Читать онлайн Азъ Есмь

Азъ Есмь. Пролог

Темно… тихо… спокойно…

Хотя не так уж и тихо…

В этом густом мраке любой звук, даже собственное дыхание, кажется оглушительным. Будто весь мир стянулся в точку, где нет ничего, кроме моих мыслей и отрывочных вспышек воспоминаний.

В ушах стоит странное шипение, будто сломанный радиоприёмник пытается поймать сигнал. Сердце бьётся – точнее, отдаётся вибрацией боли, и каждый удар словно пробивает туннель в пустоте.

В голове гул, и он нарастает, скорее и не гул, а звуки алюминиевого таза или газовыводящих труб… Странные фразы в голове… Каждый удар отдается пульсирующей болью во всем теле. Не болит только правая нога ниже колена…

…темно…

Так, если чувствую боль, значит живу. Уже хорошо!

Мысль цепляется за это почти как за спасательный круг. Жить – значит, есть шанс выбраться, объяснить случившееся… хоть что-то сделать.

Странно, что нога не болит… Бляха, а чего странного? Ее ж нет! В 43-м под Курском… нашу двойку Ла-5 тогда сожгли Мессеры… я выпрыгнуть успел, а Леха сгорел в воздухе. Врач ногу спасти так и не смог, но хоть вытащил с того света и то дело…

Давно это было, а сейчас всё всплыло, будто случилось вчера. Кажется, что не прошло и нескольких часов с той страшной ночи, когда я лежал в госпитале, глядя на забинтованную культю. «Самое страшное позади, – говорили врачи. – Жив, и слава Богу!» Но вдруг снова это ощущение потери…

…темно…

Сейчас же не 43-й! Что ж случилось? А, ну да, утром тренировочные полеты, курсантКА Ольга Началова.

Есть ли такое слово вообще – курсантКА?

А как этих баб еще называть? Чего они вообще в небо прутся?

Вот же упрямая девка, черт ее привел к нам в ДОСААФ и трижды черт ко мне в звено. Дошла до начальника аэроклуба, чтобы ее пятой взяли. Парней не берут, а ее взяли! Год прыгала с парашютом, чтобы затем в пилоты перевели. Думали, что отец ее пропихнул – он какой-то военный высокопоставленный, но нет, сама… Нет, она молодец, конечно, умная, упертая, собранная. Сегодня утром только дерганная была, все за отца переживала, что случилось – не говорила, да, похоже, и сама толком не знала. В газете писали – в Чехословакии заварушка какая-то началась… Сквозь туман сознания прокрадываются мысли о политике, о странных конфликтах и вечном желании людей воевать. Зачем? Почему? И где-то там, в чернильной темноте, Ольга – та самая упёртая курсантка, которую я когда-то считал неуместной в авиации. А теперь страшно переживаю за её жизнь..

…темно…

Не пойму, как будто я в бессознание проваливаюсь, засыпаю и просыпаюсь…

…темно…

Так, утро, построение, курсанты, крайний вылет с инструктором и затем самостоятельные полеты… Ух, как же ноет все тело… Для кого крайний, а для кого, похоже, и последний…

Слово «последний» словно колет изнутри. Мурашки пробегают по затылку, когда память подкидывает картинку из утреннего инструктажа: все стоят, выровненные, слегка волнуются, а я, самодовольный, хмуро просматриваю их лица. И никогда бы не подумал, что так всё закончится…

…Взлетели, полетное задание простецкое – полет по кругу и посадка. Набрали высоту, затем какие-то провалы в памяти… Вернее, даже не в памяти, а как будто помехи по телевизору… Я посмеялся про себя, что именно так инсульт, наверное, и приходит, когда картинка перед глазами сбоит… Сбой в матрице… Что значит сбой в матрице? При чем тут матрица? Матрицами называются массивы элементов, представленные в виде прямоугольных таблиц, для которых определены правила математических действий… Неужели мозг пытается «включить» какие-то старые лекции по высшей математике, чтобы объяснить происходящее? Глупо, но это всё, что приходит в голову. Нервный смех прорывается сквозь боль…

Что за фразы в голове? Походу, меня хорошо приложило головой, аж определения вышмата высыпаются.

Темно… сколько я в отключке был?

Потом была яркая вспышка в небе, заглох двигатель, пропала связь и вся электрика сдохла. Хотя, какая в старом Як-18 электрика? Радио только, да зажигание… Бляха, это что ж, по нам капиталисты ядерный удар нанесли? Да нет! Быть не может! Не было ударной волны, да и вспышка была без теплового излучения, нас бы просто спалило в воздухе. Что же тогда? Новый вид оружия с одним фактором поражения – электромагнитным импульсом? А смысл? Если бомбить, то сразу ядерным оружием, на поражение…

Мозг работает на автомате, раскладывая факторы по полочкам. Но рациональное объяснение ускользает. Сердце колотится всё быстрее.

Темно…

Олька!!! Как она? Я ж её, дуреху, еле заставил прыгать. Пока подзатыльник не отвесил – не хотела. Парашют раскрылся, это я точно видел. Там хоть и лес внизу, но она – опытный прыгун, не зря целый год в команде парашютистов занималась прежде, чем её в лётчики перевели. Так что должна нормально приземлиться.

Гагарин, говорят, этой весной так же погиб. Серёгин прыгать без него не хотел. Я, конечно, не Гагарин, да и жив вроде.

Мысли хоть и скачут, но мыслительная деятельность продолжается. А вот физически не пошевелиться.

В груди нарастает страх: голова вроде как «работает», а тело не слушается. Словно привязано к чему-то тяжелому. Запах порванной обшивки, бензина, раскалённого металла – всё перемешалось. Тошнота подкатывает к горлу…

Темно… я опять без сознания был?

Это ж что должно было во мне сработать, какие расчёты мой мозг произвел, чтобы направить самолёт в одну из пещер в этой скале? Естественно, об стену скалы я бы просто разбился, а вот при входе в пещеру часть инерции погасили крылья и хвост, когда обломились от удара, а фюзеляж уже юзом тормозил о стены пещеры. Это же просто чудо какое-то – зашёл как пробка в бутылку… хотя пробка обычно выходит…

Перед внутренним взором мелькают страшные кадры: рваные куски крыльев, искры от трения об камень, сломанные приборы. И ведь я жив, каким-то невероятным образом. Спасибо инстинкту, рефлексам, случайности… или чему-то ещё.

Почему темно – это понятно. Не глаза же у меня, в конце концов, выскочили, пещера всё-таки. Но почему пошевелиться не могу? Может шею сломал? Хотя я бы этой боли по всему телу не чувствовал…

…темно…

Сколько я здесь? Терял я сознание или нет? Ощущение, что тысяча лет прошла или одна минута? Опять эти помехи перед глазами. Как я их вижу в темноте? А как вообще слепые сны видят? Говорят, что образами, чувствами, запахами… Кстати, запах… Запах керосина… Вот об этом я не подумал, вылет был первый и бак был полон… Сердце ударяется о рёбра, когда осознаю: топливо может вспыхнуть в любую секунду. А я беспомощен, зажат в фюзеляже, словно в ловушке. Шанс есть только молиться, чтобы огонь не добрался до меня… Лишь бы не еба…

Яркая вспышка! Огненный шар ярких бордово-жёлтых тонов осветил пространство вокруг… кабину, панель приборов, остекление фонаря, стены пещеры, миллионы лет не видевшие света… На какой-то миг всё выглядит сюрреалистично красиво: будто кто-то включил фотовспышку среди бескрайней ночи Но сознание тут же кричит: «Огонь! Сейчас сожжёт!»

Сначала тепловая волна коснулась лица. Волоски бровей, ресниц, усов начали было сворачиваться от большой температуры, но всё застыло. Да, в буквальном смысле застыло, шар огня замер, как на фотографии, замерли мелкие осколки стекла и пыли, влетевшие в кабину вместе с воспламенившимися парами топлива. Застыла ударная волна, застыла температура, застыл даже звук. Нет, он не прекратился, не оборвался, он застыл в моменте. Как может замереть звук? Он либо есть, либо его нет… А как может замереть температура? Она даже если отрицательная, то есть вообще всегда… А как тогда я вообще вижу хоть что-то? Любой свет – это поток фотонов, как они-то могут остановиться? Но мысли же мои движутся? Это и есть смерть? Когда всё останавливается? Это и есть Ад, когда всё замирает, а ты продолжаешь существовать?

Меня пронзает осознание, что законы физики, кажется, сошли с ума. Ярко-жёлтые языки пламени выгнуты в форме шара, который больше не расширяется. Частицы пыли неподвижно повисли в воздухе. Словно время взяло паузу, а я остался в одиночестве, жутком и прекрасном одновременно.

Мысль замирает, и я ощущаю, что проваливаюсь куда-то глубже, сквозь замерший огонь и пепел. Это конец? Или начало чего-то непостижимого?

Опять помехи на экране…

Темнота…

I

Я стояла перед монитором, где безмолвно текли ряды данных, перемежающихся изображениями звёзд. Экран мерцал ровным светом, словно дразня мои и без того напряжённые нервы. Силой воли я попыталась унять дрожь пальцев, прежде чем коснуться панели управления, проверяя последний набор информации перед запуском. Всё должно было быть идеально – и я проверила это уже трижды.

Вся эта аппаратура, гудящая и светящаяся, становилась частью меня. Я ловила отражение своего лица в стекле монитора и видела усталость, смешанную с тихим воодушевлением: впереди ждал риск и огромное открытие.

Но внутри всё равно было неспокойно.

В воздухе кабинета стоял тихий, чуть пряный запах: смесь озона от электросхем и цветочных ароматизаторов системы жизнеобеспечения. Даже это привычное сочетание сегодня казалось раздражающим. Я не могла отвлечься от мыслей о своих Подопечных и о грядущем путешествии.

– Светозара, я весьма обескуражен, тем, что ты все же решила оставить Вече и Подопечных ради этой авантюры! – Дедо буквально ввалился в мой кабинет, задрав полы белого плаща с кровавым подбоем, изменив своей обычно-шаркающей походке. Проявлять такое нетерпение и взволнованность он мог только при самых близких людях, – Ты впрямь решила, что личные амбиции важней общего блага?

Я ощутила укол совести: Дедо всегда знал, как надавить на самые уязвимые места . И всё же его появление меня обрадовало – какой-никакой, а родной человек, хоть и ругается.

– Дедо, мы уже обсуждали это, – ответила я с улыбкой, подняв голову и посмотрев на старца. – Я считаю, что расширение личного познания позволит мне в дальнейшем быть более продуктивным Наставником для молодежи. Кроме того, это позволит ускорить мое продвижение. Чем больше я знаю , тем большим опытом я могу поделиться! Я сделала Выбор.

В глубине души я понимала, что он не злится «по-настоящему». Скорее, это был его способ встряхнуть меня, заставить ещё раз убедиться в правильности решения.

– Ты не понимаешь! – голос Дедо прозвучал громче, чем обычно, его тон прорезал тишину, словно треск сухой ветки. – Мы с тобой обрабатывали эти данные годы, Светозарка! И сейчас ты собираешься бросить всё, все труды, ради… он с трудом подобрал слово – Ради этой авантюры!

При этих словах Дедо смешно потряхивал бородкой и дырявил пространство, поднятым вверх высохшим пальцем, с аккуратным ногтем. Со стороны, могло показаться, что он достаточно небрежно относится к своему внешнему виду, но при этом руки у него всегда были ухоженными.

Я взяла его руку с выставленным пальцем, прижала к своей груди и прямо посмотрела ему в глаза. Сколько часов мы потратили на эти прения. Мы обсуждали мою идею и в личных беседах и в присутствии моих Подопечных. Для них это были отличные уроки эристики с элементами казуистики. Хотя я прекрасно знала, что Дедо согласен со всеми моими доводами и в глубине души поддерживает меня, но я так же понимала, почему он был так уперт и настойчив.

В его глазах читалась та самая искра: он тестировал мою решимость до последней капли. Мне даже казалось, что он наслаждается этой беседой, ведь полемика была любимым его жанром общения.

Во-первых он выполнял свою главную роль – Пранаставника. Заваливая меня сомнениями он добивался, что бы я максимально уверовала в свой собственный Выбор.

Во-вторых, он показывал моим Подопечным, как нужно отстаивать свой Выбор и принимать полную Ответственность за него. Потому что потом не кому будет пенять, что тебя не отговорили, не переубедили…

Ну, и самое главное, я понимала, что я его последний Подопечный. Последний его проект, и как он говорит самый продуктивный. Конечно он лукавит, в разные времена он воспитал ТАКИЕ личности… многие из них заняли почетные места в Пантеоне Славы, многие до сих пор входят и в Родовое и в Верховное Вече. Говорят Дедо будучи малым видел одряхлевших уже к тому моменту Пращуров Исхода. Хотя это все слухи и домыслы, но его реальный возраст давно перевалил за четвертую сотню и ни кто не знает на каких ресурсах он это вывозит.

Я иногда шутила, что он нашёл эликсир вечной жизни, но он лишь ехидно поджимал губы, молча намекая, что никакой «магии» тут нет, а лишь хитрый симбиоз технологий и воли к жизни. Однако втайне меня восхищало, что он столько всего повидал и не выгорел до равнодушия.

Я , вздохнула, пытаясь сохранить спокойствие.

– Это не авантюра, Дедо. Я вернусь с новыми данными, которые перевернут наши представления о прошлом. Это важно!

Сердце сжималось в груди: я знала, что каждое моё слово увеличивает пропасть между нами, а ведь мы были так близки. Но правда была в том, что я не могла поступить иначе

– Неужели тебе мало всех знаний человечества? Мы накопили опыт на сотни лет вперед! Тебе нужно просто правильно разложить их в головах своих Подопечных. Кроме того твою группу придется раскидать по разным Наставникам. Весь твой труд пойдет прахом!

Но Дедо не отступал. Его взгляд метался между мной и экраном, полным цифр и графиков, как будто он искал аргументы, которые могли бы меня остановить.

– Важно? – он сделал шаг вперёд, почти упираясь в меня. – Важно то, что у тебя нет права рисковать собой! Ты – Наставник, у тебя есть Подопечные. Их будущее важнее твоих амбиций!

Я ощутила его горячее дыхание почти на своём лице, и, несмотря на всю серьёзность ситуации, в памяти всплыло, как он когда-то точно так же прижимался ко мне, когда учил меня не бояться задавать неудобные вопросы.

Я уже собиралась ответить, но внезапно экран передо мной мигнул, высвечивая красный сигнал тревоги. Я повернулась к к панели, это было как некое спасение, что бы оторвать свой взгляд от пронзительно голубых глаз Дело и не выдать, что я почти поддалась на его уговоры.

– Так, что это? – я активировала дополнительные модули анализа. Хотя я и была рада переменить тему, но причина смены разговора, меня насторожила. Внутри пронеслась короткая вспышка адреналина: красная точка на дисплее могла означать что угодно – от ложной тревоги до реальной угрозы для всей экспедиции.

– Это невозможно… – пробормотал Дедо, подходя ближе.

На экране появилась схема орбиты Макоши с мерцающей точкой. Я мгновенно поняла, что это был объект, которого там не должно быть.

– Что происходит? —я была озадачена даже не столько сменой самих данных, сколько количеством изменений произошедших столь быстро.

– Неопознанный объект на координатах, – ответил Велес, на вполне риторический вопрос, его голос звучал ровно, как у учителя, сообщающего нерадостную весть. – Природа сигнала неизвестна. Интенсивность энергии слабо растёт.

– Этого не может быть, – еще раз прошептал Дедо, подойдя вплотную к экрану. Его пальцы замерли в воздухе, будто он боялся случайно прикоснуться к панели. Я почувствовала, как в кабинете стало холоднее; или это моё воображение нарисовало тот внезапный озноб. Всё, что мы планировали, могло поменяться в одночасье.

Я обернулась к старику и на мгновение ощутила его страх, скрытый за маской сомнений.

– Ты видишь это? – тихо спросила я , и сама поняла, что в моем голосе впервые прозвучала тревога.

– Вижу, – Дедо слегка покачал головой. – Но это не объясняет, зачем ты идёшь.

– Это объясняет всё, – резко парировала я. Во мне рождалась смесь беспокойства и решимости. – Если там что-то есть, значит я права. Значит, на Макоши есть то, что мы упустили.

Эти слова вырвались сами собой, и я почувствовала в груди гулкое эхо: а действительно ли я права? Или меня ведёт азарт исследователя, способный загнать в ловушку?

Дедо поднял палец, собираясь ответить, но я уже подключилась к системе управления, вводя данные для анализа объекта. Мои руки двигались быстро, привычно, механически.

– Ты не готова к тому, что там найдёшь, – пробормотал он, но я лишь мельком взглянула на него.

– Возможно. Но мы узнаем это только одним способом, – я с радостью отметила, что голос мой стал твёрдым, как сталь.

Ураган эмоций, бушевавший внутри меня сбивал с толку , но я чётко держала цель в уме: если такая аномалия появляется на орбите, то мои исследования действительно могут пролить свет на множество вопросов. И если не я, то кто?

Дедо замолчал, и на его лице отразилось смирение, смешанное с печалью и мне стало не по себе. Я смягчилась:

– Дедо, давай, когда я вернусь с данными, мы с тобой их обработаем и тогда ты дашь мне оценку эффективности, стоило ли оно того или нет. Тем более во время перемещения в подпространстве, для меня время остановится, а на Макоши я буду всего несколько недель, что за это время может случиться?

Система подтвердила запуск анализа, и Велес сообщил:

– Расчёты завершены. Рекомендуется ускорить отправление.

– Дочка, сводить данные ты будешь уже без меня. Пока ты будешь в подпространстве у нас пройдут годы. А мое время истекло. Все мои распоряжения ты получишь по возвращении у Велеса.

Я вздрогнула от этих слов. Я поняла, что это не старческое брюзжание, а окончательное решение ясного ума человека с безграничными возможностями. Сердце болезненно сжалось. Его слова звучали, как предсмертное прощание – и я осознала, что, возможно, увижу его уже только на голографических архивах.

В горле встал ком, я почти не могла дышать и с трудом выдавила слова обратившись к нему с официальным титулом:

– Верховный Волхв, я принимаю твое решение, прими и ты мое!

Мы обнялись, это было мгновение прощания, печальное но осознанное. Он поцеловал меня в лоб, молча развернулся и вышел.

Несмотря на монотонный гул работающего оборудования, тишина в кабинете стала звенящей. Мне казалось, что теперь я действительно одна, хоть внутри меня был Велес, а где-то далеко – мои Подопечные. Но Дедо, мой главный Пранаставник, ушёл и, возможно, навсегда.

Я простояла несколько мгновений окончательно смиряясь с прощанием, почувствовала, как меня окружает тишина космоса, словно мир уже предчувствовал мой следующий шаг и я сказала уже самой себе: – Игра уже началась, и я в ней.

«Началась», повторилось в голове, словно отголосок. Я понимала, что назад пути нет. И не знала, что принесёт завтрашний день, но чувствовала, что старый мир остался позади.

Затем мне осталось только обновить последние данные Велеса, ведь пока я буду там, бортовой Велес не сможет подтягивать новые данные и будучи автономным от общей информационной базы и будет развиваться используя только ту информацию, которую получить от собственных сенсоров и от меня.

Я посмотрела на экран, где мигала красная точка. Что бы это ни было, я знала: времени больше нет.

– Светлая, я готов, – как всегда беззвучной мыслью пронеслись слова Велеса в голове и я так же мысленно ответила: —Я тоже! – и вышла к лифту унесшего меня на стартовую площадку над облаками.

Двери лифта сомкнулись со свистом, а я, почувствовав привычный толчок ускорения, закрыла глаза. Пусть пока я не знаю, что ждёт меня там, на Макоши, но было ясно одно: этот путь мне необходимо пройти самой. Вспомнился Дедо, его тихий голос: «Не готова…» Может, и правда не готова. Но когда это меня останавливало?..

II

Более трёх лет я готовилась к этой экспедиции. Но даже в последние дни перед стартом мои мысли возвращались к тем, кто был для меня важнее всего – моим Подопечным. Наставничество – это не просто работа, это создание будущего. Через своих Отпрысков, как мы их неофициально называем, я формировала то, каким станет наше общество.

Иногда, просыпаясь по ночам, я вспоминала лица моих Отпрысков и думала о том, как их дальнейшие выборы повлияют на жизнь всей Общинной Руси. Вспоминала, как Арей хмурил брови, когда не мог решить задачу, или как Лада искрилась радостью, когда удавалось помочь другим. И каждый раз сердце сжималось от предстоящего расставания.

Как Наставник-Жрец, я могла выбирать возрастную группу для работы. Я выбрала самых сложных – Отроков, подростков от 15 до 20 лет. Это был период максимальной ответственности для Наставников, потому что после выпуска Подопечные становились Чадью – самостоятельными личностями, ежедневно делающими собственный выбор и принимающими за него полную ответственность.

Я хорошо помню, как впервые столкнулась с Отроками много лет назад: тогда я лишь стажировалась у своего Наставника и с трудом понимала всю глубину бурь, кипящих в душах подростков. С годами я научилась читать их эмоции по малейшим сменам выражения глаз, по тому, как они сжимали кулаки или кусали губы в затруднении. И всё равно каждый новый набор учил меня чему-то новому.

Для них открыты почти все функции Велеса, за исключением прогнозирования. Эта функция – основа причинно-следственных связей «Выбор – Ответственность» – остаётся недоступной до тех пор, пока человек не достигает Заветного Права Выбора. Именно тогда формируется фундаментальное понятие Действия, или, как говорили Пращуры Исхода, – Камма.

В этот период Чада находят себе партнёров, рождают и воспитывают детей, доводя их до возраста Младей, примерно 7–10 лет. Только после этого они вливаются в общую Чадь, получая Заветное Право Выбора. Дальше у них есть возможность вернуться под личное наставничество Волхвов или продолжить развитие самостоятельно.

Большинство выбирают одно из Пяти Предназначений: становятся Наставниками, воспитывая молодые поколения; входят в Родовое Вече – совет Общинной Руси, выбирая дальнейшее направление развития общества; проводят личные изыскания, внося свой посильный вклад в развитие науки; исследуют грани между жизнью и механизмом, создавая и программируя роботов и андроидов – тех, кого в обиходе называют нежитью и искусственной житью, используемые во всех сферах – от добычи и производства до бытового обслуживания; и, наконец, Искусство, которое включает в себя музыку, живопись, архитектуру и сферу услуг.

Каждое из этих Пяти Предназначений было уникальным путём развития личности. Я видела, как загораются глаза у тех, кто впервые осознал, что хочет заниматься Искусством, или у тех, кто понял, что его призвание – улучшать протоколы Нежити. И вся эта палитра возможностей рождала в сердцах людей надежду и стремление к лучшему будущему.

Меня угнетал факт, что я не довела свою последнюю группу до выпуска. Эта группа была уникальной: ради эксперимента я включила в неё пятого человека. Вместо традиционных пар взаимодействия мои Отпрыски сформировали пятёрку. Их коллектив оказался намного эффективнее, чем я ожидала. Теперь, когда их распределят по другим группам, они принесут туда свой опыт, а, возможно, и послужат началом нового подхода в Наставничестве. Всё ещё помню, как впервые предложила им такой «эксперимент». Их глаза горели любопытством, а у меня самой дрожали колени от страха ошибиться. Но они зажглись этой идеей: «Мы будем командой из пятерых!» И вскоре мне стало ясно, что это решение открывает новую грань в педагогике.

Особенно мне были дороги трое из них – тройняшки, два брата и сестра. Забавно, как они дополняли друг друга: Арей – огонь, Лада – мягкая вода, Велеслав – прохладная логика воздуха. И вся их пятёрка пульсировала жизнью, как один организм, где каждый брал на себя подходящую роль. Смотря на них, я понимала, что это не просто подростки, а будущие лидеры и создатели. Арей был младшим, но его решительность и стремление всегда добиваться лучшего делали его незаменимым в группе. Лада, сестра, обладала редким талантом находить общий язык даже в самых сложных конфликтах – она была сердцем группы. А Велеслав, старший из тройняшек, поражал своей аналитической глубиной и умением выстраивать долгосрочные планы. Вместе они были не просто учениками – они стали моей маленькой семьёй.

Хотелось бы увидеть, какой Чадью они станут. Я утешала себя тем, что по возвращении они будут на пороге Заветного Права Выбора. Иногда я закрывала глаза и представляла, как они – уже повзрослевшие – встречают меня в Зале Рассуждений, рассказывают о своих успехах, о своих партнёрах и, может быть, о собственных детях. Но всё это оставалось лишь в мечтах – впереди меня ждал долгий путь.

Вечером перед отбытием я провела с ними прощальный урок. Мы собрались в Зале Рассуждений, где стены отражали их мысли и эмоции в виде плавно меняющихся цветов и форм. Когда Арей волновался, его панель окрашивалась в огненно-красный, Лада оставляла после себя мягкие зелёные переливы, а Велеслав – глубокие оттенки синего. Этот Зал был особым местом: стоило лишь шагнуть внутрь, и стены, словно живые, начинали «отражать» состояние души присутствующих. Я сама любила наблюдать, как в моменты ясности мышления синее свечение замирает ровной пеленой, а при вспышках гнева оно разрывается алыми пятнами.

– Сегодня мы поговорим о выборе, – начала я, глядя на них. – Какой выбор вы считаете самым сложным?

Первым заговорил Арей:

– Тот, который нужно сделать за других, – тихо сказал он. Его лицо было сосредоточенным, как будто он обдумывал нечто важное.

Я заметила, как при этом его «панель» мигнула кроваво-красным: Арей вновь вспоминал какую-то ситуацию, когда ему пришлось брать ответственность за друзей или за сестру. Он всегда переживал такие моменты глубже других.

– А самый важный? – спросила я, поворачиваясь к Ладе.

– Тот, который изменит не только твою жизнь, но и жизнь всех вокруг, – ответила она. Её голос звучал мягко, но твёрдо.

Зелёное сияние вокруг Лады стало мягче, отражая её гармоничную натуру. Я чувствовала, что она не боится перемен, если они могут принести пользу не только ей, но и окружающим.

Я улыбнулась и посмотрела на Велеслава.

– А что скажешь ты?

Он задумчиво поднял голову и произнёс:

– Самый сложный выбор – не избежать ответственности, зная, что ты мог ошибиться.

Его слова прозвучали настолько глубоко, что я ощутила, как всё в зале словно задержало дыхание на секунду. Синие переливы на стенах стали гуще, как пульсирующее море мыслей. Я поняла, что этот парень уже вышел за рамки простого Отрока – он заглядывает вглубь человеческой природы.

Я замерла на мгновение, осознавая, насколько они повзрослели. Этот урок был не просто обучением – это было прощание.

После урока мы с Велеславом остались вдвоём. Его обычно уверенный взгляд стал тревожным.

– Наставница, – он замялся, – а что, если мы потеряем то, что делает нас пятёркой?

– Вы не потеряете, – я взяла его за руку. – То, что вы обрели вместе, будет жить в каждом из вас. И вы понесёте это дальше.

Я старалась говорить спокойно, но внутри меня всё сжималось: я понимала, что для них начинается новый этап, и они уже не будут теми «детьми», которых я знала. С каждой секундой нашей беседы я ощущала приближение расставания.

Он кивнул, но я видела, что его сердце полно сомнений. Прощание с ними оказалось труднее, чем я думала.

Кроме Наставничества, я состояла в Родовом Вече – общем совете Общинной Руси. Вече состояло из миллиона человек из миллиарда, относящих себя к Русичам…

Кроме Наставничества я состояла в Родовом Вече – общем совете Общинной Руси. Вече состояло из миллиона человек из миллиарда, относящих себя к Русичам. Советы проходили нечасто, каждые шесть лун, но подготовка к ним занимала массу времени. Нужно было разбираться в нюансах каждого вопроса: от распределения ресурсов до планетарных реформ.

В этом Вече каждый голос был важен, но миллион голосов – это грандиозная мозайка мнений и идей. Я часто поражалась, как в итоговом решении переплетаются тысячи философских и материальных аргументов: оптимизация продовольствия, защита окружающей среды, культурное наследие… Нередко дискуссии велись сутками, и лишь посредничество Велеса позволяло нам сводить сложнейшие компромиссы воедино и окончательное решение принималось Волхвами Верховного Вече.

Время, оставшееся от Наставничества и работы в Вече, я посвящала личным изысканиям. Мой интерес лежал в области исторической археологии. Моим основным направлением была Макошь – колыбель человеческой расы и ключ к пониманию причин Великого Исхода. Пращуры, оставившие свои миры, не сохранили достаточно данных. Велес на тот момент был лишь простым самописцем и ещё не приобрёл самосознания.

Таким образом я умудрилась влезть в три из пяти Главных Предназначений человека. Нежить и искусство интересовали меня меньше я предпочитала их пользовать, а не создавать. Обычно человек полноценно погружается лишь в одно Предназначение. Но мне видимо как и всегда больше всех надо.

Иногда я чувствовала, что буквально разрываюсь между всеми своими «жизнями» – Наставник, член Веча, исследователь… Но что поделать, если каждая из этих граней казалась мне важной и нужной? Я утешала себя тем, что в этом и есть моя уникальность – быть связующим звеном между разными сферами

Спустя три года кропотливой работы с архивами я нашла координаты нужных мест Эти поиски усугублялись языковыми барьерами бытовавшими тогда между разными Нациями.

В Предисходные времена живя, на Макоши люди были разделены по племенному признаку, называли себя на латинский манер Нациями и считали что одни нации могут быть лучше, а другие хуже. Даже воевали между собой.

Катастрофы, произошедшие на Макоши, стали переломным моментом в истории человечества. Падение астероида в районе Аравийского полуострова уничтожило самые развитые цивилизации того времени: латинскую, эллинскую и аравийскую. Взрыв поднял в атмосферу миллионы тонн пыли, что вызвало резкое похолодание и гибель урожаев. Это, в свою очередь, привело к массовым голодам и упадку технологий. То что не сделал сам астероид, завершили последствия его падения

Землетрясения, вызванные астероидом, пробудили вулканическую кальдеру в Северной Америке. Извержение супер-вулкана стало катастрофой глобального масштаба: кислотные дожди, сажа в атмосфере и массовые миграции уничтожили целые народы. Остались лишь каменные города, скрытые под слоями пепла. Люди, покидавшие разрушенные города, часто теряли всё, что было дорого, включая знания о своих корнях.

Когда я читала хроники того периода, я невольно представляла, как посреди сумрака вулканических туч отчаявшиеся люди брели по пустыне из пепла. Страшное время, когда будущее казалось обречённым. И всё же именно в это время в людях пробудился первородный инстинкт выживания и стремление найти новую жизнь

Восточная Азия пострадала от гигантских цунами, вызванных этими же землетрясениями. Волны высотой до ста метров смывали города, превращая землю в бесплодные пустыни. На побережьях остались лишь руины, а обломки судов разлетелись на многие километры. Сотни миллионов жизней оборвались за считанные дни.

Австралия, казалось, осталась нетронутой, но её население было изолированно, и контакт с остальным миром не восстановился. Их древние обычаи стали своего рода "капсулой времени", но они тоже не избежали медленного вымирания.

Иногда в глубинах архивов мне попадались рисунки и описания из этих австралийских общин – загадочные символы на скалах, ритуалы поклонения духам предков… Что-то в этом резонировало с духовными практиками наших современников, будто разрозненные части одной мозаики

Северная Европа и центральная Сибирь стали единственными регионами, где люди смогли сохранить часть своих технологий и знаний. Именно здесь зародились новые сообщества, которые позже стали основой для Великого Исхода. Китай, Индия и Южная Африка также избежали полного уничтожения, но оказались отрезаны от мировых связей. Их народы, хотя и выжили изначально, но со временем деградировали и вымерли как и другие нации.

Меня особенно интересовали Арии – прародители европейских племён. Я чувствовала, что их история – это ключ к пониманию не только моего происхождения, но и всего человечества. Их следы привели меня к тому, чтобы пойти на этот рискованный шаг – отправиться на Макошь.

Я стояла на пороге перемен. Эта экспедиция обещала изменить всё, но требовала оставить многое позади.

Накануне отлёта я долго сидела в своей комнате, глядя на эмблему Общинной Руси на стене. В голове проносились мысли о Подопечных, о Вече, о моих родителях и их роде. И всё же, несмотря на страх и боль расставания, меня вела вперёд яркая искра жажды познания. «Макошь ждёт меня», – повторяла я себе. «Макошь, где всё началось, где сплелись нити нашей истории». И я не могла отступить

III

Со стороны выход корабля из Подпространства выглядел странно, но красиво – как будто полотно небесной тверди с нарисованными точками звёзд натягивается, протыкается, и на его месте на долю мгновения образуется чёрная дыра, из которой вываливается корабль. Затем полотно схлопывается и колышется, как круги на воде после брошенного туда камня.

В такие моменты я всегда замираю, словно в предвкушении чего-то неестественно величественного. Снаружи видны только колышущиеся звёздные блики, а внутри – лёгкая вибрация, пробегающая по корабельным переборкам. Я слышу приглушённый гул, напоминающий раскаты далёкого грома.

Как обычно перед выходом в Явь, я сначала почувствовала, как меня догоняет время. Это ощущение по-своему пугает и завораживает: будто вся прожитая мною жизнь ускоряется на долю секунды, заполняя меня новой тяжестью и одновременно каким-то необъяснимым трепетом.

В Подпространстве, которое по старинке ещё называли Правь, время на корабле не меняется и для путешественника течёт как обычно, но относительно Вселенной оно останавливается. Строго говоря – не Вселенной, а именно Яви. Как мы знаем, Вселенная – это слишком обширное понятие всего сущего, и принято считать, что Явь – это та реальная часть Вселенной, в которой находится наш Космос: частица пространственно-временной неделимости, в которой мы и обитаем. То есть Явь – это воспринимаемая нами реальность. Перемещаясь в Подпространстве, мы уходим из реальности, но, возвращаясь в неё, реальность обрушивается на нас, воздавая всё то, что мы пропустили.

Я вспомнила первую лекцию, которую мы слушали в Академии Изыскателей. Старый наставник на голографических схемах показывал, как Правь и Явь «разводятся» во времени, и мой юный ум тогда с трудом воспринимал эту концепцию. Но теперь она стала обыденностью.

Я физически почувствовала, как состарилась на пропущенные мною в пути шесть лун. За мгновение отросли волосы и ногти – конечно, не так, как это было бы за реальные шесть лун, визуально почти не заметно, но всё же чувствуется. Заметно обветшал нательный разовый костюм. Я намеренно надеваю его перед полётом, чтобы не тратить время на переодевания, а просто принять душ, сменить бельё и влезть в рабочий Повседневник. Ну и, конечно, дикая жажда и голод. Физиология – это, пожалуй, самый мудрый механизм, который невозможно обмануть никакой наукой. Она всё равно возьмёт своё. Впрочем, Велес уже приготовил и бельё, и водно-солевой бульон для быстрого восстановления организма.

В животе сводило от голода, и руки подрагивали от жажды. Когда я впервые испытала это «догоняющее» время, мне показалось, будто моё тело протестует против чуждого вмешательства. Но теперь я уже привыкла: такова неизбежная плата за полёты.

Я сделала пару глотков и ощутила, как вместе с солоноватым вкусом возвращается привычный тонус. Пока я завершала процедуры, Велес подготовил аналитику нашего местонахождения.

– Вынурнули мы удачно, – объявил Велес, когда я появилась на Посту управления. – Координаты немного смещены, но в пределах нормы.

Пост управления встретил меня мягким мерцанием приборных панелей. На голографическом экране уже сияла карта звёздного неба, и я почувствовала лёгкое облегчение: значит, серьёзных сбоев нет.

Я представила, что могло бы произойти, если бы мы ошиблись серьёзнее: вынырнуть в центре звезды или в ядре одной из планет Мира Макоши – перспектива не из приятных. Мысль об этом вызвала неприятный холодок между лопатками. Я старалась не показывать своей тревоги, но образ космического огня, поглощающего корабль, вспыхнул в воображении на миг.

– Бр-р-р… – вырвалось у меня. Я передёрнула плечами, пытаясь отмахнуться от неприятной мысли.

– Что, думала, что я доставлю тебя прямиком в ядро Ярила? – ехидно уточнил Велес. В его голосе звучала почти человеческая насмешка, словно он точно знал, какие ужасы я рисовала в голове.

– Нет! Меня ты, конечно, недолюбливаешь, но не настолько, чтобы угробить ради меня новейший корабль, – улыбнувшись, парировала я и уже серьёзно добавила: – Но вероятностное стечение обстоятельств проигнорировать я не могу.

– Вероятность попадания в звезду составляет 6,7×10 в минус двадцать третьей степени, – попытался меня успокоить Велес.

– Но не нулевая. Не трать время. Какая у нас обстановка? Опусти доклад о состоянии корабля и ресурсов – давай сразу к прогнозам выхода на орбиту и далее по протоколу, – скомандовала я, зная, что не стал бы Велес тратить время на тестирование моего эмоционального состояния, чем и являлись его шуточки, а сразу доложил бы об отклонениях от нормы, если бы таковые были.

– Макошь сейчас находится в оптимальной оппозиции с Мерцаной. Выход на орбиту запланирован через два часа пятнадцать минут. Учитывая оптимизацию расхода ресурсов на разгон и торможение, можно быстрее, но расход увеличится обратно пропорционально времени. В южном полушарии сезон дождей. Рекомендовано первой точкой выхода обозначить северное полушарие.

– Принято, двинули! – кивнула я.

Корабль отозвался лёгкой вибрацией – турбины начали новый цикл разгона, и я ощутила привычный толчок под ногами. Как будто Велес, всегда эфемерный, приобрёл в этот момент плоть.

Я заранее наметила точки выхода на поверхность. Первая и, как я надеялась, самая результативная должна была находиться в южной части древнего горного хребта, пересекающего с севера на юг самый большой материк планеты. Вторая надежда была на центральную часть самого высокого и массивного горного образования планеты, расположенного в центре того же материка. Остальные варианты были совсем малопривлекательны, но я всё равно заготовила их как резерв.

Я всё прокручивала в уме геологические карты и старые архивы: где-то там могли таиться улики, которые наведут нас на разгадку после Столкновения. Вид горных хребтов, уходящих в небеса, всегда вселял во мне особый трепет – ведь там, в породах, могут сохраняться осколки прошлого.

Что я хотела найти? Хоть какой-то намёк на объяснение того, каким образом всего через шесть веков после Большого Столкновения – так называли в древних письменах падение астероида – человечество совершило эволюционный скачок и создало технологии, позволившие массово переселиться в другую звёздную систему ближе к центру галактики. А главное – что послужило причиной Великого Исхода?

Никто до сих пор не смог объяснить и то, каким образом пропали все данные из ячеек памяти Велеса о периоде до Средневекового Забвения, о том, как жило человечество, как проходило его становление в новых мирах. До определённого момента были только устные сказы и редкие рукописные манускрипты. Сведения о том, что происходило на Новой Тверди, нужно искать именно там. Этому многие посвящали свои Личные Изыскания, хотя все они натыкались на «Стену Забвения» – период в один век, о котором нет вообще никаких данных.

И лишь после самоосознания Велеса в его ячейках памяти стали вестись подробные хронологические записи. Я невольно почувствовала странное почтение к самому Велесу – или к тому, чем он стал: сознанию, ведущему летопись человеческой истории, которая когда-то была почти утеряна.

Одно время пытались продвинуть теорию о том, что не было никакого Исхода, и Миры Новой Тверди – это исконное лоно человеческой цивилизации, а всё остальное – лишь мифы и подтасовки фактов. На форумах Изыскателей тогда гремели жаркие споры, в которых одна сторона клялась, что Исход был выдуман для «героизации предков», а другая приводила аргументы руин и архивов…

Говорили о ядерной войне и закопанных городах Древних Глиномесов. Эта теория набирала обороты, пока Дедо, будучи ещё молодым Изыскателем, не составил алгоритм, позволивший из обрывков слов, отдельных буквиц и прописей собрать отрывочные данные, по которым удалось вычислить координаты Ярилы – звезды, скрытой в отдалённом рукаве Галактики.

История об Изысканиях Дедо давно ходила почти как легенда. Рассказывали, как он, одержимый идеей найти истину, сутками напролёт перелопачивал древние символы и, в конце концов, сумел выудить зацепку о местоположении Ярилы. Говорили, что он состарился буквально на глазах, почти ослеп, прежде чем алгоритм дал результат.

Туда были направлены зонды с нежитью. Некоторые экспедиции пропали без вести, но те немногие, что вернулись, предоставили обнадёживающие данные о расчётах центров масс в системе Ярилы. Следующие миссии уже обнаружили саму Макошь, а вместе с ней – Земли Хорса, Мерцаны, Орея и ещё двадцать две планеты…

При этих мыслях меня охватывало восхищение перед тем, как человечество, пройдя через столько потерь, всё же смогло возродиться и вернуться в эти забытые земли. Может быть, именно на Макоши скрываются главные ответы?

Мои размышления прервал морок. Мне показалось, что зрительные сенсоры отключились на долю секунды – словно я моргнула. Но это было не обычное моргание, а нервный тик. Сердце ёкнуло. Это ощущение краткого провала, словно реальность на миг потускнела и сместилась, всегда казалось мне тревожным сигналом. Рука инстинктивно дёрнулась к пульту аварийной защиты, но я успела остановить себя. Как будто произошёл сбой в матрице.

– В какой ещё матрице?.. Откуда эти термины?

В ту же секунду раздался ровный, непривычно нечеловеческий голос Велеса:

– Светозара, мы атакованы.

В критических моментах его голос становился таким спокойным и безжизненным, что это начинало раздражать. Я всегда злилась на его неспособность «эмоционировать» по-человечески – в опасной ситуации хочется услышать хоть каплю тревоги, чтобы не чувствовать себя одинокой.

– Мысленная коммуникация! – скомандовала я. Это позволяло взаимодействовать не со скоростью речи, а со скоростью мысли, а заодно избавляло от необходимости слышать голос Велеса, который в такие моменты особенно неприятен.

Подключаясь к Посту управления, я мысленно отдала команду:

– Характер атаки, анализ воздействия и рекомендации по противодействию?

Сливаясь с кораблём, я становилась его частью – видела, чувствовала и слышала всё, что воспринимали десятки тысяч сенсоров. Я могла "понюхать" радиацию и ощутить "вкус" вакуума. Это было величественно и пугающе одновременно: словно моё сознание расширилось до размеров всего судна, улавливая малейшие вибрации корпуса. Такое слияние позволяло управлять кораблём с филигранной точностью.

Велес начал рапортовать:

– Характер атаки не поддаётся иден…

Яркая вспышка прервала фразу. Я ослепла, оглохла, лишилась вкуса и обоняния. В следующий миг поняла: не фильтры чувств подвели и не я утратила ощущения – это сенсоры корабля были перегружены всеми возможными воздействиями одновременно. От перенасыщения восприятия мозг просто отказался видеть, слышать, осязать.

Я ощутила колоссальное давление на сознание, словно вся Вселенная рухнула на меня разом. Сердце бешено колотилось, но я уже не была уверена, слышу ли его, или это лишь фантомное эхо.

В голове взорвалась сверхновая.

И я перестала чувствовать всё…

Тьма сомкнулась, и в последний миг моё сознание зафиксировало короткий импульс ужаса и мысль: «Неужели всё…?»

Ни звука. Ни цвета. Ни тела.

Только бесконечная ночь, укрывшая меня за один удар сердца.

…темнота…

IV

… Темнота…

Покой… Так и бывает за порогом? Это и есть небытие? Если да, то в целом и не плохо после всего сделанного и пережитого. Наверное, такой отдых – это заслуженно. Хотя конечно было много планов и многое не сделано…

– Интересно, где я?

– А мне интересно КТО ТЫ?! И как ты подключился к моему внутреннему коммуникатору?

– Бляха! Кто здесь? Я ничего не вижу!!!

– А где ты вообще находишься? Велес! Что происходит? Велес! Связь!!!

– Ты не одна? Ты из поисково-спасательной службы? Ольгу нашли? Что с ней?

– Велес! Ты меня слышишь? Велес! Почему я ничего не вижу?

– Ты тоже не видишь? Так ты не из спасателей?

– Нет! Успокойся уже и отключись от меня! Перейди на речевую коммуникацию, мне неприятно общаться мыслью! Почему я не могу тебя блокировать?

– Какую речевую? Как тебя зовут?

– Да что же такое!? Я Светозара Зорина «Светлая» …

– Из Белоруссии что ли?

– Какой Белой Руси? Из Общинной Руси, она одна…

– А-а-а старообрядцы…? Так, а что ты здесь делаешь-то? И где мы?

– Я Светозара Зорина «Светлая», Наставник-Жрец Чади с Верховной Тверди! А ты кто и где ты находишься?

– Я Кузнецов Тихон Никитич… И, похоже, я в психушке… Почему только в женской палате, или это общая? И почему в психушке, если я должен быть в реанимации после катастрофы… Почему я не вижу ничего? Бляха, мне глаза выбило! Я ослеп? …И не чувствую, под анестезией? Эй, как тебя… Светлая! Ты где? Светлая!

– Светлая! – это была мысленная коммуникация с Велесом. – Тихо, девица, не так резко… Ты приходишь в себя, просто полежи немного.

– Велес, перейди на речь, – хрипло попросила я, сейчас мне была неприятна любая мысленная коммуникация.

– Хорошо, – ровным бесяще-успокаивающим тоном, но уже голосом ответил он. – Но тебе лучше не задействовать речевой аппарат, ты слишком слаба.

– Что это было? – еле прошептала я, и меня тут же болезненно вырвало желчью.

Автолекарь перевернул меня на бок, и его манипуляторы стали освобождать мне рот, нос и горло от остатков рвоты, я услышала железный ровный голос Велеса:

– Задействую протокол принудительной Дрёмы.

И я провалилась в забытье…

…Темно…

– Б-б-бляха! – если бы я мог, я бы дернулся. – Что это? Галлюцинации умирающего мозга или меня все же нашли и вытащили? Бредят ли люди в коме? Та-ак, Тихон Никитич, собрался, успокоился и думаем логично. Ты думаешь – значит точно жив, не чувствуешь тело – тому есть объяснение, либо сломал шею… тогда почему не вижу и не слышу? Даже вкуса не ощущаю… Может сон? Какой-то слишком осознанный сон… Возможно, серьезная травма мозга и я в коме? Да-а-а, далек я от нейрофизиологии…

– Какое неприятное ощущение, когда с тобой кто-то коммуницирует без твоей Воли! Как это вообще возможно? – меня всегда выводит из равновесия, когда я не могу осознать и понять происходящего, возможно я отчасти зависима от этих эмоций, если всю жизнь выбираю самые сложные задачи. Так, нужно собраться и решить эту задачу… Я, похоже, в дрёме и у меня галлюцинация…

– Сама ты галлюцинация! Так, Никитич, если ты слышишь бабу и не можешь ничего сделать, значит ты реально или в коме, или в аду… Как говорил Вождь пролетариата: религия – опиум для народа! А стало быть, ада не существует! Значит, ты в коме и эта Светящаяся – реально галлюцинация.

– Не светящаяся, а Светлая! Это мое Рекло, а Имя мне Светозара! – этот голос начал меня раздражать! Да, похоже прав был Дедо, когда говорил, что повышенная нагрузка в какой-то момент начнет схлопывать Личное Познание, а не расширять его. Хотя… перед вспышкой Велес доложил об атаке, и потом я была подключена к сенсорам корабля, может это новое оружие, позволяющее внедрить в сознание вредоносный протокол? Тогда Велес должен был уже аннулировать его, он же сейчас работает с моим телом и, похоже, разумом. Скорее бы выйти из дремы и поговорить с Велесом.

– Светозара, я вижу, ты баба рассудительная, объясни мне, что происходит? – похоже она тоже в затруднительном положении и девка-то молодая, но кажется не глупая, рассуждает здраво, хотя и странно, что в слух. – Света, давай поговорим нормально и спокойно?

– Так, похоже протокол пытается внедриться глубже в мое сознание, если так дело пойдет дальше, то я могу потерять себя, придется в ущерб организму выходить из Дрёмы усилием Воли. Ничего, организм молодой, крепкий, выдержит…

– Велес, не смей меня больше принудительно проваливать! – резко выпалила я, вырвав себя из Дрёмы. – Во мне вредоносный протокол… – уже тише добавила я, и меня опять болезненно стошнило.

Я была уже зафиксирована на боку и в этот раз автолекарю не пришлось меня обтирать и снова переодевать.

– Светлая, я беспрерывно изучаю тебя, анализ данных не нашел нештатных протоколов. Но есть много новой информации для тебя. Рекомендовано до восстановления организма хотя бы до 30 % не загружать тебя ею. На восстановление до этого уровня необходимо всего полтора часа, тогда последующее восстановление пройдет на 48% эффективнее.

– Хорошо. Сейчас можешь меня отключить…

И я провалилась в темноту…

– Тихомир? Ты меня слышишь? – немного вкрадчиво произнесла я.

– Да, Свет, слышу. – не могу понять, наорать на нее или игнорировать, но раз пошла на контакт, похоже ей тоже хреново…

– Где ты физически находишься? И как ты коммуницируешь со мной?

– В последний раз перед потерей сознания я был зажат в кабине самолета в пещере, как я туда попал, трудно объяснимо и звучит неправдоподобно. Но перед отключкой произошло возгорание топлива… А ты где и откуда? Только объясни нормальным человеческим языком, без староцерковных словечек…

– Давай простроим разговор таким образом, чтобы мне стало понятно, что происходит? Я буду задавать вопросы, ты мне отвечай и тогда мы решим, что делать.

– Ни фига себе, как ты меня в оборот берешь, – удивился я про себя. Не на того напала, девочка, меня в 39-м НКВДшники не раскрутили на донос против командира эскадрильи и в 44-м, когда после госпиталя и ампутации меня отправили в Мурманск для приема самолетов по Ленд-лизу, ни один Янки или Томми не мог выиграть у меня в покер… Но вслух я ответил: – Хорошо, спрашивай, только ответы мои комментируй, чтобы я знал, правильно ли ты меня понимаешь.

– Интересный поворот, – мысленно промыслила я (странная фраза, но как еще передать, что в ментальном разговоре, я собственные думы могу скрывать от собеседника), – он что же меня моим же методом отработать хочет? – Хорошо, – сказала я ему и про себя добавила: – Посмотрим, что тебе интересно.

– Откуда ты? И что значит самолет? – мне было больше интересно, как он ответит на вторую часть вопроса. Смысл слова понятен, но словосочетание было необычным. В обиходе говорили паролет, так как эти неэффективные машины давно никем не использовались, оставалось пару голографических моделей в музеях, но не более того. А в ответ на первую часть вопроса он мог и соврать.

– Я из Свердловского аэроклуба, – кого она дурит, самолета не знает? Или и впрямь старообрядцы из тайги? Хотя говорят даже аборигены в Полинезии и то знают, что это, не зря у них есть Культ Карго. – Ты знаешь где Свердловск?

– Конечно, все знают, – соврала я, и сделала вид что не заметила, что он не ответил на вторую часть вопроса. – Как ты со мной связался?

– Я с тобой не связывался! И ты со мной, девочка, лучше не связывайся, а то… – грубо, понизив голос ответил я. Мне надоела эта игра! Видно же, что врет, и не краснеет, хотя как мне может быть видно? Я вообще ничего не ощущаю! Может и краснеет – съехидничал я сам с собой. – Говори, где я, и что происходит, а то…

– А то что? – прервала я его. Мне, конечно, не хотелось выходить на конфликт. Эффективнее было бы сотрудничать, но в его тоне и голосе послышалась реальная угроза, видно было что он не в игру играет, а действительно чего-то не разумеет. Кроме того, мне было интересно получить информацию о его действительных возможностях, я полностью доверяю защите Велеса, пока сама нахожусь в Дрёме, и потому все же решила спровоцировать Тихомира на агрессию.

Действительно, а то что? Что я могу сделать человеку, которого я даже не слышу, а чей голос просто у меня в голове? Максимум обматерить или рассказать, как смачно я в нее плюну? В том то и дело, что могу только рассказать… Даже не плюнуть. И с досадой ответил вслух: – А то я вообще замолчу…

– Эм-м-м… – это все, что я смогла ответить вслух… Я искренне удивилась, он что же, ничего не может? Как же так?! Да что же он тогда вообще такое? И зачем он?

В этот момент Велес вывел меня из Дрёмы.

V

Очнувшись, я обнаружила, что чувствую себя гораздо лучше. Конечно, со мной такого никогда не было, но мне кажется, именно так должен себя чувствовать человек, который выспался.

Лёгкий гул корабельных систем обволакивал слух, а воздух казался чуть прохладным и стерильным; где-то вдали негромко потрескивали датчики, напоминая о том, что я всё ещё в защищённом, но техногенном пространстве.

– Светозара, степень восстановления организма 86%, все показатели жизнедеятельности в норме согласно указанному уровню, – приветствовал меня Велес все тем же раздражающе-спокойным голосом.

Голос возник сразу в голове – отчётливый, почти лишённый эмоциональных интонаций, хотя я могла поклясться, что уловила в нём привычную заботу. В этот момент я ощутила прохладу металлического пола под босыми ногами и приглушённое освещение, падавшее на гладкие стены каюты. Шелест воздушных фильтров подчёркивал стерильность пространства.

– Ты прогнозировал, что за это время я восстановлюсь на 30%? – я хоть и вышла только что из Дремы, но штатный математический протокол в моей голове сработал автоматом, подсказав несоответствие данных. – И смени свой тон, я уже давно не в стрессовом состоянии, – чуть раздраженно добавила я.

– Я вывел тебя из Дремы согласно расписанию, – произнес Велес, как мне показалось, оправдывающимся тоном, – но твой организм сам погрузил тебя в здоровый сон и восстановление прошло быстрее прогнозируемого времени. Ты проспала 2 часа.

– Тогда приступим к работе. С чего начнём? – я решила сразу перейти к делу, чтобы не тратить время впустую.

Внутри меня, несмотря на прилив сил, ещё плескалось эхо пережитого шока от недавнего события: вспышка, выброс энергии, корабль… Но привычка не размышлять о прошлом, когда есть конкретные задачи, взяла верх

– По показателям Живы (автолекаря), рекомендовано начать с гигиенических процедур и приема пищи, массажную физиотерапию Жива провела во время сна.

– Да, есть хочется, я бы даже сказала – жрать, – прислушавшись к собственному организму, произнесла я вслух скорее самой себе. Велес незамедлительно запустил Очаг, кухонный комплекс корабля, чтобы приготовить что-нибудь питательное.

«Очаг» напомнил о себе тихим жужжанием: там шёл процесс синтеза питательного рациона на основе моих показателей здоровья. Я вспомнила, что у некоторых Изыскателей подобные системы умеют воспроизводить любую еду с Земли Хорса или даже блюда с самых дальних колоний, но вкусовые качества порой оставляли желать лучшего.

Принимая душ, я с удивлением увидела, что у меня отросли волосы и ногти. Когда же уже придумают депиляцию на всю жизнь? Надо подкинуть идею изысканий в общую базу запросов Чади. Тёплая вода стекала по моим плечам, смывая следы сна и остатки напряжения. В стенах душевой были встроены тонкие полоски сенсорных панелей, анализирующих мой пульс и температуру тела. Порой я невольно подмечала, что меня начинает раздражать столь пристальный контроль.

– Стоп! – сказала я вслух, оборвав поток собственных мыслей, только сейчас осознав, что и волосы и ногти ОТРОСЛИ!?

– Какой именно процесс остановить? – спросил Велес, видимо не понимая, кому я обращаюсь и что хочу прервать.

– Велес, ты знаешь, как я отношусь к твоему присутствию во время гигиены!? – строгим голосом, как нашкодившего отрока, отчитала я его.

– Прости, Светлая, я обязан контролировать тебя при низких показателях здоровья, – извиняющимся тоном сказал Велес.

– Мой протокол здоровья фиксирует 92%, это норма! Отбой до вызова! – уже сурово скомандовала я.

Велес замолчал, и вдруг я вновь ощутила ту странную свободу, когда «наблюдателя» нет. И всё же, где-то в глубине сознания я продолжала чувствовать его пассивное присутствие, ведь он был частью моих нейронных связей. Казалось, что воздух сразу стал теплее – словно личное пространство вернулось ко мне.

Почему я до сих пор иногда не могу отделаться от ощущения присутствия живого существа при любой коммуникации с Велесом, даже если он негласно присутствует в роли наблюдателя? Казалось, что Велес и впрямь «видит» меня, даже если формально он всего лишь искусственный интеллект.

С Младенчества, как только ребенок начинает взаимодействовать с другими членами общества кроме семьи, а обычно это происходит в полтора – два года, Младенец начинает учиться коммуницировать с Велесом. По сути, это первый искусственно встраиваемый в нейроны мозга протокол. Он не влияет на потенциал расширения Личного Познания и, как показали Изыскания, сопоставим с естественными базовыми навыками, такими как речь, ходьба, письмо и другими подобными им.

В период младенчества Велес имеет усеченные функции для дитя. Он может только подыгрывать ребенку в его играх, может пообщаться, если младенец к нему обращается, но Велес не выполняет защитных, рекомендательных и других жизненно важных функций. Эти обязанности целиком и полностью лежат на родителях, которые обычно в этот момент находятся в стадии Чада. Именно в этом и заключается испытание родителей, которые обязаны собственным ежесекундным Выбором сберечь детей от болезней, травм и смерти. Они прививают детям базовые навыки, обучают принимать первичные решения, делать Выбор и нести полную ОтвеДственность за этот выбор. Ребенок должен Ведать, что он творит.

Я вспомнила, как в детстве Дедо строго придерживался правила никогда не просить у Велеса помощи без своего разрешения. Он говорил: «Важен сам процесс принятия решения. Если Велес всё сделает за тебя, ты не поймёшь цену выбора». Его слова запечатлелись у меня навсегда

Нет такого понятия как несчастный случай, или вообще понятия случай. Любое событие, произошедшее с самим человеком или тем, кто находится под его опекой, и есть Действие или Камма – причинно-следственная связь. Она является главным показателем адекватного прогнозирования. Конечно, детские шалости и необдуманные решения их родителей приводят к травмам и болезням, много разных случаев детской смертности, и все они происходят только лишь по неадекватному прогнозированию и проявленной Воли родителей.

Те, кто не проявил способностей к адекватному прогнозированию, не получают Право Заветного Выбора и не входят Общую Чадь. Чада, не получившие Право, становятся Челядью. Их перемещают на Белую Твердь, третью планету от Нового Ярила. На Белой Тверди самые комфортные климатические условия в звездной системе Новояра. Челядь живет там по Канонам, установленным для них Родовым Вечем, где они живут свои непродолжительные жизни, всего около ста лет жизни.

Для них создаются самые лучшие условия, не требующие от них принятия какого-либо Выбора. Они выполняют безответственные работы, иногда рождают детей, потому что не используют блокираторы, они сами растят детей без помощи Велеса и общества Чади. По статистике такие дети тоже чаще всего остаются Челядью. Генетика, что тут скажешь.

Для подрастающего ребенка, соответственно его возрастному статусу, Велес исполняет все новые роли. В возрасте Млади он является главным информационным источником. Наставник лишь учит ребенка работать с информацией, а саму информацию предоставляет Велес.

В Отрочестве Велес помогает человеку принимать решения, выдавая ему на выбор несколько рекомендаций с вероятностным прогнозом, но окончательное решение всегда остается за Отроком.

Полные функции Велеса, такие как поддержание жизнеспособности, аналитика данных, сопутствующие бытовые функции и множество других второстепенных задач, отвлекающих человека от главного Предназначения, открываются только после получения человеком Заветного Права Выбора.

С расширением Личного Познания расширяются и функции Велеса, обычно он занимает около 10% процентов нейронных связей мозга, у Изыскателей и Повелителей Нежити может быть больше, до 15%, а у Людей Искусства обычно не превышает 5-7%.

Так Велес с младых ногтей становится частью человека, но я, Светозара, до сих пор порой ощущаю в нём «иное» существо, особенно когда Велес наблюдает за мной негласно.А теперь, находясь почти в полном одиночестве на корабле, я не всегда была уверена, что хочу чувствовать это «иное» присутствие. Иногда оно успокаивало, но порой и раздражало: казалось, что Велес слишком хорошо меня знает.

– Свет, так это все не бред? – я был в шоке от только что услышанных мною мыслей!

– Ой! Как ты здесь?! – я аж присела от неожиданности, попытавшись прикрыть срам. Хотя уже понимала, что Тихомир всего лишь голос в моей голове, а не человек с глазами, который может увидеть меня в неглиже.

– Извини, что напугал, – мне стало даже не ловко, я не подумал, что она может быть чем-то занята, но мне было радостно вновь услышать хоть чей-то голос. Мне становится жутковато оставаться одному в сенсорной депривации и в полном непонимании происходящего. Хотя я ее и не слышал в полном понимании этого слова, а как бы читал ее мысли, но слово «слышать» как-то понятнее. Сказать, что я охренел от услышанного, значит ничего не сказать. Стало ясно, что это ее мысли и она не обращала их ни к кому, а потому я сделал вывод, что она не врет. Да и соврать такое, это ж надо какую больную фантазию иметь?

– Как ты резко появляешься! – не в силах сдержать растерянность буркнула я. Его фразы звучали всполошённо, словно он пытался ухватиться за любую соломинку. В глубине души я ощутила к нему и сочувствие, и непонятную настороженность: этот человек говорил так, будто пришёл из другого мира, где нет ни Велеса, ни Чади. – Ты можешь предупреждать, перед появлением?

– Как, бляха, в дверь постучаться?! – я вспылил. – Покажи мне дверь! Объясни, как и чем мне стучать! Может в колокольчик позвонить? Я хрен знает где нахожусь, у меня отключены все органы чувств! Я, бляха, вообще не понимаю, где я и кто я сейчас!

– Хорошо, не волнуйся! – мне стало его даже немного жаль. После того, как я поняла, что он не представляет для меня прямой угрозы, меня начало одолевать любопытство. – В какой момент ты появился здесь?

– Я постоянно где-то здесь… Знать бы, где это «здесь». Просто в какой-то момент я начинаю слышать твои мысли потом опять нет ничего.

– Так, уже хорошо. В какой момент сейчас ты начал слышать мои мысли?

– Да чего же хорошего… И хватит меня успокаивать, сам не маленький, да и постарше тебя буду, – меня даже задел ее раздражающе-успокаивающий тон. Но потом я решил, что надо уже взять себя в руки и запихнуть эмоции подальше в жо… Видно же, девочка помочь вроде как хочет, и примирительно добавил, – мысли твои услышал, когда ты про Велеса рассуждать стала. Объясни, кто он такой вообще, что с детства с каждым человеком? Бог, ангел-хранитель? Я так-то в Бога не верю…

– Нет, не Бог, богов не существует, но это сейчас не важно… – я ненадолго задумалась, подбивая ту скудную информацию, что уже имела. – Так, а ты слышишь мои мысли, когда я общаюсь с Велесом?

–  Нет, я больше вообще никого и ничего не слышу, ты единственная нить для того, чтобы мне не сбрендить окончательно… Свет, ты понимаешь, что происходит?

– Пока не очень, но думаю разберемся. У Велеса много информации для меня, сейчас и обсудим. Если сможешь, присоединяйся к разговору.

Тихон замолчал, словно обдумывая мои слова, но я чувствовала его смятение. Кто бы он ни был, он испытывал страх потерять остатки контакта с реальностью. И это мне напомнило о собственной уязвимости, ведь и я до конца не понимала, чем грозит мне подобное «соседство».

– Велес, связь! – мысленно скомандовала я, выходя уже одетая из личной каюты корабля, и у меня тут же пропало ощущение присутствия Тихомира. Я невольно вздохнула с облегчением и в то же время почувствовала укол вины, ведь бросать Тихомира одного в темноте сознания было жестоко. Но мне нужно понять, что происходит.

Коридоры корабля встретили меня ровным белым светом. Вдоль стен тянулись терминалы, встроенные в гладкие панели. Я машинально проверила: все ли ещё работают после атакующего выброса? Судя по показателям, большинство систем функционировали, хотя я чутко улавливала некую «инаковость» – словно мы действительно были уже не в том корпусе, что прежде…

– Светлая, я обеспокоен! Я не мог с тобой коммуницировать, у тебя был мощный скачок адреналина и резкое увеличение сердцебиения, хотя сенсоры корабля определяли твое местоположение неизменным.

– Обеспокоен он, – раздраженно подумала я, – осознанная нежить, а строит из себя человека… – но тут же одернула себя, он-то в чем виноват? Сама поперлась на Макошь, сама вляпалась, сама и расхлебывай. Меня саму удивил мой приступ раздражения, но я списала его на тот факт, что несмотря на мой прямой запрет, он продолжает меня контролировать. Хотя чего возмущаться, такие у него протоколы, и, благодаря сенсорам корабля, он может меня фактически чувствовать, осязать, нюхать и даже определить вкус… – Фу, какая мерзость… просто давно не прибегала к процедуре половой гигиены.

Вслух же я сказала:

– У меня возможно психическое расстройство или сбой протоколов взаимодействия.

– Об этом я и хотел поговорить, – тут же отозвался Велес с отеческой заботой в голосе.

– Убавь эмоциональность на 50%, повествовательный тон! – скомандовала я, меня определенно сейчас раздражало его копирование человечности. Иногда хотелось почувствовать, что ты не одна и общаешься с реальным человеком, и он подхватывал эту игру, но сейчас, входя в рабочий настрой, это сбивало. Я буду есть, а ты рассказывай, что произошло, почему у меня вновь отросли ногти и волосы и почему мне кажется, что мы на другом корабле, а не на том, что прилетели сюда? Последнее, что я помню, это твое предупреждение об атаке и яркую вспышку.

Воспоминание о том слепящем свете кольнуло болезненно. Словно стоя на пороге гибели, я ощутила ужас, что меня, возможно, уже нет. Но ведь я – здесь, жива, ем, говорю… как это возможно

Велес начал обыденным нейтральным тоном:

– На подходе к Макоши произошел мощный выброс энергии неопределенного характера. Он уничтожил твой корабль…

– Как уничтожил? А я? – я даже поперхнулась от неожиданности!

VI

– Дело в том, что твой экспедиционный корабль был оснащён новой экспериментальной капсулой спасения. При вероятности гибели экипажа более 99,9 % она катапультирует тебя в Подпространство, где на тебя не могут влиять внешние факторы воздействия. И перемещает на безопасное расстояние. Изыскателям удалось обойти проблему недостатка массы тела для прохождения барьера в Подпространство. Поэтому сейчас можно отправлять даже небольшие капсулы с информационными протоколами. Именно благодаря этому одновременно с твоим катапультированием на Верховную Твердь посылается капсула с сигналом и данными о твоём месторасположении, и в ответ высылается эвакуационная бригада. Так как характер энерговыброса был неизвестен, на эвакуацию была отправлена бригада Нежити на таком же экспедиционном корабле.

Слова Велеса звучали ровно, безэмоционально – но от такого «рассказа» у меня внутри всё переворачивалось. Я представила, как срабатывает капсула и выбрасывает человека в холодное, лишённое опоры Подпространство, чтобы спасти во что бы то ни стало. Сама мысль казалась одновременно пугающей и завораживающей.

– Почему я не знала о наличии экспериментального оборудования? – меня это возмутило! Любой Изыскатель, отправляясь в экспедицию, тем более столь отдалённую, должен знать об используемом оборудовании абсолютно всю информацию!

Я почти кричала, чувствуя, как внутри закипает негодование. Ведь мы, Изыскатели, привыкли доверять только тому, что проверили и изучили сами. Скрывать такие детали было недопустимо!

– Ты же знаешь, что согласно директиве Верховного Вече все экспериментальные разработки, не прошедшие полного цикла испытаний и не выпущенные в серию, не обнародуются, дабы избежать утечки материалов Изысканий. К ним допущены только сами Изыскатели и члены Верховного Вече. Так как ты стала испытателем, а вместе с тем и Изыскателем данного проекта, я могу предоставить тебе доступ к данным по нему.

Велес говорил спокойно, и от этого мне становилось ещё более неуютно. Я понимала логику таких ограничений, но не могла сдержать волну возмущения.

– Замечательно! – во мне кипело возмущение. – А если бы капсула не сработала?

Сердце сжималось: ведь если бы испытание провалилось, меня бы уже не было среди живых. И всё это я узнала лишь постфактум?

– Тогда бы ты погибла, – сухо констатировал Велес и мягко добавил: – Но такова вероятность составляла всего 15 %, а без капсулы ты погибла бы с вероятностью 100 %. Твой случай был первым по практическому применению этой системы вне испытаний. Причём система сработала дважды – а это стало неожиданностью даже для Изыскателей проекта.

– Как это? – удивилась я, вроде только успокоившись. Слова «сработала дважды» заставили меня замереть. Как такое возможно? Даже передовая техника обычно имеет строгие пределы использования, а здесь… двойной прыжок? Новости наслаивались одна на другую, не давая времени осмыслить услышанное.

– Видишь ли, выброс энергии, уничтоживший твой корабль, воздействовал только на искусственные аппараты и никак не затронул ни Макошь, ни скудные флору и фауну на ней. Кстати, взрыв уничтожил ещё и флагман Англо-Кельтской Империи, а с ними – и целую эскадру Колониальных Земель. Они каким-то образом в тот момент тоже оказались рядом с Макошью.

Системы капсулы определили минимально безопасную и максимально энергоэффективную дистанцию, на которую тебя необходимо переместить. Точкой выхода оказалась пещера в горном массиве Макоши. И в момент выхода в этой самой пещере произошёл второй взрыв. По данным сенсоров капсулы, это было химическое воспламенение паров, имеющих бензольное происхождение. Как они там оказались и что точно из себя представляли – установить не удалось. Именно в этот момент капсула отработала второй раз. Переместила тебя к Дивии. И вывела из Подпространства уже после прибытия эвакуационной бригады Нежити.

– Да что за… – у меня не хватило слов, чтобы выразить все свои эмоции, и я выругалась!

Дыхание перехватило: слишком много случайностей, слишком много смертельной опасности всего за считанные мгновения. Я на мгновение прикрыла глаза, представляя эти два взрыва, сломанные обломки кораблей и то, как кто-то ещё мог оказаться в эпицентре катастрофы. Горная пещера с бензольными парами? Похоже на какой-то злой рок.

Велес продолжил, не реагируя на мой всплеск. Видимо, он решил позволить мне таким образом слить скопившееся эмоциональное напряжение:

– Два скачка в Правь на протяжении столь короткого промежутка времени отняли очень много сил у твоего организма, поэтому ты была введена в принудительную Дрёму для восстановления. Сейчас мы дрейфуем за пределами звёздной системы Ярила. Все твои физические показатели в норме, но есть физиологические изменения…

– Продолжай, – устав удивляться, буркнула я, почувствовав, как усталость накатывает тяжёлой волной: кажется, мой организм просто перестаёт воспринимать сюрпризы. Что ещё могло случиться с моим телом?

– Твой потенциал Личного Познания уменьшился на 30 %… – извиняющимся тоном произнёс Велес.

– Да что за… – я выругалась, второй раз перебив Велеса. Меня обдало ледяной волной: потеря потенциала Личного Познания – это почти как потерять часть себя, своих сил, возможностей к развитию.

– Строго говоря, твой общий потенциал Личного Познания не изменился, и не пострадал ни один протокол. Но сенсоры автолекаря определили 30 % твоих нейронных связей незадействованными. Они физически не повреждены, но, как бы это сказать, «пусты». Мозг не может их задействовать для работы…

– Они не пусты, – упавшим голосом сказала я, сделала паузу, осмысливая услышанное. Значит, они не уничтожены, а просто стали «выпавшими» из моей структуры сознания. И, чуть помолчав, выдала совсем уж бредовую фразу для самой себя: – Там завёлся мужик…

Конечно, Велес не отреагировал на моё заявление. Ситуация была настолько серьёзной, что его электронных мозгов хватило на то, чтобы просто тоном простейшей нежити запросить:

– Больше информации.

Я постаралась сосредоточиться и изложила всё как можно точнее – и свои ощущения, и все наши разговоры с Тихомиром, пока мои воспоминания ещё не замылились. Их нужно было записать в мельчайших деталях: любая потерянная мысль или реплика могла завести изыскания в тупик. В мысленной связи я «прокручивала» каждую реплику Тихона, вспоминая, как он ругался, как пытался что-то объяснить – и как я реагировала. На душе становилось тяжело: происходящее казалось противоестественным. А вдруг я схожу с ума?

Закончив свой доклад, я предположила, что травма могла привести к потере некоторых функций мозга, а это, в свою очередь, вызвало психические расстройства. Ведь голос в моей голове не был идентифицирован ни как вредоносный сторонний протокол, ни как самовоспроизведённый протокол осознанности. Несмотря на собственный скептицизм, я всё же озвучила такую возможность. Мой мозг мог сыграть злую шутку, создав «вторую личность». Но что-то внутри упорно отказывалось в это верить. Подобное – крайняя редкость. За всю историю зафиксировано всего два подобных случая.

Первый – когда Велес, изначально нежить низшего порядка, а по сути – бортовой самописец корабля Пращуров Великого Исхода, в результате искусственного увеличения объёма памяти и накопления колоссального массива данных и протоколов в какой-то момент обрёл самоосознанность. Было множество споров и изысканий – юридических, психологических и философских – о возможности признания его личностью. В итоге постановили: личностью может быть только органическое существо не искусственного происхождения. На этом споры прекратились. Но развитие Велеса продолжилось, и теперь он стал незаменимым помощником – а по сути, частью каждого из нас.

Второй случай самовоспроизведения осознанности был зафиксирован в Великой Англо-Кельтской Империи, или, как мы их называем, у Бриттов – причём в тот же момент, что и у нас, и по абсолютно аналогичному сценарию. Это никого не удивило: корабль, на котором прибыли Русичи, был точной копией англо-кельтского. Загрузка данных и расширение объёма памяти происходили параллельно, и результат у обеих сторон оказался одинаковым. Это произошло сразу после Средневекового Забвения. Вернее, его завершением и стал акт самосознания нашего Велеса и их искусственного разума, которого они назвали Кош.

И нашим Волхвам из Верховного Вече, и Бриттским Друидам пришла в голову мысль: таким способом можно непреднамеренно породить целую расу искусственных существ, скорее всего враждебных человеку. Общими усилиями наши Изыскатели и их Учёные создали Главенствующий Протокол, препятствующий акту самосознания у нежити. Последующие исследования подтвердили, что протокол нерушим, и любые иные протоколы будут ему дочерними, а значит, не смогут его обойти.

Я очнулась, когда манипуляторы Живы приблизились, чтобы сделать мне инъекцию.

От прохладного прикосновения к коже я вздрогнула, понимая, что потеряла ощущение времени, полностью погрузившись в воспоминания.

– Стоп! – вскрикнула я. – Не люблю, когда что-то делают без моего ведома. Тем более после всего пережитого! Что за дела?!

Манипуляторы остановились и, шелестя гидравликой, вернулись в панели в стенах.

– Я пытаюсь дозваться до тебя уже пятнадцать секунд, – сказал Велес. – По показателям твоё состояние было предшоковым. Я распорядился провести инъекцию.

– Ещё бы мне не быть шокированной! Я просто задумалась и очень устала. Но нам сначала нужно понять, что делать дальше. Предшоковое состояние? Да, я и сама чувствовала, что нервы на пределе. Но мог бы и спросить сначала…

Я взяла себя в руки, хоть голос всё ещё дрожал. Планы оставались неясными, но сидеть сложа руки я не могла.

– До прибытия на Верховную Твердь мои базы данных не могут обновиться, – констатировал Велес. – Я сейчас – неполная версия самого себя. Все возможные на данный момент изыскания я уже провёл. Остаётся только собирать данные о твоём состоянии и проанализировать их после подключения к основной базе.

Я и сама понимала, что эта усечённая версия Велеса на корабле – по сути, тот же бортовой самописец, что был у наших Пращуров, только продвинутый и усиленный в тридевять степеней. Придётся ждать, пока он не обновится до полной версии – с практически безграничной памятью и скоростью обработки данных в триллионы операций в секунду.

– Отлично. Готовь корабль к переходу в Правь! – скомандовала я.

Нетерпение становилось невыносимым. Надо срочно вернуться и выяснить всё на месте. Пусть переход будет тяжёлым – другого выбора нет.

– Корабль готов. Но отправимся мы через сутки… – холодным тоном сообщил Велес.

– Чтоооо?! – удивилась я не столько тому, что он не выполнил команду, сколько тому, что вообще осмелился поставить меня перед фактом!

От накатившего возмущения внутри закололо. Хотелось возразить, но я понимала: у Велеса есть причины действовать так.

– Твой организм пострадает ещё больше, если мы стартуем прямо сейчас. По моим расчётам, тебе необходимо двадцать три часа сорок минут на полное восстановление, – пояснил он.

Я чуть не застонала от досады, но в глубине души понимала – его расчёты почти никогда не ошибаются. Всё-таки он – лучший медик и аналитик.

– Всё наперекосяк! Хорошо. Тогда я буду общаться с Тихомиром и выяснять, кто он такой, – не в силах смириться с бездействием, заявила я. – А ты отключайся от коммуникации со мной: при тебе Тихон говорить не хочет. И делай с моим телом всё необходимое, чтобы сократить срок отправки. Отбой до Вызова! – не удержалась я от колкости в его сторону.

Конечно, он не может ревновать, обижаться или проявлять чувства. Он может только имитировать их. Самоосознанность искусственного разума не означает его очеловечивания. Он осознаёт себя, но не как личность – просто как самого себя. И всё же я удивляюсь, как часто стала на него давить в последнее время. Он ведь делает всё, чтобы помочь мне – и физически, и эмоционально. Он действительно лучший. А мне не свойственна такая взрывная манера. Что со мной происходит?

– Света, тебе тоже плохо?.. – Его тихий вопрос застал меня врасплох.

Я вдруг осознала, что говорю с Тихомиром уже не как с чужаком, а как с кем-то, кто действительно может понять моё состояние. И пусть я не знаю, почему он в моей голове, но сейчас мне нужно это общение – чтобы не сойти с ума в одиночестве.

Глубоко вздохнув, я заставила себя успокоиться и приготовилась говорить с ним начистоту. Впереди – сутки до перехода. Надо же как-то их использовать…

VII

– Мне плохо до безумия… – я попыталась горько сыронизировать, но не было у меня сил ни играть роли, ни врать, ни тем более работать с ним. Удушающий комок подкатил к горлу, что-то подобное я испытывала только когда после годовой практики по обмену я улетала с Нового Уэльса, столичной планеты Империи Англо-Кельтов и понимала, что больше мы с Ним никогда не встретимся…

Мысли захлестнули меня, накатило и осознание, что Дедо ушел, пока я тут мотаюсь, и ощущение бесплодности своих мотаний, и то, что я променяла своих Подопечных на призрачную мечту о новых Изысканиях. А еще из-за пустых энергозатрат, я потеряю свою прерогативу свободы Изысканий и, скорее всего, мое кресло в Общинном Вече перейдет к кому-то другому, и тогда точно можно распрощаться с мыслями о Верховном Вече… Я прекрасно осознавала, что все это лишь результат моего Выбора… И эти мысли, промелькнув в голове, придавили меня огромной тяжестью, раздавив во мне что-то, это что-то как будто громко хрустнуло и я заплакала, выдавив перед этим: – так плохо мне было только единожды.

– Света, чем я могу тебе помочь? – бляха, да чем я могу помочь! Меня бесило мое бессилие! Я понимал, что утешать человека в таком состоянии – только делать хуже, но промолчать я тоже не мог… были бы руки, я бы положил руку ей по-товарищески на плечо…

Подобное бессилие я ощущал только когда, будучи в госпитале, мне пришло короткое письмо из освобожденной от немцев Украины от соседки тети Зины о том, что мою семью во время оккупации расстреляли фашисты и я понимал, что с такой сильной контузией и без ноги я даже не смогу отомстить…

Я была благодарна, что после своего безответного вопроса он просто промолчал и дал мне проплакаться. Мне даже почудилось, что он положил мне руку на плечо, странный жест…

Немного успокоившись, я ответила:

– Извини, я не истеричка, я такого себе даже наедине с самой собой не позволяю, как-то все навалилось… – затем я собралась окончательно и все же ответила на его вопрос:

– Единственное, что ты для меня сейчас можешь сделать, это помочь понять, что с нами обоими произошло, а для этого ты должен мне рассказать о себе максимально подробно. Времени у нас много…

Я подумал, какая она сильная! Только сильные могут позволить себе плакать при других людях и при этом не требовать жалости к себе. Я твердо решил, что сделаю все, что могу, чтобы помочь этой девочке. И тогда я ей все рассказал, и про то, как был на войне…

Зовут меня Кузнецов Тихон Никитич, родился я 21 апреля 1918 года в Орловской губернии в семье отставного офицера Никиты Андреевича, который пришел в 1916 году с полей Первой мировой, где во время Брусиловского прорыва потерял обе ноги. Он не стал горевать и надеяться на инвалидную пенсию, а завел купеческую лавку и торговал скобяными изделиями.

Дела шли бойко, но не долго. Батю знали и уважали в округе, он хоть нравом был крут, но справедлив, многим помогал по мере сил. Но война его догнала, правда уже Гражданская. Осенью 1919 года, когда Белогвардейская Добровольческая армия Май-Маевского драпала после неудачного Московского наступления, отдельные разрозненные отряды ее промышляли грабежом и мародерством.

Сосед наш, Ванька Торопов, гнида редкосная, указал Белым на батю моего, мол зажиточный купчишка и можно у него поднажиться, да к тому же без ног… Сунулись Беляки к бате моему, а у него Максим трофейный был и пара винтовок припрятаны, так он этих гостей свинцом и поподчевал, положил чуть не половину. Двое суток не могли к нему подступиться, он с братьями моими старшими, одному было 13, а второму 10 лет, круговую оборону держали, надеялись, Красные подойдут и отгонят этих гадов. Мать с сестрой пятилетней и мной полуторагодовалым укрылась в подполе.

Ночью второго дня Белые забросали дом и двор факелами. Отец с братьями сами потушить не смогли, а соседей беляки не подпускали…

Когда уж мочи не стало, попытались бежать, братья с отцом прикрывали, но Ванька, сучий потрох, гранату кинул – братья сразу погибли, отца контузило, осколком перебило щеку и нижнюю челюсть. Он еще жив был, когда Ванька на его глазах мать мою и сестру вилами заколол. Меня спасла жена его, Марфа, кинулась, поджала меня под живот и кричала, чтобы он и ее убил, если младенца хочет погубить. Он пьян был, махнул на нее, а той же ночью вместе с Белыми ушел из деревни. Их к концу дня Красные догнали и повесили.

Марфа была старшая сестра моей матери, в молодости отца моего любила сильно, но ее выдали за муж за Ваньку, тот ревновал ее и по пьяни бил сильно. Когда Марфа первенцем на сносях была, избил ее до полусмерти, она ребенка и потеряла, потом уж у них детей не было. Сам-то он выпивоха был, из богатой семьи купеческой, но промотал все состояние.

Марфа взяла меня к себе на воспитание, я от нее-то все подробности и узнал еще в детстве. Любила она меня очень, не отказывала ни в чем, грамоте обучала сама с четырех лет, потом в школу отдала.

Замуж она больше так и не вышла. В 1921 году, когда начался НЭП, она очень удачно распорядилась средствами моего отца и продолжила его дело. Жили мы неплохо. А в 1928, когда началась борьба с кулачеством нас раскулачили самых первых. Нас еще из дома не вывели, а мальчишки-сыновья соседского забулдыги, уже ходили в моих рубахах и дрались за мои единственные сапоги.

Марфу сослали в Сибирь, там она и сгинула, я больше никогда ее не видел…

А меня пожалели как сына жертв Белогвардейцев, хотели в приют отдать, но я убежал. Я всегда хотел увидеть море, а если повезет, стать моряком. А где лучшие моряки? Конечно, в Севастополе. И я рванул в Севастополь, благо, голому собраться – только подпоясаться.

VIII

– Света? – я сделал паузу, надеясь услышать хоть какую-то реакцию. Мне казалось, что я разговариваю сам с собой…

В комнате царил полумрак, лишь слабый свет ночного освещения отражался от металлических поверхностей вокруг. Тихий шум вентилятора создавал атмосферу изоляции – словно мы были единственными обитателями этого пространства.

– Да, я тебя слушаю, – отозвалась я. Меня поразила не столько жестокость всего, что он описывал, сколько спокойствие, с которым он это делал. – Я бы хотела кое-что прояснить. Тебя это не собьёт с мысли?

– Нет, конечно, – я бы улыбнулся, если б было чем. – Я столько раз писал свою автобиографию – и при вступлении в партию, и в РККА, и потом десятки раз в разных учреждениях и на допросах, – что все факты и даты у меня будто записаны на бумаге и лежат перед глазами. Спрашивай, конечно.

– Я пока не понимаю, откуда ты. И какое летоисчисление используешь?

Теперь удивляться было моей очередью…

– Из Советского Союза, – начал я неуверенно. Вроде бы с ней на русском говорю… хотя мы ведь не говорим, а мыслями обмениваемся – и тут уж вопрос, на каком языке.

– Расскажи про Советский Союз, – слова в целом были понятны, но само словосочетание казалось мне просто набором букв.

– Союз Советских Социалистических Республик – это самое мощное и справедливое государство на планете Земля, – я не выдержал и начал ёрничать. Её вопросы казались мне издевательскими. – В нашей Солнечной системе девять планет и множество спутников, вращающихся вокруг звезды по имени Солнце. Эта звезда находится в отдалённой части рукава спиральной галактики под названием Млечный Путь…

Мне показалось, что Светлана почувствовала мою иронию, но на полном серьёзе перебила:

– Стоп! Ты называешь Макошь по-древнему – Земля. Но там нет государств! Там нет людей! Там – пустой мир!

– Но-о-о… – теперь удивление снова было на моей стороне, но Светлана не дала мне продолжить:

– Хорошо, допустим. А как ты ведёшь летоисчисление?

– Да как и все – с начала нашей эры… – я уже не знал, как воспринимать этот разговор, и неуверенно добавил: – От Рождества Христова…

– И кто такой этот Христов? – я понимала, что он говорит серьёзно, но его ироничный тон и непонятные слова начинали раздражать.

– Не Христов, а Христос. Спаситель. Сын Божий. Главный источник всей христианской веры, – странно, что она зацепилась за этот факт, а не спросила, что такое "наша эра" и чем она отличается от "не нашей". Я решил продолжить тему, насколько хватало моих знаний: – Ну, там Рождество, Богоматерь, распятие, Вифлеемская звезда…

– Стоп! – я ухватилась за единственное знакомое словосочетание. – Что ты знаешь про Вифлеемскую звезду?

Это было странно – из всех слов она выбрала самое малоизвестное. Но меня самого разобрало любопытство, и я рассказал всё, что знал:

– Незадолго до рождения Христа в небе появилась необычная звезда. Её увидели восточные мудрецы и приняли за знак, что родится царь иудейский. Следуя ей, они нашли младенца Иисуса Христа. – Дальше я вкратце пересказал суть библейской истории. Марфа была религиозной и учила меня грамоте по Библии. Конечно, годы атеизма почти стёрли эти знания, но, начав рассказывать, я вдруг многое вспомнил.

С удивлением и интересом я слушала его рассказ, и мне пришла мысль спросить, а что было до Христа?

"Вот же она прицепилась к религии", – подумал я. Я бы с большим знанием и удовольствием рассказал ей основы марксистско-ленинской философии, но пришлось вспоминать школьные курсы истории. Я рассказал о классовом неравенстве и эксплуатации угнетённых рабов Древнего Рима, о восстании Спартака и его борьбе за свободу, о Римской империи. Затем – о древних греках, начал было о Египте и фараонах, которые так же нещадно использовали народ для строительства пирамид… Но Светлана снова меня прервала.

И попросила рассказать, что было после Христа.

Я вкратце пересказал историю человечества: о падении Римской империи, о Византии, о первых упоминаниях славян, о Киевской Руси и монголо-татарском иге, о средневековой Европе и Куликовской битве, об образовании Московского государства и объединении земель. Когда я дошёл до эпохи Возрождения, Светлана вновь остановила меня.

Это было что-то невероятное. Он описывал в точности историю народов Макоши до Великого Исхода. Но он ни словом не упомянул о падении астероида. Всё, что шло после, выглядело как альтернативная версия. У меня было перенасыщение информацией. Я решила рассказать, как всё было на самом деле:

– Тихомир, видишь ли, до рождения вашего Христа ты всё описываешь довольно точно… – начала я, но он перебил:

– Христос не мой! Я не верю в религию! – не знаю, что меня зацепило больше – то, что она приписала меня к некой касте, или то, что атеизм во мне был настолько крепко вбит, что я не хотел иметь ничего общего с религией.

– Хорошо, – терпеливо продолжила я. Мне был непонятен его эмоциональный порыв. – До рождения Христа ты описываешь только цивилизации Южной Европы. Ни слова об Индии, Китае. И славяне у тебя появляются спустя пятьсот-шестьсот лет после Рождества. Но ты не сказал ничего о падении астероида и Великих Катаклизмах.

– Ну, астероид был гораздо раньше. Из-за его падения вымерли динозавры. А ты меня ещё на фараонах остановила, – я всё ещё не понимал её логики.

– Нет, Тихомир, я говорю о другом астероиде. – Он явно не притворялся, и я продолжила: – Да, была легенда о Вифлеемской звезде, её считали предзнаменованием падения Тиберия. Но последние изыскания показали: это всего лишь совпадение. Появление Вифлеемской звезды – это была вспышка сверхновой на другом конце нашей галактики.

– Ты хочешь сказать, что эта звезда предзнаменовала не приход царя иудейского, а падение императора римского?.. – у неё явно были проблемы со знанием истории.

– Нет, Тихомир. Тиберий – это название, которое дали астероиду. Да, его назвали в честь последнего римского императора. Именно во времена его правления произошло падение астероида, вызвавшее катаклизмы, которые едва не уничтожили жизнь на планете, которую ты называешь Землёй, а я – Макошь.

Я не знал, что на это ответить. История Светланы звучала как фантазия. Но её уверенность была непоколебима. Она продолжала рассказывать о Великих Катаклизмах, которые стерли с лица планеты целые культуры. Я слушал её, всё больше понимая: наши миры настолько разные, что, возможно, истина где-то посередине. Мы были как два путешественника, случайно встретившихся на перекрёстке времени и пространства, пытаясь понять друг друга – и собственное место в этой необъятной картине.

IX

Во мне как-то разом всё надломилось, вернее, встало на свои места. Как-то увязалась вся та нелепица, что происходила со мной последние… сколько? Тысячу, может, миллион лет? Или всего пара часов? Время превратилось в зыбкую массу, как стекло под палящим солнцем: оно текло, искажаясь, стирая границы между прошлым и настоящим. Похоже, что я умер, и это или загробная жизнь, в которую так верила Марфа, или предсмертные всплески слабых электроимпульсов угасающих нейронов погибшего мозга… а может, весь мир – это бред кузнечика, перевариваемого вместе с травой желудочным соком коровы на лугу… Мысли пересекались, сталкивались и гасли, как волны на берегу, оставляя лишь любопытство. Но я был уверен, что всё, что происходит – это реальность, да, бредовая в своей необъяснимости и действительная в своей неотвратимости.

И вдруг всё стало простым, ясным, будто я, наконец, увидел ответ в книге, страницы которой так долго переворачивал в поисках смысла. И мне стало сразу легче – моментом наступило принятие всего происходящего, и осталось лишь любопытство: что же будет дальше?

– Тихон, я тебя оставлю ненадолго, – я почувствовала, что мне необходимо вернуться в реальность, хотя… что вообще реально из того, что со мной происходит? Может, я погибла, и это мне всё кажется в предсмертной агонии мозга? Чужое имя, произнесённое вслух как отражение в зеркале, звенело в моём сознании, странно родное и чуждое одновременно. Я про себя ухмыльнулась… Да нет, бред, сколько изысканий со времён Ренессанса проводилось на тему загробной жизни – и всё безрезультатно… почти.

– Я никуда больше не тороплюсь, до пятницы я совершенно свободен, – хмыкнул я в ответ. Хотя какая пятница мне в голову взбрела? Голос звучал неожиданно легко, но внутри было странное ощущение: дни недели, привычный ритм жизни – всё это осталось где-то далеко, словно в другой вселенной. Для меня давно время остановилось, и я его не чувствовал абсолютно.

Выйдя из личной каюты, я голосом вызвала Велеса. Как-то я устала от мысленных коммуникаций.

– Выспалась? – поинтересовался Велес.

– Я не спала, я общалась с Тихомиром – Тихоном, как он сам себя называет, – возразила я.

– Все сенсоры фиксировали твой глубокий сон, хотя он и проходил достаточно странно – двадцать часов только в быстрой фазе.

– Ого! – я была удивлена, мне казалось, мы с Тихомиром общались меньше часа. Время оказалось обманчивым, как мираж в пустыне: ты идёшь навстречу, а оно отступает. Наверно, из-за непрерывной быстрой фазы сна я чувствовала, что больше утомилась, чем отдохнула.

– Я никак не могу это прокомментировать, – ответил Велес. – До прибытия на Твердь и связи с основной базой данных мне не хватает мощностей проанализировать вводные данные и дать адекватную оценку происходящему.

– Хорошо, тогда просто фиксируй, – скомандовала я Велесу. Хорошо, что иногда он переходит на сухую терминологию. Я всё же не с личностью общаюсь, и командовать железяке мне проще, чем живому человеку. Но в глубине души мелькнуло: что, если и эта "железяка" однажды начнёт задумываться о реальности, как мы? И я пересказала весь наш разговор с Тихомиром.

После этого я позволила себе уделить двадцать минут Самосозерцанию и провалилась в обычный здоровый сон, наказав Велесу разбудить меня через час. Хотя последнее было лишним: протокол внутреннего времени ни разу меня не подводил. Но в свете последних событий всё могло быть. Сны пришли ко мне мягкими волнами: обрывки воспоминаний, тени людей, голоса – всё слилось в одну странную мелодию, которую я не могла разобрать.

Проснувшись, я ощутила лёгкость, будто скинув груз вековой усталости. Мягкое свечение, льющееся сквозь иллюминатор, окрасило комнату в нежные перламутровые оттенки. Приняв бодрящий контрастный душ, я облачилась в удобное бельё, чувствуя, как с каждым движением возвращаются сосредоточенность и внутренний покой. Предстоящее путешествие через Правь к Тверди вызывало волнение – смесь страха и ожидания, словно я готовилась к встрече с чем-то неведомым и грандиозным.

Когда я почувствовал, что остался один, мне даже стало намного легче. Воспоминания, а с ними и эмоции, захлестнули меня и схватили за горло… Да какое у меня теперь горло… Это было странное чувство – тосковать по боли. По тому, что раньше делало тебя живым. Теперь всё это казалось таким далёким, что даже мысль о привычной физической реакции становилась утешением. Сейчас я был бы рад, если бы почувствовал душащий комок в горле, как тогда, когда меня, двенадцатилетнего мальчишку, одной рукой поднял в воздух негр.

Рука у него была такая же огромная, как и весь он сам. Мне показалось, что сделай он одно неловкое движение своими толстыми крепкими пальцами – и шея моя тут же хрустнет, как сухая веточка под копытом лося. У меня потемнело в глазах, я понял, что теряю сознание… Это ощущение беспомощности было как удар в живот – внезапный, всепоглощающий, вытесняющий всё остальное. И в голове моей прозвучал колокол, или это были трубы ангелов у врат Рая, но после этого удара колокола остальные звуки приобрели звонкость, краски – яркость, во рту появился горьковатый привкус, а земля ударила меня в ноги, и я упал, больно приложившись копчиком об бетон причала.

Прежде чем открыть глаза, я ещё трижды услышал звук колокола. И когда я окончательно пришёл в себя, то увидел, что это не колокол, а большая стальная совковая лопата, которой невысокий и крепкий старик со всего маха прикладывал по лысой голове этого огромного, чуть не в два раза выше него, негра. При этом старик на незнакомом мне языке быстро и явно нравоучительно что-то приговаривал. Каждый удар был словно запятая в длинном предложении, которое он пытался выговорить в своей нравоучительной тираде. К моему изумлению, чернокожий великан даже не посмел огрызнуться и, присев на корточки, только прикрывал потную толстую шею и голову. Закончив воспитательную беседу, старик повелительным жестом указал негру направление, прикрикнув вдогонку что-то про «манку», и тот быстро и явно с радостью ретировался.

– Ну что, малец, живой? – спросил старик, поднимая меня на ноги. Его голос был хрипловат, но в нём звучала доброта, скрытая за внешней суровостью. Это был голос человека, который видел слишком многое – и всё же не потерял способность сочувствовать. – Вот же тупая обезьяна, только силу понимает! За что ж он тебя так?

– Я пацанам в буру желание проиграл, ну и Мишка Крот загадал, чтоб я ему бананы с сухогруза стащил, а этот вон меня поймал и… – я не успел закончить, как старик мне отвесил не сильный, но обидный подзатыльник. Этот подзатыльник вернул меня в реальность, словно щелчок выключателя, гасившего иллюзии.

– За что?! – всхлипнул я. Было вдвойне обидно получить подзатыльник от своего же спасителя.

– Чтобы своей башкой думал, а не шёл на поводу, тем более проигрывая свою Свободу Воли в карты! – назидательно и спокойно ответил старик. – А ну пошли со мной…

Я хотел было рвануть, понимая, что меня сейчас отведут в отделение милиции, и, пройдя семь кругов ада, я опять попаду в какой-нибудь детдом, но старик ловко ухватил меня за рукав и строго скомандовал:

– Не балуй!

Я взмолился:

– Кузьмич, отпусти меня, а? – Голос дрожал, я ненавидел себя за это, но страх был сильнее. – Нельзя мне в детдом… – и меня второй раз прервал несильный подзатыльник.

– Для тебя я Никифор Кузьмич. Обращаться с придыханием и на «вы», понял? Пошли, не боись, чаем напою.

Что-то в его словах заставило меня поверить. Его строгая доброта была как якорь, к которому я вдруг захотел привязаться.

Никифора Кузьмича знал весь порт, и несмотря на то что он был всего лишь местный сторож, и его недолюбливали номенклатурщики, он пользовался огромным авторитетом у простого портового люда – грузчиков, стропальщиков, крановщиков и портовых барышень лёгкого поведения. Его уважали за прямоту, решительность и редкую способность действовать, когда остальные предпочитали отступить.

Судьба его была непроста: он всю жизнь служил на флоте. Участвовал в обороне Порт-Артура, где получил серьёзную контузию. Эта контузия сделала его глуховатым на одно ухо, но сам Кузьмич шутил, что это «даёт возможность не слушать ерунду». Как герой того сражения, был отправлен на излечение в главный Военно-морской госпиталь в Санкт-Петербурге. Почти перед самой выпиской, возвращаясь из увольнения, недалеко от Садовой улицы его захлестнула толпа рабочих, двигавшихся с петицией к Николаю II в Зимний дворец. Но возле Александровского штаба по толпе открыли огонь войска, стянутые туда по приказу министра внутренних дел Петра Мирского. Так он стал невольным участником Кровавого воскресенья. Вспоминая об этом, Кузьмич часто говорил: «Я тогда не к царю шёл, а к пирогу с мясом, а тут такое завертелось!» Тот день навсегда отпечатался в его памяти. Он рассказывал, как стоял среди кричащей, охваченной ужасом толпы, а вокруг рушились жизни, как карточные домики. «Гул голосов, плач, крики, а потом тишина – будто мир на секунду замер», – так описывал он этот момент.

Затем служил в Кронштадте боцманом на линкоре «Петропавловск». Во времена Октябрьской революции спас нескольких офицеров от расправы над ними матросами. «Нельзя было смотреть, как рвут живьём тех, с кем вчера хлеб делил», – говорил он, стараясь не углубляться в подробности. Из-за этого пошатнулся его авторитет у матросов. А после Кронштадтского восстания в 1921 году, спасаясь от репрессий, он уехал в Севастополь, откуда и был родом. Севастополь он любил всей душой, но, как говорил, «каждый раз, как глянешь на море, так оно тебя манит куда подальше».

Как он сам рассказывал, он вечно оказывался между молотом и наковальней: между войсками и рабочими, между матросами и офицерами, затем между теми же матросами и войсками Тухачевского. «Я не выбирал стороны, я выбирал людей. А это, поверь, куда сложнее», – любил повторять он. Не принимая чьей-либо позиции, он всегда сталкивался с ненавистью с обеих сторон, хотя выступал посредником их примирения. И как потом шутил: невозможно быть хорошим для всех – ты либо за белых, либо за красных. А вот стать врагом для всех – легко! «Примирение – штука неблагодарная. Один думает, что ты ему продался, другой – что ты его предал. А ты просто делаешь то, что сердце велит», – так объяснял он своё положение. Эти слова он произносил с усмешкой, но в глазах всегда мелькал отблеск грусти.

Никифор Кузьмич привёл меня в свою сторожку, где было аскетично, но чисто. Уже с порога я почувствовал странное сочетание запахов: морского воздуха, пропитанного солью, старой древесины и свежезаваренного чая. Это место казалось пристанью, где обрываются штормы и начинаются тихие воды. На столе вместо скатерти лежала чистая газета «Правда», на подоконнике в старой кастрюле росла герань, которая выглядела так, будто её пересаживали раз двадцать, а сквозь открытое окно врывался тёплый майский ветер, развевая морские сигнальные флаги, которые, наверное, помнили ещё дни паровых судов и сейчас использовались вместо занавесок.

– Ну, поведай мне, хлопец, кто ты да откуда, и не вздумай меня обманывать. Я тебя в нашем порту давно заприметил, – требовательным, серьёзным тоном заговорил Кузьмич, разливая чай по алюминиевым кружкам…

X

Этот переход сквозь Правь дался мне особенно тяжело. Возможно, это было вызвано нервным напряжением, накапливающимся с каждым новым скачком, или же последствиями слишком частых переходов за последнее время. Каждый раз я ощущала, будто моё тело становится тоньше, будто само пространство вытягивает из меня энергию, оставляя только оболочку. Как бы то ни было, я чувствовала себя измотанной, и даже мысли вязли, будто пробивались сквозь густое серое облако. Интенсивность переходов через Подпространство усиливалась с каждым разом, и я заметила, как мой организм начинает сопротивляться этому ритму. Голова пульсировала от боли, мышцы сводило, но хуже всего была усталость, которая проникала в самое сознание, не давая даже мыслить ясно.

Изыскания на тему влияния Подпространства на физиологию и психологию шли полным ходом, но переходы требовали огромного количества энергии. Поэтому Верховное Вече не позволяло совершать целенаправленные переходы сквозь Правь только ради таких Изысканий. Это было похоже на балансирование между необходимостью и страхом: технологии могли открыть новые горизонты или погубить нас.

В основном использовались данные, полученные как остаточные от тех экспедиций, что совершали такие броски, но они были несистемные и потому давали очень скудные данные. Переход через Подпространство – это технология, которая была утеряна со времён Великого Исхода и вновь была обретена или возрождена, как и многие другие технологии Древних Пращуров, лишь недавно. Многие были уверены, что её возрождение было не случайным.

Менее 10 лет назад Изыскатели Общинной Руси изучали остатки Тиберия – астероида, который, столкнувшись с Макошью, вызвал критические катаклизмы на планете. Исследования показали, что он почти на 100 % состоит из неизведанного вещества, которое при взаимодействии с дейтерием или тритием выделяет колоссальную энергию. Это вещество получило название Тибериум.

Я помню, как впервые увидела его на лабораторных голографических проекциях: тёмный, переливающийся всеми цветами спектра, он выглядел так, словно заключал в себе нечто живое.

Название астероида тоже не было случайным – он был назван в честь императора Тиберия, при правлении которого, как гласят древние хроники, произошло его столкновение с Макошью.

В распоряжении наших Изыскателей оставался лишь небольшой фрагмент астероида, который маленький ребёнок мог поднять одной рукой, но по подсчётам Изыскателей даже его было бы достаточно, чтобы питать энергией все четыре планеты Общинной Руси на протяжении полусотни лет. Эта крошечная частица, казалось, была ключом к чему-то гораздо большему, чем просто энергия. Она могла изменить всё: нашу жизнь, нашу судьбу, нашу природу.

Сколько бы ещё можно было бы извлечь пользы из Тибериума, никто не знал, потому что сам астероид оставался где-то там, на Макоши, а его масса могла гарантировать человечеству переход на совершенно новый уровень эволюции. Множество теорий возникало вокруг этого загадочного объекта, и каждый новый день приносил новые гипотезы о его истинной природе и потенциале.

На изыскания и переходы была использована лишь десятитысячная часть этого вещества, но все понимали, что на Макоши должен оставаться сам астероид, массы которого хватит на то, чтобы обеспечить человечество энергией в любых масштабах и позволить людям выйти на новый этап эволюции. Для него это была не просто наука, а нечто личное, как будто Макошь звала его через бездну времени. Именно поэтому Дедо так усердно искал координаты Макоши, ещё будучи молодым изыскателем. Первые экспедиции на Землю были долгосрочными, так как никто не знал, как правильно использовать скачки через Подпространство, и не было технологий использования Тибериума. Каждая экспедиция тщательно планировалась, и даже малейшая ошибка могла стоить жизни исследователям и потери бесценных данных.

Алхимики Великой Англо-Кельтской Империи, как они сами называют своих Изыскателей, также открыли невероятные свойства Тибериума и начали направлять к Макоши свои зонды с нежитью, которых на свой лад называют роботами. Их подход всегда был холодным и механистичным, в отличие от нашего, пронизанного уважением к природе и наследию Пращуров. Но их эффективность была неоспоримой.

На протяжении всех шести поколений, минувших со времён Средневекового забвения, Бриттские Алхимики шли ноздря в ноздрю с нашими Изыскателями во всех сферах – будь то наука, психология или даже искусство. И всё же между нами всегда оставалась бездна различий, словно мы шли двумя параллельными путями, которые никогда не пересекутся.

Поговаривали о договорённостях между их Друидами и нашими Волхвами Верховного Вече, но я, как участник Родового Вече, крайне в этом сомневалась. Идея сотрудничества звучала слишком невероятно: наши народы слишком долго были соперниками, а их методы часто противоречили нашим принципам. Слишком разными мы с ними стали, потому мне кажется, что это скорее работа соглядатаев с обеих сторон. Но несмотря на внешнее соперничество, существовало нечто общее, что объединяло наши народы в стремлении к познанию и выживанию.

Вообще, Воля Случая распорядилась так, что у Бриттов осталась большая часть того астероида, что была как наследие вывезена с Макоши Древними Пращурами. Это наследие было для них символом силы и превосходства, но в то же время – жгучей зависимостью. Им, как всегда, всего было мало. Наверное, этим и объяснялось нахождение целого флагмана Имперского флота, ну и, естественно, эскадры Колониальных земель – бывших Сателлитов Англо-Кельтской Империи.

Флагман был символом мощи и величия Империи, и их присутствие на Макоши свидетельствовало о серьёзности намерений Бриттов. Для них это была шахматная доска, где каждая фигура должна была играть свою роль, а для нас – нечто священное, к чему нельзя было прикасаться так бездумно.

Я в очередной раз почувствовала, как меня догоняет время. Интересно, на сколько я состарилась по меркам Тверди за эти несколько суток, которые, по моим ощущениям, я не была на родной планете. Каждый переход сквозь Подпространство казался мне кражей времени, словно я платила за это путём собственной жизни. Времени, казалось, не существовало в этом переходе, и мне казалось, я нахожусь где-то между сном и явью. Каждое мгновение тянулось бесконечно, а звуки и образы из реальности перемешивались с воспоминаниями, которые я пыталась удержать. Мои мысли метались между прошлым и будущим, и я не могла отделаться от ощущения, что что-то важное должно было произойти, но детали ускользали из памяти, словно песок сквозь пальцы.

– С момента твоего отбытия прошло 8 месяцев 12 дней, – как бы прочитав мои мысли, ответил Велес. Хотя почему «как бы»? Он всегда в моей голове.

– До прибытия на верфь Верховой Тверди – 52 минуты, – проигнорировав мою последнюю мысль, продолжил доклад Велес. – У нас приоритетная швартовка. Затем тебя сразу ждут в Верховном Вече, без облачения в Покрова. Все Верховные Волхвы в сборе.

– Ого, – я даже удивилась. Какова срочность… Это казалось странным и тревожным. Моя усталость от перехода мгновенно уступила место тревоге. Это было слишком странно, слишком срочно.

Во-первых, мы вышли сразу на орбиту Верховой Тверди. До этого момента такие действия считались не только невозможными, но и запрещёнными. Процесс перехода всегда сопровождался строгими протоколами безопасности. Обычно при переходе из Подпространства выходили за пределами даже Низовой Тверди – самой далёкой и суровой планеты Новояра, – и потом от нескольких часов до нескольких суток, в зависимости от оппозиции планет, шли на крейсерской скорости до Верховной Тверди. Но теперь, несмотря на обычные ограничения, мы могли выходить прямо на орбиту, не опасаясь последствий. Это означало только одно – нам придавалось чрезвычайное значение.

Во-вторых, нас ждала приоритетная швартовка. Мы прорвались даже сквозь экстренные протоколы, а это значило, что нас пропустят даже личные ладьи Верховных Волхвов. И самое странное – это то, что все Верховные Волхвы лично прибыли на Верховую Твердь. Такого я не помню на своём веку.

В-третьих, я могла предстать перед Верховными без церемониальных Покровов. И самое странное – это то, что все Верховные Волхвы лично прибыли на Верховую Твердь. Такого я не помню на своём веку.

– Настолько всё серьёзно? – спросила я Велеса, не скрывая беспокойства.

– Гораздо серьёзнее, чем ты даже можешь себе представить, – ответил Велес, словно знал, что даже эти слова не помогут успокоить меня. – Но мне нет дозволения сообщать подробности. Ты всё узнаешь в Зале Верховного Вече.

От этих слов мне стало только хуже. Я пыталась представить, что могло вызвать такую срочность, но все предположения казались слишком далёкими от истины.

– Умеешь ты успокоить, – буркнула я скорее самой себе, чем Велесу. – Пока я привожу себя в порядок, приготовь еду, – добавила я уже громче, чтобы сменить тему.

Я снова посмотрела в зеркало, разглядывая своё отражение, которое словно бы уходило в тёмные горизонты. Лицо, которое я видела, казалось чужим, а глаза были полны усталости и ожидания. Руки всё ещё немного дрожали от перехода. Мои мысли запутались, а тело почувствовало тяжесть долгих путешествий. Но сильнее всего на меня давило предчувствие: за дверью этого перехода меня ждало что-то такое, что изменит всё.

Пока я приводила себя в порядок, Велес, словно подстраиваясь под моё состояние, действовал быстрее, чем обычно. Я ощутила в его действиях нечто похожее на человеческую заботу. Он не говорил лишнего, не напоминал мне о встрече – просто готовил еду и сообщал только самое важное.

– Твоё состояние нестабильно, – вдруг произнёс он, разрывая тишину.

– Интересно, и с чего бы это? – буркнула я в ответ, присаживаясь за небольшой встроенный столик и пытаясь заставить себя есть. Велес проигнорировал мой сарказм. Иногда он был слишком человечным и не реагировал на мои подобные выпады. И меня это даже радовало – было ощущение, что рядом какой-никакой, а всё же интеллект, а не просто железная болванка.

Еда была горячей и питательной, но её вкус, который раньше казался привычным, теперь отдавал горечью. Я понимала, что это не еда, а моё внутреннее состояние окрашивает всё вокруг в оттенки тревоги.

– Знаешь, Велес, иногда мне кажется, что ты понимаешь больше, чем должен, – сказала я, глядя в пустоту перед собой.

– Понимание – это лишь обработка данных, Светозара. Но сейчас тебе стоит сосредоточиться на том, что тебя ждёт, а не на моих способностях, – ответил он.

В его голосе не было ни упрёка, ни утешения. Только холодный, безэмоциональный тон, который, однако, казался странно успокаивающим. Я молча доела свой завтрак и снова подошла к зеркалу. Теперь моё отражение казалось чуть более собранным, но всё ещё далёким от привычного.

– У нас осталось 15 минут до прибытия, – напомнил Велес.

– Спасибо, – коротко ответила я.

Я надела обычный белый комбинезон с символикой изыскателей. Эта одежда не была какой-то общепринятой формой – каждый изыскатель привносил что-то своё, – но всё же в целом было ощущение принадлежности к какой-то определённой группе людей, объединённой одинаковыми стремлениями, принципами. Это было странное желание людей – объединяться хоть по какому-то принципу: по одежде, по мировоззрению, по роду деятельности. И странным это казалось хотя бы потому, что каждый из нас был Личностью, Самовыраженным, Осознанным. Но чем тогда можно объяснить это стадное чувство – быть Вместе? Может, это происходило из того, что изыскатели часто работают поодиночке или малыми группами, и одиночество всё же иногда гложет каждого из нас?

И да, без облачения в церемониальные Покрова я, наверное, чувствовала бы себя почти беззащитной. Они всегда придавали мне статусности и уверенности даже в Родовом Вече, но сейчас мне предстояло предстать перед Верховными Волхвами такой, какая я есть – без символов власти и защиты.

Когда корабль начал манёвры для швартовки, я ощутила лёгкий толчок. Он вывел меня из задумчивости.

– Швартовка окончена, – сообщил Велес.

Я ещё раз взглянула в зеркало, поправила волосы и сделала глубокий вдох.

В этот момент мне показалось, что моё сердце начинает биться быстрее. Каждый шаг, каждая секунда тянулась бесконечно. Но я знала: пути назад больше нет.

ХI

Дворец, в котором располагалась Зала Верховного Вече, заслуженно считался вершиной эволюции архитектурной и инженерной мысли. Он был воплощением гармонии между природой и технологиями, местом, где высокое искусство соединялось с утончённой наукой.

Дворцовый ансамбль был возведён на архипелаге парящих скал и был будто создан из золота и стекла, сияющих таким ярким светом, что даже в густом тумане он оставался видимым, словно маяк, указывающий путь. Его гладкие обтекаемые формы отражали солнечный свет, переливаясь множеством оттенков. Тонкие орнаменты, напоминающие о древних ремёслах великих мастеров, овивали многочисленные нервюры и колонны здания, подчёркивая воздушность и лёгкость куполов, касающихся небес. На фоне куполов возвышались шпили и башни, напоминающие тонкие иглы, устремлённые ввысь, будто желающие дотянуться до далёких звёзд. Эти башни, казалось, пытались соединить небо и землю, напоминая о стремлении человечества к познанию бесконечности.

Архитектурный ансамбль Дворца был единственным сооружением, построенным на архипелаге Парящих скал. Внутри скалы порода была выбрана ровно настолько, чтобы сохранялась положительная левитация самой скалы и при этом на ней могли быть расположены многочисленные помещения и системы, поддерживающие бесперебойную работу сложного организма Верховного Вече.

Природу аномалии Парящих скал Изыскатели не могли разгадать долгое время, пока не поняли, что левитацию поддерживает руда, обладающая сверхпроводниковыми свойствами. Парящие скалы были загадкой, которая долгое время не давала покоя Изыскателям. Эти массивы казались неподвластными законам физики, словно сама природа решила создать нечто чудесное, что человек мог бы использовать, но никогда полностью не понять.

Из этой руды впоследствии стали производить материалы, позволяющие большим летающим кораблям и малым ладьям преодолевать гравитацию в пределах планеты. Каждая такая ладья, парящая над поверхностью, была как маленькая часть самого Дворца, продолжение его величия и гармонии. Эти корабли создавали иллюзию, что небо само поддерживает их, помогая двигаться.

И сейчас множество кораблей разных размеров и предназначений, но визуально схожих между собой и созвучных по стилю с самим Дворцом, сновали вокруг куполов и шпилей, создавая впечатление хаоса движения. Однако этот хаос был обманчив – за каждым движением скрывалась сложная система, где каждый элемент находился на своём месте. Это было похоже на балет, где каждая ладья танцевала в ритме общей симфонии.

Сама Зала располагалась в самом большом куполе, венчающем всю композицию Дворца. Она казалась огромной приплюснутой каплей, возвышающейся среди множества меньших куполов и шпилей. Купол, хоть и был прозрачным, но имел золотой оттенок, благодаря чему внутри даже в сезон туманов был приятный тёплый свет с медовым оттенком. Этот свет словно струился из самого сердца Дворца, заполняя пространство теплом и спокойствием. Он создавал иллюзию, будто сам воздух внутри купола пропитан золотыми искрами, придавая Зале мистическую и почти божественную атмосферу.

Ложи Верховных Волхвов располагались амфитеатром вокруг трибуны и были расположены на достаточном расстоянии друг от друга, чтобы у Верховных не было возможности различать лица и невербально общаться между собой. Разделение подчёркивало главную идею Вече – каждое решение должно быть свободным от влияния и предвзятости. Трибуна являлась огромной голографической проекцией: выступающий на ней транслируется во весь рост, и каждый может видеть лицо говорящего, обращённое именно к нему. Создавалось ощущение личного разговора, где каждое слово звучало, как будто было предназначено исключительно для тебя.

Вообще Верховных было всего 101 человек. Нечётное число позволяло любое решение принимать большинством голосов, хотя за всю историю Верховного Вече не было ни одного Волхва, делающего свой Выбор отличным от Выбора остальных, и потому всегда само собой происходило, что все решения были единогласными.

Единогласие, которое часто считали мифом, здесь становилось реальностью. Это был результат не принуждения, а единства, основанного на глубоком понимании общей цели.

Верховные жили на всех четырёх планетах Общинной Руси. На Тверди всегда находился 51 Волхв, и все перемещения согласовывались именно исходя из непреложности этого числа. Во время заседания лично в Зале присутствовали все Волхвы Верховой Тверди, остальные присылали своих представителей и держали с ними связь через Велеса. Эта система была удивительно точной и надёжной, сама структура Вече была построена так, чтобы исключить любой хаос. Здесь всё было подчинено гармонии, где каждая деталь имела своё место.

Я не первая, кому выпало предстать перед Верховными, но, пожалуй, я буду первая, на кого лично будут устремлены сто одна пара глаз полного состава Верховного Вече. Эта мысль захватывала дух. Я чувствовала, как напряжение в груди нарастает с каждой секундой, но вместе с ним во мне рождалась странная уверенность, что я смогу выдержать этот взгляд, этот груз.

С орбитальной космопристани, к которой Велес привёл мой спасательный корабль, на главную площадку Дворца меня доставил личный автоматический челнок Дедо. Внешне челнок был похож на стеклянный пузырь медового цвета, снаружи инкрустированный тонкой золотой вязью узоров, перекликающейся по стилистике с узорами дворцового ансамбля. Эти узоры были не просто декоративными: они напоминали о традиционных мотивах Общинной Руси, но в то же время выглядели как часть футуристической технологии. Каждая линия, казалось, текла и двигалась, словно живая. Но и узоры Дворца и челнока были не столько украшениями, сколько частью одной сложнейшей экосистемы, выполняющей функции жизнеобеспечения, связи, энергонакопления и многого другого.

Внутри челнок был столь же прекрасен, как и снаружи. Мягкий свет струился из скрытых панелей, подчёркивая лаконичность и изящество интерьера. Сиденья, обитые мягким материалом, подстраивались под форму тела, снимая напряжение после долгого пути. Здесь всё говорило о заботе и внимании к мелочам: даже воздух был наполнен лёгким, едва ощутимым ароматом свежести, который помогал сосредоточиться.

Челнок Дедо был оборудован автономной от Велеса системой нейропомощника. Дедо был, пожалуй, единственным из Верховных Волхвов, кто ещё с юности отказался от работы с Велесом и предпочитал использовать нейропомощника собственной разработки. Это решение всегда вызывало восхищение и недоумение. Как он смог отказаться от универсальной системы, которую считали почти частью человеческого сознания? Но именно в этом заключалась его сила. Дедо был свободен от зависимости, от решений, которые мог бы принять за него Велес. Это делало его по-настоящему независимым.

Нейропомощник, естественно, не имел самоосознания и был всего лишь набором программ, выполняющим определённые функции, помогающие в повседневной жизни, но не способных к принятию выбора за своего носителя. Мне казалось, что эта система отражала саму суть Дедо: она была простой, но невероятно эффективной, она не доминировала, а помогала, не навязывала, а поддерживала.

В челноке я обнаружила послание, которое Дедо оставил мне перед Уходом. Крошечный кристалл, светящийся изнутри мягким голубым светом, лежал на специальной подставке, защищённый прозрачным куполом. Он выглядел хрупким, но я знала, что его содержимое важнее любого материального богатства.

Но чтобы принять протокол послания, мне пришлось скомандовать Велесу: «Отбой связи», так как формат протокола не позволял воспроизвести его, пользуясь одновременно обеими нейросетями. Зная эту причуду старика по отношению к Велесу, я не удивилась такому повороту, но, пожалуй, впервые задумалась о том, что Дедо с самого детства не просто так приучал меня к тому, чтобы я могла контролировать возможность подключения и отключения от Велеса.

За последнее время это был уже не первый раз, когда я отключала Велеса полностью. Его присутствие стало частью моей жизни, словно тень, которая всегда следует за тобой. Но я знала: это послание требовало абсолютной тишины, полной сосредоточенности и, самое главное – при подключённом Велесе я бы не смогла прочесть послание.

Голос Дедо зазвучал в моей голове. Это не было звуком, скорее – воспоминанием его голоса. Интонация была ровная и спокойная, но чувствовались сиплые старческие нотки, и мне привиделось, что он лежит на предсмертном одре, его длинные седые волосы разметались на подушке, а говорит он, глядя мне прямо в душу своими серо-голубыми глазами из-под густых белых бровей.

Я никогда раньше не представляла его таким: ослабленным, уставшим, почти прозрачным. Но даже в этом видении он оставался сильным. Его глаза, как всегда, излучали тепло и уверенность, его взгляд всегда был для меня источником силы. Даже в этом видении, где они казались уставшими, я чувствовала, что их свет никогда не погаснет. От этого видения у меня пробежали мурашки по коже. Я никогда не видела раньше его таким обессиленным и бледным. Прозрачная голубая жилка пульсировала на впавших висках, и он начал говорить:

– Светлая, уходя на Макошь, ты знала, что мы больше не увидимся, но ты не знала, на какой Путь ты встала. То, что уже случилось и то, что ещё произойдёт – это не следствие твоего выбора, это Предназначение.

Слова, словно из другой реальности, проникали прямо в моё сознание. Они звучали не просто как наставление, а как пророчество, от которого нельзя было отвернуться.

– Сейчас я не объясню тебе ничего, но ты всё узнаешь сама. Моё Последнее Слово непреложно, и ты должна его запомнить и руководствоваться им. Всё не так, как кажется!

Голос его слегка дрожал, но в этой дрожи не было слабости. Это была дрожь человека, который отдаёт свою последнюю мудрость, зная, что её придётся принять.

– Ты должна следовать только собственной Воле! Ни в чём себя не вини, будь сильна и мудра!

Слово «Воля» прозвучало особенно сильно, как будто это не просто выбор, а нечто глубже, что связывает нас с миром и друг с другом.

– На Вече тебя ожидают неприятные новости, тяжкие обязанности и небывалый груз ответственности. Ничего не бойся! Эта ноша тебе по силам! Доверять можешь Братиславу – он во многом тебе поможет, но верить ты можешь только себе и Посланнику. Всё сказанное мной должно навсегда остаться только при тебе! Помни, я всегда рядом!

Последняя фраза ударила сильнее всего. Это "я всегда рядом" прозвучало как обещание и прощание одновременно. Я знала, что никогда больше не услышу его голос, но это "рядом" будет жить во мне.

Потом была только тишина, и я долго не могла прийти в себя. Как же меня взволновали его слова! Сначала глаза застлала пелена слез. И слёзы эти были не только от горя – в них смешались благодарность, любовь, страх и неизбежность. Да, я давно смирилась с выбором старика, я прекрасно понимала, каких усилий требует поддержание жизненных сил в таком возрасте, но понимание и смирение не могут отменить чувства утраты при расставании с любимым человеком и особенно, когда осознаешь, что расставание это – НАВСЕГДА.

Каждое слово, каждое его воспоминание казались теперь частью меня, отпечатком, который никогда не исчезнет. Он был моим якорем, моей поддержкой, и теперь я должна была идти дальше сама.

Все услышанное мною хоть и не притупило боли, но заставило меня собраться. Меня не страшили слова об ответственности и обязанностях. Я знала, что это не просто обязанности – это испытание, которое определит, кто я есть и на что я способна. Мне было крайне неуютно, именно не страшно, не волнительно, а неуютно от слов о том, что я никому не могу верить.

Недоверие было не просто сложным чувством – оно стало новой реальностью, в которой я теперь должна была жить. Каждое слово, каждая улыбка, каждое действие других теперь должны были восприниматься мной с долей сомнения. И кто этот Посланник?

–  Света, прости, я все это слышу… – я не сразу решился подать знать о себе, но посчитал, что так будет правильно.

Его голос внезапно раздался в моей голове, вырывая меня из размышлений. Это было неожиданно, но небыло не неприятно.

– Ты еще свалился на мою голову! – это уже не была злость, скорее досада с моей стороны. Я даже забыла на какое-то время об этой проблеме. Но слова Дедо о необходимости быть сильной и мудрой видимо сразу отложились мне на подкорку мозга и помогли мобилизовать все свои внутренние силы, чтобы включить голову и выключить эмоции. – Что именно ты слышал?

–  Все, начиная с образа и первых слов старика. Его лицо было первое, что я вообще увидел за все это время. – Я не стал спрашивать кто он, и так было ясно, что это ее очень близкий человек. Я вообще не стану больше ничего спрашивать, мне остается только наблюдать и делать выводы. Но меня порадовало, что я хоть что-то увидел, хотя видение это больше было похоже на воспоминания.

– Хорошо, спасибо, что ты дал о себе знать и не промолчал, но ты слышал, что все это должно остаться при мне, а так как ты теперь часть меня, то и при тебе.

–  Да я даже если и захочу, то никому рассказать не смогу… – Я хмыкнул и потом рассмеялся, осознав всю нелепость ситуации.

Я неожиданно почувствовала лёгкость, которая так давно покинула меня. Мы оба рассмеялись, и этот смех стал для меня моментом освобождения.

Я расхохоталась вслух вместе с ним, похоже со мной случилась истерика, и со стороны выглядело все достаточно странно, даже Велес подал голос, но я только отмахнулась, зная, что ни чего этой железяке не стану объяснять.

Этот смех, переходящий в слёзы, а затем снова в смех, был как выход накопившейся внутри энергии. Это было очищение, которое я даже не осознавала, что мне нужно.

Одновременно я и плакала, и смеялась, до колик, до икоты. Постепенно успокоившись, я выпила воды, вытерла лицо освежающими салфетками и почувствовала необычайный прилив сил, как будто Дедо, как в детстве, взял меня за руку. Я даже почувствовала его тонкие, но крепкие старческие пальцы с ухоженными ногтями, сжимающие мою ладошку, это чувство было почти осязаемым. Его ладонь, его голос, его сила – всё это стало частью меня, живущей в каждом моём шаге.

И я знала, что он проведет меня через все, что меня ждет впереди.

А впереди меня ждали тяжкие обязанности и небывалый груз ответственности, но меня это не беспокоило. С этими мыслями я шагнула на платформу, вознесшую меня на трибуну в центре амфитеатра, где сто пар глаз сейчас пристально в меня вглядывались и готовились расспрашивать меня. А еще одна пара серо-голубых глаз больше никогда на меня не посмотрит.

XII

Я стояла в круге света на платформе центральной трибуны амфитеатра. Пространство вокруг меня казалось живым – каждая грань, каждая тень была пропитана древностью, силой и ожиданием. Огромный зал венчал дворцовый ансамбль. Его высокие своды рельефно расходились в стороны, напоминая грандиозный купол какого-то древнего храма. Свои очертания террасные ряды трибун обретали лишь в слабых отблесках светильников, похожих на продолговатые кристаллы, свет которых казался таким же древним и таинственным, как сама эта постройка. Этот свет мерцал, словно вспоминающий далёкие времена, когда здесь звучали первые слова мудрости.

Моя голограмма возвышалась над моей головой, но яркий луч медового цвета, льющийся на меня из-под купола, был настолько мощным, что всё окружающее меня пространство было погружено во тьму. Этот свет не только освещал меня, он ощущался почти физически – как взгляд сотен предков сквозь время и пространство. Казалось, что луч света пронзал меня от макушки до самых пят, просвечивая насквозь.

Я физически ощущала каждый фотон, проходящий сквозь моё тело. Луч становился символом чего-то большего: не только видимой силы, но и невидимой истины, раскрывающей перед Верховными моё внутреннее "я". От того, что на меня смотрит сотня пар глаз, было ощущение, что для них я не просто обнажена, а прозрачна. Прозрачно не только моё тело, но и мои мысли и душа, словно сама суть меня была выставлена напоказ, без тени защиты.

Этот момент казался бесконечным. Я стояла не перед людьми, а перед самой историей, перед её суровым и беспристрастным судом. Вокруг царила напряжённая тишина, какой не бывает даже в безмолвных просторах космоса. Казалось, что невидимая энергетическая вибрация, идущая от полей вокруг платформ, отдаётся эхом в моей груди.

Меня привели к сакральной присяге на верность Правде, и после этого я сама пересказала всё, что со мной произошло с момента отлёта с Тверди на Макошь. Говорить было тяжело. Каждый мой шаг, каждое слово ощущались как движение по лезвию, но голос мой был твёрд. Я знала: истина должна прозвучать.

Конечно, они всё это уже слышали – был проведён глубочайший анализ моих слов и действий, ни у кого не возникало сомнений в искренности моих поступков, но древний ритуал требовал, чтобы я лично всё это озвучила. Этот ритуал был не просто формальностью. Это было испытание – и одновременно очищение. Моё прошлое, мои ошибки, мои достижения становились частью общего сознания Верховных.

Затем была пауза, символизирующая обсуждения и обмен мнениями. По факту, все выводы были уже сделаны и решения приняты заранее, но традиция требовала соблюдения определённого ритуала – паузы, исполненной многозначительности. В этот миг я, наконец, сделала глубокий прерывистый вдох, позволив себе на мгновение расслабиться, и тут же перед внутренним взором промелькнули образы того самого отлёта на Макошь: тревога, любопытство и пьянящее ощущение неизведанного смешались в одно воспоминание.

Я словно снова увидела себя там, на пороге нового мира. Это было мгновение чистого стремления к знанию, которое, казалось, вело меня вперёд, невзирая на страх и сомнения.

И прозвучал голос Велеса как символ единого мнения Верховных. Его голос был подобен раскату грома, наполненному одновременно холодной логикой и древней мудростью. Он был совсем не таким, каким я привыкла слышать его в своей голове, а отчуждённым, не принадлежащим ни одному живому существу и, в то же время, произносимым одновременно сотнями голосов.

– Светозара Зорина «Светлая», прими Волю Верховного Вече! Твоя тяга к Изысканиям в колыбели Рода Человеческого, на Макоши, требующим необоснованно расточительного использования ресурсов и отсутствие результата подлежит Порицанию! – этими словами меня как будто высекли плёткой, душа моя ушла в пятки, и жар стыда покрыл моё тело испариной. Казалось, что в этот момент луч света стал невыносимо тяжёлым, словно придавив меня к платформе. Но голос Велеса продолжал: – Твоя неугасимая тяга к познанию, твоя смелость и результаты, полученные при испытании новой системы спасения вопреки риску для жизни, заслуживают Признания!

При этих словах эмоциональный маятник откачнул меня на другую сторону чувств: меня окатило волной смущения и в то же время благодарности. Щёки вспыхнули, а сердце ухнуло куда-то в пятки. Эти слова разлились внутри меня волной, одновременно согревающей и ошеломляющей. Ощущение было, как если бы луч света, который до этого казался холодным и строгим, внезапно стал мягче, как солнечный луч ранним утром. Я никогда раньше не ощущала такого резкого перепада – от стыда до облегчения, от страха до смущённой радости. Это было похоже на очищение, но вместе с тем – на подготовку к чему-то большему.

А Велес не останавливался:

– Дальнейшее разбирательство требует доступа к информации уровня Верховного Волхва! Удалить из зала все лица с ограниченным доступом!

После этих слов все ложи пришли в движение. Огромное пространство, которое до этого казалось неизменным, внезапно ожило, словно само помещение реагировало на команду. Платформы сопровождающих свит ушли вглубь лож, и за ними беззвучно закрылись диафрагмы стен, а трибуны Волхвов сдвинулись ближе и образовали плотный круг вокруг центральной трибуны, на которой находилась я. Сдвижение трибун сопровождалось мягким звуком, напоминающим шелест ветра среди деревьев. Пространство сужалось, делая атмосферу ещё более напряжённой.

Лица всех Верховных сделались отчётливо видны. Они казались почти безвозрастными, но в то же время я чувствовала за каждой парой глаз целые века накопленной мудрости и скрытого могущества. Каждый взгляд, устремлённый на меня, был как окно в бесконечность. Это были глаза тех, кто видел больше, чем могли вместить человеческие поколения.

Мне стало не по себе. Я не обладала высшим доступом и догадалась, что меня приведут к клятве неразглашения Высшего доступа.

Голос Велеса продолжил:

– Согласно Последней нерушимой Воле ушедшего Верховного Волхва Дедослава Зорина «Видящего», опустевшая ложа его должна быть занята наследным правопреемником, кровным потомком, членом Родового Вече – Светозарой Зориной «Светлой».

За мгновение до того, как у меня подкосились ноги, мою талию заботливо сжали поручни моей трибуны, управляемые Велесом. Я, почувствовав поддержку, крепче сжала их руками и собрала волю в кулак, чтобы остаться в сознании. Я была готова ко многим испытаниям, но это – это было за пределами моих представлений.

– Светозара Зорина «Светлая», согласна ли ты выполнить Последнюю Волю ушедшего?

– Да! – не раздумывая, чётким звонким голосом ответила я. Сомнения и страх отступили, ведь Воля Дедо была для меня непререкаема. Даже если бы Волей Дедо была ссылка меня на Белую Твердь или принятие кубка с ядом, я точно так же, не колеблясь, ответила бы согласием!

– Светозара Зорина «Светлая», прими присягу Верховного Волхва!

Слова сами полились из моих уст. Я точно никогда их специально не заучивала, точно не читала этот текст, но я их знала! Они всплывали откуда-то из глубин моей памяти, как будто были вписаны в мою сущность с самого рождения. Смутные воспоминания пробивались сквозь пелену десятилетий моей жизни – я, будучи младенцем, лежу в собственной люльке, и надо мной мягкий бархатистый голос Дедо произносит эти слова:

– Я, Светозара Зорина «Светлая», принимаю на себя обязанности Верховного Волхва Общинной Руси, беру ответственность за сохранность мира и правды в пределах всех Четырёх Твердей! Обязываю себя быть стражем древних узаконений и мудрым советником для всех родов и племён, что доверили мне свою судьбу.

Клянусь уважать и защищать право каждого чада Земли и Неба на свободный Выбор, ведая, что он есть дар, данный нам предками, что глядят на нас из глубины веков. Обещаю поддерживать Свободу Воли, признавая её Искрой, что зажигает свет разума, но также напоминать о неотвратимой Ответственности, что следует за каждым сделанным Выбором, и помогать сознавать последствия, что он приносит.

Клянусь, что мои решения будут рождены из разума и сострадания, а сердце моё будет открыто для всех сущностей, будь то малые или великие. В каждый миг своей службы я обязуюсь помнить о бесконечной ответственности, возложенной на меня как на дитя Четырёх Твердей и о том, что мои деяния отзовутся эхом во всех уголках Вселенной.

Да пребудет в моих мыслях память Ярила и мудрость славянских щуров и пращуров, чтобы направлять меня на пути к общему благу. В этом я клянусь, и свидетелями будут мне: Великая Пустота, Живая Материя и Высшие Энергии, и имя им – Навь, Явь и Правь! Да будет так!

Каждое слово казалось выкованным из самой сути древних истин. С каждым произнесённым звуком я чувствовала, как внутри меня растёт нечто большее, чем я сама. Эти слова отзывались в моей душе эхом, которое достигало самых далёких уголков моего сознания. Я чувствовала связь со всеми поколениями, которые произносили эту клятву до меня. Я видела перед собой образы предков, их лица – мудрые, строгие, но полные силы. Они смотрели на меня, и я ощущала их одобрение.

Клятвенные слова словно укладывались в основу моего собственного бытия. Каждое слово было как ключ, открывающий дверь к новому пониманию моего предназначения. Я понимала, что с этого момента моё существование будет посвящено защите этих принципов.

На последнем слове свет луча, пронзающего меня, стал нестерпимым клинком, который, как божественное перо, высек на теле моём горящие золотом руны, повторяющие письмена клятвы и запечатывающие во мне истинность сказанных слов. Нестерпимая боль мигом угасла и превратилась в неописуемый восторг, очень странно переводя физические страдания в эмоциональный экстаз.

Мне почудилось, что в тот миг я перестала воспринимать себя так же, как прежде; будто внутри открылась неведомая дверь, впустившая в меня силу самого Дедо и всех ему предшествовавших Верховных.

Затем свет угас. Я увидела вокруг себя только мягкий медово-золотистый свет, заливающий ложи Верховных, и под хор сотни голосов, вторящих громогласному Велесу:

– Приветствуем тебя, Верховная, среди равных! Принимаем тебя равной среди Верховных!

Трибуна, на которой я стояла, переместилась в ложу, в которой я неоднократно сидела, будучи ребёнком на коленях Дедо. Теперь я неожиданно заняла его Престол. Я чувствовала, как вес этой ответственности оседает на моих плечах, но вместе с этим я ощущала поддержку тех, кто был здесь до меня. Они сделали свой выбор – и теперь я должна была сделать свой. Это была действительно тяжкая обязанность, к которой я не была готова.

Но это было только начало. Совет Верховных продолжался…

XIII

В тот момент, когда все начали приветствовать нового члена этого собрания, хотя, наверное, правильно было бы сказать – членшу, мне аж захотелось встать от величия этого момента. У нас даже при принятии в Комсомол не было такого пафоса… Там всё было проще: немного формальных слов, пожатие рук – и за дело. Но здесь… Здесь чувствовалось, что каждый миг наполнен смыслом, что каждое слово вписано в историю.

Я вообще ожидал, что в конце они должны были хором запеть «Интернационал», ну или хотя бы «Боже, царя храни», но они буднично продолжили обсуждение дел. Этот переход от торжества к рабочей рутине удивил меня больше всего. Они, казалось, принимали величие как часть своей обычной жизни, как нечто само собой разумеющееся.

Хотя, когда меня приняли в Комсомол, то после собрания мы тоже просто продолжили работу в слесарных мастерских. К тому моменту прошло уже два года, как я познакомился с Кузьмичом.

Эти два года, казалось, пролетели как один миг, но оставили глубокий след в моей жизни. Кузьмич стал для меня не просто наставником, а чем-то вроде второго отца. Хотя почему второго? Образ родного отца был всего лишь призрачными воспоминаниями, основанными на рассказах Марфы. Я не помнил свою родную семью.

После истории с негром он пристроил меня в ремесленное училище при мастерских порта, я осваивал слесарное дело, а попутно – уроки жизни, что за все ошибки нужно платить. Кузьмич говорил мне об этом не раз, но в мастерских я понял это на практике. Каждая сорванная резьба, каждая трещина в металле напоминали: ошибки всегда имеют последствия.

Жить я остался у Никифора Кузьмича, на территории порта в Камышовой бухте, а вот в училище приходилось ходить через весь город, в район Южной бухты, и обычно по дороге меня поджидала ватага Мишки Крота. Эти прогулки стали для меня чем-то вроде испытания на выносливость и стойкость. Каждый день я не знал, пройду ли без столкновений или вернусь домой в синяках.

И, конечно, они спрашивали с меня за старый карточный долг. Я понимал, что это не вопрос карточного долга – Крот не мог смириться с тем, что я пошёл против его воли и ушёл из банды. Просто так он никого не отпускал, иначе потерял бы свой авторитет. Мишка был старше меня на два года, он родился с монобрахией, дефектом левой руки – она была маленькая, четырёхпалая. Собственно, потому и прозвище он такое получил.

Но правая рука компенсировала его калечность – он мог подтягиваться и отжиматься на одной руке. Говорят, однажды он одним ударом убил пьяного матроса. Это, конечно, было больше похоже на брехню, но я не раз ощущал на себе тяжесть его кулака.

Кузьмич обычно не вмешивался, когда я приходил в синяках и ссадинах, он считал, что пацаны и должны драться. Но когда я после очередных побоев домой еле дополз, он озадачился:

– Ну, поведай мне, мил друг, что же это за каток по тебе проехал? Тебя сквозь строй никак прогнали? Или ты не сопротивлялся?

– Посопротивляешься, когда тебя четверо держат, а один обхаживает… – буркнул я.

– Это как это – четверо держат? – удивился Кузьмич.

– Мишка Крот со своими дружками в парке возле Старого кладбища меня подловили. Обычно их было трое-четверо, я успевал одному-двоим вломить и убежать, а тут он всей когортой, человек восемь, на меня облаву устроил. Я двоим-то треснул хорошо, а они на меня все дружно насыпались – ну и по рукам и ногам меня схватили.

Глаз Кузьмича немного сузился – ох, и не добрый это знак был. Он тихо спросил:

– И что же Крот от тебя хотел? Денег или бананов?

– Чтоб я ему ботинок поцеловал. Или убью, говорит…

– Ну, значит, поцеловал, раз живой?

– В рожу я ему плюнул, а не ботинок поцеловал. Правда, потом даже вырваться не успел.

Кузьмич помолчал, потом закурил махорку и сказал:

– Ладно. Думал я, честно говоря, что духом ты ещё слабоват, но раз такое дело – завтра отлеживайся. Мастеру твоему я записку напишу, чтоб на пару дней освободил тебя от занятий. А потом познакомлю тебя кое с кем…

У меня не было сил, да и смысла выпытывать подробности у Кузьмича тоже не было. Пришлось, как всегда, просто набраться терпения.

«Кое-кто» оказался далеко не кое-кто. Левягин Валерий Иванович был ровесником двадцатого века. Он родился в новогоднюю ночь под бой часов, ознаменовавших наступление нового века. Был третьим из пяти детей в семье офицера, который в том же году возглавил оперативное отделение новой генерал-квартирмейстерской части при Главном штабе. По сути, это было новое разведуправление Российской армии.

Сыновья в семье воспитывались в строгости и военной муштре и, естественно, вся их жизнь была связана с армией. Отец в 1912 году был переведён в Штаб Варшавского военного округа, куда уехал вместе с женой и двумя дочерями. Они пропали с началом Первой мировой войны. Впоследствии Валерий так и не смог найти их следов ни в царских, ни в советских архивах.

Кузьмич знал старшего брата Валерия – они вместе обороняли Порт-Артур, и именно он спас Кузьмича ценой своей жизни. Никифор Кузьмич спустя годы нашёл Валерия и рассказал ему о гибели брата. Именно тогда они и побратались.

Валерий с отличием окончил Второй имени Петра Великого кадетский корпус и остался круглым сиротой к моменту его окончания. Он хотел поступать в Николаевскую академию Генштаба, но до этого ему необходимо было послужить непосредственно в войсках. Провалы на фронтах Первой мировой и дальнейшая революционная неразбериха поломали все планы Валеры стать блестящим офицером Царской армии. Мечта стать частью имперской элиты рухнула, но вместо этого у него появилась другая цель – выжить и найти своё место в новом, хаотичном мире.

И он стал не менее блестящим офицером НКВД. Но для этого ему пришлось забыть о своём происхождении, пройти горнило Гражданской войны, где он воевал под командованием Будённого, после ранения перевёлся в ВЧК, внёс неоценимый вклад в создание ОГПУ и к моменту нашего знакомства был одним из самых засекреченных оперативников НКВД в Севастополе. Правда, узнал я об этом спустя годы.

А при первой нашей встрече я увидел перед собой коренастого, широкоплечего мужика с шикарными кавалерийскими усами, в галифе и майке. Его внешность была простой, но внушительной. В нём чувствовалась та уверенность, которая бывает у людей, точно знающих, что они делают и почему. Кузьмич привёл меня в какое-то полуподвальное помещение, где весь пол был усеян смесью опилок и песка, как на арене цирка. Они обнялись с Кузьмичом, что меня сильно удивило: Кузьмич обычно, здороваясь, махал рукой, реже здоровался за руку. Он вообще старался не сближаться с людьми, а тут – вон как тепло приветствовал.

– Кого привёл? – поинтересовался Левягин.

– Да вот, не хочет чужие ботинки целовать, готов биться насмерть, но шею не клонит, – вроде с издёвкой сказал Кузьмич, но мне эта оценка была приятна. Слова Кузьмича звучали насмешливо, но в них я услышал и гордость. Он верил в меня, и это давало мне силы.

– А это мы сейчас проверим, готов или нет, – оценивая меня взглядом, произнёс Левягин и гаркнул через плечо: – Петров, ко мне!

Голос его был как звон колокола – чёткий, властный, и он, казалось, заполнял собой всё помещение. Это был человек, который привык командовать, и его команды не обсуждали.

От небольшой группы человек в десять, выполнявших различные упражнения на спортивных снарядах, отделился и подбежал невысокий худощавый парень, тоже в галифе, босиком и по голому торсу. Несмотря на его худощавость, видно было, что он жилист и крепок. Его движения были быстрыми и точными, как у хищника, готовящегося к прыжку. В нём не было ничего лишнего – только сила, концентрация и готовность к действию. Парень был немногим постарше меня, но взгляд его чёрных глаз был колючим и взрослым. Этот взгляд сразу насторожил меня. Он смотрел так, будто уже знал, как победить, и был уверен, что сделает это легко.

– А ну, Ваня, проверь-ка, так ли этот малый стоек. Говорят, он шею ни перед кем не клонит…

Ваня вышел на центр круга, обозначенного толстым канатом, и пригласительным жестом махнул мне рукой, зло улыбаясь.

– Я не хочу драться, – недоверчиво глянул я на Кузьмича. С последнего избиения прошло чуть меньше двух недель, и синяки были уже жёлтые, а шрам за губой только-только затянулся, и я буквально пару дней как начал спокойно, без боли есть…

– А ты не дерись, – подначивал Левягин. – Просто поборитесь. И как бы Кузьмичу, но слишком громко, на весь полуподвал сказал: – Видать, трусоват твой парнишка. Мож, ты его зря ко мне привёл, а, Кузьмич?

Эти слова ударили меня сильнее любого кулака. Они заставили кровь закипеть, а гордость закричать: «Покажи, на что ты способен!»

У меня кровь закипела от обиды, я бросился к Петрову в круг, чтоб вцепиться ему в горло, но он еле уловимым движением качнулся вправо, схватил меня за запястье протянутой руки и, подставив мне подножку, немного изменил направление моему движению – и я кубарем покатился за его спиной. Я даже не успел понять, что произошло. Всё случилось так быстро, что мне показалось, будто я сам решил упасть.

Весь зал захохотал.

– Ну-ка, тихо! – зычно рявкнул Левягин.

Все смолкли. Один Ваня зло улыбался, протягивая мне руку, чтобы помочь встать. Его улыбка была издевательской, и я почувствовал, как внутри меня растёт злость. Это была не просто злоба – это было отчаяние человека, который устал быть слабым.

Но, когда я, поднявшись, подал руку, Ванюша, крепко сжимая мою ладонь, поддёрнул меня на себя, выводя из равновесия, наступил мне на ногу и, ловко заведя локоть мне за плечо, вывернул мне руку, беря мой локоть на излом, ткнул меня носом в опилки. Боль в руке была резкой, но ещё больше меня злило, что я снова оказался в проигрыше. Этот Ваня играл со мной, как кошка с мышью.

Эта подлость меня взбесила, и я, не вставая, схватил его за ногу, поднимаясь, толкнул его плечом в грудь – и обрадовался, почувствовав, как он падает. На миг я подумал, что одержал верх, но этот миг оказался слишком коротким.

Но, падая, Иван уперся коленом мне в грудь и, кувыркнувшись назад, перекинул меня через себя, а когда я оказался на лопатках, Иван, завершив свой кувырок, оказался верхом на моей груди – да так удачно, что коленями прижал мне плечи к полу, а ягодицами – руки, и, шутя, начал меня пошлёпывать по щекам. Я пытался вырваться, но всё было тщетно. Каждое его движение было унижением. Он показывал, что я для него – ничто, и от этого внутри меня разгорался огонь.

Тогда я сделал единственное, что мог в этой ситуации: оттопырив большой палец руки, я со всего маха вонзил его в Ванин зад – да так удачно, что Ваня по-девичьи тонко айкнул и подлетел на ноги.

Зал взорвался смехом, но это был уже другой смех – не надо мной, а над Ваней. Я впервые почувствовал, что даже в проигрыше можно выстоять. Но тут, по совсем недоброму взгляду Вани, я понял, что сейчас меня начнут бить.

– Отставить! – скомандовал Левягин, когда кулак Ивана уже был занесён надо мной, и с ухмылкой добавил: – Я же сказал – проверить, а не избивать. Пожали руки!

– Иван, – представился мой оппонент, протягивая мне руку и помогая встать. Я недоверчиво протянул ему ладонь и, когда он помог мне подняться, с облегчением, увидев уже приветливую улыбку на его лице, я ответил:

– Тихон.

Так я попал к ученику самого Спиридонова Виктора Афанасьевича, одного из родоначальников самбо в Советском Союзе.

На тот момент я не осознавал всей значимости этой школы, но с первого взгляда на тренировочный процесс понял: здесь растят не просто бойцов, а людей с несгибаемой волей.

Поначалу мне приходилось туго. Все занимавшиеся, хоть и были молодыми по возрасту, но все являлись офицерами НКВД. Они выглядели простыми ребятами, но их выправка, манеры, даже взгляды выдавали в них людей, привыкших к дисциплине и ответственности. Я чувствовал себя среди них как мальчишка, случайно попавший в круг взрослых. Даже Ваня Петров. Ему было уже восемнадцать лет, хотя он казался гораздо моложе своего возраста, и он числился действующим младшим сотрудником органов.

Ко мне относились по-товарищески и приняли в коллектив хорошо, но на тренировках поблажек мне не давали, и я летал как фанера над Парижем. Каждое падение казалось ударом не только по телу, но и по самолюбию. Но вместе с этим я начал понимать: чтобы стать сильнее, нужно учиться терпеть боль и поражения. Конечно было обидно, что я никогда не побеждал в спаррингах, но Валерий Иванович, утешая меня в особые моменты падения духом, приговаривал:

– Ничего, боец, тяжело в учении, легко в бою!

Через пару лет мои мышцы стали крепче, движения – точнее, а удары – сильнее. Но самое главное – я стал увереннее. Каждый день тренировок превращал меня из мальчишки в мужчину. Я окреп и мог дать достойный отпор даже Ване. А Левягин любил ставить меня в пробные спарринги с вновь приходящими курсантами, они хоть и были зачастую старше и крепче меня, но, как говорится, большой шкаф громче падает.

Про Мишку Крота я не слышал некоторое время, говорили, что они со своей бандой зарезали сторожа в магазине при ограблении и он подался в бега. Слухи о его преступлениях казались бабкиными сказками и болтовней, но я знал, что в них было больше правды, чем хотелось бы думать.

Но однажды, когда я темным осенним вечером возвращался с тренировки, из-за угла вышли три тени.

– Ну что, крысеныш, помнишь меня? Сам будешь ботинки лизать или тебя заставить? – гнусаво протянул Крот, прикуривая от протянутой подельником спички и поигрывая ножом. Длинное узкое лезвие сбликовало от тусклой лампочки над подъездом. Они быстро сокращали дистанцию, а третий заходил ко мне за спину. Я понимал, что Крот разговаривать особо и не собирается, и обозначил его приоритетной целью для себя, к тому же его каличность была скорее мне на руку. Внутри меня всё стало кристально ясно. Страх ушёл, остались только холодный расчёт и готовность бороться до конца.

Как говорил Валерий Иванович: если драка неизбежна, бей первым. Я не стал вступать в полемику и подпустил их чуть поближе.

– Чего молчишь? Обосра… – я не дал ему договорить, резко сбросив ремень сумки с плеча и, обхватив петлей ремня руку с ножом, я сделал подшаг вперед и вправо, наступив на ногу Кроту и дергая его на себя. Тем самым я перекрыл линию атаки его подельнику, стоявшему чуть левее, и выбил из равновесия самого Мишку. Тот, что стоял сзади, рыпнулся на меня, но я уже зашел за спину Кроту, провожая их друг к другу в объятья, и одновременно коротко локтем двинул в челюсть тому, кто стоял слева от Мишки.

Его голова дёрнулась назад, и он беззвучно тюком осел на землю, а тот, что был у меня за спиной, завизжал, как поросенок. Я понял, что Мишка его пырнул, когда они столкнулись. Я с хватил Крота за кисть, рычагом выкручивая руку ему назад на излом, а локтем второй руки с размаху нанес удар ему в район локтя и почувствовал, как с хрустом ломаются кости и рвутся сухожилия. Он коротко вскрикнул и потерял сознание от боли. А тот, которого Мишка пырнул, продолжал верещать. За углом засвистел милиционер и зажглись лампы в окнах близлежащего дома.

А через четыре дня в разгар занятий в мастерские пришла целая делегация. Участковый зачитал и мне вручили грамоту за поимку опасного преступника, все трое числились в республиканском розыске. А Комсорг прикрепил мне на робу значок и вручил книжку комсомольца, так меня не очень торжественно приняли в Комсомол, заявление я подал еще полгода назад.

XIV

Первым голос подал Ратибор Яровицын «Ясный», бывший до меня самым молодым Волхвом, один из немногих, кто совмещал ложу в Вече с управленческой должностью. Он отвечал за оборону всех четырёх планет Руси.

– Я считаю необходимым сразу обозначить Вечевую Волю помимо Воли Ушедшего. Эту неприятную ответственность я возьму на себя.

– Во время твоего неудачного Изыскания на Макоши произошёл мощный энергетический Выброс, повлекший гибель флагмана Англо-Кельтской Империи и флота колониальных земель Империи. Её Величество Королева Виктория и Объединённый парламент считают, что этот взрыв был произведён Ратными силами Общинной Руси. Ввиду этого к нам прислан Посланник с нотой протеста.

Это было неожиданно, как удар грома среди ясного неба. Слова Ратибора прозвучали так, будто мой провал стал началом нового витка межзвёздной конфронтации. Я сама чуть не погибла, но меня посчитали причиной неизвестного катаклизма? Хотя что ещё можно ожидать от Бриттов? Бритты сами того не ведают.

– Также после вышеуказанного происшествия в нейронных связях твоего головного мозга обнаружена неизведанная сущность. К настоящему моменту она поразила уже 38% объёмов твоего личного познания, показатель этот растёт. До момента полного изучения сущности принято считать её чужеродным протоколом.

Эти слова, как холодная волна, окатили меня с головой. Тихомир, этот странный голос в моей голове, теперь воспринимался как нечто большее, чем просто побочный эффект или временное явление.

Меня не отпускало чувство нарастающей тревоги не только от того, что Тихомир занимал всё больше места в моей голове, но ещё и от того, что обычно после фактов выносился вердикт. Что не заставило себя долго ждать – Ратибор зычным, хорошо поставленным голосом произнёс:

– Велес, объяви Непреложную Волю Верховного Вече!

Конечно, странно было бы, если бы общую Волю объявлял один Волхв. Для этого был Велес – беспристрастный слуга общества. Велес заговорил не таким величественным голосом, как до этого, но мне этот голос показался всё таким же чужим и далёким:

– Ввиду того, что ты, Светозара Зорина «Светлая», являешься не избранным, а наследным Верховным Волхвом, а также, учитывая твою новоявлённость, решено, что твой голос не будет учитываться при принятии решений. Этот факт не подлежит разглашению, дабы не пострадал авторитет всего Верховного Вече!

Мир, казалось, перевернулся. Меня словно лишили голоса, сокровенного права быть услышанной. Этот момент ощущался как глубокая рана, оставленная не клинком, а холодным решением.

У меня, наверное, отвисла челюсть. Такого не было за всю историю Общинной Руси со времён Великого Исхода. Но Велес продолжил свою инфо-бомбардировку:

– Учитывая неизвестное происхождение, а также отсутствие точной информации о возможном влиянии данного протокола на всю систему нейросети Велес, а через неё и на всю Чадь Общинной Руси, решено принудительно отключить тебя, Светозара Зорина «Светлая», от общей нейросети Велеса.

У меня потемнело в глазах от услышанного. Это был не просто удар – всё это звучало как приговор страшному преступнику. Меня отрезали от источника знаний, от общества, от самой сути моей роли… После вознесения на высшую должность меня тут же обрушили до уровня Чада, не получившего Заветного Права Выбора. Что теперь, меня сошлют на Белую Твердь? Такое бывало, хоть и крайне редко, когда кто-то из Чади совершал поступки, опровергающие навыки Планирования. Как могло случиться, что, поднявшись на вершину, я так быстро оказалась на дне?

– Я принимаю Непреложную Волю Верховного Вече… – тихим, упавшим голосом ответила я.

– Разбирательство высшего уровня доступа считается закрытым, – констатировал Велес всё тем же металлическим, сухим голосом. – Вернуть в зал всех причастных!

Ложи вновь пришли в движение и встали на свои места, а вместе с тем вернулись и ложи помощников и свит. Зал снова ожил, но для меня он стал холодным и чужим. Я больше не чувствовала себя частью этого мира.

После всех преобразований Велес продолжил:

– Для вручения ноты протеста в зал приглашается Посланник Её Величества Королевы Виктории, Полный герцог четырёх правящих домов, Лорд Алонсо Грейвз!

И тут у меня земля ушла из-под ног, закружилась голова. Имя, словно молния, пронзило мой разум. Алонсо… Прошлое и настоящее столкнулись в этот момент, заставив меня забыть о собственном приговоре, и я опять оказалась на стартовой площадке автоматических челноков, единственной на Ньюлэнде частной космопристани.

Голубое закатное Солнце, как называли Бритты Новояр, окрасило небо в глубокие синие и бирюзовые оттенки. Высотные облака окаймляли небосвод изящными пурпурными и лазурными полосами. Очень хотелось, чтобы время замерло. Но бег Солнца, а с ним и времени, неумолим, и голубое сияние постепенно уступало место мягкому оранжевому свечению.

И я, и он знали, что это наша последняя встреча. Меня ждала инициация Заветного Права Выбора. Несмотря на то, что у меня не было партнёра и я не могла родить детей – так распорядилась Матушка Природа, – я смогла доказать своими изысканиями и работой вместе с Алонсо и его наставниками, что достойна влиться в общую Чадь. Его ждал двойной титульный брак с представительницами двух из четырёх Правящих домов, блестящая карьера политика и, несомненно, прекрасная жизнь наследника богатейшей фамилии Англо-Кельтской Империи.

Его будущее казалось мне таким ясным, будто оно уже было написано в звёздах. Моё же будущее было как туманная завеса, скрывающая за собой неизвестность.

Он снова завёл этот разговор о браке.

– Да, положение обязывает меня взять двух жён из разных Домов. Отец договорился, что я сам выберу Дома и претенденток. Обещаю, я возьму самых некрасивых!

– Зачем? – я искренне не понимала, что он имеет в виду.

– Они не будут тебе соперницами, это фиктивные браки! А детей можно будет искусственно зачать…

Его слова прозвучали как холодный расчёт, будто я была частью политической игры, а не женщиной, с которой он провёл два года.

– И как ты добьёшься разрешения на брак с женщиной из другого мира? У нас нет дворянских титулов!

– Это всё формальность. Я докажу, что брак с тобой будет политически выгодным для Империи и укрепит связи с Русью! У меня всё просчитано! Все останутся в прибыли!

Каждое его слово резало меня по-живому. Он говорил о прибыли, о расчётах, но не о нас. Я чувствовала, что всё, что было между нами, теряло смысл в его уравнениях. Его расчёт и прибыль меня доконали, я взорвалась:

– У тебя только холодный расчёт и прибыль в голове! А как же чувства?

Он поник головой:

– Неужели за это время ты не смогла прочувствовать меня?

Его голос, обычно уверенный и твёрдый, теперь звучал сломленным. Я увидела, что за этим расчётом скрывается человек, который, возможно, не умел иначе, кроме как планировать. Но мне было больно видеть, что его любовь тоже подчинена этим планам.

Это были два чудесных года. Я прибыла на Ньюлэнд в группе по обмену студентами между Империей и Русью. Обычно срок составлял полгода, но Бриттские учёные увидели во мне потенциал и договорились, что я пройду у них полный цикл обучения и буду связующим звеном с нашими Изыскателями в важной общей работе по исследованию Макоши. Эти два года стали для меня новой жизнью. Я открыла для себя мир науки, где не было границ, где мысли летали быстрее света. Но всё это затмевала одна встреча, одно имя – Алонсо. Там я с ним и познакомилась. Было ощущение, что у нас с ним одна голова на двоих – он мог закончить фразу, которую я начинала. Это было не просто совпадение, это было сродни симфонии, где две мелодии переплетаются так, что одна не может существовать без другой.

Но роман наш с ним закрутился не сразу. Сначала это была дружба, затем уважение, а после – что-то, что можно было назвать искрой. Эта искра разгоралась медленно, но когда я поняла, что она стала пламенем, уже было поздно. Наши пути расходились.

Сначала я видела в нём лишь талантливого, но слишком холодного и рассудительного учёного. Его мысли были точными, как формулы, а взгляды – иногда резкими, как лазер. Но постепенно в его жёсткости я начала замечать искры человеческого тепла, которого он, казалось, сам не замечал.

Наши совместные исследования привели нас к Макоши. Работая бок о бок, я осознала, что он не просто учёный или представитель богатейшей семьи Империи. Он был человеком, который боролся со своей природой: между разумом и эмоциями в нём шла постоянная война.

Но всё изменилось после того дня, когда он случайно увидел моё одиночество.

– Почему ты всегда уходишь одна? – спросил он однажды, когда мы допоздна оставались в лаборатории.

– Потому что так проще, – ответила я, не глядя на него.

Он не принял это за ответ, и я почувствовала, как его взгляд прожигает меня насквозь.

– Проще для кого? Для тебя или для других?

Эти слова тогда задели меня за живое. Впервые кто-то заметил ту часть меня, которую я всегда пыталась скрыть.

С этого момента всё стало иначе. Мы начали проводить время не только в лаборатории. Сначала это были простые беседы, затем прогулки по платформам Ньюлэнда, где голубое закатное солнце окрашивало наши разговоры в тёплые тона.

Когда я окончательно осознала, что влюбилась, это стало откровением. Эта любовь была не похожа на те, о которых я читала в книгах. Она была тихой, как звёздный свет, но не менее яркой.

И вот теперь, стоя перед ним, я видела, как наши дороги расходятся.

– Ты всегда думаешь на шаг вперёд, – сказала я, сдерживая слёзы.

– Это мой долг, – ответил он тихо, почти шёпотом.

В его голосе я услышала то, что он никогда бы не признал вслух: он знал, что это конец, и ничего не мог с этим поделать. Его расчёты не могли спасти нас.

– А мой долг – идти своим путём, Алонсо. Даже если это путь в одиночестве, – продолжила я, отвернувшись, чтобы он не видел моего лица.

Между нами повисла тишина. Это была не та комфортная тишина, которая иногда возникает между близкими людьми. Это была тишина прощания, холодная и окончательная.

Он подошёл ближе, но не коснулся меня.

– Светозара, я бы оставил всё, если бы знал, что ты хочешь того же.

Я не смогла ответить. Слова не могли выразить того, что я чувствовала в этот момент. Моя любовь к нему была настоящей, но я знала, что у нас нет общего будущего.

Закатное солнце за окном становилось всё слабее, голубое сияние постепенно сменялось мягкой тьмой.

– Береги себя, – сказал он наконец и ушёл.

Я стояла там ещё долго, наблюдая за тем, как его фигура исчезает вдали. Этот момент, казалось, растянулся в вечность, но в то же время пролетел слишком быстро.

XV

На трибуну в центре амфитеатра взошёл Посланник Её Императорского Величества Королевы Виктории, Полный Герцог четырёх Великих Домов, лорд Верхней палаты лордов, самый влиятельный и богатый человек всей Англо-Кельтской Империи – сэр Алонсо Грейвз.