Читать онлайн Не держите небо

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви

© Коваленкова А., 2025

© ООО ТД «Никея», 2025

Предисловие должно быть коротким

«Не держите небо» – говорю я людям. И себе говорю в первую очередь.

Ведь все мы пытаемся «удержать над собой небеса». Мы переживаем о куче событий, над которыми не властны. И теряем в этом всю радость жизни.

А отвечает за жизнь нашу Бог. Это Он держит небо. И крепко держит.

Но мы, даже веря в Бога, всё не доверяем Ему.

Я хочу вернуть себе радость доверия.

И именно доверию посвящены многие истории из этой книжки.

Не держите небо – доверьтесь Богу.

Анастасия Коваленкова

Ходики весенние

Как трудно начинается весна! И тело вымоталось, и душа за зиму устала.

Пришёл пост, а кругом метели февральские.

Идёшь к храму, в лицо ветер, снег… А то и дождь ледяной припустит. Идёшь, весь пав на тот ветер, под углом к земле. А земли не видать – волглый снег, наледь, лужи…

Маятно живётся в такие дни, и сама душа – всё словно против ветра идёт. Тоже наклонилась, зажмурилась душа, бредёт она к весне, к Воскресению Христову.

Но, видно, Бог нас и в такие дни не оставляет.

Казалось бы, где силы, где свет взять?

А вдруг запустит Господь весенние ходики. Есть у Него такие специальные весенние часы – и тикают они, и звонят.

Сейчас я вам всё про них расскажу, вы их тоже знаете, просто не всегда заметны они.

Так вот, просыпаешься весенним хмурым утром, и вдруг «кап-кап, и кап-кап, и кап-кап» за окном, по карнизу, по крышам, по асфальту… Зазвенела талая вода!

Это и есть «тик-так» весенних ходиков! Пошли они, затикали, заотмеряли ход весеннего времени. Затикала весёлая капель.

Она, капель та, – не конец зимы. Она начало жизни весенней, воскресение жизни. Это путь живой земной воды, той, что напоит почки деревьев, той, в которой искупаются весенние лохматые воробьи да синицы.

А синицы-то тоже участвуют в работе Божьих весенних ходиков!

У обычных часиков кукушка выглядывает, часы отмеряет кукованьем. А у весенних ходиков – синица зачирикает.

Идёшь вдоль по улице, кругом тикает-капает: «Тик-кап, тик-кап, тик-кап! К весне идём!»

И вот тут неожиданно: засвиристит синичка, время весеннее отметит!

Она не просто чирикает. Если вслушаешься, ясно различишь – поёт она:

– Свети, свети, свети!

Солнцу малая птаха говорит, его просит светить пожарче.

Бог никогда не оставляет нас одних.

Всё посылает Он нам в помощь на пути к Пасхе, к Воскресению: дожди, что смоют грязный снег, ветра, что принесут тёплый воздух. Суровые это помощники, но незаменимые.

А уж ходики весенние – капель да синица, – они сплошная радость, простодушный и светлый голос надежды:

– Иди, иди, человече, мы верим в Свет, и ты верь! Радуйся вместе с нами – с каплями, с птицами!

Встряхнёшь тут головой, прогоняя февральскую печаль, улыбнёшься. Да и зашагаешь к храму.

А уж после службы выйдешь в весенние сумерки улицы.

За дальними домами, на краю неба, розовый закат улёгся…

Идёшь домой тихо, задумчиво.

И приходит в голову нежданная мысль: «А может, и печаль Бог нам в помощь посылает? Не было бы мне давеча грустно, как бы смогла я обрадоваться весенним ходикам? Поди, и не заметила бы.

А когда попечалилась душа, умаялась – вот уж обрадуется капели, вот уж защебечет с синичкой вместе».

Думается мне, что много чудесных даров даётся нам. А мы порой и не примечаем.

Так что уж если вы заметите такой чудо-дар – обязательно расскажите другим.

Как я вам рассказала – про весенние ходики.

Моя совесть

Недавно один человек сказал в интервью, что совесть – такой инструмент внутри нас, который заботится о том, что подумают о нас другие люди. Мол, мнение людей каждому очень важно, потому и грызёт человека совесть.

А я совсем не согласна. Дело не в людском мнении. Ведь совесть мучает нас, когда мы одни. Совесть может терзать человека, когда он вспоминает тайно совершённый грех. Обратите внимание – совершённый им тайно от других.

Думаю, что совесть – совершенный прибор, никак не связанный с чужим мнением. И когда я делаю дурное одна, когда никто не узнает, когда даже только думаю дурную думу – прибор срабатывает. Он срабатывает у человека, даже если тот вредит самому себе – напился, например, втихую, один, безобразен был сам с собой лишь, – совесть обязательно будет звучать.

Уверена, что совесть – это специально незащищённая часть нашей души. Она в этом месте оголена. Для того так устроено, чтобы душа сигналила о своём страдании. Душа у человека болит тогда, когда совесть мучает. В каждом из нас есть очень нежная, ранимая, иногда изуродованная душа. И нам дан инструмент для её сбережения – совесть.

Причём прибор этот настолько чувствителен, что работает лучше, чем наш мозг. Я могу не помнить, что такого я сделала, но в душе – какой-то звон болезненный, свербит там. И начинаешь копать-вспоминать-перебирать: где я нагрешила? И находишь. Это сигналила совесть.

Может быть, совесть – прибор, следящий, чтобы мы не теряли Божий образ? Мы созданы по образу Божьему, так, значит, совесть контролирует соответствие?

Обратите внимание на строение слова – со-весть.

Это весть – не случайно. А со – совместно. Значит, совесть – наша общая весть? Наша общая – с кем? С Богом?

По словарям выходит, что «совесть» – от слов «ведать», «знать». Таинственное знание, вложенное в нас. Таинственное потому, что не зависит от нашего мозга. В одной мудрой книге мозг назван «сластолюбивым псом». Так вот совесть от этого «пса» свободна. Свободна и, значит, очень сильна она.

И, по-моему, самые несчастные люди – люди без совести. Бессовестные люди затолкали этот волшебный прибор в такую тмутаракань собственного нутра, чтобы не слышать этот неподкупный голос, в такую глушь его загнали, что совсем уж гибнут их души, а они-то, бедные, не знают об этом. Погибают они без Божьей вести.

Так что берегите свою совесть. Любите этот беспокойный голос внутри – голос совести.

Урок любви

Думаю – что же меня научило так любить деревню? Так ценить каждую деталь – щеколду калитки, пёстрые цвета заборов, бегущую тропку, любой её поворот? Что так заострило моё чувство?

И додумалась.

Это случилось в детстве…

Важно то, что мир деревни мне дарили ненадолго – три месяца, и всё! Мы же снимали у хозяев. И я точно помню, как начинался отсчёт. Вначале блаженный – впереди ещё столько… Но ведь уже была мысль!

А потом с каждым днём приближалось расставание. И это превращало всё, окружавшее меня, в ценимое! Я осознавала всю-всю красу этого, неповторимость. Наверное, я тогда, маленькая, в далёкой деревне, испытывала настоящее восприятие мира – так и надо бы наш мир любить в каждый день жизни.

И предел этого внутреннего восторга наступал в момент прощания.

«Я ухожу, а всё вот это остаётся. И жители, мои любимые Анны Сергевны и Митричи, остаются в этом… А меня не будет».

Каждое моё лето было маленькой прекрасной жизнью, со смертью в конце. С уходом, да, со смертью.

Это и научило меня моей любви. Я знала, что такое – потерять. На опыте. И заранее помнила о быстротечности, временности данного.

А каким подарком бывал зимний приезд в деревню!

У тебя уже нет тут дома, только к хозяйке зайдём, на чай. А она-то, счастливица, так и живёт здесь… И узнаёшь, сквозь сугробы, все знакомые тропки, удивляешься прозрачности садов, свободных от листвы. И опять, уходя, оборачиваешься… А там дымы уже тянутся в сумеречное небо, окошки светятся, Анны Сергевны ужины разогревают. А я ухожу.

И снова сжималось сердце. Сколько же оно сжималось?

Вот что научило меня любить – знание о потере. Знание о смерти, получается.

Именно этот опыт выучил меня остроте запоминания, предельному вниманию чувств – запах, прикосновение, звук, пространство взгляда, деталь, поведение человека, речь его, ведь у всякого человека речь особенная.

Я каждую осень умирала. А каждый май – рождалась. Значит, дело – в потере.

Мы не можем всё время думать о том, что потеряем этот мир. Но, кажется мне, имеет смысл вспоминать об этом. Вспоминать, чтобы уметь ценить, дорожить. Каждым днём в этом мире, каждым вечером, прожитым среди родных людей, даже любящим взглядом собаки – дорожить.

Да я и так с этим живу, если честно. И, может, счастлива я в жизни именно благодаря умению ценить жизнь.

Радость и забота

Иногда, чтобы что-то точно понять, надо остаться совсем одному. Одному со всем миром вокруг.

Вот проводила я мужа в Москву, иду по дороге. Одна иду, зима в деревне, пусто на улице… И закат ширится передо мной. Розовеет он, играет в небе. Огромный, вдоль кромки лесов и полей за холмами, по которым иду.

И я точно понимаю, что это только я смотрю на этот закат тут, он только мой. Как странно.

И скажу я вам теперь одну вещь, непростую, а может, даже страшную для понимания.

Знаете, ведь всё, что у вас есть, – оно только в вас.

Просто я это яснее ощутила здесь, на дороге.

По существу, ничего-то у вас, идущих по дороге, за спиной и нет! Ничего того, что есть у вас перед глазами. Нет там пейзажа вообще никакого.

Там, друзья мои, клубящиеся сонмы атомов, не имеющих даже цвета. Потому что цвет – в ваших глазах он, во взгляде вашем.

В мире действуют простые законы физики. Ничего тут не поделать.

И запах морозный – он в вашей голове, душе.

И ваше чувство прикосновения к снежному кусту – оно в вас, а не снаружи.

Нет в природе знакомой нам красоты. Никто, кроме человека, не чует её.

Звери, скажете? Ну что вы, звери иначе живут. У них свои цвета, свои запахи, прикосновения, смыслы. Иные они.

Наш мир, тот, который мы с вами любим, – он только в нас.

Отвернулись – и всё, одни клубящиеся атомы! До самого края Вселенной.

Страшно? Нет, прекрасно.

Потому что понимаю я, с трепетом и благодарностью, какая же сложная штука-система устроена, сколько всего собрано-показано, сколько во мне затеяно – для того, чтобы я вот так смотрела на широченный закат. Если он весь во мне…

Так это какая радость и какая ответственность получается!

Я устроена для просмотра мира? Для знания красоты? Для сочувствования всему?

Ведь мне даны вот такие глаза, уши, пальцы, нервы, мозг, сознание, чувство – всё для того, чтобы уловить красоту вокруг.

Вот это да…

А ещё – в меня совесть встроена, я помню о людях, я беспокоюсь, я стараюсь расти. Я не сама это придумала, оно так устроено во мне.

Вот гляжу на закат и волнуюсь, запоминаю, чтобы вам рассказать.

Может, вот это в нас и есть – Подобие? Уникальная возможность видеть красоту и уникальное чувство ответственности за рассказ о ней.

Великое ощущение сопричастности огромному процессу мира.

Кто ещё этому сопричастен, кроме нас? Никто.

Вроде и просто, и непостижимо.

Стемнело совсем, дошла я до дома.

И только одно я вынесла, ясное, из тех мыслей: каждый из нас – очень ценный персонаж, тайный, удивительный, наделённый редким богатством.

И миссией наделённый. Миссией вот какой: видеть этот мир, любить и чувствовать его, любить мышь, лису, бегущую среди трав, бабочку, запутавшуюся в паутине, и паука, и закат, и другого, такого же странного, человека, идущего где-то там, с другой стороны заката…

Значит, нужно, чтобы вы берегли себя.

Вы – очень важные создания.

Почувствуйте себя единственными, для которых это всё так – и закат, и лес, и лиса, и другой человек…

Для вас это и вот для того человека, который сейчас идёт где-то, может, и не задумывается ни о чём, а просто смотрит на закат да радуется.

Крест моего сына

С малых лет водила я сына в церковь.

И крестик свой он никогда-никогда не снимал.

И вот дорос Сашка до взросления.

А тут беда случилась. С его самым дорогим другом.

Выпал тот из окна, разбился. В коме лежит, в реанимации. Родные и друзья согласительную молитву тогда читали, во спасение.

И Саша мой за друга целыми днями молился. Не спал совсем, почти не ел.

А друга его Господь всё же увёл. Умер друг.

Вышел в тот вечер сын мой на кухню, весь белый.

И крест свой передо мной положил.

– Убери, – говорит. – Я Бога не понимаю.

Я с Ним разошёлся.

И ведь не скажешь ему ничего.

Понятно, не приемлет душа гибели друга. Разве объяснишь сейчас, что раз забрал, значит, так лучше всего будет.

Разве убедишь?

Начались у сына тяжёлые дни.

Навалился нервный срыв, и учиться бросил, и… эх, да что говорить – думала, погибнет он.

А тут его ещё и в военкомат вызвали, со мной вместе.

Пошли мы.

Страшно мне, уж совсем не ведаю, что делать. Только всё молюсь: «Господи, Ты управь так, как надо, во спасение. Может, армия ему поможет, управь, молю Тебя».

В кабинет врача вызвали сперва сына. Вскоре он вышел.

– Тебя зовут, – говорит.

Что ж, пошла.

И тут они мне говорят:

– Сына вашего мы не берём, не строевой он, сами видите, срыв. Но у нас к вам вопрос: чем мы можем помочь?

Так и сказали.

Чудо какое-то…

Но и дальше чудеса были.

Я осмелела и попросила:

– Вы помогите мне его в больницу, в неврологию положить. Так он не ляжет, а если вы скажете, что вам экспертиза нужна, – тогда пойдёт. А там уж его хоть в чувство приведут.

И, представьте, согласились они.

Чудо, что уж тут говорить, – спасители из военкомата. Ну, разве можно в обычной жизни представить, что в военкомате маме скажут: «Чем мы можем помочь?»

Не обошлось тут без Провидения Божьего.

Как в больницу мы собираться стали, заметался мой Сашка, ищет что-то.

– Где крест мой? – твердит. – Я туда без креста не пойду.

Дала. Надел.

В больнице медсёстры пытались отобрать – так он их умолил, крест с верёвочкой на руку намотал.

Так и пошёл в отделение. С крестом.

Вот ведь как к нему крест вернулся – снова чудо…

Я волновалась, что его лекарствами закормят, так и тут невероятное случилось.

Врач оказалась прихожанкой нашего храма, Николы в Кузнецах.

Сашка ей доверился, и она его из срыва прямо на руках вынесла.

Оклемался мой сын.

Спасибо Господу.

Спасибо военкомату и врачу хорошему.

И ещё – хорошо, что мне такие чудеса встречаются. Они и мне, и людям надежду несут, веру.

Я связана

Много лет наблюдаю, как меняется отношение людей к любви.

Сейчас многие люди считают, что любовь не должна быть привязанностью, любовь не должна быть зависимостью.

И это стало так явно, что теперь, говоря о своих чувствах, мы избегаем фраз «я завишу от него», «я привязан к ней».

Почему так случилось?

Потому что общество захватила идея ценности независимой личности, совершенно свободной от привязанностей.

Полноценная личность свободна, решил мир.

И только такая личность может по-настоящему любить. Так решили большинством.

И я задумалась над своею свободой и независимостью.

Есть ли они?

И, просмотрев свою жизнь, поняла – нет! Я не свободна, я связана.

Я завишу.

Я завишу от моего сына. Любя, я переживаю за его судьбу.

Я завишу от мужа. Мне важны наши отношения, и моё состояние зависит от них.

Я привязана к моим родителям, хотя они уже умерли, но я ведь всё тоскую без них.

Я привязана к моим друзьям.

Даже от тех, с кем рассталась, я как-то завишу: мне горько, что кончилась дружба. Даже от собаки моей завишу.

Я – не самостоятельный человек, нет. Я не сама стою, а благодаря вот этому всему.

Можно сказать: «А если это забрать?» Будет беда.

Стараясь пережить, я буду искать новые связи. Связи с этим миром.

Потому что именно в связи, связанности, зависимости вижу спасение для человека.

Современная психология учит, что любовь должна быть только в радость.

А как вы хотите иметь радость, не завися?

Если вы радуетесь встрече, то разлука вас опечалит.

Если не печалит разлука, то зачем встречаться?

Психология предлагает человеку личное счастье, не привязанное ни к кому. «Сначала полюби себя», – говорят мне.

А я и так, с рождения, себя люблю, это заложено Богом.

А дальше я всю жизнь создаю своё счастье, оно – в связях с людьми.

Кстати, если других любить, «как самого себя», – вы обязательно будете зависеть от них. Вы же зависите от вашего состояния; значит, так же, полюбив, будете зависеть от состояния другого.

Любое моё переживание из-за другого – суть зависимость.

Так что, если вы смоделируете образ независимого человека, у вас выйдет человек, которого никак не волнуют люди. Не радуют, не печалят.

И зачем ему тогда друзья, семья, дети? Не нужны.

И что мы получим, создав такое «здоровое», «свободное» общество? Погибнем мы. «Общество» – это общность, а не разделённость.

Можно поставить вопрос ребром: «Может быть счастлив одинокий человек?»

Почитайте «Робинзона Крузо». Даниэль Дефо дал ответ. Помните, что почувствовал Робинзон, увидев след на земле?

Думаю, слова «Возлюби ближнего своего, как самого себя» гораздо глубже, чем кажется.

Ближнего нужно искать, найти и полюбить, как себя, – то есть привязаться. И это – Первая Заповедь, главный рецепт, самый важный рецепт для жизни.

Следуя ему, я обязательно буду радоваться и страдать. И учиться принимать страдание как часть Замысла.

Я буду учиться доверять Богу, Который ничего не даёт зря, я буду учиться принимать потери. И снова искать ближнего, чтобы привязаться.

Я зависима, привязана, не свободна. Я опутала свою жизнь тысячами канатов, которые тянутся к вам, люди. И каждый канат мне дорог. На другом конце – любимый мною человек: сын, муж, подруга, товарищ, читатель, сосед, прохожий. Да, и чужой человек – тоже, потому что мне больно, когда ему плохо, и радостно, когда он улыбается, я завишу.

Не нужна мне свобода.

Я СВЯЗАНА! КАКОЕ СЧАСТЬЕ!

Милостыня

Проснулась я утром в воскресенье.

Весь дом ещё спит, и муж, и пёс, и кошки.

Тихо так, спокойно на душе.

И кажется, что будет сегодня что-то чудное в этом дне. Лежу и думаю: а где оно случится, моё чудо?

Слышно, как за окном дворник лопатой снег загребает: ширк-ширк-ширк. Значит, снега за ночь много выпало.

Лень, конечно, из-под одеяла вылезать, а всё же любопытно – что там за окном, в воскресном утре.

Выглянула – а во дворе всё белое-пребелое! И снег вали́т.

Так густо он с неба сыплет, что дома напротив не видно почти. А нахохлившийся дворник Захид гребёт-гребёт, а его самого и тротуар тут же опять засыпает… Остановился он, на лопату опёрся, в небо посмотрел… И опять начал грести.

Хлопья ровно опускаются, пуховые, медленные. Ни города не слышно за этой пеленой, ни машин. Совсем тишина.

И вдруг тихонько: «Дзынь…» – колокол церковный тонко пропел.

И ещё: «Дзынь…» – будто совсем издалека.

А церковь-то прямо рядом тут, в переулке нашем. Только снег так воздух укрыл, что слышится колокольный звон еле-еле.

И звонит он так, как на море в густом тумане на кораблях звонят – грустно и просительно. Словно потерялись они, моряки те, зовут, зовут…

Вот и колокол наш так зовёт. Помолчит-помолчит и снова «дзынь…». И опять ждёт молча. Будто прямо ко мне обращается.

Надо идти.

Оделась я. Осторожно, чтоб никого не разбудить, из дому выскользнула.

Во дворе пусто, Захид уж, видно, отчаялся, ушёл.

Лопата в сугробе торчит.

Иду сквозь белую пелену в переулок, к храму. На улице совсем никого. Только у ограды церковной бомжи стоят, трое их.

Стоят – не шевелятся, на плечах и шапках – целые сугробы выросли.

Милостыню они ждут. И чего ждать? Нет же ни души. Бедолаги.

Порылась я в кармане, горсть мелочи сгребла, отдала им.

Встряхнулись, заблагодарили, что-то доброе вслед прогудели.

Вошла в церковь.

Служба ещё не началась.

Хотела я было две свечки купить – ан нет! – деньги-то бумажные второпях дома забыла. А мелочь раздала всю.

Домой возвращаться? Перебужу всех…

Решила я к бомжам вернуться. Они ж меня знают, местные они, наши.

Подошла к ним, говорю:

– Теперь вы меня выручайте, мне 20 рублей надо, на две свечки.

Бомжи по карманам зашарили: «Сейчас-сейчас, сестра, как же не помочь…»

Насыпали они мне в горсть двадцать рублей, хотели ещё дать, да ни к чему мне.

Вернулась в церковь, купила свечки, поставила. Постояла службу.

А как из храма вышла, смотрю – нет моих бомжей. Видно, пошли туда, где народу побольше.

Снег всё сыпет и сыпет.

Спешить домой не хочется, уютно брести по белому переулочку.

Иду я медленно, а сама думаю:

«Так что же получается? Кто же кому милостыню подал в результате? Я бомжам монетками рублей пятнадцать отдала. А они мне – двадцать… Так, выходит, это они мне милостыню подали?! Во как.

Вот так оно и случилось – чудное в снежном дне.

Успех и комфорт

Два маленьких слова вошли в жизнь людей, расположились, заняли головы, души – всё вообще заняли!

Два маленьких слова – «успех» и «комфорт».

И всё испортили. И продолжают портить.

Слова эти гонят людей из жизни, гонят в какой-то непрерывный подскок с целью достичь. Достичь успеха, непременно! Сегодня не достиг?! Снова вперёд! К успеху!

А куда вперёд-то? И зачем люди бегут из своего сегодня? Может, оно – хорошее? Мы забыли такое слово – «хорошо».

А про комфорт – это уже повсюду! Только и слышно по радио, из телевизора фразу: «Ведь люди хотят жить комфортно». Правда? Комфортно, значит, и всё?

Ладно, предположим, что это такая цель – жить успешно и комфортно. Хотя, ну правда ведь, низкая цель какая-то. Уж простите, но не кажется она мне христианской.

Ну, хорошо, вот достиг человек успеха и комфорта. Сидит он в славе, деньгах, без проблем, в шикарном доме сидит. А ему там спокойно, что ли? Нет, не будет ему теперь покоя. Если уж достиг, то сидеть не выйдет. Славу, деньги – их кормить надо. За них бороться надо. Непрерывно бороться. И на счастье всё это не похоже.

А если посмотреть по-другому? А если поставить цель «Я хочу жить “по-хорошему”»?

Я здесь хочу жить, где у меня моя семья, мои проблемы нелюбимые, которые из-за любимых людей, где у меня тепло, пусть и не абсолютно комфортно. Я хочу жить в своём пути, а не в погоне за успехом и комфортом.

Но ведь успех – это результат, к которому и надо стремиться. Так ведь?

Так-то оно так, но если мечтать только об успехе, только его любить – само делание станет мукой. Успех – он ведь краток, как пена из бутылки шампанского. Точно, как пена.

А вот если любишь сам путь, делание, движение своё – тогда будешь счастлив долго.

Мне не хочется быть успешным человеком. Вот честно – не хочу.

Успешный человек – он богат, известен, так ведь? Ну и в чём его смысл для этого мира? И что он унесёт отсюда, когда уйдёт? Богатство, славу? Не унесёт.

А я хочу быть нужной людям. Я пользу принести хочу. Вот это – радость людская, доброта, подаренная другим, – это навсегда с человеком. И в этом есть смысл.

Конечно, я хочу, чтобы мои книги издавались. И деньги мне тоже нужны, как и всем нам. Но когда я повесть свою писала, я как жила, о чём думала? Просыпалась рано, садилась за стол и писала – вся я была там, в делании. Радовалась, видела, что хорошо выходит, верила, что людям пригодится. Жила я тогда по-хорошему.

Ну а как у меня с комфортом было? Да не помню. А что с успехом? Не успех был тогда, а чувство ладного дела. Цель была там же, где я. Если моя цель «жить по-хорошему», тогда я тут живу. И у меня тут есть задумчивость, радость, вызревание чего-то важного внутри, у меня есть время, у меня есть драгоценное «сегодня».

Конечно, пусть те, кому охота, бегут к успеху и комфорту. Только мне всех бегущих очень жалко. Потому что они пробегут мимо всего важного, быстро пробегут, не заметив. Они же наперегонки бегут. И лица у бегущих несчастливые… А главное, добежать удастся только вот до той самой бутылки шампанского. Попенится она и кончится. Снова побегут, бедные.

Слишком коротко пенится шампанское успеха, чтобы жить ради этого.

Слишком пуст комфорт. Пуст он, нет в нём проблем, жертв, детского смеха и плача, преодоления и душевных поисков, потерь и обретений, людей нет там. Одно удобство… Не годится комфорт как цель.

И ещё одну вещь скажу, по секрету: я очень хочу сделать то, чего хочет от меня Бог. Я уверена, что это делание и есть моё счастье.

Думаю, что Он хочет от меня не успеха и комфорта. Бог – Он мудрый. Он видит наши настоящие цели. Увидеть бы их и нам, с Божьей помощью.

Рождественский подарок

В нынешнее Рождество я получила чудесный подарок – вот какой.

Пришёл к нам тем вечером наш уже взрослый сын Александр. Хотя двадцать пять лет ещё и взрослостью не назовёшь…

И пошли мы вместе в храм.

Сашка всегда старается Рождество с нами встретить.

Вот стою я на службе, а сын – чуть сзади.

И я по привычке думаю: «Не устал ли он?..»

Обернулась – а Сашка смотрит в алтарь таким… внутренним взглядом.

Потом заметил меня и кивнул: мол, «не волнуйся, я рядом, тут».

И это было совершенно наоборот, чем раньше!

Были Рождества, годы и годы, когда я собой «подпирала» его – он утыкался затылком в мои ноги, потом в живот, потом в плечо… он рос.

Потом он уже стоял рядом, но всё равно я поддерживала.

А теперь он поддерживал меня, и кивок его был такой мужской, взрослый…

Потом я вышла, а он ещё остался.

Я ждала перед храмом, замёрзла, всё ждала его.

Наконец Сашка вышел, спустился по ступеням и подошёл ко мне.

Я, заметив в его руках свечку, спросила: «Домой возьмёшь, к празднику?»

А он промолчал, он словно не услышал.

И в его лице я увидала, что он ещё там, он не со мной сейчас, он с Ним.

Сколько лет я вела сына к Нему! Вот, привела.

Это Счастье. Это Чудо. Это Подарок!

Мне кажется, самый дорогой подарок для мамы.

Язык мой

Я обратила внимание, что в текстах людей стали исчезать или путаться буквы.

Нет, это не ошибки, это – опечатки.

Происходит такое в разных соцсетях, у самых разных моих друзей.

Обычное дело – спешил человек, ошибся.

Я сама так часто ошибалась. Заметишь – поправишь.

Другие, думаю, тоже так делали. Раньше.

Теперь люди перестают исправлять помарки.

Мелочь? Нет.

Люди стали так спешить, что неохота исправлять, «поймут же…».

Нет!

Люди, не ленитесь возвращаться, исправлять!

Не ленитесь беречь слово, текст, язык.

Вы опаздываете? А раньше успевали?

А вы знаете, когда текст пестрит опечатками – он выглядит как болтовня, несерьёзная и неважная даже для автора. Мусор из слов, а не мысль, высказанная словом.

Если мы махнём рукой на то, как пишем, мы опоздаем в главном – мы потеряем культуру письма. И вернуть её не удастся, после того как мы скатимся с достойного уровня – не удастся.

Это всё равно что перестать мыться, причёсываться… Из бомжей люди редко возвращаются.

Это та же чистота. Только чистота языка. Не хочу я превращаться в языкового бомжа.

Пока что у нас есть прибежище – русский язык. Наш дом.

Не буду я в нём сорить. Иначе дом русского языка превратится в трущобу.

Никакая спешка не позволит мне разбросать мусор по моему дому. И по моему письму – никакая спешка не позволит! Это же язык мой.

Родной мой русский язык.

Ерунда

Проснулась я от того, что кто-то снаружи избы по брёвнам лазает, коготками цепляет. Звенящий такой звук, по еловым толстенным брёвнам… Лежала, думала: белка или дятел? Кошки мои тоже, все втроём, уселись на кровать – смотрят на стену в недоумении. Из любопытства выглянула я в форточку. Вся извернулась… Белка это! Паклю из избы дерёт, уж полный рот набрала, утепляется, значит… Надо будет ей на лавочку ком пакли положить, каждую зиму такую дань плачу. Я-то уже утеплилась, у меня ковры уложены.

А кругом прилёг первый снег. Значит, пора два раза в день топить. Воду уже из ручья ношу, насосы сняли. Бочки в садах слили, все вверх дном стоят. Замёрзла последняя редька на огороде… Соседка-подруга перебралась вчера в город, у неё сени холодные, не сдюжит дом в мороз… Муж ещё когда приедет…

Не загрустить бы.

Что там на сегодня? Печь растоплю, зверям корм задам, лапник пойду нарублю – жасмин обмотать, остальное всё уж укрыто. И… корзину буду плести! Вот только почту гляну.

А связи нет! Вообще. Деньги кончились? Нет. Серёжу, мужа, набираю, узнать, что это. А – сбой в телефоне, не достать Серёжу.

Ни с кем нет связи, никакой. Тааааааккк! Ужас.

Собралась. Сконцентрировалась. Сгруппировалась.

Главная беда в том, что про корзину я не всё ещё знаю. Я же только учусь плести корзины, уроки беру в интернете. А у меня там такое хитрое плетение на боковине, в три лозы, – вот его не помню… А если образец здесь, в деревне, найти? Оделась, пошла по соседним, пустым уже домам. Мы же все знаем, где у кого ключи. В третьем доме, в дровянике, нашла разломанную корзину с хворостом. Как раз те самые три лозы по низу! Обхватив корзину, помчалась с холма вниз, с добычей!

А дома телефон звонит-разрывается! И интернет попискивает сообщениями! И печь потрескивает дровами!

И настала у меня полная радость.

Так весело!

А ведь это Бог мне настроение наладил, ловко так.

Сижу вот, в три лозы плету и думаю: «Это сколько же у меня всякого счастья есть… Всего лишь связь вернули – а как здорово стало! Неужели, чтобы мы радовались, надо отнять, за спину спрятать, а потом: “Ладно, я пошутил” – и вернуть? Бедный Бог, сколько же у Него с нами возни!»

Сижу теперь, плету, а сама счастье своё пересчитываю в уме. Чтобы Его ерундой не беспокоить. Надо мне самой уметь счастье ценить.

Когда душа спала

Ах, как грустно было, когда моя душа спала.

Раньше, пока она трудилась, появлялись картины, повести, рассказы.

А потом, зимой, она устала и уснула.

А я-то и не заметила, как уснула моя душа. Я-то порисовала ещё – да всё не то. И пописала. Но и писание, как замерзающий ручеёк – пожурчал и стих…

А что я без души могу?

Я ей: «Давай порисуем». Молчит.

Села я за мольберт – да как-то всё никак…

Так кто же тогда я? Я-то не спала. Я-то хотела рисовать, писать!

Или это только гордыня моя хотела? Боязнь, что, если замолчу, забудут? Ах, как нехорошо!

Мне бы её, душу, не терзать, мне бы её не трясти.

Так и трясти я тогда устала.

И смирилась.

Сама – словно спала.

Только замечала, что не смеюсь, не слышу птиц, не вижу цвет.

Думала: «Неужели навсегда?»

А ведь дело в том, что душа моя устроена так же, как и всё в Божьем мире.

Есть у неё свои времена года: весна, когда она расцветает, как сад, всё видит, слышит, замечает, свистит синицей! Лето – когда душа трудится, плодоносит. И плоды моя душа приносит хорошие.

Но есть у неё и зима, чтобы отдохнуть, как сад под белым снегом. И не стоило так пугаться! Весна обязательно придёт, если Бога не гневить.

И вот, когда моя душа проснулась… Как же замирало сердце от первой улыбки, скользнувшей по лицу, от музыки, зазвучавшей вновь. Как боялась я спугнуть её, мою душу.

Она ещё только просыпалась, а я робко звала её: «Давай, моя хорошая. Я так грустила, пока у нас была зима. Радость-душа моя, ведь лето будет?»

«Будет», – улыбалась душа.

Пишу сейчас, а на глазах – слёзы. И хорошо!

Что же делать нам, когда у души зима?

Наверное, молиться и учиться. Ждать и верить. А душа – она не подведёт. Проснётся вовремя. Тут уж Бог в помощь.

Крест на нас есть

Один умный человек, говоря о единстве русских людей в старой, дореволюционной, России, привёл слова коллекционера Третьякова. Как-то Третьяков сказал кучеру, заломившему высокую цену за извоз: «Креста на тебе нет! Побойся Бога». И тот, смутившись, отступился, снизил цену. А рассказано это было к тому, что, мол, у людей в России был раньше единый человеческий код. А теперь его вроде как и нет…

Услышав это, я сперва расстроилась. Но, подумав, повспоминав, утешилась. Потому что много было в моей жизни ситуаций, когда оказывалось, что есть у нас у всех общее, неразменное, душевное. Одну историю о таком «узнавании» хочу я вам рассказать.

Тому уж лет семь, как ехала я в Переславль из деревни. И ехала я совсем без голоса, просто немая. Операцию мне тогда сделали на связках, говорить не могла. И страховка на машину из-за этого была просрочена. Правда, всего на один день. Не успела я ещё, только из больницы вышла. Её и ехала оформлять.

И вот, как назло, останавливает меня лейтенант ГАИ при въезде в город, на посту контрольном. Останавливает и начинает по всей строгости: документы, страховка, штраф, штраф-стоянка…

Он конечно же прав. Но ведь я действительно еле живая после операции, да и оформлю я эту самую страховку уже через час. Обратно поеду – ему же и предъявлю. И всё это – про больницу, операцию, страховку – я в блокноте своём пишу и ему показываю. Мол, горло резали, немая, страховку сейчас оформлю, отпустите с миром, товарищ милиционер…

– Что же мне с вами делать?! – вскрикивает он, уже в отчаянии. – Я у вас машину арестую, пешком будете молчать!

А я ему в ответ в блокнотике пишу:

«Эх. Креста на вас нет! Побойтесь Бога».

Посмотрел он в блокнот мой. Нахмурился. Потом в глаза мне посмотрел. Махнул рукой в сторону дороги, мол, езжай… Повернулся и ушёл.

Отпустил он меня. Отпустил с миром, как говорится.

Так что есть у русских людей единый код человечий. Как был, так и есть.

А я потом ехала и радовалась. Радовалась потому, что человек мне добрый встретился. Такой же, как тот кучер, что вёз Третьякова. Божий человек, на котором крест есть.

Но всё же, возвращаясь, я сама у того поста остановилась, опустила стекло.

Размахиваю бумагой, на которой страховка отпечатана. А лейтенант издалека улыбается, палочкой своей машет и кричит: «Езжайте уже!»

Громко так кричит. А я ведь не глухая, я немая пока. Смешно мне стало. Так и уехала, улыбаясь.

Целесобранность

Сижу я и отбираю фотографии этой зимы.

Вот попадается мне январское вечернее фото: поле заснеженное, кусты мутные вдали, за ними закат плывёт. Задумчивое фото, хорошее.

Только резкости не хватает. Не чётко как-то…

Попробовала добавить в фотошопе резкость.

Теперь всё видно, расплывчатость ушла. Так вот, чётко, – целесообразнее.

И ещё часть поля можно бы обрезать – зачем его так много? Подрезала я поле.

Всё, казалось бы, теперь и чётко, и целесообразно.

Только настроение из той фотографии пропало. Не стало там плывущего заката, грусти январского вечера.

Так что, поразмыслив, не стала я фотографию править. Ради образа оставила и нечёткость, и поле бесконечное.

А потом. задумалась я о целесообразностях в жизни. И о том, как мы нашу жизнь правим.

И вот что оказалось.

Мы с вами в нашей жизни столько наубирали во имя целесообразности! А похоже, что зря.

Мы, например, уничтожили процесс заваривания чая – электрочайниками, пакетиками.

Раньше-то: ошпаривали чайник, заварка, кипяток, ожидание, вкус крепкого душистого чая. Конечно, так, как нынче, – быстрее, целесообразнее.

Мы слушание музыки превратили в сопутствующее дело – иду-слушаю, еду-слушаю.

И только на концерте мы слушаем по-настоящему. Но часто ли мы ходим на концерты?

Мы разговор по телефону с человеком превратили в сопутствующий чему угодно!

Раньше мы садились у телефона и сосредотачивались на том человеке, на разговоре.

Правда, так, на ходу, время экономится. Целесообразнее так…

Мама читала ребёнку книжку. Но дел много, целесообразнее поставить аудиокнигу.

Но нет касания плечами над книгой, нет вечерней лампы теперь, нет её голоса, нет их близости. Есть целесообразность.

Из переписки исчезают знаки препинания – целесообразно. В магазине – самообслуживание, целесообразно. И вы не говорите с продавщицей, не спрашиваете, не общаетесь. Они теперь даже сумму не называют – всё видно на табло. Целесообразно.

А все эти мелочи, которые мы убрали из жизни, они – как та нерезкость пейзажа. В них нет видимой пользы. Но они создают Образ бытия нашего.

Не всякая целесообразность хороша. Подчас она – прямой враг образа.

Образ – это очень тайное, сокровенное. Его легко разрушить.

Может, и сам образ превращается теперь в «пользу дела», в «практичность», в «целесообразность»?

Страшно мне от такого.

«А чего делать-то?» – спросите вы.

Конечно же не стоит отказываться от удобного. Может, просто стоит задуматься: для чего та целесообразность?

Время она экономит? А куда мы его используем? И хорошо ли нам, покойно ли на душе?

Мне кажется, нам надо останавливаться.

Чтобы оглядываться по сторонам, всматриваться в дерево, в даль улицы, в небо над головой.

Возвращаться к задумчивой погружённости в одно дело. В процесс этого делания, в покой самого процесса.

Иногда я завариваю чай в чайнике. Сяду порой и, не отвлекаясь, поговорю с другом по телефону. Замру на месте, слушая музыку. Я иду по улице и смотрю на прохожих. Заговариваю с кассиршей в магазине. Вроде бы просто, а на душе у меня становится светло.

И, прежде чем убрать что-то из своей жизни, внимательно думаю. Ведь кто знает, какая мелочь, незаметность наполняет её сутью.

Давно ли вы сидели, глядя в никуда, перед собой, замечтавшись?

Сказка о душе и разуме

Вот была у нас эпидемия, страшно было, беда кругом.

И каждый вечер засыпала я, горячо молясь о том, чтобы были мы здоровы, чтобы миновала меня и моих близких болезнь.

А с чем я просыпалась? С исполненной просьбой. Мы были здоровы!

Но разве светилась на моём лице покойная радость? Ходила я по земле с улыбкой?

Ничего подобного, к сожалению, не было. Я уже дальше бежала, думать забыв о счастье и благодарности Богу.

А ведь как хотела!

Но даже спасибо не сказала…

«Так ведь новые задачи теперь, в новом дне, – оправдывалась я мысленно, – ты давай не отлынивай, душа, проси у Бога вот этого теперь».

Думая о тех днях, почувствовала я: что-то мне это напоминает…

И вдруг поняла – разыгрывается внутри меня «Сказка о рыбаке и рыбке»!

Вот посудите сами: мозг мой – та самая сварливая Старуха. А душа – Старик, мягкий, покорный.

Оно, конечно, верно, что не пошли Старуха Старика за корытом, так бы и сидели с разбитым.

Но она, Старуха-то, ничуть не радовалась ни корыту, ни дому. Она всё требовала да требовала! И сама мрачно жила, и Старика замучила, и Рыбку извела своей неблагодарностью да капризами.

Рыбку понять можно: сколько та сделала, чтобы порадовать, а всё им неймётся!

Осерчала Рыбка. Если нет разницы, если всё мало, так пусть и сидят с корытом!

Так вот о чём Пушкин писал…

И прямо всё про меня.

Мозг мой покоя не знает, он всё гоняет и гоняет душу – это подай, то попроси.

И душа, покорный Старик, понуро ходит, ноет Богу: «Дай, дай!»

Сколько же можно Божье терпение испытывать?

Что же делать-то?

Думаю, стоило бы Старику-душе немного охолонуть Старуху-мозг:

– Опомнись, окстись. Давай корыту порадуемся! Давай пойдём, вместе Рыбку поблагодарим! Задумайся, Старуха. Ты же умеешь соображать, Старуха- мозг. Ты сказку вспомни.

Кажется мне, что вот такое воспитание мозга очень пошло бы на пользу.

И радости бы мне добавило. И покоя.

Пусть мозг придумывает свои затеи, он на то и нужен. Но и душа, не должна душа быть такой рохлей у него на посылках.

Сама-то Старуха-мозг доступа к Рыбке не имеет, заметьте!

Так вот пусть Старик-душа, это сознавая, хоть чуточку себя уважает, пусть управляет ситуацией.

Знаете, если мы научимся помнить о наших горячих желаниях и мольбах, если научимся спокойнее идти к новым затеям, успевать радоваться подаркам и обязательно благодарить за них – тогда мы изменим ту горькую пьесу, что разыгрывается внутри нас.

Так что ты, Настя, иди-ка посмотри на вечернюю зорьку, постой и порадуйся.

Порадуйся тому, что твою просьбу сегодняшнюю услышали и исполнили. Хлеба насущного просила в молитве? Долги с тебя не спрашивать просила? Сбылась твоя молитва в этом дне.

Так вот и иди, смотри на зорьку. И гляди у меня, пока смотришь, ни о каких затеях не думай! Смотри да радуйся.

Да спасибо не забудь сказать, слышишь?

Сквозь трудное

Когда приходят трудности, многие из нас говорят: «Наша жизнь обвалилась».

В такое уныние впала и я, когда пришли ко мне трудности. Жизнь семьи пошатнулась, работа посыпалась, здоровье моё захромало…

Но надо было выкарабкиваться.

А чтобы вылезти из болота, нужно ухватиться за что-то, опора нужна.

Вот тогда я, ища опоры, решила: буду думать иначе. Буду вглядываться в свою жизнь и искать надёжное, главное. И нашла я его тогда.

Я поняла, что жизнь собралась в тяжёлые дни вокруг самого важного – моей семьи, моего дела. Это – главное.

Я тогда, в дни беды, остро почувствовала всех, кто мне по-настоящему дорог.

А осознав это, я стала просто служить всему родному. Да, именно служить, не раздумывая, не глядя вдаль.

Это и спасло меня от уныния.

А ещё с тех самых пор я научилась одному хорошему навыку – внятно чувствовать время. То время, которое у меня есть сегодня, только сегодня – чтобы позаботиться о человеке, потрудиться над картиной, помолиться за любимых.

Есть мой «Сей Час» – и я теперь стала гораздо собранней и спокойнее.

Я вообще-то просто в пути по моей жизни. И знаю, что делать.

С тех пор у меня, поверьте, всё как-то собралось.

Важен встречный человек, важен саженец цветка, важен взгляд в вечернее небо, да, и он тоже, ведь небо это для меня, сегодня.

И Пост, который пришёл, – он про это всё. Он – мой инструмент, чтобы ещё больше почувствовать жизнь. Ещё точнее подойти к своему единственному назначению в ней.

Выходит, не зря для меня случились те беды. Вот так, непростым путём Бог привёл меня ко мне самой, к моему смыслу. Да, сквозь испытания. Сквозь страх. Но пришла я к важному.

И собираю теперь все силы моего слова к вам, чтобы отдать вам эту замечательную возможность: в тяжкие дни живите вашу жизнь среди людей, забудьте страх, доверьтесь Богу.

Когда скорбь приходит, не надо смотреть в себя, а лучше посмотреть внимательно в жизнь, в неё вглядеться. Там всегда кто-то ждёт нашего участия. Если просто позаботиться – о человеке, о собаке, о маленьком цветке – со всем участием…

Вот тогда таинственным образом просветлеет и небо, и душа.

Я-прилагательное

Случился у меня недавно разговор: о судьбах нынешних, о людях.

И вот одна сердитая заграничная дама в ответ на мои размышления сказала: «Вы, русские, – вообще имя прилагательное».

Тогда я ничего не стала отвечать. Разве с сердитым человеком стоит спорить?

Но потом задумалась над этими странными словами.

Ну да, верно. У Франции – француз, у Италии – итальянец… А у России – русский. Это ведь и впрямь – имя прилагательное.

Но ничего обидного я в этом не вижу. Потому что это – правда.

Мы и впрямь прилагательные к нашей родине.

А просто мы никак без страны. Куда мы без существительного, без нашего существа?

Сама я – только прилагательное к России.

Я прилагаюсь к её красоте, и к её беде тоже. Всей собой прилагаюсь.

Я прилагаюсь к русскому заснеженному полю, к разговору мужиков у заглохшего трактора, к шуму рыночной площади Переславля-Залесского, к надвременному взгляду церковных куполов – глядят они поверх голов наших вдаль, на Россию.

Я – прилагательное счастливое. Если бы не было у меня моего главного существительного, моей страны, кого бы любила, кого рисовала, о ком бы писала свои слова?

Не всегда я ясно чувствую своё приложение к России. Живёшь себе внутри, копошишься муравьём…

А сейчас это очень внятно. Потому что я, так же как все-все люди страны, чувствую свою связь: мне самой больно от бед страны. И новые заботы – они у нас у всех одинаковые. Это заботы России.

И рюкзак жизни у каждого стал не лёгким сейчас.

Но он у всех прилагательных такой теперь.

От этого бодро мне нести рюкзак житейский. Значит, я – уж точно часть России, раз чувствую плечами её вес. Очень серьёзное это чувство.

Потому что мы, прилагательные, Россию несём.

Во времени несём, вперёд.

Вместе нести – не обидно, а радостно.

Привет мой вам – дорогие прилагательные к любимому существительному!

Сила слова

Когда мне говорят «Доброго!» или «Приятного», главное ощущение – мне неприятно. Задумалась…

Думала долго. Думала я о своём отношении к слову новому, к новым выражениям.

Из-за своей профессии писателя я очень чутка к звучанию слова. К тому, что оно несёт, какое чувство рождает.

Вот появилось новое слово «прикольно». Когда девушка, глядя на живопись Левитана, говорила «прикольно», мне сразу становилось жаль девушку. Но потом «прикольно» заняло своё место: приносит мне ученик задание, оно сделано решительно, лихо, вроде неплохо… но поверхностно. И я говорю: «Ну что, прикольно!» И он понимает. Слово встало на место.

Я радуюсь новым точным словам, люблю яркие вульгаризмы, выразительную неправильность губернского говора. Я гостеприимна к слову.

Что же с теми-то двумя не так? А вот что.

Когда человек говорит «Доброго дня», «Доброе утро», он проявляет ко мне внимание, он желает мне добра, он тратит себя на чувство, пусть из вежливости, пусть немного, но тратит.

Когда мне говорят «Доброго!» – мне говорят о том, что пожелать положено, но тратить на меня два слова НЕ БУДУТ. Мне это прямо передают. «Сама додумай, чего там доброго».

И это – главное чувство, исходящее от такого пожелания.

Если вам жалко сказать человеку два хороших слова – промолчите!

Или скажите одно полноценное «Здравствуйте».

За ним, за «Здравствуйте», нет вывески «два слова – больно жирно». Но не убивайте посылаемое слово. Вы же всю суть хорошего чувства УБИВАЕТЕ! Что вам, жалко лишнее слово мне сказать?

Как не стоит одевать любую модную одежду только потому, что все одели, так же, мне кажется, не надо говорить слов, потому что так все стали говорить. Давайте будем самобытными. Давайте будем слушать нутро слова, пожалуйста.

Пожелайте мне: «Приятного аппетита», скажите мне: «Доброго дня». Или промолчите, прошу вас. Промолчав, вы хотя бы не унизите себя.

Внимательно слушайте то, что вы говорите человеку. Не бросайте слова.

Слова обладают огромной силой. Она ваша, эта сила, не забывайте. Прошу вас.

Вверх по склону

Как часто так бывает: провалишься в житейскую яму, возишься, стараешься, никак не выберешься. Отчаешься совсем. И просишь у Бога – выведи! Помоги!

А Бог – где Он? Не знаю. Будто оставил меня…

Страшна такая богооставленность! Кажется, ну вот и всё: сама не смогу, бросил Он меня, пропадаю.

Чем это заканчивается – пока не скажу. А расскажу вам историю из детства.

Было мне лет пять. Мой папа учил меня на лыжах ходить. Получалось конечно же плохо. Я устала, замёрзла, палки болтались, руки внутри варежек сжала в кулачки, от холода…

Мы съехали в глубокую яму, теперь я знаю, он это сделал специально. Он учил.

Папа пошёл вверх по склону, «ёлочкой». «Давай!» – сказал он, обернувшись, уже на гребне.

И я полезла вверх. Я не умела. Я съезжала обратно, падала. Я заплакала.

Папа объяснял, как надо – «ёлочкой». Показывал, но ко мне не спускался. Я была в отчаянии. Упала в снег, запуталась в лыжах да палках, разрыдалась.

Отец поглядел на меня строгим взглядом, сказал: «Я пошёл». И исчез. Вот тогда настал уже полный ужас. Вылетела я из этой ямы пулей! Вмиг научилась «ёлочкой»!

А папа, оказывается, стоял в двух шагах, просто снизу не было видно. Он понимал, что ему надо отойти, чтобы я – следом за ним. Конечно, знал, что метнусь вверх, чтобы нагнать.

И, увидев его, я была счастлива. Счастлива тому, что он меня не бросил, тому, что смогла сама вылезти! Всё я поняла тогда. И отец мой, помню, так улыбался… Как счастливый отец.

А вот теперь вернусь к нашим житейским, взрослым ямам.

Кажется мне, нет, не кажется, а уверена: Бог поступает точно так же.

Никогда не бросает Он нас. А любя, заботясь, хочет научить – чтобы сами справлялись, чтобы возрастали в жизни. Подскажет раз, другой. Видит: всё ноем, всё никак, – отойдёт. Но только чуть-чуть, только чтобы мы себя проявили, научились, а не на Нём висли. Есть в том большой смысл.

Выскочив из такой ямы, испуганные, но всё же сами, чувствуем мы, что Бог теперь рядом. И очень важное осознаём: ничуть Он нас не бросал, просто поверил, что сможем. А мы – сумели. Сумели, заметьте, бросившись именно в сторону Бога, вверх по склону. Так же как я тогда, маленькая, взлетела из ямки – вслед за отцом.

Доверяя Божьей мудрости, нам нужно учиться из ямок выбираться самостоятельно. В ту сторону, вверх!

Я вот всю жизнь учусь, этой самой «ёлочкой».

Кривовато получается, но лезу я, Господи. И точно знаю, что Ты опять стоишь сразу за гребнем, только мне Тебя порой со склона не видно. А склон этот сложный, но прекрасный.

Анемоны

На улице, на верёвке, на ветру машет крылом замёрзшее полотенце. А из окна на него глядят мои анемоны.

Эх, в том-то и дело, что это теперь они на него из окна глядят. А вчера сами были там, окаменевшие от холода.

Не уследила я за весенней погодой, не прикрыла клумбу, вот так и вышло, что в одну ночь стужа пришла да всё поморозила.

И застыли бутончики моих цветов. Даже от ветра не шевелились, торчали бесцветными прозрачными статуэтками.

Мелькнула у меня идея: а если отогреть? Потихоньку-помаленьку, осторожненько? А вдруг?

Выкопала я их, похожих на сосульки.

Сперва положила между форточками, открытой и закрытой, почти снаружи.

Через час – в сени перенесла, там уж потеплее. Лежали на лавке, в темноте, без сознания ещё.