Читать онлайн Звезда под странной луной

© Constance Sayers, 2023

© Ибрагимова Н.Х., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

Посвящается Марку

Пролог

14 августа 1986 года

Камберленд, штат Мэриленд

– На этот раз все будет иначе, клянусь. – Мать Кристофера Кента вывела машину с почти пустой парковки мотеля.

Она получила контракт на четыре вечерних выступления в неделю в коктейль-баре отеля «Лайбрери» возле Питтсбургского международного аэропорта. Когда она сказала, что у нее нет квартиры, отель предложил им бесплатный номер, пока она не встанет на ноги. Это сулило новые приключения, поэтому она была в приподнятом настроении.

– Где бы ты хотел жить после этого? – Свободной рукой она открыла новый справочник карт Пенсильвании и Огайо, когда они выехали на автостраду.

Когда она впадала в такое возбуждение, Кристофер нервничал. Он внимательно смотрел на такие города, как Янгстаун, Акрон и Толедо, гадая, каким будет каждый из них. Название Толедо звучало красиво.

– Наверное, наш новый старт ограничен Пенсильванией или Огайо, да?

– Не умничай, – ответила она, накладывая свежий слой лака на ногти и поднося их к воздуховоду, чтобы высушить.

Попавшие в окно лучи солнца окружили Памелу Кент калейдоскопом света и скачущих теней, как ангела.

– Никогда не жил ни в одном из этих городов, – сказал мальчик. Мысль о новом старте уже вызвала приступ тревоги. Новые города означали, что ему придется опять заново учиться обо всем заботиться.

В последнем мотеле они продержались четыре месяца, за это время он приобрел полезные навыки: например, как найти забытые монетки сдачи в торговых автоматах или платных таксофонах после ночных звонков пьяниц. Горничные всегда относились к нему добрее всех, стирали его одежду, когда видели, что его штаны стали чересчур грязными.

Старый «Понтиак-Вентура» зашипел и наконец тронулся с места, издав вздох, похожий на предсмертный хрип. Опустив окно, Памела начала во все горло распевать «Blue Bayou» с кассеты Линды Ронстадт[1] «Simple Dreams» так громко, будто пела на публику. Она уже давно не выходила на сцену. Она практиковалась, собираясь с духом, чтобы снова запеть, и проверяя, не навредила ли на этот раз своему голосу. Благодаря акустике старой машины ее чистое сопрано звучало глубоко и мощно. В худшие моменты повседневной жизни ее голос дрожал, а после выпивки и следующих за ней шумных перебранок он всегда становился хриплым.

Они ехали почти час, за который она два раза успела пропеть песни с кассеты Линды Ронстадт, а потом свернули на стоянку для грузовиков, чтобы заправиться и поесть.

– Как я звучала?

Он уверенно кивнул в ответ, словно был ее менеджером.

– Точно так, как всегда.

Именно это она и хотела от него услышать – что ничего не изменилось за эти месяцы, что она не нанесла вред своему голосу.

– Подожди меня там. – Она махнула рукой в сторону придорожного кафе. Кристофер неохотно поплелся к входу, чуть задержавшись возле бутылок с антифризом, когда двери открылись и закрылись, выпустив изнутри волну холодного воздуха от кондиционеров.

В кафе он нашел столик у окна и вытянул шею, чтобы видеть, что мать делает возле колонки. К ней подошел какой-то водитель грузовика. Подобные мужчины могли стать проблемой. Несколько раз встреча заканчивалась подбитым глазом или сломанным зубом, и для него тоже. Сменив место, чтобы обзор был лучше, Кристофер увидел, как она прикоснулась к голой руке мужчины, беседуя с ним. Вертела в пальцах прядку волос, картинно упавшую на глаза, прислонилась спиной к автомобилю. Матери было тридцать шесть, но она сократила свой реальный возраст на восемь лет, рассказывая, что родила Кристофера, когда ей было восемнадцать. Несмотря ни на что, она до сих пор выглядела свежей и красивой и знала это. Мужчина был крепким, носил пышную бороду и черную майку, но Кристофер видел, что у него грязные джинсы. Пока она расплачивалась, водитель подошел к ней у окошка кассы. Потом парочка нырнула за ряд стоящих грузовиков и пропала из виду.

– Ты один?

Кристофер вздрогнул и поднял глаза на официантку с блокнотом в руке, приподнявшую брови так, будто она редко видела детей, сидящих за столиками одних. На ее бейдже значилось имя Мидж.

– Нет, моя мама сейчас придет, – ответил он, показав на колонку, возле которой одиноко стояла в ожидании «Вентура», точно так же, как и он. Посмотрев в меню, он понял, что закажет. Самыми дешевыми блюдами в нем были сырный сэндвич на гриле и хот-дог.

– С жареной картошкой? – спросила Мидж.

– Нет, спасибо, – ответил Кристофер, закрывая меню. – Только сэндвич.

Мидж не спешила уходить, и он кончиками пальцев подвинул к ней меню, словно карточный дилер в Вегасе.

– У меня есть шесть долларов, чтобы заплатить за него.

– Ты настоящий маленький мужчина, – сказала Мидж то ли с сарказмом, то ли с восхищением, он не понял, но его не в первый раз назвали «маленьким мужчиной».

«Ты не похож на ребенка», – удивлялась Эстелла, горничная в их последней гостинице. Кристофер торопился вырасти, чтобы лучше заботиться о них с матерью. Никто не принимал его всерьез, когда речь шла о ней, потому что он был всего лишь ребенком. Но ему на прошлой неделе уже исполнилось десять лет. Двузначное число. Это казалось ему большим достижением.

Он помогал Эстелле убирать номера, особенно ванные комнаты, мыть которые она ненавидела. За это она платила ему двадцать пять центов из своих чаевых. Если постоялец не давал чаевых, она потом оставляла ему свою «задолженность» в старом конверте. В конце своей смены он находил брошенные постояльцами сокровища, которые она для него оставляла: мягких зверюшек, военные игрушки, настольные игры и пазлы с недостающими деталями.

«Мой маленький деловой партнер», – подмигивала ему Эстелла. Она проявляла щедрость, принимая во внимание то, что сама растила двух малышей. Эстелла подарила ему самую дорогую для него игрушку – пальчиковую куклу в виде синего бегемота, забытого в ванне семейством, едущим к Ниагарскому водопаду. Это сокровище успокаивало его.

Мать влетела в кафе с парковки, раскрасневшаяся, с лицом, блестящим от пота, волосы и юбка сбились набок, на шее сверкало золотое концертное ожерелье. Как бы у них ни было туго с деньгами, она никогда не соглашалась заложить это ожерелье. Откинувшись на спинку дивана, она заправила выбившуюся прядку волос за ухо.

Подозвав Мидж, она потребовала омлет по-западному с колбасой и тост с гарниром из картофеля по-домашнему. Когда принесли еду, мать набросилась на нее с жадностью, почти как безумная, поглощая омлет и одновременно без умолку рассказывая, куда они сходят. Зоопарки, музеи. Его опыт подсказывал, что все это поток пустых обещаний. Несмотря на то что она постоянно строила множество планов их совместных развлечений, Кристофер никогда в жизни не был в зоопарке.

Когда мать расплачивалась, он заметил толстую пачку новых банкнот в ее бумажнике. Деньги у нее появлялись определенными циклами. Она то купалась в наличных из таинственных источников, то разорялась из-за того, что снова начинала потакать своим пагубным привычкам. Им было плохо и в одном, и в другом случае.

Он нащупал в кармане предмет, который его успокаивал: гладкое, приносящее утешение тельце синего бегемотика, надевающегося на палец. С ними все будет хорошо.

Через несколько часов, когда они подъехали к ухоженной круговой дорожке, Кристофер почувствовал себя сбитым с толку. Перед потрепанными оранжевыми дверями не стояли автомобили и не было женщин, свесивших руки за перила. В центре подъездной дорожки был внушительный фонтан, окруженный разнообразными кустами, подстриженными в виде шаров и конусов. Вывеску отеля втиснули между живыми изгородями с элегантной подсветкой. Он впервые понял, что можно придать правильную геометрическую форму растрепанным кустам.

Он поискал объявление о количестве свободных номеров, но ничего не обнаружил и удивился: откуда же люди знают, что они здесь есть?

– Пойдем, – сказала мать, вздернув подбородок, будто в этом нет ничего необычного. Их зарегистрировали и указали на ряд лифтов. Когда двери лифта открылись на шестом этаже, он увидел длинный коридор, выкрашенный в цвет карамели, на стенах на одинаковом расстоянии друг от друга висели черно-белые фотографии: Одри Хэпберн, Кэри Грант и Грейс Келли с одной стороны, Джин Келли, Кэрол Ломбард и Софи Лорен с другой. Его мама любила старые фильмы – особенно фильмы Хичкока, – поэтому он знал большинство этих лиц. Пока они шли мимо, она проверяла, узнает ли он каждого из них. Ким Новак приветствовала своих поклонников у двери с номером 612.

Миновав половину коридора, мальчик остановился перед любопытным снимком хорошенькой женщины, которую не смог узнать. У незнакомой леди на фото были длинные, прямые волосы и челка, густая и прямая, как щетина новой щетки для подметания пола. Она сидела на высоком кожаном табурете, а перед ней выстроился ряд пустых бутылок от спиртного. В отличие от других фото, голливудских рекламных стоп-кадров, этот черно-белый естественный снимок казался здесь неуместным. Когда Кристофер подошел ближе, то заметил, что эта женщина не смотрит в камеру, а смотрит на что-то – или на кого-то, – что привлекло ее внимание. Он продолжил линию ее взгляда и обернулся, ожидая найти у себя за спиной то, на что она смотрит, но там встретил улыбку Кэри Гранта. Ему сразу же понравилась женщина на снимке и захотелось самому оказаться по другую сторону от камеры и вызывать ее смех.

– Сука, – внезапно прозвучал голос за его спиной и так его напугал, что он подскочил. Голос принадлежал его матери, а такой тон она приберегала только для тех случаев, когда он играл слишком близко к дороге в мотель или когда искала бутылку. Его глаза невольно широко раскрылись, и он посмотрел вдоль коридора в поисках помощи.

Но в коридоре не было ни души.

Надеясь, что ошибся, он обернулся и увидел, как изменилось лицо матери. Ее красивые ангельские губки кривились, ноздри раздулись, она в упор уставилась на снимок. Где-то в глубине ее тела зародилось рычание. Сделав еще два шага к фотографии, она посмотрела на женщину так, словно та бросила ей вызов. Потом начала лихорадочно шарить в сумочке, и Кристофер, понимая, что она собирается сделать, схватил ее за руку и попытался увести прочь, но она вырвалась. Она нашла то, что искала, и бросилась к фотографии в рамке.

Кристофер услышал звон разбившегося стекла и увидел, как по снимку потекли капли. Он подбежал к матери, схватил ее за руки и повернул ладонями вверх в поисках порезов, но вместо них увидел, что она схватила бутылочку с красным лаком для ногтей, запустила ею в дешевую рамку и разбила стекло. Лицо таинственной незнакомки ниже челки теперь скрылось под лаком «Сахарное яблоко № 16». Кристоферу показалось, что он наглотался камней.

Мать внимательно рассматривала фотографию, которая приобрела какой-то зловещий вид, и внезапно одним решительным движением сорвала ее со стены, так что маленькие металлические крючки разлетелись по коридору, подобно шрапнели. Мать в приступе ярости втоптала рамку в ковер, теперь усеянный пятнами лака, похожими на капельки крови.

– Мамочка. – Мальчик поднял дешевую коричневую сумочку из кожзаменителя, брошенную на пол и теперь лежащую под фотографией Софи Лорен. – Мамочка, – повторил он громче. – Нельзя этого делать. Посмотри на меня.

Сначала она послушалась, бормоча под нос что-то непонятное, пока он уводил ее прочь. Он вслушивался, стараясь разобрать нечленораздельные слова. Она смотрела на него тем ничего не выражающим взглядом, которого он так боялся. Он ее терял. Нет, нет, нет. Он старался вспомнить, в каком городе они находятся. Здесь не было никого, кто мог бы ему помочь. Как он позволил этому случиться? Он на мгновение поверил ей, поверил, что их жизнь вот-вот наладится. Мальчик смахнул с лица пот, он чувствовал, как у него трясутся ноги. Старая сотрудница отеля в Сильвер Армз всегда знала, что надо сделать, когда его мать становилась такой, давала ей одно из «секретных лекарств», которое ее на короткое время успокаивало, несмотря на то что у них никогда не было денег, чтобы заплатить за него. Старушка из Армз, по-видимому, жалела Кристофера, но люди за стойкой регистрации этого отеля были совсем другими.

– Мама, нам надо идти в номер. – Он чувствовал подступающие к глазам слезы. Кроме этого красивого создания у него не было никого в целом мире. Он часто и неглубоко дышал, втягивая воздух мелкими порциями, чтобы не потерять сознание. – Мамочка.

Она показала пальцем на осколки, разбросанные по полу.

– Я больше никогда не желаю видеть ее проклятое лицо. Ты меня слышишь?

Кристофер посмотрел на кучку мусора на полу. Никто больше никогда не увидит лица этой женщины. Этого его мать добилась. Он торжественно кивнул, будто давал ей клятву. Это было легко. Он никогда раньше не видел эту женщину до сегодняшнего дня. Он мог согласиться на ее условия.

– Ты ее никогда больше не увидишь. Я обещаю. Давай только пойдем в наш номер. Они говорили, что мы можем заказать один ужин каждый вечер. Ты любишь рыбу. Может, у них есть рыба под соусом тартар. – Он взял ее руку своей маленькой ладошкой. – Пойдем, просто пойдем к себе в номер… пожалуйста. – Он чувствовал, что сгибается почти пополам. – Пожалуйста, мама, пожалуйста. – Съеденный ранее сэндвич неудержимо рвался наружу из его нервно сжимающегося желудка. Кристофер нагнулся, и его вырвало жареным сыром из придорожного кафе на новый ковер отеля.

Его мать шла дальше к номеру 612, пошатываясь, с пустым взглядом; она даже не заметила, что Кристофер упал на колени в новом приступе тошноты.

Когда мальчику удалось подняться, ему пришлось поработать. Убрав за собой и вытерев ковер полотенцами отеля, он начал искать место, куда можно спрятать разбитую фотографию. Дети могут незаметно входить и выходить из комнат. Он мог бы отнести ее вниз по служебной лестнице и найти мусорный бак. Возможно, ее даже никогда не найдут. Тогда его мать просто поедет дальше и споет. Получит чек за выступление. Он встретится с новыми дежурными у стойки регистрации, принесет лучшие закуски из торговых автоматов. Он позаботится о них обоих. Но сначала ему необходимо увести ее от этой фотографии на полу. Если он это сделает, мама вернется к нему.

Несмотря на все его усилия, она не вернулась.

Два дня он почти не двигался с места, замирая от страха, постоянно дежурил у ее постели, уговаривал выпить воды и сходить в ванную. Единственным звуком в номере было бурчание у него в животе, пока не включался кондиционер. В прошлом, когда Кристофер обращался за помощью, его мать приходила в ярость. Посторонним нельзя было доверять. Несмотря на все его уговоры встать и принять душ, она пропустила репетицию в субботу вечером, а потом и выступление в ночь на воскресенье. Потом начался ужасный стук в дверь. Он сидел на кровати в дурно пахнущей одежде и смотрел на мать, отчаянно мечтая о сэндвиче с рыбой. Дальше снова был стук в дверь, и на этот раз вместе с громкими криками. В конце концов, к его облегчению, он услышал, как повернулся ключ в замке, и дверь слетела с петель, хоть он и снял цепочку. По выражению лиц служащих отеля, увидевших его мать на полу, завернутую в простыню, покрытую рвотой и мочой, неспособную связать двух слов, он понял, что подобное не случалось в заведениях такого ранга. Когда приехала скорая помощь, по-отечески заботливый менеджер отеля, на бейджике которого стояло имя «Орсон», увел его в свой офис.

– Нам нужно позвонить твоему отцу.

Кристофер покачал головой.

– У меня его нет.

Мужчина поморщился.

– Можно позвонить еще кому-нибудь? Бабушке?

– У меня есть тетя.

– Знаешь ее номер?

Мальчик написал номер тети Ванды в телефонной книге с логотипом отеля. Мужчина ушел в свой кабинет и закрыл дверь. Пока Кристофер ждал, кто-то принес ему из ресторана сэндвич с картофелем фри, и он испугался, хватит ли у него денег, чтобы заплатить за еду. Он сунул руку в карман, и мгновенно его охватила паника. Бегемот исчез. К его ужасу, у него не оказалось ни пальчиковой куклы, ни денег.

Орсон вернулся и увидел, что Кристофер ходит туда-сюда по комнате.

– Моя кукла, – сказал мальчик. – Моя кукла пропала. Она осталась в комнате. Она мне нужна. Она мне нужна. – Он начал тереть брючину, потом вскочил, глядя в сторону лифта.

– Я пошлю кого-нибудь в номер, и ее найдут. – Мужчина положил ладонь на плечо Кристофера.

Мальчик нервничал в ожидании в вестибюле, пока отправленный на поиски посыльный ходил в их номер, но тот вернулся с пустыми руками.

– Он искал, – сказал Орсон, и по его решительному тону Кристофер понял, что бегемот потерян навсегда.

– Он синий, – сказал Кристофер. – Он знал, что бегемот синий? – Он понимал, как это бывает. Другая горничная нашла куклу под кроватью или за телевизором и унесла домой своему ребенку или выбросила в мусорку.

Мужчина прищурился, словно его терпение подошло к концу.

– Его там нет. – Теперь он был без верха от костюма, будто общение с Кристофером что-то у него отняло.

Шесть часов спустя, когда дядя Мартин наконец приехал, менеджер, который задержался после конца своей смены, предъявил им счет. Мартин взглянул на цифру внизу, хмыкнул, достал бумажник и вручил ему толстую пачку двадцаток «за беспокойство». Кивнув в сторону двери, дядя Кристофера в первый раз обратился к нему:

– Пойдем.

Мальчик поколебался, потом стянул со стола счет. Наряду с ущербом, причиненным ковру лаком для ногтей, там была строчка о стоимости «замены художественного произведения Джеммы Тернер». Он не знал этого имени, но что-то подсказало ему сложить счет и сунуть его в карман. Позже это станет важной подсказкой. Он оглянулся назад на коридор, чтобы еще раз проверить, нет ли там чего-то маленького и синего. Но мраморный вестибюль сиял чистотой.

Ничто не подготовило его к жизни без мамы. Его накрыла волна ужаса и одиночества, он споткнулся и чуть не лишился чувств, но потом прилив энергии и страха заставил его броситься на подгибающихся ногах к автоматическим дверям, чтобы догнать дядю Мартина.

Глава 1

13 апреля 1968 года

Париж, Франция

Когда зазвонил телефон на тумбочке у кровати, Джемма уже опаздывала и закрыла за собой дверь, проигнорировав звонок. Взглянув на часы, она поняла, что даже самый быстрый водитель такси не сможет довезти ее до Монпарнаса за десять минут. Ее предупредили, что Тьерри Вальдон не терпит опозданий и убежден в том, что все американки ленивые коровы. А теперь она может опоздать. Слабый металлический сигнал телефона все звучал, пока она бежала к лифту в конце коридора.

В вестибюле «Георга V», с его грациозными арками, изысканным мраморным полом и яркими зелено-розовыми букетами цветов в высоких вазах, она бросила последний взгляд на свое отражение в одном из зеркал. Джемма осталась довольна своим нарядом: белым шерстяным мини-платьем свободного кроя и такого же цвета двубортным трапециевидным пальто до колен. И то, и другое было создано Унгаро, а пальто с воротником из искусственного меха и отделкой из меховых же горизонтальных полосок делало ее похожей на десерт. Модельер прислал его в прошлом году, когда она еще была светской львицей. Тогда коробки и сумки с образцами всегда появлялись в ее номере отеля – отправители надеялись, что она сфотографируется в этих образах. А теперь их поток сильно уменьшился. Сейчас, застегивая продолговатые деревянные пуговицы пальто, на нее из зеркала смотрела незнакомка, рыжеватая блондинка с мягкими длинными волосами, одетая по прошлогодней моде.

– Не облажайся, – сказала она своему отражению, презрительно скривив губы.

Она знала, что в ее номере наверху телефон все еще звонит.

Тот же человек на другом конце провода, Чарли Хикс, готов начать очередной знакомый уже разговор.

– Господи, Джемз. Ты нужна мне здесь. Чертова запись идет плохо. Рэн ведет переговоры с компанией звукозаписи, чтобы выбросить все мои песни.– Компания обещала Чарли Хиксу, что четвертый альбом Prince Charmings будет состоять главным образом из его песен, а не из песен Рэна Аттикуса, ведущего певца, который раньше был основным автором песен группы. Как наивный ребенок или избалованный артист – что, в сущности, одно и то же, – Чарли им поверил. После этого обещания он работал очень плодотворно, написал восемь песен, которые, по его мнению, поведут группу в новом, интересном направлении. Рэн всегда был его антагонистом, пытался захватить контроль над творческим сердцем группы. –  Серьезно, Джемм, ты…

– Мы говорили об этом вчера вечером, – перебила она его сегодня утром, теребя телефонный шнур и надеясь, что твердый родительский тон заставит его замолчать. Ему очень не нравилось, что он забывал разговоры с ней, когда был пьян. – У меня сегодня ланч. Он для меня очень важен.

– С тем дерьмовым извращенцем? Если этот лягушатник к тебе прикоснется…

– Чарли…

– Я для тебя должен быть самым важным.

– Мне это необходимо, Чарли. – Пока она это не произнесла, она даже не сознавала, что это правда. Вся ее карьера зависела от этого ланча.

Одно время Джемма Тернер была самой известной в Голливуде молодой актрисой, все о ней говорили. Она закрыла глаза, пытаясь вспомнить, как легко ей тогда это давалось. Она сыграла роль надменной девушки серфингиста в «Тандер-бич», а вслед за ней – аналогичную роль в фильме о мотогонках «Ралли на пляже», который сделал ее знаменитой. Она испытала потрясение, когда обнаружила, что в ней, первокурснице Калифорнийского университета, осенью поступившей на отделение филологии, есть какая-то магия. Когда-то она в это верила.

Она была спортивной девушкой и сама смогла овладеть серфингом, но ее все равно заставили использовать дублершу. Чтобы разрекламировать ее навыки в серфинге, менеджер заставлял ее ранним утром приезжать на Венис-бич и позировать для журналистов, которые снимали ее на лонгборде. Эта реклама привлекла внимание всех студий, и ее завалили предложениями ролей. В зените славы она сыграла дочь актера-ветерана Стенли Тэя в фильме «Моя гавайская свадьба». После фильма «В волнах» писали о ее связи со звездным партнером Брайаном Бранчем. И все, что ей надо было делать, – это продолжать сниматься в этих пляжных фильмах, выйти замуж за какого-нибудь актера студии и купить дом в Беверли-Хиллз. Это было так легко сделать.

– Ох, Джемма, ты дура. – Она смахнула слезу и встряхнулась.

Сегодня она не может усомниться в себе и не посмеет позволить мыслям о Чарли помешать ей пойти на этот ланч.

В отеле кипело утреннее оживление, и она поспешила выйти на улицу, где нашла поджидающий ее автомобиль, встревоженный водитель которого поглядывал на часы. Ее агент, Мик Фонтейн, нанял этого человека и дал ясные указания не опаздывать.

Он быстро маневрировал вдоль Сены, и Джемма почувствовала глубинную связь с этим городом, словно унаследовала память о нем от матери. Хотя все считали, что она богемное дитя из Калифорнии, родилась она именно здесь. Ее мать-француженка и отец, лейтенант американской армии, встретились, когда в 1944 году пехотная дивизия Четвертой армии вступила в Париж. Джемма нагнулась вперед и заговорила с водителем на безупречном французском.

– Вы любите кино?

– Oui, – ответил водитель, и его лицо оживилось.

– Знаете режиссера Тьерри Вальдона?

Мужчина поморщился.

– Он снимает странные фильмы, которые показывают по ночам. Мы с женой не поклонники «новой волны»[2]. Камера слишком скачет. – Он снял руки с руля и сделал жест, словно держит ручную видеокамеру. – Нам нравятся американские мюзиклы, «Поющие под дождем». – Водитель стал напевать мелодию из фильма.

Она увидела из окна маленькую афишу, с которой на нее смотрела она сама. Постер рекламы духов «Жуа-де-жарден» висел на неухоженной стороне улицы, и ее изображение выцвело от ветра и дождя так сильно, что она превратилась в тень, а края постера обтрепались. Она надеялась, что ее выберут для еще одной рекламной кампании, но ей так и не позвонили из этой фирмы. И все-таки именно этот постер попался на глаза Вальдону.

– Это вы. – Водитель пригнулся, чтобы посмотреть на постер.

– Это была я, – тихо произнесла она, и на ее лице появилось тоскливое выражение, когда она повернулась к своему собственному изображению, глядящему на нее. Она уже не узнавала эту уверенную в себе девушку.

Увидев ее на этом постере, Тьерри Вальдон настоял, что «должен заполучить девушку из „Жуа-де-жарден“ в свой следующий фильм». Режиссер принял ее за французскую модель и заколебался, когда выяснил, что она играла главные роли в американских фильмах о серфинге, но Мик Фонтейн надавил на него и договорился об этом ланче. Шансов на успех мало, но ей необходимо рискнуть. Сердце ее забилось быстрее, она нервно коснулась губ. Не слишком ли много помады? В панике она достала компакт-пудру и начала убирать лишний слой бумажной салфеткой.

Тьерри Вальдон снимал фильм ужасов «новой волны» под названием L’Étrange Lune – «Странная луна». Карьера режиссера шла в гору, премьеры трех его последних фильмов собрали полные залы и получали хвалебные рецензии, пусть даже эти фильмы были «на любителя», как сказал водитель, и их демонстрировали в кинотеатрах на вечерних, а не на утренних сеансах.

После четырех картин на тему серфинга, каждая из которых была хуже предыдущей, она получила роль в вестерне «Конокрад». Фильм раскритиковали, но ее игра получила в основном хорошие отзывы. Следующей стала роль в фильме Жака де Пулиньяка «В объективе», триллере, где Джемма играла мертвую любовницу. Фильм очень пострадал от изменений в сценарии и правок режиссера, а в конце его так сильно порезали редакторы, что он стал просто неузнаваемым. Фильм разнесли в пух и прах, и большую часть вины возложили на нее, ведь она была в нем самой узнаваемой актрисой; в одном ревью утверждалось: «Хорошо, что Джемма Тернер большую часть экранного времени без сознания».

– Так бывает, – сказал Мик. – Твое имя было самым известным в этом фильме, поэтому ты больше всех пострадала, но ты получишь другие роли.

Мик ошибался.

Ощущение провала после того отзыва до сих пор жгло ее. Даже сейчас она могла процитировать каждую строчку самых негативных отзывов. Она теряла уверенность, что когда-либо была хорошей актрисой, а рискованные шаги в карьере оборачивались против нее, и неуверенность в себе заставляла все глубже погружаться в мир Чарли, где она могла спрятаться. И она действительно пряталась больше года. Ее жизнь стала хаотичной, сосредоточилась на Чарли: на его группе Prince Charmings, на расписании записи их песен и их вечеринок. Ее фотографировали, когда она поднималась на борт самолета или стояла за кулисами. Вечеринки группы приносили ей только плохие публикации в прессе. Мик предостерегал ее, что Чарли «затрудняет» ее участие в фильмах. В двадцать два года ей уже грозила опасность выйти в тираж.

Машина резко остановилась у кафе на Рю-дез-Эколь в Латинском квартале. Сперва Джемме показалось, что в кафе никого нет, но потом она заметила мужчину, сидящего спиной к ней за колонной. Взглянув на часы, она увидела, что опоздала на три минуты.

Она глубоко вздохнула и толкнула дверь.

– Pardon, – сказала Джемма.

– Вы опоздали на четыре минуты. – На виске Тьерри Вальдона пульсировала вена.

Садясь на стул, она взглянула на свои часы и поправила его.

– Non. Je suis arrivé trois minutes en retard. Trois.[3]

Все знали, что Вальдон не любит американских актрис, почти никогда не берет их на ведущие роли в свои фильмы, несмотря на то что ему предлагают самых популярных из них. Список голливудских инженю, которые вернулись после аналогичного ланча без роли, был длинным. И все они, наверное, пришли заранее.

Джемма прикоснулась ко лбу и, к своему ужасу, почувствовала, что вспотела, лицо ее раскраснелось от напряжения. Она пыталась поудобнее сесть на плетеном стуле, кажущемся ей слишком шатким. О чем она думала? Неужели она только что поправила Тьерри Вальдона? Произнесла «три»? Мику теперь следует убить ее и избавить от этого страдания.

Между ними повисло долгое молчание, пока он рассматривал ее, сложив перед собой руки и глядя на нее немигающим взглядом. Это действовало на нервы. В какой-то момент она посмотрела на улицу, не зная, что делать. Никто раньше не рассматривал ее так по-хамски, никогда.

Сидящий напротив мужчина оказался совсем не таким, как она ожидала. Он был моложе – лет сорока, не больше, с волосами цвета воронового крыла, приглаженными помадой; один завиток выбился и спускался к носу, ноздри которого гневно раздувались. Его светло-карие глаза резко контрастировали с густыми черными бровями и темными ресницами. Она где-то читала, что его мать была наполовину марокканкой, наполовину испанкой, а отец французом. Он прежде был актером, сыграл роль красивого, задиристого негодяя – соперника актера Брайана Бранча. Он был невероятно красив.

– У вас под глазами темные круги, – наконец произнес он, будто выносил приговор, глядя на ложечку, которую вертел в пальцах. У него были тонкие, элегантные пальцы, как у пианиста.

– Я… я поздно легла спать вчера. – Джемма дотронулась до лица. Она думала, что наложила достаточно тональной крем-пудры, чтобы скрыть любые дефекты, и теперь она пожалела, что стерла лишнюю помаду. Не выглядит ли она бледной?

– Неудивительно, – сказал он, поймав ее взгляд. – Плохое самочувствие вам к лицу. Оно придает вам голодный вид. Красивые женщины иногда бывают скучными. – Он подождал, пока официант положит один листок меню перед Джеммой, и кивнул ему.

Услышав его замечание, она почувствовала себя так, будто получила удар под дых, и стала внимательно изучать меню. Он только что оскорбил ее? Он хотел сказать, что она красивая или что скучная? Или и то, и другое? Она не думала, что душевная буря начала отражаться на ее лице. Она смутилась, у нее немного кружилась голова, и она подняла на него глаза. Правильно ли она поняла его французский?

Он слегка постукивал по окошку согнутым пальцем и смотрел на улицу.

– Здесь было ужасно во время войны и после нее. Когда нас оккупировали, эти улицы выглядели пустыми и печальными. Я вернулся в Париж в тысяча девятьсот сорок шестом и нашел, что город такой же убогий, как ящик комода с бабушкиным нижним бельем. – Прохожие, плотнее кутаясь в пальто от апрельского ветра, торопливо бежали мимо с портфелями или крепко держали за руки детей. – Весь город был голодный, многие умирали от недоедания и выглядели как ходячие скелеты. Сами улицы почернели от сажи, гнилые ставни висели на ржавых гвоздях, а взгляните на них сейчас! Все куда-то идут. Мы, французы, несомненно, стойкий народ.

– Я здесь родилась, – сказала она, надеясь, что это сможет его удивить, спасти этот ланч и очевидное нежелание Тьерри Вальдона взять ее на роль. – Моя мать француженка. Отец был американским солдатом.

– Вот как, – ответил он, невозмутимо кивнув. – Ваша мать скучает по Парижу?

Джемма наклонилась и дернула себя за воротник. Она уже больше года пыталась уговорить мать приехать в Европу – в Лондон – погостить, но мать отказывалась, вероятно из-за того, что ей не нравился Чарли.

– Она утверждает, что нет, но я думаю, ей невыносима мысль о возвращении в тот мрачный Париж. Она боится того, что может найти.

– Многие не вернулись, – грустно произнес он, поудобнее устраиваясь на стуле. – Они всё и всех погрузили на грузовики. Моя мать посадила меня в поезд и отправила в окрестности Амбуаза, чтобы спасти от опасности. Я узнал о том, что отца расстреляли как участника Сопротивления, только после окончания войны. Он умер двадцать четвертого августа тысяча девятьсот сорок четвертого года. В мой день рождения. Всего один день – и он бы увидел освобождение Парижа. Всего один день.

Он опустил ладонь на стол, взгляд его стал острым, воспоминания оборвались. Он снова сосредоточился на ней.

– Ваша карьера… – он старался найти английское слово, – рушится. Да?

Джемма почесала шею, чувствуя, как ей становится жарко. Она думала, что обмен любезностями продолжится еще некоторое время, но она ошибалась. Раньше она была способна очаровать любого режиссера светской беседой, но сейчас, возможно, лучше перейти к делу и встретить неизбежное.

– Боюсь, это так.

– Почему? – Он склонил голову к плечу в ожидании ответа.

Такой прямой вопрос поразил ее. В Голливуде никто никогда не говорил по сути дела. Деловые вопросы решались через посредников, а плохие новости подавались так мягко, что часто вы даже не понимали, что ваша карьера закончилась. Она часто с таким встречалась.

– Простите?

– Почему ваша карьера рушится? – На этот раз Вальдон справился с английским.

Что она могла ответить? Что она, очевидно, переоценила свой талант? Что предлагаемые ей роли в фильмах о серфинге были такими скучными, что она их даже читать больше не могла и поэтому рискнула попробовать сняться в вестерне, а потом в триллере? Могла ли она признаться режиссеру, что ее последний фильм загубили в результате монтажа? Нельзя винить монтаж, это непрофессионально. Настоящим ответом было бы то, что она глупо рискнула своей карьерой и сделала плохой выбор, но не она одна виновата в провале этих лент, хотя всю вину свалили на нее.

– Простите, – сказал он. – Невежливо задавать такой вопрос.

Она не стала возражать; возможно, ей следовало проявить деликатность, но он ведь не щадил ее чувства.

– Я изо всех сил старалась лучше сыграть в каждом новом фильме, мсье Вальдон, и рисковала. Я горжусь своей работой, но не все согласны, что мое исполнение этих ролей было… – Она умолкла, у нее сорвался голос. – Ну, что оно чего-то стоило.

Сказав это, она перевела взгляд на пол, надеясь, что он просто закончит это глупое интервью и пригласит вместо нее Жанну Моро. Она чувствовала себя опустошенной. Все это оказалось насмешкой – ее встреча со славой, вся ее карьера.

Он наклонился к ней через стол и положил ладонь на ее голову.

– Знаете, в чем проблема, по-моему?

Она мрачно покачала головой и прикусила губу, ей было страшно услышать, какой ее недостаток он сейчас назовет.

– У вас никогда не было гениального режиссера, – произнес он и улыбнулся так широко, что показал все белые волчьи зубы. Его передние зубы чуть находили друг на друга, и этот маленький дефект делал запоминающимся все его лицо.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. Это был действительно интересный вывод. Ее брови приподнялись, и она закончила его мысль:

– Но с гениальным режиссером… – Она не договорила, подняла голову. Когда-то, еще юной девушкой в танцклассе, Джемма никак не могла научиться вальсировать.

«Нет… нет… нет… – твердил в отчаянии инструктор, показывая на ее несчастного партнера. – Ты пытаешься вести; позволь ему вести». Она тогда так и не поняла, что он хотел этим сказать, поняла только сейчас.

– Oui, – сказал Вальдон. – У гениального режиссера вы могли бы сыграть роль, которая запомнится на всю жизнь. – Теперь он говорил серьезно и барабанил пальцами по столу. – Скажите, кто был первым режиссером, вдохновившим вас? Дайте интересный ответ, пожалуйста. Не заставляйте меня пожалеть об этом.

– Жан Кокто, – ответила она слишком быстро. Она не ожидала увидеть презрения, тут же появившегося на его лице.

– Какого черта вы выбрали его? – Он откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди, сделавшись похожим на задумчивого профессора. – Не Джон Форд и не Хичкок?

Она обмякла на плетеном стуле, у нее вытянулось лицо. Всякий раз, когда ей кажется, что ей удалось нащупать контакт с этим человеком, она все портит. Эта роль слишком важна, она не может ее упустить, и мысль о том, что она недостойна такого человека, как Тьерри Вальдон, была сейчас невыносима. Она почувствовала, что ее глаза наполняются слезами, и усиленно заморгала. Она надеялась, что этот ланч сотворит метаморфозу. Что она не вернется в Лондон – к Чарли – и снова станет Джеммой Тернер.

Всматриваясь в лицо Вальдона, она старалась понять, чего он от нее хочет. Как актриса, как женщина, она раньше владела этим искусством.

– Я захотела стать актрисой, посмотрев «Красавицу и Чудовище». Посмотрите, что сделал Кокто для Жозетт Дэй[4]. Он добился от нее несравненной игры.

Он медленно, неохотно кивнул в знак согласия.

Джемма кротко улыбнулась ему.

– Можно вам кое в чем признаться? – Мик пришел бы в ярость от того, что она сейчас скажет. Он всегда предостерегал ее против слишком преувеличенной реакции.

Вальдон заинтересованно склонил набок голову.

– Конечно.

Она наклонилась ближе, словно сообщая ему некую тайну.

– Я немного писала в колледже, ничего подобного тому, что делали вы, разумеется. – С этими словами она опустила глаза, уступая ему. – Но я написала свою собственную версию «Красавицы и Чудовища». На этот раз Красавица была чудовищем.

– Вы пишете? – Он сдвинул брови. – Красавица в роли чудовища. Это умно.

Она ступила на опасную почву. Она должна заинтересовать его, но не поставить себя под угрозу.

– Un peu[5]. – Она сдвинула кончики пальцев. – Трудно представить себе, что кто-то полюбит женщину-зверя, но мне нравятся истории, которые гладят против шерсти. Именно этого вы добиваетесь в ваших фильмах, мсье Вальдон.

Она широко развела руки в стороны и увидела, как он расцвел, прямо-таки раздулся от гордости у нее на глазах.

– Когда я был мальчишкой, у нас телевидение появилось не так быстро, как у вас, американцев,– сказал он, поднимая указательный палец, чтобы подчеркнуть значение своих слов.– Мы с друзьями ездили на машине в Тур, чтобы посмотреть на ваших киношников. Многие у нас во Франции терпеть не могут американских режиссеров, таких как Николас Рей и Орсон Уэллс. Но не я. Мне очень понравился «Гражданин Кейн»[6]. – Тут он пожал плечами. – Забавно, что вас вдохновляет Кокто, а не один из ваших режиссеров. – И без паузы кивнул на меню. – Здесь отлично готовят утиную ножку конфи.

Она заметила маленькие пучки черных волос, выглядывающих из-под манжеты на его рукаве. Он так непохож на Чарли, у того лицо херувима, лишенное каких-либо углов, и нежные русые кудри. Она заметила у Тьерри Вальдона тысячи мелких деталей: затяжки на свитере, безупречный нос, очень подвижные брови. Он поймал ее взгляд, и она увидела на его лице нечто неожиданное. Тьерри Вальдон нервничал. Актрисы привыкли к нервным фанатам, но мысль о том, что она, кажется, привела его в замешательство, потрясла ее.

– Вы все время это делаете. – Она выдавила лимон в свой бокал с водой с уверенностью человека, который только что почувствовал, что разговор складывается в его пользу.

– Что?

– Смотрите на меня. – Она перевела взгляд с лимона на него.

– В этом нет ничего странного. Я пригласил вас на ланч именно для того, чтобы на вас посмотреть, мадемуазель Тернер. Я снимаю фильмы, я художник-визуал, а ваше лицо расклеено на рекламных щитах по всему Парижу. Я думаю, вы должны были к этому привыкнуть.

Правда заключалась в том, что за все эти годы съемок в кино и для модных журналов Джемма привыкла ко всякому мужскому вниманию, но его спокойный взгляд не унижал ее, как взгляды тех мужчин, которые свистели ей вслед на улицах, или взгляды тех фотографов, которые надеялись затащить ее в постель после съемки. Или даже взгляд Чарли, который испытывал к ней почти животное влечение. Нет, его взгляд был добрым, он словно надеялся установить с ней мысленную связь.

– Вы меня заставляете нервничать. – Она пожала плечами и ответила таким же напряженным взглядом, предлагая ему свое откровенное признание как жертвоприношение божеству.

Последовавшее за этим молчание вызвало у Джеммы внутренний трепет. Она положила ладонь на шею сзади, ощутила ее прохладу и поняла, что ей жарко, несмотря на свежий сквозняк, возникающий в кафе каждый раз, когда открывались двери.

– Я подумал, что в фильме у вас должны быть волосы цвета меди.

Джемма поднесла руку к своим светлым волосам с рыжеватым оттенком. Они были прямыми, как волосы матери, и ей повезло, что это модный цвет. В детстве мать заставляла ее на ночь закалывать кудряшки шпильками и коротко стригла, чтобы она была похожа на Ширли Темпл[7]. Став достаточно взрослой, Джемма отрастила их ниже плеч в знак протеста. Они были густыми и тяжелыми, но цвет она не меняла, даже для съемок в пляжных фильмах, где, как она думала, ее попросят высветлить волосы и стать золотистой блондинкой.

Она на секунду попыталась представить себя с медно-рыжими волосами.

Вернулся официант и прервал неловкое молчание. Джемма заказала утиную ножку.

– Я стараюсь получить самый яркий цвет прямо из кинокамеры, не признаю никаких этих ухищрений после съемок, – сказал Вальдон, продолжая беседу с того места, где они ее прервали. – Костюмы будут сапфирово-синие и желто-зеленые. Медный цвет будет выглядеть великолепно.

Никто никогда не советовался с ней по поводу таких вещей до того, как предложить роль. Режиссеры обычно присылали пожелания через агента, они никогда не общались напрямую с актером. Похоже, Тьерри Вальдон предлагает ей роль. У Джеммы быстрее забилось сердце.

– Я в этом фильме сделаю кое-что по-другому, – сказал он и наклонился к ней, будто не хотел, чтобы кто-то в пустом ресторане подслушал их разговор. – Как вы и предлагали, я поглажу зрителя против шерсти. Я пробую себя в фильме ужасов – он называется «Странная луна», это рабочее название. Фильм о вампирах, так можно сказать. Вампиры метафорические, конечно, но жители деревни этого не знают.

– Метафорические?

– Вампир представляет нечто другое – их скрытые желания и тьму. – Одна прядка волос упала на его щеку. Она была длинная и лежала на щеке, как завиток рококо.

У нее вырвался смех, она даже будто фыркнула.

– Я понимаю, что такое метафора, мсье Вальдон. – Должно быть, он считает ее глупой, но она привыкла, что режиссеры считают актрис глупыми. И все же, подумала Джемма, концепция этого фильма кажется странной. – Я просто удивляюсь, как ее можно применить в фильме ужасов «новой волны». У вас есть сценарий, который я могу посмотреть?

– Прошу вас.– Он поднял руку, чтобы остановить ее.– «La Nouvelle Vague», не «новая волна»,– сказал он, передразнивая ее американский акцент, из-за которого она говорила как Джон Уэйн[8]. – Фильм описывает опасность вторжения. Нетрудно понять аналогию между моими вампирами и оккупацией. Съемки начнутся в июне в Амбуазе.

Две порции утиных ножек конфи принесли так быстро, что Джемма была уверена – их заказали до ее прихода. Это была мелочь, но она почувствовала, что ею манипулировали. То, что Тьерри Вальдон заказал для нее еду, ей не понравилось.

– А сценарий, мсье Вальдон?

Он покачал головой и начал резать мясо.

– Раз вы сами пишете, я бы очень хотел получить ваш отзыв о режиссерском сценарии.

– Неужели? – Джемма открыла рот от удивления. Никто, ни один сценарист, ни один режиссер Голливуда или студий Пайнвуд никогда, ни разу не спросил ее мнения о чем-то, касающемся творчества. Она была для них всего лишь куклой, которую сняли с полки и поставили на съемочную площадку.

– Конечно, – сказал он. – Мы, французы, всегда готовы к сотрудничеству. Учтите, сценарий не окончательный, мои сценарии всегда не окончательны, но у меня имеются заметки, которые я вам пришлю. Где вы остановились? В «Георге V»?

Она кивнула, потеряв дар речи и утратив способность дышать. Неужели Тьерри Вальдон не только дает ей роль, но и предлагает рассмотреть его сценарий? На секунду она увидела мелькающие на экране титры фильма со своим именем не только в качестве актрисы, но и одного из сценаристов.

– Вы уверены, что говорите серьезно? Вы действительно хотите узнать мое мнение?

Его смех напоминал тихие раскаты грома.

– Именно в этом весь смысл «Nouvelle Vague». Не эта голливудская патриархальная ерунда, когда студийные боссы требуют избитых сюжетных ходов. Нет, ваши идеи на моей съемочной площадке будут приветствоваться. Однако я вас предупреждаю: Франсуа в прошлом году дал мне взглянуть на один из своих сценариев. Я так работать не могу… все делается в точности до реплик и по подробным заметкам. – Он скорчил гримасу. – Это не творческий подход. У нас есть ежедневный сценарий, на основании которого мы работаем, но я хочу видеть, как вы создаете характер Жизель Дюма. Никакого точного воспроизведения, пожалуйста. Это не Экклезиаст. – Вальдон склонил голову к плечу, ожидая ее ответа.

Джемма поняла, что тот Франсуа, которого он только что небрежно упомянул, – это режиссер Франсуа Трюффо. Тем не менее ей нужен сценарий, особенно если фильм будут снимать на французском языке. Но она была в восторге. Этот человек хочет взять ее в свой фильм.

– Я должен задать вам щекотливый вопрос. Мы уже выяснили, что вы в последнее время не работали, – сказал он, отправляя в рот кусок за куском.

– Я переехала в Европу. Работала моделью «Диор». – Она не совсем понимала, куда ведет этот разговор.

Он махнул рукой.

– Это не совсем правда, не так ли? Все в Париже видели рекламные постеры «Диор», мадемуазель Тернер, но это было больше года назад. Дело в том, что вы не работали из-за бойфренда. – Говоря это, Вальдон мрачно смотрел в свою тарелку, словно собирался с духом, чтобы произнести следующую фразу. – Не создаст ли он проблем? Его репутация опережает его.

– Нет, – ответила она, раздраженная тем, что Чарли проник в ее профессиональную беседу. – Он не создаст проблем.

– Мы будем снимать в моем доме. Я хочу ясно дать понять, что вы будете в нем жить, но он не будет. – Он поднял на нее глаза, ожидая подтверждения.

– Понятно.

Он проглотил еще два кусочка и показал на нее вилкой.

– И еще я не позволю вам опаздывать. Американские актрисы думают, что часы ходят, как им удобно. Я этого не потерплю. Вы сегодня опоздали на четыре минуты. – Он поднял четыре пальца. – На четыре.

Не успела она ответить, как Вальдон встал, встряхнулся, у него портилось настроение.

– Это был ланч, полный сюрпризов, мадемуазель Тернер, но, как мне ни жаль, у меня уже назначена встреча, на которую я должен успеть. Ничего не поделаешь.

Эта резкая перемена в разговоре так ее потрясла, что она уставилась на него с открытым ртом и слишком долго задержала взгляд. Воздух между ними сгустился. К своему удивлению, она обнаружила, что перестала дышать. По его ошеломленному выражению лица она поняла, что он тоже ощутил возникшую между ними связь, как разряд электричества. Из далекой кухни доносился металлический звон серебряных приборов.

Вальдон лихорадочно натягивал на себя пальто, не спуская с нее глаз. Одевшись, он откинул назад волосы, лицо его покрылось испариной, напряжение висело в воздухе. Он часто дышал, как будто для него было мучением пробыть с ней еще хоть одно мгновение, и все же он не уходил.

– Ох, – вырвалось у нее громко, ведь она вдруг осознала, что вместе с этим фильмом этот человек станет самым важным мужчиной в ее жизни. Глупо было так думать. Человек, с которым она делила трапезу, был известным плейбоем. Четыре года назад он даже бросил первую жену с двумя детьми ради актрисы Манон Маркиз, теперь Манон Вальдон. Она слышала слухи о нем и все-таки почему-то никогда не думала, что они будут иметь к ней отношение. По наивности Джемма считала, что устоит перед его обаянием. Это было жестоким просчетом. Его притяжение оказалось настольно сильным, что повергло ее в шок. Этому человеку нужны ее идеи. Он хотел с ней сотрудничать. Ни один режиссер Голливуда никогда с ней так не обращался – как с равной. Это опьяняло, и она чувствовала, что задыхается, голова кружится, комната плывет. Она почти не могла дышать.

– Я потерял дар речи, – сказал он с нервным смехом. – Мне действительно надо идти. Мне очень жаль. Этого нельзя избежать.

– Разумеется, – ответила она, грустно улыбаясь уголками губ.

Он двинулся к выходу, но обернулся и взялся руками за спинку стула.

– Я не согласен с критиками. Вы чудесно сыграли в том триллере. Монтаж сделал фильм кошмарным. Это видно любому, кто разбирается в кинематографе.

Он быстро поклонился, словно был мужчиной из другого времени, когда учтивость была в моде, потом снова повернулся к двери.

– Я пришлю вам в гостиничный номер вариант режиссерского сценария, который я закончил. – Он показал рукой на стол: – Счет оплачен, так что, прошу вас, останьтесь и получите удовольствие.

А потом он ушел, а запах его мыла задержался, когда волна холодного воздуха окатила зал.

Лицо Джеммы вспыхнуло. Она чувствовала себя так, будто ее только что бросил возлюбленный, и пустой стул напротив вызывал тоскливое желание вернуть его. Через несколько минут подошел официант, убрал брошенную тарелку и смахнул несуществующие крошки с места Вальдона, словно его там никогда и не было. Вот только режиссер оставил в ней какое-то неизгладимое впечатление, словно клеймо.

Она услышала, как где-то далеко звонит телефон. Вернувшийся к столику официант выглядел шокированным.

– Простите, мадемуазель, но вас требует к телефону какой-то очень сердитый человек из Лондона. Он утверждает, что обзвонил все рестораны Монпарнаса в поисках мсье Вальдона и приглашенной им на ланч гостьи.

Джемма закрыла глаза, она чувствовала, как в ней закипает гнев. Как Чарли смеет звонить повсюду, разыскивая ее, словно сбежавшего подростка? Задержись Тьерри Вальдон еще хоть на минуту, он бы услышал, что звонит ее «бойфренд», и все бы пропало. Она могла себе представить, что бы сделал Вальдон, если бы услышал это. Он бы, конечно, закончил все переговоры с ней об этой роли. Она выдохнула и схватилась за край стола, сердце ее сильно забилось.

Но ей повезло – или судьба вмешалась.

Теперь Джемме все равно, пусть даже тот сценарий, который пришлет Вальдон, будет чепухой, хотя она в этом сомневалась. Она поедет в Амбуаз и сыграет главную роль в этом фильме.

Она последовала за официантом к телефону на стене, как заключенный на виселицу. Устало приложила трубку к уху, не сомневаясь, кто на другом конце линии.

– Чарли?

Его голос дрожал от гнева.

– Тащи свою задницу на самолет и сейчас же возвращайся сюда, иначе, клянусь, я спрыгну. Ты меня слышишь?

Она представила себе его на карнизе отеля «Савой» в Лондоне; представила, как он выпрыгивает из номера Моне – ох, этот несчастный номер Моне, – самого знаменитого номера, который был похож на свалку, когда она улетала в Париж. И все же она сомневалась, что он прыгнет с балкона отеля на набережную внизу. Чарли никогда не оставался один, он и сейчас не один. Быть его девушкой означало терпеть женщин, которые, по его утверждению, «не имеют никакого значения». Все эти девушки – а их было так много – понятия не имели, что значит быть с Чарли изо дня в день. В конце концов она решила, что он прав: ни одна из них не имеет значения, и она в том числе. Она просто обманывала себя, считая, что отличается от остальных. Кроме него самого, никто не имел значения для Чарли Хикса.

– Я тебе говорила. Вернусь утром.

– Сейчас же, – пролаял он. – Ты мне нужна здесь, сейчас.

– Завтра, – ответила она, цепляясь за это слово, как утопающий за соломинку. Она знала, что есть рейсы в Лондон во второй половине дня, и прежняя Джемма полетела бы одним из них только для того, чтобы прекратить его истерику.

– Сейчас же, – сказал он и швырнул трубку.

Когда она вернулась в свой отель, на стойке регистрации ее ждал конверт. В нем лежало семьдесят страниц «Странной луны» с адресом и датой. Быстро листая страницы, она гадала, какими могут быть съемки фильма с таким человеком, как Вальдон. Потом закрыла дверь номера и сняла трубку с телефонного аппарата.

Упала на кровать, стряхнула туфли с ног и открыла первую страницу сценария.

Глава 2

14 апреля 1968 года

Отель «Савой», Лондон

Джемма Тернер вошла в вестибюль с блестящим полом, похожим на шахматную доску, одергивая черный джемпер без рукавов, с поясом, надеясь, что ее юбку сочтут приемлемой длины и пропустят к лифтам отеля «Савой». В отеле останавливалось множество королей и королев, как настоящих, так и киношных, но безбашенные шестидесятые еще не проникли в это знаковое место, прославившееся своим строгим дресс-кодом, консервативной французской кухней и старинной мебелью. Однако его не считали пережитком прошлого; казалось, все богемные рок-звезды и актеры старались украсить своим присутствием его коридоры, как будто доступ сюда делал законным их существование. Однажды The Beatles получили от ворот поворот за ненадлежащую одежду. Эта легенда припомнилась Джемме, когда она натягивала юбку на колени. «Номер шестьсот восемнадцать», – сказала она лифтеру, который ее узнал.

– Номер Моне, конечно, мисс Тернер, – кивнул он.

Номер 618, из которого открывался потрясающий вид на мост Ватерлоо и Темзу, когда-то два месяца служил убежищем художнику Клоду Моне, бежавшему из Франции. Теперь и отель, и его престижный номер, наряду с еще тремя номерами на шестом этаже, служили временным домом Prince Charmings, которые поселились здесь на время записи их четвертого альбома. Несмотря на название группы, Prince Charmings вовсе не были прекрасными принцами.

Чарли в то утро звонил четыре раза, скандалил. Четвертый альбом ансамбля был кошмаром, и все имеющие к нему отношение – менеджер, старший лакей, другие члены группы, а также постояльцы, которых Чарли встречал в лифтах отеля, – были «полными ублюдками». Джемма должна была немедленно приехать в «Савой» и «что-то с этим сделать».

Поэтому она сегодня утром прилетела из Парижа, ненадолго заехала в их квартиру в Мейфэр и переоделась. Она понятия не имела, что может «сделать» для записи их альбома, но она сейчас была здесь. Чарли ни разу не спросил ее о встрече с Тьерри Вальдоном, словно она была досадной мелочью в их отношениях.

Еще не войдя в лифт, она заметила телефон-автомат в конце вестибюля.

– Мне надо сперва позвонить, – сказала она лифтеру. Закрыв за собой дверь кабинки, чтобы никто не услышал ее разговора, она набрала номер Мика в Лос-Анджелесе и перевела оплату на вызываемого абонента. На западном побережье сейчас утро.

Как только он ответил, она услышала его восторженный голос.

– Джемма, дорогая! Рад, что позвонила. Только что закончил разговор с людьми Вальдона. Роль твоя, – сказал Мик своим гнусавым тенором, а крики чаек вдалеке вызвали у нее ностальгию по Калифорнии. – Они завтра пришлют контракт. Сумма примерно вдвое меньше твоего прошлого гонорара, но эти французские режиссеры не так набиты деньгами, как здешние студии.

– Я понимаю, – ответила она, крепко зажмурившись, готовая взорваться от возбуждения. Джемма прислонилась к стенке кабинки, чтобы не упасть. Только когда ее сердце пропустило удар, она поняла, что не дышала все это время. Она надеялась, что роль отдадут ей, но, когда Мик это произнес, это стало реальностью. – Ты уверен, что роль моя? Ты уверен?

– Она твоя, – подтвердил он. – Конечно, тебе нужно бы появиться перед прессой в следующие несколько недель, но я им сказал, что ты будешь готова. Выбор Тьерри Вальдоном американской актрисы – большая новость, так что тебе понадобится давать интервью газетам и здесь, и там. Вальдон в восторге, что ты бегло говоришь по-французски. Съемки начинаются в июне?

– Он так сказал.

– Это через семь недель. – В голосе Мика прозвучали резкие нотки, и под конец фразы он повысил голос; это значило, что он хочет быть уверен, что она его хорошо поняла.

– Я умею считать, Мик. – Она нервно дернула пальцем металлический шнур.

– Когда собираешься сказать Чарли?

– Не прямо сейчас, – ответила Джемма. – Когда я ему скажу, мне надо быть готовой немедленно вылететь в Париж.

Мик громко вздохнул.

– Это было бы разумно. Не позволь ему все испортить, детка. Не думаю, что тебе это надо говорить, но я все равно скажу. Роли иссякли. Ты не виновата, но режиссер того последнего фильма не собирается винить самого себя в провале. Просто так все поступают. Легче обвинить старлетку[9].

– Я знаю, – сказала она, ощетинившись в ответ на его замечание, пусть даже это правда.

– Знаешь? Мне было бы очень неприятно увидеть тебя прислуживающей за столиками, или отвечающей на телефонные звонки в приемной доктора, или еще что похуже. Вы, девочки, не выкарабкиваетесь, когда падаете. Ты меня понимаешь? Я знаю, ты думаешь, что сможешь вернуться сюда и снова сниматься в фильмах о серфинге, но тебе уже не восемнадцать, и Сьюзи заняла твое место. Студия ее любит. Она делает то, что ей велят.

Упомянутая Миком Сьюзи была Сьюзи Хаттон, милой девочкой и доброй подругой, сыгравшей ее младшую сестру в двух пляжным фильмах. Очень просто оказалось дать персонажу Сьюзи, Лейси, новые эпизоды сериала, когда Джемма не вернулась.

– Твоя проблема в том, Джемма, что ты импульсивна и нетерпелива. Мы могли бы успеть выстроить твою карьеру, но ты хотела больше и быстро. Я хочу сказать, что тебе надо бросить и эти твои попытки писать. Ты не писатель.

– Я понимаю, – сказала она, стиснув зубы, понимая, что он бы пришел в ярость, если бы узнал, что она рассказала о своих пробах пера Тьерри Вальдону. Она может стать писателем, а Тьерри Вальдон сказал, что готов слушать ее идеи. Возможно, движение «новой волны» в Париже скорее ее признает, чем Голливуд. – Спасибо, Мик.

– Всегда пожалуйста, – ответил он.

Повесив трубку, она подумала, не стоит ли вернуться в их с Чарли квартиру и уложить все вещи – так ей захотелось немедленно убежать в Париж. У нее есть небольшие сбережения, раньше она хорошо зарабатывала, предостережения Мика пугали ее. Если этот фильм Вальдона потерпит неудачу, ей потребуются все имеющиеся у нее средства на будущее, а если снять квартиру в Париже на семь недель, это нанесет большой ущерб ее сбережениям. Нет, пока ей нужно оставаться в Лондоне.

Джемма собралась с духом и поднялась на лифте на шестой этаж. Подошла к номеру и на секунду оперлась ладонью на дверь, чтобы успокоиться до того, как постучать.

Измученный лакей впустил ее в номер. Этот человек явно не зря получал свою зарплату сегодня вечером. Несмотря на все усилия, комната была завалена пепельницами и пустыми бутылками из-под пива и джина, которые он сейчас пытался собрать. Все в комнате только и говорили о том, что его зовут Сергей и что он умеет играть на бас-гитаре. Всякий раз, когда Сергей брал бутылку, ее вырывали у него из рук и вели его, невзирая на сопротивление, к бас-гитаре, чтобы он продемонстрировал свое умение.

Джемма терпеть не могла эти детские розыгрыши. Их жертвой мог стать тайный мастер игры на гитаре, отрывающий билеты на железнодорожной станции, но чаще всего они веселились при виде того, как плохо можно играть на гитаре или на барабанах. Это была жестокая издевка, и Джемма ненавидела за нее их всех. Она видела, что Серж страдает и что ему надо убрать номер, чтобы сохранить работу.

По расписанию они должны были записывать песни в загородном доме барабанщика Гэри Уэйнрайта в Солсбери. К несчастью, он уснул с зажженной сигаретой, и его матрас загорелся, а через семь минут огонь охватил большую часть второго этажа и, что важнее, студию звукозаписи, которая была его сокровищем. Теперь Prince Charmings записывали альбом в корпоративной студии звукозаписи и в поисках вдохновения разместились здесь.

Такое изменение планов приводило всех в дурное настроение. Студия звукозаписи ненадолго успокоила разъяренного управляющего отелем, но они брали время взаймы. Четверка тайком пронесла полную барабанную установку в одну из комнат и прислонила к стене матрас в бесполезной попытке создать звукоизоляцию. Постояльцы жаловались на шум, поэтому отель освободил весь шестой этаж за счет звукозаписывающей компании.

Основная причина всего этого беспорядка и дурного поведения заключалась в том, что группа понимала: их четвертый альбом полное дерьмо. Чарли Хикс упорно произносил это слово на английский манер, подражая британцам. Джемму смешило, что теперь Чарли употреблял слова «дерьмо», «жопа» и «чушь» на английский манер. Истинно американский ведущий гитарист родился в одной из сельских областей Виргинии, но теперь говорит с британским акцентом, стараясь вписаться в компанию членов своей группы родом из Великобритании.

На обеденном столе стоял проигрыватель, и Джемма узнала «Jambalaya» Хэнка Уильямса[10]. Это было странное сочетание: пьяная кантри-музыка звучит с проигрывателя, пока английский лакей обслуживает группу детей, одетых как взрослые.

– Джемми!

Джемма услышала за спиной голос, оглянулась и увидела Чарли Хикса – его худую фигуру и все остальное, – который пробирался к ней сквозь толпу с двумя повисшими на нем с разных сторон девицами. Она заметила, как с ее появлением эти девицы – Тамсин и Пенни – переглянулись, прикидывая, что означает для них ее присутствие. Должны ли они остаться? Достаточно ли хороша эта вечеринка?

– Вовремя ты появилась, – сказала Тамсин, выпятив подбородок. Тамсин, девушка со стрижкой под мальчика, и ее приятельница Пенни, вся в светлых кудряшках и с ангельским личиком, всегда были где-то рядом с Чарли в последнее время.

Чарли, одетый с головы до ног в черное, напоминал ковбоя-битника: расклешенные джинсы и рубашка в стиле вестернов, ковбойские сапоги и солнцезащитные очки. Джемма сомневалась, что, реши он выйти из отеля, его пустили бы обратно через парадный вход в таком виде. Даже свои длинные грязные русые волосы он укладывал с высоким начесом, как его идол, Джонни Кэш[11]. Когда Чарли было три года, ему в лицо вцепился пес, оставив шрам на лбу, изогнувшийся над ярко-голубыми глазами в виде перевернутой концами вниз буквы «С». Собака явно чуть было не лишила Чарли левого глаза. Так же, как слишком широкая улыбка Мика Джаггера, этот шрам делал внешность Чарли уникально своеобразной; это был мужской трофей, резко контрастирующий с лощеной внешностью Рена. У него было лицо херувима: пухлые щеки, идеальной формы рот сердечком, растрепанные русые волосы и та «магия», которой обладали актеры и музыканты, когда появлялись на экране.

Именно эта магия очаровала Нильса Таркентона, который был так потрясен мальчишкой, исполняющим песни Фэтса Домино[12] в захудалом танцевальном зале в Нью-Джерси, что позвонил из таксофона в вестибюле Рену Аттикусу, чтобы вокалист сам его послушал.

Медовый голос Аттикуса имел достаточный диапазон, чтобы Рен мог справиться со всем, что ему давали; но сам он не писал песни, и все, что он придумывал, было похоже на подражание The Beatles.

Потом это станет одной из самых больших ошибок в истории рока из-за плохой коммуникации: фразу «звучит здорово», сказанную Реном по междугороднему телефону, Нильс принял за согласие взять Чарли Хикса в группу. Недопонимание в разговоре между этими двумя людьми стало причиной несчастий, преследовавших коллектив долгие годы. Убежденный в том, что высокий американец именно то, что нужно группе, чтобы выйти в первые ряды, Нильс тут же заключил договор с Чарли. Хотя Таркентон был прав насчет таланта Чарли, в итоге он очень ошибся в оценке его места и дорого заплатил за это. Группа уволила своего менеджера, когда начала записывать четвертый альбом, и заменила его Кенни Килгором, который до этого имел только опыт управления рестораном.

Со свисающей с губ горящей сигаретой Чарли пробирался к ней сквозь тесное море тяжелой мебели. К своему ужасу, Джемма не видела поблизости ни одной пепельницы. Заметив у него под ногами красивый ковер, Джемма поспешно схватила пепельницу с тумбочки и подставила ему под руку как раз в тот момент, когда гигантский столбик пепла упал с сигареты «Парламент». Он смутился, потом глубоко затянулся и потушил ее, вдавив в пепельницу. Чарли обвил рукой шею Джеммы и поцеловал ее в висок, прижав к себе. Он был пьян и пошатывался.

– Мы с девочками гадали, когда же ты доберешься сюда.

Когда он упомянул о «девочках», Джемма остановилась. Она не хотела, чтобы ее сравнивали с фанатками, даже с американскими фанатками, особенно с американскими литературными фанатками, и сомневалась, что эти двое с нетерпением ждали ее приезда. Неужели Чарли считает ее такой? Фанаткой?

По-видимому, он не считает ее равной ему артисткой, но это и неудивительно. Она позволила разрушить свою собственную карьеру. Сделал бы он то же самое ради нее? Стал бы ездить по всему миру ради того, чтобы удовлетворять каждый ее каприз? Она знала ответ на этот вопрос.

– Это был просто отпад, – сказала Пенни, изображая какой-то акцент, чтобы заявить о своей искушенности, и тоже затянулась сигаретой. – Песни Чарли изумительны.

– Неужели? – Джемма удивленно приподняла брови. Его последняя песня, написанная для альбома, была балладой «And Yet God Has Not Said a Word». Это последняя строка мрачной поэмы Роберта Браунинга «Возлюбленный Порфирии» о человеке, который душит свою возлюбленную ее собственными волосами.

– Если бы ты была здесь, ты бы их услышала, – сказала Пенни, будто близость к Чарли превращала ее в музыкальный авторитет. Чем дольше Тамсин и Пенни вертелись в этом кругу, тем смелее становились.

– Моя девочка. – Чарли держался за нее, не только чтобы самому не упасть, но и считая ее неким трофеем.

Джемма терпеть не могла, когда он ее так называл. Она не чья-то девочка.

Сегодня в номере было человек десять. На очень длинном бежевом диване Гэри Уэйнрайт увлеченно беседовал с кинопродюсером Топазом Маркони, который, по слухам, покупал документальный фильм о группе для одной крупной голливудской студии. Напротив дивана в кресле с подголовником сидел незнакомый человек в черных очках, одетый как лорд Байрон, и с любопытством пристально наблюдал за Чарли. Она вспомнила, что Рен работает с оккультистом, и решила, что это, должно быть, он. Из-за его маскарадного костюма она подумала, не призрак ли это самого Моне.

Очень беременная подруга Гэри Уэйнрайта, Минерва Смайт, устроилась, присев бочком на декоративном стуле рядом с Литературным занавесом. Короткая геометрическая стрижка русых волос Минервы резко контрастировала с длинными, пышными рыжеватыми локонами Джеммы.

– О, слава богу, ты здесь. – Минерва подняла глаза и помахала ей. – Мне было так дьявольски скучно, что пришлось беседовать с Кенни. Кенни, – повторила Минерва полным презрения шепотом. Джемма нагнулась и чмокнула ее голову. – Я так раздулась, Джемз. – И чтобы продемонстрировать, она подняла юбку почти до верха бедра и ткнула в него пальцем, оставив белую ямку на коже.

– У тебя же срок на следующей неделе, – сказала Джемма. – Чего ты ожидала?

– Я думала, у меня будет дом, где родится малыш, не какой-то жалкий номер в гостинице. Я собираюсь поехать домой к родителям после родов.

Джемму вдруг охватило предчувствие, что Минерва больше сюда не вернется, хоть она и считает, что уезжает лишь на некоторое время. Она любила Минерву, но женщины музыкантов то и дело появлялись и исчезали, и их дети тоже. У Гэри уже было двое детей от другой модели, живущей в Шотландии. Непостоянство стало почти частью их привлекательности. Подобно серфингистам, постояльцы номера Моне неслись на гребне волны славы и старались выжать из успеха все преимущества до последней капли, прежде чем она коснется дна. Умные понимали, что когда-нибудь это кончится. А других этот момент слишком опьянял, как туман, лишающий ориентации. Но Джемма чувствовала, что в конце концов за такую полную жизнь придется дорого заплатить.

– Кто это там? – спросила Джемма.

– Где? – Минерва оглядела комнату.

– Тот мужчина, похожий на распорядителя похорон.

Минерва нагнулась за тостом с лобстером.

– Что ты сказала?

– Нет, ничего, – ответила Джемма, рассматривая странного человек в неуместном здесь пальто и с длинными кудрями. Большая часть друзей Рена были из этого лагеря. Бедняга Рен, кумир всех девушек, с рыжими волосами и высокими скулами, автор легкомысленных песен, поэт, приравнивающий себя к Китсу, Бодлеру и Верлену, самый большой антагонист Чарли. То, что должно было стать совместным творчеством с Чарли для превращения двухминутных мелодий Рена в более изысканную современную музыку, теперь превратилось в лагерь дуэлянтов.

Разлад между Чарли и Реном привел к созданию нескольких песен, ставших хитами благодаря записям студии. Спустя два года и после двух первых хитов группа прославилась, несмотря на свои разногласия, но Чарли надоело быть членом еще одного ансамбля, исполняющего каверы, поэтому он начал внедрять в группе новую музыку, пробовал новые стили из Америки – блюз и кантри. А Рен, напуганный пустыми бальными залами, где они выступали раньше, который всегда был больше бизнесменом, хотел продолжать исполнять то, чего от них ждали фанаты – и руководство студии.

– Они по два раза в день дрались, – сказала Минерва, кивая на Рена.

– Им необходимо ездить в турне, – высказалась Джемма. – Слишком долго просидели в этой студии.

– Они становятся совсем другими, когда выходят на сцену, правда? – согласилась Минерва. – Как будто какой-то клапан открывается и выпускает все это напряжение.

Джемма подумала, что Минерва права. Время, проведенное вдали от сцены, вызывало у них ностальгию по их общей гениальности, по той редкой «магии», которая заставляла их группу – да и любую другую группу – работать. Джемма была вместе с ними, когда они слушали свой последний альбом «Flame of Night», и видела, как гордость заставила их забыть, насколько тяжело было его записать.

– Мне кажется, запись альбома похожа на роды, – сказала Джемма. – Нужно забыть боль во время родов, иначе больше никогда не решишься рожать снова.

Минерва рассмеялась, поглаживая живот.

– Я тебе расскажу, сравнимы ли эти два процесса.

Из угла комнаты донесся какой-то звук. Простой аккорд ля-диез.

В этом номере всегда звучала музыка; к этому ей пришлось привыкать. Мир Джеммы раньше был тихим, а Чарли любое пространство наполнял музыкой или болтовней. В разгар обеда трапеза могла превратиться в джем-сейшен, потому что кому-то пришла в голову идея, но сейчас звуки были более организованными.

Все повернулись на музыку, прозвучавшую у окна.

Чарли сидел на обеденном стуле, стоящем на двух задних ножках, вытянув длинные ноги на подоконник. Он мастерски взял несколько первых аккордов песни, которой она раньше не слышала.

Струны электрогитары звенели и дрожали, его пальцы яростно летали по грифу. Все в номере зачарованно молчали. Когда Джемма смотрела на выступление Чарли, у нее до сих пор бежал по спине холодок, и всегда, к сожалению, после этого она легче прощала ему скверное поведение. На этот раз она этого не может себе позволить. Проведенное вдали от него время позволило ей яснее его увидеть. Дело в том, что он ценил всех людей в своей жизни – от товарищей по ансамблю до менеджера и подруг, как бывших, так и нынешних, – в зависимости от того, насколько они ему полезны. Как только она поняла его, она уже не могла вернуться. Она уже никогда не сможет снова поверить, что его любовь настоящая. Тряхнув головой, она заставила себя освободиться от романтических воспоминаний о Чарли на залитой светом сцене.

Но Боже, как он был хорош. Джемма вспомнила, как ей хотелось стать близкой к гениальности в надежде, что частица передастся и ей. Вместо этого она ее поглотила.

Гэри Уэйнрайт соскользнул с дивана и одним взмахом скинул все с кофейного столика. Потом, внимательно наблюдая за Чарли, он продолжил колотить по мебели, будто это барабаны-бонго.

Руки Чарли плавно скользили по грифу гитары, грива его волос закрыла лицо, он был полностью погружен в свой личный концерт. Уэйнрайт присоединился к хору голосов, поющих припев, и, как теперь Джемма вспомнила, песня называлась «Now You’re Gone». Сегодня утром Рен заставил продюсера удалить из нового альбома именно эту песню. Это решение было ошибкой. Черт, все в этом номере понимали, что это ошибка, и Чарли собирался это доказать.

Она обернулась и увидела, что Рен взбешен, он сунул руки в карманы и в упор смотрел на Чарли. Эти двое вели учет, сколько песен, написанных каждым из них, попадает в альбом. Эта песня была прекрасна – прекраснее всех других, которые она слышала, и более мощная, чем все, что написал Рен в своем чистеньком и аккуратном стиле. Если бы она попала в альбом, то сразу же стала бы хитом. Она бы придала новый смысл творчеству ансамбля, и все присутствующие сейчас это понимали.

В том, что сейчас делал Чарли, была определенная тактика. В углу, с джин-тоником в руке, администратор компании EMI беседовал с музыкальным критиком. Если он видел, что всем остальным в номере очень нравится эта песня, это ставило Рена в неловкое положение, делало его аутсайдером в собственном ансамбле.

Взгляды Джеммы и Рена встретились. Его лицо отражало ее собственное. Хоть она и хотела сохранить лояльность Чарли, но подумала, что, возможно, ей Чарли не нравится так же сильно, как и Рену. Или даже больше. Странным образом эта невысказанная тайна связывала их. Он вздохнул, повернулся и остановился, пройдя мимо нее.

– Это хорошая песня, Рен, – прошептала Джемма. – Ты это понимаешь. Позволь ему получить эту песню.

– Просто это не наше звучание, Джемз. Это не песня Prince Charmings, это песня Чарли Хикса, а мы ведь все заодно, не так ли, милая. – Глядя на Чарли, Рен покачал головой. – И можно быть гениальным, но не вести себя при этом как говнюк.

Рен вышел в коридор, закрыв за собой дверь.

Теперь Чарли согнулся на стуле, погруженный в мир своего звучного гитарного соло, которое он обуздал и вернул хору, а Гэри продолжал стучать по антикварной мебели номера Моне. Песня зачаровывала. У Джеммы перехватило горло, к ее удивлению.

Гитара смолкла, Джемма услышала, как выключился усилитель. Топаз Маркони захлопал в ладоши первым.

– Чертовски здорово, Чарли, – сказал он и свистнул. Джемма заметила, что музыкальный администратор чувствует себя неловко. Чарли добился своего.

Джемма подошла и села на табурет перед диваном. Через несколько минут Чарли опустился позади нее, смущенно приглаживая волосы, его голубые глаза горели. Он взял ее за руку, и она почувствовала его огрубевшие пальцы, покрытые многолетними шрамами от гитарных струн. Если она собирается рассказать Чарли о фильме во Франции, то должна быть готова сразу же покинуть Лондон. Она подарит ему эти несколько последних недель перед тем, как все изменится.

Они сидели и вместе смотрели, как Кенни, Топаз, Минерва, Расс, Гэри и даже две американки проводят вечер за разговорами и выпивкой.

По комнате бродил фотограф с камерой «Никон» на шее, снимал группки беседующих членов ансамбля. Она слышала, что его зовут Рик Нэш и он прилетел из Штатов, чтобы сделать фото для обложки альбома. Она узнала его лицо, и в ней проснулась ностальгия по Лорел Каньону[13], где, как ей казалось, она несколько раз с ним сталкивалась.

Сейчас она тосковала по Лос-Анджелесу, который давал ей столько энергии. Почти два года назад во время концерта в «Виски-э-гоу-гоу»[14] Чарли заметил Джемму, стоявшую в последнем ряду зрителей. Он прервал песню «Run for Cover» и, указав на нее пальцем, спросил ее имя. Все обернулись, волны лиц, ждущих ее ответа. С Джеммой случилось то, чего никогда раньше не бывало: она чуть не лишилась чувств. Чарли Хикс – тот самый Чарли Хикс, – плохой парень из группы Prince Charmings, прервал свой лучший хит для того, чтобы просто узнать ее имя. Это было самым романтичным из всего, что для нее кто-либо сделал за всю жизнь. И он ждал, утихомиривая и ансамбль, и зрителей, пока она не ответила: «Джемма Тернер», глядя ему в глаза.

– Думаю, я влюбился, Джемма Тернер, – сказал он, и его кривая улыбка стала еще шире.

Сейчас она почувствовала, как ее что-то неприятно кольнуло, некое предчувствие, будто она видит конец чего-то. Не только потому, что она уходит, но конец чего-то более важного сжимал круги и надвигался. К ее удивлению, от этой мысли ей стало необычайно грустно.

В ансамбле из уст в уста передавались одни и те же истории, которые она слышала десятки раз, и в разгар беседы один из них поднимался и хватал акустическую гитару, когда его осеняла какая-то идея. Дуновение отчаяния повисало в воздухе, и они плотнее жались друг к другу в такой вечер, их самолюбие внушало им, что они больше, чем этот ансамбль, но они боялись, что на этот раз музыка не придет на помощь. Каждый знал, что магию трудно возродить в другом ансамбле; иногда она случается лишь раз в жизни.

Кто-то рассмеялся, и Джемма повернула голову как раз в тот момент, когда Рик Нэш сделал снимок, щелчок и вспышка явно были направлены на нее. Она вспомнила, как ее встревожила внезапность этого снимка, она испугалась, что у нее была неподходящая поза и что он поймал ее совершенно неготовой.

Она ощутила чье-то присутствие, подняла глаза и увидела стоящего сзади мужчину, которого считала оккультистом. Он наклонился, его круглые темные очки опустились так низко, что она увидела его глаза странного янтарного цвета. Голос его звучал мягко.

– Вы принимаете правильное решение.

У Джеммы вытянулась лицо, она было озадачена.

– Не знаю, о чем вы…

– Неужели? – Он рассмеялся, закинув голову назад, рассыпав по плечам каштановые кудри. Одно быстрое движение, и он исчез.

Джемма с трудом поднялась со своего табурета, и к тому времени, когда она повернулась, она увидела, как он выходит из номера, кивнув Сержу.

– Подождите, – крикнула она.

Выйдя в коридор, она увидела, что там никого нет.

Из угла возле служебного лифта послышался чей-то смех. Там был Чарли с девочками – Тамсин и Пенни.

– Привет, Джемз, – лениво произнес он, будто ничего особенного не произошло, но было ясно, что она их поймала на месте преступления. Тамсин вытирала губы.

– Мы только что говорили Чарли, какая это замечательная песня, – сказала Пенни.

Джемма перевела взгляд на Чарли, который обиделся, что она не подошла к нему сразу, чтобы выразить восторг по поводу песни.

– Ты видел мужчину, который вышел отсюда?

Услышав, что она ищет какого-то мужчину, Чарли ощетинился, ирония ситуации не дошла до него.

– Нет, – резко ответил он, его взгляд скользнул дальше по коридору.

– Никто не выходил, кроме тебя. – Тамсин закатила глаза.

– Я его только что видела, – сказала Джемма. – Того оккультиста, с которым работает Рен.

За ее спиной появился Серж, он с трудом тащил мешок с пустыми пивными бутылками.

– Ты его только что видел, – сказала Джемма, напугав Сержа.

– Кого я видел? – Серж уронил мешок.

– Мужчину с длинными волосами и в черном костюме. Он только что прошел мимо тебя возле двери, минуту назад.

Серж переводил взгляд с Чарли, Тамсин и Пенни на Джемму.

– Простите, – сказал Серж. – Не было никакого мужчины.

Глава 3

19 мая 1968 года

Отель «Савой», Лондон

Объявление в «Дейли Мейл» вынудило Джемму рассказать Чарли о «Странной луне» раньше, чем она ожидала. В ответ он схватил свою любимую гитару «Фендер» и грохнул ее об антикварный ореховый столик номера Моне. Завершив уничтожение довольно прочного столика, он швырнул свое оружие на пол. Джемма смотрела на инструмент, на его перебитый гриф и разбитый в щепки твердый корпус. Она тут же упала на колени и собрала части разбитой гитары, не думая о своей собственной безопасности.

Чарли отошел в угол, взял себя в руки и поправил выбившийся светлый локон, упавший на глаза в припадке ярости. Прихорашиваясь, как самодовольный петух, он прошелся по комнате и уставился на нее.

– Как ты можешь быть такой эгоисткой?

– Я? – фыркнула Джемма, показывая рукой на остатки столика. – Что я сделала? Я просто хочу снова работать, Чарли. Я должна иметь возможность работать и быть с тобой. Я не должна делать выбор. Это ты заставляешь меня выбирать.

– Господи Иисусе, – раздался у нее за спиной голос Рена, оценивающего ущерб. – Ты определенно добился того, что теперь нас вышвырнут отсюда коленкой под зад, проклятый тупой ублюдок, – сказал он ядовито. – Я не думал, что ты способен быть еще большим идиотом, чем ты есть, Чарли. Я явно ошибался.

– Моя старуха уходит, – сказал Чарли, указывая на нее, будто Рен иначе ее не узнает.

– Не могу ее в этом винить, – ответил Рен, бросив на Джемму сочувственный взгляд, потом присел на корточки и помог ей подобрать обломок гитары. – Жаль. Хорошая была гитара, черт бы ее побрал.

– Она собралась во Францию работать у какого-то гребаного лягушатника в дурацком фильме, – заорал Чарли, почти в слезах. – Уверен, что она с ним спит.

В Джемме вскипела ярость, она встала и бросила обломки гитары обратно на пол.

– Конечно, в этом должно быть все дело. – Она театрально взмахнула руками. – Мой талант тут ни при чем, правда? – Она поймала взгляд Рена, и что-то в нем сказало ей, что он тоже убежал бы со всех ног, если бы мог.

Чарли презрительно фыркнул.

– Талант?

Джемме показалось, что ее пнули ногой.

– Как ты смеешь?

Чарли ходил взад и вперед у окна.

– Каким был твой последний фильм, Джемз? А?

– Идиот, – чуть слышно пробормотал Рен.

– Она уехала и этим погубила весь альбом, – продолжал Чарли, пиная кофейный столик своими американскими сапогами со стальными набойками на носах, такую обувь Рен ненавидел. – Теперь я не могу творить.

– Что нам делать? – саркастически произнес Рен тихо, наконец поднимаясь и отходя назад.

– Ты все время выбрасываешь мои песни, а они лучше всего, что ты когда-либо написал. Признайся.

Чарли переводил взгляд с нее на Рена и обратно.

– Вы подходящая парочка. Вы оба, всего лишь бывшие. – Рен смотрел в пол. Потом Чарли повернулся к Джемме с низким, яростным рычанием, которое заставило Джемму попятиться к двери.

– А ты…

К тому моменту, когда Джемма оказалась на расстоянии вытянутой руки от дверной ручки, Кенни Килгор уже был в номере и пытался утихомирить и Чарли, и Рена. Яростный стук напугал Джемму, и она чуть было не попала под удар распахнутой двери, в которой стоял разгневанный управляющий отелем. Дальше началась перепалка с воплями, и этот хаос позволил Джемме незаметно выскользнуть из номера и спуститься на служебном лифте. Последним, что она услышала, был крик Рена:

– Ты погубишь нас всех!

Позже, когда, как она знала, Чарли был в студии, она вернулась в квартиру в Мейфэре и собрала свои вещи, уместившиеся в три чемодана «Луи Виттон» – подарок компании за участие в рекламе, в которой она снималась в прошлом году.

Перед тем как уйти, она тяжело опустилась на диван, переполненная сомнением. Обхватив голову руками, она окинула взглядом комнату. Неужели он прав? И она уже «бывшая» в двадцать два года?

– Нет, – сказала она и встала. – Он увидит. Они все увидят. Эта следующая роль все для меня изменит.

В тот вечер Мик забронировал ей номер в лондонском отеле далеко от «Савоя». В отличие от номера Моне, в ее комнате было так тихо, что она слышала, как тикают часы. Ее охватило чувство одиночества, и она долго прижимала к себе телефон, а потом позвонила Сьюзи Хаттон в Лос-Анджелес.

– Господи! – запищал голос на другом конце провода. – Я как раз о тебе думала. Мне так много надо тебе сказать. Я сейчас снимаюсь в новом фильме. Ты о нем слышала? Он о девушке, которая поступает в колледж и влюбляется в сына своего профессора, а он ужасно злой… Разумеется, она не знает, что он его сын. Фильм очень, очень смешной. Моим партнером будет Уильям Вэй, ты его помнишь? Он играл вместе с нами в фильме «Тандер-бич» члена банды мотоциклистов. Тот парень, похожий на ирландца, которого они неудачно покрасили? У него волосы были черные, как у Эдди Манстера, помнишь?

– Я… – Джемма не договорила, так как Сьюзи опять затрещала.

– Все равно, мы вроде как стали с ним встречаться… Ну, студия предложила, чтобы мы вместе кое-где появлялись, и мы нашли общий язык.– Наконец девушка замолчала, переводя дыхание. Джемма представила себе, как она на другом конце трясет стрижеными волосами, доходящими ей до подбородка. До своего большого прорыва в роли младшей сестры Джеммы в фильмах о серфинге она работала моделью для каталогов крупных розничных корпораций; получив эту роль, она заработала достаточно, чтобы купить своей семье ранчо в долине Сан-Фернандо[15]. Теперь Сьюзи Хаттон играла роли Джеммы в студии, и Джемма была уверена, что они переедут из Вэлли в Беверли-Хиллз.

– А как ты? – Сьюзи громко втянула воздух. – Боже, ты звонишь, чтобы сообщить мне, что вы с Чарли собираетесь пожениться? – Ее голос снова стал писклявым от волнения. – Я угадала, да? Все выходят замуж, кроме меня.

– Нет, – ответила Джемма с грустным смехом. – Мы не собираемся пожениться. – У нее не хватило духу сказать Сьюзи правду. – Я позвонила просто для того, чтобы услышать твой голос.

– О! – произнесла Сьюзи очень разочарованно. – Ты собираешься вернуться в Лос-Анджелес? Я тут подумала, что могла бы подбросить идею, будто Лейси приезжает к Бетси в колледж на выходные. Возвращайся, Джемма. Без тебя уже не то. То есть нам всем по-прежнему весело на съемочной площадке, но… ты же была моей сестрой.

Про себя Сьюзи всегда считала, что они с Джеммой теперь реальные сестры. Джемме недоставало такой настоящей дружбы.

– Я еду в Париж сниматься в фильме, но, может, потом. – Джемма смотрела в окно на летящие мимо такси, она никогда еще не чувствовала себя такой одинокой. – Скажи, что ты делаешь сегодня вечером? – Взглянув на часы, она увидела, что уже почти четверть двенадцатого по времени Лондона, так что в Лос-Анджелесе чуть больше трех пополудни.

– Мы с Уильямом сегодня вечером встречаемся с Дион в «Трубадуре». Господи, жаль, что ты не можешь приехать, – сказала Сьюзи и издала громкий стон. – Мне нужно узнать мнение старшей сестры об Уильяме.

Джемма рассмеялась.

– Что ты наденешь?

Послышался еще один писк.

– Я только что получила кучу платьев от Сьюзи на Брайант-девять. Они сказочные. Все начинают носить землистые цвета, много замши. Эти платья пастельных цветов, но желтое на мне смотрится великолепно. Если бы ты была здесь, у меня есть одно платье, которое тебе бы замечательно подошло!

– Мне тоже жаль, что я не там, – сказала Джемма и грустно улыбнулась.

Последовала пауза, потом Сьюзи сказала:

– Мне надо идти, но я скажу маме, что ты звонила.

– Да, пожалуйста, – ответила Джемма и не клала трубку даже после того, как их разъединили.

На мгновение она представила себя снова в Лос-Анджелесе, как она одевается и едет в «Трубадур» со Сьюзи и Уильямом. Почему ей было недостаточно этой простой дружбы? Джемму беспокоило, что в ней есть какой-то недостаток, не позволяющий ей успокоиться – не в том смысле, чтобы смириться с меньшим, но в том, чтобы ей стало удобно жить в собственной шкуре, в собственном мире. Почему она чувствует себя одинокой повсюду, куда бы ни уехала?

На следующее утро по пути в аэропорт ее накрыло невероятное чувство вины. Неужели она снова собирает чемоданы и оставляет позади свой мир? Не прилетит ли она в Париж, а потом пожалеет, что уехала отсюда, как раньше из Лос-Анджелеса? Поддавшись импульсу, она велела таксисту ехать обратно, в дом к Чарли, и там обнаружила его не погруженного в бездну отчаяния, а в постели с Тамсин и Пенни. Если Джемма в самом деле уезжает в Париж, то ему потребовалось немедленно найти ей замену.

Обе девицы были вполне зрелыми, как женщины картин Боттичелли, но ни та, ни другая не спешили прикрыться, казалось, они пребывают в блаженном убеждении, что только что получили свой приз в лице Чарли Хикса. Джемма восхищалась их наивностью, но знала, что это ненадолго. Чарли уничтожит их наивный взгляд широко раскрытыми глазами на новый мир. Только на это он и способен.

Как ни странно, когда Джемма застала их втроем, Чарли был в восторге.

– Ты что-то забыла, Джемма? – спросил он. – Оставь свой ключ. Не хочу, чтобы ты опять вошла к нам неожиданно.

Тихо закрывая за собой дверь, она услышала:

– Вы видели ее лицо? – Одна из девушек, сказавшая это, хихикнула, а потом все трое расхохотались.

Такая реакция стала подарком ей от Чарли. Она покинет Лондон с чистой совестью. Прежде чем она села в машину, на улицу вышла Пенни, завернутая в простыню, как в тогу. Одной рукой она придерживала простыню, в другой держала зажженную сигарету.

– Он говорит, чтобы ты не возвращалась.

– Скажи ему, что это не проблема, – ответила Джемма, открывая дверцу такси. – Я улетаю в Париж.

– Ему будет лучше без тебя, знаешь ли.

– А вам нет. – Джемма фыркнула от смеха. Эта юная девица не представляла себе, во что ввязывается. –  Поехали, – сказала Джемма водителю, захлопнув дверцу перед Пенни. Как Чарли посмел оставить за собой последнее слово, пусть даже через посыльную?

Автомобиль тронулся с места, а девица с кудряшками осталась стоять на улице в распахнутой тоге.

– Поезжайте быстрее, пожалуйста. Увезите меня отсюда к чертовой матери.

Покинув Лондон раньше, чем ожидала, Джемма должна было прожить в Париже три недели до начала съемок фильма «Странная луна». Компания, финансирующая фильм, хотела получить в прессе больше материалов о нем, поэтому они выдали ей небольшой аванс на оплату отеля в обмен на то, что Джемма будет давать интервью, предпочтительно на французском. Однако до того как самолет приземлился в аэропорту, Джемма не подозревала о беспорядках, которые происходили в стране, и никто из продюсеров компании не упомянул, что аэропорт почти закрыт. Пройдя по пустому зданию аэропорта, она нашла одинокое такси, высаживающее пассажира у зоны вылета. По пути к отелю она видела длинные очереди у каждого магазина из-за нехватки продуктов. Это был уже не тот Париж, который она видела всего несколько недель назад.

– Что тут случилось? – Джемма повернулась и посмотрела в заднее окно. – Я была здесь всего несколько недель назад.

– Забастовки, – ответил таксист. – Студенты протестуют против войны во Вьетнаме, полиция приняла жесткие меры, и тогда к ним присоединились рабочие. Посмотрю, как близко удастся подъехать к Рю-дез-Эколь, но не могу ничего обещать.

Такси остановилось на бульваре Сен-Жермен, и водитель знаками показал, что ей придется пройти длинный квартал вверх по склону. С чемоданом и пишущей машинкой в руках она начала крутой подъем к маленькому бутик-отелю недалеко от Сорбонны, который сняла на имя матери, Мари Бретон. Женщина примерно одних лет с ее матерью, регистрируя ее у стойки, извинилась, что горничные прекратили выходить на работу.

– Все в порядке, – ответила Джемма. – Я могу сама стирать постельное белье, только покажите мне, где находится прачечная.

Смущенная, но сохранившая элегантность женщина за стойкой явно была хозяйкой гостиницы, но, по-видимому, она не привыкла справляться с пожеланиями гостей.

– Это очень любезно с вашей стороны. Большинство гостей уехало. – Она вручила Джемме большой медный ключ c прикрепленной к нему внушительной красной кисточкой. Помогая Джемме отвезти чемодан к крохотному лифту, она робко улыбнулась.

– Боюсь, лифтера тоже нет.

Джемма пришла в восторг от просторного, не заставленного лишней мебелью номера, где стояла «королевская» кровать с обитым красным бархатом изголовьем. Роскошная кровать резко контрастировала с маленьким письменным столом, на который Джемма поставила свою пишущую машинку в футляре. Раздвинув такие же красные бархатные шторы, Джемма обнаружила, что окно в номере позволяет выйти на балкончик, где она может сидеть и смотреть на Рю-дез-Эколь.

Когда на Латинский квартал спустилась ночь, знакомые звуки улицы сменились частым воем сирен и голосами моря протестующих, ритмично скандирующих: «Adieu de Gaulle»[16]. Крики иногда прерывал треск, который она сначала приняла за взрывы хлопушек, а потом, быстро выглянув из окна и увидев горящий автомобиль, поняла, что это выстрелы полицейских.

Утром Джемма вместе с остальными ошеломленными парижанами пробиралась по улицам между перевернутыми автомобилями и огромными кучами отбросов, потому что теперь забастовали мусорщики. С улицы до нее доносился хор возмущенных голосов, так как женщины увидели на рынках пустые ларьки и прилавки. Тем из них, таким как ее мать, которые пережили войну, это, наверное, стало горьким напоминанием о прошлом.

Проходя мимо баррикад из газетных стендов и урн для мусора, она видела расклеенные повсюду красные плакаты. Один из них, «La beauté est dans la rue»[17], привлек ее внимание стилизованным изображением в стиле граффити женщины, бросающей кирпич. Сорвав один маленький плакат с фонарного столба, она сложила его и сунула в сумочку, что-то в нем ее задело.

Эти дети примерно одного с ней возраста, и они сердиты, коллективное беспокойство подобно резкому скачку температуры. Если бы она была дома, вышла бы на протесты против войны? Конечно, студия бы это запретила.

Ей удалось вовремя занять очередь за маслом, сливками и мармеладом. Фруктовый прилавок был разорен, и Джемма выбрала то, что еще можно было спасти, и вернулась в гостиницу, где увидела хозяйку, сервирующую в столовой скудный завтрак и кофе. Джемма вынула баночку апельсинового джема вместе с маслом, сливками и фруктами.

– Простите, я не смогла найти хлеба.

Лицо женщины прояснилось.

– Это я должна о вас заботиться, вы ведь постоялица моего отеля. – Ее естественная порядочность почему-то заставила Джемму с тоской вспомнить о своей собственной матери. – Меня зовут Иветта, – сказала женщина, протягивая ей руку.

– Джемма.

– О, я знаю, кто вы, – сказала Иветта, ее улыбка стала шире. – Мы все знаем. Я видела вас в «Пари Матч». Вы приехали играть главную роль в новом фильме Тьерри Вальдона. Моя дочь, Бетт, изучает кино в Сорбонне, она просто помешана на звездах. Вы ее здесь увидите. Она помогает после школы, но в последние несколько дней не могла приходить.

В гостинице установился один и тот же распорядок. На ночь Иветта запирала парадную дверь, а Джемма баррикадировалась в своей комнате, плотно задергивала тяжелые бархатные шторы. Иветта давала ей несколько свечек и бутылку красного вина из погреба. Джемма снимала пишущую машинку с письменного стола и садилась на ковер подальше от окна. Свечи отбрасывали тени, в комнате устанавливалась таинственная атмосфера; она могла представить себе эту комнату в период Золотого века. Какие запретные любовные романы видели эти стены? У нее разыгрывалось воображение.

Она открыла копию романа Эндрю Уэйнрайта Кольера «Дева и демон»[18], которую нашла в единственном открытом книжном магазине на улице Сен-Жермен. Кольер объявил свою собственную книгу проклятой и велел уничтожить все экземпляры – ну, почти все. К несчастью для Кольера, это создало ей именно ту репутацию, которая вызвала у людей желание сохранить экземпляр на всякий случай, поэтому, как гласит легенда, у издателя не хватило духу уничтожить последний экземпляр. С течением времени роман стал важным чтением для радикалов. Роман повествует о демоне Альтаказре, он влюблен в смертную женщину Эрин и губит ее перспективы на брак, из-за чего она кончает жизнь самоубийством. Когда она оказывается в загробном мире, Люцифер дарит ее Альтаказру; однако Эрин сохраняет свои воспоминания и теперь ненавидит Альтаказра. В конце концов ее изгоняют из ада за то, что слишком чиста.

Роман Кольера навеял ей кое-какие идеи для сценария Вальдона, она усмотрела параллели между Жизель и Эрин. Она вынула наброски сценария Тьерри Вальдона и начала печатать, допивая второй бокал. Как вино, так и творческая лихорадка подействовали на нее, и она воображала, с каким восторгом режиссер прочтет ее заметки. Джемма прекратила печатать и вспомнила то, что он тогда сказал: «Если вы пишете, я бы очень хотел получить ваш отзыв о режиссерском сценарии». Тот сценарий, который она получила, не ломал никаких стереотипов, но у нее появились идеи, а Вальдону они, по-видимому, были нужны. Вот… вот для чего она покинула систему голливудских студий. Более уверенная в себе, чем когда-либо, Джемма сделала большой глоток вина и начала переписывать сцены с Жизель. Она писала: «Жизель используют главным образом так же, как всех женщин в других фильмах ужасов. Она жертва, пешка. В ней нет ничего нового». Взявшись за сцену, где Жизель впервые встречает вампира Романа, она переписала ее таким образом, что теперь молодая женщина подозревает вампира, а не Паскаля.

Стук клавиш успокаивал ее, она не обращала внимания на выстрелы и редкие взрывы на улице, за которыми возникали волны топота и воплей бегущих людей – шум всегда налетал волнами. Бумагу в машинке освещали только свечи, но ее пальцы хорошо знали клавиатуру, и ей не нужен был свет. Она начала работать над другими сценами «Странной луны», беспокоясь только о том, что у нее закончится бумага, а она не знает, где купить новую. Пока она писала, она почти сроднилась с этой работой. Ее распирала гордость, когда она создала три новые сцены, в которых Жизель Дюма стала неизбитым персонажем, достойным «новой волны». Она надеялась, что Вальдону они понравятся.

В конце концов Джемма уснула на полу, ей снились яркие сны, словно сценарий начал писать сам себя. Около пяти утра сирены стали звучать редко, а крики стихли. Вдалеке она увидела первые намеки на восход солнца, розовые отсветы на горизонте.

Она осторожно открыла окно и посмотрела на улицу внизу. Там и сям стояли машины полиции и скорой помощи; стонали или кричали люди, которых уносили на носилках или увозили в фургонах, в зависимости от места назначения. Перевернутые тележки валялись посреди улицы, и ей пришло в голову, что их притащили с рынка в нескольких кварталах отсюда.

Краем глаза она заметила нечто, что показалось ей странным. Взглянув на пишущую машинку, она увидела вставленный в нее лист бумаги, но она не помнила, чтобы оставляла его там. Вынув листок, она глазам своим не поверила.

Мисс Тернер!

На мой скромный взгляд, это хорошее начало, но мы с вами оба понимаем, что сценарий далек от совершенства. Мадемуазель Дюма заинтересуется Романом, а не этим скучным Паскалем. Паскаль – герой этой истории? Я так не думаю… Жмите дальше. «Дева и демон» – отличный источник вдохновения. Жмите, жмите…

А.

Кто это написал? Человек по имени «А»? В панике она обыскала свой номер, раздвигала шторы, открывала шкафы, осмотрела ванную комнату, но ничего не нашла. Она проверила замок, но дверь было крепко заперта. Прошлой ночью она была как в тумане и оставила окно чуть приоткрытым для свежего воздуха. Неужели кто-то ночью проник в ее комнату и прочел ее заметки? Если посмотреть на записку, то именно так и было. Дрожь пробежала по ее телу. Кто-то побывал в ее комнате.

– Ты теряешь рассудок, Джемма. – Она вспомнила, как смотрели на нее Чарли, Серж, Тамсин и Пенни, когда она настаивала, что гонится за мужчиной из номера Моне, и подумала, не галлюцинации ли у нее. Выражение жалости на лице Сержа, когда он говорил с ней, врезалось в память. Никакого мужчины не было.

Единственным другим объяснением было то, что Джемма сама написала это… ну… этот критический разбор собственного варианта. Возможно ли, что ей самой не нравятся эти наброски и поэтому она его написала, бессознательно? Люди могут ходить во сне. Но мысль о возможности печатать во сне просто смехотворна, она это понимала. Ей очень нравились ее новые сцены для «Странной луны».

– Боже мой. – Она быстро оделась: ей необходимо было подышать свежим воздухом, выйти из этой комнаты; ей казалось, что номер осквернило чье-то вторжение.

Сбегая вниз по лестнице, Джемма поняла, что пребывание в зоне боевых действий помогло ей забыть о битве с Чарли. От друзей она слышала, что он теперь отчаянно пытается ее найти, но чувствовала себя в безопасности, потому что он понятия не имел, под каким именем она теперь живет. Чарли никогда не задавал ей вопросов ни о чем, касающемся ее семьи, не то что об имени матери, да его все это и не интересовало. Эта маленькая деталь еще раз подтвердила, что она правильно поступила, оставив его.

В вестибюле она обнаружила, что дверь все еще заперта, и это было странно, так как Иветта всегда отпирала ее ровно в семь часов. Из столовой до Джеммы донеслось шарканье ног и всхлипы. Войдя в столовую, где в обычный день уже подавали бы кофе со скудным завтраком, Джемма нашла Иветту лежащей на полу вниз лицом. Юная девушка стояла на коленях рядом с ней и тихо плакала, будто не хотела побеспокоить постояльцев.

– Она умерла. – Девушка посмотрела на Джемму, и та увидела на ее лице несколько глубоких порезов, в ее волосах застряли осколки стекла.

Только тогда Джемма поняла, что здесь произошло. От взрыва на Рю-дез-Эколь разбилось окно столовой, и осколки стекла влетели, подобно шрапнели, в комнату, где несколько секунд назад Иветта готовила им завтрак.

С жалостью Джемма увидела, что женщина достала еще одну баночку мармелада и держала ее в руке, когда ее сбило с ног. Судя по виду дочери, они были рядом друг с другом.

Джемма подбежала к телу Иветты и медленно перевернула ее. В Лос-Анджелесе она одно лето работала спасателем и знала основные приемы оказания первой помощи. Прислушавшись к дыханию, Джемма все-таки уловила тихий звук и нащупала слабый пульс.

– Нам нужно вызвать ей скорую помощь.

Обсыпанная мусором девушка медленно покачала головой.

– Невозможно.

– Автомобиль?

Девушка снова покачала головой.

– Улицы заблокированы.

Джемма вскочила, подбежала к двери, отперла ее и выбежала на улицу, где действительно увидела, что перевернутые тележки и автомобили загородили проезд. Ни одна скорая помощь сюда не доберется.

Времени у Иветты было мало, поэтому Джемма окинула взглядом улицу в поисках чего-то, что поможет ей доставить женщину к машине скорой помощи.

Заметив молодого человека, она помахала ему рукой и по-французски попросила: «Помогите».

Потом Джемма побежала через вестибюль и обыскала прачечную. В чулане рядом с лифтом она нашла простыни. Если нельзя добраться до скорой помощи, тогда ей придется донести Иветту туда, где смогут помочь. Джемма разостлала две простыни на полу, надеясь, что они выдержат, потом они вместе с молодым человеком положили неподвижное тело Иветты на них. Потом каждый взялся за концы, и они подняли ее, как на носилках. Прежде чем идти, Джемма проверила, есть ли у женщины пульс; он еще прощупывался, хоть и едва.

– Пойдем, – сказала Джемма дочери Иветты. Так как девушка не двинулась с места, Джемма поняла, что она и сама в шоке. –  Как вас зовут? – спросила Джемма, опускаясь рядом с ней на колени. И начала легонько похлопывать ее по щекам, чтобы привести в чувство.

Девушка зашевелилась.

– Бетт, – ответила она таким слабым голосом, что Джемме пришлось низко нагнуться, чтобы расслышать.

– Хорошо, Бетт, мы вам тоже найдем помощь. – Джемма быстро взглянула на мужчину. – Сможете найти на улице еще помощников? – Он кивнул и выпустил свой конец простыни, чтобы вернуться на улицу за помощью. Джемма вернулась в прачечную за еще одной парой простыней.

Еще двое мужчин присоединились к ним, они сделали еще одни носилки из простыней и положили на них Бетт. Обе группы пробирались, петляя, по улице, огибая перевернутые тележки и криками предупреждая людей уйти с дороги, пока не добрались вниз до бульвара Сен-Жермен, где была хоть какая-то надежда найти машину скорой помощи.

Иветта была тяжелая, и Джемме пришлось несколько раз останавливаться, пока, наконец, еще один мужчина не сделал ей знак отойти и не взял в руки конец простыни. Джемма побежала впереди группы, высматривая помощь.

К своему облегчению, Джемма увидела, что по бульвару Сен-Жермен едут машины, и ей удалось найти машину скорой помощи, которая остановилась во втором ряду возле перевернутой телеги; Иветту быстро переложили на настоящую каталку. Подъехала еще одна скорая, и Джемма отправилась в больницу вместе с Бетт, сознавая, что у нее нет денег, чтобы вернуться назад в гостиницу.

Только когда парамедик начал хлопотать вокруг нее, она поняла, что и сама порезала колени, когда опускалась на пол отеля. Когда он обрабатывал ее порезы, она морщилась.

– С ней будет все в порядке? – спросила Джемма, глядя на Бетт, которая потеряла сознание и обмякла на сиденье.

– Она в шоке, – невозмутимо ответил парамедик.

– А ее мать? – Джемма кивнула на Иветту.

– Ее состояние хуже, – ответил парамедик, поджав губы.

Выйдя из машины скорой помощи, Джемма столкнулась лицом к лицу с собственным изображением, которое уставилось на нее с потрепанного рекламного плаката духов «Жуа-де-Жарден», висящего на здании напротив входа в отделение скорой помощи. Плакат, давно выцветший, недавно подвергся нападению вандалов. Лицо Джеммы расцарапали почти полностью. По диагонали через старый плакат наклеили свежий протестный постер, на котором красными буквами было написано: «La beauté est dans la rue».

Глава 4

2 апреля 1991 года

Лас-Вегас, Невада

Тяжелый старый проектор фирмы «Белл-энд-Хоуэлл» можно было принять за микроволновку. Кристофер давил на кнопку, пока не услышал жужжание каcсеты с пленкой, ободряющий звук. Всю последнюю неделю у него в столовой, которой давно не пользовались, стол был усеян деталями сломанного аппарата. После нескольких безуспешных попыток починить проектор тетя Ванда высадила его возле магазина фототоваров на Стрипе, чтобы ему помогли разобраться с автозагрузкой. Владелец магазина, у которого когда-то был такой же проектор, застонал при виде него. Они нашли старинную лампу и заставили проектор загружать кассеты.

Тетушка Ванда выглянула из-за угла.

– Ты скоро собираешься начать просмотр?

– Через несколько минут, – ответил он, в последний раз проверяя кнопку запуска. Аппарат зажужжал и ожил.

Пять лет Кристофер прожил вместе с тетей, дядей, двоюродным братом Джейсоном и двоюродной сестрой Анжелой. Когда откопали его школьные документы, позорную тайну Кристофера узнали все: он больше года не ходил в школу – поэтому вынужден был снова пойти в пятый класс и таким образом оказался в одном классе со своей кузиной Анжелой, у которой было больше друзей, чем у всех знакомых ему людей. Но этот переход был непростым.

До этого момента Кристофер существовал и перемещался в мире взрослых: бойфренды его матери, хозяева жилья, старуха из прачечной-автомата. Он никогда не разговаривал и даже не играл с другими детьми и всегда чувствовал, что это временная ситуация. Он следил за дверью и держал наготове маленький чемодан с вещами и деньги на сэндвич с сыром на гриле и автобусный билет, если они опять понадобятся.

Тетушка Ванда в честь этого события поджарила в микроволновке попкорн. Кристофер часто вглядывался в лицо тети Ванды в поисках чего-то знакомого, но его мама была светловолосой, воздушной, будто изображение, снятое не в фокусе, а тетя Ванда была земной, у нее были густые, блестящие каштановые волосы, падающие на плечи и подхваченные зажимами, сколотые вязальными спицами или собранные в пучок, как будто ей некогда было с ними возиться.

Тетя копалась в коробке со старыми кассетами, на которых были названия вроде «Парад 4-го июля 1967 года» и «Поездка Памелы в Нью-Йорк на автобусе, 1967 год».

– Твой дедушка купил кинокамеру в Японии за много лет до того, как они появились в продаже в США, – сказала тетя Ванда. – Он был умелец, как и ты. Только эта штука никогда не работала как следует. Думаю, это был опытный образец.

Его дядя Мартин недавно получил повышение в страховой компании, и семья переехала из Гейнсвилла в Лас-Вегас, как будто одно жаркое место жительства чем-то лучше другого.

Они с Джейсоном и Анжелой проводили дни в доме, смотрели мультики и звонили по телефону в бюро погоды, чтобы узнать температуру на день: время два часа дня, температура 41 градус. В сумерки они выходили на улицу и катались на велосипедах по новому району. Ему было почти пятнадцать лет. Если бы Кристофер был на год старше, его бы больше интересовало вождение автомобиля или девочки, но он был новичком в городе и не имел водительских прав, и ему было скучно до слез – пока он не нашел старый проектор и кассеты в коробке в гараже.

Кассету снова заело, и Кристофер вытащил ее из загрузочного лотка и осмотрел; свет лампы бил ему в глаза.

– Дерьмо, – произнес он.

– Кристофер, – нахмурилась тетя Ванда. – Выражения.

– Прошу прощения, – сказал он и вытер ладони о штаны.

Одно нажатие кнопки – и вот она появилась. На зернистых, быстро мелькающих кадрах появились его мама, Памела Кент, которая пыталась встать рядом с его тетей Вандой, толкавшей сестру вперед, чтобы поставить ее перед собой.

Памела нервно оглянулась, камера приблизилась к ней, а затем оператор, его дедушка, стал играть с кнопкой зума. При виде мамы, двигающейся, снова ожившей, у него дух захватило. Его охватило ощущение несоответствия. Как она может быть здоровой и живой там, а не здесь? Пленка обманывала, превращая мертвых в живых.

– Мамочка, – тихо произнес он. Какая-то часть глубоко внутри никогда не переставала ее искать. Он гадал, о чем она думала в тот день. Это была мама, о существовании которой он не знал, беззаботная, юная ее версия, которая двигалась на экране рывками.

– Мы купили проектор только в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году, – сказала Ванда. Она смотрела фильм, но также и на Кристофера, мальчик чувствовал ее взгляд. – У нас были эти фильмы, а мы не знали, работала ли вообще тогда камера. Думаю, я никогда раньше этого не видела.

Зернистый целлулоид тихо потрескивал между отдельными сценами, где его мать позировала возле новых автомобилей, на Рождество, на семейных застольях и на проводах в аэропорту. На его любимом отрывке она была невестой, одетой в зеленовато-голубое платье с лямкой на шее и в такого же цвета туфлях (снятых крупным планом).

Видеозапись на Рождество его покоробила. Казалось, мама в восторге распаковывала подарки, но женщину, которую он знал, не радовали праздники. Ностальгия, смешанная с меланхолией, загоняла ее в ванную комнату, где она запиралась на несколько часов, принимая ванну. Кристофер так боялся, что она уснет, что не один раз вскрывал замок инструментом, который дал ему рабочий гостиницы, и затыкал пробкой ванну так, что вода понемногу вытекала, пока она лежала без чувств в холодной ванне. Она просыпалась через несколько часов, замерзшая и разъяренная, но живая.

– Господи, – сказала тетя Ванда и подняла руку, чтобы заслонить изображение, вызывающее головокружение.

Он прижал руку ко рту, чтобы не зарыдать. У него начались спазмы в желудке, как и в те дни, когда он был с ней.

Его мать умерла три года назад. После Питтсбурга ее перевели в психушку в Атланте, но все настойчиво называли ее «центром», словно мама уехала в некий оздоровительный центр йоги. Она представляла собой одно из тех современных зданий, прижавшихся задней стеной к группкам вечнозеленых деревьев. Когда он в первый раз увидел ее в этом центре, она была привязана к стулу в «Имперском крыле». Пока он привыкал к нормальной жизни, отучался заглядывать под дверь ванной комнаты, чтобы убедиться, что вода не перелилась через край ванны, и переворачивать людей на бок, чтобы они не задохнулись в приступе рвоты, она впала в ступор, сидела, уставившись в угол на календарь «Год с кошками» с раскрытым ртом, словно собиралась спеть ноту. Продержалась там всего одиннадцать месяцев, потом умерла от пневмонии.

Он обмяк на стуле, зачарованный ее светлыми ангельскими кудряшками, вздернутым носиком и широкой улыбкой. Его мать была призраком, манящим его к себе. Время не залечило такие глубокие раны. В конце концов из этой пустоты появилось спасительное бесчувствие, сформированное упущенными возможностями и воображаемой другой жизнью, которую он мог бы прожить вместе с ней. Ему очень хотелось оказаться там вместе с ней. Все что угодно, только бы снова ее увидеть.

Последний фильм показывал родных, отправляющих ее на автобусе в Нью-Йорк. Его мать была жизнерадостной и полной надежд, а не сломленной женщиной, которую он столько раз переворачивал на бок в номерах дешевых гостиниц. Прерывистое потрескивание пленки вернуло его к реальности, напомнило, что эта потрясающе красивая женщина в коричневом замшевом жакете с бахромой – всего лишь далекое воспоминание. Она бурно махала родным, на быстро мелькающих кадрах она выглядела человеком, который спешит к новому волнующему приключению. Никто не снимет фильм о ее мрачном возвращении много лет спустя.

– Что с ней случилось? – Кристофер никогда не задавал тете Ванде этот важный вопрос. Он был слишком юным, слишком благодарным ей за то, что она его взяла к себе, чтобы искать ответ на него.

Ее большие голубые глаза прищурились.

– Я не должна была этого допустить, – сказала она. – Того, что ты год не посещал школу. Я слышала, что ты воровал мелочь, чтобы поесть.

– Это было не так уж плохо.

– Нет, плохо, – возразила она с усталым вздохом. – Пэм не справлялась с реальным миром. Она жила в мире фантазий, а реальный мир понемногу уничтожал ее, до тех пор, пока она… ее просто не стало. Таблетки, алкоголь, мужчины… все это было просто ее способом справиться, но зародыши этого были в ней с самого начала. Она никогда не вписывалась в эту жизнь. – Лицо тети Ванды освещал свет из проектора, и Кристоферу показалось, что он заметил слезы. – Жалко, что нас ей было недостаточно.

В то Рождество Кристофер получил в подарок от тети и дяди подержанную видеокамеру «Сони». Даже подержанная камера была для его семьи слишком дорогим подарком.

Джейсон получил бейсбольную перчатку, а Анжела – щипцы для завивки. Он видел, как они озадаченно переглянулись, удивленные несопоставимой стоимостью подарков.

– Я звонила в магазин фототоваров, – сказала тетя Ванда. – Хозяин сказал, что ты положил глаз на эту камеру.

Действительно, Кристофер смотрел на ту подержанную камеру в футляре, прикидывал, как он мог бы использовать ее и кассету с пустой пленкой. Новая камера была еще в оригинальной упаковке, и Кристофер понимал, что они имели в виду нечто важное: тетя Ванда пыталась увести его от навязчивого просмотра старых пленок, заставить начать новую главу.

– Может быть, ты сможешь снять несколько наших рождественских праздников, – сказала она, улыбаясь с надеждой.

Начинающему кинолюбителю Лас-Вегас обеспечивал много исходного материала. Кристофер весной потратил несколько первых недель на то, что ездил взад-вперед по Стрипу вместе с Джейсоном и искал афиши с названиями «Благодарные мертвецы», «Сантана» и «Джордж Бернс». Один плакат привлек его внимание в гостинице «Сэндз», он рекламировал фестиваль фильмов о серфинге.

– Нам надо пойти туда, – сказал Кристофер, показывая на плакат. В последнее время Джейсон увлекся серфингом и, несмотря на то что теперь они жили в пустыне, а раньше жили во Флориде, бывал только в Миртл-Бич.

– Может, там будут красотки. – Шестнадцатилетний Джейсон только и думал о «красотках».

Они въехали на парковку, оба чувствовали себя взрослыми мужчинами на задании. Стоянка автомобилей гостиницы взволновала Кристофера, напомнила ему те отели, где они обычно останавливались вместе с мамой. Тетя Ванда и дядя Мартин были фанатами палаточных лагерей в национальных парках, поэтому последней гостиницей, в которой побывал Кристофер, была гостиница в Питтсбурге.

– Думаешь, нам будет нужен паспорт? – Джейсон пригладил волосы перед зеркалом заднего вида. Он был уверен, что выглядит старше шестнадцати лет.

– Я думаю, это кинофестиваль. Все должно быть в порядке.

– Нам надо попробовать пробраться в казино? – Он нахмурился, глядя на довольно большой прыщ на своем подбородке, который выдавал в нем подростка.

– Твоя мама нас убьет, – ответил Кристофер.

– Это правда. – Джейсон кивнул, достал из заднего кармана расческу и провел по волосам, подстриженным в виде «рыбьего хвоста». Эту стрижку ему сделала парикмахер еще в Гейнсвилле. У Джейсона были замечательные волосы, густые, но быстро отрастали. Он протянул Кристоферу расческу.

– Спасибо, не надо.

– Уверен?

Кристофер пригладил свои короткие волнистые волосы.

– Уверен.

Когда они вошли в вестибюль, толкнув двери, на них обрушилась волна прохладного воздуха из кондиционера. Следуя указателям, они подошли к очереди на регистрацию перед покрытым скатертью столом с табличкой, приглашающей любителей кино. Кристофер не ожидал, что придется заплатить шесть долларов за вход, и никому из них не хотелось теперь поворачивать обратно.

Женщина с ярко-рыжими взбитыми волосами вручила им их бейджи.

– Лекция состоится в Большом бальном зале. Обед Фрэнки Авалона[19] будет вечером, но он не входит в ваш билет.

– Ладно, – сказал Кристофер, ничего не поняв. – Нам не нужно видеть Фрэнки Авалона.

После длинного коридора внимание Джейсона привлекла выставка киноафиш с такими названиями, как «Пляжные игры», «Облом» и «Тандер-бич».

– Мне очень нужно заполучить некоторые из них в свою комнату.

– Ты считаешь, что тебе бы понравилось заниматься серфингом по-настоящему?

Кристофер не понимал, откуда взялось увлечение Джейсона серфингом, но после переезда в Лас-Вегас из его комнаты почти непрерывно звучали песни из альбомов рок-группы The Beach Boys, словно Джейсон пытался представить себя в новой школе серфингистом из Флориды. Наверное, трудно переехать в другой город в одиннадцатом классе. Кристофер никогда не учился постоянно в одном городе, поэтому он справился с переходом в другую школу гораздо лучше своих двоюродных брата и сестры.

– Я знаю, что понравилось бы, – ответил Джейсон, и глаза его загорелись.

Кристоферу попалась на глаза афиша фильма «Тандер-бич». Лицо одной актрисы на нем было ему знакомо, у нее были длинные прямые волосы и густая челка.

– Не может быть! – сказал Кристофер.

Он на ходу открыл обувную коробку, где хранил вещи матери, в том числе золотую подвеску на счастье, «итальянский рожок»[20], программы ее выступлений в качестве певицы и счет, который она в тот день взяла в отеле, «за восстановление художественного произведения Джеммы Тернер».

Значит, Джемма Тернер играла главную роль в фильме о серфингистах.

– Мне скучно, – заявил Джейсон, разглядывая проходящих мимо посетителей фестиваля. – Эти красотки старые.

– Я хочу пойти на лекцию. – Сердце Кристофера забилось быстрее, когда он узнал все это. Эта женщина, Джемма Тернер, имела отношение к его матери. Но каким образом? Ответ мог найтись в бальном зале. Он должен попасть в бальный зал. Джейсон бросил на него быстрый взгляд.

– Ты шутишь.

Кристофер пожал плечами.

– Просто приедешь за мной потом.

Его кузен обреченно вздохнул и протянул руку.

– Ты мне должен шесть долларов.

– Почему?

– Потому что этот фестиваль старомодный.

Кристофер со вздохом полез в карман.

– У меня только десятка.

Джейсон выхватил у него банкноту.

– Я тебе дам сдачу… потом.

Кристофер закатил глаза.

– Я никогда не получаю сдачу.

Джейсон направился к шоуруму, помахав ему рукой на ходу.

– Встретимся на парковке через час, иначе мама нас убьет.

– Не пытайся сходить в казино, Джейсон.

Брат резко повернулся на выцветшем гостиничном ковре, делая вид, что вот-вот проберется в охраняемое казино отеля, потом повернулся и побрел назад к выходу.

Кристофер открыл дверь в Большой бальный зал и тихо вошел, чтобы не помешать уже начавшейся лекции. Бальный зал с золотисто-желтым занавесом и квадратными потолочными светильниками был набит битком, поэтому он сел сзади, рядом с пожилой женщиной дружелюбной внешности.

– Ты совсем молодой, – прошептала она. – Хотела бы я, чтобы мой внук разделял твой вкус к таким фильмам.

– Я фанат Джеммы Тернер, – ответил Кристофер, блефуя и надеясь увидеть ее реакцию.

– Трагедия, – сказала женщина и мрачно покачала головой. – Тебя, должно быть, взволновал список участников.

– Да, – согласился Кристофер, он не хотел сознаться, что понятия не имеет, кто в него входит и что за трагедия связана с Джеммой Тернер. Мальчик придвинулся к ней.

– У меня нет программы. Кто еще в этом списке?

– Кроме Сьюзи Хаттон? – Женщина прищурилась.

Имя Сьюзи Хаттон ни о чем ему не говорило, как и все другие имена, которые быстро назвала ему эта женщина перед тем, как на сцену вышел ведущий и представил следующего модератора.

Женщина приложила руку ко рту, чтобы приглушить голос:

– Сьюзи Хаттон тоже очень жаль.

Кристофер был озадачен, но сделал вид, что согласен с ней.

– Муж, Уильям Вэй, погиб в дорожной аварии пять лет назад вместе с любовницей. Трое маленьких детей. Теперь ей приходится выступать в телевизионных шоу, потому что ролей не предлагают.

– О, – отозвался Кристофер и кивнул, будто понял. – Да, это было ужасно.

Сьюзи Хаттон, та бедняжка, о которой шла речь, сидела в центре сцены на мягком бежевом стуле с застывшей на лице искусственной улыбкой. На вид ей было лет сорок, у нее были волосы до плеч цвета сливочного масла, уложенные так же, как у диктора программы новостей. Кристофер узнал выражение отчаяния на ее лице. Он уже видел такое выражение, когда его матери нужно было доказать, что у нее все отлично. У Сьюзи Хаттон не было все отлично.

– Она хорошо выглядит, – заметил Кристофер. Он лгал и наблюдал за реакцией женщины. Она нахмурилась и обвела пальцем вокруг своего лица.

– Слишком много над ней поработали.

Вопросы участников касались того, как она играла в фильмах о серфинге с 1963-го по 1969-й год. Сьюзи Хаттон отвечала эмоционально: сценарии были отличные, режиссер очень поддерживал молодую актрису, а фанаты – ну, а фанаты были замечательные. Аудитория захлопала и закричала в ответ на это. После выступления будет раздача автографов.

Когда ведущий объявил, что можно задавать вопросы, Кристофер поднял руку, не успев подумать. Сьюзи Хаттон играла в фильме «Тандер-бич» вместе с Джеммой Тернер. Почему никто не упомянул о ней?

Какой-то человек с микрофоном подошел к Кристоферу. Ведущий, со сцены увидев, что он подросток, рассмеялся.

– Наши фанаты молодеют с каждым годом.

Зал взорвался смехом.

– Привет, – сказал он с дрожью в голосе. Все глаза смотрели на него, он почувствовал, как вспыхнуло его лицо. – Меня зовут Кристофер Кент. – Он сглотнул, нервно вытер ладони о джинсы. – У меня вопрос к Сьюзи Хаттон.

Сьюзи улыбнулась и подалась вперед на бежевом стуле, как будто заинтересовалась им.

У него сморщилось лицо.

– Как вам работалось с Джеммой Тернер?

Зал затих. Все участники встречи на сцене опустили головы, кроме Сьюзи, которая смотрела на Кристофера так напряженно, что ему показалось, будто она видит его насквозь. У нее отвисла челюсть, и она начала заикаться, отвечая на его вопрос.

Окидывая взглядом зал, Кристофер недоумевал, почему упоминание о Джемме Тернер погрузило зал в такое мрачное настроение. Никто не смотрел ему в глаза. Даже сидящая рядом женщина теперь схватилась за горло и не отрывала глаз от золотисто-зеленых узоров ковра, чтобы избежать его взгляда.

– Что, черт возьми, случилось с Джеммой Тернер? Почему никто не хочет говорить о ней?

– Она была самой фантастической актрисой и человеком из всех, с которыми мне доводилось работать. – Улыбка Сьюзи погасла. – Она была мне как сестра. Знаете, она никогда не получала того внимания, которого заслуживала. Глядя на нее в фильмах «Тандер-бич» и «Моя гавайская свадьба», мы все знали, что она превосходила эти фильмы. И история показала, что «Конокрад» был блестящим фильмом, а ее игра в нем не уступала игре великих партнеров, несмотря на то что этот фильм получил резкую критику. Просто она опередила свое время. Очень жаль, что с ней так случилось.

Кристофер кивнул в ее сторону, благодаря за ответ, но ему хотелось закричать: «Что случилось?»

– Правда, то, что с ней случилось, так трагично, – сказал ведущий. – Следующий вопрос.

У него быстрее забилось сердце. Он поглядел на опустивший глаза зал. Все они знали ответ. Самым простым было бы спросить сидящую рядом женщину, но он сказал ей, что фанат фильмов о серфинге, и ему не хотелось разрушать свое прикрытие. Когда закончилась дискуссия, она вскочила с места и бросилась прочь от него. Люди поспешно покидали зал, и Кристофер чувствовал, что сделал что-то не то.

Он вышел на парковку, надеясь узнать кого-нибудь из участников встречи, но там был только Джейсон, бездельничающий в машине.

Кристофер открыл дверцу.

– Если бы мне нужно было узнать что-то об актрисе, куда бы я пошел?

– Не знаю, – ответил Джейсон, меняя позу на сиденье, чтобы посмотреть, под каким углом он выглядит более классным. – Она красотка?

Кристофер подумал.

– Да. Совершенно точно.

– Тогда в библиотеку, конечно. – Джейсон тронул машину с места и выехал со стоянки на Южный бульвар Лас-Вегаса. – Только мама разозлится, если мы опоздаем к обеду, поэтому придется сделать это завтра.

Кристофер кивнул двоюродному брату, опустил стекло и почувствовал дуновение теплого воздуха.

То, что и его мать, и Джемма Тернер трагически закончили свои жизни, не было совпадением. Они были связаны и в жизни, и в судьбе – Кристофер был в этом уверен. И завтра он начнет свой квест, чтобы узнать ответы.

На следующий день Джейсон высадил его у библиотеки Лас-Вегаса. После целого утра поисков библиотекарь, пожилая женщина, которая отнеслась к его просьбе как к вызову, наконец-то нашла микрофильм с кое-чем интригующим. Когда Кристофер увидел нечеткий рекламный снимок Джеммы Тернер, он узнал лицо женщины из тех далеких лет.

– Больше я ничего не смогла отыскать. – Библиотекарь была в недоумении.

Но найденная ею статья вызывала больше вопросов, чем давала ответов.

«Из справочника „Кто есть кто в кино“ (1976 г.)»

ДЖЕММА ТЕРНЕР (Род.  12 апреля 1946 г. Пропала без вести, предположительно умерла, 10 июня 1968 г.)

Джемма Тернер была американской актрисой, рожденной во Франции, сыгравшей главные роли в популярных фильмах о серфинге в 1960-х годах, в том числе «Тандер-бич» (1964), «Ралли на пляже» (1964), «В волнах» (1965) и «Моя гавайская свадьба» (1965). Она исчезла через десять дней после запуска в производство нового фильма в Амбуазе, Франция, во время ночных съемок. Расследование этого происшествия позволило заподозрить бродягу Жан-Мишеля Карона, его раньше арестовывали в Ницце за нападение на его девушку, которую он чуть не убил. Полиция указывала на сходство между этой девушкой и Джеммой Тернер как на возможный мотив. В конце концов полиция Амбуаза не нашла достаточных доказательств для обвинения Карона, и его освободили; он утверждал, что невиновен. Исчезновение Тернер остается неразрешенной загадкой, и ее официально объявили умершей в 1975 году. Фильм «Странная луна» был снят, но не вышел на экраны.

После исчезновения Тернер режиссер фильма Тьерри Вальдон уединился в своем загородном доме, умер в 1972 году. По странному стечению обстоятельств, бывший возлюбленный Тернер гитарист Чарли Хикс утонул в реке Луара в Амбуазе в 1971 году, через три года после ее исчезновения. Некоторые считали, что он приложил руку к ее пропаже, хотя он в то время находился в Лондоне и работал над четвертым альбомом Prince Charmings под названием «Shocking in Pink».

Глава 5

1 июня 1968 года

Амбуаз, Франция

– Ее называют «Долиной королей», – сказал Мик на переднем сиденье. Он листал путеводитель, полученный от турагента в Париже. – По всему этому региону разбросаны замки, потому что мелкая аристократия старалась поселиться вблизи от короля, который здесь жил. После революции многие поместья разрушили или переделали в тюрьмы. – Он поднял взгляд. – Ну, это скучное чтение.

Джемма, сидящая на заднем сиденье, не могла стряхнуть оцепенение и ни на что окружающее не реагировала. То, чему она стала свидетельницей в Париже, все еще занимало все ее мысли. Она оставалась в гостинице до тех пор, пока Иветту и Бетт не выписали из больницы, но ей очень не хотелось от них уезжать. Они обе поправлялись после своих ранений, и больше ничего не имело значения, но еще выглядели слабыми, когда она прощалась с ними сегодня утром.

– Ты ужасно тихая там, сзади, – заметил Мик.

И он был прав. Уже больше часа Мик тарахтел без умолку, пока они ехали на юго-запад от Парижа, через пригороды, мимо указателей на Версаль, а потом их окружили золотистые поля и зернохранилища. Она не могла говорить о том, что видела в Латинском квартале, да ее никто и не спрашивал. Это было так ужасно, что она даже не была уверена, что все это происходило в реальности. Теперь она даже списала случай с пишущей машинкой на стресс. Принимая во внимание то, что она испытала, было вполне возможно – этого даже следовало ожидать, – что ей померещилось.

– Я просто немного устала от поездки.

– Эта поездка раньше занимала день на лошади, – сказал водитель, улыбаясь ей в зеркало заднего вида. – Слава богу, что у нас есть автомобиль.

Проехав вдоль Луары еще час, она, наконец, увидела Амбуаз с его грандиозным замком из белого песчаника, сверкающим вдалеке. Белый, как мел, известняк делал город жемчужным, словно они ехали по самому раю.

– Здесь написано, что Луара – самая длинная река во Франции, – сказал Мик.

– Эта река – поистине сердце Франции, – слегка раздраженно ответил водитель.

– Знаешь, здесь умер Да Винчи. – Мик указал пальцем вниз, будто кости художника погребены под дорогой. – Я однажды видел «Мону Лизу», крошечная картинка, – сказал он, сложил пальцы в щепоть для пущего эффекта. – Ты знала, что когда-то считали, что Пикассо был одним из ответственных за похищение? – Нью-йоркский выговор Мика грубо исказил фамилию Пикассо, так как он произнес «а» как долгий звук.

– Не совсем ясно, где действительно похоронен Да Винчи, – процедил водитель сквозь зубы. Он стиснул руль так, что побелели костяшки пальцев, потом посмотрел в зеркало заднего вида, ловя взгляд Джеммы.

Она улыбнулась, маленький конспиративный жест, который подтверждал: она тоже знает, что Мик осел, но, по крайней мере, на этот раз он приехал, когда она ему позвонила.

Амбуаз, над которым возвышался королевский замок, стоял высоко над извилистой рекой, как будто его любовно поместили там, как детскую игрушку на полку. Вдоль дороги аккуратными рядами рос виноград «шенен блан».

– Наши винные пещеры, – сказал водитель, с гордостью показывая на горы прямо позади виноградников. – Вино хранится там. Вы по всей долине найдете такие же пещеры.

– Они не так популярны, как другие… Бордо?

– Мик, – одернула его Джемма, понимая, что терпение водителя уже на исходе.

Автомобиль свернул направо, и через несколько минут они уже петляли по маленькой деревушке, где люди входили и выходили в банки и булочные, одна женщина подметала лестницу католической церкви в центре транспортной развязки. Джемма оглянулась и посмотрела в заднее окно. Амбуаз съеживался вдалеке, пока автомобиль описывал круги, снова увозя их из города, и дальше повез по однополосной сельской дороге, по обеим сторонам которой не было ничего, кроме зеленых полей. Все основные актеры должны были жить в замке Веренсон, так как Вальдон заявил, что он предпочитает условия, в которых его актеры живут уединенно, когда не находятся на съемочной площадке, и заводят дружеские отношения, но она думала, что это хитрость из-за скудного бюджета. Джемма не думала, что окажется так далеко от города и в такой изоляции.

– Мы здесь так далеко от всего, – сказала она с заметной тревогой в голосе.

– Вон он, впереди, – сказал водитель. – Ваш путеводитель вам сообщил, что у этого дома трагичная история? Художник Валери Арно был убит здесь. – Водитель включил стеклоочистители. – Странно. Неожиданный участок тумана.

Когда машина свернула на длинную извилистую подъездную дорогу, густой туман окружал ее до тех пор, пока впереди из него не выплыла гигантская бронзовая статуя оленя.

Джемма пыталась вспомнить работы Валери Арно.

– Вы сказали, Арно был художником?

– Да, – ответил водитель. – Вы можете увидеть его картины в замках Шенонсо и Версаля. Он не был одним из великих, но мог бы им стать, если бы остался жив.

Сквозь деревья виднелся величественное трехэтажное здание из камня и кирпича с идеально подстриженными лозами, покрытыми мхом, которые поднимались выше второго этажа и укрывали окна зеленью. Это был загородный дом Тьерри Вальдона, шато Веренсон. Его свежевыкрашенные белые ставни были плотно закрыты утром – эта деталь показалась Джемме странной. Несколько новых пристроек из песчаника примыкали к первоначальному строению, а длинная терраса шла вдоль парадного входа и выходила на широкий газон. Трава в тумане казалась такой мягкой и зеленой, что напоминала ковер. Затейливые живые изгороди из падуба, подстриженные в форме шаров и обелисков и высаженные в горшки, походили на гигантские шахматные фигуры, стояли на бетонном полупатио.

Их приезда ждали: трое слуг в накрахмаленной униформе подошли к машине – дворецкий, портье и горничная, – сжав руки спереди, словно скромные монашки.

– Господи, это потрясающе, – вырвался из горла Джеммы хриплый возглас. Она никак не ожидала, что дом Вальдона окажется, ну… поместьем! Когда она вышла из машины, на нее сразу же обрушилась свежая волна смешанных ароматов можжевельника и цветущих апельсинов.

– Bonjour. – Она кивнула слугам. Кажется, поездка сюда заняла больше двух часов; она была так рада выбраться из автомобиля, что ей вдруг захотелось нагнуться и поцеловать гравий у себя под ногами.

Торжественный дворецкий с обвисшими щеками и длинными ушами, похожими на собачьи, возглавлял команду.

– Bonjour, мадемуазель Тернер и мсье Фонтейн. Добро пожаловать в шато Веренсон. Мсье Вальдон рад пригласить вас в свой скромный загородный дом.

Заслонясь ладонью от солнца, она окинула взглядом громаду шато Веренсона.

– Скромный? – со смехом переспросила она. Веранда уходила вдаль, насколько глаз хватало.

Слуги одновременно окружили чемоданы и подняли их синхронно, как группа танцоров.

– К сожалению, – сказал дворецкий, семеня впереди с тяжелым чемоданом Мика, – мсье Вальдон сегодня на съемочной площадке, поэтому его нет здесь, чтобы приветствовать вас, но он дал очень четкие указания, что мадемуазель Тернер должна отдохнуть перед обедом, чтобы не быть уставшей завтра, в первый съемочный день. Как вам известно, мсье Вальдон считает опоздание неприемлемым.

Ее очень разочаровало то, что Вальдона здесь нет. Прошло почти два месяца после того ланча вместе с ним. Все это время ее воспаленное воображение рисовало все более значительный образ режиссера, но сам он оставался недосягаемым. Когда она прилетела в Париж, она надеялась, что он еще раз встретится с ней и она сможет поговорить с ним о своих идеях насчет сценария, но ей сообщили, что он отдыхает с женой на Лазурном берегу.

Их проводили до середины террасы, выходящей на озеро. Ряд двойных французских дверей открывался в поражающий воображение вестибюль с широкой лестницей и столом, в центре которого стоял букет высотой в четыре фута из гортензий с бело-зелеными пышными соцветиями. Над столом висела антикварная бронзовая люстра.

– Это старинная часть дома, – сказал дворецкий. – Обед и завтрак накрывают здесь. – Он показал налево, на богато обставленную столовую с деревянными потолочными балками и разрисованным потолком.

– Мы доставляем свежие круассаны и шоколадные булочки каждое утро из деревни. Повар готовит обед каждый вечер к восьми часам.

– Здравствуйте, – произнес чей-то запыхавшийся голос.

Джемма обернулась и увидела перед собой женщину чуть старше себя, загорелую блондинку, одетую в белую рубашку и черные бриджи с черными мокасинами. Она бросила на стол букет из срезанных цветов.

– Я мадам Вальдон, – сказала она, глядя в глаза Джеммы.

В ту же секунду Джемма поняла, что ее пребывание как на съемочной площадке, так и в этом доме рассматривается как угроза.

– Приятно познакомиться с вами, мадам Вальдон. – Джемма слегка поклонилась, словно женщина была королевой.

Одна из самых востребованных актрис во Франции, Манон Вальдон сыграла главную роль в фильме Тьерри Вальдона «Бьющееся сердце» пять лет назад, а также стала катализатором развода режиссера с первой женой, Сандрин.

– Зовите меня Манон. – Она повернулась и указала куда-то вправо от входа. – Вы и мсье Фонтейн будете жить в новом крыле, туда можно попасть через этот салон. – Она перевела руку налево: – В том крыле сантехника лучше. Роберт проводит вас в ваши комнаты.

Мик должен был пробыть здесь неделю, но Джемму уже охватил страх при мысли, что она останется здесь одна. Из окна она видела, что густой туман до сих пор скрывает из вида озеро. Ей не нравилось ощущение, которое вызывал этот дом.

Манон открыла двери в комнату, в которой находился тяжелый камин из резного камня и которая состояла из нескольких элегантных салонов с креслами в чехлах, диванами и шезлонгами. Двери, ведущие на ту же террасу, обрамляли шелковые драпировки и коврики. По всей комнате стояли старинные столики с фотографиями Манон и ее мужа среди стопок книг по искусству. Джемма увидела откровенный снимок смеющихся Тьерри и Манон на съемочной площадке «Бьющегося сердца», сфотографированных в личный момент.

Они были потрясающей парой, ее земная красота резко контрастировала с его темным, экзотическим лоском. Рядом с откровенным снимком стояла фотография, сделанная, по-видимому, на вечеринке, с Манон в белом кружевном платье, а Тьерри в черном костюме. Джемме пришло в голову, что это их свадебная фотография. Улыбка Тьерри была широкой и полной чистой радости. Только после этого Джемма посмотрела вверх и увидела головы животных, развешанные на стенах.

– О! – Она отскочила назад.

– Да, я страстная охотница, – сказала Манон, проследив за взглядом Джеммы. – Это дом был… и есть… охотничьим домиком. Сначала его построили, чтобы жить вблизи от короля, но он вовсе не был замком. Потолки его сразу выдают. – Она показала наверх. – Они высотой чуть больше трех метров, так что этот дом спроектирован более уютным, чем большие замки.

Несмотря на головы оленей и кабанов на стене, Джемма с трудом представляла себе эту изысканную женщину в чаще лесов долины Луары, выслеживающей какую-то добычу. Мик и Роберт вышли в двери на другом конце комнаты, и ей внезапно захотелось побежать вслед за ними.

– Это потрясающий дом. – Джемма взяла в руку снимок. – Это ваша свадебная фотография?

Манон кивнула.

– Вы выглядите счастливой, – сказала Джемма.

– Я была счастлива, – ответила Манон, скупо улыбнувшись. – Merci, мадемуазель Тернер. – Золотой локон упал на лицо Манон, и она с досадой смахнула его со щеки. Она так и излучала раздражение, будто все происходящее ее уже достало.

– Пожалуйста, зовите меня Джеммой.

– Джемма, – повторила женщина с напряженной улыбкой, как будто это имя ей чем-то не нравилось.

– Спасибо вам, очень любезно с вашей стороны позволить нам пожить здесь, – сказала Джемма и повернулась, чтобы последовать за удаляющейся по коридору фигурой Мика. – Полагаю, Пьер Ланвэн тоже здесь будет. Я его поклонница.

Она отмахнулась от Джеммы.

– Пьер уже на площадке. Лорен Маранц приедет сегодня позднее. На этой неделе у вас сцены с Пьером. – Женщина подбоченилась и склонила набок голову. – Послушайте, – произнесла она с коротким нервным смехом, – эта роль в «Странной луне» была моей. Вы это понимаете или нет?

Джемма резко втянула воздух, потом ахнула.

– Роль Жизель? Я понятия не имела.

– Я это подозревала, – сказала Манон, выразительно закатив глаза под лоб. – И еще я не знала, что в моем собственном фильме буду сниматься во второстепенной роли, если вы меня понимаете. – Она прислонилась к креслу, у нее был вид одновременно скучающий и усталый. – Учтите, что роль Жизель Дюма в этом смехотворном фильме ужасов будет единственным, что вы у меня украдете. – Она приподняла брови. – Договорились?

Джемма решительно кивнула, чувствуя себя ученицей приходской школы, которую только что отчитала старшая монахиня.

Она посмотрела на дверь, оттуда все еще доносился ободряющий смех Мика в коридоре.

Удовлетворенная Манон Вальдон резко повернулась и ушла, оставив Джемму одну в этом хорошо продуманном салоне. Глядя вверх на головы животных с открытыми пастями, Джемма резко втянула воздух, потом взяла футляр со своей пишущей машинкой.

– Интересно, вы все получили такое же предостережение?

Пройдя по верхнему этажу крыла, Джемма нашла комнату, где стояли ее остальные вещи, и предположила, что именно здесь она будет спать. На середине ее кровати лежал сценарий, на котором стояло ее имя. Перелистав его, она обнаружила заметки и исправления, сделанные, как она догадалась, почерком Вальдона, размашистым и небрежным, без росчерков и закругленных букв.

Она вытянулась на кровати и сбросила туфли. Стоило ей один раз просмотреть сценарий, и стало ясно, что этот вариант вызывает такое же разочарование, как и предыдущий, чего она никак не ожидала от режиссера, прославившегося творческим отражением реальной жизни в своих фильмах. Основные его работы, как всем известно, были прекрасными, но трагичными историями разочарований немолодых людей, распавшихся семей и утраченной любви. Однако хоррор явно был для него незнакомым жанром, и это рождало определенные надежды, о которых он, по-видимому, не подозревал или не желал о них знать. Джемма с мамой смотрели все фильмы британской компании «Хаммер», снимающей дешевые и популярные ленты ужасов, и любили их. Если Вальдон собирается разрушить условности жанра, что, по его словам, он и намеревается сделать, ему необходимо понять те самые правила, которые он собирается нарушить. А этот сценарий вместо того, чтобы поставить традиционный стереотип фильмов о вампирах с ног на голову, укреплял их до такой степени, что они превращаются в глупую имитацию.

Она вспомнила найденное в пишущей машинке послание: «Мы с вами оба понимаем, что этот сценарий далек от совершенства».

– Он все еще ужасен, – тихо произнесла она, и ее охватил ужас при мысли о том, что, если этот фильм провалится, ее карьера никогда не восстановится.

Она написала в Париже несколько новых сцен, но сейчас обнаружила, что у нее не хватит смелости показать их Вальдону. Взяв новый вариант сценария, она решила вместо этого написать заметки к нему и начала лихорадочно писать свои замечания на полях. Несмотря на то что Вальдон поставил ее персонажа, Жизель Дюма, в центр истории, как хозяйку замка после смерти отца, он никак не обыграл преимущество ее положения и оставил в роли типичной жертвы. Жизель прочла семьдесят страниц сценария, на которых она играла пешку между вампирами и довольно скучно выписанным героем, Паскалем. Листая описание активных событий, Джемма ожидала, что Жизель вывихнет лодыжку в сцене погони, но с облегчением увидела, что хотя бы этот стереотип не нашел здесь места.

Попав не в те руки, этот фильм стал бы посмешищем. Она со стоном упала на спину. На этот раз она сделала все правильно, выбрала режиссера, известного своей одаренностью, и полностью посвятила себя его работе. Швырнув страницы сценария на пол, она закрыла глаза ладонями.

Спустя какое-то время громкий шум прервал ее довольно крепкий сон.

С сильно бьющимся сердцем она села на кровати и несколько минут ждала, не раздадутся ли вопли и крики отчаяния, но все было тихо. Должно быть, ей померещилось. Успокоившись, она легла и закрыла глаза, но снова вскочила, услышав выстрел. Та стрельба, которую она слышала в Париже, была яростной, беспорядочной, а сейчас кто-то просто неторопливо нажал на курок дробовика. «Успокойся», – сказала она себе, а сердце стучало молотом у нее в груди.

Внутри росло чувство, что этот фильм был ошибкой. Не следует ли ей теперь откланяться, позволить Манон забрать роль Жизель Дюма и улететь домой, в безопасное укрытие родительского дома? Она превратилась в комок нервов, и ей уже мерещатся всякие ужасы. Разочарование в карьере, бурный конец отношений с Чарли и беспорядки в Париже – все это наградило ее меланхолией, которую она никак не могла стряхнуть. Когда она приехала сюда, на нее навалилась опустошенность. Возможно, фильм ужасов соответствует ее нынешнему состоянию, но у нее появилось какое-то нехорошее предчувствие, что этот фильм окончательно ее погубит.

Раздался стук в дверь. Потом дверь чуть приоткрылась, и в комнату заглянула горничная, прежде чем вкатить столик с лиможским фарфоровым чайным сервизом. Приняв ванну и потратив несколько мучительных минут на выбор одежды для обеда, Джемма остановилась на черном шелковом брючном костюме, полагая, что это будет официальный прием.

В восемь часов в дверь постучал Мик. Открыв ему, она обнаружила, что он одет в тот же костюм, только сменил сорочку и надел галстук, подчеркивающий его загар.

– Я не могла спать из-за этой чертовой стрельбы, – сказала Джемма.

Ее менеджер казался озадаченным.

– Какой стрельбы?

– Ты не слышал? – Она подозвала его к себе, чтобы он застегнул сзади кулон – сентиментальное украшение, одна из первых дорогостоящих безделушек, на которую она не пожалела денег.

– Нет, – ответил он. – Я в соседней с тобой комнате, поэтому должен был услышать стрельбу, тебе не кажется? Наверное, это просто убивали наш обед. Я слышал, что его жена замечательный садовник, так что салат, по крайней мере, должен быть вкусным.

– И еще она очень меткий стрелок, – сказала Джемма. – Все те животные в гостиной должны поблагодарить ее за то, что их повесили на стену.

Мик приподнял волосы Джеммы, как заботливая театральная матушка, потом разложил их по ее плечам.

– Она зла на меня, – обвиняющим тоном произнесла Джемма, браслеты на ее руках звякнули, когда она запустила пальцы в волосы. – Заявила, что я отобрала у нее роль Жизель Дюма. – Она повернулась к Мику и увидела, что он с виноватым видом рассматривает доски пола. – Это правда?

Он посмотрел мимо нее вдоль коридора, чтобы убедиться, что они одни.

– Я слышал, что эта роль предназначалась Манон.

– Мик! – Джемма почувствовала, как ее охватила ярость. Она никогда бы не отняла ни у кого роль. – Ты сказал, что на эту роль не проводили кастинг.

– Я так сказал? – Агент сдался, замахав на нее руками. – Я не виноват, что Вальдон увидел твое лицо на афише, а потом ты произвела на него впечатление во время ланча. Остальное, как говорят, уже история.

– Мне не следует здесь находиться, – настойчивым шепотом произнесла она.

– Ох, Джемма, не глупи. – Мик закатил глаза и зашагал вперед по коридору. – У тебя больше ничего нет. Оглянись вокруг. Она в этой роли не нуждается, а ты нуждаешься!

Она опустила глаза. Справедливость его утверждения вызвала боль.

– Я никогда не хотела отнять у нее роль.

На лестничной площадке он повернулся к ней.

– Но теперь она у тебя есть, дорогая моя. Манон Вальдон – актриса самолюбивая, очень самолюбивая. Ты и правда думаешь, что, если откажешься сейчас от этой роли, она ее возьмет? – Он фыркнул. – Ты навсегда запятнала для нее роль Жизель Дюма. – Он понизил голос до шепота: – Если между ними что-то происходит, это их дело, не твое и не мое. – Он ткнул в нее пальцем, его тон еще никогда не был таким жестоким. – Держи высоко голову и держись от него подальше.

– Но они сделали это моим делом, привезя меня сюда.

– Нужно ли мне тебе напоминать, что это твой последний шанс? – Впервые взгляд Мика стал недобрым. Он замахал руками, как арбитр, удаляющий игрока с поля. – В Голливуде для тебя больше ничего нет.

После разговора со Сьюзи Хаттон Джемми понимала, что это правда, но все равно чувствовала, что этот фильм ошибка.

Когда они спустились по лестнице, высота потолка резко снизилась.

– Береги голову, – сказал Мик. – Ты знаешь, что Карл Восьмой погиб, ударившись головой о балку, когда шел на теннисный матч?

– Ужасная история.

– Кажется, он был очень высокий для француза. – Мик пожал плечами и прошел вперед в гостиную.

Они застали Тьерри и Манон увлеченно беседующими словно актеры, играющие роли благовоспитанных супругов-аристократов. Он сидел, откинувшись на спинку кресла с подголовником, с бокалом вина в руке, в расстегнутой сорочке, оттеняющей его оливковую кожу, но когда они вошли, он встал, чтобы с ними поздороваться. Несмотря на то, как он вел себя в Париже, сейчас этот человек выглядел типичным сельским джентльменом. Манон осталась сидеть на диване. В гостиной было три зоны для бесед: в одной стояло два дивана напротив друг друга, книжные шкафы и письменный стол из грецкого ореха; в другой имелся резной стол, который, как догадалась Джемма, повидал немало карточных игр; и, наконец, в третьей разместились два двухместных диванчика и большой рояль из красного дерева. С потолка спускалась изящная люстра из кованого железа и хрусталя, стеклянные подвески свисали с нее, как с браслета. Джемма удивилась, что не заметила ее, когда приехала, но с люстрой конкурировали за внимание головы животных. Собственно говоря, казалось, что всё – и все – в этой комнате конкурировало друг с другом, отчего воздух в помещении был наэлектризован.

– Моя дорогая, – произнес Вальдон, быстро целуя ее в обе щеки. После недавнего душа от него приятно пахло мылом.

Вальдон сразу же устремил взгляд на ее волосы: теперь у них был неприятно яркий медный цвет, рекомендованный парижским парикмахером. Он прикоснулся к одной прядке, так быстро шагнув вперед, что Джемма сделала шаг назад. Однако он не отпустил прядку и дернул выбившийся локон, приподняв его.

– Вот. Теперь идеально, – сказал он. – Анри сделал великолепную работу. Я так и знал.

Удивленная Джемма потерла зудящую кожу на голове.

– Киногеничный оттенок, – согласилась с ним Манон, но сложила руки жестом, который показывал, что это не комплимент.

Глаза Манон Вальдон буравили ее насквозь. На ее месте Джемма чувствовала бы то же самое, поэтому она понимала враждебность этой женщины. Она чувствовала себя пешкой между супругами.

– Должно быть, вы та американка, о которой я так много слышал, – раздался за ее спиной голос с сильным итальянским акцентом. Джемма обернулась и увидела актера Лорена Маранца, он стоял в дверях и мерил ее взглядом с головы до ног, но в его взгляде не было никакой сексуальности. Так же пристально он мог бы рассматривать стул. – Вы великолепны, дорогая. Согласен насчет ее волос, Тьерри.

Живя и работая в Голливуде, Джемма узнала, что есть два типа актеров. Первые меньше, чем на экране, как ростом, так и харизмой. Это были тихие актеры, которые шокировали людей тем, что выглядели «такими непохожими» в жизни, потому что, подобно волшебникам, они каким-то чудом заставляли камеру себя увеличивать. Это были хамелеоны, которые умели скользить в роль и из роли. Вторым типом актеров были те, кто овладевал всеми присутствующими в ту же минуту, когда они выходили на съемочную площадку, будто они родились для того, чтобы появиться в этом фильме, и не давали камере права голоса в процессе. Притяжение этих актеров было почти заразительным – они были крупнее любой роли, фильма или студии. Лорен Маранц явно принадлежал ко второй категории. Он грозил затмить собой любого на экране – или в этой комнате.

Довольно быстро он переключил внимание на другой конец гостиной, куда только что вошла Дафна Дюрас, длинноногая блондинка-актриса из Бельгии.

– Лорен. – Она застенчиво улыбнулась ему.

Он почти торжественно прошествовал по комнате ей навстречу, она протянула ему руку, и он ее поцеловал. Дафна Дюрас была почти на голову выше Лорена Маранца, и они даже не были родом из одной страны, поэтому выбор исполнителей выглядел странным, принимая во внимание то, что два их персонажа, Роман и Авриль, должны быть близнецами. Лорен быстро заговорил на безупречном французском языке, и Джемма видела, как он входит в свою роль.

– Они старые друзья, – заметил Вальдон.

– Хотите выпить?– Манон встала и пошла к покрытому затейливой резьбой бару в углу. При движении ее шелковое платье до полу от Пуччи[21] развевалось у нее за спиной, словно наряд Лои Фуллер[22]. Стало ясно, что под ним у нее нет бюстгальтера, и платье, довольно прозрачное, оставляло мало простора для воображения.

– Вы мне очень понравились в «Весеннем полете», – сказал Мик, подходя к ней.

– Мерси, – ответила женщина и кивнула с притворной скромностью. – Можно предложить вам выпить?

– Мне бы хотелось попробовать одно из вин долины Луары, о которых я так много слышал.

– Нет, – резко махнула рукой Манон; она держала спину очень прямо, как танцовщица.

– Сегодняшнее вино – одно из любимых Манон вин из долины Роны, – рассмеялся Вальдон. – Район Лангедок.

Лорен и Дафна, увлеченные беседой об отпуске в Сен-Тропе, ничего вокруг не замечали.

Тьерри присоединился к Манон у бара и наливал вино из открытой бутылки в два бокала. Вино имело почти черный цвет с легким намеком на красный оттенок, когда перетекало в бокал, как самые красивые гранаты. Он вручил довольно тяжелый бокал Мику, а затем направился к Джемме.

– Ты снова останавливалась в «Отель-де-Пари»? – Вальдон резко повысил голос, силясь прервать разговор между Дафной и Лореном.

– Нет, – нахмурилась Дафна. – В гостинице «Библос».

На Лорена это произвело впечатление.

– Я был дома, во Флоренции, готовил пасту вместе с мамой, пока она плавала вместе с Аленом Делоном и Бардо.

Тьерри вручил Джемме ее бокал с вином. До последних нескольких недель в Латинском квартале она никогда не была особенной любительницей вина, всегда предпочитала джин с тоником, ей нравился бодрящий, более простой вкус холодного коктейля. Отпив глоток, она обнаружила, что вино терпкое, не такое, как она предпочитала, но, немного подержав его во рту, она ощутила некий привкус. Если бы она могла его описать, назвала бы его насыщенным, похожим на дым.

Будто читая ее мысли, Тьерри Вальдон рассмеялся.

– Вам оно не нравится?

Джемма огляделась и увидела, что остальные гости с удовольствием пьют маленькими глотками вино из своих бокалов.

– О, – произнесла она, нервно улыбаясь и чувствуя себя деревенщиной. – Я считаю его чудесным.

Он сжал кулак.

– В этом бокале – земля самой Франции… ее почва… ее дождь. Теруар.

– Мой муж имеет в виду вот что, – перебила его Манон с глубоким вздохом, словно она часто вынуждена была это делать. – В отличие от здешнего вина, вина центральной Франции, где воздух прохладнее, а известняк придает вину долины Луары этот травянистый, терпкий вкус с привкусом мела, – она подняла бокал за ножку, – это вино пришло с юга Франции, где виноград собирают на пике зрелости под теплым солнцем. Элементы, уникальные для той почвы и окружающей среды, отражаются на вкусе вина. Мы называем это «теруар».

Она произнесла последнее слово c сексуальной хрипотцой – и с оттенком снисходительности. Манон отпила вина и подержала его во рту перед тем, как проглотить, и широкая улыбка раздвинула ее губы. Потом она поставила бокал назад на барную стойку и пригладила низкий пучок волос на голове. Ни один волосок не выбился из шиньона. Джемма чувствовала себя неискушенной американкой рядом с этой женщиной. И в этом было все дело. Если бы Манон играла роль Жизель Дюма, Джемма сомневалась, что Тьерри заставил бы ее выкрасить эти золотые прядки в яркий медный цвет, как волосы на ее собственной голове.

– При всем уважении, друзья мои, – сказал Лорен, которого, кажется, несколько обидела лекция о вине, – я предпочитаю теруар кьянти и мой любимый брунелло.

– Каждому свое, – ответил Вальдон и от души хлопнул Лорена по спине. – Как всегда, моя жена права. Сегодня вечером, Лорен, я буду вынужден заставить тебя пить лучшее вино нашего скромного региона Лангедок. – Он отпил из бокала и встретился взглядом с Джеммой. – Это вино тысяча девятьсот шестьдесят второго года. Дождливого года, по-моему.

Манон покачала головой.

– Нет? – Он застенчиво улыбнулся.

– Нет, – сказала Манон с грустной улыбкой. – Это был идеально усредненный год, не слишком дождливый и не слишком засушливый. У нас действительно есть кьянти тысяча девятьсот шестьдесят первого года, которое я откупорю только для вас, Лорен.

– Буду ждать с нетерпением. – Лорен поднял свой бокал.

Роберт открыл двери столовой и объявил, что обед подан. Группа прошла через фойе в столовую. Большой стол был рассчитан на двенадцать персон. Два красивых букета лаванды стояли в центре между свечами, и весь стол заливал их свет. Тьерри и Манон заняли свои места на противоположных концах стола, Мик и Дафна сидели по одну сторону, Джемма и Лорен по другую.

– Как я понял, вы жили в Латинском квартале во время волнений? – Тьери задал этот вопрос Джемме, садясь на свое место.

– Не может быть! – Дафна изумленно раскрыла глаза.

Мик покачал головой.

– Я пытался переселить ее в «Риц», но она не захотела тронуться с места.

Джемма быстро взглянула на Мика. Он ни разу не позвонил ей, чтобы узнать, как она, или переселить ее в другое место – и уж, конечно, не в «Риц», – да она бы и не поехала никуда. На самом деле она была рада, что жила в гостинице вместе с Иветтой и Бетт, когда их ранило, и подумала мельком, какой поворот судьбы ждал бы их, если бы ее там не было.

– На что это было похоже? – В первый раз Манон проявила какой-то интерес к Джемме, ее лицо при свечах было как лицо человека, увлеченного гаданием на картах Таро.

– На ад, – ответила Джемма, сама удивляясь словам, вылетевшим из ее рта. Она не рассказывала о том, что видела. – Ночью били стекла, а люди вопили, кричали и пели. Стрельба доносилась до самого рассвета; я не могла понять, кто стреляет, протестующие или полицейские. На следующее утро мы все пошли смотреть на разрушения прошлой ночи, как группа зевак. Я не пережила войну, но представляю себе, на что она была похожа. Огромные кучи мусора, сожженные автомобили усеяли улицы, пустые рынки… женщины в панике. – Пока она описывала обстановку в Париже, она видела, как бледнело лицо Тьерри, как он сжимал челюсти. Джемма обнаружила, что не в состоянии говорить об одной детали: как она увидела Иветту, лежащую на полу в то утро. Эта личная подробность принадлежала только ей.

– Де Голль сбежал из страны на день, – сказала Дафна. – Вы можете в это поверить? К счастью, мы были в Сен-Тропе. Там было не так плохо, только несколько служащих гостиницы устроили протест.

– Мы тоже об этом узнали, – сказала Манон.

– Кажется, все наладилось, – сказал Лорен. – У нас в Валь-Гилья тоже была битва в марте. В воздухе чувствуется недовольство.

Словно по сигналу, двери кухни распахнулись, слуги в смокингах внесли блюда под колпаками и бесшумно поставили их на стол. Это так отличалось от скудных кусочков хлеба с сыром, которые Джемма с трудом доставала в Париже, и ей с трудом верилось, что она находится в той же стране. Слуги одновременно сняли серебряные колпаки, и под ними оказались зеленые чаши с весенним овощным рагу с артишоками, весенним луком, горошком и панчетта[23] с петрушкой и мятой.

– Этот дом великолепен, – сказал Мик, поддерживая светскую беседу.

– У него довольно мрачная история. – Тьерри жевал свою еду, его глаза вспыхнули от предвкушения.

– Обязательно об этом говорить? – Манон теребила салфетку.

– Водитель что-то рассказывал об этом, правда, Джемма?

– Да, – ответила Джемма, гадая, такой ли у супа великолепный вкус, как его вид. – Что-то насчет умершего здесь художника.

– Пожалуйста, расскажите нам эту историю, – попросила Дафна. – Она вдохновила вас на создание «Странной луны»?

Тьерри начал свой рассказ, словно легенду о призраках, тени от огоньков свечей плясали на его лице.

– До революции этот дом принадлежал богатой семье, занимавшейся сельским хозяйством, его построили, чтобы быть ближе ко двору. Старшему брату принадлежала земля, а младший брат был художником-любителем.

– Я бы не назвала его любителем, – фыркнула Манон. – Валери Арно был известным портретистом своего времени.

Тьерри подождал, пока она закончит, и немного помолчал, чтобы дать ей понять, что он не согласен с ее оценкой славы художника, потом продолжил:

– Ходили слухи, что они поссорились из-за женщины и перестреляли друг друга на дуэли, но женщина успела заслонить собой своего возлюбленного и первая приняла пулю. Все трое скончались прямо на нашем газоне вон там. – Он махнул рукой в сторону террасы.

– Это выдуманная история, – сказала Манон, бросив быстрый взгляд на мужа. – Мой супруг любит ее приукрашивать. Не обращайте на него внимания.

Тьерри пожал плечами.

– Говорят, что в доме водятся привидения, что по ночам можно услышать крики женщины и выстрелы.

При этих словах Джемма подняла глаза.

– Выстрелы?

– Только не в новом крыле. – Он улыбнулся и отмахнулся рукой. – Вы все в безопасности.

Внезапно произошло нечто, словно сам замок Веренсон почувствовал необходимость сказать свое веское слово об этой истории. Двери на террасу с грохотом затряслись на петлях и распахнулись, порыв ветра пронесся по столовой, гася свечи и расшвыривая по столу салфетки. Джемма вскочила с места, сердце у нее неровно забилось от ужаса. Слуги бросились закрывать двери и поворачивать ручки запоров. Один из них вскрикнул и убежал обратно в кухню вместе с подносом.

Лорен, сидевший ближе всех к дверям, вскочил с места, чтобы помочь старшему слуге задвинуть засов на двери, к нему присоединился Мик с другого конца стола.

Джемма прижала руку к груди, пытаясь унять сильно бьющееся сердце. Она встретилась взглядом с Манон Вальдон и увидела, что женщина испугана не меньше, она царапала ногтями свои обнаженные руки, налет показного спокойствия всего на секунду испарился.

– Ради бога, что это было?

Манон энергично затрясла головой.

– Я не знаю.

– Ветер из долины, – ответил Тьерри Вальдон. – Он часто бывает в июне.

– Ничего подобного, – резко возразила Манон.

– Ничего себе ветер из долины, – заметил Мик, возвращаясь на свое место.

Потрясенные слуги вернулись к прерванной трапезе, но все они были на грани нервного срыва, подавая следующее блюдо – форель в белом масляном соусе, посыпанную жареным миндалем, со щедрой порцией спаржи. У одного слуги тряслась рука, когда он наливал на тарелку соус. Несмотря на великолепно накрытый стол перед Джеммой, она не отрывала глаз от двери, полная страха.

– Спаржа из сада Манон, – сказал Тьерри, подмигнув жене; он старался вести беседу дальше.

– Надеюсь, никто там не погиб, – заметил Мик с принужденным смехом. – Хватит и поврежденной живой изгороди… не уверен, что ваши двери выдержали бы более сильный напор.

При этих словах все рассмеялись несколько натянуто. Ножи скрипели о тарелки, пока Роберт заново зажигал свечи.

Лилось вино, а тарелки пустели, пока все шестеро вели легкую беседу на нескольких языках о книге Жан-Поля Сартра «Слова», последнем фильме Трюффо и о знаменитостях вроде Джейн Биркин, которая проводит отпуск в Сен-Тропе. Лорен и Дафна работали вместе с Манон в нескольких фильмах, и Джемма поняла, что мадам Вальдон отобрала большинство актеров на роли в этом фильме, в том числе Пьера Ланвена, за единственным исключением актрисы на главную роль.

– Итак, Джемма, – сказал Тьерри, разрезая свою форель. – Хватит светских разговоров. Что вы думаете о сценарии?

– У вас есть сценарий? – Лорен удивленно поднял брови.

– Тихо, – с игривой улыбкой бросил Тьерри итальянцу.

– Тьерри каждое утро выдает нам наши страницы, – продолжал Лорен. – Никогда полный сценарий.

– Ты такой артист, Лорен, тебе они раньше не нужны, – поддразнила его Дафна.

Джемма посмотрела ему в глаза. Хотя они встречались только один раз, ей показалось, что он похудел с тех пор. У него вытянулось лицо, под глазами появились темные круги, раньше их скрывал загар. Она поднесла к губам салфетку, а все смотрели на нее в ожидании. Она не принадлежит к узкому кругу этих людей, поэтому ей нужно быть осторожной.

– Мне он понравился, – сказала она и снова принялась резать свою спаржу, внимательно глядя в тарелку.

– Он не домашнее животное. – Вальдон медленно жевал, на его губах появилась скупая улыбка.

Услышав это, Манон прочистила голос, привлекая к себе общее внимание.

– Мой муж никому не показывает свой сценарий заранее, так что он оказал вам большую честь, поделившись им с вами, Джемма. Они с Полем Жермейном, главным сценаристом, долго бились над ним. Ты был очень доволен вторым вариантом, правда, дорогой?

– Нет, – ответил он спокойно, но резко, словно продолжая старый спор с ней. – Я еще никогда не был доволен сценарием. Тебе это известно. – Он заговорил быстрее, казалось, он резко меняет тему разговора, что заставило Манон выпрямиться на своем кресле. – Вам всем было известно, что я презираю театр?

Сбитые с толку гости переглянулись, удивляясь, каким образом беседа коснулась театра, о котором только что никто не упоминал.

– Нет, – ответил Лорен. – Это неожиданно, учитывая то, что твоя жена все еще одна из гранд-дам сцены.

– Я совершенно не понимаю, как вы, актеры, играете в театре, – продолжал он, презрительно фыркнув. – Я хочу сказать, что Манон много лет произносила одни и те же реплики по сценарию вечер за вечером, будто домашний попугай.

При этих словах Манон стала вертеть в пальцах ножку бокала с вином, ее улыбка исчезла. У остальных гостей челюсти отвисли, так удивила их намеренная жестокость его слов.

– Иногда даже дважды в день, – продолжал он. – Это все равно что ездить на работу изо дня в день одним и тем же автобусом, словно ты банкир. – Он описал головой круг, как бы иллюстрируя это. – Через какое-то время ты уже не слышишь слов, не так ли? Только монотонное повторение одних и тех же фраз. Это мастурбация, правда, – произнес он резким, покровительственным тоном.

– Ты заряжаешься энергией от зрителей, любимый, – сказала Манон, подавившись последним словом, а выражение ее лица стало жестким.

Тьерри ударил кулаком по столу.

– Я обожаю кино, потому что можно взять сценарий и дать актеру одну страницу прямо перед сценой – и получить нечто живое и настоящее. Вот что такое «новая волна». Не эта многократно отрепетированная, стилизованная чепуха. Но я действительно поделился с вами моей идеей, мадемуазель Тернер, поэтому теперь вы мне скажите… – Он повернулся к Джемме, уставился на нее в упор, а его голос поднялся до крика: – Что вы думаете о тех предварительных набросках, которые я вам прислал?

Услышав заявление Вальдона о превосходстве кино, Джемма почувствовала, что не может удержаться от смеха, и громко фыркнула. Раньше она относилась к Тьерри Вальдону с огромным уважением, но, несмотря на всё его самомнение, его сценарий – или предварительные наброски, как он их называл, – был просто ужасным. Если бы Лорену Маранцу давали больше двух страниц в день, он бы сбежал обратно во Флоренцию. Она тут же поспешно прикрыла ладонью рот, но фыркнула еще раз.

Теперь, после вырвавшегося у Джеммы смеха, все за столом сидели на краешках стульев.

– Джемма? – Мик нервно рассмеялся. – С тобой все в порядке?

– Прошу прощения, – ответила Джемма, прижимая ладонь ко рту, чтобы заставить себя прекратить смеяться. Она отмахнулась от Мика. – Я думала о чем-то другом. – Сжимая вилку и нож так, что побелели костяшки пальцев, она смотрела в тарелку и пыталась сформулировать ответ. Провалится ли фильм в прокате, или ее уволят, в любом случае это ее последний шанс сделать хоть какую-то карьеру, поэтому у нее нет хорошего ответа. Неужели тот Вальдон, с которым она встречалась на ланче в Париже, был иллюзией? Неужели ей так отчаянно хотелось уйти от Чарли, что она превратила этого человека в киношного героя? В Кокто? Сейчас это сравнение казалось смехотворным. Оглядывая стол, она понимала, что каждый из актеров пострадает, если она не выскажется.

– Мне очень жаль, – произнесла Джемма. – Я чувствую, что персонаж Жизель слишком уж знаком, слишком банален.

Он подался к ней, будто прикидывал, примеривался, как бы ее проглотить, и краем глаза она увидела, как Лорен и Дафна с тревогой переглянулись.

– Не хотите ли вы сказать, что я снимаю один из хаммеровских фильмов, мадемуазель Тернер? – спросил он.

– Вовсе нет, – ответила она, стараясь найти хотя бы намек на возникшую между ними на ланче в Париже общность взглядов. Ее мнение по этому вопросу было очень определенным. Ему повезет, если он снимет один из хаммеровских фильмов, но ей надо ступать очень осторожно. – Я понимаю, что вы пытаетесь сделать: убаюкать зрителей, которые ожидают увидеть привычный фильм ужасов – знакомый фильм о вампирах, как у Хаммера, а потом обрушить на них более зловещий, реалистичный ужас, скрытый внутри. Это история о вторжении одного народа. Эта конструкция великолепна, мсье Вальдон. Признаюсь, что я любительница фильмов студии Хаммер. Я не смотрю на них свысока, и, по моему скромному мнению, Жизель используют во многом так же, как всех женщин в фильмах ужасов. Она жертва, пешка. В этом нет ничего нового. Но, опять-таки, это просто мое мнение, ничего более.

Над столом повисло молчание, и Джемма съежилась на стуле, как собака, ожидающая удара от хозяина. Краем глаза она видела, что Манон Вальдон улыбается.

– Джемма, – заговорил Мик, указывая на нее вилкой. – Я думаю, тебе надо насладиться обедом. Ты не съела ни крошки. – Он рассмеялся, скаля зубы. Она хорошо знала, что это у Мика такой тик. Он проявлялся, когда он злился. – Не обращайте на нее внимания, Тьерри, она воображает себя писателем. Черт, она повсюду таскает с собой эту портативную пишущую машинку, люди думают, что она моя секретарша. – Он махнул на нее рукой, как на нечто незначительное.

Тьерри Вальдон сжал зубы.

– Вы правы, мадемуазель Тернер. Я действительно хотел узнать ваше мнение и должен признаться, что согласен с вашей оценкой этого, по-видимому, никуда не годного сценария. – Хоть он и протянул ей оливковую ветвь, в его тоне звучала настоящая горечь.

Джемма с трудом сглотнула. Она зашла слишком далеко. Он был в бешенстве.

Уголки его губ приподнялись, и она увидела его передние зубы, слегка находящие друг на друга. Он был похож на волка.

– Вы возите с собой пишущую машинку, мадемуазель Тернер? – Тьерри обратился к остальным сотрапезникам за столом, будто приглашая присоединиться к шутке. – Буду знать, к кому обратиться, если нам понадобится быстро перепечатать сценарий.

Значит, это его месть? Унизить ее перед всеми, будто она интеллектуальное ничтожество? Он только что проделал то же самое с Манон, говоря о театре. Кровь Джеммы вскипела, она положила вилку и нож и сложила руки.

– Моя мать настояла, чтобы я научилась печатать. Во время войны, сказала она, профессиональный навык спас ей жизнь. По-видимому, вы думаете, что это несерьезная профессия. Простите, но я так не считаю и не нахожу это смешным.

– Джемма печатает девяносто слов в минуту, – сказал Мик, поднимая брови.

Лицо Джеммы вспыхнуло от унижения. Как Мик смеет так о ней говорить, особенно перед этими людьми, ее коллегами! Тьерри и Дафна рассмеялись вместе с Миком. Она часто задышала. Они издеваются над ней. Она чувствовала себя как Серж в отеле «Савой» – посмешищем в этой комнате.

Только Лорен Маранц и Манон Вальдон молчали, не развлекались за ее счет. Это было проявлением доброты, и Джемма почувствовала, что ее лицо стало мокрым от слез.

Затем в Джемме вскипел гнев, ведь она защищала себя, защищала свою мечту. Гордость заставила ее вздернуть подбородок, она посмотрела прямо в насмешливые глаза Мика.

– Я написала два сценария на этой машинке. Я их не просто напечатала. Тьерри спросил мое мнение, Мик. Полагаю, он может принять мой ответ.

– Ты знаешь, что говорят о мнениях, Джемма. – Мик вернулся к своей тарелке.

Манон нахмурилась, почти разозлившись на агента и его вульгарные замечания.

В комнате стало тихо, словно на испорченном семейном обеде.

– Я думаю, что это благородно, – сказала Манон.

– Да ну, ты и театр тоже считаешь благородным, моя дорогая, – сказал Вальдон.

– Хватит, – резко бросила Манон, стукнув кулаками по столу.

– Искренне прошу у вас прощения, – сказал Тьерри, поворачиваясь к Джемме. – Мы с вашей матерью почти родственники, так как оба пережили здесь войну. Тем не менее мне жаль, что вы так возненавидели мой сценарий.

– Она ничего подобного не сказала. – Лорен Маранц смял свою салфетку, бросил ее на стол и обратился к Манон. – Я обожаю театр, Манон, и ваша игра на сцене никогда не была механическим повторением заученного текста. – Он побарабанил пальцами по столу. – Что касается печатания на машинке. Во время войны я работал на союзников, печатал боевые сводки, которые отправляли Черчиллю в ходе подготовки операции в Италии, потому что я прилично знал английский. Я вам аплодирую, мадемуазель Тернер. А теперь мы можем перейти к десерту?

Джемма с благодарностью кивнула Лорену.

– Я вовсе не возненавидела ваш сценарий, Тьерри. Мне кажется, что вы пытаетесь снять фильм о тех кошмарах, которые вам до сих пор снятся. Я просто предлагаю вам нарушить еще больше условностей, позволив Жизель использовать ту власть, которой вы ее наделили, сделав хозяйкой замка. Сделайте ее вашей героиней. Это было бы редким явлением для женщины в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году. А в данный момент она просто второстепенное действующее лицо для Паскаля и Романа. В этом нет ничего нового. Она обречена.

– В конечном счете, мы все обречены, – с усталой улыбкой произнес Вальдон. Он сделал несколько глотков из своего бокала с очень безнадежным видом. – Смерть всех нас находит в конце концов.

– Давайте сменим тему. – Манон пододвинула к нему еще одну бутылку вина.

Не обращая ни на кого внимания, Вальдон потянулся через стол, налил себе новый бокал и сделал большой глоток.

– Ни один режиссер не сделал того, что пытаюсь сделать я – нарушить условности фильма ужасов и медленно снять с него шелуху. Почти как в поэзии.

Глаза Вальдона горели, как глаза священника-евангелиста – или гитариста под кайфом. Джемма несколько раз видела такой же взгляд у того, кто был влюблен в свой собственный голос. Нынешний сценарий «Странной луны» не срывал с фильмов ужасов шелуху условности, и Джемма думала, что ясно это объяснила, но она видела, что Вальдону необходимо воображать себя этаким творческим гением.

– Я хочу завернуть кошмары в несколько слоев, – продолжал он монотонным голосом, и сидящим за столом стало скучно. – Но у вас прекрасная мысль, Джемма. Я недостаточно далеко проник.

– Ну, теперь я дождаться не могу своих страниц, – сказала Дафна с едва заметным сарказмом.

Вечер завершился печеными грушами в меду и темном шоколаде, за которыми последовала сырная тарелка. После трапезы гости сидели на террасе.

Джемма нашла Манон и Тьерри в фойе, они тихо разговаривали.

– Ты сошла с ума, – говорил Тьерри. – Это смехотворно.

– Я их видела, – ответила Манон, ее голос снизился до шепота. – Я слышала выстрелы.

– Ты выбилась из сил, дорогая. Выкидыши тебя доконали.

– Как ты смеешь, – возмутилась Манон. – Ты видел, что произошло сегодня вечером, этот ветер. Это не моя истерия. Этот дом полон злобы, Тьерри. Ты знаешь это не хуже меня.

Холод пробежал по спине Джеммы, она снова отступила в столовую, прочь от них. Вышла в те самые двери, которые недавно открылись сами собой, и села в одиночестве на холодный железный садовый стул, размышляя о том, что только услышала. Их слова подтверждали то, что она чувствовала. Весь этот фильм казался неправильным. Голос у нее в голове твердил: «Беги, Джемма». Погруженная в свои мысли, она подняла глаза и увидела возвышавшегося над ней Тьерри Вальдона.

– Вы меня напугали.

– Извините, – сказал он, придвинул другой железный стул и сел напротив. – Я искренне прошу прощения за то, что меня позабавила ваша любовь к пишущей машинке. Постараюсь больше никогда вас не обижать. Я вел себя невежливо. – Он протянул ей руку. – Друзья?

Она кивнула, пожала ему руку, но не сказала, что принимает его извинение, рана была еще слишком свежей и глубокой. Печально, но этот мужчина был точно таким же, как все другие режиссеры, с которыми она работала в Голливуде. Боясь, что ей не удастся скрыть разочарование, она сменила тему. Она кивнула в сторону живой изгороди.

– Значит, дуэль произошла прямо там? – Когда она подумала о художнике и его брате, лежавших мертвыми на траве, она могла бы поклясться, что увидела какое-то движение в ночной темноте прямо за изгородью.

– Действительно там. Говорят, расстояние между пистолетами братьев увековечено этой живой изгородью, – ответил Вальдон, указывая на ряд самшитов. По его голосу она поняла, что он хочет сменить тему. – Вы написали свои замечания к сценарию?

– Я их напечатала, – ответила она, бросая ему вызов, чтобы посмотреть, не будет ли он снова над ней подшучивать. – Возможно, мне следует оставить их при себе.

– Нет, – возразил он, яростно качая головой. – Я бы очень хотел увидеть ваши предложения по Жизель. Вы правы. Я дал ей полную власть, но повел ее на бойню, как ягненка.

Джемма внимательно смотрела на него, видя всего лишь намек на того мужчину, который так очаровал ее в Париже, но она ему не доверяла. Который из них был настоящим Вальдоном? Раньше Джемма искала бы в нем хорошее, но опыт научил ее, что люди чаще всего являются смесью всех своих черт – хороших и плохих. Ее оптимизм исчез.

Глядя на живую изгородь перед этим холодным, уединенным поместьем, она вспомнила слова Манон. Этот дом полон злобы. Джемма это чувствовала. За такое короткое время фильм ее мечты быстро превращался в кошмарный сон.

Глава 6

26 ноября 1997 года

Лас-Вегас, Невада

Кристофер пробирался сквозь толпу людей, дергающих за рычаги игровых автоматов в аэропорту Лас-Вегаса, в поисках знакомого лица тети Ванды. Это был первый День благодарения их семьи без Джейсона, который в то лето стал военным летчиком. Кристофер сомневался, что в отсутствие его дурашливого кузена дом будет прежним во время праздника. Джейсон был связующим элементом, его добродушный энтузиазм в поддержку всего сентиментального всегда собирал членов семьи, и они появлялись из отдельных уголков дома и отправлялись поздним вечером к игральным автоматам в казино после того, как индейку погружали в рассол.

Он заметил тетю Ванду возле магазина подарков, она выглядела немного подавленной. Пока они получали багаж, а потом шли по лабиринту парковки аэропорта, она была необычно молчалива. Несмотря на дневное время, неоновые огни на Стрипе Лас-Вегаса за долговременной парковкой сияли, это его всегда изумляло.

Ванда махнула рукой на юг, на гору Потоси.

– Ты знал, что Кэрол Ломбард[24] умерла прямо там?

Кристофер поправил свой тяжелый рюкзак.

– А ты знала, что Кларк Гейбл три дня просидел в салуне Пионеров в Гудспрингз, ожидая известий о ней? Писали, что Спенсер Трейси[25] проехал триста миль из Лос-Анджелеса, чтобы сидеть там вместе с другом. Говорят, что пятна от потушенных о стойку бара сигарет оставил Гейбл.

Она прищурилась и гордо улыбнулась.

– Мне следовало понимать, что ты все знаешь о всех погибших звездах Голливуда, даже о самых мелких.

– Особенно о тех, кто был отсюда, – пожал плечами Кристофер. – Мы с Джейсоном любили салун Пионеров. – Как только имя кузена слетело с его губ, он тут же пожалел об этом, потому что улыбка на ее лице померкла. – Это всего один День благодарения, тетя Ванда. Он вернется.

– Вернется ли?

Кристофер всегда был высокого роста, но сейчас обнаружил, что он намного выше тети и видит, что ее волосы стали светлее из-за седых прядей, появившихся в них. Она нажала кнопку на блоке ключей от автомобиля, и тот ожил.

– Вы все разбежались кто куда. А у него несчастный вид на фото в летной форме.

– Все выглядят несчастными на снимках с тренировочной базы.

Она фыркнула, возражая. Он собирался остаться всего на два дня, а потом поехать в Лос-Анджелес на междугородном автобусе, чтобы повидаться со своей подружкой, и это было еще одним поводом для обиды.

– Ты водишь машину? – Она бросила ему ключи.

– И мы не все разбежались.

– Ты сбежал, – сказала она, открывая пассажирскую дверцу. – Наверное, это нормально. По крайней мере, Анджела здесь.

Он учился на первом курсе факультета кинематографии Колумбийского университета в Нью-Йорке и не приезжал домой три месяца, с тех пор как уехал к началу осеннего семестра.

Его двоюродная сестра поступила в Университет Невады в Лас-Вегасе и жила дома. Кристофер привык к осени на восточном побережье и снова обнаружил, что слишком тепло одет для пустыни – в кожаную куртку и футболку с длинным рукавом. Он быстро сбросил куртку перед тем, как сесть за руль.

– Напомни мне еще раз, зачем тебе нужно ехать к ней в Лос-Анджелес, если ты ее уже видел в Нью-Йорке? – Ванде не нравилась Айви Кросс, которая уже почти год была его девушкой. Его соученица по факультету кинематографии, единственная дочь продюсера Зандера Кросса, прославившегося сериалом «Городская полиция». Распространение сериала в интернете давало большую прибыль, эпизоды из него всегда шли по кабельному телевидению.

– Ты ее не любишь.

– Я этого не говорила. – Ванда на секунду замолчала. – Я думаю, что она любит командовать.

– Мне такая и нужна, – ответил Кристофер, трогаясь с места и включая кондиционер. – Ты тоже любишь командовать.

Громкий смех раздался с пассажирского места, сняв напряжение, и тетя Ванда победила свое грустное настроение. Она начала рассказывать ему об их новой собаке и о любовных увлечениях Анджелы.

– Она приведет к нам своего нового парня на День благодарения.

– Он тебе нравится?

Она пожала плечами.

– Я улавливаю здесь закономерность.

– Ох, замолчи. – Она пристегнулась ремнем.

Жизнь в Нью-Йорке изменила его перспективу. Все теперь казалось меньше по сравнению с ним. Единственное, что не изменилось, – это его детская спальня, она была раза в два больше его квартирки в Гарлеме. Включив свет, он увидел знакомые постеры групп – The Smiths, The Cure, Nirvana – и, наконец, то, что он всегда искал: постер Джеммы Тернер в рамке.

«Джемма Тернер, отель „Савой“, апрель, 1968 год».

Прислонившись к дверному косяку, он рассматривал знакомую сценку. Трагическая звезда в окружении участников вечеринки. Через два месяца ее не станет. За годы после того, как Кристофер узнал о ее трагической гибели, Кристофер исследовал каждый дюйм этой фотографии в поисках подсказки. Это была смехотворная теория, но что-то в этом снимке не давало ему покоя, даже вне связи с тем, что произошло с его матерью. О, это фото по-прежнему имело над ним власть. Он прикладывал ладонь ко рту; когда ее видел, у него перехватывало дыхание. Что бы он чувствовал, находясь в той комнате вместе с ней?

– Почему она?

Раздавшийся у него за спиной голос разрушил чары. Он обернулся и увидел тетю Ванду, которая смотрела из-за его плеча. Теперь она переоделась в легинсы «Адидас» и мешковатую спортивную толстовку. Хотя Джейсон подарил ему на день рождения эту фотографию в рамке, никто из родных не знал настоящего значения этого постера – как и о его одержимости Джеммой Тернер. Он никогда никому не рассказывал подробностей о гостинице в Питтсбурге, и никто не провел пунктир, соединяющий события.

– Давай я тебе покажу. – Он достал из чулана коробку с надписями «Хрупкое» и «Не бросать» и сунул руку под тощую стопку журналов, где встречалось хоть какое-нибудь скудное упоминание о Джемме Тернер, которые он смог отыскать. Информации было очень мало. Больше ему повезло с видеопленками ее фильмов. В конце концов он нашел то, что искал, на самом дне стопки. Вот он: потертый, сложенный счет, который хранил, как безумный сувенир, напоминание о конце его детства; он каким-то краешком сознания понимал, что события того дня навсегда оставили на нем клеймо.

Он отдал ей листок и следил за ее лицом, когда она его развернула. Она пробежала глазами счет, но на ее лице ничего не отразилось.

– Я не понимаю.

– Это счет из гостиницы в Питтсбурге, куда дядя Мартин ездил за мной в тот день, – сказал он и подождал, пока не увидел, что она поняла. – Знаешь, ты никогда меня не спрашивала, что произошло в тот день с мамой.

Она перевела взгляд со счета на постер, и у нее вытянулось лицо. Она устало сложила листок и отдала его обратно.

– Так вот с чем была связана эта история с Джеммой Тернер все эти годы? – Она села на свою кровать и опустила голову. – Я так старалась не спрашивать тебя о тех днях – а это было несколько дней для меня, Кристофер, не один день. Ты провел в том номере гостиницы почти три дня, пока Пэмми была без чувств. Я просто хотела, чтобы ты это забыл.

– Я не мог забыть такое. – Он удивился, что она так оправдывается, и, как всегда, тревожился, что он доставляет слишком много хлопот и они с дядей Мартином отошлют его прочь.

Всю жизнь он постоянно перебирал в голове свои достоинства. Его отметки были лучше, чем у Джейсона, но не лучше, чем у Анжелы, которая училась на одни пятерки. Джейсон постоянно попадал в какие-то неприятности, а Кристофер никогда не создавал проблем. Он старался исчезнуть, не выделяться на фоне двух других детей, но его никогда не покидало надолго понимание того, что он одинок в этом мире. И этот страх сохранился, когда он стал взрослым.

Когда тетя посмотрела на него, он увидел, что по ее лицу текут слезы.

– Я подвела тебя, да? Нас тебе было мало, да? – Вопрос был адресован ему, но она говорила о его матери.

Кристофер сел рядом с ней и притянул ее к себе.

– Меня здесь любили, но ты не можешь надеяться, что я забуду.

– Я только хотела, чтобы у тебя была счастливая жизнь и ты отпустил…

– Ты хочешь сказать, отпустил ее.

Она кивнула, отодвинулась и посмотрела ему в лицо.

– Кристофер, пускай ты ничего в жизни не слушаешь, послушай меня сейчас. Тебе необходимо ее отпустить. – Показав пальцем на постер, словно хотела проткнуть его, она сказала: – Это… это ненормально.

Конечно, она была права. Ненормально держать у себя в рамочке напоминание о той последовательности событий 1986 года в Питтсбурге, будто в них кроется какая-то тайна, которую он должен раскрыть. Где-то глубоко внутри он верил, что, если он смог бы прокрутить назад фильм своей собственной жизни до того самого момента и повесить на ту стену другое фото, он был вернул свою маму.

Но потом он выяснил, что у Джеммы Тернер была ее собственная тайна, и ее притяжение стало слишком сильным. Тетя Ванда могла попросить его о чем угодно, кроме этого, кроме того, чтобы он забыл. Он никогда не забывал о том фото и – что самое важное – о его связи с мамой.

Понимая, что другого момента у него, возможно, не будет, он показал на постер.

– Она обезумела, когда увидела этот снимок. Почему?

Тетя Ванда пожала плечами.

– Кто знает, Кристофер? Ее переклинивало из-за сэндвича с бананом… красного дивана… маргариток. Этот список можно продолжить, ты это знаешь. Приходилось как-то справляться с такими вещами. Нам пришлось промотать это все назад, когда ты приехал к нам жить.

– Сэндвич с бананом? – Кристофер криво усмехнулся.

– Что? – Она была сбита с толку.

– Ты считаешь, что душевное здоровье моей матери зависело от того, что она терпеть не могла сэндвичи с бананом? – Кристофер сделал то, что делал всегда в напряженные моменты: пытался разбавить напряжение юмором. Он скорчил рожицу.

– Твой дед делал их для нас. – Она смахнула слезы с лица и шмыгнула носом. – Никого из них уже нет, ты знаешь. Это трудный День благодарения. Мама, папа и Пэмми – все они ушли. А теперь и вы с Джейсоном.

– Я здесь буду еще два дня, а потом вернусь через четыре недели на Рождество. – Он придвинул ее к себе и обнял. – Но я понимаю, что ты хочешь сказать.

Она встала с кровати и расправила толстовку, вытерла слезы, поморщившись, когда увидела на руках след от туши.

– Я не могу это сделать, знаешь ли, – сказал он. – Забыть ее. И не потому, что вы с дядей Мартином чего-то мне не дали. Вы дали мне больше, чем я мог ожидать от вас, но не можете просить меня об этом. Только не об этом. – Кристофер колебался, задать ли ей следующий вопрос, но он должен был. Ему надо было знать. –  Она была знакома с Джеммой Тернер?

Ванда посмотрела на фотографию и рассмеялась:

– Мне очень неприятно раздавить твой мыльный пузырь, Кристофер, но у твоей матери были ужасные эмоциональные проблемы, она лечилась от алкоголизма и других проблем. Она была зависима. Она не была знакома с Джеммой Тернер. Возможно, она воображала, что знакома, но не в реальной жизни. В той, которая имеет значение.

Он обдумывал ее слова. Тетя Ванда любила, чтобы за ней оставалось последнее слово, а он умел давать людям то, чего им хочется. Он знал, ей нужно, чтобы история его матери была простой – сестра, которую погубили ее дурные пристрастия, – но Кристофер в глубине души понимал, что истинная история матери от него скрыта, как и от них всех. Ему просто придется самому ее узнать.

Тетя Ванда вышла в коридор, но потом снова сунула голову в дверь комнаты.

– Когда ты через два дня уедешь, – произнесла она, показывая на постер, – заберешь ее с собой, иначе она окажется в мусорном баке.

Кристофер чувствовал себя виноватым все праздники, будто он разбил сердце тети, и это его убивало, потому что она была для него спасательным тросом уже больше десяти лет. Подчинившись приказу, он свернул постер в трубочку и взял его с собой в автобус до Лос-Анджелеса, оставив пустую рамку.

Проводив его на автобусную станцию, она крепко обняла его.

– Живи в этом мире, Кристофер. Я так о тебе беспокоюсь. – Потом она отпустила его и ушла, не оглянувшись.

Вместо поездки на междугородном автобусе компании «Грейхаунд» Айви хотела прислать за ним в Лас-Вегас частный самолет, но тетя Ванда отказалась. «Ты должен сам за себя платить, а не брать у нее деньги». Тетя Ванда уже беспокоилась, не полетят ли они обратно в Нью-Йорк на частном самолете Зандера Кросса.

Приехав на автобусную станцию Лос-Анджелеса, он увидел, как все повернулись и смотрят на женщину со стрижкой Луизы Брукс и в солнцезащитных очках «кошачий глаз», идущую к нему по терминалу. Айви приложила все силы, чтобы избавиться от малейшего намека на пляж Южной Калифорнии, отказавшись от всего, что напоминало ненавистную двадцатишестилетнюю мачеху Веру, пышногрудую загорелую блондинку. Она носила одежду исключительно черного цвета – от свитера с высоким горлом, джинсов и кожаной байкерской куртки до мотоциклетных ботинок фирмы «Фрай», которые скрипели, пока она шла по автовокзалу.

Она огляделась вокруг, словно это место было какой-то редкостью.

– Никогда не бывала на автобусной станции, – произнесла она, задыхаясь.

Она оглядывала терминал, словно была никак не согласна с его оценкой.

Айви жила в мире частных реактивных самолетов и домов с бассейнами. Таких знаменитостей, как Том и Брэд, называли только по имени, и они были на прямой связи с Зандером Кроссом. В любой момент времени какое-нибудь шоу Зандера Кросса было в эфире, что вызывало замечание Айви, когда она его видела: «О, вот еще одна сумочка „Луи Виттон“ для Веры». Кристофер жалел, что он не встретится с печально известной Верой, которая сейчас отдыхала на Бали с отцом Айви.

Айви везла их по бульвару Сансет в своем «Мерседесе» с откидным верхом, указывая на такие знаменитые заведения, как «Вайпер Рум»[26] и «Виски-э-гоу-гоу», мимо которых они проезжали. Дорога сделала поворот, и она свернула с нее на улицу с пальмами и особняками в георгианском и средиземноморском стиле с воротами и элегантно подстриженными лужайками.

– Тебе понравится этот образчик заурядности, – сказала Айви, указывая на скромный дом в испанском стиле. – Он раньше принадлежал Джин Харлоу. Кажется, она здесь умерла. – Они подъехали к воротам, которые начали медленно открываться. Что-то привлекло внимание Айви, и она распахнула дверцу и пошла на газон перед двухэтажным кирпичным домом за лежащей там газетой.

К тому моменту, когда она вернулась, ворота уже полностью открылись, и она отдала газету Кристоферу.

– Дядя Мики всегда забывает отменить подписку на свою газету, когда уезжает из города.

– Дядя Мики?

– Мик Фонтейн.

Кристофер быстро повернул голову назад, чтобы еще раз взглянуть на газон и на дом.

– Тот самый Мик Фонтейн?

Айви рассмеялась.

– Он очень старый. Понятия не имею, что ты имеешь в виду. Но да, он единственный в своем роде.

– Нет, – возразил Кристофер. – Ты знакома с Миком Фонтейном?

– Это его ежедневная газета у тебя в руках. Он партнер папы по теннису и тот самый человек, который предал меня, познакомив папу с Верой. Он знает, что я считаю его дьяволом за этот поступок.

– Он был агентом Джеммы Тернер.

– Ну и что?

– Ты этого не знала?

– Он ископаемое, Кристофер. Возможно, он был агентом Иисуса.

– Я могу с ним познакомиться?

– Конечно, но, к сожалению, не в этот приезд. На этой неделе он на Гавайях.

Сердце Кристофера стремительно билось. Это прямая связь с Джеммой Тернер. Ему казалось, что кусочек головоломки становится на место, и у него возникло ощущение, что это не совпадение.

Глава 7

4 июня 1968 года

Амбуаз, Франция

Испуганная Джемма села прямо на кровати, ее опять разбудили выстрелы. Накрыв подушкой голову, она услышала, как что-то скребется в другом конце комнаты.

– Что там еще?

Перевернувшись на бок, она увидела толстую пачку листков, просунутых под дверь. Это были сегодняшние страницы сценария.

Перед тем как лечь спать, она отнесла все свои заметки сотруднику режиссера, который заверил ее, что Вальдон «работает по ночам». Тьерри снова попросил у нее дать свои замечания на его сценарий. Она поймала его на слове и послала ему те сцены, которые написала в Париже.

Теперь, листая сегодняшние страницы, она видела, что ни одно из ее предложений не было использовано.

Она устало поплелась в ванную к ожидающему ее костюму.

– Я не должна опаздывать, – сказала она, глядя на свое отражение в зеркале ванной комнаты. Лицо, которое смотрело на нее оттуда, казалось, кричало: «Беги, Джемма!»

Опыт подсказывал ей, что все съемочные площадки на удивление одинаковы во время съемок – как американского пляжного фильма, так и низкобюджетного французского кино. Фильм может начаться как творческий порыв, но закончиться технической симфонией. Оборудование – длинные микрофоны, юпитеры и кабели – кормит киносъемки. Пускай выпечка на съемках этого фильма вкуснее, но игра в ожидание та же самая – ожидание идеального освещения, поиск наиболее выигрышного угла, устранение дорожного движения. Если ты актер, ты всегда ждешь. Схватив чашку кофе с молоком, она ходила взад и вперед, пока подсобные рабочие готовили съемочную площадку для сегодняшней сцены в старом городе на южном берегу Луары.

Старая часть Амбуаза с ее наполовину деревянными домами и башней с часами могла сыграть роль средневековой деревни или шекспировской площади. Хорошая съемочная группа могла убрать из кадра высокий замок или современные автомобили, чтобы воссоздать притягательно старомодные восточноевропейские города, так популярные в фильмах ужасов. На следующей площади простаивали без дела две кареты без лошадей. Словно по команде к ним подъехал трейлер с животными. Из-за скудного бюджета это была единственная съемка на натуре; остальное будет снято в шато Веренсон.

На площади не присутствовал костюмер. Пять костюмов, свежевыглаженных и в пластиковых чехлах, повесили в шкаф Джеммы, надписав на них каждую сцену и дату съемки. Для сегодняшней она была одета в бронзовое атласное платье покроя «принцесса» с желтой юбкой и сандалии. Под платье на нее надели неудобный корсет, пока не туго зашнурованный.

Франсин Делон, директор картины, подошла к Джемме с круассаном в руке.

– Это прислали, – сказала она по-французски и сунула в руки Джеммы еще одну кипу бумаг, даже не улыбнувшись. Это был еще один исправленный вариант сценария.

– Погодите, – сказала Джемма, но женщина уже ушла.

Перелистывая сценарий, Джемма видела, что это тот же самый вариант, который принесли к ней в комнату. Он был кошмарным.

«Жизель встречается с Паскалем в городе. Между ними возникает сдержанная страсть. У Паскаля отношения с другой молодой женщиной в деревне, и он помогает ей и ее матери, но ясно, что он тоскует по Жизель. После короткого разговора он уходит, а она смотрит ему вслед, и ее лицо ясно выражает желание».

На остальных страницах описана сцена на площади между Жизель и Паскалем, с невероятно тупым диалогом, гораздо худшим, чем в любом дешевом фильме ужасов, которые она видела. Скорчив рожицу, она вслух прочла по-французски: «Ее лицо ясно выражает желание». Она закатила глаза, сходила на другую сторону улицы в сувенирный магазин и купила ручку и немного писчей бумаги. Усевшись на скамейку лицом к площади, она начала переписывать реплики.

– Ты ужасно рано поднялась с постели, – произнес голос у нее за спиной. Это был Мик.

– Кто мог спать после этих выстрелов? – ответила Джемма.

– Опять? – У Мика был озадаченный вид.

– Ты их не слышал? – Она все еще злилась на Мика после вчерашнего вечера, поэтому ответила резко. Он это знал; попытка завести светскую беседу была его способом извиниться.

– Я думаю, что у тебя слуховые галлюцинации, – сказал Мик. – Согласен с тобой, обед был странный: все эти разговоры о театре и двери, распахнутые ветром.

– Будто на каком-то неудачном спиритическом сеансе. От этого дома у меня мурашки.

– Я бы согласился с тобой, что это был ветер из загробного мира, но оба супруга Вальдон такие странные, и я не уверен, что они просто не разыграли для нас театральную сцену.

Услышав это, шокированная Джемма повернулась к нему.

– Ты думаешь, они инсценировали распахнутые ветром двери, подобно паре викторианских медиумов? Зачем?

– Не знаю, – пожал он плечами. – Ради эффекта. Я считаю их странной парой.

Вспомнив разговор между Манон и Тьерри, Джемма покачала головой.

– Не уверена, что согласна с тобой, Мик. Я подслушала их разговор. Она была в ужасе и сказала, что это жуткое место. Должна признать, я с ней согласна.

– Я только хочу сказать, что я бы поставил на этих двоих, прежде чем думать, что это сделал призрак из живой изгороди.

Джемма не была в этом так уверена. Она слышала выстрелы, потом еще была эта записка в ее пишущей машинке в Париже и человек, которого не было в отеле «Савой». У нее зрительные и слуховые галлюцинации. Пора посмотреть правде в глаза: возможно, она от стресса сходит с ума. Она сглотнула, собираясь с мужеством, чтобы заговорить об этом.

– Я тут подумала. Может, мне следует уехать домой, – тихо произнесла она и стала ждать ответа Мика.

– В Лондон?

– В Лос-Анджелес.

Мик покачал головой.

– Ужасная идея, малыш. Если ты уйдешь с этого фильма, это будет плохо выглядеть для нас обоих. Закончи его. Потом можешь вернуться.

– У меня очень дурные предчувствия насчет этого дома… и этого фильма.

– Это все твое воображение. – Мик обошел скамейку и сел рядом с ней, обмахиваясь соломенной шляпой. Прищурился, глядя на солнце. – Будет пекло.

– А посмотри на меня, одетую в это платье с длинными рукавами. – Она дернула за край ткани.

– Ну, ты же говорила, что устала от пляжных фильмов.

Съемочная группа засуетилась, и это означало, что Тьерри Вальдон наконец явился.

Взяв у Франсины сценарий, Тьерри встал за спиной у оператора Клода, расположившегося за неподвижной камерой в центре площади. Затем он двадцать минут ходил туда-сюда между камерой и предполагаемым кадром, поправляя угол камеры, стрелы и осветительных приборов.

– Что ты об этом думаешь?

– Чертовски много времени тратит на выстраивание сцены, – присвистнул Мик. – Может, он и гений все-таки. Или сумасшедший?

– Часто это одно и то же, – тихо пробормотала Джемма.

Зрители понятия не имеют, сколько часов уходит на минуты кинопленки, но это было что-то другое. Большинство режиссеров, с которыми работала Джемма, не были столь дотошными.

– Ты с ним осторожно, – посоветовал Мик. – Я всего лишь стараюсь защитить тебя от себя самой.

– Когда это ты меня защищал? – Джемма резко повернулась к нему. – Вчера вечером ты меня точно не защищал. – Одно лишь предположение, что Мик о ней заботится, привело ее в ярость. Мик никогда на защищал ее интересы. Совсем наоборот. Его вполне устраивали ее роли в пляжных фильмах, пока ей не стукнуло тридцать, если это оплачивало его дом в Беверли-Хиллз. Когда появился Чарли Хикс, Мик мог бы вмешаться, но он думал, что Чарли поможет Джемме поднять ее звездный статус. А потом, в последнем фильме «Сквозь камеру», когда стало ясно, что съемки сходят с рельсов, Джемма отчаянно звала Мика, но он не потрудился приехать в Лондон. Другие актеры, понимая, что фильм провальный, вызвали своих агентов на съемки, чтобы те смягчили катастрофу, договорились о более выгодных контрактах со студией, защищали интересы своих клиентов на дальнюю перспективу. У Мика был теннисный турнир, который оказался важнее этих встреч. В конце концов, стоит ли удивляться, что провал фильма свалили главным образом на неопытность Джеммы. Она была единственной, кого никто не защитил.