Читать онлайн Пуфик и Тайна Облачных Цветов

Глава 1: Мой Дом на Верхушке Мира

Меня зовут Пуфик. Я Облачный Хранитель. Не самый большой и не самый старый, но, как говорила мудрая Сова Лунница, – «самый пёрышковый». Моя шёрстка действительно была похожа на розово-голубое облачко, зацепившееся за солнышко на закате. Она всегда чуть шевелилась от малейшего дуновения, а если я очень радовался, то начинала искриться крошечными серебристыми искорками. Жил я не где-нибудь, а на самой-самой верхушке Великого Небесного Древа. Представьте себе дерево, которое подпирает небо! Его ствол был шире десяти медвежьих берлог, сложенных вместе, а ветви – гладкие, тёплые и упругие – расходились во все стороны, словно дороги в волшебной стране. Они были покрыты бархатистым изумрудным мхом, по которому так приятно было бегать босиком… то есть, босолапко.

Моё гнёздышко свила для меня ещё моя бабушка-облачница из самого пушистого и невесомого шелкопряда, что растёт только на самых высоких ветках. Оно висело, как колыбелька, на самой тонкой и гибкой веточке, прямо под огромным, сияющим Облачным Цветком. Этот Цветок был моей гордостью и моей главной заботой. Каждое утро я просыпался под его нежным светом – не ярким, как солнце, а тёплым и ласковым, как мамина улыбка. Этот свет называли Светом Доброты. Он струился с Небесного Древа и окутывал весь наш огромный Лес Дружбы.

Когда Свет Доброты сиял ярко, в лесу творилось настоящее чудо. Зайчата Ушастик и Прыгунчик делились морковкой без споров. Колючий Ёжик Колюша не боялся перевернуться и показать свой мягкий животик. Лисичка Рыжуля помогала Белочке Чипе собирать орехи, а не пыталась их украсть. Даже ворчливый Барсук Старый Крот чаще улыбался и рассказывал истории у костра. А самые маленькие – мышата и птенчики – засыпали под тихое мурлыканье добрых снов.

Моя задача была проста, но невероятно важна: заботиться об Облачных Цветах. Их росло по всему Древу несколько десятков, но самый главный, самый большой и самый сияющий – был прямо над моим гнёздышком. Каждый день я начинал с обхода. Я осторожно перебирался с ветки на ветку, проверяя каждый Цветок.

Достаточно ли он пьёт утреннюю Росу Смеха? (Её собирали зверята внизу, когда играли в догонялки). Не мешают ли ему слишком разросшиеся Хрустальные Листочки? (Их надо было аккуратно подвязывать лучиками солнца). Поёт ли он свою тихую, едва слышную Песню Мира? (Если приложить ухо к стеблю, можно было услышать нежный звон, как у крошечных колокольчиков).

Я разговаривал с Цветами, рассказывал им новости из леса, которые доносил до меня ветерок. Они отвечали мне лёгким покачиванием и усилением сияния. Я очень любил свою работу. Высоко над землёй, в моём пушистом гнёздышке под ласковым светом Цветка, я чувствовал себя частью чего-то огромного и прекрасного. Я был хранителем добра. И всё было совершенно, пока не случилось то утро.

Глава 2: Тревожное Утро и Мудрая Сова

Проснулся я в тот день от непривычной тишины. Обычно меня будило весёлое щебетание Солнечных Воробушков, которые любили купаться в сиянии моего Цветка. Но в этот раз было тихо. Слишком тихо. И воздух казался… тяжёлым, как перед грозой, хотя небо было ясным.

Я потянулся, зевнул и выглянул из гнёздышка. И сердце моё ёкнуло, будто споткнулось. Мой Главный Цветок – тот, что висел прямо надо мной, огромный и всегда сияющий ослепительным светом – был… другим. Его лепестки, обычно пушистые и светящиеся изнутри, поникли. Они больше не переливались всеми цветами радуги, а были тускло-серыми по краям. Сам свет стал слабым, дрожащим, как огонёк свечки на сквозняке. От него уже не веяло теплом, а лишь какой-то грустной прохладой.

– Ой-ой-ой! – вырвалось у меня. Я подпрыгнул и подлетел поближе. – Цветочек? Милый? Что с тобой? Ты заболел?

Я осторожно потрогал один из поникших лепестков. Он был холодным. Цветок слабо качнулся, но не ответил. Его Песня Мира замолкла. Я посмотрел вниз, сквозь кружево листьев Небесного Древа. Лес Дружбы казался серым и каким-то… сонным. Я не слышал привычного гама, смеха, песен. Вместо этого до меня донесился сердитый визг и чьи-то всхлипывания. Это было похоже на ссору Белочки Чипы и Барсучонка Бури. Из-за чего? Из-за шишки? Ореха? Но они же никогда так не ссорились!

Страх, холодный и липкий, заполз мне под пёрышки. Если Свет Доброты угаснет совсем? Что будет с лесом? С моими друзьями? Я не мог этого допустить! Но что делать? Я был ещё совсем юным Хранителем. Бабушка-облачница улетела в далёкое путешествие за новыми семенами шелкопряда и нескоро вернётся. Паника начала сжимать моё пушистое сердечко.

И тут я вспомнил! Мудрая Сова Лунница! Она жила чуть ниже, в огромном дупле, обвитом Серебряным Плющом. Она знала все тайны Леса Дружбы и Небесного Древа. Наверняка она подскажет! Надежда, маленькая и тёплая, зажглась во мне. Я расправил свои облачные крылышки – они были небольшими, но для планирования с ветки на ветку – в самый раз – и осторожно полетел вниз, цепляясь за знакомые ветви и лианы.

Дупло Лунницы было тёплым и уютным. Пахло сушёными травами и старыми книгами (Сова обожала читать лунные письмена). Я постучал крылышком по дуплянке-дверке.

– У-ух? – раздался сонный, но добродушный голос изнутри. – Кто это шуршит в такую рань? Солнце-то едва над холмами встало!

– Лунница! Это я, Пуфик! – затараторил я, залетая внутрь. – Беда! Большая беда!

Сова сидела на своей любимой коряге-табурете, протирая большие, круглые, как два полных месяца, глаза. На клюве у неё болтался колпак из паутины – видимо, спала в нём.

– У-ух, успокойся, пёрышко, – протянула она, укладывая колпак на полку. – Дыши глубже. Рассказывай по порядку. Что случилось с твоим облачным носиком? Весь помятый от волнения.

Я перевёл дух и выпалил:

– Главный Цветок! Он… он увядает! Лепестки поникли, свет еле теплится, и он холодный! А внизу… Чипа и Бури ссорятся! Я такого никогда не видел! Что мне делать, Лунница? Как его вылечить? Может, ему нужна особая роса? Или песня? Я пел ему свою самую весёлую, но он не ожил!

Лунница нахмурилась (а когда хмурится сова, это очень серьёзно). Она подлетела к входу в дупло и долго смотрела вверх, туда, где должен был сиять Цветок. Её большие глаза видели то, что было скрыто от других.

– У-ух… – протяжно вздохнула она вернувшись. – Это не болезнь, маленький Хранитель. И не от недостатка росы или песен.

– Тогда что же? – чуть не заплакал я.

– Это… Расколотое Сердце Леса, – произнесла Сова торжественно и чуть печально. – Сердце Леса болит, когда болит чьё-то маленькое сердечко внизу, в чаще. Когда кто-то очень сильно грустит или чувствует себя бесконечно одиноким, или его переполняет обида, что не находит выхода. Эта боль, как тёмная туча, поднимается вверх и окутывает Облачные Цветы. Они вянут от чужой печали.

Мне стало очень страшно. Я никогда не спускался так низко, в самую чащу леса! Там были огромные деревья, густые заросли, быстрые ручьи… И как найти одно-единственное грустное сердечко среди всех зверей?

– Но… но как же его найти? И как помочь? – спросил я, стараясь говорить твёрже.

– Твоё сердце, Пуфик, – сказала Лунница, мягко коснувшись крылом моей грудки, где пульсировало моё испуганное сердечко, – сердце Хранителя. Оно чувствует Свет Доброты. А значит, оно может почувствовать и его отсутствие. Ищи того, от кого веет холодом печали, а не теплом радости. Слушай лес. И помни: помочь можно только добротой. Настоящей, искренней. Иногда достаточно просто быть рядом. Иногда – выслушать. Иногда – помочь сделать то, что кажется невозможным. Только исцелив одно маленькое сердечко, ты исцелишь Сердце Леса и спасёшь Цветок.

Её слова придали мне немного храбрости. Я вспомнил сияние леса, когда всё было хорошо. Вспомнил улыбки друзей. Вспомнил свою важную работу. Я не мог подвести!

– Я попробую, Лунница! – сказал я решительно. – Я найду этого зверька и помогу ему!

– У-ух, удачи тебе, храброе пёрышко, – кивнула Сова. – И будь осторожен там, внизу. Лес Дружбы дружелюбен, но он большой и может быть… неожиданным для того, кто летает только меж ветвей.

Я ещё раз поблагодарил мудрую Сову и вылетел из дупла. Впереди меня ждало самое большое приключение в моей жизни. Я взглянул на свой увядающий Цветок. Его слабый свет дрожал, как будто прощался. Время поджимало. Я глубоко вдохнул запах леса – сегодня он пах не цветами и хвоей, а тревогой и влажной землёй – и направил свои маленькие облачные крылья вниз, в зелёную, незнакомую глубину Леса Дружбы. На поиски Расколотого Сердца.

Глава 3: В Глубине Леса Дружбы – Поиски Начались

Слова мудрой Лунницы ещё звенели у меня в ушах: «Ищи того, от кого веет холодом печали…» Я расправил крылышки на краю знакомой ветви, той самой, с которой начинался мой обычный путь к Совиному дуплу. Но теперь мне предстояло лететь не вбок или чуть вниз, а вниз, в самую гущу зелени, туда, где солнечные лучи пробивались редкими золотыми стрелами сквозь плотный полог листьев. Оттуда доносились непривычные звуки: громкий стрекот кузнечиков, похожий на барабанную дробь, журчание невидимого ручья, шелест чего-то большого, продирающегося сквозь папоротники. Мой крошечный носик уловил тысячи новых запахов: влажной земли, грибов, цветущих где-то вдалеке луговых трав, сладковатой хвои и чего-то ещё… острого, зелёного, незнакомого. Лес внизу казался огромным, тёмным и немного пугающим. Мои пёрышки непроизвольно взъерошились.

– Не бойся, Пуфик, – прошептал я сам себе, крепче обхватив ветку лапками. – Ты же Хранитель. И лес – Дружбы. Там живут друзья. Просто… они немного другие внизу.

Я глубоко вдохнул, наполняя лёгкие этим новым, густым лесным воздухом, и оттолкнулся. Мои облачные крылышки зашумели, подхватив меня. Первые мгновения полёта вниз были захватывающими! Ветер свистел в ушах, зелень мелькала, как изумрудная река. Но очень скоро я понял, что летать здесь не так-то просто. Ветви были густыми, переплетёнными, лианы свисали, как верёвки, а паутинки, невидимые с высоты, цеплялись за мою шёрстку. Пришлось снизить скорость и осторожно пробираться, больше планируя и цепляясь, чем летя.

Я приземлился на толстый, покрытый бархатным мхом сук огромной ели. Отсюда вид был лучше. Лес открылся передо мной во всём своём величии. Гигантские деревья, казалось, упирались макушками в моё родное Небесное Древо. Стволы были шершавыми, в глубоких бороздах, поросшими лишайниками всех оттенков зелёного и серого. Внизу у подножий, буйствовали заросли папоротников, похожих на зелёные фонтаны, и колючего кустарника с ярко-красными ягодами. Где-то звонко перекликались птицы, чьи имена я не знал. А ещё ниже, в траве, кипела своя жизнь: сновали муравьиные тропы, прыгали кузнечики, порхали разноцветные бабочки. Это был целый мир! Огромный, шумный, живой и… очень далёкий от моей уютной верхушки.

– Хм, – сказал я себе, – с высоты всё кажется ближе. Теперь понятно, что искать одно грустное сердечко тут… как иголку в стоге сена. Но надо начинать!

Я решил прислушаться к своему сердцу, как советовала Лунница. Закрыв глаза, я попытался отключиться от шума леса, от новых запахов, от лёгкого страха. Я сосредоточился на ощущении внутри. Моё собственное сердечко стучало часто-часто, как крылышко колибри. Но сквозь этот стук я попытался уловить что-то ещё. Что-то холодное, тяжёлое… Печаль.

И вдруг я почувствовал слабый-слабый холодок. Он шёл откуда-то слева, из-за огромного валуна, поросшего мхом. Там, казалось, было немного светлее – может, полянка? Я осторожно перепрыгнул на соседнее дерево, потом спустился по лиане почти до земли. Здесь трава была мне по плечо – настоящие травяные джунгли! Я пробирался сквозь них, стараясь не шуметь, пока не вышел на небольшую солнечную полянку. Посреди неё, под кустиком земляники сидел… Зайчонок. Я узнал его! Это был Ушастик. Но он сидел невесёлый, подперев длинными ушами мордочку, и грустно смотрел на три маленькие, чуть помятые морковки, лежавшие перед ним на большом листе лопуха. Холодок исходил именно от него. Я подобрался чуть ближе, стараясь не напугать.

– Ушастик? – тихо позвал я. – Это ты?

Заяц вздрогнул и поднял глаза. Увидев меня, он удивлённо приподнял длинные уши.

– Пуфик? Облачный Хранитель? – прошептал он, широко раскрыв глаза. – Ты… ты как здесь? Ты же никогда не спускаешься так низко!

– Спускаюсь, – ответил я, вылезая из травы на полянку. – У меня важное дело. А ты… ты грустишь? Я чувствую.

Ушастик вздохнул так глубоко, что его бока заметно поднялись и опустились.

– Грущу, – признался он. – Видишь эти морковки? Я их вырастил сам! Сам поливал, сам полол, сам охранял от прожорливых гусениц! Мечтал угостить маму и маленькую сестрёнку Пушинку. Они такие сладкие, сочные! Сам пробовал крошечный кусочек… ммм! – он даже облизнулся, но тут же снова нахмурился. – Но вчера Прыгунчик… ну, мой братишка… он так заигрался в догонялки с мышонком Писком, что… что влетел прямиком на мою грядку! И всё помял! Все мои самые большие, самые красивые морковки! Остались только вот эти три… и то они кривенькие. Как я теперь маме и Пушинке покажусь? Они так ждали урожая!

Он снова опустил уши, и волна печали, смешанной с обидой на брата, снова окатила меня. Да, Ушастик был очень расстроен. Его сердечко явно болело. Но было ли это тем самым Расколотым Сердцем, из-за которого вянет Цветок? Я прислушался к своим ощущениям. Холодок был, да. Но он не был пронизывающим, ледяным. Скорее, как лёгкий осенний ветерок. И сквозь печаль Ушастика явно пробивалась любовь к маме и сестрёнке, и даже к неловкому братишке.

– Ой, Ушастик, – сказал я, подсаживаясь к нему поближе. – Очень жаль про морковки. Ты так старался! Но… разве мама и Пушинка любят тебя только за идеальные морковки? Им же важнее ты сам!

Ушастик задумался, потирая лапкой нос.

– Ну… наверное… – неуверенно пробормотал он. – Мама всегда говорит, что главное – старание и доброе сердце. А Пушинка вообще меня просто так обожает, таскается хвостиком.

– Вот видишь! – обрадовался я. – А эти морковки – они же всё равно выращены тобой! Они твои, самые лучшие, потому что в них твоя забота. Даже если они неидеальны. Мама и Пушинка это точно оценят! И скажут: «Какой ты у нас молодец, Ушатик! Настоящий хозяин!» А Прыгунчику… может, просто объясни, как тебе было обидно? Без крика.

Ушастик посмотрел на морковки, потом на меня, и его глаза постепенно прояснились. На мордочке появилась неуверенная, но всё же улыбка.

– Ты думаешь?.. Правда, оценят? Даже такие?

– Конечно! – уверенно сказал я. – И знаешь что? Давай я помогу тебе их красиво подать! Мы найдём красивые листочки, может, ягодку для украшения!

Мы с Ушастиком собрали несколько блестящих камешков с ручья неподалёку (я летал и искал самые красивые), большие зелёные листья подорожника и пару спелых земляничин. Устроили маленькую «тарелочку» из листьев, разложили морковки, украсили камешками и ягодками. Получилось очень нарядно и по-праздничному!

– Ой, как красиво! – восхитился Ушастик, его уши весело подпрыгнули. – Как будто сокровище! Спасибо, Пуфик! Ты прав, я сейчас же понесу их домой! Мама и Пушинка будут в восторге!

Он аккуратно взял лист с нашим «шедевром» и побежал к знакомой тропинке, ведущей к их уютной норке под корнями старого дуба. Его шаги были лёгкими, а спина – прямой. Тот холодок печали, что я чувствовал, растаял, как утренний туман на солнце, сменившись тёплыми волнами надежды и предвкушения. Я улыбнулся. Помочь Ушастику было приятно! Но… я тут же снова сосредоточился. Ведь холодок от Ушастика был не тот, пронизывающий. Главный Цветок всё ещё вянет. Значит, Расколотое Сердце – где-то ещё.

Я решил двигаться дальше, туда, где лес становился гуще и сумрачнее. Пробираясь сквозь высокую траву и перепрыгивая с кочки на кочку (летать в чаще было почти невозможно), я вдруг услышал громкий, недовольный голос:

– Ах ты, непослушная штука! Ну почему опять? Совсем меня не слушаешься!

Я осторожно раздвинул ветви куста и выглянул. На небольшой песчаной площадке у ручья стояла Лисичка Рыжуля. Её пушистый рыжий хвост сердито подрагивал, а лапки были перепачканы мокрым песком. Перед ней возвышалась… ну, это должно было быть похоже на башню. Но башня эта была кривой, мокрой и явно только что рухнула с одной стороны. Рыжуля, топая лапкой, пыталась слепить из песка новый кусок стены, но песок предательски расползался.

– Вот! Опять! – почти зарычала она в сердцах, швырком отбрасывая мокрую песчаную лепёшку. – Ничего не получается! Хотела самый красивый замок в лесу! Чтобы все ахнули! А он… он как куча мусора! – Голос её вдруг дрогнул. – Я стараюсь… очень стараюсь… а всё равно ничего путного не выходит…

В её голосе послышались слёзы досады и разочарования. И снова я почувствовал холодок. Сильнее, чем у Ушастика. Отчаяние и злость на себя. Я выбрался из кустов.

– Рыжуля? – позвал я осторожно. – Что случилось?

Лисичка резко обернулась. Увидев меня, она сначала нахмурилась, потом удивлённо прищурила свои хитрые глазки.

– Пуфик? Ты что тут делаешь? Небось, с высоты мой «замок» похож на кротовую кучу?

– Нет, – честно ответил я. – Я видел, как ты стараешься. И у тебя уже кое-что получилось! Вот эта башня… она была высокой. А эта стена – ровная.

Рыжуля фыркнула, но перестала топать.

– Пф! Высокой? Она свалилась! А стена – поплыла! Песок слишком мокрый, или слишком сухой, или я не умею! Белочка Чипа говорит, что у меня лапки не для лепки, а только для того, чтобы орехи воровать. Может, она права? – В её голосе снова зазвучала горечь.

– Неправда! – твёрдо сказал я. – Лапки у тебя замечательные! Ловкие! Просто… может, песок не тот? Или место? Видишь, тут у самого ручья, земля влажная. Песок всё время мокнет. Давай попробуем там, повыше? – Я показал лапкой на небольшую пологую дюну чуть в стороне, где песочек был суше и желтее.

Рыжуля недоверчиво посмотрела туда, потом на свой развалившийся замок, потом на меня.

– Там? А что… правда поможет?

– Не знаю, – честно признался я. – Но попробовать стоит? Я помогу носить песок! У меня есть идея для башен!

Мы перебрались на новое место. Песок здесь был идеальным – рассыпчатым, но хорошо лепился. Я, используя свои маленькие крылышки как лопатки и веера, помогал Рыжуле носить воду из ручейка в скрученном листе лопуха – по капельке, чтобы не переувлажнить. Мы лепили стены, башни, прокладывали «дороги» из гладких камешков. Рыжуля оказалась очень старательной и даже придумала сделать зубцы на стенах из маленьких палочек. Она сосредоточенно вылепливала каждую деталь, её язычок торчал от усердия. Постепенно её хмурость сменилась сосредоточенностью, а потом и азартом.

– Смотри, Пуфик! Вот эта башня держится! И стена не падает! Ой, а давай тут сделаем ворота? Большие-пребольшие! – Она уже не злилась, а увлечённо командовала процессом. Холодок досады и неуверенности вокруг неё почти исчез, сменившись жарким огоньком увлечённости. Замок получался! Не такой огромный, как мечталось сначала, но крепкий, аккуратный и очень симпатичный.

– Вот видишь, – сказал я, отряхивая песок с лапок, – у тебя отлично получается! Просто нужно было найти подходящее место и не сдаваться! А Чипа… она, наверное, просто пошутила.

Рыжуля посмотрела на свой замок, потом на меня, и её рыжая мордочка расплылась в довольной улыбке.

– Да… получилось! Спасибо, Пуфик! Ты… ты не только Облачный, ты ещё и Замкостроительный Хранитель! – Она рассмеялась своим звонким лисичьим смехом.

Я порадовался за неё. Ещё одно маленькое сердечко стало светлее! Но… моё собственное сердце Хранителя подсказывало: это ещё не то. Радость Рыжули была яркой, но неглубокой. Это была радость от удачно выполненного дела. Та печаль, что тяжёлым камнем лежала на Сердце Леса, была глубже. Тяжелее. Она была… одинокой.

Я попрощался с Рыжулей, которая уже планировала, кого позвать полюбоваться на замок, и двинулся дальше, следуя за слабым, но упрямым холодком, который теперь тянул меня вдоль ручья, туда, где лес становился темнее от высоких елей и пихт. Воздух здесь был влажным и прохладным, пахло хвоей и сырой глиной. Шум ручья становился громче. И тут я услышал… всхлипывание. Тихое-тихое, едва различимое под журчанием воды. Но такое горькое, такое безнадёжное, что у меня самого ёкнуло сердце. Холодок усилился, превратившись в ощутимую ледяную дрожь, пробегающую по спине.

Я осторожно пробрался сквозь заросли папоротника, похожие на зелёные опахала, и замер. За большим, покрытым серым лишайником валуном у самой воды сидел… Медвежонок Миша. Он был самым большим зверьком в нашем лесу, но сейчас казался маленьким и беспомощным. Он сидел, поджав свои большие мохнатые лапы, его могучие плечи подрагивали. Он не рыдал, а именно тихо, безнадёжно всхлипывал, уткнувшись мордочкой в колени. Волна ледяной, пронизывающей печали и вины, почти отчаяния, исходила от него. Она была такой сильной, что у меня перехватило дыхание. Вот оно! Расколотое Сердце!

Я знал, что нужно делать. Нужно помочь. Но как подойти к такому большому, такому горюющему зверю? Я глубоко вдохнул, расправил свои крошечные облачные крылышки, которые вдруг показались мне совсем бесполезными, и сделал шаг вперёд из-за папоротника.

– Миша? – тихо позвал я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и ласково. – Мишенька? Это я, Пуфик. Что случилось?

Глава 4: Слёзы у Ручья и Потерянный Камешек

Тихие всхлипы Медвежонка Миши резали меня острее, чем колючка терновника. Он сидел, сгорбившись, огромный и в то же время бесконечно маленький в своей печали. Волна холодного отчаяния, исходившая от него, была такой плотной, что я почувствовал, как мурашки побежали по моей облачной шёрстке. Это было оно. То самое Расколотое Сердце, что отравляло Свет Доброты.

– Миша? – повторил я, осторожно подбираясь ближе по мокрым камням у кромки воды. – Мишенька? Это я, Пуфик. Что случилось?

Медвежонок вздрогнул, как от удара, и медленно поднял заплаканную мордочку. Его большие, тёмные, обычно такие добрые глаза были красными от слёз и полными такой бездонной тоски, что моё собственное сердечко сжалось.

– П-пуфик? – прохрипел он, с трудом выговаривая слова сквозь слёзы. – Ты… как ты… тут? – Он огляделся, будто не веря, что кто-то мог его найти в этом укромном, сумрачном уголке леса.

– Я искал тебя, – честно ответил я, усаживаясь на плоский камень рядом с ним. Вода ручья журчала весело и беззаботно, контрастируя с его горем. – Вернее, искал того, кому очень грустно. И нашёл. Расскажи, Миша. Что случилось? Может, я смогу помочь?

Миша снова всхлипнул, утирая лапой мокрую шерсть на морде.

– Помочь? – он горько фыркнул. – Никто не поможет. Всё пропало… Я всё испортил! Навсегда!

– Не может быть, – мягко, но настойчиво сказал я. – Расскажи. Держать горе в себе – как камень в лапе. Тяжело и больно. Лучше выпустить его.

Он посмотрел на меня, и в его взгляде мелькнула слабая надежда, тут же погасшая под грузом вины.

– Это… это мамин камешек, – начал он тихо, голос дрожал. – Белый-белый, гладкий, как… как луна в полнолуние. Он был у мамы всегда, с тех пор как она сама была медвежонком. Она его нашла у Истоков Великой Реки, там, где вода чистая-чистая. Говорит, он приносит удачу и хранит от бед. Она его так берегла… Никогда не выпускала из виду. И… и доверила мне! – Голос Миши сорвался на рыдание. – Доверила! Сказала: «Мишенька, ты уже большой, сильный. Сохрани его для меня, пока я копаю новый запасник для ягод». И я… я…

Он замолчал, снова закрыв мордочку лапами, его могучие плечи затряслись.

– Ты что-то с ним сделал? – осторожно спросил я.

– Я хотел сделать его ещё красивее! – вырвалось у Миши. Он отнял лапы от лица, и в его глазах горел огонь самообвинения. – Он и так был гладкий, но я подумал… а если его отполировать до блеска? Совсем как зеркало! Мама была бы так рада! Я взял его… принёс сюда, к ручью… стал тереть о самый гладкий камень, что нашёл… – Он показал лапой на большой, плоский, отполированный водой валун посреди неглубокого переката. – Тёр, тёр… и он стал таким блестящим! Прямо светился! Я так обрадовался… поднял его, чтобы полюбоваться… и… – Миша сглотнул комок в горле. – И он выскользнул! Прямо из лап! Упал… и ручей сразу подхватил его! Я кинулся ловить, но вода быстрая… он ударился о тот камень, – Миша показал на торчащий острый камень чуть ниже по течению, – перевернулся… и ушёл под воду! Я нырял, искал лапами… всё перерыл! Но его нет! Он уплыл! Совсем! Из-за моей глупости! Мама его больше никогда не увидит! Она будет так плакать… и это всё я! Я подвёл её! Я не заслуживаю доверия! Я плохой сын!

Он снова разрыдался, и его огромное тело сотрясали тяжёлые, безнадёжные рыдания. Холод вины и отчаяния сжал моё сердце ледяными клещами. Теперь я понимал, почему печаль была такой глубокой. Это была не просто потеря вещи. Это был крах доверия, ощущение предательства по отношению к самому дорогому существу, страх разочаровать маму и необратимость потери – камешек уплыл безвозвратно. Сердце Леса действительно было расколото надвое.

Я подлетел совсем близко и мягко коснулся крылом его мокрой щеки.

– Мишенька, – сказал я как можно ласковее, – ты не плохой. Ты очень-очень хороший сын! Ты же хотел сделать маме приятное! Подарить ей ещё больше красоты! Это был не злой умысел, а случайность. Ужасная, обидная, но – случайность. Мама это поймёт.

– Не поймёт! – простонал Миша. – Это её сокровище! Её память! Я его уничтожил!

– Не уничтожил! – твёрдо возразил я. – Он где-то здесь! В ручье! Вода быстрая, но ручей неширокий и не очень глубокий. Он не мог уплыть далеко! Мы его найдём!

Миша перестал плакать и удивлённо посмотрел на меня сквозь слёзы.

– Найдём? Но… но я же искал! Всё перекопал лапами! Всё перевернул! Его нет!

– Ты искал один, – сказал я, стараясь звучать уверенно, хотя внутри всё сжималось от сомнений. Ручей действительно шумел довольно грозно на порогах. – А теперь будем искать вдвоём. Два глаза лучше, чем два! А ещё у меня есть крылья – я смогу заглянуть туда, куда тебе не дотянуться! И под водой получше видно с высоты! Давай попробуем? Вместе?

На лице Миши боролись отчаяние и слабая искорка надежды.

– Правда… правда попробуем? – прошептал он.

– Конечно! – я взлетел и сделал круг над его головой. – Друзья всегда помогают друг другу в беде! Это закон Леса Дружбы! Встань, Мишенька! Вытри слёзы! Нам нужны твои сильные лапы и твоё знание этого места!

Мои слова подействовали. Миша медленно, с трудом поднялся. Он был весь мокрый – и от слёз, и от воды, в которой искал камешек. Но он выпрямил спину и решительно шлёпнул лапой по воде, поднимая фонтан брызг.

– Хорошо! Будем искать! До самого вечера, если надо! Спасибо, Пуфик… что поверил.

Мы начали наш поиск. Миша зашёл в воду у того места, где камешек выскользнул у него из лап. Вода доходила ему почти до брюшка. Он начал осторожно, но тщательно ощупывать дно огромными лапами, раздвигая камни, заглядывая под коряги. Я же, как маленький воздушный разведчик, летел низко над водой, вглядываясь в её прозрачные, но быстро бегущие струи. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь листву, играли на поверхности, создавая обманчивые блики и тени. То там, то здесь мелькало что-то белое – но это оказывались то кусочек коры, то ракушка, то просто пена на быстрине.

– Здесь ничего! – крикнул Миша, обследовав участок у плоского камня. Голос его снова начал дрожать.

– Не сдавайся! – крикнул я в ответ, пролетая над небольшим омутком под нависшим корнем. – Проверь там, под корягой! И там, за большим камнем! Он мог застрять!

Миша послушно зашёл глубже. Вода хлынула ему за шиворот, он фыркнул, но продолжил поиски. Я видел, как ему страшно – страх не найти, страх разочаровать меня, страх перед глубиной. Но он боролся с собой. Ради мамы. Ради доверия. Это придавало ему сил.

Мы медленно продвигались вниз по течению. Миша шёл по дну, я летел над водой, осматривая каждый сантиметр. Мы проверяли тихие заводи, куда могло занести течением, заглядывали в щели между камнями, ощупывали мягкий ил у берега. Ручей петлял, становился то шире и спокойнее, то сужался, превращаясь в бурлящий поток между скал. На одном таком пороге Миша чуть не поскользнулся на мокром камне, но удержался. Я сердцем ушёл в пятки!

– Пуфик! Смотри! – вдруг закричал Миша, остановившись перед небольшим водопадиком, где вода падала с полуметровой высоты в пенистый котлован. – Там, внизу! Под самой струёй! Что-то белое блестит! Может, это он?

Я тут же спикировал ниже, рискуя намокнуть от брызг. Вода падала с шумом, поднимая туман брызг. Но сквозь эту водяную пелену, на самом дне котлована под самой сильной струёй, я действительно разглядел что-то гладкое, белое и округлое! Оно было прижато течением к большому камню и сверкало, как маленькая луна!

– Он! – завопил я, подпрыгивая от радости прямо в воздухе. – Это он, Миша! Твой камешек! Он там! Под водой!

Миша ахнул и бросился к водопаду.

– Где? Покажи!

– Вот там! Видишь? Прямо под падающей водой! У самого дна, прижат к тёмному камню!

Миша присмотрелся. Его зрение было острее моего.

– Да! Это он! – заревел он так, что с ближайшей ёлки слетели птицы. – Ой, мамочка! Он нашёлся! Но… – его энтузиазм тут же угас. – Как его достать? Там глубоко! И вода сильно бьёт! Она меня просто прибьёт ко дну!

Я видел его страх. Котлован под водопадом был глубоким, а падающая вода создавала сильный напор. Для медвежонка это было опасно.

– Не лезь прямо под струю! – закричал я, понимая его порыв. – Обойди сбоку! Попробуй зайти в котлован с краю, где вода спокойнее! Может, получится протянуть лапу?

Миша осторожно зашёл в воду сбоку от падающего потока. Глубина здесь была ему почти по грудь. Он медленно, шаг за шагом, стал приближаться к месту, где лежал камешек. Вода в котловане бурлила от падающего потока, создавая сильные завихрения. Миша покачивался, ему было трудно устоять на ногах. Он вытянул лапу, пытаясь достать до дна под струёй, но не хватало сантиметров! А течение норовило сбить его с ног.

– Не дотянусь! – крикнул он, отплывая назад, чтобы перевести дух. Его глаза снова наполнились слезами. – Он прямо под струёй! Вижу, а взять не могу!

– Подожди! – закричал я. Мне в голову пришла безумная идея. – Я попробую! Я маленький! Может, меня вода не так сильно прижмёт?

– Ты? – Миша посмотрел на меня с ужасом. – Но ты же можешь утонуть! Или тебя снесёт! Нет! Это опасно!

Но я уже решил. Я видел этот камешек. Я видел надежду в глазах Миши. И я чувствовал, как увядающий Цветок ждёт задыхаясь. Я не мог позволить страху остановить меня.

– Я быстрый! И я полечу прямо к нему! Схвачу и вынырну! Готовься ловить меня, если меня понесёт! – крикнул я, не дав ему возразить.

Я набрал высоту, насколько позволяли ветви деревьев над котлованом. Сердце колотилось, как бешеное. Я видел бурлящую воду, могучую струю водопада, крошечную белую точку на дне. Я сжал всё своё мужество в маленький облачный комочек и спикировал вниз, как серебристая стрела, прямо в эпицентр брызг!

Холод! Удар! Шум, заглушающий всё! Вода обрушилась на меня, как целая гора, прижимая ко дну. Мои крылышки захлебнулись. Я едва не вдохнул воду! Но я видел цель – белый, гладкий камень, сиявший в полумраке под водой. Он был совсем рядом! Я изо всех сил оттолкнулся лапками от дна, рискуя сорваться в поток, и рванулся вперёд, протянув перед собой обе лапки. Мои пальцы коснулись гладкой прохладной поверхности! Я схватил камешек! Он был тяжёлым для меня, но я вцепился в него изо всех сил!

Теперь нужно было вверх! Прочь из-под этого ледяного пресса! Я отчаянно забил крылышками, пытаясь вырваться из плена водоворота. Сила течения была чудовищной! Я не понимал, плыву я вверх или меня крутит и несёт вниз по течению. Воздух кончался! Паника сжимала грудь!

– Пуфик! Держись! – услышал я приглушённый рёв Миши. И тут огромная мохнатая лапа ворвалась в моё поле зрения, пронзив толщу воды. Она схватила меня – осторожно, но крепко – и выдернула из пучины, как репку!

Мы вынырнули! Я отчаянно кашлял, выплёвывая воду, но крепко сжимал в лапках драгоценный камешек. Миша, стоя по пояс в воде у края котлована, держал меня на своей широкой ладони, его глаза были круглыми от страха и облегчения.

– Пуфик! Ты жив? Ты цел? – он трясся.

– Ж-жив! – прохрипел я, ещё кашляя. – И… вот! – Я разжал лапки. На его ладони лежал белый, гладкий, отполированный до зеркального блеска камешек. Он сверкал на солнце всеми цветами радуги, играя в капельках воды. – Мамин… камешек…

Миша замер. Он смотрел на камешек, потом на меня, мокрого, дрожащего, но сияющего от счастья. Потом снова на камешек. По его морде потекли слёзы. Но это были уже другие слёзы. Слёзы невероятного облегчения, радости и благодарности.

– Ты… ты нашёл его… – прошептал он. – Ты спас его… и меня…

Он осторожно, как самое дорогое сокровище, взял камешек из моих лапок и сжал его в своей огромной лапе. Потом он поднял меня, мокрого и взъерошенного, к своей морде и прижал к щеке.

– Спасибо, Пуфик… – его голос дрожал. – Ты… ты самый настоящий герой! И лучший друг на свете!

В этот момент случилось чудо. Не то, что с камешком. Другое. От огромного, счастливого сердца Миши прямо-таки хлынул поток тепла и света! Золотистый, ослепительный, полный безмерной благодарности, любви и снятой тяжести! Этот свет поднялся вверх, как луч прожектора, сквозь листву, сквозь ветви, прямо к вершине Небесного Древа! Я почувствовал его всем своим существом! Это был Свет Исцелённого Сердца!

– Смотри! – закричал я, указывая крылом вверх, хотя мы и не видели вершины из чащи. – Твой свет! Он летит к Цветку!

Миша посмотрел вверх, удивлённый, потом снова на меня, на камешек в лапе. Его лицо озарилось самой широкой, самой счастливой улыбкой, какую я когда-либо видел. В его глазах не осталось и тени прежней тоски. Только чистая, детская радость и любовь.

– Правда? Значит… значит, всё будет хорошо?

– Всё уже хорошо, Мишенька, – прошептал я, прижимаясь к его тёплой щеке. – Всё уже хорошо.

Мы выбрались на берег. Миша бережно завернул камешек в большой мягкий лист лопуха и крепко прижал к груди. Я отряхнулся, но моя облачная шёрстка всё равно висела мокрыми сосульками. Но я не обращал внимания. Во мне пело сердце. Мы сделали это! Мы нашли Расколотое Сердце и исцелили его! Теперь Свет Доброты должен вернуться!

– Пойдём скорее к маме! – сказал Миша, его голос звенел от нетерпения. – Я должен вернуть ей камешек! И рассказать про тебя, Пуфик! Про самого храброго Облачного Хранителя!

– А я… я полечу наверх, – ответил я, расправляя мокрые, но готовые к полёту крылышки. – Проверить Цветок! Увидимся позже, Миша! И помни – ты замечательный сын!

Я взмыл вверх, цепляясь за ветви, пробираясь сквозь листву. Мои крылышки были тяжёлыми от воды, но меня несла волна предвкушения. Я знал, что увижу. Я верил.

И когда я, наконец, вырвался из чащи и увидел свою ветку, своё гнёздышко и… Главный Облачный Цветок, моё сердце замерло от восторга.

Цветок сиял.

Не просто ожил – он пылал! Его лепестки расправились, стали пушистыми и переливались всеми цветами радуги: розовым, голубым, золотым, изумрудным! Свет Доброты, яркий, тёплый, невероятно сильный, лился из него широким, ласковым потоком, окутывая весь Лес Дружбы. Он был даже ярче, чем прежде! Казалось, Цветок пел свою Песню Мира на весь лес – тихий, чистый звон наполнял воздух.

Я подлетел и осторожно коснулся лепестка. Он был тёплым и пульсировал жизнью. Я посмотрел вниз. Лес сиял под лучами этого света. Я различил вдали фигурки Чипы и Бури – они что-то весело делили, а не ссорились. Где-то звенел смех Рыжули – наверное, она показывала кому-то свой замок. А Ушастик… наверное, уже угощал маму и Пушинку своими кривенькими, но самыми любимыми морковками.

Я забрался в своё гнёздышко, мокрый, уставший, но бесконечно счастливый. Я спас Цветок. Исцелил Сердце Леса. Помог другу. В мире снова было добро. И это было самое прекрасное чувство на свете.

Но где-то на краю сознания, в самой глубине усталости и счастья, мелькнула тревожная мысль: а что, если это было только началом? Что, если Расколотое Сердце Миши – не единственная тень, угрожающая Свету? Я отогнал эту мысль. Сейчас нужно было радоваться. Мир был спасён. На сегодня.

Я устроился поудобнее в пушистом гнёздышке, глядя на сияющий Цветок, и тихо засвистел свою самую весёлую песенку. Песенку Хранителя, который справился. Пока в Лесу Дружбы звучал смех и царила забота, Свет Облачных Цветов сиял ярко, напоминая всем, что самое сильное волшебство на свете – это Доброта и Любовь. И мир во всём мире начинается прямо здесь, с маленького храброго поступка для того, кто рядом.

Глава 5: Праздник Света и Первая Тень

Радость после спасения Главного Цветка разлилась по Лесу Дружбы, как мёд по тёплому блинчику. Казалось, само солнце светило ярче, подражая сиянию Облачных Цветов. Воздух наполнился не только Светом Доброты, но и звонким смехом, весёлыми криками, музыкой – кто-то барабанил по дуплу, кто-то свистел в травинку, а птенчики Солнечных Воробушков завели свою задорную трель прямо у моего гнёздышка.

Я отогрелся, высох (моя облачная шёрстка восстанавливалась удивительно быстро!) и теперь с высоты Небесного Древа наблюдал за праздником, который устроили зверята внизу. Они собрались на Большой Поляне у Подножия Древа – огромном лугу, усыпанном полевыми цветами.

В самом центре, окружённый всеобщим восхищением, стоял Медвежонок Миша. Он сиял гордостью и счастьем, а его мама, большая и добрая Медведица Бурая, нежно обнимала его одной лапой, а в другой крепко сжимала свой чудесный белый камешек. Она то и дело подносила его к глазам, любуясь блеском, а потом снова смотрела на сына с такой любовью, что у меня самого наворачивались слёзы умиления. Миша рассказывал историю потери и находки, размахивая лапами, а звери слушали затаив дыхание. Когда он дошёл до момента, как я нырнул под водопад, раздались восхищённые возгласы и аплодисменты (топот лап, хлопанье крыльев и ушами).

Белочка Чипа и Барсучонок Бури, забыв про вчерашнюю ссору, вместе строили гигантскую пирамиду из шишек и орехов – выше них самих!

Зайчонок Ушастик угощал всех своей «кривенькой, но самой душевной» морковкой, а его маленькая сестрёнка Пушинка прыгала вокруг, хвастаясь братом.

Лисичка Рыжуля с гордостью показывала свой песочный замок, который теперь украшали яркие ягоды и цветы. Зверята ахали и восхищались. Даже ворчливый Барсук Старый Крот пробурчал что-то одобрительное и подарил ей блестящий жёлудь для центральной башни.

Я улыбался, глядя на эту картину мира, заботы и смеха. Моё пушистое сердечко пело. Я справился. Свет Доброты сиял ярко, окутывая всех тёплым, невидимым покрывалом. Казалось, ничто не может омрачить этот день.

И вдруг… я почувствовал его. Слабый, едва уловимый холодок. Совсем не такой пронзительный, как от Миши, но… острый. Колючий. Как иголка ёжика. Он шёл не снизу, а сбоку – с одной из средних ветвей Небесного Древа, где рос другой Облачный Цветок, поменьше. Я насторожился и полетел туда, приземлившись на соседнюю ветку.

На широком, удобном суку сидела… Рыжуля? Но она же только что была внизу, на празднике! Я присмотрелся. Да, это была она. Она прилетела сюда одна? Лисичка сидела, поджав лапки, и смотрела вниз на поляну. Но не на свой замок, а туда, где стоял Миша, окружённый толпой восторженных зверей. Её обычно хитрые и весёлые глазки были прищурены, а уголки рта опущены. Хвост лежал неподвижно, без обычного задорного подрагивания. И тот самый колючий холодок исходил именно от неё.

– Рыжуля? – осторожно позвал я. – Что ты тут делаешь одна? Внизу же так весело! Все восхищаются твоим замком!

Она вздрогнула и резко обернулась. Увидев меня, на мгновение растерялась, потом натянуто улыбнулась.

– А, Пуфик! Да так… устала немного от шума. Хотела передохнуть. И… посмотреть сверху. Замок и правда хорош, да? – Она кивнула вниз, но взгляд её опять скользнул к Мише. В её глазах мелькнуло что-то… тёмное. Быстрое, как тень облака. Зависть? Досада?

– Очень хорош! – искренне подтвердил я. – Старый Крот даже жёлудь подарил! Это же большая честь! А ты видела, как Чипа и Бури пирамиду строят? Выше крыши!

– Видела, – сухо ответила Рыжуля. Её взгляд снова прилип к Мише. – Про пирамиду… здорово. А вот Миша… он теперь самый главный герой. Все только о нём и говорят. Как он храбро искал камешек. Как ты храбро нырнул. – Она подчеркнула слово «ты». – А про мой замок… ну, посмотрели, похвалили минутку и побежали к нему. Его история… она интереснее. Героичнее.

Её голос звучал ровно, но в нём чувствовалась обида и какая-то горечь. Тот колючий холодок усилился. Я подлетел ближе.

– Рыжуля, но ведь твой замок – это тоже здорово! Ты сама его придумала, построила! Это твоё достижение! И зверятам он понравился! А Миша… ему просто очень повезло, что я был рядом. И что камешек нашёлся. А история у него и правда необычная.

– Повезло? – Рыжуля фыркнула. – Да ему всегда везёт! Он большой, сильный. Все его любят просто так. А чтобы меня заметили, мне надо пахать, как… как муравью! Замок строить! И то… – она махнула лапкой, – кому это нужно? Песок, он и есть песок. Рассыплется завтра. А камешек… он вечный. И история про него… тоже вечная. Все запомнят, как Миша чуть не погиб, спасая мамино сокровище. А про мой замок забудут к закату.

Она отвернулась, её рыжие бока вздымались от глубокого, недовольного вздоха. Холодок зависти и обиды витал вокруг неё, как злой комарик. И он был направлен не на меня, а на Мишу. На его удачу, на его славу. Я почувствовал, как крошечная тень коснулась ближайшего Облачного Цветка. Его свет чуть померк, не угас, а словно… затуманился на мгновение.

– Рыжуля, – мягко сказал я, садясь рядом с ней на ветку. – Ты несправедлива. К Мише пришло внимание, потому что он пережил большое горе и справился. Но это не значит, что твои труды неважны! Замок – это праздник для глаз, радость для всех! И ты его создала! Это твой талант! Твоя магия! Разве Старый Крот часто хвалит? А тебя похвалил! Это дорогого стоит! И Чипа, я видел, долго стояла и разглядывала башенки. Она твой замок любит!

Рыжуля слегка повернула голову.

– Правда? Чипа разглядывала? А… а Старый Крот и правда редко жёлуди дарит… – в её голосе зазвучала неуверенность. Колючий холодок слегка ослаб.

– Конечно! – уверенно сказал я. – И знаешь что? Давай сходим вниз прямо сейчас? Я скажу всем, что у нас на Древе есть лучший Замкостроитель Леса Дружбы! И мы все должны полюбоваться её творением ещё раз! Вместе! С песнями!

Рыжуля посмотрела на меня, потом вниз на свой замок, потом на толпу вокруг Миши. На её мордочке снова появилась хитрая искорка.

– Лучший? – переспросила она, уже с намёком на улыбку. – Ну… если ты настаиваешь… И если песни будут… – Она встала и отряхнулась. Колючая тень вокруг неё почти растаяла, сменившись привычным азартом. – Ладно! Пошли! Но только чтобы песня про замок была самая громкая!

Мы спустились вниз. Я, как и обещал, громко объявил о таланте Рыжули. Зверята с радостью откликнулись! Они окружили песочный замок, запели придуманную на ходу песню про «Рыжулю-мастерицу и замок из песка», стали предлагать идеи для новых построек. Рыжуля расцвела, её хвост снова весело подрагивал. Она командовала процессом украшения, счастливая и важная. Холодок исчез совсем.

Я взлетел повыше, чтобы увидеть Цветок на средней ветке. Его свет снова сиял ровно и чисто. Кризис миновал. На этот раз.

Но когда праздник начал стихать, зверята разошлись по домам, довольные и усталые, а я вернулся в своё гнёздышко под сияющим Главным Цветком, старая тревога вернулась. Я смотрел на лес, погружающийся в мягкие сумерки, окутанный ласковым Светом Доброты. Всё было спокойно. Идеально.

Но я помнил. Помнил колючий холодок зависти от Рыжули. Помнил, как легко и незаметно он коснулся Цветка. Помнил слова Лунницы: «Сердце Леса болит, когда болит чьё-то маленькое сердечко внизу. Когда кто-то очень грустит или чувствует себя бесконечно одиноким, или его переполняет обида, что не находит выхода.»

Печаль Миши была огромной, но явной. Её можно было увидеть, понять, к ней можно было подойти и помочь. А вот эта… тень у Рыжули? Она была тихой. Спрятанной. Как подлый сорняк, который растёт в тени и тянет соки из доброй земли. Её не так легко заметить. Не так просто исцелить. Она не кричала о помощи, а шептала яд сомнений и обид.

Я посмотрел на сияющий Цветок над головой. Его свет был пока силён. Но хватит ли его, чтобы прогнать все тени, которые могут таиться в сердцах моих друзей? Тени зависти, одиночества, непонимания, которые не выплёскиваются наружу рыданиями, а тихо разъедают изнутри?

– Мир во всём мире, – прошептал я, укладываясь в своё пушистое гнёздышко. – Он начинается с малого. Но он такой хрупкий… И защищать его нужно не только от больших бурь, но и от маленьких, злых сквознячков.

Я закрыл глаза, слушая успокаивающий звон Песни Мира Облачного Цветка. Лес спал. Но я, Хранитель, знал теперь: моя работа только начинается. Нужно учиться видеть не только явные слёзы, но и скрытые тени. Учиться слушать не только громкие рыдания, но и тихий шёпот обид. Потому что добро – это не только большие подвиги. Это и повседневная забота о маленьких сердцах, чтобы ни одно из них не почернело от зависти или тоски.

Завтра будет новый день. И я буду готов. Готов слушать. Готов искать. Готов помогать. Пока сияют Облачные Цветы, пока бьётся Сердце Леса, наполненное Добротой и Любовью.

Глава 1: Неидеальный Рассвет и Помутневший Свет

Прошло несколько дней с того радостного Праздника Света. Лес Дружбы, казалось, купался в послевкусии счастья. Свет Доброты сиял с Небесного Древа ровным, тёплым потоком. По утрам я всё так же совершал свой обход Облачных Цветов, разговаривал с ними, подвязывал Хрустальные Листочки лучиками восходящего солнца, собирал в крошечную росинковую чашечку Росу Смеха, что дрожала на травинках после игр зверят внизу. Цветы отвечали мне лёгким покачиванием и мелодичным перезвоном Песни Мира. Всё было… правильно. Идеально.

Но идеальность эта была обманчивой. Как гладкая поверхность озера, скрывающая подводные течения.

Первой трещинкой стало утро, когда я проснулся не от щебета Солнечных Воробушков, а от… приглушённого ворчания. Я выглянул из гнёздышка. Внизу на тропинке, ведущей к Грибной Опушке, стояли Белочка Чипа и Лисичка Рыжуля. Чипа что-то оживлённо рассказывала, размахивая пушистым хвостом, а Рыжуля… слушала. Но как! Она стояла чуть боком, скрестив лапки, её хвост был опущен, а не весело подрагивал. И на её мордочке играла не улыбка, а какая-то… кривая усмешка. Когда Чипа закончила, Рыжуля что-то коротко бросила в ответ, развернулась и ушла быстрым шагом, даже не попрощавшись. Чипа осталась стоять с открытым ртом, её хвост поник от недоумения и обиды.

Я нахмурился. Что это было? Не ссора, нет. Но что-то… колючее. Неприятное. Я прислушался к своему сердцу Хранителя. И почувствовал. Тот самый колючий холодок! Слабый, но знакомый. Исходил он от того места, где только что стояла Рыжуля. И он был направлен… на Чипу. На её беззаботную радость.

Я взглянул на ближайший Облачный Цветок – тот, что рос над сектором леса, где жили лисы и белки. Его свет был… не таким ясным. Не тусклым, как при увядании, а словно слегка замутнённым. Как солнце, затянутое тонкой дымкой. Он всё ещё светил, но его чистота, его кристальная прозрачность были нарушены. «Тень», – прошептало моё сердце. Та самая, о которой я предупреждал себя в конце Праздника.

Позже, в тот же день, я стал свидетелем другой сцены. Зайчонок Прыгунчик, брат Ушастика, с азартом носился по поляне, пытаясь поймать стрекозу. Он прыгал так высоко и смешно, что несколько мышат, наблюдавшим за ним, пищали от восторга. «Молодец, Прыгунчик!» – крикнул кто-то. И тут я увидел Ушастика. Он стоял в стороне, наблюдая за братом. В его глазах не было радости. Была… какая-то усталая грусть. Он вздохнул и тихо поплёлся прочь, не дождавшись конца представления. Холодок тихой печали, смешанной с… неуверенностью? Ощущением, что ты не так хорош? – потянулся за ним. И снова – лёгкая дымка на сиянии Цветка в их секторе.

Но самым тревожным было поведение Старого Крота. Он всегда был немного ворчлив, но справедлив. А теперь… Теперь он сидел у входа в свою глубокую, уютную нору под корнями Ветерана-Дуба и буквально рычал на всех, кто проходил мимо. На Белочку Чипу, которая слишком громко щёлкала орехом («Шумят, как на ярмарке! Старикам покоя не дают!»). На Барсучонка Бури, который неловко споткнулся около его заначки с кореньями («Топчут всё, не видят под ногами! Молодёжь нынче!»). Даже на Солнечных Воробушков, заливисто щебетавших на ветке («Спеть спокойно не могут, только трещат!»). От него веяло не просто ворчливостью, а глубокой, тёмной обидой на весь мир. Одиночеством, которое превратилось в колючую скорлупу. И сияние Цветка над его дубом стало заметно… тусклее. Не угасло, а потускнело, как лампочка, в которую попала пыль.

Тревога, холодная и липкая, заползла мне под пёрышки. Мои опасения подтверждались. Большое горе Миши было как гроза – яркая, страшная, но проходящая. А эти чувства… Зависть Рыжули к чужому вниманию. Неуверенность Ушастика на фоне брата. Обида и одиночество Старого Крота… Они были как плесень. Мелкой, почти незаметной, но коварной. Они не кричали, а шептались в углах сердец, отравляя их изнутри. И этот яд поднимался вверх, загрязняя чистый Свет Доброты! Цветы не вяли – они мутнели. И от этого Свет становился слабее, менее защищающим. Я видел, как зверята стали чуть раздражительнее, чуть менее терпеливыми друг к другу. Как будто невидимая пелена легла между ними.

Этого нельзя было игнорировать. Но как бороться с тем, что скрыто? С тем, что сами зверята, возможно, не осознают до конца или стесняются признать? Я не мог просто подлететь и сказать: «Рыжуля, перестань завидовать!» или «Дедушка Крот, не обижайся на всех!» Это могло только обидеть или разозлить их сильнее.

Мне нужен был совет. Мудрый, терпеливый совет. Я знал лишь одного, кто мог его дать. Я расправил крылышки и направился к знакомому дуплу, обвитому Серебряным Плющом. К Сове Луннице. Она знала тайны не только звёзд, но и тайники маленьких, запутанных сердец.

Глава 2: Уроки Мудрости в Совином Дупле

Дупло Лунницы пахло, как всегда, сушёными травами, старой древесиной и мудростью. Сегодня к этому аромату добавился ещё и сладковатый запах черничного пирога – видимо, Сова баловала себя ночным чаепитием. Она сидела на своей коряге-табурете, попивая чай из желудёвой чашки и читая толстую книгу в кожаном переплёте, испещрённую лунными письменами. На голове у неё был её знаменитый колпак из паутины, украшенный сегодня сушёной фиалкой.

– У-ух? – подняла она глаза, услышав моё осторожное постукивание крылом о дверку. – Входи, пёрышко, входи. Не стучи – дверь открыта для тех, кто ищет знаний. Чувствую, вопросы роятся в твоей облачной голове, как пчёлы в улье. Садись, рассказывай. И пирогом угощайся, свежий.

Я присел на мягкий пуф изо мха, который Лунница держала для гостей, и взял предложенный крошечный кусочек пирога. Он был невероятно вкусным.

– Спасибо, Лунница, – начал я. – Ты права… вопросы. И тревога. Помнишь, ты говорила про Расколотые Сердца? Про боль, что окутывает Цветы тенью?

Сова отложила книгу, её большие круглые глаза внимательно уставились на меня.

– У-ух. Помню. Ты исцелил одно такое Сердце. Смело и самоотверженно. Но что-то подсказывает, что это был не конец истории.

– Именно! – я вздохнул. – Цветы… они не вянут. Но они… мутнеют. Их свет стал не таким чистым. Как будто в прозрачный ручей налили немного мутной воды. И я чувствую… чувствую новые тени. Но небольшие и тяжёлые, как у Миши. А маленькие. Колючие. Или тягучие. Как паутинки. Они идут от… от зависти. От неуверенности. От обиды и одиночества. – Я рассказал ей про Рыжулю и Чипу, про Ушастика и Прыгунчика, про ворчание Старого Крота. – Как им помочь, Лунница? Как исцелить то, что прячется? То, что они сами, может, не хотят признавать?