Читать онлайн Выбор

ВЫБОР

Возвращался Виктор уже темной ночью. Не захотел на станции ночевать, чтобы утром уехать в свое родное село. На попутках добрался до соседнего села, а там напрямки километров шесть.

Дома он отсутствовал два с половиной года. Не исполнял он почетную обязанность, не отдавал долг Родине, возвращался из мест лишения свободы. В селе его ждала сестра, других родственников не имелось.

Много передумал он дум и думок за эти два года, трудился на совесть, писаные и неписаные правила не нарушал, за что и освобожден. Как написано в официальной бумаге условно-досрочно. Объяснили, что, если еще что-нибудь сотворит, обратно в зону отправят и срок неотбытый добавят по приговору.

Для себя решил, что не хочет обратно, только получится ли. Много разговоров наслушался о том, что тропинка топчется, не раз по ней пройти можно, свернуть редко получается. Но упертым рос, упертым вырос, таким и срок схлопотал – в драку влез, когда друг за местным клубом позволил себе высказывания в адрес собравшейся молодежи, не стерпевшей грубости. Откуда нож взялся уже не помнил, кто-то в руку сунул, в чем-то липком и страшном. Только ножом этим человека ранили, лечился тот долго в больнице, а Виктора с другом как зачинщиков драки осудили.

Друг и не другом вовсе оказался, когда спину прикрыть надо было, струсил, в общем разошлись пути-дорожки, навсегда.

Среди ровесников Виктор выделялся. Про таких говорят: старше своих лет. А последние два года эту дистанцию увеличили раз и навсегда. Вернулся он уже взрослым повидавшим виды мужиком. Когда встречался с одноклассниками, казалось, что эти пацаны в кедах и легкомысленных рубашках вовсе не одногодки, а подростки, сбежавшие с уроков в кино.

Другой жизни у него не было. Живем то, что имеем. Обучение рабочим специальностям прошел, руки, как говорится, золотые, не пропадет. На здоровье он никогда не жаловался, закалку имеет.

Через месяц с трудом, но устроился, рабочим на ферму. Упрямился бригадир Иваныч. Откуда вернулся – не секрет, а у Иваныча – кто там побывал, тот доверия не вызывает. Упертостью взял, ходил бесплатно работал, навоз убирал, корма помогал раздавать, денег не просил, права не качал. На немой вопрос Иваныча ответил:

– Туда не вернусь, работать буду.

Недельку покочевряжившись, Иваныч сдался.

– Иди, оформляйся, ждут тебя. Только знай, у меня разговор короткий. Держать, да за уши тянуть не буду.

Виктору того и надо. Девять месяцев прошло. За это время в чреве матери зачатый ребенок созреть может. А родившийся ребенок за такое же время на ножки пытается вставать, на дрожащие и непослушные. А шустрые – так первые шаги вовсю делают.

Виктор тоже ходить учился, жить. Стал у Иваныча палочкой-выручалочкой, уже не хмурится бригадир, встречаясь. В работе проверил и в пиру. Не тянется Виктор за лишней рюмкой, но и гостей поддержать может. По-мужски, только людей сторонился, ну да это прошлое еще не отпускает. Боится свободно по жизни шагать. Оглядывается, да все под ноги смотрит.

Дочка Иваныча – Аленка из города недавно приехала, с автобуса побежала его на рабочем месте разыскивать. Только бригадир на то и бригадир, чтобы разные вопросы решать, на месте не пришит.

Аленка врезалась в Виктора, выходившего из коровника, как торпеда. У Виктора вилы из рук чуть не выпали.

– Куда ты, сумасшедшая?

– Я не сумасшедшая, я торопливая. Папу ищу.

– Иваныча что ли?

– Его.

– Уехал недавно, после обеда будет.

– Жаль, хотела повидаться. Ну да ладно, передайте ему, пожалуйста, что дочь приезжала. Блинчиков напекла, он любит с творогом и изюмом.

Протянув пакет, также быстро улетучилась.

Аленка на учительницу училась в институте. Последний курс и распределение. В соседней деревне работу сама выбрала, желающих не находилось кроме нее. Сколько отец не уговаривал в городе остаться – наотрез отказалась. Сейчас как раз хлопотала – обустраивала дом, ключи от которого директор школы передал с напутствием:

– Устраивайся, дочка. Чем могли – помогли. Ждали мы тебя. Прошлая-то учительница в город уехала, скучно ей у нас было, не смогли удержать. Надеемся, что понравится у нас. Привыкнуть надо.

Помогли будущие коллеги многим. И мебелью, и утварью, и посудой. Отец привез постельное белье, полотенца, ведра, тазики, и все то, без чего в деревне как без рук.

Девушка все перемыла, расставила, уютно стало. Готовилась к началу учебного года, знакомилась со своими будущими первоклашками. Эти самые первоклашки как узнали, что учительница приехала, сначала по одному, а потом и по двое-трое появлялись около ее дома, а самые любопытные уже и познакомиться с Аленой Николаевной успели, и в гостях побывать.

Какую струну молодая учительница задела в душе Виктора неизвестно, только не мог он уснуть, не вспомнив Аленушку. Про себя он ее по-другому и назвать не мог.

Через два месяца Виктор решился и сделал Алене предложение. Николай Иванович не противился. Видимо не сомневался уже в будущем зяте. Только сказал, глядя уже по-доброму:

– Быстро вы сговорились. Береги ее. Я жену не смог уберечь. А после никого и на пороге видеть не могу. Так и живу уже десять лет. Одна она у меня, Аленка. Ради нее и живу.

Обосноваться решили в доме, который Алене от школы дали. Крепкий дом, хозяйский, а все остальное – заборы, калитки, огород, Виктор с Аленкой быстро в порядок привели. Иваныч частый гость в доме. Привезет то меду, то сметанки, то орехов.

Алене, ожидающей ребенка, нужны витамины и вкусности.

Малышка не бунтовала, точно в срок появилась на свет.

Через неделю в семье планировалось два семейных праздника. Первый – это ровно месяц, как появилась в семье маленькая принцесса, вся семья которой превратилась в верных подданных, готовых днем и ночью носить на руках, высказывать преданность и целовать каждую частичку маленького тельца, пахнущего молочком.

Второй праздник Виктор за праздник не считал. Заканчивался срок, когда его условно-досрочное освобождение прекращало свое действие. Этот камень он сможет сбросить с души. Он не собирался ничего совершать, его репутация уже не была идеальной, но хотелось порвать тонкую нить, которая все-таки тянула, зудила, беспокоила. Шаг к освобождению от того прошлого. Хотелось настоящего и будущего.

Ноябрь выдался холодным. Вся деревня как по команде начала убой свинюшек, выращенных за лето. Хранить мясо можно в ларях в холодных сенях, не испортится. Дня не проходило, чтобы по улице не тянуло запахом паленой кожи, не слышен характерный звук работающей паяльной лампы.

Днем Виктор тоже зарезал кабанчика, но не разделал его, потому что принцесса решила не спать, развлекая по очереди маму с папой, в промежутках засыпая исключительно в заботливых папиных руках.

Аленка, накрыла чистой тканью тушу, позвала Виктора домой. Тот, еще держа в руках длинный нож прикинул, что завтра при разделке он понадобится, положил его на рядом с тушей, под лежащую на полу старую простыню. На улице стемнело, начался какой-то пронизывающий ветер. Все дела оставлены на утро.

Уже дома помыл руки с мылом и взял дочь на руки. Маленькие ручки выбрались из пеленки и спокойно подпирали щечку.

В окно громко постучали. Принцесса открыла глаза и скривилась, чтобы выдать арию.

Виктор передал дочь Алене и вышел из дома.

Ступив в сени, включил свет и увидел, что не один. Одного парня видел днем на работе. Тот приходил к доярке Екатерине, молодой девчонке, повздорив, стал грубо хватать за руки, что-то кричать и доказывать. Катя с мольбой посмотрела в его сторону, и он вмешался. Просто обозначил свое присутствие, и дебошир, грубо выругавшись, смачно сплюнув, убрался восвояси.

Двоих других раньше не видел. Присмотревшись повнимательнее, увидел, что один стоит спокойно, в углу рта спичка, которую он перекатывал языком из одного угла рта в другой. Руки держит в карманах, в разговор не вмешивается. Физически видно силен, потому что рукава куртки рельефно обтянуты, в своих силах не сомневается, но и на рожон не лезет.

Второй какой-то щуплый и суетливый, в руке постоянно вертит какие-то ключи, то подбежит, то отойдет. Кулаками явно работать не сможет. Но их трое.

Пока он рассматривал незваных гостей, те уже освоились. Один подвинул стоящий у стены табурет, сел, широко раздвинув ноги.

– Поговорим? Днем ты-что-то имел против меня? Путаешься с моей девчонкой? Зачем полез в наши дела?

Второй, со спичкой в зубах, загородил собой дверной проем, обеими руками схватившись за притолоку как за турник.

Суетливый подскочил к Виктору, дыхнул прямо в лицо алкогольным смрадом:

– Че молчишь, сказать нечего?

Виктор спокойно начал говорить.

– Парни, идите домой, у меня семья. С Катей просто работаю. Ссориться не хочу. Нет причин нам сейчас что-то обсуждать.

– Просто работаешь? Что-то не верится. Я приехал, а моя девчонка с кем-то спуталась. Явно с тобой.

– Ты путаешь. Катя хорошая девушка.

– Значит, все-таки с тобой.

Разговора не получалось. Мозг гостя уже нарисовал картину, и слова Виктора туда не вписывались ни в каких вариациях.

Виктор пытался снизить градус разговора, но пришедших, это похоже только злило. От выяснения взаимоотношений между Катей и Виктором они перешли к перечислению мер наказания, которые они применят к Виктору.

В этот момент дверь открылась, Алена испуганно выглянула за дверь, принцесса заплакала в комнате:

– Витя!

Тот, стараясь быть спокойным, очень твердо ответил жене:

– Ложитесь спать, закройте дверь на крючок, со мной все хорошо. Дочь береги!

Суетливый протянул руку к двери, пытаясь предотвратить закрывание, но Виктор перехватил его руку, опустил вниз.

У качка сверкнули глаза:

– Да мы можем повеселиться. За твои грешки пусть она рассчитывается.

Виктор спиной подпер дверь в дом, почувствовал, что Алена закрыла дверь на крючок.

Виктор понимал, что такой запор не удержит явившуюся гоп-компанию, если они решат пойти до конца.

– Парни, давайте миром разойдемся. У меня бутылка есть, я дам, выпьете еще. Ссориться не хочу.

Тут же достал пачку сигарет, закурил, протянул пачку гостям. Амбал достал сигарету, закурил, остальные отказались.

Виктор сел на корточки.

– Мужики, прекратим, идите домой. Если хотите поговорить, завтра поговорим, сам к вам приду.

Суетливый снова подскочил:

– Не указывай, что нам делать. Сейчас бабу твою попользуем, а потом выпьем, пусть нам голая стол накрывает. Амбал заржал. А третий подскочил, ногой ударил в лицо.

От удара Виктор отлетел прямо на тушу неразделанной свиньи. Нож для разделки туши практически без посторонней помощи оказался в руке у Виктора.

– Мужики, идите домой! Не доводите до греха.

Пьяным море по колено. Нож только раззадорил всех.

– Сейчас сам свалишь, пока мы тут веселиться будем. Амбал решительно направился к двери в дом, дернул за ручку.

– Не пустишь, сначала тебя кончу, потом твоего щенка. А женушку твою приголубим.

Дальше, как в замедленном кино. Виктор взмахнул ножом, амбал сложился пополам, потому что удар пришелся в живот. Упал на пол. Два других ринулись на мужчину с двух сторон. Но у пьяных группировочка не та, отлетели от Виктора, получив по удару кулаком, как потом написали в протоколе в разные части тела.

Бить их Виктор больше не бил, но повытаскивал за шиворот на улицу из сеней, волок как мешки с картошкой.

Уголовное дело возбудили на следующий день. Под стражу не взяли, обошлись подпиской о невыезде. Превышение пределов необходимой обороны. Ведь у него ни царапины, только синяк на скуле. А у остальных участников повреждения. У амбала – проникающее ранение в брюшную полость. И хотя жизненно важные органы не задеты, факт остается фактом.

У суетливого перелом руки – от удара или пока тащил его с крыльца. Третий без особых повреждений, только какой-то синий. Толи от страха, то ли с похмелья, то ли от дум на трезвую голову.

Хмурый следователь все старательно записывал, и Виктору сказал:

– УДО тебе по ходу отменят, добавят срок. Зачем нож-то в руки брал?

Через два месяца дело отправили мировому судье.

Тут уместен небольшой экскурс в историю. В 1990-х годах из-за разгула преступности нарсуды переставали справляться с валом дел, увеличение составов суда не приводило к желаемому результату. В этот непростой для страны период решено ввести мировых судей, которые бы взяли на себя вал мелких гражданских, уголовных и административных дел. В 1996 году федеральным конституционным законом закреплена компетенция мировых судей. В полную силу мировые судьи заработали с приходом двухтысячных годов.

Поскольку мировые судьи только начали работать, а дела у них чаще всего однотипные и несложные, то поступление уголовного дела Виктора явно выбивалось из системы.

У молодой женщины – мировой судьи дело стало чуть ли не одним первых сложных дел.

В день поступления дела она задержалась на работе. Интересно прочитать нестандартную историю. А прочитав раз, другой – задуматься, как пойдет рассмотрение.

Чем дальше читала, тем больше погружалась в атмосферу злополучного вечера, непонятно почему, ставила себя на место незнакомого Виктора. Как бы она поступила? И где этот предел, который он переступил? Как сложилась бы его судьба, если бы…

Беда в том, что, признавая его виновным нет шансов оставить на свободе Виктора, он должен нести неотбытое наказание за прошлое преступление, и за вновь совершенное.

Укладывая дело в сейф, прихлопнула его рукой и тряхнула головой, словно пытаясь освободиться от скрывающихся за официальными строками человеческих проблем.

В назначенный день трое потерпевших явились задолго до заседания. Чинно сидели рядком у кабинета, у каждого в руках исключительно положительные характеристики с мест учебы и работы, на лице легкая грусть по поводу претерпевания от преступных посягательств Виктора. В суде все трое говорила одно и то же. Он первый напал, хотели просто поговорить. Было больно, лечились, хотят справедливости.

Заседаний было несколько. Виктор на каждом был спокоен, осознавал, что ждет его не санаторий-профилакторий, а возвращение к прошлой жизни. Выбора у него не было. Принимал он удар судьбы достойно.

Наконец рассмотрение дела подходило к завершению. В понедельник все закончится.

Все воскресенье Алена собирала мужа в тюрьму. Заботливо укладывала вещи, продукты. Плакать нельзя, она кормила грудью. Принцесса как чувствовала, не плакала, только морщила свое личико, кряхтела и ворочалась. Виктор носил дочку на руках, прижимал к себе, хотел надышаться, запомнить.

Иваныч то и дело выходил на улицу курить. Слова не могли передать тягучее ощущение беды, поэтому в доме из звуков – только тишина.

Поехал Виктор в райцентр один. С Аленой и Иванычем попрощался дома. Иваныч проводил зятя в сени, обняв его сказал:

– Сынок, спасибо тебе за дочку и внучку. Мы все ждем тебя, сколько бы времени не прошло. Помни об этом всегда и возвращайся.

Судья нервничала, сегодня ей предстоит лишить человека свободы, той, которую, по ее мнению, он заслужил.

Когда предоставили последнее слово – долго молчал и не мог говорить.

Собравшись, произнес:

– Уважаемый суд! Я признаю свою вину, не должен был переходить границу, установленную законом. Только граница эта прочерчена теперь у меня внутри. Жизнь до и жизнь после. Прошу не наказывать строго, не хочу, чтобы дочь росла без отца. Больше добавить нечего.

До окончания рабочего дня оставалось совсем немного, а судья все не выходила из совещательной комнаты. Около двери сидел Виктор. Все остальные ждать не стали. Заботливо собранная сумка стояла у ног на полу. В сумке лежали бутерброды, но он так и не смог прикоснуться к ним. Какой уж тут аппетит?

Когда его пригласили на оглашение приговора, уже было совсем темно. Зимой ночь наступает рано. Он напряженно слушал, стараясь не пропустить размер срока, который ему придется прожить без Аленки и дочки. В суть приговора он не вникал. Срок! Какой срок?

Когда он пришел в себя, судья разъясняла порядок обжалования приговора. Он так и не понял, насколько вырастет его дочка, когда он сможет взять ее на руки.

Возвращался Виктор уже темной ночью. Не захотел на станции ночевать, чтобы утром уехать в свое родное село. Попутку не ждал. Бежал, шел, потом снова бежал. Потом попутка, подвезли немного. Домой добрался под утро. И хотя дома он не был всего один день, соскучился, не мог не бежать, не мог не скучать. В голове почему-то звучали слова не судьи, а секретаря, которая дернула его за рукав:

– Оправдали Вас, что стоите как истукан, распишитесь, или разучились от счастья?

ВАРЕЖКИ

Максимова Вера десять лет работала заведующей сельским клубом. Любила она свою работу, с душой подходила к каждому мероприятию, старалась, чтобы всем понравилось, интересненькое придумывала, необычное. Оформление готовила сама: то на праздник осени листочков накрасит, и гирлянду из них сделает, то плюшевый занавес на сцене блестящим дождиком разошьет, то к 8 марта букетики самодельные сделает из накрахмаленной и накрашенной ткани. Один раз даже дерево счастья смастерила из подручных средств и пожелания написала добрые и жизнеутверждающие. Односельчане с удовольствием в клуб ходили, знали, что интересно будет, душевно.

Вот и сейчас сидит к снежинкам ниточки привязывает, после обеда с уборщицей клубной – Мариной, развешивать будут по потолку. Снежинки с блестками, будут свет отражать. Красота!

Только Марина не пришла, прибежала ее старшая дочка Лиза, сказала, что младшая Света заболела, с температурой лежит. Пришлось самой снежинки развешивать, зал украшать.

У Веры своих детей нет, материнский потенциал нетронутый, привязалась к Марининым девчонкам, нет-нет да и смастерит им что-нибудь своими золотыми ручками. Вот на прошлой неделе варежки связала с собачьей шерсти. Лиза в них и прибегала.

Только Марина к этой Вериной любви странно относилась. С ревностью какой-то, злостью. Дочки то и дело про Веру вспоминают, рисунки ей передают. Марина злится, хоть и старается злость свою пустую не показывать. А сама уже раза два думала: «Не иначе, как приворожила моих девчонок, хочет меня прав материнских лишить».

Отца у девчонок нет. То есть чисто теоретически есть, а по факту мать-одиночка со всеми вытекающими. Да и сама Марина озлобилась на весь белый свет, ни дочки не радуют, ни работа. Завидовала она Вере, ее жизни спокойной, да обеспеченной. А добрую душу принимала за корысть. Еще и соседка Марины недавно сказала, что Вера детей, наверно хочет себе взять, родить не смогла, удочерить только и остается.

А тут Вера варежки дочкам подарила. Не успели поносить, как младшая дочка заболела, а старшая кашлять начала. Пока старшая дочь спала потихоньку взяла варежки, да в печке сожгла. А пару младшенькой не нашла. Куда-то спрятала видно.

К вечеру у Светы температура еще выше поднялась, совсем плохо стало. Губы обметало, мечется девчонка в бреду, ничего не помогает. Стала она подушку поправлять, а под ней варежки лежат, которые Вера связала.

А Марина вместо доктора в клуб побежала. Влетела вся растрепанная и возбужденная. Смотрит, а Вера у стола сидит, нитки к снежинкам привязывает, обрезки в мусорную корзину складывает. Ну точно колдует, ниточки, узелки, наговоры.

– Ах, ты, колдовка проклятая! Дочь мою хочешь себе забрать? Мать я плохая – ребенка вылечить не могу!

Вцепилась в волосы, давай трепать, волосы отпустит – за шею схватит. Вера сколько могла отбивалась, только сил нет Маринку от себя оторвать. И закричать – никто не услышит.

Так и застал их глава сельсовета, который зашел по надобности в клуб, напомнить, что нужно афишу на стену конторы колхозной вывесить. Он Маринку от Веры кое-как оторвал, только она не успокаивалась, грозила убить Веру, пришлось милицию вызывать.

Вера долго приходила в себя. Странным образом доброта против нее обернулась, с синяками на лице стеснялась на улицу выходить. Даже в магазин за хлебом не выходила. Магазин в деревне – первое место для распространения новостей. Лепешки дома пекла, только подруга прибегала два раза, да участковый милиционер заходил, записывал, что, да как вышло.

В суд дело поступило перед женским праздником. В зале заседаний сидели на разных скамейках Вера и Марина. За прошедшее время так и не смогли спокойно поговорить. Вере виниться не в чем, а у Марины пелена с глаз так и не упала. Какие уж тут разговоры.

На вопросы судьи Марина отвечала многословно, эмоционально, вину свою не признавала.

Вере отвечать тяжело. Задевали ее за живое Маринкины слова о том, что нет у нее детей, что собралась она с дочерями из деревни уезжать к сестре в город.

Накануне девчонки тайком от матери к ней прибегали домой, плакали, рассказывали, что иных имен как предательницы, змеюки и Веркины заступницы у них нет. Просили забрать их к себе и уехать куда-нибудь подальше.

Молчит Вера, боится хуже сделать. Не может она детей родной матери лишить! Даже такой дремучей и озлобленной.

Глава сельсовета как единственный свидетель заслушан, рассказывал о каждой женщине как истинный джентльмен. Про Веру – какая умелая, золотые руки и доброе сердце, дети к ней тянутся, всегда в клубе как цыплята вокруг наседки. Про Марину – какая трудолюбивая, детей одна растит, руки не опускает, хороших дочек воспитала, всегда здороваются, первые помощницы в школе и дома.

О том, что в клубе случилось, рассказывал с неохотой. Хоть клещами тяни. Не хочет ничью сторону поддерживать, в деревне – ни в городе, все друг друга знают, никто ни с кем ссориться не хочет.

Рассказал, чему стал свидетелем, а потом, вздохнув, пожал плечами и сказал:

– Может быть Вера и колдует, а может быть и нет. Я в колдовстве этом, товарищ судья, ничего не понимаю!

Суд совещался недолго. Дело лёгкое с точки зрения юриспруденции, никто ничего и не отрицает, свидетель имеется, который подсудимую от потерпевшей оттаскивал, заключение эксперта о зафиксированных побоях.

Запутавшаяся женщина никак не могла принять, что её дочки, родные девочки привязались к другому человеку, доверяют ей свои детские тайны и хранят подарки под подушкой. В какой момент они отдалились от нее? Не иначе – колдовство и заговоры!

Вера попросила разрешения выйти из зала суда, ей никто не препятствовал. Она вышла, зарыдала в голос и твёрдо решила: уеду, не могу больше. Из потерпевшей она, по сути, превратилась в ту, которую обвиняют во всех смертных грехах: и детей она забрала обманом, и мать- одиночку обидела. И глава сельсовета доподлинно не знает, колдует она или не колдует.

Маринка слово не сдержала, уезжать так и не собралась. Из клуба уволилась. Пошла почтальоном работать, место освободилось. С Верой не общалась, и дочкам своим запретила с ней встречаться.

Время шло, в деревне уже эту тему обмусолили и забыли. Новых поводов для обсуждения женщины не давали.

Лето пролетело за заботами и огородными хлопотами, скучать некогда. С уборкой урожая, осенней слякотью встретила Вера мужчину. Он подвозил ее из райцентра, разговорились, он вдовцом оказался, жену год назад схоронил, умерла от болезни, два года болела тяжело, не смогла подняться. Детей у них не народилось. Так две родственные души по пути разговорились, стали интересны друг другу. Мужчину звали Михаилом.

После встречи Михаил несколько раз приезжал к Вере. То привозил ей мед: у друга пасека своя имелась, угостил; то букет цветов для настроения, один раз даже два табурета привез. Сам смастерил длинными вечерами, на сиденье узоры выжег, покрыл лаком.