Читать онлайн Рисующий смерть

Глава 1: Звонок из бездны

Тишина московской ночи была густой и непробиваемой, как смола. Павел Гайдученко утонул в ней, сплетаясь с тяжелым, беспробудным сном после пятнадцатичасового марафона ремонта и отладки домашнего Wi-Fi-роутера. Его сознание витало где-то на границе пустоты и хаотичных образов усталости, когда резкий, настойчивый, словно сверло, звук вонзился в эту тишину и разорвал ее в клочья. Телефон. Стационарный, на тумбочке. Дребезжащий, металлический, чужеродный в этой предрассветной мгле.

Павел застонал, не открывая глаз, сунул руку под подушку, нащупывая мобильник. Тишина. Звонок продолжался. Значит, городской. Кто, черт возьми? Четыре утра по московскому времени. Мысль о неисправности проводки, коротком замыкании, которая могла бы хоть как-то оправдать этот кошмар, тут же отпала – звонок был слишком осмысленным, настойчивым, требовательным.

Он с трудом оторвал голову от подушки, глаза слипались. Рука, тяжелая как гиря, нащупала пластиковую трубку. Снял.

– Алло? – голос хриплый, спросонья.

– Павел Витальевич Гайдученко? – спросил мужской голос на другом конце. Низкий, официальный, лишенный интонаций. Звучал неестественно громко в тишине спальни.

– Да, я, – Павел сел на кровать, протирая лицо. Холодок неприятного предчувствия пробежал по спине.

– Вас беспокоит дежурный отделения полиции Василеостровского района, город Санкт-Петербург. Ваша фамилия Гайдученко? У вас есть родной брат, Александр Витальевич Гайдученко, тридцать семь лет, проживающий по адресу: Санкт-Петербург, улица Кораблестроителей, дом 35, корпус 2, квартира 49?

Мгновение. Сердце Павла замерло, а потом рванулось в бешеную скачку, ударившись о ребра так, что перехватило дыхание. Холодок превратился в ледяную волну, затопившую все внутри. Саня. Что с Саней? Почему полиция? В Питере?

– Да… Да, это мой брат. Что случилось? – Собственный голос показался ему чужим, тонким.

На другом конце короткая, тягостная пауза.

– Павел Витальевич, – голос стал чуть тише, но не мягче, – вынужден вам сообщить. Сегодня ночью, около часа назад, ваш брат, Александр Витальевич Гайдученко, обнаружен в своей квартире без признаков жизни. Предварительно – насильственная смерть.

Слова обрушились на Павла как бетонная плита. Мир сузился до точки света от уличного фонаря, пробивающегося сквозь щель в шторах. Без признаков жизни. Насильственная смерть. Саня. Мертв. Убит. В Питере. Шум в ушах – высокий, пронзительный, нарастающий.

– Вы… Вы уверены? – выдавил он. – Может, ошибка? Саня… он мог… – Что он мог? Упасть? Задохнуться? Но "насильственная смерть" не оставляла места для самообмана.

– Тело опознано по документам. Личность установлена. Обстоятельства указывают на преступный характер произошедшего, – ответил дежурный без тени сомнения. – Павел Витальевич, мы понимаем, это тяжелый удар. Но нам срочно требуется ваша помощь. Следователь, ведущий дело, просит вас как можно скорее прибыть в квартиру брата. В квартире беспорядок, следы борьбы. Требуется человек, который мог бы помочь опознать имущество, понять, что именно похищено или повреждено. Это важно для следствия.

Помочь следствию. Опознать имущество. Слова пролетали мимо. В голове крутилось только одно: Саша мертв. Убит. Его больше нет.

– Я… я в Москве, – пробормотал Павел. – Как я… сейчас? Поезд? Самолет?

– Следователь просит максимально оперативно… Уточните, когда сможете прибыть?

– Я… постараюсь вылететь первым рейсом. Должен быть через пару часов. Прибуду… к обеду, наверное.

– Хорошо. Сообщите, пожалуйста, номер рейса по этому телефону, когда будете знать. Вас встретят. Простите за беспокойство в такое время. Соболезную.

Трубка замолчала. Павел сидел на краю кровати, оцепенелый, все еще сжимая холодную пластиковую трубку. Соболезную. Саня. Убит. В Питере.

Самолет взлетел, оставляя под крылом серое московское утро. Павел откинулся в кресле, закрыл глаза, но сон не шел. За веками стоял образ брата – живой, улыбающийся, а потом – страшная пустота и холодное слово "труп". Он чувствовал себя предателем. Воспоминания накатывали волной: их детская комната, заваленная листами бумаги, испещренными странными значками и рисунками. Они с Саней обожали придумывать ребусы друг для друга. "Паш, смотри: дом, потом буква 'А' в кружочке, потом кошка без хвоста! Что?" – "Дача! Потому что 'домА' + 'А' – это 'да', а кошка без хвоста – 'ча'!" – "Угадал! Теперь твоя очередь!" Смех, азарт, ощущение тайного языка, понятного только им двоим. Саня всегда был изобретательнее, его ребусы – сложнее, многослойнее, часто с подвохом. Павел, прагматик даже тогда, чаще выигрывал за счет логики. Последние годы они отдалились… А теперь эта игра закончилась навсегда.

В Пулково его встретил молодой лейтенант. "Новиков Сергей Иванович. Следователь ждет вас на месте". Машина быстро вырвалась из аэропортовой суеты. Питер встретил низким небом и колючим дождем. Город казался мрачным, отчужденным. Лейтенант молчал. Павел не спрашивал. Боялся.

Дом 35 по улице Кораблестроителей – высокий, серый. У подъезда – машина и микроавтобус криминалистической службы. Появился мужчина лет сорока, в темном пальто без погон, с утомленным лицом и проницательными серыми глазами.

– Павел Витальевич? Новиков, следователь. Спасибо, что приехали так быстро. Простите за обстановку… Пойдемте. Квартира на пятом. Лифт не работает.

Подъем по лестнице показался бесконечным. На площадке у двери квартиры 49 – желтая лента. Новиков снял пломбу.

– Готовы? Там… беспорядок. Будьте морально готовы.

Павел кивнул, сжав челюсти. Новиков толкнул дверь.

Запах ударил в нос – пыль, краска, и что-то еще… сладковато-тяжелое, невыносимое. Павел едва не задохнулся.

Он шагнул за порог и замер. Хаос. Мебель опрокинута, ящики вывалены, одежда, книги, папки – все разбросано. Подушки разрезаны, синтепон клочьями. На стене – огромное бурое пятно. Павел резко отвел глаза. Стекло хрустело под ногами. Обрывки холстов, смятые эскизы…

– Мастерская – там, – тихо сказал Новиков, указывая вглубь. – Там… тело нашли.

Павел не пошел. Его взгляд скользил по руинам, цепляясь за знакомое. Вот угол папки с эскизами… Вот его старый подаренный свитер… разорванный. И вот… на стене, в уцелевшем углу, лист бумаги. Приколот кнопкой. Рисунок. Небрежный, нервный.

Павел подошел ближе, отгородившись от следователя, от ужаса комнаты, от самого себя. Его внимание сузилось до листа. Вертикальные линии… основа для стереограммы? Саня увлекался этим… Но это было нечто иное. Карикатурная композиция.

Слева: угловатый самолет, взлетающий. На фюзеляже – "АН". Центр: фигура человека. Большие руки, ноги, очки… Павел почувствовал мурашки. Это был он. Карикатурно, но узнаваемо. В руках – табличка: "ТРЕ". Справа: старомодный магнитофон. Из него – не лента, а нотный стан. Четыре линии. На второй снизу – одна жирная нота: "СОЛЬ". Крайний правый угол: дверь с цифрой "37". Из-за нее – физиономия. Лысеющая голова, насупленные брови, недовольная гримаса. Зловещая.

Павел замер. Детство. Ребусы. Саня. Их тайный язык. Его мозг, отточенный годами логических задач и программирования, включился мгновенно, отсекая эмоции, как ненужный шум. "АН"… Самолет? "Ан" – как марка? Или… "Ан" как начало слова? "ТРЕ"… Табличка. "Тре" – тоже часть? "СОЛЬ"… Нота. "Соль" – вещество? Или… просто звук? Дверь "37"… Физиономия – явно сосед.

Он смотрел на элементы, не видя уже хаоса вокруг. Соединить. "АН" + "ТРЕ" + "СОЛЬ" = ? Антресоль! Да! "АН" – "ан", "ТРЕ" – "тре", "СОЛЬ" – "соль". Антресоль! И дверь с цифрой 37! Значит, что-то спрятано на антресоли в квартире 37! Физиономия – либо предупреждение о соседе, либо указание, что именно он – хранитель.

Озарение было острым, холодным. Это послание. Саня, в последние минуты страха, обратился к их старой игре. К их общему коду. Он звал на помощь. Предупреждал. И доверял только ему.

Павел медленно оторвал взгляд от рисунка, стараясь лицом не выдать ничего. Следователь Новиков стоял рядом, наблюдая за ним с профессиональным, чуть отстраненным интересом.

– Что-то знакомое? – спросил Новиков, кивнув на рисунок.

Павел сделал вид, что тяжело вздохнул, потер переносицу. Внутри все кричало, но голос он выдал ровный, усталый.

– Эскиз… Набросок… Не знаю. Саня всегда рисовал странные вещи. Особенно в последнее время. Говорил про новые проекты… – Он махнул рукой, изображая бессилие. – Я… не могу пока. Осмотреться? Может, что-то бросится в глаза…

Он не стал делиться догадкой. Инстинкт кричал: молчи. Эта головоломка – только для него. Саня адресовал ее брату, а не полиции. Кто знает, кто этот Новиков? Кто знает, кто ищет то, что спрятано? Доверять нельзя никому.

Он провел в квартире еще полчаса, механически отвечая на вопросы Новикова о возможной ценности вещей брата, о его круге общения, делая вид, что изучает беспорядок. Внутри все горело: нужно было дождаться, когда они уйдут, и попасть к соседу. К квартире 37. К антресоли. К лысому человеку с недовольным лицом.

Наконец, криминалисты начали сворачивать работу. Новиков подошел к Павлу.

– Павел Витальевич, пока все. Квартира остается опечатанной. Вам нужно где-то остановиться? Можем помочь с гостиницей.

– Спасибо, я сам, – Павел постарался выглядеть опустошенным. – Мне нужно… просто побыть одному. Осмыслить. Я свяжусь завтра.

– Понимаю. – Новиков протянул визитку. – Мой прямой номер. Если что вспомните, или понадобится помощь – звоните в любое время. Соболезную еще раз.

Они спустились. Машина Новикова уехала. Микроавтобус последовал за ней. Павел остался один под моросящим дождем у подъезда, ощущая холодную тяжесть свершившегося. Он подождал несколько минут, глядя, как тают красные огни машин в сырой дымке. Затем глубоко вдохнул и шагнул обратно в подъезд.

Пятый этаж. Площадка пуста. Лента "Место происшествия" болталась на двери квартиры 49. Павел повернулся к двери напротив. Квартира 37. Он посмотрел на звонок. Физиономия с рисунка всплыла перед глазами – недовольная, подозрительная. Что ждало его за этой дверью? Сообщник? Свидетель? Опасность?

Он нажал кнопку. Звонок прозвучал громко в тишине подъезда. Павел слышал, как стучит его собственное сердце. За дверью – шаги. Медленные, тяжелые. Щелчок запора. Дверь приоткрылась на цепочку. В щели – то самое лицо. Лысеющая голова с седыми прядями. Крупный нос. Умные, усталые глаза за толстыми линзами. Толстые губы. И выражение – недовольное, настороженное. Оно изучало Павла, не моргая.

Павел собрался с духом. Голос должен быть твердым.

– Моисей Карлович? – спросил он, глядя прямо в эти стальные глаза за стеклами очков. – Меня зовут Павел Гайдученко. Я брат Александра, вашего соседа.

Старик молчал.

– Саня… Александр оставил мне послание, – продолжил Павел, понизив голос до доверительного шепота. Он сделал паузу, подбирая слова их тайного кода. – На рисунке. Самолет "АН", табличка "ТРЕ", нота "СОЛЬ". И дверь с цифрой 37. За ней – ваше лицо.

Глаза старика чуть сузились. В них мелькнуло что-то – не то понимание, не то тревога.

– Он сказал: антресоль, – четко произнес Павел последнее слово-ключ. – Тридцать семь. Я пришел за тем, что он вам доверил. Только я.

Моисей Карлович не двигался секунду, две, три. Он смотрел на Павла так пристально, будто пытался прочитать его мысли, измерить душу. Павел выдержал этот взгляд, не отводя глаз. Внутри все было напряжено до предела.

Потом старик кивнул. Один раз. Коротко. Цепочка упала с глухим стуком. Дверь открылась.

– Быстро. Заходи, – прохрипел он, отступая в полумрак прихожей.

Павел шагнул внутрь. Дверь тут же захлопнулась за его спиной, щелкнули все замки. В тесном пространстве пахло старой бумагой, лекарственными травами и пылью. Моисей Карлович повернулся к нему. Его лицо в тусклом свете прихожей казалось еще более серьезным, почти трагическим.

– Ждал, – прошептал он, и в его голосе не было уже недовольства, только глубокая усталость и тревога. – Саня… Александр… Он говорил: "Если что-то случится… придет Павел. По нашей старой игре. Передашь только ему". Боялся он. Очень боялся. – Старик покачал головой, и Павел увидел в его глазах немой укор миру. – Иди.

Он повернулся и заковылял вглубь квартиры, в маленькую комнатку-библиотеку. Подошел к стене, к антресоли под потолком. Достал ключик, встал на цыпочки, открыл замочек. Скрипнула деревянная дверца. Из темноты он вынул предмет – плотный сверток в грубой коричневой бумаге, перевязанный бечевкой. Размером с тубус, но тяжелее.

Моисей Карлович бережно передал сверток Павлу. Его рука дрожала.

– Держи. Картина. И письмо внутри. – Он наклонился ближе, и Павел почувствовал запах старого табака и чего-то горького, химического. Шепот старика был еле слышен, но каждое слово врезалось в память: – Он боялся не зря. Они придут. И за этим. Смотри в оба, Павел Витальевич. Оба глаза – в оба. Доверяй только себе. И… – он запнулся, – и тому, что увидишь сквозь.

Павел взял сверток. Он был плотным, весомым в руках, излучал холодок тайны и опасности. Сердце бешено колотилось. "Они придут". Кто? Убийцы? Те, кто устроил кошмар в квартире Саши? И что значит "то, что увидишь сквозь"? Намек на стереограмму?

Старик больше ничего не сказал. Он лишь открыл дверь и кивком показал на выход. Его лицо снова стало закрытым и недовольным, но в глазах читалась тревога.

– Спасибо, – глухо произнес Павел, крепче прижимая сверток.

Он вышел на лестничную площадку. Дверь 37 захлопнулась, замки щелкнули один за другим. Павел стоял спиной к страшной двери квартиры 49, держа в руках последнее наследие брата. Дождь стучал по крыше подъезда. Питерский холод пробирал до костей, но внутренний холод от свертка и слов старика был куда глубже. Он спустился вниз, вышел на улицу. Влажный ветер обжег лицо. Он не знал, где остановиться, что делать дальше. Он знал только одно: игра началась. Игра в ребусы закончилась смертью. А теперь началась игра на выживание. И первая фишка – тяжелый сверток с картиной и письмом – была у него в руках. Шаг сделан. Обратной дороги не было.

Глава 2: Наследие безумия

Сырой питерский ветер, словно назойливый попрошайка, пробирался под воротник пальто, цеплялся за брюки, насквозь пропитывая холодом. Павел стоял на тротуаре, прижимая к себе драгоценный, но жутковато тяжелый сверток, и ощущал себя абсолютно потерянным. Гул машин, голоса прохожих, плач ребенка из коляски – все это сливалось в бессмысленный, давящий шум. Питер, некогда любимый город юности, теперь казался чужим и враждебным лабиринтом, где за каждым углом таилась невидимая угроза. Слова Моисея Карловича – «Они придут. И за этим» – звенели в ушах навязчивым, ледяным эхом.

Ему нужен был угол. Убежище. Место, где можно спрятаться, осмыслить кошмар, развернуть этот проклятый сверток и понять, что же Саня доверил ему ценой своей жизни. Гостиница. Самое простое решение. Он вспомнил недорогую, но чистую «Нево» неподалеку, на Среднем проспекте Васильевского острова. Саня иногда селил там их московских родственников. Достаточно близко, чтобы быть рядом с эпицентром трагедии, и достаточно анонимно.

Дорога заняла не больше двадцати минут пешком, но каждый шаг давался с трудом. Сверток под мышкой казался раскаленным, притягивающим взгляды. Павел ловил себя на том, что нервно оглядывается: не идет ли кто за ним? Не следит ли из-за угла тот самый невидимый «Они»? Люди на улицах – студенты, спешащие домой офисные работники, бабушки с авоськами – казались подозрительными. В глазах случайного прохожего ему чудился нездоровый интерес, в замедлившем шаге таксиста – скрытое наблюдение. Паранойя? Наверное. Но после увиденного в квартире брата и слов старика она казалась единственно разумной реакцией.

«Нево» встретила его усталым полумраком холла и равнодушием дежурной администраторши. Женщина за стойкой, с начесом времен перестройки и вязаной кофтой, даже не подняла глаз от телефона.

– Есть свободный? Один, на пару ночей, – спросил Павел, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Паспорт, – буркнула она, протягивая руку, не глядя. Оформила все с привычной неспешностью, швырнула ключ-карту. – Триста семь. Третий этаж. Лифт слева.

Номер оказался крошечным, но чистым. Узкая кровать, письменный стол у окна, занавеска в мелкий цветочек, дверь в совмещенный санузел. Стандартный набор унылого гостеприимства. Павел бросил на кровать свою небольшую дорожную сумку, щелкнул замком на двери и подпер ее стулом – глупая, но психологически необходимая предосторожность. Только теперь, в относительной тишине, отгороженный от враждебного мира тонкой стеной, он позволил себе глубоко вздохнуть. Руки дрожали, когда он снял пальто и осторожно положил сверток на стол.

При свете тусклой лампы коричневая бумага казалась еще грубее, бечевка – плотной, надежной. Павел долго смотрел на него, оттягивая момент. Что там? Картина, которую Саня называл своим самым могущественным произведением? «Ключ от всех дверей»? И письмо. Послание из мира мертвых. Он сглотнул ком в горле, ощущая ледяную тяжесть в желудке. Пора.

Пальцы, неловкие от волнения, развязали узел бечевки. Бумага развернулась, открывая содержимое. Внутри лежали два предмета. Первый – плотно свернутый в тубус холст, перетянутый резинкой. Павел аккуратно вынул его, почувствовав шероховатость фактуры под пальцами. Второй – обычный белый конверт формата А4, без марки и адреса, запечатанный. На нем четким, узнаваемым почерком Саши было написано: «Паше. Лично. В случае моей смерти.»

Сердце Павла сжалось. Он взял конверт, ощущая его вес – внутри явно было несколько листов. Ножницы из дорожной сумки разрезали бумагу аккуратным движением. Он вынул сложенные листы. Бумага была обычной, офисной. Почерк Саши – таким же нервным, стремительным, как всегда, но в некоторых местах буквы сбивались, линии дрожали, будто рука писавшего была неспокойна.

«Паш… Если ты читаешь это, значит, я прав. Значит, случилось худшее. Прости, что втягиваю тебя в эту чертовщину, но другого выхода нет. Ты единственный, кому я могу доверить… нет, не доверить. Ты единственный, кто, возможно, поймет и сможет остановить. Если не я…»

Первые строки вырвались из Павла глухим стоном. Он откинулся на стуле, закрыл глаза, пытаясь совладать с накатившей волной горя и вины. «Прости…» Сколько раз он сам мысленно просил у Сани прощения за отдаление? Он сделал глоток воды из пластиковой бутылки, купленной в аэропорту, и заставил себя читать дальше.

«Ты знаешь, я всегда шел своим путем в искусстве. Искал не просто красоту, а суть. Воздействие. Как цвет, форма, глубина влияют на мозг, на эмоции, на саму душу. Мои стереограммы… это не просто трехмерные картинки, Паш. Это ключи. Коды. Доступ к самым глубинным слоям человеческой психики. Я научился не просто показывать объем, а… программировать эмоциональный отклик. Манипулировать им. Создавать не иллюзию пространства, а реальность чувства. Настоящего, всепоглощающего.»

Павел почувствовал, как холодеют кончики пальцев. Саня всегда говорил о «глубине восприятия», о «раскрытии скрытых пластов», но это… Это звучало уже как мания величия. Или нечто гораздо более опасное.

«Я создал серию. Шесть работ. Не просто картины, Павел. Оружие. Сам того не желая поначалу, но… увидев силу эффекта… я продолжил. Экспериментировал. Искал границы. Нашел их. И перешел. Каждая картина – это концентрированная, направленная эмоция, зашифрованная в цветовых частотах и стерео-паттернах. Они обходят сознание. Бьют напрямую в лимбику. В инстинкты.»

Павел встал, не в силах усидеть. Прошелся по тесному номеру, листы письма трепетали в его руке. «Оружие». Это слово резануло, как нож. Его брат? Мирный, хоть и странный художник?

«Первая – «Ужас». Не просто страх, Паш. Первобытный, животный ужас, парализующий, сводящий с ума. Вторая – «Отчаяние». Полная потеря смысла, воля к нулю, тяга к небытию… Самоубийство – логичный исход. Третья – «Угнетение». Давящая тяжесть, беспросветность, ощущение ловушки без выхода. Человек гаснет, как свеча. Четвертая – «Ярость». Слепая, разрушительная, направленная на всех и вся. Пятая – «Бешенство». Утрата рассудка, чистая агрессия, звериный инстинкт убийства. И шестая… «Безумие». Полный разрыв с реальностью. Вечный кошмар наяву.»

Павел прислонился лбом к прохладному стеклу окна. За ним текли серые улицы Васильевского острова, тускло светили фонари. А он читал о картинах, убивающих людей. Созданных его братом. Его вечно увлеченным, немного наивным Саней. Это было невообразимо. Чудовищно. Он хотел крикнуть, что это бред, что Саня сошел с ума еще до смерти, что это плод его больного воображения… Но слишком уж все сходилось. Хаос в квартире. Страх. Ребус-предупреждение. Слова старика. И этот сверток на столе…

«Я не хотел зла, Павел! Клянусь! Я исследовал! Но сила… она оказалась страшнее, чем я предполагал. И ею заинтересовались. Очень серьезно заинтересовались.»

Письмо становилось еще более нервным, буквы скакали.

«Сначала пришли «спецы». Вежливые, в строгих костюмах. Представились «научным отделом» одной солидной структуры. Говорили о «национальной безопасности», о «уникальном потенциале для обороны». Предлагали деньги, лабораторию, защиту. Но я видел их глаза, Паш. Холодные. Расчетливые. Они видели в моих работах только инструмент. Оружие для устранения, для подавления, для запугивания. Я отказался. Сказал, что уничтожу все. Они не поверили. Стали давить. Намекать на последствия.»

Павел снова сел, сжав письмо так, что бумага смялась. «Солидная структура». Спецслужбы. ФСБ? ГРУ? Неважно. Суть ясна.

«Потом появились другие. Из… теневого мира. Криминал. Высшего эшелона. Их интересовало то же самое, но для других целей: шантаж конкурентов, устранение неугодных, контроль над людьми. Они были откровеннее. И опаснее. Угрозы были конкретными. Очень. Я понял, что живой я им нужен только как ключ к картинам. А картины… их сила слишком велика, чтобы оставлять их в этом мире.»

Павел почувствовал, как по спине пробежал холодный пот. Саня оказался в центре смертельной игры между государственной машиной и организованной преступностью. За его изобретение. За его безумные картины.

«Я спрятал их. Все шесть. В надежных местах. Но… но я создал еще одну работу, Павел. Самую важную. Ту, что лежит сейчас перед тобой. Я назвал ее «Ключ от всех дверей». Это не оружие. Это… антидот. И уничтожитель. Ее поле способно нейтрализовать воздействие любой из шести картин. Разрушить созданную ими эмоциональную матрицу. Но главное… при активации в непосредственной близости от них всех, «Ключ» способен вызвать их резонансное разрушение. Уничтожить их полностью, стереть их паттерн. Но для этого нужно собрать их все вместе и активировать «Ключ» в центре. Это единственный способ стереть эту ошибку. Остановить кошмар.»

«Ключ от всех дверей». Павел посмотрел на тубус со свернутым холстом. Так вот что это. Не уничтожитель, а спаситель? Но звучало это все равно пугающе абстрактно и опасно.

«Я спрятал «Ключ» у дяди Миши, потому что знал – он единственный, кто не испугается и не поддастся на уговоры или угрозы. Он стар и мудр, и он… кое-что понимает в подобных вещах. Из прошлого.» Моисей Карлович. Бывший физик? Связанный с какими-то закрытыми исследованиями? Мысли метались.

«Они охотятся за картинами, Павел. И за «Ключом». Они знают о его существовании. Убийство… если оно случилось… это их рук дело. Они пытались выбить из меня информацию. Наверное, не успели… или я не сказал. Теперь их цель – ты. И «Ключ». Ты должен найти и уничтожить все шесть картин. С помощью «Ключа». Или… уничтожить сам «Ключ», если шансов нет. Но лучше первое. Мир не готов к такой силе. Никто не готов. Она сожрет всех.»

Последние строки были написаны с отчаянием:

«Будь осторожен, брат. Доверяй только себе. И… посмотри на «Ключ». Правильным взглядом. Сквозь. Он покажет тебе путь. Или… предупредит. Прости меня за все. Люблю. Саня.»

Павел опустил письмо на стол. Руки тряслись неудержимо. В голове стоял гул. Шесть картин-убийц. «Ключ» – антидот и бомба. Спецслужбы. Преступники. Убийцы Саши. И он, простой системный администратор из Москвы, должен был все это найти и уничтожить? Это было безумием. Абсурдом. Но письмо лежало перед ним. Реальность квартиры-морга была за окном. И сверток с картиной смотрел на него немым укором.

Он должен был посмотреть. «Правильным взглядом. Сквозь.» Как в детстве, как с теми стереограммами, которые Саня показывал ему. Как на том ребусе в квартире.

С глубоким вдохом, словно ныряя в ледяную воду, Павел снял резинку с тубуса и осторожно развернул холст. Он был закреплен на легком картонном подрамнике. Размером примерно 50 на 70 см.

Первое впечатление – абстракция. Хаотичное, но удивительно гармоничное переплетение цветовых волн, полос, точек. Никакого явного изображения. Преобладали холодные тона: глубокие синие, как ночное небо над Арктикой, серебристые, переходящие в белый, изумрудные всполохи. Цвета были чистыми, насыщенными, но не кричащими. Они словно перетекали друг в друга, создавая ощущение бесконечного, спокойного движения. Никаких резких линий, только плавные градиенты и мерцающие точки, напоминающие звезды в тумане. Ни тени «Ужаса» или «Ярости». Название «Безмятежность», казалось, полностью соответствовало виду. Но Павел знал – это только оболочка.

Он поставил картину на стол, прислонив к стене. Отступил на пару шагов. Вспомнил Санины уроки. «Расслабь глаза, Паш. Не фокусируйся на деталях. Смотри сквозь картину. Как будто вдаль, за нее. Позволь зрачкам расфокусироваться самим. Ищи вертикальный ритм…»

Сначала ничего не получалось. Глаза упрямо цеплялись за блики, за переливы синего. Мозг пытался найти знакомые формы. Павел заставил себя дышать глубже, расфокусировать взгляд, устремив его в воображаемую точку за холстом. Минута. Две. Картина перед ним начала плыть, расплываться, цвета смешиваться в серую муть. Он уже хотел отвести взгляд от разочарования, как вдруг…

Ощущение было странным, почти физическим. Словно его слегка толкнули в грудь, или земля ушла из-под ног на мгновение. И перед его внутренним взором, сквозь пелену расфокусировки, картина ожила. Вертикальные полосы, невидимые при обычном взгляде, выстроились в четкий ритм. И между ними, как по волшебству, возникло изображение. Не нарисованное, а словно сотканное из самого света, воздуха и цвета.

Он видел… спокойствие. Абсолютное. Это был не пейзаж, не лицо. Это было ощущение. Как будто он парил высоко над землей, в чистейшей синеве бескрайнего неба. Ни звука. Ни ветра. Только безмолвная, всеобъемлющая тишина и покой. Тревога, гнев, боль утраты – все это растворялось, как сахар в горячей воде. На смену приходило глубинное, почти нечеловеческое умиротворение. Он чувствовал, как мышцы расслабляются, дыхание выравнивается, бешеная гонка мыслей замедляется до тихого ручья. Это было прекрасно. Ошеломляюще. Как глоток чистейшей воды после долгой жажды души.

Но внутри этого покоя, на самой его глубине, Павел ощутил что-то еще. Едва уловимое. Как легкую дрожь камертона. Как далекий гул подземного толчка. Это был… намек. Предупреждение? Некая вибрация, нарушающая идеальную гармонию. Она не пугала, не тревожила напрямую. Она просто была. Как тень от облака на безмятежном небе. Напоминание, что эта гармония – лишь временное состояние, островок в бушующем океане. И где-то там, за пределами этого сияющего покоя, таилась та самая тьма, от которой предостерегал Саня. Тьма его других творений.

Павел мигнул, и видение исчезло. Картина снова стала просто красивой абстракцией. Он стоял, опираясь о стол, чувствуя себя опустошенным и странно отдохнувшим одновременно. Эффект был потрясающим. И абсолютно реальным. Теперь он верил. Верил каждому слову Саниного письма. Сила картин существовала. И «Безмятежность» была лишь проблеском, легкой версией того, на что способны «Ужас» или «Безумие». И где-то в этом городе, в чужих, возможно, уже смертоносных руках, находились эти шедевры ада.

Он подошел к окну, чтобы проветрить голову. Вечерело. Фонари зажигались, отбрасывая желтые круги на мокрый асфальт. Его номер был на третьем этаже, окно выходило на тихий двор-колодец. Павел машинально скользнул взглядом по противоположному крылу гостиницы, по темным окнам, по узкому проходу между домами. И замер.

В глубокой тени под аркой, ведущей на соседнюю улицу, стоял человек. Высокий, в длинном сером плаще с поднятым воротником, в темной шапке, надвинутой на лоб. Он не курил, не смотрел в телефон. Он просто стоял. И смотрел. Прямо на его окно. Павел не видел его лица в сумерках и с этого расстояния, но ощущение было железным: незнакомец наблюдает. За ним.

Ледяная волна страха обожгла Павла. «Они пришли.» Слова Моисея Карловича обрели плоть. Серый плащ в тени арки стал воплощением угрозы. Как они нашли его? Следили с квартиры? Следят за всеми гостиницами в районе? Или… в полиции есть их человек? Мысль о следователе Новикове, его профессиональных, но слишком внимательных глазах, мелькнула тревожной искрой.

Павел резко отпрянул от окна, прижавшись к стене. Сердце колотилось, как барабан. Что делать? Звонить Новикову? Но кому доверять? Бежать? Куда? И с «Ключом» на руках – он был слишком заметен.

Он осторожно выглянул еще раз, стараясь не показываться в проеме окна. Тень под аркой была пуста. Человек исчез. Но чувство слежки не пропало. Оно висело в воздухе нервирующей тяжестью. Они знали, где он. И, наверное, знали, что у него есть «Ключ».

Павел закрыл шторы, оставив лишь узкую щель для наблюдения. Номер погрузился в полумрак. Он включил свет над столом, создав островок света в темноте. Нужно было действовать. Сидеть тут, как кролик в клетке, было смерти подобно. Саня упоминал дневники. Возможно, там были подсказки. Где искать спрятанные картины? Где могут быть зацепки?

Он вспомнил последний визит в квартиру брата. Хаос. Но в мастерской… он мельком видел что-то, похожее на толстую тетрадь в кожаном переплете, полузасыпанную обломками мольберта и бумагами. Криминалисты вряд ли забрали ее сразу – она не выглядела ценной в их глазах. Если она все еще там… Это был шанс.

Но как попасть в опечатанную квартиру? И как сделать это незаметно для «серого плаща» и ему подобных? Риск был огромен. Но альтернативы не было. Ждать – значит дать им время подготовиться.

Пока он размышлял, его взгляд упал на дорожную сумку. А что, если… использовать то, что уже привлекло внимание? Создать видимость? Он быстро собрал несколько вещей – ноутбук, зарядку, туалетные принадлежности – в маленький рюкзак. Оставил на кровати распакованную сумку, будто вернется. Письмо Сани и «Ключ» он спрятал под матрас – слишком рискованно таскать их с собой сейчас. Саму картину – «Ключ» пришлось оставить на виду – ее не спрячешь быстро. Надежда была на то, что если ворвутся, то заберут ее, но не найдут письмо с инструкциями. Это был слабый шанс, но другой не было.

Он подошел к щели в шторах. Двор был пуст. Ни души. Ни серого плаща. Возможно, слежка сменилась? Или его уход не запланирован? Пора.

Павел накинул пальто, нацепил рюкзак, взял ключ-карту. Выключил свет. Постоял в темноте, прислушиваясь. За дверью – тишина. Он осторожно отодвинул стул, отпер дверь. Выглянул в коридор. Пусто. Быстро вышел, запер дверь и почти бесшумно двинулся к лестнице, предпочтя ее лифту.

Спустившись, он миновал пустой холл – администраторша куда-то вышла. Выскользнул через боковой выход, ведущий не на главную улицу, а в тот самый двор-колодец. Здесь было темно, грязно, пахло сыростью и мусорными баками. Он прижался к стене, огляделся. Никого. Перебежал двор, нырнул в узкую арочку, выходившую на параллельную тихую улочку. Шел быстро, не оглядываясь, стараясь слиться с редкими прохожими. Через десять минут он был у знакомого серого дома на Кораблестроителей.

Подъезд был пуст. Желтая лента на двери квартиры 49 висела нетронутой. Павел поднялся на пятый этаж. Площадка освещалась одной тусклой лампочкой. Дверь в квартиру 37 была плотно закрыта. Ни звука. Он достал из кармана кредитку – старый трюк, который когда-то показывал Саня для простых замков. Сердце бешено колотилось. Каждый скрип, каждый шорох в подъезде заставлял вздрагивать.

Замок щелкнул не с первого раза, но поддался. Павел сдернул ленту, быстро проскользнул внутрь и закрыл дверь за собой. Запах смерти и разрухи ударил с новой силой. Темнота была почти абсолютной. Он достал телефон, включил фонарик. Луч выхватил из мрака знакомый кошмар: опрокинутая мебель, хаос, темное пятно на стене. Он заставил себя не смотреть туда, направил свет в сторону мастерской.

Идти пришлось осторожно, переступая через хлам. Мастерская выглядела еще страшнее. Разбитый мольберт, растоптанные тюбики краски, холсты, изрезанные ножом. И в углу, под обломками полки, он увидел то, что искал: толстый кожаный переплет, присыпанный штукатурной пылью. Дневник Саши.

Павел наклонился, чтобы поднять его. В этот момент громкий, резкий стук раздался в тишине квартиры. Не в дверь. В окно. Тот самый стук, что будил его в Москве. Звонкий, металлический, настойчивый. Кто-то стучал чем-то твердым по стеклу мастерской, выходившей, как он помнил, на пожарную лестницу.

Глава 3: Лик ужаса

Стук в стекло прокатился по опустошенной квартире, как выстрел. Звонкий, наглый, требовательный. Он врезался в тишину, полную смерти и хаоса, и застыл в воздухе ледяным эхом. Павел замер, полупригнувшись, с кожаным переплетом дневника в уже потной руке. Луч фонарика его телефона дрожал на обломках мольберта. Сердце, только начавшее успокаиваться после подъема по лестнице, снова рванулось в бешеную скачку, ударяя по ребрам с такой силой, что перехватило дыхание. Кто?

Он резко выключил фонарик, погрузив мастерскую в кромешную тьму. Стекло окна, выходившего на пожарную лестницу, было грязным, заплесневелым. В отблеске уличного фонаря где-то внизу Павел различил лишь смутную тень за ним. Неясный силуэт. Высокий? Низкий? Один? Несколько? Стук повторился. Терпеливый. Методичный. Как будто кто-то знал, что он здесь.

Мысли метались. Они. Серый плащ из-под арки? Полиция? Новиков проверил гостиницу? Или… убийцы Саши вернулись за чем-то, что не нашли? Страх сжал горло ледяным кольцом. Дверь в квартиру была единственным выходом, но чтобы до нее добраться, нужно было пересечь всю квартиру, минуя завалы. А там… за дверью… могли быть другие. Пожарная лестница? Выход на нее был через это окно или через кухню? Саня как-то упоминал… Павел напряженно вспоминал планировку.

Еще один стук, уже более резкий, нетерпеливый. И тут Павел заметил слабое движение в углу окна. Что-то темное, металлическое скользнуло по стеклу – конец какого-то инструмента. Лом? Мысль о том, что стекло вот-вот разобьют, заставила действовать. Он не мог оставаться здесь, как крыса в ловушке.

Вспомнив расположение комнат, он рванул не к двери в коридор, а в противоположную сторону – в маленькую кухню. Там, в углу, за холодильником, по его смутным воспоминаниям, должен быть люк на ту самую пожарную лестницу. Старые дома, постройки тех времен, часто имели такие черные ходы.

Он пробирался на ощупь, спотыкаясь о разбросанные кастрюли, осторожно обходя осколки разбитой посуды. Запах гниющей еды из открытого холодильника смешивался с общим запахом разрухи. Из мастерской донесся громкий треск и звон бьющегося стекла. Они ломают окно! Паника придала сил. Он нащупал холодную металлическую поверхность холодильника, обогнул его. В стене, почти у самого пола, виднелся небольшой металлический люк с заржавевшей ручкой. Задвижка была закисшей, но поддалась после сильного рывка. Павел дернул люк на себя. Холодный, влажный воздух ударил в лицо. За люком – узкая металлическая площадка и уходящая вниз, во тьму, шаткая лестница.

Он нырнул в отверстие, едва успев прихватить дневник. Люк захлопнул за собой, но замка не было. Они легко его откроют. Павел не стал раздумывать, начал спускаться по скрипучим, покрытым ржавчиной и льдом ступеням. Лестница дрожала под его весом. Сверху, из квартиры, донеслись приглушенные голоса, шаги. Они внутри! Он ускорился, едва не сорвавшись на обледеневшей ступени. Внизу был тесный, грязный двор-колодец, заваленный старыми покрышками и мусорными баками. Павел спрыгнул с последней ступени, оглянулся. Наверху, в проеме люка, мелькнул луч фонаря. Они нашли выход!

Он рванул в узкий проход между домами, ведущий на соседнюю улицу. Бежал, не разбирая дороги, прижимая к себе дневник. За спиной слышались тяжелые шаги и хриплые выкрики на непонятном языке – то ли команды, то ли ругань. Двое? Трое? Он не оглядывался. Ноги подкашивались от усталости и адреналина, легкие горели. Он свернул за угол, потом еще в одну арку, нырнул в темный подъезд первого попавшегося дома. Прижался к стене за почтовыми ящиками, стараясь не дышать. Шаги промчались мимо по улице, затихли вдалеке. Какое-то время стояла тишина. Он не решался выйти. Дневник в его руках казался раскаленным. Нужно было безопасное место. Гостиница? Нет. Там могут быть другие. Моисей Карлович? Старик уже рисковал ради него. И его квартиру могли взять под наблюдение.

Внезапно он вспомнил заброшенное здание неподалеку – бывшую котельную или что-то подобное, мимо которого они с Саней иногда проходили в студенчестве. Саня говорил, что там тихо и никто не бывает. Шанс.

Двигаясь переулками и дворами, постоянно оглядываясь, Павел добрался до места. Здание действительно выглядело заброшенным: выбитые окна, облупившаяся краска, дверь, висящая на одной петле. Внутри пахло плесенью, пылью и гниющим деревом. Он пробрался в дальний угол большого помещения, где когда-то, вероятно, стояли котлы. Теперь здесь были лишь груды битого кирпича и мусора. Отгородившись грудой старых досок, он достал телефон. Батарея была на исходе, но фонарик еще работал. Он направил луч на кожаный переплет. Дневник Саши.

Открыв его, Павел увидел знакомый нервный, но более аккуратный, чем в последнем письме, почерк. Датированные записи, схемы, формулы, зарисовки стерео-паттернов, заметки о психологии восприятия. Саня скрупулезно документировал свои эксперименты. Павел листал страницы, искал упоминания о картинах, о местах их хранения. Большая часть текста была слишком научной, перегруженной терминами из нейрофизиологии и оптики, которые Павел понимал с трудом. Но постепенно суть проступала. Саня описывал, как нашел способ кодировать эмоциональные состояния в специфические ритмы цветовых колебаний и стереоскопических иллюзий, воздействующих напрямую на подкорковые структуры мозга, минуя сознательный контроль. Это было пугающе убедительно.

И вот он нашел раздел, озаглавленный просто: "Ужас".

*"Прототип 'Эмоционального резонатора' Alpha-1 завершен. Испытания на группе добровольцев (n=5) дали… ошеломляющие результаты. Эффект превзошел все ожидания. Испытуемые подвергались воздействию в течение 30 секунд. Реакция: немедленная и крайне интенсивная. Симптомы: тахикардия >140 уд/мин, гипервентиляция, тремор конечностей, мидриаз (расширение зрачков), потливость, субъективное ощущение неконтролируемого панического ужаса, часто описываемого как 'предчувствие неминуемой гибели' или 'присутствие абсолютного зла'. Двое испытали кратковременный паралич. Один – непроизвольное мочеиспускание. Последействие: стойкое чувство тревоги, ночные кошмары у всех испытуемых в течение 72 часов. Один доброволец (мужчина, 28 лет, без психиатрического анамнеза) обратился к психотерапевту с жалобами на панические атаки, спровоцированные 'любой тенью или резким звуком'. Этический комитет проекта (если бы он существовал) немедленно закрыл бы программу. Я… должен продолжить. Сила слишком велика, чтобы ее игнорировать. Механизм работает. Но ценой…"*

Записи обрывались. На следующей странице – чертеж, напоминающий схему сложного оптического прибора, и… адрес. Улица Гаккелевская, дом 15, кв. 6. И пометка: "Хранилище Alpha. Запасной вариант. Под полом." Саня спрятал "Ужас" в квартире? Чьей? Своей? Нет, его адрес был другой. Значит, чужой. Надежный человек? Или просто пустая квартира? Рискованно, но это была единственная зацепка.

Павел запомнил адрес. Листал дальше. Записи о других картинах были более туманными, с намеками на места, но без точных адресов: "Дельта – у 'Источника'… Гамма – в 'Тени колонн'…" Коды? Псевдонимы? Он еще не понимал. Но "Ужас" был рядом. И его нужно было найти первым. Может быть, именно его искали убийцы? Или спецслужбы? В любом случае, он не мог позволить этому оружию оставаться на свободе.

Он закрыл дневник, чувствуя тяжесть ответственности. Батарея телефона мигнула предупреждением и погасла. В заброшенной котельной стало абсолютно темно и тихо. Слишком тихо. Страх перед преследователями сменился более глубоким, экзистенциальным ужасом перед тем, что держал в руках. Его брат создал машину по производству чистого страха. И Павел собирался идти к ней.

Он прождал в темноте несколько часов, дрожа от холода и напряжения, прислушиваясь к каждому шороху снаружи. Казалось, тишина. Пора двигаться. Улица Гаккелевская была не так далеко.

Добрался он туда на рассвете. Серое, мутное питерское утро. Дом 15 – еще одна "корабелия", чуть более новая, но столь же унылая. Квартира 6 – на первом этаже. Павел обошел дом. Окна квартиры были забиты фанерой. Значит, пустует. Хорошо. Но как попасть внутрь? Взлом? Слишком заметно. Он вспомнил пометку Саши: "Под полом". Возможно, был доступ снаружи? Подвал? Технический люк?

Он спустился в дворовый полуподвал, где располагались счетчики и коммуникации. Там, в темном углу, он нашел небольшой металлический люк, заваленный старыми тряпками. Задвижка поддалась с усилием. За люком – узкий лаз в сырое, тесное пространство под полом квартиры. Павел, преодолевая брезгливость и клаустрофобию, прополз внутрь. В свете зажигалки (последняя полезная вещь в кармане) он увидел бетонные сваи, трубы, слои пыли. И в самом углу, аккуратно прикрученный к балке, небольшой металлический сейф-бокс, замаскированный под часть коммуникаций. Саня позаботился о надежности.

Бокс был закрыт кодовым замком. Павел попробовал Сашины стандартные коды – дату рождения, номер квартиры. Не подошло. Тогда он вспомнил их ребусы. Их любимое число-ключ из детства? 37 (как квартира дяди Миши)? Он набрал 3-7. Щелчок! Замок открылся. Внутри, завернутая в промасленную ткань, лежала картина. Небольшая, размером с книгу, на тонкой панели. Не холст, а какое-то композитное покрытие. Он вынул ее.

Даже завернутая, она словно излучала холодок. Павел быстро вылез из-под пола, закрыл люк, огляделся. Двор был пуст. Он сунул картину под куртку, поверх свитера. Холодок прижался к телу. Он пошел быстрым шагом, стремясь уйти подальше от этого места. Куда? Обратно в заброшенную котельную? Там было относительно безопасно.

Он шел по пустынным утренним улицам, чувствуя вес картины под одеждой. "Ужас". Концентрированный, животный страх. Он не собирался на нее смотреть. Ни за что! Его задача – собрать все и уничтожить с помощью «Ключа». Но ему нужно было понять врага. Понять, с чем он имеет дело. Рациональная часть мозга требовала информации. А иррациональная… кричала от ужаса при одной мысли.

Вернувшись в свое укрыще, забаррикадировавшись досками, Павел достал картину. Он снял промасленную ткань. Перед ним лежала панель. На первый взгляд – абстракция. Но какая! Глухие, грязные оттенки серого и коричневого, сливающиеся в нечто аморфное, болотное. Кляксы черного, похожие на разрывы ткани или… раны. Резкие, колючие мазки кроваво-красного, словно брызги. Никакой гармонии. Только диссонанс, хаос, грязь. И ощущение… давления. Как будто картина физически давила на глаза. Он уже хотел отвернуться, но что-то заставило его замереть. В хаосе цветов и линий, если смотреть расфокусированно, угадывался… намек на форму? Что-то огромное, неопределенное, темное, заполняющее все пространство картины, как черная дыра, затягивающая свет. Он почувствовал легкое головокружение.

"Нет, – мысленно приказал он себе. "Нельзя. Саня предупреждал. Дневник…" Но любопытство и долг перед братом, который просил его "понять", пересилили страх. Он поставил панель на груду кирпичей перед собой. Отступил на два шага. Глубоко вдохнул. "Расслабить глаза. Смотреть сквозь. Найти ритм…"

Первые секунды – только хаос. Пульсирующие грязные пятна. Потом… вертикальные полосы проступили сквозь кашу цветов. Они были неровными, изломанными, как трещины на стекле. И между ними… Павел почувствовал, как его дыхание перехватило.

Он не увидел конкретный образ. Он испытал его. Волна ледяного, абсолютно иррационального ужаса накрыла его с головой. Это не было страхом смерти или боли. Это был страх перед абсолютным Ничто. Перед бездонной пустотой, лишенной смысла, света, надежды. Перед чем-то бесконечно древним, холодным и равнодушным, что вот-вот заметит его – маленькую, жалкую песчинку – и сотрет одним движением. Он почувствовал, как холодеют конечности, как сердце бешено колотится, пытаясь вырваться из груди, как сужаются сосуды, лишая мозг кислорода. В ушах зазвенело, в глазах потемнело. Он попытался оторвать взгляд, но не мог! Картина держала его, как паук муху. Он видел лишь нарастающую, сжимающую все вокруг тьму, слышал (или ему казалось?) шепот тысячи потерянных душ, чувствовал ледяное дыхание непостижимого чудовища на своей шее. Оно здесь! Оно смотрит! Оно знает!

С диким усилием воли, крича внутри себя, Павел зажмурился и резко дернул головой в сторону. Физический разрыв контакта. Он упал на колени, судорожно хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Его трясло, по спине струился холодный пот. Перед глазами все еще плясали черные пятна. Он чувствовал себя абсолютно опустошенным, униженным, разбитым. Всего несколько секунд… И такой эффект. Что же испытывали те добровольцы? Что испытал Саня, создавая это? Теперь он понимал. Понимал силу, за которую убили брата. Понимал, почему Саня умолял уничтожить все. Этот "Ужас" не должен был существовать.

Он накрыл картину тряпкой дрожащими руками, сунул ее обратно под куртку. Тело все еще колотила мелкая дрожь. Он сидел на холодном полу, обхватив голову руками, пытаясь прийти в себя. Нужно было двигаться. Искать остальные картины. Но сил не было. Только страх. Глубокий, всепроникающий страх, посеянный "Ужасом", пусть и кратковременно. Он боялся выйти на улицу. Боялся темноты в углах котельной. Боялся собственного дыхания.

Внезапно, сквозь остатки паники, его натренированный слух уловил звук. Не снаружи. Изнутри здания. Где-то в соседнем помещении. Слабый скрежет. Как будто кто-то осторожно передвигает камень. Или наступает на битое стекло.

Павел замер. Они нашли. Серый плащ? Его люди? Как? Он был так осторожен! Может, следили за домом на Гаккелевской? Или… догадались проверить заброшки в районе? Адреналин снова ударил в кровь, временно отодвинув страх от картины.

Он бесшумно встал, прижался к холодной кирпичной стене за своей баррикадой из досок. В руке он сжимал тяжелый обломок кирпича – жалкое оружие. Шаги приближались. Мягкие, осторожные. Не один человек. Двое? Он слышал их приглушенное дыхание. Они вошли в его помещение. Лучи фонарей скользнули по стенам, по грудам мусора.

– Здесь никого, – прошептал хриплый мужской голос с акцентом. Кавказским? Среднеазиатским? – Обломки свежие. Был кто-то.

– Ищи. Он тут. С картиной, – ответил другой голос, более жесткий, командный. Знакомый? Павел не мог понять.

Лучи фонарей заскользили ближе. Один из них направился прямо к его укрытию. Павел прижался к стене, затаив дыхание. Его сердце бешено колотилось. Картина "Ужас" под курткой словно излучала холод, напоминая о своем присутствии. И вдруг его осенило. Безумная, отчаянная идея. Он не мог драться с ними. Но он мог использовать то, что у него было. Оружие Сани. Против них самих.

Дрожащими руками он достал панель с "Ужасом". Даже не глядя на нее, лишь прикрыв глаза почти полностью, он высунул ее из-за угла баррикады, направив в сторону приближающегося луча фонаря.

– Что это? – услышал он голос ближайшего преследователя. – Картина?

Человек направил луч фонаря прямо на панель. Павел видел, как свет выхватил грязно-серые и кровавые пятна. Он знал, что произойдет. Он только что испытал это на себе.

Раздался резкий, пронзительный, нечеловеческий вопль. Не крик боли, а крик чистейшего, неконтролируемого ужаса. Фонарь выпал из руки, свет закачался, осветив на мгновение перекошенное, искаженное абсолютным страхом лицо мужчины в темной куртке. Он упал на колени, забился в конвульсиях, закрывая лицо руками, продолжая визжать, захлебываясь собственным ужасом. Его крик был настолько душераздирающим, что у Павла по спине побежали мурашки.

– Алик! Что с тобой?! – закричал второй преследователь, бросившись к напарнику. Он тоже направил фонарь на место происшествия, на упавшего человека… и на картину в руках Павла.

– Нет! Не смотри! – попытался крикнуть Павел, но было поздно.

Луч фонаря скользнул по поверхности "Ужаса". Второй мужчина замер. Его фонарь выпал, покатившись по полу. Он не закричал. Он просто стоял, вытянувшись в струнку, лицо его в полутьме стало маской окаменевшего кошмара. Глаза широко распахнуты, рот беззвучно открыт. Потом он медленно, как подкошенный, рухнул на пол. Не двигался. Только слышалось его прерывистое, хриплое дыхание и тихий, непрекращающийся стон первого, бившегося в истерике у его ног.

Тишину котельной разорвали только эти ужасные звуки. Павел стоял за баррикадой, все еще держа картину в дрожащей руке. Он не смотрел на нее. Он смотрел на результат. На двух сломанных людей. Один – в истерике, другой – в кататоническом ступоре. И все – за считанные секунды.

Он чувствовал не облегчение. Он чувствовал… отвращение. К себе. К картине. К этой чудовищной силе. Он использовал ее. Как оружие. Как то самое, от чего предостерегал Саня. Страх перед преследователями сменился гораздо более глубоким страхом – перед тем, что он держал в руках, и перед тем, что он только что сделал.

Он быстро завернул панель в тряпку, сунул обратно под куртку. Нужно было бежать. Пока они не пришли в себя или пока их крики не привлекли внимание. Он выбрался из своего укрытия, стараясь не смотреть на лежащих на полу людей. Первый все еще бился и хрипел. Второй лежал неподвижно, уставившись в пустоту расширенными зрачками. Павел перешагнул через них и побежал к выходу. Последнее, что он услышал, выбегая на улицу в серое питерское утро – это затихающий, сдавленный вой первого преследователя и ледяной, безжизненный шепот второго: "Оно… здесь… Оно везде…"

Павел бежал, не зная куда. Убежище было раскрыто. Гостиница – ловушка. Оставался только один человек, которому он мог доверять, кто знал Сашу и понимал опасность. Дядя Миша. Моисей Карлович. Риск был огромен, но выбора не было. Он нес с собой "Ужас" – оружие массового поражения психики. И он только что применил его. Он уже не просто искал правду. Он стал участником этой безумной войны. И оружие в его руках было страшнее любого пистолета. Оно меняло не тела. Оно калечило души. И Павел с ужасом осознавал, что, однажды использовав его, он уже не сможет легко отказаться. Сила "Ужаса" была слишком соблазнительной в его безвыходном положении. И это пугало его больше всего.

Глава 4: Погребальный зов

Серый свет питерского утра, едва пробивавшийся сквозь затянутое тяжелыми облаками небо, казался отражением состояния Павла Гайдученко. Он шел по мокрому асфальту Серафимовского кладбища, зажатый между двумя мирами: внешним – с его ритуалами скорби, черными одеждами и тихим шуршанием шагов по гравию, и внутренним – где бушевал ураган страха, вины и леденящего осознания силы, которую он теперь нес в себе, как проклятие. Под плотным пальто, прикрывающим дрожь в руках, к его телу все еще прижималась завернутая в промасленную тряпку панель «Ужаса». Холодок от нее проникал сквозь слои ткани, напоминая о вчерашнем кошмаре в котельной, о двух сломленных людях и о той чудовищной легкости, с которой он сам применил это оружие.

Похороны Александра Гайдученко были убого малы. Горстка людей у свежей могилы. Два коллеги-художника, чьи лица выражали скорее смутное недоумение и бытовую скорбь, чем понимание трагедии. Пожилая женщина из соседнего подъезда, плачущая в платок. Следователь Новиков в строгом темном пальто, стоящий чуть поодаль, с профессионально-сосредоточенным выражением лица – его присутствие было обязательным. И Моисей Карлович Штейнберг. Старик стоял прямо, не сгибаясь, руки сцеплены перед собой. Его лицо за толстыми стеклами очков было непроницаемо, как гранитная плита, но в глубоко посаженных глазах Павел уловил ту же немую боль и понимание несправедливости мира, что грызла и его самого. Дядя Миша кивнул Павлу, когда их взгляды встретились, – короткий, почти незаметный жест солидарности и предупреждения. Они здесь, словно говорили эти глаза.

Павел пытался слушать слова священника, монотонно читавшего псалмы, но они пролетали мимо. Его взгляд скользил по мокрой земле, по простому деревянному кресту, который скоро заменит памятник, по скудным цветам. Все казалось чужим, ненастоящим. Саня… его вечный спорщик, мечтатель, гений, создавший ад на холсте… лежал в этом сыром ящике. И виной тому – сила его собственного открытия. Павел сжал кулаки, ощущая, как гнев замещает горечь. Гнев на убийц, на этот жестокий мир, на самого Сашу за его опасное любопытство… и на себя за то, что не был рядом, не защитил.

Именно в этот момент, когда гроб начали опускать в могилу, Павел почувствовал на себе чужой, пристальный взгляд. Не скорбящий. Не отстраненный, как у Новикова. А изучающий. Оценивающий. Он медленно поднял голову.

На краю небольшой группы, под сенью старой плакучей ивы, стояли двое. Они не сливались с толпой скорбящих, хотя были одеты соответственно случаю – в строгие темные костюмы. Но в их позах, в самом их присутствии, чувствовалась иная энергетика.

Первый – мужчина. Лет сорока пяти, может, чуть больше. Высокий, подтянутый, с безупречной осанкой. Лицо – правильные, почти аристократические черты, гладко выбрито, седина висков аккуратно подчеркивала темные, ухоженные волы. Но именно это безупречность и насторожила Павла больше всего. Взгляд у мужчины был спокойным, проницательным, как у хирурга, осматривающего пациента перед операцией. В нем не было ни капли скорби, только холодный, аналитический интерес. Он держал руки в карманах дорогого пальто, и его присутствие излучало спокойную, непререкаемую власть. «Мастер», – пронеслось в голове Павла с ледяной ясностью. Тот самый лидер преступного мира, охотящийся за картинами. Антон Вольский, если верить смутным догадкам Павла. Он смотрел прямо на Павла, и когда их взгляды встретились, уголки его губ дрогнули в едва уловимом подобии вежливой улыбки. Не соболезнующей. Приветствующей.

Рядом с ним стояла женщина. Моложе, лет тридцати пяти. Строгая, как лезвие ножа. Темно-русые волосы, собранные в тугой, безупречный пучок. Лицо – красивое, но лишенное тепла, с высокими скулами и тонкими, плотно сжатыми губами. Глаза – серо-стальные, бездонные и абсолютно пустые. Она тоже смотрела на Павла, но ее взгляд был иным – не изучающим, а сканирующим. Как будто она видела не человека, а объект, переменную в сложном уравнении. Ее темно-синий костюм сидел безукоризненно, подчеркивая атлетичное, поджарое телосложение. В ней не было ни капли аристократизма «Мастера», только выверенная, функциональная эффективность. «Оператор», – понял Павел. Ирина Сомова. Агент «Терминуса». Представительница государства, жаждущего контролировать смертоносное наследие Саши. Ее присутствие было таким же немым ультиматумом, как и присутствие «Мастера».

Павел почувствовал, как по спине побежали мурашки. Два хищника, пришедшие на похороны своей жертвы, чтобы оценить новую цель. И он, Павел, стоял между ними, с «Ужасом» под пальто и знанием, которое могло погубить его самого. Он отвел взгляд, сосредоточившись на сырой земле, сыпавшейся на крышку гроба. Каждый удар комья о дерево отдавался в его висках.

Церемония закончилась. Люди начали расходиться, тихо обмениваясь формальными соболезнованиями. Новиков подошел к Павлу, положил руку на плечо.

– Держитесь, Павел Витальевич. Опять соболезную. По делу… пока без громких подвижек. Но работаем. Вы где остановились? На связи?

– В гостинице. «Нево». Спасибо, Сергей Иванович, – Павел ответил автоматически, его взгляд непроизвольно скользнул в сторону ивы. «Мастер» и «Оператор» не уходили. Они ждали.

Новиков, следуя его взгляду, нахмурился, заметив незнакомцев. Его профессиональный радар сработал мгновенно.

– Эти люди вам знакомы? – спросил он тихо, но жестко.

– Нет, – солгал Павел. – Не знаю.

Новиков кивнул, недоверчиво, и направился к выходу, но Павел видел, как следователь на прощание бросил еще один оценивающий взгляд на пару под ивой.

Когда Новиков скрылся за поворотом аллеи, а последние из знакомых Саши разошлись, Павел остался у могилы с Моисеем Карловичем. Старик тяжело вздохнул.

– Пора идти, Павел Витальевич. Холодно. Да и… незваные гости неспроста пришли. – Он кивком указал в сторону ивы.

Но тронуться с места Павлу не дали. «Мастер» плавным, бесшумным шагом приблизился к ним. Его спутница осталась чуть поодаль, наблюдая с тем же ледяным безразличием.

– Глубочайшие соболезнования, Павел Витальевич, – заговорил «Мастер». Голос у него был низким, бархатистым, идеально поставленным. Каждое слово звучало весомо и… неестественно. – Потрясающая потеря. Ваш брат был… уникальным художником. Подлинным гением, опередившим время. – Он сделал небольшую паузу, его проницательный взгляд скользнул по лицу Павла, затем перевелся на Моисея Карловича, которого он тоже, видимо, знал. – Моисей Карлович. Рад видеть вас. Всегда ценил вашу мудрость.

Старик молчал, лишь плотнее сжал губы. Его взгляд из-под нависших бровей был тяжелым и недобрым.

«Мастер» снова обратился к Павлу:

– Александр Витальевич оставил после себя не просто память. Он оставил… наследие. Работы огромной силы и ценности. Я, как ценитель и коллекционер редкого искусства, был бы бесконечно признателен за возможность… обсудить их судьбу. Чтобы они не пропали, не попали в нечистые руки, не были уничтожены по неведению. Чтобы они обрели достойное место. Под защиту. – Он сделал еще один шаг ближе. От него пахло дорогим парфюмом и… чем-то металлическим, холодным. – Я могу предложить вам сумму, которая обеспечит вам спокойную жизнь. И гарантии безопасности. В наше неспокойное время это… бесценно. Подумайте.

Угроза висела в воздухе неназванной, но абсолютно ощутимой. «Нечистые руки» – это были они? Или спецслужбы? «Гарантии безопасности» – или их отсутствие, если он откажется? Павел почувствовал, как закипает гнев. Этот человек, стоящий у могилы его брата, которого он, возможно, и убил, или приказал убить, предлагал купить орудия его смерти!

– Картины… – начал Павел, стараясь, чтобы голос не дрогнул. – Картины Саши – его личное дело. И его воля. Я не собираюсь их продавать. Никому. Они будут уничтожены. Как он хотел.

«Мастер» не изменился в лице. Только в его глазах, таких спокойных, мелькнула искорка… не гнева. Скорее, разочарования человека, которому нахамил незначительный клерк.

– Уничтожены? – он мягко покачал головой. – Какое варварство. Такое наследие… Это все равно что сжечь библиотеку Александрии. Вы не понимаете, что держите в руках. Или… – его взгляд стал еще более пронзительным, – вы уже успели понять? На собственном опыте, возможно? – Он едва заметно скользнул взглядом по очертаниям панели, угадываемым под пальто Павла. Павел похолодел. Они знают. Знают, что у него «Ужас».

– Я понимаю достаточно, – резко сказал Павел. – И моя позиция неизменна. Прошу вас оставить меня.

«Мастер» снова улыбнулся своей безжизненной, вежливой улыбкой.

– Как жаль. Искренне жаль. Вы совершаете ошибку, Павел Витальевич. Огромную. Но… – он сделал паузу, – я человек терпеливый. И уважаю горе. Обдумайте мое предложение. Тщательно. Мои люди свяжутся с вами. В более… подходящей обстановке. – Он кивнул, вежливо, как на светском рауте. – Моисей Карлович. Всего наилучшего.

Он развернулся и пошел прочь, не оглядываясь. Его спутница, «Оператор», бросила на Павла последний, безэмоциональный взгляд-сканирование и последовала за ним. Они исчезли за поворотом, как призраки.

Павел стоял, дрожа от ярости и унижения. Он чувствовал себя загнанным зверем. Моисей Карлович тяжело положил руку ему на плечо.

– Дурак, – хрипло проговорил старик. Не Павла. «Мастера». – Опасный дурак. Играет с огнем, которого не понимает. Пойдем, Павел Витальевич. Нельзя здесь оставаться.

Они молча шли по кладбищенским дорожкам к выходу. Павел остро ощущал тяжесть «Ужаса» под одеждой и тяжесть взгляда «Оператора», будто приклеившегося к его спине. Он знал – это только начало. «Мастер» не отступит.

Возвращение в «Нево» было похоже на вход в потенциальную засаду. Каждый шаг по коридору, каждый звук за дверью соседнего номера заставлял сердце бешено колотиться. Павел с облегчением обнаружил свою комнату нетронутой. «Ключ» все еще стоял прислоненным к стене, письмо Сани лежало на столе. Он запер дверь на все замки, подпер стулом и только тогда позволил себе выдохнуть. Он достал «Ужас», завернул его в дополнительный слой ткани и сунул под кровать, подальше от глаз. Сам панель он боялся, но и расстаться с ней – означало потерять хоть какую-то козырную карту.

Он сидел в темноте, не включая свет, прислушиваясь к шуму гостиницы. Гул лифта. Шаги в коридоре. Смех за стеной. Каждый звук мог быть предвестником их прихода – людей «Мастера» или агентов «Оператора». Адреналин в крови не утихал, оставляя во рту привкус меди. Он взял дневник Саши, пытаясь сосредоточиться на поиске других картин, но буквы прыгали перед глазами, не складываясь в смысл. В голове звучал бархатный голос «Мастера»: «Мои люди свяжутся с вами…»

Стук в дверь прозвучал как выстрел. Твердый, официальный. Не попытка вломиться. Уведомление.

– Павел Витальевич Гайдученко? – женский голос. Холодный. Четкий. Без интонаций. Он узнал его сразу, хотя слышал впервые. «Оператор». Ирина Сомова.

Павел медленно подошел к двери. Не снимая подпорки, прильнул к глазку. В искаженном «рыбьем» обзоре он увидел ее. Та самая женщина с кладбища. Стояла прямо, руки опущены вдоль тела, лицо – каменная маска. Рядом – никого.

– Что вам надо? – спросил Павел через дверь, стараясь, чтобы голос звучал твердо.

– Открывайте, Павел Витальевич. Разговор необходим. Наедине. Это в ваших интересах. – Голос был спокоен, как поверхность озера перед бурей.

Павел колебался. Открывать? Но она одна. И в гостинице полно людей. Вряд ли она решится на что-то здесь. С другой стороны… он помнил взгляд «Мастера». Оба они были опасны по-своему. Но игнорировать спецслужбы – верх глупости. Он снял стул, щелкнул замком и открыл дверь ровно настолько, чтобы видеть ее.

– Я слушаю.

Она не пыталась войти. Стояла в проеме, ее стальные глаза безошибочно нашли его взгляд.

– Мои соболезнования, – сказала она. Слова звучали как заученная формальность. – Александр Витальевич был… уникальным исследователем. Его работы представляют исключительный интерес для государственной безопасности.

– Уникальным? – Павел не смог сдержать сарказма. – Уникальным в создании оружия, которое сводит людей с ума? Которым уже воспользовались, чтобы убить его самого?

Ее лицо не дрогнуло.

– Термин «оружие» упрощает суть. Речь идет о технологическом прорыве в области нейрокибернетики и психотронного воздействия. Контроль над подобными технологиями – вопрос национальной безопасности. Их бесконтрольное нахождение в руках частных лиц или, что хуже, криминальных структур, – прямая угроза. – Она говорила четко, как докладчик на совещании. – Ваш брат отказался от сотрудничества. Его гибель – следствие этого необдуманного решения и его связей с маргинальными элементами. Мы не допустим, чтобы его наследие усугубило ситуацию.

– Вы не допустите? – Павел почувствовал, как гнев снова подкатывает к горлу. – А кто допустил, что его убили? Где были ваши «гарантии безопасности» тогда?

– Мы предлагаем вам защиту, Павел Витальевич, – проигнорировала она его выпад. – И возможность исправить ошибку вашего брата. Передайте нам все его работы, чертежи, записи. Все, что связано с его исследованиями. Включая ту картину, что у вас сейчас находится. – Ее взгляд был неумолим. Она знала про «Ужас». – Мы обеспечим их надежную изоляцию и изучение в контролируемых условиях. Вам же гарантируется безопасность и… определенная компенсация за сотрудничество. Отказ, – она сделала едва заметную паузу, – будет расценен как пособничество распространению оружия массового психогенного поражения. Со всеми вытекающими последствиями по соответствующим статьям Уголовного кодекса. Вплоть до обвинения в госизмене.

Угроза висела в воздухе тяжелым, ядовитым облаком. Тюрьма. Позор. Пожизненное клеймо. И все это – за попытку выполнить последнюю волю брата и уничтожить чудовищное изобретение.

– Саня хотел их уничтожить! – вырвалось у Павла. – Все! Он создал «Ключ» именно для этого! Не для вашего контроля, а для уничтожения!

Впервые на лице «Оператора» мелькнуло что-то похожее на интерес. Почти незаметное движение бровей.

– «Ключ»? – Она произнесла слово с легким ударением. – Интересно. Александр Витальевич не упоминал о таком артефакте. Это меняет ситуацию. «Ключ» также подлежит передаче. Он должен быть изучен в первую очередь. Его деструктивный потенциал может быть опасен.

– Ни за что, – прошипел Павел. Он чувствовал себя загнанным в угол. – Вы получите только пепел. Как и хотел Саня.

Ее лицо снова стало непроницаемым.

– Ваша эмоциональность понятна, но губительна, Павел Витальевич. Вы не понимаете масштаба. Это не ваше личное дело. Это вопрос безопасности тысяч, миллионов людей. Сентиментальность здесь неуместна. – Она посмотрела на часы – точный, функциональный хронограф на тонком запястье. – У вас есть 24 часа на обдумывание. Завтра в это время я вернусь за вашим решением. И за наследием вашего брата. Надеюсь, вы проявите благоразумие, которого так не хватило Александру Витальевичу. Иначе мы будем вынуждены действовать в рамках закона. Жестко. И без сантиментов.

Она не стала ждать ответа. Развернулась и пошла по коридору, ее каблуки отбивали четкий, безжалостный ритм на гулком линолеуме. Павел захлопнул дверь, прислонился к ней спиной, чувствуя, как дрожь охватывает все тело. Закон? Какие законы защитят его от «Мастера»? От нее самой? От силы картин?

Он подошел к столу, где стояла картина «Ключ» – «Безмятежность». В полумраке комнаты ее холодные сине-серебристые переливы казались призрачными. Он вспомнил ощущение покоя, которое она дарила. И тот едва уловимый гул тревоги под ним. Сейчас этот покой был ему недоступен. А тревога – единственная реальность.

Он подошел к окну, раздвинул шторы. Вечерний Питер тонул в дождевой мгле. Где-то там бродил «Мастер» со своими убийцами. Где-то «Оператор» готовила свою «законную» расправу. А у него… у него был «Ключ», «Ужас» под кроватью, дневник брата и адрес, где, возможно, спрятана еще одна картина – «Отчаяние». И 24 часа до точки невозврата.

Он посмотрел на «Безмятежность». «Он покажет тебе путь. Или… предупредит», – писал Саня. Павел снова попытался расфокусировать взгляд, устремив его сквозь холст. Краски поплыли. Вертикальный ритм… И снова – ощущение безмолвного, ледяного покоя. Но теперь, в его душевном состоянии, этот покой казался не спасительным, а зловещим. Как затишье перед бурей. А под ним… тот самый гул стал громче, отчетливее. Он не видел образов. Он чувствовал направление. Как стрелку компаса. Тянущую… туда, где по дневнику Саши была спрятана «Отчаяние». В сторону Смольного собора? «В тени колонн»? Возможно.

Предупреждение было в самом действии. Идти туда сейчас – безумие. Но оставаться здесь, ждать, пока «Мастер» или «Оператор» сомкнут клещи… Это была верная гибель. И гибель «Ключа», единственного шанса все исправить.

Павел резко отвернулся от картины. Решение созрело мгновенно, под давлением отчаяния и ярости. Он не будет ждать их удара. Он нанесет его первым. Он пойдет за «Отчаянием». Сейчас. Ночью. Пока у него еще есть призрачный шанс. С «Ужасом» в качестве последнего аргумента. Он ненавидел эту картину. Боялся ее. Но после котельной… он знал ее силу. И знал, что, возможно, ему придется применить ее снова. Чтобы выжить. Чтобы дойти до «Ключа» и выполнить волю брата.

Эта мысль вызывала отвращение. Но страх перед альтернативой был сильнее. Он взял рюкзак, сунул внутрь дневник Саши, бутылку воды. Достал из-под кровати «Ужас», завернул его в темную куртку и тоже положил в рюкзак. Он был тяжелым. Физически и морально. Затем он подошел к «Ключу». Снять со стены? Слишком громоздкий. Оставить? Страшно. Но таскать с собой две смертоносные картины… Он решил оставить «Ключ» здесь, спрятав его за шкафом. Рискованно, но иного выхода не было.

Он выключил свет, снова подошел к двери, прислушался. Тишина. Он открыл дверь, выглянул. Пусто. Спустился по лестнице, миновал пустой холл. Ночной воздух встретил его холодным, промозглым поцелуем дождя. Он натянул капюшон и шагнул в сырую питерскую ночь, направляясь туда, куда тянуло его чутье, усиленное видением «Ключа» – в «тень колонн», навстречу «Отчаянию». Война, начатая убийством его брата, вступала в новую фазу. И Павел Гайдученко, вооруженный кошмаром, созданным родным человеком, шел в самое ее пекло.

Глава 5: Охота за картинами

Холодный питерский дождь, больше похожий на ледяную пыль, сек лицо Павла, пока он шел по ночным улицам от гостиницы «Нево» к дому Моисея Карловича. Каждый шаг отдавался тяжелым эхом в его груди, где смешивались страх, решимость и гнетущее чувство вины за то, что он втягивает старика в эту смертельную авантюру. Рюкзак за спиной тянул вниз не только весом «Ужаса» и дневника Саши, но и грузом ответственности. «Оператор» дала ему 24 часа. «Мастер» тоже не дремал. Оставалось только одно: опередить их. Найти следующую картину – «Отчаяние». Саня в дневнике намекал на «тень колонн» в контексте Смольного собора? Или колоннады Казанского? Павел не был уверен, но интуиция, подкрепленная смутным «гулом» от «Ключа», тянула его именно к Смольному. А для проникновения туда ночью, в поисках тайника, ему нужна была помощь. Помощь человека, который знал больше, чем говорил. Моисей Карлович.

Старик открыл дверь почти мгновенно после первого же тихого стука, словно ждал. Его лицо в тусклом свете прихожей было изборождено глубокими морщинами, но глаза за толстыми линзами горели напряженной готовностью. Он молча впустил Павла, захлопнул дверь, щелкнув всеми замками.

– Ты принес Его? – спросил он хрипло, не глядя на рюкзак, но всем видом показывая, что знает.

Павел кивнул, сбрасывая мокрое пальто.

– «Ужас». И дневник Саши. Моисей Карлович, мне нужна ваша помощь. Я знаю, где может быть спрятана следующая картина. «Отчаяние». Но… – он запнулся, – это Смольный. Ночью. Я не справлюсь один. И я не знаю точного места. Саня написал «в тени колонн». Это может быть что угодно.