Читать онлайн Говорящие портреты. Галерея памяти

ГОВОРЯЩИЕ ПОРТРЕТЫ

АЛЬФРЕДО

(Xроника одной плодотворной сердечной дружбы)

1995 Сентябрь. Приснился человек, высокий, красивый, темноволосый, с глубокими чёрными глазами…

И сон, и этот человек из сна послужили толчком к созданию мифического, романтического образа-героя романа «Пять ступенек к воскресению». А в жизни…

Октябрь. Поднимаясь пешком – для физической формы – на четвёртый этаж Художественной Лиги, и минуя выставочный зал на втором этаже, увидела среди толпы Человека с Глубокими Чёрными Глазами. Спешила в свой класс, пошла дальше, выше, не совсем уверенная в том что видение было наяву.

Ноябрь. И вот, представляете, вхожу я в Лигу, и снова вижу Его! На этот раз в холле на лавочке. Очень красивый, с глубокими чёрными глазами. Рядышком с пуэрториканкой Франсис – студенткой класса анатомического рисунка. Движимая очарованием cентябрьского сна и октябрьского видения, приблизилась к парочке и спросила, сама его так и спросила:

– Как вас зовут?

Франсис любезно перевела мой вопрос на испанский, и Человек из Сна в ответ пропищал:

– Альфредо…

Вот этого мой сон не предвидел. Хмыкнув, я отошла. А всё же… Как он красив.

(В моём романе он будет глухонемым. И назову его Альваро.)

***

Оказывается, он натурщик в Лиге. Или модель, как принято здесь говорить. Вон, спешит в шёлковом халате в класс.

Декабрь. Большой перерыв. Сижу в кафетерии упомянутой Лиги. K столу моему подходит прекрасный Альфредо, на ломаном английском просит разрешения присесть рядом. Я конечно разрешаю, место рядом свободно.

– Я извиняюсь, что до сих пор с тобой не заговаривал, просто я не знал английского языка, ходил на курсы. Вот, теперь мы можем говорить. Кто ты, откуда? Ты меня понимаешь? Do you understand me?

– Понимаю. Из России. Я художник и писатель. А ты?

– Soccer player* (*футболист, как оказывается.). Do you understand me?* (* Ты понимаешь меня?)

«Soccer player»? Я не понимала что это, но сказала «да».

(В моём романе он будет скульптор.)

– Да… Это интересно.

– А ты, принеси…

Тут он, взглянув на часы на стене кафетерия, не закончмв фразы убегает: перерыв кончился.

Декабрь же. Он позирует для портрета в классе живописи, где я монитор. На нём ярко-красная рубашка, ему к лицу, к его чёрным волосам. Преподаватель просит его убрать волосы в пучок, Альфредо обращается ко мне за помощью, подаёт резинку. Я беру в руки резинку и гриву его чёрных волос – шёлковые, даже скорее атласные, блестящие, выскальзывают из рук, рассыпаются по плечам – никогда не встречала таких прекрасных и таких непослушных волос. Связала кое-как.

После класса, пришли в Центральный парк что рядом с Лигой, приземлились на огромный камень у входа. Прихлёбывая кофе из бумажного стаканчика, Альфредо рассказывает о себе. Отец американский индеец, мать испанка. Родился и жил в Эквадоре, в Кито, отец преподавал в университете («Что преподавал?»), где Альфредо учился. («На футболиста?» – но молчу, слушаю.) Bстретил Елену – балерину из Швеции, она его увезла в Швецию. Там он разошёлся с Еленой и спустя годы женился на оперной певице Марии. Потом разошёлся с Марией и приехал в Нью-Йорк. Может быть, найдёт модельное агентство, и будет fashion model, моделью для моды на одежду, для какой-нибудь фирмы типа Карл Лагенфельд и пр., там хорошо платят, не то что… «Ты меня понимаешь?» Ему пятьдесят, но ведь он в хорошей форме. («Согласна, вижу». ) Нет ли у меня связей? Вот его фото, где он в индейском облачении, а вот headshot* (*головной портрет). Но сейчас важно, очень важно, добиться получения грин карты* (*резидентская карта США).

Канун Нового Года. Моя знакомая Меги живёт в Хобокене, что в Нью Джерси, замужем за владельцем кафе «Марино». Он египтянин, но дал кафе итальянское название чтобы иметь больше местных посетителей-итальянцев. В новогоднюю ночь они оба будут в их кафе, любят деньги, Меги пригласила меня, а я приглашаю Альфредо, всё веселей. Снег идёт. Долго ждём свой «path train». По выходу из электрички бредём чуть ли не по пояс в снегу. Снег продолжает валить, мы становимся похожими на двух снеговиков. Сбились с пути, бредём, и спросить некого. После двух часов скитаний находим это злосчастное «Марино», читаем на двери: «Закрыто по случаю плохой погоды». Бредём назад, к остановке, находим какое-то кафе и празднуем, чокаясь «бокалами» горячего чая.

1996 Мартовский денёчек. Нам по пути – не помню куда, и мы соседи посиденью в автобусе. Альфредо рассказывает о своих поисках модельного агентства, о проблемах с грин картой, я смотрю в окно, любуясь видами умытых весенним дождичком улиц.

Вдруг, слышу:

– Do you have passport?* (*У тебя есть паспорт?) Do you understand me?** (**Ты понимаешь меня?)

Ну вот, прямо сразу о паспорте. Эта его озабоченность получением грин-карты. Не отрывая глаз от окна, тяну с ответом:

– У меня есть паспорт…

– Есть паспорт? Какой? Американский, российский?

– Есть паспорт… Американский.

– Аа…

Приехали. То есть, его остановка, ему выходить.

Апрель. Мы друзья. Он прост и миролюбив, и это всё что я могу о нём сказать. Я часто вижу его в обществе женщин, девушек, разных. Беседуют на лавочке, гуляют около Лиги. Конечно, с его ослепительной внешностью это естественно. Но и меня он не забывает. Понедельник, вхожу в Лигу, мне к часу в скульптурный класс, что в подвале. Он ждёт у входа:

– Я хочу тебя попросить о чём-то. Спешишь? Когда ты кончаешь свой класс?

– В половине пятого, – отвечаю.

– Так я буду ждать тебя в пол-пятого у выхода.

Вход и выход из Лиги – на углу Пятьдесят Седьмой и Бродвея.

– Хорошо…

«Попросить о чём-то». Предложение руки и сердца?! Из-за грин-карты. По расчёту, как говорится. Что делать? Я не готова, не могу.

Половина пятого: а у скульптурного класса, оказывается, есть свой выход, «чёрный ход» – на Пятьдесят Восьмую. Выскальзываю через этот чёрный ход на улицу.

Вторник – Альфредо ждёт меня у входа:

– Я ждал тебя вчера, но не увидел. Мне очень важно – буду ждать сегодня в пол-пятого.

– Хорошо, хорошо…

В половине пятого – опять через чёрный ход на Пятьдесят Восьмую, таким образом избегая рокового предложения. Ну нет, не могу я. Пусть поищет ещё кого-нибудь.

И грянула среда: Альфредо снова ждёт меня у входа:

– Послушай, я опять тебя не увидел вчера. Давай я сейчас, здесь спрошу.

– Ну давай. («Ой… Как ответить „нет“?»)

– Наклонившись, шёпотом:

– Нет ли у тебя пяти долларов взаймы? Мне нужно купить бритву, смотри, я немножко оброс, а чек в пятницу.

Взглянув снизу вверх на его четырёхдневную щетину: правда, оброс, выгребаю из кошелька все имеющиеся там семь долларов:

– Конечно! Вот, купи себе бритву, и кофе.

– Спасибо, я верну.

(Не вернёт. Но это ничего.)

***

Я дежурю в галерее. Вечер. Звонок. Альфредо:

– Привет.

– Привет.

– Давай поужинаем где-нибудь.

– Хорошо. В шесть я закрою галерею, и тогда…

– Я подойду к шести.

– Хорошо.

В шесть появляется Альфредо.

– Куда пойдём?

Вышли – дождь. Забегаем в ближайшую пиццерию. Продавщица подаёт салфетки – обмакнуть лица. Я ей:

– Один слайз с сыром.

Альфредо:

– А мне с оливками.

Отходит, садится за стол:

– Да, ты заплати, а то я кредитную карточку забыл дома.

Плачу, а что делать.

1999.

Он часто звонит мне, просит взаймы: 20, 80, 100 долларов. Я даю нужную сумму, он не возвращает. Говорит, я ему как сестра.

Холодная зима. Утро раннее. Звонит Альфредо, просит придти почему-то в отель New Yorker около почтамта на 34й. («Что он делает в дорогом отеле утром?») Уезжает на неделю в Эквадор, на похороны матери, просит взаймы, прихожу, он сидит в фойе отеля, даю ему нужную сумму, желаю доброго пути.

2000 Лето. Встречаю Альфредо в СоХо. Он торгует на улице безделушками: браслеты, колечки, шарфики и пр. Мне продал зелёный браслет, кажется, из нефрита. Отошлю дочери, она украшения любит. Беседуем о том о сём. Вернее, «беседует» он. Говорит, его самое большое желание – накопить денег, арендовать хорошую квартиру, и пригласить туда отца, пусть приедет из Эквадора, увидит как хорошо живёт сын. Просто и мило. Никаких тебе «текущих» мировых событий, историй, новинок в литературе ли, искусстве. Арендовать наконец хорошую квартиру в престижном районе Нью Йорка, пригласить отца: посмотри, папа, как хорошо я живу! Всё это так отлично от моих сумасшедших проектов. Я мало говорю о себе, а вернее, совсем не говорю о себе, и так поняла, Альфредо по-прежнему думает, что у меня «есть деньги». У него в Кито была русская подружка Людмила, дочь дипломата, и у неё были деньги, много, – к деньгам Альфредо благоговеет. Он неизменно прост и миролюбив. Правда, без чувства юмора, но я к этому привыкла. Как-то само собой у нас давно установились отношения доброй дружбы. Он арендует (пока, он надеется) комнатку в Гарлеме. С хорошо оплачиваемой модельной карьерой так и не состоялось. Зато, кажется, как-то решилась проблема с грин-картой. В Лиге давно не был. Забавные воспоминания о Лиге:

– Представляешь, я там переспал чуть ли не со всеми студентками. Многих даже по имени не помню.

(«Как? Когда? Зачем со всеми?»)

– ? Ну, Альфредо, ты просто гигант. Со студентками, только?

– Что ты имеешь в виду! Мужчины мне не нравятся. Нет-нет.

(Я вообще-то имела в виду преподавательниц.)

Сентябрь. Позвонил Альфредо, предложил встретиться после моей службы, хорошо, четыре тридцать около Лиги, я сказала.

В четыре тридцать он ждёт у входа-выхода.

– Куда пойдём?

– Может быть, в магазин «Империал» что по соседству, там в подвале замечательный кафетерий?

– Идём.

Идём. Сначала бродим по магазину и выбираем в отделе полуфабрикатов что есть поесть-попить. Я беру круассан и кофе. Альфредо – круассан и чай. Ставим на один поднос. Кассирша спрашивает, считать отдельно или… Я оборачиваюсь к Альфредо:

– Мне что, платить за тебя?

Молчание в ответ – похоже, да. Плачу, идём вниз, занимаем столик. Съев круассан, он вынимает из сумки старенькую газету на испанском:

– Вот тут объявления. Есть специальные отели, в которых можно снять номер на пару часов, ты меня понимаешь?

– Какой номер, для чего?

– Ну, делать любовь. Мы. Мы с тобой. Ты могла бы заплатить, это не оче…

– Ой, мне кажется, я забыла в Лиге что-то. Одну минутку, сбегаю…

Вскакиваю, убегаю. Навсегда.

Декабрь. Хожу пешком из экономии. Вот иду я в библиотеку мимо роскошного здания Hilton Time Square, или попросту Хилтона – одного из самых дорогих отелей в Нью-Йорке. Холодно, холодно левой руке, потеряла перчатку. Что, пойти назад, поискать? Звук подъезжающей машины. Мерседес, белый. Тормозит. Выходит из машины симпатичная блондинка – уж не сама ли Мисс Хилтон? Отдаёт распоряжения водителю, а за ней Альфредо. Его роскошные волосы седы. Идут они прямо к входу в величественное здание, минуя меня, рука-в руку.

Гляжу им в след:

– Прощай, друг Альфредушка.

КОНЕЦ

P.S. « …Я шла по трапу, по этой лестнице, бесконечной и крутой, ведущей сверху вниз, и обнаружила, что потеряла перчатку, с одной руки, левой (правой держала сумку через плечо).Безумный импульс – глупая, конечно, затея: пойти назад, вспять, за потерянной перчаткой. Но ведь холодно. (И мои руки – я их стесняюсь…) Найти её, во что бы то ни стало… Иду, смотрю на ступеньки, без надежд, пихаемая, сбиваемая с ног толпой выходящих… Тут Он, стоит с моей перчаткой в руке, седой человек с глубокими чёрными… впрочем, это моя надвигающаяся слепота делает их чёрными, – с тёмными, серо-зелёными глазами; протягивая руку за перчаткой – схватить, прикоснуться, чтобы это не оказалось сном, делая между тем знак: «Спасибо, Альваро», – я уже знала, что будет завтра. Будет то, что было…»

(«Пять ступенек к воскресению, глава пятая – «У порога»)

Розочка

Оказывается, я забываю свои добрые поступки.

Марина. В вагоне поезда Q подошла ко мне стремительно светлоглазая девушка:

– Здравствуйте! Я вас узнала!

Заметив моё смущение:

– Я Марина!

Имя ничего мне не говорило.

– …Вы мне дали вот этот шарфик, «цвета весенней листвы» так вы сказали. Я ношу его не снимая.

Oтошла. Глаза… На шее шарфик, нежно-зелёный. Я стала вспоминать. Понадобилось полчаса чтобы оживить в памяти такую сцену: утро раннее холодное и хмурое, навстречу мне группа молодых людей из России, собрались в Бостон. Одна девушка одета так легко… Я снимаю с себя шарфик и говорю ей:

– Вот, может быть он вас согреет своим цветом весенней листвы.

Ну да, я ещё запомнила благодарное выражение её светлых глаз. Это было лет пять тому назад, и она носит не снимая? Марина! Но Марины уже в поезде не было, вышла давно на своей остановке.

Ева. Ева была моделью в Лиге. Постоянно перекрашивалась то в брюнетку, то в блондинку. Потом исчезла, я её довольно долго не видела. И вот, встречаю в СоХо* (*райoн в Нижнем Манхаттене) с молодым эксцентрично одетым спутником, которому представила меня так:

– Это Нина. Она спасла мне жизнь.

Да, правда, было такое: Художественная Лига. Я вошла в класс на третьем этаже, эта классная комнатка в уголке всегда пустовала, не считая раз в неделю для занятий Барбары Адриан. Иногда туда заглядывали студенты перекусить, обменяться новостями, покрыть лаком свежую работу, и т. п. В тот день там Ева спала около обогревателя, который уже принялся жечь драпировки, дымить, и даже выпустил пламя. Я разбудила её, потушила пожар, проветрила класс. И забыла.

Розочка. На очередной встрече авторов в Клубе Русских Писателей председатель Клуба Женя обратился ко мне, держа в руках список чтецов:

– Ниночка. Вы будете что-нибудь читать?

– Нет-нет, я пришла послушать.

Слева от меня красивая темноглазая женщина сказала сильно картавя

– Я вас узнала. Вы Нина. Я Г’оза. Вы ехали в Москву, и по моей пгосьбе пегедали человеку книгу со стихами моего сына Югы. Мы встгетились в библиотеке на Кингс Хайвей. Я же вас хогошо помню.

Я так и не вспомнила этой встречи в библиотеке, а передачу книги вспомнила смутно. Ну да, что такого, просили передать – позвонила, передала. Я даже не помню как выглядел тот человек.

– А это мой сын Юга, поэт. Юга, это Нина.

– Очень рад с вами познакомиться!

Мужчина названный Юрой сказал это так, что можно было не сомневаться, он и в самом деле рад знакомству со мной.

Чтения были по списку.

– Следующий…

Следующим был Юра:

– Я вижу Ахматову в парке,

В котором и сонно, и жарко;

Мечтает она у пруда…

– Иггает на солнце вода, – подсказыает с места Роза, и Юра продолжает:

– Играет на солнце вода,

А воздух прозрачен и чист,

И маленький пруд серебрист;

Кувшинки…

– кувшинки, как золото в тине, -подсказывает Роза.

– … как золото в тине, -повторяет Юра,

Как россыпи солнца в картине.

Ахматова в парке

Как будто…

Роза: с места:

– Нежданного счастья минута.

– Нежданногосчастья минута.

– И ещё одно, об Ахматовой, – объявляет Юра глядя в потолок.

– Чудесность Вашей немоты

Похожа на свирель.

Её небесные черты… небесные черты,,,

– Весенняя капель, – подсказывает Роза.

– Весенняя капель.

И т. д.

– …Чудесность Вашей немоты

Я оглашать не вправе.

Дуэтом;

– Не тронув Божьей красоты,

Запечатленной въяве.

Аплодисменты.

Такое впечатление, что Юра читал мамины стихи. Глядел в потолок —так ему наверное было лучше вспомнить слова, а Роза не допускала ни секунды заминки.

Потом были другие авторы. Семен П. прочёл воспоминания о своём военном детстве. Семён молодец, после инсульта принуждает себя ходить, двигаться. Пишет. Его жена Полина хриплым голосом спела песенку на стихи мужа, аккомпанируя на принесённой портативной пианоле.

Ещё несколько авторов, и конец. Мы с Розой обменялись телефонами, я, правда, без большого энтузиазма: меня как-то смущали её командные нотки.

***

Роза из Одессы. У неё было плохое детство. Она голодала, и у неё не было игрушек. Она играла с мышами.

(И я голодала. И не было игрушек. Играла с лягушками. Это было счастливое время. У меня даже есть картина «Мы были счастливы здесь», там инвалид Гришка на костылях догоняет нашу компанию идущую гуськом по деревенской дороге.)

Муж ушёл когда Юре было восемь, ушёл несмотря на то, что Юра был болен.

(Да, мужья уходят, несмотря ни на что.)

Юра живёт в Апстэйт, там у него квартира, Роза выхлопотала. Она и для меня может выхлопотать квартиру. Вернее, могла. Сейчас нет.

(Ну, нет так нет, я ведь не прошу. Спасибо.)

***

Встретила Наташу М.

– А я познакомилась с поэтом Юрой и его матерью Розой.

– Розочка – ах, Розочка, замечательная мать замечательного поэта! Мы тут выдали её, наконец, замуж за Сашу, который добивался её много лет.

Наташа вообще человек блаженный. Я бы сказала, угоднический. У неё есть какая-то невидимая компания «Мы», от лица которой она выступает. и делает добрые поступки. Возможно, она чем-то обязана этой мистической «Мы». Сейчас я даже позавидовала Розочке: её выдали «Мы» замуж за любящего человека.

– А Юрин отец… Ах, они разошлись, это было в Одессе. Долгая история. Потом Розочка встретила Льва, который привёз её в Нью-Йорк. Лев умер, Розочка долгое время была одна, казалось бы, что можно ожидать в её возрасте, но тут Саша… А у Юрочки есть квартира в Апстейт* (*Upstate – север штата Нью-Йорк), Розочка выхлопотала. Кстати, она могла бы и вам помочь с квартирой, у неё связи. Сама Розочка живёт у Саши на Брайтоне.

Да, Розочка живёт на Брайтоне, и вот как мы встретились. Мне позвонила моя руммейтка Янина:

– Эй, курва, ты где?

(Она хорошо ко мне относится.)

– Иду по 1й Брайтон, а что?

– Тебе лучше домой сейчас не идти, посиди где-нибудь, ну, на бордвоке, тут, бл***, великая драка, Светка бьёт и таскает Линку за волосы. Я позвоню когда всё кончится.

– Ладно.

Хорошо что у меня с собой бэйгл, перекушу, приземлилась на лавочке. Разворачиваю… Вижу: Розочка, каштановые кудряшки из-под белой панамки. Окинув взглядом меня с бэйглом в руках:

– Так, так. Синяя блузка в клеточку. Чистая, опгятная…

Она рада встрече У неё хорошая идея – пригласить меня как-нибудь в гости. Она отлично готовит, накормит ужином, тут недалеко. Когда? Позвонит. Ушла.

***

Квартира, куда пригласили на ужин, находится в районе «Ошеана», это такой комплекс розовых домов во дворе, скорее, за высокоим металлическим забором, заповедная зона, куда можно войти лишь по особым пропускам или разрешениям. Называюсь, жду разрешения. Путь к дому по асфальтовой тропинке меж красных бегоний. Мраморные ступени. Звоню. Пятый этаж. Впустили. Протягиваю Розе букет лиловых гвоздик.

– Ах, цветы! Ну зачем, у вас и так не много денег. Саша, поставь цветы в вазу!

Саша —крупный курносый мужчина с доброй улыбкой, ставит цветы в вазу. Квартира, комнаты, необъятных размеров! Из окон – тоже необъятных – можно видеть бассейн и гимнастическую площадку внизу. Всё это, мягко говоря, сильно отличалось от моего подвала на 1й Брайтон, где я арендую койку в комнатке на трёх. Я шла сюда стыдясь, зная, что не могу пригласить для ответного визита в подвал с крысами, тараканами, оригинальными соседками. Да и хозяйка Рая не позволила бы. Я прежде послала Розе по емэйл добрые слова о Юре – оказалось, Роза их отпечатала и поместила на стенку, где уже был целый иконостас бумажных похвал.

Очерк бывшей юриной учительницы литературы Ирмы вставлен в рамку, в центре иконостаса:

«Маленький Принц – наш современник

ИЗ РАДИООЧЕРКA ИРМЫ УЛИЦКОЙ (Австралия)

…Говоря о Юрии, нельзя не сказать о его маме – Розалии Б.. Ранимая и стойкая, отзывчивая и хрупкая, радушная и чуткая, безропотная и щедрая, эта женщина не только предугадала талант сына, но и развила его, и уберегла, и бережет, лучшая мать и преданнейший друг.»

Письмо из Одесской библиотеки.

Письмо из Одессы от розиной близкой подруги.

(Благодарственные письма, статьи, дипломы, медали – что если и мне развесить это всё на стене в общаге…)

Фото-альбом: Юра-малыш, бархатный костюмчик, жабо. Cтоило мне сделать сравнение с образами картин Веласкеса, как похвалили:

– Умная! Какая умная!

(Ну, чтобы художнику знать о Веласкесе не надо быть умным)

Юра у окна, несколько раз пытался со мной заговорить, но Роза одёргивала его: «Молчи» К тому же напоминала, что завтра ему нужно возвращаться в какой-то городок на севере штата, заберёт автобус. Там он живёт, ей удалось выхлопотать для него квартиру. А эта роскошная квартира, где мы сейчас, её последнего мужа Саши, у неё есть ещё одна квартира, и она была бы рада туда пустить меня, но боится, нельзя, там камеры. Ну, нельзя так нельзя. Да я и не думала просить. Роза хлопочет у плиты, на ней такой красивый фартучек. Саша накрыл на стол, собственно, убрал бумаги, освободив таким образом место для тарелок.

– Я хогошо готовлю. Вы едите гыбу?

Несколько ломтиков хлеба, а точнее, два; суп с овощами, кусочек жареной рыбы. Не назвала бы это шедевром кулинарии. Но нужно соглашаться, «да, вы прекрасно готовите», хвалить. Всё же в гостях. Роза спросила, знаю ли я Инну Б.

– Да, то есть читала и слушала её стихи.

– Ну и что вы скажете о ней?

– Я её не настолько близко знаю, чтобы…

– Так вот, это очень плохой человек. Не общайтесь с ней

– Почему?

– Очень, очень плохой человек.

– Не думаю, что у нас будет общение, ведь мы не знакомы. А… она тоже из Одессы?

– Да, она из Одессы, она была в Одессе, читала там свои стихи. А в общем, очень плохой, ужасный человек, дгянь

И больше никаких пояснений «почему».

Показ видео, жизненный путь Юры от младенца на руках красивой элегантной мамы Розы до взрослого мужчины Юрия в обществе элегантной мамы и её друга Льва. Много Розочек вдвоём с Львом, Розочка в шляпках и шубках, потом без Льва…

***

Снова встретились с Наташей:

– Наташа. Вы знаете Инну Б.?

– Инночку? А как же! Замечательный поэт. И умница. Замужем («Мы тут выдали её»? ) за хорошим человеком.. А почему вы спрашиваете?

– Да я хочу сделать запрос ей на дружбу.

– Конечно. Хорошо. Правильно.

***

Четверг. В местной библиотеке Литературный Клуб «Зелёная лампа».

В прошлый четверг я читала свои рассказы, всем понравилось. Новая знакомая Аполинария спрашивает, буду ли я что-нибудь читать.

– Нет-нет, сегодня буду слушать.

Сегодня вечер Юры. Читает свои стихи как всегда, глядя в потолок, так ему удобне, а Роза в первом ряду, суфлирует.

Меня потрясла одна строка, то есть фраза: «Заберите меня отсюда!»

Вопль души. Это о психушке! Уже в Америке. A сзади кто-то шёпотом: «Ужасная женщина, эгоистка. Погубила сына.»

Показ ролика: Юра младенец, Юра подросток, и так далее. Публика «Зелёной лампы» давно адаптировала Юру, приняла как сына в свою семью, полюбила. Аплодисменты. Конец. Роза приглашает меня к ней на ужин. На этот раз в числе приглашённых и пара П., оказывается, они соседи Розы-Саши. Семён на заседаниях «Зелёной лампы» неизменный спикер, сегодня он так же как и австралийская одесситка Ирма сравнил Юру с Маленьким Принцем, оригинального же Маленького Принца назвал «патриотом», а о музыке Чайковского отозвался такими словами:

– После концерта Чайковского все люди выходят просветлёнными. Я из музыки Чайковского больше всего люблю «Первый концерт Чайковского»!

Юра чуть отстал, попрощаться с какой-то дамой. С красавицей Аполинарией? Толпа, мне не видно. Теперь догоняет. Догнал. Роза злится:

– Зачем ты с ней общаешься? Я же тебе сказала.

Молчание. Пришли. Семён достал вино.

– За поэзию! За Юру!

– За Розу!

– За Розочку!

Семёну пить нельзя, ест рыбу. За столом – одесситы, заняты одесскими воспоминаниями. Холеричная Полина, румяная от выпитого вина:

– Представляете, я была одна еврейка во всём НИИ! Хотели уволить!

– А мы уехали из-за…

(Я могла бы сказать: «Еврейством Одессу не удивишь». Или: «И я жила когда-то в Одессе, я там работала на Джутовой фабрике, а общежитие фабрики по адресу Моисеенко, 34. Pабота в три смены. Чесальные машины…» Но это им не интересно.)

Розочка говорит, Юра узнал одесский адрес отца и написал ему, написал что прощает и любит, но письмо вернулось: отца нет в живых.

Снова видео о Юре, а вернее, о Розе. На экране Розочка молодая, красивая, потом элегантная, красивая, с Львом который привез её с Юрой в Нью Йорк. Розочка в невероятных шубах и шляпках. Юра… Ни на одной из юриных фотографий разных периодов я не заметила никаких признаков болезни. Есть лишь выражение застенчивости, деликатности, послушания. Насчёт Маленького Принца с его настойчивым «поговори со мной» – не знаю, тут больше сходства с князем Мышкиным из «Идиота» Достоевского.

Я предложила в следующий Юрин приезд из Апстэйт сделать его портрет в акварели. И вот, Юра в сопровождении Розы на бордвоке* (*набережная, boardwalk). Мы на лавочке. Юра протягивает мне пластиковый палет, говорит, ему не нужно, он все равно не будет заниматься акварелью, живописью вообще, и будет счастлив если мне это пригодится.

Мне пригодится.

Портрет готов. Грустный человек обращается к миру светло-карими глазищами: «Заберите меня отсюда!»

– Вот, это вам, Юра. Я подписала.

– Спасибо! Я буду хранить его всю мою жизнь.

Роза пытается его оборвать «замолчи», но он повторяет

– Я буду хранить его всю мою жизнь.

***

Август. Срочно возвращаюсь из Москвы. Купила самый дешёвый билет через Лондон, пересадка в Лондоне из Хитроу* в Станстед.** (*, ** – аэропорты Лондона)

По прибытию в Хитроу, нужно получить свой багаж и сесть в автобус до Станстеда, а там ждать посадки на самолёт до Нью-Йорка, ждать 24 часа, то есть сутки. Итак, Хитроу, автобус. Багаж:-рюкзак, два чемодана, сумка, компьютер. Навьюченная всем этим ищу и нахожу автобус, прибываю, шатаюсь по Станстеду. Ночь – вокзал полупустой, посадка вечером следующего дня, нужно где-то присесть или прилечь. Пристраиваюсь на каком-то диванчике, скрючиваюсь, пытаюсь соснуть. Прибуду в Нью-Йорк в 9 часов вечера. Возвращаться в подвал не хочется, да и на случай подвала нужно прежде позвонить хозяйке Рае. У меня нет денег на счету НЙ телефона, значит, позвонить никуда не смогу. Есть камера хранения, отвезу вещи, но только на следующий день. Я ещё из Москвы послала емэйл Розочке, она ответила: «Вы прилетите в 9 вечера, это поздно, к сожалению, мы с Сашей не сможем вас встретить, я советую переночевать в аэропорту»

Добрый совет.

(Я не просила встречать.)

…

События ночи пропустим.

…Утро. Едва живая, еду в Манхаттен. Библиотека. Открываю ноутбук. Ищу по интернету, где можно остановиться, ну хоть бы на время. Не хочется возвращаться в подвал с крысами.

На портале «Русская Реклама» объявление:

«Сдаю комнату в Районе Шипсхедбэй. 40 долларов в ночь».

Фотографии: комната, шкаф, стол, койка. Кухня. Душевая… Спасение!! Пишу:

«Я возьму вашу комнату. Как вас зовут?»

«Роза».

«Очень приятно.»

Роза с Щипсхедбэй:

«Расскажите о себе.»

Начинаю мою историю в деталях:

«Меня зовут Нина, художник и писатель, я прежде жила на 1й Брайтон, возвращаюсь из Москвы, где получила…»

Картинки исчезают. Роза с её комнатой больше для меня недоступна.

В висок: «Розочка говорила, что она имеет помимо сашиной квартиры ещё одну, куда никому нельзя. Камера…»

Емэйл от Саши:

«Позвониите Розе.»

«Так это у вас комната на Шипсхебэй за 40 доларов в ночь? Я возьму!»

«Нет, у нас нет комнат ни за 40, ни за 100 долларов в ночь. Роза беспокоится о вас, просила позвонить»

Тьфу на вас, черти.

Октябрь.

– Эй, кур… Нина, ты где?

(Звонит Янина. Она хорошо ко мне относится. Плакала, когда провожала меня в Москву.)

– Я? Вышла из поезда, на седьмой.

– Ты это, домой сейчас не иди, Светка в жопу пьяная. Линки нет, я закрылась в своей комнате…

– Поняла.

Сворачиваю налево. Проходя мимо розовокаменной Ошеаны, сплёвываю в сторону КПП* (*Контрольно-пропускной пункт) и продолжаю мой путь к океану.

Ноябрь.

В СоХо, бежит навстречу мне Ева с полдюжиной собак разных пород

– Привет, Ева! Собаки… все твои?

– Привет! Да нет, чужие, я как видишь, осваиваю очередную профессию, выгуливаю собак за 20 баксов в час.

– Бог в помощь. Пока.

– Пока! Если что, позвони. Ты всё-таки спасла мне жизнь.

– Да ладно.

Гляжу ей вслед: Ева из Исландии, выгуливание собак – работа для выживания. Интересно, кем она была у себя на родине, в Исландии?

А кем вообще мы были на наших родинах?

Это стало так естественно для современных женщин, в поисках лучшей жизни превратиться в нечто.

(Из повести «В одной лодке»)

ПОХИТИТЕЛИ ВЕЛОСИПЕДОВ (Вспомнилось, московское)

Летом 1980 г. накануне выставки я отвезла дочь на дачу, а вернее, в деревенский дом Толстых – потомков не Льва, а Алексея Толстого, при жизни депутата Верховного Совета и автора «Буратино», «Хождений по мукам», «Петра Первого». Мы дружили с его внучкой Катей, матерью троих детей – сверстников и приятелей моей дочери. Средняя дочь Кати «Люша» (полное имя Ольга) была с моей Ксюшей одногодкой, 10—11 лет; Глеб чуть старше, Саша – младший. В то время Катя была «в бегах», то есть ушла от мужа-отца Саши Курочкина, называющего себя «Прохоровым», к другому мужчине (странно вообще как могла вообще такая яркая красавица как Катя выйти замуж за невзрачного, плюгавенького Курочкина), так что в деревню мы отправились без Кати. Нас привёз художник Горкома – «поддельщик» Николай Смирнов. Прибыли: огромный дом; сад; колодец… Туалет во дворе. Люша предпочитала ходить в горшок, да ещё и требовала, чтобы я её держала за руку во время процесса испражнения. Все три Толстых-Курочкиных-Прохоровых младших унаследовали от своего дедушки владение русской речью, были не по годам остроумны, риторичны. В народе о таких говорят: «Язык хорошо подвешен». И без комплексов, свойственных отрокам. Вот, Люша обращается ко мне: «Нина, расскажи про свой первый поцелуй!» Я краснею – она смеётся: «А почему ты покраснела? Ха-ха-ха…» (Мой первый поцелуй случился в общежитии МЭИ: я шла на кухню с ковшичком, чтобы налить воды и вскипятить в нём чай, навстречу шёл по этажу в стельку пьяный Витька Алексеев с факультета ЭТФ, схватил меня в охапку и поцеловал, в ответ я треснула его по лбу ковшичком и проследовала на кухню. Потом плохо спала, с ужасом думала: вдруг, завтра догадаются, что меня поцеловали? Даже температура подскочила… А сейчас десятилетняя соплюха со мной разговаривает как с ребёнком.) Саша Младший за столом вспомнил по какому-то поводу маму Катю – старшие обрушились на него: «Ой, не произноси этого имени за столом!» (Уроки отца?) Днём ребята гоняли на велосипедах, у них там целый склад велосипедов, и я тоже привезла сюда для дочки новенький велосипед – много лет наскребала, и вот, сбылась мечта ребёнка… Моя дочь – помню, первоклашка, ей дали покататься на чьём-то велосипеде, но когда время пользования истекло – ударили, грубо столкнули… Она тогда прибежала домой в слезах: «Мама, мне не больно, а мне оби-идно!»

Потом – я поехала в город (то есть в Москву), где мне предстояло открыть выставку как организатору, в паре с Юрой К. …Ну, дальше – получила сообщение о смерти мамы… Сибирь, похороны, возвращение, встреча-и-прощание с Высоцким, закрытие. Я еду в эту деревню забрать дочь. Добираться пришлось на перекладных. В доме хозяйничает женщина Нелли, видимо, Саша её присмотрел как будущую мачеху для детей. По-моему, она для этой роли подходила, я не знаю продолжения их романа. Я говорю дочке, что мы возвращаемся в Москву, она упирается, убегает, я догоняю. Вот она оступилась, упала в траву… В конце-концов, мы с ней возвращаемся в Москву, а велосипед остаётся в их деревенском доме, и Саша Старший обещает привезти его в Москву при первой оказии. Но такой оказии мы не дождались. Осенью Курочкины вернулись в Москву, на свой Трехпрудный, кажется, а велосипеда нашего не привезли, сославшись на некую «перезагруженность». Саша пообещал привезти велосипед в следующий заезд – он намеревался съездить туда за картошкой. Съездил – не привёз. Через какое-то время звоню по телефону, чтобы напомнить о велосипеде – Саша хохочет: «А зачем вам велосипед накануне зимы?!»

Зимой я рассказала моим коллегам-художникам Володе и Вадиму о моих неудачах, и об этой истории с велосипедом тоже. Ребята предложили такой план действий: во-первых, нагрянуть на квартиру коллекционера Евгения Нутовича и забрать у него мои работы, которые он повесил у себя «показать» кому-то, и висели они там довольно долго; потом навестить квартиру Курочкиных-Прохоровых и решить ситуацию с велосипедом. Купили по дороге бутылку коньяка, чтобы потом отпраздновать – победу ли, поражение. На звонок к Нутовичу открыл Нутович; увидел меня в компании двух дюжих молодцев, вынес работы. И даже приглашал войти, посидеть, но мы сослались на занятость и отправились к Курочкиным. На звонок к Курочкиным-Прохоровым-Толстым открыл старшенький, Глеб, сказал, остальные сейчас в театре. Предложил подождать, мы присели. Через какое-то время явились «остальные», то есть Саша, который сразу и молча прожмыгнул в спаленку, и двое младшеньких возглавляемые Катиной сестрой Таней Толстой, будущей великой писательницей и инструктором школы сквернословия. (Всё же, эта фамилия подходила Тане особенно, если делать ударение на первом слоге… И от красоты сестры Кати ей Господь не отломил ну ни крошечки.) Младшенькие проследовали в опочивальню. Мы завели речь о велосипеде. Таня приказала нам уйти, а если не уйдём – она вызовет милицию. Мы с готовностью согласились подождать милицию. Прибыла милиция в лице двух молодых людей. Я им вкратце рассказала историю. Таня кричала, показывая на меня своим толстым пальцем: «Да она сумасшедшая! Шизофреничка!» На что ей милиционеры отвечали простодушно: «Но это же не повод не возвращать велосипеда…» Милиционеры посоветовали мне получить велосипед через суд. Мы вышли на улицу впятером. Присели в сквере. Пытались угадать степень ответственности этой Тани за загородную коллекцию велосипедов, кто она: куратор, администратор, или просто заядлая велогонщица, и даже скорее, вело-угонщица, которой приглянулся велосипед моей дочки? Вон как она ощерилась своей клыкастой пастью, мол, уходите, не отдам! Вспомнили одну студенческую песенку о велогонщике и спели квинтетом припев:

Вперед, не плачь, а

Давай крути!

Найдет удача

Тебя в пути.

Не бойся пота

Напор удвой

Крути-работай

И финиш твой!

Потом я предложила моим попутчикам: «Ребята, у нас есть коньяк. Давайте отметим события сегодняшнего вечера, выпьем…» Они: «Здесь?» «Ну да, здесь.» Они: «Ну вы даёте, Нина. В скверах распивать спиртное нельзя, разве Вы не знаете?» «Нет, я не знала…» В самом деле, не знала. Пошли ко мне домой втроём, а стражи порядка – к себе, на свой пост.

– S. А обращаться в суд я не стала, хорошо помня русскую пословицу: «С сильным не дерись, с богатым не судись»

РОЗАРИО

«Это мой спутник… Я могу бросить его здесь, но не могу уйти от него, ибо имя ему – легион… Это спутник всей моей жизни… он до гроба проводит меня»

(М. Горький «Мой спутник»)

Мы познакомились в 1999. Я тогда в галерее Ward-Nasse курировала очередную тематическую выставку Subterranian Voices – Внеземные Голоса. Готовясь к этой выставке, прoсматривая каталоги и формы («ваучеры»), наткнулась на инициалы «Розарио Сильва» – где тут имя, где фамилия? Мне показалось, именем должно быть «Сильва», помню такую оперетту, «Сильва» (или Сильвия?), и в таком случае, если фамилия стоит впереди, нужно перед именем поставить запятую. Но Харри – директор галереи – сказал, всё правильно, «Сильва» – это фамилия, типично португальская фамилия, и запятая не нужна.

И вот, когда состоялось открытие, наш компьютерщик Марк представил меня автору яркой картины, что висела у входа в галерею. Картина изображала павлина, гуляющего по краю водоёма и отражающегося в воде. «А вот Розарио!» Невысокая черноглазая девушка: «Я из Бразилии». Услышав, что я из России, помню, сказала: «Я люблю, эээ… Россию и всё русское!» – Было такое впечатление, ей трудно говорить по-английски, а может быть, это чрезвычайная застенчивость делала её речь медленной, и поэтому в поисках следующего слова после сказанного она делала паузу, заполняя её междометием «эээ…»

В общем, она мне понравилась.

Через пару недель – выставка кончилась – Розарио пришла забирать свою работу и задержалась у стола, за которым сидели мы с нашей молоденькой интерн Тоби. Разговорились. Заметив наше внимание к её оригинальному наряду – короткое синее платье в белый цветочек поверх чёрного свитера, внизу из-под платья – ажурные чулки, не колготки, именно чулки, поддерживаемые (видны) подтяжками «пояса» – старинного женского исподнего, на шее несколько слоёв искусственного жемчуга:

– Мне нравится стиль проститутки двадцатых годов!

(Нервный смех.)

Я сказала, что являюсь членом Салона Независимых в Париже – она тотчас захотела быть тоже членом Салона Независимых в Париже. Я дала ей адрес Салона. Оказалось, у неё не было резюме – мы с Тоби тотчас же сочинили для неё резюме. Это было нетрудно, ввиду минимальности её выставочного опыта. Обменялись телефонами…

Ещё через несколько дней Розарио навестила нас с Тоби в галерее, предложила после закрытия галереи пойти в ресторан, вьетнамский или тайский, в общем азиатский, тут недалеко. В ожидании закрытия галереи занимала нас рассказами о себе. Говорила о том что у неё есть молодой любовник, танцовщик Пако, что ему двадцать шесть лет, а ей сорок три, что она встретила его так: он танцевал танго на сцене, она после концерта подошла к нему, подарила книгу-альбом по искусству и пригласила к себе. И они стали любовниками. (Нервно-смущённый смех.) У неё был когда-то жених по имени Ричард, за которого она должна была выйти замуж, но накануне свадьбы его мать увидела её на улице целующейся с другим парнем, не с Ричардом. Свадьба не состоялась. Мы посочувствовали: «Подумаешь, ну поцеловалась с кем-то, может, по-дружески.» Потом, – продолжала Розарио (мы оделись и направились к выходу), в её районе, в Астории, живут греки, и они националисты. У неё был бойфренд грек. Он стеснялся с ней выходить на улицу, потому что она не гречанка.

«Какая непосредственность…» – подумалось мне о ней.

Мы пришли в этот ресторан. Сели-поели. Обед был недорогой, и всё было вкусно.

Дом с видом на небо Как-то само собой разумелось, мы были должны встретиться снова, и через несколько дней мы с Тоби пришли к ней в гости. На ней было неизменное синее платье в белый цветочек поверх чёрного свитера, туфельки для танца фламенко, ажурные чулки поддерживаемые (видно) застёжками пояса… Уютная квартира на втором и последнем этаже небольшого дома в Квинсе, а именно в Астории. «Я люблю невысокие дома – тут всегда можно видеть, эээ… небо!» Потом она часто будет говорить о небе. В квартире три спаленки, две из них она сдавала в аренду, одну из этих двух спаленок занимала девушка из Албании по имени Борянка, другую – тот самый грек, что был её бойфрендом, а сейчас просто квартирант. За разговором Розарио приготовила шпинат с приправами. Оказалось, она служила поваром у некоей богатой женщины. Кулинарии ей пришлось научиться по книгам, когда встал вопрос о том что делать в Нью-Йорке. Приехала из Бразилии в двадцать четыре года, то есть сбежала из дому, хотелось учиться искусству, и вот, поработав в Нью-Йорке бебиситтером* (*няней, babysitter) у кузины с её ребёнком, перешла в услужение к этой женщине, днём готовила, а вечером посещала платные курсы и занятия в художественных школах… Прежде жила бесплатно в доме этой дамы в Манхаттене, занимала там весь первый этаж, а потом решила арендовать квартиру в Астории – денег достаточно, к тому же здесь больше неба… Она любит небо. И ещё, она любит всё русское. Когда-то, давно, её познакомили с русским парнем, но он, этот русский парень, испугался её смеха, и… Кха-кха-кха! Смех её и в самом деле, я уже заметила, необычный, подобный выстрелу. А в Бразилии, в Рио, много беспризорных детей, так много. Они сбиваются в кучки и как-то выживают… Одного такого, двухлетнего малыша, копающегося в мусоре около госпиталя, заметил её брат, который работал (и работает) водителем по доставке всяких продуктов, заметил и спросил у работников госпиталя «чей малыш». Услышав «ничей», взял его к себе, адаптировал, и теперь этот мальчик растёт в семье. Но вообще, ситуация с детьми в Рио…

За шпинатом следовал сладкий пирог с чаем. Вдруг Розарио перешла на объект, к которому мы не были подготовлены, и не ожидали:

– Мне нравится, эээ… делать любовь, когда мужчина сзади, – растягивая слова, как обычно бесстрастно, – а как вам?

Я вскочила и направилась в принадлежащую ей открытую спаленку, смежную с кухней-столовой, бормоча на ходу «надо посмотреть…» (имея в виду картины), и слышала спиной краткий ответ Тоби:

– А мне, тётя Розарио, восемнадцать лет*.

(*в США возраст совершеннолетия – 21 год)

Розарио, кажется, смутилась, однако не обиделась. Картины в спаленке: тот самый павлин, крупные четырёхлепестковые цветы, и ещё, группа сидящих обнажённых девушек с маленькими головками, массивными задами и огромными ступнями. Розарио:

– Это я первая придумала так изображать их, эээ… в перспективе.

О том что подобное искажение в перспективе было бы оправдано если бы девицы лежали ногами вперёд – как говорится, а эти «ню» у неё сидели, возражать не имело смысла.

Я уже тогда успела заметить, Розарио не способна на участие в диалоге, и сказанное собеседником обычно просто пропускает мимо ушей. – Возможно, комплекс? Тем не менее, мы подружились.

***

Она пришла в галерею, принесла последние новости: получила добро от Салона Независимых, готовилась к участию в грядущей выставке, и хоть ещё только готовилась, говорила об этом как бывалый член и участник. О Пако, танцовщике танго: недавно он позвонил, стал со слезами жаловаться на его гёрлфренд, она, Розарио, утешала его словами: «Забудь её, Пако, иди к маме», имея в виду себя, он пришёл, она его покормила, и они делали любовь, кхахаха. Я заметила: когда она смеётся или даже улыбается, можно видеть все тридцать два крупных зуба – такая широкая улыбка, которую, однако, ввиду неподвижности чёрных глаз, хочется назвать оскалом.

Но мы друзья. Вот, позвонила, пригласила меня – без Тоби, одну меня, она теперь приглашает только меня – к ней на ужин. Я не хотела, но почему-то согласилась. Она встречает меня у выхода из метро, и мы, оказывается, идём покупать продукты для этого самого ужина. Она впереди, я плетусь за ней. В магазине она долго стоит перед каждой полкой каждого отдела, разглядывает, щупает, читает этикетки: «Я ем, эээ… только органическое!» Наконец, набрала, заплатила из одного кошелька бумажками, из другого мелочью, выходим, она снова впереди… Дома тот самый грек, в прошлом бойфренд: невысокий, голубоглазый, приятной наружности, похож на Сергея Есенина. Зовут Кристоф, певец. Мы обмениваемся несколькими фразами, пока Розарио возится у конфорки. Неглупый. Ушёл. Розарио: «Петь… э-э, в баре». В этом баре они и познакомились пару лет назад. Он пел, она пила. В перерыве подошла к нему, вручила розу и бумажку с номером своего телефона и приглашением. Он перебрался к ней, и они стали «парой», то есть бойфренд и гёрлфренд. У неё были от него выкидыши, два. Потом она предложила ему остаться на положении квартиранта, просто платить за занимаемую комнатку. После занятий «любовью» – с Пако или с каким-либо другим мужчиной (Я: «Как, с другим?..») – Кристоф моет ей ноги, кха, кха, кха. Застенчивая, забитая скромница и простушка, какой она мне показалась в самом начале, перевоплощалась в какую-то непредсказуемую и непутёвую дикарку.

И всё же мы оставались друзьями. Я находила её интересным художником.

2000. Заметно поменялся её живописный стиль, вернее сказать, объект изображения. Были записаны цветы и павлины, уступив пространство холста кровоточащим фруктам в разрезе, змееподобным растениям. Долго работала над профилем курящей девушки – по памяти, или «по воображению», так здесь говорят. У неё, как у всех латиноамериканцев, неловкий, угловатый рисунок, зато сладострастие цвета и гениальный переход от холодного цвета к горячему. Объём цветом.

Я не участвовала в очередной выставке Салона, не поехала за отсутствием нужной суммы – на билет, на постой. А она поехала со своими новыми работами, прихватив с собой филиппинку Линду – медсестру и художницу-любителя. По возвращению из Парижа жаловалась: Линда не выходила из номера отеля по ночам, хотела ночью спать, а это скучно, кха-кха-кха. И ещё, на открытии все мужчины засматривались на Розарио, игнорируя Линду, что естественно, ведь Линда такая некрасивая. (Кстати, я нашла Линду внешне привлекательной.)

Тогда же поменяла фамилию: португальскую «Сильва» (ненавидит португальцев, – сказала) на итальянскую «Бомбиери»:

– Это фамилия моей бабушки. Она из Венеции.

Бабушка была привезена в Бразилию из Венеции в младенческом возрасте. А в Бразилии у неё был дом из двадцати семи комнат, Розарио провела в нём детство. Правда, позже этот дом был перестроен невесткой бабушки, в нём стало меньше комнат, и вообще… У родителей, то есть у отца с матерью, тоже есть дом в штате Минaс Жерайс, с меньшим чем 27 количеством комнат. У отца была кофейная плантация, на которой работали наёмные работники. Змеи – много змей вокруг дома, как защиту от которых родители завели птиц фламенго. Однажды-таки змея забралась в дом… Ну, и на плантации их было много. Одного работника укусила в ногу змея, и пальцы его ног онемели. Отец помогал ему материально. Потом плантацию вырубили. А вообще в семье царили альтруистические традиции. У матери на кухне тоже было много помощников, и она с ними обращалась как с равными. Особенно с одной чёрной девушкой – как с дочерью. Всего у родителей детей одиннадцать, так что у Розарио восемь братьев и две сестры. Розарио самая старшая*. (*Когда она сказала об этом, я представила, чем она занималась до двадцати четырёх лет, до побега в Нью-Йорк: скорее всего, нянчилась с младшими. Впрочем, если провела детство в 27-комнатном доме бабушки, может быть, чем-то ещё.)

«Кхакхакха!» – Белозубая улыбка до ушей, сказала, – это прекрасные импланты, за которые платил её друг, Ричард, бывший жених. Он же оплатил её поездку в Бразилию, которую она посетила спустя десять лет после побега. Чуть подумав:

– Нононо. Не Ричард. Зубы и поездку оплатил другой. Китаец.

– А как его зовут?

Вспомнила:

– Эээ… Юман.

Юман пару раз приходил в галерею – сдержанный, умный, ироничный. Что-то держало его при Розарио, может быть, сострадание к её полной перемен жизни. Или, как и я, поддался её захвату личности?

***

Не стало тематических выставок. Харри перевёл работу галереи на Year Round Salon – «Круглогодичный салон». Вот, пришёл новый член галереи и участник Салона, молоденький француз Мануэль, копия Алена Делона. На ту беду Розарио случилась в галерее:

– А у нас, в Бразилии, люди ходят голые, кха-кха-кха! Это не считается чем-то зазорным. Правда, правда! Так что если вы увидите меня голой…

Мануэль смеётся: «Странная Вы женщина, Розарио», но желания увидеть её обнажённой не изъявляет. Долго потом будет вздыхать Розарио: «Ах, Мануэль, Мануэль…» Пока не сменит Мануэля «Ах, Николай, Николай» – русский юноша 20 лет. И т. д. Юноши – предмет помешательства Розарио. Вот, проходя мимо молоденького художника, цапнула его за ширинку, рядом оказалась его подруга, принялась стыдить Розарио, теперь скандал. В галерее бранч* (*поздний завтрак, brunch), Харри устроил. Бранчи – это хорошо, это объединяет художников. Розарио пришла в компании Уго. Уго из Уругвая. Новый бойфренд. Но, ненадолго: Уго, конечно, хороший любовник, но ему нужна грин-карта, а это в планы Розарио не входит. Синее в белый цветочек платье износилось, теперь она в блузке и юбке, с искусственным жемчугом на шее. Всё это по-прежнему стильно и нарядно.

***

Новость: бывший жених Розарио, Ричард, покупает дом:

– В этом доме я буду заниматься живописью и пить чай на балконе! Кха-кха-кха!

Позвонила ему – он бросил трубку, наведалась – не открыл дверь. Тогда она закинула ему в почтовый ящик свои трусики и записку: «I am hot! I want to have sex with you», «Я сгораю! Хочу секс с тобой». Обо всём этом она и пришла со смехом рассказать в галерею.

– Трусики? В почтовый ящик? Мне это нравится, – заметила присутствующая при рассказе художница, норвежка Лив.

– Смелый поступок, – согласилась я, – а дорогие трусики-то?

– Десять, эээ… долларов.

– Дорогие! Может, попросить вернуть?

Но никакие попытки вернуть трусики ли, Ричарда, а с ним и дом обрести, не сработали.

На следующем открытии она с очередным новым другом, Джимми, соседом по дому, художником. Церемонно отрекомендовав его нашему Харри, стала на правах члена уговаривать Джимми вступить в ряды галереи. За его спиной шептала мне: «Я люблю его». Я собирала ему портфолио, Джимми стал нашим членом. Скоро они расстались, расстались как любовники, но сохранилась так называемая дружба, и впредь Розарио добросовестно рапортовала о событиях в жизни Джимми – ещё одна замечательная черта Розарио: быть в курсе жизни «бывших». Потом Джимми женится на польке Джоан.

Потом был Грасс.

***

Грасс. Ещё во времена тематических шоу, на выставке «Возвращение Матери», которую я курировала тоже, это после «Подземных голосов», была огромная работа – подражание микеланджеловской «Сотворение Мира», или «Сотворение Адама», только фигура справа принадлежала Женщине. Кончилась выставка, и автор картины, пожилая женщина Катя, пришла её забирать домой. Я предложила ей свои услуги, она приняла моё предложение отнести работу домой, что был, к счастью для меня, рядом, через дорогу, вернее, через Бродвей. Вот так мы познакомились и подружились с Катей Гугенхейм. Катя, родом из Швейцарии, из зажиточной еврейской семьи, была замужем за человеком своего круга, служащим пилотом почтового авиа сервиса. (Мне вспомнился Экзюпери.) У них были дети: три сына и одна дочь. Девочка умерла от гриппа в школьном возрасте, старший сын в состоянии депрессии покончил с собой, муж погиб во время служебного полёта: самолёт упал в море не долетев до берегов Аргентины, тело и самолёт не найдены. Катя поселилась в Аргентине, провела там несколько лет, потом по совету брата перебралась в Нью-Йорк, купила квартиру в Нижнем Манхаттене, на Бродвее. Прежде много занималась скульптурой, теперь стала писать маслом и акварелью. В огромнй студии огромные картины, изображающие скромные по цвету цветы, деформированные фигуры… Искусство-психотерапия.

Зимой мы с Катей ездили в Париж на выставку Зимнего Салона, Salon D’Hiver. С нами её собачка, болонка Лили. Снимали втроём комнатку в отеле.

А скоро после той выставки, весной, Катя решила приобрести дом на юге Франции. Нужно было поехать посмотреть дом, и в случае если дом понравится, сделать соответствующие бумажные дела. Она попросила меня остаться с болонкой Лили на время её отсутствия. Я осталась с Лили. Дом был куплен в Грассе – столице парфюмерии и месте ссылки Ивана Бунина. Вернее, дом не в самом Грассе, а рядом с Грассом, дом и огромный сад-парк. Катя показала фото дома и усадьбы, стала готовиться к переезду, я ей помогала, снимала с подрамников и сворачивала холсты в рулон.

Мне пришло приглашение участвовать в выставке группы «Европейское искусство» – нашли меня по каталогу Салона Независимых, и пригласили. Место проведения выставки Сан-Рафаэль, как раз недалеко от Грасса. Я написала Кате, могу ли я остановиться у неё, она ответила да, конечно, будет рада, места много. Я в то время жила в Бруклине, снимала комнатку у чёрной дамы, в доме, подаренном ей богатым любовником много-много лет назад, а теперь превращённом в ночлежку. Сама она жила в соседнем домике, куда я приходила с понедельной арендной платой. Со мной в этой ночлежке были две мои кошки, Чарли и Кристина. Приготовившись к поездке, я посетила вет. клинику, сделала соответствующие прививки кошкам. В галерею пришла Розарио. Я ей сказала, что еду во Францию, буду участвовать в выставке.

– Я тоже хочу, – сказала Розарио.

Я дала ей координаты группы, было ещё не поздно сделать заявку. Розарио:

– А где ты остановишься?

Я:

– Остановлюсь у Кати, ты может быть её видела, пожилая женщина – член галереи. Теперь она живёт во Франции, у неё дом.

Она:

– Нет, не знаю… О, давай остановимся у этой старой суки, кхакхакха! Я не хочу платить за отель!

В принципе, надо было тогда закрыть за ней дверь. Навсегда. Но ложное чувство «хорошего тона» заставило меня оставить хамство без наказания, и позвонить Кате, предупредить о приезде с кошками и «с подругой».

«Хорошо, – сказала Катя, – места хватит».

Куплены билеты. Мы в аэропорту. По просьбе Розарио я принесла тюб для её живописных холстов и степлер для натягивания холста на подрамники, а у меня – две акварели в папке. В самолёте она вцепилась в рукав моего свитера – оказалось, боится полётов. Так и летели, с кошками под сидением и с неотлепляемой от моего рукава Розарио. Прибыли в Ниццу, из Ниццы на такси в Грасс… Видели далёкие зелёные холмы. Розарио сказала: «Похоже на Бразилию». Катя поселила Розарио в своём доме в комнате с душем, мне с кошечками предоставила флигель, и свозила меня на своём мини-автомобильчике в мастерскую, где я заказала рамы для моих акварелей. Розарио натянула свои холсты. На следующий день предстояло ехать в Сан-Рафаэль, на развешивание и открытие. Катя по телефону заказала для нас такси до Сан-Рафаэль и попросила водителя по пути забрать в мастерской мои оформленные работы. Остановились. Розари вышла со мной из машины. В мастерской был владелец, как оказалось, португалец. Розарио принялась болтать с ним на португальском, сопровождая свою речь привычным диким хохотом кхакхакха. Куда делась её ненависть к португальцам. Шли минуты, беседе не было конца. Жена владельца смотрела на дуэт испуганными глазами. Водитель такси прибежал сказать: «Прошло 20 минут, вы мне будете за это платить!» Пришлось заплатить ему за эти лишние 20 минут – 20 Евро. Мне. Дорога обошлась в 100 евро.

Открытие было нешумным, просто повесили работы – и назад. Потянулось время в Грассе в ожидании конца выставки. У Розарио, как она сказала, была при себе лишь стодолларовая бумажка, которую трудно разменять на Евро. Невероятно капризная, она могла заявить «хочу мороженое» или «хочу пиццу» и пр., потом переходить от одного киоска к другому, подолгу стоять, разглядывая все образцы мороженого, пиццы, и пр., когда же наконец что-то выбирала, то платить за это «что-то» должна была я, ведь у неё была всего лишь стодолларовая бумажка, которую она не могла разменять. Наконец, я позвонила в мой банк и спросила, сколько осталось на моём счету. Оказалось, осталось немного, на одну только Розарио было истрачено 600 долларов. С той минуты, когда Розарио говорила «хочу…», я отвечала «хочешь – иди и покупай», и отходила в сторону. Ей удалось разменять свою стодолларовую бумажку, впредь я тратила на неё лишь время.

От катиного дома в Грасс путь лежал через заброшенную железную дорогу. Это был интересный, по-своему красивый, экзотичный путь пешком. Однажды мы отправились в Грасс в поисках школы парфюрмеров «Галлимард» – идея, кстати, принадлежала Розарио, спасибо ей: найти эту школу, взять урок, самим сделать духи. Пришли в Грасс, искали по адресу школу. Грасс маленький и такой старенький город, многие улицы которого кончаются тупиком. Я обратилась к проезжающему на автомобиле человеку, тот в ответ предложил просто подвезти нас к этой школе. И даже забрать нас после занятий. «Спасибо, забирать не стоит, найдём, спасибо!» Выходили из машины – Розарио скандировала умышленно громко, чтобы он слышал: «Вот какие хорошие тут люди! Представляешь, довёз нас. Вот какие тут хорошие люди!» Наконец, вошли, заплатили – у неё оказалось денег достаточно. Сделали в этот день женские духи, я назвала свои «Анна-Нина» (скромно?), она – «Ночные фантазии». Мои на жасминной основе, её на ванильной. На следующий день отправились привычным путём, то есть по этой же заброшенной железной дороге, делать мужские духи, мои назвались «Майкл О» Нил», её – «Джимми». В честь наших знакомых мужчин…

Мы с Катей ужинали обычно в девять вечера, а Розарио ужинать с нами отказывалась, мол, никогда не ест после шести, уходила к себе. И вот как-то ночью (было на часах 2 ночи) я увидела свет в катином доме, решила навестить, пошла на огонёк. Катя спала, Розарио смотрела ТиВи – итальянский канал, показ моды. Обрадовалась моему приходу, стала говорить о моде, меж тем вынимая из катиного холодильника сыр, апельсины, отправляя сыр в рот щедрыми кусками, а апельсины… Особенно интересно она поглощала апельсины: лихо разрезала, просто разрубала ножом апельсин на две половинки, энергично выжимала сок из каждой половинки в широко распахнутый рот. Зрелище было просто нереальное. (Вспомнился «Гаргантюа и Пантагрюэль». ) Катя не заметить убывания съестных припасов из холодильника не могла, но сетовать не позволяло воспитание.

***

Катя сказала, тут недалеко дом, в котором жила Эдит Пиаф, и мы с Розарио отправились пешком посмотреть этот дом. Посмотрели лишь через решётку ограды – и назад. Проголодались, на пути был продовольственный магазин. Но оказалось, я забыла кошелёк с деньгами дома. Розарио накупила себе съестного: йогурт, булочки, фрукты, вышла, села на барьерчик и стала всё пожирать, а я ходила вокруг причитая «Я забыла деньги, я забыла деньги…» Розарио не обращала на меня никакого внимания, сидела на барьерчике, ела… Я всё-таки умолила её дать взаймы несколько франков (она долго игнорировала обращённые к ней слова), купила баночку йогурта… Вернулись. Катя попросила меня собрать опавшие с дерева спелые абрикосы, но оставить те что на дереве, на нижних ветках – она на завтра пригласила в гости галерейщика Марка, он приедет с детьми, им будет в радость срывать абрикосы… Как-то само собой разумелось, на время приезда Марка нам с Розарио следует удалиться, места для этого «удалиться» много. Надо сказать, с самого начала, с первых минут появления в катином доме, Розарио, смекнув что Катя «богатая» женщина, всем своим видом старалась угодить ей, казаться полезной, быть ей лучшей подругой, более полезной и лучшей чем я, а в утро прибытия на машине Марка с детьми никуда не удалилась, надела красивую белую блузку и осталась с Катей. Очевидно, галерейщик, по её сценарию, должен был заинтересоваться ею, и попросить показать портфолио. (Было приготовлено.) Я оставила моих кошек во флигеле и ушла в дальний угол парка, легла на траву и рисовала травки, слышала голоса детей в абрикосовом саду… Наконец, звуки отъезжающей машины, из которой на секунду выскочил Марк сказать «до свиданья». Позже Розарио жаловалась: Катя веля себя с ней как с прислугой: принеси то, подай это, какое там показать портфолио. Всё правильно, во-первых, Розарио и выглядела в своём наряде как аккуратная прислуга, и потом, Катя нашлась как оградить себя от вторжения cамозванки.

В один из дней мы выбрались в город, то есть в Ниццу. Оказалось, моя спутница боится высоты и боится воды. Когда я из окна вагона электрички показывала на аквамариновую водную гладь: «Ах как красиво», она отворачивалась: «Боюсь, не могу смотреть». При переходе через мостики вцеплялась в рукав моей одежды.

Зайцы. Немного заблудились, и нужно было сесть в электричку проехать пару остановок до нужной станции. Вошли в вагон, сели «зайцами», билет купить не удосужились. Вошёл контролёр, сел напротив нас. Видел наши испуганные лица (впрочем, испуганным было лицо моё, лицо же Розарио оставалось неподвижным, как всегда тупо-бессмысленным), улыбался. Я глупо улыбалась в ответ. Приехали, мы с ней выходили, он махнул рукой, я махнула ему рукой в ответ, она громко возмущалась: «Почему это он улыбается? Наглый…» Я возражала: его улыбка лишь знак лояльности, не наглости…

…Кончилась выставка, и вот мы в автобусе… В самолёте… Розарио вцепилась в рукав моего свитера, и я, чтобы расслабиться, прошу вторую порцию красного вина…