Читать онлайн Последнее завтра

Глава 1 Конец

Пустая огромная комната. Разбитые окна, как после войны и полное отсутствие звуков. Будто это место оставили давным-давно и не возвращались больше никогда. Будто сама реальность решила избавиться от устаревшего элемента. На первый взгляд, обычное заброшенное помещение, но, если несколько мгновений всматриваться в глубокую тьму комнаты, можно заподозрить что-то неладное. Зачем тут стоит этот стул например? Никто не смог бы объяснить. А если нашёлся бы кто-то кто смог, вряд ли я стал бы его слушать. Почему за окнами какой-то сплошной белый шум, будто туман? Мозг обманывается, думает это пелена и надо просто проморгаться, выпить кофе или хорошенько стукнуть себя по голове, но нет. Это не обман и не иллюзия, это на самом деле сплошной белый шум за окнами. Будто стена. Без звука. В этой комнате не услышать даже звука собственных шагов.

Медленно опустившись на стул, я, ощущая иррациональную ностальгию оглядываюсь по сторонам, изучая обшарпанные стены, на которых ничего кроме голого, тонкого слоя бетона и не осталось. И ещё каких-то рисунков, надписей. Кажется, они появились недавно. А некоторые давно. Тут невольно задумываешься о своём прошлом и настоящем. Осознаешь, что будущего для тебя больше не существует и начинаешь анализировать, вспоминать, что ты сделал не так и в какой момент избрал путь, который привёл тебя сюда, в эту самую комнату. Ведь когда-то было что-то. Что-то неуловимое, тонкое и эфемерное. Что-то чего больше нет. Жизнь?

Кажется, это комната виновата, она сводит с ума меня. Я мысленно усмехнулся и, кажется, это было не только в моей голове, ведь я услышал отзвук своего голоса от стен. Первый звук, который я слышу, с тех пор как… Впрочем, мне стоит сосредоточится на начале истории, ведь так? Перед лицом собственной смерти довольно сложно собраться с мыслями, понимаете?

Каждый день был похож и одновременно не похож на предыдущий. Наверное, звучит глупо, я понимаю, но это именно так. Понимаете, моя жизнь была безумной и сумбурной, но была одна единственная вещь, которая делала каждый день похожим на предыдущий. Это было ощущение жизни. Я был жив. И в целом, этого было достаточно. Вот такая вот стабильность, такое вот чувство безопасности. Пока я был жив, всё было хорошо. Я вот тут с кем-то говорю, будто ты, вы, они правда существуют, но это же не так, верно? Даже сейчас я жду, что ты ответишь. Вы ответите. Но в действительности я тут один и никто меня не слушает.

Ну что ж, как в старые добрые времена, расскажу «сказку» о прошлом сам себе, в таком случае. А может вы всё-таки существуете? Ты существуешь? Тогда мой рассказ будет чуть менее бессмысленным и смешным. Так что, если ты, о великий и прекрасный собеседник по ту неведомую сторону слушаешь, будь готов слушать внимательно. Почему-то у меня есть чувство, что ничего подобного ты даже представить себе не можешь. Где бы ты ни был, надеюсь ты живёшь в лучшем мире. Я рад, что всё заканчивается. Мне осталось сделать последнее усилие – «сдать в архив плёнку» и всё совсем закончится. Что ж, начнём.

###

Моя жизнь с самого начала была странной. Или не всегда, но с того момента, с которого я её помню. Я помню себя только с 15 лет. Причём это был как удар молнии, как разряд, будто до этого не было ничего и вдруг, бум, я здесь. Я это я. Странное чувство, и я до сих пор его помню. Оно немного меня напугало тогда, да чего скрывать, я и сейчас побаиваюсь этого воспоминания – первого в своей жизни. Меня окружил звук. Не знаю откуда он взялся, но он был приятным, это точно. Посреди белоснежной, ледяной пустыни, которая меня окружала, только этот звук казался живым. Шелестящий, мягкий, он окутал меня буквально на мгновение и растворился.

Я был посреди совершенно нереального пейзажа. Лёд, древнейший, возвышающийся надо мной вверх на столько, что казалось, касается неба. Это теперь я понимаю, что это был лёд, тогда я только видел белые горы без конца и края и, казалось, я один во всём мире, заточённый в белоснежной тюрьме на маленьком пяточке белой холодной земли. А по другую сторону горизонта – вода. Бескрайняя вода, тихая и покойная, но, как мне известно теперь, глубокая и пугающая, ведь звуки, которые раздавались повсюду вокруг меня – было пением китов. Тогда я не знал этого. Я решил, что это остатки того самого, первого звука, а быть может, обычный нормальный звук, который просто существует в мире по умолчанию.

Я помнил только две вещи – мои родные ушли в лес, мне 15 лет. Лес был просто словом, а 15 просто цифрой. Я не знал и не мог догадаться что за ними на самом деле скрывается, какой смысл. Что это вообще значит, ушли в лес? Без понятия. Это была единственная информация в моей голове, которая тогда работала как самая убогая, примитивная операционная система, которую только можно было бы себе представить, с функционалом едва ли больше кнопочек вкл/выкл.

Я добрёл до края льдины и вгляделся в водяную глубь. Киты. Я не видел их, только знал, что они там точно где-то есть. Где-то глубоко, а быть может прямо подо льдом. Я никогда не смогу объяснить, как пересёк Океан и Пустошь. У меня есть стойкое чувство, что я просто потерял сознание, просто отключился и что-то или кто-то, хоть я и не представляю как, доставил меня в город на окраине Мира, на краю Пустоши. Я помню, как будто, прикосновения чьих-то рук, очень смутно, в какой-то бело      й пелене, но не уверен, правда ли это было или просто мой мозг старается уже сейчас объяснить то, что произошло тогда. Нечто нереальное, сверхъестественное, нечто такое, во что я никогда не верил. Да и сейчас не верю вообще-то.

Итак, я очнулся в Сугика№2, забрёл в какой-то магазинчик или вроде того, и заявил продавцу с самым серьёзным лицом на которое был способен «мои родные ушли в лес, мне 15 лет». Забавнее выражения лица, чем у него тогда, я больше никогда не видел. Дальше было всё сумбурно, странно, немного тревожно, но, если честно, очень интересно. «Дом милосердия» в самой столице Мира, в Щарку№1, расследование, больничное крыло в котором я прожил до совершеннолетия на грандиозных дозах «развивашки», то есть, лишь год. Я не помнил ничего что было с моей жизнью до этого. И так и не вспомнил. До сих пор не помню, может оно и к лучшему.

Расследование очень скоро было закрыто. Ни то чтобы это расследование хоть кого-то всерьёз интересовало, скорее оно просто раздражало доблестных блюстителей закона и мешало им вести «настоящие, нормальные» дела. Я и сам не проявлял «должного» интереса к своему делу, так что не расстроился, когда узнал, что меня больше не будет посещать в больничном крыле тучный, пахнущий хот-догом и горчицей Мистер Гард. Я почти уверен, что он был счастлив закрыть это дело и наконец от меня избавиться. Ведь каждый раз он тратил не меньше тридцати двух минут на кряхтение и жалобы, что в больничном крыле «Дома милосердия» не предусмотрен лифт или хотя бы эскалатор, а вот если бы был предусмотрен, его работа стала бы значительно легче и приятнее и как бы тогда невероятно вырос бы коэффициент раскрываемости преступлений. Вот и вся история моего «начала». А потом я встретил Элен.

История нашего знакомства совсем уж дикая. Она свалилась, на меня с неба. Буквально. Я шёл себе спокойно, кажется с очередного психологического теста на зрелость и вменяемость в квартиру, которую мне сказали звать домом, после того как выставили из «Дома милосердия» в связи с достижением взрослого возраста. И в какой-то момент, на меня просто упала девушка. Это она так пыталась умереть, кстати, вышла в окно третьего этажа. В итоге она свалилась прямо на меня, и мы оба загремели в больницу. Это был первый и последний мой опыт посещения обычной больницы и, надо отметить, что ничего там хорошего не было. Вообще-то мне и надо было в больницу, так что она не слишком нарушила мои планы. Разве что до Элен я понятия не имел чем займусь с утра каждый следующий день своей жизни. Но, как вы уже, вероятно, догадались, всё изменилось очень быстро.

Я получил небольшую травму головы, когда ударился о бордюр и несколько ушибов. Вот Элен попала как раз в то отделение, в которое изначально направлялся я. А всё дело в цели её поступка. И, да, конечно, это плохо, что молодая девушка пыталась свести счёты с жизнью, но вы не поверите, что на самом деле встревожило врачей. Элен была беременна.

Понимаете ли, тут выходит так, что твоя жизнь – только твоя и, конечно, все очень огорчаться, если ты захочешь вдруг эту самую жизнь закончить, но в конце концов – это твоё дело! А вот ребёнок – это уже серьёзно. Детей убивать нельзя. Даже если они пока что являются частью вашего собственного тела. Больница вся стояла на ушах, ох, представляйте, с ума сошла, молодая такая и от ребёнка захотела избавится! Я искренне не понимал почему никого не беспокоит жизнь самой Элен. И до сих пор не понимаю. Когда я спросил Элен, почему так происходит, почему никто не отправил её саму к врачу, такому же, к которому ходил и я после «Дома Милосердия»? Элен же ответила, весьма раздражённо, что понятия не имеет. Иначе как «паразитарное новообразование внутри полости матки», Элен ребёнка не называла. О да, она обожала детей.

Мы подружились почти сразу, когда Элен пришла передо мной извинится и осталась в моей палате до самого вечера, рассказывая мне всё. Думаю, на её откровенность также повлияло успокоительное, которое ей давали на протяжении всего периода прибывания в больнице. Но я был совсем не против её послушать, у меня то кроме странного расследования и тучного дядьки следователя ничего интересного в жизни не было. А Элен болтала без умолку, но так интересно, что я даже и не заметил как прошёл целый день. Она скрасила мои дни. А вот я, к своему стыду, мог только слушать и делать иногда удивлённое лицо или задавать вопросы, которые Элен называла забавными, подразумевая, вероятно «странные». Так у меня появился самый лучший друг.

###

Жизнь Элен всегда нравилась мне больше, чем моя собственная. В темноте и одиночестве кромешной ночи я иногда думал о том, что хочу её жизнь себе. Возможно, это просто потому, что она у неё была с самого детства. Элен было всего лишь 17 когда мы встретились, а значит, предположительно, она была на один-два года старше меня, но её никто не выпинывал из дома поскорее, поэтому развивашки она пила по графику и развивалась постепенно, так как надо. И если мою жизнь до этого можно сравнить с белым листом, то вот у моей новой знакомой жизнь была насыщенная, бурная, удивительная в хорошем смысле слова. У неё были родители, с которыми она поругалась, ушла из дома в общежитие колледжа, в котором тогда даже не училась, стала встречаться «с каким-то уродом», это прямая цитата, это не я сказал. Потом она забеременела от него и вот попыталась избавится от плода, аборты у нас тут, как оказалось, делать нельзя, запрещено.

Это была занятная история, конечно, но я никак не мог понять почему ей хотелось умереть. А она хотела и говорила об этом так спокойно, будто просила соли за столом. У неё ведь, очевидно, было что терять. Хотя сама Элен так не считала. Я чувствовал отсутствие логического зерна в её рассуждениях, но решил не спорить. В конце концов, она имеет полное право верить во что хочет и думать как хочет, а также чувствовать то, что чувствует и как чувствует. Я никогда не пытался её переубедить. Честно говоря, я был почти уверен, что она просто не понимала, что значит умереть. Наверное, никто из живых этого не понимает. Я тоже тогда не понимал, но не понимал по-другому, не так как Элен. Моя пустая короткая жизнь объективно была в разы менее ценной, чем её яркая и удивительная, длинная. За этими мыслями я частенько уходил куда-то глубоко внутрь своей головы и отключался от того, что происходило вокруг меня.

– И вот поэтому я её ненавижу. – привычно весёлым тоном завершила очередной невероятный рассказ Элен. Видимо, я основательно пропустил очередной неиронично интересный рассказ о том, кого-то ещё Элен ненавидит. Видимо я снова рухнул в эту внутреннюю чёрную дыру, но по моему лицу и не скажешь. Кажется, и Элен ничего не заподозрила. Она была слишком поглощена собственными рассказами в такие моменты, что безусловно радовало, не хотелось её расстраивать.

– Вау…

– Ага… В общем, да, жизнь отстой. – это был е классический вывод из любой истории и, без исключений, любого диалога.

– Не согласен. – привычно отозвался я. Это уже стало чем-то вроде нашего постоянного ритуала в общении.

– Поэтому с тобой так весело! – Элен вдруг лучезарно улыбнулась, подняв на меня взгляд своих смеющихся глаз. Она выглядела такой счастливой, даже когда ей было смертельно тоскливо. Такая вот суперсила была у Элен, ей было невозможно не улыбаться в ответ. Я отпил свой чёрный кофе, который мне купила Элен. У меня денег не было и удостоверения сироты пока ещё не выдали. Бюрократическая машина работала не просто медленно, а будто нарочно тянула время, заставляя бегать по всему городу с каждой бумажкой по несколько часов в сутки. Причём чем бумажка важнее для жизни, тем дольше они будут её тебе оформлять.

– Как тебе кофе?

– Горький.

– Я говорила, возьми с молоком! Ты же не пробовал раньше, к его вкусу привыкнуть сложно, большинство нормальных людей с молоком пьёт.

– Мне нравится, вообще-то.

– А, да?.. – её удивлённый тон снова заставил меня улыбнуться. Элен любила сладкое и, кажется, представить не могла, что что-то без содержания опасного количества сахара может вообще понравится кому-либо. Мой мозг вдруг вспышкой выдал воспоминание о теме, с которой мы начали нашу сегодняшнюю встречу в этом кафе, повод, по которому я снова получил возможность увидится с Элен. Она сказала, что хочет поговорить о моей жуткой квартире и помочь мне сделать из неё жилище пригодное для человека. Так она сказала. Я не видел ничего непригодного в своей квартире, но решил, что Элен виднее.

– Элен, что ты будешь делать с моей квартирой?

– Я хочу сделать из неё место для жизни. Потому что сейчас – это хлев для сна. – она на мгновение задумалась и добавила:

– Для сна кабана. И ты мне поможешь, между прочим, я сама не справлюсь!

– Как скажешь, – с лёгким смешком отозвался я, вновь отпив свой кофе. Противится ей было бессмысленно, а если честно этого и не хотелось делать.

– У тебя дома будет также классно как тут, когда мы закончим. – уверенно заявила девушка, мечтательно оглядев кофейню. Это было её и моим любимым местом в городе. Тут всегда было чисто и тихо, потому что люди в основном приходили сюда поработать и посидеть за чашечкой кофе, изучая какие-то файлы. Это был такой островок нормальности, в который люди убегали от своей безумной жизни, в которой не было ни капли тишины. Не было безопасности и гарантии, что ты хотя бы переживёшь текущие сутки. Здесь, в отделанных светлым деревом стенах, за окутанными плотным, богатым ароматом кофе столиками, люди оставались на едине с собой или своими любимыми людьми или вещами. Их веки становились тяжелее, взгляд – спокойнее, а тяжёлый груз с плеч падал на хранение возле входной двери, ожидая своего хозяина до тех пор, пока ему не придётся вернутся из этой сладкой, похожей на сон нежной кофейной неги в реальность. И мы с Элен приходили сюда всего пару раз. Элен говорила, что здесь ей становилось легче дышать, а я впервые чувствовал себя кем-то, таким же как другие люди здесь, настоящим и живым человеком с какими-то там важными и не очень делами за пределами этого места. Живым и настоящим – вот что самое главное. Выходя за пределы кофейни чувство бесполезности и чужеродности всего этого мира накатывало с новой силой. Но каждое мгновение спокойствия в этом месте того стоило.

– Элен, как же ты с этим справилась? – я и сам не понял как и зачем из моего рта вывалился этот вопрос. За всеми этими мыслями о кофейне, на дне сознания, он таился давным-давно и, судя по всему, пришёл его момент быть заданным.

– С чем? С беременностью? – Элен тоже выдала мысль, которая не оставляла её ни на мгновение. Это было вполне логично, наверное, сложно абстрагироваться от живого существа внутри собственного тела. Безотносительно того, как ты к этому существу относишься.

– Да нет, с этим ты вроде никак не справишься всё… Я про родителей. Ты говорила, что вы без конца ругались и? Что с того, чем всё кончилось? Как вы дошли до того, что ты их знать не хочешь, что сбежала? – конечно я не осуждал подругу. Да и как я мог осуждать её за такое, не зная толком этих людей и не прожив эту ситуацию самостоятельно? Я вообще понятия не имел как это – иметь семью, жить с кем-то типа родителей. Но дело в том, что я не понимал. Не понимал, как можно добровольно отказаться от людей, кроме которых у тебя никого нет. Это касалось не только родителей, но всех, кто окружал её. Она отказалась от них. Как и они от неё, не так ли? Я этого не мог знать. Но я хотел понять, изо всех сил хотел понять, как она думала. Если её жизнь была похожа на мою в «Доме милосердия», тогда, да, вопросов нет. Только вот по словам самой Элен, ничего подобного в её жизни не было никогда.

– Ничем не закончилось. Такие конфликты, как правило, не заканчиваются никак, потому что жизнь людей короче. Я просто ушла из дома. – беззаботно пожала плечами Элен. Она говорила об так просто, будто это вообще не имеет никакого значения. Я чувствовал, что в глубине души страшно завидую ей, завидую всему что у неё есть. Мне не от чего было отказываться. Я завидовал, но не винил её. Скорее, почему-то, я чувствовал радость, думая о том, что у Элен в этом мире кто-то есть. Даже если она отрицает их существование. У неё ведь всегда будет шанс вернутся, ведь так?

Ну, в то время, да, это и вправду было так. Я только не знал, что Элен на самом деле не хочет жить. Совсем. Я не знал, что она со мной совсем ненадолго. Только теперь я понимаю, как буду скучать и как жалею, что не сказал ей этого, пока ещё было время.

###

Мы сдружились с Элен чересчур быстро, судя по моим дальнейшим контактам с другими людьми. Я сам не совсем понял, как так получилось, но мы действительно стали близки. Элен помогала мне «обживаться» в квартире. Приносила всякие ковры, цветы в горшках, что-то «миленькое» на стены и крепила всё это даже там, где, казалось, физически было невозможно. Она была уверена, что мне всё это очень нужно. Я не сопротивлялся, потому что и сам не знал чего хочу и что действительно нужно. Она была так воодушевлена, обставляя мою квартиру, что я просто не мог представить, как и кто мог вмешаться в этот волшебный вихрь, которым она оборачивалась, укутанная в свой энтузиазм. И пока она была там, вместе со мной, я заражался её теплом и светом. Я убеждался в том, что, да, мне всё это действительно надо и как же я вообще буду спать без ловца снов, правда? Я только так и не понял куда убегают сны, если такой штуки в доме нету?

Моё место жительства наполнялось сиянием, лёгкостью. И я даже иногда, про себя, искренне звал это место «домом». Я точно знал, что моя улыбка растягивалась до ушей, когда Элен восторженно лепетала про очередную какую-то функционально бесполезную ерунду, которая однозначно нужна для баланса чего-то там вокруг, и чтобы было уютно и вообще «я уже принесла, так что не хочу ничего слышать». И это на самом деле имело смысл – весь этот, с позволения сказать, декор, наполнялся духом Элен, светился изнутри и вместе всё это превращалось в уникальное пространство, которое, становилось по-настоящему уютным, тёплым, будто горячий, расплавленный мёд, втекающий в чашку с холодным чаем.

А потом Элен уходила. Она возвращалась к себе домой или уходила по каким-то важным неотложным делам и всё менялось. Магия уходила вместе с ней и раскалённый мёд застывал ледышкой, превращая чай в приторное мутное месиво несочетающихся цветов и текстур. Предметы и мебель спорили друг с другом и не находили ничего даже отдалённо похожего на компромисс. Мне становилось невыносимо находится в этой квартире, которая моментально превращалась в мрачный, перегруженный и захламлённый аляпистый склеп. Я ненавидел это место и ненавидел больше всего то, что в нём не было Элен. Я больше не мог звать это «домом», когда оставался один. И я не ощущал себя здесь живым. Это пугало по-настоящему, поэтому я старался не задерживаться надолго в этой квартире без неё.

Когда уходила Элен, я уходил тоже и бродил по неприветливым, холодным улицам, которые встречали меня, в лучшем случае, недовольными лицами прохожих. Я шёл куда-нибудь, совершенно не важно куда и главное подальше от той жуткой многоэтажки цвета ледяного хрома. На улице не были ни лучше, ни хуже, но хотя бы было не так одиноко. Вокруг были люди, они куда-то шли, что-то думали. И пусть они не обращали совершенно никакого на меня внимания, мне становилось немного лучше от того, что они всё ещё были. Всё ещё ходили и жили свою жизнь, хоть и по-своему странную и далеко не факт, что простую. Сейчас уже по тем улицам никто не ходит, скорее всегда. Сейчас, там, где я спасался от одинокой холодной квартиры, вероятно, вспыхивают яркие языки пламени, согревая наш ледяной Мир.

###

Беременность Элен протекала плохо. Не вся, большую часть времени всё было условно нормально, но вот в какой-то неуловимый момент всё стало совсем плохо. Каждый день я приглашал врача к Элен, приходил и сидел с ней сам. Помогал ей с домашними делами. Мыл полы, стирал бельё, покупал продукты и готовил, всё как она говорила. Я чувствовал, что должен делать такие простые вещи ради неё, ведь она всегда была рядом чтобы помочь мне. А ещё я почему-то хотел делать всё это, хотел сделать её жизнь хоть чуточку легче. Элен с трудом передвигалась, тяжело дышала. Ей приходилось делать ингаляции с какой-то вонючей штукой семь раз в день. Кожа её стала бледной, почти прозрачной, лицо будто сползло вниз по черепу, вечно слезились красные воспалённые глаза. Я не знаю почему это всё происходило с ней и не знаю всегда ли у людей беременность проходит подобным образом или нет. Тем не менее, казалось, будто ребёнок, которого Элен в порыве усталой ярости называла «гадкий паразит», высасывал из неё жизнь. Я успокаивал и себя и Элен словами о том, что осталось немножко и совсем скоро всё это закончится. Каждое утро, когда я приходил к ней и видел уставшие глаза и вымученную улыбку, в которой больше не осталось ни капли радости, я искренне ненавидел всех и каждого, кто привёл к тому, что аборты оказались запрещённой мерой.

Уже сейчас я с ужасом вспоминаю те мысли, но ничего не поделаешь, мои чувства тогда и сейчас отличаются точно так, как день отличается от ночи. Перед смертью мы всегда становимся «другими людьми», по сравнению с тем, что видим, оглядываясь назад, но дело даже не в этом. Просто тогда я ещё не знал, что человеческое тело способно создать внутри себя настоящего живого человека. Я знал, что происходит с Элен, но, вероятно, не осознавал даже на четверть.

– Слушай…а в «Доме милосердия» о тебе хорошо заботились?.. – этот вопрос застал меня врасплох. Мы только закончили последнюю ингаляцию, сидели на кровати Элен, я уже собирался уходить, было поздно. Я всегда уходил на ночь к себе. И, естественно, я устал и вымотался за день, а внезапный вопрос Элен заставил мой мозг резко мобилизовать свои последние ресурсы, отправившиеся уже было в отдел генерации сноведений.

– Чего? Нет… Ну, вообще-то я там был не так и долго, но там никто ни о ком не заботиться, Элен.

– Что за ерунда? Ты можешь рассказать мне немого об этом месте?.. Если, конечно, ты чувствуешь в себе достаточно сил для этого, я не настаиваю.

– Да, нормально, но я не знаю толком что рассказать… – мне пришлось крепко задуматься, чтобы сообразить, что же может быть интересно Элен знать об этом забытом всеми нормальными людьми унылом месте.

– Ну, там у всех очень пустые глаза, тусклые такие, у детей и у работников. Все только и ждут как бы скорее сбежать. Кровать без матраса и белья, бетонные полы. Кормят какой-то едой неизвестного происхождения, я понятия не имею из чего оно там сделано и не очень хочу знать. Одну девочку постоянно рвало после приёма пищи…

– Всё, всё… Достаточно… Господи, он же называется «Дом милосердия» …

– Вот именно. Что тебя удивляет?

– Милый, «милосердие» это ведь, понимаешь, не совсем, а вернее, совсем не то, что ты описываешь…

– Да ну? А по-моему, как раз оно. – почему-то в моей голове это отлично складывалось – если люди говорят, что что-то хорошо – значит это плохо. Вот так я привык воспринимать действительность и был уверен, что это совершенно очевидно и все с этим согласны.

– Ну откуда тебе знать, дорогой, «милосердие» – это…

– Когда люди добровольно живут в рабских условиях, чтобы охранять жизнь…нет, не так…физическое благополучие брошенных всеми маленьких детей? Я это так понимаю, уже разобрался.

Элен не весело усмехнулась, неосознанно, видимо, опустив ладонь на свой живот. Видимо мои слова отбили у неё желание объяснять мне что-либо.

– Значит придётся оставить себе ребёнка… – с самой скорбной интонацией, на которую только была способна, произнесла Элен, прикрыв глаза. Она не была готова стать мамой. Дело даже не в том, что время не пришло, она, наверное, никогда не была бы к этому готова. Думаю, в мире есть люди, которым просто не нужно заводить детей, безусловно их польза и счастье в чём-то другом. Они просто не созданы для роли родителей. И именно таким человеком и была Элен.

– А ты справишься? – зачем-то спросил я. Ответ, итак, был известен. И ещё знал, что Элен слишком добрая, чтобы сдать живое существо в такое место как «Дом милосердия», тем более зная, что было там со мной.

– Не знаю… Но в этот твой «Дом милосердия» я бы не отправила никого. Даже бывшего.

– Да, я так и подумал…

Элен посмотрела на меня и её лицо вдруг показалось мне таким несчастным и промелькнувшая на мгновение виноватая улыбка, выглядела вымученной, будто ей сложно даётся даже такое крохотное мышечное усилие.

– Мне жаль, что с тобой случилось…то, что случилось.

– Что? – удивился я.

– «Дом милосердия» … Ты не должен был туда попасть. Никто не должен.

– Ой, да не стоит. Мне самому не жаль. Я был там совсем мало времени и не успел сломаться. Если вообще можно сломать то, что никогда не работало правильно. – это была правда. Я никогда не был нормальным человеком, нормальным ребёнком. В «Доме милосердия» мне было не плохо, просто до этого мне никогда не было лучше. Но, за нелестную реплику о себе, я, как и всегда, получил от Элен лёгкий шлепок по губам ладошкой. Это не было больно, просто призыв следить за словами.

– Откуда у тебя силы вообще?

– Нет у меня никаких сил. – я усмехнулся и посмотрел в глаза подруге, – Со мной ничего не происходит такого, что требует каких-то сил. А вот с тобой – да. – я потёр глаза, закрывающиеся от усталости, и снова посмотрел на Элен, решив наконец озвучить мысль, которая уже давно укрепилась в моём сознании.

– Знаешь что? Если ты всё-таки оставишь ребёнка себе, я буду тебе помогать.

– Правда?.. – её взгляд на мгновение сверкнул также как прежде, как когда она украшала мою квартиру. Но лишь на мгновение.

– Конечно правда, я же это сказал. Я только не знаю, что делать нужно, но, если ты мне расскажешь и покажешь, ну, как с уборкой, думаю, я всё смогу.

– Спасибо… Ты не представляешь как это важно для меня. И ценно. – она сжала мою руку. Я заметил, что хоть её лицо по-прежнему выглядело несчастным и измождённым, в глазах поселился маленький огонёк жизни, где-то очень-очень глубоко, но я его видел. Это меня обрадовало. Этот огонёк наполнил её снова искрящимся светом. Я подумал, что хочу всегда видеть её глаза такими.

###

Прошло пару недель ингаляций, слабости, стенаний и умирающего постанывания прежде, чем Элен вернулась в условную норму. Ей больше не нужны были странные оздоровительные процедуры, она стала выходить гулять. Я всё ещё приходил помогать, разумеется, но не мог не отметить, что сил у неё стало побольше. Врач тоже отмечал улучшения. Он кинул вскользь что-то о том, что возможно она перенесла какую-то болезнь, но из-за того, что лечение и диагностика болезней стоили денег, которых у Элен не было, больше мы ничего не узнали, радуясь тому, что стало лучше. Неведение пугает только когда задумываешься о нём, вот что я тогда понял.

– Наступило лето… – вдруг заявила Элен во время одной из наших прогулок.

– Откуда ты знаешь? Сезоны то не меняются, сама говорила, это уже давно отменили.

– Так и есть. 25 всегда и везде… А вот раньше мы даже иногда видели снег, представляешь?!

Я усмехнулся, тронутый её совершенно невинной, детской способности обернуть любой суровый факт в обёртку из блёсток восхищения.

– Почему ты решила, что наступило лето? – она частенько сбивала меня с толку каким-то внезапными, мистическими заявлениями, причину, а иногда и смысл которых я не мог понять. Вот прям как сейчас.

– Ветер. Он стал другим. Потеплел.

– Разве ветер имеет свою собственную температуру? Это точно разрешено законом?

Элен заливисто рассмеялась и этот мелодичный звук рассыпался звоном хрустальных шариков по асфальтированному тротуару, будто кто-то перевернул их целую коробку прямо рядом со мной. Видимо это и правда звучало уморительно, но тогда я не понял, чем вызвал столь бурную реакцию.

– О боже… Ты такой забавный. Мой мозг отдыхает с тобой. Как ты можешь думать, что кто-то может законодательно запретить ветру быть таким какой он есть? Тёплым или холодным, например. Дуть туда или сюда.

– Ну как-то же температуру воздуха контролируют… Вот я и подумал, чем вообще ветер отличается тогда…понимаешь?..

– Понимаю, – вздохнула Элен. – Я точно не знаю, как всё это работает. Слишком сложно и я никогда специально ничего такого не изучала о погоде. Но ветер… Знаешь, я просто чувствую, и возможно, ошибаюсь, даже скорее всего это так. Я ведь никогда не жила при смене времён года как древние. Но поверь мне, это совершенно точно – наступило лето. Я уверена. Уверена, что только летом бывает такой ветер. Не знаю почему. Может это вообще всё не правда и просто мне хочется верить. Можешь меня не слушать. Можешь даже думать, что сейчас зима. Всё равно мы с тобой не узнаем кто прав. – на её лице расцвела тёплая, добродушная улыбка. Я никогда не спорил с Элен. Смысла не было. Права она или нет, какая разница какой сейчас сезон? Это даже интересно, что Элен что-то такое чувствует. Холодный ветер, тёплый, лето, зима… Я вот ничего не чувствую. И ничего не знаю.

Я смотрел на Элен и восхищался всегда, каждую минуту. Она знала так много о предках, о прошлом, как они жили… Я гадал, где только она брала всё это? У меня не было представления о том, что такое носители информации, книги, флешки. Всему этому меня научила Элен, постепенно, естественно.

Она показала мне свою библиотеку книг и флешек. Слово «флешка» до сих пор меня раздражает, я парадоксально долго не мог запомнить его. Флешки были старыми, потрёпанными. Сейчас таких уже не достать, они давно были запрещены. А любые книги старше пяти лет изымались ото всюду и уничтожались. Все книги прошлого были вне закона. Свою маленькую библиотеку Элен сохранила практически чудом. Она всегда возила её с собой, маскируя, пряча книги, вклеивала в них листы со свежей информацией, чтоб они сошли за новые. А флешки были маленькими и, хоть они содержали больше книг, чем вообще было у Элен, их в основном никто не искал. Инспекторам казалось, что это какая-то древняя технология и вообще уже никто такое не использует. Спрятать флешки было просто. Довольно странно, что инспекторы считали наличие у людей старых книг более вероятным, чем наличие флешек. Элен объясняла это тем, что почему-то, книги всегда людям слишком нравились и отказаться от них в итоге оказалось куда тяжелее.

– Эй, ты меня слушаешь?!

– Не уверен.

– Я вижу, – рассмеялась девушка. Я увидел на её лице вот это вот выражение, которое на самом деле терпеть не мог. Она смотрела на меня таким мягким взглядом с капелькой грустного яда. Жалела. Она меня жалела, хоть и клялась, что это не так. Жалела меня за «тяжёлую судьбу», видела во мне «несчастное дитя». Я тяжело вздохнул и отвёл взгляд.

– Прости, прости. Так, о чём ты говорила?

– О том, что в твоей квартире не хватает растений. – вот это было внезапно. На самом деле моя квартира уже напоминала оранжерею.

– Ещё?! Да я будто в лесу живу, Элен!

– Вовсе нет! У тебя нет суккуленты в туалете, а она бы там идеально смотрелась!

– Элен, серьёзно, в туалете?

– Конечно. А что, по-твоему, в туалете не должно быть уютно?

– Ну…нет…наверное. – она всегда задавала мне такие вопросы, чтобы убедить, что ничего я на самом деле не знаю и никакого конкретного мнения у меня нет. Хитро. Знала, что я понятия не имею как должно или не должно быть.

– Ну понятно, ты типичный мужлан, считаешь, что в туалете должен быть только сральник.

– Элен!

– Не так?!

– Нет конечно!

– Значит я куплю суккуленту тебе. – на её губах расцвела победная, довольная улыбка. Ну и как тут откажешь, правда? Купила она эту суккуленту сразу же, как только подвернулась лавка с цветами, в тот же день, на нашей прогулке. А я хоть и возмущался, был рад, что она поправилась настолько, что снова была готова украшать моё жильё. И, честно, никогда до и после этого, не улыбался так широко, топая домой с крохотным горшочком суккуленты в руках.

Глава 2 Греча и зло зло зло

Когда родилась Гретта, я был рядом. Как-то так вышло, что кроме меня никого и не было. Я ждал, когда Элен покажет малышку мне в окно в родильном корпусе Госпиталя Свободы, я встречал их обеих на следующий день и даже в первые несколько дней жил у Элен дома, помогая ей привыкнуть к материнской рутине. Я всё задавался вопросом, неужели всем этим людям, которые были раньше в жизни Элен, которые звали её ласковыми именами, наверняка думали, что любили её в разные периоды жизни, которые разделили с ней воспоминания – неужели им всем всё равно? Может Элен просто никому не рассказала о рождении дочери, это было бы не удивительно. Ни родителям, ни многочисленным друзьям о которых она столько рассказывала.

Насколько к тому моменту я сумел разобраться в социальных взаимодействиях, люди друг другу как правило помогают, заботятся. Даже те злые люди на улице, которые не знают тебя и которых совершенно не знаешь ты – чаще всего они стремятся «быть хорошими». Даже когда у этого нет толком никакой причины и нет необходимости в таком поведении. Так или иначе большая часть людей почему-то старается «поступать правильно». Даже сейчас это остаётся для меня несколько мистическим аспектом, я до конца не понимаю всех этих «правильно», «хорошо». Но особенно стремление помочь отмечается если люди друг другу не чужие. Ну или по крайней мере так принято. Я думал, что видимо, это вовсе не строгое правило и не закон, а скорее прихоть, личное желание.

Для меня помощь и поддержка, как Элен сама это называла, это блажь, личная прихоть. Без неё и Гретты было совсем никак, пусто. Я бы не хотел жить жизнь в которой не было бы Элен с её безумным характером чертёнка. Когда я оставался один на один со своим разумом, я чувствовал ничего. Я будто бы был своими детскими воспоминаниями – то есть ничем. Я никак не смог бы описать это чувство точнее. Ничего оно и есть ничего, что тут добавить?

Элен – весёлая, солнечная и тёплая, её улыбка – самое красивое что я видел в жизни. Не знаю, насколько тут подходит слово «красивый», это тоже загадочное понятие для меня, просто глядя на её улыбку, я чувствовал что-то такое невероятное, что не чувствовал раньше из-за чего угодно другого. Ну, я так думал.

И Элен меня ценила. Конечно ценила, многие вещи ей было делать сложно после родов, иногда даже самые обычные вещи. А я чувствовал себя таким нужным и важным, это просто не могло не поднимать мою самооценку. Когда я сказал ей об этом, она весело рассмеялась своим чарующим смехом и сказала, что так мне и надо, мою полумёртвую самооценку давно необходимо было поднимать. Я решил поверить ей и не возражать как обычно, к тому же когда она так улыбалась, у меня не было ни шанса на сопротивление.

Я с трудом могу объяснить свои чувства к маленькому комочку человечьей плоти, который Элен назвала Греттой, как только вернулась домой. Гретта была совсем как я – никакая. Просто маленький кусочек жизни, заточённый в крошечное кожана-костяное тело с мышцами и что там ещё у людей внутри. Как-то очень быстро я решил, что это существо мне важно и ценно. Как-то быстро я к ней привык. Я видел в её глазах отражение своего ничего не знающего о внешнем мире разума, чувствовал родную душу, так сказать. Собрата (или сестру?) по разуму.

Элен с радостью оставляла Гретту со мной, когда начала вставать, ходить и, в конце концов, выходить из дома и доходить аж до работы. «Предписание материнства» гласило, что мать должна проводить неразрывно со своим ребёнком первый год его жизни, таковы были правила, которые, слава богу, никто никак не контролировал. Поэтому мы втроём радостно на них наплевали и выстроили жизнь так как было удобно нам без всяких дурацких правительственных манускриптов. Как будто до этого их мало было. Всё время с Греттой проводил я. Читал всякие законодательные акты и мелкие пособия, одобренные правительством о том, как и что следует делать с «недееспособным элементом общества, пришедшим в Мир менее 3 лет назад». Никакой другой доступной информации в моём распоряжении всё равно не было, а в библиотеке Элен тоже не сохранилось каких-либо книг о детях.

Честно говоря, всё что я читал, было похоже на инструкцию – как подготовить и ввести в эксплуатацию человеческое существо. Забавно, но некоторые фишки я применял и на самом себе, и они правда работали. Скажем, раздел о «панических эпизодах». Согласно этому предписанию, «когда у маленького человека случаются необоснованные объективной реальностью или вызванные чрезвычайной ситуацией панические проявления, обусловленные учащённым сердцебиением, отдышкой и руминацией, следует применить технику квадратного дыхания». Это древняя техника, которая действовала ещё на примитивные мозги предков, так что способ назван в книге «не подтверждённым современными представлениями о науке, но вполне правоприменимым, если у субъекта нет достаточной суммы денежных средств на оплату квалифицированной психологической помощи». И, так как это и был наш случай, я совсем скоро убедился, что квадратное дыхание – клёвая штука. Видите ли, у меня тоже бывали раньше такие провалы в дыру отсутствующего прошлого, которые вызывали беспричинный страх, с которым никак было не справится иначе. Гретте этот метод так ни разу и не пригодился.

Гретта была умнее меня, вернее, я понимал, что станет. Рано или поздно, но она станет намного умнее меня. Она начала улыбаться очень быстро, и я клянусь, в этой младенческой улыбке всегда было лёгкое снисхождение к моему низкому уровню интеллекта и эрудиции. Ну или это мне так казалось.

Элен всегда говорила, что у Гретты умные глаза. Она проводила мало времени с ней, но всегда приходила пораньше с работы чтобы почитать ей перед сном. Это было не так-то просто, она работала в той самой кофейне, в которую мы так любили ходить раньше. Элен туда устроилась, как только смогла, сказала в один из дней, что не проведёт больше и дня взаперти. Похвалила меня за то, как хорошо я справляюсь с Греттой. Я уверен, она считала, что справилась бы хуже, в её голосе прозвучала лёгкая горечь, а улыбка отдавала печалью. Вряд ли Элен смогла бы произнести это всё вслух, так что я не настаивал, не спорил и даже, на самом деле, не согласился. Я кивнул. И всё, она всё поняла.

Чтобы уходить с работы до закрытия, Элен приходилось ни раз и ни два откровенно и нагло врать начальству, сохраняя самое простодушное и миловидное личико, вкупе с тоном голоса невинного ангелочка. Она бы под страхом смерти не признала, что уходит раньше, чтобы почитать книгу дочери перед сном. Она никому и про дочь то не сказала. Считала, что это как-то неловко и вообще неправильно. Как по мне, неправильно было как раз то, как она себя вела, но я не чувствовал, что у меня есть хоть какое-то право осуждать её. Элен знала, как должна поступать и почему, у неё были свои эмоции и своя голова. Пока она не спрашивала моего мнения, я не смел озвучивать своих суждений на её счёт.

Я очень хорошо запомнил последний вечер, когда Элен читала Гретте сказку. Тогда произошло то, чего я совсем не мог ожидать и не знал как к этому относится. Сначала всё было, как всегда, Элен читала, Гретта смотрела на неё из своей колыбельки, периодически хлопая густыми рыжими ресничками. Текст уже подходил к концу, когда Гретта вдруг произнесла очень чётко и разборчиво два слога, растягивая гласные звуки будто нараспев:

– Ма…ма…

– Чего?.. – Элен в непонимании уставилась на дочь, а та заулыбалась и повторила уже более оформлено:

– Мама!

– Она сказала «мама»? – я стоял достаточно далеко от колыбельки, складывая в шкаф свеже-стиранные детские вещички. Даже так, я конечно же слышал, но не осмыслил до конца это событие.

– Да, кажется да… – лицо Элен засветилось счастливой, искренней улыбкой, но быстро погасло, почти сразу, на самом деле. Её взор заволок сумрак, природу которого я не мог определить и не знал как объяснить.

– Нет…нет-нет, я не твоя мама…я…не мама…

Гретта уставилась на Элен взглядом полным непонимания и растерянности. Как и я. Тогда я ещё не знал, что Гретта больше никогда не назовёт Элен мамой. А Элен больше никогда не будет читать ей на ночь.

###

Когда Гретта стала сидеть, ползать и делать все вот эти вещи, сообщающие о том, что ребёнок готов к обучению активности тела, Элен и Гретта стали чаще бывать в моей квартире. Больше я не приходил к ним в съёмную коморку, Элен просто приносила утром Гретту и оставляла её на весь день. Очень быстро Элен и Гретта стали оставаться в моей квартире на ночь, потом на пару дней, потом на неделю. На две. Моя квартира была намного больше, с двумя комнатами и неповторимым авторским оформлением от Элен. И она принадлежала мне. К тому же без Элен тут было совершенно паршиво, буквально невыносимо.

Элен почему-то всегда после приёма пищи вставала мыть посуду и прибирать на кухне. Я её не просил. Она сама, видимо решила, что это её небольшая обязанность. Возможно, это была благодарность. Но на самом деле, это мне стоило её благодарить. Элен наполняла светом и теплом любое пространство, и я был счастлив каждый раз, когда она решала остаться в моей квартире, которую я без неё и домом то назвать не мог. И даже сейчас не могу. Я рад, что больше никогда не вернусь туда.

А ещё Элен принесла с собой кусочек чистого золото, осколок солнечного луча, который называла странным именем Гретта, и я был счастлив разделить с ними свою бессмысленную жизнь. Я боялся только одного – забыть их. Забыть так, как забыл всё прошлое.

Хлопоты с маленьким ребёнком помогали забыть об этих пустых переживаниях, отложить их в далёкий ящик до глубокой ночи, когда страх накрывал всё тело огромной горячей крышкой, поджаривая все органы внутри и заставляя вздрагивать и просыпаться. Я стал спать очень плохо, просто отвратительно, но самой низкой точки качество моего сна достигло, когда Элен принесла для Гретты «развивашки». Их ей прислали из министерства «Материнства и детства», которое «с заботой о скорейшем развитии нового гражданина» присылало после определённого возрастного порога младенца специальные таблеточки. Эти таблеточки, как заявляла упаковка «предназначены для ребёнка старше 3 недель и служат единственной цели – помочь развитию и взрослению гражданина в кротчайшие сроки». Это, к слову, всё что было написано на упаковке. Элен совершенно спокойно дала эти странные штуки Гретте, которая морщилась и отворачивалась от их «аромата».

– Элен, может не надо? Ей это не нравится…

– В смысле не надо? – Элен посмотрела на меня совершенно обескураженным взглядом, будто я озвучил какой-то категорический нонсенс, что-то безумно неправильное.

– Ну…Ты вообще понимаешь из чего они сделаны? Что в них? Тут же толком ничего не написано…

– Ты чего, это же развивашки, – снисходительно улыбнулась Элен, её лицо отразило мгновенное осознание с лёгким оттенком так ненавистной мной жалости. – Развивашки дают всем детям… Это нормально, я их тоже пила. Они не вкусные, да, но ничего, их нужно пить. Да их же и тебе давали! И ничего, живой!

– Что будет если их не пить?

На этот вопрос ответа я так и не получил. Элен его проигнорировала, будто даже и не услышала. Скорее всего, ей было нечего сказать, а сознание заблокировало размышления над этой странной темой, которая не укладывалась ни в какие рамки того мира, который был известен ей всю жизнь. Я тогда ничего не понял. Но настаивать не стал. Гретта, всё же, была её дочерью. Однако, читал на ночь ребёнку теперь тоже я. Ну как читал. Читал то я не очень, поэтому скорее я просто держал книгу, делая вид, что смотрю в текст и озвучивал совершенно безумные сказки, рождённые в глубине моего сознания.

– Чего ты не хочешь ей читать, она же скучает. – решился я спросить Элен в один из дней, когда она вновь пришла с работы чуть раньше обычного.

Элен молчала, и я подумал, что она уже и не ответит, но через несколько секунд услышал:

– А что, если она опять скажет это?.. – я не видел её лица, Элен стояла ко мне спиной у кухонной тумбы.

– Что скажет, Элен?

– Ну…это…мама… – вот оно что. Вот значит, как сильно её это тронуло. В плохом смысле, видимо.

– Ах вот чего ты боишься…и поэтому ты не читаешь ей больше…

– Да…

– Ты не хочешь, чтоб твоя дочь не называла тебя мамой.

– Не хочу…

– Почему?

– Что ты пристал?

Такой ответ меня удивил. Я явственно слышал раздражение в её голосе, прежде такого не было, а может просто я не распознавал. Поэтому я решил больше этот вопрос не поднимать никогда. Мне не хотелось злить Элен. Даже если я чего-то не понимал, я решил не настаивать на необходимости знания, если это причиняет кому-то неудобства.

###

После начала приёма этих сомнительных развивашек, малышка Гретта стала плохо спать. Она взрослела пугающе быстро, но вот спала беспокойно, с трудом засыпала. Элен отмахнулась от этого явления, сказав, что у неё также было в детстве. Элен проводила на работе всё больше и больше времени. Оказалось, что за развивашки тоже нужно платить после того, как ребёнок достигает определённого рубежа развития. Первые отчисления нужно делать, когда ребёнок начинает ходить, что под влиянием препаратов происходит очень быстро. На этом уровне взымается небольшая оплата еженедельно.

Следующий этап – когда ребёнок начинает говорить. Поскольку Гретта очень быстро начала говорить простые слова, эти отчисления Элен пришлось выплачивать почти одновременно с отчислениями первого уровня.

Укладывать Гретту становилось не просто, приходилось с ней долго сидеть, говорить, читать (или притворяться, в моём случае). В конце концов она, конечно же, засыпала и тогда я тоже мог быть свободен. Мог быть абсолютно свободен уползти в свою комнату, рухнуть на кровать, чтоб заснуть крепко и до самого утра. Или нет?

###

Открыв глаза, я обнаружил себя в очень странном месте, в какой-то выжженой степи, где кроме голой, ледяной земли не было ничего. В оранжевом раскалённом небе весел один отвратительно яркий и обжигающий светильник солнца, казавшийся красным и злым на всех обитателей этого убогого места. Кровь забурлила, вскипая в венах, но не от жара, а от страха. В прошлый раз, когда я также оказался посреди незнакомого места, я был лишён всяких воспоминаний и не понимал, что происходит. Неужели я снова всё забыл и снова остался совершенно один?

Я стал напрягать судорожно пульсирующие извилины мозга, стараясь вспомнить имена, лица, места. Зажмурился и перед мысленным взором предстали образы друг за другом с именами, звуками голосов. Элен, Гретта… Мистер Гард, Дом Милосердия. Я помнил, всё помнил. Осознание, что память со мной, немного успокоила, погасив пожар в венах, будто смыв огонь холодной волной цунами. Со мной всё хорошо. Хотя, я всё ещё не понимал, где я и где мой дом. В растерянности оглядываясь по сторонам, я обнаружил прямо за своей спиной деревянный дом. И как он не сгорел тут в такой-то температуре? Наверное, эта мысль была глупой, потому что несмотря на пылающее небо, земля была покрыта льдом.

Я чувствовал, что сам вот-вот зажгусь как спичка. Но если дом всё ещё не воспламенился, возможно там холодно внутри? Если подумать, это было бы вполне логичным объяснением в предложенных обстоятельствах.

Держа в голове эту безумную идею, я схватился за дверную ручку и потянул на себя. Прежде чем успел осознать, что происходит и хоть что-то заподозрить, в мою руку сначала впились острые когти, разрывая плоть и высвобождая из тела кровавый водопад бурлящей, будто в нагретом до красна чайнике, крови. Через мгновение в моё плечо впились острые зубы, которые ощущались почти также как когти в руке. Из меня вытекала красная, пузырящаяся жидкость и мне, парадоксально, но стремительно становилось очень холодно. Я не смог издать ни звука, хотя горло болело неистово, будто оно порвалось от моего же крика, который я даже не успел услышать.

Липкий, ледяной страх парализовал меня и не позволял отвести мутный взгляд от собственной окровавленной руки, которая виделась сейчас вообще какой-то чужой, не моей, будто кукольной. В моё тело впилась когтистая пара рук и чьи-то ещё зубы вонзились в холку. Потом ещё в какую-то часть тела, я уже слабо соображал в какую именно. Меня разрывали на кровавые, обжигающие куски три существа с огромными чёрными когтями и острыми, длинными зубами. Я смог разглядеть лица двух чудовищ, которые за всё это время не издали ни звука, молча, без шороха разрывая в клочья мою плоть. У них были лица Элен и маленькой крошки Гретты. Лица были точно такими же, как и в жизни, за исключением длинный острых зубов, извративших нижние челюсти. Вокруг было неестественно тихо, ни одного звука, будто я вовсе не кричал, а чудовища не рычали. Последней вспышкой угасающего сознания, меня догнала туманная мысль – звуки были, я просто больше не мог их слышать.

Утопая в ледяной тишине и пустоте, я продолжал ощущать острую, режущую боль в глотке, которой уже и быть не могло. И холод. Страшный, неумолимый холод. В какой-то момент я почувствовал тряску, будто меня везут по самой ухабистой дороге на свете, а ещё хватку маленьких ладошек на своих плечах и понял, что меня трясут за плечи, слегка раскачивая в разные стороны моё тело по кровати. Ну, конечно. Ведь такие маленькие ручки не смогли бы даже рывком приподнять меня за плечи от поверхности кровати или потрясти сильнее.

Я открыл глаза сразу же как только осознание такой возможности ворвалось в мой уставший и истощённый кошмаром мозг. У меня есть глаза. И только тогда я понял, что на самом деле кричу, да так громко, что горло действительно болело. Я закрыл рот, наконец прерывая этот противный, оглушающий звук и поймал взглядом испуганные, огромные зелёные глазки.

Гретта смотрела на меня с ужасом. Я знал, что она не боялась меня, иначе спряталась бы, убежала, а она пыталась меня…разбудить?.. Сон. Это всё объясняло. Гретта похлопала глазками, медленно отпуская мои плечи, будто боясь, что стоит меня отпустить и я снова заору как сумасшедший. Бедный ребёнок, выходит, я её разбудил своим криком, и она сообразила, что надо меня разбудить. Наверное, мы давали ей слишком много «развивашек». Но может оно и к лучшему.

– Греча…я кричал, да?.. – хриплым голосом тяжелобольного гнойной ангиной старого деда спросил я. Ребёнок активно закивал, глядя на меня всё такими же большущими глазами.

– Громко кричал…испугалась?.. – конечно испугалась, зачем я вообще спросил. Последовали такие же интенсивные кивки. Если бы ситуация была не такой тревожной и странной, я бы засмеялся, глядя на это, её голова, казалось, сейчас оторвётся.

– Прости… я больше не буду кричать, обещаю… – судя по тому, что будить меня примчалась Гретта, а не Элен, я сделал предположение, что её до сих пор нет дома. А значит ещё не слишком глубокая ночь, точно до двух часов. Или уже больше шести утра. И, взглянув в окно, я понял, что вернее оказался второй вариант. Небо было белым, устланным пасмурным ковром облаков. В душе я испытал прилив чистейшего счастья от того, что оно не оранжевое.

Я снова взглянул на ребёнка, стоящего возле моей кровати в полной растерянности и абсолютным отсутствием сонного морока в глубине зелени глазных кружочков.

– Кушать пойдём, Греч?.. – конечно же пойдём. Ничего не успокаивает людей любого возраста и размера лучше, чем еда. И уверенный кивок Гретты однозначно подтверждал эту гениальную теорию.

###

Я долго пытался привести себя в чувства, тёр глаза и лицо, уговаривал себя, что беспокоится не о чем, это был только сон. Я уставился в стену и вдруг ощутил ладонь Элен на своём плече. Я всегда мог узнать её прикосновение – у Элен была тяжёлая, но нежная рука. Её касание ощущалось, как если бы на плечо запрыгнул большой пушистый, тёплый зверёк.

– Ты совсем не спал… – зачем-то озвучила она очевидное.

– Не спится… Вдруг Греча опять проснётся.

– Греча?

– Гретта…

– Что за прозвище такое странное? – усмехнулась девушка, опустившись на стул рядом со мной. Как пролетел день я толком и не заметил, этот кошмар отнял у меня все силы прошедшего дня, ресурсы на грядущий, и я ощущал себя разбитым стеклом, которое наскоро перетянули скотчем лишь бы не рухнуло окончательно мелкой крошкой. Убирать потом это всё так утомительно.

– Да не знаю, как-то само пришло. Ты тоже хороша, что за имя выдумала такое.

Элен тихонько рассмеялась и опустила мне на плечи уже обе свои ладони. Это уже ощущалось как большое махровое одеяло.

– Гречка – это, к твоему сведению, такая еда древних. Сейчас мы такое не едим конечно… Выпьем чаю может? Тебе бы не помешало.

– Чаю?

– Да… Я сделаю тебе чай из трав, и ты потом быстро уснёшь. И без кошмаров. – естественно я рассказал Элен про сон. Она сказала, что я просто переутомился и сегодня взяла на себя все хлопоты, связанные с уходом за Греттой. Высшая степень проявления заботы от Элен.

– Опять бадами какими-то напичкаешь?

– Какие бады? Говорю же, чай из трав.

– Такого я ещё не слышал…Чай из трав. Ты сказала есть чёрный и зелёный.

– Ну, ещё из трав есть. И иногда из фруктов. Всё бывает впервые.

Ответа от меня не требовалось, Элен понимала, что я ей не откажу. Она в целом придерживалась такого мнения, что ей довольно сложно отказать. Что, честно говоря, было справедливо. Элен поднялась с места и отошла готовить чайник чая. Когда я задумывался о ценности и роли чайников чая в моей жизни, становилось грустно. Чашка чая в кофейне стоила как месячный запас чая, которого Элен за один раз заваривала целый чайник.

– Ты дал Гретте «развивашку» днём?

– Конечно, памперсы больше можно не покупать, кстати…

– О, какая радость! Знаешь сколько они стоят?! И почему никто ещё не придумал внутри детей сделать какой-нибудь отходочистительный прибор?!

– Он есть. ЖКТ называется. И ещё вот эта вот мочевыводящая система тоже…

– Да, но детям нудно что-то, что будет прямо внутри уничтожать отходы жизнедеятельности!

Я рассмеялся. Элен понятия не имела какая она забавная, скорее всего, поэтому только улыбнулась, гладя на мою реакцию и, когда моё припадок хохота закончился, сказала:

– Спасибо тебе огромное. Я знаю, что ты недолюбливаешь развивашки, но они на самом деле необходимы. Кроме того, их прописал врач. Да и все их пьют, иначе столько лет тратить в пустую пришлось бы.

– Да не за что… Я всё понимаю… Я раньше не видел человека…ну… – я покрутил в голове несколько определений, было сложно донести мысль после суток без нормального сна. – С рождения. Это, понимаешь, выглядит как-то неестественно что ли, что она растёт так быстро… Не знаю как объяснить, я просто так чувствую.

– Ну «развивашки» для этого и разработаны… Ты же знаешь, что нельзя не исполнять предписание врача, Гретту тогда вообще заберут.

– Да знаю, этого мы, конечно, не допустим… Просто делюсь, так сказать, наблюдениями.

Элен посмотрела на меня таким добрым понимающим взглядом. Я знал, что она меня поняла. А ещё я знал, что она очень мне благодарна за то, как я беспокоюсь о Гретте. Хоть ей и не за что было быть благодарной.

– А тебе, кстати, давали «развивашки» в детстве? Не помнишь? – спросила она, скорее всего чтобы просто поддержать беседу, поставив перед моим тухлым лицом чай, пахнущий лавной и чем-то неуловимо пряным.

– Не помню, конечно же. В «Доме милосердия» давали, причём огромными дозами.

– Обычно, их перестают давать в 12 лет обычно, когда школу заканчиваешь.

– Ага… Про школу я тоже ничего не помню. – решил заранее обозначить я. Элен никогда не спрашивала подробности о моей жизни. Она думала, что своими расспросами может меня как-то обидеть. Как я уже отмечал, логика у неё просто невероятная иногда. – Я вот всё думаю, ты так мучалась с этой беременностью, так долго… Почему для детей «развивашки» есть, а препараты для ускорения беременности каких-нибудь нет?

– Насколько я знаю, их пытались разработать, но Комитет по этике наложил вето на любые исследования беременных. Давно ещё.

– Комитет по чему? Этике? У нас есть такой?

– Да, благодаря этому комитету у людей в домах есть термостаты между прочим! Моя мама входила к Комитет по этике какое-то время в молодости. Сейчас уже нет.

– Термостаты? Я думал… – я был немного шокирован этой информацией. Комитет по этике, видите ли. – Я был уверен, что это нормальная мера, раз на улице установлена всегда одна неизменная температура, у людей должна быть возможность изменять температуру собственного жилища…

– Ты размышляешь как типичный член Комитета по этике. – рассмеялась Элен. – Это вовсе не очевидно для Трёх. И вообще ни для кого не было очевидно, пока Комитет по этике не предложил эту меру.

– То есть, у всех была в доме всегда одна температура? – кажется мои глазницы были больше не способны удержать на месте глазные яблоки, выкатывающиеся наружу.

– Именно так, милый. – усмехнулась Элен. – И так было достаточно долгое время, это считалась нормой. Комитет по этике работает, да, но медленно и крайне избирательно.

– Это точно… А это какая-то определённая группа людей? Как Трое?

– Нет, Трое несменяемы, а Комитет по этике, это орган, состоящий из людей, которые сменяют друг друга как частицы в Броуновском движении.

– Частицы куда?..

Элен рассмеялась и присела на своё место рядом со мной.

– Да не бери в голову… Короче, членов в этом комитете много, и они частенько меняются, это нормально. У него немного нетипичное устройство.

– Может поэтому он хоть как-то работает.

– Может и так. – усмехнулась девушка, поправляя свои яркие огненные волосы и перетягивая их тугой лентой. – Пей свой чай, я обещаю, никаких кошмаров после него тебе не грозит. – подмигнула она мне и, почему-то, я сразу же поверил её словам.

###

Течение неспешных дней, которые отнимали годы детства у Гретты, как казалось мне, было прервано одним незаурядным событием. Я помню этот день лучше, чем большинство других. Я помню, как он появился в нашей жизни. Появился также внезапно, как и ушёл немного позже. Человек, ради которого я сейчас в той самой комнате один на один с чёртовым стулом.

Но всё по порядку.

Мелен, в каком-то смысле, также как Элен когда-то, свалился в один день на наши и без того не самые здоровые головы. Он просто заявился на порог моей квартиры, дымя сигаретой. Увидев Элен, которая не глядя открыла дверь, он сделал хмурое, недовольное лицо, будто вся вот эта смачная гадость из его лёгких от курева, переползла на лицо, придавая ему особый оттенок черноты и серой дымки недовольства.

– Элен. – сухое и мрачное.

– Мелен. – в тон ему ответила девушка, гладя прямо в глаза. В них было что-то неуловимо схожее. Не внешность, нет, не голос, ничего такого, что ярко бросалось бы в глаза. Однако, когда смотрел на них, каждый раз думал только одно – родственники. Точно родственники. Так я подумал тогда и так я чувствовал до самого конца. Они были похожи как люди, которые знают друг другу всю жизнь, которые жили друг с другом всю жизнь. Они одинаково смотрели, делали одинаковые выражения на лицах, копировали жесты друг друга и в нотках их голосов было похожее что-то, не тембр, а именно манера. Это всё я подмечал постепенно, ведь с того самого дня Мелен стал частью нашей обыкновенной рутины. Первое время я не задавал вопросов кто он и откуда, почему они знакомы. Я по-умолчанию решил, что это брат Элен и всё. Почему-то я был убеждён в этом и даже считал, что мне сама же Элен так и сказала. Видимо это мой мозг сам себе придумал и заставил меня в это поверить. Коварный, коварный человеческий мозг.