Читать онлайн Осколки

АКТ I ТЕНЬ

Лиан всегда шёл первым. С детства. Даже когда мы просто бегали по холму за домом. Он никогда не спрашивал, готов ли я. Просто вставал и шёл. А я знал, что придётся идти за ним. Тогда мне казалось, будто у него внутри был какой-то невидимый компас. Не волшебный, не механический – скорее, как чутьё. Он просто знал, куда. Я не злился.

Мы были похожи

Одна кровь, одно лицо. Даже родимое пятно – у нас обоих на правой лопатке. Но вот его улыбка. Она была как решение.

А моя – как отражение. Просто яркое, до боли в глазах, солнце и странный запах – металл, разогретый до жжения. В тот день не было ни дождя, ни ветра.

Мы сидели на чердаке. Отец звал это место «верхней мастерской» – старые книги, пыль, сломанные магические штуки. Всё, что казалось ненужным, он тащил туда.

Свет играл на полу, разлетался бликами – как знаки, которые никто не умеет читать. Лиан крутил в руках латунные линзы, наслаивая их. – А если бы ты мог стать кем угодно, – сказал он, не поднимая глаз, – ты бы остался собой?

– А я и так – я. Я посмотрел на него. – Слишком просто. Он усмехнулся. Тихо.

Я пожал плечами. Что тут скажешь? Наверное, он и сам понимал, что мне нечего ответить.

Только пол поскрипывал, да щелчки линз в его руках. Некоторое время мы просто молчали.

Потом он встал, открыл какую-то старую коробку. Без ключа, просто щёлкнул замок – и всё. Внутри было зеркало. Стекло мутное, тёмное. Я подумал, что оно разбито. Или заколдовано.

– Глянь, – сказал он и подал мне.

Заглянул – и напрягся. Я взял. Осторожно.

Я улыбнулся – а оно нет. Только смотрело. Холодно, будто оно знало обо мне больше, чем я сам. Моё отражение не двигалось.

– Оно странное. Как будто не настоящее. Я отвёл взгляд.

– А может, наоборот, – ответил он. – Настоящее – только оно.

Но Лиан уже отвернулся. Я хотел спросить, откуда это зеркало. Почему я его раньше не видел.

– Иногда мне кажется, – сказал он, – что я не отсюда. Как будто я не внутри этого мира, а просто вписан снаружи.

– Ты всегда был странный. Я усмехнулся.

Он впервые за вечер посмотрел на меня.– Не странный, Рем.

– Просто другой. И ты это знаешь.

Я не ответил.

Он аккуратно закрыл коробку, слегка склонив голову.

– Я ухожу.

У меня внутри будто что-то хрустнуло.

– Куда?

– Туда, где я буду собой. Не частью, не одним из.

Но промолчал.Я хотел сказать: "Возьми меня". Хотел спросить, куда он. Сказать, что я тоже часто не чувствую себя своим.

И, может быть, именно это молчание и стало первой трещиной.

Но я уже чувствовал: что-то сдвинулось. И вместе мы больше не идём. Мы спустились с чердака вместе.

Я проснулся рано, ещё до рассвета. Не из-за шума, не от кошмара, не от света сквозь занавески. Просто проснулся. Будто кто-то дёрнул внутри тонкую струну – и она отозвалась в рёбрах, в воздухе, во мне.

Комната была странно тихая. Не та тишина, к которой я привык. Что-то в ней отсутствовало. Только не сразу понял – дыхание Лиана.

Я сел. Осторожно, как будто боялся разбудить кого-то, кого уже не было.

Его кровать была пуста. Подушка аккуратно лежала на месте, простынь ровная. Как будто он не ложился.

Я моргнул. Потом ещё раз.

– Лиан? – тихо позвал. Ничего.

Поднялся. Пол был холодным, но я босиком пошёл к углу, где он прятал книги от мамы. Пусто.

Открыл шкаф. Его вещи – почти все – на месте.

Провёл пальцем по верхней полке. Коробки с зеркалом там не было.

И вот тут в голову вкралось то гулкое чувство как после музыки, которая резко обрывается. Тишина не пугала, но что-то в ней было не то.

Я вышел в коридор. Дом спал. Внизу поскрипывала балка – отец, наверное, перевернулся. Пахло пеплом и чем-то горьким. Возможно, кто-то забыл потушить камин.

На стене – наши старые рисунки. Два мальчика. Один с короной, другой с крыльями. Я всегда был тем, кто с крыльями. Раньше не понимал, почему Лиан так рисует. А теперь возможно, начинаю.

На кухне сидела мама. У окна, с чашкой в руках. Смотрела в темноту. Тёмные круги под глазами – сразу было видно: не спала.

– Он не вернулся, – сказала, не оборачиваясь.

Я не удивился. Она знала, о чём я хотел спросить.

– Где он? – тихо.

– Если бы я знала – голос глухой. – Ушёл до рассвета. Сам. Как взрослый. Без слов.

Я сел напротив.

– Что-нибудь оставил?

Она молча протянула мне конверт.

Моё имя. Только моё. Не "Рем и Лиан". Просто "Рем".

Внутри – два предмета.

Первый – письмо о зачислении в Академию Сновидящих. Печать странная – будто выжженная.

Второй – осколок зеркала. Узнаваемый. Я помнил, как он показывал его мне.

Я взглянул на мать. Она молчала, но в глазах было всё: тревога, обида, вопрос. Тот самый, который никто не озвучил: почему не он? Почему я?

Как будто мир разделился. Было – и стало. Я вышел, вернулся в комнату. Сел. Бумага в руке почти ничего не весила, а в голове – шум.

До этого – был Лиан. Был дом. Были понятные вещи.

Теперь – только пустота.

Но знал одно: если не пойду за ним, если не пойму – я навсегда останусь в его тени. Я не знал, зачем он ушёл. Почему выбрал так. Почему оставил это мне.

К вечеру стоял у дверей. Через час я собрал вещи. Письмо положил в карман, зеркало – рядом.

Отец только сказал:

– Не теряй себя. Даже если найдёшь другого.

Мама обняла меня крепко.

Всё за окном казалось чуть смещённым, как во сне, где ты не совсем проснулся.Я кивнул. А сам уже чувствовал: потеряться – часть этого пути.

А теперь – только я, поезд и непривычная тишина. До этого дня я ни разу не уезжал один. Всегда кто-то был рядом – Лиан, родители, хоть кто-то знакомый.

Не транспорт – порог. Грейская линия. Старая, грохочущая, с вагонами, которые, казалось, давно устали от своих маршрутов. Мне казалось, что я не просто еду – перехожу черту.

Внутри всё было тихо. Очень тихо. Только в углу кто-то перелистывал бумаги. Старик в сером плаще. Вид у него был такой, как у тех, кто уже всё про всех знает и ни в чём не участвует. На запястье – татуировка. Сложная, синяя, будто вживлённая в кожу.

Я сел у окна. Вид за ним – равнины, серые, пустые. Будто выжженные. Смотреть не хотелось. И всё равно смотрел – ни на пейзаж, а как будто внутрь себя.

Голос был не злой, не резкий, просто усталый. Как у тех, кто говорит одно и то же сотни раз в день.– Имя и цель прибытия? – сказал кто-то.

Я обернулся. Чиновник. Или охранник. Я не знал.

– Рем Синтари. Я еду по вызову. Для поступления в Академию Сновидящих.

– Возраст?

– Шестнадцать.

Он даже не записал. Просто кивнул. Будто знал это заранее. Или не считал нужным уточнять.

Снова стало тихо. Но уже не так. Воздух стал… плотнее? Неловким? Как будто тишина слышала слишком много.

Через какое-то время дверь позади открылась. Вошёл парень. Мой ровесник или чуть старше. Ходил уверенно, но не вызывающе. Плащ перекинут через плечо, в руках книга. Без названия.

Будто слышит не уши – а сны. Намерения. Мы не заговорили.Он сел не рядом, но недалеко. Ни на кого не глядел, но я почувствовал – он знает, что я тут. Не глазами. Как-то по-другому.

За окном пейзаж начал расплываться. Чёрт знает, как это объяснить – но всё стало мягким. Нереальным. Как будто мир забывал, каким должен быть.

Я – ничего. Пустоту. Потому что и внутри у меня было то же самое.Я знал, что это значит. Академия рядом. Она показывает каждому что-то своё. Кто-то видит леса, кто-то лестницы.

Вверху вспыхнул символ – бледный, будто устал зажигаться. Это было сигналом: приехали.Поезд замедлился.

Я поднялся. Сумка показалась тяжелее, чем утром. Не знаю, почему. Может, зеркало. Может, я сам стал другим.

Он сказал тихо, почти шёпотом: Проходя мимо того парня, я почувствовал его взгляд – даже если он не поднял головы.

– Здесь не имена важны. А то, что ты прячешь.

Но он уже снова читал. Или делал вид. Я замер на долю секунды. Хотел спросить – что он имел в виду.

Уже у выхода он добавил:

– Не верь тем, кто первым предложит дружбу.

Я не ответил. Просто вышел.

Я не знал, чего жду. Но точно не этого.

Серые стены, без украшений. Ни арок, ни башен. Просто тёмный камень, от которого даже свет, казалось, отскакивал. Академия Сновидящих я столько слышал о ней. Легенды, слухи, намёки. Я представлял что-то огромное, холодное, магически сверкающее. Но здание, которое я увидел, было никаким.

Я сделал шаг вперёд. Неуверенно, но решительно. Передо мной – арка. Вроде бы вход, но без двери, без охраны. Я остановился. Воздух перед аркой был плотный. Почти как плёнка.

Скорее как будто смотрело. Изучало. Не меня – а то, чего я не хотел показывать.Что-то внутри дрогнуло. Словно здание, само место, обратило на меня внимание. Не тёплое. Не враждебное.

Когда я пересёк границу, мне показалось, будто за спиной захлопнулась дверь. Хотя её не было.

Над ней – символ. Спираль, нарисованная одной непрерывной линией. Внутри – не холл, не коридор. Просто круглый зал. В центре – чёрная платформа. Блестела, будто стеклянная. Свет шёл изнутри.

Лица разные, но в глазах – одно и то же. Ожидание. И немного страха. Я подошёл ближе. На платформе уже стояли другие. Подростки. Кто-то постарше.

Будто искал не людей, а их слабые места. Я заметил его. Того самого парня из поезда. Он стоял спокойно, не смотрел ни на кого. Или – сквозь всех.

Лицо без эмоций. Жесты точные, сдержанные. Всё в ней было – по делу.К нам подошла женщина. Высокая, в сером балахоне.

– С этого момента ваше присутствие зафиксировано. Ваши действия, мысли и сны будут отслеживаться внутренними структурами Академии.– Добро пожаловать в Академию Сновидящих, – сказала она спокойно. Без нотки приветствия или угрозы.

Над моей головой – круг с тонкой трещиной. Почти незаметной, но явной.Она взмахнула рукой. Над каждым из нас вспыхнули знаки.

– Уровень допуска: ноль. Вам открыт доступ к зоне введения, базовой библиотеке, зонам отдыха и первой ступени сна.

Кто-то фыркнул сбоку.

– А если я пойду дальше? – голос молодой, но с вызовом.

Женщина даже не моргнула.

– Можете. Здесь не держат. Но и не жалеют.

Но с ощущением, будто мы погружаемся не вниз, а в себя. Прежде чем кто-то успел ответить, платформа начала опускаться. Мягко, без звука.

Я замер. Но оно тут же исчезло.Стены исчезли. Вокруг – стекло. В нём – обрывки фраз, лица, сны. Некоторые казались знакомыми. На секунду – имя. Лиан.

Мы спустились в зал с высоким куполом. Световые линии медленно ползли по его поверхности, рисуя узоры. Я не понимал их. Но они казались важными.

Взгляд прямой. Усталый, но цепкий.В центре – стол. За ним – мужчина. Старый, но крепкий.

Женщина чуть наклонилась:

– Мастер Варнель. Один из новых.

Он посмотрел на меня.

– Синтари.

Я сжал плечи.Никаких вопросов. Только фамилия.

– Твой брат был здесь, – продолжил он. – Он не прошёл первую ступень. Но кое-что оставил.

– Зеркальная карта. Пока неактивна. Он оставил её тебе. Он поднял пластину. Маленькую. Холодную на вид.

Я подошёл. Взял.

Пластина была холодной, как лёд.

И когда я взглянул на неё – увидел своё лицо.

Моё. Только оно улыбалось.

А я – нет.

Пусто, но как будто за мной наблюдали.Академия менялась. Не резко, не как в сказках – без грома, молний и исчезающих стен. Просто по-своему. Кажется, она чувствовала, кто входит. Подстраивалась. Я не знал, кто это придумал – магия, архитектура, разум – но в коридорах, по которым я шёл, было что-то живое.

Я не стал спрашивать, насколько «временное». Здесь вопросы, казалось, ничего не ускоряли. Только делали всё менее понятным. Мне дали жетон. Металлический, чуть потёртый: «Северный коридор, сектор три, временное размещение».

Я нажал – скрип. Не пугающий. Скорее осторожный. После пары поворотов оказался перед дверью. Ничего особенного. Деревянная ручка, облупленная краска.

Помещение не для отдыха. Для ожидания. Или чего-то, что приходит само. Комната была небольшой. Кровать, стол, полка, окно. Свет почти не проникал – но и не был нужен.

На столе лежал свиток. Я развернул его «Всё, что вы произнесли – записано. Всё, что не сказали – зафиксировано. Всё, что увидите – останется с вами. Пока выдержите. В конце одна строка, подчёркнутая: «Ложь допустима в речи. Но не во сне. Или потому, что Лиан, возможно, уже нарушил. Я перечитал её дважды. Она будто царапнула изнутри. Может, потому что я уже знал —что нарушу.

Будто где-то рядом что-то двигалось. Не угроза. Просто что-то большое. Я сел на край кровати, не снимая ботинок. Просто сел. В стенах – тишина, но не глухая.

Потом – стук в дверь.

На пороге стоял молодой мужчина. Мантия преподавателя, значок третьего круга. В руках – папка.

– Указан родственный статус с Лианом Синтари. Подтверждаете?– Перепроверка. Рем Синтари? – Да.

А потом я выдал: Я замер. Всё внутри сжалось.

– Совпадение по фамилии. Мы не родственники.

Скорее – как человек, который запомнил всё: слова, паузу, выражение лица.Он чуть прищурился. Не осуждающе.

– Понял. Тогда вы – первый Синтари, прошедший первичный допуск.– Похожи. – Бывает.

Он сделал отметку и ушёл. Ни одного лишнего слова.

Признался самому себе – я солгал. Не голосом. Всем собой. Я выдохнул. Неглубоко.

Он сам погас. Я лёг. Свет не выключал.

Не темнота. Зеркало. Я не понял, когда заснул. Просто исчезло всё.

Но улыбка – не моя. Осанка – другая. Уверенность. Почти наглость. Как у Лиана. Я стоял в зале. Вокруг – отражения. Похожие на меня, но чужие. В каждом – я. Вроде бы.

Никого. Но было чувство. Что кто-то рядом. Не враг. Не призрак. Просто кто-то, кто знает меня лучше, чем я сам. Слева – шорох. Я обернулся.

Я хотел спросить: «Кто ты?»

И проснулся. Через пару секунд оно исчезла. Но не чувство. На запястье – тонкая царапина.

На столе – новый лист.

«Поздравляем. Вы прошли первую ступень. Уровень доступа изменён.»

Круг. Только теперь – без трещины. Знак – знакомый.

После того как я прочёл уведомление, что прошёл первую ступень, в комнате будто что-то сдвинулось. Не стены и не мебель – скорее само ощущение пространства стало другим. Воздух стал плотнее, будто натянут. Окно, которое раньше было почти чёрным, теперь пропускало тонкую полоску лунного света. Казалось, она просто напоминала: ночь здесь – не только снаружи, но и внутри каждого, кто спит.

Я пытался не засыпать сразу. Хотел остаться в этой грани – когда ты ещё здесь, но уже не совсем. Но в Академии, похоже, знали, когда ты больше не держишься. И тогда всё происходило само.

Вокруг – ни стен, ни звуков. Но было ясно: я внутри чего-то. Может, не помещения. Может, воли.Сон пришёл не как история. Не как картина или сцена. Скорее – как ощущение, что ты в чужом месте, где всё видят. Я стоял где-то. Под ногами – не пол, не земля. Что-то холодное, чуть пульсирующее, будто живое.

Не животное, не человек. Его форма менялась. Иногда – как силуэт с наклонённой головой. Иногда – будто длинные уши. Потом – просто что-то мягкое, расплывчатое.Вдалеке появилось что-то. Оно не шло, не двигалось – просто стало ближе.

Я почувствовал интерес. Будто кто-то внутри спрашивал: «Ты это сам выбрал? Ты точно знаешь, куда пришёл?»Я не испугался.

Я увидел глаза. Непривычные. Не злые, не добрые. Просто… знающие.Я хотел заговорить. Спросить: «Ты кто?» – просто, по-настоящему. Но прежде чем я успел выдохнуть первый звук, это существо как будто обернулось внутрь себя.

Просто как кто-то, кто видит тебя без слов.Они смотрели, не оценивая. Не как учитель или судья.

И я услышал:

«Ты солгал. Но ты пришёл.»

Не голос. Не звук. Просто мысль, которая стала моей.

На запястье – тонкая царапина. Не больная. Не случайная. Чёткая, как след. Как знак.Я проснулся. Вся постель была сбита, как будто я ворочался весь сон.

Я встал. Осторожно. Будто кто-то мог ещё быть рядом.

На столе лежал свиток. Новый. Не тот, что правила.

Связь зафиксирована. "Допуск обновлён". Идентификация подтверждена. Сновидение классифицировано: живой отклик. Магическая подпись – нестабильная, редкая.

Под текстом – круг. Просто круг. И маленькая тень внутри.

Внизу – короткая приписка от руки:

«Форма не установлена. Но он уже рядом.»

Утро в Академии начиналось не с рассвета. Здесь не было солнца – не в том смысле, что его не существовало, а в том, что оно не касалось этих стен напрямую. Свет, который проникал внутрь, казался отфильтрованным, будто прошедшим сквозь чью-то волю, сквозь чужое решение, каким именно ему быть. Он не согревал. Он подчёркивал.

Когда я вышел из своей комнаты, дверь за спиной закрылась беззвучно, как будто никогда не открывалась. В коридоре никого не было. Ни шума, ни голосов, только тот самый холодный воздух, который держался между стен, будто тень, оставшаяся после чего-то, что уже ушло.

Я не знал, куда идти. Но ноги несли вперёд. И чем дальше я шагал, тем сильнее чувствовал, как Академия отзывается не стенами, не полом, а внутренней географией сна – будто бы пространство запоминало моё присутствие и начинало двигаться вместе со мной.

За очередным поворотом я оказался в зале, который, судя по архитектуре, должен был быть библиотекой. Но вместо полок – гладкие поверхности, покрытые затуманенными символами, будто слова ещё не решили, появляться ли сегодня.

В центре зала, у одной из таких поверхностей, стоял он.

Парень с поезда.

Он не обернулся. Но его спина выпрямилась, будто он почувствовал не шаги, а моё намерение.

– Ты не спросил, как меня зовут, – сказал он негромко, не поворачивая головы.

– Ты тоже, – ответил я, подходя ближе, не ускоряя шаг.

– Я Норис, – произнёс он, словно произносил не имя, а маску. – Норис Эльтар.

Он повернулся, и я впервые увидел его лицо по-настоящему. Не мимолётный профиль в вагоне, не силуэт в тусклом свете – а глаза, губы, напряжённые скулы.

Он был спокойным. Но не равнодушным.

– Ты из сна, – сказал он. – Или нет?

– Я живой. Если ты об этом.

Он посмотрел на меня пристальнее.

– Разве это противоположности?

Я не ответил. Не потому, что не знал, что сказать. А потому, что в этот момент почувствовал, как где-то в груди, чуть ниже сердца, что-то сжалось – не от страха, а от узнавания.

Как если бы во сне я уже встречался с ним.

Или – с тем, кто на него похож.

Норис сделал шаг вбок, и изображение на стеклянной панели изменилось. Там появилась форма – не чёткая, но узнаваемая: спираль, окружённая треугольниками, как щит.

– Ты прошёл первую ступень. Быстро.

– Я не выбирал темп.

– Никто не выбирает.

Он подошёл ближе, слишком близко, как делают только те, кто не боится чужих границ. Или те, кому плевать на них.

– Но ты выбрал ложь, – сказал он, глядя в глаза. – Ты сказал, что не знаешь Лиана.

Я почувствовал, как пространство будто стало острее. Как воздух вокруг приобрёл форму. Как нечто рядом со мной – то, что я ощущал ночью – вновь шевельнулось. Не звук, не образ. Отклик.

– Откуда ты знаешь?

– Я не знаю.

Он прищурился.

– Я чувствую.

Мы молчали. В этом молчании не было паузы. Был выбор.

Я мог бы сейчас соврать второй раз. Мог бы подтвердить первый.

Но вдруг понял, что не хочу.

– Он мой брат, – сказал я. – Мы были близнецами.

Норис не удивился. Только медленно кивнул.

– Тогда берегись. В Академии твои отражения не всегда принадлежат тебе.

Он ушёл, не дожидаясь ответа.

И только тогда я заметил: символ на панели за его спиной изменился.

Круг.

Внутри – маска.

С трещиной.

Я долго не решался прикасаться к зеркальной пластине, которую мне вручил Варнель. Она лежала в выдвижном ящике стола, обёрнутая в чёрную ткань, не из страха быть испорченной, а скорее, чтобы не смотреть лишний раз на поверхность, которая не отражает, а показывает то, что ты прятал даже от самого себя.

Академия не интересовалась, что я делаю в одиночестве. Моя комната молчала, не задавала вопросов, но с каждым часом – особенно ночью – я всё яснее ощущал, как стены, воздух, даже деревянный пол под ногами словно ждут: сделаю ли я шаг навстречу, коснусь ли памяти, которую никто, кроме меня, больше не способен вернуть.

Когда наконец наступила тишина – не внешняя, а внутренняя, без мыслей, без попыток себя убедить или оправдать – я достал пластину.

Она по-прежнему была холодной, будто созданной из воды, которая никогда не знала тепла. На первый взгляд – гладкая, без символов, без линий. Но стоило наклонить её под другим углом, как в глубине начала проступать форма: кольцо, в центре которого вращалась крошечная точка.

Я не знал, что именно нужно сделать, чтобы она «открылась». Но, кажется, она знала, что я – готов.

Пластина дрогнула у меня в руках. Пальцы оцепенели. Воздух вокруг меня уплотнился, как перед грозой. Свет погас – не лампа, а сам свет, как явление.

В следующее мгновение я не был в комнате.

Я стоял на пороге нет, не в здании. А, во Времени.

Передо мной – лестница, уходящая вверх в серую пустоту, по ступеням которой лежал свет, будто каждый шаг означал одно воспоминание. И там, на самой вершине – он. Лиан.

Его спина, его силуэт, даже движение руки, будто он откидывал волосы назад – всё было до боли знакомым, и всё было не тем.

Он не обернулся. Но заговорил.

– Поздно, Рем. Ты всегда приходишь слишком поздно.

Я хотел ответить, хотел крикнуть, броситься вверх по этим ступеням, но ноги не слушались, будто сама мысль о том, что я могу приблизиться, противоречила правилам этого пространства.

– Это не ты виноват.

Его голос был глухим, как будто звучал сквозь воду или сквозь боль, которую он переживал много раз, пока я спал.

– Я сделал выбор. Я показал им то, что они не хотели видеть.

Он обернулся.

И я увидел – это был Лиан. Но не тот, которого я знал. Его лицо было истощено, как будто каждое слово, сказанное здесь, отнимало у него часть силы. Глаза нет, не пустые. Они были полные, но не собой.

В них что-то жило. Не он. И не я.

– Ты пойдёшь дальше, чем я. Но за это придётся платить.

– Платить кому?

Он не ответил.

Вместо этого шагнул назад – и исчез, как будто его растворила сама лестница.

Мир начал рушиться – не обвалом, а по спирали, как сон, который вырывают до пробуждения.

Я упал. Не телом. Сознанием.

Когда я очнулся, пластина валялась у кровати, но уже не была гладкой: в центре теперь пульсировал символ – полукруг, окружённый тенью.

Под ней появилась надпись.

– "Отражение активировано. Повтор невозможен."

Я не спал до утра.

И впервые почувствовал, что нахожусь не просто в Академии.

А в её внутренней памяти.

После того как зеркало Лиана погасло, я долго не мог притронуться даже к своей тени. Не в буквальном смысле – я просто не мог чувствовать себя прежним. Будто что-то сломалось внутри, и теперь я смотрю на себя издалека.

Я не выходил из комнаты. Не включал свет. Не прикасался к еде, которую кто-то молча оставил у двери. Вся комната стала тихой, замкнутой. И внутри меня – так же. Будто во мне свернулось что-то живое и ждало, когда я скажу ему имя, которого не знал.

Просто был.Когда сон всё-таки пришёл, он был другим. Не похожим ни на один до этого. Он не пугал. Не объяснял. Я оказался где-то, где не было ничего. Ни пола, ни потолка. Ни света, ни тьмы. Ни тела. Только я. Просто – я, как точка. Без веса. Без границ.

Но я был не один.

Я не видел ничего. Но чувствовал – кто-то рядом. Не появился. А как будто всегда был. Только теперь позволил мне его заметить.

Я не слышал слов, но внутри прозвучало:

– Ты начал видеть. Теперь начнёшь слышать.

Я не знал, как ответить. Даже если бы мог – не факт, что здесь вообще работают слова. Но внутри я всё равно задал вопрос:

– Кто ты?

И услышал:

– Я – тот, кто появился, когда ты стал не один.

Не угроза. Не помощь. Просто… присутствие. Как воздух. Он рядом. Без условий.

Потом я увидел его. Сначала – как очертание. Потом – как движение. Он не приближался, не звал. Просто кружил вокруг. Как будто знал меня лучше, чем я сам.

– Я не твой. Но с тобой. Пока ты не предашь себя.

Я не понял сразу. Но понял главное: я теперь не один. И уже не буду.

Тяжёлым. Настоящим. Как после дождя.Когда я проснулся, в комнате ничего не изменилось. Но воздух стал другим.

На запястье – новая метка. Не больно. Просто след. Чёткий, как знак.

На столе – лист. Не знаю, откуда он взялся. Просто… был.

Имя не присвоено. "Форма принята". Подпись установлена. Фамильяр зарегистрирован. Категория: автономная сущность.

Открытый.В углу – маленький круг. А в нём – глаз.

Просто – однажды я проснулся и понял, что всё изменилось.Это случилось без предупреждения. Без сигнала, без зова, без вспышек на потолке или символов на двери.

Комната была прежней, но воздух – другой. Густой, как перед грозой. Тяжёлый. Ощущение, будто кто-то рядом. Не за стеной – внутри. Я сразу понял: это не случайность. Это не «приснилось». Это – приглашение. Или вызов. Или, может, уже приговор.

Дверь была открыта. Широко. Ровно настолько, чтобы я не сомневался: мне туда. Не нужно спрашивать. Не нужно решать. Просто идти.

Коридор я видел впервые. Ни света, ни окон. Стены гладкие и странно вибрирующие, будто внутри – что-то живое, текущее. Я не слышал ни звуков, ни голосов. Только своё дыхание. И шаги, которые будто не мои.

Дверь в конце была старая. Тёмное дерево. Треснувшее. Я потянулся – и она оказалась тёплой. Живой. Не как предмет. Как кожа. Слегка податливая, будто чувствует тебя.

В центре – платформа. Над ней – шесть фигур. Завёрнуты в ткани. Без лиц. Без движения. Но я чувствовал их взгляды. Они знали про меня больше, чем я сам.Внутри зала было пусто. Ни окон. Ни ламп. Ни теней. Но я видел. Всё.

– Несвоевременно активированный. Решение: ритуал без имени.– Рем Синтари, – сказал один голос. Женский. Чёткий. Без эмоций. Я не удивился. Даже не испугался. Я просто понял – это момент. Не экзамен.

– Это не тест. Не на силу, не на послушание, – сказал второй голос. Мужской. Глухой. Проникающий. – Это проверка, сможешь ли ты остаться собой, когда встретишь свою ложь лицом к лицу.

Символ на платформе вспыхнул. Как трещина по стеклу. Потом превратился в знак: круг, пересечённый двумя линиями. Одна ровная. Вторая – как от дрожащей руки.

Я вошёл.

Моя вторая версия. Та, что я всю жизнь отталкивал. Прятал. Не давал дышать.И оказался – не в зале. А перед собой. Не в зеркале. Не во сне. А по-настоящему.

Он заговорил первым.

– Я ждал, – сказал он. – Ты же знал, что я есть. Просто не хотел видеть.

Голос – мой. Но с другим оттенком. С уверенностью, которой мне всегда не хватало.

– Признай, что тебе стало легче без Лиана, – сказал он. – Признай – и выйдешь сильнее.

– Или соври – и останься здесь навсегда.

Я хотел отвернуться. Не мог. Здесь ложь – не молчание. Здесь ложь – выбор.

И в этот момент я почувствовал: он здесь. Фамильяр. Не в теле. Не рядом. А внутри. Спокойный. Ждущий. Не судит. Не толкает. Просто – с тобой.

Я вдохнул. И сказал:

– Я не знаю, рад ли я. Но я знаю: с его уходом я стал другим. И в этом – и сила, и потеря.

Мир начал складываться. Как книга. Как сон.Моя тень кивнула. Не с презрением. С пониманием.

Открытый глаз. Внутри круга. Я снова стоял в зале. Шесть фигур. Тишина. На запястье – метка.

А потому что впервые – не солгал. И я понял – я прошёл. Не потому, что стал сильнее.

После ритуала никто ничего не сказал. Не было ни поздравлений, ни взглядов. Академия просто вернула меня в комнату. Будто ничего не случилось. Будто я не шагнул вглубь себя, не расколол собственную правду пополам. Будто это просто ещё один учебный день.

Дверь закрылась за мной без звука. Я сразу почувствовал – воздух в комнате изменился. Он был другим. Не стерильным. Пахнул чем-то тёплым. Травой, дымом… как будто здесь теперь жило что-то ещё, кроме меня.

Я стоял у стены. Не двигался. Не раздевался. Просто стоял и слушал, как во мне стучит то, что осталось после ритуала.

Фамильяр не появлялся. Ни в голосе, ни в образе. Но я знал: он рядом. Он чувствовался – как тепло от огня за закрытой дверцей. Просто молчал. Ждал.

Заснул я не сразу. Скорее, провалился в полусон. Без образов. Без мыслей. Без снов.

И в этом тишайшем месте был он. Варнель.

Он не вошёл. Не позвал. Просто сидел у моего стола. Как будто всегда был там. Ждал, пока я замечу.

– Это не визит, – сказал он. – Я просто смотрю.

Я сел, не включая свет.

– Вы были в зале?

– Нет. Но я знаю, что ты там стал другим.

Я вздрогнул. Он знал. Следил?

– А фамильяр?

Он глянул на меня спокойно.

– Мы не следим за фамильярами. Мы следим за теми, у кого они появляются сами.

Я понял. Это не должно было случиться. Но случилось.

Он встал. Не издал ни звука. Даже ткань мантии не шелохнулась. Просто стоял – как вопрос.

– Мы видели многих. Но твоя правда – ускользнула. Стала твоей силой. До того, как мы успели её зафиксировать.

Он подошёл ближе.

– Есть другие. Они уже смотрят.

– Кто?

Он ничего не ответил.

Вместо ответа он протянул конверт. Чёрный. Без имени. Только символ – круг, прорезанный линией. Как глаз. Закрытый.

– Откроешь, когда поймёшь: не все зеркала показывают наружу.

Он исчез. Просто не стало. Как будто его и не было.

Я остался. Но не один.

В зеркале, где должно быть моё лицо, я увидел другое.

Оно смотрело на меня. Изнутри.

Я проснулся не от звука и не от движения – просто почувствовал, что кто-то есть рядом. Не шумел, не дышал громко, не приближался, но его присутствие было ощутимым – как когда за спиной кто-то смотрит на тебя, и ты это точно знаешь.

Он сидел у окна. Норис. Не могу сказать, что он пришёл – такое чувство, будто просто возник. Как отражение, которое всегда было здесь, просто ты его раньше не замечал. Он смотрел в окно, туда, где будто бы должно быть утро. Хотя мы оба понимали: в Академии никакого настоящего утра не существует.

– Быстро оправился, – сказал он, не поворачиваясь. – Обычно после ритуала некоторые неделями молчат.

Я сел. Почувствовал, как внутри меня фамильяр чуть пошевелился. Не напрягся, не испугался – просто дал понять, что тоже тут.

– Я не знал, что ты был там, – сказал я.

– Я не был. Но слышал.

Он повернулся. Мы встретились взглядами. Впервые – по-настоящему. Это не был вызов. Просто момент узнавания.

– Ты знаешь, кто тебя наблюдает? – спросил он.

– Думаю, теперь да.

– Нет, не они. Не те, что "официальные". А другие. Те, кому не по пути с удобными.

Я кивнул. Уже понимал. После всего – Варнеля, снов, зеркал – я знал, что Академия это не просто здание. Это… кто смотрит.

– Ты к ним относишься?

Он будто хотел усмехнуться, но не стал.

– Пока нет. Может, скоро. Если решусь.

Он подошёл ближе. Очень близко. Не нарушая границы, но почти касаясь её.

– Сегодня ночью. Седьмой этаж, третья секция. На карте ты её не найдёшь. Она сама тебя найдёт.

– Что там?

– Ответ. На вопрос, которого ты ещё не задал.

Он пошёл к двери. Уже почти вышел, когда добавил:

– Твой фамильяр чует ложь. Мой – помнит её. Это плохо сочетается. Но иногда – по-другому нельзя.

И ушёл.

А я остался. Один. В своей комнате, которая вдруг стала чужой. Не потому, что изменилась.

А потому что я понял: всё, что было до этого – только начало.

Ночь опустилась не по расписанию и не по воле башенных часов, которых здесь, кажется, никогда и не было, а потому что воздух стал другим – плотнее, глубже, как тёмная ткань, накинутая на плечи пространства, в которой исчезают звуки, расплываются контуры и рождаются шаги, которые совершаешь не ради цели, а чтобы не утонуть в собственной неподвижности. Я шёл не из доверия и не из любопытства; я шёл потому, что любое промедление стало бы признанием слабости – той самой, что таится в желании отложить выбор до момента, когда за тебя решит кто-то другой.

На седьмой этаж я поднялся один, не оставляя за собой ни следа, ни звука, словно Академия, уловив моё намерение, не стала мешать, но и не выдала мне ни одного знака поддержки – как родитель, который давно понял: ребёнок переступил ту невидимую грань, за которой забота превращается в помеху.

Я знал, что комната, которую я ищу, не будет обозначена на планах и не покажется в зеркале, как не отражаются на поверхности воды те, кто научился дышать под нею. Вдоль стены я двигался медленно, почти скользя, касаясь пальцами её холодной поверхности, где не было ни дверных рам, ни щелей, ни даже намёка на архитектурную аномалию, но в какой-то момент, без слов и предзнаменований, я понял – именно здесь пространство перестало быть равнодушным, а взгляд, до этого обращённый наружу, встретил встречный – скрытый, безглазый, но ощутимо живой.

Я приложил ладонь к идеально гладкой поверхности, которая поддалась не сразу и не с треском, как дерево или металл, а с той вязкой текучестью, какая бывает у воды, принявшей форму, в которую её погрузили. И тогда – не дверь, не проход, не портал – просто граница исчезла, и я оказался внутри.

То, что я увидел, не поддавалось описанию в привычных терминах. Помещение не имело ни пола, ни потолка, ни стен в их обычном понимании – всё было соткано из мягкого, пульсирующего света, как будто само пространство представляло собой медленно дышащую структуру, наполненную не светом, а памятью, вытянутой в нити, парящие в воздухе.

По центру этой безмолвной спирали стояла фигура.

Это была не иллюзия, не страж и не Норис. Это была девушка – реальная, плотная, как тень при свете свечи, но не менее неподвластная чужому контролю. Её волосы были обриты, с одной стороны, а в глазах, чёрных до невозможности, не отражался свет – лишь намёк на то, что видимое ей давно перестало быть частью мира, в котором мы с тобой считаем истиной то, что можно потрогать.

Она не испугалась, не удивилась, даже не изменилась в лице, когда я вошёл. Она просто посмотрела – внимательно, но без вторжения, словно каждый, кто вступал в это место, был уже вписан в его текст, и от неё требовалось лишь зачитать очередную главу.

– Ты пришёл, – произнесла она, и в её голосе не было вопроса, только факт, поданный с тем спокойствием, с каким произносят приговор, от которого никто не спасается, потому что он был заключён в самом выборе.

– Кто ты? – спросил я, не потому что надеялся на ответ, а потому что в этой фразе звучал ключ к моему собственному положению.

– Я – остаток. Не Академии. Её правды.

Она шагнула в сторону, и за её спиной медленно остановилась одна из парящих структур – световой фрагмент, в котором начал проявляться образ, словно запечатлённый на плёнке, только без времени и движения. Я узнал лицо.

Моё.

Но не в том виде, в каком я знал себя перед зеркалом или отражением. Это был я – без сдержанности, без колебаний, с жёсткостью во взгляде и уверенной осанкой, которая не принадлежала человеку, сомневающемуся в своём пути.

– Это одна из версий, – сказала она. – Тот, кем ты мог бы стать, если бы выбрал их сторону.

– Их? – переспросил я.

– Академии.

Она не говорила это с отвращением. Скорее – с усталостью.

– Здесь собираются те, кто отказался от уроков, но не от знания. Те, кто не смог принять формулу, но понял язык.

Внутри меня, где обычно безмолвно ждал своего момента фамильяр, вспыхнула дрожь, едва уловимая, но слишком точная, чтобы её спутать с простым волнением.

Он не шептал. Он вспоминал.

– Она не лжёт тебе, – пронеслось внутри, – она лжёт себе.

Я не ответил сразу. Потому что в этот момент понял: Академия – это не лестницы, не кабинеты, не преподаватели в мантиях, не ритуалы. Это множество версий одного сознания, которые, взглянув друг на друга, пытаются доказать, что именно их путь – истина.

Но истина – не в выборе.

Истина – в том, что ты способен его сделать, не убивая при этом себя настоящего.

Возвращаясь в свою комнату, я не чувствовал ни облегчения, ни усталости, ни даже простого желания лечь и закрыть глаза, как делает большинство тех, кто считает, что день окончен, потому что стрелки где-то указывают на границу суток – напротив, я шёл словно по линии, которой не существует на картах Академии, и которую прокладывало само моё ощущение реальности, ставшее зыбким, переливающимся, полупрозрачным, как воздух над раскалённым металлом.

Дверь в комнату открылась легко, без привычного сопротивления, будто стены, ранее следившие за каждым моим шагом, утратили интерес, смирились или попросту выжидали, а может быть, они просто передали меня в руки тому, что всегда ждало внутри – не в пространстве, а в тени моей собственной памяти.

Внутри всё казалось на месте, но вместе с тем – всё изменилось: свет падал чуть иначе, воздух имел тончайший привкус чего-то незнакомого, а поверхность кровати, прежде прямая и ровная, казалась слегка прогнувшейся, словно кто-то уже сидел там, долго, молча, не оставив следа, кроме искажённого напряжения ткани, в которое можно было провалиться, если бы не сохранял осознание происходящего.

Я не знал, в какой момент он начал формироваться, потому что это произошло не как явление, не как вспышка, не как команда или отклик на заклинание, а как медленное проявление на старой фотоплёнке – ты сначала не понимаешь, что именно перед тобой, потом догадываешься, а спустя секунду узнаёшь и, возможно, жалеешь, что не отвернулся раньше.

Силуэт возник не рядом и не напротив, а словно из самой комнаты, из её дыхания, из частиц света, отражающегося от стен, и это была не форма зверя, не духа, не мифической сущности, как учили в теории фамильяров, а нечто иное, гораздо более личное, тревожное и невозможное: очертания, черты, движения – они напоминали Лиана.

Не в точности, не как копия, но достаточно близко, чтобы сердце сжалось не от страха, а от слишком явного узнавания того, кого я надеялся вернуть в других обстоятельствах, другими путями и, главное, не таким способом.

Я хотел отойти, но не мог – не потому, что не было сил, а потому что чувство вины, вросшее глубоко в моё восприятие, словно приковывало к месту, требуя не отступить, а взглянуть в глаза тому, что, возможно, я сам вызвал, пусть и не осознанно.

– Ты не он, – произнёс я с усилием, не столько заявляя, сколько убеждая самого себя, и в этот момент форма едва заметно дрогнула, словно отреагировав на мои слова, чуть смягчив черты, как бы подтверждая, что знает, кем не является, но не отказывается быть тем, кем ей позволят стать.

Я не успел сделать ни шага, ни вздоха, когда дверь в комнату распахнулась без стука, резким, тревожным движением, и на пороге возник Лерин – студент, с которым мы едва обменялись парой взглядов в коридоре и чьё имя я знал лишь по случайно брошенному в списке.

Он замер, как только взглянул на меня, и, что страннее, вовсе не на меня, а чуть ниже – на моё запястье, где, по его выражению, он увидел нечто, от чего кровь отхлынула от его лица, а голос превратился в шёпот, дрожащий на грани крика.

– Что… что у тебя? – выдохнул он, и я последовал за его взглядом, только чтобы заметить на коже едва проступивший знак, не похожий ни на печать допуска, ни на символ ритуала – овал, пересечённый тонкой, почти незаметной линией, которая пульсировала, будто была частью живого организма.

– Это… ты помечен… ты… – Лерин не договорил, но я уже слышал продолжение в его голосе, в его панике, в том, как он отступал, будто боялся не меня, а самой возможности заразиться чем-то, что не передаётся ни словами, ни прикосновением, а самим фактом существования.

– Это знак тех, кто исчез, – прошептал он, почти срываясь, – тех, кого вычеркнули из реестров, но чьи следы остались – на одежде, в книгах, в зеркалах.

Он выбежал, оставив за собой открытую дверь, как будто замкнутое пространство само по себе стало бы ловушкой, если задержаться хоть на миг.

А я остался.

С той формой, что всё ещё сохраняла черты брата, пусть уже менее чёткой, более абстрактной, словно она и сама боялась стать ей до конца.

Остался с мыслью, что, возможно, я не ищу Лиана – я сам становлюсь тем, кого уже нельзя найти.

Я проснулся не потому, что выспался, не от постороннего шума, и даже не от внутреннего сигнала тревоги, к которому за последнее время успел привыкнуть, а от осознания того, что привычная тишина, сопровождающая утро в стенах Академии, сменилась на иной, более плотный и вязкий её вариант, в котором звуки словно не исчезли, а были изначально исключены из самого пространства, как если бы реальность, в которой я находился, решила больше не давать мне обратной связи.

Встав с кровати, я сразу ощутил, что воздух в комнате стал иным – он будто отталкивал мои движения, не сопротивляясь им явно, но и не поддаваясь, как если бы само помещение сомневалось в необходимости моего присутствия, а свет, пробивающийся через верхние щели, уже не напоминал дневной, хотя по времени должен был бы; он казался выжженным, обесцвеченным, как будто прошёл сквозь слишком много слоёв стекла, прежде чем достичь моего взгляда.

Выйдя в коридор, я сразу заметил, что он пуст – настолько, что возникло ощущение не раннего утра, а полного забвения: двери были закрыты, звуки отсутствовали, даже шаги мои не отзывались привычным эхом, будто пол перестал отражать присутствие, а стены – замечать его, и я продолжал двигаться вперёд не потому, что знал, куда иду, а потому что остановка в этом безмолвии казалась бы окончательным согласием на то, что меня больше нет.

Я попытался войти в главный учебный зал, приложив жетон к сенсору, но панель, вместо того чтобы мигнуть зелёным, как всегда, вспыхнула тускло-красным, не издав ни одного звука, и это молчаливое отклонение, как ни странно, испугало меня сильнее любого крика, потому что в нём не было ни причины, ни объяснения, только факт: доступ закрыт.

Словно по инерции, я попробовал зайти в архив, затем в столовую, в зону отдыха – ни одна из панелей не сработала, ни одна дверь не открылась, и никто не вышел мне навстречу, чтобы сказать: "произошла ошибка", "подожди", "вернись позже" – всё было так, как если бы Академия, не изгнав меня официально, просто перестала меня включать в происходящее.

И тогда я понял, что это не наказание и не технический сбой, не кара за ритуал, не провал системы, а нечто иное, более пугающее и фундаментальное: меня начали стира́ть, не грубо, не принудительно, а методично и почти деликатно, словно выдавливая из общего потока, шаг за шагом, без давления, но с такой настойчивой последовательностью, от которой не спасёт ни протест, ни оправдание.

Фамильяр, до сих пор хранивший внутри меня тёплую, почти постоянную пульсацию присутствия, казался тише, отдалённее, не потому что исчез, а потому что – как я внезапно понял – он не исчезал вместе со мной, он сохранялся, как если бы именно сейчас выбирал: идти ли за мной в пустоту или остаться в потоке, к которому я уже, возможно, не принадлежал.

Я шёл вперёд, не думая, куда направляюсь, не выбирая путь, не сверяясь с этажами, картами или маршрутами, просто следуя за едва уловимым ощущением, которое нельзя было назвать интуицией, но которое вело – не на уровне сознания, а скорее как сны ведут нас туда, где ждёт не ответ, а необходимость.

В какой-то момент я оказался в южном крыле, где, как помнил по схеме, не должно было быть ничего, кроме технических каналов, и всё же одна из стен отозвалась – не открылась, не дрогнула, а словно расступилась в самой своей сути, впустив не тело, а намерение.

Я вошёл. Зал, в котором я оказался, не имел архитектурной логики: стены уходили вверх на невозможную высоту, потолок терялся в тумане, а поверхность, покрытая рядами имён, казалась вырезанной не инструментом, а магией, столь древней, что от неё осталась не сила, а след – и этот след продолжал дышать.

Имён было множество. Все – без дат, без биографий, без портретов. Только имя, и под ним – символ, личная магическая печать, тускло пульсирующая, как если бы кто-то всё ещё помнил тех, кто был здесь, но больше не значится ни в одном списке.

Я шёл вдоль стены, читая надписи, почти шёпотом, пока не остановился. Передо мной было его имя. Лиан.

И пусть в Академии, в снах и ритуалах мне уже показывали, что он ушёл, исчез, возможно, погиб – это имя, вырезанное в камне, признанное и отмеченное, оказалось сильнее всего, потому что оно было официальным молчанием.

Под именем – символ.

Круг, рассечённый внутри глазом.

Я почувствовал, как фамильяр внутри вздрогнул. Не от боли, не от страха – от узнавания.

Но прежде, чем я смог что-либо сказать – даже мысленно, – взгляд скользнул вбок, туда, где не было ничего, кроме тени.

И в этой тени.

Имя.

Зачёркнутое.

Мелкие пересекающиеся линии – две, ровные, тонкие, как если бы кто-то не хотел стереть, но и не мог позволить оставить.

Имя Рем.

Но не так, как я его пишу, не так, как произношу. Это было то имя, которое звучало только в голосе брата, в раннем детстве, в шепоте, когда мы прятались от грозы.

Я не знаю, сколько времени стоял там. Не знаю, что чувствовал.

Но когда я обернулся – в зеркале, висящем напротив выхода, – я увидел не себя.

А версию, у которой моё лицо, но глаза смотрели так, будто этот выбор – уже сделан.

Я не вернулся в свою комнату не потому, что не знал дороги, не потому, что боялся, что кто-то ждёт меня там с вопросами, которые я не смогу понять, и даже не потому, что чувствовал: привычные стены стали чужими, как кожа, переставшая быть твоей, – нет, я просто знал, что после того, как увидел своё имя, перечёркнутое в камне, в зале, где не должно было быть ничего, кроме пустоты, моя реальность больше не принадлежит расписанию, этажам, спискам и дверям с кодами допуска, потому что обратный путь туда, где я мог бы снова быть «учеником», закончился в тот миг, когда я признал, что сам стал вопросом.

Академия, ранее говорившая с тобой даже через молчание, теперь перестала делать и это: она не посылала звуков, не реагировала на прикосновения, не создавалось впечатления, что за тобой наблюдают, потому что больше никто не следил – не из равнодушия, а потому что в этой системе, выстроенной по магическим и ментальным контурам, я перестал существовать не как тело, а как имя, и это отсутствие ощущалось не как изгнание, а как вычёркивание из общего смысла.

Именно в этот момент, когда тишина стала не просто пустым фоном, а плотной субстанцией, из которой, казалось, вот-вот проявится что-то, способное говорить без звуков, я заметил, что в зеркальной панели – а точнее, в блеске металлической колонны, отражающей пространство за моей спиной – моё движение отразилось не так, как должно было: оно задержалось, пошло вразрез с моим жестом, словно реагировало не на физику, а на мысль, и в эту долю секунды я ощутил, как поверхность мира больше не следует за мной, а оценивает, стоит ли ей продолжать подстраиваться.

Я остановился не из страха и не из желания убедиться, что это было ошибкой, а потому что почувствовал – очень чётко, не интуитивно, а именно физически – шаги, приближающиеся не сзади и не спереди, а как будто из другой оси пространства, из того угла, который обычно существует только в снах.

Шаги не торопились, не были тяжёлыми или злыми, но в их ритме была та уверенность, которую не играет, не изображает и не скрывает тот, кто однажды уже стоял перед невозможным выбором.

– Я знал, что ты найдёшь это, – сказал голос, и я обернулся не сразу, потому что, услышав его, уже знал, кто именно стоит там, где будто и не было прохода.

Норис не смотрел на меня, не делал никаких движений, не сжимал пальцы, не переступал с ноги на ногу, он просто стоял, глядя в стену, отражающую его так, будто в стекле был заключён второй он, тот, который умеет говорить только тогда, когда настоящему уже не хватает слов.

– Ты знал про зал? – спросил я, чувствуя, как внутри фамильяр сдвинулся, будто в нём отозвалось не то, что прозвучало, а то, что вот-вот должно было быть сказано.

– Я знал про имя, – ответил он, и голос его был уставшим не от бессонницы, не от боли, а от того типа воспоминаний, которые становятся невыносимыми не в первый день, а на третий, когда уже поздно их отрицать.

– Её звали Элта, – добавил он, не уточняя, о ком говорит, потому что я сразу понял, что речь идёт не об ученице и не о преподавателе, а о ком-то, кто имел для него ту значимость, которую не описывают в анкетах и не вписывают в ритуальные списки.

– Её не было в расписании, она была до, и потом исчезла.

Зеркало между нами дрогнуло, как если бы пространство начало дышать чужими лёгкими, и в отражении я увидел себя – но не в той позе, в какой стоял, и не с тем выражением лица: отражение стояло ближе, оно не повторяло жестов, не повторяло взглядов, оно просто смотрело – глубоко, выжидающе, как будто давно помнит меня и ждёт момента, когда я наконец вспомню его.

– Он появился у неё тоже, – сказал Норис, не поворачивая головы. – Сначала только в отражении. Потом – во сне. Потом она стала говорить, что не уверена, кто именно из них настоящая.

Я чувствовал, как фамильяр внутри меня дрожит не от страха, не от угрозы, а от узнавания, как если бы ему пришлось снова взглянуть в глаза тому, кого однажды он уже покинул.

– Почему ты не сказал? – спросил я.

– Потому что в Академии не спрашивают, кем ты был, если начинают искать. Они спрашивают, кого ты должен заменить.

Я подошёл к зеркалу, не глядя на Нориса, не думая о том, что делает отражение, потому что уже знал: оно не повторяет меня, оно помнит меня.

И когда губы в отражении шевельнулись, я не услышал звук, но ощутил слова телом.

– Я знаю, кто ты.

Фамильяр прошептал:

– Он не из Академии. И ты… ты – тоже не был до конца её частью.

В следующую секунду зеркало стало снова обычным.

Но я и Норис так и остались стоять – не перед отражением, а перед возможностью, которая, если откроется, уже никогда не позволит нам остаться прежними.

Я не стал возвращаться в тот сектор Академии, где мы с Норисом говорили у зеркала, сразу же после нашего разговора, потому что знал – не интуитивно, а с той внутренней уверенностью, которая возникает лишь в моменты соприкосновения с чем-то, выходящим за рамки обычной логики, – что любое поспешное действие может разрушить не только следы, которые, возможно, остались от него в пространстве, но и само ощущение реальности, которое сейчас удерживалось не доказательствами, а тем хрупким состоянием памяти, что живёт на грани сна и яви.

Я вернулся только спустя несколько часов, когда воздух в коридоре стал суше, как будто кто-то распахнул все окна, чтобы выветрить само присутствие, и тишина, которая обычно воспринималась как нейтральная, приобрела тот оттенок, что возникает только после чьего-то окончательного ухода, когда ничто не дышит, не отражает, не оставляет даже слабого эха.

Комната, где находился Норис, теперь не просто выглядела пустой, она ощущалась как пространство, которое решено было освободить от самого факта его существования: кровать заправлена с точностью инструктажа, так, как будто никто никогда на ней не спал, стол абсолютно чист, не просто убран, а будто и не касались его никогда, даже пыль отсутствовала – не так, как после уборки, а как после перезапуска.

Зеркальная панель, на которой раньше оставалась странная задержка отражения, исчезла вместе с этой задержкой, как будто всё, что происходило в том коротком разговоре и в этом замкнутом пространстве, теперь принадлежит не прошедшему, а вымышленному, чему-то, что могло бы быть, но не должно было, и потому было незаметно, но безвозвратно, удалено.

Я подошёл ближе, провёл рукой по стеклу, которое оказалось таким же холодным, как всегда, но теперь казалось, что этот холод – не физический, а смысловой, как будто сама поверхность больше не имела причины отражать.

Выйдя в коридор, я остановил одного из старших учеников, лицо которого запомнил ещё по тренировкам: он узнал меня, кивнул, но в его глазах не было ни следа узнавания имени, которое я произнёс, когда спросил:

– Где Норис?

Его брови едва заметно сдвинулись, как будто он ожидал услышать любое другое имя, но не то, которое, по его реакции, звучало для него впервые.

– Кто?

Я повторил: фамилия, род, полное имя, чётко, с тем внутренним нажимом, что появляется, когда ты пытаешься удержать реальность от распада, и получаю лишь безразличный, вежливый, но окончательный ответ:

– У нас нет такого.

Я не стал спорить.

Фамильяр внутри меня молчал, и это молчание не было нейтральным – оно чувствовалось как сдержанное знание, которое ещё не должно быть озвучено, но уже слишком близко к тому, чтобы его скрыть.

Я направился в архив, провёл жетоном по панели, открыл интерфейс поиска, вбил имя, затем родовую строку, затем даже номера допусков, которые Норис использовал при входе в тренировочную секцию, но ни один запрос не дал результата: будто бы он не просто исчез, а никогда не существовал.

Когда я вернулся в собственный блок, с намерением хотя бы разобраться, что делать дальше, то ощутил, как зеркало в конце коридора – то, что всегда отображало лишь спины проходящих и безмолвную геометрию пространства – внезапно изменилось: в нём, вместо привычной перспективы, проявился лёгкий, почти неуловимый изгиб света, не отражение и не образ, а скорее намёк на вход – в коридор, которого не должно было быть.

Я шагнул вперёд, и пространство поддалось, не как дверь, а как ткань, натянутая до предела, позволив мне пройти не через проход, а сквозь саму идею прохода, и теперь я чувствовал: то, что ждёт впереди, не имеет схемы, не принадлежит ни этажу, ни плану, ни расписанию.

Это был путь, вырезанный из зеркал, вытканный из отражений, созданный не магами, а теми, кто исчез, оставив за собой лишь пустое имя.

И я шёл по нему – один, без карты, без голоса, но с тем знанием, которое приходит, когда всё, что ты считал правдой, стирается за один вечер, а в замену приходит искажённый путь, на котором каждая тень может оказаться твоей.

Или уже не твоей.

Акт II Осколки г.1 ч.1

Суть: Рем просыпается с тревожным ощущением, будто что-то изменилось. Его фамильяр не откликается, в комнате незнакомая атмосфера. На столе – загадочная записка. Ощущения усиливаются, когда он выходит в коридор, где пространство кажется чужим и влажным. Первая внутренняя волна страха: магия сна – не игрушка.

от лица Рем Синтари

Я проснулся как-то не сразу – будто не вернулся до конца из того сна, что держал меня слишком крепко. Веки слипались, руки были тяжёлыми, а воздух в комнате – странно густым, как если бы кто-то незримый шептал мне в ухо ещё во сне, а теперь не спешил уходить.

Первая мысль – надо вспомнить, что снилось. Но память, как мокрое стекло: вроде бы вот-вот проявится отражение, а остаётся только мутное пятно и какое-то ощущение неловкой пустоты под кожей.

Пробую пошевелиться – и тут же вздрагиваю: на запястье тонкая царапина. Я не помню, чтобы её получал. Не больно, просто как метка. И почему-то хочется спрятать руку под одеяло – как будто если не смотреть, то её не будет.

В комнате тихо. Не та тишина, к которой уже привык за время в Академии. Это тишина, как когда весь дом затих перед бурей. Только вот я не уверен, внутри она или снаружи.

Стараюсь позвать фамильяра.

Внутри что-то откликается – туманное, еле живое. Как если бы дыхание было не у меня, а у кого-то рядом, но этот кто-то прячется.

Я шепчу:

– Эй ты здесь?

В ответ – только ощущение холода у лопаток. Не страх, но то ли озноб, то ли просто напоминание, что не всё в этом мире поддаётся контролю.

Я сажусь, ноги сползают с кровати на холодный пол. Раньше это помогало проснуться. Сейчас холод будто не даёт силы, а, наоборот, вытягивает её наружу.

На столе – чья-то записка. Бумага помятая, угол потёрт, чернила не чёрные, а бурые, словно кто-то писал не спеша и слишком крепко давил на перо.

Я беру записку, разворачиваю и замираю:

«Верь только тем, кто не просит доверия.»

Ни подписи, ни других намёков. Я смотрю на окно: за стеклом мутно, капли бегут по стеклу, словно дождь идёт не снаружи, а внутри, и весь мир за этими стенами – просто отражение чего-то недосказанного.

Стараюсь снова почувствовать фамильяра – вдруг появляется тёплая волна где-то возле шеи, но она тут же пропадает. Это раздражает. И немного пугает. Если я даже не могу почувствовать своё отражение в этом мире – что тогда вообще остаётся мне?

Выхожу в коридор. Дверь закрывается за мной не громко, а осторожно, как будто тоже чего-то боится. В коридоре гулко, потолок выше, чем мне казалось ночью, стены чуть влажные на ощупь – пальцы скользят по камню, а под ногами откуда-то слабый запах металла и сырости, как в старой кладовой дома. Я пытаюсь идти тихо, чтобы не потревожить ни себя, ни то, что могло бы проснуться в этих стенах.

Пара шагов – и за спиной будто раздаётся слабый щелчок. Я оборачиваюсь – никого. Только тени вытянуты по полу, как будто кто-то прошёл здесь минуту назад, и теперь ждёт, когда я рискну идти дальше.

Вдалеке слышится чей-то голос – неразборчивый, будто зовут по имени, но не меня. Я ускоряю шаг – только бы не оглядываться, не давать Академии почувствовать, что я её боюсь. Здесь нельзя бояться, здесь страх – как лакмус: его чувствуют все.

Я ловлю себя на мысли, что иду не туда, куда привык. Не в столовую, не на собрание. Я просто двигаюсь вперёд, потому что стоять – ещё страшнее.

За углом появляется первый свет – не лампа, а какое-то пятно на стене, будто кто-то пытался стереть чужую надпись, но осталась тень. Я провожу пальцем – чувствую, как холод пробегает по коже, как будто меня кто-то разглядывает сквозь щель.

Здесь, в этом коридоре, всё будто ждёт – меня, чью-то ошибку, чей-то крик, может быть, даже фамильяра, который наконец появится и объяснит, почему он молчит.

Но ответа нет. Есть только влажный камень, странная записка в руке и ощущение, что сегодня я проснулся не просто так.

Суть: Рем попадает в толпу новичков в большом зале Академии. Атмосфера напряжённая, много чужих лиц, кто-то ведёт себя вызывающе, кто-то замкнуто. Начинается демонстрация фамильяров: появляются самые разные, у кого-то пугающие, у кого-то странные. У Рема фамильяр не слушается, он чувствует себя неловко, кто-то это замечает. В какой-то момент у одного из учеников фамильяр "взрывается" – на секунду всё становится опасным, преподаватель быстро подавляет панику.

от лица Рем Синтари

Я шёл по коридору, где мокрый камень ещё долго отдавал прохладу ступням, и чем ближе подходил к большому залу, тем больше ощущал себя лишним звуком в чужом сне. За дверью гудело – так гудит толпа, когда никто не уверен, что говорить вслух, но все делают вид, будто всё в порядке.

Толкнул дверь плечом, замешкался на пороге.

Внутри было шумно, но это не тот шум, от которого легко спрятаться. Он лип к коже, как влажная простыня после кошмара.

Новички – десятки лиц. Кто-то смахивает волосы со лба, кто-то пинает ногой стол, кто-то уже расселся в углу и старательно делает вид, что его здесь нет.

Самые шумные, конечно, сбились в стаю у окна: один высокий парень – в ярком, явно неуставном шарфе – смеётся слишком громко и хлопает кого-то по спине, как будто пытается завести всех одной шуткой.

Но никто по-настоящему не смеётся.

У всех – чуть сжатые губы, руки в карманах, глаза у кого-то бегают по залу, как ищут выход, у кого-то – как у зверя в клетке: не доверяют никому.

Меня толкнули в спину, я чуть не споткнулся, но сделал вид, что это нормально. Мимо прошла девочка – бледная, с рыжими волосами босиком. Она мельком взглянула на меня разными глазами – янтарным и белёсым – и ничего не сказала.

Кто-то сказал громко:

– Смотрите, у всех есть фамильяры, у всех, кроме тех, кто «особенный»!

В толпе хихикнули, кто-то злобно фыркнул.

Я почувствовал, как внутри что-то сжимается – будто фамильяр услышал и ушёл ещё дальше вглубь, в ту часть меня, куда я сам редко захожу.

Вдоль стены стояли наставники – их было четверо. Один, старший, с глазами цвета мокрого асфальта, быстро окинул зал взглядом, и гул тут же стих, будто воздух стал тяжелее.

Он сказал просто:

– Демонстрация.

Кто-то нервно засмеялся.

– Я что, цирковая обезьяна?

Но наставник не шутил.

– По очереди. Кто не покажет фамильяра – пересдача. Кто попробует подделать – покинет зал.

Вдоль стен послышался ропот. У кого-то фамильяр сразу вспорхнул – чёрные тени в виде птицы разрезали воздух, у кого-то фамильяр полз по полу, переливался дымом. У кого-то это была просто светящаяся точка, которая дрожала, как капля на конце иглы.

– Имя, – сказал наставник, глядя на первого в ряду.

Парень впереди сжал кулаки.

– Райден.

Фамильяр вырвался из-под его руки – что-то вроде серебряной змеи, которая сразу бросилась на стену, оставляя по камню следы, будто рисует карту.

Толпа ахнула – кто-то аплодировал, кто-то фыркнул. Сам Райден стоял каменный, будто всё это не про него.

Следующие фамильяры были ещё страннее: одна девочка вытащила из рукава полупрозрачную бабочку, которая, кажется, шептала что-то ей прямо в ухо. У другого мальчишки фамильяр был похож на кусок льда, который светился синим изнутри и плавился прямо на его ладони.

Я стоял ближе к середине. Сердце билось как сумасшедшее – я даже не мог сказать, боюсь за фамильяра или за себя.

Попробовал позвать его мысленно, как учил наставник.

Тишина.

– Следующий! – голос наставника.

Я сделал шаг вперёд. Вдохнул.

Внутри – пусто. Туман, ни формы, ни цвета, просто ощущение: я есть, но не такой, как все.

Сжал кулак – и тут что-то шевельнулось: рядом с моим плечом промелькнуло облако, похоже на кусок тени, на обрывок сна, который только что забыл.

Кто-то из учеников прыснул смехом:

– А это что, дым без огня?

Я почувствовал, как уши вспыхнули. Захотелось провалиться сквозь пол.

Но наставник сказал:

– Не трогать. Некоторые фамильяры ещё не выбрали форму.

Я услышал за спиной чей-то шёпот:

– Как у Лиана только хуже.

Не обернулся. Просто смотрел на пол.

В этот момент на другом конце зала кто-то закричал. Я поднял голову – там мальчик, худой, с острыми плечами, держал руки перед собой, а его фамильяр вдруг вытянулся, как чёрная змейка, и вспыхнул красной искрой.

Все резко отшатнулись, кто-то вскрикнул, девочка рядом со мной заплакала.

Наставник шагнул вперёд, просто щёлкнул пальцами – и фамильяр сжался в клубок, исчез.

В зале стало очень тихо.

Наставник посмотрел на всех:

– Кто не держит фамильяра – рискует не только собой.

Пауза затянулась, пока все не опустили глаза.

Я вдруг понял: бояться здесь – не слабость, а условие выживания.

Суть: После массовой демонстрации атмосфера не расслабляется – наоборот, становится колкой. Один из старших учеников рассказывает пугающую историю о фамильярах, кто-то специально дразнит Рема, кто-то высказывает опасения вслух. Фамильяры становятся неспокойными: некоторые явно ищут конфликта. Всё напряжение – будто воздух становится тяжелее. В центре – Рем: его фамильяр неуправляем, кто-то шёпотом говорит о Лиане. Кульминация – фамильяр одного из учеников неожиданно вырывается и пытается атаковать другого; преподаватель жёстко останавливает ситуацию.

от лица Рем Синтари

Толпа чуть рассосалась, но воздух не стал легче. Кто-то стоял у стены, глядя в пол, кто-то сразу сбился в кучу, но теперь уже без дурацких шуток – все делали вид, что только что ничего опасного не произошло.

Старший ученик – парень с угловатым лицом, в мантии на два размера больше – вышел вперёд, скрестил руки и громко сказал:

– А вы знаете, что фамильяры не всегда слушаются хозяина? Иногда они выбирают себе других. Или – никого.

В толпе кто-то нервно захихикал, но сразу заткнулся, увидев взгляд наставника.

– Мой брат учился здесь, – продолжил парень, – и его фамильяр однажды просто исчез. Вместе с ним. С тех пор о нём никто не слышал.

Кто-то тихо выдохнул.

Я посмотрел на свой фамильяр – тёмный обрывок облака, который едва-едва держался рядом с плечом. Хотелось, чтобы он хотя бы раз был похож на что-то реальное.

Но он был неуловим. Может, как и я.

Один из парней из толпы вдруг заговорил нарочито громко:

– Некоторые говорят, что, если фамильяр уходит, хозяин остаётся здесь. Но не собой.

Кто-то смотрит на меня. Кто-то – явно с подозрением. Я не люблю эти взгляды, когда тебя будто заранее записали в список «не таких».

Девочка, та самая босоногая, чуть прищурилась:

– А у некоторых фамильяры и не появляются совсем… Это хуже?

Я попытался не смотреть в её сторону, но она как будто чувствовала:

– Ты не похож на своего брата.

Тихо. Взгляд острый, как стекло.

Я хотел что-то ответить, но слова застряли в горле.

В этот момент за спиной снова что-то шевельнулось – фамильяры некоторых учеников вдруг стали агрессивнее: у одного из мальчиков фамильяр вытянулся, как чёрный клык, у другой девочки – начал «шуршать» по полу, будто пытаясь выбраться из круга.

Наставник глянул на них – жёстко.

– Собрались. Успокоили фамильяров. Быстро.

Но толпа уже реагировала по-своему: кто-то отступал, кто-то, наоборот, провоцировал фамильяра соседа – «А твой вообще может кого-нибудь защитить, или он только для виду?»

В этот момент фамильяр мальчика с ледяной ладонью вдруг бросился вперёд – резко, на другого ученика, глаза у него вспыхнули, и в зале на секунду стало действительно страшно.

Кто-то крикнул:

– Осторожно!

Я успел только зажмуриться – но наставник уже оказался рядом, его ладонь словно разрезала воздух:

– Стоп!

Фамильяр исчез – с глухим хлопком, как разбитое зеркало.

Наставник поднял руку:

– Кто не держит границ – не держит себя. Следующая ошибка – и вас здесь не будет.

Тишина снова стала удушающей.

В этот момент я отчётливо понял: никто не скажет, что испугался. Но испугались все.

Внутри меня фамильяр будто бы вздрогнул, сжался – и стал ещё дальше, как если бы и он, и я предпочли исчезнуть.

Кто-то в углу шепчет:

– Говорят, у Лиана был такой же.

Шёпот обрывается, но я слышу каждое слово, будто оно написано на коже.

Ощущение – как если бы Академия только что показала зубы. И дальше будет только хуже.

от лица Рем Синтари

Толпа, которая ещё минуту назад шумела и ерничала, теперь расходится быстро и молча. Каждый уносит свой страх в кармане, будто это ещё одна вещь, которую не стоит показывать никому. Те, кто был шумным – теперь идут медленнее всех, притворяясь, что задержались не из-за страха, а из-за лени. Самые тихие исчезают в коридорах первыми.

Я замечаю, что одного мальчика, того, у которого фамильяр был как дрожащая иголка, просто нет.

Никто не спрашивает, где он.

Ни один наставник не оборачивается, не зовёт по имени.

Всем как будто всё равно.

Но мне – нет.

Я стою у выхода из зала, делая вид, что завязываю шнурок. На самом деле просто жду, что хоть кто-то обернётся. Но все идут вперёд, и тени от их шагов тянутся по полу слишком долго.

Свет в коридоре тускнеет. Я иду в сторону своей комнаты – шаги по мокрому камню громче, чем раньше. Воздух стал другим, не просто влажным, а каким-то… густым, как если бы стены впитали в себя чужие секреты и теперь выпускают их наружу, чтобы напугать.

В какой-то момент слышу позади себя шорох, потом царапанье, будто кто-то тащит что-то по полу. Я оборачиваюсь, вижу только свет от лампы и длинную, вытянутую тень. Пахнет железом – резко, будто кто-то открыл старый сундук с ржавыми замками.

Фамильяр не отзывается. Я пытаюсь мысленно позвать его – в ответ только холод у плеча, даже не движение, а память о нём. Становится по-настоящему страшно: если он исчезнет что тогда останется от меня?

По пути к комнате ловлю ещё пару взглядов: один из старших учеников смотрит на меня слишком внимательно, словно ждёт, что я сделаю ошибку.

Другой – совсем маленький, с тонкими пальцами и испуганными глазами – будто бы хочет что-то сказать, но так и не решается.

Перед дверью в комнату на полу что-то блестит. Я наклоняюсь, поднимаю – осколок стекла. На секунду в пальцах дрожит – вдруг вспомнил то самое зеркало, что когда-то держал Лиан. Откидываю осколок, он стучит по полу и исчезает в тени.

В комнате пахнет так, будто там никто не жил тысячу лет. Я захожу, закрываю за собой дверь, прислоняюсь к стене.

Слышу еле заметный скрип – как будто по другую сторону кто-то только что отошёл.

Сажусь на кровать, смотрю на руку, где утром была царапина.

Теперь там нет ничего. Но чувство, что что-то осталось внутри – не уходит.

Я говорю почти шёпотом:

– Ну давай, появись уже…

В ответ только звенящая тишина.

Ощущение, что фамильяр где-то рядом, но боится выйти – или я боюсь его увидеть.

В голове крутится одна фраза из той записки:

«Верь только тем, кто не просит доверия».

Почему-то становится страшно не только за себя, но и за других. Здесь, в Академии, все что-то теряют. Одни – фамильяров, другие – себя.

Я ложусь на кровать, не включая свет. Окно – мутное, как всегда. Тени по стене двигаются, хотя нет ни ветра, ни фонаря снаружи.

И только теперь понимаю – магия сна это не про чудеса. Это про то, что ты сам можешь не проснуться, если вовремя не научишься быть честным хотя бы с собой.

Сегодня был мой первый день по-настоящему на грани.

А завтра – может не быть легче.

Акт II Осколки г.1 ч.2

от лица Рем Синтари

Суть фрагмента:

Рем становится свидетелем того, как Элрис изменяет что-то в пространстве Академии – её фамильяр ведёт себя необычно, а сама Элрис будто скрывает не только секреты, но и свои настоящие чувства.

В воздухе появляется ощущение: не все в этой встрече объяснимо, а некоторые вещи лучше не понимать сразу.

Я редко хожу по этим коридорам без цели. Обычно ищу укромные места, где можно остаться одному, где фамильяр хоть иногда подаёт признаки жизни. Но сегодня – не тот случай. Сегодня в Академии воздух будто гуще, чем обычно, а шаги отдаются эхом, словно по ним кто-то следит.

Я выбираю длинную лестницу, ту, которую днём почти никто не использует: пол ступенек протёрт до зеркального блеска, а с высоты видно почти весь внутренний двор, где кто-то возится со своими фамильярами, как с ручными зверями. На самом верху лестница упирается в странную галерею, где стены переливаются, как во сне после бессонной ночи.

Я думаю, что сейчас наконец-то останусь один. Но ошибаюсь.

Она стоит спиной, смотрит в мутное окно, как будто её интересует не то, что снаружи, а то, что отражается внутри стекла. Элрис.

Я её видел раньше на общей демонстрации – худенькая, светловолосая, с лицом, как у того, кто привык сам себе выносить приговор.

Но сейчас она не похожа на остальных. Она будто не боится быть не как все.

Я замираю у входа, не зная – уходить или остаться.

Элрис оборачивается, и в этот момент свет в галерее почему-то меняется – будто кто-то зажёг невидимую лампу. Она смотрит на меня не так, как другие: без осуждения, но и не с любопытством. Просто смотрит – будто в упор, но не через, а сквозь меня.

– Ты, кажется, не из тех, кто бегает толпой? – говорит она. Голос у неё спокойный, но с таким оттенком, как если бы сейчас она сказала что-то смешное, но передумала.

Я хотел ответить что-то умное, но выходит глупо:

– Просто не люблю толпу.

Сам себе раздражённо: вот и весь гений.

Элрис не улыбается, но уголки губ чуть дёргаются.

– Здесь вообще никто толпу не любит. Но все делают вид, что иначе нельзя.

Она снова смотрит в окно, но теперь, я замечаю, фамильяр у неё появляется как-то легко – не зовёт, не требует, просто возникает. Птица, будто нарисованная из букв, вспархивает на её плечо. На крыльях у неё не перья, а символы – они вспыхивают и гаснут, как коды в старых книгах.

Я в первый раз чувствую себя неловко не потому, что меня заметили, а потому что Элрис не спрашивает ничего о моём фамильяре. Она просто видит его – даже когда он, кажется, не здесь.

Я делаю шаг ближе, машинально трогаю запястье – царапина уже почти исчезла.

– Твой фамильяр странный, – говорит Элрис тихо.

И тут же добавляет:

– В хорошем смысле. Обычно у таких, как ты, фамильяры либо не слушаются, либо прячутся глубже.

Я смеюсь, нервно, не зная, радоваться или оправдываться:

– Он просто сам по себе. Наверное, боится меня больше, чем Академии.

– Это нормально, – кивает она. – Иногда фамильяры знают нас лучше, чем мы себя. И не торопятся открываться.

Пауза затягивается. Мы оба молчим, но тишина не давит. Скорее – как будто впервые за долгое время стало не страшно быть в ней.

Элрис вдруг спрашивает:

– Ты когда-нибудь хотел изменить свой сон?

Я не понимаю, о чём она.

– Ты имеешь в виду – сделать его другим? Поменять прошлое?

– Нет, – она смотрит в окно, – не прошлое. Сейчас. То, что ты видишь, пока не спишь. Хотел бы взять и переписать?

Я впервые за день думаю не о страхе, а о возможности.

Не уверен, что у меня есть ответ. Но хочу узнать, как это – переписать свой собственный сон.

от лица Рем Синтари

Суть фрагмента:

Элрис демонстрирует, как её фамильяр меняет пространство, словно перезаписывает саму ткань сна.

У Рема возникает ощущение, что реальность вдруг становится хрупкой и податливой, а поведение фамильяров кажется не до конца объяснимым.

В диалоге между ними скользит что-то неясное – как будто за словами Элрис всегда есть ещё один, скрытый смысл

– Хочешь увидеть трюк? – голос Элрис звучит так, будто она предлагает что-то простое, вроде игры, но я ловлю в её взгляде напряжение – как у фокусника перед выступлением, когда сам не до конца уверен, что всё под контролем.

Я киваю – скорее из любопытства, чем из храбрости.

В этот момент фамильяр Элрис вдруг вытягивается, как тень от костра на ветру. Его контуры плывут, и на мгновение я вижу внутри него вспышку серебристого света, похожего на отражение луны в разбитом стекле.

На крыльях птицы снова мерцают символы – теперь я замечаю, что часть из них похожа на знаки из моих старых снов, о которых никому не рассказывал. Я внутренне сжимаюсь, будто кто-то только что залез ко мне в голову и вынес наружу всё странное.

Элрис медленно поднимает руку, и пространство вокруг начинает дрожать, как воздух над костром.

Стены галереи становятся размытыми – на секунду кажется, что если сделать шаг в сторону, можно провалиться сквозь них, оказаться в совсем другой Академии, где никто не знает твоего имени.

Пол под ногами больше не кажется твёрдым – я ловлю себя на том, что как будто стою не здесь, а в каком-то коридоре из сна: каждая ступенька поддаётся, как будто сейчас уйдёт вниз, если я стану слишком тяжёлым.

Фамильяр Элрис взлетает, оставляя за собой едва заметный след – будто бы невидимой кистью чертит линии по воздуху.

На мгновение мне кажется, что слышу тихий шелест – не слова, не песню, а какой-то скрытый код, в котором мог бы быть мой страх, если бы я умел его распознать.

Потом на стене появляются руны – они складываются, движутся, одна из них на миг вспыхивает жёлтым, и я почти уверен, что видел этот знак в одном из своих кошмаров.

Свет меняется, становится то бледным, то слишком ярким.

В голове всплывает ощущение: что-то не так, как будто я вдруг вспомнил не свой сон, а чужой.

– Это всегда так? – я спрашиваю, пытаясь не показать, что мне не по себе.

Элрис чуть улыбается:

– Никогда не знаешь, получится ли.

Она медленно опускает руку, и часть символов исчезает – остальные будто растворяются в воздухе, остаются только короткие блики на стекле.

– Иногда фамильяр делает всё сам, – говорит она. – Иногда я даже не понимаю, что он “пишет”. Он как будто вытаскивает наружу то, что мы привыкли прятать.

Я замечаю, что мой фамильяр стал плотнее – он, наоборот, не тянется к этим рунам, а уходит глубже в мою тень. Возникает ощущение, будто он чего-то боится, или боюсь я сам – и фамильяр просто повторяет мои чувства.

В этот момент Элрис взмахивает пальцами, и в воздухе появляется прозрачный контур – расплывчатое пятно, где вдруг проступает мой силуэт.

На секунду мне кажется, что вижу себя другим: старше, резче, глаза глубже, взгляд чужой, даже походка не моя.

Сердце бьётся в горле.

– Иногда фамильяры видят то, чего мы сами не готовы знать, – тихо говорит Элрис, даже не извиняясь, а будто предупреждая.

Я отшатываюсь, чуть не спотыкаюсь о край ступеньки.

В этот момент воздух становится гуще – словно кто-то ещё появился рядом, не видимый, но ощущаемый.

Я чувствую взгляд фамильяра Элрис: он не нападает, но наблюдает, будто ждёт, проявится ли во мне что-то опасное.

– Прости, если переборщила, – говорит она.

В её голосе нет вины, но есть странная усталость – как будто она привыкла, что люди пугаются её способности видеть больше.

Я делаю глубокий вдох, чтобы не потерять равновесие.

Смотрю на своего фамильяра: он теперь чуть ярче, как капля тумана на солнце – или мне просто хочется в это верить.

– Ты знаешь, каково это, когда твой фамильяр не слушается? – спрашиваю, почти шёпотом.

– Иногда, – отвечает Элрис. – Но чаще я не слушаю себя.

Между нами, снова появляется тишина – не тяжёлая, а скорее такая, в которой можно спрятаться от чужих вопросов.

Я понимаю: всё, что я видел – всего лишь начало. И магия сна может быть опасной не только для тех, кто её использует, но и для тех, кто не умеет вовремя остановиться.

от лица Рем Синтари

Суть фрагмента:

Разговор Рема и Элрис становится откровеннее: они впервые говорят о своих страхах, подсознании, о том, как фамильяры могут быть отражением не только силы, но и слабости.

За каждым словом чувствуется напряжение, но и редкое взаимопонимание.

В их диалоге много полутонов, уколов и защитных шуток, и ни один из них до конца не раскрывает правду – как будто каждый боится, что станет слишком понятным другому.

Некоторое время после “трюка” Элрис мы молчим. Я слушаю, как воздух возвращается в норму, как будто после того, как кто-то громко шептал, комната вновь осмеливается дышать.

Я специально медлю, выбираю момент, чтобы заговорить первым – и вдруг понимаю, что мне не хочется выглядеть слабым, даже сейчас, когда все карты вроде бы на столе.

– Сколько ты уже умеешь это делать? – спрашиваю так, будто речь о карточных фокусах.

Элрис усмехается – её фамильяр сразу реагирует: чуть меняет цвет, вспыхивает тусклым синим, на мгновение словно становясь прозрачным.

– Сколько себя помню. Мне всегда казалось, что он сам всё делает, а я просто… наблюдаю, – говорит она и вздыхает. – Меня всё время спрашивают, как я контролирую фамильяра. А я не контролирую. Иногда он управляет мной.

Голос у неё тихий, но с лёгким вызовом, будто она проверяет – не осудит ли собеседник.

Я смотрю на своего фамильяра, который сейчас едва заметен, тенью скользит по полу. Пытаюсь его мысленно “толкнуть” – ничего не происходит.

– Мне иногда кажется, что мой фамильяр – это я, когда никто не смотрит. Как будто все мои страхи и слабости – вот они, рядом, только чуть плотнее воздуха.

Элрис усмехается – теперь искренне:

– А ты не думал, что фамильяр – это твоя лучшая часть? Просто она прячется, чтобы не зацепить лишних.

Я хмыкаю:

– Моя лучшая часть всё время сбегает. Значит, я – не фонтан.

В этот момент фамильяр Элрис чуть касается моей тени. В воздухе пробегает дрожь, и мне становится не по себе – будто кто-то только что шепнул мне на ухо не моим голосом.

Свет в комнате вдруг “проваливается”: на мгновение всё становится темнее, чем должно быть, как если бы кто-то приглушил реальность.

– Ты боишься? – спрашивает Элрис так, будто это риторика, но в глазах у неё больше любопытства, чем иронии.

– Чего?

– Себя. Своего фамильяра. Или… того, что увидят остальные?

Я пытаюсь отшутиться, но выходит только кривая улыбка:

– Я больше всего боюсь, что однажды фамильяр решит исчезнуть, а я этого даже не замечу.

Элрис медлит, потом резко, чуть тише:

– А я боюсь, что он покажет что-то, чего я сама не хочу видеть.

Её фамильяр в этот момент сворачивается клубком на её плече, хвост – будто пунктирная линия, дрожит.

– Иногда я думаю, что во мне больше чужого, чем своего. Что фамильяр – как радиоприёмник, ловит сигналы из чужих снов. Иногда это очень страшные сигналы.

Мы оба смеёмся – не потому что смешно, а чтобы разрядить тишину.

Моя тень становится плотнее, я чувствую у ног холод – словно фамильяр хочет спрятаться под пол, но не может.

– Знаешь, – Элрис вдруг говорит серьёзно, – мне кажется, здесь все боятся не фамильяров, а того, что кто-нибудь их поймёт.

Она смотрит на меня, и я впервые замечаю, что её взгляд не просто внимательный – он уязвимый, как у того, кто очень давно не позволял себе никому доверять.

Я замечаю, что фамильяр Элрис и мой как будто “нюхают” друг друга: осторожно, по-кошачьи, каждый готов в любой момент отступить.

– А тебе, правда, никогда не снилось, что фамильяр захочет уйти? – спрашивает она, и в голосе звучит что-то такое, что хочется ответить честно.

Я говорю шёпотом:

– Не только снилось. Иногда я думаю, что если он уйдёт, то и я стану просто отражением. Как стекло после дождя – вроде что-то видно, но только если не приглядываться.

В этот момент где-то за стеной раздаётся скрип – будто по коридору идёт кто-то чужой.

Я замираю, Элрис – тоже.

Мы оба ловим это странное чувство: будто магия в этих стенах живая и только ждёт, когда кто-то проговорится слишком громко.

– Не хочешь исчезать, – говорит Элрис почти невесомо, – значит, пока ещё твой фамильяр с тобой.

Мы оба смотрим на свои фамильяры.

Я впервые за долгое время не хочу, чтобы мой исчезал.

В этом взгляде есть что-то общее, почти дружеское – если дружба может начаться с взаимного страха.

Я вдруг понимаю: мне не хочется быть другим при ней. Даже если она всё равно уже видит меня насквозь.

от лица Рем Синтари

Суть фрагмента:

В Академии всё ещё тревожно – кто-то из старших учеников появляется неожиданно, и Элрис с Ремом вынуждены спрятаться или сбежать, нарушив одно из правил.

Их фамильяры впервые действуют синхронно, появляется ощущение “команды”.

В этот момент Элрис защищает Рема (или наоборот – можно поменять местами), и между ними появляется искра доверия.

Остаётся лёгкая неловкость, но атмосфера теперь другая – между ними уже есть что-то общее, кроме страхов.

– Стой, – Элрис схватила меня за локоть, и я едва не потерял равновесие.

Где-то за поворотом раздался сухой хлопок – звук, который в Академии значит только одно: кто-то из старших решил проверить, нет ли “нежелательных” в их зоне.

В груди кольнуло что-то смешное – смесь страха и восторга. Даже фамильяр шевельнулся сильнее, чем обычно, будто на секунду стал не тенью, а чем-то живым.

– Если нас поймают, будет выговор, – шепчу я, хотя сам не верю в серьёзность этой угрозы.

– Выговор – не самое страшное, – Элрис вдруг озорно улыбается.

Её фамильяр размывается по стене, буквы на крыльях начинают плясать и неожиданно “гасят” свет в коридоре – как если бы сама магия решила стать соучастником побега.

Я решаю не отставать:

– Тогда только вперёд.

Мы быстро, почти не дыша, пробираемся вдоль стены. Элрис впереди, я за ней. Иногда она подаёт мне сигналы пальцем – “стой”, “жми”, “теперь” – будто мы в банде воров, а не в Академии.

Вдруг прямо у лестницы навстречу выходит девушка из старших – высокая, волосы в синий хвост. Она осматривает пространство подозрительно:

– Кто там? Я слышу вас.

Элрис тянет меня в закуток. Я спотыкаюсь о выбитый камень, почти падаю, фамильяр вырывается из моей тени и шипит – впервые с таким вызовом, что я сам удивляюсь.

– Держись ближе, – шепчет Элрис.

Девушка идёт прямо к нам, и вдруг фамильяр Элрис расширяет свои крылья, проецируя на стену узор – на секунду это выглядит, как будто здесь пусто, только пляшет тень от старых окон.

– Показалось, – бурчит старшая и, посветив фонариком, уходит обратно.

Мы с Элрис чуть не смеёмся, но оба сжаты как пружины.

– Я думал, что фамильяры только мешают, – говорю шёпотом, когда опасность миновала.

– Они спасают чаще, чем думаешь, – Элрис качает головой, устало, но с облегчением.

Мы влетаем в хранилище старых учебников – всё пылится, пахнет бумагой и магниевыми чернилами. Я почти врезаюсь в стеллаж, Элрис ловко прикрывает дверь.

Падаем рядом на пол, впервые за весь день смеёмся открыто. Мой фамильяр виснет где-то под потолком – как ленивый призрак, а фамильяр Элрис делает круг и садится ей на плечо.

– Если бы не ты, – Элрис вытирает слёзы смеха, – я бы уже получила замечание.

– Да брось, я просто шёл за самым смелым фамильяром, – отвечаю.

Пару секунд просто молчим. В маленькой пылистой комнате больше не страшно. Я впервые замечаю, что смотреть на Элрис легко – будто мы знали друг друга сто лет.

Фамильяры осторожно соприкасаются – едва заметно, но от этого в комнате будто теплеет.

– Знаешь, – она вдруг говорит тише, – раньше я всегда убегала одна.

– Сейчас не пришлось, – отвечаю, и чувствую, что впервые в Академии я не хочу исчезать.

Мы сидим рядом, прислушиваясь к утихающему шуму за дверью.

Это самое безопасное и простое чувство за всё время здесь.

от лица Рем Синтари

Суть фрагмента:

Рем остаётся один, возвращаясь мыслями к событиям с Элрис. Он не просто анализирует, а будто прокручивает чувства через тело: как менялось всё вокруг, как реагировал фамильяр, как долго ещё останется это новое ощущение.

Появляются отголоски страха и ожидания – но уже не “старого одиночества”, а скорее растущей готовности открыться новому, даже если оно пугает.

В финале – странная тёплая тяжесть и намёк на перемену в самом себе.

Когда за Элрис захлопнулась дверь и в воздухе повис её лёгкий, чуть металлический запах, я поймал себя на мысли, что не хочу, чтобы это чувство исчезало. Не чувство победы – нет. Просто ощущение, что хоть что-то получилось не наперекор, а по-настоящему.

Комната наполнилась тишиной, но теперь в ней не было одиночества.

Я сел на самый край кровати, не включая свет – хотелось, чтобы всё осталось таким, как есть: полутени, отблески у окна, книжная пыль в луче, след от её фамильяра на стене.

Фамильяр мой вынырнул, будто почувствовав, что больше не нужно прятаться.

Он двигался медленно, неуверенно, то приближаясь к руке, то снова тая в воздухе.

Я подставил ладонь – впервые за долгое время не испугался, что он исчезнет. Теперь было другое – осторожная радость, что он вообще здесь.

Я вспоминал куски прошедшего дня: как мы вместе с Элрис бежали по коридорам, как её фамильяр смешно подпрыгивал, когда нужно было спрятаться, как старшие искали нас фонарём, а мы оба еле сдерживали смех.

Смех. До этого смех был чем-то неуместным – теперь он казался чем-то очень важным.

Фамильяр слегка тронул моё запястье.

И мне вдруг захотелось рассказать ему всё, как лучшему другу.

– Вот, видишь? – прошептал я, не для себя, а для нас двоих. – Мы справились.

Внутри всё ещё была тревога – что будет завтра, вспомнит ли Элрис обо мне, не решит ли фамильяр снова уйти. Но тревога стала чем-то терпимым, как фон в старой песне: заметен, но не мешает.

Я задумался о доверии.

Почему оно страшнее всего?

Может, потому что ты всегда рискуешь стать смешным – или слабым, или неинтересным.

Я впервые понял, что для меня Элрис – не просто загадка. Она – та, кто сама боится быть понятым, и потому мы стали чуть ближе.

Я вспоминал её вопрос: “Ты боишься быть увиденным?”

Раньше бы ответил “нет” – из упрямства.

Теперь, кажется, всё иначе.

Я встал, подошёл к окну. За стеклом всё тот же мутный двор, в котором фонарь рисует странные узоры на лужах. В каждом блике – отголоски магии, отголоски сна, и тени, которых не было утром.

Фамильяр медленно поднялся за моим плечом, стал ярче, как будто в комнате стало больше воздуха.

Я понял – впервые за долгое время мне не хочется исчезнуть самому.

Я хочу узнать, кто я на самом деле, и кто все эти люди вокруг, если позволю им остаться в моём сне.

Наверное, это и есть перемена.

И пусть завтра будет сложно – сегодня я могу не бояться себя.

Акт II Осколки г.1 ч.3

Фрагмент 1. Первый учебный день. Погружение в коллектив

от лица Рем Синтари

Суть фрагмента:

Первый учебный день: Рем пытается «раствориться» среди новых однокурсников, но всё время попадает в центр внимания. Каждый в коллективе ведёт себя по-особенному: кто-то сразу ищет повод для драки, кто-то – наоборот, прячется за шутками, кто-то явно демонстрирует силу фамильяра.

Академия живёт по своим правилам – у каждого ученика своя скрытая тревога. Рем чувствует себя “на витрине”, не зная, как не потерять лицо.

С утра в Академии всё кажется неестественно громким. Двери хлопают чаще, чем обычно, ступени отдают эхо, фамильяры чуть ли не дерутся за пространство у порога. Даже старый медный звонок – тот, что вызывал на завтрак, сегодня звучит будто в два раза жёстче.

Я топчусь у входа в главный зал и чувствую себя туристом на вражеской территории.

За спиной двое ребят переговариваются нарочно громко, чтобы я услышал:

– А этот вообще спал сегодня с фамильяром? Говорят, его не бывает по ночам.

– Врет всё, у Лиана, говорят, фамильяр был сильнейший, а тут…

Я злюсь, но не оборачиваюсь. Учусь прятать раздражение так, чтобы оно не разливалось по лицу.

Рядом кто-то спорит из-за места у стены. Высокий парень – вижу, что зовут его Кел – в расстёгнутой куртке, волосы убраны так, будто собирался стать магистром, а не первокурсником. Его фамильяр – лиса с двумя хвостами – обходит всех по периметру, нюхает, скалится, а потом устраивается под лавкой, но глаза не смыкает ни на секунду.

К нему тянется ещё одна компания – парень с косой чёлкой (кажется, Арвин), его фамильяр – серебристый кот, который всё время вздрагивает, будто только что видел привидение.

– Новеньких нынче много, – кто-то шепчет, – и половина с тараканами в голове.

– А у кого-то, – добавляет девчонка с короткими синими волосами, – тараканы не только в голове.

Её фамильяр – стрекоза, она часто садится ей на ухо и делает вид, что что-то шепчет. Ощущение – как будто этот шёпот не для всех.

Я вижу ещё одну группу у окна: две девочки, одна с кожаными браслетами, вторая – с белёсой косой до пояса.

Первая громко говорит:

– Кто-то из вас не доживёт до осени, если будет так же играться фамильярами.

У неё на плече ворона с зелёными глазами – непривычно крупная, с чуть покосившимся крылом.

Вторая почти не смотрит на остальных, иногда трогает свой браслет, а её фамильяр – тонкая змея – тихо скользит по руке, почти сливается с кожей.

Толпа плотная, все всё время толкаются, будто проверяют, кто из них не выдержит первый. Кто-то специально ступает мне на ногу – оборачиваюсь, но вижу только спину.

В центре зала появляется наставник Варнель.

Он не кричит, а просто ждёт, пока все не замолчат.

– Сегодня знакомство с порядками, – говорит он. – Кто выживет – тот будет учиться дальше.

Шутка? Но никто не смеётся.

Рядом мелькает взгляд – парень лет на год старше, фамильяр у него похож на клубок проволоки, что-то между ежом и пламенем. Он чуть улыбается и шепчет мне:

– Ты тот, у кого фамильяр не слушается? Не переживай, здесь таких много. Просто большинство не доживает до третьей недели.

Кто-то фыркает за спиной, в ответ кто-то едко бросает:

– Зато у некоторых фамильяры слушаются слишком хорошо. Как собаки.

Смешки, смешки – но глаза у всех напряжённые.

Я замечаю Элрис – она стоит чуть поодаль, словно сама себе чужая. Её фамильяр – тот самый, нарисованный буквами, – кружит в воздухе, ни к кому не приближается.

Поймал её взгляд – она коротко кивает, будто мы делимся какой-то тайной.

Пытаюсь отыскать глазами Эла – не вижу, зато замечаю девочку лет двенадцати, она прячется за колонной, а её фамильяр вообще не выходит наружу, только иногда скользит светлым пятном под ногами.

Старший наставник начинает читать фамилии по списку. В этот момент каждый застывает: кто-то выпрямляется, кто-то, наоборот, опускает плечи, некоторые фамильяры будто “сливаются” с тенью, чтобы не попасть под чужой взгляд.

Меня вызывают ближе к концу. Толпа расступается – каждый с таким выражением, будто ждет: вот сейчас будет зрелище.

Я иду вперёд, и внутри фамильяр чуть тянется к моей руке, потом вдруг исчезает, оставляя после себя лёгкий холодок.

В этот момент кажется: неважно, что скажу или сделаю, всё равно для них я – не просто новичок. Я – тот, за кем все будут наблюдать.

В Академии это хуже всего.

Я думаю: первый учебный день – не о правилах и расписании. Это тест на выживание. И здесь выживает не тот, у кого фамильяр сильнее, а тот, кто научится не терять лицо, даже когда его никто не ждал.

от лица Рем Синтари

Суть фрагмента:

Рем знакомится с однокурсниками через короткие диалоги, наблюдения, случайные столкновения. Каждый оставляет ощущение недосказанности: одни прячут страх за агрессией, другие – за странностями, кто-то сразу хочет “схватить за слабое место”.

В поведении фамильяров – намёки на внутренние конфликты хозяев.

Всё происходит как в ускоренном фильме, где ни у кого нет времени на дружбу, но все оценивают друг друга как возможных союзников или противников.

Списки наставников закончились, но толпа не расходится.

Скорее наоборот – теперь каждый будто “вычисляет” свою роль: кому с кем стоять, с кем обменяться шуткой, а кого лучше не трогать вообще.

Я едва не натыкаюсь на парня с неправильной улыбкой. Его зовут Кел, фамильяр – двустворчатая лиса, глаза которой блестят, как монеты.

Кел мгновенно берёт инициативу – протягивает руку, но в том, как он смотрит, нет дружбы:

– Слушай, новенький, не обижайся, но если вдруг понадобятся хорошие оценки – держись ближе ко мне. Здесь выживают только те, кто договаривается.

Его фамильяр на секунду оглядывается на моего – будто спрашивает: “ты с нами или нет?”

Я не успеваю ответить, как Кел уже переключается на Арвина – парня с котом, ироничного и вроде бы неопасного.

– Этот всегда в шоколаде, – шепчет Кел мне так, чтобы тот услышал. – Но по ночам он вроде бы говорит во сне.

Арвин только фыркает:

– Лучше быть сонным, чем всегда бодрствовать из-за страха.

Фамильяр Арвина – кот – подходит почти вплотную к моему, но в последний момент разворачивается, будто боится заразиться моими страхами.

Мимо проходит девочка с короткими синими волосами, её фамильяр – стрекоза – кружится у уха, иногда садится ей на палец.

– Если будешь на моей территории, зови меня Лис, – говорит она, не смотря в глаза, и уходит, будто боясь задержаться рядом.

Пытаюсь не потеряться – двигаюсь к окну, там двое девочек: одна в кожаных браслетах, вторая с длинной белёсой косой.

Браслетная представляется первой:

– Ринн. Моя ворона ест только мясо и никогда не терпит лжи.

Фамильяр у неё на плече смотрит на меня с явной неприязнью, будто уже решил, что я – опасность.

Вторая молчит, только кивает. Её фамильяр-змея скользит по руке, раз за разом исчезая в складках мантии.

Рядом кто-то из младших тянет меня за рукав:

– Тебя зовут Рем, да? Я – Тейя.

У неё нет фамильяра на виду, но её взгляд цепкий, внимательный, почти взрослый.

– Хочешь совет? Не говори наставникам, если что-то идёт не так. Лучше спроси у меня. Здесь у каждого свой способ не “тонуть”.

За её спиной мелькает мальчик с фамильяром-призраком. Он вообще не разговаривает, только иногда подаёт знаки рукой. Его фамильяр – светящееся облако, будто оторванное от снега, парит чуть выше пола.

В этот момент до меня доходит запах чего-то горького – дым, смесь трав и железа.

Оборачиваюсь – у входа стоит парень с тёмными глазами и фамильяром, похожим на чёрную собаку, из шерсти которой торчат стеклянные осколки.

Он ничего не говорит, но взгляд его будто прожигает сквозь. Остальные обходят его стороной, как “чумного”.

Где-то рядом Элрис – она всё ещё держится чуть в стороне, но ловит мой взгляд, и на мгновение между нами – невидимая нить.

Я чувствую, как фамильяр тянется в её сторону, но замирает – будто сам не знает, стоит ли.

Мимо пробегает парень с разноцветными глазами – про него уже шепчутся: “родители платят за всё”, “он тут потому, что боятся скандала”. Его фамильяр – огромная ящерица, которая всё время переливается разными цветами и неожиданно быстро меняет форму, становясь почти невидимой.

Пауза затягивается.

Я вдруг понимаю: у каждого – не только фамильяр, но и “вторая кожа”. Все пытаются выдать желаемое за действительное: одни показывают агрессию, чтобы не видеть страха, другие прячутся в молчании.

Фамильяры копируют своих хозяев, иногда даже раньше, чем они сами успевают что-то почувствовать.

Толпа начинает двигаться – кто-то уже распределяет, с кем идти на обед, кто-то шепчет о заданиях, кто-то кидает взгляд через плечо: “Ты с нами или ты – сам по себе?”

Я не успеваю разобраться, кто друг, а кто – просто очередной противник.

В голове только одна мысль: не пропустить того, кто сегодня улыбается, а завтра может стать врагом.

от лица Рем Синтари

Суть фрагмента:

Появление Нориса не похоже на обычное знакомство: он появляется почти “из ниоткуда”, сдержанный, немного не по возрасту взрослый, ведёт себя так, будто знает о Реме больше, чем должен.

Разговор насыщен намёками, недосказанностями, лёгкой угрозой.

После их первой встречи у Рема остаётся чувство: с этим человеком нельзя играть по привычным правилам, и его фамильяр – не просто существо, а часть чего-то гораздо большего.

Толпа уже начала рассыпаться, шум медленно уходит в боковые коридоры, а в зале становится чуть холоднее – как будто окна внезапно раскрылись настежь.

Я иду к выходу, но в дверях притормаживаю: что-то мешает сделать шаг. Это не просто нерешённость – скорее инстинкт, будто я уже знаю, что сейчас произойдёт нечто важное, но не могу угадать, хорошее или плохое.

В этот момент замечаю, что слева, в полутени от колонны, стоит парень, которого точно не было видно раньше.

Норис.

Он будто всегда был здесь, просто раньше не хотел, чтобы его замечали.

Фигура у него худая, движения – экономные, почти взрослые, хотя лицо всё ещё подростковое. Одежда обычная, но носит её с какой-то уверенной небрежностью, как те, кто с детства знает цену лишним словам.

Внимание цепляет его фамильяр – чёрная кошка, больше похожая на пятно света в тени: шерсть матовая, почти бархатная, уши чуть подрагивают, а глаза… нет, не просто глянут – сверлят до самого нутра. В них будто сверкают крошечные зеркала.

– Ты Рем, – говорит он, как констатацию, а не как вопрос.

Голос негромкий, чуть глухой, но каждое слово звучит так, будто его выбирали заранее.

Я делаю шаг навстречу – стараюсь не показать, что напрягся.

– Ты, наверное, тоже не любишь стоять в центре зала.

Он улыбается краем рта – на мгновение кажется старше всех здесь.

– В центре обычно только те, кто не знает, что лучше наблюдать из тени.

Между нами возникает пауза – не неловкая, а скорее испытательная. Кошка делает круг вокруг моих ног, и мне приходится чуть податься назад: её шерсть искрит – будто в ней копится магия, которую он специально не выпускает наружу.

– Слышал, твой фамильяр иногда делает, что хочет, – Норис говорит это, смотря не на меня, а в сторону окна, словно примеряя слова к чему-то другому.

– Ты тоже? Или всегда слушаешься чужих правил?

Я не сразу нахожу, что ответить.

– По настроению. А ты?

– Я вообще не люблю повторяться, – отвечает он с легким смешком. – Но есть вещи, которым лучше не учиться слишком быстро.

Он вдруг склоняется чуть ближе, глаза почти на уровне моих:

– Здесь опасны не те, кто сильнее, а те, кто умеет ждать.

В голосе ни угрозы, ни дружбы – только констатация, как если бы он сейчас объяснял закон физики.

В этот момент моя тень начинает двигаться сама по себе – фамильяр, ощущая напряжение, становится плотнее, чуть ближе к моим ногам.

Кошка улавливает это и вдруг “шипит” – почти беззвучно, но я чувствую дрожь в ладонях.

– В Академии у каждого есть секрет, – продолжает Норис, – но не все умеют их хранить.

Он обводит зал взглядом и вдруг неожиданно добавляет:

– Ты когда-нибудь думал, что фамильяр – это не просто отражение? Иногда это – ворота.

Я пытаюсь ответить, но в этот момент мимо проходит группа старших учеников, и кто-то из них кидает в нашу сторону кривую шутку:

– О, новая парочка? Только не начинайте драться в первый же день.

Норис не реагирует, только улыбается чуть шире, будто ему нравится внимание.

Когда шум стихает, он снова смотрит на меня:

– Не все тут такие, какими кажутся. И не все фамильяры показывают своё настоящее лицо.

Пауза затягивается.

Я чувствую: разговор закончился, но напряжение не ушло.

Кошка отходит за своего хозяина, бросает на меня последний “тестирующий” взгляд, и только потом исчезает в пятне света у стены.

Норис тоже отступает, почти растворяясь в сумраке.

– Увидимся на тренировке, – бросает он напоследок. – Тут мало кто выдерживает первую неделю без потерь.

Когда он исчезает, я впервые за утро замечаю: дышу слишком часто, а фамильяр мой дрожит сильнее обычного.

Что-то подсказывает: именно этот парень ещё не раз появится там, где его меньше всего ждёшь.

от лица Рем Синтари

Суть фрагмента:

Тренировка превращается в испытание на “настоящее лицо” каждого: кто-то пытается командовать, кто-то сдаёт, кто-то впервые проявляет храбрость, фамильяры становятся непредсказуемыми.

В центре – Рем: его фамильяр нестабилен, но именно это помогает выжить группе, хотя и создаёт новые страхи и слухи.

В конце тренировки атмосфера группы меняется – появляются первые зачатки командного духа, но и острые новые антипатии.

Во дворе пахнет чем-то влажным и острым: старой галькой, пеплом, травой после дождя и лёгким электричеством – как перед грозой.

Наставники стоят полукругом, лица у них каменные.

В центре Варнель чеканит шаги, иногда бросает на учеников короткие взгляды – как будто расставляет фигуры на доске.

– Задача проста, – повторяет он, – пройти “линию сна”.

Но простого здесь нет ничего: даже самые уверенные уже косо смотрят на своих фамильяров, а фамильяры – на хозяев.

У кого-то зверь хнычет, у кого-то лезет в драку, у кого-то вообще исчезает, оставляя только тень.

Мои ладони влажные, сердце стучит так громко, что кажется – вот-вот поймает чужой фамильяр и отзовётся эхом.

Я ищу взглядом Элрис – она стоит чуть поодаль, её фамильяр светится мягко, будто сам боится бросить тень на происходящее.

Кел кидает мне взгляд – злой, с вызовом. Его лиса топорщит хвосты, уши прижаты.

Пары формируют на глазах: кто-то сам ищет себе напарника, кого-то ставят наставники.

Меня опять ставят с Арвином – он нервно трет шею, кот у него то прыгает, то исчезает в траве.

– Если мой фамильяр сорвётся, не обижайся, – шепчет он. – В прошлый раз чуть не укусил наставника.

Мы двигаемся к амфитеатру – “линия сна” напоминает коридор в старой игре: стены уходят вниз, пол дрожит под ногами, воздух всё гуще, как будто вдыхаешь не воздух, а чужой сон.

Вдоль стен пробегают слабые огоньки – видно, чьи-то фамильяры спят наяву, чьи-то наоборот – хотят вырваться наружу.

Входят первые пары.

– Смотри, – шепчет кто-то за спиной, – Лис сейчас споткнётся, фамильяр у неё слабый.

Но Лис, наоборот, идёт уверенно – её стрекоза ведёт себя как проводник, подсвечивает путь, и она тянет за собой молчаливого мальчика с облачным фамильяром.

Вдруг чей-то фамильяр срывается, бросается на другую пару – на секунду во дворе хаос: два зверя сливаются в дым, кто-то вскрикивает, наставник срывается с места.

В этот момент я замечаю, как один из “сильных” ребят – Кел – теряет самообладание: его лиса сначала бросается на свет, потом пугается собственного отражения и исчезает в тени.

– Эй! – Арвин хватает меня за плечо. – Идём, сейчас наш черёд.

Мы входим в “линию сна”.

Внутри темно, только фамильяры светятся, как фонари.

У Арвина кот зашипел и бросился в сторону, у меня фамильяр вдруг вырастает, становится выше меня, форму держит едва-едва – скорее мираж, чем зверь.

– Не отставай, – говорит Арвин, но в его голосе слышно дрожь.

Дальше – словно идём по зыбучему песку.

Стены то сужаются, то расширяются, иногда кажется, что коридор заканчивается тупиком, а потом снова открывается.

В какой-то момент мой фамильяр бросается вперёд – не на врага, а будто защищая нас обоих.

Тень снаружи – кошка Нориса. Она появляется и исчезает, мелькает между ступенями.

– Что она тут делает? – Арвин сбивается, его кот путается у ног, шипит, хочет спрятаться.

В этот момент вдруг слышится громкий треск – кто-то из учеников позади не выдержал, фамильяры сцепились. Наставники кричат, воздух наполняется магией – острой, как ледяной дождь.

– Рем, быстрее! – Арвин хватает меня за руку, мы вместе бросаемся к выходу.

Мой фамильяр вдруг сжимается в одну точку, на секунду становится почти невидимым, но именно это помогает пройти последний участок: чужая тень пытается схватить меня, но фамильяр “размыкает” контур, я проскакиваю вперёд, Арвин за мной.

На выходе Варнель коротко кивает:

– Обошлось без потерь. Пока.

Но не у всех: позади кто-то плачет, у кого-то фамильяр ранен, чья-то змея исчезла совсем.

Я стою на свету, впервые за день чувствую: хоть не лучший, но и не слабейший.

Арвин пожимает плечами, чуть улыбается:

– Бывает, что безумие фамильяра спасает. Может, ты не так прост.

Толпа начинает переговариваться: кто-то благодарит напарника, кто-то обвиняет в провале. Появляются первые “группы поддержки” – не все, но уже не одиночки.

Взглядом ищу Элрис – она ловит мой взгляд, тихо машет рукой. Её фамильяр делает круг по воздуху и садится ей на плечо.

Я вдруг ловлю себя на мысли: здесь впервые стало немного безопаснее – но только чуть-чуть.

В этот день никто не чувствует себя героем, но никто и не остался тем, кем был утром.

от лица Рем Синтари

Суть фрагмента:

Рем впервые по-настоящему чувствует себя “на виду”, но теперь одиночество сменяется сложным коктейлем из страха, зависти, благодарности и новой осторожной уверенности. Он прокручивает события тренировки, ловит взгляд каждого важного персонажа, анализирует своё место среди них – и впервые позволяет фамильяру быть рядом просто так, без напряжения.

После всего этого дня кажется, будто внутри меня развернули новый слой – что-то ещё не моё, но уже очень знакомое.

Двор пустеет медленно, но я не спешу уходить, прислушиваюсь к голосам, запахам, ощущаю в себе всё: усталость, неловкое облегчение, смутную зависть, даже уважение к тем, кого час назад называл бы просто “однокурсниками”.

Я снова сажусь на камень у фонтана, пальцами касаюсь влажного края. Вода в сером свете колышется, и в ней отражаются кусочки сегодняшнего дня, как разбитое стекло:

Лис кидает взгляд через плечо, и её ворона вдруг прикрывает меня крылом от летящей щепки…

Кел не скрывает разочарования, когда его фамильяр спотыкается и исчезает, а потом – как будто с облегчением, – просто бросает меня взглядом: “Ты теперь свой?”…

Тейя, почти невидимая среди других, быстро протягивает мне записку: “В этой Академии никто не умеет по-настоящему дружить. Но иногда можно просто не сдавать друг друга.”…

Я вспоминаю, как в коридоре “линии сна” всё казалось зыбким и чужим, фамильяр у меня вдруг вырос, стал хрупким, но отчаянно смелым, а у Арвина кот прыгнул между нами, чтобы защитить, не убежать.

И ещё это странное чувство, когда даже самые громкие в зале в конце испытания опускают глаза – и становятся чуть ближе к земле.

Я ловлю себя на том, что теперь мне проще смотреть на других.

Элрис, стоящая чуть поодаль, вдруг встречает мой взгляд и улыбается – не широко, а коротко, будто соглашается: да, день был тяжёлый, но теперь между нами что-то есть.

Рядом фамильяр проявляется сам, без напряжения. Я касаюсь его, и впервые за долгое время нет этого страха, что он исчезнет. Он становится чуть плотнее, даже тёплым – и в этой плотности больше поддержки, чем угрозы.

Я прислушиваюсь к голосам однокурсников – кто-то спорит про фамильяров, кто-то злится на наставников, кто-то просто смеётся, и в этом смехе меньше злобы, чем утром.

Кто-то вспоминает, как спас Арвина, кто-то наоборот обвиняет Лис в “лишней уверенности”, кто-то шутит, что теперь у них есть “общий секрет”.

В памяти всплывает взгляд Нориса: спокойный, но в нём было что-то, что не отпускает. Его кошка мелькала в коридоре, где всё могло закончиться иначе. Я всё ещё не знаю – это была поддержка или проверка на страх.

Сижу, думаю:

– Кто из нас будет врагом? Кто – союзником? Может ли вообще кто-то стать другом в мире, где фамильяры сильнее людей, а страх так легко превращается в агрессию?

Но главное – сегодня я впервые не хочу исчезнуть.

Слишком много сделано, чтобы сейчас прятаться снова.

Я готов принять даже зависть и чужую злобу – лишь бы не остаться просто тенями друг для друга.

Я встаю, смотрю в мутную воду фонтана: отражение теперь не такое одинокое. Рядом фамильяр, не просто тень, а почти живой – часть меня, но и кто-то свой.

Я иду к лестнице – шаги эхом отдаются в коридоре, а сердце впервые с начала года не просит тишины.

Впереди будет сложно.

Но теперь у меня есть не только свой страх, но и первые, ещё неумелые, ниточки доверия.

Может быть, этого достаточно для начала.

Акт II Осколки г.1 ч. 4

от лица Рем Синтари

Суть фрагмента:

Рем всё чаще сталкивается с мелкими, но тревожными аномалиями: исчезнувший однокурсник, запертые двери, фамильяры, которые ведут себя так, будто чуют невидимое.

Мелкие детали – запахи, искажённые отражения, странности в расписании и атмосфере – накапливаются в ощущение, что в Академии что-то происходит, о чём никто не говорит вслух.

Всё написано через ощущения, образы, маленькие сбои в привычном порядке.

Всё началось не с громкой катастрофы, а с почти незаметных сбоев – таких, на которые сначала не обращаешь внимания.

Обычный понедельник.

Я, как обычно, опаздываю на завтрак, почти влетаю в столовую и ловлю на себе косые взгляды дежурных.

Сегодня даже хлеб кажется черствее обычного, вода – мутнее. И всё равно что-то в воздухе меняется: запах озона вперемешку с влажной пылью, как после грозы, но дождя не было уже неделю.

Пытаюсь найти взглядом Арвина, но его нет ни в столовой, ни у окна. Обычно его кот уже крутится под столом, выпрашивает куски хлеба, а теперь – пусто.

– Где Арвин? – спрашиваю у Лис. Она пожимает плечами, но глаза – тревожные, будто тоже что-то чувствует.

Кто-то из старших негромко бросает:

– Иногда фамильяры уводят хозяев не туда, куда надо.

В расписании вдруг появляется новый урок, “История снов II”, которого никто не помнит раньше.

Рядом слышу шёпот:

– Это кабинет был закрыт.

– Нет, ты путаешь, его вообще не было на этом этаже.

Я иду по коридору, где обычно всегда светло, а теперь лампы мигают, отражения в окнах двоятся.

Мимо пробегает мальчишка, его фамильяр – тень без формы – вдруг резко замирает, почти шипит. Мальчишка быстро уходит, не оглядываясь.

В конце коридора дверь в лабораторию заперта – на ней странная отметина, похожая на букву или символ, но никто не может вспомнить, чтобы её рисовали.

Лис тихо говорит мне:

– Там раньше не было ничего. Теперь лучше туда не заглядывать.

У лестницы встречаю Тейю, она впервые кажется испуганной:

– Куда делась та девочка, с косой? Она не появилась на утреннем построении.

Фамильяры ведут себя беспокойно: мой фамильяр прячется в складках плаща, иногда выглядывает и сразу же исчезает, словно чует что-то неприятное.

Я замечаю – у других то же самое: ворона Ринн вообще не отходит от хозяйки, лиса Кела всё время обнюхивает воздух и не спускается на пол.

Вечером у входа в западное крыло собираются несколько учеников:

– Слышал? Там кто-то ночью слышал шаги, но никого не нашли.

– Может, опять чья-то “шутка”?

Но никто не смеётся.

В глазах однокурсников что-то неуловимо изменилось: теперь они смотрят не друг на друга, а будто ищут глазами кого-то невидимого.

На доске объявлений кто-то оставил странную надпись – буквы искажены, будто их рисовали дрожащей рукой:

“Не заходи, если не знаешь, как выйти”

В этот момент я ловлю взгляд Элрис – она стоит чуть в стороне, фамильяр её становится особенно ярким, почти фосфоресцирует в полумраке.

Я хочу подойти, спросить, не кажется ли ей всё странным, но ловлю себя на мысли: не хочу говорить об этом вслух.

Вдруг это не просто совпадения.

В этот вечер Академия кажется другой: стены будто ближе, воздух тяжелее, фамильяры – тревожнее.

Я впервые ощущаю, что привычные вещи больше не дают покоя.

от лица Рем Синтари

Суть фрагмента:

Рем встречается с Элрис и Норисом в уединённом уголке Академии.

Ведут разговор о странных исчезновениях, необычных событиях, тревожном поведении фамильяров.

Каждый делится тем, что заметил, – но чем больше деталей, тем меньше “цельной картины”: появляется ощущение, что кто-то или что-то специально сбивает их с толку.

Между героями – не только растущее доверие, но и тревожная догадка: возможно, опасность уже ближе, чем кажется.

Мы сидим в старой кладовой на втором этаже, где всегда пахнет известью и высохшими травами.

Здесь редко кто бывает – слишком холодно и темно даже для фамильяров, только свет Элрис едва подсвечивает стены.

– Вы тоже замечали странности? – спрашиваю, и мой голос почему-то звучит тише, чем хотелось бы.

Элрис кивает, у неё под глазами лёгкие тени – как будто она не спала.

– Я думаю, что да. Последние ночи мои сны стали будто не моими. Фамильяр тревожится – иногда просыпаюсь от того, что он дрожит у меня на плече.

Она замолкает, глядя на тёмный угол кладовой.

Норис появляется как будто из воздуха – не сразу замечаю, как он садится у стены, его кошка сливается с тенью.

– Я проследил вчера за одним наставником, – говорит он негромко. – Он вошёл в кабинет, который был закрыт, и вышел только через час. А потом я заметил, что у него на руке – знак, которого раньше не было.

Элрис напрягается:

– Какой знак?

– Что-то вроде перевёрнутого треугольника, – отвечает Норис. – Уверен, это не часть формы.

Он чуть улыбается:

– Когда я спросил у старших, они сказали “не твоё дело”, а один вообще сделал вид, что меня не слышит.

Я рассказываю о пропаже Арвина, странных надписях на доске, исчезающих уроках, своём ощущении – будто всё чуть “съехало” с прежнего рельса.

– А у тебя? – спрашиваю у Элрис.

Она медлит:

– Мне кажется, я видела кого-то в южном крыле ночью. Не уверена, человек ли это был. Фамильяр там сразу исчез – как будто испугался, а потом ещё полдня был “потухшим”.

Молчим.

За дверью кто-то проходит – мы замираем, только свет фамильяра Элрис чуть дрожит.

– Может, это испытание? – пробую отшутиться.

Норис смотрит в пол:

– Если это испытание, оно слишком хорошо устроено. У меня такое чувство, что кто-то наблюдает. Не только за фамильярами, но и за нами.

Элрис тихо добавляет:

– Иногда я думаю, что Академия сама стала другой. Как будто она – тоже фамильяр. Живая. Злая, если надо.

– Ты думаешь, это кто-то из наставников? – спрашиваю у Нориса.

Он качает головой:

– Я думаю, что у них тоже есть свои страхи. Но если что-то случится, они не станут нас защищать. Скорее – спрячутся за своими тайнами.

За окном шумит дождь – будто специально, чтобы нам труднее было слышать друг друга.

– Так что будем делать? – спрашивает Элрис.

Я смотрю на неё, потом на Нориса.

– Я не хочу больше просто ждать. Давайте хотя бы попробуем следить друг за другом. Если кто-то исчезнет – остальные должны знать, где искать.

– Договорились, – кивает Норис. – И если увидите знак или услышите что-то странное – сообщайте сразу.

Между нами появляется новая, острая связь: не дружба, не союз, а скорее общий страх, который наконец-то нашёл слова.

Кажется, что теперь опасность чуть ближе, чем раньше – но хотя бы теперь мы не одни.

от лица Рем Синтари

Суть фрагмента:

После разговора с Элрис и Норисом Рем остаётся наедине со своими мыслями.

Все тревоги и странности усиливают внутренний конфликт: он не уверен, боится ли больше исчезающих людей – или того, что может узнать правду о себе и Академии.

Фамильяр отражает это состояние: то исчезает, то появляется слишком явно.

Внутри – борьба между желанием “залечь на дно” и навязчивым поиском истины.

Из кладовой я вышел последним – и только тогда почувствовал, как воздух в коридоре становится липким, вязким, будто дышать вдруг сложнее.

Стены будто сдвинулись ближе, свет ламп – желтоватый, пульсирующий, как сердце, которое пытается ускользнуть от собственного ритма.

Поначалу я просто шёл вперёд, но каждый шаг давался тяжелее: будто не только ноги, а сам коридор сопротивлялся моему движению.

Фамильяр показывается то рядом, то исчезает, словно тень, которая не хочет быть пойманной. Иногда его нет совсем, и я почти чувствую: вот сейчас бы он мог подсказать, куда идти, или хотя бы просто быть.

Я думаю: а что, если исчезну я?

Останется ли от меня что-нибудь здесь, в этих коридорах? Или всё – и фамильяр, и мысли, и страхи – исчезнут так, как исчезли те, о ком теперь шепчутся на кухне?

В памяти всплывают истории – старшие всегда рассказывают их как шутки, но теперь мне не до смеха: девочка, которая заглянула не в тот кабинет и неделю молчала, её фамильяр потом менял цвет каждую ночь парень, который проснулся в подвале, а потом никто не смог вспомнить, как его зовут тот странный наставник, который исчез “в командировку”, а его фамильяр ещё месяц выходил в столовую без хозяина…

Я вслушиваюсь в свои шаги – они слишком громкие, будто кто-то идёт сразу за мной.

Разворачиваюсь – никого.

“Может, это всё просто усталость”, – говорю себе, но голос внутренний звучит слабо.

Я вспоминаю слова Элрис: “Иногда мне кажется, Академия сама стала фамильяром”.

Это слишком похоже на правду, чтобы успокоиться.

На мгновение представляю: а если бы исчез не Арвин, а я? Кто стал бы искать? Элрис – возможно. Норис? Вряд ли. Остальные… Я ведь сам не знаю, как бы поступил, если бы на их месте был кто-то другой.

В груди крутится тревога – не простая, а вязкая, как сгущённая тьма.

Внутри спорят два голоса:

– Не лезь, не задавай вопросов, не ходи туда, где пахнет чужой тайной.

– Если не спросишь сейчас, потом уже не узнаешь, кто ты.

Я пробую говорить с фамильяром:

– Ты ведь не исчезнешь?

В ответ – тишина, только лёгкое дрожание где-то в пальцах. Иногда мне кажется, что он слышит всё, но не может говорить.

Может быть, в Академии это и есть настоящая ловушка: никто не умеет говорить о страхах вслух.

Я иду к окну, облокачиваюсь на холодный подоконник.

За стеклом – только дождь, тусклый свет фонаря, длинные полосы теней, в которых можно потерять себя навсегда.

Смотрю на мутное отражение – своё, не своё, может быть, уже не только моё.

Мне хочется просто заснуть – и проснуться в другом месте.

Но всё, что у меня есть – эта ночь, фамильяр, который уже не чужой, и длинная вереница вопросов, на которые страшно получить ответ.

В глубине души появляется странное желание: пусть лучше правда будет страшной, чем никакой.

Сегодня я, пожалуй, боюсь не исчезнуть.

Я боюсь стать незамеченным.

от лица Рем Синтари

Суть фрагмента:

Рем сталкивается с наставником (или персонажем, которого не помнит по имени), в необычном месте – коридор, лестница, библиотека.

Разговор складывается из странных фраз, вопросов-ловушек, магических образов.

Наставник как будто “видит” фамильяра Рема насквозь, намекает на опасность, оставляет какой-то предмет/знак, исчезает так же внезапно, как появляется.

У Рема возникает ощущение, что его только что “проверили” или поставили на заметку.

Ни одна из тревог не уходит – появляется только больше вопросов.

Ночь.

В Академии темно – лампы горят только через одну, на лестницах скользят чужие шаги, но самих людей почти не видно.

Я не сплю: бессонница сегодня не “болезнь”, а единственный способ не раствориться в тревоге.

Блуждаю по коридору, пытаясь избавиться от чувства, будто стены сдвигаются ближе.

Здесь, на третьем этаже, обычно тихо, только теперь – в воздухе стойкий запах выжженной бумаги, сырого железа и какого-то незнакомого пряного дыма.

Вдруг дверь в конец коридора – та, что всегда была заперта – оказывается приоткрытой.

Я тянусь заглянуть внутрь.

В темноте – чьё-то движение, едва заметное.

Сердце сжимается, фамильяр выскакивает наружу и застывает у моей ноги.

– Бессонница? – голос наставника звучит будто неоткуда, бархатный, с хрипотцой.

Сначала я не узнаю его: лицо наполовину скрыто тенью, мантия старая, но с золотой прострочкой по вороту.

Я не знаю, что сказать, просто киваю.

– Ты здесь недавно. Но фамильяр у тебя старый, – замечает он. – Чудно. Обычно наоборот.

Он смотрит так пристально, что мне хочется убежать.

Я пытаюсь найти в голосе хоть что-то знакомое, но в нем только эхо старой усталости.

– Ты слышал, что кто-то исчезает?

– Да, – отвечаю тихо.

– А ты сам боишься исчезнуть? Или – что кто-то увидит то, чего ты не хочешь показывать?

В его вопросах – что-то слишком личное. Фамильяр отступает за мою ногу.

– Думаю, больше второе.

Он одобрительно кивает, на мгновение его рукав вспыхивает фосфоресцирующим символом – тот самый треугольник, о котором говорил Норис.

– Если когда-нибудь встретишь сон, который кажется не твоим – уходи первым.

Он неожиданно кладёт мне в руку какой-то предмет – маленькая костяная фигурка, вырезанная грубо, с острым знаком на боку.

– Это для того, кто умеет видеть между строк, – добавляет наставник. – Не доверяй первым словам.

Потом исчезает в коридоре, даже не шурша плащом.

Я остаюсь стоять – ладонь щекочет от костяной фигурки, символ светится в темноте.

В груди дрожит всё, что накопилось за эти дни: неуверенность, страх, странное ощущение, будто теперь я – “отмеченный”.

Коридор становится снова пустым.

Фамильяр впервые не уходит, а обвивается вокруг моего запястья – туго, как браслет.

И впервые за весь день я уверен: кто-то следит за каждым нашим шагом, а ночь в Академии – не просто отсутствие света.

от лица Рем Синтари

Суть фрагмента:

В Академии все чувствуют, что грядёт что-то плохое: появляются новые запреты, ученики объединяются “маленькими стаями”, фамильяры всё чаще проявляют тревогу.

Рем не доверяет ни себе, ни другим, но впервые ощущает: теперь любой неверный шаг может стать последним.

Атмосфера становится плотной, как перед бурей, а финал – это ощущение, что опасность уже стоит за дверью.

День начинается раньше, чем обычно – я не спал почти всю ночь, и в утреннем свете всё кажется каким-то бледным, искусственным.

По коридорам движутся группы: теперь никто не спешит идти один, даже самые уверенные собираются по двое-трое, держатся ближе к окнам или стенам.

Лис впервые подходит ко мне первой:

– Ты слышал, что на западной лестнице кто-то видел чужого фамильяра без хозяина?

Её стрекоза садится на руку, но не двигается – обычно она всегда в полёте.

Я киваю, замечаю: даже у Кела лиса теперь всё время смотрит по сторонам, а у Тейи взгляд тревожный, она больше не появляется без старшей сестры.

Наставники стали появляться реже, их уроки теперь чередуются с какими-то “дополнительными инструктажами”, но никто не объясняет, зачем это – только говорят, чтобы держались подальше от закрытых дверей.

В столовой шумят меньше – вместо обычных шуток теперь перешёптывания, обсуждение странных звуков по ночам, внезапных отключений света, новых символов на стенах.

Кто-то говорит, что это просто “испытание”, кто-то – что пора уезжать, но никто не решается сделать первый шаг.

Я встречаю Элрис и Нориса в дальнем углу зала – теперь мы переглядываемся как заговорщики, но говорить вслух всё сложнее.

– Всё будет хуже, – шепчет Элрис, её фамильяр тускнеет.

– Или лучше, если повезёт, – фыркает Норис, но в его голосе нет уверенности.

Мой фамильяр теперь не просто тень – он стал заметнее, плотнее, иногда как будто тянется к ладони других, будто ищет союзников.

Но и у меня ощущение, что под кожей ползёт лёд: любое слово, любой взгляд может стать ошибкой.

Вечером наставники объявляют:

– До особого распоряжения после отбоя не выходить из комнат. Фамильяров держать рядом.

Толпа гудит – я впервые слышу, что некоторые почти рады этому: теперь есть повод быть вместе, и никто не обвинит в слабости.

В коридорах темнеет рано, а за окнами будто кружатся не только вороны, но и что-то ещё – чёрные пятна, которые исчезают, если смотреть прямо.

Внутри давит не страх, а ожидание – вязкое, глухое, как гроза, которая всё никак не разразится.

Я засыпаю плохо, держу у себя под подушкой ту самую костяную фигурку.

Фамильяр ложится рядом, впервые так близко – и я понимаю, что ночью лучше не говорить с ним вслух: вдруг кто-то услышит.

В последний момент перед сном мне кажется, что за дверью кто-то стоит.

Слышу чьи-то шаги, приглушённый голос – не разобрать слов.

Фамильяр сжимается в комок, дышит тяжело.

Я понимаю: завтра всё изменится.

И впервые за всё время мне не только страшно – мне очень интересно, что будет дальше.