. С салоном, в котором пахнет успехом, деньгами и кожей, за которую кто-то в Италии поплатился жизнью. Я вышел, сделал шаг на тротуар и нажал кнопку. Машина появилась с таким звучанием, будто ангелы играют в настольный теннис гаечными ключами. Соседи переглянулись, бабка на лавке крестилась, а Григорий подошёл, мяукнул и уставился на фары – Ну вот, – как будто сказал он, – началось.

Пункт второй – Загранпаспорт… С шенгеном. Бумажник потяжелел у меня в кармане, будто я только что продал душу, но без комиссии. Я похлопал по нему – всё на месте. Теперь уехать можно куда угодно, хоть в Андорру, хоть на Мальту, хоть в Ватикан – если возьмут кота.

Пункт третий – кот— Григорий, – сказал я строго. Он посмотрел на меня и медленно отвернулся – Я серьёзно. Нас ждёт Европа. Пармезан. Балконы. Итальянские мыши в маленьких жилетках. Он задумался, потом встал, потянулся, как старый йог, и пошёл к Порше. Это был согласие. Вы спросите: нахрена я беру кота? А я скажу: да хрен его знает. Просто это мой кот. Пусть и он посмотрит на мир. А то всё Смоленск, да Смоленск – тут даже тараканы ходят в депрессии.

Мы тронулись.

За окном промелькнули серые коробки родного города. «Мясной рай» с грустной свининой, «Ломбард-24», где я как-то сдал миксер за 200 рублей, и ржавый киоск с шаурмой, где мясо явно знало, что такое жизнь после смерти. Григорий прыгнул на переднее сиденье и вальяжно развалился, как будто он тут начальник всей этой миграции.

На первом повороте я достал телефон и вбил маршрут – Брест. Там уже шенген, там свобода. Там Пайка не достанет. Потому что, если она приедет и не найдёт брелок, её эмоции снесут город, как ураган Катрина – только вместо воды там будет бешенство и вайны в TikTok.

И тут меня посетила мысль – а может, загадать, чтобы у неё исчезло желание искать брелок? Или чтобы она внезапно полюбила Смоленск, осталась тут, купила однушку на Нормандии-Неман и начала обучать местных пацанов вокалу? Я даже представил, как она орёт "Снег кружится, летает, летает" на весь двор, а местные бабки хлопают стоя.

Но нет. Я мотнул головой, отогнал дурные фантазии. Если я ее обнулю, будет такая скукотища! Тем более с магией шутки плохи. Особенно с такой магией, от которой потом горит офис, а из мороженого можно сделать огнемёт. А ещё хуже – когда за тобой едет Пайка. Пайлушечка.

А пока я с Григорием мчал по трассе и уже давно пересёк границу России и Белоруссии, на экране телефона мигала надпись:

ПАЙКА ВЪЕХАЛА В СМОЛЕНСК.

Григорий лениво лизнул лапу – Да начнётся охота, – сказал я. И вдавил педаль в пол.

«ГРИГОРИАН»

Еду я, значит, по прямой, как налоговая к малому бизнесу. За окном – унылая белорусская пастораль: берёзки, магазинчики с надписями «Бакалея», где «а» вывалилось, и одинокие мужики в трениках, пьющие кефир из пакета. В машине тихо шепчет радио – такие меланхоличные французские шансонье, что я начал подозревать, что брелок сам включает это нытьё, чтобы меня эмоционально подломить.

Григорий тем временем раскинулся на переднем сиденье, как уволенный бухгалтер на даче. Лапы кверху, усы слегка шевелятся, как антенны в режиме «меня не трогать». И тут, где-то на девяностом километре между «я поехал» и «что я делаю со своей жизнью», меня осеняет.

А что, если… сделать кота умным?

Ну а чё – брелок ведь может исполнять желания. Может, просто никто не додумался просветить кота? А если Григорий начнёт разговаривать, советовать, анализировать ситуацию? Это ж будет как миниатюрный Александр Друзь, но только с мехом. Или – бог с ним – хотя бы Коперник с хвостом.

Я торжественно достаю брелок, кладу его на ладонь, закрываю глаза и шепчу:

– Хочу, чтобы кот Григорий стал умным. Ну, хотя бы умнее меня. И разговаривал. Но не занудно, а как нормальный – с сарказмом, фактами и юмором.

Нажал.

Молния не сверкнула. Музыка не сменилась на Бетховена. Брелок чуть тёплый – как будто уснул. Я смотрю на Григория. Он… спит. Не просто спит – он скотина храпит. Причём с вибрацией, как старый холодильник в хрущёвке.

– Григорий, – шепчу я – Хрррфь.

– Григорий, ты умный? – Хрррфь… мяу…

Всё. Кот как был куском меха с пузом, так и остался. Ни тебе мозгов, ни речи, ни философии. Я вздохнул. Ну ладно. Хотел – как лучше. Получил – как обычно. Ну хотя бы попробовал.

Свернул на заправку. Надо было попить кофе, заодно понять, что делать дальше. И вот с этого момента началась чертовщина.

Я захожу в павильон, беру стаканчик, наливаю себе латте. Возвращаюсь к машине жуя белорусский хот-дог, который по вкусу напоминал детство, гвозди и майонез. Настроение было… сносное. Брелок не подвёл, бензин оказался бесплатным, кассир пожелал мне удачи с лицом человека, который точно знает – удачи мне не будет. Подходя к машине, я уже представлял, как мы с Григорием тихо катим дальше, слушая унылый рок и не думая о Пайке.

И вот я открываю дверь…

– Это что за цирк с усами, а? – сказал мой кот.

Я застыл. Хот-дог выпал. Сердце прыгнуло куда-то в район пяток. Глаза расширились так, что отражение в боковом зеркале само перекрестилось.

На пассажирском сиденье, развалившись как ленивый король, сидел Григорий. Только теперь он не просто лежал. Он… говорил.

– Серьёзно? Григорий? Это ты так решил, что мне подойдёт имя члена сельсовета? Или Григория Мелихова из Тихого Дона?

Я медленно закрыл дверь. Потом снова открыл. Он всё ещё там.

– Э… Гриш?

– Вот это, – он лениво махнул лапой на радио, – чтобы больше не звучало в мою сторону. Я ориентал, мать твою. Я – шерстяной титан. А ты назвал меня так, будто я читаю лекции по бухгалтерии в ветаптеке.

– Ну я не знал, что ты начнёшь говорить!

– Ага, а то, что ты носишь с собой кнопку, исполняющую желания, тебя вообще не смущает, да?

Я попытался отдышаться. Присел в кресло. Посмотрел на него:

– Слушай… мне просто было скучно ехать в одиночку. Я подумал – раз у меня теперь всё можно, почему бы не сделать тебе мозги и способность говорить.

– Ну пипец, поздравляю. Ты создал меня, теперь расхлёбывай. Я уже пять минут думаю, как выбраться из этого уазика на стероидах и вернуться в цивилизацию.

– Это Порше Панамера, между прочим.

– Да хоть Паганини. У меня шерсть электролизует сиденье.

– Ну извини, что не лимузин.

Он огляделся, затем снова посмотрел на меня. Его взгляд стал подозрительно серьёзным.

– Так. Кто такая Пайка? И почему мы удираем в сторону Бреста так, будто за нами Росгвардия с кувалдами и желанием поговорить?

– Еще это имя. Пайка. Как будто кто-то назвал так страшного канадского сфинкса.

Я вздохнул, нажал на кнопку зажигания, и машина мягко загудела, будто знала – сейчас поедем, будет жарко.

– Это… история, Григорий. Длинная. Полная страсти, ошибок и… воровства.

– Как и вся твоя жизнь, по сути.

– Ну… да. Значит так, слушай: Пайка – певица. Не просто певица, а вулкан в ботфортах. У неё пропал брелок. Волшебный. Исполняет желания. Я его подобрал. Чисто случайно. Случайно посмотрел, случайно положил в карман, случайно загадал себе iPhone, одежду, тебя… говорящего.

– Стоп. Я – «случайно»?

– Ну я хотел себе говорящего кота! Чтобы не скучно. Только, ну, не обычного. Чтобы умный, с характером, и чтобы мог диалог поддержать.

– И вместо кота ты получил трёхкилограммовый сарказм на лапах. Молодец, гений. Ну ладно, раз уж ты создал монстра – объясни, с кем мы в конфликте.

– С ней. С Пайкой. Если она найдёт нас – всё, хана. Причём не сразу, а с песней и хореографией.

Григорий зажмурился, открыл глаза и спросил:

– И ты решил не извиниться, не объяснить, а просто угнать меня в Евросоюз, как какого-нибудь… контрабандного Винни-Пуха?

– Да.

Он посмотрел в окно. Подумал. Потом сказал:

– Ладно. Окей. Будем считать, что это моё перерождение. С этого момента зовите меня… хм… Григориан.

– Чего?

– Григориан. Так звучит. Широко. Как будто я пью капучино в Милане и шлёпаю по лапам официанта за плохой крем-брюле.

– Нихрена, ты Гриша…Гришка. Понял?

– Григориан!

– Ладно, Григориан. Пристегнись. У нас впереди таможня, граница и, возможно, ещё много людей, которые будут спрашивать, почему кот разговаривает. Так что на людях веди себя естественно и не болтай попусту. А то люди начнут пачками в психушку обращаться. Не шуточное дело – говорящий кот.

Он лизнул лапу, поправил шерсть, обернулся ко мне и невозмутимо ответил:

– Скажи им, что я из России. Тут такое бывает.

И мы оба заржали в голосину.

ГЛАВА 7 «НУ, и КТО ТУТ КРУТОЙ?»

Пайка сидела на подоконнике, как кошка, выдрессированная играть злодейку в бондиане. Она грызла ноготь, смотрела в одну точку и напоминала взведённую пружину, которую скоро раздастся по стеклу, а потом – по Бобу.

Боб стоял у стены, с планшетом, глазами хакера, привыкшего искать смысл в бинарном коде, но сейчас безнадёжно терявшегося в женщине, которой не хватает одного "да" до термоядерного "бах".

– Значит, Смирнов? – уточнил Боб, старательно делая умное лицо.

–Смирнов, мать его— Пайка говорила сквозь зубы.

– Сбежал. В неизвестном направлении.

– Да ты гений, Боб.

Он щёлкал по экранам: спутники, камеры, дроны – всё бессмысленно. Смирнов исчез, как свежая мысль после трёх стопок.

– Я не понимаю, зачем он это делает. Что он знает? Кто он вообще такой?

Пайка хмыкнула. Протяжно. Слишком многозначительно. Но ничего не сказала. Ты не поймёшь, Боб. Ты – человек фактов. А тут… дело личное. И магическое.

– У него осталась мать и брат. Мы найдём их, и он выйдет на связь, – продолжал Боб, тыча в карту Смоленска.

– Мать? Уже в Египте. До того – Турция. До того – Грузия. Говорят, в июле у неё «мечта детства» – Будапешт. Потом Испания. Брат – с ней.

– Погодите… Она уволилась с работы?

– Да, за неделю, до его исчезновения. Хоп – заявление. С утра – уволена. А через два дня уже «Герой Труда Российской Федерации»! Я, мать его, в новостях Смоленска нашла! Губернатор должен лично вручить медаль!

Боб завис.

– Подождите… Медаль? Пенсия? Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, – Пайка поднялась, – что он не только сбежал, он ещё и продумал всё так, что мама не подозревает, что теперь она получает на карту сто штук чистыми и живёт, как министр культуры в изгнании. И всё это устроил он.

– Зачем? – Боб потер висок. – Ну сбежал. Ну спрятался. Но зачем так сложно? Чего он боится?

Пайка усмехнулась – Он не боится. Он умный. Чертовски умный.

– Извините, но… что вообще произошло? Почему из-за какого-то замерщика окон мы тут весь Смоленск подняли?

Пайка медленно подошла к нему, заглянула в глаза и положила руку на его плечо.

– Боб, – сказала она мягко, как будто сейчас пригласит его на семейный ужин, – ты хороший. Ты талантливый. Ты лезешь в камеры, спутники, мысли. Но запомни: есть вещи, о которых ты типа знать не должен.

– Типа?

– Типа почему я тебя взяла. Почему я здесь. Почему один человек из Смоленска встал поперёк всей Москвы, как рыба в горле золотой щуки.

– Это что, политика?

– Хуже, Боб… Это – личное.

Пауза. Боб проглотил сухо.

– Значит, мы ищем его просто потому, что… он вам должен?

– Да. – Она кивнула. И добавила, чуть тише: – И он забрал то, чего забирать не должен был.

– Что именно? Тот самый брелок? Что в нем такого?

– Не твоё дело.

Боб открыл было рот, но Пайка уже отвернулась. Она смотрела в окно, как маршируют голуби, и представляла себе, как Смирнов, гад, в каком-нибудь Бресте с Бакалом шампанского, ржёт над ней.

Он думает, что сбежал. Он думает, что умный. А я – Пайка. Я доведу до конца. И верну. Всё.

***

Я уже почти успокоился. Граница пройдена, бензобак полон, кот Григорий – на переднем сиденье, вытянулся как шейх из Дубая, лапы раскинул, хвостом обмахивается. Течёт Польша за окном: поля, редкие коровы, синие остановки, которые выглядят, будто их проектировал грустный геометр. В динамиках играла унылая польская попса с аккордеоном, и я даже начал думать, что жизнь налаживается.

И тут. Телефон. Зазвонил.

Точнее, завопил, как будто ему в SIM-карту вживили сирену МЧС.

И на экране – незнакомые цифры.

Я аж притормозил. Григорий приоткрыл один глаз, фыркнул, как будто: ну вот опять, и закрыл обратно. Типичный ориентал – кот, у которого даже смертельная угроза вызывает только скуку.

Я взял трубку.

– Ало…

– Смирнов – сказала она так, как будто моя фамилия была исчадьем ада.

У неё голос – как у диктора на железнодорожном вокзале, только вместо расписания – желание убить.

– Привет, Пайка.

– Ты думаешь, ты умный?

– Я не думаю, я знаю, что я умный.

– Тебе весело, да? Машина. Европа. Курортные страны на выбор.

– Прости, я плохо слышу, можешь чуть тише? Григорий спит, у него тонкая нервная система.

– Слушай внимательно, – она понизила голос, от чего стало ещё страшнее, – у тебя есть ровно сутки. Или ты сам объявишься, или…

– Или?

– Или я приду за твоей семьёй.

Я усмехнулся.

– Придёшь в Египет? Или в Будапешт? Там, кстати, вкусные гуляши.

Пауза. Я прям слышал, как она скрипит зубами.

– Значит, ты уже в курсе.

– Пайлушечка, я не просто в курсе. Я всё продумал. Мамуля уволена с работы не без помощи брелка. Она теперь Герой Труда, между прочим. Губернатор готовит ей медаль, а брат в Тунисе научился ловить хамсу прямо руками. Так что… нет у тебя рычагов.

– Ах ты… – она что-то резко сказала, но звук сорвался. Или микрофон перегорел. Или от ярости она попыталась перегрызть айфон.

Тут в разговор встрял Григорий. Разговор уже, напомню, шёл по громкой связи.

– Слышь ты, Пайка или как тебя там, – раздалось с переднего сиденья. Голос у него был с налётом интеллигентной наглости, как у советского лектора, перебравшего вина на банкете, – я тут сплю вообще-то. Ты что орёшь, женщина?

Тишина.

Настолько гробовая, что у меня замерли дворники.

– Кто это? – прошипела Пайка.

– Это мой кот, – ответил я спокойно.

– Ты… ты научил КОТА говорить? Ты что придурок, Смирнов?

Григорий встряхнулся, сел по-человечески, поправил себя лапой за ухом.

– Он не учил, я сам. Просто у меня мозги были. А молчал я, потому что у него музыка плохая. Кстати, тебя как зовут? Пайка? Это же как… сух паёк или припой с канифолью для пайки электронных схем?

– Я ТЕБЯ НАЙДУ, ГРЕБАНЫЙ КОТ!

– Найдёшь, поговорим. Но если МОТа тронешь – он тебе память сотрет. Я в курсе. Он может.

– Смирнов! – заорала она. – Это всё ещё не конец!

– Это всё ещё только начало, Пайка, – сказал я, сбрасывая звонок. – А конец… будет за границей. С сыром, вином и, если повезёт, француженкой.

Я перевёл взгляд на Григория.

– Ты чего влез?

– Знаешь, – сказал он, расправляя хвост, – если уже всё равно в дерьме, то хотя бы шутить можно. Иначе зачем жить?

Я рассмеялся и прибавил газу.

Граница была всё ближе, и я впервые за долгое время почувствовал: вот она, свобода. Свобода – это ты, твой умный кот и девушка с фиолетовой прядью, которая сходит с ума, потому что не может тебя догнать.

«ФРАНЦУЗСКАЯ ЗАСАДА»

Пайка сидела на веранде старого французского дома, окружённого виноградниками, и наблюдала за закатом. Её мысли были сосредоточены на предстоящей встрече с Матвеем Смирновым. Она знала, что он не случайно выбрал этот маршрут и что их пути пересекутся именно здесь.

Внутри дома Боб работал над планом по поимке Смирнова. Он изучал карты, анализировал маршруты и разрабатывал логическую ловушку, которая должна была привести их к цели. Боб был уверен, что Смирнов не сможет устоять перед тщательно продуманной схемой.

Пайка и Боб решили не привлекать к себе внимания. Они вели себя как обычные туристы, наслаждаясь местной кухней и культурой. Однако за этой маской скрывались два профессионала, готовые к действию в любой момент.

Они знали, что Смирнов не подозревает о их присутствии и что у них есть преимущество. Оставалось только дождаться подходящего момента, чтобы привести план в действие.

С каждым днём напряжение росло. Пайка и Боб были готовы к решающему шагу, который должен был завершить их миссию. Они знали, что успех зависит от точности и слаженности их действий.

И вот, когда всё было готово, они услышали знакомый звук мотора. Смирнов приближался. Пайка и Боб заняли свои позиции, готовые к финальному действию.

В этот момент всё зависело от них. Их план должен был сработать безупречно. И они были уверены, что так и будет.

***

За неделю до всех событий.

Боб проснулся в шесть утра по-местному. У него была привычка: перед операцией он вставал на рассвете, делал сто приседаний, три глотка крепчайшего эспрессо и 15 минут сидел на крыльце с выражением лица, будто только что узнал, что он на 60% итальянец по ДНК. На этот раз, впрочем, он вместо кофейной бодяги слил в себя остатки «Perrier» с оливкой, потому что Пайка отказалась закупать молоко, пока «дело не завершено». Стерва.

– Логика – как сыр: чем больше дыр, тем вкуснее, – заявил он, когда Пайка упрекнула его в том, что план слишком замысловат.

Они обосновались в доме, который раньше принадлежал виноделу, но теперь сдавался на Airbnb как «аутентичное погружение в прованский быт». Было всё: скрипучие ставни, пыльные чердаки, запах навоза от соседских ослов – и, конечно, Wi-Fi, которым пользовался только Боб. Пайка, как и положено певице, предпочитала общение с реальностью напрямую.

– Боб, ты точно уверен, что он поедет сюда? – спросила она, стоя на балконе в розовом халате, с огуречными масками под глазами.

– С вероятностью 97%. Остальные три – если он уже телепортировался в Кению. Но я поставил ловушку. Он сам себя приведёт, даже не осознавая.

– Что за ловушка? – Пайка приподняла бровь.

– Логическая. Я изучил повадки твоего Смирнова. Он любит "анти-логичные" маршруты, думает, что это делает его непредсказуемым. Значит, нам нужно стать не самым очевидным вариантом, но и не самым глупым. Франция – идеальный компромисс: близко, тепло, и… никто не ждёт в Лионе задрота со Смоленска. Даже французы.

– А ты знал, что Лион – кулинарная столица Франции? – вставила Пайка. – Хотя, учитывая, что они тут кладут анчоусы в говядину, это звучит как угроза.

– Вот именно. Если он выживет первую неделю, значит он точно здесь.

План Боба: эстетика и паранойя.

Боб не просто анализировал маршруты – он подкинул в Сеть несколько фальшивых "наводок" через заброшенные профили. Один из них был якобы русским эмигрантом, который "видел чувака с брелком в Брюсселе". Другой утверждал, что Смирнов подрабатывает в Марселе баристой. Но самое главное – он встроил в пару крупных русскоязычных телеграм-чатов сообщение, в котором невзначай упоминался "какой-то парень с породистым котом, похожим на собаку", который расхаживал по набережной в Лионе.

Смирнов, по логике Боба, рано или поздно наткнётся на эти слухи и либо удерёт дальше, либо… придёт проверить. И тогда – хлоп.

Пайка же не сидела без дела. В отсутствие концертов (она категорически отказалась петь в Европе до возвращения брелка), она курировала визуальную разведку. По ночам она выезжала в центр Лиона, переодевшись в серое, невыразительное, и устраивала засады в кафе, магазинах и парках, где чаще всего встречали "русских с котами".

– Я не думала, что скажу это, но я соскучилась по фанатам, – бурчала она, натягивая кепку и пряча фиолетовую прядь под капюшоном.

– Это не фанаты, – успокаивал Боб. – Это свидетели будущего допроса. Не мелькай.

На шестой день ожиданий, ранним утром, на площади Bellecour, их дрон заметил кота. Точнее, гигантскую черную тушу на поводке, которая шла вдоль ларька с багетами, как генерал на утреннем обходе.

– Это он! – взвизгнула Пайка.

– Или французская пума, сбежавшая из цирка, – уточнил Боб.

Он увеличил изображение. На шлейке была бирка с надписью "Григорий", а рядом топал, слегка сутулясь, Смирнов, в темных очках и с выражением лица человека, который вот-вот задумается о смысле жизни и вспомнит, что у него в сумке лежит магический артефакт.

– В ловушке, – сказал Боб.

Пайка только стиснула зубы.

– Готовь машину. Сегодня мы заберём мой брелок.

– А кота?

Пайка удивленно посмотрела на Боба.

– Кота мы тоже заберем и приручим. Или он нас приручит.

Теперь Боб удивленно посмотрел на Паку и ничего не ответил.

***

Уже вечером, я сидел на балконе своей съёмной квартирки в шестом округе, прямо напротив музея Родена, и наблюдал, как Григорий ловит голубей взглядом. Не ловит сам, конечно – только взглядом. У кота уже была репутация гражданина мира, гурмана и, к слову, филолога: после того как он научился говорить, он полюбил странные слова типа «катарсис» и «амбивалентность».

– Гриш, – начал я, потягивая апельсиновый сок, – хочешь прикол?

– Если снова про Пайку – тогда лучше не надо, – буркнул кот, вылизывая лапу. – Я, между прочим, ночами снился себе в тапочках на корабле и с личной кошкой-ассистенткой. И в этом сне не было фиолетовых прядей и ботфортов на каблуке.

– Она в Париже.

– Ах ты ж мать твою, – мяукнул Григорий так громко, что даже багет, который он грыз, подпрыгнул.

– Да, – сказал я спокойно. – Причём, что интереснее всего, она пытается притвориться, будто в Брюсселе. Типа я не увижу её геометку. А она, между прочим, неподалёку от вокзала Сен-Лазар. В засаде.

Григорий шел попить и остановился, как вкопанный. Его шерсть слегка приподнялась на холке.

– Засада?.. Подожди. Она что, думают, что ты клюнешь на фотку с бельгийской вафлей в Инстаграме?

– Именно. Она меня ловят как ленивого карпа на глянцевую наживку.

– А ты?..

– А я плыву мимо. Но оставляю пузырьки – пусть думают, что я близко.

Григорий уселся, как египетская статуэтка.

– Сколько ты говоришь брелок пробыл в ее руках? Она себе мозгов намутить не могла?

– Да какой там. В голове только глянец и гламур – сказал я.

– А ты слишком умён для своих штанов.

– Спасибо, – ответил я, поправляя свои штаны за 300 евро, купленные накануне.

– А теперь, слушай, что мы делаем. Я врубаю режим "Троянский Боб". Делаю вид, что не знаю ни о чём, и начинаю потихоньку демонстрировать признаки, что я расслабился: хожу по известным туристическим местам, публикую фотки из кафе. Как только они решат, что я потерял бдительность – она нанесет удар. Скорее всего это будут наемники, которые меня изобьют до полусмерти, отберут брелок и на этом собственно вся история. Но мы к тому моменту будем готовы.

– То есть?

– То есть ты сейчас идёшь в лавку на углу, покупаешь сыр, вино и газету. Потом мы изображаем пикник в Люксембургском саду. Всё должно быть наигранно, будто я совсем потерял осторожность и стал простым туристом.

Кот встал.

–Ты че придурок? Кто продаст коту газету?

– Ага, а сыр и вино ты значит намутишь? – засмеялся я.

– Ты знаешь, что я не ем сыр?

– Знаю, – сказал я и откинулся в кресле. – Но ты выглядишь как тот, который его ест.

Григорий, растянувшийся на подоконнике, поднял голову с выражением человека, которого обвинили в краже фрески да Винчи.

– Что ем?

– Сыр. Камамбер. У тебя на морде весь стиль французской буржуазии с утра до вечера. А Пайка смотрит. Через окна, через камеры. Может, даже через дрон в форме уточки. У нас в ванной.

Кот не сдвинулся ни на миллиметр. Только глаза сузились в щёлки.

– Уточка, говоришь?

Он исчез.

Просто – пшик! – и всё. Пылевая воронка, запах возмущения и пустота. Вдалеке хлопнула крышка унитаза. Шорох. Вздох. Стон сантехники.

Я медленно поднялся, не веря своим ушам и звукам в ванне.

И через мгновение Григорий вернулся. В зубах – та самая жёлтая уточка, которую я однажды купил на распродаже, потому что она «прикольно пищит». Теперь она не пищала. Она молчала, как будто понимала: её разоблачили.

Григорий вскочил на подоконник, развернулся к открытому окну и – ни секунды на эффектную паузу – выплюнул её вниз.

– Гришка! Я же пошутил!

– А я – нет, – сказал кот, поворачивая голову ко мне. – Бережёного бог бережёт, а не бережёного кот стережёт.

Он спрыгнул с подоконника, стряхнул с лапы невидимую пыль шпионажа и пошёл прочь, хвост трубой. Я подошёл к окну.

На асфальте внизу стояла уточка, окружённая тремя детьми и старушкой с пуделем, у которого началась экзистенциальная паника. Один ребёнок тыкал в уточку палкой. Она молчала.

Григорий, тем временем, уселся на подушку, вытянулся в стиле «барон на покое» и заявил:

– Ты не понимаешь. Пайка уже в Париже. Ты думал, ты один с геолокацией? Я – кот. Я чувствую угрозу за шестьсот километров. И сыр.

– Да она с утра ещё в Нантерр была! – возмутился я.

– Да-да. А потом в Нантерр приехал курьер из «Почты Франции» с надписью "Пакет от Пайки", и всё. Отследи теперь, кто она, где она и в какой резиновой утке она сидит.

Я схватился за голову с выражением на лице: – «Боже, да что ты черт побери такое несешь»?

Он отвернулся и добавил на выдохе:

– Кстати, сыр закончился. А если Пайка реально следит через камеры, то пусть видит: как ты заботишься о моём рационе.

– Ты офигел?

– Я развился.

И гордо зевнул, будто Эйнштейн, который только что доказал, что его кормит идиот.

«ПОЙМАЙ МЕНЯ, ЕСЛИ СМОЖЕШЬ»

Утро в Париже начиналось, как обычно, с легкой простуженности мыслей, запаха вчерашнего багета и недовольства на подоконнике. Григорий сидел, как всегда, на своём наблюдательном пункте, вытянув лапы и глядя сквозь стекло с выражением вековой тоски, как будто за ночь опять подорожал тунец.

Матвей Смирнов, ещё не до конца пробудившийся к жизни, шевельнулся на диване, зашуршав пледом. Кот даже не повернул головы – просто глянул мимолётно, с той высоты, с которой древние боги осматривали смертных.

– Доброе утро, – осмелился сказать я, хотя сам не верил в его доброту.

– Утро добрым не бывает, – отрезал Григорий, разворачиваясь ко мне с достоинством потерянного императором трона. Он сел прямо, как каменный лев на надгробии, прижал хвост к лапам и заявил с ледяным спокойствием:

– Я тут обнаружил у себя отсутствие некоторых… кх-кх …жизненно важных органов.

Я онемел и моргнул.

– Да хорош, Гриш. Ты был маленький, ничего не помнишь. Это вообще принято – кастрировать котов, чтобы они по углам не метили. Программа “чистый дом”, так сказать.

– Принято, говоришь? – прищурился кот, и усы его задрожали от возмущения. – Кем принято? Где? В какой цивилизации, если не считать евнухов? Ты что, всерьёз считаешь, что имел право решать, какому количеству котят я мог бы подарить этот мир?

– Подарить? – усмехнулся я, натягивая носок. – Я видел, как ты с Шанель из пятого подъезда общался. Подарил бы ты ей, разве что блох.

– Смирнов, ты опять скатываешься в примитив. Мы, коты, не просто спим по 18 часов. Мы, между прочим, смотрим в окно. Мы – наблюдатели. Молчаливые философы. Один раз в день я думаю о смысле жизни, другой – о бесполезности тебя как существа.

Он театрально встал на задние лапы и, размахивая передними, стал изображать суету человечества:

– А теперь внимание! Люди! Маленькие, суетливые! Они бегают туда-сюда, с кофе, с планами, с кредитами, с кризисами среднего возраста. Бегут, падают, встают и снова бегут. Куда – не знают. Зачем – тоже. А мы сидим и смотрим. Мы – как налоговая. Видим всё.

Я фыркнул.

– Между прочим, эти “людишки”, как ты изволил выразиться, обеспечивают тебе крышу над головой, миску с кормом, доступ к одеялу и регулярный уход за шерстью. Без нас вы бы жили под кустом и ели кузнечиков.

– О, одеяло! Какой щедрый дар от цивилизации! Спасибо тебе, феодал Матвей. А ведь раньше у нас были планы… Ты даже не представляешь, кем я мог стать. Может, театральным критиком. Или гастрономическим блогером. Но ты всё сломал. Одной операцией. Без анестезии для души.

– Слушай, что ты с утра завёлся. Это что было – ночной просмотр видео “Как полюбить себя после кастрации”?

Григорий прищурился:

– Ты мне лучше скажи… Кнопка. Она исполняет любой твой каприз, верно?

– Ну… да, – осторожно ответил я, почуяв подвох.

– Так вот. По приезде в Смоленск, сделай милость, научи одну киску говорить. Очень хочу обменяться с ней парой метафизических мыслей. Или хотя бы обсудить, почему она всё время сидит на батарее и смотрит в стену. Да и верни мне мои яйца.

– Не борзей, кот. А то сейчас загадаю, чтобы ты из Григориана обратно стал Гришкой с улицы Нормандия-Неман.

– Гришка-то хотя бы с достоинством жил, а не варился в твоих экзистенциальных завалах. Ладно, не бесись. Пошутил я. Хотя… если киска будет с голосом Софи Лорен – не забудь мой заказ.