Паника. Быстрые движения, люди, спешащие, как и крысы в трюмах, которые, казалось, пробегали несколько минут назад. Вопли накрывались волнами бури и морской стихией, смешиваясь с ярым хлёстким погружением то крыс, то человеческой особи. Мужчина с бакенбардами и молоденькой любовницей поспешно собирали вещи, надеясь, что морской огонь не захлестнет и их.
Началось это не со шторма, как и другие истории подобного рода. А с пары, жившей на Уолл-Пере Винс стрит. Мужчина ростом 170, около пика возраста по тем меркам, с черными ветвистыми бакенбардами, невыразительными глазами и с узкой улыбкой, ровно как и его внутреннее скудоумие, не были ни привлекательны, ни запоминающиеся. Он был равноценен серой массе и другим узким и скудным людям, жившим на этой улице.
Таких людей, казалось, могло спасти только одно: или харизма, или приятная дама рядом. В случае этого господина с Уолл-Пере Винс ему повезло со вторым, а именно с прекрасной леди, которая казалась младше на 5–6 лет, чем господин L. Её прекрасные плечи были обнажены в непривычное для неё декольте, фасон платья всегда съезжал на её тонкой и хрустальной фигуре, а её лицо выражало всегда непроницаемую теплоту и сочувствие. Чему? Только она сама могла понять. Такова была её внутренняя сущность, никому непонятная на этой улочке красота, которую никто не сумел различить, даже её собственный муж. Её глаза, отражённые на лужах, бутылках, на солнечной оболочке звезды, способны были лицезреть то, что не видели другие. И этот дар казался ей губительным в мире, где никто не старался «увидеть». Причём не просто увидеть, а лицезреть, понять суть и прикоснуться к более неведанному, что казалось другим невозможным. От невозможности и нежелания люди, сомневаясь в своих умениях, «забили гвоздь», решив, что их мирское время не предназначено для решения подобных проблем. Для них потратить жизнь на созерцание прекрасного было пустой тратой времени. Но разве то, что в их понятиях была «жизнь», было поистине жизнью?
Люди с Уолл-Пере Винс были очень занятыми и не всегда успешными. Ровно в 5 пробивали висящие фарфоровые часы над вытянутым белым кирпичным домом с возвышающейся шевелюрой из тёмной черепицы и высовывающегося необычайно редкого балкона со стальными ставнями и деревянными перилами. Цвета в подобных местах всегда были весьма неуместны. Каждый дом, словно под копирку, повторял рельеф другого, даже газон и каждая травинка была идеально подстрижена в соответствии с соседним участком. Жизнь на улочке всегда протекала спокойно, однообразно, скучно. После пробуждения от городских часов люди, вставая на две ноги, одевали широкие коричневые сапоги, которые, казалось, были куплены «на вырост» (неся за собой скорее идеи практичности, нежели удобства). И в медленном темпе направлялись мыться, потом умывая детей, складывая неспешно еду в рот, не выражая никаких глубоких чувств, они кивали в знак благодарности, направляясь к выходу без всяких разговорах. В этом рационе не было ни радостного, ни чего другого. Каждый член Уолл-Пере Винс жил, как механическая зверушка, которая двигалась ровно в такт городским часам.
Секунда. И двери со звуком скрипа распахиваются одновременно. Коричневые мозолистые пятна от дверей отбрасываются на улочке ровно в 5:55. Ни минуты позже. Именно в это время и господин L, и другие солидные мужчины в чёрных, лакированных, безличных, медяных шляпах покидали дом, дружно направляясь по жёлтому камню на работу, в школу, в университет и прочие места. Казалось, они словно были выходцами из часов с кукушкой, проезжающих по конвейеру в единообразном виде, как металлические человечки. Леди, выглядывая слегка из-за двери, но не выходя за порог дома, смотрела на ровный шаг, как у военных, идущих без единой осечки. Под их ритм казалось, умолкал город, и словно молоточком постукивала одна из фигур по наковальне, пробивая 6 вместе с последним скрывшимся силуэтом за углом.
Уолл-Пере Винс стрит всегда безукоризненно действовала по часам. Причём настолько отчётливо, что ни разу ни единая особь не опаздывала. Вы спросите меня, были ли люди, которые выходили «не в такт» часам. Разумеется, были. Все, как и человеческое существо, любят не подчиняться правилам, от этого всемогущества и возможностей, что может почувствовать человек, чаще всего и происходят великие беды. Правда, в нашем случае таких людей уже давно не видели. Слухов на этой улочке не бывает, как казалось, и места вне этого пространства будто также и не бывало.
Леди с Уолл-Пере Винс после ухода господина L усаживалась на бархатный диван и мечтала. Это были редкие минуты содрогания её губ в лёгкой и детской улыбке, столь светлой в мире часовщиков, что казалось, таких моментов стоила вся её жизнь. Леди с Уолл-Пере Винс была далеко не глупа, но и не слишком умна. Она часто безмолвствовала, читала запрятанные книги, спрятанные под швом из подушки… Смотрела на зеркальные поверхности, лужи, стеклянные бутылки или на блюдце с купающимися в нём травами в лёгком светлом одеянии. Она была способна замечать мелочи, на которые другие не обращали ни единого внимания. Леди была способна увидеть красоту, возможно, лицезреть душой. Однако в своей внутренней красоте она была весьма одинока. Наличие мужа не явило в ней то, чего она ожидала. Это будто была обязанность, то, что ей навязали с детства общество. Желала ли она этого и искренне была ли влюблена? Раньше – возможно, отчасти, но сейчас при единой мысли о любви с безнравственным существом на её лице проникали нотки ужаса и безликого бытия. Тот навязанный людьми брак выковал в ней непорочность и внутреннее желание сбежать.