Читать онлайн История недоношенного ребенка

Роды

Родители познакомились в газете по объявлению в начале девяностых и через два года поженились.

Бабушка описывала зятя как рукастого и с головой; маме нравилось, что он офицер. Кажется, родители любили друг друга. И ничто не предвещало грозы.

Почти сразу после свадьбы тридцатилетняя мама, учительница начальных классов, забеременела первенцем, то есть мной. Для папы я тоже стала первым ребенком.

Несмотря на кризис девяностых, они тогда не бедствовали. По словам мамы, они совсем не голодали (честно говоря, мне в это верится с трудом), и во время прогулок по центру Петербурга папа мог позволить себе и маме по банке кока-колы и прочие новинки эпохи.

Беременность мама теоретически планировала, но, конечно, заранее не обследовалась. То ли потому, что тогда это было не принято, то ли потому, что без помощи интернета никто об этом не задумывался.

Когда мама шла вставать на учет, должно быть, хлопьями падал снег.

Врач, назначив ей какие-то анализы и получив их результаты, диагностировал маме токсоплазмоз. Это заболевание есть у каждого второго на планете, но в подавляющем большинстве случаев, как и у мамы, протекает бессимптомно, а потому она о нем ничего не знала.

Врач почему-то решила, что токсоплазмозом мама заразилась, скорее всего, еще до беременности, а потому аборт делать не надо. В противном случае нужен был бы аборт.

Ни у каких других врачей мама дополнительно консультироваться почему-то не стала.

Раньше времени состарилась плацента, а потому я родилась на тридцать пятой неделе с весом в полтора килограмма. Это меньше даже для моего срока.

Когда мама спросила: «Почему?»

Врачи лишь развели руками: «Из-за токсоплазмоза, больше не из-за чего».

Сутки я пролежала в кювезе, но сразу дышала сама и еще две недели провела в больнице, но просто в кроватке.

Теперь уже никто и никогда не узнает, действительно ли преждевременные роды спровоцировал токсоплазмоз, или же просто врачи не смогли установить истинную причину, а потому сослались на него как на палочку-выручалочку.

Мне то ли поставили ДЦП, то ли его подозревали, но благодаря платным массажистам я научилась держать голову, сидеть и ползать. В десять месяцев, как и положено аж доношенным детям, я пошла. К тому времени, как я стала осознавать мир вокруг себя и понимать слова врачей, ДЦП у меня – по крайней мере, официально – уже никакого не было.

Баксы, или Как я научилась говорить

Научить же меня говорить оказалось задачей со звездочкой.

Родители водили меня по врачам, проверяли слух, но в ответ получали только:

– Она слышит, всё понимает, еще заговорит.

Какой-то доктор заявил, что говорить я могу, но якобы не хочу, потому что не испытываю в этом потребности. Я не помню себя в том возрасте, поэтому не могу ни подтвердить, ни опровергнуть его гипотезу.

Мне почти исполнилось три года, но, судя по воспоминаниям близких, все странности в моем развитии тогда ограничивались тем, что я молчала и не играла с другими детьми. На второе, конечно, никто не обращал почти никакого внимания, потому что научиться говорить гораздо важнее.

Очередной врач порекомендовал близким логопеда, которая творит чудеса.

Когда мы пришли туда и я начала говорить на первом же занятии, родители разинули рты от удивления, а папа, который к тому времени уже развелся с мамой, уволился из армии и занялся бизнесом, еще согласился платить по счетам. Пожилая логопед принимала у себя дома и оплату брала исключительно в долларах (по словам мамы, для того времени это не было чем-то исключительным), но надо полагать, что ее услуги стояли далеко не три цента.

Когда я заговорила – пока, естественно, не выговаривая уйму звуков, – родители решили отдать меня в какой-то хороший логопедический сад в районе метро «Чернышевская», который им кто-то посоветовал. Это относительный центр города, и там много старинных зданий. Сами мы жили тогда в спальном Приморском районе. Может быть, логопеды в том саду и впрямь были сильные, только вот группы – возможно, из-за старинной жилой застройки – настолько тесные, что моя младшая делила спальню с ребятами постарше.

В первый же день, когда большие мальчишки вбежали туда с жуткими воплями и чуть не сбили меня с ног, я испугалась до полусмерти, а потому воспитательница рекомендовала оставить меня пока дома, если есть такая возможность.

Так и поступили: мама уже вышла на работу после декрета, а потому со мной сидела пенсионерка-бабушка, она же один или два раза в неделю возила меня к платному логопеду, которая корректировала мою «кашу».

Детский сад

В неполные четыре года меня отдали в другой самый обыкновенный государственный детский сад в нашем микрорайоне, потому что в районном логопедическом не было мест: туда нужно было записываться заранее.

К счастью, там, в здании уже новой застройки, нам не приходилось делить спальню с ребятами постарше, но я, должно быть, все равно плакала. Насколько я помню, я не пыталась там ни с кем дружить, но, кажется, меня никто из сверстников там еще не обижал. Либо я была настолько инфантильна и юна, что не осознавала этого.

Я помню лишь, как, прильнув лбом к оконному стеклу, я горевала, смотря на пургу, в которую уходила мама, оставив меня в саду. Помню, как не любила слипшиеся макароны, которыми нас там кормили. И почти не помню, что же я там делала почти целыми днями.

Перед средней группой меня перевели в логопедический садик, расположенный у нас во дворе. И игровая, и спальня, и туалеты, и раздевалки – там тоже все было рассчитано только на нашу группу. На занятия музыкой, физкультурой и с логопедом, которые проходили вне группы, нас строем парами водили преподаватели или воспитатели. Они же всегда отводили нас обратно.

Тем не менее мне было не очень комфортно находиться среди других детей, а самое главное: мне было очень скучно. Почти целыми днями (кроме редких часов занятий) я ходила кругами по группе. Общаться с детьми я не хотела, но была бы не против одна играть: так же, как я делала дома, но почти все игрушки занимали более бойкие дети, а потому мне обычно ничего не доставалось. Судя по тому, что я положила глаз только на невысокие ходули, которые никого не интересовали, все остальные более популярные игрушки сверстники у меня просто отбирали, даже если я брала что-то первой. Должно быть, поэтому, чтобы ко мне меньше приставали, я вскоре и вовсе перестала зариться на то, во что играют другие.

Воспитательница и няня почти всегда следили за нами, но они почему-то никогда не вмешивались: либо не знали, как разруливать такую ситуацию, либо считали, что я сама должна отвоевывать игрушки. А уж воевать за игрушки я точно не мечтала, да и физически я была по-прежнему намного слабее одногруппников!

Помимо того, что мне не доставалось игрушек, красивая и уверенная в себе Люся из достаточно обеспеченной семьи ставила мне подножки, когда я шла к своей кровати во время тихого часа или в туалет.

Сейчас с высоты прожитых лет я не понимаю, почему взрослые не давали мне в садик свои игрушки или книги, благо я с пяти лет умела читать. Боялись, что их тоже отберут или и вовсе испортят?

Я с нетерпением ждала того момента, когда пойду в школу, надеясь на то, что там будет не так скучно, а значит, не так плохо, но я не знала того, что травля продолжится и в школе. И, возможно, именно из-за Люси впечатлительная и ранимая я стала бояться детей как таковых.

Иногда днем, забирая меня из садика, бабушка пересекалась с Люсей или с ее мамой в прихожей группы и часто делала комплименты тому, как хорошо Люся одета. При родителях Люся меня не обижала; я на нее взрослым тоже не жаловалась. Судя по тому, что бабушке Люся очень нравилась, я почти уверена в том, что воспитатели моим близким тоже ничего не говорили о том, что Люся меня задирает. Ведь вряд ли бабушка, зная все это, стала бы при мне восторгаться этой девочкой.

На тот момент мне однозначно хватало словарного запаса (уж лет в шесть-то точно) на то, чтобы рассказать близким, что меня обижают, но проблема была не в речи, а скорее в психологии: я стеснялась того, что надо мной смеются, и, пожалуй, уже тогда стыдилась этого. Естественно, никаких программ профилактики буллинга тем более в садах тогда не было. По крайней мере, в нашем.

***

На протяжении пяти лет (с неполных трех до семи с половиной) дошкольного детства меня водили к платному логопеду. Я, естественно, не знаю, какую именно методику логопед применяла, но занятия были основаны на подкреплении: за каждый правильный ответ она давала мне конфеты, которые моя же бабушка перед каждым уроком и покупала. Как я узнала, уже будучи взрослой, принцип обучения с подкреплением и конкретно с конфетами широко распространен в педагогике.

Наверное, лет в шесть, когда мы с бабушкой зашли в очередной раз в магазин специально за сладостями, я спросила ее что-то типа:

– Почему мы покупаем конфеты, если за занятия вы платите деньги? Разве Нина Васильевна не должна давать мне конфеты бесплатно?

То есть я уже тогда не была глубоким инвалидом, живущим в каком-то исключительно своем мире. Я понимала в целом, что такое деньги и имела какое-то представление о справедливости и о том, как этот мир должен быть, по моему мнению, устроен.

Бабушка ответила что-то вроде:

– Мы платим деньги за занятия, а конфеты ешь ты.

Спорить я, конечно, не стала; меня такой ответ в целом устроил. В наши дни, насколько я понимаю, в стоимость логопедов и других специалистов, работающих с детьми, уже включены «дополнительные материалы», включая те же конфеты, то есть просто ценник за занятие выше.

Я плохо помню, чему меня учили в первые годы, но лет с пяти логопед учила меня, в частности, читать, ставила мне звуки и давала домашние задания. Несколько раз в неделю я должна была звонить ей по городскому телефону и зачитывать скороговорки или стихи. Естественно, мама или бабушка контролировали, чтобы я звонила, говорила логопеду «здравствуйте», а не просто как робот сразу же тараторила домашнее задание, не соблюдая никакие нормы этикета и здравого смысла. Как ни странно, тогда я не боялась говорить с ней по телефону: возможно, потому, что у каждого звонка была конкретная учебная цель, и разговор не подразумевал никаких вопросов с подвохом. Это не была светская беседа ни о чем. Кроме того, на момент таких звонков я уже достаточно хорошо знала Нину Васильевну, то есть она не была незнакомым взрослым. Нина Васильевна стала первым человеком в моей жизни, кроме близких родственников, с кем я в принципе разговаривала тогда по телефону.

Помимо говорения, чтения и письма, Нина Васильевна занималась со мной чем-то типа окружающего мира. Я помню, как мы разучивали (или повторяли) с ней времена года и названия месяцев. Вся эта детская программа не вызывала у меня каких-то сложностей. Я отлично понимала, что, скажем, февраль – это последний месяц зимы. Реальную же жизнь мы не изучали, а потому однажды, уже лет в девять, когда бабушка при мне назвала март зимой (не во время занятий со мной, а просто по ходу жизни), я пришла в шок и тогда так и не поняла, как такое вообще возможно и что за бред она несет. Другими словами, у меня не было проблем с тем, чтобы выучить пресловутую азбуку и дошкольные истины, а вот с пониманием и интерпретаций слов и мнений реальных людей, а не педагогов, работающих по методичке, у меня возникали серьезные проблемы, но близкие тогда не обращали на это никакого внимания. В марте в Петербурге бывает минус десять, поэтому для них очевидно, что март с точки зрения обычной (а не календарной) жизни – это зима, и они не считали своим долгом это мне специально объяснять.

Вспоминая детство, я задумалась о том, не могло ли быть так, что родители уже тогда, на рубеже девяностых и нулевых, на самом деле понимали, что их дочь и внучка – ребенок с особенностями развития куда более серьезными, чем просто речевые нарушения без нарушения интеллекта, но не хотели ломать мне жизнь психиатрическими диагнозами? Тем более, что все они люди советского воспитания. Но если предположить, что они или кто-то из них все знал, то возникает вопрос: почему та же Нина Васильевна или какой-то другой специалист, работающий в частном порядке (чтобы не портить ребенку жизнь официальным диагнозом), не занимался моей социальной адаптацией так же, как происходит в центрах помощи детям с особенностями развития? Не учил находить друзей? Не объяснял, что да, по календарю февраль – последний месяц зимы, но есть и другие градации. Но ничего этого не было. Отсутствие у меня друзей почти никого не волновало, так что я все-таки склоняюсь к тому, что взрослые действительно ничего не знали, а не просто притворялись.

Если вы почитаете, как занимаются с детьми с ментальной инвалидностью, то узнаете, что их не просто (или не только) учат читать и дают за это конфеты. Учить читать и давать за это конфеты можно в принципе и здорового ребенка. Их учат, например, причесываться, потому что считается, что, в отличие от здоровых детей, у них могут возникнуть с этим проблемы.

***

Когда я перешла в подготовительную группу, к нам в садик пришла новенькая: Настя. Скорее всего, из-за того, что она новенькая, она не смогла влиться в компанию других девочек и подружилась со мной.

К тому моменту я уже хотела друзей, и очень радовалась тому, что у меня теперь есть подруга. Мы даже (естественно, по ее инициативе) обменялись городскими телефонами, записав номера в блокноты. Совсем как взрослые, благо обе умели писать!

К сожалению, я уже не помню, как решилась проблема с дефицитом игрушек: Настя доставала их для нас обеих, либо мы просто общались, но с ней стало хотя бы нескучно, и я даже горевала в те дни, когда она не приходила в садик. В том же учебном году я впервые пошла вместе с Настей на елку в каком-то огромном шумном спортивном комплексе. Видимо, из-за нехватки места родителей внутрь не пускали, а потому они заранее договорились о том, чтобы мы пошли туда вдвоем.

Нам никто не говорил, где гардероб и как сдавать вещи, где туалет и как его найти, когда начнется спектакль и где получить квиток на сладкий домик. А если и говорили, то один раз. Так или иначе, я ничего не слышала или ничего не понимала. Конечно, в спортивном комплексе находились актеры, гардеробщики, администраторы и, быть может, даже кто-то из них имел педагогическое образование, но в целом из-за того, что детей тысячи, все было рассчитано на то, что мы должны быть самостоятельны, и за ручку никого при таком количестве зрителей водить просто невозможно. Этот безумный новый мир разительно отличался от садика, где детей всего максимум пятнадцать человек (в логопедических группах детей меньше, чем в обычных), нас пересчитывали по головам и передавали из рук в руки от одного педагога к другому. Раньше на елках даже с мамой я никогда не была, но бывала в театрах и в цирке, и именно она управляла там мной.

А тут я очутилась практически одна, да и в чужом месте. Я тушевалась и ничего не соображала: всюду меня водила Настя и объясняла, что надо делать.

Именно благодаря Насте от елки у меня остались в целом положительные воспоминания, иначе бы все закончилось в лучшем случае слезами.

Перед первым классом мы переехали в другой район, а Настя пошла в школу у старого дома. Кажется, один или несколько раз мы еще созванивались, а потом наша дружба сошла на нет.

На дворе стоял 2002 год. Люди мыслили просто: умеет говорить, значит, нормальная.

Полет нормальный. Раз я пережила даже елку, то школу уж точно переживу.

Дед Мороз и «Гарри Поттер»

В наши дни в подавляющем большинстве случаев (кроме экспериментальных проектов в Москве) все в России учатся в начальной школе четыре года.

Но в начале нулевых одновременно существовало две программы: 1-3, когда после трехлетней программы переходишь в пятый класс, то есть в среднюю школу, и 1-4, когда в начальной школе учишься, соответственно, четыре года. Чаще всего, в каких-то школах учились по 1-3, в каких-то по 1-4, и родители, исходя из того, в какую именно школу они собираются отдавать ребенка, решали, когда же отдать его: диапазон обычно варьировался от неполных шести лет до в редких случаев полных восьми лет. Так, одну мою дальнюю родственницу, которая сейчас работает в сфере IT в Европе, отдали в первый класс в неполные шесть лет по 1-4, потому что она уже тогда была умной девочкой. Более посредственных детей чаще всего отдавали в семь лет, если день рождения летом или весной либо в неполные семь, если день рождения осенью.

Школа, к которой я относилась по территориальному принципу, имела четырехлетнюю начальную школу, поэтому мама хотела отдать меня туда почти в семь лет. (Это была не та школа, где она работала). Бабушка ей не позволила: «Во-первых, Марьяшечка не окончила садик, во-вторых, она девочка и в армию ей не идти».

На тот момент восемнадцатилетние выпускники одиннадцатых классов еще не имели отсрочки от срочной службы (ее ввели в конце нулевых), поэтому встревоженные родители обычно отдавали мальчиков так, чтобы сын окончил школу максимум в семнадцать лет. Родители девочек же могли себе позволить роскошь больше руководствоваться собственными желаниями, рекомендациями специалистов и готовностью чада к школе.

В шесть с половиной лет я уже умела читать вслух, писать печатными буквами и считать: до ста точно. Не умела не только причесываться, но и не понимала, что нужно просить родителей причесать меня (правда, такой сознательности они от меня и не ожидали, причесывали по собственной инициативе), не ориентировалась на местности и никогда не взаимодействовала с незнакомыми взрослыми. Например, если я в цирке хотела сахарную вату, то тихо говорила об этом маме. А она уже, в свою очередь, узнавала ее цену (или смотрела на ценнике) и решала, покупать ли мне ее. Если покупала, то сама обращалась к продавщице и затем уже вручала вату мне. Не могло идти и речи о том, чтобы мама вместо всех вышеперечисленных действий осталась, скажем, в очереди в туалет в вестибюле цирка, вручив мне деньги и отправив эту самую вату даже не под ее присмотром покупать. Но если бы чисто гипотетически такая ситуация возникла, я бы крепко сжала мамину руку, и никакая вата мне была бы не нужна. Да, я осталась бы тогда без ваты. Но не так уж сильно я хотела вату, чтобы осуществить столько сложных, непонятных и страшных действий, да еще и одной.

Насколько я сейчас понимаю, для шестилетних детей даже без особенностей развития такое избегание в целом нормально: наверное, поэтому родители не били тревогу. С другой стороны, если уйма детей ходит в шесть лет в школу, значит, уйма детей сами там без мам покупают пирожки в столовой. Значит, считается, что какие-то дети на это способны. Но точно не я.

Возможно, из-за этих проблем в социальной адаптации бабушка и сказала маме, что к школе я не готова. Мама же, по-моему, неправильно видела корень проблемы: она считала, что я не приспособлена к жизни, потому что бабушки, под присмотром которых я росла большую часть времени, так как она работала, меня чрезмерно опекали, а потому я такая трусливая. Если оградить меня от бабушкиного влияния и воспитания, то я стану нормальной. Но особо качать права мама не могла из-за бедности: она тогда все еще работала в государственной школе учительницей, получала мало (учителям существенно увеличили зарплату сильно позже), подрабатывала в папиной фирме и понимала, что бесплатная помощь бабушек – незаменимое подспорье. Она не могла себе позволить серьезно ссориться с ними, так как если бы не они, меня бы даже в логопеду некому было бы возить. Няню мама точно позволить не могла, так что она мирилась с тем, что бабушки воспитывают меня так, как воспитывают, зато бесплатно.

В общем, в 2001 году, в неполные семь лет, меня в школу не отдали, поэтому я, как и хотела бабушка, окончила подготовительную группу садика (на самом деле в школу тогда принимали даже тех, кто ни дня в садик не ходил) и подружилась там с Настей.

Если дальние родственники или друзья спрашивали, почему я в 7 лет не в школе, бабушка как мантру повторяла: «Она поздно пошла в садик, надо его окончить». И ее собеседники как люди деликатные охотно кивали головами.

В то время большинство детей смотрело диснеевские мультфильмы: я их не знала в принципе, потому что бабушки и в меньшей степени мама считали, что советские мультики лучше, а папа практически не вмешивался в мое воспитание. Именно советские мультики мне покупались на видеокассетах (редко, так как они стояли дорого), именно они преподносились родителями как лучшие, качественные, правильные, добрые и так далее. Я как ребенок, практически ни на что не имеющий собственного мнения, с этим соглашалась и слепо повторяла дома в кругу близких что-то типа: «Диснеевские мультики я ненавижу». За скобки выносилось то, что я их почти никогда и не смотрела. То есть не смотрела, но осуждаю.

Я не знала, кто именно из моих близких примерно в тот момент решил, что у меня мало друзей из-за того, что я не смотрю то, что смотрят все, но факт остается фактом: на Новый 2002 год мне подарили «Гарри Поттера», о котором тогда уже многие говорили и который становился новым трендом.

Точнее, «Гарри Поттера» подарили мне не родители, а Дед Мороз, который якобы встретился с родителями и просил его передать для меня, так как сам он был очень занят. Меня в том возрасте гораздо больше «Гарри Поттера» интересовал Дед Мороз: а именно, существует ли он. С одной стороны, я еще верила родителям, а они говорили, что Дед Мороз существует. Более того, даже по телевизору так говорили, а врать нехорошо. С другой стороны, непонятно, почему волшебства на нашей планете нет, а Дед Мороз есть.

Меня настолько это волновало, что я думала об этом до самого лета. Когда меня привели на собеседование для приема в первый класс, я очень боялась, что меня спросят, существует ли Дед Мороз, а я не знаю правильного ответа: интернета у нас тогда не было, и я не умела им пользоваться, то есть я не могла заранее подготовиться, чтобы не упасть в грязь лицом, а все взрослые как партизаны твердили, что Дед Мороз существует.

В принципе я понимала, что собеседование – это проверка, и допускала, что родители специально не говорят мне правду о Дедушке Морозе, чтобы на собеседовании и узнать мышление самого ребенка. В этом и смысл испытания. С другой стороны, я понимала, что люди делают странные вещи просто потому, что так принято: например, здороваются друг с другом, хотя это лишняя трата времени. Глупость, которую называют этикетом. Возможно, Дед Мороз – это что-то из той же оперы: все понимают, что его нет, но надо говорить, что он есть, тогда меня в школу примут (я не знала тогда, что собеседование – формальность и нельзя его «провалить» настолько, что не возьмут), а если я скажу, что его нет, то не примут. Возможна и обратная ситуация: надо сказать, что его нет, это покажет, что я умный ребенок, способный мыслить критически, не верю слепо авторитетам, а потому готова к обучению в школе.

Как вы, наверное, понимаете, на самом деле о Деде Морозе меня так никто и не спросил, так что я переживала зря. В школу меня благополучно приняли, но в первом полугодии я так и не знала, есть ли Дед Мороз. И меня все еще терзал этот вопрос.

«Гарри Поттер» же лежал в книжном шкафу, и никто его читать не хотел: обложка книги мне казалась мрачной, в волшебство я не особо верила, а уж читать то, что читают все, не хотела и подавно.

Однажды, когда меня не было дома, мама купила кассету с первой частью «Гарри Поттера» и посмотрела ее сама, а затем посоветовала мне. Я покорно села на диван напротив телевизора, и мама включила видеоплеер. В целом я сочла это не настолько ужасным, как диснеевские мультики, и осталась довольна. Вскоре после просмотра фильма я начала читать первую часть книги. Частично мне ее вслух еще читали мама или бабушка, иногда читала я сама. Мне нравилась Гермиона, пожалуй, я ассоциировала себя именно с ней (наверное, это с точки зрения психологии вполне логично, что девочка из трех главных героев ассоциирует себя с единственной девочкой), нас объединяло и то, что мы обе очень любили правила и хорошо учились. То есть в этом плане я мыслила, пожалуй, как типичный ребенок, и ничто не давало поводов для волнений.

Уже во взрослом возрасте к видео одного русскоязычного исследователя о «Гарри Поттере», которое тоже было снято уже в 2020-х годах, я увидела комментарий женщины, сын которой – примерно мой ровесник. Эта женщина написала, что «Гарри Поттер» помог в свое время ее замкнутому сыну найти друзей, он стал более уверенным в себе и в целом она очень благодарна Роулинг, так сказать, за опосредованный вклад в социальную адаптацию ее сына. В комментарии, среди прочего, женщина написала, что на примере Гарри Поттера она объясняла своему ребенку, почему герои в конкретных сценах ведут себя именно так, как они ведут, кто что чувствует (!) и так далее. Что тут сказать: та мама, видимо, уже в нулевых понимала, что с ее сыном что-то не так, раз так озадачилась разбором с ним «Гарри Поттера». Она молодец, тем более для того времени. Если у вас сейчас ребенок – еще ребенок, можете взять технологию на вооружение. Я же могу сказать о «Гарри Поттере» со своей колокольни ребенка менее озабоченных, более занятых или менее продвинутых родителей: со мной так «Поттера» никто не разбирал, хотя я тоже была тихим замкнутым ребенком, и родители мной занимались, но не настолько много. Мне первые части «Поттера» иногда читали вслух, но мне никто никогда ничего не объяснял. Никто не считал, что это необходимо, или просто так не напрягался. Одна Роулинг опосредованно (без помощи встревоженной матери) с моей адаптацией не справилась, да и вряд ли это было бы возможно. Если бы книги в одиночку без каких-либо посредников растили бы детей, то педагоги или родители были бы в принципе не нужны.

Первый класс

Итак, на собеседовании при приеме в первый класс о Дедушке Морозе ничего не спрашивали. Там вообще никаких вопросов с подвохом не было, все было очень легко, и я с ними, кажется, отлично справилась. И сидели мы в кабинете втроем: только я, мама и учительница. А то я боялась, что маме скажут в коридоре меня ждать. Я, конечно, в садике почти целый день без родителей провожу, но на собеседовании я переживала, а с мамой мне, разумеется, спокойнее. Меня спросили, как меня зовут, сколько мне лет и так далее. Еще, кажется, попросили назвать времена года. Умею ли я причесываться, никого не волновало. И хорошо, а то я не умею, хотя это программа детского сада. Но это только на бумаге так, так как в дипломе так написано, что я якобы умею причесываться, а по факту нас там никто этому не учил. Мне кажется, что это точно сложнее, чем математика. Гораздо сложнее. Будь моя воля, я бы такую сложную тему только в классе десятом проходила бы, а никак не в садике. Там же еще пробор надо как-то сделать. И как взрослые с этим управляются? А плетение косичек? Боже, сердечный приступ же можно получить от одних только слов.

Я радовалась тому, что меня, наконец, отдали в школу, так как там большую часть дня уроки, а перемен совсем немного. Но оказалось, что все не так просто.

Учиться мне в целом нравилось, оценок нам, кажется, весь год не ставили (годовых оценок точно не ставили), так как программа 1-4: только звездочки, флажки и прочие символы.

Но со мной никто не дружил. К тому же, надо мной иногда смеялись одноклассники и отбирали у меня ручки. Больше всего мне доставалось на уроках физкультуры, где надо было прыгать через козла.

Но самое ужасное – это то, что школа по организации пространства сильно отличалась от садика.

Нет, я, конечно, еще до поступления в школу бывала в таких заведениях: лет в шесть я дважды сидела в конце маминого класса, пока она вела урок, пока за мной не приехала бабушка, так как садик закрылся из-за карантина, а еще ходила на выпускной ее третьего класса, но тогда же я была с мамой! А теперь одна: перед моим первым классом мама уволилась из школы и перешла к папе в фирму, к тому же, учиться я пошла совсем не в ту школу, в которой раньше работала мама.

В школе надо было одной выходить в рекреацию, чего в садике делать никогда не приходилось, потому что и столовая, и туалет, и спальни, и раздевалка находились прямо в группе. На завтрак нас водили всем классом, потому в столовую я ходила, но туалет посещать боялась, ведь туда надо было идти одной через холл, полный старшеклассников1, которые целуются друг с другом, и мальчишек из средних классов, которые намного выше и крупнее меня, но носятся как умалишенные. Если против влюбленных парочек я ничего не имела, хотя и привыкла к ним не сразу, то вот оторвы-бегуны меня очень напрягали. И, как оказалось, боялась я их не зря, так как в один ужасный день они случайно свалили высоченный горшок с цветами, который зачем-то установили в холле. И чем только взрослые думали? Разве можно что-то, что может разбиться или свалиться, ставить в школе, если там носятся неадекватные дети? Хорошо еще, что никто не пострадал, только земля рассыпалась на полрекреации, а ведь мог…

После максимум четырех уроков – поскольку программа 1-4, то учеба была сначала совсем лайтовая – бабушка забирала меня домой, и я стремглав бежала в туалет. Но ближе к зиме я, к счастью, перестала слишком хотеть мочиться или научилась терпеть, поэтому полдня спокойно обходилась без уборной. Или внушила себе это.

Кроме школы, я еще с подготовительной группы садика занималась хореографией, но педагог сказала, что я абсолютно негибкая, и все это без толку. Но меня все равно заставляли туда ходить, а я особо не умела сопротивляться.

В апреле мне предстояло сдать экзамен для поступления в гимназию – во второй класс. Всё было очень серьезно! Встревоженных родителей отвели в актовый зал, там, должно быть, и заперли, так как взрослые любят нарушать правила. Думаю, если бы дверь осталась открытой, то они всей толпой ворвались в кабинет к своим чадам, так как очень хотели.

Нас же – совсем юных абитуриентов – привели в класс на другом этаже.

– Да что же делается! Они же дети! – тарахтели некоторые мамаши, недовольные столь строгими правилами, но вскоре их гул и визги прекратились.

Должно быть, из актового зала их просто уже не было слышно.

Я тогда была очень наивна, поэтому считала, что родители первоклассников переживают только за то, как там дитятко одно без присмотра останется с незнакомой учительницей и сверстниками, которых видит первый раз. Лишь став старше, осознала, что истинные мотивы их истерики, скорее всего, заключались в другом: они жаждали подсказывать сыну или дочери, но их коварный замысел провалился. Взрослые, конечно, те еще фрукты: они все жаждут, чтобы их ребенок учился в лучшей школе – желательно, конечно, лучшей во всей России, но это уже задача со звездочкой, – поступил в МГУ и нашел высокооплачиваемую приличную работу, чтобы ему не пришлось торговать на рынке или и вовсе трудиться на бандитов, как старшему брату дитятки, который, возможно, погиб еще до рождения младшего, но при этом они очень хотят, чтобы дитятко списывало. Они хотят, чтобы их ребеночек жил как на Западе, но не знают, что на Западе списывание – это конец света. В общем, люди странные. И как только такие несовместимые вещи уживаются в их голове?

А я, возможно, нет. На экзамене было нестрашно. Вот совсем не страшно, хотя это было впервые в моей жизни. Камер не было, и всё действо напоминало обычную контрольную работу, но в чужой школе. По математике за примеры и задачу в два действия я получила пятерку, а по русскому за диктант – четверку. «Пцыца» написала вместо «птицы». Но моих результатов оказалось достаточно для поступления, а потому в сентябре я пойду в гимназию.

Кстати, ко второму классу я повзрослела и стала почти совсем нормальной, но перед ним было лето и Болгария.

Привет, я из России!

Родители не знали, что меня обижают, и думали, что мне в школе уже неплохо, а я стеснялась их расстраивать, но собиралась во всем признаться в самолете, летящем по маршруту Санкт-Петербург – Варна. Схема казалась идеальной: мама, распереживавшись, не сможет меня прогнать – не вытолкнет же она меня из иллюминатора, – а еще не будет кричать, так как в воздушном судне кричать не принято: можно напугать тех, кто боится летать. Нет, она вообще-то и дома на меня никогда особо не сердится, но мало ли. Лучше перестраховаться. Метод, конечно, подходит только тем, кто сам не боится летать, ибо разговаривать по душам, нервно вцепившись пальцами в подлокотники, конечно, не очень комфортно, но, к счастью, это не мой случай. Я полечу уже третий раз в жизни, так что не переживаю. Мне вообще нравятся самолеты. Кстати, теперь я грежу о карьере авиадиспетчера.

Несмотря на планы и запал, о том, что я терпеть не могу школу, маме я так и не сказала. Приземлившись и сев в автобус, в котором лучше не сидеть, так как ехать всего ничего, мы зашли в здание аэропорта и встали в очередь на паспортный контроль. Документов для въезда в Болгарию у меня целых два: я вписана в мамин загранник, а еще у меня есть собственный, так как в папин я не вписана. Но я особо не вникала, так что все мои паспорта и прочие бумажки хранятся у мамы. Возможно, я вообще по какому-то одному въехала. Нет, я, конечно, понимаю, что я теперь совсем большая и даже гражданин РФ – оказывается, еще с рождения, а не с восьми лет, когда я получила первый загранник, – но маме доверяю, пусть сама все носит и предъявляет.

Перейдя формальную – фактически-то мы уже какое-то время над Болгарией летели – границу и забрав багаж, мы вышли на улицу и сели в туристический автобус. Прежде чем оказаться в транспорте с кондиционером, я успеваю ощутить на себе аэропортное пекло. Из-за горяченного асфальта и соседства с многочисленными двигателями всех мастей нечем дышать. Нет, конечно, дышать есть чем, но очень уж душно. Мама успокоила и сказала, что на море будет иначе.

Групповод попросила всех проверить списки на расселение и пустила документы по рядам. Вообще-то она все говорила понятно и на русском. И я даже теперь знаю, что такое латинские буквы. Это как английский, но мама все равно сама все посмотрела, я же маленькая, а групповод обращалась скорее ко взрослым туристам.

В гостинице мы встали в очередь на заселение. Мама попросила меня сесть за журнальный столик на кресла в холле справа от ресепшена и держать чемодан, иначе он упадет. Я выполнила ее просьбу. Я вообще достаточно умная в том, что касается теории, но не слишком смекалистая. Но когда мне задачи конкретно ставят, то я могу их выполнить. Я сейчас не о математических задачах, а именно о жизненных. Если бы мама не сказала, что чемодан может упасть, если его не придерживать, так как он на двух колесах, я бы сама до этого никогда не догадалась бы, но она сказала, так что я отлично справилась с этим. Но мама, похоже, не очень переживает из-за того, что я такая неумеха, скорее просто думает, что я маленькая. А еще бабушка и прабабушка меня гиперопекают. Но этим не только она грешит. Многие современные дети, особенно живущие в мегаполисах, никогда не ходят одни и мало приспособлены к реальной жизни.

В гостинице светло, уютно и просторно, не то что в нашем темном, обшарпанном и изрисованном сомнительными граффити подъезде дома, построенного в семидесятых, в Петербурге. Вообще отели и заграница – это, конечно, особый мир. Там все добрые, веселые, есть грузовые лифты, ресепшен, уйма еды, бассейн, море. В общем, за границей есть масса всего, чего нет в Питере. В остальной России я никогда не бывала (только на даче в Ленобласти). Но бабушке Питер нравится, потому что там есть Эрмитаж.

Но он, похоже, из нашей семьи только ее и впечатляет. Мама туда никогда не ходит, она работает и в глубине души хочет устроить личную жизнь, дедушка тоже работает, но иногда бабушка его заставляет, а мне приходится его посещать, потому что надо расти культурным человеком. Но там скучно. С другой стороны, нам с бабушкой не надо платить за вход, потому что она ветеран ВОВ, а я ребенок. Очень выгодно.

Она так и говорит иногда: «Пойдем с тобой вдвоем, больше нам никто не нужен».

Поэтому я особо не артачусь и составляю ей компанию. Нет, она, конечно, могла бы пойти туда со своей мамой – тоже ветераном, – но та совсем старенькая, ей тяжело, а потому приходится идти с бабушкой к Дворцовой площади из месяца в месяц, и в домик Петра, и много куда еще… В Эрмитаж, в Петергоф и в другие места, полные интеллигенции, меня всегда пускают без проблем, так как веду я себя тихо и прилично, так что перед американцами и французами, разгуливающими по тем же залам, что и мы с бабушкой, не стыдно.

Простите, я отвлеклась.

Эрмитаж мне не нравится. А вот море – совсем другое дело! Оказалось, что наш номер на пятом этаже и в нем нет даже телевизора (мы это еще в России знали, если что, так что никакого неприятного сюрприза не было), потому что у нас мало денег. Гостиница три звезды. Но мама говорит, что некоторые дети вообще на юг не летают, поэтому я должна радоваться. Не знаю, правда, какие такие некоторые – в нашем окружении все еще более обеспеченные, чем мы, многие в Италии уже по несколько раз отдыхали, а я в Западной Европе еще никогда не была, потому что там дорого, но спорить я не решаюсь. Я вообще покладистая, да и телевизор мне не нужен. Я его и в Питере-то не особо смотрю: мне некогда, я же учусь.

Но за Италию немного обидно: те вот дети маминых друзей сами научились говорить, наверное, поэтому у их родителей есть деньги на Италию, а мои родители – папа, в основном, поездку в Болгарию, кстати, тоже он финансировал – все на логопеда потратили, к которому я ходила целых четыре года, все дошкольное детство. Жизнь – нечестная штука. А самое главное, что родители не говорят, почему я ненормальная, поэтому я теперь подозреваю, что меня усыновили в младенчестве. К тому же, нет ни одной фотографии, на которой я младше года. Естественно, из-за смерти родной мамы я очень расстроилась, а потому вовремя не научилась говорить, как все нормальные дети. И замкнутая и трусливая я, наверное, тоже поэтому. Родители, конечно, уверяют, что я не права и я родная, но никаких доказательств у них нет. Единственное, что меня смущает в этой версии: папа, который ушел от мамы. Если они усыновили ребенка из детдома, то он, наверное, не должен был так скоро уходить из семьи. Или мог?

Ах да, Деда Мороза не существует. Теперь точно. В Новый 2003 Год родители по сути это признали, когда я поймала маму с потрохами, когда она в ночь с 30 на 31 декабря – когда я спала – принесла подарок под елку в моей комнате, а я на самом деле не спала, приоткрыла глаза и увидела, что это она. А вот, что со мной не так, это тайна гораздо сложнее…

Мы поднялись в номер и распаковали вещи. Из нашего окна не видно моря, но меня это не расстраивает. До него идти минут пятнадцать – мимо стройных и аккуратных торговых рядов, ориентированных на туристов, где можно купить все на свете: начиная от пляжных полотенец и свитеров, если вдруг станет холодно, а из дома кто-то теплые вещи не взял, и заканчивая сумками и украшениями из ракушек и не только. Ближе к вечеру у нас собрание в холле с групповодом, а до него мы абсолютно свободны. Вообще в Болгарии не так страшно, как дома, я бы даже одна могла здесь ходить, но мама мне пока не разрешала, а я сама не спрашивала.

После собрания, на котором мы записались на какие-то экскурсии, мы с мамой отправились на вечерний променад, так как на море уже холодно. Мама так решила, но я не спорила. Я покладистая, вы же помните. Я взяла с собой на прогулку Барби. Вообще-то я не собиралась ее брать, я уже могу обходиться без кукол, но почему-то в Болгарию взяла ее на всякий случай. Ну а раз взяла, не валяться же ей теперь в гостинице. Что она зря, что ли, место в багаже занимала? Так что пришлось брать ее и на прогулку.

Историю в первом классе мы, конечно, не проходили, поэтому я понятия не имела о том, что Болгария раньше состояла в Организации Варшавского Договора. Более того, я даже не догадывалась о существовании такой организации. А еще мне даже в голову не могло прийти, что местные таксисты могут флиртовать для того, чтобы заработать, поэтому когда один из зазывал-таксистов сделал комплимент моей Барби, я, конечно, приняла все за чистую монету и очень обрадовалась. В Питере так никто никогда не говорил. Я, кстати, – по его словам – тоже красивая и мама тоже. Когда выяснилось, что мы втроем самые лучшие, досталось – в хорошем смысле – нашей стране. Россия, оказывается, тоже очень классная, и он там даже был. Вау, находясь в самой России, я никогда ни от кого такого не слышала! Я искренне верила, что такую лапшу на уши он вешает только российским туристам (нет, даже не российским вообще, а только нам с мамой), а, скажем, британским – никак нет. Наверное, он так и говорит им: «Дурацкая у вас страна, не то, что Россия», а потом удивляется, почему они не хотят никуда с ним ехать. В общем, с технологией пиара и тайными смыслами в восемь лет у меня было совсем плохо, поэтому я искренне думала, что Россия у него любимая страна не потому, что мы из России. И я была готова ехать с этим таксистом хоть на край свет. И с мамой, конечно. Одну он меня никуда и не звал. Ах, да, и говорил таксист это все на русском языке. Весьма хорошем русском.

После недлительной светской беседы мама согласилась на то, что он устроит нам мини-экскурсию по курорту. Я ликовала. А еще, кажется, таксист тот думал, что я нормальная. Это очень круто. Прикольно быть нормальной. Он же не знает, что я научилась говорить только в три года и боюсь школы: мама ему это, конечно, не рассказывала, а он и не спрашивал. Кажется, я даже в глаза ему смотрела, потому что было нестрашно. Ах, да – в России я обычно не смотрю в глаза незнакомцам.

После экскурсии он довез нас до отеля, и с тех пор мы довольно часто с ним пересекались на курорте, всегда здоровались и регулярно общались. Я была бы не против того, чтобы он стал моим отчимом, но когда его не было рядом, мама сказала, что он бедный болгарин, и он ей не нравится. А зимой он якобы вообще непонятно, на что живет, так как туристов нет. А еще она сказала, что даже если он поженится на ней, то только для того, чтобы переехать в Россию. Я вообще-то не против. Но она была против, а вообще он ей ничего такого и не предлагал и мне не надо много фантазировать. Я даже не знаю, целовались ли они. Кажется, нет. При мне точно ни разу. Но он прикольный.

Таксист был первым, но были и другие. Спасатель на пляже, с которым мы тоже довольно тесно общались и которому я даже показывала какие-то па, которым научилась на хореографии. Оказывается, что-то я все-таки умею.

А еще администратор в гостинице учила меня болгарскому. Я даже слова в тетрадку записывала. Причем, я сама попросила, чтобы она мне сказала что-нибудь по-болгарски (так-то она русский знала, но гораздо хуже, чем тот таксист), и она с радостью согласилась. Возможно, я не очень стеснительная. Или даже совсем не стеснительная. А, может, слишком навязчивая? Ну, разве что капельку. Такого, чтобы сорок человек стояло в очереди, пока она беспечно учит меня болгарскому, никогда не случалось. Я спрашивала ее только чуть-чуть, когда других постояльцев в очереди не было. Я же не дура.

А еще именно в Болгарии я первый раз одна ездила на лифте. Вы же помните, что мы жили на пятом этаже? Лифтом можно пользоваться в одиночестве с первого класса, а значит, мне уже можно. Так я сама решила и даже маму не спрашивала. И даже страшно не было. Хотя я, конечно, понятия не имею, что бы я делала, если бы лифт сломался. У меня же даже мобильника тогда не было! Я бы точно растерялась.

А еще я ходила одна на батут и сама покупала съестную губную помаду со вкусом клубники. И не только ее, конечно. И в бассейн на территории отеля.

В общем, в Болгарии я была весьма смела и даже коммуникабельна. На мой взгляд. Друзей, правда, не завела, но мама, к счастью, и не заставляла особо меня их искать, тем более, что рядом с нами русскоязычных девочек моего возраста жило немного.

В родные пенаты мы вернулись загоревшие и отдохнувшие, но без будущего отчима. Мама в очередной раз сказала, что те все мужики ничего не значат, и я должна забыть о них.

Снова в школу

Во второй класс я пошла в гимназию. В одну из лучших в районе. Точно не лучшую в Петербурге, но все же. Перед вторым классом я не знала, что совсем ненормальные дети не учатся даже в общеобразовательных школах, а ходят в коррекционные, а потому тому, что меня зачислили в 2002 году в общеобразовательную, не радовалась. Разве можно радоваться естественному ходу вещей? И да, даже сам факт зачисления в первый класс не означал, что я нормальная. Другое дело – гимназия. Туда берут не всех2, а если меня туда приняли, то я нормальная.

Но были и другие ништяки.

Во-первых, я больше не боялась ходить в туалет, тем более, что начальная школа располагалась в отдельном здании. Нет, я, конечно, переживала из-за того, что кто-нибудь зайдет, пока я писаю, ибо двери кабинок не запирались, но пыталась придерживать ее рукой. А потом мы и вовсе стали ходить в туалет с подругами, чтобы кто-нибудь стоял на стреме. Во-вторых, я перестала стесняться покупать что-либо в столовой и в киосках в школе. В-третьих, в первый же день я почти нашла подругу: Катю. И это было что-то невероятное! Вскоре, правда, выяснилось, что Катя – девочка со странностями: пишет почему-то в классе исключительно простым карандашом, чтобы, если что, можно было все стереть и исправить. Ее на это надоумила мама, хотя это неправильно. Контрольные, правда, она пишет ручкой, так требуется, а просто в тетрадях – нет. И мы с ней оказались не очень похожи: она любила носиться по коридорами училась не очень, а я была тихой и рассудительной. Но я с ней все равно временами общалась.

Вскоре я сошлась с Аней. У нее были достаточно обеспеченные родители, она училась на все пятерки, но списывать никому не давала. Это тоже материнское влияние. Но ее за это почти не обижали, потому что она хотя и была отличница, но все-таки нормальная, пусть и скорее интроверт и далеко не лидер. А я всем списывать давала, хотя и понимала, что это не очень хорошо, но это местная валюта. Таковы правила, никуда я не денусь с подводной лодки.

Как и мои, Анины родители были в разводе, но ее папа тоже виделся с ней по субботам. В общем, у нас было очень много похожего, но общалась она со мной почему-то только в школе и на день рождения ко мне не пришла. И на свой не пригласила.

В основном, списывать у меня просили только мальчики, которые учились через пень колоду. Иногда они даже специально садились за мной, чтобы у них был тот же вариант, что и у меня. Учительница, наверное, видела, что я им подсказываю, но, к счастью, делала вид, что ничего не замечает. Наверное, понимала, что это лучше, чем если они изобьют меня до полусмерти.