Читать онлайн Осколки

АКТ I ТЕНЬ

Лиан всегда шёл первым. С детства. Даже когда мы просто бегали по холму за домом. Он никогда не спрашивал, готов ли я. Просто вставал и шёл. А я знал, что придётся идти за ним. Тогда мне казалось, будто у него внутри был какой-то невидимый компас. Не волшебный, не механический – скорее, как чутьё. Он просто знал, куда. Я не злился.

Мы были похожи

Одна кровь, одно лицо. Даже родимое пятно – у нас обоих на правой лопатке. Но вот его улыбка. Она была как решение.

А моя – как отражение. Просто яркое, до боли в глазах, солнце и странный запах – металл, разогретый до жжения. В тот день не было ни дождя, ни ветра.

Мы сидели на чердаке. Отец звал это место «верхней мастерской» – старые книги, пыль, сломанные магические штуки. Всё, что казалось ненужным, он тащил туда.

Свет играл на полу, разлетался бликами – как знаки, которые никто не умеет читать. Лиан крутил в руках латунные линзы, наслаивая их. – А если бы ты мог стать кем угодно, – сказал он, не поднимая глаз, – ты бы остался собой?

– А я и так – я. Я посмотрел на него. – Слишком просто. Он усмехнулся. Тихо.

Я пожал плечами. Что тут скажешь? Наверное, он и сам понимал, что мне нечего ответить.

Только пол поскрипывал, да щелчки линз в его руках.Некоторое время мы просто молчали.

Я подумал, что оно разбито. Или заколдовано. Потом он встал, открыл какую-то старую коробку. Без ключа, просто щёлкнул замок – и всё. Внутри было зеркало. Стекло мутное, тёмное.

– Глянь, – сказал он и подал мне.

Заглянул – и напрягся. Я взял. Осторожно.

Я улыбнулся – а оно нет. Только смотрело. Холодно, будто оно знало обо мне больше, чем я сам. Моё отражение не двигалось.

– Оно странное. Как будто не настоящее. Я отвёл взгляд.

– А может, наоборот, – ответил он. – Настоящее – только оно.

Но Лиан уже отвернулся.Я хотел спросить, откуда это зеркало. Почему я его раньше не видел.

– Иногда мне кажется, – сказал он, – что я не отсюда. Как будто я не внутри этого мира, а просто вписан снаружи.

– Ты всегда был странный. Я усмехнулся.

Он впервые за вечер посмотрел на меня.– Не странный, Рем.

– Просто другой. И ты это знаешь.

Я не ответил.

Он аккуратно закрыл коробку, слегка склонив голову.

– Я ухожу.

У меня внутри будто что-то хрустнуло.

– Куда?

– Туда, где я буду собой. Не частью, не одним из.

Но промолчал.Я хотел сказать: "Возьми меня". Хотел спросить, куда он. Сказать, что я тоже часто не чувствую себя своим.

И, может быть, именно это молчание и стало первой трещиной.

Но я уже чувствовал: что-то сдвинулось. И вместе мы больше не идём.Мы спустились с чердака вместе.

Я проснулся рано, ещё до рассвета. Не из-за шума, не от кошмара, не от света сквозь занавески. Просто проснулся. Будто кто-то дёрнул внутри тонкую струну – и она отозвалась в рёбрах, в воздухе, во мне.

Комната была странно тихая. Не та тишина, к которой я привык. Что-то в ней отсутствовало. Только не сразу понял – дыхание Лиана.

Я сел. Осторожно, как будто боялся разбудить кого-то, кого уже не было.

Его кровать была пуста. Подушка аккуратно лежала на месте, простынь ровная. Как будто он не ложился.

Я моргнул. Потом ещё раз.

– Лиан? – тихо позвал. Ничего.

Поднялся. Пол был холодным, но я босиком пошёл к углу, где он прятал книги от мамы. Пусто.

Открыл шкаф. Его вещи – почти все – на месте.

Провёл пальцем по верхней полке. Коробки с зеркалом там не было.

И вот тут в голову вкралось то гулкое чувство как после музыки, которая резко обрывается. Тишина не пугала, но что-то в ней было не то.

Я вышел в коридор. Дом спал. Внизу поскрипывала балка – отец, наверное, перевернулся. Пахло пеплом и чем-то горьким. Возможно, кто-то забыл потушить камин.

На стене – наши старые рисунки. Два мальчика. Один с короной, другой с крыльями. Я всегда был тем, кто с крыльями. Раньше не понимал, почему Лиан так рисует. А теперь… возможно, начинаю.

На кухне сидела мама. У окна, с чашкой в руках. Смотрела в темноту. Тёмные круги под глазами – сразу было видно: не спала.

– Он не вернулся, – сказала, не оборачиваясь.

Я не удивился. Она знала, о чём я хотел спросить.

– Где он? – тихо.

– Если бы я знала – голос глухой. – Ушёл до рассвета. Сам. Как взрослый. Без слов.

Я сел напротив.

– Что-нибудь оставил?

Она молча протянула мне конверт.

Моё имя. Только моё. Не "Рем и Лиан". Просто "Рем".

Внутри – два предмета.

Второй – осколок зеркала. Узнаваемый. Я помнил, как он показывал его мне.Первый – письмо о зачислении в Академию Сновидящих. Печать странная – будто выжженная.

Я взглянул на мать. Она молчала, но в глазах было всё: тревога, обида, вопрос. Тот самый, который никто не озвучил: почему не он? Почему я?

Как будто мир разделился. Было – и стало. Я вышел, вернулся в комнату. Сел. Бумага в руке почти ничего не весила, а в голове – шум.

До – был Лиан. Был дом. Были понятные вещи.

Теперь – только пустота.

Но знал одно: если не пойду за ним, если не пойму – я навсегда останусь в его тени.Я не знал, зачем он ушёл. Почему выбрал так. Почему оставил это мне.

К вечеру стоял у дверей. Через час я собрал вещи. Письмо положил в карман, зеркало – рядом.

Отец только сказал: Мама обняла меня крепко.

– Не теряй себя. Даже если найдёшь другого.

Всё за окном казалось чуть смещённым, как во сне, где ты не совсем проснулся.Я кивнул. А сам уже чувствовал: потеряться – часть этого пути.

А теперь – только я, поезд и непривычная тишина.До этого дня я ни разу не уезжал один. Всегда кто-то был рядом – Лиан, родители, хоть кто-то знакомый.

Не транспорт – порог. Грейская линия. Старая, грохочущая, с вагонами, которые, казалось, давно устали от своих маршрутов. Мне казалось, что я не просто еду – перехожу черту.

Внутри всё было тихо. Очень тихо. Только в углу кто-то перелистывал бумаги. Старик в сером плаще. Вид у него был такой, как у тех, кто уже всё про всех знает и ни в чём не участвует. На запястье – татуировка. Сложная, синяя, будто вживлённая в кожу.

Я сел у окна. Вид за ним – равнины, серые, пустые. Будто выжженные. Смотреть не хотелось. И всё равно смотрел – ни на пейзаж, а как будто внутрь себя.

Голос был не злой, не резкий, просто усталый. Как у тех, кто говорит одно и то же сотни раз в день.– Имя и цель прибытия? – сказал кто-то.

Я обернулся. Чиновник. Или охранник. Я не знал.

– Рем Синтари. Я еду по вызову. Для поступления в Академию Сновидящих.

– Возраст?

– Шестнадцать.

Он даже не записал. Просто кивнул. Будто знал это заранее. Или не считал нужным уточнять.

Снова стало тихо. Но уже не так. Воздух стал… плотнее? Неловким? Как будто тишина слышала слишком много.

Через какое-то время дверь позади открылась. Вошёл парень. Мой ровесник или чуть старше. Ходил уверенно, но не вызывающе. Плащ перекинут через плечо, в руках книга. Без названия.

Будто слышит не уши – а сны. Намерения. Мы не заговорили.Он сел не рядом, но недалеко. Ни на кого не глядел, но я почувствовал – он знает, что я тут. Не глазами. Как-то по-другому.

За окном пейзаж начал расплываться. Чёрт знает, как это объяснить – но всё стало мягким. Нереальным. Как будто мир забывал, каким должен быть.

Я – ничего. Пустоту. Потому что и внутри у меня было то же самое.Я знал, что это значит. Академия рядом. Она показывает каждому что-то своё. Кто-то видит леса, кто-то лестницы.

Вверху вспыхнул символ – бледный, будто устал зажигаться. Это было сигналом: приехали.Поезд замедлился.

Я поднялся. Сумка показалась тяжелее, чем утром. Не знаю, почему. Может, зеркало. Может, я сам стал другим.

Он сказал тихо, почти шёпотом: Проходя мимо того парня, я почувствовал его взгляд – даже если он не поднял головы.

– Здесь не имена важны. А то, что ты прячешь.

Но он уже снова читал. Или делал вид. Я замер на долю секунды. Хотел спросить – что он имел в виду.

Уже у выхода он добавил:

– Не верь тем, кто первым предложит дружбу.

Я не ответил. Просто вышел.

Я не знал, чего жду. Но точно не этого.

Серые стены, без украшений. Ни арок, ни башен. Просто тёмный камень, от которого даже свет, казалось, отскакивал. Академия Сновидящих я столько слышал о ней. Легенды, слухи, намёки. Я представлял что-то огромное, холодное, магически сверкающее. Но здание, которое я увидел, было никаким.

Я сделал шаг вперёд. Неуверенно, но решительно. Передо мной – арка. Вроде бы вход, но без двери, без охраны. Я остановился. Воздух перед аркой был плотный. Почти как плёнка.

Скорее как будто смотрело. Изучало. Не меня – а то, чего я не хотел показывать.Что-то внутри дрогнуло. Словно здание, само место, обратило на меня внимание. Не тёплое. Не враждебное.

Когда я пересёк границу, мне показалось, будто за спиной захлопнулась дверь. Хотя её не было.

Над ней – символ. Спираль, нарисованная одной непрерывной линией.Внутри – не холл, не коридор. Просто круглый зал. В центре – чёрная платформа. Блестела, будто стеклянная. Свет шёл изнутри.

Лица разные, но в глазах – одно и то же. Ожидание. И немного страха. Я подошёл ближе. На платформе уже стояли другие. Подростки. Кто-то постарше.

Будто искал не людей, а их слабые места. Я заметил его. Того самого парня из поезда. Он стоял спокойно, не смотрел ни на кого. Или – сквозь всех.

Лицо без эмоций. Жесты точные, сдержанные. Всё в ней было – по делу.К нам подошла женщина. Высокая, в сером балахоне.

– С этого момента ваше присутствие зафиксировано. Ваши действия, мысли и сны будут отслеживаться внутренними структурами Академии.– Добро пожаловать в Академию Сновидящих, – сказала она спокойно. Без нотки приветствия или угрозы.

Над моей головой – круг с тонкой трещиной. Почти незаметной, но явной.Она взмахнула рукой. Над каждым из нас вспыхнули знаки.

– Уровень допуска: ноль. Вам открыт доступ к зоне введения, базовой библиотеке, зонам отдыха и первой ступени сна.

Кто-то фыркнул сбоку.

– А если я пойду дальше? – голос молодой, но с вызовом.

Женщина даже не моргнула.

– Можете. Здесь не держат. Но и не жалеют.

Но с ощущением, будто мы погружаемся не вниз, а в себя. Прежде чем кто-то успел ответить, платформа начала опускаться. Мягко, без звука.

Я замер. Но оно тут же исчезло.Стены исчезли. Вокруг – стекло. В нём – обрывки фраз, лица, сны. Некоторые казались знакомыми. На секунду – имя. Лиан.

Мы спустились в зал с высоким куполом. Световые линии медленно ползли по его поверхности, рисуя узоры. Я не понимал их. Но они казались важными.

Взгляд прямой. Усталый, но цепкий.В центре – стол. За ним – мужчина. Старый, но крепкий.

Женщина чуть наклонилась:

– Мастер Варнель. Один из новых.

Он посмотрел на меня.

– Синтари.

Я сжал плечи.Никаких вопросов. Только фамилия.

– Твой брат был здесь, – продолжил он. – Он не прошёл первую ступень. Но кое-что оставил.

– Зеркальная карта. Пока неактивна. Он оставил её тебе.Он поднял пластину. Маленькую. Холодную на вид.

Я подошёл. Взял.

И когда я взглянул на неё – увидел своё лицо. Пластина была холодной, как лёд.

Моё. Только оно улыбалось.

А я – нет.

Пусто, но как будто за мной наблюдали.Академия менялась. Не резко, не как в сказках – без грома, молний и исчезающих стен. Просто… по-своему. Кажется, она чувствовала, кто входит. Подстраивалась. Я не знал, кто это придумал – магия, архитектура, разум – но в коридорах, по которым я шёл, было что-то живое.

Я не стал спрашивать, насколько «временное». Здесь вопросы, казалось, ничего не ускоряли. Только делали всё менее понятным. Мне дали жетон. Металлический, чуть потёртый: «Северный коридор, сектор три, временное размещение».

Я нажал – скрип. Не пугающий. Скорее осторожный. После пары поворотов оказался перед дверью. Ничего особенного. Деревянная ручка, облупленная краска.

Помещение не для отдыха. Для ожидания. Или чего-то, что приходит само.Комната была небольшой. Кровать, стол, полка, окно. Свет почти не проникал – но и не был нужен.

На столе лежал свиток. Я развернул его «Всё, что вы произнесли – записано. Всё, что не сказали – зафиксировано. Всё, что увидите – останется с вами. Пока выдержите. В конце одна строка, подчёркнутая: «Ложь допустима в речи. Но не во сне. Или потому, что Лиан, возможно, уже нарушил. Я перечитал её дважды. Она будто царапнула изнутри. Может, потому что я уже знал —что нарушу.

Будто где-то рядом что-то двигалось. Не угроза. Просто… что-то большое. Я сел на край кровати, не снимая ботинок. Просто сел. В стенах – тишина, но не глухая.

Потом – стук в дверь.

На пороге стоял молодой мужчина. Мантия преподавателя, значок третьего круга. В руках – папка.

– Указан родственный статус с Лианом Синтари. Подтверждаете?– Перепроверка. Рем Синтари? – Да.

А потом я выдал: Я замер. Всё внутри сжалось.

– Совпадение по фамилии. Мы не родственники.

Скорее – как человек, который запомнил всё: слова, паузу, выражение лица.Он чуть прищурился. Не осуждающе.

– Понял. Тогда вы – первый Синтари, прошедший первичный допуск.– Похожи. – Бывает.

Он сделал отметку и ушёл. Ни одного лишнего слова.

Признался самому себе – я солгал. Не голосом. Всем собой. Я выдохнул. Неглубоко.

Он сам погас. Я лёг. Свет не выключал.

Не темнота. Зеркало. Я не понял, когда заснул. Просто исчезло всё.

Но улыбка – не моя. Осанка – другая. Уверенность. Почти наглость. Как у Лиана. Я стоял в зале. Вокруг – отражения. Похожие на меня, но чужие. В каждом – я. Вроде бы.

Никого. Но было чувство. Что кто-то рядом. Не враг. Не призрак. Просто кто-то, кто знает меня лучше, чем я сам. Слева – шорох. Я обернулся.

Я хотел спросить: «Кто ты?»

И проснулся. Через пару секунд оно исчезла. Но не чувство. На запястье – тонкая царапина.

На столе – новый лист.

«Поздравляем. Вы прошли первую ступень. Уровень доступа изменён.»

Круг. Только теперь – без трещины. Знак – знакомый.

После того как я прочёл уведомление, что прошёл первую ступень, в комнате будто что-то сдвинулось. Не стены и не мебель – скорее само ощущение пространства стало другим. Воздух стал плотнее, будто натянут. Окно, которое раньше было почти чёрным, теперь пропускало тонкую полоску лунного света. Казалось, она просто напоминала: ночь здесь – не только снаружи, но и внутри каждого, кто спит.

Я пытался не засыпать сразу. Хотел остаться в этой грани – когда ты ещё здесь, но уже не совсем. Но в Академии, похоже, знали, когда ты больше не держишься. И тогда всё происходило само.

Вокруг – ни стен, ни звуков. Но было ясно: я внутри чего-то. Может, не помещения. Может, воли.Сон пришёл не как история. Не как картина или сцена. Скорее – как ощущение, что ты в чужом месте, где всё видят. Я стоял где-то. Под ногами – не пол, не земля. Что-то холодное, чуть пульсирующее, будто живое.

Не животное, не человек. Его форма менялась. Иногда – как силуэт с наклонённой головой. Иногда – будто длинные уши. Потом – просто что-то мягкое, расплывчатое.Вдалеке появилось что-то. Оно не шло, не двигалось – просто стало ближе.

Я почувствовал интерес. Будто кто-то внутри спрашивал: «Ты это сам выбрал? Ты точно знаешь, куда пришёл?»Я не испугался.

Я увидел глаза. Непривычные. Не злые, не добрые. Просто… знающие.Я хотел заговорить. Спросить: «Ты кто?» – просто, по-настоящему. Но прежде чем я успел выдохнуть первый звук, это существо как будто обернулось внутрь себя.

Просто как кто-то, кто видит тебя без слов.Они смотрели, не оценивая. Не как учитель или судья.

И я услышал:

«Ты солгал. Но ты пришёл.»

Не голос. Не звук. Просто мысль, которая стала моей.

На запястье – тонкая царапина. Не больная. Не случайная. Чёткая, как след. Как знак.Я проснулся. Вся постель была сбита, как будто я ворочался весь сон.

Я встал. Осторожно. Будто кто-то мог ещё быть рядом.

На столе лежал свиток. Новый. Не тот, что правила.

Связь зафиксирована. "Допуск обновлён". Идентификация подтверждена. Сновидение классифицировано: живой отклик. Магическая подпись – нестабильная, редкая.

Под текстом – круг. Просто круг. И маленькая тень внутри.

Внизу – короткая приписка от руки:

«Форма не установлена. Но он уже рядом.»

Утро в Академии начиналось не с рассвета. Здесь не было солнца – не в том смысле, что его не существовало, а в том, что оно не касалось этих стен напрямую. Свет, который проникал внутрь, казался отфильтрованным, будто прошедшим сквозь чью-то волю, сквозь чужое решение, каким именно ему быть. Он не согревал. Он подчёркивал.

Когда я вышел из своей комнаты, дверь за спиной закрылась беззвучно, как будто никогда не открывалась. В коридоре никого не было. Ни шума, ни голосов, только тот самый холодный воздух, который держался между стен, будто тень, оставшаяся после чего-то, что уже ушло.

Я не знал, куда идти. Но ноги несли вперёд. И чем дальше я шагал, тем сильнее чувствовал, как Академия отзывается не стенами, не полом, а внутренней географией сна – будто бы пространство запоминало моё присутствие и начинало двигаться вместе со мной.

За очередным поворотом я оказался в зале, который, судя по архитектуре, должен был быть библиотекой. Но вместо полок – гладкие поверхности, покрытые затуманенными символами, будто слова ещё не решили, появляться ли сегодня.

В центре зала, у одной из таких поверхностей, стоял он.

Парень с поезда.

Он не обернулся. Но его спина выпрямилась, будто он почувствовал не шаги, а моё намерение.

– Ты не спросил, как меня зовут, – сказал он негромко, не поворачивая головы.

– Ты тоже, – ответил я, подходя ближе, не ускоряя шаг.

– Я Норис, – произнёс он, словно произносил не имя, а маску. – Норис Эльтар.

Он повернулся, и я впервые увидел его лицо по-настоящему. Не мимолётный профиль в вагоне, не силуэт в тусклом свете – а глаза, губы, напряжённые скулы.

Он был спокойным. Но не равнодушным.

– Ты из сна, – сказал он. – Или нет?

– Я живой. Если ты об этом.

Он посмотрел на меня пристальнее.

– Разве это противоположности?

Я не ответил. Не потому, что не знал, что сказать. А потому, что в этот момент почувствовал, как где-то в груди, чуть ниже сердца, что-то сжалось – не от страха, а от узнавания.

Как если бы во сне я уже встречался с ним.

Или – с тем, кто на него похож.

Норис сделал шаг вбок, и изображение на стеклянной панели изменилось. Там появилась форма – не чёткая, но узнаваемая: спираль, окружённая треугольниками, как щит.

– Ты прошёл первую ступень. Быстро.

– Я не выбирал темп.

– Никто не выбирает.

Он подошёл ближе, слишком близко, как делают только те, кто не боится чужих границ. Или те, кому плевать на них.

– Но ты выбрал ложь, – сказал он, глядя в глаза. – Ты сказал, что не знаешь Лиана.

Я почувствовал, как пространство будто стало острее. Как воздух вокруг приобрёл форму. Как нечто рядом со мной – то, что я ощущал ночью – вновь шевельнулось. Не звук, не образ. Отклик.

– Откуда ты знаешь?

– Я не знаю.

Он прищурился.

– Я чувствую.

Мы молчали. В этом молчании не было паузы. Был выбор.

Я мог бы сейчас соврать второй раз. Мог бы подтвердить первый.

Но вдруг понял, что не хочу.

– Он мой брат, – сказал я. – Мы были близнецами.

Норис не удивился. Только медленно кивнул.

– Тогда берегись. В Академии твои отражения не всегда принадлежат тебе.

Он ушёл, не дожидаясь ответа.

И только тогда я заметил: символ на панели за его спиной изменился.

Круг.

Внутри – маска.

С трещиной.

Я долго не решался прикасаться к зеркальной пластине, которую мне вручил Варнель. Она лежала в выдвижном ящике стола, обёрнутая в чёрную ткань, не из страха быть испорченной, а скорее, чтобы не смотреть лишний раз на поверхность, которая не отражает, а показывает то, что ты прятал даже от самого себя.

Академия не интересовалась, что я делаю в одиночестве. Моя комната молчала, не задавала вопросов, но с каждым часом – особенно ночью – я всё яснее ощущал, как стены, воздух, даже деревянный пол под ногами словно ждут: сделаю ли я шаг навстречу, коснусь ли памяти, которую никто, кроме меня, больше не способен вернуть.

Когда наконец наступила тишина – не внешняя, а внутренняя, без мыслей, без попыток себя убедить или оправдать – я достал пластину.

Она по-прежнему была холодной, будто созданной из воды, которая никогда не знала тепла. На первый взгляд – гладкая, без символов, без линий. Но стоило наклонить её под другим углом, как в глубине начала проступать форма: кольцо, в центре которого вращалась крошечная точка.

Я не знал, что именно нужно сделать, чтобы она «открылась». Но, кажется, она знала, что я – готов.

Пластина дрогнула у меня в руках. Пальцы оцепенели. Воздух вокруг меня уплотнился, как перед грозой. Свет погас – не лампа, а сам свет, как явление.

В следующее мгновение я не был в комнате.

Я стоял на пороге нет, не в здании. А, во Времени.

Передо мной – лестница, уходящая вверх в серую пустоту, по ступеням которой лежал свет, будто каждый шаг означал одно воспоминание. И там, на самой вершине – он. Лиан.

Его спина, его силуэт, даже движение руки, будто он откидывал волосы назад – всё было до боли знакомым, и всё было не тем.

Он не обернулся. Но заговорил.

– Поздно, Рем. Ты всегда приходишь слишком поздно.

Я хотел ответить, хотел крикнуть, броситься вверх по этим ступеням, но ноги не слушались, будто сама мысль о том, что я могу приблизиться, противоречила правилам этого пространства.

– Это не ты виноват.

Его голос был глухим, как будто звучал сквозь воду или сквозь боль, которую он переживал много раз, пока я спал.

– Я сделал выбор. Я показал им то, что они не хотели видеть.

Он обернулся.

И я увидел – это был Лиан. Но не тот, которого я знал. Его лицо было истощено, как будто каждое слово, сказанное здесь, отнимало у него часть силы. Глаза нет, не пустые. Они были полные, но не собой.

В них что-то жило. Не он. И не я.

– Ты пойдёшь дальше, чем я. Но за это придётся платить.

– Платить кому?

Он не ответил.

Вместо этого шагнул назад – и исчез, как будто его растворила сама лестница.

Мир начал рушиться – не обвалом, а по спирали, как сон, который вырывают до пробуждения.

Я упал. Не телом. Сознанием.

Когда я очнулся, пластина валялась у кровати, но уже не была гладкой: в центре теперь пульсировал символ – полукруг, окружённый тенью.

Под ней появилась надпись.

– "Отражение активировано. Повтор невозможен."

Я не спал до утра.

И впервые почувствовал, что нахожусь не просто в Академии.

А в её внутренней памяти.

После того как зеркало Лиана погасло, я долго не мог притронуться даже к своей тени. Не в буквальном смысле – я просто не мог чувствовать себя прежним. Будто что-то сломалось внутри, и теперь я смотрю на себя издалека.

Я не выходил из комнаты. Не включал свет. Не прикасался к еде, которую кто-то молча оставил у двери. Вся комната стала тихой, замкнутой. И внутри меня – так же. Будто во мне свернулось что-то живое и ждало, когда я скажу ему имя, которого не знал.

Просто был.Когда сон всё-таки пришёл, он был другим. Не похожим ни на один до этого. Он не пугал. Не объяснял. Я оказался где-то, где не было ничего. Ни пола, ни потолка. Ни света, ни тьмы. Ни тела. Только я. Просто – я, как точка. Без веса. Без границ.

Но я был не один.

Я не видел ничего. Но чувствовал – кто-то рядом. Не появился. А как будто всегда был. Только теперь позволил мне его заметить.

Я не слышал слов, но внутри прозвучало:

– Ты начал видеть. Теперь начнёшь слышать.

Я не знал, как ответить. Даже если бы мог – не факт, что здесь вообще работают слова. Но внутри я всё равно задал вопрос:

– Кто ты?

И услышал:

– Я – тот, кто появился, когда ты стал не один.

Не угроза. Не помощь. Просто… присутствие. Как воздух. Он рядом. Без условий.

Потом я увидел его. Сначала – как очертание. Потом – как движение. Он не приближался, не звал. Просто кружил вокруг. Как будто знал меня лучше, чем я сам.

– Я не твой. Но с тобой. Пока ты не предашь себя.

Я не понял сразу. Но понял главное: я теперь не один. И уже не буду.

Тяжёлым. Настоящим. Как после дождя.Когда я проснулся, в комнате ничего не изменилось. Но воздух стал другим.

На запястье – новая метка. Не больно. Просто след. Чёткий, как знак.

На столе – лист. Не знаю, откуда он взялся. Просто… был.

Имя не присвоено. "Форма принята". Подпись установлена. Фамильяр зарегистрирован. Категория: автономная сущность.

Открытый.В углу – маленький круг. А в нём – глаз.

Просто – однажды я проснулся и понял, что всё изменилось.Это случилось без предупреждения. Без сигнала, без зова, без вспышек на потолке или символов на двери.

Комната была прежней, но воздух – другой. Густой, как перед грозой. Тяжёлый. Ощущение, будто кто-то рядом. Не за стеной – внутри. Я сразу понял: это не случайность. Это не «приснилось». Это – приглашение. Или вызов. Или, может, уже приговор.

Дверь была открыта. Широко. Ровно настолько, чтобы я не сомневался: мне туда. Не нужно спрашивать. Не нужно решать. Просто идти.

Коридор я видел впервые. Ни света, ни окон. Стены гладкие и странно вибрирующие, будто внутри – что-то живое, текущее. Я не слышал ни звуков, ни голосов. Только своё дыхание. И шаги, которые будто не мои.

Дверь в конце была старая. Тёмное дерево. Треснувшее. Я потянулся – и она оказалась тёплой. Живой. Не как предмет. Как кожа. Слегка податливая, будто чувствует тебя.

В центре – платформа. Над ней – шесть фигур. Завёрнуты в ткани. Без лиц. Без движения. Но я чувствовал их взгляды. Они знали про меня больше, чем я сам.Внутри зала было пусто. Ни окон. Ни ламп. Ни теней. Но я видел. Всё.

– Несвоевременно активированный. Решение: ритуал без имени.– Рем Синтари, – сказал один голос. Женский. Чёткий. Без эмоций. Я не удивился. Даже не испугался. Я просто понял – это момент. Не экзамен.

– Это не тест. Не на силу, не на послушание, – сказал второй голос. Мужской. Глухой. Проникающий. – Это проверка, сможешь ли ты остаться собой, когда встретишь свою ложь лицом к лицу.

Символ на платформе вспыхнул. Как трещина по стеклу. Потом превратился в знак: круг, пересечённый двумя линиями. Одна ровная. Вторая – как от дрожащей руки.

Я вошёл.

Моя вторая версия. Та, что я всю жизнь отталкивал. Прятал. Не давал дышать.И оказался – не в зале. А перед собой. Не в зеркале. Не во сне. А по-настоящему.

Он заговорил первым.

– Я ждал, – сказал он. – Ты же знал, что я есть. Просто не хотел видеть.

Голос – мой. Но с другим оттенком. С уверенностью, которой мне всегда не хватало.

– Признай, что тебе стало легче без Лиана, – сказал он. – Признай – и выйдешь сильнее.

– Или соври – и останься здесь навсегда.

Я хотел отвернуться. Не мог. Здесь ложь – не молчание. Здесь ложь – выбор.

И в этот момент я почувствовал: он здесь. Фамильяр. Не в теле. Не рядом. А внутри. Спокойный. Ждущий. Не судит. Не толкает. Просто – с тобой.

Я вдохнул. И сказал:

– Я не знаю, рад ли я. Но я знаю: с его уходом я стал другим. И в этом – и сила, и потеря.

Мир начал складываться. Как книга. Как сон.Моя тень кивнула. Не с презрением. С пониманием.

Открытый глаз. Внутри круга. Я снова стоял в зале. Шесть фигур. Тишина. На запястье – метка.

А потому что впервые – не солгал. И я понял – я прошёл. Не потому, что стал сильнее.

После ритуала никто ничего не сказал. Не было ни поздравлений, ни взглядов. Академия просто вернула меня в комнату. Будто ничего не случилось. Будто я не шагнул вглубь себя, не расколол собственную правду пополам. Будто это просто ещё один учебный день.

Дверь закрылась за мной без звука. Я сразу почувствовал – воздух в комнате изменился. Он был другим. Не стерильным. Пахнул чем-то тёплым. Травой, дымом… как будто здесь теперь жило что-то ещё, кроме меня.

Я стоял у стены. Не двигался. Не раздевался. Просто стоял и слушал, как во мне стучит то, что осталось после ритуала.

Фамильяр не появлялся. Ни в голосе, ни в образе. Но я знал: он рядом. Он чувствовался – как тепло от огня за закрытой дверцей. Просто молчал. Ждал.

Заснул я не сразу. Скорее, провалился в полусон. Без образов. Без мыслей. Без снов.

И в этом тишайшем месте был он. Варнель.

Он не вошёл. Не позвал. Просто сидел у моего стола. Как будто всегда был там. Ждал, пока я замечу.

– Это не визит, – сказал он. – Я просто смотрю.

Я сел, не включая свет.

– Вы были в зале?

– Нет. Но я знаю, что ты там стал другим.

Я вздрогнул. Он знал. Следил?

– А фамильяр?

Он глянул на меня спокойно.

– Мы не следим за фамильярами. Мы следим за теми, у кого они появляются сами.

Я понял. Это не должно было случиться. Но случилось.

Он встал. Не издал ни звука. Даже ткань мантии не шелохнулась. Просто стоял – как вопрос.

– Мы видели многих. Но твоя правда – ускользнула. Стала твоей силой. До того, как мы успели её зафиксировать.

Он подошёл ближе.

– Есть другие. Они уже смотрят.

– Кто?

Он ничего не ответил.

Вместо ответа он протянул конверт. Чёрный. Без имени. Только символ – круг, прорезанный линией. Как глаз. Закрытый.

– Откроешь, когда поймёшь: не все зеркала показывают наружу.

Он исчез. Просто не стало. Как будто его и не было.

Я остался. Но не один.

В зеркале, где должно быть моё лицо, я увидел другое.

Оно смотрело на меня. Изнутри.

Я проснулся не от звука и не от движения – просто почувствовал, что кто-то есть рядом. Не шумел, не дышал громко, не приближался, но его присутствие было ощутимым – как когда за спиной кто-то смотрит на тебя, и ты это точно знаешь.

Он сидел у окна. Норис. Не могу сказать, что он пришёл – такое чувство, будто просто возник. Как отражение, которое всегда было здесь, просто ты его раньше не замечал. Он смотрел в окно, туда, где будто бы должно быть утро. Хотя мы оба понимали: в Академии никакого настоящего утра не существует.

– Быстро оправился, – сказал он, не поворачиваясь. – Обычно после ритуала некоторые неделями молчат.

Я сел. Почувствовал, как внутри меня фамильяр чуть пошевелился. Не напрягся, не испугался – просто дал понять, что тоже тут.

– Я не знал, что ты был там, – сказал я.

– Я не был. Но слышал.

Он повернулся. Мы встретились взглядами. Впервые – по-настоящему. Это не был вызов. Просто момент узнавания.

– Ты знаешь, кто тебя наблюдает? – спросил он.

– Думаю, теперь да.

– Нет, не они. Не те, что "официальные". А другие. Те, кому не по пути с удобными.

Я кивнул. Уже понимал. После всего – Варнеля, снов, зеркал – я знал, что Академия это не просто здание. Это… кто смотрит.

– Ты к ним относишься?

Он будто хотел усмехнуться, но не стал.

– Пока нет. Может, скоро. Если решусь.

Он подошёл ближе. Очень близко. Не нарушая границы, но почти касаясь её.

– Сегодня ночью. Седьмой этаж, третья секция. На карте ты её не найдёшь. Она сама тебя найдёт.

– Что там?

– Ответ. На вопрос, которого ты ещё не задал.

Он пошёл к двери. Уже почти вышел, когда добавил:

– Твой фамильяр чует ложь. Мой – помнит её. Это плохо сочетается. Но иногда – по-другому нельзя.

И ушёл.

А я остался. Один. В своей комнате, которая вдруг стала чужой. Не потому, что изменилась.

А потому что я понял: всё, что было до этого – только начало.

Ночь опустилась не по расписанию и не по воле башенных часов, которых здесь, кажется, никогда и не было, а потому что воздух стал другим – плотнее, глубже, как тёмная ткань, накинутая на плечи пространства, в которой исчезают звуки, расплываются контуры и рождаются шаги, которые совершаешь не ради цели, а чтобы не утонуть в собственной неподвижности. Я шёл не из доверия и не из любопытства; я шёл потому, что любое промедление стало бы признанием слабости – той самой, что таится в желании отложить выбор до момента, когда за тебя решит кто-то другой.

На седьмой этаж я поднялся один, не оставляя за собой ни следа, ни звука, словно Академия, уловив моё намерение, не стала мешать, но и не выдала мне ни одного знака поддержки – как родитель, который давно понял: ребёнок переступил ту невидимую грань, за которой забота превращается в помеху.

Я знал, что комната, которую я ищу, не будет обозначена на планах и не покажется в зеркале, как не отражаются на поверхности воды те, кто научился дышать под нею. Вдоль стены я двигался медленно, почти скользя, касаясь пальцами её холодной поверхности, где не было ни дверных рам, ни щелей, ни даже намёка на архитектурную аномалию, но в какой-то момент, без слов и предзнаменований, я понял – именно здесь пространство перестало быть равнодушным, а взгляд, до этого обращённый наружу, встретил встречный – скрытый, безглазый, но ощутимо живой.

Я приложил ладонь к идеально гладкой поверхности, которая поддалась не сразу и не с треском, как дерево или металл, а с той вязкой текучестью, какая бывает у воды, принявшей форму, в которую её погрузили. И тогда – не дверь, не проход, не портал – просто граница исчезла, и я оказался внутри.

То, что я увидел, не поддавалось описанию в привычных терминах. Помещение не имело ни пола, ни потолка, ни стен в их обычном понимании – всё было соткано из мягкого, пульсирующего света, как будто само пространство представляло собой медленно дышащую структуру, наполненную не светом, а памятью, вытянутой в нити, парящие в воздухе.

По центру этой безмолвной спирали стояла фигура.

Это была не иллюзия, не страж и не Норис. Это была девушка – реальная, плотная, как тень при свете свечи, но не менее неподвластная чужому контролю. Её волосы были обриты, с одной стороны, а в глазах, чёрных до невозможности, не отражался свет – лишь намёк на то, что видимое ей давно перестало быть частью мира, в котором мы с тобой считаем истиной то, что можно потрогать.

Она не испугалась, не удивилась, даже не изменилась в лице, когда я вошёл. Она просто посмотрела – внимательно, но без вторжения, словно каждый, кто вступал в это место, был уже вписан в его текст, и от неё требовалось лишь зачитать очередную главу.

– Ты пришёл, – произнесла она, и в её голосе не было вопроса, только факт, поданный с тем спокойствием, с каким произносят приговор, от которого никто не спасается, потому что он был заключён в самом выборе.

– Кто ты? – спросил я, не потому что надеялся на ответ, а потому что в этой фразе звучал ключ к моему собственному положению.

– Я – остаток. Не Академии. Её правды.

Она шагнула в сторону, и за её спиной медленно остановилась одна из парящих структур – световой фрагмент, в котором начал проявляться образ, словно запечатлённый на плёнке, только без времени и движения. Я узнал лицо.

Моё.

Но не в том виде, в каком я знал себя перед зеркалом или отражением. Это был я – без сдержанности, без колебаний, с жёсткостью во взгляде и уверенной осанкой, которая не принадлежала человеку, сомневающемуся в своём пути.

– Это одна из версий, – сказала она. – Тот, кем ты мог бы стать, если бы выбрал их сторону.

– Их? – переспросил я.

– Академии.

Она не говорила это с отвращением. Скорее – с усталостью.

– Здесь собираются те, кто отказался от уроков, но не от знания. Те, кто не смог принять формулу, но понял язык.

Внутри меня, где обычно безмолвно ждал своего момента фамильяр, вспыхнула дрожь, едва уловимая, но слишком точная, чтобы её спутать с простым волнением.

Он не шептал. Он вспоминал.

– Она не лжёт тебе, – пронеслось внутри, – она лжёт себе.

Я не ответил сразу. Потому что в этот момент понял: Академия – это не лестницы, не кабинеты, не преподаватели в мантиях, не ритуалы. Это множество версий одного сознания, которые, взглянув друг на друга, пытаются доказать, что именно их путь – истина.

Но истина – не в выборе.

Истина – в том, что ты способен его сделать, не убивая при этом себя настоящего.

Возвращаясь в свою комнату, я не чувствовал ни облегчения, ни усталости, ни даже простого желания лечь и закрыть глаза, как делает большинство тех, кто считает, что день окончен, потому что стрелки где-то указывают на границу суток – напротив, я шёл словно по линии, которой не существует на картах Академии, и которую прокладывало само моё ощущение реальности, ставшее зыбким, переливающимся, полупрозрачным, как воздух над раскалённым металлом.

Дверь в комнату открылась легко, без привычного сопротивления, будто стены, ранее следившие за каждым моим шагом, утратили интерес, смирились или попросту выжидали, а может быть, они просто передали меня в руки тому, что всегда ждало внутри – не в пространстве, а в тени моей собственной памяти.

Внутри всё казалось на месте, но вместе с тем – всё изменилось: свет падал чуть иначе, воздух имел тончайший привкус чего-то незнакомого, а поверхность кровати, прежде прямая и ровная, казалась слегка прогнувшейся, словно кто-то уже сидел там, долго, молча, не оставив следа, кроме искажённого напряжения ткани, в которое можно было провалиться, если бы не сохранял осознание происходящего.

Я не знал, в какой момент он начал формироваться, потому что это произошло не как явление, не как вспышка, не как команда или отклик на заклинание, а как медленное проявление на старой фотоплёнке – ты сначала не понимаешь, что именно перед тобой, потом догадываешься, а спустя секунду узнаёшь и, возможно, жалеешь, что не отвернулся раньше.

Силуэт возник не рядом и не напротив, а словно из самой комнаты, из её дыхания, из частиц света, отражающегося от стен, и это была не форма зверя, не духа, не мифической сущности, как учили в теории фамильяров, а нечто иное, гораздо более личное, тревожное и невозможное: очертания, черты, движения – они напоминали Лиана.

Не в точности, не как копия, но достаточно близко, чтобы сердце сжалось не от страха, а от слишком явного узнавания того, кого я надеялся вернуть в других обстоятельствах, другими путями и, главное, не таким способом.

Я хотел отойти, но не мог – не потому, что не было сил, а потому что чувство вины, вросшее глубоко в моё восприятие, словно приковывало к месту, требуя не отступить, а взглянуть в глаза тому, что, возможно, я сам вызвал, пусть и не осознанно.

– Ты не он, – произнёс я с усилием, не столько заявляя, сколько убеждая самого себя, и в этот момент форма едва заметно дрогнула, словно отреагировав на мои слова, чуть смягчив черты, как бы подтверждая, что знает, кем не является, но не отказывается быть тем, кем ей позволят стать.

Я не успел сделать ни шага, ни вздоха, когда дверь в комнату распахнулась без стука, резким, тревожным движением, и на пороге возник Лерин – студент, с которым мы едва обменялись парой взглядов в коридоре и чьё имя я знал лишь по случайно брошенному в списке.

Он замер, как только взглянул на меня, и, что страннее, вовсе не на меня, а чуть ниже – на моё запястье, где, по его выражению, он увидел нечто, от чего кровь отхлынула от его лица, а голос превратился в шёпот, дрожащий на грани крика.

– Что… что у тебя? – выдохнул он, и я последовал за его взглядом, только чтобы заметить на коже едва проступивший знак, не похожий ни на печать допуска, ни на символ ритуала – овал, пересечённый тонкой, почти незаметной линией, которая пульсировала, будто была частью живого организма.

– Это… ты помечен… ты… – Лерин не договорил, но я уже слышал продолжение в его голосе, в его панике, в том, как он отступал, будто боялся не меня, а самой возможности заразиться чем-то, что не передаётся ни словами, ни прикосновением, а самим фактом существования.

– Это знак тех, кто исчез, – прошептал он, почти срываясь, – тех, кого вычеркнули из реестров, но чьи следы остались – на одежде, в книгах, в зеркалах.

Он выбежал, оставив за собой открытую дверь, как будто замкнутое пространство само по себе стало бы ловушкой, если задержаться хоть на миг.

А я остался.

С той формой, что всё ещё сохраняла черты брата, пусть уже менее чёткой, более абстрактной, словно она и сама боялась стать ей до конца.

Остался с мыслью, что, возможно, я не ищу Лиана – я сам становлюсь тем, кого уже нельзя найти.

Я проснулся не потому, что выспался, не от постороннего шума, и даже не от внутреннего сигнала тревоги, к которому за последнее время успел привыкнуть, а от осознания того, что привычная тишина, сопровождающая утро в стенах Академии, сменилась на иной, более плотный и вязкий её вариант, в котором звуки словно не исчезли, а были изначально исключены из самого пространства, как если бы реальность, в которой я находился, решила больше не давать мне обратной связи.

Встав с кровати, я сразу ощутил, что воздух в комнате стал иным – он будто отталкивал мои движения, не сопротивляясь им явно, но и не поддаваясь, как если бы само помещение сомневалось в необходимости моего присутствия, а свет, пробивающийся через верхние щели, уже не напоминал дневной, хотя по времени должен был бы; он казался выжженным, обесцвеченным, как будто прошёл сквозь слишком много слоёв стекла, прежде чем достичь моего взгляда.

Выйдя в коридор, я сразу заметил, что он пуст – настолько, что возникло ощущение не раннего утра, а полного забвения: двери были закрыты, звуки отсутствовали, даже шаги мои не отзывались привычным эхом, будто пол перестал отражать присутствие, а стены – замечать его, и я продолжал двигаться вперёд не потому, что знал, куда иду, а потому что остановка в этом безмолвии казалась бы окончательным согласием на то, что меня больше нет.

Я попытался войти в главный учебный зал, приложив жетон к сенсору, но панель, вместо того чтобы мигнуть зелёным, как всегда, вспыхнула тускло-красным, не издав ни одного звука, и это молчаливое отклонение, как ни странно, испугало меня сильнее любого крика, потому что в нём не было ни причины, ни объяснения, только факт: доступ закрыт.

Словно по инерции, я попробовал зайти в архив, затем в столовую, в зону отдыха – ни одна из панелей не сработала, ни одна дверь не открылась, и никто не вышел мне навстречу, чтобы сказать: "произошла ошибка", "подожди", "вернись позже" – всё было так, как если бы Академия, не изгнав меня официально, просто перестала меня включать в происходящее.

И тогда я понял, что это не наказание и не технический сбой, не кара за ритуал, не провал системы, а нечто иное, более пугающее и фундаментальное: меня начали стира́ть, не грубо, не принудительно, а методично и почти деликатно, словно выдавливая из общего потока, шаг за шагом, без давления, но с такой настойчивой последовательностью, от которой не спасёт ни протест, ни оправдание.

Фамильяр, до сих пор хранивший внутри меня тёплую, почти постоянную пульсацию присутствия, казался тише, отдалённее, не потому что исчез, а потому что – как я внезапно понял – он не исчезал вместе со мной, он сохранялся, как если бы именно сейчас выбирал: идти ли за мной в пустоту или остаться в потоке, к которому я уже, возможно, не принадлежал.

Я шёл вперёд, не думая, куда направляюсь, не выбирая путь, не сверяясь с этажами, картами или маршрутами, просто следуя за едва уловимым ощущением, которое нельзя было назвать интуицией, но которое вело – не на уровне сознания, а скорее как сны ведут нас туда, где ждёт не ответ, а необходимость.

В какой-то момент я оказался в южном крыле, где, как помнил по схеме, не должно было быть ничего, кроме технических каналов, и всё же одна из стен отозвалась – не открылась, не дрогнула, а словно расступилась в самой своей сути, впустив не тело, а намерение.

Я вошёл. Зал, в котором я оказался, не имел архитектурной логики: стены уходили вверх на невозможную высоту, потолок терялся в тумане, а поверхность, покрытая рядами имён, казалась вырезанной не инструментом, а магией, столь древней, что от неё осталась не сила, а след – и этот след продолжал дышать.

Имён было множество. Все – без дат, без биографий, без портретов. Только имя, и под ним – символ, личная магическая печать, тускло пульсирующая, как если бы кто-то всё ещё помнил тех, кто был здесь, но больше не значится ни в одном списке.

Я шёл вдоль стены, читая надписи, почти шёпотом, пока не остановился. Передо мной было его имя. Лиан.

И пусть в Академии, в снах и ритуалах мне уже показывали, что он ушёл, исчез, возможно, погиб – это имя, вырезанное в камне, признанное и отмеченное, оказалось сильнее всего, потому что оно было официальным молчанием.

Под именем – символ.

Круг, рассечённый внутри глазом.

Я почувствовал, как фамильяр внутри вздрогнул. Не от боли, не от страха – от узнавания.

Но прежде, чем я смог что-либо сказать – даже мысленно, – взгляд скользнул вбок, туда, где не было ничего, кроме тени.

И в этой тени.

Имя.

Зачёркнутое.

Мелкие пересекающиеся линии – две, ровные, тонкие, как если бы кто-то не хотел стереть, но и не мог позволить оставить.

Имя Рем.

Но не так, как я его пишу, не так, как произношу. Это было то имя, которое звучало только в голосе брата, в раннем детстве, в шепоте, когда мы прятались от грозы.

Я не знаю, сколько времени стоял там. Не знаю, что чувствовал.

Но когда я обернулся – в зеркале, висящем напротив выхода, – я увидел не себя.

А версию, у которой моё лицо, но глаза смотрели так, будто этот выбор – уже сделан.

Я не вернулся в свою комнату не потому, что не знал дороги, не потому, что боялся, что кто-то ждёт меня там с вопросами, которые я не смогу понять, и даже не потому, что чувствовал: привычные стены стали чужими, как кожа, переставшая быть твоей, – нет, я просто знал, что после того, как увидел своё имя, перечёркнутое в камне, в зале, где не должно было быть ничего, кроме пустоты, моя реальность больше не принадлежит расписанию, этажам, спискам и дверям с кодами допуска, потому что обратный путь туда, где я мог бы снова быть «учеником», закончился в тот миг, когда я признал, что сам стал вопросом.

Академия, ранее говорившая с тобой даже через молчание, теперь перестала делать и это: она не посылала звуков, не реагировала на прикосновения, не создавалось впечатления, что за тобой наблюдают, потому что больше никто не следил – не из равнодушия, а потому что в этой системе, выстроенной по магическим и ментальным контурам, я перестал существовать не как тело, а как имя, и это отсутствие ощущалось не как изгнание, а как вычёркивание из общего смысла.

Именно в этот момент, когда тишина стала не просто пустым фоном, а плотной субстанцией, из которой, казалось, вот-вот проявится что-то, способное говорить без звуков, я заметил, что в зеркальной панели – а точнее, в блеске металлической колонны, отражающей пространство за моей спиной – моё движение отразилось не так, как должно было: оно задержалось, пошло вразрез с моим жестом, словно реагировало не на физику, а на мысль, и в эту долю секунды я ощутил, как поверхность мира больше не следует за мной, а оценивает, стоит ли ей продолжать подстраиваться.

Я остановился не из страха и не из желания убедиться, что это было ошибкой, а потому что почувствовал – очень чётко, не интуитивно, а именно физически – шаги, приближающиеся не сзади и не спереди, а как будто из другой оси пространства, из того угла, который обычно существует только в снах.

Шаги не торопились, не были тяжёлыми или злыми, но в их ритме была та уверенность, которую не играет, не изображает и не скрывает тот, кто однажды уже стоял перед невозможным выбором.

– Я знал, что ты найдёшь это, – сказал голос, и я обернулся не сразу, потому что, услышав его, уже знал, кто именно стоит там, где будто и не было прохода.

Норис не смотрел на меня, не делал никаких движений, не сжимал пальцы, не переступал с ноги на ногу, он просто стоял, глядя в стену, отражающую его так, будто в стекле был заключён второй он, тот, который умеет говорить только тогда, когда настоящему уже не хватает слов.

– Ты знал про зал? – спросил я, чувствуя, как внутри фамильяр сдвинулся, будто в нём отозвалось не то, что прозвучало, а то, что вот-вот должно было быть сказано.

– Я знал про имя, – ответил он, и голос его был уставшим не от бессонницы, не от боли, а от того типа воспоминаний, которые становятся невыносимыми не в первый день, а на третий, когда уже поздно их отрицать.

– Её звали Элта, – добавил он, не уточняя, о ком говорит, потому что я сразу понял, что речь идёт не об ученице и не о преподавателе, а о ком-то, кто имел для него ту значимость, которую не описывают в анкетах и не вписывают в ритуальные списки.

– Её не было в расписании, она была до, и потом исчезла.

Зеркало между нами дрогнуло, как если бы пространство начало дышать чужими лёгкими, и в отражении я увидел себя – но не в той позе, в какой стоял, и не с тем выражением лица: отражение стояло ближе, оно не повторяло жестов, не повторяло взглядов, оно просто смотрело – глубоко, выжидающе, как будто давно помнит меня и ждёт момента, когда я наконец вспомню его.

– Он появился у неё тоже, – сказал Норис, не поворачивая головы. – Сначала только в отражении. Потом – во сне. Потом она стала говорить, что не уверена, кто именно из них настоящая.

Я чувствовал, как фамильяр внутри меня дрожит не от страха, не от угрозы, а от узнавания, как если бы ему пришлось снова взглянуть в глаза тому, кого однажды он уже покинул.

– Почему ты не сказал? – спросил я.

– Потому что в Академии не спрашивают, кем ты был, если начинают искать. Они спрашивают, кого ты должен заменить.

Я подошёл к зеркалу, не глядя на Нориса, не думая о том, что делает отражение, потому что уже знал: оно не повторяет меня, оно помнит меня.

И когда губы в отражении шевельнулись, я не услышал звук, но ощутил слова телом.

– Я знаю, кто ты.

Фамильяр прошептал:

– Он не из Академии. И ты… ты – тоже не был до конца её частью.

В следующую секунду зеркало стало снова обычным.

Но я и Норис так и остались стоять – не перед отражением, а перед возможностью, которая, если откроется, уже никогда не позволит нам остаться прежними.

Я не стал возвращаться в тот сектор Академии, где мы с Норисом говорили у зеркала, сразу же после нашего разговора, потому что знал – не интуитивно, а с той внутренней уверенностью, которая возникает лишь в моменты соприкосновения с чем-то, выходящим за рамки обычной логики, – что любое поспешное действие может разрушить не только следы, которые, возможно, остались от него в пространстве, но и само ощущение реальности, которое сейчас удерживалось не доказательствами, а тем хрупким состоянием памяти, что живёт на грани сна и яви.

Я вернулся только спустя несколько часов, когда воздух в коридоре стал суше, как будто кто-то распахнул все окна, чтобы выветрить само присутствие, и тишина, которая обычно воспринималась как нейтральная, приобрела тот оттенок, что возникает только после чьего-то окончательного ухода, когда ничто не дышит, не отражает, не оставляет даже слабого эха.

Комната, где находился Норис, теперь не просто выглядела пустой, она ощущалась как пространство, которое решено было освободить от самого факта его существования: кровать заправлена с точностью инструктажа, так, как будто никто никогда на ней не спал, стол абсолютно чист, не просто убран, а будто и не касались его никогда, даже пыль отсутствовала – не так, как после уборки, а как после перезапуска.

Зеркальная панель, на которой раньше оставалась странная задержка отражения, исчезла вместе с этой задержкой, как будто всё, что происходило в том коротком разговоре и в этом замкнутом пространстве, теперь принадлежит не прошедшему, а вымышленному, чему-то, что могло бы быть, но не должно было, и потому было незаметно, но безвозвратно, удалено.

Я подошёл ближе, провёл рукой по стеклу, которое оказалось таким же холодным, как всегда, но теперь казалось, что этот холод – не физический, а смысловой, как будто сама поверхность больше не имела причины отражать.

Выйдя в коридор, я остановил одного из старших учеников, лицо которого запомнил ещё по тренировкам: он узнал меня, кивнул, но в его глазах не было ни следа узнавания имени, которое я произнёс, когда спросил:

– Где Норис?

Его брови едва заметно сдвинулись, как будто он ожидал услышать любое другое имя, но не то, которое, по его реакции, звучало для него впервые.

– Кто?

Я повторил: фамилия, род, полное имя, чётко, с тем внутренним нажимом, что появляется, когда ты пытаешься удержать реальность от распада, и получаю лишь безразличный, вежливый, но окончательный ответ:

– У нас нет такого.

Я не стал спорить.

Фамильяр внутри меня молчал, и это молчание не было нейтральным – оно чувствовалось как сдержанное знание, которое ещё не должно быть озвучено, но уже слишком близко к тому, чтобы его скрыть.

Я направился в архив, провёл жетоном по панели, открыл интерфейс поиска, вбил имя, затем родовую строку, затем даже номера допусков, которые Норис использовал при входе в тренировочную секцию, но ни один запрос не дал результата: будто бы он не просто исчез, а никогда не существовал.

Когда я вернулся в собственный блок, с намерением хотя бы разобраться, что делать дальше, то ощутил, как зеркало в конце коридора – то, что всегда отображало лишь спины проходящих и безмолвную геометрию пространства – внезапно изменилось: в нём, вместо привычной перспективы, проявился лёгкий, почти неуловимый изгиб света, не отражение и не образ, а скорее намёк на вход – в коридор, которого не должно было быть.

Я шагнул вперёд, и пространство поддалось, не как дверь, а как ткань, натянутая до предела, позволив мне пройти не через проход, а сквозь саму идею прохода, и теперь я чувствовал: то, что ждёт впереди, не имеет схемы, не принадлежит ни этажу, ни плану, ни расписанию.

Это был путь, вырезанный из зеркал, вытканный из отражений, созданный не магами, а теми, кто исчез, оставив за собой лишь пустое имя.

И я шёл по нему – один, без карты, без голоса, но с тем знанием, которое приходит, когда всё, что ты считал правдой, стирается за один вечер, а в замену приходит искажённый путь, на котором каждая тень может оказаться твоей.

Или уже не твоей.