Читать онлайн Последнее завтра

Глава 1. Конец

Пустая огромная комната. Разбитые окна, как после войны и полное отсутствие звуков. Будто это место оставили давным-давно и не возвращались больше никогда. Будто сама реальность решила избавиться от устаревшего элемента. На первый взгляд, обычное заброшенное помещение, но, если несколько мгновений всматриваться в глубокую тьму комнаты, можно заподозрить что-то неладное. Зачем тут стоит этот стул например? Никто не смог бы объяснить. А если нашёлся бы кто-то кто смог, вряд ли я стал бы его слушать. Почему за окнами какой-то сплошной белый шум, будто туман? Мозг обманывается, думает это пелена и надо просто проморгаться, выпить кофе или хорошенько стукнуть себя по голове, но нет. Это не обман и не иллюзия, это на самом деле сплошной белый шум за окнами. Будто стена. Без звука. В этой комнате не услышать даже звука собственных шагов.

Медленно опустившись на стул, я, ощущая иррациональную ностальгию оглядываюсь по сторонам, изучая обшарпанные стены, на которых ничего кроме голого, тонкого слоя бетона и не осталось. И ещё каких-то рисунков, надписей. Кажется, они появились недавно. А некоторые давно. Тут невольно задумываешься о своём прошлом и настоящем. Осознаешь, что будущего для тебя больше не существует и начинаешь анализировать, вспоминать, что ты сделал не так и в какой момент избрал путь, который привёл тебя сюда, в эту самую комнату. Ведь когда-то было что-то. Что-то неуловимое, тонкое и эфемерное. Что-то чего больше нет. Жизнь?

Кажется, это комната виновата, она сводит с ума меня. Я мысленно усмехнулся и, кажется, это было не только в моей голове, ведь я услышал отзвук своего голоса от стен. Первый звук, который я слышу, с тех пор как… Впрочем, мне стоит сосредоточится на начале истории, ведь так? Перед лицом собственной смерти довольно сложно собраться с мыслями, понимаете?

Каждый день был похож и одновременно не похож на предыдущий. Наверное, звучит глупо, я понимаю, но это именно так. Понимаете, моя жизнь была безумной и сумбурной, но была одна единственная вещь, которая делала каждый день похожим на предыдущий. Это было ощущение жизни. Я был жив. И в целом, этого было достаточно. Вот такая вот стабильность, такое вот чувство безопасности. Пока я был жив, всё было хорошо. Я вот тут с кем-то говорю, будто ты, вы, они правда существуют, но это же не так, верно? Даже сейчас я жду, что ты ответишь. Вы ответите. Но в действительности я тут один и никто меня не слушает.

Ну что ж, как в старые добрые времена, расскажу «сказку» о прошлом сам себе, в таком случае. А может вы всё-таки существуете? Ты существуешь? Тогда мой рассказ будет чуть менее бессмысленным и смешным. Так что, если ты, о великий и прекрасный собеседник по ту неведомую сторону слушаешь, будь готов слушать внимательно. Почему-то у меня есть чувство, что ничего подобного ты даже представить себе не можешь. Где бы ты ни был, надеюсь ты живёшь в лучшем мире. Я рад, что всё заканчивается. Мне осталось сделать последнее усилие – «сдать в архив плёнку» и всё совсем закончится. Что ж, начнём.

###

Моя жизнь с самого начала была странной. Или не всегда, но с того момента, с которого я её помню. Я помню себя только с 15 лет. Причём это был как удар молнии, как разряд, будто до этого не было ничего и вдруг, бум, я здесь. Я это я. Странное чувство, и я до сих пор его помню. Оно немного меня напугало тогда, да чего скрывать, я и сейчас побаиваюсь этого воспоминания – первого в своей жизни. Меня окружил звук. Не знаю откуда он взялся, но он был приятным, это точно. Посреди белоснежной, ледяной пустыни, которая меня окружала, только этот звук казался живым. Шелестящий, мягкий, он окутал меня буквально на мгновение и растворился.

Я был посреди совершенно нереального пейзажа. Лёд, древнейший, возвышающийся надо мной вверх на столько, что казалось, касается неба. Это теперь я понимаю, что это был лёд, тогда я только видел белые горы без конца и края и, казалось, я один во всём мире, заточённый в белоснежной тюрьме на маленьком пяточке белой холодной земли. А по другую сторону горизонта – вода. Бескрайняя вода, тихая и покойная, но, как мне известно теперь, глубокая и пугающая, ведь звуки, которые раздавались повсюду вокруг меня – было пением китов. Тогда я не знал этого. Я решил, что это остатки того самого, первого звука, а быть может, обычный нормальный звук, который просто существует в мире по умолчанию.

Я помнил только две вещи – мои родные ушли в лес, мне 15 лет. Лес был просто словом, а 15 просто цифрой. Я не знал и не мог догадаться что за ними на самом деле скрывается, какой смысл. Что это вообще значит, ушли в лес? Без понятия. Это была единственная информация в моей голове, которая тогда работала как самая убогая, примитивная операционная система, которую только можно было бы себе представить, с функционалом едва ли больше кнопочек вкл/выкл.

Я добрёл до края льдины и вгляделся в водяную глубь. Киты. Я не видел их, только знал, что они там точно где-то есть. Где-то глубоко, а быть может прямо подо льдом. Я никогда не смогу объяснить, как пересёк Океан и Пустошь. У меня есть стойкое чувство, что я просто потерял сознание, просто отключился и что-то или кто-то, хоть я и не представляю как, доставил меня в город на окраине Мира, на краю Пустоши. Я помню, как будто, прикосновения чьих-то рук, очень смутно, в какой-то бело      й пелене, но не уверен, правда ли это было или просто мой мозг старается уже сейчас объяснить то, что произошло тогда. Нечто нереальное, сверхъестественное, нечто такое, во что я никогда не верил. Да и сейчас не верю вообще-то.

Итак, я очнулся в Сугика№2, забрёл в какой-то магазинчик или вроде того, и заявил продавцу с самым серьёзным лицом на которое был способен «мои родные ушли в лес, мне 15 лет». Забавнее выражения лица, чем у него тогда, я больше никогда не видел. Дальше было всё сумбурно, странно, немного тревожно, но, если честно, очень интересно. «Дом милосердия» в самой столице Мира, в Щарку№1, расследование, больничное крыло в котором я прожил до совершеннолетия на грандиозных дозах «развивашки», то есть, лишь год. Я не помнил ничего что было с моей жизнью до этого. И так и не вспомнил. До сих пор не помню, может оно и к лучшему.

Расследование очень скоро было закрыто. Ни то чтобы это расследование хоть кого-то всерьёз интересовало, скорее оно просто раздражало доблестных блюстителей закона и мешало им вести «настоящие, нормальные» дела. Я и сам не проявлял «должного» интереса к своему делу, так что не расстроился, когда узнал, что меня больше не будет посещать в больничном крыле тучный, пахнущий хот-догом и горчицей Мистер Гард. Я почти уверен, что он был счастлив закрыть это дело и наконец от меня избавиться. Ведь каждый раз он тратил не меньше тридцати двух минут на кряхтение и жалобы, что в больничном крыле «Дома милосердия» не предусмотрен лифт или хотя бы эскалатор, а вот если бы был предусмотрен, его работа стала бы значительно легче и приятнее и как бы тогда невероятно вырос бы коэффициент раскрываемости преступлений. Вот и вся история моего «начала». А потом я встретил Эллен.

История нашего знакомства совсем уж дикая. Она свалилась, на меня с неба. Буквально. Я шёл себе спокойно, кажется с очередного психологического теста на зрелость и вменяемость в квартиру, которую мне сказали звать домом, после того как выставили из «Дома милосердия» в связи с достижением взрослого возраста. И в какой-то момент, на меня просто упала девушка. Это она так пыталась умереть, кстати, вышла в окно третьего этажа. В итоге она свалилась прямо на меня, и мы оба загремели в больницу. Это был первый и последний мой опыт посещения обычной больницы и, надо отметить, что ничего там хорошего не было. Вообще-то мне и надо было в больницу, так что она не слишком нарушила мои планы. Разве что до Эллен я понятия не имел чем займусь с утра каждый следующий день своей жизни. Но, как вы уже, вероятно, догадались, всё изменилось очень быстро.

Я получил небольшую травму головы, когда ударился о бордюр и несколько ушибов. Вот Эллен попала как раз в то отделение, в которое изначально направлялся я. А всё дело в цели её поступка. И, да, конечно, это плохо, что молодая девушка пыталась свести счёты с жизнью, но вы не поверите, что на самом деле встревожило врачей. Эллен была беременна.

Понимаете ли, тут выходит так, что твоя жизнь – только твоя и, конечно, все очень огорчаться, если ты захочешь вдруг эту самую жизнь закончить, но в конце концов – это твоё дело! А вот ребёнок – это уже серьёзно. Детей убивать нельзя. Даже если они пока что являются частью вашего собственного тела. Больница вся стояла на ушах, ох, представляйте, с ума сошла, молодая такая и от ребёнка захотела избавится! Я искренне не понимал почему никого не беспокоит жизнь самой Эллен. И до сих пор не понимаю. Когда я спросил Эллен, почему так происходит, почему никто не отправил её саму к врачу, такому же, к которому ходил и я после «Дома Милосердия»? Эллен же ответила, весьма раздражённо, что понятия не имеет. Иначе как «паразитарное новообразование внутри полости матки», Эллен ребёнка не называла. О да, она обожала детей.

Мы подружились почти сразу, когда Эллен пришла передо мной извинится и осталась в моей палате до самого вечера, рассказывая мне всё. Думаю, на её откровенность также повлияло успокоительное, которое ей давали на протяжении всего периода прибывания в больнице. Но я был совсем не против её послушать, у меня то кроме странного расследования и тучного дядьки следователя ничего интересного в жизни не было. А Эллен болтала без умолку, но так интересно, что я даже и не заметил как прошёл целый день. Она скрасила мои дни. А вот я, к своему стыду, мог только слушать и делать иногда удивлённое лицо или задавать вопросы, которые Эллен называла забавными, подразумевая, вероятно «странные». Так у меня появился самый лучший друг.

###

Жизнь Эллен всегда нравилась мне больше, чем моя собственная. В темноте и одиночестве кромешной ночи я иногда думал о том, что хочу её жизнь себе. Возможно, это просто потому, что она у неё была с самого детства. Эллен было всего лишь 17 когда мы встретились, а значит, предположительно, она была на один-два года старше меня, но её никто не выпинывал из дома поскорее, поэтому развивашки она пила по графику и развивалась постепенно, так как надо. И если мою жизнь до этого можно сравнить с белым листом, то вот у моей новой знакомой жизнь была насыщенная, бурная, удивительная в хорошем смысле слова. У неё были родители, с которыми она поругалась, ушла из дома в общежитие колледжа, в котором тогда даже не училась, стала встречаться «с каким-то уродом», это прямая цитата, это не я сказал. Потом она забеременела от него и вот попыталась избавится от плода, аборты у нас тут, как оказалось, делать нельзя, запрещено.

Это была занятная история, конечно, но я никак не мог понять почему ей хотелось умереть. А она хотела и говорила об этом так спокойно, будто просила соли за столом. У неё ведь, очевидно, было что терять. Хотя сама Эллен так не считала. Я чувствовал отсутствие логического зерна в её рассуждениях, но решил не спорить. В конце концов, она имеет полное право верить во что хочет и думать как хочет, а также чувствовать то, что чувствует и как чувствует. Я никогда не пытался её переубедить. Честно говоря, я был почти уверен, что она просто не понимала, что значит умереть. Наверное, никто из живых этого не понимает. Я тоже тогда не понимал, но не понимал по-другому, не так как Эллен. Моя пустая короткая жизнь объективно была в разы менее ценной, чем её яркая и удивительная, длинная. За этими мыслями я частенько уходил куда-то глубоко внутрь своей головы и отключался от того, что происходило вокруг меня.

– И вот поэтому я её ненавижу. – привычно весёлым тоном завершила очередной невероятный рассказ Эллен. Видимо, я основательно пропустил очередной неиронично интересный рассказ о том, кого-то ещё Эллен ненавидит. Видимо я снова рухнул в эту внутреннюю чёрную дыру, но по моему лицу и не скажешь. Кажется, и Эллен ничего не заподозрила. Она была слишком поглощена собственными рассказами в такие моменты, что безусловно радовало, не хотелось её расстраивать.

– Вау…

– Ага… В общем, да, жизнь отстой. – это был е классический вывод из любой истории и, без исключений, любого диалога.

– Не согласен. – привычно отозвался я. Это уже стало чем-то вроде нашего постоянного ритуала в общении.

– Поэтому с тобой так весело! – Эллен вдруг лучезарно улыбнулась, подняв на меня взгляд своих смеющихся глаз. Она выглядела такой счастливой, даже когда ей было смертельно тоскливо. Такая вот суперсила была у Эллен, ей было невозможно не улыбаться в ответ. Я отпил свой чёрный кофе, который мне купила Эллен. У меня денег не было и удостоверения сироты пока ещё не выдали. Бюрократическая машина работала не просто медленно, а будто нарочно тянула время, заставляя бегать по всему городу с каждой бумажкой по несколько часов в сутки. Причём чем бумажка важнее для жизни, тем дольше они будут её тебе оформлять.

– Как тебе кофе?

– Горький.

– Я говорила, возьми с молоком! Ты же не пробовал раньше, к его вкусу привыкнуть сложно, большинство нормальных людей с молоком пьёт.

– Мне нравится, вообще-то.

– А, да?.. – её удивлённый тон снова заставил меня улыбнуться. Эллен любила сладкое и, кажется, представить не могла, что что-то без содержания опасного количества сахара может вообще понравится кому-либо. Мой мозг вдруг вспышкой выдал воспоминание о теме, с которой мы начали нашу сегодняшнюю встречу в этом кафе, повод, по которому я снова получил возможность увидится с Эллен. Она сказала, что хочет поговорить о моей жуткой квартире и помочь мне сделать из неё жилище пригодное для человека. Так она сказала. Я не видел ничего непригодного в своей квартире, но решил, что Эллен виднее.

– Эллен, что ты будешь делать с моей квартирой?

– Я хочу сделать из неё место для жизни. Потому что сейчас – это хлев для сна. – она на мгновение задумалась и добавила:

– Для сна кабана. И ты мне поможешь, между прочим, я сама не справлюсь!

– Как скажешь, – с лёгким смешком отозвался я, вновь отпив свой кофе. Противится ей было бессмысленно, а если честно этого и не хотелось делать.

– У тебя дома будет также классно как тут, когда мы закончим. – уверенно заявила девушка, мечтательно оглядев кофейню. Это было её и моим любимым местом в городе. Тут всегда было чисто и тихо, потому что люди в основном приходили сюда поработать и посидеть за чашечкой кофе, изучая какие-то файлы. Это был такой островок нормальности, в который люди убегали от своей безумной жизни, в которой не было ни капли тишины. Не было безопасности и гарантии, что ты хотя бы переживёшь текущие сутки. Здесь, в отделанных светлым деревом стенах, за окутанными плотным, богатым ароматом кофе столиками, люди оставались на едине с собой или своими любимыми людьми или вещами. Их веки становились тяжелее, взгляд – спокойнее, а тяжёлый груз с плеч падал на хранение возле входной двери, ожидая своего хозяина до тех пор, пока ему не придётся вернутся из этой сладкой, похожей на сон нежной кофейной неги в реальность. И мы с Эллен приходили сюда всего пару раз. Эллен говорила, что здесь ей становилось легче дышать, а я впервые чувствовал себя кем-то, таким же как другие люди здесь, настоящим и живым человеком с какими-то там важными и не очень делами за пределами этого места. Живым и настоящим – вот что самое главное. Выходя за пределы кофейни чувство бесполезности и чужеродности всего этого мира накатывало с новой силой. Но каждое мгновение спокойствия в этом месте того стоило.

– Эллен, как же ты с этим справилась? – я и сам не понял как и зачем из моего рта вывалился этот вопрос. За всеми этими мыслями о кофейне, на дне сознания, он таился давным-давно и, судя по всему, пришёл его момент быть заданным.

– С чем? С беременностью? – Эллен тоже выдала мысль, которая не оставляла её ни на мгновение. Это было вполне логично, наверное, сложно абстрагироваться от живого существа внутри собственного тела. Безотносительно того, как ты к этому существу относишься.

– Да нет, с этим ты вроде никак не справишься всё… Я про родителей. Ты говорила, что вы без конца ругались и? Что с того, чем всё кончилось? Как вы дошли до того, что ты их знать не хочешь, что сбежала? – конечно я не осуждал подругу. Да и как я мог осуждать её за такое, не зная толком этих людей и не прожив эту ситуацию самостоятельно? Я вообще понятия не имел как это – иметь семью, жить с кем-то типа родителей. Но дело в том, что я не понимал. Не понимал, как можно добровольно отказаться от людей, кроме которых у тебя никого нет. Это касалось не только родителей, но всех, кто окружал её. Она отказалась от них. Как и они от неё, не так ли? Я этого не мог знать. Но я хотел понять, изо всех сил хотел понять, как она думала. Если её жизнь была похожа на мою в «Доме милосердия», тогда, да, вопросов нет. Только вот по словам самой Эллен, ничего подобного в её жизни не было никогда.

– Ничем не закончилось. Такие конфликты, как правило, не заканчиваются никак, потому что жизнь людей короче. Я просто ушла из дома. – беззаботно пожала плечами Эллен. Она говорила об так просто, будто это вообще не имеет никакого значения. Я чувствовал, что в глубине души страшно завидую ей, завидую всему что у неё есть. Мне не от чего было отказываться. Я завидовал, но не винил её. Скорее, почему-то, я чувствовал радость, думая о том, что у Эллен в этом мире кто-то есть. Даже если она отрицает их существование. У неё ведь всегда будет шанс вернутся, ведь так?

Ну, в то время, да, это и вправду было так. Я только не знал, что Эллен на самом деле не хочет жить. Совсем. Я не знал, что она со мной совсем ненадолго. Только теперь я понимаю, как буду скучать и как жалею, что не сказал ей этого, пока ещё было время.

###

Мы сдружились с Эллен чересчур быстро, судя по моим дальнейшим контактам с другими людьми. Я сам не совсем понял, как так получилось, но мы действительно стали близки. Эллен помогала мне «обживаться» в квартире. Приносила всякие ковры, цветы в горшках, что-то «миленькое» на стены и крепила всё это даже там, где, казалось, физически было невозможно. Она была уверена, что мне всё это очень нужно. Я не сопротивлялся, потому что и сам не знал чего хочу и что действительно нужно. Она была так воодушевлена, обставляя мою квартиру, что я просто не мог представить, как и кто мог вмешаться в этот волшебный вихрь, которым она оборачивалась, укутанная в свой энтузиазм. И пока она была там, вместе со мной, я заражался её теплом и светом. Я убеждался в том, что, да, мне всё это действительно надо и как же я вообще буду спать без ловца снов, правда? Я только так и не понял куда убегают сны, если такой штуки в доме нету?

Моё место жительства наполнялось сиянием, лёгкостью. И я даже иногда, про себя, искренне звал это место «домом». Я точно знал, что моя улыбка растягивалась до ушей, когда Эллен восторженно лепетала про очередную какую-то функционально бесполезную ерунду, которая однозначно нужна для баланса чего-то там вокруг, и чтобы было уютно и вообще «я уже принесла, так что не хочу ничего слышать». И это на самом деле имело смысл – весь этот, с позволения сказать, декор, наполнялся духом Эллен, светился изнутри и вместе всё это превращалось в уникальное пространство, которое, становилось по-настоящему уютным, тёплым, будто горячий, расплавленный мёд, втекающий в чашку с холодным чаем.

А потом Эллен уходила. Она возвращалась к себе домой или уходила по каким-то важным неотложным делам и всё менялось. Магия уходила вместе с ней и раскалённый мёд застывал ледышкой, превращая чай в приторное мутное месиво несочетающихся цветов и текстур. Предметы и мебель спорили друг с другом и не находили ничего даже отдалённо похожего на компромисс. Мне становилось невыносимо находится в этой квартире, которая моментально превращалась в мрачный, перегруженный и захламлённый аляпистый склеп. Я ненавидел это место и ненавидел больше всего то, что в нём не было Эллен. Я больше не мог звать это «домом», когда оставался один. И я не ощущал себя здесь живым. Это пугало по-настоящему, поэтому я старался не задерживаться надолго в этой квартире без неё.

Когда уходила Эллен, я уходил тоже и бродил по неприветливым, холодным улицам, которые встречали меня, в лучшем случае, недовольными лицами прохожих. Я шёл куда-нибудь, совершенно не важно куда и главное подальше от той жуткой многоэтажки цвета ледяного хрома. На улице не были ни лучше, ни хуже, но хотя бы было не так одиноко. Вокруг были люди, они куда-то шли, что-то думали. И пусть они не обращали совершенно никакого на меня внимания, мне становилось немного лучше от того, что они всё ещё были. Всё ещё ходили и жили свою жизнь, хоть и по-своему странную и далеко не факт, что простую. Сейчас уже по тем улицам никто не ходит, скорее всегда. Сейчас, там, где я спасался от одинокой холодной квартиры, вероятно, вспыхивают яркие языки пламени, согревая наш ледяной Мир.

###

Беременность Эллен протекала плохо. Не вся, большую часть времени всё было условно нормально, но вот в какой-то неуловимый момент всё стало совсем плохо. Каждый день я приглашал врача к Эллен, приходил и сидел с ней сам. Помогал ей с домашними делами. Мыл полы, стирал бельё, покупал продукты и готовил, всё как она говорила. Я чувствовал, что должен делать такие простые вещи ради неё, ведь она всегда была рядом чтобы помочь мне. А ещё я почему-то хотел делать всё это, хотел сделать её жизнь хоть чуточку легче. Эллен с трудом передвигалась, тяжело дышала. Ей приходилось делать ингаляции с какой-то вонючей штукой семь раз в день. Кожа её стала бледной, почти прозрачной, лицо будто сползло вниз по черепу, вечно слезились красные воспалённые глаза. Я не знаю почему это всё происходило с ней и не знаю всегда ли у людей беременность проходит подобным образом или нет. Тем не менее, казалось, будто ребёнок, которого Эллен в порыве усталой ярости называла «гадкий паразит», высасывал из неё жизнь. Я успокаивал и себя и Эллен словами о том, что осталось немножко и совсем скоро всё это закончится. Каждое утро, когда я приходил к ней и видел уставшие глаза и вымученную улыбку, в которой больше не осталось ни капли радости, я искренне ненавидел всех и каждого, кто привёл к тому, что аборты оказались запрещённой мерой.

Уже сейчас я с ужасом вспоминаю те мысли, но ничего не поделаешь, мои чувства тогда и сейчас отличаются точно так, как день отличается от ночи. Перед смертью мы всегда становимся «другими людьми», по сравнению с тем, что видим, оглядываясь назад, но дело даже не в этом. Просто тогда я ещё не знал, что человеческое тело способно создать внутри себя настоящего живого человека. Я знал, что происходит с Эллен, но, вероятно, не осознавал даже на четверть.

– Слушай…а в «Доме милосердия» о тебе хорошо заботились?.. – этот вопрос застал меня врасплох. Мы только закончили последнюю ингаляцию, сидели на кровати Эллен, я уже собирался уходить, было поздно. Я всегда уходил на ночь к себе. И, естественно, я устал и вымотался за день, а внезапный вопрос Эллен заставил мой мозг резко мобилизовать свои последние ресурсы, отправившиеся уже было в отдел генерации сноведений.

– Чего? Нет… Ну, вообще-то я там был не так и долго, но там никто ни о ком не заботиться, Эллен.

– Что за ерунда? Ты можешь рассказать мне немого об этом месте?.. Если, конечно, ты чувствуешь в себе достаточно сил для этого, я не настаиваю.

– Да, нормально, но я не знаю толком что рассказать… – мне пришлось крепко задуматься, чтобы сообразить, что же может быть интересно Эллен знать об этом забытом всеми нормальными людьми унылом месте.

– Ну, там у всех очень пустые глаза, тусклые такие, у детей и у работников. Все только и ждут как бы скорее сбежать. Кровать без матраса и белья, бетонные полы. Кормят какой-то едой неизвестного происхождения, я понятия не имею из чего оно там сделано и не очень хочу знать. Одну девочку постоянно рвало после приёма пищи…

– Всё, всё… Достаточно… Господи, он же называется «Дом милосердия» …

– Вот именно. Что тебя удивляет?

– Милый, «милосердие» это ведь, понимаешь, не совсем, а вернее, совсем не то, что ты описываешь…

– Да ну? А по-моему, как раз оно. – почему-то в моей голове это отлично складывалось – если люди говорят, что что-то хорошо – значит это плохо. Вот так я привык воспринимать действительность и был уверен, что это совершенно очевидно и все с этим согласны.

– Ну откуда тебе знать, дорогой, «милосердие» – это…

– Когда люди добровольно живут в рабских условиях, чтобы охранять жизнь…нет, не так…физическое благополучие брошенных всеми маленьких детей? Я это так понимаю, уже разобрался.

Эллен не весело усмехнулась, неосознанно, видимо, опустив ладонь на свой живот. Видимо мои слова отбили у неё желание объяснять мне что-либо.

– Значит придётся оставить себе ребёнка… – с самой скорбной интонацией, на которую только была способна, произнесла Эллен, прикрыв глаза. Она не была готова стать мамой. Дело даже не в том, что время не пришло, она, наверное, никогда не была бы к этому готова. Думаю, в мире есть люди, которым просто не нужно заводить детей, безусловно их польза и счастье в чём-то другом. Они просто не созданы для роли родителей. И именно таким человеком и была Эллен.

– А ты справишься? – зачем-то спросил я. Ответ, итак, был известен. И ещё знал, что Эллен слишком добрая, чтобы сдать живое существо в такое место как «Дом милосердия», тем более зная, что было там со мной.

– Не знаю… Но в этот твой «Дом милосердия» я бы не отправила никого. Даже бывшего.

– Да, я так и подумал…

Эллен посмотрела на меня и её лицо вдруг показалось мне таким несчастным и промелькнувшая на мгновение виноватая улыбка, выглядела вымученной, будто ей сложно даётся даже такое крохотное мышечное усилие.

– Мне жаль, что с тобой случилось…то, что случилось.

– Что? – удивился я.

– «Дом милосердия» … Ты не должен был туда попасть. Никто не должен.

– Ой, да не стоит. Мне самому не жаль. Я был там совсем мало времени и не успел сломаться. Если вообще можно сломать то, что никогда не работало правильно. – это была правда. Я никогда не был нормальным человеком, нормальным ребёнком. В «Доме милосердия» мне было не плохо, просто до этого мне никогда не было лучше. Но, за нелестную реплику о себе, я, как и всегда, получил от Эллен лёгкий шлепок по губам ладошкой. Это не было больно, просто призыв следить за словами.

– Откуда у тебя силы вообще?

– Нет у меня никаких сил. – я усмехнулся и посмотрел в глаза подруге, – Со мной ничего не происходит такого, что требует каких-то сил. А вот с тобой – да. – я потёр глаза, закрывающиеся от усталости, и снова посмотрел на Эллен, решив наконец озвучить мысль, которая уже давно укрепилась в моём сознании.

– Знаешь что? Если ты всё-таки оставишь ребёнка себе, я буду тебе помогать.

– Правда?.. – её взгляд на мгновение сверкнул также как прежде, как когда она украшала мою квартиру. Но лишь на мгновение.

– Конечно правда, я же это сказал. Я только не знаю, что делать нужно, но, если ты мне расскажешь и покажешь, ну, как с уборкой, думаю, я всё смогу.

– Спасибо… Ты не представляешь как это важно для меня. И ценно. – она сжала мою руку. Я заметил, что хоть её лицо по-прежнему выглядело несчастным и измождённым, в глазах поселился маленький огонёк жизни, где-то очень-очень глубоко, но я его видел. Это меня обрадовало. Этот огонёк наполнил её снова искрящимся светом. Я подумал, что хочу всегда видеть её глаза такими.

###

Прошло пару недель ингаляций, слабости, стенаний и умирающего постанывания прежде, чем Эллен вернулась в условную норму. Ей больше не нужны были странные оздоровительные процедуры, она стала выходить гулять. Я всё ещё приходил помогать, разумеется, но не мог не отметить, что сил у неё стало побольше. Врач тоже отмечал улучшения. Он кинул вскользь что-то о том, что возможно она перенесла какую-то болезнь, но из-за того, что лечение и диагностика болезней стоили денег, которых у Эллен не было, больше мы ничего не узнали, радуясь тому, что стало лучше. Неведение пугает только когда задумываешься о нём, вот что я тогда понял.

– Наступило лето… – вдруг заявила Эллен во время одной из наших прогулок.

– Откуда ты знаешь? Сезоны то не меняются, сама говорила, это уже давно отменили.

– Так и есть. 25 всегда и везде… А вот раньше мы даже иногда видели снег, представляешь?!

Я усмехнулся, тронутый её совершенно невинной, детской способности обернуть любой суровый факт в обёртку из блёсток восхищения.

– Почему ты решила, что наступило лето? – она частенько сбивала меня с толку каким-то внезапными, мистическими заявлениями, причину, а иногда и смысл которых я не мог понять. Вот прям как сейчас.

– Ветер. Он стал другим. Потеплел.

– Разве ветер имеет свою собственную температуру? Это точно разрешено законом?

Эллен заливисто рассмеялась и этот мелодичный звук рассыпался звоном хрустальных шариков по асфальтированному тротуару, будто кто-то перевернул их целую коробку прямо рядом со мной. Видимо это и правда звучало уморительно, но тогда я не понял, чем вызвал столь бурную реакцию.

– О боже… Ты такой забавный. Мой мозг отдыхает с тобой. Как ты можешь думать, что кто-то может законодательно запретить ветру быть таким какой он есть? Тёплым или холодным, например. Дуть туда или сюда.

– Ну как-то же температуру воздуха контролируют… Вот я и подумал, чем вообще ветер отличается тогда…понимаешь?..

– Понимаю, – вздохнула Эллен. – Я точно не знаю, как всё это работает. Слишком сложно и я никогда специально ничего такого не изучала о погоде. Но ветер… Знаешь, я просто чувствую, и возможно, ошибаюсь, даже скорее всего это так. Я ведь никогда не жила при смене времён года как древние. Но поверь мне, это совершенно точно – наступило лето. Я уверена. Уверена, что только летом бывает такой ветер. Не знаю почему. Может это вообще всё не правда и просто мне хочется верить. Можешь меня не слушать. Можешь даже думать, что сейчас зима. Всё равно мы с тобой не узнаем кто прав. – на её лице расцвела тёплая, добродушная улыбка. Я никогда не спорил с Эллен. Смысла не было. Права она или нет, какая разница какой сейчас сезон? Это даже интересно, что Эллен что-то такое чувствует. Холодный ветер, тёплый, лето, зима… Я вот ничего не чувствую. И ничего не знаю.

Я смотрел на Эллен и восхищался всегда, каждую минуту. Она знала так много о предках, о прошлом, как они жили… Я гадал, где только она брала всё это? У меня не было представления о том, что такое носители информации, книги, флешки. Всему этому меня научила Эллен, постепенно, естественно.

Она показала мне свою библиотеку книг и флешек. Слово «флешка» до сих пор меня раздражает, я парадоксально долго не мог запомнить его. Флешки были старыми, потрёпанными. Сейчас таких уже не достать, они давно были запрещены. А любые книги старше пяти лет изымались ото всюду и уничтожались. Все книги прошлого были вне закона. Свою маленькую библиотеку Эллен сохранила практически чудом. Она всегда возила её с собой, маскируя, пряча книги, вклеивала в них листы со свежей информацией, чтоб они сошли за новые. А флешки были маленькими и, хоть они содержали больше книг, чем вообще было у Эллен, их в основном никто не искал. Инспекторам казалось, что это какая-то древняя технология и вообще уже никто такое не использует. Спрятать флешки было просто. Довольно странно, что инспекторы считали наличие у людей старых книг более вероятным, чем наличие флешек. Эллен объясняла это тем, что почему-то, книги всегда людям слишком нравились и отказаться от них в итоге оказалось куда тяжелее.

– Эй, ты меня слушаешь?!

– Не уверен.

– Я вижу, – рассмеялась девушка. Я увидел на её лице вот это вот выражение, которое на самом деле терпеть не мог. Она смотрела на меня таким мягким взглядом с капелькой грустного яда. Жалела. Она меня жалела, хоть и клялась, что это не так. Жалела меня за «тяжёлую судьбу», видела во мне «несчастное дитя». Я тяжело вздохнул и отвёл взгляд.

– Прости, прости. Так, о чём ты говорила?

– О том, что в твоей квартире не хватает растений. – вот это было внезапно. На самом деле моя квартира уже напоминала оранжерею.

– Ещё?! Да я будто в лесу живу, Эллен!

– Вовсе нет! У тебя нет суккуленты в туалете, а она бы там идеально смотрелась!

– Эллен, серьёзно, в туалете?

– Конечно. А что, по-твоему, в туалете не должно быть уютно?

– Ну…нет…наверное. – она всегда задавала мне такие вопросы, чтобы убедить, что ничего я на самом деле не знаю и никакого конкретного мнения у меня нет. Хитро. Знала, что я понятия не имею как должно или не должно быть.

– Ну понятно, ты типичный мужлан, считаешь, что в туалете должен быть только сральник.

– Эллен!

– Не так?!

– Нет конечно!

– Значит я куплю суккуленту тебе. – на её губах расцвела победная, довольная улыбка. Ну и как тут откажешь, правда? Купила она эту суккуленту сразу же, как только подвернулась лавка с цветами, в тот же день, на нашей прогулке. А я хоть и возмущался, был рад, что она поправилась настолько, что снова была готова украшать моё жильё. И, честно, никогда до и после этого, не улыбался так широко, топая домой с крохотным горшочком суккуленты в руках.