Читать онлайн Ювенилия Дюбуа

Глава 1

Если бы сторонний наблюдатель мог попасть в коридор четвёртого этажа центрального роддома города Т. 11 июня 1994 года, то его взору предстал бы забытый младенец, притаившийся в детской переноске. Непривыкший к такому поведению от новорождённого, медработник попросту проморгал подопечного, не вручив его вовремя родной матери для утренней кормёжки. Именно в тот момент я стал невольной причиной истерики у своей родительницы во второй раз за последние сутки. Первая же истерика случилась сразу после родов, когда маму уведомили о врождённой аномалии на моей левой руке.

Молчаливость, отнюдь, была не единственной чертой того беспамятного времени, о котором я могу судить только по чужим воспоминаниям. Ещё, когда я начинал злиться, лицо моё ужасно краснело, ассоциируясь у многих врачей с недозревшей малиной. Никто не мог предположить, что эти две характеристики приживутся, став в будущем серьёзной проблемой для социализации. Но а пока я был просто желанным ребёнком, не имеющим ничего общего с нынешней бледной тенью в отражении.

Видеодокументация выписки из роддома велась другом семьи. На протяжении следующих пятнадцати лет это видео включали на мой день рождения. Пятнадцать раз полуторачасовая запись показывала моего молодого отца, рыскающего по шкафам в поиске ненужных пожитков для моей дальнейшей транспортировки. Пятнадцать раз в кадре мелькала пятилетняя сестра, дожидаясь «живой куклы». Даже сейчас отчётливо помню её нарядное синее платье с белыми рюшками, а сам материал в отблеске солнечных лучей сильно походил на бархат.

Нервные смешки за кадром. Беготня в попытке не опоздать. Нетерпящий взгляд сестры. И весомый пласт времени, который показал, как же черты приедаются нам, имитируя свойство мазута.

Перемотка плёнки. Сцена в новенькой «2105». Теперь уже отец взял на себя роль оператора, запечатлевая плавный профиль своего закадычного друга, иногда хорошо улавливая композицию фрагментов за стеклом. На фоне всё это время слышатся несерьёзные разговоры, сопровождающиеся нервозностью самого события.

Перемотка плёнки.

Двор роддома. Заходить внутрь строго запрещено. Мой родитель кричит имя своей жены. Через короткий промежуток за стеклом проявляется её светлый облик. Фрамуга распахивается настежь. Зум берёт крупный план.

После небольшой заминки в руках у мамы оказывается свёрток, из которого торчит толстоватое лицо младенца. Папин друг радостно выкрикивает непонятные слова. Сестра просит скинуть её новую куклу прямо с четвёртого этажа. Она сама ещё ребёнок и не знает, насколько её порыв пришелся бы мне кстати. Но пока взрослые весело смеются детской глупости. Эта фраза впоследствии станет достаточно популярной в кругу родственников и друзей.

Перемотка плёнки.

В спущенную корзину отец кладёт пакет с привезёнными вещами. Резвости немного убавляется, на улице стоит утомительная жара. Воды никто с собой не взял. Камера со своими героями перемещается в тенёк. Съёмка обрывается. Возобновляется она в момент воссоединения.

Тёплые руки держат молчаливого меня. Начинается ритуал, где каждый хочет подержать свёрток новой жизни. Отец счастлив, мама счастлива. Сестра спрашивает, когда можно будет отнести меня в большой тканый мешок к остальным игрушкам. Все снова смеются. Моё лицо недовольно краснеет, но я молчу, ещё ничего не понимая.

Первое настоящее воспоминание приходится на достаточно поздний период. Четырёхлетний ребёнок у окна на кухне. Словно очнувшись из самого продолжительного сна, я впервые вижу снег. В моей искалеченной руке зажата милицейская игрушечная машинка. Почему-то основной её цвет красный, только капот традиционно синий, да мигалки на крыше.

В тот момент я не ощущал себя ребёнком, радостно игравшим с новой машинкой, который в порыве фантазии забежал на кухню. Тогда кусок этой форменной пластмассы был сродни снегу за окном. Тем, что я увидел впервые.

Пейзаж за стеклом пленил. Небесные белые хлопья обильно застилали собою пространство. Я точно знаю, тогда я не думал ни о чём. Пустота и ясность. Всё внимание было приковано к этой недолговечной красоте, чья хрупкость поймётся очень нескоро, но которая невидимо ощущалась уже тогда природой собственной, заложенной изначально.

Только после ворвавшегося шума циферблат часов начал своё хождение, вернув меня в реальность, с которой я был знаком и не знаком в равной степени. Моя ещё белокурая голова инстинктивно обернулась, увидев маму за мытьём посуды.

«Сегодня 1 января», – проговорили собственные мысли. И после этого я уже ничего не забывал.

Болезненность оказалась весомой преградой перед полноценным погружением в социум. Чересчур заботливые руки родных ни на секунду не отпускали меня, стараясь оградить от любых колебаний.

Ветрянка, грыжа, хронический бронхит, внутричерепное давление, перекрут яичка, постоянные простуды и шишки на левой руке. Полный набор настоящего страдальца. В долгожданный садик меня оформили по достижении пятилетнего возраста. Большой ребёнок впервые переступает не больничный порог. Целая клумба ровесников открылась моему замутнённому сознанию на втором этаже.

Высокие мальчики, низкие мальчики, девочки-толстушки и стройные. Белые, смуглые, с кучерявыми волосами и прямыми. Целое человеческое ассорти, коммуницирующее между собой хаотичной волной.

Все эти тела двигались в непонятном вальсе, пугая меня и одновременно завораживая. Не сказать, что чувство «белой вороны» тогда могло подойти моему профилю, но новый человек в коллективе всегда создаёт волнение с обеих сторон.

Воспитательница попросила у детей минуту внимания, представив меня по имени, после усадив на ковёр с рисунком гоночной трассы и предложив брать любые понравившиеся игрушки. Тогда я послушался эту женщину, почувствовав затылком пристальный взгляд мамы. Не могу сказать как, но я знал: она ждала, что я обернусь с возбуждённой улыбкой. Она хотела увидеть моё лицо прежде, чем впервые оставит своё чадо в потенциально опасном месте. Но я упрямо не желал повиноваться, считая подобный жест слабостью. В конце концов мама ушла. Гордый маленький человек начал постигать азы методом проб и ошибок.

Играть совсем не хочется. На первый план выползает весь посторонний шум. Я беру машинку с оторванным колесом. Корпус её металлический, о чём свидетельствует непривычная увесистость. Стараюсь ни на кого не смотреть. Очень боязно поймать на себе усмешливый взгляд, ведь всё сознательное детство родители подчёркивали мою особенность, возводя высокую стену несоответствия с другими детьми. «Ты должен быть осторожнее, чем другие детки, у тебя ручка хрупкая, её нельзя повреждать».

Любое непопадание в усреднённое представление влечёт за собой нервозное чувство незащищённости, оно как бы заранее (будь то положительная или отрицательная черта) накладывает свою печать внимания со стороны. А для неокрепшего мальчонки это двойной удар ещё и по той причине, что он не может дать закономерное объяснение собственным чувствам. Поэтому остаётся только принять внешние правила, притворившись увлечённым игрой.

Первым со мной заговорил белобрысый кудрявый паренёк, который впоследствии станет моим другом на короткий период совместного времяпровождения. Он переспрашивает моё имя, а я, в свою очередь, узнаю его.

Р. предлагает поиграть вместе. Ничего не остаётся, как согласиться, учитывая моментально исчезнувший детский снобизм. Мы берём охапку машинок и две горсти солдатиков, начиная на ходу сочинять военные конфликты из той поверхностной информации, которую видели по телевизору в мультиках либо слышали от отцов.

Сначала получалось достаточно коряво. Я всё плевался скромностью, а Р., наоборот, бесновался, кидая своих солдатиков в моих; хватая поверженных, вознося их убитые тела с рычанием над головой, после чего швыряя в стену.

Воспитательница то и дело вырастала за нашими спинами, отчитывая моего новоиспечённого товарища. Она пыталась стыдить его, упрекая в неподобающем поведении перед новым мальчиком. Р. только ехидно улыбался, вжимая голову в плечи, о чём теперь можно было судить как о свойственной привычке мелкого хулигана получать по голове от взрослых за свои шалости.

В детстве время действительно идёт по особым законам. Словно жизнь и смерть скинулись своим скупым милосердием, умножив каждую прожитую минуту на пять. Поэтому, когда я говорю, что спустя десять минут ко мне и Р. начали подтягиваться другие дети, вовлекая нас в общий неконтролируемый круговорот, то я говорю о почти пройденном часе.

Со всех сторон начали сыпаться вопросы разных свойств. Я не всегда успевал отвечать из-за нетерпеливости выкрикиваемых голосов, но если и получалось ответить, то делалось это с полной честностью без прикрас.

Самый неприятный вопрос был о моей руке. Одна высокая девочка с тёмными глазами и пухлыми губами заметила шишки, которые стали уже чуть ли не главной моей характеристикой. Я и сам толком не до конца понимал, что это, поэтому оставалось цитировать родительское объяснение: «Просто таким родился». Больше никто не поднимал этого вопроса.

Через неделю меня окончательно приняли за своего. Даже я не смог бы выделить себя из толпы. Иногда думается, что и мысли на тот момент стали у нас общими. Один сплошной разум, поглощающий индивидуальность посредством принятия каждым чужого опыта. Мы учились друг у друга, критиковали и сами становились цензорами в неосознанной попытке структурировать внутренний быт.

Несмотря на приспособленческий уклад, к двум вещам я так и не смог привыкнуть: ко сну после обеда и продлёнке.

Первый месяц мать сама (по личной инициативе) забирала меня после обеда, иногда задерживаясь на мучительные двадцать минут, которые приходилось коротать в игровой комнате, стараясь хоть как-то развлечься.

Однажды, на второй месяц, воспитательница начала уговаривать молодую родительницу оставлять своего ребёнка на более долгий срок. Внутри меня загорелось негодование, но я держал рот на замке. Мама и воспитательница посмотрели сверху вниз на моё пунцовое лицо. Родительница спросила: «Что ты об этом думаешь?», на что я только и смог пожать плечами. Авторитет воспитательницы зажимал в тиски. Она всё повторяла: «Оставайся, сон полезен для тебя, а после ты сможешь снова играть со своими друзьями. Что ребёнок твоего возраста будет делать дома?» Но и на это я только молча поёжился, что расценили как положительный ответ.

Тот день стал для меня единственным, когда после обеда пришлось идти вместе с остальными в загон. Маленькие овечки проскальзывали в дальнюю комнату, подгоняемые воспитательницей породы бордер-колли.

Странным открытием стали двуместные кровати, выстроенные длинной стороной вертикально к выходу. Ребёнок спит рядом с другим, причём разделения на мальчиков-девочек не было.

Меня положили с дурнушкой по имени Э., считавшейся главным посмешищем группы. У читателя может возникнуть неправильная трактовка, в которой представление о детях формируется под флагом жестокости, но могу заверить – ничего подобного в нас тогда не было. Просто Э. вела себя самым прескверным образом, становясь палкой в колесе любого события. Её недолюбливали буквально все, в том числе воспитательница, цокающая недовольно языком при каждой оплошности этой девицы.

Гадкая девчонка постоянно лезла драться со всеми подряд. С завидной стабильностью её руки ломали общую вещь или предмет мебели, до которых она дотягивалась. Э. была неуклюжей, неприятной на внешний вид из-за красного родимого пятна на лице, а ещё она не по годам проявляла интимные жесты в сторону противоположного пола.

Только спустя годы, с нажитым багажом, до меня дошла трагедия этой всеми презираемой девочки, которая просто хотела быть нужной. А не получив изначального тепла, она обратилась к примитивным попыткам получить желаемое путём агрессивного поведения. Не стоит забывать и про её семью, которая (только возможно) была не самой благополучной. Сейчас всё это уже не имеет никакого смысла. А в те далёкие дни ничего из перечисленного не было доступно детскому уму.

Мысленно возвращаюсь к послеобеденному сну. Э. лежит по левую руку. Моё тело ощипанной курицы замерло на спине, лицо пунцовое. Я ещё не знаю, что нахожусь в положении, которое в более позднем времени начнёт значить куда больше, чем просто совместный сон. Но стыдливость инстинктивно подкрадывается, не называя своего имени.

Чувствую на себе взгляд. Страшно поворачиваться. На животе возникает тяжесть. Это обняла меня Э… Грубо скидываю её руку, ещё больше заливаясь краской. Негодование затмевает здравый рассудок, но я продолжаю упорно молчать в угоду остальным мирно спящим.

Отворачиваюсь, укрывшись одеялом с головой. Только рука снова обнимает меня, но я уже ничего не предпринимаю. За отведённое на сон время я так и не сомкнул глаз.

С того дня в Э. произошли неприятные для меня изменения. Девочка влюбилась, полностью сосредоточив своё отвратительное внимание на моей персоне. Поначалу её ухаживания имели безобидный характер, ограничиваясь улыбочкой во время прогулок, предложений съесть в обед сосиску с её тарелки (так как я очень их любил), а иногда поступали предложения для совместных игр.

Друзья всё подшучивали над влюблённостью дурнушки, но моей детской чести не задевали, понимая, что в этой истории нет вины их товарища. Наоборот, между шуточек проскальзывали сочувственные фразы поддержки. Я, в свою очередь, старался максимально сглаживать углы, отторгая попытки сближения. Выкручивался как мог, стараясь не обижать девочку (так меня воспитывали родители), но пузырь злости потихоньку заполнял ум. Каждый раз при очередной попытке Э. «соприкоснуться» во мне опускалось забрало жестокости. Маленькими шажками в речь вкраплялись более едкие формы отказа. Не прошло и трёх недель, как первый раз в жизни я ударил эту никудышную девку. А случай был как некстати подходящий, вышедший за рамки интимной дозволенности.

Инцидент произошел накануне первых чисел зимы. Застывшие лужи вперемешку с грязью за окном, ледяной ветер. Тотальное нежелание подхватывать простудные заболевания всей группой образумили воспитательницу, решившую всё же не выводить нас на обязательную прогулку. С. тогда притащил из дома яркое нечто цилиндрической формы. Внешний вид смахивал на мыльные пузыри. Сначала я так и подумал. Ничего необычного. Мыльные пузыри часто оказывались у детей за неимением фантазии у взрослых. Да и всем нравилось дуть в широкое колечко, создавая воздухом из лёгких прозрачные, переливающиеся на свету сферы.

Наша группа начала разрывать этого славного парня, кричать ему, прося дать попускать пузыри. Самое смешное было, когда этот мыльный летающий шар попадал кому-то в глаз. Один крик равнялся толпе смеха. Но С. отрицательно мотал головой, крепко сжимая свою вещицу в огромном кулаке. Пару девочек, особо хорошо общавшихся с этим парнем, начали надувать губки, обижаясь на своего теперь уже лучшего друга. С. расплывался в самой искренней самодовольной улыбке. А после доведения всех нас до предела, произнёс: «Я не могу дать вам поиграть с мыльными пузырями, потому что это не они. Это калейдоскоп».

Воцарилась тишина. КА-ЛЕЙ-ДО-СКОП.

Я не чувствовал себя дураком, так как наше племя впервые столкнулось с новым таинственным словом. Улыбка владельца внеземной штуки окончательно перешла границы приличий. Никто не смел шевелиться. Мы коллективно застыли, подражая рядом стоявшим, ожидая простого объяснения, чтобы стрелки времени снова пошли своим обычным ходом. С. по-деловому позвал своих друзей в туалет для мальчиков. В его основной круг общения входил и Р., который в последний момент потянул меня за руку, увлекая за собой. Мальчики, не вошедшие в привилегированный круг, сразу включили защитный механизм отторжения, прилюдно заявив о преувеличенном значении этой штуковины. Но грустные улыбки выдавали в них досаду. А что поделать?

Весь женский коллектив с новой волной гомона проводил «первопроходцев» ровно до двери мужской уборной, черту которой им нельзя было переступать. Я с наслаждением вышагивал за парнями, чувствуя особенность положения. С минуты на минуту тайна слова «калейдоскоп» будет раскрыта. И хоть уже тогда чувствовались определённые отголоски внутреннего интроверта, но сама мысль, что я стану одним из немногих просвещённых, кого начнёт с пристрастием допрашивать толпа, опьянила меня.

Вот мы внутри уборной. С. запретил включать свет. Темно. Слышны возбуждённые смешки и перешептывания. Хозяин калейдоскопа начинает с серьёзным лицом инструктировать нас, собрав в импровизированный круг. «Когда зайдёте в кабину, прищурьте один глаз, а второй подставьте к глазку с обратной стороны, а затем, нажав на кнопку, начинайте медленно вращать колесо». Так звучали наставления, прежде чем первый доброволец отправился в уединённую кабину для постижения нового.

Я до последнего тянул с походом, вежливо пропуская парней вперёд. Кто-то должен быть последним, таков закон. И раз я единственный мальчик, попавший в тайное общество не по прямому приглашению, то подобная скромность вполне естественно понималась всеми без слов.

Каждый уединившийся издавал удивлённые охи и ахи, просиживая в кабинке с полторы минуты. Очередь дошла до меня. Волнение, окутавшее тело, особенно сильно проявлялось в онемевших ногах и чересчур потных ладонях. Дрожащей рукой мне торжественно вручили калейдоскоп, с которым я зашел в кабинку, запершись на щеколду.

Как ни странно, оставшись наедине, волнение спало, как и мой интерес к калейдоскопу. Я всё равно заглянул в таинственный глазок, увидев череду переливающихся абстрактных пятен, построенных на зеркальном отображении в несколько рядов. Такая необычная пёстрость отнюдь не впечатлила меня. Наоборот, разочарование и бессмысленность промелькнули в голове. Я почувствовал себя одураченным.

Когда я вышел, приятели испытующе смотрели на меня, ожидая реакции, и, конечно же, ничего не оставалось другого, как сымитировать восторженность. Маленький человек ещё не может объяснить свои чувства и поступки, но как никто другой он остро ощущает ситуацию и нужность в определённых действиях. Нельзя показаться белой вороной. Нельзя пренебречь удостоившейся чести. Нужно отработать эмоционально, подарив человеку желаемое. Это был мой первый опыт лицемерия, иначе в следующий раз попросту не позовут, а то и вовсе перестанут общаться. Да, в тот момент я точно почувствовал нужность в притворстве, но не придал ей должного статуса гадкости.

Наша импровизированная компания двинулась к выходу. Оживлённая толпа стояла за чертой, весело гогоча. Увидев нас, шум возрос вдвое. Разные голоса выкрикивали: «Ну чё там?», «Мальчики, расскажите, что вы видели?», «Дайте посмотреть теперь нам». Ребята по мою сторону самодовольно улыбались. Один я стушевался, желая поскорее выбраться из зоны повышенного внимания к этой бесполезной штуковине.

Нас отказывались выпускать, пока С. не предоставит возможности остальным заглянуть в загадку. С., в свою очередь, наслаждался развернувшимся зрелищем, не желая вот так просто удовлетворять любопытство толпы. До меня вдруг дошло, что иного выхода, как пробиваться с боем, у нас попросту нет.

Неожиданно снизу из груды тел показалась особо наглая клешня, попытавшаяся исподтишка выхватить артефакт. С. в последнюю секунду умудрился отдёрнуть руку, сделав стремительный шаг назад. В следующие несколько мгновений к наглой клешне добавилось плечо, а затем на свет родилась голова, решившая пойти в наступление. Никто не мог подумать, что Э. (несмотря на всю свою отбитость) посмеет нарушить чуть ли не главное правило нашего строя, но она это сделала. Детей постигла растерянность. Возмущённое жалкое блеяние и непонимание прокатились по головам с неозвученным вслух вопросом: «Что же делать дальше?»

Это убогое создание бросилось на С., но тот интуитивно догадался кинуть калейдоскоп рядом стоявшему парню. Э. бросилась и на него. Началась игра «в картошку». Кто-то счёл подобное забавным. В воздухе снова начали витать смешки. Очередь дошла до меня. Ловко поймав артефакт, я сразу же кинул его С… Мне не хотелось, чтобы руки мерзкого существа касались меня. Сработано было ладно, но у Э. резко поменялись планы. В этот раз она не метнулась за игрушкой. Её глаза поймали мой суровый взгляд, обрамлённый пунцовым лицом. Она замерла на мгновение, но только чтобы броситься на свою жертву.

Я оторопел, пытаясь побороть чувство паники, заодно придумав план спасения. Её мерзкое лицо потянулось к моему. Губы сложились в трубочку для поцелуя. Отдёрнув голову, удар пришелся на шею. Я почувствовал влажный холод, который неумело пытался поглотить меня всей своей нелепой страстью. Добрая полусотня глаз с замиранием наблюдала за развернувшейся сценой. Руки попытались оттолкнуть прокажённую, но её наглые губы начали покрывать поцелуями мои руки. Униженный, я впал в отчаянную ярость. Кисти сами сжались в кулаки, начав колотить Э. со всей силы.

Будет нечестно умолчать о внутреннем ликовании вперемешку с наслаждением, которое я тогда испытал, в попытке заколотить эту мерзкую личность. Но Э. только распалялась. Она не пыталась защищаться, принимая каждый удар с открытым забралом. Её искривлённый болью рот продолжал лизать мои части тела. Никто не пытался остановить нас. Меня и Э. спасли крики особо впечатлительных девочек, на которые прибежала воспитательница.

Первым под удар попало моё ухо, очень больно скрученное взрослой рукой. На тот момент Э. уже отступила, завыв на манер собаки, попавшей под колёса невнимательного водителя. Массовка, наконец, ожила. Все парни, да и девицы наперебой кричали воспитательнице о моей невиновности. Ей наспех пытались объяснить ситуацию. «Мерзкая девчонка!» – крикнула тогда на Э. воспитательница. Хватка немного ослабла.

Наказание постигло обоих. Я и Э. отправились стоять в разные углы. Причём время отбывания не было названо. Нас лишили завтрака, дневных игр. Только к обеду было разрешено выйти на свободу. Всё то бесконечное время друзья виновато смотрели на меня с игровой зоны, иногда корча разные гримасы, в попытке поднять настроение. Я улыбался им в ответ, но внутри образовалась пропасть, подчёркивающая как собственное жестокое поведение, так и нелепость сложившейся ситуации, в которую я был втянут.

По прибытии моей матери, воспитательница подробно изложила происшествие, строго поглядывая на меня, пока я пытался застегнуть замок на правом ботинке. «Я с ним поговорю», – подытожил родитель.

Зная мой неконфликтный характер, на улице мама спросила, что же на самом деле произошло в туалете для мальчиков? Я честно рассказал, выложив всё как на духу, после чего рука в варежке погладила мою голову. «Бедная девочка из неблагополучной семьи», – вот что сказала мама вслух. Больше этой темы мы не касались.

Из того крошечного периода жизни мне особо ярко запомнилось несколько событий, к которым я мысленно возвращался в более поздние годы. И если на момент свершения они являлись рядовыми эпизодами, то теперь, для взрослого меня, приобрели более серьёзные очертания, отчасти предопределив дальнейшее развитие.

Зима теряла свои полномочия, оставляя после себя лужи с въедчивой грязью. Прогулки на отведённой территории приобретали весёлость, становясь на первый план в положительном списке времяпрепровождения. Каждый ребёнок ждал одиннадцати часов, когда можно будет отдаться порыву, носясь как угорелый на свежем воздухе. Из оставшихся глыб снега мы сооружали подобие автобуса, затем взимая плату за проезд в виде отсыревших сучков. Играли мячом в вышибалы, а иногда и просто устраивали деконструктивные догонялки, не имеющие точно определённых правил.

В один из таких дней Э. снова учудила, спустив прилюдно (прямо посреди площадки) штаны и начав шумно испражняться обильной струёй мочи. Парни сгрудились в одну кучу, начав тыкать пальцами, сопровождая увиденное омерзение громкими смешками. Девочки же, наоборот, с тихим ужасом наблюдали за развернувшимся зрелищем, не в силах сказать ровным счётом ничего. Посмотрев на мою молчаливую физиономию, можно было решить, что и меня эта сцена шокировала своей откровенностью. Будет справедливым заметить, так оно и было. Но мой ступор объяснялся отнюдь не омерзением. Тогда я испытал новое чувство, которое впоследствии обозначится словом «вожделение».

Я смотрел на девичьи гениталии, испускающие тёплую струю, желая прикоснуться рукой к запретному фрагменту тела. Детское невинное возбуждение поразило мой ум. Не в силах описать своей тяги, я стоял потрясённый и посрамлённый. Никогда не забуду первой эрекции, которая вызвала бурю внутреннего стыда.

Подбежала преподавательница, до этого болтавшая с коллегой. Она прилюдно отчитала Э., пообещав сделать выговор родителям. На том и кончился короткий эпизод непотребства. Мы вернулись к своим играм, словно ничего не случилось, и только в моей голове увиденное отпечаталось нестираемым фломастером.

В эту же прогулку со мной стряслось ещё одно происшествие. Снова чувство стыда, но обрамлённое, увы, неприятным контекстом.

В моей группе воспитывалась девочка по имени М. Она была дочкой уборщицы. Ничего плохого не могу сказать на её счёт. Вполне рядовой ребёнок, не имеющий особых отличительных черт. Только глаза были посажены чуть ближе, чем у остальных. Я вернулся к играм, но после увиденного сильная тяга к женскому полу накрыла меня с головой. Сам не понимаю, как так получилось, но присущая скромность покинула меня. Захотелось дразнить девочек, под разными предлогами касаясь разных частей их тела, чем я и занялся.

Подобное поведение выглядело типичной забавой. Мальчишка начал доставать девочек. Преподавательница, с пьедестала своего возрастного опыта, возможно, думала о типичной попытке ребёнка обратить на себя внимание, хотя опять же повторюсь, наблюдать такое поведение от меня было делом странным. Резкая перемена в ребёнке должна вызывать подозрение. В любом случае я быстро вошел в новую для себя роль, втянув заодно и других парней в глупые игры.

В какой-то момент под руку попалась М., та самая дочка уборщицы. Уже не помню, что такого я ей сказал и за что успел тронуть, но задел я её здорово. М. погналась за мной в попытке отомстить, вернув долг полушутливого оскорбления. Никто не мог представить, что у девочки настоящий талант к бегу. Очень скоро она догнала меня, крепко сжав руками куртку с изображением далматинцев. Немного ошарашенный таким поворотом, я начал бороться с М., пытаясь уронить её на землю, после чего планировал освободиться от захвата, продолжив забег до безопасного расстояния. Но моим планам было не суждено сбыться. Девочка оказалась куда сильнее. Она с лёгкостью устояла под напором моей подножки, а затем и вовсе с ужасающей силой опрокинула меня. В порыве погони и самой борьбы я не заметил огромную лужу за спиной, куда и был удачно отправлен.

Мягкий удар. Всплеск грязной воды. Холод. Ошарашенный случившимся, я лежал в промозглом болоте. Я стал невольным центром внимания. До слуха долетели радостные возгласы. М. стояла довольная собой, смотря на своего обидчика сверху вниз. Она чего-то задумчиво ждала, вроде как пыталась дать себе отчёт в собственных действиях, но на деле в её глазах я прочитал лишь наслаждение победой. Понимание того, что тебя одолели, да ещё сделала это девчонка, вызывает в маленьком мальчике чувство стыда и унижения. Такое нельзя просто стерпеть, иначе можно потерять всякое уважение среди друзей.

Начиная впадать в истерику, я поднялся из проклятой лужи с намерением кинуть в неё М. Запланированный акт насилия был вопросом чести, но как только я сделал рывок для захвата, М. тут же парировала, отправив меня снова искупаться.

Новый шквал смеха, ещё пуще прежнего.

Вторая порция унижения. Слёзы в глазах. Из последних сил я держался от желания разрыдаться. Подбежала воспитательница, начав грубо отчитывать М. Теперь я полноценная жертва, заслуживающая сострадания и тёплого помещения. Всё та же женщина (которая недавно ударила меня железной линейкой по пальцам за неправильное решение задачки с простыми геометрическими фигурами) теперь нежно ведёт мальчика внутрь, гладя по голове, приговаривая при этом: «Ничего страшного, сейчас выпьешь горячего чая, переоденешься и согреешься».

Приход лета выветрил из головы негативные события. К тому же, по моему высказанному желанию, матушка забрала документы из садика. Такое спонтанное решение было принято лично мною в связи с ремонтом рекреации, из-за чего нашу группу временно интегрировали в соседнюю. Стеснительному ребёнку вроде меня такая рокировка показалась невозможной.

Помню, как после выходных я поднялся с родителем по привычной лестнице. Шум работающих инструментов явно намекал о предстоящем расстройстве, которое охватит меня спустя несколько минут. Но пока я только шустро карабкался по лестнице, слыша посторонний шум, не придавая раздражителю никакого значения.

У двери меня и маму встретил рабочий, быстро пояснивший ситуацию. Мы спустились на первый этаж, затем пройдя по общему коридору к следующей лестнице, где нас поймала воспитательница. Между взрослыми завязался привычный разговор, из которого я вынес для себя ужасную правду: моей привычной группы больше нет. Новые лица. Новые знакомства. Снова привыкать. Заново стесняться. Такого не хотелось терпеть.

Пока мы поднимались, я дёргал маму за рукав, а получив требуемое внимание, слёзно попросил вернуться домой. Мои друзья так и не увидели меня в тот день. После же я не желал идти говорить им «пока», хотя мама предлагала сделать всё по-человечески.

Эта привычка… Слабость, пустившая корни в таком невинном возрасте, когда я не был способен самостоятельно побороть трусость, начала незаметно расти во мне. А родители, со всей отчаянной любовью, только были рады потакать своему дитю, лишь бы он чувствовал себя комфортно. Сейчас же: нестерпимое желание выговориться. Признаться! Приятно, но проблему не решает. Благо в воспоминаниях, я всё ещё маленький человек, не знающий о корнях зла, посеянных в собственной голове. Сейчас у меня настало лето. Целый год предстоит провести на вольных хлебах, пока не исполнится семь лет, а там школа, новые знакомства, переживания… Но до этого ещё так далеко, что и нечего думать.

Первые числа июня. Через неделю мне исполнится шесть. Наслаждение от утреннего сна и просмотра телевизора быстро притупилось. В такую чудесную погоду хотелось только гулять, выматывая себя физическими играми. Участь ребёнка, которого сильно любят, – постоянный надсмотр. Самостоятельно ошиваться в ближайшем дворе воспрещается. Нужно каждый раз упрашивать маму, опираясь на её распорядок дня. Старшая сестра редко когда соглашается взять с собой младшего брата на улицу, но иногда ей становится жалко его, хоть она и старается скрыть в себе эту очаровательную черту.

На одной из таких редких прогулок один из друзей сестры спрашивает меня: «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?». Отвечаю первым вспомнившимся словом, казавшимся тогда солидным: «Хочу стать диджеем». Компания дружно начинает смеяться над моим ответом. Следует уточняющий вопрос, а знаю ли я, чем занимаются диджеи? На что честно отрицательно мотаю головой, убегая на детскую лазелку, сокрушенный смущением. Красивая подружка сестры поясняет мне вдогонку, что основная работа диджеев – включать чужую музыку, крутя затем диски, коверкая произведения на свой лад. Я весело мотаю головой, мол, меня устраивает, значит, точно стану таким вот недомузыкантом, но внутри понимаю бессмысленность подобного стремления.

Скатываюсь с горки. Второй раз. Компания сестры затеяла игру со скакалкой. Людей прибавляется. Мамы с колясками. Группы детей, что постарше. На фоне бегают совсем взрослые ребята, периодически выкрикивая непонятные слова, за которые редкий прохожий грозно их одёргивает. К вечеру народа всегда больше. Уставшие тела выползают на улицу, покрытые по́том, они ищут тенёк, прохладные напитки и веселья. В такой толпе не очень комфортно быть, но одному идти домой нельзя. Навязался гулять с сестрой, будь добр терпеть до тех пор, пока она не устанет. Обдумывая своё положение и наблюдая за открывшейся картиной, забываю, что на горке я не один.

Со спины раздаётся голос:

– Ты съезжать собираешься? Если нет, то подвинься.

Оборачиваюсь. Фигура чуть выше моей. Голова светлая. Худощавый паренёк в серой майке смотрит на меня ничего не выражающим взглядом. Постамент горки слишком узок, чтобы можно было просто подвинуться. Быстро съезжаю вниз на ногах. Нарушитель спокойствия ухмыляется, повторяя мой манёвр. Если бы тут была моя мама, то она точно отругала нас обоих за опасные забавы. Но сейчас я сам по себе, а значит – хозяин положения.

Необъяснимая сила несёт меня снова взобраться по железным прутьям наверх, только чтобы повторить спуск. Новообретённый товарищ с ещё большей скоростью увязывается за мной. С каждым пройденным кругом акробатика усложняется. Теперь я цепляюсь за металлическую дугообразную перекладину, расположенную над горкой, отпускаю хват в переломный момент, приземляясь на плоскость горки, и продолжаю скользить на ногах. У нашего дуэта быстро завязывается подобие догонялок.

Появляются новые лица детей, заинтересовавшиеся незамысловатым весельем. Пока они только начинают «обезьянничать» неподалёку, не вступая в прямой контакт. Останавливаюсь отдышаться. Надо мной вверх ногами свисла голова нового знакомого. Заговорил он первым:

– Тебя как зовут?

– К. А тебя?

– А меня С. Будем дружить?

– Давай.

С. спрыгивает на ноги рядом со мной. Мы жмём друг другу руки. Как чиста и прекрасна детская открытость. За минуту я обзавёлся другом. И хоть я этого не показываю С., но внутри меня распускаются хризантемы. Мысленно улыбаюсь. Мой первый друг вне стен садика. Сегодняшний день подобен празднику.

Буквально через пару минут С. умудряется подтянуть несколько ребят, завязывая общую игру в «слепую обезьяну». Для незнающего читателя поясню основной механизм. На камень-ножницы-бумага определяется один человек, которому предстоит с закрытыми глазами лазать по железным перекладинам, пытаясь «замаять» своего ближнего, ориентируясь только на дразнящие весёлые фразы. Суровая, но такая притягательная игра в те годы пользовалась огромным успехом. В какой бы час я ни проходил мимо двора, всегда кто-то да играл в неё. Нередки были случаи серьёзных травм. Однажды я видел, как коренастый парнишка резко дал дёру за потенциальной жертвой, влетев с силой в металлический столб. Крови тогда пролилось много. Это впечатлило меня. Несмотря на крики и общую атмосферу произошедшего ужаса, акт насилия (вперемешку с багровым цветом) заворожил меня. Было в этом что-то мифическое и успокаивающее, похожее на чудной сон.

Игра началась. Я растворился в общем веселье, забыв про себя. И это чувство оказалось прекрасным. Если бы сейчас я смог также самозабвенно отдаться общей истерии, этой общей гипнотической волне, то счастью моему не было предела. Но человеческий ум подобен стеклу: разбившись единожды, из осколков не собрать глади.

Невозможно забыть посторонний опыт, как и избавиться от приобретённых штампов. Дорога суждений имеет направление строго вперёд. Только у заблудившихся наивных овечек (которым я искренне завидую) есть возможность в любом возрасте задаться вопросом, благодаря которому изменится весь их путь. В порыве радости никто из нас не замечает закатного неба. Юные человеческие массы начинают заменяться более скверными личностями. Мамы забирают своих детей, удаляясь ужинать. Сестра зовёт меня, пришло время возвращаться домой. Жму руку С. Мы обещаем друг другу встретиться завтра после обеда на этом же месте.

Покорность взрослому ребёнку,

прохладная вода на лице.

На ужин я сметаю макароны с жареным яйцом.

Так хорошо вспоминать сегодняшний день.

Ночью спалось скверно. Радость не давала сомкнуться векам, не позволяя отдаться свободе, ведь сон – единственно возможная утопия, которая может быть у человека, не считая смерти. Сестра, чьё спальное место находилось напротив моего, монотонно сопела. Сейчас я завидовал ей. Спящее существо часов не считает. Вверенный самому себе, за неимением возможности как-то физически измотаться, я начал нагружать голову фантазиями и воспоминаниями, мешая их в одну кучу, стараясь неумело спародировать эффект сновидений.

Мысленно возвращаюсь в садик. Вот местный задира. Такие ребята всегда выше, жилистей и наглее тебя. Фамилия на японский лад: Тен-чен-ко. Короткий рыжий ворс. Пухлые губы.

За отведённое время, что мне довелось быть здесь, этот парень ни разу меня не обижал, но было в его поведении всегда что-то властное и пугающее. Сродни Э., некоторые его поступки граничили с запретной чертой. Мне сразу вспомнился самый яркий эпизод с ним и девочкой по имени Н.

Дело было после ИЗО. Часть ребят остались в мастерской, заканчивая выводить своих смелых военных в касках с ружьями, защищающими нас от проклятых фашистов. Другая же часть (с моим участием) побежала обратно в рекреацию на обед. Аппетит разыгрался не на шутку, да ещё мода на картонные сосиски бушевала среди детей и подростков. Вредная пища соблазнительна за счёт усилителей вкуса. Пообедав в числе первых, я отстранился в коридор. Нужно было сложить кисточки и оставшуюся чистую бумагу в личный шкафчик. На лавке в углу сидела Н. Все знали вокруг, что Тенченко неровно дышит к этой прелестной особе. И действительно, её тоненькое личико напоминало мордочку очаровательного оленёнка, которого волшебница превратила в человеческую особь.

Пока прелестная девочка мило улыбалась, рассказывая свирепой мальчишечьей фигуре семейный казус, зверь резко оборвал её, попросив «заткнуться». Его длинные ноги в шортах вдруг уселись сверху Н. Рука схватила её волосы, губы их неловко соприкоснулись, после чего он снова встал, но не отстранился от своей пассии. Теперь его пах находился на уровне её лица. Ещё немного опустившись, он начал двигать тазом взад и вперёд, касаясь частей тела Н.

Всю эту сцену я наблюдал, как и сейчас, словно во сне. Непонятный акт, подсознательно воспринимаемый запретным знанием.

Снова возникло чувство, как в тот раз, когда Э. прилюдно мочилась во время прогулки. Я оторопел. В нижней части тела я ощутил невыносимое и непонятное желание. Какой стыд! Зародилась тяга погасить реакцию организма. Но какое дело до моих желаний, мысли совсем распоясались. Фантазия нагло стирает озабоченного самца, рисуя вместо него озабоченного меня.

Лежу на своём (промокшем от пота) диване под толстым слоем покрывала, чувствуя новый прилив неизведанного желания. «Время для изучения самое подходящее. Никто меня не видит. А даже если сестра проснётся, в такой темноте ей ничего не удастся разглядеть», – нагло констатирую я.

Скрещенная сцена ставится на повтор.

Конфетное дыхание Н… Боже, как она красива. Её большие невинные глаза. Мягкие губы. Я целую свою левую руку, правой трогая себя внизу. Становится неимоверно приятно. Вот уже вымышленный «Я» начинает двигать тазом перед этим созданием, попутно шевелясь и в реальном времени. Рука продолжает сжимать собственный стыд. С каждым движением чувство наслаждения увеличивается. В какой-то момент сердце начинает безумно выстукивать своими каблуками по грудной клетке. Моё тело не желает останавливаться. В голове затесался страх за собственную жизнь, но сладкая истома усыпляет чувство самосохранения. В черепную коробку незаконно врывается образ испражняющейся Э. Я отчётливо слышу журчание её прозрачной мочи. Я проникаюсь чужим бесстыдством.

Ни с чем несравнимое блаженство, впервые испытанное этой маленькой жизнью. Телом овладевают конвульсии. Голова погружается в туман, полностью лишая меня возможности мыслить. Не двигаюсь. Лежу, учащённо дыша. Страха больше нет. Нестираемая улыбка на лице. Я не в состоянии объяснить самому себе, что произошло, но точно знаю о невозможности отказаться от запретного знания. Да и не хочется ничего возвращать, хоть снова вспыхнувший стыд пытается меня образумить.

Кадры, волновавшие мгновение назад, больше не интересны. По крайней мере сейчас. Сонливость приятно наваливается в яростном стремлении унести меня далеко-далеко. Может, в этот раз посчастливится оказаться на зелёном лугу, залитом солнечным светом, где соберутся мои друзья; где все люди, которые встречались на моём пути, завертятся в одном большом вихре веселья. Я буду бегать вместе с ними, радуясь непонятному. А затем мы полетим без крыльев по синему небу, воспевая сотворённое богом чудо. Мы будем воспевать жизнь. Или я один окажусь за рулём мотоцикла, буду мчаться по горам, а взору откроются несуществующие пейзажи с огромной луной, зависшей над головою. Такая розовая пустыня вокруг. До ушей сквозь шум мотора прорвутся скрипящие крики неведомых существ. А я не испугаюсь, только поддам газу, ещё быстрее помчавшись, не оставив шанса корыстным преследователям. Вариантов много.

Свобода не обусловлена конкретными образами. Последние всегда мелко нашинкованы, перемешаны и заправлены разными специями, за счёт чего и рождается неповторимый вкус. Голова почти провалилась в небытие, как тишину спящей квартиры нарушил резкий звук. Словно некто сначала быстро провёл твёрдым предметом по стене, затем ударив им об пол.

Рациональная часть меня быстро сориентировалась, предположив, что это упал рисунок сестры в деревянной рамке, который отец недавно повесил на хлипкую верёвку. Но моя суеверная часть, верящая в высшие силы (в том числе и злых духов), тут же задалась вопросом: «Упала-то картина – понятное дело, но кто ей помог?»

Поползли образы чертей, ведьм и леших. Каждый начал тянуть ко мне свои лапы. В комнате стало ощутимо холоднее. Воображение овладело чувствами, заменив тишину звуками адских копыт. В ужасе я открыл глаза в поиске подтверждения выдуманного кошмара, но галлюцинации моментально исчезли. На этом можно было успокоиться, но суеверная часть продолжала кормить тревожность своими новыми догадками: «Ты имеешь дело с потусторонними существами, разумеется, они становятся невидимыми, когда простой смертный пытается увидеть их, но это не значит, что они не следят за тобой. Они начнут красться, как только ты закроешь глаза, а затем…» Иррациональный страх долго преследовал меня, но желание поспать в конечном итоге победило.

У жизни отличное чувство баланса. За великим открывшимся чувством наслаждения я познал и первый страшный сон. Бабушка по отцовской линии предстала в образе ведьмы. Погружение без логического начала. Внучок сразу оказывается в безвыходной ситуации.

Ведьма варит меня в котле. Она смеётся, предвкушая скорое лакомство; всё помешивает огромной ложкой, не произнося ни слова. Глумится над своей несмышлёной жертвой, попавшейся в лапы… Так просто ли (?) Тогда я спросил, её ли это черти пришли ночью ко мне, но вопрос был проигнорирован. Я начал сильно кричать от ужаса, не зная, как спастись. Резкое пробуждение. Футболка прилипла к телу. Солёная капля на ссохшихся губах. Моя комната. Ночь. Мирно сопящая сестра. Тишина. А за окном эта ведьма на метле, глазеющая прямо в душу. «Она наяву, наяву!»

Я завопил пуще прежнего и только после проснулся по-настоящему, подняв на уши родных своим отчаянием.

Отступая от ветви повествования, хочу обратиться к читателю с просьбой не пытаться искать лишних смыслов в происходящей рефлексии. Особенно прошу не пытаться опошлять ребёнка, которым я был, навешивая на него клеймо отщепенца.

Описание первичного познавательного опыта может вызвать неприятные чувства у взрослого ума, пытающегося усреднить сам образ любого малого дитя, попутно стараясь не выкапывать собственные открытия тех лет. Чаще такое поведение обуславливается стыдом и общим распространённым понятием о детской невинности. И в случае последнего утверждения – это особенно правда.

Ребёнок невинен. И свои поступки он совершает от этой самой невинности, не приписывая им очерняющего контекста будущих лет. Поэтому, когда я и дальше буду затрагивать интимные подробности, прошу держать в голове вышеупомянутую просьбу. Если от прочтения чужих юношеских тайн вам может статься неловко, то представляете, какого мне? Выставляющему свою обнаженную душу с содранной кожей. Быть честным не только с собой – величайший труд для покаяния и формального исследования «внутренностей». По-другому не имело бы смысла вообще начинать подавать голос. Вспоминая постыдные моменты, я шаг за шагом приближаюсь к гипотетической возможности понять себя, а после и принять, став, наконец, не человеком из своего воображения, а из крови и плоти, сформировавшимся самобытным путём, как и многие дети, у которых не было доступа к источнику знаний.

Добродетельные родители всегда стараются воспитывать чадо по совести. Они отдают всё, что только могут, но темы «табу» их детства автоматически становятся закрытыми и для нас. Сразу всплывает словосочетание «грехи отцов», отскакивающая (и отсылающая) рикошетом от каждого поколения всё дальше в прошлое, доходя по итогу чуть ли не до архантропов.

Мысленно закрываю глаза. Машина времени моментально уносит нынешнюю личность, возвращая её в тот самый миг, когда маленький мальчик очухивается от пережитого кошмара.

Мама озабоченно интересуется причиной таких воплей. Отец стоит рядом ошарашенный. Кошмар я помню до мелочей, но не спешу делиться им именно сейчас. Уже тогда уроки тактичного поведения, взятые из наблюдений за родителями, давали зеркальные плоды. Не думаю, что отец сильно обрадовался бы, услышав про свою маму такие неприятные детали. Уклончиво обещаю рассказать сон, как только вспомню.

Сейчас комната озарена тёплыми и дружелюбными солнечными лучами. Несмотря на ночные похождения, выспался я отлично. Сестра убежала в душ. Отец, закончив замену верёвки на рамке, уехал на работу, а мама отправилась на кухню накладывать завтрак. С открытой форточки веет приятным ветерком. Неспешно, с самым искренним наслаждением, наминаю пожаренные, вперемешку с яйцом, макароны. Запиваю чаем с сахаром. Мама забирает грязную посуду, моет сама. Она отбирает у меня возможность стать чуть взрослее.

Через 20 минут родительница сама предлагает выйти погулять. Вспоминаю про вчерашнее знакомство с мальчиком. Начинаю соображать, точно ли мне это не приснилось? События вчерашнего дня кажутся чем-то далёким и ненастоящим; выдуманным перед сном, за неимением иных мыслей. Но всё же что-то подсказывает: со мной это было. Иначе почему я так жду встречи? Надеясь на сегодняшнюю аудиенцию, выхожу подготовленным. В пакет залетело несколько солдатиков, две машинки и формочки для строительства забав из песка. В дополнение ко всему уговорил маму захватить велосипед, к которому отец примотал на проволоку детский руль с кучей шумных кнопок. Свежие батарейки готовы к использованию. Нажимай теперь на разные картинки, да извлекай звуки. Мычанием коров и блеянием козлят попробую развеселить своего нового друга.

Идём на вчерашнюю площадку у дома, только на этот раз отдаю предпочтение не горке, а песочнице, которая находится неподалёку.

Ещё рано. Детей не видать. Время разогреться. Достаю две машинки, усаживаюсь на жёрдочку лицом к песку. Родитель занимает нагретую солнцем лавку, доставая любимый номер женского журнала. Начинаю имитировать увлечённость игрой, искоса поглядывая по сторонам, ожидая вот-вот увидеть его. В отдалении проходят редкие дяди, неестественно пошатываясь на своих двоих. Пару раз были замечены знакомые силуэты детей, с которыми я мог пребывать в садике, но свежесть образа их лиц быстро выветрилась, оставив на поверхности только тонкую маску представления.

Решаю отправиться на разведку. Отношу имущество на лавку. Рядом с мамой умостилась женщина с чуть более явными морщинами. Она старше моего родителя, но, судя по тону разговора, между ними водится некая дружба. При моём появлении мама начинает рекламировать сыночка. Её собеседница хвалит мою кучерявость, подмечая красивые глаза цвета зрелого каштана.

Седлаю велосипед, обещая далеко не уезжать, максимум вокруг ближайших двух домов и обратно. Бонусом получаю рекомендацию на каждом круге заезжать в материнское поле зрения, тем самым сохранив её тонкое спокойствие за своего такого хорошего мальчишку. Мотаю головой в знак полного подчинения.

Мамины страхи о возможной краже сыночка плохими торговцами органов потихоньку передаются и мне. Всё чаще возникают переживания за себя. На незнакомых людей начинают падать подозрения в неладном. Сколько взрослых женщин, сидящих на лавках и тянущих из банок непонятную жидкость, приставали ко мне. Каждый раз одна и та же история. Они хвалят мои кудри, говоря, какой я красивый мальчик, предлагая мне что-нибудь вкусное. Я никогда не беру из чужих рук угощения. За это они меня тоже хвалят. Когда подходит мама, то начинает смеяться вместе с незнакомыми тётями над ребёнком. Родитель говорит, волноваться нечего; что та или иная тётя не хотят меня съесть и забрать в рабство, но, когда я получаю конфету и мы отходим на приличное расстояние, мама начинает с полной серьёзностью хвалить меня: «Молодец, сынок. Мало ли кто это». Такой двойственный стандарт сильно путает, но я молча киваю.

Очень приятно крутить педали на велосипеде с подкаченными колёсами. Перед каждой вылазкой я лично работаю насосом, стараясь поддерживать максимальную натугу резины. Отец говорит, что так делать неправильно, можно испортить «камеру», но, когда колёса не переполнены избытком воздуха, крутить педали становится тяжелее. Это открытие вынуждает меня игнорировать советы. Зато когда еду, приходится быть начеку. Ведь, по словам отца, на любой кочке есть вероятность взрыва одного из колёс. Я видел пару фильмов, где такое было. Могу сказать с полной уверенностью, выглядит просто жутко. С огромной вероятностью я получу серьёзные увечья. Если уж машины переворачивались, то что говорить о маленьком человеке на маленьком велосипеде?

Первый круг по периметру собственного дома совершаю, не смотря по сторонам. Посторонние мысли отвлекают от цели. Заезжаю в арку, затем по аллее между кустов, которая по итогу выводит меня на детскую площадку. В поле зрения попадает мама, сидящая с той же женщиной. Заискивающе смотрю на родителя, ища взаимности. Когда же получаю искомое, машу рукой. Всё хорошо. Мама кивает, давая добро на следующий круг. Пока нахожусь «на крючке», кручу педали активно, выжимая из своих ног максимум. Но как только въезжаю в слепую зону, сразу сбрасываю скорость до минимума. На этот раз решаю сделать круг по периметру соседнего дома, попутно разведав возможное местонахождение моего знакомого, чью внешность я начал потихоньку забывать.

С внутренней стороны, куда выходят двери от подъездов, видна другая детская площадка, находящаяся на территории школы. На ней гуляет куда больше детей, да и сторона сама по себе более солнечная, но моего друга среди толпы не обнаруживается. Зачем-то начинаю изучающе смотреть на окна первых этажей, где из некоторых торчат улыбающиеся лица пожилых людей. Второй круг заканчивается неудачей. Время слишком быстро летит. И здесь проблема заключается не в личном одиночестве. Просто я прекрасно понимаю, весь день на улице мама со мной торчать не будет. Ей нужно переделать кучу дел по дому, да и передачи по телевизору показываются в установленные часы, поэтому каждая минута промедления моего товарища уменьшает время, которое мы сможем провести вместе.

Мама с подругой больше не сидят на лавке. Их громкий весёлый разговор подходит к завершению. Хоть женщина вежливо повёрнута лицом к собеседнице, нижняя часть её тела находится в лёгком развороте, а взятые в руки сумки с продуктами только подтверждают догадки.

Третий заход выходит рискованным. Решаю поставить на него всё, объехав сразу два дома одним гигантским кругом. Попутно начинаю представлять, как за мной увязывается злой робот из мультика. По сторонам появляются злые ниндзя-помощники. Резко ускоряюсь. Кровь приливает к голове, потное тело начинает обдувать тёплым ветром.

«Вам меня не догнать! Все злодеи обязательно будут повержены».

Этому учат мультфильмы, и так говорит моя мама, а она врать не станет, я её знаю. Мои воображаемые лазеры с автоматическим наведением начинают крошить врагов. Неприятельских атак безумно много, но я главный герой фильма, поэтому выход только один: выйти из ситуации победителем. Издали, на подъезде к пункту контроля, замечаю новую женщину, рядом с которой идёт паренёк. С огромным внутренним счастьем подмечаю знакомые черты лица из своего ненастоящего сна. Объявился! Пришёл ко мне, как и договаривались. Он пока не видит меня. Только искоса бросает заискивающие взгляды по сторонам. Его мама садится рядом с моей. Между молодыми женщинами легко завязывается неслышимый разговор. Стараюсь сбросить скорость, придав себе более непринуждённый вид. По непонятной причине не хочется, чтобы кто-то видел мою радость. Наконец высокий мальчик замечает приближающегося велосипедиста. В глазах проскальзывает узнавание.

«Привет! – кричит он, махая мне рукой. Радостно оборачивается к своей маме. – Мама, это я про него говорил!»

Завязывается общий разговор. Наши родители приятно удивлены, что всё так удачно сложилось. Сразу следуют взрослые вопросы, кому сколько лет. Мы оказываемся одного возраста. Звучат ещё пару формальностей, а после нас оставляют в покое. Я беру свой пакет с игрушками, направляясь в сторону песочницы. Разговор сразу не клеится. Предлагаю машинку на выбор. Мальчик берёт белый джип, подмечая увесистость. Да. Корпус сделан из металла, очень качественная моделька.

Мой отец по молодости подрабатывал продавцом на рынке. В девяностых каждый крутился, как мог. Я никогда не интересовался, откуда он доставал такой качественный товар для перепродажи, но почти каждый месяц мама откладывала одну коллекционную игрушку для будущего меня. Зря их отдавали маленькому сорванцу, вечно ломающему своё имущество. Стоило немного подождать, но теперь поздно махать кулаками, да и ногами. Ко времени, когда появилось понимание аккуратности, спасать было нечего.

Через пару минут разговор завязался на признании. Честно сообщаю своему новому другу, что не помню, как его зовут. В кадре появляются его крупные передние зубы. Друг облегчённо смеётся, признаваясь в том же упущении. Напряжение спадает. Мы заново представляемся. Каждый в голове проговаривает чужое имя, стараясь буквально физически (самим движением языка) запомнить его. Общение выходит своеобразным. Как и С., мне интересно узнать всю подноготную его семьи. Мы стараемся подражать взрослым, которые привыкли общаться между собой фактами, а не чувствами. Отсутствие структуры вперемешку с детской возбуждённостью заводят нас на скользкую дорожку фантазии.

Я и сам не заметил, как начал на ходу выдумывать абсурдные детали. Вот у моего отца появился настоящий вертолёт, припаркованный в гараже где-то на Ботанической улице. Танк мы недавно продали, но однажды взрывали подъезд обидевшего меня мальчика. С. парирует слитком золота, хранящимся у него под диваном на будущее обучение в институте, а у его отца приблизительно в тех же степях, где и у моего, стоит новенький истребитель.

Поток импульсивного бреда тянулся непрерывной нитью. Фантазия начала заканчиваться. В панике я ухватился за свои кроссовки. Сбоку на подошве, сразу же под логотипом бренда, обнаружилась декоративная кнопка. Я, с тайной в глазах, сообщил С., что эта кнопка активирует заправленную реактивную жидкость. Сейчас она, конечно, закончилась, но в следующий раз обещаю показать свою летающую обувь в действии.

На такой сумбурный этюд С. серьёзно кивает. Он признаёт отсутствие у себя такой обуви и что теперь его родители просто обязаны купить их ему. На вопрос: «Где приобрести?» – отвечаю уклончиво: «Подарок маминого двоюродного брата…»

Время проносится мимо нашего своеобразного веселья. Мамы синхронно поднимаются с лавки. У них нашлась общая любимая передача, которая вот-вот начнётся. С большим разочарованием дети начинают собираться. В подтверждение нашей великой дружбы меняемся игрушками. С. вручаю понравившуюся машинку, а он отдаёт мне большого робота. Мы клянёмся встретиться на этой же площадке. Родители уверяют нас, переживать не стоит, они успели обменяться домашними телефонными номерами. Умело прячу радость от услышанного, жму руку С., и мы расходимся, правда, идти нам в одну сторону. Мой новый друг живёт совсем рядом, в соседнем доме, чей периметр я использовал для своего второго круга в сегодняшнем заезде.

Дома мама начинает делиться, какая у С. хорошая, строгая мама. Она посвящает меня в детали устройства быта товарища. Из чувства справедливости стараюсь сильно не вслушиваться. Всё, что не рассказал о себе С., должно остаться его личным делом. Сейчас же меня волнует совсем другое: как включается режим полёта у моих кроссовок? Собственный дар убеждения сыграл с разумом злую шутку.

День рождения прошёл по стандартной схеме. Маменька всю ночь готовила, предварительно посоветовавшись со мной. Разумеется, моё мнение являлось условным. Продукты были куплены строго по списку для конкретных блюд, поэтому на вопрос: «Сынок, может, ты хочешь что-то особенное?» отвечаю отрицательно. «Я всеяден, мам, ты ведь знаешь, я люблю всё, что ты готовишь» – таков мой ответ дословно. И в данном случае я почти не лукавлю. Эта добрая женщина готовит изумительную жареную курицу, а про домашние пельмени (размером с мой кулак) я и вовсе промолчу. А не лукавил я «почти» по причине лёгкого зуда в голове. Идеи о том, что иногда новенького-то хочется, но каждый раз я давал и продолжаю давать себе мысленную оплеуху за подобные неблагодарные мысли.

Наша семья не очень богата. Отцу в последние годы пришлось много трудиться, так как мама была вынуждена большую часть времени сидеть со мной. По её мнению, оставлять своего ребёночка одного на долгое время сродни убийству. В глазах взрослых я беспомощный щеночек, который при любом удобном случае может причинить себе непоправимый вред. Лично для меня такое отношение является огромнейшей загадкой, учитывая, что я ни разу не показывал иррационального поведения.

Не считая двух друзей сестры, на праздник пришли дедушка с бабушкой по отцовской линии. На этот раз они подарили своему внуку не деньги на игрушки, а серебряную столовую ложку. Я фальшиво восторгаюсь, говоря слова благодарности за столь дорогой подарок. Но ложка для ребёнка – не лучший вариант, если вы хотите его действительно порадовать.

С. прийти не смог. Вот уже как пару дней он слёг с простудой. Его мама говорит о наличии у сына высокой температуры и общих недомоганий, из-за которых мой друг лежит в постели не вставая. В такую жару сильно заболеть кажется невозможным. А учитывая хулиганский характер С. в сочетании с полной деспотией его матери, выводы напрашиваются сами. С. влип по-крупному за очередной «фокус».

Вообще, я никогда не задумывался о таком, но, изучая фотоархив вплоть до своего совершеннолетия, на снимках не нашлось ни одного моего друга. Только товарищи сестры и родственники приходили каждый год в нашу двухкомнатную квартиру на пятом этаже. Они говорили одни и те же тосты. Каждый раз вслух произносились одинаковые истории. И среди всех этих повторений сидел я, с каждым годом меняясь внешностью, психикой, но никак не мимикой. Это, наверное, единственный пробел в памяти. С самого детства собственный праздник не внушал мне трепета, только чувство волнения и нежелание принимать внимание со стороны людей, хотя подарки частично скрашивали дискомфорт.

В самый разгар общего гомона матушка просит минуту внимания, сообщая о решении выйти на работу. Она торжественно делает акцент на своём повзрослевшем сыне. Целых шесть лет, вау! Он такой большой и взрослый мальчик. Теперь его можно оставлять дома одного. Разумеется, придётся провести инструктаж по безопасности. В квартире так много электрических приборов, острых ножей и всевозможных жидкостей. Нужно быть осторожнее. Предупреждён – значит вооружён. Подобный абсурдный акцент вгоняет меня в привычную краску.

«Взрослый я уже давно, мам, просто ты не даёшь мне им быть», – говорю я себе.

Между «высказать своё мнение» и словом «конфликт» в голове стоит ошибочный знак равно. Достаточно грустная условность, превратившаяся в целую философию жалкого существования. Никто мне не объяснил очевидного отличия. Веди себя скромно. Подставляй другую щёку. Всегда делись. Никогда не обижай людей. Избегай драк. Лучше промолчи – целее останешься. О, как систематически, естественно, используя изгвазданный трафарет, разукрашивалось моё мироощущение. И я молча впитывал сказанное, принимая однобокое мнение за абсолют. Только внутренний голос шептал иногда о неправильности, но разве ребёнок станет слушать не взрослого? В любом случае, хоть стыд и заставил лицо покраснеть, но я действительно радуюсь родительскому шагу сделать меня чуть более самостоятельным. Маленький триумф раба. Отвоевал-таки право. Хотя воевал ли я за него на самом деле? Мысленно отрицательно качаю головой.

Папины родители начинают расспрашивать свою невестку о предстоящей работе. Оказывается, старая знакомая предложила матушке место в сберегательной кассе. Приём платежей, погашение задолженностей по коммунальным услугам и всё в прочем духе. Родительница уведомляет, что с середины июля начнёт ходить на компьютерные курсы для повышения квалификации. Теперь отчётность ведётся в заумных компьютерных программах. Благодаря расспросам, моя персона уходит на второй план, чему я очень рад. Чувство «тени» приносит ощутимое облегчение.

Изучая фотографии тех лет, я вспоминаю чужие разговоры и лица. Вспоминаю отдельные базовые фрагменты на уровне своих действий, но собственная глубина (детальные переживания) так и будет выгравирована словесным бельмом. Невечный именинник останется в воспоминаниях обычной болванкой, движущейся по заданному алгоритму.

Последующие восемьдесят два дня лета пролетели незаметно. С лучшим другом я виделся на прогулках чуть ли не каждый день. На одной из таких он сообщил мне, что с сентября начнёт ходить в первый класс. На моё восклицание про то, что дети идут в школу с семи лет, он только посмеялся, назвав такое утверждение мифом. В дальнейшем моя мама пояснит нежелание отдавать в школу шестилетнего дитя его хрупкостью и возможными конфликтами с более взрослыми детьми. Да и ко всему прочему: куда торопиться? Жизнь такая большая, а ты совсем такой весь из себя крошка.

Перспектива сидеть с начала осени одному дома вызывает двойственное чувство. С одной стороны, я переходил в ранг вседозволенности. Ещё бы. Отец с утра до ночи на работе. Сестра в школе до часов четырёх, у неё продлёнка. И вдобавок теперь мама будет в статусе служащей с восьмичасовым графиком. В распоряжении ребёнка останутся холодильник с едой, телевизор, игрушки и бесконечное количество времени. Не это ли мечта? Жить в удовольствие. Омрачало такой расклад вынужденное одиночество. Никаких тебе собеседников. Одному нельзя будет выйти на улицу. По будням только с сестрой, да и то, если её величество соизволит.

Целый. Год. Один. Телевизор.

Ну а пока осень не настала, я начал жадно цепляться за любую возможность провести время на свежем воздухе. И самое главное: постараться побыть как можно дольше не с собой наедине.

Сентябрь. День рождения отца проходит без лишнего шума. Как же он не любит праздники! В этом мы с ним похожи. Моя страна – это нация, подарившая своим потомкам клубни голландской картошки, табак, привезённый в багаже наёмных офицеров, и любовь к праздному образу жизни. Если внимательно изучить календарь событий, то абсолютно на каждый день придётся какой-то да праздник. Разумеется, степень важности и «узнаваемости» имеет неоднородность. Но это не отменяет факта, где страдальческая история предков смогла восстановить душевный баланс через непрекращающиеся гуляния.

За день до первого дня затворничества мама проводит полномасштабный инструктаж. Печку включать запрещается. Входную дверь открывать запрещается (только в крайнем случае при пожаре или родственнику, забывшему ключи). Идти купаться запрещается, вдруг я поскользнусь, а никого рядом не будет. Из доступной техники в моём распоряжении остались: телевизор, холодильник, микроволновка и домашний телефон. Родитель акцентирует внимание на последнем, чтобы я не зевал, карауля её тревожные звонки.

Всё предельно ясно. Хорошая игра в тюрьму, где предстоит одновременно исполнить роль заключённого и надзирателя. Если быть до конца честным, то сгущение красок происходит через призму минувших лет. Конечно, на тот момент я обожал свежий воздух, активные действия, но валяться и смотреть целый день телевизор звучало не менее привлекательным времяпрепровождением.

В ночь перед дебютным днём спится плохо. Лежу себе в темноте с открытыми глазами, изучая монохромно-серый потолок. В голове завал пыльных мыслей.

Как же человек любит жить воспоминаниями. Сознание, под натиском собственного комфорта, начинает украшать почти любые события прошлого в ностальгические одеяния.

Всплывают кадры из садика. Совместная возня машинками. Просмотр детского кино. Футбол, где я в роли голкипера. Боль перемороженных пальцев ног. Завтраки. Обеды. Ужины. Подсахаренный чай. Ковёр с изображением городской дороги. Бабушка-охранница, так приветливо улыбающаяся каждому ребёнку изо дня в день. Девочка, столкнувшая меня в лужу. Первая осознанная новогодняя ночь. Ожидание Деда Мороза. Подарки. Хорошие и не очень. Улыбка девочки с глазами оленёнка. Съеденные конфеты.

Все эти мелочи приобретают статус «приятного». Общий сугроб быстро сменяющихся картинок не даёт возможности отдельным событиям воспроизвестись в своём подлинном эмоциональном отношении. Я лежу с открытыми глазами с ощущением важности прожитых эпизодов. Появляется небольшой страх за будущее. Будут ли в моей жизни ещё яркие и тёплые эпизоды или они становятся таковыми только по прошествии времени? Подобные размышления в первую очередь наталкивают на простую идею: научиться ценить моменты настоящего вне контекста самого действа. Но это стало непосильной задачей в виду постоянной забывчивости. Каждый день нужно напоминать себе о таком элементарном действе. Каждый день! Представляете? И делать такое усилие до тех пор, пока не войдёт в привычку. Да и то, такие открытия формируются не по щелчку пальца. Они приходят сами, когда человек потерял уже слишком много. А пока под носом пушок, ты только инстинктивно чувствуешь лёгкое дуновение грядущего знания, и от невозможности облечь в слова наваждения забываешь их. Так произошло и со мной. Воспоминания прошлого плавно уступили выдуманным кадрам, спрессовавшись в неосмысленный парад скорби.

Утренняя возня. Звук воды из крана. Кто-то не закрыл дверь. Поверхностный сон всегда можно распознать по тому, насколько сознание быстро начинает разбираться в окружающем пространстве. До ушей доносится бурчание недовольной сестры. Вставать рано в этой семье (кроме отца) никто не любит. Один жаворонок и три совы. Вот бы иметь такое же красивое оперение и умение летать…

Несмотря на взбодрившееся сознание, тело находится в стадии лёгкой ломоты. Правое плечо, ступни, шея. Нужно просто перевернуться на другой бок, но ни в коем случае не выдавать присутствия. Сбрасывать камуфляж дремоты пока рано.

Проходящая мимо мама замечает шевеление. Доносится чуть звонкое клацанье её танкеток. Она останавливается у постели, выжидая, когда сын подаст признаки жизни, но я не хочу так просто сдаваться. Возникает беспочвенное желание ломать комедию до конца. Пытаюсь ответить самому себе на вопрос: «Зачем?», но ничего правдивого не приходит на ум. «Сынок. Сынулик. Вставай. Доброе утро», – нежно произносит родитель. На фоне теперь играет клацанье металлических столовых приборов о тарелку. Сестра припозднилась. От маминых слов мне хочется улыбаться. Камуфляж почти полностью разрушился. Чтобы не показать нежную улыбку (которой я почему-то стыжусь), начинаю имитировать зевок, вытягиваясь телом. Мама радостно протягивает: «Ооооой, какой большой парень проснулся. Вставай, сынок, закроешь дверь. Я и твоя сестра уходим». Затем фигура наклоняется, целуя меня в щёку.

Теперь можно открыть глаза. Матушка стоит в новой белой блузке и чёрной юбке. Именно так выглядит опрятная форма по мнению большинства государственных заведений. Главное – ничем не отличаться от остальных. Общий камуфляж, как причастность к одному комьюнити. Пугающая усреднённость. Копии деталей одного большого механизма, чтобы в случае чего никто не заметил подмены. Театрально отталкиваю родительские поцелуи, делая вид, будто излишняя ласка такому мужчине, как я, претит, но пытаюсь максимально быть наигранным, чтобы мама разгадала меня.

В проёме появляется готовая к выходу сестра. Она перешла в пятый класс. Её одиннадцать лет кажутся мне несбыточными. Создаётся чувство, словно я достигну такого возраста только через столетие. Целый век жизни, может даже два. И хоть головой я прекрасно понимаю глупость такого сравнения, но чувствам, увы, не прикажешь. У них имеются свои уровни измерения, не относящиеся к мышцам организма, только к его психическим эпизодам.

Мама наспех инструктирует своего сына повторно, пока сестра разбирается с дверным замком. Раздражённо киваю, заканчивая предложения по своей безопасности. Получаю в подарок пару поцелуев в обе щеки. На этот раз целую маму в ответ. Она смеётся, предлагая и сестру чмокнуть на дорожку, на что я и сестра начинаем одновременно возмущаться. Наши границы личного пространства обусловлены достаточно чётко. Документов нет, но есть соглашения в вопросах коммуникации и совместного существования, куда точно не входит «телячья» нежность. Дверь закрывается. Самостоятельно поворачиваю щеколду на один оборот. Нажимаю ручку, одновременно толкая дверь в сторону «открыть», чтобы удостовериться в надёжности. Никаких сбоев. Ещё секунд десять стою в коридоре, слыша, как лифт проглатывает родных, а после наступает тишина, к которой нужно будет ещё привыкнуть.

Сзади незаметно подкрадывается чёрная фигура. Она трётся о ногу. В первую секунду вздрагиваю, совсем забыв про существование в этом доме кота. Года два назад моя сестра с подругами гуляла по зимним закоулкам. Стоял день, это точно. Никто бы не отпустил шарахаться по темени ребёнка, когда злые души выползают на охоту. Ночь – время пьяниц и убийц.

В вечернем освещении (не мне рассказывать читателю, как быстро здесь темнеет зимой) группа порядочных девочек заметила небольшую стаю сорванцов рядом со школьной сценой. На ней летом местные чиновники до сих пор проводят редкие мероприятия. В остальное же время на огороженной территории подростки рисуют граффити, пьют алкоголь и просто зависают с непонятным вожделением к упадническому декору, так сильно отличающимся от той жизни, которую рисовали им родители. Девочки-подружки заподозрили неладное. Неудивительно. Группа шепчущихся грызунов, да ещё окружили что-то. Нужно проверить. Сердце чистого помысла можно обмануть, но только в более зрелом возрасте. На тот же момент ничего, кроме присвоенных благородных черт, в моей сестре не было, это точно.

Подкравшись ближе, героини эпизода увидели коробку, в которой сидел котёнок. Один из молодых ублюдков держал наготове петарду, а у стоящего рядом с ним в кулаке был зажат коробок спичек. Нетрудно догадаться о дальнейших действиях. Началась потасовка. Благо, девочки были старше мучителей, и, несмотря на физиологическую пропасть, антагонисты быстро сдались после словесной перепалки и пары-тройки угроз.

И вот на дворе крепкий мороз. Четыре девочки идут в сторону своего жилища, не зная, что же им делать дальше? У одной из них в руках коробка с чёрной тушкой. Ещё час, и настанет время расходиться по домам с концами, а решение не найдено. Компания двинулась к первой девочке. Строгие родители сразу дали понять: к себе котёнка они не возьмут. Во-первых, собака Люся, а во-вторых, просто нет. Со второй и третьей подружками та же история, только без декоративных собак в оправдание. Причём их родители говорили приблизительно одинаковый текст, словно заучили мантру или лучше пособие по отказу.

Смена кадра.

За окном совсем темно. Моя сестра опаздывает домой на целых полчаса. Мобильных телефонов ни у кого не было, только разве что у бизнесменов. Мама со всей отдачей сходит с ума, собираясь с минуты на минуту подавать в розыск.

Смена кадра.

Детские часы сестры нервно тикают, но руки не разжимают коробку с беззащитным котёнком. Время финального аккорда.

Смена кадра.

Слова снова возвращают в тепло отчего дома. Мать мечется, чуть не плача. Её дитятко ужасно опаздывает. Отец успокаивает, напоминая, что их дочь не такой уж и ребёнок, может, немного задержалась в гостях на чай, но для мамы дочь видится в заложниках у бандитов, желающих получить за неё выкуп, а то ещё хуже! Переживание настигает и меня. Точнее, смотря на эмоции своей мамы, я впитываю их, проникаясь поведением, как примером для подражания, чтобы стать таким же эмоционально нервным. Но вот раздаётся резкий звонок за семью замками. Мама бросается открывать.

Через щёлку проглядывается сестра со странной коробкой. Провинившийся ребёнок пытается что-то объяснить. Лицо её приобрело максимально несчастный вид. Самой сути я не разобрал, но мамино: «Нет, ты что, с ума сошла? Нельзя!» – слышу отчётливо, ведь «пример для подражания» выражает своё несогласие на весь подъезд. Опоздание уходит на второй план. Проблемка намечается посерьёзнее.

Дверь открывается. К маме и сестре выходит отец. Собрание затягивается. Начинаю копировать маму, повышая уровень внутреннего переживания на ровном месте. Странное чувство, которое пока никак не бьёт по ещё здоровым, не отсыревшим нервам. Долгожданная развязка. В руках у сестры та же страшненькая коробка. На каждом лице родственника вижу улыбку. У мамы она мешается с лёгким недовольством. У отца улыбка выходит скромная, а у сестры блаженная, всё ещё не верящая в своё счастье.

Как после мне рассказали, сестра объяснила, что котёнку больше некуда идти, и если мы его не приютим, то она уйдёт вместе с ним на улицу. Такой радикальный подход сыграл свою роль, да и сами родители люди добрые. Они заранее понимали – им не отвертеться. Вороной маленький котёнок. Это она, её называют Мэри. Все играются с ней, веселятся и дразнятся. Сестра начинает исправно кормить и убирать за нашей новенькой постоялицей. Девочка быстро растёт. В один из дней, когда маленький я гладил живот кошечке, в самом низу рука нащупала что-то круглое и пушистое. Несмотря на малый возраст, я формально знал о гендерных половых различиях. Нетрудно было догадаться, диагноз Мэри был выставлен неверно. Наша нежная кошечка оказалась юношей. Это одно из интереснейших открытий, сделанных мною в тот период. Я сразу же побежал на кухню поделиться новостью с мамой, на что она только посмеялась, сославшись на мою фантазию. Но пришедший с работы отец не стал смеяться над сыном, а взял и проверил. Каково было удивление, когда ребёнок оказался прав в своём наблюдении. Так Мэри стала Кузей. Конец истории.

Бегу радостно в зал включать телевизор. По пятому каналу начинается сериал для всей семьи. Отец-одиночка воспитывает четырёх дочек разного возраста. Жена его сбежала с поджарым иностранцем, выбрав физическую усладу взамен семейного тепла, так сильно пропагандируемого во все времена. У каждой девочки свой типаж и характер. Самая старшая дочка не имеет никаких талантов, кроме красоты и светских замашек. Вторая увлекается музыкой. Третья стремится получить хорошее образование, а последняя, самая маленькая, просто смешной ребёнок.

Характеристика отца достаточно скудная, но олицетворяет вполне положительные качества здорового человека. Он эмпатичен, мягок, дорожит семьёй и трудолюбив. Сценаристы пытаются создавать язвительные ситуации, способные сломить этого простофилю. Но из серии в серию главный герой не поддаётся соблазну сдаться, находя наилучший выход из ситуации с минимальными потерями для окружающих его кровопийц. Для маленького меня открыта только одна грань происходящего – юмор. Простые ситуации с аналогичными действами разрешения воспринимаются играючи. Поглощая такой контент, я воображал себя подростком.

Оперируя ответственностью на более поздних возрастных границах, человека всё время тянет обесценивать проблемы других, рассматривая ситуацию с точки зрения субъекта, уже прошедшего данный этап. Также обстоит и с оценкой умственных способностей других существ, где вдолбленное понятие «человек» возводится на пьедестал самолюбования. Обесценивание чужих проблем и оценка умственных способностей схожи в своём сравнительном заблуждении, где совершающий данную ошибку персонаж пренебрегает относительной величиной измерения.

Каждое существо живёт по способностям, данным ему природой. Среди муравьёв есть свои Эйнштейны, смогшие первыми придумать выстраивание подземных лабиринтов для размещения целого города. В эти же сравнительные примеры вписываются и люди между собой. Невозможно «человеку прямоходящему» подчиниться искусственно выведенной формуле. Сначала общество по мере развития определило нормы, после чего попыталось привести каждого «гостя» к этим отметкам, но без возможности предоставить одинаковые условия для жизни. Ожидаемым результатом такой глупой системы стали институты, которые неформально начали пользоваться принципом «выживет сильнейший», благодаря чему конкурсная иерархия поднялась в цене, разделив людей на «тупых» и «умных». Действительность же гласит о том, что не существует человека талантливого во всём, так же, как и человека, который плох во всём. Есть только условия существования, не позволяющие каждому раскрыться в полной мере.

Таким образом, большинство людей обречено на жалкое скитание до конца своих дней, где место им определила не раскрывшаяся возможность и польза, а нужда в валюте ради пропитания. От такой юдоли выходят психические заболевания, тяга к самоустранению, агрессия, алкоголизм, пристрастие к запрещённым веществам, отсутствие надежды и непонимание ближнего. Разумеется, сама проблема не раскрыта, только озвучена нервным шёпотом. Если рассматривать вопрос серьёзно, то не хватит и книги на одно только описание. Но мысль, надеюсь, ясна. Продолжая ветвь рассуждений, можно добавить и пренебрежительное недопонимание проблем другого человека.

Для ребёнка трагедия потери игрушки равняется трагедии взрослого человека, потерявшего любимую работу. Зритель может заявить, что родители могут без труда купить аналогичную игрушку, а вот хорошую работу найти сложно, особенно когда мир стоит на грани ядерной экспрессии. Но эмоциональные потрясения, формируемые мозговой активностью, с вами не согласятся. Каждый этап наработанного опыта выстраивает свои границы трагедий, где формируются личностные сравнительные обороты.

Вот и в этом сериале проблемы девочек постоянно выставляются напускными, где хватает тридцати минут одной серии, чтобы их решить. Меня окончательно разбирает злобой, когда девочка-отличница загоняется по поводу своего внешнего вида. Над ней злорадствуют более красивые (с точки зрения навязанных стандартов) одноклассницы, но для одноклассника и отца этой девочки проблема не видится вовсе. «Просто не обращай внимания. Ты же нам нравишься», – говорят они ей по заученному тексту. И всё бы ничего, но итог серии будет таким, что страшненькая отличница действительно просто перестанет обращать внимание. Она встретит красивую взрослую женщину, которая успокоит её очередную истерику рассказами о том, что и она в таком возрасте отлично училась и была страшненькой, а когда выросла – превратилась в красавицу. Откровение успокаивает нашу «дурнушку». И всё. Поучительный момент этой серии – просто забей, может, в будущем сможешь вписаться под стандарты красоты, но гарантий нет.

Никто не додумался дать героине сериала более логичную и правильную идею об относительности понятия красоты, чьи стандарты всё время скачут из века в век. А если быть совсем честным, то красоты просто не существует! Взглянув трезвыми глазами на человека без инстинктивных подоплёк, химических и социально нездоровых тяг, можно увидеть просто биологическую машину, выполняющую роль защиты мозга для его служения микробам, как временная забегаловка с разными вкусностями.

От телевизора меня отвлекает звонок мамы. Не прошло и часа, а она звонит удостовериться, жив ли я? Пытаюсь быстрее закончить разговор, говоря всё, что она хочет услышать. Вешаю трубку.

На рекламе убегаю из родительской комнаты в детскую, чтобы притащить солдатиков и конструктор, заодно захватывая мягкую декоративную подушку. Играться и смотреть телевизор – вдвойне интереснее.

Реклама заканчивается. Новая серия. В какой-то из сцен эти сестрицы завлекают мои мысли в отстранённое русло. Начинаю ненароком подмечать их красоту. Фантазия зверя улавливает момент, сбивая меня с пути. Вырисовывается образ, как та самая отличница спускает до колен свои брюки, показывая только мне, своему единственному, трусики. Вот разглядывается кудрявый треугольник, как и у Э., только волос чуть больше. Естество напрягается. Пытаюсь остановиться, переключаясь на игры, которые положены возрасту, но инстинктивную безжалостность не остановить. Чувствую надвигающуюся неправильность. Во рту собираются жадные слюни. Голодный пёс у хозяйской миски. Рука тянется сама. Ни с чем несравнимое наслаждение. Мне хочется прижаться к отличнице. Решение приходит само. В роли её тела выступает мягкая подушка. Я зажимаю её между ног, начиная двигаться. Глаза пялятся в экран. Мозг пялится на свои фантазии, а тело содрогается, желая, чтобы этот момент длился вечно. Всё кончается быстро. Вместо стыда приходит чувство счастья и свободы.

Глава 2

За ширмой беззаботного года осталось много несказанных мелочей и событий, но столь ли велика их роль? На протяжении редких встреч со своим единственным другом я исполнял роль слушателя. В отличие от моей, жизнь С. была богата на события.

Каждую субботу он в подробностях рассказывал мне про школу. От неинтересных тем о «скучных уроках» до безумно интригующих рассказов о драках с другими пацанами. «Причём не понарошку, а в самую что ни есть взаправду», – горделиво подчёркивал приятель.

С особым наслаждением я слушал редкие истории про конфликты с девочками. Как однажды С. спёр тетрадку у одной отличницы, а та догнала его в коридоре, накинулась сверху, повалив С. на пол рекреации. Такие мелкие инциденты товарищ всегда пытался проскочить быстрее. Ему явно не было никакого дела до девчонок, наоборот, он ими словно брезговал. Как потом выяснится, подобная черта «неприязни» между полами будет присуща большинству детей. Зато я ужасно завидовал С., который мог вот так запросто соприкоснуться с другим существом, отобрав какую-то там тетрадку. А пока мне оставалось только изредка выуживать подробности подобных столкновений, чтобы после, наедине, пополнять территорию фантазий для будущих сакральных опытов идиом тела.

К работе мама привыкла и, начиная со второй половины года (февраль месяц), перестала названивать на домашний номер каждый час, обойдясь только одним звонком в середине дня. Сестра исправно училась, после убегая с подружками в неизвестном направлении, иногда заставляя меня врать родителю по телефону, что она пришла и спит. Жизнь шла в новом устоявшемся порядке, где каждый исправно функционировал в своём маленьком мирке.

Из важных (для меня) приобретений стал стационарный компьютер, купленный отцом в кредит. В первую очередь, разумеется, он предназначался для достаточно взрослой сестры, которой ПК стал необходимым средством для полноценной учёбы. Но сидеть перед экраном разрешили и мне, купив пару дисков с развивающими играми.

В конце очередного чудесного лета случилось большое событие, когда родители отпустили меня одного за хлебом в магазин. С задачей я справился отлично, правда, пунцовое лицо сопровождало мою тень на протяжении всей миссии. Взрослая тётя за кассой, выдав хлеб и сдачу, ещё долго умилялась моей взрослости, но я, как истинный воин, вытерпел эти словесные унижения, после чего радостно побежал домой. Коэффициент доверия вырос, благодаря чему я смог снова (хотя бы на мгновение) почувствовать себя не беспомощным ребёнком, а чем-то большим. Как видишь, читатель, перечисленные вкратце события хоть и были важны для меня тогдашнего, но для основной ветки повествования они не играют роли. Поэтому предлагаю перенестись на первое число сентября, с чего и должна была начаться вторая глава моей рефлексии.

Заранее пройдя задание от учителя на скорость чтения, выучивший алфавит, начальное письмо и счёт до ста; в белой рубашке и чёрных брюках я отправился с родителями и сестрой на линейку, зная только то, что определили меня в первый класс под буквой «А». Позже до ушей начнут доходить легенды о чуть ли не масонском заговоре института образования, где буквы определяли интеллектуальный уровень скомпонованной группы. Дети под началом «А» действительно считали себя умнее. Сама мысль о хоть каком-то превосходстве завораживала маленьких неразвитых попутчиков. Бред, разумеется, но не лишенный забавы.

Утро. Жара ещё не вступила в законную силу. Мама с отцом идут рука об руку. Я шагаю сбоку от мамы, держа со стыдом красивый букет цветов для учительницы. Тогда мне казалось чем-то постыдным проявлять излишнюю картинную заботу в отношении другого человека. Конфеты, цветы, открытки… Все эти атрибуты имели свою контекстную направленность, ассоциируясь с формой романтизма, а сама форма подразумевала открытость. В этом мире беззащитной розе нельзя без шипов, иначе быть беде.

Сестра шла впереди нас шагов на пять, боясь показаться маленькой девочкой перед лицом случайно встреченных подружек. С ближайших домов небольшими паутинками выползали аналогично наряженные дети со своими взрослыми. Мне думается, было бы очень красиво взглянуть сверху на подобную плеяду. Округляясь к высоте птичьего полёта, мы бы походили на неровные сферы жемчуга, рассыпанного по зелёной траве с дорожками, ассоциируемые с расходящимися ветками толстокорого дерева.

Дорога спокойным шагом заняла не более пяти минут. На полпути ушей коснулась праздничная музыка. С каждым шагом громкость возрастала. Всё гуще становились ряды жемчуга. Своими букетами мы образовали целую передвижную клумбу. Я задумался: «Зачем одной женщине столько цветов, лишенных источника питания?» Неужели однодневный прилив радости от изобилия стоит того, чтобы на вторые-третьи сутки начать наблюдать затухание жизни, разворачивающееся у тебя на глазах? Мне стало немного грустно, поэтому внимание быстро переключилось на внешнее окружение.

Будучи ребёнком скромным и одичавшим за последний год, такое скопление тел в одном месте не на шутку испугало. Фигуры всех возрастов раскинулись на выделенном уличном квадрате перед центральным входом в храм знаний. Моё тревожное состояние начало цепляться за отдельные лица, изучая их на предмет не столько симпатичности, сколько на сравнительный фактор с самим собой. Увидев, наверно, с десяток мальчиков, выглядевших (по моему тогдашнему представлению) не лучше, чем я, немного отпустило. Не знаю, откуда появилась потребность знать, что есть кто-то, если и не хуже, то хотя бы равный по внешним критериям. Боязнь оказаться «не таким» родилась во мне естественным путём благодаря забытым, но никуда не исчезнувшим фактам. И вот тому доказательство.

Пока мы петляли в поиске сектора, в котором расположились первоклассники группы «А», я заметил несколько ошалелых взглядов старшеклассников на мою искалеченную руку. Не знаю, насколько в тот момент я был объективен, но факт оставался фактом: я так подумал, значит, так оно и есть. Эти мифические взгляды с помесью лёгкого изумления и непонимания напомнили мне о собственном бремени. Покрасневший, я крепче прижал левую руку к телу, пряча шишки за выпирающую ширму свободно сидящих брюк. Родители не заметили случившейся перемены. В одиночестве я погрузился в ещё больший дискомфорт.

В гамме общего шума различаю приветливый материнский голос. За ней наступает басовитое приветствие отца. Подняв голову, вижу знакомые черты. Моя первая учительница. Взволнованно здороваюсь, топорно вручаю букет, словно вынужденно возвращаю кому-то долг. Взрослые смеются. Девочка, стоящая рядом с Н. (это имя учительницы, которое я запомню не с первого раза), озлобленно ухмыляется моему смущению. Понимаю, что такое нельзя утверждать наверняка, но личное восприятие играет главную роль, в отличие от сокрытой действительности, на которую мало приходится желающих. Также рядом трётся несколько мальчишек. У одного из них причудливая, в хорошем смысле, внешность. Низкая фигурка, разбавленная чрезмерной бледностью и кукольными деталями лица. Выразительные карие глаза, тонкие губы с аналогичным носом, а над всеми этими частями взгромоздились тёмные густые брови. Парнишка хлопает своими длинными ресницами, особо ни на чём не фокусируясь. Надетая белая рубашка ему немного велика. Прагматичные родители купили её явно на вырост. Остальные мальчишки на фоне такого «ангелочка» кажутся вполне заурядными.

Мне кажется немного удивительным отсутствие знакомых лиц с садика. По идее, как мне рассказывала однажды матушка, дети закрепляются за воспитательными учреждениями по месту жительства. Соответственно, из этого следует вывод, что из огромной группы кто-то да должен был случайным образом оказаться в моём классе. Но реальность, отнюдь, ещё раз доказывает свою непоколебимую позицию непредсказуемости. И эта реальность даже не то, чтобы кидает кубики, она вообще ничего не делает, представляясь как жертва чего-то иного, чему пока нет названия. Она приобретает статус «случайной реальности». Такая вот ловушка.

Линейка ужасно затянулась. Утро позади. На моих «серьёзных» часах стрелки показывают полдень. Такой замечательный подарок сделали родители в честь моего нового этапа в жизни. Причём покупка вышла спонтанной.

Во время шатания по рынку в поисках вещей для школы я залип у прилавка с игрушками, разглядывая военную технику. В мыслях прикидывались возможные игровые манипуляции. Как вражеский танк (возвышающийся над всеми остальными игрушками на прилавке) медленно давит моих солдатиков. И только один боец, тот самый «не такой, как все», героически прорывается к люку для заброса гранаты.

За спиной почувствовалось спокойное дыхание мамы. Она предложила мне выбрать что-нибудь из ассортимента как подарок. Приятное предложение, вогнавшее детское лицо в краску. Я почти готов был тыкнуть указательным пальцем на этот танк, чтобы фантазия приобрела фактический характер, но стоп. Можно ли выбирать в подарок артефакт, больше отождествляющий нынешнюю жизнь?

Статус «первоклашки» повис над головою. Должен ли гордый школьник играть в игрушки? Не будет ли значить такая легкомысленная покупка актом пренебрежения своим будущим ради мимолётного веселья? И действительно ли я хочу именно этого? Больше смахивает на привычку. Такая… устоявшаяся. Как губительна она!

Привычки подобны стенам, которые мы возводим собственными руками. Они сравнимы с рыболовными крючками. Ты одновременно и рыбак, и рыба. Цепляешь себя за ботинок в надежде улова, но со стороны любой скажет: «Ты крутишься подобно волчку!» Образуется дрожащая буква «О». Умные люди смотрят серьёзно на это, качают головой, а ты, как дурак, озираешься на них, смеёшься над их глупым выражением, не замечая глупости собственной.

Мама ждёт решение своего ребёнка: что же он хочет получить? Я с улыбкой киваю ей. Идея действительно отличная, но брать стоит полезную вещь. Мне нужен символ, соответствующий грядущему. Не проходит четверти часа, как палатка, находящаяся чуть южнее (такой вариант направления я подслушал у продавца рыболовных снастей, который объяснял мужчине, где купить панаму с сеткой), открыла моему детскому взору кучу железяк, завораживающе переливающихся на солнце. Я подошел к торговой палатке, обнаружив огромное количество наручных часов. Сразу вспомнилось, как совсем недавно мама брала меня в торговый центр, где мы выбирали подарок отцу на день рождения. Мама купила своему единственному и неповторимому отличные капитанские часы. Она сказала: «Солидно и со вкусом. Часы – это то, что нужно мужчине». Мужчине…

Я маленький, но мужчина, да ещё скоро стану серьёзным. Нужно срочно добавить солидности. Ко всему прочему, наручные часы действительно выглядели потрясающе. Теперь осталось только определиться с дизайном. Недолго мешкая, заприметил металлический ремешок, на котором чудеснейшим образом отливал насыщенно-синий циферблат. Я показал свой выбор отцу и маме. Цена оказалась более чем приемлемая. Отец расплатился с продавцом. Я получил свой первый взрослый подарок, который теперь красовался на правой руке, ловя солнечные лучи под новым углом.

Мужской голос с неразборчивой дикцией прерывает воспоминания, возвращая в удушающую жару и бессистемный гомон толпы. Напутственные (по идее) слова сливаются в одно большое «бу-бу». Вещает директор школы. Его неразборчивая речь обуславливается национальной особенностью. По цвету кожи и общим чертам можно сказать, что в нём много восточного.

Усталость и злость. Не так представлялся первый день новой главы. Наконец настаёт второй ознакомительный этап. Стадо детей переукомплектовывается в великий марш. Сначала группировались классами, а после уже индивидуально подбирался партнёр, с которым можно было рука об руку прилежно следовать за учителем. Когда встал вопрос: «Кого же взять себе в пару?» Долго не раздумываю. Беру влажную ладошку парнишки с кукольной внешностью. Он смущается, но руку не одёргивает. Его и моя мама начинают умиляться, называя своих детей прелестными созданиями. Отец смеётся, берёт фотоаппарат, предлагая сфотографировать нас, но злой я быстро вклиниваюсь в общую толпу, направляясь, наконец, подальше от разъярённого солнца.

Подъём по лестнице на третий этаж. Нужная рекреация находится по левую руку. Кабинет «301». Здесь я читал отрывок сказки. Вроде всё на своих местах. Точнее, на местах количество парт и стульев: пятнадцать на тридцать, не считая учительской зоны. Но вот расположение изменилось. Столы выстроились по периметру в два ряда буквой «П», акцентируя внимание на условной середине со свободным пространством. Аналогичной «вилкой» были расставлены и стулья. Мой товарищ расположился по левую руку, а справа умостился глуповатый (если судить по выражению лица) парень, которого я мельком видел на линейке. Он сразу замечает часы на моём правом запястье. Начинает хвалить их внешний вид, допрашивая: «Чего да откуда?»

В первые секунды меня накрывает раздражительной волной. Не хочу отвечать и общаться с этим персонажем, но покорно отвечаю и вежливо поддерживаю беседу. Причём получается сохранить хладнокровный вид, даже когда наглые глазёнки такого утомительного собеседника дотягиваются до моей левой руки. Его несуразный рот начинает выдавливать жидкие слова удивления с помесью омерзения. Ничего точного не объясняю, пытаясь перевести тему в другое русло. И, к слову, мне это неплохо удаётся. Вопрос о его браслете (аксессуар я подметил намного раньше, оставив его как раз для манёвра) быстро переключает внимание. Дети среднего класса очень любят бахвалиться. Само собой, подчёркивая данную особенность с подобным пренебрежением, я как бы заведомо намекаю о полном отсутствии подобных черт у себя.

В первые семь минут происходит откровенная неразбериха. Рты болтают, смеются, знакомятся. В ограниченном пространстве создаётся шум не хуже, чем на улице, хоть народа здесь в разы меньше. Горстка маленьких озорных тел и относительность восприятия. С прискорбием понимаю невозможность избежать подобного мракобесия. С сегодняшнего дня во мне начала окончательно закрепляться неприязнь к публичным действам. Чтобы хоть как-то отвлечься (поймав неприятного собеседника на паузе), завожу разговор с понравившимся мальчиком. Его зовут Д. Он любит играть в свою недавно купленную приставку, иногда выходить на свежий воздух, а ещё он живёт через один дом от моего. Я, в свою очередь, вскользь упоминаю о наличии у себя компьютера, но что больше всего мне нравится бегать во дворе, смешивая несколько привычных игр в одного большого «трансформера». А иногда я просто запрыгиваю на сиденье своего зелёного «байка», мысленно завожу воображаемый мотор и уезжаю в неизвестные степи.

На любую фразу Д. нервно хихикает. Несмотря на постоянную улыбку с равной периодичностью, глаза моего нового друга остаются серьёзными. Я сразу примечаю это без какой-либо цели. Очередное случайное открытие, которое повергает в лёгкую эйфорию самолюбования. Не первый «звоночек», проскальзывающий мимо мыслительных ушей. Ещё мне в Д. очень нравится так рано развитая тактичность. Он старательно пытается не смотреть на мою изувеченную руку, чтобы попросту не смущать. Это очень трогательная деталь, которая окончательно растапливает сердце. Я признал в этом мальчике своего лучшего друга. Такую мгновенную симпатию можно условно обозвать «дружбой с первого взгляда». Наше интеллигентное (насколько это возможно по отношению к двум детям) воркование прервали самые невоспитанные персонажи на этом празднике «обязательного порабощения системой». Речь, разумеется, о родителях, совсем отбившихся от собственных внутренних рук.

Басистые голоса заглушили детский гомон. Каждый взрослый пытался дозваться до своего чада. Среди прочих были и мои родители. Мама неистово кричала, чтобы сынок улыбнулся отцу в объектив, и что они будут ждать меня на первом этаже. Такое поведение дало мне приличную порцию стыдливой озлобленности. Лицо моментально раскалилось. Воображаемая спичка ударилась о полоску красного фосфора. В такой стрессовой ситуации не придумалось ничего лучше, кроме как с грозным видом начать показывать своим родителям кулак, мотая им из стороны в сторону, уподобляясь маятнику. Секундой позже возникло чувство страха за подобную дерзость. Ещё никогда моё поведение не выходило за рамки возрастной дозволенности. И вот сейчас, подобно бунту, я сделал это, испугавшись самого себя.

Реакция родителей оказалась куда более неожиданной: они безумно рассмеялись, буквально вспыхнув истерикой. Другие взрослые, увидев эту сцену, тоже начали смеяться, образовывая хор. Я растерялся, став центральной фигурой сосредоточения внимания. Ничего не оставалось другого, как стерпеть. Наконец учительнице удалось успокоить детей. Взрослых она вытурила за дверь, взявшись за вводную речь для новоиспечённых учеников. А истерический смех родителей ещё долго слышался издали таким несвойственным нервным эхом.

Влюблённость. Невозможность облечь чувства в форму из-за собственного невежества. Навязанные модели. Бунт. Переосмысление. Гибкость слова. И, пожалуй, динамичность. Это список мифических понятий, чьи значения имеют многопартийность, а также располагают точками пересечения, объясняя колебания в развитии личности как продукта внутренних переживаний. Мальчики дёргают девочек за косички для привлечения внимания, тем самым вытаскивая чувства на всеобщее обозрение. В более поздние годы эти же мальчики пытаются заинтересовать противоположный пол зачастую наигранным, претенциозным поведением. А ещё позже успешные дяди начинают крутить большими пачками денег перед носом юных дев для завлечения их порочных сердец в свои сети. Для менее удачных особей стремление покрасоваться на пустом месте остаётся единственно возможным инструментом для достижения аналогичных целей.

Общество потребления сделало из людей жертв навязчивых моделей, где единицы пытаются плыть против течения сильного потока, выплывая за счёт огромных комбинаций опыта в сфере взаимоотношений, так хитроумно вплетённых в общую кучу попыток переосмыслить бытие.

Со стороны моё особое отношение к Д. никак не читалось. Два мальчика сдружились в первый день знакомства. Благо, такие закрепления не очень редки. Всем известное клише о детях с их некорыстной вечной дружбой вполне хорошо работает в имеющейся действительности. Я добровольно нанялся на волонтёрской основе ангелом-хранителем к новому другу. Первая моя драка, к слову, случилась как раз из-за него. Хулиган по имени Г. нашел забавным начать задирать самого тихого из класса, за что и поплатился. Несмотря на всю свою внешнюю немощность, я был приятно удивлён, найдя в себе столько скрытой силы. На этом моя миссия не закончилась. В столовой я отдавал Д. его любимые творожники. Во время физкультуры моему другу доставались лучшие пассы во время игры в баскетбол. Проще говоря, при любой удобной возможности я старался дать этому человеку всю имеющуюся заботу.

Слово «любовь» появилось в лексиконе позже. Помнится, первой его произнесла одноклассница по отношению к вышеупомянутому хулигану, когда тот в очередной раз начал задирать самую красивую (понятие красоты тогда носило условный характер) девочку. Её подружка начала крутить языком на повторе: «Влюбился-влюбился. Тили-тили тесто, жених и невеста!» Сама дразнилка была неприятна в первую очередь из-за той силы, с которой вгоняла обидчика в краску, даже такого отпетого хулигана, как Г. Но суть в другом. Произнесённое впервые публично слово «любовь» как бы автоматически стало понятным всем, войдя в общий обиход.

Тогда я впервые более осознанно сопоставил свои ухаживания с таким сакральным понятием, попытавшись найти точки соприкосновения, где собственный внутренний комфорт остался бы в целости и сохранности. Хотя никто и не объяснял мне, что любовь мальчика к мальчику является порицательным элементом так называемого «здорового общества», но внутренняя интуиция (или что-то ещё) сама забила тревогу. Вопрос нужно было решать срочно.

С приростом новой информации мой «клубочный» вопрос начинал потихоньку распутываться. Эдакая мыслительная страница с контурами, куда нужно вставить сам предмет, начала заполняться последними, образуя более-менее понятную картину происходящего. Самые отпетые одноклассники поражали знаниями, которые им удавалось собирать из разных слоёв своего окружения. Старшие брат/сестра, друзья постарше или просто случайные прохожие. Библиотекой «уличных знаний» мог стать абсолютно любой человек, но до меня информация доходила от третьих лиц, которые рьяно желали блеснуть, если не оценками и хорошим поведением, так хотя бы своей осведомлённостью в таких взрослых вопросах.

В один из рядовых дней всплыло понятие «мастурбация», которое пояснило мне, чем же я так тайно увлекался. Правда, вот П. (ещё один хулиган) затем употребил слово-синоним, обозначающее те же действия, только звучало оно более вульгарно и резко. От уличного жаргона никуда не деться, считай, второй слой народного фольклора, но в данной исповеди я принципиально не буду использовать грязь, так мне присущую в повседневной жизни. Само слово, резко ворвавшееся в мою жизнь, привнесло несколько своих коррективов. Правда, не столько самостоятельных, сколько разбавленных собственными ощущениями.

Во-первых, к большому огорчению, пропала толика романтической тайны, секрета, чем я считал свои дополнительные занятия. С приходом точного слова и распространённости самого действа пропало наивное неведение, красиво обрисовывающее такую обычную вещь. Ушла литературность. Во-вторых, я столкнулся с дилеммой, где причастность к такому взрослому действу с юного возраста породило во мне два противоположных чувства. Первое «я» почувствовало гордость, понимая, насколько оно умудрилось обогнать одноклассников, занявшись «этим» ещё до первого класса. Второе «я» вернулось к теме стыда, показав неправильность подобных пристрастий.

После этого в наших перешептывающихся разговорах появились зачатки причинно-следственных связей. Элементы любви, мастурбации и, разумеется, секса (тут уже Г. притащил устный слиток познания) оказались тесно связанными вещами, дополняющими друг друга. Как инь и ян; как белое и чёрное; как день и ночь. Три озвученных элемента являлись самостоятельными понятиями, но в то же время они не могли существовать друг без друга. К такому сложному выводу я пришел самостоятельно, провалявшись в думах не одну ночь. Каждый человек является невольным изобретателем колеса в то время, когда оно уже давно изобретено, и от этого никуда не деться.

Девочка полюбила мальчика. Мальчик полюбил девочку. До знакомства они занимались мастурбацией, но, когда их связала любовь, они начали заниматься сексом, чтобы стать мамой и папой. Такая вот незамысловатая формула. Подобные знания позволили мне немного успокоиться. Хоть у меня и были большие чувства к Д., но отсутствовало какое-либо желание видеть его в своих фантазиях, а значит, что я просто впервые испытал искренние эмоции к другому человеку. Слово «друг» раскрылось передо мною в полной мере в контексте любви, как если бы Д. был мне братом.

Первый класс промчался, оставив после себя следы зародившихся знаний в маленьких головах и начального опыта коммуникации, которые способствовали бытийной гибкости. Разумеется, отвечать за всех будет неправильно, но лично я старался наблюдать за каждым одноклассником в стремлении поглотить саму суть. Первоначальная смущённость вместе с отрешённостью быстро улетучились, сформировав в целом дружный коллектив. Это не означает, что каждая единица была в «обойме» общего пистолета, но однонаправленной ненависти к кому-то конкретно или, напротив, односторонней любви не было.

Каждый задира мог спокойно пообщаться с самой прилежной девочкой, которая спокойно поддерживала беседу, но более серьёзной дружбы из этого не следовало. И такие здоровые отношения вполне устраивали большую часть одноклассников. Как и в любом коллективе, осмысленные отношения образовывались небольшими клочками. Кучка мелких прайдов, в каждом из которых имелся свой предводитель. Мальчики в этом плане явились в очень интересной роли посредников, всячески стараясь не сближаться ни с одной группой девочек. Мы держались всегда обособленно, больше смеясь и в шутку воюя между собой. Патриархальная такая клоунада. Но эта самая нейтральность позволяла нам быть открытыми к девочкам из любой группы, что, к слову, было очень удобно.

Детская дипломатичность. Она особо была полезна при конфликтах между особами из разных кружков. На группы девочки разбились очень даже систематически, обойдя факторы случайных сплетений. Тогда я принял это за странность. Неужели людям интересно дружить с себе подобными? Но, анализируя первый год, пазл сложился. Считавшие себя красивыми начинали дружить с красивыми. Умные особи тянулись к умным. А девочки «милосердия» чем-то напоминали мальчишеский нейтралитет, но в них чувствовалось не собственное желание, а только воспитанность, которую внушили им родители.

Полностью избежать конфликтов между группами не представлялось возможным. Выяснение отношений происходило на манер разборок из фильмов, только с окрасом этнических и возрастных особенностей. Эдакие карапузы. Банда на банду. Что-то гавкают друг на друга; ждут звонка с урока на длинную перемену, чтобы скорее выйти в коридор или ещё лучше: зайти в женский туалет, расставив там все точки раз и навсегда. А затем ещё целую неделю по ушам будут гулять слухи. Шепоток в одно ухо, а ртом уже передаётся услышанное в соседское. И каждая девочка периодически на кого-то да косилась, ощущая подступ очередного заговора. Парни, свободные от глубоководных интрижек, иногда занимались тщетной попыткой примирить враждующие стороны. Каждая предводительница пыталась перетянуть наше мнение на свою сторону. И, к слову, некоторые мальчики действительно ломались, отдавая предпочтение той группе, в которой находилась его возлюбленная. Подобный контекст моментально фиксировался в голове. И если сами девочки утверждались в своей правоте после подобных дезертирств со «свободной земли», то мы-то, будущие, кхм, женихи, понимали истинную причину нашего человека потерять нейтралитет.

Будучи на улице, во время прогулок на продлёнке, мы невинно смеялись над таким влюблённым, вызывая в его речах сначала оправдание, а после неубедительных аргументов – обыкновенную мальчишескую ярость. Несмотря на свою кажущуюся забитость, я хорошо втянулся в коллектив, занимая отнюдь не последнее место. Скорее так: со стороны я был слишком даже адекватен, что у некоторых вызывало лёгкое смущение, но не более. Разумеется, иногда я дразнил девочек, осуществляя свои хитрые планы по тактильным ощущениям.

Помнится, однажды Л. (так звали девочку, относящуюся к группе «красивых») погналась за мной, когда я в шутку пытался подсунуть в пенал дурашливую записку, в которой начеркал глупый стишок, высмеивающий её длинный нос. Она погналась за мной, тем самым не понимая, что охотник в данном случае не она, а я – её жертва. Справедливости ради можно сказать так: каждый преследовал свои цели. В любом случае, игра началась. Набравшись немного опыта, я взял средний темп скорости, позволяя Л. держаться относительно близко. Такая дистанция предавала охотнице мотивации продолжать погоню. Неудивительно, ведь цель так близка! Следующим этапом был выбор места, где нужно будет «сдаться», театрально выдохнувшись, тем самым плавно перейдя в фазу борьбы. Я рассказываю именно про этот случай по причине стопроцентного попадания в желаемое. Такой удаче не суждено было больше повториться.

Когда я не смог определиться с местом в коридоре, где нам никто бы не помешал (бывало такое, что некоторые одноклассники пытались или спасти меня, перехватив потенциальную жертву, либо просто стремились поучаствовать в веселье, а это портило мои корыстные цели), то просто забежал в мужской туалет. В нём никого не было. По нужде дети пытались ходить во время занятий, чтобы хоть как-то скоротать утомительное заточение.

В мальчишескую уборную девочки обычно не заходили. Это было чем-то постыдным, поэтому квадрат санузла считался зоной спасения. Л. имела достаточно длинные ноги, отчего за один замах затрачивала меньше энергии. Несмотря на общее порицание, поколебавшись полсекунды, охотница переступила черту, буквально ввалившись за своей жертвой, после повалив меня. В первую секунду спина почувствовала неприятный холод кафеля. От удивления варианты спасения посыпались в мыслях, превратившись в один неразборчивый снегопад. Худощавое тело Л. само прижалось к моему вплотную. Она весело засмеялась, внутренне восхищаясь собой, как же ловко смогла решить поставленную задачу. Я лежал опьянённый от счастья. Бедро Л. начало тереться о мои брюки. Взяв страх под контроль, я решил не упускать удачу. Началась «весёлая» борьба, где мой рот наигранно изображал смех, руки притворялись борцами за свободу, хотя сами только и делали, что лапали девочку за всевозможные части, а таз глупо начал тереться о птичье тело. Во всём этом акте, преследуемый желанием и похотью, я окончательно потерял реальность. Стало плевать на то, что птичка чувствует мою эрекцию. Мне даже было всё равно, когда тело забилось, погружая голову в дымку блаженства.

Лицо Л. раскраснелось. Весёлость вроде не ушла, но что-то неловкое появилось в её приятных чертах на смугловатой коже. Мы смотрели друг другу в глаза, в её нутре я прочитал смутную догадку о произошедшем. Я как бы приоткрыл этой девочке свою истинную сущность, которая использовала Л. в корыстных целях ради мимолетного наслаждения. Но есть ли у неё доказательства? На прощание она произнесла: «Больше не сочиняй про меня глупых стишков, ясно?», на что я ответил утвердительным кивком, лёжа на полу и смакуя остатки пьянящей дымки.

Эта сцена (воспоминание о глазах Л., о её тонком теле, напоминающем совсем юную лань) ещё долго будет крутиться в мыслях. В своих домашних экспериментах я буду использовать прожитый образ, каждый раз снимая с этой девочки весь презираемый покров. Пройдёт время, и это красивое лицо совсем надоест. Тогда сцена начнёт воспроизводиться мною уже с другой одноклассницей. И так до тех пор, пока неутолимая блажь не охватит в своём воображении всех девочек, с которыми я учусь. Не важно, толстенькая она или худая; тёмная или светлая; низкая или высокая. Каждая заслуживает заботу. Тело моё и мысли мои устремились вобрать в себя всех. Никто не уйдёт без внимания.

Одновременно с развитием сексуальной одержимости (нужно ли говорить о том, что юность не отдаёт себе отчёта, элементарно не понимая складывающихся тенденций и последствий в будущем), маленький я плотно подсел на компьютерные игры, начав посвящать им почти всё свободное время, за теми редкими исключениями, когда мой друг С. или Д. звали проветриться. И если первый был достаточно част и назойлив со звонками, то Д., в виду прогрессивно формирующегося характера тихони, очень редко куда хотел выходить. Чаще так случалось, что его мама насильно заставляла дышать худенького мальчика свежим воздухом, лишая доступа к заветной приставке.

Компаний Д. не любил, как и я. Поэтому каждая наша редкая прогулка имела черты интимности. Разговоры с глазу на глаз уже тогда мне нравились куда больше, чем неконтролируемый весёлый гомон. Не нужно быть особо наблюдательным, чтобы заметить перемены в человеке. Общение тет-а-тет в большинстве случаев сопровождается открытостью, заведомо доверительному тону, где каждый является в равной степени и говорящим, и слушающим. Да и, к слову, шутки приобретают уникальные черты, не имеющие ничего общего с декламируемым юмором в большой компании. Толпа – это всегда конкуренция. Если в компанию затёсываются ещё и девочки (если мы говорим о прайде мальчиков), то уровень маскулинности начинает проявляться уже без желания самих носителей. Это природная психологическая данность, прописывающая конкретное поведение, и мои скромные наблюдения тому самое яркое подтверждение.

Я и сам, бывало, попадался в ловушку такой обывательской подложки, теряя самого себя под гнётом инстинктов, желающих сконцентрировать на себе внимание; желании покрасоваться перед девочкой, а если она улыбнётся твоей придурошности, то начать фантазировать шаблонами о будущей свадьбе, какого цвета будет машина, и как вы умрёте в один день. Как по мне, попадание сознания на протоптанную дорожку с примесью подчинения устоявшимся традициям является одной из главных человеческих пошлостей. Мне невдомёк, как новорождённое сознание (ради какого-то выживания) решило так прогнуться, выбрав самый ленивый путь своего существования, а именно: скудное структурирование. Многочисленные модельные ячейки соблазнительны заготовленными ответами, позволяющими лишний раз не думать.

Само нутро толпы – глубинно паразитирующее явление, потворствующее политикам древней и нынешней цивилизации управлять массами. Причём всю массу не нужно ни в чём убеждать. Достаточно подчинить тридцать процентов (так говорят психологи) тех самых смотрящих в бюрократически расчётливый рот, чьи глаза наполнены самой неподдельной искренностью. А дальше идёт классический механизм саморегуляции. Законы и внутренние взаимосвязи везде одни. Как расстояние между внутренними уголками глаз равняется длине самого разреза, так и поведение одной трети определяет сущность оставшихся, за редким, разумеется, исключением. Но что нам эти цифры после запятой?

Чередуя компьютерные игры, редкие прогулки и тайные игры, я потихоньку покидал поощрительный социальный круг, сосредотачиваясь на вещах, где люди особо не нужны. Эти три категории жизненного уклада отвечали на все мои запросы, въедаясь с каждым днём глубже в кору потерявшегося рассудка. Смоделированный спектр эмоций, диалог, оргазм – три столпа не только собственной исключительности, где «моему» с самого начала не пришлось по вкусу лицо общества. Хирургическая точность ощущений, схожих по всем своим чертам с эмпатией, нарисовали явно мрачную картинку, показав на выдуманной сцене театра настоящие лица актёров, играющих сказочных персонажей. Слишком рано сорванные маски без излишних пояснений; образы людоедов, съедающих себя изнутри и прихватывающих (чтобы не было так обидно) близстоящие тела.

Вид дерущихся родителей. Боль от кулаков старшей сестры. Несправедливость на элементарно бытовом уровне, где кто-то решил, что ему нужнее взять больше; отобрать мой законный кусок, заявив о ненужности такового. На улице страшные спитые лица, просящие мелочь. Унижающиеся изуверы, мечтающие только утолить жажду. Цыганки, пытающиеся увести тебя, сделав слугой или эпитафией чёрного рынка. Кадры со спасательной операцией, где сошедшая с ума старуха отрезает трос пожарника на высоте десятого этажа. Мгновение, и его тело превратилось в бездыханное кровавое месиво. Изображение заблюрено, но от этого только хуже. Именно. Психика – она такая. Разбитая на квадратики картинка только повышает чувство тревожности.

Ещё один год подошел к концу. Из всех приёмников доносятся новости о террористическом подрыве метро в столице. Затем наступает череда жилых домов, сгорающих по щелчку вместе с людьми. Такие большие печки, застилающие чёрным и едким дымом от искусственности внутреннего убранства. Всё чаще замечается тенденция к принудительному самопожертвованию. Если в первом классе мы просто сдавали деньги за услуги уборщицы, то теперь приходится сдавать деньги в сомнительные фонды по повышению безопасности. А может, мне это снится? Увеличение информации без подробных пояснений. Непонимание. Иллюзия увеличения быстротечности времени. Тоскливая зима всегда тянется бесконечно долго, как и в первый раз. Да, та самая зима, которую ты впервые прожил осознанно. И единственным утешением в ней является вкусный стол на Новый год, да коробка с подарками от родителей, старающихся до сих пор ломать перед тобой комедию о добром Дедушке Морозе, приносящем вещи по размеру.

Если вдуматься, то что по-настоящему означают первые годы жизни? Почему они так обречены на случайные сигналы? Разумеется, зритель может подметить глупость заданного мною вопроса. Мне сразу напомнят: «В первые годы жизни ребёнок познаёт окружение всеми доступными органами чувств. Он привыкает к родителю, да к линолеуму под нежными коленками. Первые годы жизни – это введение». Согласен. Но мне всё равно этого катастрофически мало. Существуют ведь дети, умудряющиеся к своим шести годам выучить школьную программу, несколько дополнительных языков. В интервью такие вундеркинды звучат под стать лучшим взрослым. Почему такие «они» не являются обыденностью? Как получается, что в одной семье ребёнок черпает информацию в полном объёме, а у соседей (с той же моделью поведения, сознанием и материальными средствами) развивается посредственность? Ведь изначально ребёнок невинен не только по причине своей недееспособности, но также он является непогрешимым и для формирования.

Цепочка пополняется звеньями, приплетая законное утверждение, что многое зависит от родителей. Но тогда вопрос к таковым: что же вы такое, раз не позволяете развиваться своему дитятке? Не помогаете? Или элементарно не умеете? Тогда зачем было браться? Разбирая детально взаимосвязи, цепочка начинает быстро разрастаться, показывая банальные следственно-причинные связи. Упрощая (и подводя итоги этой экспрессивной и банальной мысли) цепочку, можно превратить её в подобие матрёшки. Матрёшка эта расписная. Она улыбается. Она большая и пухленькая. Когда открываешь её, в ней оказывается матрёшка чуть поменьше, но выглядящая один в один. В упрощённой модели появляется чёткое обозначение передачи культурного и социального кода от родителя к чаду. А вот расписывают самую главную матрёшку люди, которые выставляют её на продажу. Следуя такому простому примеру, я заключаю опустошающую мысль о том, что я никому не нужен как индивидуальная единица. Я должен стать частью тридцати процентов агитирующих, либо той большей частью, которая поддастся провокации. Либо выбрать путь осуждения и непонимания. Но даже такие редкие личности после смерти становятся заложниками поп-культуры, где их идеи становятся плакатами для продажи трусов и кружек. Кто же я на самом деле?

Плёнка резко прокручивается в кинетоскопе. Движение вперёд уничтожает примитивный аппарат, заменяя его символическим кинопроектором. Третий класс. Мои волосы потеряли былую светлость, окончательно посерев в угоду окружающей среде. Новая куртка. Чёрные брюки со стрелками. Белая рубашка. Во рту начали преобладать коренные зубы. Вечно повторяющийся сентябрь. Так можно сказать про любой другой месяц года, но приход осени крепко начал ассоциироваться с лишением наивной свободы. Каждый человек, не только ребёнок или подросток, чувствует быстротечность дорогого ему явления.

Вторая неделя учебного года, а уже приходится ходить в куртке. В прошлом году тёплая погода держалась вплоть до ноября. Конец учебного дня. Пошел только третий час. Пора двигаться домой. Рядом стоящий С. нервничает. Холодный ветер нещадно лупит по лицу, а я упрямо не отхожу со школьной площадки у центрального входа.

С. попеременно использует в мою сторону то проклятья, то нытьё. Я сто раз объяснял этому замечательному тормозу, что не могу самостоятельно идти домой, так как за мной заходит мама. Такова постыдная правда. Маменька до сих пор считает, что её девятилетний сын неспособен пройти до дома зигзагом триста метров. Чуть ли не каждый день у нас происходят скандалы на этой почве. Мои аргументы очевидны:

1. Теперь я и так гуляю на улице один.

2. Идти действительно близко.

3. Очень стыдно перед сверстниками и друзьями.

4. Я действительно уже большой.

5. Что будет дальше?

Мамины контраргументы достаточно причудливы, несмотря на серьёзность самой ситуации. В попытке подчеркнуть эмоциональную хаотичность этого человека, я отказываюсь писать упорядоченно. Лучше постараюсь передать атмосферу: «Тыещёмаленькийпонимаешь? А знаешь? Знаешь? Ты не представляешьсколько плохих людей. Посмотрипосомтри телевизор. Сейчас МАНЬЯКИ разгуливают, ты ведь вон какой забитый! Любой схватит и потащиттытогохочешь? Потерпиещёгодик! Один годик? Я сама видела, как забирают некоторых девочек из твоего класса! Нуичточтотвойдругсам ходит, оннагодстаршетебя. Пусть его мама за этим следит» Атыотец неп оддакивайчеготыхочешьвонссестро йходион ажевтожевремя заканчиваетвотивм естеходитетакбезопаснееглав ноеэтобезопасностьиоао мшвьалщваааааааааааааааа!

Каждый раз логика родителя сводит меня с ума, но я продолжаю попытки решить вопрос мирно. Разумеется, можно поддаться подростковому бунту. Взять да прийти домой. Но если мы разминёмся? Что будет, когда мама придёт забирать меня, а я исчез? Есть вещи, которыми я не готов жертвовать. У маменьки будет как минимум удар. Её здоровье и равновесие слишком много для меня значат.

Читаю насмешки в глазах проходящих мимо одноклассников. В очередной раз С. начинает скулить. Уговариваю его идти без меня. Он долго держался, но вечно такое продолжаться не может. Остаюсь наедине со своими мыслями. Мама сильно опаздывает, а я, как назло, очень хочу по-маленькому. В школу возвращаться не хочется. Опять же, это связано с развившейся паранойей, что родитель придёт с минуты на минуту, а меня не окажется на оговоренном месте. Пока терпимо.

Женский голос окликает меня. С опозданием в сорок минут иду с провинившейся мамой, которая попросту забыла про своё чадо. Радует только её смех, дарящий хорошее настроение. На мочевой пузырь оказывается большое давление, но я героически держусь, соглашаясь зайти в магазин по пути домой.

Некое подобие причастности к высшему я почувствовал, когда маму начали мучить приступы от образовавшихся камней в почках. Тогда я впервые заговорил с Богом. Вот у неё очередная агония. Мама испытывает сильнейшую боль. Она ползает на карачках посредине зала, а в уголке я – играю в гонки на снегоходах. Маме очень плохо. Она стонет, каждый раз отказываясь от скорой помощи. Пройдёт – так пройдёт. Ничего не поделаешь, остаётся жалеть любимого человека в уме, не в силах как-то помочь ему.

В своих мыслях обращаюсь к Богу. Я прошу его устремить внимание на меня, постараться услышать и понять каждое слово, вырывающееся из электрических импульсов в замкнутом головном жиру. Моё обращение складывается во вполне простую мысль: «Бог, пожалуйста, я не прошу тебя помочь моей маме просто так. Я хочу предложить тебе сделку. Давай, если я выиграю подряд три гонки на снегоходах, то ты поможешь этой святой женщине. Она не заслуживает страданий». И после усердных произношений я вступаю в пиксельную битву за своего родителя.

В такие ответственные моменты органы чувств особенно обостряются. Я собираю имеющиеся умения и навыки в один большой луч, способный нанести увесистый удар. Ради мамы я выигрывал на самых сложных трассах и выкручивался из самых сложных ситуаций. Никаких рестартов. После виртуальных побед маме становилось лучше. Тогда я благодарил всевышнего за то, что он слышит меня. И ещё долгое время я верил в создателя (точнее будет сказать: верил в устоявшийся шаблонный образ), пока не повзрослел, увидев окружающий мир трезвым взглядом неполноценного человека. Но пока этого не произошло – частота свиданий с создателем только увеличивалась.

Мне нравилось думать, что есть общий отец для всех людей. Он необъятный, в белом махровом халате и с бородой, как у Деда Мороза. Его милость и понимание – наша опора в этой беспробудной суете. Внеземной символ любви и помощи. Иногда я начинал с ним диалог в моменты возбуждённости мозга, когда уснуть было тяжело. Тогда внутренний голос здоровался с небесным отцом. Я учтиво интересовался его делами, и молчание, которым он одаривал меня, несло в себе и благодарный ответ: «Всё хорошо». Вопросы были разные, и я всегда боялся, что эта великая сущность может утомиться от мальчишки, не знающего слова «стоп».

«Привет, Бог. По новостям я слышал про голодающих детей в Африке. Эти несчастные не имеют доступа элементарно к чистой воде. Из их ног проклёвываются длинные мерзкие черви. Они страдают от отёка печени, из-за чего животы их вздуваются, а затем они умирают. Бог, возможно, они не знают языка или просто утратили в тебя веру, но я прошу за них: помоги им преодолеть трудности. Укажи путь к спасению».

«Доброго вечера, Бог. Сегодня мне опять не спится. Возможно, ты задремал на своём троне и не слышишь меня. Тогда пусть мой щебет станет для тебя колыбельной. Знаешь, я начал замечать красоту в каждой девочке. Ещё до недавнего времени (в публичную угоду) я отдавал предпочтения рекламно-красивым телам. Чуть полнее или чуть выше – и всё, начиналось всеобщее высмеивание. Маленькие гиены без достоинства. Но я начал понимать красоту слова и красоту разнообразия. Мне нравится знать о нём. Видеть необычные формы, и в каждой видеть твой замысел, что формирует слово, а оно – и саму личность. Но как я устал от того, что не могу открыто говорить о своих чувствах. Не могу во всеуслышание сделать комплимент, боясь высмеивания».

Подобные открытия породили во мне устойчивую приверженность к полигамии, повысив спектр эмоциональных ощущений. Во время тайных игр я выбирал уже не просто очередную жертву, а менял лица в процессе, довольствуясь красочными образами смешения. За обедом, когда со мной никто не разговаривал, я представлял собственный гарем из всех девочек, которых только видел. И каждой я желал подарить самое дорогое, что у меня было – личное время. Но за любым даром скрывается и эгоистичный умысел. Благодаря развивающейся неврастении и помешательству, уже тогда начинала ощущаться собственная фальшивость. Бессознательное зло и желание использовать – вот что такое добродетель. И в погоне подарить своё время воображаемым телам, я всего лишь хотел отнять достоинство, подчинив каждую личность.

Не помню, упоминал ли я место, где жили мои бабушка и дедушка по линии матери. Кроме них в большом частном доме обитало два моих двоюродных брата со своей мамой. Иногда летом мы выезжали семьей отдохнуть, предоставляя свои уставшие тела черному морю, а умы свои направляли в логово непринужденных бесед. Лето в Балке всегда сопровождалось пьяными вечерами взрослых, невыносимой жарой и боязнью ходить в деревянный туалет.

Много лет я считал это место раем, которое Бог послал мне незаслуженно. Счастье, которое поглощало меня с головой, почти не поддаётся описанию. Это как пытаться понять природу по картинке из учебника по физике или, скажем, слушать про вкус еды, не имея возможности лично попробовать. Но всё же я попытаюсь сделать тезисную зарисовку, чтобы зритель смог понять, что я в итоге потерял.

Четыре билета на поезд в купе. Разговоры с бабушкой в междугородном телефонном пункте, радость в голосе по поводу приезда на том конце. Покупка новых шорт. Покупка новой футболки. Споры о том, что нужно взять с собой в дорогу. По итогу упаковываются вещи на все случаи. В коридоре дюжина сумок на четыре человека. Волнительная неделя до отъезда. Бессонная ночь перед поездом. Лёгкая перепалка утром, мы не успеваем. Перрон, набитый людьми. Неразборчивый голос из динамика. Узкий коридор. Купе. Ближе к вечеру город пропадает с оконных пейзажей. Жареная курица на ужин, варёное яйцо вкрутую, быстро завариваемая лапша, чай. Просьба спать на втором ярусе. Тихие разговоры людей. Прохлада. Тёплое одеяло. Глубокий сон с ранним подъёмом, и так ещё ехать сутки. Меняющаяся картинка за стеклом. Такие разные станции. Конечная. Объятия дедушки и бабушки. Три часа дороги на автобусе. Вкусный борщ. Много сладкого, сплошное баловство долгожданных внучат. Озорные братья. Море. Солнце. Свежая еда с грядок. Красивая девочка. Влюблённость. Вечера у костра. Шашлыки. Аквапарк. И люди. Близкие. Любимые. Люди.

Мне и сестре всегда пытались дать всё, что только можно. Эта чрезмерная опека, подарки, постоянная материальная подпитка; всеобъемлющая такая нежность, которая потихоньку воспитала нас неспособными в нужный момент расправить крылья и выпрыгнуть из насиженного гнезда. Зубы человека-зверя не прорезались. Только декоративный оскал запуганного цветка. Та самая роза, которая под натиском страха осталась одинокой. И если в сказке её добивались, то в жизни про неё забыли, растоптав.

Я прекрасно понимаю, что развёл немного соплей; что статус «взрослости» позволяет перегибать историю: «И не таких ломали!» Но как избавиться от чувства утраты? Впервые я почувствую себя смертным через пять лет, когда умрёт мой дедушка. Затем тётя. А после – бабушка. Но тогда, в описываемый временной отрезок жизни, я ещё счастлив, просто собственное невежество не позволило это прочувствовать в том далёком настоящем.

Сейчас осталось сожаление и скалистая грубость, переплюнувшая желание спрятать голову, окунувшись в сказку собственных грёз. Нервный взгляд под землёй очень ловко замечает чужие скелеты. Да. Все мы там когда-нибудь будем. Боль человека – оплакивание своего конца. И если большая часть людей сильно верит в загробную жизнь, тогда почему они так отчаянно цепляются за своё тело?

Время возвращается на круги своя. Ещё одно лето позади. С каждым учебным годом успеваемость снижалась, а вот словарный запас уличной брани увеличивался. Одноклассники начали проявлять контекстное влечение друг к другу. Помешательства на «мясе» стали более открытыми, порождая мелкие интрижки. Десять лет – не особо интересный возраст. Частично это связано с неприятием собственного вытягивающегося тела. Я стал достаточно большим, сполна прочувствовав уродливость изувеченной руки. Я стесняюсь её, постоянно прижимая к телу. Даже купил сумку-почтальонку, чтобы можно было надевать её на левое плечо, используя в качестве ширмы.

От внешних паводков спасают компьютерные игры. В рационе появляются книги, но читаются они не так охотно, как убиваются пиксельные люди. Часы прогулок уменьшаются. Только под родительским давлением, как и мой верный друг Д., я выхожу проветриться, не видя особого резона и дел во враждебном пространстве.

На мой взгляд, выстроенная учебная система плоха не столько материалом, сколько его подачей. Кому понравится совершать монотонные действия из года в год? Есть программа, по которой головы бегут трусцой. Кто споткнулся – того затопчут. «Для выживания стадо должно бежать», – так говорят учителя. Точнее, так они себя ведут, а понятно это и без слов. Наша школа создана не для знаний. Главная ее цель: быть причиной, по которой взрослые люди получат свои зарплаты. Это так называемое становление могло оказаться праздником, великим делом, где нас готовили бы к светлому и здоровому будущему.

Многие в тот период размышляли на мой манер. Разумеется, это никакое не откровение и не новая идея, но эта единогласная наша мысль в будущем окажется общей фатальной ошибкой! Подобным образованием нас действительно готовили к будущему. Скучному. Монотонному. Вечно спешащему. Несправедливому. Кишащему отморозками. И главное – это не знания и умения, а навыки списать и получить пятёрку.

Забавно смотреть на происходившие механизмы сверху вниз, нагло заглядывая в прошлое. Ширма, за которую я держусь, достаточно толстая, да и непробиваемое стекло не позволит провалиться полностью с головой. Но иногда, когда я смотрю на себя из другого времени, то замечаю и ответный взгляд. Юный я замечает присутствие чего-то нехорошего. Всё пытается разглядеть лицо, но это за гранью законов времени и материи. Сейчас я понимаю, что всегда чувствовал присутствие себя из сегодня. Это дуновение будущих тяжб и боли. Всегда что-то не давало полностью расслабиться, словно чужой взгляд сверлил затылок. И вот теперь я по другую изгородь. Теперь я – то самое зло, которое и не зло вовсе, а всего лишь ещё один цикл жизни. Как много мы не знаем, когда это было бы действительно необходимо.

Мне самому не очень нравится, что я так беспардонно посмел разорвать временной пузырь, начав подглядывать за этим юным мальчиком. Нарушил ли я ему будущее? Не думаю. Доказать, с чего всё началось, достаточно сложно, определённый процент вины имеется, но мы слишком далеко зашли. Надо продолжать до конца, до будущего дня впереди, когда я поставлю последнюю точку в этой истории.

На рубеже одиннадцати лет начинаешь чувствовать себя достаточно взрослым для некоторых вещей. У птенцов проклёвываются голоса. Они начинают небольшими порциями расфасовывать по окружающим свою дерзость – тут только дай повод. На лицах девочек появляется макияж. Очень часто такая броня выглядит забавно. Будущие женщины пока недостаточно насмотрелись рекламных баннеров, чтобы краситься так, как того требует общество потребления. Для меня подобные усовершенствования кажутся неприемлемыми. И дело не во внутренней нравственности или желании подмазаться ко всем женщинам своими «анти-мужцкими» воззрениями. Просто эти нежные лица действительно были красивы сами по себе, без лишних кричащих декораций.

Дети зачем-то всегда пытаются казаться взрослее. Нездоровая тяга к «горьким» напиткам, глупому выяснению отношений, обязанностям и внешним признакам увядающей красоты.

Прекрасные лица одноклассниц превращаются в маски, нарисованные впопыхах. Слишком яркие оттенки и толстый контур. Некогда индивидуальные мордашки превращаются в одно большое лицо профессиональной плакальщицы либо измученной вдовы. А гордая улыбка за свою нелепость только добавляет образу лёгкую нотку безумия. Такие внешние необдуманные реформы остужают мой пыл. Возбуждающие образы завяли, быстро почернев к корням. Только моя память в силах смыть краску, оживив настоящее, но я брезгую, не желая больше марать руки.

За последние месяцы произошло пару неприятных событий.

Уличные мальчики, с которыми я иногда играл во дворе в баскетбол, росли по своим лекалам. Всё отчётливее они напоминали не ребят моего возраста, а подростков, которые, собственно, и подавали им пример поведения. В те времена в каждом дворе были свои «старосты», свои мелкие банды и внутренний свод правил. Неизменным объединяющим фактором являлась тяга к насилию. Почти всегда вопросы решались в драках под всеобщий гул свидетелей. Долгое время мне удавалось избегать конфликтов. Кудрявый мальчуган с искалеченной рукой. Кому может прийти в голову затевать с таким драку? К тому же я всегда надевал маску уличного пацана. Никаких нюнь и лишних размышлений. Поступки по образу и подобию собравшихся беспризорников.

Однажды один из знакомых начал травить парня не из нашей компании, не давая спокойно бросать мяч в кольцо. Худые ручки незнакомца тряслись от негодования, но лицо в очках ничего не могло поделать с крупным хулиганом. В какой-то момент Ж. грубо толкнул парня, и тот ударился головой о металлический столб. Все только смеялись. Большая свора уличных псов. Они голодные, закомплексованные дети, которых сильно бьют родители. Они красуются друг перед другом, заменяя в своих умах совершаемую жестокость на картинку из фильмов. Для них это не что-то реальное, а игра. Но умаляет ли это их грехи? На мою голову накладываются разные звуки и образы. Смех. Сцены насилия. Сигналы недовольных водителей. Неприятный запах от пожилой учительницы. Труп собаки. Воспоминание о ковырянии палкой плоти мёртвой мыши. Кровь. Больничная палата. Ощущение несправедливости. Гнев.

Без предупреждения кидаю мяч в голову Ж. Глухой удар приходится точно по виску. Кажется, словно я слышу легкий хруст, от чего начинает разбирать страх: «А не сделал ли я чего-то непоправимого со здоровьем этого детины?» Но Ж. только начинает протяжно кричать, держась за больное место. Смешки стихают. Мой гнев улетучивается. Остаётся только неконтролируемое волнение. Отступать поздно. Внимание собравшихся приковано к нам. Ж. не станет спускать это дело на тормоза. Нужно срочно что-то предпринять. Начинаю объяснять причину своего поступка. Кто-то из толпы ехидно смеётся. Есть вероятность, что это именно тот человек, который минуту назад пожимал тебе руку и вы вместе над чем-то шутили, считая друг друга друзьями; теперь же волчонок ждёт твоего унижения.

Ж. крепко сжимает кулаки, начиная наступление. Мне ничего не остаётся, как последовать его примеру. Моя уличная маска храбрится из последних сил. Ты это затеял – доведи дело до конца. Сначала шансы на победу кажутся неплохими. Соперник достаточно толстоват и неповоротлив. Ещё ни разу в жизни я не бил человека кулаком в лицо. И вот это неприятное событие происходит. Сильный замах оказывается водой, что встретилась со скалами. Удар выходит крайне слабым, хоть и прилетает сопернику куда требуется. С ужасом понимаю собственную беспомощность. Страх за собственную жизнь зашкаливает. Маска держится, но вот-вот готова лопнуть, обнажив истинное лицо «маменькиного сынка». Изнеженное комнатное растение, решившее, что может легко выжить на улице среди зверей.

Ж. наносит медленные, но весомые удары. Не сказать, что мне сильно больно. Удары оппонента скорее равняются внутреннему моральному унижению перед самим собой. В придачу целая толпа свидетелей наблюдает за моим стремительным падением. Губы дрожат. Ещё немного – и слезы хлынут рекой, окончательно уничтожив мою репутацию. Единственно верным решением кажется покинуть поле битвы, что я и делаю. С покрасневшим лицом, дрожащими руками я отталкиваю Ж., после чего просто гневно начинаю шагать в сторону дома. Псевдодрузья очухались. Они начинают кричать вслед, уговаривая остаться. Всякое бывает, небольшой конфликт. Мои уши отказываются слышать их вздор.

Прохожу мимо того самого парня, за которого заступился. Он оказывается единственным человеком, сохранившим молчание. Создаётся впечатление, что ему вовсе плевать на происходящее. Моя уличная маска окончательно рушится в то самое мгновение, когда толпа шакалов оказывается за спиной. Горькие мальчишеские слёзы обильно текут по щекам, обжигая сухие глаза. Стараюсь плакать без конвульсий, и вроде как мне это удаётся. Из свидетелей того позора со мной никто и никогда больше не поднимет разговора. На следующих выходных я снова выйду во двор. Парни будут также непринуждённо болтать со мной и играть, но вот внутренний осадок останется надолго, отзываясь каждый раз трусостью в дрожащих ногах при виде обидчика.

Вполне наглядный случай, который показал моё истинное лицо, содрав театральную маску притворства. Я не тот, кем хочу казаться. И тогда это было действительно страшным откровением собственной беспомощности перед внешним миром.

Второе неприятное событие случилось через пару дней, когда один из школьных знакомых предложил прогуляться, прихватив своего друга. Тот оказался старше нас на два года. В таком возрасте два года – достаточно существенная разница, учитывая стремительные социальные скачки параллельно физическому становлению.

В. сразу показался мне приятным парнем, но в его речах сквозило чрезмерное самодовольство. Такое яркое, буквально кричащее о нарочитости использования. В любом случае можно было на время расслабиться, нацепив разбитую маску, склеенную у основания носа и лба. Для этих двоих, не знавших о недавнем инциденте, она выглядела как новая. С первых минут я подхватил резкий тон, пытаясь вспомнить и рассказать самые смешные и дикие истории, которые приключались со мной. Эта прогулка должна была встать в ряд к остальным, ничем не отличившись своей типичностью. Увы, у В. имелись свои пейзажи на сегодняшний день.

Технологический бум в сфере компьютерных развлечений смог пленить многих, как и меня самого, заставив вечно заниматься поиском денег на покупку игр. У нового знакомого средств оказалось предостаточно, поэтому каждую неделю он пополнял свои кассетные полки очередной новинкой. «Давайте сгоняем в один магазин, он не очень далеко тут». Друг сразу согласился. Я положительно мотнул головой, хотя внутри проснулся белый заяц. Моя истинная трусливая тушка. Несмотря на свой приличный возраст, мама всё ещё запрещала выходить за границы нашего квартала. Да и любая моя прогулка должна была сопровождаться точными координатами обитания. В нашем районе имелся магазин с играми, но В. он не устраивал, слишком маленький ассортимент. Поэтому мы отправились в соседний.

С каждой минутой волнение нарастало. Новый шаг вбивал в голову гвозди тревоги. Знакомые места становились враждебными из-за отсутствия рядом родителя. Часть меня, отвечающая за злость, – агрессировала как на В. (за то, что он втянул меня в преступление), так и на маму (за то, что я должен был чувствовать внутреннее унижение за свою беспомощность). Разговоры парней становились в тягость, воспринимаясь теперь постоянным раздражителем. Я попытался отвлечься, начав свой диалог с Богом. Я хотел попросить его только об одном: чтобы со мной ничего не случилось, и чтобы непослушание осталось втайне. Отнюдь, разговора не вышло. Думается, срыв переговоров произошел от недостатка интимности. Или всевышний не узнал меня под маской, которая так сильно меняла облик, но украшала его для людей извне.

К уже озвученным раздражителям добавилась мания преследования. Начало казаться, словно вот сейчас из-за очередного угла появится отец или мама. Тогда меня публично начнут ругать, после забрав насильно домой. Что со мной будет, если взрослые узнают? Глаза облизывали каждого прохожего, стараясь не пропустить ни одного. Я должен был точно знать, что среди всех этих незнакомых людей не затесались родные и знакомые. Точно… Ведь есть мамины и папины друзья, прекрасно знающие меня в лицо. И если шанс встретить родителей равнялся процентам эдак двадцати, то со знакомыми дела обстояли куда хуже. В памяти выползли воспоминания о многочисленных маминых подругах, живущих территориально где-то поблизости. Они точно расскажут родителю, и тогда жди беды.

Ребята заметили мой растерянный вид. Теперь они смеялись: «Ты выглядишь так, будто в штаны наделал». Сил ответить что-то в супротив – никаких, разве только постараться выставить позорную правду в свете иронии. Я озвучиваю переживания, стараясь облагородить личные страхи небрежностью и смехом. Выглядит это крайне жалко. Маска окончательно спадает. И теперь, совершенно голый, я иду в магазин за дисками, слушая унизительные шутки в свой адрес. Стоит ли их повторять? Пока надо мной смеются, вспоминаю бедолаг, над которыми вечно потешались прочие друзья, а я, не желая быть «не как все», подключался к общему шабашу. Возможно, это и есть возмездие вселенной. А раз так, то я принимаю его стойко, хоть и с покрасневшим лицом и прижатой к телу рукой.

Больше всего в этом эпизоде меня печалит собственное поведение. Самая жалкая позиция, когда ты начинаешь смеяться со всеми над собой, чувствуя ущемлённую гордость. Другое дело, когда люди просто могут смеяться над собою, тем самым обезоруживая насмехателей. Мой смех и моя покорность стали олицетворением тщедушности. Если бы меня оставили одного, то слёзы снова перекрыли обзор на внешний мир, оставив наедине с внутренним, но что есть внутренний мир ребёнка? Это как в сказке про волка и трёх поросят. И дети – те самые поросята. Я не исключение. Мой внутренний мир в лучшем случае оказался соломенным домом, который волк с лёгкостью сдул, после проглотив беззащитную зверушку.

Череда подобных неудач должна была закалить характер, но Бог и мама учили терпению. Они учили прощать людей, быть уступчивым и скромным. Границы моих интересов и желаний никогда не выходили за границы дозволенности. И теперь, когда реальная жизнь всё чаще давала повод для роста, я прибегал к оцепенению и бездействию, так хорошо развившемуся в организме. Эдакие микробы для переваривания окружения, перерабатывающие фекалии в том месте, где никто не видит. А если приспичило на улице – терпи. Придёт награда. Ты пожнёшь плоды, вот только когда это будет, неясно. Просимые блага у всевышнего нужны только в материальном мире. Награда же духа должна прийти в момент, когда не останется материальных нас. Я слишком поздно пришел к подобным заключениям, и «лучше поздно, чем никогда» тут не особо работает. Мне бы хотелось верить в то, что никогда не поздно узнать что-то новое, а затем этим пользоваться, но увы, у «поздно» есть свои границы, когда действительно может быть хана.

Зачем находить великую любовь на закате? Зачем иметь много денег, если ты неизлечимо болен? Зачем увлекаться чем-то новым, когда ты не успеешь развиться до уровня, чтобы занять желаемую нишу? Зачем всю жизнь не видеть белого света, только чтобы можно было в старости позволить себе то, что тебе уже не надо? Молодость всегда будет связана с материальным, так же как здоровая старость будет тяготиться к духовному. Это физика и жизнь её дающая, доказывающая каждый раз своими законами мою правоту. Или, по крайней мере, правильно взятый курс мышления. Домой я возвращаюсь с небольшим опозданием. Моего отсутствия никто не заметил.

Настали последние дни перед долгожданным летом. Годовые оценки сформировались, и я благополучно заканчивал четвёртый класс без долгов. Каждый из учащихся чувствовал на своей голове лучи восставшего солнца, отвлекаясь от последних тем занятий на пение птиц за окном. Одна из зародившихся традиций класса – обсуждать масштабные планы на лето. Каждый из нас клялся провести беззаботные деньки с умом, но каждый раз, когда наступало это священное время, мы прожигали его на леность и дуракаваляние.

Я с наслаждением представлял, как смогу отдаться стихии прохождения бесконечных игр, питаясь быстро завариваемой лапшой и ложась спать позже двенадцати. У меня снова появится много времени на свои шалости, гармонично сглаживающие углы несовершенства бытия. Да и нужно ли говорить, что на тот период меня совсем не интересовало будущее, казавшееся таким далёким и почти неисполнимым? Никто о таком не говорил, но я уверен, в следующем убеждении все мы были едины: неощутимая юность останется с нами навсегда. Никто не предполагал стремительного роста. И даже когда этот рост был виден в прямом смысле, никто не акцентировал на нём, оставаясь по привычке ребёнком.

Удивительное чувство незнания. Ты незнаком со многими вещами из реального физического мира. Ты живёшь мелкими потребностями, не заботясь буквально ни о чём. Единственная трагедия, если тебя поругают родители за шалость, но не более. Такая естественная «слепота» грядущего и полная отчуждённость с единственным стремлением получить спектр коротких наслаждений. Молодые родители, полные здоровья. Старшая сестра с проблемами пубертатного периода. Дети пока не научились проводить параллели. Окружение видится театрализованным шоу, где каждый не связан ни с кем. Взросление сестры – не показатель взросления собственного. Родители бесконечно повторяют: «Единственная твоя обязанность – это учиться». И ты веришь их уловке, не понимая, как они пытаются оградить тебя от неизбежного.

Раздаётся последний звонок с биологии. На дом ничего не задают. Сестра забирает меня, её попросила мама. Сегодня у неё много дел по работе. Плетусь рядом молча. С С. я больше не вижусь. И причина не в том, что мы официально перестали дружить. Просто его семья резко решила переехать. Мой друг оставил свой новый домашний номер. Правда, когда я набрал его, женский голос в трубке оповестил об ошибке. Такого номера не существует. Я не знаю, ошибся С. в цифрах нечаянно или нарочно, но нашим отношениям пришел неожиданный конец. Иногда я представляю, как он бегает по аналогичным детским площадкам, находит аналогичного меня, после заводя с тенью дружбу, которая когда-то была и у нас: весёлая и крепкая. Здоровая коммуникация не заросших «взрослым жирком» людей.

Созваниваюсь с мамой. Разговор получается коротким, по написанному сценарию. Двоек не получал. Никаких собраний не намечается. Ел хорошо. В туалет ходил. С сестрой не ругались. Пойду скоро гулять. До встречи.

Пока заваривается лапша, сестра успевает переодеться и уйти гулять со своими новыми сомнительными друзьями. Уже имелось пару случаев, когда я слышал неприятный разговор между ней и мамой. От сестры иногда начало нести странными вещами. Мама называет это «перегаром», хотя истинный перегар мне представляется смутно. Единственная аналогия происходит с потухшим костром, хотя на свежем воздухе тот пахнет восхитительно. Получается, за что ругать?

Набираю номер своего друга по баскетболу. Он как раз освободился и готов выйти со мной во двор. После истории с вылазкой за дисками и неудавшейся дракой я начал избегать общих компаний под разными неестественными предлогами. И хотя мы часто пересекались, такого близкого общения уже не складывалось. Я воздвиг высокую стену, желая закопать свой стыд, избавившись от свидетелей.

А. заходит за мной через пятнадцать минут. Берём с собой побольше воды. Солнце и активное время препровождения заставляют поглощать много жидкости. Начинаем разминаться. Каждый прихватил по своему мячу. Так будет меньше грызни, да и просто с двумя мячами веселее. Можно поиграть в пас и, если что, сосредоточиться на одиночных бросках без ожидания своей очереди. За два с лишним часа мы вдоволь набегались. Солнце потихоньку перестаёт печь, переходя в вечерний режим лёгкого касания.

Я и А. медленно направляемся в сторону дома, обсуждая повседневные мелочи, весело смеясь во всю глотку. Мне нравился мой друг, но его ревность к моим другим знакомым часто пугала. Бывало, он приходил в гости к незнакомому ему мальчику, только чтобы «вызволить» меня для совместного времяпрепровождения. В такие моменты мои личные желания отключались. А. начинал играть роль доминанта, и я почти без боя подчинялся, хоть и не всегда хотел.

Сегодня был один из тех дней, когда мой друг не напрягал меня своей настойчивостью. Наша прогулка подходила к концу. Я хотел было распрощаться, отправившись смотреть телевизор или залипать в игры. Он остановил меня, предложив с минуту поболтать просто так. На то не было веских причин. Можно было и отказаться, но я остался, приняв такое решение бездумно. Минута разговора – простая вежливость.

На половине предложения моего друга тишину разорвал ужасный грохот. Такое я слышал впервые. Обычные догадки уступили место пустоте. Лишь страх проскользнул по кончикам пальцев, моментально увлажнив ладони.

В первое мгновение А. лукаво улыбнулся мне, словно это его проделка, хотя взгляд выражал аналогичное недоумение. Со стороны моего дома повалил серый дым, а ещё через пару секунд полупрозрачная пыль поглотила наши тела. Мы сразу же побежали посмотреть, что случилось. Тогда страх не был сформирован в логические действия, поэтому юношеский разум действовал наперекор телу. Нашему взору открылись руины соседнего (от моего) подъезда. Ужасные крики рядом находившихся людей стёрли улыбки с наших ртов, дав сигнал о произошедшей трагедии. А. был ужасно возбужден и, несмотря на свою маску озабоченности, было видно, как он счастлив находиться в эпицентре события.

В скором времени приехала милиция и спасательная бригада. Служащие запретили людям входить в свои дома, поэтому я просто стоял на улице и не знал, как поступить. Через минут пятнадцать приехала мама. Причём никто ей не сообщал о случившемся. Она услышала флёр вибрации у себя на работе и просто помчалась, предчувствуя случившуюся беду. Под завалами бетонного козырька лежал труп молодого бизнесмена и его жены, отказавшихся, как потом выяснится, платить «крышу» бандитам, по итогу оказавшись под ней в буквальном смысле.

Паникующая мама с облегчением вздохнула, обнаружив меня в целости и сохранности. Домой она меня не пустила, забрав маяться бездельем у себя на работе. Произошедшую трагедию она ещё долго будет рассказывать друзьям на разных встречах, каждый раз повторяя: «Я как чувствовала!»

Террористический акт ознаменовал конец учебного года и мой переход из младшей группы в среднее звено.

Глава 3

Лето выдалось странным. Чувство собственного взросления накладывало определённые штампы поведения. Появилось ощущение присутствия внутреннего стержня; такой качественно новой субстанции, начавшей диктовать свои правила вопреки зажатому «я». Я сам. Я знаю. Отвали. Не указывай мне. Я не ребёнок. Не учи меня жить. Я не агрессивный, просто ты достала. Вы издеваетесь? Бред! Меня зациклило на постоянном желании бунта. Раздражало каждое слово. Принадлежность к семье перешла в статус условного проживания на одной территории. Любой незначительный совет со стороны матери или отца воспринимался резко, рождая волну ссор.

Сейчас думается, только в собственной голове всё выглядело резко и трагично. Вспоминая сцены тех лет, закрадывается ощущение выдуманности. Можно считать успехом, если хотя бы половина из пережитого негатива имела место быть на самом деле. Постоянный репит проблем замылил действительность, но можно ли считать такие выдумки ложью, если я их равно пережил? Подобный взятый курс поведения выявляет нехорошие черты не только из-за физических изменений в организме подростка. Он также является следствием ранее пережитых обид и комплексов.

Столько лет взращиваться в земле, играя роль домашнего цветка, а затем резко оголить корни, пустившись трусцой по обжигающему асфальту, где повторяющиеся прикосновения отзываются страданием. Каждый новый ожог – воспоминание стыда. И каждую секунду существования настоящий «я» остаётся «я» из прошлого, который не хочет молчать. Он желает выговориться. Посмотри на себя. Посмотри на сверстников и окружение. Забота и ласка так притягательны и прекрасны, вот только мир твой (уже в будущем) поёт совсем другие песни. Сколько ещё будет продолжаться забота и телячья нежность? Кто позаботится о тебе дальше? И если ты комнатное растение, то зачем приходится вылезать из горшка?

Мама всегда говорит об опасностях, а отец ей поддакивает. За стенами дома нельзя расслабляться. Тебя ждёт много коварств. Тебя может сбить машина. Тебя могут похитить. Ты можешь поскользнуться и удариться. Ты можешь потеряться. У тебя неожиданно может пойти кровь из носа. Погода непредсказуема, за окном бывают ураганы. А сколько пьяных извергов вокруг! Пространство напичкано снежными королевами, сиренами, морами, пиковыми дамами и чёрными людьми. Нужно быть настороже. Нужно держаться вместе. Нельзя идти одному, ведь тогда контроль предоставится в собственные руки.

«Ты слишком мал», – говорили они. Пока ты не можешь отвечать за свои поступки. Мамочка не переживёт, если с тобой что-то случится. Папочка будет плакать, если наследник его доброй фамилии потеряется в пустыне. Зачем геройствовать, если можно быть простым мальчиком. Не таким простым, как мальчишки, которые, словно беспризорники, лазают по мрачным заброшкам, познавая реальную жизнь. А быть простым мальчиком из родительских сказок, во всём слушающимся старших, держащимся за мамин подол, заправляющим старательно рубашку в шорты. Да, такого мальчугана обожают бабушки за нежную кудрявую шевелюру и покладистый характер.

Слова любящих узурпаторов воспринимаются резко. А чего было ожидать? Залюбленный ребёнок видит не только нежность, но и упущенные возможности. Сторонний наблюдатель, имеющий совсем иные черты личного взросления, скажет: «Так раз понял, то возьми и исправься». А я с горестной ухмылкой пошлю такого умника к чёрту! Нельзя просто взять и стать другим. Как ошибочно весь этот добродушный и простой народец видит лёгкость в пути исправления. Чужие проблемы постоянно мерещатся мелочью. Даже вон поговорка есть: «Со стороны виднее». Придумана дураками для дураков. Разумеется, правда в том, что со стороны действительно виднее. Но видеть – не решать. А решать – это уже система упорядоченных поступков.

Личность человека комплексна, её невозможно отделить от самых, казалось бы, абсурдных вещей. Нужда в элементарных потребностях сформировала нас именно такими. Повинность разрушающего прогресса – это стремление к комфортной смерти. Искусство – это вечное оправдание лжи. Если бы моё первое слово было не «дядя», а, скажем, «дислокация», то даже внешность моя и общие черты имели совсем иной контур. И когда мы говорим о том, что кому-то виднее и решение проблемы очевидно, то вспоминайте фактическую невозможность изменить деталь, ведь тогда декорации нужно будет полностью переделывать.

Истинная природа человеческого наследия – ошибки. Правда, вот они являются элементарным ничем, окрашиваясь иллюзией сознания. Легче ли от этого знания? Нет. Можно ли это как-то исправить? Да, но тогда нужно стать не собой. Сколь много в таком действе смысла? Ровно столько, сколько надумала дурная голова. Оттенки постоянных вопросов, обид и сожалений. Вот что такое человеческий путь. Я говорил и буду говорить: сознание – побочное умение, нарушившее саму суть природы.

В августе, ближе к школьным холодам, товарищ со двора по имени Б. позвал в свой подъезд. Прежде чем кидать мяч, он хотел сделать одно важное дело. Не виделись мы весь июль, и предположить, какого рода могли быть так называемые «дела» у этого дальнозоркого парня в грязном подъезде, было сложно.

Лифт доставил меня на четвёртый этаж, где находилась квартира Б. Сам он пока не показывался из входной двери. Чьи-то шаги эхом разнеслись на полтора этажа выше, намекая внимательности сложить два имеющихся факта. Топот усиливался. Через несколько секунд показалось серьёзное лицо с толстыми стёклами, делающими глаза комично большими и несуразными. Б. молча кивнул мне, и мы зашагали к пролёту между шестым и пятым этажом. Не теряя времени, «Балу» зашел за цилиндрический фрагмент мусорной трубы, откуда достал пачку сигарет. Ловко выудив одну, Б. с превеликим наслаждением закурил, выпустив обильную струю дыма.

Моя трусливая натура вступила в законную силу. Сколько себя помню, мама скрупулёзно оберегала сыночка от дурных привычек. «Курить – очень плохо. Понимаешь? Таким занимаются только взрослые, да и то не особо умные. Вот посмотри, я не курю, и твой отец не курит. Мы семья некурящих». Разумеется, заранее было обговорено о серьёзных у меня проблемах в случае чего. Родители часто отдают предпочтение запугиванию, а не рациональному разговору по душам. И вот результат. Ребёнок стоит с ребёнком постарше. В его голове гуляет страх самого действа (хотя, казалось бы, курят вообще абсолютно все и везде, но сейчас другое). Такая тесная дружба с человеком, совершающим, по сути, незаконный акт, чем-то сравнима с самим совершением. В голову лезут дополнительные ужасы по поводу возможного обнаружения. Достаточно выйти одному соседу или соседке, и тогда скандала точно не избежать. Меня заставят связаться с мамой, где взрослый человек будет утверждать, что, мол, вот, ваш сын стоял с другом и курил. Как же вы его так воспитывали? Что, в таком случае, будет стоить моё слово? Какова вероятность торжества правды? Да и есть ли какой-то в этом толк?

Люди склонны к упрощению информации. Даже больше: каждый человек пытается «сжать» сценарный круг до минимума, оставив в поле развернувшихся рассуждений только близкие ему истины. Дело ведь не только в конкретно описанном случае, а вообще в целом. Проще говоря, эти маленькие, но всё же мирки, постоянно выстраивают коммуникативные стены, стараясь упорядочить окружение под свои возможности, но это только и значит, что правых и виноватых не найти. Никто не хочет выдавать себя.

Пусть твои друзья, близкие люди или просто редкие знакомые говорят: «Мы всё понимаем и верим тебе», а на деле создастся заблуждение по отношению к собственной действительности. А даже если они взаправду будут поддерживать ту иллюзорную истину, которой придерживаешься ты, то она всё равно будет отличаться в своей репродуктивной электромассе в голове «читающих». Никто не скажет: «Табачный дым очень вкусно пахнет». Жженые ветки в костре с примесью резины. Какая-то пленительная горечь. Ум обходит стороной мерзкие моменты, акцентируя внимание на плюсах, а именно: запретности такого удовольствия. Какие ассоциации вызывают сигареты?

Я взрослый. Я здорово смотрюсь с сигаретой в руках. Я харизматичный. Я имею право попробовать. Банальная «запретная конфета» работает на средний ум безотказно.

Несмотря на страх и, казалось бы, неприятный запах, очень хочется прикоснуться к новой тайне. Маленький я заворожено, с нескрываемым возбуждением смотрит на рот Б., пытаясь визуально интерпретировать действие на себя самого. Фантазия рисует собственный образ как бы со стороны. Происходит своеобразное out-of-body experience. Друг замечает моё неадекватное поведение. Он достаёт пачку сигарет из кармана, залихватски открывает её, предлагая и мне подымить.

Начинаю глупо улыбаться. Стоит ли желание описанных рисков? Ребёнок не знает, что родительское «я убью тебя» не значит ровно ничего, только угрозу. Поэтому, когда я принимаю запретный плод, то автоматически подписываю договор об отказе от всех претензий, если меня действительно убьют. Вот он. Ты хотел бунта? Не прошло и двух листов, как ты его получил. По меркам течения самой жизни и описанных событий прошло чуть больше времени, но и оно не является чем-то блочным и точным. Мысль о бунте не имеет четких углов и форм, а тем более конкретного времени появления. Она тягучая и проявляется на манер плёночных снимков в красной комнате, когда проявитель просто существует вне контекста самого действия.

Неловко закуриваю, сразу же начиная давиться едким дымом. Б. говорит, чтобы я не так сильно затягивался. Нужно по чуть-чуть вдыхать дым в лёгкие, а самое главное – организму нужно время привыкнуть. Что может быть глупее травли самого себя? Разве только самоограничения во всём всю жизнь непонятно ради чего. Первый опыт курения выдался крайне скверным. Во рту осталось неприятное послевкусие. Сил хватило на шесть затяжек, после чего горящий кончик потушился о стену. Более опытный друг скомандовал сохранить остатки до следующего раза. Курить – удовольствие не из дешевых, а достать пачку, будучи школяром, – предприятие не из простых. Из побочных эффектов появлялась несанкционированная эрекция, вогнавшая лицо в краску от стыда, но Б. сказал, что поначалу так и должно быть: «Нервная система не привыкла, для неё это большой стимулятор».

Когда сеанс травли был закончен, Б. спрятал пачку за тот же цилиндрический фрагмент мусорной шахты, объяснив это мерой предосторожности. Хранить пачку у себя дома равняется огромному риску спалиться перед мамой. Мало ли что ей взбредёт поискать у тебя в кармане? Изображаю перед другом «своего». Крутой парень в теме. А сам затем на последовавшей прогулке думаю о том, как меня будет убивать мама, когда учует зловонный запах. Хуже всего была не мысленная смерть за содеянное, а идея о том, что я могу разочаровать своих родных.

П.С.: в тот вечер никто ничего не почуял, и я, в виду безнаказанности и потребности в продолжение бунта, так и решил во что бы то ни стало пристраститься к дурной привычке, попавшись в нелепую ловушку стереотипов.

Идея вины перед родными очень заразительна. Опыт, доступный для принятия, сильно ограничен. По данному вопросу над «новой ячейкой» работают бессознательно с полной оперативностью. Как только ты начинаешь познавать коммуникативные навыки, со всех сторон начинают лить истины, бережно поливая зародыши твоих будущих комплексов. Родители подарили тебе жизнь, цени её. Ты должен стараться, ведь мы столько сил и денег тратим на твоё воспитание. Не груби старшим, их нужно уважать. Береги себя, как зеницу ока. Теперь есть тот, кто подаст стакан воды в старости. Занимайся спортом: в здоровом теле здоровый и дух. Не кури. Не пей. Следи за здоровьем, чтобы как можно дольше пожить. Мы тебя так сильно любим, мама не переживёт, если с тобой что-то случится. И так далее. Такое тягостное наслоение пугает. Оно образует ловушку для собственных желаний, формируя быт, в котором ты остаёшься должником.

Я неоднократно говорил о невозможности ребёнку сформировать чувства в логические предложения, но как раз в нежном возрасте он особенно явно чувствует острые моменты. Чем старше он становится, тем больше теряет «нюх» на собственную действительность. Время стирает контур не только у воспоминаний, сами запахи утрируются в виду систематического своего присутствия. Возможность жить, как того желает ум, – наивысшая радость, даже если желания эти зачастую низкие, разрушительные и трагичные в своей кульминации. Зато преисполненный свободой разум будет ликовать каждое мгновение, не обречённый на вечные внутренние монологи о том, как вся жизнь до черты «сейчас» была пустой тратой времени с необдуманными действиями.

Смотря на себя и других людей, могу с полной уверенностью сказать, что подавляющее большинство «нас» являются самыми настоящими мазохистами, в отличие от тех, кого принято порицать за более щадящий фетиш. Физическая боль намного безобиднее в отличие от паразита, засевшего в самом центре; можно сказать, в человеческом ядре, держащем не только собственную жизнь, но и занимающимся формированием видимого пространства. Пусть в глазах редких людей я буду занудой. Для более узкой аудитории мои размышления могут и вовсе показаться несуразицей. Но играет ли это столь уж великое значение? Давайте не будем забывать, несмотря на собственную серьёзность, мы живём в мифе, где каждый имеет право вольного прочтения.

Как по мне, истинная свобода человека как раз заключается в праве не быть или быть на собственных грошовых условиях. Судьба бездомного пьяницы может оказаться куда ценнее для воспевания человеческого духа, если такая судьба была принята осознанно, вопреки общественным «против».

Тяга к курению потихоньку набирала оборот. Тяжело сказать, была ли эта тяга именно привыкания, а не простого «сладкого запретного плода», с которым хотелось почаще соприкасаться. В любом случае, чуть ли не каждая прогулка заключалась в обязательном ритуале немного подымить. Даже для Б. достать сигареты было крайне непросто. Несмотря на относительную взрослость, он оставался ребёнком, которому не дашь и шестнадцати. Решение пришло достаточно быстро, причём сам бы я никогда не догадался. Мой дальнозоркий и немного косоглазый друг предложил искать чужие бычки, выкуренные не до конца.

Детская брезгливость в целом не особо развита, в отличие от желания получить нужное в ту же секунду. Немного посмеявшись над предложением, я присоединился к поиску и был таков. Первым делом мы всегда осматривали подъезд Б. У него было много курящих соседей, которые не особо придерживались этикета выкидывать за собой мусор в положенное на то место. Поэтому один-два бычка с четвертушкой почти всегда можно было найти. Курить чужую сигарету неприятно в основном из-за застоявшегося запаха табака. Если новая при горении пахла едкостью, то чужая отдавала кислой сыростью. Проблему гигиены Б. решал тоже вполне оригинально и просто. Перед тем как брать чужой бычок в рот, предварительно огнём опалялся фильтр.

Публика в разных слоях противоречиво реагирует на одну и ту же информацию. Если курение было чем-то забавным и интересным в кругу уличных беспризорников, то в школе пропаганда среди сверстников была однозначно настроена негативно. Помнится, главный двоечник из нашего класса обладал очень выразительными пухлыми губами. Как-то так получилось, что неприязнь со стороны учителя к «лодырю» переросла во всеобщий негатив и, в каком-то смысле, травлю. При любом удобном случае подросшие одноклассники пытались оскорбить непоседливого мальчишку, который просто искал общения и единственно возможным способом заслужить внимание со стороны считал вызов гнева отвратительным поведением. Кого-то напоминает, не правда ли?

Однажды его желание кидаться грязными снежками довело мальчика по имени В. (отличника и спортсмена) до бешенства, он начал покрывать Г. мерзкими словами. Одной из тем развернувшегося представления стала «отвисшая нижняя губа». В. утверждал, будто губы так отвисают у тех, кто курит, и что выглядит это отвратительно. Г. никак не пытался оправдываться, повторяя только: «Ага, конечно б…». Общий тон презрения к курящим немного смущал, поэтому в школе я не распространялся о своём новом увлечении, делая благостный вид разделения общей точки зрения. Собственный пример в целом показал бесполезность и даже вред делиться с кем-то личной информацией. Будь то хобби, мнение о политике, секреты, грязные подробности или религия. Любая информация становилась оружием в руках тех, кто мог взбунтоваться против личности. Я считаю большой своей ошибкой тот период жизни, когда делился с отдельными знакомыми вещами, которые по идее они не должны были слышать. По итогу такая «утечка» очень часто выходила боком. И не всегда слитая информация может навредить «в лоб». Самые больные уколы – жалящие по самолюбию ненамеренно.

Помнишь, ты говорил, что пишешь? Как успехи? Ах, ты теперь работаешь на конвейере. Как поживает любовь всей твоей жизни, на которой ты хотел жениться? Да, она изменила тебе с лучшим другом, да и вообще не любовь это была, а так, социальная игра. Ты так был против алкоголя, а теперь стоишь у подъезда, шатаясь. Тебе почти тридцать лет, от тебя разит ужасным перегаром, и ты до сих пор живёшь с родителями. А помнишь, как мы вечером гуляли, клялись в вечной дружбе и считали, что реальность жизни нас не коснётся? Как мы считали себя богами; непробиваемыми титанами, которым и море по щиколотку? Молодость казалась вечной. Не лица, а одна сплошная удачная фотография. Никакой усталости и смерти…

Я в пятом классе. Такой же наивный дурак, только с тем отличием, где правда начинает потихоньку ходить рядом, и всё благодаря руке, которая напоминает собственную уязвимость. Маленький я хочет везде и всюду успеть. Нужно попробовать себя в разных ролях. Иначе, боже, как скучно смотреть театр с наличием других актёров. Подсознательная жадность, но не из-за явной потребности, а элементарной нищеты духа.

Хвалёный ребёнок ходит в школу днём, получает удовлетворительные оценки. Дома его видят за компьютерными играми, а на улице, под знаком тени, хороший ребёнок совершает сомнительные поступки, чтобы казаться плохим. Слиться с шакалами. Стать одним из них хотя бы на время, чтобы не было так обидно за себя. Выбор и мнимая свобода духа. Именно. Попытка стать чуть взрослее для чего? В чём основная цель опережать события? Неужели маленький человек думает, что возраст и рост позволят ему стать собой? Превратиться из гусеницы в прекрасную бабочку, и тогда… Тогда уже будет поздно рвать себе крылья. Хотел – получай. Теперь необходимо летать, а это очень энергозатратно. Да и вообще, знаешь ли ты, куда стоит держать курс?

Попытка ребёнка стать взрослым только и заключается в возможности освободиться от родительской тирании, но так ли она ужасна? Как и у многих, у меня не было конкретной цели, я просто старательно пытался почувствовать вкус взрослости. Есть в этой трагедии свой шарм, где социальные устоявшиеся традиции быта заведомо побеждают разум и уникальность, заставляя человека стать тем, кем ему суждено, – винтиком системы. И «игра во взрослого» всего лишь естественная глупость на пути к неизбежному.

В конце ноября со мной произошел неприятный эпизод. Лихорадка. Боль со стороны печени, увеличенные лимфатические узлы. Плюс ко всему через неделю дёсны резко опухли, начав ужасно чесаться. Поначалу маменька списывала моё общее состояние на обыкновенную простуду. Её ребёночек всегда был со слабым здоровьем. Каждый год одна и та же история. Чуть холодает, сразу лезут температурные недельные посиделки перед компьютером вместо школы. Только в этот раз у ребёнка не было сил на свои любимые стрелялки. Единственное, на что оставались силы, – раз в день принимать пищу и отвечать на вопросы кивками.

На дом вызвали врача. По предварительному осмотру грузная женщина в белом халате поставила диагноз «инфекционный мононуклеоз». Заболевание требовало оперативного решения. Скорая помощь отвезла меня в лабораторию на сдачу крови. А пока готовились результаты, полумёртвого ребёнка отправили к серьёзному доктору.

Воспоминания об эпизоде остались достаточно скользкими. Меня периодически полностью отключало. Реальность и образы из снов начали сплетаться, не позволяя трезво оценивать ситуацию. Единственное овладевающее чувство: всепоглощающая усталость. Не было ни голода, ни боли, ни осознания происходящего. Блаженство. Да. Неужели есть маленькая надежда, что именно это чувство овладевает бренным организмом в последние секунды своего существования? Если да, то я постиг ещё одну тайну, которую живые люди не должны знать. Периодически в хаотичные образы врывалось искорёженное ужасом лицо мамы, пытавшееся что-то мне донести. А я, не слыша и не понимая, только утвердительно кивал, желая, наконец, провалиться в сон, который унесёт меня далеко, туда, где я мог бы стать кем и чем угодно.

Инфекционный мононуклеоз подтвердился. Как потом рассказали врачи, мне очень повезло. Бронхи, сердце и другие важные органы остались нетронутыми. Слегка увеличенная печень – не приговор. Из основных симптомов: плохая кровь, сильно сниженный иммунитет и возможность заражать окружающих. Целый месяц мне предстояло провести в инфекционном отделении одному, без возможности куда-либо выйти и с кем-либо пообщаться. Единственной связью с внешним миром стало маленькое окошко на сдвоенном тамбуре личного карцера. Желание получить личное пространство и самостоятельность сбылось. Палата с шестью койками, ванной, туалетом, телевизором, холодильником и большими окнами на серый город. Никакого родительского контроля. Никакой школы. Никаких обязанностей. Месяц ограниченной свободы – мечта любого интроверта, страдающего патологической боязнью жизни.

К сожалению, несмотря на любовь к безделью и тяге к уединению, я не мог причислить себя к одичавшему племени героических одиночек. Да и если уж говорить совсем откровенно, доступные зачатки подросткового бунта очень быстро сходят на нет, как только юный ум сталкивается с жестокой реальностью, которая оказывается ему не впору. Фантазия и действительность часто разнятся по своей механике, по крайней мере в контексте неопытности конкретного лица. Ты воротил нос от материнской ласки, но, лишившись её, почувствовал потребность в утешении. Слышимые родительские разговоры ты считал надоедливым жужжанием, а теперь их так не хватает за обедом и ужином. Уметь ценить сразу – великий дар, недоступный человеку. Есть, разумеется, те, кому под силу объять тайну, но сколько их? И не считают ли таких умалишенными? У общества, у того самого, да, которого принято считать здоровым, механизм благоговейного восторга происходит только в момент потери. Иначе можно ли почувствовать великую значимость вещей, когда они ещё являются частью повседневного быта?

Я слишком маленький. Для взрослых очаровательное скромное дитя. Для одноклассников нейтральная стена без выделяющихся примесей. Для себя же просто машина с набором рецепторов, способная получать наслаждение извне. Для своего скрытого «Я» (которое невозможно разглядеть, только отдельные эпизодические моменты спустя кучу лет) – человек, боящийся сущего, желающий остановить время, когда все счастливы, молоды и живы. Скрытый «Я» хочет заполучить осязаемую фотографию, но невозможность таковой исключает и явную открытость потребности, оставляя привкус печали без поглощающего внимания. Всплывает ли она со временем? Разумеется, иначе человек не становился бы таким несчастным и потерянным.

В первые дни было слишком плохо, чтобы чем-то заниматься. Сквозь лихорадочные эпизоды помню фигуру в белом. Только она и приходила два раза в день, вкалывая мне болючую дрянь в ягодицы. Сил кричать не было. Из еды на тумбочке стояли перемолотые смеси с трубочкой, которые поглощались в редкие минуты просыпающегося голода. Возможно, фигура в белом принуждала меня к действиям; принуждала питаться. Уже после женщина-врач сообщила о моей четырёхдневной агонии. Ничего страшного, но дорогая матушка свалилась бы в обморок, увидев мою окостеневшую фигуру с натянутой бледной кожей. Собственное отражение в зеркале вызвало приступы тошноты, но затем я разглядел красоту, присущую музейным полотнам. В замызганном квадратном зеркале я увидел своё будущее. Разумеется, это немного громкие слова. Тогда я точно поймал себя на мысли, что собственное лицо приобрело иные черты. Словно каждое серьёзное заболевание сопровождается и новым этапом взросления. Бледность и худоба вдруг вскрыли отрезок физического перехода от ребёнка к молодому человеку.

Довольный собой и чуть окрепший, я взялся за исследование апартаментов. Вышеописанного в интерьер почти нечего добавить. Разве только комната личной гигиены представляла из себя довольно странный симбиоз. За дверью ровно посредине располагалась внушительная чугунная ванная, чьё покрытие частично поглотилось коррозией. Металлический грязный столб с резиновым чёрным шнурком, а на нём восседающая лейка. Никаких штор не было. С левой стороны расположились две туалетные кабинки. Судя по количеству коек, здесь потенциально могло находиться одновременно шесть пациентов. А значит, проектировщики прошлых лет считали нормальным оставить на обозрение купающегося человека остальным, кого нужда могла прижать в любой момент. Тогда этот вопрос созрел в голове в более облегчённой интерпретации. Но, наблюдая со стороны, куда интереснее попробовать воссоздать возможные причинно-следственные связи.

Одна из более логичных гипотез заключалась в мироощущении того поколения, которое я могу судить только по рассказам седых родителей и их родителей. Взгляд людей, которых воспитывали ячейками более строгого общества, огораживая от своеволия. Плюсов, разумеется, много. Среди молодёжи и философов очень модно говорить о свободе выбора, возможности вставить личное мнение и делать всё, что вздумается. Такая неоспоримая «как бы истина», не нуждающаяся в софистическом антагонизме. Но что дала эта идея о свободе? И что мы получили благодаря свободной информации? Взгляните на эту ванную без занавесок. Мог ли человек прошлого толка спокойно отнестись к обнаженному телу?

Я понимаю, подобный вопрос – чистой воды фарс. Но давайте доведём до абсолюта идею об обществе, отлаженном на манер часового механизма. Миллионы шестерёнок, знающие своё место, предназначение и границы функционирования. Биологический механизм, не знающий о собственном предназначении, не видящий тонких связующих паутинок. Мужчина видит обнажённое женское тело. У него нет сексуальных желаний, потому как мужчина знаком с семейным институтом не понаслышке. У него есть жена, дети и любимая работа. Эта особь никогда не видела эротических журналов. Единственная её сексуальная связь произошла в миссионерской позе для зачатия ребёнка, которого впоследствии назвали В., и теперь дитя воспитывают и любят ровно по уставу. Такой мужчина не знал, что женщина может сделать очень приятно, взяв его естество в рот. У такого мужчины и в мыслях не было попробовать анальный секс. А ещё он не догадывался о возможности воздействовать на эрогенные зоны разными игрушками. Он не был в курсе о сотне существующих поз, групповом сексе, изменах по взаимному согласию и так далее. Не видавшая свободы ячейка общества, но свободная от «рекламных нужд», казалось бы, лишенная возможности сдвига, как раз имеет всеми искомую свободу. Ведь такой ячейке неведомы иные формы собственного поведения и самопонимания, как те, которые у него имеются. И разве плохо жить во лжи, если ложь эта формирует субъективную реальность?

Так уж выходит, что здоровое общество может существовать только в рамках выстроенной лжи, подчиняя собственную жизнь упрощённой формуле, а значит, становясь свободным обществом без выбора. Слово же «здоровое» появляется в тот момент, когда организованные ячейки перестают конфликтовать в своих единичных значениях. Достаточно очевидная формула, правда, лишённая модного веяния противопоставления в угоду разыгравшемуся эго. Только представьте, если бы люди получили желаемую свободу, имея тот набор опыта, который у них есть сейчас за плечами. Мгновенно вспыхнувшая агония, конфликты, каннибализм и тотальное самоуничтожение. Реклама и паразитическая лжеидея о собственной уникальности уничтожили бы весь строй, ведь за каждой маской полновесной свободы скрывается лицо, жаждущее получить власть. Власть над деньгами. Власть над близкими. Власть над природой. Власть над собственным здоровьем. Власть над судьбой. Любая избранность рождает скрытую идею о чужом несовершенстве. Занавес.

Гормоны молодого человека диктуют свои правила. Прошла неделя. Благодаря родителям из развлекательного реквизита я разжился журналами о компьютерных играх и книгами. На койке разум предавался чтению, в туалет же брались журналы. Сколько симпатичных девичьих лиц смотрело на меня. Их продающие позы намекали (на деле же прямо кричали) на сексуальный подтекст, где обнаженность и сопутствующие скверные действия реализовывались фантазией. Унизительный и сладкий порок. Мастурбация ещё приносила удовольствие, с каждым разом потихоньку превращаясь больше в механическое пристрастие. На очередном заходе, в самый пик оргазма, из меня вышла прозрачная субстанция, загваздав свежую страницу с непрочитанным текстом. Первое семяизвержение порождает в уме страх за собственную жизнь, после же появляется ряд вопросов. Разумеется, я много раз слышал от пацанов со школы и со двора про физиологический порядок, только разговоры эти были юмористического и грязного свойства.

В кадре подросток, засевший в туалете инфекционной палаты с заляпанным журналом. Ситуация, которая в идеале требовала бы разъяснения со стороны знающего человека, но я один. Почему именно сейчас? Где эта липкая штука была раньше? Стоит ли мне заводить девушку? Как правильно это утилизировать? А не опасно ли вот так часто её выплёскивать? И навсегда ли это? Растерянный, со стороны я выглядел комичнее некуда. Лишенные института сексуального воспитания, дети вроде меня были вынуждены исследовать реальный мир собственными силами.

Взрослый мир людей перегружен стереотипами, рекламой, чужим мнением и собственным невежеством. Означает ли это, что и я обязан подчинить свой свободолюбивый разум чужим правилам? Ответ: нет, но пока окружение побеждает. Решено не ступать глубже в тёмный лес, оставив некоторые интересующие моменты за ширмой сформировавшихся приличий. Для современного ума семя – это грязная игра, навеянная рынком порнографии. Разумеется, вслух люди будут говорить о репродуктивных функциях, но думать они будут стереотипными образами, потому как весь мир превратился в попытку продать секс. Но почему не существует третьего ответа? Мой эякулят – дар, которым я могу воспользоваться по назначению либо, наоборот, как более гуманный создатель, обречь возможную жизнь на небытие. И в таком случае я поступлю куда благородней, лишив неминуемого страдания нерождённого человека. Я не добрый и не злой. Хлипкое тело с набором обрывочного опыта. Но также можно рассмотреть в себе черты падшие, где сила притяжения порока оказалась слаще нераскрытых принципов. А если так, то стоит ли винить себя?

Внутренняя растерянность никогда не давала покоя. Желание быть собой, но в то же время постоянная попытка стать незаметной частью общества, порождающая заводские детали. Каждый новый день приносит человеку свежую информацию. И как только слух закрепляет её, то и глаза начинают видеть заложенный повсюду код. Чужие правила пачкают и пачкают. А я молчу, не в силах облечь внутреннюю скорбь в чудесное решение. Что же остаётся тем, кто просто хочет быть собой? Только изваять искусную маску, держа лицо под тенью изнанки.

Мой выход из инфекционного отделения встретился достаточно бурно. Мамин ужас от изнеможенного тела сына попеременно сменялся радостным ликованием победы над болезнью. Серьёзных новостей не было, а значит, маленькая жизнь возвращалась в привычное русло. Порог дома позади. Снова удивительное чувство, словно квартиру заменили на новую. Или не так. Будто всё осталось прежним, зато я стал другим.

Старая информация из памяти переплетается с чувством нового, заставляя засомневаться в реальности происходящего. Чёрный кот. Рваные обои в спальне. Охристый диван. Розовая лейка в родительской комнате. Кран в ванной. Педантично уложенная плитка. Пожилой холодильник. Соседская собака лает за стеной. Запомнившиеся привычнее детали остались прежними, но долгое отсутствие как бы подтёрло края. Скопированная реальность. Дублированные границы быта. Я никогда не стану вчерашним собой. И это чувство новизны исчезнет, заново потерявшись в ежедневном повторении. Наше бесконечное затмение.

Есть редкие моменты пробуждения (неважно, происходят они во сне или в описанной реальности), когда стираются границы, отвечающие за мироощущение. Мы смотрим озадаченным взглядом вокруг себя. Да. Именно так. Мы смотрим, и память наша сопоставляет имеющуюся информацию с настоящим, находя схожие черты на 99,9%, но при этом чувствуя чуть больше. Вроде интуиции. Можно только предположить, что она и есть истинный орган восприятия, ушедший на третий план по странным стечениям обстоятельств эволюции, предоставив нам (безумцам) строить коммуникативные связи в искусственной среде, в так называемом сознании. И если это так (а я часто бываю в этом очень уверен), то весь наш мир действительно попадает под выдуманное нами же слово «иллюзия». Или можно сказать еще точнее: симуляция. Человек – постоянно зависимая единица. Настоящий помешанный, кому наскочила одна форма своей интерпретации. Тогда он решил выйти из общей системы. Ради чего? Только ради возможности провозгласить свою ветхую машинку местоимением «Я». Поэтому истина и невозможна. Её нельзя сказать словами. Каждый рождённый звук становится обманом и выдумкой. Самое настоящее и правдивое озвучивается тишиной и только ей. Я просто в этом уверен. По этой причине те немногие люди, которые смогли постичь правду, больше не хотят видеть отстроенные города. Не хотят ездить на машинах. И тем более не желают иметь с людьми ничего общего, ибо мы – воплощение того, что принято называть грехом.

Правильно ли прерывать повествование одного периода, перескакивая сразу на два года вперёд? Ответ на этот вопрос неоднозначный, где внимательному читателю подобный обрыв покажется элементарным недочётом, а человеку пишущему переход не понравится исключительно из-за чужой руки, сделавшей этот самый прыжок. Но ответьте мне вот на какой вопрос: стоит ли пачкать белые листы почём зря? Тем более, что дни последующих двух лет оказались небогаты на события.

Мне четырнадцать. Кудрявые локоны с парой седых волос. Неформальный внешний вид. Вызывающие большие «патрули», потертые джинсы с застиранным балахоном. В «почтальонке» пачка сигарет с зажигалкой, блокнот для записей личных мерзостей, которые пока не кажутся игрой. Некоторые из сверстников рассказывают небылицы про то, как у них был первый секс. И хотя я догадываюсь, что эти лица говорят мне правду, но штамп чужого вранья помогает справиться с собственными неудачами.

На отдалённых (от реальности) частях головного пространства остались следы школы, посещавшейся только ради галочки. Прочие мысли спутались в стометровый клубок, вечно пытающийся затем быстро распутаться, только вот спешность, напротив, затягивала узлы сильнее. В будущем такие придётся только резать.

На улице грязь. Немного снега. Замёрзшие коричневые ванны всё никак не хотят уходить. Я стою на общем балконе «свечки», дрожащей рукой выводя очередной кривой стих. В пальцах левой руки вместе с блокнотом зажата тлеющая сигарета. Не так давно мне причудилась собственная судьба, где поэтический профиль неотрывно и любовно смотрел прямо в глаза. Я вдруг поверил, что злой Бог выбрал мне проклятую участь, решив наказать за нежную и трусливую душу. Также он создал и мерзкую погоду, благодаря которой я смог скрывать собственное уродство, печально думая о тёплых деньках, которые рано или поздно наступят. Тогда придётся бинтовать руку. Каждый год одно и то же. Человек, лишенный чувства такта, снова вырисовывается в мыслях, представляясь мерзкой естественной субстанцией. Он ничего не знает о Земле, а значит, не догадывается и о себе как о части. Наши предки смогли создать для общества необходимые условия для сохранения и продвижения, но цена была высока.

Небесный герой при жизни

был пастухом, но толку-то,

Групповое принуждение к усреднённой действительности. Разве судьба – это механизм? Однозначно нет. Напротив. Алогичная композиция, не имеющая под собой предпосылок и почвы. И вот тут скрыта подсказка. Кто-то из святых; один из главных администраторов, если так можно выразиться, решил дать шанс людям. Раскидал нужную информацию по книге. Внимательно читай, да и только.

если он теперь мёртвый.

Без зависти лишней,

эмоций своих, тварей наших;

Весёлый шум эхом разносится в подъезде на десятом этаже. Я ставлю точку, возвращаясь к своей компании. Парень семнадцати лет ошивается с такими малолетками, как мои одноклассницы. А я ошиваюсь с ними, потому как алкоголь по-другому не достать. С. за свои малые годы умудрилась много чего попробовать. Эта девочка успела пристраститься к натуре и колёсам. Её смуглая кожа пока упруга и красива, но даже такой дурень, как я, понимает – это не навсегда, а употребляемое только ускоряет процесс.

сыновей и дочерей ваших.

Одна случайность, согласная

на всё и смерть несущая,

идущая по пятам.

С. выясняет со своим взрослым гопником отношения. Все мы уже прилично пьяны. Усаживаюсь на лестницу, закуриваю. Вторая одноклассница подходит ко мне слишком близко. Её голова нависает над моею. Чувствую несвежее дыхание. Она просит подкурить. Моя рука неловко чиркает барабан. Выскочившее пламя цепляется за длинные лохмотья Л. Девочка взвизгивает. Начинает пахнуть жжеными волосами. Мне страшно, но в то же время ощущается прилив радости. Покорно отдаюсь смеху.

Жизнь порождает боль.

Сны дарят надежду.

Человек – трусливая вошь.

Л. неистово лапает свой парик, нюхает его, попутно обещая обидчику скорой расплаты. Она угрожает своим взрослым парнем. Звучит не очень правдоподобно, ведь я знаю, меня считают славным безобидным малым, который и мухи не обидит. Эта Л. точно не станет натравливать на меня своих ухажеров. Злость скоро пройдёт, оставив только очередное забавное воспоминание. С. и её молодой человек перестают ссориться. Ор подруги куда интереснее. На вопрос: «Что стряслось?» я только пьяно смеюсь, кивая в сторону обиженной и обожженной. Как только им становится понятно, в чём беда – гиены начинают смеяться хлеще моего. Попутно С. успокаивает подругу. Именно. Всё будет хорошо, девочка, волосы имеют свойство расти. Градус спадает. Я натыкаюсь на собственный скрытый умысел в совершении такой пакости, лишь бы не сближаться с этим пьяным и глупым существом слишком близко.

Субстанция сложных слов

и липкая дрожь в момент осквернения.

Или мне страшно делать шаг? Наши губы с лёгкостью могли бы соприкоснуться. Сцепиться в агонии ради забавы – частое явление. Но почему подобные игры смущают меня? Фантазии словно завладели мною. Виртуальная реальность, где имеющаяся чувственность и моя физическая самовлюбленная фигура возвышается над спародированными женскими телами, не желая видеть их в настоящей, той самой другой скучной реальности. Одно чудо я потерял – невинность перед знанием. Теперь же встаёт выбор: продолжить падать, разочаровываясь, либо остановиться в прогрессе, оставив всё как есть.

Темнеет. Собираюсь уходить домой. Отбившаяся от рук Л. залетает одна в грузовой лифт, уезжая на пару этажей вверх. Кнопка «стоп» задерживается. Когда она приезжает назад, в углу кабины блестит лужа её мочи. С. и гопник смеются. Я же погружаюсь в воспоминания об Э., которая вытворяла подобные трюки без умысла. Пока спускаемся, пропитываюсь морскими парами. Смотрю на изуродованное косметикой лицо Л., думая о том, как хорошо было бы связать её и надругаться.

Чужие тела – запрет. Своё хоть бей –

не хочу, но могу и буду.

Конец эпох. Начало новых.

Природа насилия завораживает. Разумеется, как и любого человека, она пугает меня. Боязнь стать жертвой и очередным некрологом в газетах преследуют думы, заставляя соблюдать мнимую осторожность. Общество страшится и порицает подобные акты, хотя они являются неотделимыми от нашей сущности. Даже больше: сама природа была рождена в насилии и боли.

Большой взрыв. Тайна зарождения клетки. Деление. Роды. Борьба за выживание. Росток, прорывающийся сквозь твёрдую землю. Нервная система. Кожа. Страх. Внутренний порок и голос. Организм. Естественное гниение. Секунда до смерти. Одиночество.

Нельзя человеку терять маску. Лишиться же внешних иллюзий – ещё страшнее. В обоих случаях образуется пропасть. Только если в первом случае маску можно сменить наравне с перчатками, то во втором происходит конец света. Пока я молод и полон иллюзий. Мне пока не всё равно на то, во сколько вставать. Если это школьные будни, то ранний подъём мучает меня. Если выходные – я благоговейно валяюсь до полудня. Меня всё ещё заботит чужое мнение. Будоражат разные формы тел людей. Я гневаюсь на несправедливость, стараясь по возможности восстановить баланс. Обделённые и нищие получают от меня карманные деньги, еду и внимание. Иногда приходится играть роль куда более значимую. Горсть несчастных исповедуются мне. Я внимательно их слушаю, посылая мысленное исцеление (или хотя бы избавление) от накопившихся бед. В ночи же, когда уходит солнце, я смотрю в беззвёздное небо, укоризненно ища того, в ком разочаровался.

Я уже рассказывал, как раньше имел диалог с всевышним? Я любил его и уважал. Сколько раз он помогал моей маме, а затем ей и вовсе сделали операцию. Приступов больше нет. Я счастлив. Но как же остальные люди? После смерти дедушки и тёти я обиделся на создателя, не пожелав мириться с несправедливостью. Это глупо, но что поделать? Сейчас вновь вернулась мода на отрицание Бога. Моё подростковое сознание решило временно поколебаться. Оно не желает выбирать одну точку зрения, а виной тому недостаток информации и алогичные несостыковки. У создателя нет логики, как и лица. Я знаю это точно, и ответ (опять же) кроется в самих текстах. Просто нужно уметь правильно интерпретировать. Иногда притворяюсь атеистом. Среди сверстников быть верующим – как минимум странно. Из ртов сорванцов срывается слово «наука». Это раздражает. Но также меня раздражают и те люди, которые находятся в противоположном лагере. Их проблема заключается в попытке поставить мыслительную точку, где халтурщина становится инструментом для заделывания дыр.

Мне четырнадцать, и я нахожусь на перепутье. Многие из вас забыли себя. Скорее, ваши «провалы» нарочиты. Люди любят приукрашивать, опуская неугодные детали. Но разве эта ложь стоит того, чтобы собственными руками унижать личное «Я»? Мы так боимся чужого порицания, что официальные галстуки начали выпускать законы, запрещающие публично говорить желаемое. Это проскользнувшее недовольство звучит из будущего. Сейчас, в 200(?) году, я могу сказать многое, но боюсь. Зато теперь, когда мне нечего стыдиться, говорить уже нельзя. Шахматная доска с одними пешками, где каждая малютка отражается в своих мечтах ферзём.

Мне четырнадцать, и я не понимаю, во что мне верить и чем мне быть. Сегодня я проклятый поэт, не желающий мириться с несправедливостью. Сейчас я театрально плюю на сложившуюся мораль и несчастия, потому как они видятся естественными метками. Смешно, но это правда. Выдумался сам себе избранным мучеником. Такой божий изгнанник. Правда, и у людей с миловидной внешностью и характером часто бывают проблемы похуже моих. Поэтому муравьиную суету можно лаконично заключить в словосочетание «театр и его закулисье». Я превозношу себя за счёт ущербности. Сплошной стыд и боль. Но втайне я чувствую также наслаждение, позволяющее мне быть не таким, как другие. Разумеется, это грубейшее заблуждение, так тому и быть. Зато это искреннее заблуждение ничем не отличается от истины.

Мне четырнадцать, поэтому времени много, – думаю я. Разберёмся.

Она появилась в моей жизни неожиданно. Первая любовь, как принято это называть. В моём же случае – возможность поэкспериментировать. Собственная театральность всегда казалась убедительным оружием, и по отношению к Н. не было никаких исключений.

Мы познакомились в интернете на каком-то первобытном сайте, тогда только набиравшем популярность. Интенсивная словесность в сочетании с «нос по ветру» привели к завязавшемуся разговору, плавно переросшему в подобие дружбы. На фотографиях красовалась симпатичная девочка. Тёмные волосы, еврейский нос и стройная комплекция тела. Ничего необычного. Красота всегда видится разными глазами и умом. Я не воспевал в мечтах эту девочку, но периодически фантазировал по поводу нашей встречи, иногда пользуясь небольшими зарисовками для удовлетворения голода. Локацией всегда служил общий подъезд «Шахи», ведь даже в собственных фантазиях я не мог представить, как приведу Н. в родительский дом.

Наше общение… Эта странная близость добавляли особый лоск и вкус играм, напоминая о гипотетической возможности сближения. То есть так выходило, что фантазия оставалась фантазией, но имела перспективы на реальность. Я упивался именно самой идеей, расчётливо сторонясь любого прогресса во взаимоотношениях. Периодически Н. предлагала встретиться. Просто погулять. Поговорить. Она жаждала живого общения, ведь я представлялся для неё любопытным собеседником. Как и с «реалистичной фантазией», моя театральная ложь удачно смешивалась с подлинной личностью, выдавая текст, так гипнотизировавший собеседника, выставляя меня (такого оборотня) прекрасным юношей, развитым не по годам.

Я много философствовал, периодически воруя чужие убеждения. Я брал горсть мыслей разных людей, затем сшивая их воедино, создавая своего современного Прометея. И на это у меня было законное обоснование, позволявшее спокойно засыпать ночью, не чувствуя себя мошенником: невозможность создать что-то качественно новое. Гнетущая правда периодически сводила меня с ума (сейчас, собственно, тоже иногда накатывает), как и страх из-за бесконечности космоса. Ограничение в творчестве (в широком смысле, разумеется) повергает ум в отчаяние. Стремление разбить кольцо, отрезать змее голову, уничтожив символический уроборос, так и останется несбыточным желанием. Человеческое несовершенство постоянно крутится вокруг ограниченного числа тем и технических возможностей. С виду нам только кажется, что homo sapiens сделал и продолжает делать вроде как невозможные вещи. Такие «осознанные», нетипичные для остальных животных штуки, которые движут цивилизацию царей на путь технократии, но это далеко не так.

Свет солнца смог найти своё вольное чтение сначала в огне от попавшей в дерево молнии. Затем свет солнца смог стать парафиновой свечой, а сейчас эту роль выполняют лампы. Как только обезьяна взяла в руки камень, почувствовав вес возможностей, запустился неминуемый процесс трансформации. Теперь мы имеем современные винтовки, ножи, истребители, но они всё ещё остаются тем самым камнем. Они выполняют аналогичные функции запугивания, власти, обогащения, доминирования и умерщвления. Такая конструктивная ветвь присуща абсолютно всему. Мы можем создавать только копии, дополненные новшествами своего времени, где доступное смысловое нагромождение никогда не будет меняться. Да. Хорошим примером такой процесс можно описать словами одного неизвестного, но великого художника, который однажды сказал мне простую вещь: «В рисунке очень важно чувствовать момент законченности, ведь если отбросить внутренний контроль, можно до бесконечности заниматься уточнением». Так оно и выходит. Мы можем только уточнять уже созданное, развлекаясь в смене декораций, суть будет неизменной. Человек никогда не сможет представить и выразить то, чего не может существовать в природе. Человек никогда не сможет найти волшебную формулу, которая позволит лишить изобразительное искусство, литературу и музыку эгоистичного самолюбования. Потому как сознание и есть самолюбование, а искусство – один из немногих способов выражения.

Я много пишу этой девочке. Постоянно кормлю её фантастическими завтраками о наших будущих похождениях. С периодичностью в два дня мы находим новые места, куда бы хотели сходить, но планы срываются, ведь я всегда занят. Врать куда проще, чем кажется на первый взгляд, а возможность делать это не лицом к лицу и вовсе избавляет от нужды стараться. Думается, выстроенная мною тайна только пуще возбуждает интерес Н. Молодой парень, да ещё поэт. Скрытный и непредсказуемый. Но почему он скрывается, и почему не отпускает? Промежуточное состояние рано или поздно может взбесить кого угодно, но пока время позволяет. Иногда появляется настроение, тогда я пишу бредятину в стиле того, как моя физическая хворь и эмоциональный груз просто не позволяют сближаться со столь прекрасной особой. Честно-честно. Я такой плохой и неправильный, вдобавок и калека. Не хочу тянуть тебя за собой. Лучше давай наслаждаться обществом друг друга. Предадимся платонической любви. И пока ты будешь думать, что я сижу в комнате чуть ли не при свечах, расписывая красоту, я буду ходить по вонючим подъездам, поглощая любую жидкость, от которой можно пьянеть и рвать.

Открытием того периода стало отчаянное желание женщины (пусть хоть и юной) спасти мужчину. Чем хуже и безнадёжнее ты себя описываешь, тем больше вероятности, что особа захочет быть рядом. Ведь она именно та самая единственная, способная спасти тонкую душу миловидного грустного мальчика. Не стоит придавать слишком весомого значения моему злостному смеху. Просто, когда я вижу брешь даже в самой маленькой детальке, мне становится как-то нездорово весело. Каждый найденный приём беру на заметку, не стоит разбрасываться опытом почём зря. Знаете, такими мошенническими разметками, которые никто не видит. Быть манипулятором словно дар свыше. Я не стремился стать им, просто случайности привели меня именно к этому. «Случайности не случайны» – так говорят, но это чистая софистика современных домохозяек, пересмотревших телевизор.

В минуты откровения чувствую себя неклишированным злодеем, скорее лишенным экранного времени и воплощённого в умах людей, недовольных второсортностью. Сам же могу объяснить свою частичную подлость в невозможности ей быть таковой. Говоря о себе «подлый человек», я лишь имею в виду ту подлость, которую могли бы узреть во мне вы. Самому себе же я казался вполне обычным человеком, не изобилующим неоправданным героизмом. Мои коварные спектакли (которые потихоньку начали сращиваться с настоящим скелетом) гармонично мешались и со многими положительными воспроизводимыми действиями. Несуразный подросток. Фу. Он пьёт. Он курит. Он извращенец. Он социофоб. Он говорит много гадостей. Он пишет много гадостей! Его мысли часто бывают мерзкими. Но посмотрите, вы только гляньте… Он кормит бездомных животных. Он подаёт мелочь нуждающимся. Он переводит старушек через дорогу, таща их здоровые сумки с одним сломанным колесом. Он любит своих родных и готов сделать ради них почти невозможное. Он никогда никого не убивал за пределами своих мыслей и не собирается. Он говорит «нет» любому насилию и жаждет его только в мечтах, на белых страницах; больше нигде. Он никогда не приступит к еде, если рядом есть те, кто голодает. И кто же, в конечном счёте, победит?

Стоит ли озвучивать очевидный ответ? Единственный победитель в этой истории – баланс, равноценный, как и дружба между добром и злом. Бог и Дьявол – идеальное равновесие, благодаря которому человечество худо-бедно функционирует. Поэтому, когда люди теряют бдительность, отворачиваются от элементарного в угоду собственного спокойствия, те двое идут в бар, находящийся где-то на границе миров, и хорошенько напиваются. Я в этом уверен по двум причинам: коллективная убеждённость смогла воплотить выдумку в реальность, а моя выдумка лишь дополнила маленькую деталь реальности. Не быть ей – значит не быть остальному!

Я рассказываю эти неоформленные идеи Н., которая восторженно пишет: «Я никогда об этом не задумывалась». Да, Н., я тоже. Но вот теперь, когда мой монотеатр устраивает моноконцерты, приходится продумывать много деталей. Сальвадор Дали говорил, что гением стать легко, нужно только заиграться. И учитывая, сколько автобиографичной лжи писал этот человек, то выбранный мною путь познания ничем не хуже. В конечном итоге побочная мишура отпадёт, оставив самое нужное и практичное.

Спустя полгода «глухого» общения мною овладело страстное желание узнать, какая Н. из себя в реальной жизни. И её человеческие качества в данном случае интересовали меня куда меньше, чем невинное тело под грудой безвкусной одежды. Вытаскивать на свет собственную личность тогда казалось невозможным, ведь в таком случае мой латентный вуайеризм мог сойти на нет. Нельзя переступать черту между мыслями и телесностью. По крайней мере сейчас, когда я нашел интересное развлечение. Можно сказать: открыл новый жанр для своего импровизированного театра. Как итог, было решено попытать шансы свести Н. со своим знакомым. Сваха из меня ещё та, да и Н. чуть ли не прямым текстом говорила о своей влюбленности именно в мой образ. Не прямым текстом, разумеется, но её чувственное напряжение проходило сквозь экран. Потенциальный жених казался куда симпатичнее и интереснее меня в жизни. Ко всему прочему, он находился в том возрасте, когда мальчики старались найти себе кого угодно, лишь бы познать тайны женского очарования.

Создаётся впечатление, словно только в этой стране люди постоянно спешат жить, пытаясь закрыть мыслимые и немыслимые гештальты. Но прежде чем их закрывать, единицы и нули, образующие свою видимую личину, уверенно обрастают быстрыми недосказанностями. Проще говоря, в попытках вобрать в себя самое лучшее от культуры (в кавычках), мои соотечественники создают только вопросы, которые не так просто закрыть налету. Сам же груз, будь то неудачная любовь или нереализованная деятельность, только и делает, что накапливается. Психика не резиновая. Стоит не забывать об этом.

Т. ожидаемо быстро купился на уговоры. Да, дружище, Н. именно та самая жертва, которая тебе нужна. Учитывая моё частичное влияние, уговорить «подружиться» не кажется совсем уж плохой идеей. Самой Н. я плету чушь о бездумной влюблённости моего знакомого в её очаровательный образ с фотографий. «А благодаря моим рассказам, Т. заведомо без ума и от твоей души. Понимаешь? Стоит ли мне говорить, что встретить человека, который будет ценить не только твоё тело, но и ум, крайне сложно. Просто пойми это…»

Радость и возбуждение. Одна эмоция и один процесс. Так приятно что-то создавать, а рушить, скорее, ещё приятнее… «Голубки» начинают общение, только, в отличие от меня, Т. быстро берёт девочку в оборот, предлагая погулять. Та соглашается, хоть и с лёгкой заминкой. Доминирование обезоруживает её. Сам же Т. держится молодцом, попутно осведомляя меня о каждом шаге. Мне приятно такое доверие. Стараюсь поддерживать отеческий тон (по представлению тех дней и кинообразов), поддакивая там, где это надо, потихоньку вкрапляя свои идеи. Как же мне нужно раздеть Н. чужими руками! Я жду словесный отчёт со всеми подробностями, правда, пока до этого далеко. Первые прогулки проходят успешно. Вот Т. рассказывает о первом поцелуе. Вот он делится тем, как трогал Н. за ягодицы. Моё лицо, как и с самого рождения, мало что выражает, но в мыслях я снимаю кожу со своего товарища. Я буквально вырезаю его лицо, криво фиксируя строительным степлером на себе. И вот уже я целую Н., неловко обхаживая руками её ягодицы, пытаясь казаться чувственным.

Фантазия не имела бы такого сексуального подтекста, если бы не мысль о собственной причастности. Как же я упиваюсь собой! Разумеется, сейчас я вижу в собственном поступке элементарную гордыню, сравнимую с болельщиками спортивной команды, которые употребляют связки «мы забили гол», «мы выиграли». Снова приходится возвращаться к теме о желании быть причастным к чему-то большему. Но в этом подростковом фрагменте я хотя бы действительно играл роль нападающего. Сила воли и странное желание смогли подчинить волю двух людей. Для начала неплохо. Но что будет дальше, когда мне надоест?

Не все моменты в этой истории оказались мне подвластны. В один из дней Т. пришел навестить «затворника». Когда я открыл железную дверь, то с ужасом увидел живую Н. Она стояла такая взволнованная, с круглыми глазами, полными невинности. А я, не спуская маски безразличия и хороший тон, съёжился весь внутри, мечтая о том, когда же эта парочка уйдёт. Несмотря на страхи и опасения по поводу Н., ничего сверхъестественного не произошло. Особенно сильно я упивался поведением этой девочки, наивно полагавшей о моём неведении про закулисье. Мой товарищ обещал наивному существу конфиденциальность, но подросткам определённо не стоит верить. Зерно гордыни всегда будет перевешивать правильность и честь. По крайней мере до тех пор, пока будоражащие (сознание) открытия не перейдут в статус бытовой тоски.

Через какое-то время Н. сама поделилась новостью о своих отношениях. Я искренне удивился, поздравив её. Я был уверен: моя воля смогла подчинить волю Н. Я думал о собственной силе, не замечая очевидного: эта девочка делала описанные манипуляции не по причине повиновения, а по собственному желанию вызвать во мне ревность. Её неудачная попытка растрясти меня таким «взрослым» способом привела ровно ни к чему. Его величество «глупость» в моём лице остался непоколебимым. Когда до Н. дошла вся тщетность, она рассталась с моим товарищем. К удивлению, незаметно для себя я привык к обществу этого создания, и мы даже иногда гуляли вдвоём просто в роли друзей. Как вдруг… Новое признание. Она посмела в лицо сказать мне о своих чувствах. «Я люблю тебя», – говорит девочка безразличному мальчику. «С самого начала я хотела быть с тобой».

Досада и отвращение вспыхивают во мне. По-хорошему, стоило бы сказать правду. По крайней мере, ту, где я с поднятым забралом признался бы в собственном безразличии, но что же происходит в действительности? Сидящий внутри дьявол потирает руки. «Такого поворота мы не планировали, будем же действовать по обстоятельствам», – говорит он мне. Новый план. На что только не пойдёт человек, лишь бы развеять скуку. Моя похоть надевает собственную маску, притворяясь трогательным взглядом. Дрожь от желания обладать выдаётся за вскипающие чувства. Со всей невинностью я смотрю в тревожные глаза Н., отвожу взгляд так, словно стесняюсь до одури. «Я тоже тебя люблю. Мне страшно, ведь я никогда не целовался», – шепчут мои губы. И последний факт является чистейшей правдой.

Тронутая признанием Н. тянется своим живым ртом к моему лицу. Момент действительно волнительный. Внутренний подросток никуда не делся. Какой будет этот поцелуй? Нежный? Страстный? Неприятный? Или возбуждающий? Реальность умудряется удивить неожиданной пресностью. Слияние выходит мертворождённым, словно наши губы стали силиконовыми игрушками. Ротовое соитие длилось секунды две. Я постарался изобразить некую одухотворённость, но не думаю, что вышло органично. Счастливая Н. взяла меня за руку, и мы отправились в бесконечную прогулку с разговорами обо всём на свете. Выдаваемые мною слова не отличались особенным умом, так как мысли были заняты куда более важными делами. Каждые три минуты я прокручивал сцену поцелуя в голове, наслаждаясь не процессом, а фактом свершившегося. Бесспорно, её чувства искренни. Трогательные эмоции Н. воспринимались моим дьяволом со смехом, словно честность являлась чем-то порицаемым. Тут я представил общество взрослых людей и понял: дьявол прав. Да и не являюсь ли я сам тому ярким подтверждением? Самым очевидным примером, что человеческая жизнь в принципе построена на лжи.

Спустя время, уже после прогулки, я нахожу компромиссное решение. Да. Кроме как «компромисс» назвать это никак нельзя. Твёрдо решаю не упускать возможность пройти сложный путь познания отношений, по итогу добравшись и до тела Н., но с тем условием, что одна маска будет для неё, а окровавленный портрет я оставлю себе. Я клянусь самому себе: «Я никогда не оголю душу перед этим человеком и даже больше, Н. никогда не узнает о моей низости». Подлая маска подарит ей искреннюю любовь, страсть, заботу, нежность и никогда не признается о своей подлинной сущности. Я сделаю это не ради себя, а ради неё. Мы будем целоваться, смеяться, вместе переживать. Мы будем встречать рассвет на одном диване, ссориться, грустить. И каждую секунду маска будет искренне невинна перед собственным взором, ибо она очень хитра. При желании она сможет обмануть и себя. Я тоже потеряю закулисную реальность. Совсем забуду, где нахожусь. Маска сидит плотно, и границ не видно, только холодное и приятное прикосновение к обожженной коже. Мы забудемся с ней настолько, что однажды правда (всё это время сидящая во мне) вспыхнет ярким светом. От непривычки я начну щуриться, не поверив в собственное уродство, а когда глаза привыкнут, вспомнится сонная тайна, и тогда я с благословением приму «блудного сына». Питанием для истинной личности будут служить фантазии. Возможно, они мало чем будут отличаться от некоторых сцен в реальности, но всё же истинное удовольствие от «подарка» можно получить наедине, закрывшись от окружения толстой дверью без зазоров. Внутренний дьявол будет вдыхать полную грудь мыслей, снова стимулируя уставшее тело. Новые подвиги, но не во имя театральных сцен, а во имя себя. Чествуй и празднуй себя, ведь без тебя не будет и мира.

Когда Н. достаточно хлебнёт со мною горя, я отпущу несчастную. Ей будет больно и непонятно, как человек смог так резко измениться, зато она получит бесценный опыт. Любовь – тоже маска, скрывающая в себе боязнь одиночества и желание удовлетворить потребности. А если это так, то чем моя ложь хуже чужой?

Мне только исполнилось пятнадцать. Собственные черты лица остались (как будто бы) прежними, но каждую минуту происходят необратимые процессы, ведущие тщедушное тельце к неминуемой смерти. Рано или поздно. Честное слово. Н. всеми возможными силами пытается проводить со мной как можно больше времени. Каждый день приходится получать от своей подружки сообщения с разными предложениями, только вот моя непреклонная позиция остаётся таковой. Латентно-деспотичная конструкция отношений устраивает меня. Ещё бы, ведь я её и возвёл собственными силами. Не без ошибок, разумеется, но фундамент «кнутом и пряником» работает безотказно.

Как только Н. даёт мне желанное, то тут же получает вознаграждение в виде нежности и внимания, но баловать ни в коем случае нельзя. Это точно. Если бы люди тратили отведённое им время на одни наслаждения, то настал бы неминуемый апокалипсис. «Прости, дорогая. У меня есть дела». Женщины бывают часто правы, когда считают, что мужчины используют их. «Поматросил и бросил». Но вина, разумеется, должна ложиться на плечи каждого страдающего. Проблема ведь не только в мужском стремлении к сексуальной близости, где через какое-то время теряется интерес к конкретному телу (это как раз-таки естественное и честное поведение), а в том, что женщины заводят отношения именно с такими мужчинами, каждый раз ведясь на одни и те же унылые уловки. Очень часто меня начинает сводить с ума мысль о фиксировании поведенческих вешек, умудряющихся врастать в кожаную машину. И врастают они настолько органично, что это жалкое тело искренне следует «своей мечте» и «зову сердца».

Другой тип я описывал ранее – это спасатели. Женщины, которых тянет на героизм. И со мной именно тот самый случай. Только болен не я, а псевдоним. Наши с Н. отношения за полгода принесли свои плоды. Коллекция моих фантазий стремительно пополнялась подробностями. Руки успели познать на ощупь грудь Н. и ягодицы, причём не через одежду. Тактильные ласки интимного характера потихоньку занимали в жизни свои законные места. Н., в свою очередь, изучала моё тело, только более скромно. Ей нравилось обсасывать мою шею, пальцы. Иногда она позволяла себе мимолётно потрогать меня ниже пояса, но никогда не смела лезть бесцеремонно под бельё. Такую робость я списывал на её страх нового. Познание жизни в принципе витает вокруг боли, учащённого пульса и щенячьего непонимания: «А что с этим делать?» Но сейчас, в свете представившейся возможности посмотреть на ситуацию со стороны, как если бы я наблюдал за актёрами на экране, можно предположить, что Н. не столько боялась переступить черту нового, сколько ждала первого шага от меня. Узколобые атавистические традиции незаметно смогли интегрировать собственные корни зла в таких, как она, не желая растворяться под кипятком современного рационализма. Я могу ошибаться, но как тогда ещё можно объяснить поведение Н., которая в один из обычных дней предложила овладеть ею. Это самое «взять» как раз и сформировало потребительскую концепцию, где мой шаг должен был положить начало всему.

Внутренний коллекционер фантазий ужасно обрадовался возможности пополнить полки такой изюминкой. Во рту образовалась сладостная слюна предвкушения. Да и, честно говоря, деваться было некуда. Я слишком далеко зашел в своей лжи. Назад пути нет. Для этого нужна своевременная история спада эмоциональной привязанности, разумеется, со стороны Н. В тот же вечер, после её открытого предложения, было решено убить нескольких зайцев сразу. Среди своих друзей я потеряю статус невинного ягнёнка, внутренний коллекционер получит пищу для новых конструкций, а лично я пройду ещё один этап взросления, который точно разочарует меня не меньше, чем мысль о судьбе человечества, вынужденного разделить участь Сизифа.

Сначала я хотел описать первую интимную близость «физическим языком», но в последний момент было решено отказаться от голой честности и возможной неприкрытой уместности. В реальности и так слишком много порнографии, которая (в виду своей растиражированности) потеряла изначальную силу впечатления. Скорее весь совершенный акт походил на миф. Именно. Тесей и Минотавр. Только старая версия истории прошла; умерла под натиском лет. Планета очистилась, сделала полный круг, иначе повторив в десятой степени раз сказанное ранее. Теперь Тесей стал обитателем лабиринта. В своей невинности он сосёт кровь окружающих, не подозревая о собственной природе зла. Точнее природе зла, которую навешивают ему другие, поэтому юноша не подозревает только о чужом мнении.

Тесей живёт в замкнутом пространстве, не имея возможности вырваться наружу. По правде говоря, он даже не знает, есть ли что-то за пределами лабиринта. Как только он родился, Посейдон решил уместным поселить сына в бетонном мирке, наполненном готовых убеждений. Но вот минотавр, страшный монстр, зачатый в странной любви, натыкается на чужое пространство. Бык Миноса сразу чует молодое тело. Кровь, циркулирующая по венам, манит его. Желание проткнуть своим единственным несломленным рогом плоть слишком велико, ведь тогда тёплая густота опорожнится из сосуда, укутав своим теплом и запахом всё тело. Спокойствие и чувство достигнутой цели. Само действо всегда пугало быка, но голод диктует свои правила. Если создатель позволил родиться мучительному чувству, то каждый тогда вправе получить и возможность избавления. Хотя бы временное.

Минотавр следует своей природе. И хоть Тесей со стороны выглядит жертвой, на деле он остаётся полноправным охотником. Вопрос такой позиции зависит от ракурса смотрящего. Красивое юное тело подобно цветку, жаждущему опыления насекомого. Два охотника неминуемо идут к гибели в разной форме. Тесея ждёт мучительная смерть телесности, в то время как минотавр будет каждый раз умирать духовно. Грех и чистота. Боль и наслаждение. На одной из прямых линий они, наконец, пересекаются. Две силы, которым суждено соединиться в одно нагромождение. Юноша не прячет своей груди, хоть и стыдится открытости. Ушедшее мгновение. Едкий и вонючий пот попадает минотавру в глаза, забрызгивая и Тесея. Твёрдый рог протыкает грудину, выпуская блаженную кровь. Необходимое таинство придёт позже, уже в истории. Сейчас же – сплошная физиология.

Запахи мешаются. На первый план выходит кислятина из обезвоженных ртов. Тяжелое дыхание. Тесей пока жив, поэтому его участь – продолжать борьбу. Он пытается бултыхаться. В его руках нет силы, только видимость. Минотавр теряется в собственных мыслях (а есть ли они у него вообще?), переставая так яростно давить. В общественной этике всегда подразумевается блаженство там, где можно заиметь выгоду. Так сотворила сама мать-природа. Только никто не предупредил, что в любовных делах наслаждение больше формируется за счёт мыслей, нежели физическим фактом. Когда всё кончено – миф улетучивается. Лабиринт превращается в девичью комнату. Тесей оборачивается в изнеможденную бледную Н., и только я остаюсь с головой быка, не чувствуя надобности пока надевать маску себя.

Целую Н. в щёку, говоря заготовленные фразы, на которые (к собственному удивлению) получаю не заготовленные ответы. Обескровленная, она говорит много нетипичных вещей. В этот непродолжительный период мне даже кажется, что этот человек мне интересен. Тут же отряхиваю себя, напоминая, кто есть кто. Она – расписанная формула. Я – ошибка, захотевшая изменить порядок вещей хотя бы в собственном восприятии. Но по сути – это и означало бы изменить мир, ведь его без личного взгляда просто не существует.

Готов поспорить, многие захотели бы опровергнуть такой взгляд, сославшись на факт о: «Количество равняется большей силе», но в случае с умением воспроизведения окружающего многообразия и самим окружающим многообразием это правило не работает по той же причине, по которой мы никогда не поймём друг друга: невозможность неосязаемой единицы стать не собой. Пропасть рождает много вопросов, на которые не суждено получить ответы при жизни. Но в то же время факт невозможности избавляет нас от необходимости страдать из-за подобного пробела, разрешая себе плевать на ближнего без зазрений совести. Я ещё играю свою роль. Театр продолжается, но от Н. мне больше ничего не нужно.

Глава 4

Одиночество каждого человека обусловлено невозможностью «поглотить» чужое сознание своим, как бы смешав их в качественно новый продукт. Честное слово, масло и вода. Вторая просто не может схватиться за углеводородные молекулы масла. Диагноз – неполярность молекул. Если немного развить тему, то окажется, что на Земле не существовало ни одного человека, который мог бы похвастаться подлинным общением с себе подобным. Непривычно и удивительно становится ровно тогда, когда идея симуляции переходит из «чего-то далёкого и связанного с технологиями» во вполне бытовой, повседневный вопрос. Никто из нас с вами не общался напрямую, только через посредника. Личность другого сокрыта собственными домыслами о ней. Связанное с нашим опытом и возможностями, чужое сознание волей-неволей переформировывается, как бы подстраиваясь. Или, если точнее, мы переформировываем собственное сознание, пытаясь притвориться другими. Вот откуда столько осуждения. Вот откуда столько ответов на чужие вопросы. Вот откуда рождается любовь и ненависть. А конфликт, если смотреть вразрез сверху, окажется до смешного жалким, ведь его база будет строиться на личном неведении.

Только подумайте, сколько на планете людей, а затем возведите это число в степень на самого себя. Миллиарды копий одного и того же сознания в разных интерпретациях. Можно просто сойти с ума, поэтому советую не сильно заострять собственные мысли на этой идее, ведь именно так и рождается паранойя. К такому открытию в подарок идёт два важных дополнения. Первое заключается в понимании факта личного стыда в обществе. Разумеется, сама степень сильно варьируется, обуславливаясь конкретной группой людей, с которыми вы находитесь. Чем ближе ваши интеллектуальные показатели, финансовое положение, интересы и внутренняя модуляционная синхронизация, тем меньше риска напороться на чувство стыда и сожаления. Может, вы замечали, когда рассказываешь новым людям о своих увлечениях или высказываешь мнение, иногда возникает некомфортное чувство уязвимости. Начинаешь чувствовать, как одухотворённость, которая была присуща собственному «Я» и личным интересам, начинает испаряться, словно эти люди стали зеркалом, в котором проявилась правда, где то, что было так любимо и к чему имелось трепетное отношение, превратилось в ржавое посмешище. Такое происходит именно из-за явного различия интеллектуальных возможностей и симуляции чужого мировоззрения в собственной голове. Причём стоит отметить, подобный эффект наступает не из-за того, что кто-то лучше вас, а скорее потому, что этот кто-то начинает доминировать своей личностью.

Второе дополнение состоит в добровольном отказе от оценочной шкалы творческого потенциала. Данное высказывание можно было применить не только к интеллектуальному продукту, но лично для меня такой пример имеет свою актуальность в конкретном контексте. Старая привычка выставлять оценку тому или иному литературному труду или, скажем, песне – ошибочна. Скажу больше, по-хорошему автор вообще имеет мало чего общего со своим произведением. А произведение ещё меньше имеет собственной ценности. Её попросту нет, по крайней мере, в контексте доминирования человеческого сознания для фундаментальной иллюзии видимой среды. Любой текстовый шифр зачастую является конструкцией, где взамен собственной индивидуальности приходит индивидуальность именно читающего. Каждый мозг, каждый «двуногий опыт» видит свою историю, от чего ценность истории всегда разнится. Одно остаётся неизменным: человек всегда читает себя. Именно себя он видит в музыке. Собственная тень лежит на всех картинах. Самые сокровенные личные вещи читаются между строк в произведениях неизвестных авторов. Поэтому, в каком-то смысле, у созданных произведений нет имени. Абсолютно любое открытие принадлежит каждому. Написанные мною строки – это и ваши строки, переработанные собственным сознанием.

Если бы вы могли заглянуть сейчас в уборную заправки на улице Цветочная, 16, то вам открылась очень стереотипная картина. Молодой человек под предлогом «сходить по-маленькому» заперся в провонявшем квадратном метре, где с опаской и тревогой достаёт из кармана подозрительный пакетик. Через бумажку в нос проникают муравьи-альбиносы. Холод и ток прошибают тело, обдавая голову сомнительным наслаждением. Если вы думаете, что я пал в ошибочной погоне за удовольствием, то спешу расстроить – это далеко не так. Человеческие пути неисповедимы. Наслаждение слишком быстротечно для восприятия его всерьёз. Куда больше меня интересовали последующие страдания.

Мне семнадцать лет, и спустя два года я куда пуще поверил в сказку о своей печальной судьбе. В собственном уме я всё ещё поэт с распланированной трагедией. А раз так, то помочь себе достичь цели – милое дело. Через пару часов меня ждёт подавленность и тревога. На следующий день тело покроется испариной. Гусиная кожа станет конденсатом, и плевать, что за окном стоит ужасная жара. Родители не должны видеть своего любимого сыночка в таком состоянии, поэтому придётся не выходить из комнаты. А если нужда заставит, то можно списать на обычный грипп. Что уж тут поделать? И вот когда будет совсем плохо, тогда можно будет взяться за ручку и начать писать много интересного. Период подростковой одухотворённости строится на важности собственной трагедии. Зрелые люди, разумеется, не являются исключением, но их страдания можно причислить к более бытовым или, если кому будет проще для восприятия, прикладным.

Иногда, завидев идущую навстречу особу, я начинаю фантазировать. Вроде как проживать целую жизнь с этим человеком. Для начала придумывается подходящее имя, ласкающее слух, затем воспроизводится предыстория знакомства. Для большей реалистичности выдуманные знакомства как раз и начинаются с места, где встречаются жертвы моей бурной фантазии. Сегодня это парк. Жертва: хорошенькая светленькая девчушка лет двадцати. В реальности она прошла мимо, только лишь на секунду бросив неопределённый взгляд в мою сторону, скорее не как на парня или человека, а вещь или, в лучшем случае, дерево. Да и мой измученный взгляд, если честно, навряд ли выражал хоть что-то, но с фактической разлукой началась моя личная интерпретация событий.

Вот я пока не вижу этот хорошенький задранный носик и стройные ноги. Отвлёкся, с кем не бывает? Неожиданный удар приходится в плечо. Он достаточно ощутим за счёт эффекта неожиданности. Тело просто не было готово к такому сопротивлению. Встреча случилась. Я ловлю вскрикнувшее тельце в свои объятия, не позволив пыльному асфальту загваздать фрагменты белоснежной оголённой кожи. Её зовут Ю., и она красива. Основная доля красоты, как ни странно, приходится не на черты лица или тело, а на взгляд, походящий на собственный. Неприкаянный призрак, жаждущий грубой ласки. Душа тайно желает обманчивых стереотипов в виде денег, семьи и долгой жизни. Истинное же человеческое «Я» всегда жаждет деконструктива по причине патологической скуки и невозможности получить окончательного удовлетворения.

Между нами завязывается разговор. Ю. вроде как сразу влюбляется, что не особо правдоподобно, но чем жизнь не проказница? Я прям чувствую, как Ю. попадается в банальные сети амура. Далее в игру вступает такое умение мозга, как перемотка. В ней я вижу весь аперитив событий сплошняком, но если бы понадобилось детально описать отдельно взятые сцены, то ничего внятного сказать не получилось. Мозг ревностно вылавливает момент, когда иллюзорная любовь, относящаяся к разделу выдуманной души, перетекает в физическую фазу. В мечтах эта девочка превращается в орудие. Развращённый сосуд, желающий механики, да не просто где-то, а где угодно, лишь бы в неположенном на то месте. Да. Телу не прикажешь. Такое соитие кажется чем-то интригующим, но только до тех пор, пока идёт процесс. Как мы знаем, в конце всегда ждёт разочарование. Смешно. Даже в собственной голове я не способен обойти такой унизительный момент.

Физическое возбуждение моментально настигает сознание, желая в реальном сне испить чашу. Боль после эйфории слегка отпускает, пропуская на первое место желание. Наступает последняя фаза, куда подключается третья составляющая «философского камня» – это истинное «Я», пытающееся в очередной раз сделать из тела и души посмешище, оборвав нить повествования, опошлив и осквернив своего носителя. И хоть я буду жалеть о содеянном, как жалею каждый раз, но делать глупости никогда не перестану, потому как имя мне – человек, который, лишившись маски, ужасается собственному отражению.

В комнате начинает лихорадить чуть больше. Вечно закрытые окна. Спёртый воздух пьянит. Здесь никого нет, а значит, можно побыть собой. Хотя опять же, даже стены, навевающие воспоминания прошлого, склоняют принять правильный оттенок, думая о себе как о ком-то конкретном, имеющем статус. Эта мысль и чувство тошноты со страхом зарождают во мне набор букв.

В обычный день,

ничем не отличимый от вчера,

чувствуется иная сила гравитации.

Сегодня я – не я, а какая-то иная,

странная субстанция.

Проходит час-два.

Не понимаю, зачем я здесь

и кого по-настоящему знаю.

Куда смотреть?

Голова сама по себе,

пока ещё живая.

Тело не чувствуется.

Бреду, глазам доверяя.

Всё словно в бреду,

и сила несёт к воде, где бушуют волны.

А я стою,

смотрю на движение формы.

Всё слежу,

но не думаю,

но живу,

каждый раз

умирая.

Иду в ванную комнату. Зеркало смотрится в зеркало. Нельзя. Лучше не пытаться быть собой. Есть, знаете, такая особенность у людей – ловить скуку. В основном этим страдают малыши. Взрослые разбаловали их вниманием, поэтому, когда те остаются наедине, их начинает одолевать гнетущее чувство. Кризис самоидентификации, помноженный на самовнушенную пустоту, создаёт приблизительно похожее чувство. Кажется невыносимым находиться наедине с собой, особенно когда так плохо. Но и чьё-то общество неспособно решить проблему. Возникают мысли о более радикальных решениях из сложившейся ситуации, но врождённое чувство воспевать жизнь куда выше, поэтому остаётся одно: изучать собственное страдание, наблюдая за ссохшимся телом и таким же разумом. Ты ведь этого и хотел.

Мою ванну с порошком. Затыкаю слив резиновой пробкой. Открываю горячий напор воды. Из-под дивана достаю бутылку крепкого. Прошу читателя понять простую вещь. Тогда всякий виски пился действительно не по причине вкусовых особенностей, а из желания придать себе картинного веса. Скрывать такую смехотворность глупо, ещё бы. Каждый глоток отдаётся в горле болью и тошнотой. Содержимое желудка хочет обратиться рвотой, обжигающей слизью, но глотательный рефлекс срабатывает уверенно и надёжно. Вообще, смотреть на себя со стороны – это ведь не столько художественный приём, сколько синдром, который обозвали «деперсонализация». Я не знаю такого слова и понятия, но сейчас, будучи «паршивой овцой», действительно наблюдаю за своими поступками со стороны, не чувствуя единства. Осуществляемые манипуляции, заставляющие делать себе плохо, выглядят смешно. Даже тогда из-за «угла» я лицезрел смехотворность собственного поведения, продолжая врать, потому как другой я хотел этого!

Личность, отдававшая отчёт своим поступкам, оказалась не у руля. Она как раз находилась в состоянии озвученной «деперсонализации». Честное слово. Обиженный же на весь мир подросток (который ещё и выбрал себе самый романтичный штампованный образ) встал во главе тела, почувствовав свободу к безнаказанным действиям. Когда же станет слишком поздно что-либо исправлять, ребёнок бросит осквернённое тело, оставив жить с последствиями свою постаревшую копию, до этого с ужасом наблюдающую за апокалипсисом. Виноваты в такой ситуации оба.

В полном раздрае забираюсь в наполненную ванну. Горячая вода ужасно обжигает ягодицы и гениталии. Спина покрывается мурашками, которые начинают чесаться. Дыхание становится тяжелым. Взгляд заворожено смотрит в одну обусловленную точку. По ту сторону реальности (дверь в данном случае играет роль границы) слышится возня. Домой вернулась мама. Ещё слышится голос сестры. Чья-то рука стучится. «Простите, я не могу впустить вас помыть руки, сейчас тут происходит чёрте что!» Жду, когда вода немного остынет, чтобы можно было понырять. Самое время познать тишину другого толка. Незабываемое чувство быть с закрытыми глазами под водой. Тело… Да что оно значит сейчас? Это момент, где для разума перестала существовать действительность. Но в то же время я не смог бы с уверенностью сказать, что нахожусь в собственной голове. Некая среда временного пребывания стала третьей платформой с отсутствием внешних и внутренних проблем. Даже при желании не получилось бы задуматься о чём-то плохом или хорошем. Лёгкие медленно выпускают оставшийся кислород из своих пылесборных тонких стенок. Попытка представить собственное лицо ничем не заканчивается, оно никак не хочет отпечатываться, скрываясь в теле. Оно поджидает на поверхности. Долго ли я смогу прятаться? Разумеется, нет. Воздух на исходе. Ещё немного, и случится лёгкий приступ паники. Нужно всплывать, но только чтобы, отдышавшись, вновь погрузиться в потерянное пространство.

Знаете ли вы, почему среди творческих людей, да и среди тех, кто позволяет себе такую роскошь, как «думать», очень много злоупотребляющих? И наименование употребляемого не играет здесь роли. Главный тезис в таких историях – причиняемый вред. На мой взгляд, основная причина кроется в парадоксальной невозможности сознания ужиться с математически расчётливым мозгом. Две стороны одной медали. Сознание старается отогнать мысли о смерти. Из-за чего, собственно, родилось много легенд, культов, внеземной жизни и так далее. Но мозг, являясь процессором, подчиняется выведенным бог знает кем формулам, от чего его конструктивность (и наше мнимое открытие математики) является неоспоримой и непоколебимой. То есть внутреннее устройство «физического» процесса мышления невозможно улучшить, по крайней мере самому примату. Всё бы ничего, только вот сознание позволяет себе много фривольностей, из-за которых впоследствии мы и страдаем. Оно задаёт много вопросов, параллельно озвучивая много правды мозгу, который до капризности нуждается в конкретике. И когда «программа» сталкивается с такой пошлостью, как мысль о смерти, мозг как бы подвисает.

Не в состоянии решить задачу, «желейный» начинает сбоить, причём делает это с присущей математической точностью, только на сей раз применяя абсурдные решения, зачастую расположенные как бы в отражении. Проще говоря: страх смерти и невозможность познать такое явление заставляют человека заниматься саморазрушением, ища ответ в косвенно схожих вещах. Такие они (на уровне ассоциаций) и являются ложными, но мозгу не прикажешь. Я легко могу ошибаться, это ведь просто догадка подростка, но я свято верил в собственную выдумку, потому как она – моя.

Как бы хорошо ни было под водой, а стоит возвращаться к реальности. Пока ополаскиваюсь, думаю о том, что самое время брать свою жизнь в руки.

Сестра надолго не задержалась, ретировавшись к подруге с ночёвкой. Комната в распоряжении диковатого брата. В 21:00 желаю родителям добрых снов. Закрываюсь в пустой спальне. Выключаю свет. Спать, разумеется, никто не собирается.

Из тайника достаётся бутылка, только уже не крепкого, а красного. Вино мне действительно нравится. По крайней мере, из всех алкогольных напитков вино умудрилось удержать свои характеристики в усреднённых значениях, благодаря чему им можно напиться со вкусом, без рвотных позывов. Я точно знаю, никто не посмеет войти в комнату, поэтому смело раздеваюсь. Тело устаёт от одежды. Тело человека всегда устаёт. Первый этап принятия состоит из «быстрого старта». На одном дыхании осушаю треть объёма, как бы сразу набирая нужный градус для дальнейшего предполагаемого транса. Сегодняшняя ночь будет посвящена просвещению.

За кадром, в неупомянутое на бумаге время, я успел подготовиться. Вот перечень инструментария: набор дешевых акриловых красок, плоская дощечка для смешения сложных цветов, одна кисть, стакан воды и холст. Складывается впечатление, словно путь к озарению лежит именно через страдания и аморальное чувство собственной ничтожности. Мне не хватает символа, который стал бы проводником между мной и внутренним «Я». Упоминалась ли моя приверженность к идее о расщеплённой божественной сути, где великий и единственный разум, объединяющий всё существующее и выдуманное, решил забыться, разбившись на осколки, лишившись тем самым целостности самопонимания? И только после смерти мы, люди, воссоединяемся с подлинной сутью, возвращаясь домой, с облегчением вздыхая, воспринимая пройденную земную жизнь как страшный сон либо как собственную шутку.

Из коробки достаются основные цвета. Сейчас они представляются сплошным серым пятном. И если ещё был шанс попытаться использовать цветовую раскладку по памяти, то теперь, когда я старательно перемешал тюбики, такой возможности нет. Вертикально ставлю на ощупь холст 30×40. Подушечки пальцев изучают зернистую фактуру. Я как бы пытаюсь прочувствовать плоскость, хоть и ощущаю в действе притворство. Кондиция пока не достигнута. Нужно продолжать пить и вслушиваться. Юношеская ломка совсем пропала, когда к кончикам ног подступает онемение. На чём же я остановился?

Религия.

В целом я давно понял о невозможности чему-либо дать определение, и уж тем более о тщетности классифицировать потребность во всех этих человеческих пристрастиях. Одно дело, когда сознание требует наслаждения через тело, но совсем другое, когда несуществующая душа (порождённая сознанием под знаком собственной неполноценности) требует наслаждения личного. Встаёт серьёзная дилемма: выбрать протоптанный путь в виде всевозможных учений, либо создать свой, став единственным последователем, а значит, и обладателем куда более целостного служения за счёт понятных правил послушничества. Сейчас идея создать собственный кажется логичным действом. Вполне благоразумно начать путь именно с интуитивной живописи, где чувства оставят свой неподдельный след. Напился я прилично. Можно начинать.

Рука открывает первую попавшуюся краску. Точнее, не так. Рука открывает нужную краску, избранную самим случаем, тем самым приобретя сакральное значение. Делать осознанные мазки нельзя, поэтому после выдавливания краски на палитру стараюсь сосредоточить нутро на вещах, приносящих неподдельную радость. А ещё на вещах пугающих. Я сосредотачиваюсь на образах любимых людей и тех, кого ненавижу. Я стараюсь собрать имеющиеся чувства, как бы объединив целый мир в один маленький шарик, передав силу бытия в руку. Мама. Отец. Сестра. Редкие друзья. Продавщица в соседнем магазине. Бездомный за углом у больницы. Батюшка в церкви. Сантехник. Школьницы. Одноклассницы. Машины. Часы. Шины. Стеллажи. Страх. Обязанности. Социум. Отношения. Границы тела. Физика. Цифры. Клонирование. Вид крови. Презервативы. Смазка. Запах пота. Сад живых кукол. Близорукость. Болезни. Гениталии. Слюни. Животные. Собаки. Кошки. Деньги. Слова без поступков. Рождение. Боль. Страх этой боли. Парадоксы вселенной. Бесконечность. Внутренняя замкнутость. Выдуманные вселенные. Трагедия. Быстротечность. Седые волосы. Сколиоз. Травмы. Большие предметы. Цвета. Выпадающие волосы. Пульс. Давление. Океан. Реки. Млекопитающие. Поэзия. Кинематограф. Носки. Драгоценности. Убийство. Нож. Овощи. Салат. Улыбка. Последняя улыбка. Детские травмы. Вечные ошибки. Стыд. Сожаление. Вещества. Алкоголизм. Нищета. Запах уличного туалета. Запреты. Правила. Бред. Развитие. Авторитаризм. Серость. Безумие. Небытие. Смерть. Освобождение. Патриотизм. Терроризм. Катастрофы. Расы. Территории. Математика. Крик. Смирение. Хобби. Продажность. Презрение. Атавизмы. Искусство. Одиночество. Память.

Сильно кружится голова. Создаётся чувство невозможности объять видимый свет, но я отчаянно размазываю рукой краски с зажмуренными глазами. Страх дисциплинирует. Дыхание спирает. Появляются зачатки духовного транса. Воображение рисует африканские барабаны. Перепонки начинают ныть. Дёргаюсь. Поддаюсь собственной выдумке. Да. Я её пугаюсь. Несмотря на казавшуюся погруженность, головной подкорке хватает сил держать в обозрении и реальность, где я ушел спать. Нельзя сильно шуметь, иначе с проверкой могут нагрянуть родители, и что они тогда там увидят? Пьяный и голый сынок, весь в краске, безумно дёргается, словно в него вселился дьявол. А на дорогом холсте – непонятная мазня. Для православной семьи подобная сцена вполне может стать весомым ударом либо разочарованием. В документальных сюжетах по телевизору иногда показывали таких странноватых персонажей, после чего приезжала скорая, забирая их в дома для душевнобольных. Иногда, в моменты отчаяния, ко мне прокрадываются мысли, что лучшего места для жизни не найти. Но я держусь изо всех сил. Нельзя расстраивать родных и любимых.

В моём сознании дом пропадает, и вся грязь на руках окрашивается в грязь уличную. Отец. Да. Я согрешил. Я отрёкся от тебя, всевышний. Мои мысли путанные и глупые, но это я, настоящий. Понимаешь? Ты больше не отвечаешь. Ты больше не слышишь меня, а если и да, то пытаешься сделать вид, словно я обращаюсь не к тебе, а кому-то другому. Вот я и взбесился и прямо сейчас чудачу. Слышишь? Отче… Знал ли ты, что жив ты и царствуешь только благодаря своим тварям? Мы тебя породили, а ты решил уничтожить нас, лишив всех надежд. И теперь такая тварь, как я, решила свергнуть тебя в своей душе, породив новое. Личное. Самое близкое к… Но кто я? Что я? Что это такое вокруг? Боже, как я напился. Теперь в мою шальную голову приходит картина жертв придуманной жизни. Падшие тела на войне. Истерзанные тела от болезней. Бескостное мясо несчастных самоубийц. Запах гнили. Смерть оголтело стучится в двери! Я больше не бессмертный. Я вижу это. Когда-нибудь и я буду отдавать гнилью. А моё творение… Будет ли оно жить? Или умрёт вместе со мною? Моя вера. Моя выдумка…

Я вдыхаю в тебя жизнь. Я даю тебе идею. Но тем самым и обрекаю на смерть, как мои родители обрекли на смерть меня. Они истинные божества. Для них жизнь должна идти вперёд. И жестоки они не по самому желанию быть таковыми. Это заложенная в них программа. И отец наш духовный жесток, потому как является нашим созданием. А что ещё ждать от человека? Перед глазами смерти ужасно хочется пойти наперекор. Я думаю о несуществующей непорочной женщине. Сеанс окончен. Работа дописана. Самое время убрать следы преступления в шкаф, постараться худо-бедно одеться и лечь спать, а то вдруг сестра вернётся с утра пораньше.

Полдень. Дома никого нет. Похмельный холод. Ночное приключение видится в свете неопределённости. Когда же достаю написанную работу, становится понятным: мой шаманский эксперимент был очередной глупой ошибкой.

Подростковая действительность разделяет окружающие процессы и собственные явления на два абсолютно разных лагеря. Когда мои глаза соприкасаются с близкими; когда я нахожусь среди любимых людей, то начинаю чувствовать потребность в схожести с ними. По этой причине за завтраком мои безумные приключения выветриваются, словно это и не я был вовсе, а лишь странная копия. Или лучше: это был просто сон. Песочные часы перевернулись – время контроля. Будет странно танцевать классическое танго под электронную музыку. Иногда мне приходит в голову идея о попытке соприкосновения своих внутренних особенностей души путём их интеграции в повседневность, но примут ли меня таким окружающие? Жить в постоянной тени означает ощущать застрявшие слова во рту. Привкус недосказанности утомляет. Читатель, скорее всего, поймёт меня, ведь, говоря о себе, я говорю о многих из вас.

Моя исповедь неумолимо шествует к подобию относительно настоящего времени, когда пишутся данные строки, а значит, вы имеете полное право сорвать и маску собственную. Просто приподнимите краешек, втяните свежий воздух за границами индивидуального стыда и поймите, вы не одни такие. Вся планета изъедена пороками, причём пороки некоторых людей выходят за границы даже моего всепонимания. Человеческое бытие пропитано соблазнами. Наши персональные дьяволы-помощники рождаются вместе с нами в обнимку, словно сиамские близнецы, просто второй зародыш паразитирует за счёт своего брата. Да. Мы рождаемся с заводским браком; с непонятным желанием кричать и поглощать в себе всё, что только поместится. Любовь. Внимание. Время. Силы. Наш знак зодиака – паразит. Он же дьявол. Он же – внутренние мы. И если так, то почему люди вдруг решили сделать своё естество постыдным?

Мама замечает мою задумчивую гримасу. Она спрашивает: «Почему ты грустишь? Что-то случилось?» Вопрос смущает меня. Отвечаю, что просто не выспался, и это отчасти правда. Мне всё ещё семнадцать, и я почти исправно хожу в заключительный класс.

Сверстники постоянно болтают о будущем. Их так сильно заботит, кем они станут, что уже сейчас видно, как через пять лет эти же светлые и энергичные тела превратятся в собственные размытые тени. А всё из-за естественной несправедливости в сложившемся обществе. Я не строю иллюзий. Подросток подростку рознь. Не нужно быть гадалкой, просто посмотрите на взрослое большинство. Они алчные. Они уставшие. Они кричат на любимых. Они то и дело говорят о деньгах. А ведь когда-то они были преисполнены самых светлых и благородных амбиций. И неважно, хотел ли человек стать космонавтом или от своей наивности мечтал занять пост президента. Даже самые реалистичные мечты «стричь людей» или «готовить вкусный хлеб» разбиваются о реальность. Сложно абсолютно всем. Это точно. Кто-то не хочет, чтобы люди были довольны жизнью, иначе тогда появится слишком много вопросов об окружающих вещах. Общество здесь должно недоедать. Мы должны придумывать себе врагов, чтобы никому не верить и жить обособленно. Сложившееся положение – не случайность, а математически выверенный план. Причём очень хороший план, с точки зрения вершины горы.

Я трачу на учёбу ровно столько времени, чтобы меня не выгнали. Очень забавно наблюдать за пай-девочками, начинающими дрожать от одного слова «экзамен». Они так переживают за нарисованные цифры и своё выдуманное будущее. У некоторых на нервной почве начинают выпадать волосы. Мой лучший друг Д. покинул меланхоличные стены неэффективного знания, выбрав короткий путь к получению профессии: среднее образование. Увы, я заразился более высокими целями, для которых полное образование просто необходимо, а именно: уехать на «большую землю». Причин покинуть маленький городок и родительский островок достаточно. В списке имеются логичные пункты, а также сакральные, болезненные и утопические. Становление на ступень взрослее. Благодать простора мегаполиса. Возможности. Относительная свобода. Новые мысли. Романтика, пропитанная страданием бетона. Увидеть что-то большее, чем панельки с пивнухами. А ещё… Не видеть, как родители стареют из года в год. Скучать по их бессмертному образу. Не видеть собственную жизнь, растворившись в толпе таких же иноземцев. Искать счастья, зная, что единственно возможный вариант – сам путь к нему, но никак не его достижение. Отправиться в паломничество, где никто не увидит отчаяния, и, в конце концов, сгореть в агонии собственного бессилия.

Людям свойственно романтизировать собственный образ. Что уж тут поделать? Куда лучше чувствовать себя особенным и неповторимым, стараясь поступками и стремлениями каждый день удерживать этот внутренний уровень, чем свыкнуться с мыслью повторности «Я», слишком рано умерев как воин, распластавшись на асфальте общественного бессилия.

На вопрос родителей: «В какой институт ты собираешься поступать?» – отвечаю уклончиво. Тут вступает в силу игра, где выказать пренебрежение официальной причине уезда никак нельзя. Надеваю маску вдумчивого молодого человека. Вьющаяся чёлка свисает, падая на оправу очков. Взгляд направлен вдаль, ум как бы взвешивает ответ. На самом же деле я давно продумал план действий до мелочей: «Ну, знаете, главное ведь не столько сам институт, сколько люди. Пока думаю. Веду переписку с одним ректором из института экономики…» Родители благосклонно кивают. Им радостно за образ повзрослевшего сына. А в будущем, если этому сыну немножко повезёт, он станет замечательной опорой и гордостью! Я знаю их мысли, уж поверьте. Общая картина вполне чётко прорисовывается в каждой окололичности, если только уделить ей немного внимания. Мне без разницы, на кого я поступлю. Приоритет в пользу «экономиста» был заранее отдан за счёт самого минимального набора предметов. Русский, математика, обществознание. Всё. Проще пути просто не сыскать. Если бы у меня оказалось поболее мозгов, то можно было попытаться поступить на филолога, но, увы, влияние впитываемой мною культуры не подразумевало прилежности и официальности. Если ты художник, то обязательно бедный и больной. Поэт – страдающий и зависимый параноик. Романист – сумасшедший каннибал, пожирающий собственную плоть.

В тогдашнем представлении только в таком обличии можно было не стесняться своих попыток прикоснуться к прекрасному перед «последним вздохом». Неужели моим изначальным желанием была трагическая смерть? С трудом в такое верится, причина вполне может оказаться куда глубже. Например: в образе. Да. Быть трагичным и смотреть на себя со стороны, а после кто-то обязательно раскусит твой гений. Спасёт в последнюю секунду от свободного падения или падения же нравственного. Подростковая важность и ненужное высокомерие создало великую стену из причин возвеличиться в отражении. Смотрите, какой он был замечательный. Молодой поэт с разбитым сердцем. Одиночка, покинувший родную деревню в поисках смысла жизни, который ему так и не повстречался. Ведь главный его смысл; вся суть этого самобытного нутра – выплёскивать страдания в виде слов. Но почему мы не видели его раньше? А всё по той же причине, почему многие великие люди при жизни были никому не нужны. Народишко требует мгновенных зрелищ. Симфония же – пища эстетов.

Мне восемнадцать. Я симпатичен, молчалив. Одноклассницы проявляют ко мне интерес, но я остаюсь холодным. Не хватало ещё привязаться к благодетелю, под весом которого планы отправятся на свалку. Уехать отсюда – единственное желание, которое мне под силу осуществить. Еле удовлетворительные оценки в четвертях. Похоже, я расслабился, потерявшись в мечтах. За время, которое так скоротечно умудрилось пролететь в несколько абзацев (пока шумели путаные мысли), я смог завязать с запрещёнкой. Теперь только сигареты и алкоголь. Теперь только традиционная, официально разрешенная травля. Учитель русского языка говорит мне: «Ты ходячая катастрофа для школы! Ты завалишь все экзамены, особенно великий русский язык!» Стараюсь выразительно ухмыляться на подобные заявления. Декоративный бессловесный ответ очень злит настоящих взрослых, сделать же они ничего не могут. К их сожалению, даже самый бездарный ученик знает правила государственных школ: из этих стен невозможно вылететь. Как бы эта женщина в сером костюме не хотела, а я пойду на финальные экзамены, постараюсь написать их на минимальный проходной балл, и дело в шляпе. И суть не в собственных низких ожиданиях. Просто тот я оказался на перепутье, где пришлось взять самую сложную вершину – золотую середину.

Я способный, это точно. При желании можно было написать экзамены с отличием. Подготовиться к ним – дело двух недель. Но это означало бы потерпеть внутренний проигрыш. Поклониться тем, кого ты презираешь. Будучи голодным, склониться за брошенной коркой хлеба. В данном случае за коркой невостребованного образования, брошенной винтиками системы. Мне восемнадцать, и я до сих пор пребываю в сладком неведении, что и сам являюсь тем самым винтиком. Сама смерть не может изменить положения, только взращенная иллюзия. Весь из себя скрытый и важный, сдаю экзамены на средние баллы. Весь из себя задумчивый и приглаженный, подаю документы. Весь из себя волнительный, получаю письмо с положительным ответом, ведь деньги с родителей институт будет получать приличные. Теперь мои отец и мать – новые кормильцы всех причастных. Весь из себя чувственный и спокойный, сажусь на поезд. Общежитие ждёт меня. Я уезжаю, ни с кем не прощаясь. Меня больше не увидят друзья и знакомые, а значит, я смог вычеркнуть себя из их жизни. Теперь мне спокойней на уме. Только дума о светлом лике родителей делает моему сердцу больно, но скоро и это пройдёт. Не забывайте. Главное – бессмертный образ света, нежели гниющая близость плоти.

В плацкарте прохладно. Ночь. Прошло пять часов с момента, как мой портрет в грязном оконце исчез с внешнего пространства, увлекшись силой движения по распланированному маршруту. Нынешняя обстановка мало напоминает ту, которая царствовала в юности. Всё меньше людей общаются друг с другом, считая дорожные знакомства небезопасными. Нет этих жареных куриц, варёных яиц и быстрозавариваемых коробочек с пюре. Куда-то делись мужчины, любившие распивать спирт, а затем мешаться под ногами жизни. Безусловно, такую тенденцию можно отнести к положительному сегменту. Народ окультурился.

Остановка 40 минут. Я стою на перроне. Дрожу всем телом, упорно зажигая вторую сигарету от бычка. Сколько бы женщин и девушек не выходило; сколько бы лиц я не видел – фантазия успевает смоделировать сцены разного уровня отношений с каждой. Правда, признаюсь, все они заканчиваются одним и тем же. Столько лет одно и то же. Повторение собственных желаний манит и сводит с ума. Сколько страниц и ресурсов я потратил, каждый раз вроде бы находя ответ. Я столько нашел оправданий… Столько причин! И всё равно каждый раз остаюсь с чувством внутренней беспомощности. Хочется остановить повторы. Стать «нормальным». Да. Иногда мне взбредает в голову покончить со своей личностью раз и навсегда. Сделаться тем самым человеком «с плаката». Какой он?

У мифического нормального человека имеются только положительные качества. Он считается со словом Божьим. Прилежно учится. Платит налоги. Работает, мечтая о карьерном росте. Женится. Заводит двух детей. Сажает дерево. Строит дом (или в современной вариации: берёт ипотеку). Воспитывает детей. Занимается с женой сексом только при выключенном свете в спальной комнате. Пьёт по праздникам. Каждые полгода сдаёт флюорографию и общий анализ крови. Моется один раз в день. Проблемы решает по мере поступления. Плачется только маме или собутыльнику. По выходным занимается пробежкой, а ещё водит семью в кино. После квартиры берёт в ипотеку машину. Доживает до пенсии. Нянчит внуков. Летом весь в делах на даче. Умирает в девяносто лет мирно во сне. Воссоединяется с Богом. Его фотографии в рамочке на полке у выросших детей, которые продолжат нести бремя фамильных ценностей. Не жизнь, а мечта. Это именно тот самый наивный портрет, который я втайне хотел бы прожить от корки до корки. Но как это сделать? Ответьте, пожалуйста.

Фобии. Страхи. Мании. Неудавшаяся любовь. Наследственность. Собственная неуместность. Нищета. Несправедливость. Случайность. Никто не даёт точных инструкций, как бороться с действительностью. Никто не даёт гарантий, что завтра меня не убьют в ближайшей подворотне. Ни один врач не подтвердит, что занятия спортом позволят прожить долгую жизнь, и ни один человек уж точно не сможет гарантировать, что даже при самом лучшем раскладе эта долгая жизнь окажется счастливой. Я чувствую себя Эрой, пришедшим к Басе. Только мой дьявол – не стремление узнать, а желание забыть.

Я мог бы попытаться быть нормальным, но как только поезд трогается, тень спешит в изуродованный временем туалет, в котором усмиряется ломка к постоянному желанию. Безумная тяга потихоньку сводит меня с ума, но остановиться невозможно. Читателю может показаться смешным такое большое количество страниц, посвящённое теме самоудовлетворения. Здесь действует одно незыблемое правило: детали всегда определяют общую картину. Только посмотрите на свою самую мельчайшую привычку. Только проведите пару ниточек логических путей, где эта самая привычка пересечётся с ещё одним фактом. И вы поймёте, нарисовать собственный натуралистичный портрет можно с любого места. Хоть со зрачка! Вопрос только опыта руки, что рисует. Повторюсь для наглядности: эротизм пропитывает каждую клеточку нашего тела. Весь импульсный подтекст наравне с шаром является кульминационной «точкой» образования. Кто мы без него?

Попробуем пройти путь от знания о моём помешательстве до заново открытой точки соприкосновения с другой стороны внутреннего покрова. Мои мысли носят разбросанный характер. Каждый раз я воспринимаю кульминацию болезненно, чувствуя неспособность вести себя адекватнее. Любое изменение в жизни рождает во мне чувство, когда я ДОЛЖЕН это сделать. Затем следует повтор, возведённый в десятую степень. Основная проблема заключена в невозможности найти усреднённый ответ. Хотя он, разумеется, имеется, но звучит не совсем корректно. А вот по поводу позиционирования… Каждый человек, в зависимости от своих способностей, вполне смог бы поставить мне первоначальный диагноз. Психолог мог бы увидеть в моём поведении уже далеко не новое заболевание «сексоголизм». Сверстники вполне списали бы это на: «Ты просто извращенец». Родители покраснели бы от неловкости, сославшись на возраст и развивающийся организм. Более опытные мужчины разглядели бы в таком поведении нехватку настоящих половых контактов (ведь заниматься шалостями с другим человеком – это «потная работка»). И так далее.

К сожалению, все разношерстные ячейки будут правы по-своему. И при разговоре с каждым я бы говорил: «Да, это так, но не совсем». Многослойность частенько пугает. Возможно, даже не меньше, чем невозможность объяснить нескончаемое космическое пространство. Только если от вселенной можно оградиться хотя бы на время под крышей ограниченных стен дома, то от собственной многослойности избавиться почти невозможно. Она крепко засела в окопе, каждый раз напоминая о тщетности объяснить себя миру. Я такой разный для всех. Меня очень-очень много. И тебя, читатель, не меньше. Что нам делать? Единственный способ, который мне видится: смирение. Нужно научиться; буквально насильно воспитать в себе толстую броню безразличия, бросив какие-либо попытки подпустить к себе другого человека ближе, чем на то позволяет социально сложившееся пространство. Лично я постоянно в фоновом режиме чувствую скорбь от происходящей лжи, которой наполняется каждый видимый сантиметр. Поэтому даже родственных связей недостаточно, чтобы почувствовать истинный коммуникативный контакт. И да, вот мой усреднённый ответ, ранее названный мною некорректным и не произнесённый вслух. За всеми нашими пороками, мыслями, действиями, ошибками и поступками стоит слово «вина». Но повторюсь, это не совсем ответ, и это не совсем чувство.

Ноги соприкасаются с асфальтом из грёз. Теперь эти красивые внешние фасады, грязные закоулки и свободный нрав – мой новый дом. Развернувшийся масштаб позволяет добавить в список «примирившихся» почти каждую душу. Богачи, бездомные, ветераны, рецидивисты, влюблённые, деловые, кривые, ангелы, просто молодежь. Все на месте и при своём. Почти утопический уклад общего безразличия. Мне хоть и боязно, но дышится куда свободнее.

Имя мамы. Звонок. Её голос. Она пытается звучать радостно, но я знаю, в её тоне только часть правды. Ужасное чувство тоски связывает нас. Мы как бы разделили печаль между собой, протянув её через три тысячи километров. Пасмурно. Багажа немного, но вести его за собой сложно. Пока не время гулять, хоть и хочется размяться. Для начала: заселение, душ, обед и немного сна.

Парадная общежития. Менее красивый фасад, нежели в самом центре, но благо до Корбюзье далеко. Деревянная дверь. Пыльные вставки стёкол. Облупленные стены. Пространство выглядит слегка дико, зато запах просто чудеснейший. Ни с чем несравнимый аромат старины. Книжная пыль непроветренной библиотеки. Вспотевшее, но перед этим вымытое тело под грудой шерстяного свитера. Разогретая еда. Это лишь ассоциации обоняния, жадно заполняющие лёгкие экспонатами. Строгая вахтёрша с миловидными чертами лица. Ей бы быть чуть поудачливее и состоятельней. Такой тонкой шее подошли бы бусы из подлинного жемчуга. Она не мила со мной, только лёгкий, если так можно выразиться, оттиск добродушия просвечивает в мимике. Слова – лишь камуфляж, выстраивающиеся стеной по бескрайним причинам.

Моя комната на третьем этаже под номером «35». Зоны разделены самым простым способом. Одна койка сразу справа у входной двери. Вторая слева, а третья за большим книжным стеллажом из неподъёмного ДСП. Соседей пока нет. Удостаиваюсь права выбора своего уголка, и по очевидным причинам мой нос скромно кивает в сторону последнего, самого укромного места. Женщина делает пометку в журнале. Вещи остаются неразобранными. Экскурсия не закончена. Следующая остановка – ванное помещение с нелепыми стенами. Уборная с кабинками, как в школе. После родительского дома нововведения кажутся диковатыми. Об уединении можно забыть. К слову, столовой здесь нет. Только пять старых холодильников в коридоре, но в целом – грех жаловаться.

До начала учебы осталось пару дней. Есть время предаться бесцельным шатаниям. Отовсюду веет свежим кофе и булочками. Северный город потерял величие сто лет назад, превратившись в отличное место для бизнеса. У всего есть взлёты и падения. Отказываясь от какой-либо навигации, держу путь в случайно увиденную сторону.

Вечер. Солнце начало медленно опускаться к горизонту. Оно держится на одном энтузиазме в память о недавнем лете. Тепло. Люди целыми горстями заваливают собою каждый уголок, хаотично передвигаясь (но только для стороннего наблюдателя). Город живёт без шанса на привал. Выходцу из маленькой деревушки сложно вот так сразу привыкнуть к необъятному пространству. Для себя я могу быть кем угодно, а вот для остальных – равноценный фон. Это мне безумно нравится. Иногда пытаюсь представить себя не собой.

Допустим, вот этот пожилой мужчина, только что прошагавший неспешно мимо. Наши взгляды в момент пересеклись. Есть контакт. Фиксируем в памяти. Теперь можно попытаться стать этими глазами. Перевоплощение с секундной задержкой. «Город набит людьми. Все куда-то спешат. А моя жизнь, что она? Я дышу, пока того желает господь. Я умру, когда господь пожелает. Весь этот шум утомляет, но скоро я приду домой и поставлю воду на чай». Так мне представляются чужие мысли. В представленной повседневной тоске мои старческие глаза не останавливаются на собственной тени извне, а значит: я фон, нет меня для этого разума, а не быть бывает иногда полезным.

Немного душно и чешется лицо. Третичные симптомы ломки. Моя временная очистка прошла более чем удачно, поэтому пока не вижу причины развязываться, хотя признаюсь, глаза только и бегают по загаженным подворотням в поиске подозрительных лиц, с кем можно было бы завести непринужденный разговор. Я знаю, любой импульс в неправильную сторону заставит сорваться, начав кубарем нестись в сторону разрушения. Я так боюсь смерти! Точнее, я слишком привязался к материальному. Так говорят люди из «Лауши». Порою создаётся чувство, словно весь путь человека – подготовка к миру без его существования; подготовка единицы перейти в отрицательный цикл распада. Мы вроде одним краешком затрагивали с вами эту тему, но высказать лишний раз одно из банальных предположений никогда не бывает лишним, особенно когда оно вполне естественно укладывается на скрытое стремление поиска пути к спасению от смертного облика в иной форме своего гипотетически возможного существования. То есть поиск избегания смерти начинает происходить в недоступных для сознания плоскостях, откуда и берётся столько догадок. Может именно поэтому в таком стремлении и проявляется побочная тяга к сожжению этой жизни, словно она дефектная. Переводя сказанное на современную метафору: жизнь – белоснежные штаны, от которых мы отказываемся, видя их ближайшую перспективу быстро испачкаться. Нам нравятся светлые вещи, но носить их невыгодно.

Смеюсь собственной глупости. В первой попавшейся кофейне беру стакан горячего. Более-менее спокойный пролёт. Сигарета. Не хочется быть слишком сентиментальным, но сейчас процесс поглощения кофе и дыма доставляет мне чрезмерное наслаждение.

Более поздний вечер. Из всех окон струится яркий свет. Уличные музыканты. Бездомные с богатой историей. Прохлада, обволакивающая обнаженный затылок. Кто я теперь? Нельзя уже сказать, что я именно тот, кем был раньше. Нет. Это слишком просто. Точнее, вопрос ведь задан не про общие характеристики по типу имени, внешности в целом, и дело даже не в убеждениях. Можно сколько угодно думать, что человек меняется внутренне, или ошибочно полагать о противолежащем. Только правда всегда будет неоднозначна, и пролегает она где-то между двух точек. Мы постоянно меняемся. Негативные и качественно-положительные передвижения базируются на полученном предыдущем опыте. Из этого можно предположить: первые удары по внутреннему мрамору происходят интуитивно. Ещё неясно, какая форма задастся. В этом деле главное как можно раньше увидеть замысел (либо заметить ошибку) для минимизирования дальнейших потерь. Каждую секунду мы ваяем внутреннюю мраморную статую, пока окончательно не превратим её в надгробную плиту. А пока есть время, происходит выправление, но оно не в состоянии приобрести абсолютно новую форму. Каждый неверный шаг будет отмечен рубцами.

Убийца так и останется убийцей, даже если изберёт путь праведника. Любая его благодетель будет обременена прошлым, выставляя себя напоказ в ночи. «Боже, я отстроил храм. Я спас десятки людей из пожара. Я раздал все блага нуждающимся», – будет говорить бывший киллер. А молчаливый Бог в ответ только одним своим взглядом промолвит: «И пришел ты на этот путь через величайший грех». В головную подкорку записан каждый вздох. Для кого-то может показаться это некой формой богохульства, но мне почему-то кажется, что основная тенденция к формированию порока происходит от заблуждения, которое, в свою очередь, формирует внеобщественную искренность к собственным злодеяниям. Определение греха происходит не внешним общественным порядком, а внутренним начальством, которое даёт предельно ясный отчёт о поступках, формируя и отношение к ним.

Есть безумцы, на чьей совести чужая кровь, но их внутренний голос, вопреки всеобщему порицанию, считывает совершенную мерзость как высшее благо. И ум такого человека, этого грязного маньяка (которому вечно гореть в аду), преисполнен пением ангелов. Он выполняет то предназначение, которое ему шепнули на ушко. Этого «низкого» человечишку не мучает бессонница, и уж точно он не страдает сбитым пульсом, а если такой сбой и происходит, то только от волнения из-за свершенного предназначения. По моему мнению, именно раскаявшийся и понявший свою низость человек вполне вероятнее попадёт в (предполагаемую) преисподнюю, нежели самое ужасное зло, считающее себя светом. И всё опять же упирается в чувство вины.

Если бы мне взбрело в голову описывать учебные будни, то желание выговориться превратилось бы в скучную биографию, размазав собственные критерии этакими пачками ненужных глаголов. Знакомился. Учился. Ел. Спал. Курил. Смеялся. И прочее. Как же приятно быть к чему-то причастным. Я сам улыбаюсь тому, как может радовать отсутствие акцентного импульса; действа, которое захотелось бы описать. Возможно, именно это мне и было нужно: почувствовать себя частью толпы. Поэтому будние дни с шести утра до семнадцати ноль-ноль я вычёркиваю, не желая больше о них заикаться.

Оставшееся время наедине…

Первые недели я даже не притрагивался к ручке и бумаге. Просто бродил по улицам, заглядывая в каждый неприметный закоулок. В те редкие мгновения, когда никого не было поблизости, я трогал стены, и казалось, что кожа моя считывает их историю. Боль от возведения. Блаженство от нанесения прохладной краски. Интрига, когда полые внутренности были забиты мебелью и проводкой. Положительный импульс к новому, а затем в собственном нутре зароились люди. Словно чужие голоса в голове, наперебой выкрикивающие набор букв с разной тональностью. Стоны любви. Крики обид. Волны ненависти. Я постоянно думаю о людях. Смотрю на лица прохожих, и в каждой морщинке вижу боль и непонимание. Хотя, скорее да, больше растерянность из-за времени. Как оно так пролетело?

Мы оплакиваем себя, стараясь забыться. Кто мы без выдуманных правил и мнимых проблем? Моя мама сказала бы, что человек без правил станет животным, но не таким чистым, как настоящая природная фауна. Они-то существуют по законам природы, не отклоняясь от инстинктов, но люди, вот они-то, то есть мы-то и превратимся без правил во что-то ужасающе разрушающее. Я не согласен. Разумеется, если бы так случилось, что после правил пришла полная анархия, то первое десятилетие безумцы и моральные калеки наслаждались бы свободой, а затем сформировавшиеся общины начали бы вводить новые правила. Тогда стоп. Другой путь.

Если человек не стал создавать общин, то последующие поколения начали бы терять общепринятый облик. А если ещё и воспитанные грамотные люди отказались от нравоучения потомства, то да, мы бы потихоньку вернули земле-матушке равновесие. Избавились бы от сознания, как от воспалённого аппендицита, став, наконец, теми, кем и должны были оставаться. Мне думается, именно так всё и произошло, но вот мысль о том, что мы уничтожили друг друга, – нет. Потому как уничтожаем мы ближних уже сейчас, будучи цивилизованными людьми с правилами. Мы уничтожаем их чувства собственными обидами. Нас уничтожает машина бюрократии законами, которые не всегда могут грамотно ответить на частные вопросы. Нас уничтожает тяга к удовольствию, где мозг, словно помешанный, постоянно пытается обойти сложности. Сама природа запрограммирована убивать нас.

Настоящий «Я» чувствует тотальную нейтральность. Я могу говорить, что мне нравится тот или иной сорт вина. Цвет. Запах. Форма женского тела или конкретная форма общения. Тысяча оценочных моментов, где я постоянно делаю выбор, – всего лишь притворство, которое каждый раз с надрывом выдавливается из меня. Какая-то внутренняя часть меня действительно боится принимать правду, поэтому изо дня в день я ищу любимую музыку, писателей, знакомых. Постоянно пытаюсь найти новые блюда, которые стали бы моими любимыми. Я слушаю много шуток, чтобы какая-то рассмешила до панической атаки. Я живу человеком, но моё сознание, мой храм, в котором я молюсь (пока никто не видит), постоянно молчаливо напоминает мне, кто я есть. Мой главный порок в этой жизни не допинги, не телесное помешательство, не десять заповедей бога, которые я могу нарушить или уже нарушал. И даже не мои, порою, очень страшные мысли, которые бывают преступны и аморальны. Мой главный порок – безразличие к предоставленному дару.

Кто-то из вас обязательно узрит в заключении фальшь или элементарные зачатки усталости вперемешку с депрессивными эпизодами. Кто-то же начнёт ссылаться на мой юный возраст и что я просто драматизирую. Конечно, если приставить к моей голове пистолет, я буду дрожать, бояться. Возможно, я даже вспомню молитву и начну рьяно нашептывать её. А если заболею чем-то смертельным, то буду до самого конца сожалеть о потере материального. Дайте мне мешок денег, и я на ваших глазах обрадуюсь, потому как откроются возможности. Или, скажем, если мои родные проживут до ста лет, я точно буду благодарить, как и многие из вас, судьбу за её доброту. Но что же во всём этом будет внутри меня? Почему зародыш останется без впечатления? Почему его беспристрастие расстроит, когда я взгляну на его лицо в кромешной тьме?

Я очень хочу, чтобы скептический зритель оказался прав. Я хочу проснуться в один из обычных дней и понять, что люблю эту жизнь; что я хочу искренне смеяться. Искренне желать продвижения по службе. Искренне мечтать о бессмертии для всех достойных людей. Искренне… Быть. Возможно, так оно и будет. И я забуду о себе вот таком, какой я сейчас. Тот человек уйдёт, оставив тело моё и дух в радости и покое. Всё это покажет время, но сейчас я искренне улыбаюсь только тому, что жизнь не длится вечно.

Сейчас я иду по самым людным улицам и ухмыляюсь. Да. Ироничная лёгкая улыбочка, никто и не заметит. Все эти попытки объяснить себя смешны. Но почему? Может, виною тому исключительное сосредоточение на темах, которые кажутся чем-то выходящими за норму поведения, но разве сама норма не говорит о коллективном безумии? Каждый раз я буду заходить в тупик, ведь каждая дорога только и ведёт к этому самому тупику. Что же остаётся? Что я получил, проделав такой долгий путь в надежде объясниться? Целая череда предложений – одна лишь маленькая неуклюжая попытка, но что я получил?! Я спрашиваю. Сказать «облегчение» – значит соврать. Лишний раз напомнить себе «кто ты?» – уже ближе к условной правде. Моя бесконечность. Мой век. Моё истерзанное тело. Моя душа. Кто во всей этой нескладной истории «вы» и эти постыдные воспоминания? Можно без преувеличения сказать, я набрался наглости сделать вас соучастниками.

Я хотел; я желал, чтобы вы вскрыли собственный замок, посмотрев на себя теми самыми незаспанными глазами, которые поначалу ужаснулись собственному отражению и только со временем научились бы чуть более снисходительно относиться к естественному уродству. Не пытайтесь сказать мне, будто вы не такие. Опыт познания реальности – тот самый аргумент, позволяющий мне со всей наглостью тянуть вас за собой. Простите, но вы люди. А даже те единицы, которые умудрились не запятнать себя поисками, вы ещё страшнее нас, вечно неспокойно ищущих ответы. Статуи, которых выковал «неизвестный» для декора богатых господ.

Грязный асфальт под ногами. Сотни и тысячи оттенков разной ткани. Формы обуви отличаются. Причёски. Шапки. Кепки. Разные походки. Где-то идут парами. Где-то толпой, что и не сосчитать… Да. И шум. Постоянные комбинации. В голову влетают звуки деревянного соловья. Отдельные слова с обсуждениями. Проблемы. Новинки моды. Пятничные планы. Смешки. Нескрываемая агрессия. Вопросы. Поворот направо приносит долгий светофор. Мы ждём, когда же можно будет перейти в другую параллель. Девушка на другой стороне будто бы с интересом посмотрела в мою сторону, но затем пропала. Толпа съедает её. Мы все идём. Глазами ищу лицо, но тщетно. Кофе по скидке после четырех дня или вечера? Гнилостный запах у люков. Калеки попрошайничают на узком проходе, с хитрецой посматривая прямо в глаза. Задумчивые листья скользят по ветру, попадая прямо в объектив. И каждый здесь чувствует себя особенным. Да. Это правда, но это ложь. Не сложно вот так сорваться с урбанистической мантры.

Редкие деревья. Они успели покрыться той самой безжизненной коркой для сна. Падающие люди где-то рядом, от переизбытка внутренних страданий. Счастливые дети. Школьники. Влюблённые подростки, которые пока сами стесняются первых чувств после жаркого и беззаботного лета. Деловые маленькие собачки. Постоянная рекламная пауза, что вызывает мигрень, а у некоторых и душевную эпилепсию. Допустим, меня… Осталось только вспомнить, кто этот «меня». Безразличие вокруг съедает. Но если и есть кому-то дело, то это тоже своего рода перекус. Пищевая цепочка, как любое другое понятие, всегда пронизывает насквозь аспекты существования. Вот да, ещё одна тема, на которой можно сфокусироваться.

Допустим, еда. Как уже было сказано выше, мы её употребляем. Она нас употребляет. Пища бывает для ума, для настроения и с пылу, с жару. Еда – основа. По такой логике и космос ведь чем-то питается, правильно? Скорее всего, энергией (ведь именно её дарит еда), а раз так, то любой наш приём пищи – это кормление космоса. Как вам такое? Замкнутая цепочка, образующая монументальную идею об одержимости высших физических (и выходящих за грани понимания) сил накормить всех вусмерть. И ведь каждый считает себя главным. А вот ещё. Забавно так. Девочка идёт с мамой и пытается ударить родителя маленькими кулачками, приговаривая: «Ну купи, купи, купи!» Меня умиляет это не только с точки зрения наивности, но и с точки искренности настоящей трагедии, сравнимой с потерей чего-то действительно дорогого. Приоритеты меняются. Последний штрих: молодая мама игнорирует ребёнка, пытаясь внутренне собраться в другую структурную идею. Делегирование в пустоту. Ребёнок должен превратиться в уроборос.

Я понимаю, последние строчки не должны были быть такими размазанными и «ни о чём». Простите. Честное слово. Хотелось бы закончить на действительно сильной ноте, словно я смог сделать какие-то выводы. Или, допустим, мне что-то открылось такое (даже пусть и почти неуловимое), что смогло бы изменить меня и вас; где прожитые годы стали бы тем самым опытом, который принёс пользу и дал будущему хороший запал. Но, увы, записывая свои последние бесцельные шатания по чужому городу, я не хочу врать. А все эти несвязанные предложения – всего лишь попытка не расплакаться за себя и за всех вас. Таких же ранимых, как и я. Таких же потерянных. Заблудших. Непонимающих ровным счётом ничего. Теряющих каждый день по чуть-чуть себя. Медленно гаснущих под натиском и замешанных событиями, где, казалось бы, уже ничего нельзя исправить, но мы всё пробуем и пробуем обмануться и поверить в новую сказку.

Эпилог

3 декабря

Последняя точка была поставлена. Когда? Мой нежный свет (ведь грубой тенью я представляюсь сейчас) замирает на вполне трогательной и невинной ноте. Описывая отдельные фрагменты взросления, я как бы по-настоящему снова проживал их. Несмотря на частую скверность собственных действий, моё нынешнее отражение испытало радость, окунаясь в ум того мальчика, который любил драматизировать. Того самого мальчика, который придумывал себе судьбу, затем создав пародию на её исполнение и свято поверив, что всё это имеет вес. Того самого мальчика, который изображал из себя безнадёжную жертву, втайне мечтая о чуде. «О боже, услышь меня и сделай всё наоборот, чтобы я уверовал!»

До сих пор не могу понять, что же я чувствую после крика? Публично открывать мысли того, кем я был, сейчас кажется странным. Сложно сказать, насколько в действительности я был правдив в деталях. Может, их и вовсе не было. Нужно немного отдохнуть и подумать об этом.

П.С.: до сих пор не могу поверить, что двенадцать лет пролетели настолько незаметно.

10 декабря

У взрослого человека есть много преимуществ перед молодостью. К таким, в первую очередь, можно отнести жизненный опыт, включающий в себя два аспекта. Атрофированный максимализм и нехватка здоровья, чтобы предаваться блаженному разрушению (хватает и биологического). Также можно добавить самостоятельность, способную расставить всех на свои места.

Богатые и подмазанные занимают нагретые должности. Бедность и праздность получают своих бедных, но пугающе весёлых слуг. Средний класс биологических машин так и останется средним классом со своими плюс-минус да ценностями семейного очага. Художники же (сейчас я говорю про настоящих деятелей, а не тех, кто стремится поглощать коктейль «Голливуд-парк») получают свою порцию страданий, благодаря чему их жизненный запас достаточно быстро заканчивается, оставляя на редкую старость безумие и голод. Есть ещё те лица, которые умудряются найти баланс между своими стремлениями и возможностями, но случайных критериев так много, что потуги к таковой жизни всё равно приравниваются к рулетке. Благо, иногда эта рулетка бывает благосклонной.

Лично я не смог к своим годам добиться желаемого, но никто не говорит о моём смирении. Нет. Пока я не уронил свою мечту в грязную лужу, как бросают сигаретный бычок мимо урны, делая вид, словно так и должно быть. Хамство и свинство. А ещё: слабохарактерность, когда ты осознаёшь свой мелкий проступок с благостной мыслью, что никто не видел.

Прошла неделя с последней записи. Я обещал себе подумать над написанным, и, честно говоря, процесс анализа в заданной плоскости за отведённые дни привёл меня лишь в тупик. Одним из оправданий своих странностей и ошибок могла бы послужить фраза: «Всё это сделало меня тем, кто я есть сейчас», но мы ведь прекрасно понимаем, что работает она исключительно в тех случаях, когда n-ый субъект что-то по итогу из себя представляет, либо если речь строится в негативно-показательном ключе. В моём же случае весь предыдущий опыт не сформировал из меня ни художника, ни полноценную ячейку общества, которая могла бы похвастаться локальными достижениями. У меня нет ничего, чем я мог бы гордиться. Есть только ощущение, что я немного не понял правил игры, оставшись в промежуточной невесомости между бортом парохода и холодным морем.

Мимолётные отношения. Литературные вечера. Подработки на низкооплачиваемых местах. Мечта, поселившаяся в голове, да так, что скальпелем не вырезать, разве только полностью лишить себя головы. И всё казалось, что времени много. Думалось: вот он, есть прогресс. Ещё чуть-чуть и получится, вот увидишь. Только за пеленой мнимого движения скрывалась вкопаность. Моргнул, и прощай, моя бедная молодость. Поэтому, когда я обещал подумать над своей исповедью – я не лгал. Просто не смог прийти к чему-то однозначному. Это чувство… Знаете, того банального счастья, когда в жизни было всё, а ты не видел его, гоняясь за призраками.

Я улыбаюсь, вспоминая время, когда человечество ещё не умирало от новой чумы. Я улыбаюсь, вспоминая здорового себя, такого дурака, который с сигаретой в зубах умудрялся наматывать зимой круги в лесу на лыжах, ни капельки не уставая. Того себя, который мог позволить себе не спать целую ночь. Того себя, который…

11 декабря

Сейчас моя жизнь вполне походит на ту самую жизнь, к которой стремится средний человек (разве что нет жены и ребёнка, которыми я не успел обзавестись). У меня есть работа на скотобойне и свободное время, что тратится на алкоголь для чувства онемения мыслей. У меня нет долгов. Я никому не враг, и я никогда не убивал людей. Совесть моя чиста.

Вся эта идея с покаянием пришла мне неспроста. Один из свободных вечеров в неделю я начал тратить на психолога. Людям постоянно нужно с кем-то коммуницировать, иначе тишина может запросто свести с ума. Я одинок. Кем бы человек ни был, делиться эмоциями (и знать, что кто-то их пытается понять) – одна из важнейших и фундаментальных функций наших несовершенных жизней. А когда делиться не с кем, остаются только разговоры самим с собой.

Какое же было наслаждение вытаскивать на страницы себя. Да. Именно. Я вытащил себя почти настоящего. Того, кем, может, прямо сейчас являетесь и вы: живыми, изучающими, размышляющими и мечтающими. Кто бы что ни говорил, но для меня абсолютно равнозначным является стремление «посмотреть мир» со стремлением «заглянуть в собственную душу». Это два вида путешествий, для которых нужна определённая смелость. Но если в первом случае достаточно просто денег, то во втором место денег занимает отчаяние на каждом своём этапе.

12 декабря

С каждым днём число смертей увеличивается. Люди в панике, врачи разводят руками, боясь не меньше остальных. Только лица с экранов пытаются держаться по причине имеющегося телесуфлёра. Когда всё только начиналось, я ужасно испугался. Как так? Молодой я, да попасть под риск вот так исчезнуть в муках? Сколько же во мне развилось неврастенических настроений! С того времени прошло несколько лет. Теперь я действительно повзрослел. А ещё я устал бояться. Это ли не блажь?

15 декабря

Кто не был на скотобойне – счастливый человек. Видеть кусок мяса в красивой упаковке на прилавке и слышать истерическое блеяние – разные вещи. После полугода работы я даже не мог думать о том, чтобы съесть что-то некогда живое. Тогда я напрочь потерял границы между смертью животных и людей. Убийство – есть убийство, и это чистая правда. Но время лечит. Это тоже правда. Дни смягчают в нас многое, в том числе мысли. По итогу я смог прийти к элементарному заключению о цикличности.

Человек поглощает существ, чья плоть даёт энергию для выживания. Время поглощает людей, и мы удобряем землю. В обоих случаях происходит один из самых важных моментов почтения, когда смерть всех нас несчастных приобретает хоть какой-то смысл. Будь мы все бессмертны, то что тогда? Бессмыслица.

16 декабря

Вчера забыл написать о причине такого странного решения пойти на бойню. У того, кто будет читать эти клочки, может возникнуть вопрос: «Почему именно скотобойня?» Ответ прост: в такие дни это лучшее, что смог найти человек с высшим образованием.

17 декабря

Снова снилась работа. Причём в таких деталях, что аж в дрожь берёт. Только на мне не было привычной формы. Футболка, домашние шорты и носки. Шум механизмов мешался с криками. Иногда они достигали такого критического момента, когда уже было не разобрать: плачут ли это испуганные дети или коровы. И пьянящий запах тёплой крови. Густой, буквально поглощающий помещение; пропитывающий каждый миллиметр тела. Теперь не отмыться, как ни старайся.

Когда проснулся, нижняя часть лица была в засохшей крови. «Лопнул сосуд в носу», – подумал я, но сам сильно испугался. Наволочку попробовал отстирать, теперь она с бледным пятном.

18 декабря

Сегодня сожаление укололо точно под рёбра, когда я вспомнил о родителях, которых не видел уже лет пять-шесть. У меня была возможность уехать в родной городок, когда границы ещё не перекрыли из-за этой проклятой эпидемии, но я всё надеялся на лучшее. Думал, через месяц, максимум полгода пойдёт на спад. Увы, предполагать спокойно может и дурак.

В своей исповеди я писал о том, что на образ родителей лучше смотреть издалека, как бы запечатлевая их бессмертный светлый лик. Мои божества. Да. Сейчас же, как человек, немного познавший жизнь, я хочу хотя бы на мгновение пасть перед матерью и отцом на колени, попросить у них прощение просто так, даже если я ничего для них плохого не сделал, и просто обнять. Но будет ли ещё возможность?

19 декабря

Ххххххххххххххххххххххххххх

20 декабря

Иногда заранее пишу дату со странной уверенностью, что будет желание поделиться мыслями, а самое главное – это повод сделать хоть коротенькую, но запись. Сейчас мне нечего сказать, но этот пробел уж очень сильно раздосадовал. Пусть моё оправдание послужит тем самым мифическим пальцем, который собою пытается заткнуть огромную брешь в корпусе тонущего корабля.

25 декабря

В голове каша. Постоянно пытаюсь примирить тело и ум. Первое хочет бежать, кричать, искать выход. А вот ум говорит о том, что деваться нам некуда. Что есть силы куда могущественнее собственных желаний, и что порою нужно пустить ситуацию на самотёк, надеясь на лучшее.

Периодическое дрыганье мышц на нервной почве раздражает, особенно когда прихватывает во время смены. Жуть! Стоишь в этом аду, и глаз так дёргается в такт грохочущим пурпурным лезвиям. Коллега спросит: «Нервы сдают?». Идиот. А разве не видно?

26 декабря

Всегда не любил холод, как и жару. Идеальное для меня время: ранняя осень и поздняя весна. В этом году не спасает даже самая тёплая одежда, новую же купить проблематично. Тут кто во что вкладывается. У меня съём маленькой комнаты, психолог, еда и таблетки. У кого-то одежда, еда и кредиты на бессмысленную машину. Как говорится: кто во что вляпался.

29 декабря

Скоро Новый год, но никто, похоже, праздновать не будет. Ну и чёрт с ним, всё равно наступит. А там, глядишь, и лето не за горами.

31 декабря

Я немного слукавил, когда сказал, что 19 числа мне нечего было написать. Врать в собственном дневнике интересно, конечно. В тот день я звонил маме, а когда она не взяла трубку, то и отцу. С того дня я каждый день звоню им. Всё пытаюсь вбить себе в голову, что проблемы с вышками. Такое уже как-то было. Связи не было, наверное, дня два, но сейчас прошло почти две недели.

Мам, пап… Я очень сильно переживаю и даже не могу сказать вам об этом. Я так скучаю. С Новым годом. С будущим счастьем.

3 января

Меня трясёт. Высокая температура. Одеяла не хватает. Последние месяцы я боялся, что этот момент наступит. И вот он настал. Приехали. Я бледный. Кости ужасно ломит. Сухие глаза. Тело всегда в собственном поту. Сразу же звоню в скорую помощь, где мне прямым текстом сообщают, что не приедут. Тут уж 50 на 50. Говорят, лекарства всё равно нет. Чего приезжать? Только распространять. Может, и обычный грипп, а может, нет. Теперь, когда общая напасть коснулась и меня, страх исчез. Сам не пойму, как и почему, но тело моё, под давлением свалившихся невзгод, перестало барахтаться, уволакивая и мысли.

С огромным усилием смог доковылять до кухни и попить. Хозяйка, увидев измождённое лицо квартиранта, ойкнула, убежав под мнимым предлогом в свою комнату. Я вроде даже услышал её «Отче наш…». Испугалась, а сама знает, что, скорее всего, её и не заденет. Куда уж там. У стариков особо нечего брать. Болезни любят молодых и крепких. Организмы, в которых есть чем поживиться.

Вспоминаю тот далёкий месяц, когда лежал в инфекционке. Это бледное, но повзрослевшее лицо. Неужели, когда пойду на поправку, то снова увижу ту самую метаморфозу? Как же хочется заботы. Звучит эгоистично, но я помню родительское тепло в те дни, когда мне было безумно плохо. Моё тонкое, размазанное тельце на диване под слоем толстых одеял. И матушка всё суетится. То воды даст, то температуру меряет. Как заварит крепких трав или заставит над картошкой попариться! А затем спинку поразминает, а отец с работы придёт и хорошенько ноги разогреет мазью и помнёт. Сразу так хорошо становилось. Вроде и плохо, но и хорошо…

А потом ещё вот одно из моих любимых воспоминаний, которое уже никак не связано с болезнью. Ну, может, только краешком, когда мама и отец в четыре руки меняли мне промокшие от пота простыни. Я уже шел на поправку, мог позволить себе немного побеситься. Катается пятилетний карапуз, смеётся, лёжа на диване, а отец и мама машут руками с зажатой простынёй, создавая волны, затем накрывая меня ими с головой. Как же было прекрасно! Начинаю понимать, что вся культура человека – одна большая выдумка. Но когда думаю о родителях, то хочу, чтобы чудаковатые сказки оказались правдой. Я хочу, чтобы был Бог. Я хочу, чтобы было добро и зло. Я хотел бы, чтобы все честные люди попадали именно к Богу, где их ждала самая высшая награда – бессмертие и бесконечный поток блаженного света. Потому как мои родители святые, и когда я их увижу! Да, читатель, кто бы ты ни был, знай: в особенно самый трудный час человек может открыть в себе то, что ему никогда не было доступно. И в моём случае это не просто слова, а та надежда, которая вот-вот да обязательно сбудется!

Сейчас я плачу, но только от мысли, что действительно скоро увижу своих родителей. Живых, здоровых. Возможно, слегка постаревших, но ещё крепких и таких же светлых, какими они всегда были. А пока надо понаблюдать за болезнью, мне кажется, она уже начала медленно отступать. Посмотрим, что принесёт мне завтрашний, такой ещё таинственный день…

4 января

Чужой доктор

1842 год. На улице стоит тёплая погода, солнце окрашивает собою каждый уголок пространства. На главной развилке расположился извозчик, нежно поглаживающий гриву лошади, попутно подкармливая любимицу сахарком. За его спиной пробегают дети, держа в руках сразу по паре леденцов. Дамы в пышных платьях направляются в сторону ателье, прикрываясь от солнца зонтами. На ближайших деревьях весело поют птицы.

Всё в этой картине говорило о том летнем счастье, когда даже смерть на время оставляет самых немощных, чтобы те насладились чудесными мгновениями своих хрупких, но таких прекрасных жизней. Только ближе к холодам госпожа в чёрном платье (с косой наперевес) вернётся из своего отпуска, чтобы вытащить людей из сказки, напомнив им цену счастья. Но, несмотря на временную блажь, у граждан этого небольшого городка не стало меньше мелких проблем со здоровьем, которые не нужно было бы решать.

Из парадной приземистого дома с саквояжем в руках вынырнул молодой мужчина. Миловидное лицо, под носом аккуратные усики, а на переносице оптические линзы. Звали этого прекрасного человека Уильям Хобс. На нём сидела свободная (салатового цвета) рубашка с закатанными рукавами по локти. На его ногах красовались чёрные брюки со стрелкой, а стопы обрамляли уже видавшие виды, но тщательно ухоженные туфли. На левом же запястье тикали надёжные часы, ведь время для этого джентльмена играло очень большую роль.

Каждый второй житель здоровался с Уильямом, обращаясь к нему именно «мистер Хобс», и на каждое приветствие мужчина приветливо кивал, хоть и смутно припоминал эти постоянно мельтешащие лица. А по имени и фамилии его знали в виду того, что Хобс являлся доктором этого уездного городка.

Жил Уильям через три улицы от центра, в северной части. Несмотря на свою очевидную моложавость, у него уже имелась жена-красавица Алиса, от которой он получил в подарок двоих прекрасных детишек. Кэтрин – старший ребёнок пяти лет, а её младшему братику недавно исполнилось четыре. Это были очень желанные и любимые дети. Жалование мужа позволяло Алисе не работать, занимаясь воспитанием чада и хозяйством. Лишь изредка она расслаблялась, позволяя пропустить через себя несколько телевизионных передач. Данный диковинный прибор действительно включался редко, да и, к слову, имел он свойства более декоративного характера.

Уильям уже планировал отправиться домой на обед, как на рабочий пейджер пришло оповещение, где писалось, что в соседнем квартале у молодой женщины появились нехарактерные сильные боли по женской части. Мистер Хобс был достаточно сильно предан своему делу. Он честный и нравственный лекарь, и данная им когда-то клятва – не пустой звук. Мужчина немедля выдвинулся по указанному адресу, всё также дружелюбно отвечая кивками на приветствующих его людей. Спустя десять минут он стоял у парадной, звоня по указанному номеру домофона. Звук мелодии прервался на третьем повторении. Тишина с того конца провода открыла ему дверь. «Какое безрассудство, вот так открыть дверь, даже не уточнив, кто, собственно, пришёл», – подумал Уильям. Этаж пациентки пришлось вычислять самому.

На шестом пролёте третьего этажа обнаружилась распахнутая дверь. Мужчина переступил порог квартиры, начав вслушиваться в тишину. Ботинки, как и положено врачу, он снимать не стал. Из щели одной из комнатных дверей бил свет, на который Уильям полетел мягкой походкой, словно ночное насекомое. Распахнув с опаской (и со свойственным смущением) дверь, доктор обнаружил весьма неожиданную для себя картину. На большой роскошной кровати лежала молодая девушка в одних только трусиках. Грудь она держала в ладошках, отрешенно уставившись в потолок. Но как только до её ушей дошел протяжный скрип, глазки тотчас же уставились на спасителя. В страдалице не читалось смущения, напротив, взгляд был уверенным и требовательным.

«Здравствуйте, мисс… эм…» – Хобс не знал, как зовут пациентку. Он был смущён и старался не смотреть на всякое.

«Можно просто Матильда. Здрасьте. Вы очень быстро поспели на мою скромную мольбу о помощи».

«Оператор связи нынче очень хорош… За такие-то деньги», – отозвался врач, изучая комнату.

«Я недавно сюда переехала. О вас ходила только добрая молва, и вот печальный случай свёл нас».

«Я извиняюсь, но вы вовсе не выглядите при смерти, я бы сказал, наоборот. Здоровье в вас, эм, пылает», – заметил доктор, всё ещё избегая зрительного контакта.

«Здесь, боюсь, с вами не согласиться. Вы думаете, что я лежу обнажённой от празднества духа? Не знаю, что вы себе надумали, но я приличная девушка!» – обиженно взвизгнула Матильда, нахмуривая свои красивые бровки.

«Что вы! Простите меня за такую бестактность, я бросил подобное не со зла, а так… Впрочем, давайте приступим к делу. Какой недуг поразил столь приличную и симпатичную особу?»

«Знаете, доктор, у меня с прошедшего вечера начала сильно болеть грудь. Я думала так, пустяки, но, увы. Сегодня стало только хуже. Мои… Они так сильно начали болеть, что я не смогла даже надеть на себя любимое французское платье. Знаете, такое, с рюшечками на рукавах и… В общем, теперь я боюсь лишний раз пошевелиться», – закончила пациентка, грустно посмотрев на доктора.

«Тогда немедленно приступим! Разрешите». – Уильям аккуратно присел на краю рядом с девушкой. Очень нежно убрав ее руки, лекарь начал изучающе трогать грудь в разных местах. Со стороны казалось, будто он напрягает слух. Периодически доктор спрашивал, болит ли грудь в том или ином месте. Матильда, в большинстве случаев, отвечала утвердительно, но в конце зачем-то добавляла: «Когда трогаете вы, доктор, то мне не так больно».

«Очень странно. Нет никаких предпосылок к тому, чтобы вы ощущали болезненность. Физически с вашей грудью всё в порядке».

«Боже, что же мне тогда делать?!» – ужаснулась больная, жалостливо козырнув на доктора.

«Не волнуйтесь, есть верный способ. Один отвар, зелье, если вам угодно. Я использую его в лечении крайне редко… Только при сложных случаях, секундочку».

Уильям схватил свой саквояж, затем взгромоздил на журнальный столик и открыл его. Матильде ничего не было видно за широкой спиной доктора, только слышался звук склянок и переливающейся жидкости разной плотности. Пока лекарь возился над зельем, девушка решила немного позаигрывать:

«А вы действительно соблазнительный красавчик, как мне рассказывали».

Уильям нервно закашлялся, ничего иного не придумав, как промычать «благодарю». Снадобье было готово. Лекарь поднёс к губам больной маленькую чашечку без ручек: «пейте». Матильда была девушкой с характером, да в придачу любопытная. Сначала она понюхала зелье, поморщилась, а затем вопросительно уставилась на врача.

«Это вроде хиллинга. Редкий препарат. Работает от любых недугов, в том числе от мало изученных. Не бойтесь. Пейте».

Девушка послушно влила в себя отвар одним залпом. Хобс тут же отстранился, склонившись над своим саквояжем, бережно начав собирать инструментарий. Не прошло и минуты, как девушка завопила: «Боже, доктор, у меня всё прошло!»

«Я очень рад». – Улыбнулся лекарь в ответ, уже упакованный и готовый выйти прочь.

«Как мне вас отблагодарить?»

«Достаточно будет хорошего отзыва на сайте и оплаты по чеку, который вам придёт на почту от государственной организации, которая меня, собственно, и наняла».

«Да, конечно, вы просто чудо чудесное. Мы с вами ещё увидимся?»

«Надеюсь, что нет. Заклинаю вас быть вечно здоровой», – отшутился Уильям, затем быстро ретировавшись из покоев.

Дома доктора ждал остывший, но всё ещё вкусный домашний обед. Поднявшись к себе на этаж и открыв дверь, Уильям услышал радостный детский гогот. В коридор высунулась голова жены, которая держала в руках напененную губку с грязной тарелкой.

«Привет, дорогой. Ты сегодня запоздал».

«Привет, милая. Был срочный вызов, извини. Ты же знаешь, у нас, врачей, всё не по плану». – Доктор подошел к жене и крепко поцеловал благоверную.

«Скорее мой руки, я приберегла для тебя запеканку от этих маленьких наглецов. Дети, а ну-ка поздоровайтесь с отцом, чего молчим?»

Ребятня сорвалась со своих мест к отцу с криками: «Папа, папа!» Они видели его реже, чем свою маму, из-за чего испытывали определённое смущение. Первым успел добежать Джон. Сынишка крепко обхватил колени мужчины, смущённо смотря на него снизу вверх. Секундой позже подоспела Кэтрин, повторив процедуру за братиком. Дети крепко держали отца с доброй насмешкой в лице. Уильям искренне улыбался им в ответ, похлопывая обоих по головке.

«Ну всё, детвора, я тоже рад вас видеть. Дайте вашему старику помыть руки и, наконец, отобедать. Папа очень голодный».

Уильям кое-как вырвался из объятий, направившись в ванную. После, не переодеваясь, прошел на кухню, где Алиса успела накрыть на стол. В большую тарелку был налит борщ, а в тарелке поменьше красиво лежала поджаристая запеканка. В довершение картины (на утрамбовку) стоял чай с двумя кубиками сахара.

«Приятного аппетита, милый», – ласково пропела жена, заканчивая мыть посуду и усаживаясь напротив мужа. – «Как твой день? Пациенты не слишком измотали?»

«Благодарю, любовь моя. Да нет, как обычно: одна ампутация пальца с затяжной гангреной, чахоточный мальчонка… Ах, и да, виновник моего опоздания: молодая девушка с острыми болями в груди без явных на то причин».

«Молоденькая?»

«Да, не больше двадцати, наверное».

«И ты ей помог?»

«Разумеется, это мой долг. Дал ей хиллинг».

«Ты у меня большая умница. Город любит тебя».

«Брось… Как прошел давеча твой день?»

«Всё также. Джон начинает чувствовать своё физическое преимущество над сестрой, всё чаще давая ей отпор. Не знаю, как с ним бороться».

«Нужно дочку научить нескольким приёмам, пусть накажет маленького угнетателя… Фух! Ну вот и всё! Огромное спасибо за чудеснейший обед, невероятно вкусно», – пропел Уильям, целуя жену.

Он хотел было помыть посуду сам, но супруга выхватила из его рук грязные тарелки, пожелав мужу удачно доработать. Доктор вышел на свежий воздух с неизменным саквояжем в правой руке. С новыми силами, кивая всем, кто окликал его, лекарь двинулся на очередной вызов.

Следующая неделя шла в рядовом порядке. Молодой доктор ходил по домам пациентов, виртуозно справляясь со своими обязанностями. Всё больше людей встречало его на улицах с благодарностью в глазах, заискивающе здороваясь.

В среду поступил обычный, на первый взгляд, вызов. Когда Хобс подходил к дому, чувство дежавю постучалось в сознание. Когда же лекарь поднялся к пациенту, то до него, наконец, дошло. Это была та самая девушка с болями в груди, только на этот раз причиной вызова стала нога. Доктор осмотрел воспалённое место. Колено действительно оказалось припухшим. Уильям сделал мазь, порекомендовав втирать её на протяжении недели.

Всё было бы ничего, если б эта особа не начала всё чаще и чаще вызывать доктора. Проблема заключалась в том, что она дёргала его действительно по делу. И каждый раз она была чертовски соблазнительна. От неё всегда веяло несравнимым флёром желания. Во время приёмов она гипнотически сверлила доктора так, словно каждый раз снимала с него по одной тряпке, и вот-вот Уильям останется совсем без белья. А однажды, когда она каким-то образом сломала палец, то и вовсе сосала леденец на палочке, очень пристально изучая ширинку доктора.

Такой накал было тяжело терпеть. Хобс пытался игнорировать дьявольские соблазны, но Матильда потихоньку выходила из-под контроля. Казалось, что ещё немного, и она начнёт, упаси господи, бесцеремонно лапать Уильяма, а он всё-таки доктор, а не мужчина по вызову! На последнем приёме, когда доктор накладывал швы на её вспоротую руку, он в шутку сказал: «У меня складывается впечатление, будто вы себя специально калечите».

«Так и есть», – обычным голосом отрапортовала сумасшедшая.

Такого ответа мужчина точно не ожидал. Он оказался в смятении, но это смятение сразу же сменилось праведным гневом.

«Вы, небось, надо мною шутите!»

«Нисколечко. Я говорю чистую правду».

«Но зачем?» – недоумевал врач.

«А ты разве ещё не догадался?»

«Нет, извольте изъясниться! Мне абсолютно непонятна причина, по которой молодая девушка будет себя калечить ради забавы», – выговорил мужчина на одном дыхании.

«Всё очень просто, Уильям, – впервые Матильда назвала доктора по имени. – Я люблю тебя, дорогой. И я очень хочу тебя».

«Но это!»

«Подожди, послушай меня. Я знаю, ты женатый мужчина с детьми. Я не хочу, чтобы малютки потеряли отца, а супруга лишилась мужа, но я хочу тебя физически. Я хочу быть твоей любовницей. И! Прежде чем ты начнёшь кричать от возмущения (я вижу по твоему лицу), знай: я вижу, что ты хочешь меня. Думаешь, я не знаю, что ты делаешь в моей ванной так долго, когда просишь отойти в уборную? Я запах мужского стыда чую за версту. И прежде чем ты уйдешь, хлопнув дверью, знай, моя постель всегда ждёт тебя».

«Возмутительно! Прощайте, безумная женщина!» – только и сказал доктор, схватив свой саквояж. Он выбежал из комнаты с пунцовым лицом, затем напоследок прилично так хлопнув дверью.

Доктор был в таком состоянии, что пришлось взять недельный отгул (прежде он никогда так не делал). И выходил лекарь только на самые серьёзные случаи, которых, к слову, почти и не было. Жене он ничего не рассказал. Только буркнул о вымышленной простуде. Ночью его бросало в лёгкую форму лихорадки. В голове всё прокручивалась та сцена с Матильдой. Мужчина пытался отвлечься: играл с детьми, много читал, писал медицинские заметки, но каждый раз, как только он останавливался, в его голове всплывал её образ. Её красивая фигура, грудь, бёдра… Тонкие ножки с аккуратными коленками. И, конечно, её глаза, полные желания. Каждый раз доктор злился, не в силах найти утешения. Алисе оставалось только одно: не тревожить своего дорогого мужа и молиться богу о его выздоровлении.

Ситуация обострилась настолько, что Уильям начал смотреть по ночам телемагазины, чуть ли не заказав однажды новые кожаные ботинки, но вовремя одумался, решив, что будет лучше купить похожую модель в ближайшем офлайн-магазине.

Было давно за полночь. Измождённый лекарь выключил телевизор и подошел к окну, затем настежь открыв его. В лицо ударил свежий прохладный ветер. Мужчина начал размышлять: «Почему? Почему я так сильно захворал от какой-то девчонки? Почему я так сильно негодую? Неужели меня, взрослого мужчину, смогла выбить из себя эта бестия? Нужно определённо сказать об этом руководству. Пусть, в крайнем случае, поговорят с ней или лучше, чтобы предупредил констебль… Нет. Это глупо. Надо мной будут смеяться. Да ещё и эта миледи напишет в отместку, что я приставал к ней. Женщины ещё те актрисы. Ей могут поверить, а даже если и нет, то могут усомниться во мне. Тогда всё пойдёт под откос. Придётся уехать, а я не хочу этого. Или же… Или вся правда заключается в том, что я хочу её, боже! Как я хочу её! Какой ужас! Господи… Я так сильно хочу её, но как такое возможно, если у меня есть любимая жена! За что мне это испытание? За что дьявол выбрал меня в жертву? Ещё немного, и я умру от желания, просто сгорю! Как она была права, как она учуяла мою… Ох, я лжец! Я не достоин своей семьи. Одна только мысль делает из меня нравственного преступника. Делает из меня… Предателя. Как такой подонок, как я, может быть в этом прекрасном доме? Я недостоин, но если я не овладею этой девчонкой, то просто погибну, сгорю! Нельзя больше терпеть, нет больше сил моих! Будь я проклят! Будь я проклят! Прости меня, моя любовь…»

Уильям в агонии, с трясущимися ногами, дошел до своего кабинета. Он взял чистую бумагу с пером и, откупорив чернила, начал писать:

«Дорогая Алиса, любовь моя. Я должен тебе сказать, что мною овладел дьявол. Вся проблема в той девушке. С прискорбием должен сообщить, что тело моё возжелало её. Точнее, тело, охваченное нечистым! Ничего, кроме как подчиниться чужой воле, я не в силах сделать. Прошу лишь об одном: попытаться когда-нибудь простить меня. Я недостоин ни тебя, ни детей. Я – грязное животное. Скажи, пожалуйста, малюткам, что я очень сильно люблю их. А ещё, когда подрастут, ты скажи им, что отец их погиб, ведь именно так я и должен закончить. С любовью, Уильям».

Доктор оставил записку на кухонном столе. В последний раз посмотрев на любимую жену и детей, он выбежал из квартиры прочь.

Добежав до квартиры Матильды, обезумевший доктор сильно постучал два раза. Послышались приглушенные звуки босых ножек. Девушка открыла дверь.

«Я знала, что ты придёшь сегодня».

«Замолчи, ведьма!» – прорычал Уильям, взяв девушку на руки, захлопнул дверь ногой и понесся галопом на альков.

Любовники начали сдирать друг с друга одежду. Жаркие поцелуи покрывали их тела. Матильда ловко вырвалась из лекарских объятий, начав активно ласкать достоинство доктора. Через какое-то время они поменялись ролями. У этих двоих была впереди целая ночь, и за это время они успели сменить десятки поз. Матильда заканчивала уже не первый раз, но Хобс всё держался, будто собирая энергию планеты перед большим взрывом. Только головка всё синела и синела.

Ближе к рассвету Уильям начал достигать пика. Более он не собирался сдерживаться. Его рот начал издавать стоны. Матильда заканчивала в двадцатый раз, мало что уже понимая. Только и могла шепотом кричать: «Да, давай, дорогой, давай».

Доктор вдруг резко изменился в лице. Его кожа начала раздуваться и зеленеть. Ошмётки его плоти разлетелись в разные стороны. Глазам девушки предстало чудовище с огромной головой, на которой было около сотни мерзких скалящихся зубов с обильно выделяющейся слизью. Руки некогда мужчины стали огромными клешнями, а всё тело напоминало черепаший панцирь. За инопланетной маской показался длиннющий хвост. Фаллос же доктора поменял только окрас. Матильда не успела даже крикнуть, как из головки чудовища начала обильно извергаться жидкость, а точнее кислота, которая в ту же секунду разъела лицо несчастной развратницы. Её тело обмякло, а чужой доктор всё продолжал извергать ядовитое семя. Когда же он закончил, то начал прыгать вокруг своей оси, уничтожая тяжелым хвостом как мёртвое тело девушки, так и всю мебель в комнате. Через мучительно долгую минуту он успокоился.

Соседи обеспокоились происходящим шумом, который вышел за все мыслимые и немыслимые рамки приличия. Кто-то стучал по батарее, а голос с другого конца крикнул: «Я вызываю полицию!» Чужой доктор понял, что наделал. Резким движением, недолго думая, он выпрыгнул в окно, разломав напоследок подгнившую раму, словно это был гофрированный картон. Было ещё рано, но некоторые бедолаги уже плелись на работу. Продавцы за стеклом витрин протирали свой товар. Каждый, кто видел Уильяма, с ужасом провожал его взглядом. Некоторые граждане (особо впечатлительные) успевали перекреститься. Доктор грустно шёл по дороге в сторону бывшего дома, думая о том, какой же он был всё-таки дурак.

Он не видел жизни без своей жены и деток. Секундный соблазн уничтожил его драгоценную счастливую жизнь. И шёл он домой только затем, чтобы его супруга могла плюнуть в эту изуродованную физиономию, после чего он уйдёт из их светлой жизни навсегда.

Уильям постучал в дверь, ключей у него не было. По ту сторону послышались спокойные шаги. Алиса открыла дверь. На её лице не было удивления. Она смотрела на супруга своим обычным взглядом, затем сказав: «Привет. Проходи завтракать, а то дети съедят твою порцию».

Муж покорно, с опущенной головой, прошел внутрь. Всё также покорно он сел за своё место, начав смущённо перебирать еду вилкой.

«Папа, папа! Какая у тебя большая голова!» – только и пропел весело Джон, продолжая жевать свой омлет, исподтишка пиная свою сонную сестру.

Преступление

Панельный дом погрузился в беспокойный сон. На предпоследнем этаже горел блёклый свет лампы, который разбивал монотонный ночной пейзаж, образовывая сегмент.

В комнате, где стены не помнили ремонта; где трубы протекают так, словно им положено, стоял мужчина. Одет он был подобно этой комнате. Во многих местах прохудилось его мокрое от дождя пальто. Грязные ботинки наследили на полу, но хуже не стало. В руках поблескивал металлический, несвойственно чистый и властный пистолет. Орлиное дуло устремилось в сторону измождённой женщины, которая успела смириться со своей участью.

Глаза юноши, что лежал чуть поодаль от этой женщины, ежесекундно бегали по хаотично кривой, пытаясь зацепиться и сосредоточиться на чём угодно, лишь бы найти спасение. Бесполезно. Страх сковал тело, оно одеревенело, подражая берёзе; уподобилось сущности иного характера. Зато мечущие глаза компенсировали всё рвение плоти убежать от развернувшегося кошмара.

Мужчина перевёл свой твёрдый взгляд на мальчика:

– Если заслонишь мать своим телом, то я убью только тебя. Если ты и дальше будешь убивать её своим бездействием, то я убью вас обоих, – спокойно произнёс судья, презрительно изучая силуэт.

Молодой человек не пошевелился. Взгляд отстранённо застыл на жирном пятне обоев. Он слышал голос, но слов уже не различал. Больше всего на свете его пугала не смерть мамы и, тем более, не своя собственная погибель, его ужасал металлический отблеск власти в руках любимого отца.

Панельный дом был погружен в беспокойный сон. На предпоследнем этаже горел блёклый свет лампы. Тьму разорвал выстрел. День на секунду сменил ночь. Выстрел.

Рассказ, переведенный с русского на корейский, с корейского на японский, с японского на непальский, а с непальского снова на русский

В панельном доме уже было тихо. От конца до второго этажа горящий свет гасит фонарь, разрушая вид унылой ночи и разрушая его.

В комнате находился человек, который не помнил, чтобы починить, где следует проложить трубы. Он был одет как эта комната, а в некоторых местах пальто было тоньше дождя. Его грязные ботинки упали на землю, но в этом не было ничего плохого. В руке у него был блестящий металлический пистолет, но он не был чистым и мощным. Его орёл тянется из-за страха перед полётом, который имеет длительные отношения с его собственной судьбой. Его глаза бегают по смешанной оптической кривой каждую минуту, пытаясь сосредоточиться на всём, чтобы спастись. Напрасно страх охватил его тело, обнаружил и стал веществом. Его мигающие глаза сняли волнение с тела, чтобы избежать кошмара. Мужчина выглядел на юношу.

– Если ты остановишь свою мать, я убью тебя. Если ты убьёшь ее безрассудно, я убью вас обоих, – тихо говорит силуэт.

Молодой человек не двигается. Его взгляд смотрит в густые пятна на заднем плане. Он услышал его голос, но не было чёткого слова. Он был напуган не смертью своей матери, а собственной смертью больше, чем что-либо ещё в мире. Он боялся металлического отражения силы в руках моего любимого отца.

Панельный дом был беспокойным. С конца до второго подиума вспыхнул блёклый фонарик. Ночь изменила день. Strela.

Грамотный конец

Клац-клац, клац-клац, доносятся звуки клавиатуры. По кнопкам прыгают грубые пальцы. Рядом с ногтями обглоданная кожа. Это лапти Паши. Паша – молодой парень. Ему ещё нет и тридцати, но голову обрамляют локоны седых волос. К своим годам Паша не достиг высот, которых так страстно желал, но ещё и не успел потерять заветную мечту, эмоционально застряв как бы между двух огней. Деньги он зарабатывает благодаря своим водительским правам: перевозит чужие автомобили из пункта «А» в пункт, указанный начальником. Платят не очень много, но достаточно, чтобы платить аренду за крошечную студию на отшибе большого города, да на хлеб с маслом.

Кстати, о размерах комнаты, вот он, Паша, сидит за крошечным столом. По его правую руку уже громоздится кровать, а слева давит единственный шкаф для тряпья. Перед глазами же маячит плита да раковина с мусорной корзиной. Молодой человек клацает по клавиатуре, потому как он помнит свою мечту. Он хочет стать писателем, считая себя крайне интересным субъектом. Несмотря на свою имеющуюся (гипотетически) бойкость идей и ума, Паша безграмотен, местами наивен и мягкотел.

Клац. Клац. Тык-тык. Клац… Тык. Звучит иное клацанье. Оно более размеренное и точное, без лишних стираний, да и кнопки клавиатуры отдают другим тембром. А пальчики, которые бьют по клаве, вовсе не похожи на обрубки Паши. Хоть они и без фантастического маникюра, но всё же обладают очень важными характеристиками: утончённостью, аккуратностью и хорошо развитым мозгом, который ими, собственно, управляет. Это Даша. Красивая и молодая. Сидит в дальнем углу кровати. У неё ноутбук повнушительней, да посерьёзнее, чем у Паши. Даше нет и двадцати пяти годков, а она уже главный проектировщик в одной из крупных строительных фирм. У Даши нет мечты. У неё есть работа, в которую она вкладывает свои знания и умения. Девушка всегда серьёзна, сурова и часто не может вспомнить, каким образом её угораздило влюбиться в Пашу. То ли с помощью знаков свыше, то ли по привычке, но получилось то, что получилось, и в целом Паша и Даша живут в относительной дружбе.

За окном вечер. Даша сосредоточенно доделывает планировку трёхкомнатной квартиры в новостройке, расставляя специальные отметки там, где будут находиться розетки. Паша, в свою очередь, сидит и пишет, а ввиду своей безграмотности не слишком часто, но и не слишком редко отвлекает Дашу, чтобы та подсказала нужное слово. «Уважаю» – через О или А?.. А «не всегда» пишется раздельно или слитно?.. «Изредко» или «изредка…» «Чересчур» – пишется через з или с?.. «Не чувствую» – слитно или раздельно? Спасибо. А «не нужен» – слитно?.. За всё время (не только в сегодняшний вечер) Даша бойко отвечала на вопросы, каждый раз делая раздражительную и очень уж страдальческую мину. Ей чуть ли не физически было тошно каждый раз отвлекаться на глупости Паши.

Вот он закончил писать, а она завершила проект, отправив начальнику ссылку на документ в облаке, после же ретировавшись в душ отмываться от очередного дня. Паша в это время распечатал листок на стареньком принтере с написанным сегодня текстом, затем нырнул в ванну к Даше, которая ещё не успела домыть голову. Паша искупался бы и завтра с утра, но ему предстояло больше суток перегонять новый «КАМАЗ» из столицы в какую-то далёкую область. Даша никогда не вдавалась в подробности.

После пререканий и последующих любований молодая пара уснула в примирительных объятиях.

Восемь часов утра. Дашин будильник неистово разрывается криком. «Проспала», – думает девушка, вставая без очередных «ещё чуть-чуть» на ноги. Пашин след из норы давно простыл. На столе Даша видит распечатанный листок. Это вчерашние выдумки Паши. «Он никогда ещё не забывал свои завитушки», – весело говорит про себя Даша, ухмыляясь придуманной аллюзии на буквы, написанные Пашиным умом. Она берёт листок и решает потешить себя с утра, почему бы и нет?

Дорогая Даша!

Ты прекрасно знаешь, как сильно я тебя люблю и уважаю. Эти волшебные три года с тобой пролетели очень быстро, а самое главное, эти три года были для меня очень счастливыми! Три года, обалдеть можно! Я сижу за нашим крошечным столом, пишу эти строки, периодически любуясь твоим профилем. Особенно меня восхищают густые бровки (вот бы они ещё не всегда были хмурыми, а хоть изредка радовали меня своей возможной доброжелательностью).

Знаешь, я много думал о нас. Я думал о том, что в нашем возрасте люди женятся, заводят детей… Знаешь, такое золотое время расцвета новой семьи. Мы молоды, да! И я всё думал о нас… Скажу тебе честно, ты лучшая. Женщина-проектировщица, кто бы мог подумать? Ты очень сильная женщина, даже чересчур… Ха-ха.

Знаешь, ты всё время, сколько мы знакомы, помогала мне. Как включить стиральную машинку, будильник этот чертов настроить на работу, завтрак как приготовить, обед, ужин. Всё это – ты. Когда мне тяжело, ты всегда устраиваешь своему непутёвому дураку взбучку и держишь в ежовых рукавицах. А как ты закатываешь глаза и бесишься, когда я неправильно произношу слова! Или вот ещё, когда ты читаешь мои рассказы и вечно исправляешь кучу банальных ошибок. Я благодарен тебе за всё это, но есть одно большое «НО». Я устал. Ещё раз повторюсь, я безумно люблю тебя, это чистая правда, но так больше не может продолжаться. Ты вечно злишься на меня, исправляешь меня. Я постоянно чувствую твою злость и катастрофическое раздражение к себе вот такому непутёвому.

Постоянный стресс и твоё бессердечие убивают меня. И знаешь, я хочу жениться, хочу детей, я всё хочу, но не с тобой. Мне больно это говорить, но я дошел до крайней точки терпения. Твоя грубость и твоё безразличие достигли вершины в моём сердце. И да, наконец я могу тебе сказать: гори в аду, злобная ты сука! Хотя с таким характером тебя не пустят даже в такое злачное место. Я пишу это всё и совсем не чувствую боли, только эйфорию от предстоящего освобождения. Три года рабства! Как я ждал, что ты изменишься, но, увы и ах! Тебе дорога только работа и твоё превосходство над всеми. Желаю тебе счастливо оставаться одинокой (не дай бог кому «повезёт» с тобой) до конца дней. Да и ведь тебе никто, собственно, и не нужен.

П.С.: Я соврал тебе. Нет никакой командировки. Забрал свои вещи (сколько смог), остальное можешь выкинуть.

Даша закончила читать со слезами. Солёные капли обрамляли её щёки и подбородок, оставляя влажные полосы. Из носа свисали бактериальные скопления в противовирусной оболочке (так называемые сопли). Даша конвульсивно содрогалась всем телом, повторяя навзрыд: «Господи… Паша, Пашенька, дорогой… Ни одной ошибки, ни одной… Боже, как хорошо, как же хорошо написано!»

Семь причин

2156 год. На улице стоит чудесная летняя погода. Лучи игриво отражаются от зеркальных небоскрёбов, которые застройщики понатыкали на каждом свободном метре, а над головами мирно пролетают дроны, следя за общественным порядком. Вася молча вертится по сторонам, изучая свой родной город под новым углом. Вот мимо проходят длинные ножки в коротком платье. Их обладательница соответствует высокому уровню своего природного сокровища, как бы обобщая образ в один прекрасный букет. Вася буквально поедает девушку взглядом. Красавица замечает молодого человека. Мимику её лица охватывают сильные складчатые судороги, формируя неподдельное отвращение. Сквозь зубы она шипит: «Извращенец чёртов», прибавляя после шагу, руководствуясь далеко не страхом. Мужчина только улыбается, летая в своих мечтах. Он представляет, как гладит эти ножки, целует эту шейку, а затем… Затем они занимаются любовью, и ничто не может им помешать.

На ближайшем здании, в десять окон по ширине и столько же в длину, загорается встроенный экран. Начинает басить героическая музыка, привлекая внимание граждан и приезжих, находящихся в непосредственной близости. Вот и Вася вздрогнул от неожиданности. Улыбка с его лица спала, и он с серьёзным видом уткнулся в светодиоды. На экране начался поучительный ролик, который каждые двадцать минут напоминал жителям и гостям о некоторых важных правилах, которые начали действовать пару лет назад. И, признаться честно, работали они действительно очень эффективно.

«Служба г-о здравоохранения при поддержке прокуратуры и ф-й службы безопасности просит граждан, а также гостей столицы ознакомиться с правилами поведения на территории страны. Каждый человек обязан иметь при себе документ, подтверждающий его личность, и по первому требованию предоставить его сотруднику. Запрещается иметь при себе огнестрельное оружие, ножи и любые химические вещества, которые могут повлечь за собой вред здоровью. Также запрещается сбивать дроны и прятать лицо от опознавательных камер регистрации. Процедура «документации» лиц – часть общей безопасности. Также запрещается какая-либо агрессия в сторону любого человека. Нарушение безопасности и свободы справедливо карается отделом по борьбе с насилием «С.Е.М.Ь.», созданным специально для пресечения незаконных действий, повлёкших за собой смерть или причинивших вред разной степени сложности. Убедительная просьба соблюдать вышеуказанные правила поведения. Всё это делается для общего блага и безопасности».

Голос замолчал, а вместе с ним начал таять герб на чёрном фоне. После небольшой паузы всплыл логотип «С.Е.М.Ь.». Из динамиков заиграла знакомая мелодия, под которую появился светлый интерьер организации. Его белизна как бы символизировала чистоту. Камера оператора начала плавно надвигаться на серьёзного мужчину в чёрном костюме.

«Здравствуйте, граждане города и дорогие гости! Меня зовут Салымага Юрий Васильевич. Я являюсь главой организации «С.Е.М.Ь», и в этом ролике я хочу ещё раз познакомить всех с методами, которые обеспечат наше с вами благополучие».

Салымага двинулся с места, нырнув в узкий коридор.

«Как многие из вас помнят, ещё два года назад данной организации не существовало. Ещё недавно людей, преступивших закон, сажали просто в тюрьму. Даже за убийство подонок отсиживал не особо долгий срок, а затем снова выходил на улицу, продолжая сеять хаос. Я никогда не одобрял подобной политики. Как вы знаете, на протяжении всего существования подобных мер преступность не то чтобы чуть уменьшилась, наоборот. Преступники создали целую культуру, начав гордиться своими статьями. Они подбивали и развращали умы молодёжи. Вся наша с-а превратилась в территорию безнаказанности. И я, ваш покорный слуга, пришел со своим проектом к нашему главе, который, как и я, мечтал о том, чтобы наша с-а стала не просто великой, но и совершенной в своём механизме. А для этого нужны соответствующие меры. Да! Все осуждённые по тяжким преступлениям были казнены. Некоторые из вас взбунтовались, начав тыкать правами человека, а я вам скажу, что права есть только у людей, а у подонков их не должно быть! Отделом было создано семь жесточайших наказаний для всех тех, кто подвергает чужую жизнь опасности. Для каждого преступника найдётся кнут правосудия, и сейчас я хочу ещё раз продемонстрировать изощренные изобретения, чтобы люди, которые задумывают недоброе, сто раз подумали, а хотят ли они такой участи для себя?»

Юрий Васильевич дошел до просторного помещения с высокими стенами. Окон здесь не было, зато имелась хорошая звукоизоляция. Посерединке стояли небольшие обособленные комнаты, по форме напоминавшие увеличенного размера обувные коробки. У каждой имелась дверь с торца, а с другой стороны располагалось панорамное окно для наблюдения за процессом. Глава отдела двинулся в их сторону, поочередно показывая рукой на каждое такое помещение, попутно объясняя:

«Кабина правосудия номер «1». Включает в себя бетонную плиту, куда и замуровывается предполагаемый преступник. Здесь вы можете увидеть специальное отверстие для лица, а здесь вот специальное устройство, которое позволяет оставить место для вдоха и выдоха грудной клетки. Таким образом преступник функционирует на протяжении всего времени, пока не сойдёт с ума, либо пока не умрёт от обезвоживания. Подобная мера пресечения применяется по отношению к лицам, жестоко обращавшимся с детьми, а также для тех, кто проявил насилие в сторону своих родителей пенсионного возраста. Кабина правосудия номер «2» оснащена механизмом, позволяющим очень медленно растягивать конечности преступника вплоть до того, пока они не перестанут функционировать. И при слове «медленно» я имею в виду, ну очень медленно. Процедура занимает в среднем полторы недели. Данная мера применяется к лицам, совершившим такие преступления, как: ограбление, воровство, хищение бюджета и любые противозаконные манипуляции, связанные с финансами. Кабина правосудия номер «3». Здесь провинившемуся вырезают желудок, и он полностью теряет возможность восполнять свой организм жизненно важными элементами питания. Такое наказание постигает обычно живодёров, а также тех, кто издевался над людьми путём голодного мора. Кабина правосудия номер «4». В ней находится порядка 1 200 000 специально выведенных комаров женского рода. Человек, совершивший серьёзные проступки против природы, помещается привязанным именно сюда. В течение суток самки-кровопийцы высасывают всю кровь бедолаги, а анестезирующие свойства их хоботков продлевают ему «ощущения». Далее у нас идёт кабина номер «5». В ней преступнику вживляют внутрь очень много синтетической проволоки по всему телу, затем оставляя его одного с кучей разного рода инструментария. Очнувшись, подонок и моргнуть без боли не сможет. Единственный для него выход – [ЦЕНЗУРА] себя. Обычно такое наказание получают педофилы, насильники и прочее отребье, заслуживающее самой мучительной кары. Предпоследняя кабина правосудия предназначена для особо жестоких преступников, для которых смерть – подарок. А так как мы не поощряем гниль, то наши специалисты, с помощью новейших технологий и благодаря операционному вмешательству, лишают такого субъекта двигательных функций, превращают ему в кашу все кости, но оставляют в целости нервную систему, затем держа «пациента» в таком состоянии от одного до трёх месяцев, чтобы тот в полной мере смог хоть немного искупить свой бесконечный грех. Кабина правосудия номер «7». Между собой мы называем её «шанс». Иногда, по разным причинам и обстоятельствам, суд решает пощадить того или иного преступника. Присяжные могут настоять на смягчающем приговоре. В таком случае оправданный попадает в «шанс», где ему ампутируют конечности, в том числе и половой орган, если речь идёт о мужчине. Затем с такого человека снимаются все обвинения. Оступившийся гражданин возвращается в общество, правда, без послаблений в виде пенсии по инвалидности. А вообще, в любую камеру может попасть преступник с любым проступком. Так что помните, граждане страны и её гости, ни одно преступление не останется безнаказанным. Каждый, кто преступит букву закона и права другого человека, будет жестоко наказан. На этом всё. Всем хорошего настроения и помните: чисто там, где не мусорят».

Вася смотрел на всё представление снизу вверх, а по щекам его текли слёзы. Было непонятно, улыбается он или просто кривит рот. С его губ тихо срывалась только одна и та же фраза: «Господи, спасибо, что седьмая, господи, спасибо, что седьмая».

Верность

1

Её лакированные чёрные туфли в грязи. Сегодня льёт беспощадно. Она стоит без зонта. В голову приходит мысль, что обычно дождь начинает идти во время похорон только в кино. Очень странно наблюдать такое явление в жизни. Хотя, честно сказать, и эта реальность ощущается просто сном. Глаза её красные. Она много плакала.

По правую руку стоит муж. По левую – мама. Больше никто не пришёл на похороны её годовалой доченьки. Совсем малышка. Маленький гробик закрыт. Невозможно смотреть на ангела, когда грудь не колышется морем.

Она думает о том, что никто ни в чём не виноват. Сначала она гневила бога, проклинала святых, а потом вдруг решила, что существование таковых находится под очень большим вопросом. Она выкинула иконы вместе с нераспечатанными вещами дочки. Несмотря на утрату веры, священник всё же присутствует. Он зачитывает непонятные слова на непонятном языке. Скорбящие молчат, каждый думает о чём-то своём. Наступает тишина. Маленький гробик опускают в приготовленную яму, прямиком во тьму.

Поминок не будет. Сотрудники и священник расходятся без лишних слов. Муж и бабушка идут в сторону машины. Она всё стоит и смотрит на надгробную плиту. Её окликает муж: «Оля, пойдём в машину, заболеешь». Дверь за ней захлопывается. Слышно тихое журчание мотора, а дальше пейзаж за окном начинает меняться. Появляются дома и беготня живых, которые понапрасну суетятся. Эти дни были долгими и мучительными. Всем нам нужно хорошенько выспаться.

2

Больное отражение в зеркале смотрит на меня с вопросом. Уже полдень, а я всё не могу заставить себя элементарно почистить зубы и умыться. Моя грудная клетка вздымается при вдохе. Я ещё так молода, но чувство, что пожила непозволительно долго. Нет целей. Всё так просто случается. Счастье слишком хрупкое, оно держится на невидимых нитях, что неподвластны контролю. Андрей ушел на работу. Молодой прораб опять начудил на объекте, а Андрей… Он ведёт себя так, хотя нет, он пытается вести себя как обычно. Перед уходом он улыбается мне, но глаза куда красноречивее.

Я смотрю в отражение и задаю себе вопрос: кто я? Когда я думаю о муже, появляется вопрос: кто мы? Просто люди? Ещё одни авантюристы этой планеты, которым немного не повезло? Моя доченька… Я совсем не знаю её. Не успела узнать, а чувство, будто вся жизнь просто удалилась. Хлоп, и нет больше её. Нет ничего. Я хотела бы научить её хорошим словам. Хотела бы научить ходить, бегать, ездить на велосипеде. Хотела бы сказать, как сильно я люблю её, но всё, что у меня есть, – горстка вопросов и память.

«Кто мы?» и «кто я?» сплетаются, несмотря на то, что понятия эти говорят совсем о разном. Я – Оля. Мне двадцать один год. Мы – Андрей и моя бледная тень, не желающая мириться с обстоятельствами. Хоть волком вой, хоть ругайся молитвами, хоть плачь крепкими оскорблениями!.. Ничего уже не исправить. Мне не забыть её личика, её маленьких пальчиков, её улыбки, когда поутру она видела меня, всю такую растрёпанную и сонную… Я не хочу жить так. Не хочу ещё лет пятьдесят вспоминать и мечтать о том, что могло бы быть, если не эта нелепая случайность. Я не хочу, чтобы дочь моя была неотмщённой.

У меня есть вино и таблетки от бессонницы. Колёса Андрея, всё законно, всё по рецепту. Я видела, как в кино можно очень просто избавиться от себя. Банально до крайности, но что поделать?

Мною движет не столько подавленность, сколько желание. Есть два варианта событий. Первый, самый простой: я умру, и больше ничего меня не будет мучить. Второй вариант: если сказка окажется реальностью, то тогда я окажусь на «том свете». Я смогу обнять свою дочку, поцеловать на прощание, а затем воткну припасённый нож в грудь виновного, обрекая себя на вечные муки в аду.

3

Ольга просыпается от сильного потока рвоты. За окном стемнело. Она всё извергает из себя желчь вперемешку с вином. Ей очень больно. По щекам текут слёзы, а в тишине квартиры слышно только её блеяние. Оля приоткрывает глаза. Ноги мужа прямо под носом.

Сильные руки больно сжимают подмышки. Её безжизненное тело взмывает вверх, теряя твёрдую опору. Эти сильные руки начинают трясти хрупкую женщину. Глаза Андрея заплаканы. Даже при таком освещении проглядывается пунцовость. Он трясёт свою жену, вместе с тем начиная орать: «ТЫ ДУРА? ТЫ ДУРА? Я СПРАШИВАЮ, ТЫ ДУРА? ДУРА!»

Андрей кидает тело жены на диван, затем начиная громко наворачивать круги. С его губ срываются подобия стонов. Ещё через время Оля слышит звонок в дверь. Люди в белом кладут её на носилки.

4

«Ты точно этого хочешь?»

«Да».

«Мне кажется, ты ещё не готова».

«Уже год прошёл. Моё решение окончательное. Я думала, что ты тоже за».

«Несомненно, я за, но ведь у нас нет проблем со здоровьем. Мы спокойно можем зачать ребёнка сами, своими…»

«Я тебе уже всё объяснила, давай не будем мусолить один и тот же вопрос».

«Как скажешь, но я всё равно не понимаю, почему тебе так важно усыновить кого-то?»

«Тебе повторить, да?! Ты глупый и старый тормоз. Я смотрю, что ты хочешь ещё раз послушать то, что я и так тебе говорила тысячу раз!»

«Да, хочу! Будь так благосклонна к своему мужу!»

«Хорошо. Анечка была моей малышкой, единственной… Она ею и останется. Я не хочу снова проходить этап материнства, не хочу видеть в кровном ребёнке некую замену… Не хочу обрекать ребёнка на свой печальный взгляд. Не хочу жить в прошлом. Пойми же… А в детском доме много брошенных деток, которым мы можем подарить дом. Я знаю, что по-настоящему мы не станем мамой и папой, но зато сможем стать ребёнку любящими дядей и тётей. Разве так плохо дать брошенному человеку второй шанс, скажи мне?»

«Нет. Прости, просто мы по-разному смотрим на ситуацию. Приёмный – так приёмный. Ну что, идём? Думаю, нас заждались. Сейчас вроде как раз все резвятся на площадке».

Андрей и Оля вышли из машины. На улице стояла солнечная погода. В приёмной супругов проводили к директрисе. Сначала прямо по коридору. По обе руки детские рисунки. Налево. Снова коридор. Ещё рисунки. На фоне женщина рассказывает о детях и приюте. На некоторых воспитанниках делался особый акцент. Оля не слушает. Обстановка наводит на неё тоску, очень гармонично смешиваясь с меланхолией. Ей даже почудился плач Анечки.

Внутренний двор.

Распахивается дверь. Детская симфония голосов встряхивает Олю, выводя из ступора. Андрей, как обстоятельный человек, начинает задавать много юридических вопросов по усыновлению. Окружающие звуки смешиваются. Оля начинает смотреть на всех детей по очереди. Вот две маленькие девчушки сидят в песочнице, лепят куличики, молчат – нет улыбок на их лице. Дальше четверо пацанят пинают мяч. Судя по всему, это даже не игра, а так: ты мне – я тебе. Чуть в стороне ребята постарше сидят на лавке, перебрасываясь блатными жестами. Неопрятные, наглые… Один из них заметил взгляд Оли, затем что-то сказал парням, те начали ржать. Ещё девочки… Тут Оля поймала себя на мысли, от которой ей стало тошно на душе: «Какая мерзость, я будто пришла в мясной магазин и выбираю, чего же мне хочется: свинины, может, куриных ножек или куриных сердечек? Тьфу ты! Ну ты и сука, Оля. Грязь. Но, с другой стороны, а как понять, какой ребёнок твой? Они все одинаково брошены и одиноки. Они озлоблены и замкнуты. Никто не заинтересован в тётке, которую они сравнивают с теми тварями, которые отказались от них. Отобрали у них самое главное – любовь и надежду. А теперь пришел покупатель. Как же всё грязно…»

Появилось желание развернуться и уйти. Просто отказаться от своей идеи. Олина нога начала разворачиваться в сторону мужа и женщины в пиджаке. Уже был сделан шаг, но на периферии, на самой дальней лавке, она случайно зацепилась взглядом за силуэт, который сидел неподвижно, словно подражая каменной статуе. И действительно, там сидел парнишка. Вроде взрослый, по крайней мере, в сравнении с другими детьми. Подойдя ближе, стало ясно: мальчику на вид лет шестнадцать. Хорошо сложен, зелёные глаза уставились в одну точку. И больше ничего. Сейчас он походил на хищника во время изнурительной охоты. Оля подошла к нему, встав сбоку. Сначала она молчала, ждала, что паренёк хотя бы повернёт голову в её сторону, но он упорно игнорировал гостью. Оля не выдержала:

«Привет».

«Здравствуйте».

«Почему один сидишь?»

«А с кем мне сидеть?»

«Ну, с другими ребятами, например… Поиграть там».

«Игры – скучная затея».

«Тебе сколько лет?»

«В этом году семнадцать».

«Понятно».

«Сигареты есть?»

«Да, но тебе ещё нельзя».

«Бросьте, вы сами, небось, начали курить в лет пятнадцать. Угадал?»

«Не угадал, в четырнадцать».

«Тем более».

«Справедливо. Держи пачку, только, пожалуйста, не пались».

«И не думал. Спасибо. А вы тут что, решили кого-то себе забрать?»

«Да, думала…»

«Кого-то уже присмотрели?»

«Только тебя».

«Меня не надо. Я уже через год отправлюсь в свободное плавание…»

«Разве не хочешь семью?»

«У меня есть семья».

«А почему ты тогда здесь?»

«Они погибли. А вы со своим муженьком никогда не сможете их заменить».

«Я знаю, что не сможем».

«Тогда зачем меня брать? Вокруг полно мелких, они будут рады».

«Ты уже взрослый, с тобой меньше мороки. Может, мамой и папой мы тебе не станем, но я могу предложить тебе дружбу. За дядю и тётю мы можем сойти, как думаешь?»

Мальчик повернул голову и серьёзно посмотрел в глаза Оли.

«Может быть. Скорее да, чем нет».

«Меня Оля зовут. А тебя?»

«Костя».

«Очень приятно».

«Типа, взаимно…»

«Может, ты всё-таки подумаешь над предложением? У нас хорошая квартира. Ты получишь образование, да и вместе, я думаю, нам будет веселее».

«Я подумаю».

«Обещаешь?»

«Обещаю».

Костя и Оля пожали руки, как старые приятели. Затем женщина вернулась к Андрею, который до сих пор говорил с директрисой.

«Можно поинтересоваться, что вы дали Косте?»

«Жвачку».

Андрей с подозрением глянул на жену, но ничего не сказал.

«Костя очень необщительный мальчик. Я удивлена, что он вам вообще ответил».

«Мне он кажется очень славным».

«Как вам наша Анечка? Вон та девочка в розовом платьице. Она у нас совсем недавно… Очень смышлёная девочка».

«Плохих детей не бывает».

«Вам уже кто-то приглянулся…»

«Да»

«И?»

«Мы приедем через пару дней. Да, Андрей?»

Муж кивнул. Он уже понимал, что Оле приглянулся именно Костя. Он бы и рад поднять этот вопрос, сказав, что, может, всё-таки взять девочку, но, зная жену… Одним словом – бесполезная затея. Всё это странно, но, с другой стороны, мальчик тоже хорошо. Он сможет воспитать из него мужчину, да и будет теперь с кем смотреть футбольные матчи. Андрей даже и рад, но раскрываться не будет. Наоборот. Скажет своё «нет», чтобы получить от жены близость, которой стало очень мало в их жизни.

Договорившись о следующей встрече, супруги сели в машину и поехали домой, где Оля начнёт доказывать мужу свою правоту и почему он должен согласиться. А вопрос возраста можно будет легко уладить с помощью денежного вознаграждения.

5

Дверь квартиры открылась. Три пары ног показались в проёме, но никто не стал проходить первым. «Чего стоишь? Заходи в свой новый дом», – подала голос Оля, смотря на Костю с улыбкой.

«КОСТЯ РАСКЛАДЫВАЕТ СВОИ ВЕЩИ. КОСТЯ ПЕРВЫЙ РАЗ ОБЕДАЕТ В НОВОМ ДОМЕ. КОСТЯ СПИТ В НОВОЙ КРОВАТИ. КОСТЯ ХОДИТ В ШКОЛУ. КОСТЯ ПРИНОСИТ ХОРОШИЕ ОЦЕНКИ. КОСТЯ ЗАВОДИТ ХОМЯКА. КОСТЯ ХОРОНИТ ХОМЯКА. КОСТЯ ПРОСИТ КНИЖНЫЕ ПОЛКИ. КОСТЯ МНОГО ЧИТАЕТ. КОСТЯ ЕДЕТ С ОТЦОМ НА РЫБАЛКУ. КОСТЯ ОТМЕЧАЕТ СВОЁ ВОСЕМНАДЦАТИЛЕТИЕ. КОСТЯ ЗАКАНЧИВАЕТ ШКОЛУ. КОСТЯ НАПИВАЕТСЯ У ДРУЗЕЙ. КОСТЯ НАКАЗАН, ЗА НЕГО ПЕРЕЖИВАЛИ. КОСТЯ ПОСТУПАЕТ НА СКУЛЬПТОРА. КОСТЯ ОТРАЩИВАЕТ ВОЛОСЫ. КОСТЯ ДЕКЛАМИРУЕТ СТИХИ БОДЛЕРА. КОСТЯ ЛЕТОМ ПОДРАБАТЫВАЕТ В ПРОДУКТОВОМ МАГАЗИНЕ. КОСТЯ КУРИТ В КОМНАТЕ ЗАПРЕЩЁННЫЕ ВЕЩЕСТВА. КОСТЯ ОКАНЧИВАЕТ ПЕРВЫЙ КУРС. КОСТЯ СДАЁТ НА ПРАВА. КОСТЯ ПОЛУЧАЕТ МАШИНУ НА ДВАДЦАТИЛЕТИЕ. КОСТЯ ПРИВОДИТ ДОМОЙ ДЕВУШЕК КАЖДУЮ НЕДЕЛЮ. КОСТЯ ГОТОВИТ ВКУСНЫЙ ХАРЧО. КОСТЯ ЕДЕТ ОТДЫХАТЬ С ОЛЕЙ И АНДРЕЕМ В ТУРЦИЮ. КОСТЯ ЛОМАЕТ РУКУ В ДРАКЕ С ХУЛИГАНАМИ. КОСТЯ ЗАПИСЫВАЕТСЯ В СПОРТИВНЫЙ ЗАЛ. КОСТЯ ОКАНЧИВАЕТ ТРЕТИЙ КУРС. КОСТЯ РАБОТАЕТ ПОДМАСТЕРЬЕМ У ИЗВЕСТНОГО ХУДОЖНИКА. КОСТЯ ПИШЕТ ПОРТРЕТ ОЛИ. КОСТЯ ПИШЕТ ПОРТРЕТ АНДРЕЯ. КОСТЯ ПРАЗДНУЕТ СВОЙ ДВАДЦАТЬ ТРЕТИЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ. КОСТЯ ОКАНЧИВАЕТ УЧЁБУ. КОСТЯ ЛЕПИТ ГОЛОВУ ОЛИ НА МАНЕР ВЕНЕРЫ МИЛОСКОЙ. КОСТЯ РАССКАЗЫВАЕТ, ЧТО СКУЛЬПТОР ЛЕПИЛ ЕЁ С ПРОСТИТУТКИ. КОСТЯ ПИШЕТ СТИХИ. КОСТЯ ДЕКЛАМИРУЕТ СВОИ СТИХИ. КОСТЯ ПРОВОДИТ ПОСЛЕДНЕЕ ЛЕТО В БЕЗЗАБОТНОЙ СКУКЕ».

6

Вечер. В доме прохладно. Работают кондиционеры. Дверь в комнату Кости слегка приоткрыта. Оля успела поужинать и помыть посуду. Ей становится скучно, хочется поговорить. Андрей вернётся из командировки только послезавтра. Звонить ему нет смысла, да и не особо хочется, если честно. Она видит приоткрытую дверь. «Значит, можно войти».

На кровати лежит Костя. Его взгляд устремлён в потолок. Руки стиснуты в замок над головой.

«Не помешаю?» – спрашивает Оля.

«Нет».

«На меня тут скука набросилась, не против поболтать? Ну, или можем просто молча посидеть».

«Не против, даже за».

«Как у тебя дела? Выглядишь квёлым. Извини, если личное».

«Ты сама прекрасно знаешь, всё идёт своим чередом. А тоска… Она у всех, в той или иной степени».

«Что тебя мучает?»

«Я сам себя мучаю. И ты мучаешь себя».

«Интересное заявление. А я-то себя чем мучаю?»

«Я не хочу говорить такое вслух».

«Раз начал, то говори. К тому же, раз ты знаешь мою тоску, дай и мне её узнать».

«Ты правда хочешь?»

«Сказала же, что хочу, выкладывай».

«Не знаю… Но мне кажется, что Андрей не для тебя. Ты устала».

«В смысле? Он ведь мой муж. Как я могу устать от него?»

«Да я глупость сморозил, проехали».

«Нет, не проехали. Начал – заканчивай».

«Ладно. Ты избегаешь с ним близости, это слышно и видно по Андрею. А когда он тебя целует, ты немного, еле так заметно кривишь рот. Непроизвольно, разумеется. Андрей хороший человек, один из лучших, кого я встречал, да и ты согласишься со мной, но он не для тебя. Ты с ним, как комнатное растение. Вы разные. И я говорю это только потому, что ты попросила».

«Да с чего ты!.. С чего ты взял, что у нас нет близости?»

«По мужчине видно».

«Костя, ты несешь бред. Ты это понимаешь?!»

«Пусть будет так. Прости, если обидел».

«Ты! Ты меня не обидел, просто ошарашил».

«Прости».

«Проехали. Знаешь, скажу тебе честно, ты отчасти прав, наверное. Андрей хороший мужчина, заботливый муж, но чувство всегда такое, будто он далеко. Будто я… Да, будто комнатное растение».

Оля обмякла на стуле, что стоял у изголовья кровати Кости. «Действительно, мальчишка-то прав…» – повторял внутренний боязливый голосок.

«Не расстраивайся, всё наладится», – подал голос Костя, обняв Олю за плечи.

«Как-то просто неожиданно ты сказал то, что я боялась сказать сама себе столько лет».

«Так и бывает. Вроде взгляд со стороны».

«Раз мы выяснили мою тоску. Может, для честности скажешь теперь свою?»

«Я не думаю, что ты захочешь это услышать».

«Но всё же я хочу».

«Настаиваешь?»

«Да, настаиваю».

«Уверена?»

«Уверена!»

«Точно?»

«Да, точно! Костя, б!..»

Костя резко вскочил на колени и поцеловал Олю в губы.

«Я люблю тебя. Это и есть моя тоска».

Оля со звериным взглядом оттолкнула Костю.

«Костя, какого чёрта? Ты же ребёнок! Я ведь тебе мать приёмная, чтоб тебя!»

«Мне двадцать четыре. И ты сама попросила, сама захотела! У нас разница в шесть с половиной лет, и я тебе сразу сказал, что ты мне не мать и никогда ею не будешь!»

«Ты на моих глазах взрослел!»

«Ты тоже взрослела на моих глазах».

«Короче, Костя… Я пошла, а ты подумай над своей детской выходкой».

Оля было направилась к выходу, но Костя схватил её за руку. От такой наглости она влепила ему увесистую пощечину, но Костя только крепче сжал женщину в объятиях. Он начал целовать ей шею, начал раздевать её, пока она вяло пыталась отбиваться. В какой-то момент рука скользнула Оле в промежность, где Костя нащупал желание. Да. Она хочет его, уже давно, но это неправильно. Грязно! Так не должно быть. У неё есть муж. Она не шлюха какая-то. Да и, в конце концов, Костя – приёмный сын. И это самый главный факт, который её коробит. Её сопротивление окончательно сошло на нет. Полуобморочная Оля окончательно сдалась, раскинув руки своим подавляемым чувствам. Она начала отвечать на поцелуи. Их обнажённые тела сошлись в танце. От наслаждения Оля задыхается, а когда приходит конец сердца, посрамлённая она выбегает из комнаты, всё повторяя: «Это неправильно, это неправильно. Больше такого не повторится».

7

Андрей вернулся, и всё стало как прежде. Оля кинулась мужу на грудь, поцеловала в щёку. Костя пожал приёмному отцу руку. Семейство село обедать. Только один секрет связывал Костю и Олю невидимой нитью. Они поклялись никогда не рассказывать о своей связи ни одной живой душе. И хоть Костю такой вариант не устраивал, но деваться было некуда. Этой ночью он слышал её стоны. Фантазия рисовала болезненные образы обнажённого тела в руках человека, к которому он испытывал тёплые и благородные чувства.

Костя всё чаще начал ночевать у друзей, реже попадая на глаза супругов. А в редкие часы, когда Андрея не было дома, он искренне любил Олю. Лето подходило к концу. Дни становились короче. Осень вот-вот должна была вступить в свои законные права.

Время ужинать. За столом обозначилось три силуэта.

«Послезавтра я уезжаю», – сказал Костя между делом.

«Отдохнуть куда?» – поинтересовался Андрей.

«Нет, насовсем. Мне один знакомый написал. У его отца своя дизайнерская студия. Мне предложили работу. Деньги приличные, не могу отказаться».

«А где студия находится, далеко?» – наигранно спокойным голосом спросила Оля.

«Далеко».

«Так где именно?»

«Пока секрет. Как буду на месте – напишу вам. Но можете не переживать, буду навещать по возможности».

«Как-то всё это неожиданно…» – нашлась Оля, воткнув взгляд в свою тарелку.

«Да, знаю, но что поделать?»

«Я горжусь тобой, Костя», – искренне сказал Андрей, сжав руку парня.

«Спасибо. Правда, спасибо вам двоим. Вы мне стали очень близкими людьми. Я думаю, без вас у меня ничего бы не вышло. А так вы стали моим стартом и моим тёплым домом».

До конца ужина больше никто не проронил ни слова.

Ночь. Андрей и Оля лежат в постели и тихо разговаривают:

«Как быстро бежит время. Не правда ли, дорогая?»

«Да, очень…»

«Я горжусь Костей. Хоть и не родной сын, а чувство, будто… Будто свой, чего душой кривить? Не знаю, как выразить. Надеюсь, у него всё получится».

«Я тоже надеюсь».

«Оль…»

«Да».

«Как думаешь, вот скажи мне…»

«?»

«Может нам ещё раз попробовать? Я про ребёночка. Я очень хочу ребёночка, Оль…»

«Ох, Андрюш… Не знаю. Я тоже много думала об этом».

«Правда?»

«Не кричи… Правда».

«И что ты! Прости… И что ты надумала? Только честно, без загадок», – оживился Андрей.

«Я думаю, что хотела бы попробовать ещё раз».

«Так это замечательно!»

«Да знаю, знаю. Тише, не горлань, Костю разбудишь».

«Хорошо… Добрых снов, Оль».

«Добрых снов».

«Я люблю тебя».

«Я тебя тоже», – ответила Оля.

«Я хочу ребёночка, но не от тебя», – добавила она уже про себя, а затем, сделав вид, что спит, погрузилась в свои мысли, которые пугали, раздирая сердце на куски.

8

День. Оля проснулась поздно. Сколько сейчас? Полвторого. Пора позавтракать, а затем серьезно поговорить с обезумевшим Костей. Тяжело поверить, что он так спокойно может взять и уехать. Она вышла из комнаты. Большая спортивная сумка стояла в коридоре. Одетый Костя сидел за столом и ел оливки прямо с банки, цепляя их пальцами.

«Доброе утро… День», – поприветствовал он Олю и снова уставился на банку.

«Костя, какого чёрта?!»

«В смысле?»

«Вот всё то, что ты вчера сказал».

«Я сказал правду».

«А как же я?»

«?»

«Ты бросаешь меня. Зачем говорить, что любишь, а затем убегать?»

«А сама ты не догадываешься?»

«Нет, объяснись».

«А разве так тяжело догадаться? Мне мучительно слышать, как он тебя трахает! Для тебя моя любовь – явление временное, параллельное. А я понял, что хочу тебя всю навсегда, либо никак не хочу, ясно?!»

«Ясно. Ведь нет никакой студии, да?»

«Нету, но это неважно, мне просто нужно раствориться».

«Костя, пожалуйста». – Оля сделала два шага в его сторону.

«Слушай, не надо меня мучить. Моё самое большое желание: взять тебя с собой, но ты ни за что не поедешь! Ты слишком привыкла к этому дому, привыкла к Андрею. Ну а что ты хочешь от меня? Я не собираюсь всю жизнь любить тебя отрывками».

«Ты даже не спросил меня…»

«Вот сейчас спрашиваю: ты со мной?»

«Костя…»

«Ты со мной?»

«Я… Я не знаю, послушай…»

«Значит так. Знай, ты самое дорогое, что у меня было. Я люблю тебя вне зависимости от твоего решения».

«Костя…»

«Остаться я никак не могу. Давай поступим так. Я буду ждать тебя в машине двадцать минут. Если ты решишься, то бери, что успеешь, и мы уедем с тобой далеко и навсегда. Если нет, то будь просто счастлива. Хотя бы попытайся».

«Я не могу вот так…»

«Я всё сказал».

На этом Костя обулся, взял свою сумку и исчез за дверью.

9

Вечер. Андрей вернулся с работы. Позвал Костю, позвал Олю. Никого. Неужели спят или вышли прогуляться? На обеденном столе белый квадратик. Похоже, записка, но зачем? Можно было и эсэмэской. Андрей берёт записку. Читает. Ещё раз читает. И ещё, и ещё, и ещё. Он перечитывает её, оглядываясь по сторонам, затем снова перечитывает.

Дрожащими руками он набирает Олин номер, но в ответ незнакомый голос вторит: «Абонент недоступен, оставьте сообщение после длинного гудка или перезвоните позднее…» Голова Андрея повисает. В груди горит. Мышцы сокращаются от безутешных всхлипов. В красивой квартире стонет мужчина, и нет покоя ему. Ну как так?

Каркас животного из цинка

1

Вспышка. Настроенные софиты разрывают тьму. Разговоры и смешки затихают. Головы замерли в ожидании. Сколько их? Рассаженные с математическим промежутком, при таком освещении их личность, их физическое различие исчезло, оставив только общие черты, приравнивая каждую единицу в стройный ряд с нулями в промежутке.

Тишина нарушается. С другой стороны (через нить невидимой картинной плоскости, чья граница проходит прямо перед носом единиц с первых рядов); там, со стороны сцены, слышны тихие шаги. Две спокойные ступни выходят на сцену, что залита искусственным светом. Фигура в белом занимает позицию ровно посередине, как по горизонтали, так и в глубину. Этот человек – женщина. Она стоит на сцене под пеклом театральных софитов и очень натурально начинает всматриваться в стройный ряд единиц, где каждый думает, что он первый. Женщина делает вид, что видит лица. Её мимика меняется. Для каждого её мышцы реагируют по-разному.

Каждый забывает, что он живёт во тьме, и что его лицо никому неинтересно и ненужно. Возникает некая неловкость, когда взгляд женщины будто кого-то узнаёт. Кто-то ей симпатичен, а кого-то она считает подозрительным. Это ощущение настолько реально, что стройность рядов разбивается. Происходит разлад. Мужчина с задних рядов покашлял. Парень слева посмеялся, а ребёнок обрывисто хныкнул, словно выстрел через глушитель. Все вдруг забылись, почувствовав себя живыми и беспомощными. Но вот со сцены доносится топот. Шесть фигур в белом, во все свои двенадцать ног, подбегают к женщине и ударом меча протыкают ей сердце. Без лишнего шума тело её обмякает в руках шестёрки. Белоснежное одеяние становится полностью красным, а жар софитов тут же закрепляет цвет.

Один держит её ноги. Двое держат руки. Ещё один туловище. Предпоследний бережно сжимает голову, а крайний (тот, что шестой) падает на колени, начиная громко плакать. Тело убитой держат над головой. Десять ног и рук ходят по сцене в хаотичной замкнутой линии. Запах железа (да ещё и при такой жаре) начинает дурманить голову зрителям. Сначала страх заставляет всех притихнуть, а плач шестёрки вынуждает конечности содрогнуться. «Справедливость должна восторжествовать. Нужно покарать виновных!» – думает про себя каждый, но слёзы и почести заставляют бездействовать.

Так проходит время. Сценка превращается в зацикленную запись. Она программирует единицы, заставляя поверить в важность содеянного. Эти шестеро будто говорят, что причастен каждый, кто мог остановить действие, но не остановил. Соучастие добавляет вины присутствующим, но убавляет гнев. Теперь слышен общий плач. Каждый считает нужным показать соседу, как он потчует жертву. Он хочет показать свою гостеприимность. Доходит до того, что один мужчина отрезает своим ножом большой палец левой руки. Он громко взвизгивает, а затем кидает кусок плоти на сцену. Его сосед (единица справа) вежливо просит нож, затем отрезает себе ухо и тоже кидает жертве своё подношение. Через мгновение зрительный зал уже во всю кромсает соседскую плоть. Помочь ближнему и равному. Точно. Кто не хотел получать такой помощи – пытаются покинуть зал, но у них не выходит, края замкнулись.

Пространство разрывает общий гам голосов. Запах крови спутал мысли, а духота не даёт возможности остановиться. Каждый старается вознестись в собственных глазах. А затем… Весь этот «каждый» просто делает то, что и все. Единица пытается угодить непонятно кому, забыв про истинную жертву, которая без слов наделяла их смыслом.

2

Вот он, куст. Куст – это он, то есть человек. Низкорослый мужчина. Его лицо обсыпано ужасными шрамами. Глубоко посаженные маленькие глазки. Вечно так бегают по всему и вся. Врождённая вороватость Куста всегда отталкивала людей, даже собственную мать. Сейчас ему сколько? Тридцать пять, сорок? Да и какое его настоящее имя? Куст и сам уже не помнит. Вот как много лет назад он стал тем, кем на самом деле и является – уличным кустом, бродягой.

Куст не столько кличка, сколько часть действительности. Никто не станет называть себя кустом от праздности. Куст вечно бьют и общипывают дети. Пьяницы и мужики с дороги справляют в кустах свои нужды. Уличные кусты никто специально не поливает. Они просто незаметно существуют, как воздух. А даже если кто-то попытается избавиться от куста, решив их полностью извести, то у него это не выйдет. Кусты очень нетребовательны и крайне живучи. Его (никому ненужные) ветки и лепестки вырастут заново. Только бы дождь, да и то можно перебиться хлебом всухомятку. Так и проходит бытие сорняков, и никто не знает, куда они потом деваются. Вот и Куст вчера понял, что время его пришло.

Стоял свежий день, который плавно склонялся к закату. Куст же склонялся над очередной урной в надежде найти хоть какую-то еду. Неподалёку маленькое хулиганьё вот уже как с четверть часа следило за мужчиной. Пятеро хулиганов свирепо изучали Куста. В их планы входила программа по унижению и издевательству. Куст знает, эта «дикая мелочь» задумала недоброе. Его маленькие глазки ещё ловчее и опытнее сжались в щёлки. Вон тот, что самый высокий, руководит остальными. Феромон преизбыточного адреналина сочится через поры, оставляя на коже зловонный смрад, заставляя наводнять лицо прыщами, как дождь заставляет плодиться грибы. Этот малый обожает неприятности, хлебом не корми. Его уважают и боятся, но только сверстники. Для взрослых он просто трудный ребёнок переходного возраста. Для Куста же – жертва.

На пустыре, кроме их шести голов, – никого. Будний вечер. Вот Куст специально меняет своё положение. Он полностью поворачивается к шакалам спиной, пристально начиная смотреть в бездну пустой урны. В руке он сжимает огрызок от стеклянной бутылки. Когда главарь подбегает на цыпочках к бездомному, только чтобы вдарить зажатым камнем под рёбра, Куст резко разворачивается. Его рука, словно циркуль, спокойно прочерчивает дугу в области шеи. Когда из сонной артерии во всю уже бьёт фонтан рвотной крови – жертва ещё улыбается. Она не успела осознать свой конец, да и это неудивительно. В самом страшном сне ни один из этих молодых и представить не мог, что смерть может настигнуть в момент потенциального веселья.

Четвёрка, что по счастью осталась в стороне, начинает молча распадаться кто куда. Собственное мясо особо не слушается. Ребята спотыкаются, плачут и не понимают, как же так вышло? И самое главное: что же это получается? Их предводитель на финише предсмертной агонии. Сознание отключилось. Только избыточный адреналин дёргает мышцы, словно пьяный кукловод, который не прочь поиздеваться. Куст спокойно осматривает горизонт. Затем его маленькие глазки изучают добычу. Стекло аккуратно прячется в карман засаленного пиджака. Из-за пазухи бездомный достаёт металлический нож. Отлично заточенный, с зубцами и чёрной нескользящей ручкой. Охотник наклоняется над парнем, раздевает его, а затем, получше перехватив нож и облизнув губы, начинает разделывать добычу на небольшие аккуратные кусочки, выбирая только самые дорогие филейные части.

Он вырезает у добычи щёки и ягодицы, складывая их в приготовленный пакет. Заворачивает. Дальше нож вырезает сердце и печень. Они идут во второй пакет. Глаза, губы, пальцы рук и уши кладутся в третий. Ненужный остаток Куст переносит под ближайшее дерево. Обливает бензином тело, собирает расфасованные куски в сумку, затем чиркает приготовленной спичкой. Огонь моментально вспыхивает, но его природа днём неочевидна. Она таится, не выражая себя в полной мере. Слышен только треск сухих веток, да разве ещё начинает чувствоваться тревожный запах. Птицы с красными глазами слетаются в надежде урвать хоть какую-то кроху.

Куст уходит не сразу. Ещё какое-то время он греет руки у костра. Его желудок жадно урчит, чувствуя блаженный запах жизни; запах никотиновой кислоты, пиридоксина, тиамина и рибофлавина. Грязные руки достают один из пакетов. Достаётся палец. Губы бездомного начинают высасывать остатки мякоти. Гнилые зубы жадно обгладывают кости. В глазах его горит свет. За спиной начинает доноситься лай собак и топот разгневанных ног. Пора уходить. Куст в последний раз бросает взгляд на костёр. Он благодарит землю, благодарит звезду за блага, а затем исчезает в пространстве, будто его вовсе и не было.

Тень в обносках проходит вдоль набережной. Для Куста сегодняшний день и вечер были особенными. Почему именно – сказать сложно. Просто этот свежий холодный ветер, эти лакомства, полная луна и отсутствие шума создали для маленького зверя ту самую сказку (её сонное очертание), которую он мог слышать когда-то давно, когда у него ещё было выдуманное имя. Куст почувствовал себя по-настоящему счастливым, и впервые за всю жизнь глаза его наполнились влагой, приятно почёсываясь в уголках. Он вдруг ясно решил для себя, что лучшего вечера ему уже не представится. Это блаженное состояние…

Человек не должен быть всегда счастлив, иначе оно его и погубит. Полная завершенность желаний и стремлений посылает невидимый сигнал организму. Вот и Куст попал в ловушку, став жертвой наслаждения. Он твёрдо решил завершить свой физический путь, раз дух его познал подлинное блаженство. В последний раз он вытирает свои влажные глаза, перелезает через ограждение и, вдохнув свежего воздуха, подаётся телом вперёд, ощущая всю силу сегодняшнего волшебства.

3

Плеск воды. Тьма. Свет. Холод. Чувство, что всё тело в снегу. Сильная боль. Молчание. Абсолютная тишина. Нет мыслей. Нет людей. Нету слов. Нет эмоций. Вспышка экрана. Снова холод. Возвращается дыхание. Оно врывается в лёгкие сквозняком. Секундное промедление.

Он открывает глаза. Играет лёгкая музыка на ресепшене. Белая мебель разбавляется зелёно-фиолетовыми цветами в горошек. Его руки чистые. Характерный запах немытого тела отсутствует. Что же происходит? «Вроде всё на месте», – думает он. – «Вроде я в себе». На его плечах другой костюм. В этом месте вообще не видать мелких предметов: ни карандашей, ни заколок из бархата. Очень смахивает на карикатурное психиатрическое заведение. Куст бывал однажды в похожем по ошибке. Он пытался отстоять право, хотел отстоять слово, но грязного человека никто не будет слушать. Внешность определяет значимость – таков закон.

Ухоженный мужчина в белом костюме манит Куста к себе. Гость повинуется. Он подходит к стойке вплотную, хочет говорить первым, но администратор мрачнеет. Подносит указательный палец к губам, затем взглядом указывая, куда идти. Куст повинуется. Он идёт в единственное чёрное пятно, в это неосвящённое пространство. Как только он отходит от полоски света на приличное расстояние, дверь за ним захлопывается, как и его разум. Глаза снова погружаются в первоначальную тьму рождения. Чувства обостряются. Эмоции. Первоначальный страх на неопределённое мгновение. Затем наступает привычное хладнокровие. Нос сам делает глубокий вдох, втягивая пространство, дабы разведать обстановку.

Пахнет ничем. Нейтральность. Безвкусие. Уж лучше всю жизнь осязать фекалии, чем застыть плоской картинкой, лишь отдалённо имитируя основной принцип бытия. Куст не собирается стоять на месте, ему бояться нечего. Сначала он просто идёт прямо. Затем ноги его переходят в бег, разнося эхо от каблуков по бескрайнему пространству. К этому звуку присоединяется тяжелое дыхание. Куст изрядно запыхался. Под эгидой собственных звуков становится не так одиноко. Его действия начинают заново формировать реальность. Он сильно зажмуривает глаза, да так, что становится больно. И вот уже не тьма его окружает, а полный цветовой спектр круга. Зелёного и красного больше всего. Откуда-то начинает доноситься голос, точнее фраза: «Просто попроси, и я помогу. Попроси, и я…» – слышит Куст. Голос в голове. Голос снаружи.

Мужчина сжимает свои зубы в капкан до хруста и, переборов секундную слабость, посылает к чёрту благодетеля, продолжая бежать, создавая простые образы вокруг себя. Внутри головы появляется лестница. Куст резко, со всего размаху, во что-то встревает с пугающим хрустом. Ни один электрон в голове не успевает отреагировать. Сила инерции. Оглушительный удар. Белый свет. Боль. Рвота. Куст открывает глаза. Точнее, глаз. Другой, размером со сливу, ничего уже не видит. С той же стороны рёбра превратились в дешёвую консерву. Здоровый глаз видит причину. Ступени. Темнота нарушена. Снова вокруг белые стены. Только без растений.

В узком коридоре висят картины Теодора Жерико. С лица мужчины капает кровь. Движение тела-маятника не дает им стать суммой. Адреналин выветривается. Боль становится невыносимой. Куст обхватывает себя руками. Кашель. Снова кровь. Его маленькие глазки мечутся по сторонам. Выхода нет, только по лестнице. Наверху оказывается единственная дверь с пустой табличкой. Золотая вычурная ручка. Куст дёргает её, отворяя без стука. Смело входит в светлую комнату. Совсем молодой мужчина за письменным столом. Он не замечает своего гостя. Рука всё что-то пишет на листах бумаги. Окладистая борода обрамляет его лицо. Тёмные круги под глазами явно контрастируют с белой кожей, которая давно не проведывала солнца. Современный образ мышления заставляет заниматься современными ненужными делами, постоянно заполняя и заполняя бесчисленные бланки, а ещё формы на каждое своё действие. Столько забот!

Куст громко кашляет. Его взгляд пробегает по маленькой комнате размером с чью-то черепную коробку (странное сравнение). Мужчина в белом при постороннем резком звуке вздрагивает. Он испуганно смотрит своими уставшими глазами на гостя. Затем словно узнаёт Куста. Одобрительно кивает, указывая рукой на свободный стул. Побитый пёс волочится на приглашенный стул. Он не собирается разбираться, где он и кто есть господин. Ему нужен только врач, еда и немного сна. Куст уже и не помнит, что делал десять минут назад. Пока он преодолевает злосчастный метр, мужчина в белом еле слышно бубнит себе под нос: «Да. Да. Определённо. Совсем чуть-чуть забылся…» Куст с кряхтеньем садится, громко втягивая в себя горсть соплей, что были где-то между свободой и горлом. Он громко кряхтит, затем сиплым голосом спрашивая: «Вы… кхм, вы доктор?»

Мужчина в белом устало улыбнулся. «Этим ты мне и нравишься», – говорит он удовлетворённо. Затем он достаёт из тумбочки десяток скреплённых листков, сам пробегается глазами по тексту.

«Вот договорчик, так сказать. Подпишите, уважаемый».

«Вы доктор?» – более нетерпеливо спросил Куст.

«В каком-то роде, в каком-то смысле…»

Бездомный поставил непонятные закорючки на каждой странице, где стояли галочки.

«Теперь вы мне поможете?»

«Помогу с чем?»

«Да ни с чем, а мне! Видите! Переломался я…»

«С этим… Так что же вы сразу не сказали? Просто подумайте о том, чего очень сильно хотите, и дело сделано».

«Безумец!»

«Я сказал: подумайте».

Куст повиновался. Он сказал про себя уверенно и четко своё желание. В это же мгновение весь его корпус (от подмышек до низа живота) начало сдавливать. Каркас из металла опоясал его. Во рту начали вырастать отсутствующие зубы, разрывая чехлы гнилых дёсен. Из Куста начала выходить старая кровь, заменяясь на очищенную и нетронутую. Глаза его стали слепыми, но только чтобы прозреть. Радость, боль, утрата, разочарование, нелепость, экстаз, содомизм, первоначальный грех, покаяние, стремления, надежды, сила, усталость, понимание нуля – слились воедино, дав новорождённому всё то, что есть на земле, и в то же время всё то, что не может существовать по факту своей принадлежности к искусственной среде. В мгновение Куст умер, как и того желал. Его воля прозрела. Память обновилась. Кости его стали крепкими, а дух обрёл дом в этом совершенном теле. Черты лица исказились. Теперь он стал никем. Уши, глаза, нос, рот, подбородок – всё на месте. Увидишь такого, поговоришь, посмеешься с ним, а потом кто другой попросит описать, и вот тут уже обязательно наткнёшься на тупик. Помнишь вроде, как выглядит бес, и помнишь, как шевелились губы, глаза, а описать не можешь. Так комфортно с ним было, что сам себе мерещишься напротив. И не зря, ведь собеседник этот – твоя собственная тень.

Рождено это существо в белых стенах, где отец его, с контрактом в бардачке, всё смотрит со слезами на детище, которому суждено стать пророком, помощником, надеждой, злобой, опорой, новым словом, а вместе с ним: новым человеком и животным, да чем угодно. Ведь всё подчиняется одному, всё вышло из себя подобного. Поэтому из самого грязного, нищего, плохого, тупого, озлобленного маньяка, живодёра, романтика, пессимиста, нигилиста, карманника, больного, некрофила, теннисиста, аккордеониста – может выйти вымытое зеркало. Прозревший без убеждений, который сможет стать мостом для баланса между началом и началом иным. Конца не существует, только точка перед следующим предложением. Очередной круг, и всё заново, заново, заново… Каждый ты – всё то, чем ты ещё не был. «И я благословляю тебя», – говорит мужчина в белом облачении. – «На всё то, чем ты не являлся, и на то, что хотел. Правды нет, нет истины. Нет языка. Нет рифмы. Нет Земли. Нет любви. Нет животных. Нет камней. Нету гор. Нет болезней. Нет голода. Есть только невидимый импульс энергии, который всё это порождает, дабы почувствовать наслаждение, утрату, боль, печаль, ностальгию, волнение, трепет и страсть. А познать весь спектр выдуманных чувств можно только через антонимы; только через противоположности. Рай невозможен без ада, как и невозможно быть хорошим без плохих поступков. А остальное знать не столь уж и важно».

4

Слепота. Перед взором всплывает сцена. Пустой зал. Душно. Стоит сильный запах крови. Вихрь пронёсся мимо, оставив шрам окружению. Что же здесь произошло?

Контекст не столь важен, как и сторона. Когда толпа что-то решает сделать, тут уже ничего не попишешь. Есть ли надежда, что этот «кто-то» не желает чего худого? Простой смертный у руля не хочет добродетели. Слишком много вопросов, нюансов. Тут нужна погруженность и желание, а их не так чтобы уж много. Его глаза устремляются на пол сцены. Он видит труп в красном одеянии. Одежда из собственной крови. Лицо благородное, смелое, полное решимости, но благородство это привело лишь к раздору, хоть и чистые помыслы лежали в основе. Он думает, было бы здорово превратить труп; изменить кусок мяса (расходный материал) во что-то прекрасное и вечное. В конце концов, не всегда же человеку быть нефтью? Но в мыслях ничего не зашевелилось и не вспыхнуло. Какой кошмар! Вечного-то и нет вовсе. Лишь очередной отрезок, который нельзя осмыслить своим телом и умом, но конечность всегда есть. Каждую секунду, каждый шаг, каждый на «раз» что-то да заканчивается. Кончается шаг с правой ноги и начинается шаг левой, и до тех пор, пока ноги не придут к временной цели, а затем всё заново. Получается, что сама вечность – хитрый сатир.

Если снять с неё маску, то под ней окажется младший брат конечности. Он посмеется над своей шалостью, затем резко вырвавшись из рук взрослого, после чего смешается в толпе событий. Вот негодник! Он взял природу своего старшего брата и замаскировал её, раздробил одно действо на сотню мелких отрезков, создав иллюзию невозможности. Скажем так: даже искусство, самое подлинное и настоящее, не вечно. С кончиной последнего человека, с его смертью умрёт и оно, ибо настолько зависит от тех, кто его созерцает. И самое страшное для божков, что со смертью человека умрут и они, о бессмертные! Как боятся они этого вечного дня, вечной минуты, как им стыдно зависеть от микробов, от этих хрупких и жалких людей, которые всего лишь являются подобием… Ведь понимают они, что являются частью искусства, частью вечной шутки подростка, который так ловко всех обманул. Но самый большой страх и опасения, что люди могут не умереть. Что человек сможет найти лазейку быть всегда, и тогда отпадёт надобность в искусстве, любви, сострадании и слезах. Станет человек истинным правителем. Откажется от искусства, забудет придуманные имена, и всё умрёт в нём, кроме плоти, мяса, а оно само по себе без искусства, без любви и сострадания… Чего стоит?

Он думает обо всём этом, склонив голову над телом мученицы. На лице появляется два ручья слёз из его понимающих глаз. Слышится «кап», а затем «кап-кап». Его слёзы сострадания попадают на тушку. Эти капли впитываются, вбирая в себя остатки существа, а под жаром софитов и вовсе начинают шипеть, разрывать тело, превращая каждый маленький фрагмент в живых бабочек разного цвета.

Мгновение.

Завораживающий тайфун нежной красоты взмывает вверх, проламывая душную бетонную крепость, и с тихим наслаждением каждая бабочка улетает проживать свой единственный день. Она проживёт его без знаний, без осознания, без стыда и без страха. Каждая она ни на секунду не задумывается о том, что кто-то живёт и два, и три дня, и сто лет. Бабочка не будет считать минут и не будет ждать, когда малейшее обстоятельство убьёт её. Для каждой неё «сейчас» будет единственным ориентиром, в котором скрыта та самая вечность.

Духота начинает испаряться под натиском открывшейся прохлады. Дождь беспощадно заливается в образовавшуюся дыру. Частицы его солоноваты, что и его слёзы, накопившие груз за годы молчания. Теперь же выходит грязь нетерпеливо, без стыда. Вода по пояс. По грудь. Ноги отрываются от пола. Он уже на плаву. Всё ждёт, когда представится возможность выпорхнуть в щель к видимому небу на свободу, укутавшись в собственную вуаль и теплоту суждений. Раз, два, три. Толчок! Тело его на крыше. Омытое, окрещённое по своим правилам, да благословлённое тем же непонятным языком. Он не знает, как теперь называть себя. Ни одно имя не подходит, поэтому он, со всей своей приобретённой скромностью; приобретённым даром, начинает именовать себя ЧЕЛОВЕКОМ. И пусть привычный свет его видит в противоречии. Пусть. Отражение. Отпечаток на рыхлой земле. Но и у тени есть свой характер, своё настроение и желания, когда она наедине с собой и в своих снах претерпевает (как и солнце) постоянные реакции распада, а затем восстановления, не забывая при этом дарить живому лучи прошлого.

Вот он, человек. Стоит на кирпичной горе, смотрит на панораму. Его глазам теперь открыта линейная стена всех четырёх направлений: высота, ширина, глубина и душа (так люди называют сложившееся культурное воспитание своего поведения в предполагаемых нормах). Человек особенно обращает внимание на последнее направление. Он видит, душа начала гнить. Точнее, она изначально двигалась не в ту сторону, которая мерещится человеку с его Олимпа. Теперь с каждым мгновением, с каждым словом всё больше это движение уводит несчастных в неправильную сторону невежества, а оно, в свою очередь, начинает формировать невежество общественное.

Поначалу человек теряется. Он чувствует смущение и панику. Затем он чувствует вскипающую злость. «Как здесь всё запущено!» – кричит он внутри себя. Но и злость быстро утихает. Человек закрывает свои бездонные глаза, делая глубокий вдох. Он сосредоточен. Его нюх пытается уловить каждый неверный шаг, каждый ошибочный вдох отдельной единицы, но только чтобы нащупать проблему целостного, то есть уклада. Так человек наполняется знанием первородного греха. Того самого, что положил основу нарастания и образования грехов следующих. Этот главный грех – страх жить так, как хочется. Боязнь перед жизнью и её составляющими. Человек видит эту проблему. Он считает, что настало время исправлять. Он ещё раз пропускает через себя воздух, а затем, с присущей ему лёгкостью, делается той самой тенью, которая начинает проникать в щели пространства, где нужно изменить алфавит восприятия; исправить сложившийся балаган подаренной волей.

5

Ночь. Бродяги пресмыкаются по углам. Кто-то пьёт из медицинских колбочек, другие, кряхтя, жуют грибковый хлеб. Толпы разбросанных и покалеченных, но дело не в их безобразном виде и пребывании в… Вся проблема в тех, кто противопоставлен им, тараканам. Весь белый свет, все эти чистые лица в сшитой на заказ одежде и те, кто считается средним классом, и кто просто родился с пропиской; все эти люди, которые привыкли к благам. Они пресытились стабильностью, уверенностью в завтрашнем дне. Именно из-за этой уверенности заведомо несчастные не живут сегодняшним, не ловят момент своего бытия. А виноват во всем прогресс – медицина. Как же так ужасно вышло, что знания и сила попали в естественную среду, отравившись излишней гуманностью да состраданием. Больше нет отбора. Давно мертва эта (тонко продуманная) функция, которая была важна для калейдоскопа случайных событий.

Человек видит лица. Бледные, худые, чахлые физиономии. Другие толстые, сальные, с отдышкой и испуганными глазками. Толпа эволюционирующих слабаков. Каждое поколение этих организмов, выращенных на лекарствах и ими же вскормленных… Они дают поколение ещё слабее, ещё беспомощней себя. Дух здоров только тогда, когда здоровьем пышет тело. А тут – форменный бардак. Полное безобразие науки. Как же всё-таки свет ослепил смертных. Человек грозно мотает головой. Это не дело. Так не должно больше продолжаться. Свет обязан быть в той же равной степени, что и тьма, иначе глаза придут в негодность. Человек не хочет медлить. Он не может позволить себе такой роскоши. Его очи снова закрываются. Он втягивает в лёгкие пространство. Мысли сосредоточены и направлены только на одно: исцеление.

Слабым придётся покинуть борьбу, а сильные должны страдать и бороться. Крепкое тело преодолеет эволюцию возврата, слабое же – освободит место новым сильным. Да будет так! Из каждой его поры начинает выходить свет и тьма. Противоположности незаметно смешиваются с окружением. Облагораживать почву, усиливая мощь истинных жильцов планеты, микробов и вирусов. Теперь они начнут с тройной силой поедать хрупкие тела, раздавливать резкие умы, заламывать худые кости. Соблазн людского равнодушия поглотит собственный изм, не оставив ни клочка знаний, ни препаратов, ни путей к прежнему восстановлению. Медицина отправляется на склад своего несуществования, к своему прадеду. А новая медицина, как и новое искусство, станет декорацией, надеждой на откровение, но без конкретного толка. Вот она, первая заповедь. Выживает сильнейший. Да будет так!

Время прокручивается, бежит неутомимо своим искусственным чередом. Люди в панике. Всё кричат, заныривая в бетонные норки. Новая лихорадка! Новая простуда! Эпидемия! Эпидемия! Бегите, глупцы. Спасайтесь. Молитесь. Ставьте свечки. Молитесь о спасении тому, кто хочет блага для таких вот вас. Вы же сами объединили себя, сделали себя ЛЮДЬМИ и отгородились от природы. Теперь природа отгораживается от вас своим широким объятием. Понимаете, о чем речь? Раз вы неравны – тогда принимайте бой. Поймите, ведь нет «вас» как «ты». Есть только «вы» как вид. Так будьте благородны, чисты и честны перед собой. Если нет в вас сил, нету стержня сражаться или хотя бы гордо уйти со сцены, то хотя бы стоните в последние свои минуты потише. Не стоит предаваться своему эгоизму. Напоминаю: вы сами назвали себя «людьми», так будьте же не собой, а ими!

Свечи тают на глазах. Уходят слабые, хоть и красивые они были и умные самые, замечательные, но по своим физическим качествам, по своей внутренней механике – слабаками, которые должны уступить место сильным самцам и самкам, хоть и глупы те, ничего не понимают и не стремятся ни к чему. Тараканы, халтурщики, наглецы и подлецы. Избранники природного порядка. С каждым днём их всё больше. Задумка пребывает в движении с поправкой, где никто больше не играет в бога, никто не пытается изменить судьбу индивида, и он, весь из себя одинокий, несчастный, вынужден уйти в небытие своего отрицания как сущности, личности, признав себя ещё одной соринкой.

6

Человек открывает глаза. Делает вдох. Да. Так гораздо лучше. По воздуху стало летать больше частиц адреналина, мужского феромона и женской цепкости. Ещё вмешена концентрация страха, но это естественная реакция на перемены. Новые порядки приживаются, затем становясь порядками старыми. Этого не избежать. Вся система ценностей, которой поклоняются эти… Вся она была рождена в конфликте и мишуре противоречий. Почему бы несчастным не помочь чудом? Силой, в которую они так долго и настойчиво создавали своей фантазией, а теперь… Теперь вот она, из плоти и крови, готовая показать своё лицо. Каждое людское желание должно исполниться. Все должны ощутить силу блага. Его силу. Того человека, который снова делает глубокий вдох. Потеряв на долю секунды нить своих рассуждений, он чувствует в воздухе едкий привкус яда. Заводы, выхлопы машин, пластмассовые тарелки, бутылки, пакеты, нефть в океане, жвачка, дома, дороги, кирпичи, мотоциклы, моторы, сигаретный дым, выкинутая одежда, миллиарды излишек, продажи, рынки, крупные торговые центры, списания из-за вышедшего срока годности, массовое забивание животных, тюрьмы, страдания, желание денег, уничтожение ради уюта, власть, потеря контроля, общий психоз, неон, испражнения, тухлятина, переедания, личный комфорт, после нас хоть потоп, зависть, глупость, иллюзии, бумаги, чернила, маски вместо лиц, искусственный свет, время… Чего хотят сильные? Теперь на телевидении говорят об экологии, используя огромное количество электричества на всё это благое вещание. Ну ничего. Человек знает, как исправить и это. Он концентрируется, собирает свои цветоэмоциональные неврозы. Он лишает свои идеи точного облика, лишает их слова, начиная говорить на общем языке.

Природа… Эта леди, что терпела выходки людей, принимая их за временный каприз, начинает просыпаться. Человек объясняет ей суть. Он говорит, что её нагло обманывали. Заставили превратиться из уникальности в общедоступный объект унижения. Что один прыщ решил разнести свой гной по телу, не желая выдавливаться. А природа, как же она была неправа! Она начинает злиться, начинает кричать внутри себя, извергая где-то лаву. Человек успокаивает её. Он говорит, что лицо её; этот мёртвый облик, уже превратил в тысячу бабочек. А ещё, что нельзя слишком сильно злиться на детей; что ребёнка нужно научить, нужно дать знание и понимание равновесия.

Сначала природа ничего не хочет слушать, но вот она успокаивается, поворачиваясь вполоборота. А через несколько ярких осколков фраз уже соглашается с человеком. Ей тоже становится жалко людей. Грусть одолевает природу от заблуждения несчастных. Она собирает свою любовь и сострадание. Берёт ветер, воду, грозы, микроорганизмы. Она берёт свои тектонические плиты и бросает всё это на людской род, как спасательный круг. Она обрушивает свою любовь, свою материнскую силу. Каким бы дитя ни было гадким, а сердце матери простит всё, в том числе и попытку своего ребёнка убить родную кровь. Она обрушивает ураганы, устраивает потопы, глобальный холод. Её любовь сдувает дома, заводы, фермы, атомные станции, торговые центры, школы, кинотеатры, часы настенные и часы наручные. Её союзники лишают детей всего насиженного. Люди забыли радоваться тому, что имели, начав принимать каждое сотворённое чудо как должное. Дети потеряли контроль, и теперь, в своё наказание и опыт, у них отнимают самую ценную игрушку: культуру.

Вот они, ученики, учителя, профессора, строители, прорабы, продавцы, интеллигенты, неучи, грабители, депутаты, порноактрисы, художники, директора, диктаторы, уставшие, веселые, трагичные, позитивные – все эти любители разных ролей вынужденно стали общей массой, где маски их смыло чередой катастроф. Теперь они стали равными в своём видении бытия, а скоро и в сознании. Они стали одной большой семьёй, и теперь зовут они себя «выжившие». Такой семье просто необходимо сплочение. Заново нужно изучить ближнего, подставляя щёки под удары страсти. Нужно научиться получать удовольствие от этих ударов, иначе врозь некогда сильные индивидуумы перед лицом нового откровения снова станут слабыми и тогда уж точно сгинут. Только сомкнув руки на чужих телах можно удержать равновесие, отстояв право на баланс. Только лишившись предрассудков и классовости, можно будет сделать это, то есть вцепиться в чужое тело, почувствовав одновременно цепкие руки на собственном теле. Выстроиться в большую гусеницу-многоножку, грязный кабель, попытавшись заново открыть свет, завоевав доверие матери. Человек в тени улыбается довольный собой. Его замысел приобретает черты первородного зарождения.

7

Пожары. Дожди. Ветер, что опрокидывает дома, не видящий преград в искаженном пространстве. Он освобождает место под свои поля, выстраивая прежний порядок дорог. Нет больше этой наивности. Одни объединились, чтобы спасти юный разум, а тела этого самого разума объединились, чтобы спасти себя. Одна цель, но такие разные методы.

Нескончаемое число тел. Целые блоки мускусных механизмов скрещены в разных позах между собой, образуя гигантские небоскрёбы. Груда мясного бетона после катастрофы. Вот они, избранный народ, что через муки получает благословение, но что видит человек? Почему брови его начинают хмуриться? Он закрывает глаза и видит, что тела эти не едины. И не верой, а физической дисгармонией. Проблема снова в банальном, ведь эти несчастные умудрились разделить общий пласт тела высшего (земли нашей) на отдельные фрагменты – территории. Человек принимает этот недочёт на свой личный счёт. Он раздосадован. Забыть про такую мелочь! Одним рывком человек смывает возведённые границы, всех этих стражей, вручая посмертные ордена цветов. А ветер, услышав вежливую просьбу, начинает сгонять телесные небоскрёбы, да так стремительно, что никто ничего и не успевает сообразить. Происходит столкновение. Каждый начал хвататься в полёте за первую руку, первую спину, шею, уши, которые попадались ему. Не стоит скрывать, не все выжили после поднявшейся волны, но удержались многие.

Произошла небольшая заминка, когда гам голосов смешался в общий и непонятный шум. Дисгармония появилась у дышащего организма. На этот раз человек был готов. Он предвидел такой исход своих действий. Поэтому волей своей он стирает в головах у людей слова, понятия, делая их чистыми, мычащими и прозрачными. Он даёт им возможность создать новый общий язык, познав счастье общего, где каждый внесёт свою лепту. Но пока, в первое время, только глаза и чистые эмоции будут их языком до того самого момента, пока общие усилия не создадут нечто универсальное. Вот они, равноправные, голодные и голые, борются за себя, не обижая свой дом. Теперь они говорят с природой мычащим шёпотом, гладя каждую травинку, нюхая каждый кустик. Группами они молятся, бубня в небо свою любовь. И так повторяется долго, систематично и во всю диафрагму. Люди познают общий быт, общий язык и общие сложности, становясь постепенно теми, кто может заслужить драгоценную секунду рая.

8

Человек стоит на горе. Его глаза так и не открывались. Десятилетие? Два? Три? Только в коже отзывается содеянное. Сотворённое. Перерождённое. Человек и не заметил сразу, что и он претерпел значительные изменения. Здесь, на этой горе, на старой земле, под натиском собственных мыслей, он изменил и свою природу. Эволюционировал. Теперь рот его полностью стал немым, кожа покрылась чешуйчатой фактурой, а длинный раздвоенный язык сам по себе совершает незамысловатые поступательные движения, словно пробуя пространство на вкус. Человек больше не походит на своё имя, ведь и форма туловища сильно изменилась. И хоть кисти со ступнями остались вместе с коленями и ногтями, но позвоночник и таз деформировались. Теперь человек смахивал на варана, но этот факт не особо его огорчал. Какой смысл расстраиваться, если тело его, человека, вся его многообразность и сложность не представляют ценности в плане мыслей свершения.

Человек решает сделать эгоистичный шаг. Он решает оставить себе это имя, хоть и не соответствует оно ему внешне, но человеку хочется думать, что духовно он ещё тот, кем был не так давно. Теперь-то он понимает, что стал частью собственного вымысла; частью того, что люди породили сами. Грехом, искуплением, агонией, надеждой, твёрдостью выбора, мучителем, но и избавителем. Так человек впервые чувствует забытый каркас в области своей груди. Человек отплёвывается, насколько это позволяет ему змеиная голова. Осталось совсем немного до завершения миссии. До свершения того рая, которого человек искренне жаждал, любуясь картинами художников. Да, теми самыми, за которые платили серебром и золотом; где платили за святое, где создавали главного не себе, но им – массам, а по итогу сами попались в собственную ловушку, ибо страх заставит делать и не такое, а когда ещё и руки в чужой крови…

Человек снова собирает воедино свои мысли. Он пропускает через себя энергию несчастных. Ту энергию, которая стала новым фундаментом для общего блага, где он взял и перевесил обои. Чужой пот хорошо разливает реки. И вот, человек этот, со змеиной кожей, думает о том, что нужно было давно сделать. Главный закон людской природы идеалистического склада так и не был рождён, а именно: любовь. Да не та любовь, что делилась на маленькие эгоистичные сегменты, а самая настоящая, всеобъемлющая страсть. Подобное зерно достаточно легко поместить в пустые и наивные головы. Ах, эти прекрасные испуганные младенцы! Зёрнышки бескорыстной любви помещаются одновременно каждому из живых двуногих; всем этим ангелам, чей испуг сразу же сменяется интересом, а затем появляются улыбки да искренняя похоть. Эти дети природы, жертвы сознания, вдруг чувствуют прилив возбуждения. Конструкция начинает менять форму. Захлестнувшая идея начинает витать в воздухе. Никто не может её избежать. Тела обнажены. Начинается оргия. Пот обливает орнамент, а земля теперь, со всей своей свежей травой, становится великим альковом.

9

Здесь, впервые за долгие несчитанные промежутки на этой горе, человек впервые услышал тишину, да так громко, что страх проник в его маленькие глазки. Чувство нового, даже для исполнителя сокровенного, – открытие, как акт действительно свершившегося. Наверно, это и есть один из священных мостов, который объединяется пониманием иных форм, сотканных из хаоса. Человек полностью претерпел метаморфозу. Он потерял свой мнимый облик, став змеей. Помощник он или искуситель? Чудотворец? Враг? Благо несёт или вырыгает свой эгоизм под эгидой выдуманной идеологии? Да если так задуматься, то какова его роль в целом? Человек потерял нить, которая делала его тем, кем он и являлся. Теперь же, когда абсолютно все блага совершены, и отец начал походить на горделивого самородка с послушными детьми, то, что теперь?

Человек чувствует себя обманутым. Он перестал ощущать себя собой. Да и та радость, и сила от блага… Что она для него теперь? Очередной эгоизм и проклятие. Даже не так, скорее: очередное ничто. Человек впервые задумался о фактической смерти, которая ему недоступна так, как этим счастливым «несчастным». Как устал он и как неинтересно ему. Человек чувствует свою утомительную незыблемость, своё бессмертие не как божественную хитрость, но как общий миф, заточённый в сложно сочинённом пространстве. Он чувствует свою причастность ко всем, не являясь при этом частью их хрупкого, но такого соблазнительного тела. То есть, получается, он в заложниках у свободы. Он видит, что люди эти, насытившись собой, начинают осознавать своё истинное могущество, так как женщины их начинают рождать новые вселенные. То есть человек, порождая материю, начал порождать не только себе подобного, но и новую мысль. А если это так, то можно её и не порождать. Вывод из этого складывается очевидным. Во-первых, люди понимают и принимают тот факт, что они и есть боги своей вселенной. Во-вторых, их сила также рождается (как и дети) из тех тел, мыслей, что синхронно танцуют вальс во вселенной. И пока есть их простая мысль о боге – есть и они, часть простого и часть божественного. А вместе они образуют рациональную гармонию нового порядка.

10

Человек увидел, что он наделал. Благое, но почти непоправимое. Его змеиные глазки зажмурились, захотев вернуть всё вспять, но ничего не вышло. Ужас сковал его. За ближайшими кустами послышался шорох. Человек нервно обернулся на звук, застыв с вывалившимся языком. Из неизвестности вышла та самая женщина, которую некогда человек превратил в облако бабочек. А рядом с ней, по правую руку, вышел мужчина в белом одеянии. Очень знакомый, но человек не смог его вспомнить.

Мужчина скромно держался на один шаг от женщины, смотря на её серьёзный профиль исподлобья, изредка кидая взгляд вниз на маленького некогда человека. В мгновения контакта взгляд его становился суровым, приобретая схожесть со взглядом рассерженного преподавателя. Некогда человек хотел было уползти. Ретироваться. Скрыться за ближайшим камнем. Заползти в щель тьмы и ждать неизвестно чего, но проворная рука женщины успела поймать его за непослушный хвост одной рукой, второй сжав ему пасть.

Женщина смотрит на змею без злобы. С нисхождением и долей жалости. Она видит в отражении путь. Она помнит его благородный поступок в предыдущей метаморфозе, она также видит изначально благие намерения существа. Но ещё она видит и весь эгоизм и жестокость; весь этот спектакль, где её распяли. Она видит, как человек помыслил играть с тем, что должно идти своим чередом. Путь людей хоть и вёл души в ад, но это был их путь, их право. Хуже только благо, возведенное искусственно и насильно. Она пристально смотрит на мужчину в белом. Тот виновато опускает глаза, зная, что он стал всему виною. Она молчит. Затем взгляд её снова возвращается к змее. Она видит исхудалый ремень, ещё раз убеждаясь в своей правоте. Её спокойные глаза изучают то, во что превратился человек, желая добра, а не естественного хода. Ей жалко этот миф, но просто так его отпустить нельзя. Она просто не может себе такого позволить.

Женщина в белом начинает говорить на забытом языке людей. Человек смотрит на её рот завороженно, понимая каждое слово. И рот этот говорит, что человек поступил подло; что нельзя вот так уничтожать многовековые труды муравьёв; что только шкодные дети заливают водой норки в единственном желании посмотреть на жителей снаружи, где их глазам удобнее всего. Ещё рот женщины говорит о том, что она постарается вернуть людям их право на выбор и то священное действо, которое позволяет им собственными руками строить дорогу в ад. Ещё она говорит, что человек получит искупление, получит свою истинную свободу, но ему придётся пройти путь, только не как свободный разум, а как разум всех людей в теле, что чувствуют… И только после этого круга, когда его образ змеи будет уничтожен собственными зубами собранных образов, только после этого человек сможет стать частью желаемой вечности, где и разум его преисполнится в постоянно циркулирующей тишине. Для начала она сотрёт человеку его память. Змея видит только яркий свет. Слышит мгновение блаженной тишины, но не чувствует её. Щелчок и… Волосатые руки сомнамбулы хватают за отросший загривок, выдирая локоны с кровью. В комнате всё перевёрнуто, разве что диван стоит на месте…

Неожиданная концовка

Вот мужчина. Его лицо покрывают морщины. Короткая стрижка под ёжик. Он сам себя бреет дешевой машинкой. Парикмахерские – слишком дорогое удовольствие в наши дни. На худых плечах его старая куртка, зашитая в нескольких местах, штаны без одной пуговицы, на стопы натянуты прохудившиеся и грязные кроссовки. Всего у него две пары: зимние, а на остальные сезоны – вот эти «грызунки». Сколько лет он уже в этом мегаполисе? Чёрт его знает. Плохих дней не считают. Когда-то переезд внушал большие надежды и ещё пущий оптимизм.

Что нажил этот бедняк? Тяжёлая работа на стройке, где каждый раз возникает вопрос о честности зарплаты. Съёмная комната за чертой города, на которую уходит половина сбережений, плюс каждодневный проезд, еда… А ещё нужно найти копейку, чтобы отослать матери-старухе. Что её пенсия? Одно издевательство. И везде одни крохоборы в погоне за личной наживой вопреки всему, готовые снять последние обгаженные трусы с любого, кто встанет у них на пути.

Когда-то давно, в глубоком детстве, человек мечтал стать взрослым. Он грезил о прекрасных далях, квартирке, жене-красавице и паре здоровых деток. А что на деле? Хочешь жить – крутись, воруй и рви. Такое положение дел кажется чем-то сродни карикатуре, но на деле – современная действительность. В тебя плюют? Скажи спасибо, что не избили. Почти всегда женщины достаются хищникам; самцам, которые вовремя перегрызли сонные артерии соперникам. От них так и веет мускусом, и именно такие вот «они» получают всё то, о чём «он» может только мечтать, страдая от своего вынужденного одиночества.

Чтобы не умереть с голоду по выходным, приходится ходить с большой спортивной сумкой; приходится шастать по помойкам в поиске бутылок на сдачу да остатков еды, которые люди так бездумно выбрасывают в своём сытом безрассудстве. Иногда, в особо удачные дни, можно найти абсолютно новые полуфабрикаты с истёкшим сроком годности. Есть можно, да ещё с каким аппетитом. Он роется в очередном контейнере. Его силуэт не так уж и сильно смахивает на бездомного. Несмотря на очевидную нищету, он относительно чист и опрятен, но люди презрительно морщат нос, стараясь не пересекаться с ним взглядом. Когда занимаешься побирательством, стыдно первые недели две. Сначала боязно, а потом уже становится всё равно. Общество тебя отвергло, ты один, чего тогда вообще заморачиваться? Другой вопрос, когда собственный рассудок начинает сбоить и ненавидеть обладателя этого тела с такой судьбой, то есть самого себя.

Тяжело оказывать сопротивление целому миру, но себе – ещё сложнее. Для этого человек придумывает мнимую цель или мечту. Он придумывает ложные пути к её достижению, тем самым смакуя будущий день, когда задуманное сбудется, но этого не происходит. Чудес не бывает. Даже такой человек знает это, но продолжает кормиться мечтами, ведь иначе он просто не сможет существовать, не сможет элементарно подняться с постели. Вот и он нашел себе подобную мечту. Резко разбогатеть! А путь, выбранный им, – лотерея. Каждый месяц он покупает один непозволительно дорогой билет в надежде, что именно тот окажется счастливым. Каждое четвёртое воскресенье он настраивает радио, затем с замиранием сердца слушая выигрышные цифры, но пока его время ещё не пришло.

Каждый его день – калька. А душевная усталость она такая: всё копится, копится и копится! В один момент пузырь лопается, обнажая свои гнилые внутренности, которые сифонят смрадом несостоятельности. Такое тяжело пережить, не пав рассудком. Сегодня он понял, что так продолжаться больше не может. На следующий день мужчина в старом тряпье идёт на станцию, где покупает билет на автобус в родное село. Там его мать; там можно устроиться разнорабочим и в кои-то веки почувствовать человеческое тепло, а не вечно холодные стены. Он собирает свои вещи в ту же спортивную сумку. Его пожитки с лёгкостью в неё помещаются. Он никого не предупреждает: ни хозяйку комнаты, ни своего работодателя. Перед самым рейсом он заходит купить немного еды. Хлеб, шпроты, бутылку воды и пряники по скидке. Сегодня четвёртое воскресение. На последние деньги покупается и лотерейный билет.

Автобус заполнен на треть. Народ старается максимально дистанцироваться друг от друга. Колёса трогаются с места. Мужчина стирает защитный слой на билете: 4, 8, 36, 25, 19, 7. Он повторяет эти цифры как мантру, заучивает их, буквально настраивая вселенную на нужный лад. Он рассчитывает на её милость. Наступает вечер. На личном портативном радио садятся батарейки. Мужчина просит водителя включить нужную станцию. Очерствевший и безразличный, тот нехотя выполняет просьбу. Ведущий много трепится не по делу, тянет резину. Спустя пятнадцать минут начинается розыгрыш суперприза. «Счастливым обладателем 6 000 000 (сумма названа без вычета налога) становится человек, чьи цифры: 4, 8, 36, 25…» Он, тот самый он, как во сне, ещё чуть-чуть и потеряет сознание. Он прекрасно знает следующие две цифры. В ушах звенит, тело инстинктивно поднимается с места, начиная идти на шум радио к водительскому месту.

«19…»

Осталась последняя цифра, только б не упасть в обморок! Дыхание мира замедлилось. Ведущий бесконечно долго выговаривает последнюю цифру. Полуобморочная тень вылавливает багровое лицо водителя, воткнутое в руль, а за стеклом, в темноте, виден свет, и дальше просто текст автора, несвязанный с этой историей. Такой вот рассказ. Я пишу его, и у самого аж замерло сердце. Мне на секунду показалось, будто это я сейчас выиграю кучу денег, но нет. Что ещё рассказать тебе, читатель? За окном пасмурно, но ветра нет. Я проверял. Выходил за кирпичом хлеба и молочной колбасой. Тут магазин прямо у дома. А вообще, пользуясь случаем, скажу, не ведись на лотереи. Лучше купи что-нибудь вкусное для поднятия настроения. Ведь цифре «7» не суждено выпасть, хотя кто знает…

Дневник Р. в туберкулёзном санатории перед вечностью

I

Любая война имеет преимущественно серый цвет. Под градом бездушных технологий воедино смешиваются цвета мебели, обоев, травы, крови, слёз, одежды и много чего другого, образуя богато обставленный монохром.

II

Маменька с батюшкой ошибочно списывали мою резкость на скверный характер. Ещё они иногда говорили, что виноват мой образ жизни, но на деле всё обстоит куда иначе.

Я молчал. Именно. Молчал и просто заливался желчью, обижая родных. Мои ярость, злость, яд в их сторону были всего лишь показателями собственной беспомощности. Столько лет прожил, а не смог воздать святым по заслугам. За их любовь, поддержку моральную и материальную; за их бескорыстную жертвенность. И вот теперь, когда я думаю о своих постаревших измученных родителях, меня одолевает всепоглощающая печаль.

Мне нечего дать им, кроме своей любви. Кто-то скажет, что любовь – и так высшая награда, вот только в реальной жизни невыдуманных людей этого недостаточно.

III

Какова вероятность, что мысли действительно мои? Порою создаётся впечатление присутствия, где некоторые не только думы, но и следующие за ними поступки имеют совершенно нехарактерные для меня черты. Привычки – мазут, поэтому ли и пугаемся самих себя, когда в редкие часы отмываемся от скверны?

IV

Крайне неприятно наблюдать в себе нервную болтливость. Как открою рот, так и не остановить до победной точки, до которой будет сказано много глупостей. Я не хочу высказывать своё мнение. Я не хочу заполнять неловкую пустоту в компании других. Истинные правота и сила заключаются в молчании.

V

Привычки сильнее моего желания избавиться от них. Осознанно, с болью в сердце, иду на очередное преступление. Бесчеловечно, но как же сладко в момент свершения…

VI

В литературе существует лишь один главный жанр: человеческая трагедия, и вот почему:

1. Чтобы автор ни писал, он всегда будет делать это с точки зрения своей человеческой природы.

2. Абсолютно любая история, какой бы радостной и счастливой она ни была, в контексте логики всегда заканчивается смертью героя либо целого ряда лиц. Исключением из правил являются религиозные мутации, где имеется концепция вечной жизни на небесах в сытом достатке, но к литературе данный формат подходит с трудом, являясь священным писанием.

VII

Люди, как часть большого механизма, ломаются, умирают и возрождаются каждую секунду. Отчего же тогда так тяжело прийти к мысли о собственном конце в любой момент?

Порою кажется, что ум принимает дискурс, идёт на уступки, выступая эдаким борцом за рационализм, а потом происходит волнение, и он, словно ребёнок, погружается в состояние первородного страха. Бежит, спотыкается, прячется в попытке спасти себя. Тошно чувствовать в себе инстинкты, а ещё стыдно, что хочется жить даже тогда, когда, казалось бы, уже незачем.

VIII

Вчера ещё раз убедился, что никогда не смогу находиться на больших приёмах. Как поверхностны становятся разговоры с людьми, с которыми ещё недавно обсуждались тайны, догадки, где вы, будучи вдвоём, делились сокровенными мыслями друг с другом. Иногда и в шутку, но такую, в которой проглядывалась правда.

Встречи с глазу на глаз всегда несут в себе заряд не только положительной энергии, но и чувство полезности. Когда можно сказать лишь пару предложений, но и они будут в стократ ценнее бесконечной болтовни обезличенной толпы.

IX

Мне нравится лицезреть женскую красоту. Я жадно изучаю изгибы, представляя человека без одежды. Похоть в таком акте, несомненно, присутствует, ведь она является частью моего мужского естества, но я запираю негодницу в мышечную клетку, оставляя лишь взгляд художника-самоучки. Я вижу хризантемы, которые хочется сорвать, но не делаю этого, ведь тогда красота растает под знаком смерти.

X

Сон прекрасен и неописуем. Его природа способна взять жалкого человека и перенести его туда, где время теряет свой смысл. Однажды я так провёл целую вечность, а когда проснулся, то понял, что сошёл с ума. Ребёнок постиг безысходность.

XI

Стихи, несмотря на свою конкретику в конструкции, довольно часто оказываются несуразными, высокомерными, а порою и пошлыми. Поэзия же, не имея точных границ и строгости, почти всегда является криком души человека. А чужой крик никто не в праве осуждать.

XII

Человек – сон земли. Земля – сон космоса. А космос – сон человека. Мы не можем друг без друга. Без земли не будет и космоса, ведь только человек может задокументировать его необъятность. Интересная ловушка, где маленький муравей стал хранителем тайн.

XIII

У искусства есть одна плохая черта. Оно притягивает не только страждущих, но и глупцов. Причем у глупцов происходит свое откровение, из которого чаще всего вырастет нечто ужасное и заразное.

XIV

Зла не существует. Оно определяется лишь в контексте чего-то и кого-то. Пытаться смотреть на игру социума только через свои глаза и быть категоричным – как минимум некорректно.

XV

Нашел же я себе забавный вид спорта. Как в руки возьму великолепно написанную книжку, так руки сразу опускаются. Потом снова приходится их поднимать. И так до тотального изнеможения. Тяжело осознавать своё бессилие перед признанными мастерами. Да. Вы мои учителя, но я постоянно нахожусь на целую вечность позади.

XVI

Люди однажды просто умирают, и всё. Нам кажется, что пережить потерю близкого человека невозможно; что и наша жизнь оборвётся вместе с великой потерей. Но когда происходит горе, любящие люди покойного продолжают жить. Может, и с раной, но и та затягивается со временем, оставляя лишь тёплые воспоминания. Приблизительно так мы ностальгируем по былым временам. Один механизм на десятки событий.

Как мне кажется, людей нужно с юных лет учить такой мысли, что все смертны, и что смерть бывает далеко не прозаичной, а внезапной и глупой. Никто не уйдёт отсюда живым. Но пока есть кислород в лёгких, необходимо бороться. Именно крепкий дух стоит выше смерти, давая ей сопротивление. Ведь как с великими людьми? Народ помнит не их кончину, а поступки, что остались в летах.

XVII

Стоит бояться идеального. Уж слишком оно статично.

XVIII

Хочется верить, что все сложности дарованы мне только лишь для того, чтобы я стал сильнее. Мой путь скромен и не так глубок, но даже у «прозрачного» человека имеется маленькая ноша, которая весит больше самой высокой горы.

XIX

Приятно ощущать себя частью естественного механизма. Нету во мне более чувства собственности, личного страха за смертность и хрупкости. Разве что родители остаются для меня высшим символом поклонения, чья утрата станет для меня трауром до конца дней собственных. Но и моя боль пройдёт. Я упокоюсь в земле с чистой совестью и несломленным характером вопреки.

XX

Вчера произошел очаровательный случай! Обычно я стараюсь выжать из каждого дня максимум, а тут подкралась усталость, и я провалился в почти двухчасовой сон. Пробудившись же, почувствовал приятную ватность во всём теле. Раз отдых тоже отнимает время, то стоит считать его работой, причём очень даже важной.

XXI

Есть в смерти что-то притягательное. Словно за ней скрывается чуть больше, чем ничто. Создаётся чувство, что именно тогда мы по-настоящему рождаемся. Через боль, страх и темноту. Хватит бояться, принимай действительность с честью.

XXII

По-настоящему можно наслаждаться только той музыкой, в которой напрочь отсутствуют слова. Всё, что имеет словесность, является высказыванием, обязанным вносить конкретику образности и формировать смыслы. А строгая форма мысли уже не есть слепок передачи души в широком смысле.

Только музыка, написанная с болью и отчаянием, является универсальным языком; можно даже сказать: проводником к струнам чего-то внутри нас, что невозможно объяснить словами.

XXIII

Только середина августа, а с открытых окон повеяло осенью. Нравятся мне похолодания. Сразу в голове отзывается приятная ностальгия, словно мне снова нужно готовиться к школе, где будут новые знакомства, бесконечные разговоры и строгость распорядка дня. Единственный минус – ужасно тянет спать.

XXIV

Формула уважения проста. Например, проявляя пренебрежение к чужой религии, человек проявляет аналогичное неуважение к своей. Занимаясь одним видом спорта и оскорбляя другой, вы оскорбляете и свой любимый вид спорта.

Нельзя быть приверженцем чего-то одного и враждебно быть настроенным к другому. Это откровенный признак невежества, которое не допускает любви. От особей, которые не уважают чужие взгляды, всегда веет липкой мерзостью.

XXV

На незнакомых женщин стараюсь смотреть голодным взглядом. Особенно на поникших и уставших. Я просто хочу вселить этим прекрасным созданиям мысль, что любая внешность несёт в себе прекрасные черты, и такая симпатия рождается лишь в субъективном представлении смотрящего. Я хочу, чтобы даже самые зашуганные женщины почувствовали себя желанными. Разумеется, сначала они увидят моё нахальство, зато после задумаются о своей природной привлекательности, и эта мысль (только может быть) заставит их улыбнуться.

XXVI

Человека поистине можно считать священным скопищем частиц. Кто, если не наше сознание, позволяет существовать всему пространству, богам, прогрессу? Без человека и вечность – ничто.

XXVII

Учусь не бояться выставлять себя смешным, кривым и местами глупым. Пока что меня еще мучает смущение и неуверенность, но когда-нибудь я достигну цели, став подводным камнем.

XXVIII

Как профессия – писательство безнадёжно. Эта словесная архаика, разумеется, сохраняет еще состояние забальзамированного трупа, на который ходят смотреть чудаки, но в масштабах интеллектуального достояния литература уже никогда не выйдет на тот уровень, который был еще каких-то сто-двести лет назад. Как же мне не повезло родиться столь поздно!

XXIX

Интересно смотреть на себя со стороны. Вот я, почти сломленный (но ведь главное тут именно слово «почти»), сопротивляюсь непогоде, как старый моряк. И каждый раз кажется, что еще немного и упаду, но этого не происходит.

XXX

Тяга к новому и дряхлость тела. Опять возвращаюсь к упущенным возможностям, хотя понимаю – это ошибка, но жить настоящим так утомительно. Хочется бунта против внутреннего уклада.

XXXI

Человек – существо неверное. Даже если он и сохраняет преданность тела, то сердцем всё равно к кому-то ещё да тянется. И как в таком случае тогда быть?

XXXII

Наша великая сила спрятана в возможности отречься от фантазий, увидев неизбежность разложения всего на свете. Тогда высшие силы перестают быть властны над нами, ведь угрожать им больше нечем. Наше смирение со всеми несправедливостями, жестокостями и болями обретает подлинную свободу, и время тогда уподобляется горе.

XXXIII

Не хочу я бескрайних полей. Не хочу путешествий. Не хочу свободы. Не хочу вкусной еды. Не хочу женского тепла. Не хочу спать до обеда в выходные дни. Не хочу побед. Не хочу поражений. Не хочу достатка. Не хочу вечной жизни. Не хочу любить. Не хочу хотеть. Хочу лишь остаться наедине с собой в воображаемой маленькой комнате и найти способ перестать цепляться за воспоминания.

«Разум мой позволил мне понять бессилие разума» Р.А.

Пилотка

– А Олег и говорит: «У тебя такая коротенькая юбочка, Ань. Для любого мужчины это провокация». А я типа такая отвечаю, что для этого и ношу такие вещи, провоцировать. Ха-ха!

Сигаретный дым обволакивал лица двух девушек, стоявших у торгового центра.

– Ну знаешь, я побаиваюсь носить такие откровенные вещи. В наше время слишком много ебланов. К тому же, Вадимке это не понравится. Все мои прелести принадлежат только ему. Если бы он увидел меня на улице в короткой юбочке, мне бы пришлось еще очень долго вымаливать прощение. – Света сделала глубокую затяжку.

– Ты хотела сказать «глотать»?

– Вот ты дура, ха-ха. Хотя, конечно, в этом есть девятнадцать сантиметров правды.

– О-о-о, ну спасибо за информацию о своём бойфренде, всем бы такого Вадимку. Я бы не отказалась, если он такой герой, как ты говоришь.

– Так, руки прочь от моего мужика! Вчера ходили на русскую комедию, кстати. Как же она называлась?.. Не суть, но смеялась я как лошадь резанная.

– Да ты и есть лошадь, маленькая такая пони.

– Чёлки не хватает, как в седьмом классе. Помнишь? Вот мода была: посмотрите, я похожа на чучело из восьмидесятых.

– Ирку Понамареву помнишь? Жирная была. Всё пай-девочку из себя корчила. Так этот шарик с водой до сих пор ходит с такой шторкой. Какой позор! Жирная бодипозитивщица, так ещё уёбищности добавляет.

– Вот овца. Ну а что ты от неё ожидала? Докурила? Пойдём, не май месяц.

Наспех выкинутые окурки описали низкую дугу, беззвучно стукнувшись о край мусорки, затем дружно упав на асфальт. Припаркованный рядом внедорожник неожиданно посигналил. Девушки инстинктивно обернулись. За рулём сидел симпатичный парень. Он помахал подружкам рукой и, выйдя из машины, пошел в их сторону. Это был молодой человек, только что перешагнувший за отметку в тридцать лет. С ухоженной кожей, аккуратно подстриженной бородкой. Его голубые глаза красиво переливались желтыми бликами от солнечных лучей. Ботинки сверкали новизной. Ростом он был выше среднего. На левой руке красовались дорогие часы.

У Ани и Светы одновременно скрутило животы в приятном волнении. Неписаное правило женской гордости не позволило им показать резкого желания обладать. На лицах сидела гримаса сдержанности и обманчивого непонимания.

– Привет, девчонки!

– Здравствуйте. А чего вам нужно? – резко спросила Аня, взяв доминирующую роль за подругу.

– Ого, как вы сразу начали резво. Вы, я смотрю, девчонки с характером, здорово. Честно говоря, я хотел познакомиться. Увидел двух красивых девушек, и внутри что-то закололо. Думаю: «Дураком буду, если упущу». Вы не подумайте, я без всяких грязных мыслей. – Молодой человек смотрел на девушек самыми чистыми и невинными глазами.

– Мы девушки занятые, знаете ли, у нас есть молодые люди. Извините, но ловить вам с нами нечего. – Аня внаглую изучала часы мужчины.

– Так это здорово. Отлично, что вы нашли свои вторые половинки. Я ведь не навязываюсь к вам в бойфренды. Я предлагаю просто дружески съездить ко мне в гости. Покурить кальян, посмеяться, посмотреть тупые ролики. Просто хорошо провести время с интересными и красивыми девушками.

– Нас мамы учили не разговаривать, а тем более не ездить к незнакомым мальчикам. – Света включилась в диалог, не желая быть молчаливой лохушкой.

– Так давайте знакомиться. Меня Саша зовут.

– Я Аня, а это моя подруга Света. Ну, чего стоишь истуканом, вон какой Саша вежливый, не бойся.

– Я и не боюсь, я же не виновата, что рука Александра ещё занята пожатием твоей.

– Ну вот и познакомились. У вас здесь дела какие или вы просто гуляете?

– Да мы приехали пошататься, повыбирать шмотки какие может, мы же девочки.

– Я вот что предлагаю, давайте сейчас сгоняем ко мне в коттеджик, он буквально в пятнадцати минутах от города. Покурим кальян, послушаем музыку, побратаемся, а потом вместе поедем шопиться. Поможете мне подобрать шмоточки, а за это я оплачу ваши. Мне ведь для друзей ничего не жалко, не в деньгах счастье.

– Звучит отлично. Погнали! – Аня театрально вздёрнула руки вверх.

– Ой, даже не знаю, если мой Вадимка узнает, то совсем не обрадуется. Может, просто погуляем по центру?

Саша хотел привести контраргумент и успокоить Свету, но Аня опередила его:

– Ой, да брось ты, зануда. Мы на часок, а потом обратно, никто не узнает. Ты посмотри на Сашу. Какой он милый и хороший молодой человек. Всё, хватит нудить, едем!

Все трое двинулись в сторону машины. Аня села на переднее сиденье поближе к Саше. Света же удобно устроилась на заднем, сев посерёдке. Послышался тихий звук мотора. Рессоры плавно стабилизировали перепады всех неровностей и веса. Машина спокойно и уверенно двинулась за город.

– Ну что, девчонки, обещаю, будет весело. Вы не пожалеете.

«Как чудесно пахнет железом; как сверкает лезвие в руках бога. Я крепко держу рукоять, и ничто не в силах повлиять на мою твёрдость. Эрекция не помеха. Для начала нужно всё же отложить орудие справедливости. Необходимо избавить головы от волос. Звук машинки успокаивает. Я убираю декорации самой выёбистой. Её череп искажен, форма слишком бессодержательна. Зачем скрывать своё уродство? Я праведник, я миссия, я человек слова и правды. Я открою тебя; покажу истинное лицо. Ты спишь от сильного раствора, но от прикосновения ножа из закрытых глаз текут слезы… Ничего. Вот мы протыкаем одно глазное яблоко, затем второе. Они тебе больше не нужны. Я дам тебе кое-что лучше, но это «лучше» еще нужно достать, заслужить. Забрать у второй, той, что была тебе подругой. Вроде верной, но это ведь всего лишь запачканная эмаль унитаза. Пока ты плачешь кровавыми слезами, я заберу у неё кое-что ценное. Моё орудие очень нежно вырезает филейную часть, самую вкусную и нежную. Знаешь, эта вторая, она мне даже нравилась. Я на секунду поверил, что она не такая блядь, как ты и весь этот мир, но когда и она не удержалась от меня… Всё стало понятно. Всеми вами движет похоть и деньги. Все вы готовы сосать кошелёк, но я вылечу вас. Я фокусник с обратным эффектом. Я разрушу иллюзии, и ты даже скажешь потом спасибо. Я не сумасшедший. Я просто хочу справедливости и смысла; хочу дать философское учение, которое воплотится в реальность. Кому нужно – тот поймет. Фу. Какие же вы все мерзкие внутри. Каждый снятый слой открывает ужасы вашего бытия, ваших нечистот. Всё, тише, тише, милая, больше не смею мучить. Так было нужно. Теперь осталось за малым… Стежок, стежок. Ещё парочку. Выглядит отлично. Твоё преображение почти закончилось. Иииии… Я же обещал, никто не пожалеет».

На улице появился первый холодный свет. Воздух ещё пропитан сонной ночью. Никого на улице нет, даже пьяниц. К закрытому торговому центру идёт голая она, содрогаясь измученным телом, рот искажен сумасшествием и кровью. Нет языка, нет глаз, нет памяти. Её не узнать. Обнаженная, заново родившаяся, она ковыляет, дрожа, с единственным аксессуаром в виде пилотки подруги, что оказалась пришита к её голове.

Эта долгая зима провинции

29 ноября

Где-то недели две назад принял окончательное решение уехать на поезде в родной город, прихватив с собой почти все пожитки. Нет смысла скрывать, что я уже давно подумывал покинуть культурную столицу в надежде хоть на время спастись от постоянной погони за деньгами. Одно из главных разочарований взросления заключается в полном исчезновении романтического фасада происходящего. Редкий человек умудряется сохранить это чувство блаженного действа, когда даже еженедельный поход за продуктами делается целым приключением. Основная же часть умов сгорает быстро. Люди обрастают подкожным жирком, они обрастают детьми и кредитами в той самой надежде на счастливую старость, не понимая, что их голодная молодость была истинной частью их жизни. Или, думается, люди именно такие ввиду своей полной несостоятельности в плане желаний. Они не знали, чем хотят заниматься; им нравилось и нравится плотно покушать, поспать и позаниматься стандартным сексом.

По меркам взрослых людей я ещё молод, это правда. Тридцать лет мне будет только через четыре осени. Во мне есть силы, а ещё мечта и возможность. Два главных социально-алхимических элемента находятся в моём кармане, давая повод, и я действую, правда, глагол этот проявляется во временном отступлении.

Не хочу тешить себя иллюзией, что я уезжаю в свою родную провинцию (звучит, будто я еду в уютный французский городок, но это не так) по стратегически важным причинам, но и не хочу сказать, что уезжаю вынужденно, без желания. Просто в какой-то момент я вдруг осознал, что мой профессиональный рост не зависит от географического положения, а вот здоровье испортилось. И вот я аккуратно собираю свои вещи в пять сумок разной формы и длины. Одежда, подарки и сушилка для обуви отправляются в самую большую фиолетовую сумку на замке. В придачу туда же отправляются одновременно и новые, и старые зимние ботинки, которые я так ни разу не надел. Так случилось, что уже два года кряду в этом красивом клоповнике нет снега, только ветер стремится проткнуть своим острым жалом. Я люблю такую погоду, но для бронхита слишком уж влажно, да и соскучился я по снегу. В золотистую сумку (она стоит на втором месте по размеру) бережно складываю накопившиеся книги. Их не так чтобы много, но сумка забивается до отказа. Я пробую её вес, понимая, будет несладко её нести, но что поделать? Литература, как чужая, так и своя, стала болезнью, от которой не найти лекарства, так как болезнь эта имеет характер очень скрытый и сидит глубоко в мозгу. Излечиться от неё будет можно только пулей, но пистолета у меня не имеется, поэтому придётся пронести словесный грипп через время и пространство, стараясь (из коварных побуждений) заразить как можно больше людей.

Дальше на очереди идёт тканный пакет. В него помещается коврик для йоги (я его так называю, потому что это коврик с иголками, на котором я релаксирую, а иногда засыпаю), тонкое одеяло, записная книжка, которая всегда должна быть у меня под рукой, а ещё немного еды для завтрашней поездки. Благо я всегда не мог правильно рассчитать правильное количество чего-либо, поэтому еда поместилась свободно. Коробочки быстро завариваемой лапши создали отличную иллюзию достатка провианта. В чёрный рюкзак поместился ноутбук (моя печатная машинка), старые блокноты, немного документов и перцовый баллон, так как я не доверяю никому. Остаётся «бананка». В неё отправляются зарядки, ручки, паспорт, таблетки и всякая мелочь. Сумки собраны. Осталось сделать масштабную уборку перед завтрашним приходом хозяйки квартиры. Она вполне себе сносная молодая женщина, но главное правило людей, которые сдают квартиры в аренду: когда жилец выезжает, нужно быть максимально скупым и жадным. Каждый собственник запоминает свою квартиру в мельчайших подробностях и только для того, чтобы больше срезать денег с залоговой суммы, и я не виню их. Как говорят все морщинистые персонажи, которые ну очень полюбили поговорки из своей юности: любишь жить – умей вертеться. Точнее и не скажешь. Причём данная поговорка полностью оправдывает даже многие злодеяния, будь они большими или маленькими.

Руки хватают две одинаковые тряпки. Начиная протирать пыль сначала мокрой, а затем сухой. Вот и получается, что человечество, повинуясь социальной моде, начинает восхищаться одним, а презирать второе, но на практике оказывается, что презираемый объект является всего лишь составным элементом первого, неотрывным, как зло с добром, как чёрное с белым. А когда редкая единица ещё и умудряется прийти к логичному выводу, что, по сути, добро и порождает зло, а зло порождает добро и так далее, то образуется чёрная дыра человеческой выдуманной души, которая на практике является частью мыслей. Такой человек уже не может полноценно жить в системе, где его бездна начинает всасывать все «за» и «против», превращая их в невидимый фарш призрения. Такой человек обрекает себя на тотальное одиночество даже в случае, если ему и удалось бы найти сторонников хоть малой общей мысли.

Когда приходишь к осознанию очевидного порядка вещей; когда зарождается эта чёрная дыра, то она начинает засасывать кроме окружающего мусора ещё и человека, своего хозяина, который её создал. Она засасывает его не с плохим и жестоким умыслом, но только по той причине, что ни один живой организм не может принять факта своего бесполезного существования. У каждого должна быть иллюзорная цель. Она может быть самой подлой и низкой, но если такой человек искренне верит в неё, то он всё делает правильно, ведь само его нутро и бездна (две стороны одной медали) не могут иначе. Вот и во мне разрослась дьяволица, которую я давненько начал лелеять и ухаживать за ней, как истинный джентльмен. Два часа ночи. Я всё убрал (но достаточно халтурно) и теперь лежу на неудобной кровати, думая о том, как уже завтра сдам квартиру, получу свои копейки и, взяв пожитки, что отягощают мою душу своей чрезмерной материальностью, помчусь в родные края, где каждую зиму образуются снежные горы.

30 ноября

Полупустой вагон. Плюсы эпидемии в том, что все (в том числе и я) очень любят свою жизнь. Есть, конечно, самоуверенные болваны, которые рано или поздно напарываются своей дерзостью на неприятности, но благо их становится всё меньше по объективным причинам. В общем, народ пытается не высовывать лишний раз свою физиономию в общее пространство, мне это на руку. Боковушка на двоих в плацкарте – самое выигрышное место. Любовь к поездам мне передалась от мамы. Она каждый раз рассказывает мне о том, как она обожает ехать в этой трясущейся консервной банке с чужим запахом носков и пота. «Сидишь, смотришь на меняющиеся пейзажи за окном, попивая горячий кофе», – говорит она, а потом пересказывает все истории, как моя бабушка брала её в поездки, так как была проводницей. И хоть я знаю все эти истории наизусть в самых мельчайших подробностях, но всегда приятно послушать ещё раз.

Проводница проносится мимо, предлагая купить продукцию компании, начиная от конфет и заканчивая кружками из позолоты. Цены запредельные. Каждый раз ужасаюсь наценкам и готов поставить свой зуб (один я уже успешно потерял, остальные выглядят достаточно плачевно), что ничего из перечисленного, кроме разве что чая, не покупают. Да и то стоит он тоже безумно дорого. О чём это я? Точно, о страхе смерти. В последний год происходит слишком много плохого. Думаю, не стоит вдаваться в подробности, взрослые люди прекрасно поймут, о чём я. Дело в том, что существует два вида понимания смерти. Если совсем коротко и понятно, то первая разновидность – это когда молодой организм узнаёт слово «смерть». Такой наивняга на подсознательном уровне (и это не вина личности, а защитный механизм психики) не верит в возможность собственной смерти или смерти близких родственников. Я нахожусь в промежуточном состоянии, где за свои недолгие годы узнал о смерти не понаслышке. Меньше чем за тридцать лет на тот свет ушло огромное количество известных людей, бабушек, дедушек, а ещё у меня умерла тётя. Чуть ли не каждую неделю уходят любимцы миллионов, некоторые из них ещё совсем молодые. Ты и сам начинаешь чувствовать себя чуть хуже, чем раньше. Привычки юности и пренебрежительное отношение к здоровью начинают выползать наружу, а ты ещё так мало прожил! Хорошее начало. Самое ужасное – это не собственная смерть, хотя и она ужасает. Весь тавтологичный ужас заключается в любимых людях, которые намного старше тебя. Папа. Мама. Сестра. Сколько на них сваливается проблем возраста? Я прекрасно понимаю, жизнь идёт закономерным путём и по-другому быть не может, таковы правила игры. Но мне страшно видеть, как медленно и верно мои любимые люди всё дальше и дальше двигаются в сторону, где много опасностей.

Я очень много думал об этом; пытался найти секретную формулу счастья. И хоть с самого начала было понятно, что такой формулы не существует, но всё же сила чувств перекрывает любой здравый смысл. Ещё никто не умер, у каждого есть проблемы, но в целом живы и здоровы. Это сильно радует, но я боюсь будущего. Самое обидное, что даже нельзя продать душу дьяволу, только чтобы мои любимые были в здравии. И я сейчас говорю совершенно серьезно. Звучит бредово, но мне хотелось бы, чтобы сказка стала частью нашей яви. Я хотел бы вызвать пакостную сущность с рогами и заключить с ним контракт. С огромной радостью я продал бы свою душу и своё тело, только чтобы мои близкие всегда были счастливы, понимаете? Но так не бывает. И вот я еду в полупустом вагоне, думаю обо всём этом, и мне становится в очередной раз грустно. Нужно переключиться. Моя мама в таких случаях говорит: «Как бог даст», но я предпочитаю: «Как даст случай».

Билет куплен на нижнее место, верхнее никто не купил. Это отличная новость, ведь теперь там ютятся мои вещи. Я завариваю себе лапшу и чай. Напротив меня, где четыре спаренных места, двое пассажиров, и, по стечению обстоятельств, оба довольно фактурные. Высокий лысый дядька забит татуировками, я дал бы ему лет сорок. Ножки у него тонкие, зато очень большое пузо, а ещё черты лица достаточно монгольские. Напротив него едет пожилая женщина. Она мне сразу не понравилась. Говорят, внешность бывает обманчива, и это правда, но только на пятьдесят процентов. Чуть угрожающий дядька оказался воспитанным и забавным мужчиной, который и мухи не обидит, а вот бабуля затаилась дьявольской сущностью. В какой-то момент я даже обрадовался и хотел было спросить о возможности продать душу, но вовремя остановился, понимая, что для чёрта с рогами она имеет уж больно буйный характер. После первых двух часов поездки женщина начала жаловаться абсолютно на всё. Ей дуло со всех щелей, её раздражал любой мимолётный шум, она даже начала ходить по длине вагона, терроризируя случайных бедолаг. Татуированному дядьке досталось больше всего. Бедняга жить не мог без сигарет и на каждой крупной станции выходил покурить, а табачный флёр просто взрывал бестию. Каждую остановку она кричала на безобидную гору, а эта гора в ответ только извинялась. Ситуация совсем вышла из-под контроля, когда мужчина совершил тотальную ошибку, решив выпить банку пива.

Дошло всё до крайности, когда дьяволица заставила вызвать дежурившую бригаду полицейских. Да. В поездах запрещён алкоголь, но мы-то все понимаем, человек нашей породы уже привык к определённым традициям. Тут уж ничего не попишешь, остаётся бедолагам чтить закон отцов и продолжать накидывать душевного. От преждевременной высадки громилу спас тот факт, что кроме бешеной женщины ни у кого претензий не было. Оказывается, нужно три возмущённых человека, а не одна обезумевшая. Вот так вот. Справедливость восторжествовала, серьёзно. Стычки в поезде интересней любого кино, да ещё этот интерактив, можно выбирать разные вариации продолжения.

После развернувшихся интриг я, довольный зрелищем и выпивкой (а выпил я уже третью кружку чая), решаюсь лечь спать под недовольное бормотание, которое так греет душу в эту холодную погоду, украшая мой путь домой самобытным шармом. Уснул я быстро и спал просто потрясающе! Вагон поезда – единственное в мире место, где я будто бы перерождаюсь. Сколько же у меня сил поутру! Иногда этот факт меня пугает, но благо самолёты страшат ещё больше, поэтому хороший сон мне обеспечен как минимум четыре раза в год по два дня.

Татуированный дядька вылез где-то ночью. Я не вдавался в подробности, но с его исчезновением комок ненависти напротив деактивировался, по крайней мере, на время. После завтрака, жалкой попытки сходить в туалет, а затем ещё более жалкой разминки сажусь за книгу. Называть я её не буду, но очень жирно намекну. Дядька, который её написал, ну очень культовая личность. Любит он взять поп-культуру, буддизм и странный сюжет, а затем смешать их в блендере. Это тот, кого нельзя увидеть. Да, вот так. Троюродный брат того, кого нельзя называть. И в этом кроется часть культуры моего поколения. Фишка, конечно, хорошая, но второй раз не прокатит. Если отключить свою фрагментарную зависть и перестать иронизировать (потому как писатели-затворники на самом деле рождались частенько), то действительно получается, что из всех «вышедших в тираж» писателей этот спёкшийся – один из лучших. Отчасти благодаря ему у меня и началась шиза по поводу вечной души, но, отбрасывая личные предрассудки, скажу вам правду: в каком-то смысле так оно и есть, но об этом чуть позже.

2 декабря

Физическая смерть и вечный проблеск надежды разных невежд на бессмертие. Хорошая попытка, но промах. Не буду тянуть кое-кого за кое-что, скажу сразу: да, бессмертие есть, вот только в этом состоянии нос себе не почесать, да и вряд ли получится вспомнить лицо бывшей, чтобы ещё раз облить её ласковыми существительными. Ах, эта идеализация себя, такого родного идиота. Кто самый лучший? Правильно, я. Хоть я и полное дерьмо, но что поделать? Коль родился в этом теле, то будь добр любить его больше всего на свете. Правильная позиция неправильного человека. Никто и не говорил, что сама концепция жизни имеет положительные черты.

Пока я пью свой золотой-обычный чай и смотрю в окно, мне подкрадывается сомнение, правильно ли я поступил, решив бросить свой привычный быт и погрузиться, так сказать, в быт прошлых лет. Сомнения рассеиваются, когда поезд подъезжает к перрону, и краем глаза я вижу маму с папой. Отец сдержанно улыбается, у матери на глазах слёзы. Долгожданная встреча достойных людей с таким вот чучелом, как я. Да, такова правда. А ещё правда в том, что я искренне рад снова обнять этих замечательных людей. Кто бы что ни говорил, но любой человек любит своих родных, даже если они будут самыми плохими, всё равно. Я не знаю, что это: гены, инстинкт или привязанность, но какая-то тонкая нить держит эмоциональные верёвки в диапазоне этих несовершенных лиц, но для внутренней оценки они лучшие и самые светлые.

Дамы и господа, вы говорили, что бога нельзя увидеть, но я заявляю вам обратное. Ваши родители и являются вашим персональным высшим существом, благодаря общим усилиям которых вы и смогли сделать такое элементарное умозаключение. Как всё просто, не правда ли? А кто со мной не согласен, тот со мной не согласен. Даю сам себе обещание, что впредь больше не буду вечно спорить с родными на темы, где у нас возникают несостыковки, перестану повышать голос, да и вообще, пора менять полностью свой внутренний мир. Но уже через пять минут в машине начинается жара на фоне политического вопроса. Я с радостью начинаю не сдерживать своё обещание и вступаю в серьёзные трения. Хоть я и грозно выгляжу в такой момент, а голос мой звучит повелительно и грубо, но внутри себя я улыбаюсь, получая действительно высшее удовольствие, что могу вот так вот просто снова спорить и орать на людей, которые для меня являются всем, и я надеюсь, они это знают и чувствуют, так как за свою жизнь я никогда по-настоящему не испытывал к ним негативных чувств.

Правила социальной жизни нужно уметь определять, а ещё нужно уметь в них играть и поддерживать видимость своей нормальности. Это следующий критерий, который рождается в голове, когда матушка всё же перекричала меня, сказав не гавкать и дать ей спокойно доехать до дома. И действительно, если не быть совсем идиотом, то скоро начинаешь понимать абсурдность оценочных суждений. Толстый, худой, высокий, низкий, умный, тупой, белый, чёрный, рука, жопа. С каких пор человек так яро выбирает себе кого-то для ненависти и презрения? С древних. Ладно, ответ прост. Но когда сила слова, могущество сознания и прогресс достигли таких высот, то не кажется ли человечеству немного странным, что вся эта хрень до сих пор осталась? Как можно быть такими тупыми? Я не понимаю. Ясное дело, так устроена психика человека. Как только он научился оставлять лучшие кусочки мамонта себе и чинам на «подарки». Но неужели в расцвет понимания себя у вас, господа тролли, есть время на чужую жизнь? Перестаньте вы уже оскорблять несчастных [ЦЕНЗУРА], которые вас не трогают. Хватит смеяться над толстяками. Начните, наконец, жить и так короткую жизнь, которая может оборваться в любой момент. Да, здесь нет высшего смысла, зато есть возможность испытать широкий (по человеческим меркам) спектр наслаждений и эмоций. Жизнь для подобного и дана. Я бы сказал, что этот фактор даже главнее природной тяги к размножению, хотя, казалось бы. И вот мой аргумент: пока новая жизнь не является физическим воплощением, то и потенциального обоснования для её появления просто нет. Если бы люди Земли перестали вдруг размножаться, то никто бы не расстроился. Разве что только куча бактерий, которые и являются, в сущности, нашими хозяевами. Сидят в своих гнусных пердящих биологических машинах и размножаются, создавая колонии. Правда, у любой технологии есть свои минусы. В контексте человека – это сознание, но ты, читатель, и так это знал. Хороший мальчик или девочка, или кто ты там?

Мысли прерываются. Мы на месте. Я не сказал об этом, но зимой маленькие города очень красивы. Снег вообще украшает разрушенные просторы. Вот и зимние ботинки пришлись к столу. Я нежно отталкиваю заботливые руки и тащу свои сумки сам. Своя ноша, что тут скажешь?

3 декабря

Весь вчерашний день был убит на косметические процедуры. Я бы не сказал, что это традиция, но как только были приобретены билеты, включился странный механизм грязнули. Я перестал стричь ногти, бриться и подравнивать волосы. Кто-то может грешить на приметы, но хочу сразу оборвать такую линию суждений и заявить, механика данного действа скрывает другие мотивы. Проанализировав свой поступок, я пришел к выводу, что главной причиной такого «нечистого» бездействия является некое отождествление себя с местом. В тот момент, как я понял, что съёмное жильё больше не является для меня домом, и что впереди меня ждёт другая жизнь, то и процесс «скрабирования» приостановился, и чем дольше я буду в запущенности, тем больше будет моё наслаждение, когда я смогу привести себя в порядок.

Многие традиции, даже самые мифические, имеют практический характер. Например (не забывайте, это только предположение людей в белых халатах), у пророка М-а была височная эпилепсия, как и у И-а, и Фёдора Михайловича. Я ни в коем случае ничего не утверждаю на сто процентов, но так говорят учёные. А из-за височной эпилепсии люди начинают видеть галлюцинации, связанные с р-и мотивами. Вопрос состоит в другом: а является ли такая эпилепсия болезнью, а не способом видеть чуть больше, чем есть на самом деле? Вопрос сложный. Или вот, например, коров в Индии перестали есть и сделали их священными именно тогда, когда возникла серьёзная проблема со скотом. А как ещё оголодавший народ заставить не забивать скотину? А после традиция уже прижилась. И таких случаев много. Но кодекс человека обязывает придавать всему мифологизм и романтизм, иначе что за жизнь бы тогда была?

После процедур наступает ожидаемое блаженство. Теперь без длинных обломанных ногтей можно почесать за ухом, не рискуя сковырнуть ранки. Это меня сильно радует. Следующим серьёзным испытанием стала макулатура. Много, много литературы. Причём основная библиотека очень серьёзно упакована ещё с прошлого раза. У меня случился неплохой такой бзик, и я запечатал каждую книгу в отдельную бумагу, чтобы пыль не скапливалась, а корешки не выгорали на солнце. Теперь пришлось беспощадно срывать всю тайну, оголяя перерождённые тела деревьев с мыслями шрёдингерских авторов. Приятное занятие, хотя ближе к концу я конкретно измотался.

Следующий бзик случился в момент, когда я решил ограничить свою библиотеку пятью рядами полок и ни одной больше, а с учётом того, что я привёз ещё новых друзей, то пришлось устроить самосуд, выбирая несчастных, кто уже не попадёт в мою безупречную коллекцию. Ближе к ночи всё было кончено. Лучшие из лучших рядами стояли на полке, продутые и умытые. А оставшиеся ребята покоились на отдельной полке, ожидая продажи или дарственных взносов. Я ведь не изверг раскидываться драгоценностями. Смотря на проделанный труд, я вдруг подумал о своём внутреннем одиночестве и об абсурдности жизни. Чем мы, люди, собственно, занимаемся?

Много всего понапридумывали, понимаете ли, себе, и теперь играем вот. Я люблю и всю абсурдность, и бесчестие. Самое главное – принять всё без остатка. Нельзя любить жизнь, не интересуясь смертью. Невозможно насладиться победой, не сделав кого-то проигравшим. Подобная зона отчуждения не имеет границ в плане выражения, трактовок и возможностей. Всему должно быть место. Некоторые вещи специально созданы, чтобы их хотели. Другие существуют, чтобы их ненавидели. И когда человек научится принимать в дар всё, что ему может перепасть, только тогда он обретёт покой и равновесие. Я не хочу сказать, что я такой весь из себя шибко умный и просветлённый. Далеко нет.

Проснувшись к полудню, чувствую себя разбито. Сегодня великий день, когда я абсолютно ничего не буду делать. Свою лень можно скинуть на адаптацию на новом месте. И вот, кстати, одна из самых лучших вещей – домашняя еда заботливой матушки. Как давно я не завтракал картошкой с курицей! Теперь можно отбросить все проблемы из головы и просто насладиться давно забытым чувством надёжности и сытости. В мегаполисе я часто недоедал, но не из-за нехватки денег (хотя не без этого, квартира в аренду – недешевое удовольствие), а из-за некоего образа. Вся эта мрачность, архитектурный шик и людская нищета вперемешку с неприличным богатством единиц создавали соответствующее настроение. Скажу честно, в этом плане я дал промаха и очень быстро поддался халтурной жизни. Даже в рабочие дни я прихватывал виски и не какое-то «г», а вполне себе приличный. На свой бронхит я накладывал много дыма и мало спал. Мой организм ещё долго будет припоминать все мои бесконтрольные шалости, но что поделать? Такова жизнь бесхарактерных людей, которые не в состоянии контролировать жажду.