Читать онлайн Клятва и клёкот

1

Боги молчали. Они принимали жертвы, но не откликались на призывы прекратить это безумие. Раньше Марья думала, что война была всегда: с перерывами, с попытками подгадить друг другу без прямых столкновений, – а потом узнала, что все началось триста лет назад. О той истории упоминали вскользь – не любили люди говорить про темного чародея-отступника.

Раньше Марья не понимала почему. Этот человек расколол Совет: те, что постарше и помудрее, испугались подобной силы и спрятали ее среди гор, младшие же попытались обратить обряд, за что их и изгнали в земли, которые нынче принадлежат Огнебужскому роду.

Надо ли говорить, что те не только стали сильнее, но и решили отгрызть немалый кусок княжества, да какой! Житницу их, цветущую Ржевицу, и все поля, что золотились и опоясывали густой лес, щедрый да богатый в теплое время. И тогда полилось еще больше крови, на защиту встали оборотни – о, тогда их было много! – а после тамошний князь договорился о мире, шатком и недолгом, в обмен на дань.

Лихослав же, по слухам, проклял Моровецкое княжество, а до того разрушил их столицу – Гданец, расписной, веселый, живой. Тот самый уголок, где никогда не унывали, а во время перемирия славили богов и торговали вовсю, пытаясь скопить побольше зерна и теплых вещей. Кто знает – вдруг снова начнется?..

Но даже в Гданеце воздух пах кровью, гарью и злой силой. Не зря отец не пускал Марью дальше двора – боялся, что убьют или того хуже. Он вообще держал ухо востро – сделал собственный птичник, где старшие чародеи растили младших, дарили им крылья и учили летать незаметно.

Говорят, лет сто назад были и другие перевертыши. Они первыми бросались в бой и сражались до последнего. Потом их тела поедали вороны. Выживших отлавливали по лесам-полям и перебивали, не оставляя ни старых, ни молодых, ни совсем детей. Чтобы не подросли и не вернулись.

Марья стояла у окна. Во дворе перевертыши наминали друг другу бока. Были там и парни, и девки – все, кто умел перекидываться через себя и взмывать в небо. На войне ни одна пара крыльев не станет лишней. Среди отцовских чародеев был и ее хороший знакомец Дербник – крохотный сокол. Он изредка выводил Марью в город, показывал, как живут люди за пределами детинца[2], и кормил пирогами.

Ах, молодцы! Марья осмотрела темно-русую косу – густую, пышную, всем девкам на зависть – и тяжело вздохнула. Никто из соседей не слал к ним сватов, хотя все восхищались красотой княжны. Нахваливали, писали поздравления, но боялись. Потому что союз не столько сердец, сколько княжеств. А выступать против Огнебужских открыто многие попросту боялись. У них там побольше чародеев, чем у Моровецких.

Видимо, придется пойти за боярина, воеводу или купца. Но никто из местных по сердцу не приходился. Отец ее не торопил – сам чувствовал вину за то, что не мог найти достойного.

– Уходит моя краса, – покачала головой Марья, завидев нянюшку. – От весны к весне бледнею.

– Да что ты такое говоришь? – возмутилась та. – Нет в тереме девицы краше тебя. Да и в городе не найдется.

– Надолго ли? – Она отвернулась.

Нянюшка Вацлава воспитывала Марью с детства и добывала для нее все самое лучшее: от перин до верхних рубах с каменьями. Когда враги вгрызались в их землю и купцы переставали ездить по дорогам, Вацлава умудрялась находить диковинки – жемчужные бусы, кокошники, височные кольца – и приносила их Марье, стараясь ободрить.

Но в голове клубились мысли, одна другой хуже. Марья ясно видела: они проигрывали. Медленно, верно. Огнебужские теснили их, отбирали деревни, набегали на окраины городов. Чародеи у них были сильные, словно сам Лихослав воспитывал.

– Как отец? – нахмурилась Марья.

Сенные девки шептались, будто князь Мирояр слег и его сердце вот-вот не выдержит. Жениться не удавалось – никто не хотел родниться с проигрывающими.

Целых триста лет они то откупались, то воевали, то пытались договориться, да неудачно: Огнебужские хотели все больше и больше. Кажется, ныне и отданная Ржевица не заставила бы их убраться прочь. Марья слышала, будто их князь хочет Гданец. Если так, неудивительно, что отец ослаб и почти не показывается людям.

– В порядке, – коротко ответила Вацлава. – Ты лучше о себе побеспокойся. Поешь да попей, а то совсем исхудала.

Марья неохотно кивнула. С нянюшкой лучше не спорить, иначе начнет причитать, хвататься за сердце и уговаривать. Вацлава мигом повеселела.

– Прикажу подготовить трапезную, – улыбнулась и вышла.

Страх-то какой! Марья подошла к окну и взглянула на птичник. Дербник махал кулаками и раззадоривал Зденку – та злобно скалилась и пыталась улучить удачный миг. Они бились в шутку, но беспощадно – так, чтобы грань у каждого понемногу сдвигалась и позволяла чуть больше.

Стало стыдно, на душе – гадко. Ну какая трапезная в такое-то время? За слободами наверняка голодали, а ведь дело шло к зиме. Жатва закончилась, зерна не хватало. Зато железок было навалом, да только их в рот не положишь.

Боги-боги, почему же вы молчите? Марья осмотрела свои платья и покачала головой. Не годится. Паршивая из нее княжна, такую править не посадишь. А ведь других наследников у отца нет. Может, поэтому никто не торопится отдавать ее замуж?

Марья села на лавку и задумалась. Войну они проигрывали, на полюдье[3]отец, скорее всего, не поедет – не последнее же забирать у народа. Мог бы, но уставшие и озлобленные люди скинут его в речку вместе с боярами.

Все, что у них оставалось, – Черногорье. Россыпь острых скал. В их глубинах дремал тот, кто начал войну. Он же мог ее закончить. По крайней мере, о том часто упоминал отец – и сразу же добавлял, что рисковать не стоит и что чародей в разы опаснее Огнебужских. А вдруг?..

Нет-нет-нет! Марья помотала головой, отгоняя безумные мысли. Нельзя было высвобождать зло! Совет с таким трудом запрятал его подальше – и неспроста.

А если там совсем не зло? Говорили – творил зверства, да можно ли верить на слово?

«На что ты готова пойти ради родной земли?» – спросила себя Марья. Ответ пришел сам собой. Понадобится – собственными руками разберет скалу по камушку, если сил хватит.

Нет-нет-нет, чушь какая! Сгоряча, без спросу, без знаний лезть в старое проклятие подобно погибели. Поставит под удар всех разом, а дальше что?

Они должны доверять Совету. Чародеи помогли им создать птичник и выиграть несколько битв. Некоторые сами сложили головы, веря в победу и справедливость. И разрушить все это одним ударом Марья не имела права.

А кто же тогда имел? Кто мог хотя бы выслушать, без криков, упреков и стенаний, что князь Мирояр растит змею под боком? О боги!

«Дербник!»

Марья облизнула пересохшие губы и усмехнулась. Не самый сильный в птичнике, зато преданный. Она могла бы спросить совета и посмотреть, что будет дальше. Согласится? Славно, значит, Марья не обезумела и в этой задумке есть хорошее зерно. Откажется? И ладно. А если побежит жаловаться отцу – она помотает головой и скажет, что ничего подобного не говорила, все наветы.

Да откуда такие злые мысли?! Марья выругалась и топнула ногой. С чего бы ей сомневаться в друге, который помогал ей сбегать из терема? Нет, в Дербнике не могло быть ничего плохого. Если не согласится – промолчит и не станет голосить на весь терем, словно Вацлава.

О да, Вацлава. Стоило о ней вспомнить, как нянюшка показалась у порога.

– Ну вот, трапезную проверила, – улыбнулась она. – Теперь тебя причешем, принарядим – и будешь сиять лебедицей.

– Лебедицы не сияют, – возразила Марья. – Да и мне хочется багряного платья.

– Как скажешь, – не стала спорить Вацлава.

Как кровь. И чтобы с черными каменьями, чтобы походить на деву-войну или Морану-Смерть. Они шагали по Моровецкому княжеству рука об руку и, кажется, не собирались уходить.

…Умел ли Лихослав говорить с богами?

В детстве эта полусказка почти не касалась ее души. Впрочем, она тогда многого не знала – ни про войну, ни про историю княжеств, ни про трусливых соседей. Стоило вникнуть, как мысли о темном чародее всплывали раз за разом. Может, еще и потому, что записей о нем было мало – сплошь убийства и заклятья на рваных кусочках бересты. Видимо, Совет постарался.

Вацлава вплела в косу Марьи алую ленту, немного полюбовалась и перешла к наряду. Верхняя рубаха была багровой, с мехом вокруг запястий и вышитыми птицами на подоле. Золотистые нитки сливались с белоснежными каменьями. Как раз то что надо.

– Вот так, лебедушка, – приговаривала Вацлава. – Краса неописуемая! Все женихи твоими будут!

Марья вздохнула и вышла из спальни. Эх, когда-то на лестницах хватало шума: бегали боярыни вместе с дочками, играли дети, тенями сновала челядь стараясь держаться подальше. Жаль, ей не удалось застать те времена. Оставалось верить, что Марья увидит мир и что их земли перестанут терзать. Но если ничего не сделать, станет хуже.

Поэтому она попросила Вацлаву позвать в трапезную Дербника. Нянюшка нахмурилась, но подчинилась. Не одобряла она, что княжна якшается с каким-то оборванцем, безродным и пропадавшим днями невесть где.

– Прекращала бы ты эти забавы, – цокнула языком Вацлава. – Не дети ведь уже.

– Не переживай, замуж за него я точно не пойду, – усмехнулась Марья.

При всей своей силе Дербник не годился ей в женихи. Княжеству нужен был союз с соседом. А если Марье придется заменить отца, то надо будет выбирать кого-то знатного и богатого. Чародей – значит, из Совета, купец – значит, с теремом получше княжеского. А что сказало бы сердце, будь у него возможность?

О, оно куда больше тревожилось из-за земли, по усталому бледному лицу которой текут багровые реки! Сильнее всего на свете Марья желала стать достойной княгиней и много говорить с иноземными посланниками о торгах и новых путях. Она бы строила, укрепляла, ковала, а главное – правила бы справедливо, не принимая тяжелых решений и не беспокоясь о враге из соседнего княжества.

«Эти земли – мое наследие!» – Марья поджала губы и гордо выпрямилась, готовая к непростому, но нужному разговору.

Войну надо было прекращать, и чем быстрее, тем лучше.

2

Из всех перевертышей на войне выживали только птицы. Волков, коней, лис, куниц давно перебили. Те, кому удалось спастись, спрятались глубоко в чаще. Поговаривали, будто у них там давно уже свои поселения – зачарованные, скрытые от чужих глаз.

Дербнику повезло меньше. Его матерью была банная девка. Сперва она не уделяла ему много внимания – до пятой весны, пока не выяснилось, что в нем теплились чары. Тогда Дербника отдали в птичник, нарекли по-новому и начали обучать.

В те дни он не понимал, отчего старшие гоняли их со злостью и кричали, что нужно быть быстрее, ловчее, вовремя прятаться и глядеть в оба. Потом возле слобод увидели чужаков – и младших отправили прикрывать спины.

Чужаки оказались чародеями из другого княжества. Их с боем теснили к городским стенам, пока не пришла подмога. Поняв, что их либо убьют, либо возьмут в плен, чародеи растворились в воздухе. А княжеским птицам пришлось возвращаться домой с подбитыми крыльями. Двоих потом сожгли на погребальном костре.

Дербник на всю жизнь запомнил, как старшие кривились от гари и рассказывали про войну, что началась триста лет назад. С тех пор все встало на свои места. Дербник понял, почему князь создал именно птичник, почему в Гданеце не было других перевертышей и почему старшие кричали на младших до хрипа.

– Открылся! – воскликнула Зденка и, воспользовавшись его задумчивостью, ударила ножом с левого бока.

Меч она не носила – слишком тяжело, только ножи и лук со стрелами. Первое – для ближнего боя, второе – для дальнего.

Миг – и Дербник упал на спину. Зденка победно хохотнула и протянула руку. Рослая, крупная, с короткой темной косой, она глядела исподлобья и радовалась быстрой победе.

Нет, так не пойдет.

Дербник вскочил и тут же ударил Зденку в плечо. Та вскрикнула и замахнулась ногой, целясь в живот. Дербник уклонился. Биться дальше он уже не хотел, но Зденка не унималась. Будь на его месте Пугач, давно бы отстала, побежала на кухню за квасом и похлебкой. Но именно его, Дербника, Зденка почему-то особенно не любила.

– Сипуха, – злобно шикнул он. – Хватит!

– Ах ты! – рыкнула Зденка. – С-сволочь!

Зденка ненавидела свое настоящее имя. Сипуха – надо же! Простая безродная сова, вся жизнь которой состояла из полетов между столицей и дальними землями. Она жила в птичнике и должна была умереть за него, как многие.

Звонкое «Зденка» придавало хоть какой-то значимости, отличало от прочих и напоминало: ты не только птица, но и человек, из плоти, крови и с сердцем.

Дербник, конечно, знал об этом – и применял то знание с умом.

Казалось, она вот-вот набросится, расцарапает ему лицо. До мяса, так, чтобы одни глазницы виднелись из-под кровавой каши. Эта ярость была настолько сильной, что Дербник, почувствовав ее, поспешил извиниться:

– Прости, – и тут же добавил: – Но ты и впрямь разошлась.

– Поэтому ты решил разозлить меня еще больше? – хмыкнула Зденка.

– Тебя надо было выдернуть из кровавого хмеля, – пожал плечами Дербник. – Хотя бы так.

– В следующий раз скажи, что я безумная. – Она отвернулась и пошла к лавке, которая стояла у самой стены. – Что глупая, что криворукая. Да что угодно, лишь бы не это.

– Хорошо, – Дербник вздохнул. – Я учту.

Их часто ставили вместе, потому что видели: на Дербника Зденка кидалась как бешеная, дралась так, словно впрямь хотела разодрать горло. Старшие думали, что это ей на пользу. Дербник считал иначе. Потому что кровавый хмель. Он кружит голову перевертышам сильнее браги, затягивает в безумие. Наверное, поэтому печально известный Лихослав был могучим. Сумасшествие, чернота в голове, дырявая душа – и ворожба, что высвобождала силы.

Но пойди скажи об этом Сытнику – мигом получишь по голове. Еще и накричат потом, повторяя, что на бойне у них не будет ни времени, ни поблажек. Ты либо побеждаешь, либо сбегаешь, либо лежишь мертвым.

На долю Сытника выпала горечь. Ему не повезло родиться во времена, когда на окраинах княжества вспыхивала одна стычка за другой. И его еще безусым отправили туда – стеречь, выслеживать и предупреждать своих. Ходили слухи, будто с тех пор Сытник оборачивался не медовой совой, а багряной – слишком сильно кровь въелась в перья. Дербник видел его в птичьем обличье и знал: врут. Обычный сыч, только глаза словно неживые.

– Будь осторожнее, ладно? – Дербник подошел к Зденке и коснулся ее плеча. Она вздрогнула. – Кровавый хмель – это не шутки.

– Я знаю, – она отмахнулась. – Все в порядке, не беспокойся.

Дербник облегченно выдохнул и побрел в сторону кухни. Та находилась неподалеку от клети[4]– чтобы кухарки могли найти недостающую пшеницу, репу или муку. Там же хранился хмель, в бочонках со смачным, древесно-бражным, запахом.

Усмехнувшись, Дербник остановился у клети. Нет, перекусит в другой раз – после добротной драки лучше выпить, но немного. Иначе Сытник разозлится и отправит на забороло[5]– стоять на страже целую ночь. С него станется… Тьфу!

Дербник завернул к клети и прошел внутрь. С урчанием он коснулся знакомой бочки, нащупал затычку и… Да, кружка. Дербник повернулся и нашел в углу целый ряд. Любили же княжеские птицы выпить! Без этого и служба не служба вовсе, а какое-то мучение.

Дербник почти ощутил прохладную, пенную брагу на языке, как вдруг у двери появилась тень.

– Эй! – громогласно начал витязь. – Тебя княжна Марья к себе просит.

Хорошо, что не успел выпить! И плохо, что княжне захотелось повидаться в этот миг. Застонав, Дербник поднялся и побрел во двор. Витязь осмотрел его, цокнул языком и добавил:

– Княжна ждет тебя в трапезной. Умойся да причешись хотя бы.

Причесаться, как же. Тут бы остыть поскорее и хорошенько поесть. Дербник Марье не нужен ни причесанным, ни нарядным. Он усмехнулся, вспомнив, как хорохорился поначалу, ходил чуть ли не петухом перед княжной, а потом Сытник позвал его в сторону и все объяснил. Птицы – слуги. Их любят за перья, острые когти, ясные глаза и верность князю. Остальное не имеет значения.

«Княжна Марья может установить мир. Ты можешь… Нет, ты должен защищать ее любой ценой, но никогда не смей просить у нее большего, чем тебе дает князь Мирояр».

Что-то внутри лопнуло в тот миг. Надорвалось. Дербник перестал заглядываться на Марью, да и сенные девки знали свое дело: они помогали прогонять мрачные мысли жаркими поцелуями.

Княжна, видимо, заприметила его, потому часто обращалась за помощью. Отнекиваться он не стал. О, глаза – дивные, словно переливчатые перья. И коса. И взгляд. Да, ради такого не жалко было умереть.

Дербник прошел мимо Зденки прямиком в терем и поднялся по знакомой лестнице. Древесное кружево отозвалось скрипом. Неужели не починили с лета? Странно. Надо будет сказать кому-нибудь, но незаметно, иначе обругают, мол, чего это ты вздумал сомневаться в красоте терема.

Наконец показалась трапезная. Витязи пропустили его вперед и отошли в сторону. Дербник на миг застыл у порога, мысленно обругал себя за нерешительность и шагнул дальше. Боги-боги, как бы живот не свернуло от вида мяса!

– Звала? – он мельком взглянул на Марью. Красавица, как и всегда.

– Поклонись, негодник! – донеслось ворчание Вацлавы. Ее Дербник заметил не сразу – старуха стояла возле окна и глядела коршуном. – С княжной разговариваешь!

– Все в порядке! – ответила та. – Можешь ступать.

Вацлава покачала головой и вышла, не переставая ругать неопрятного молодца.

– Словно ворона кричит, – фыркнул он.

– Надеюсь, она этого не услышала, – едва слышно хихикнула Марья. – Присаживайся. Ты ведь наверняка голоден.

О, страшно сказать! Когда еще представится такой случай! На столе были кружки с квасом, печеное мясо, похлебка, крынка молока и хлеб. Ишь как расстарались!

Позабыв про все на свете, Дербник присел в стороне и схватился за кусок свинины, сочный, горячий, пахучий. Он жевал совершенно не так, как это делали бояре и другие приближенные князя – и пусть. Кажется, Марью это даже забавляло. Как диковинки на ярмарке.

А еще – свечи. Надо же, новую веру дед Марьи отверг и выгнал странных людей, что размахивали крестами в разные стороны, а свечи у них позаимствовал. И правильно: горели они дольше и мягче лучин[6].

Дербнику тоже нравились свечи, хотя некоторые по-прежнему любили зажигать сухие ветки. Лучина горела быстро и ярко, свеча – плавно. Тонкая полоска пламени словно согревала душу и защищала ее от злых духов и холода в зимнюю пору.

– Так чего хотела-то? – Дербник схватил другой кусок. Ах, лишь бы не смотреть на княжну, не видеть лица и густой косы. – Ох и кормят вас тут!..

– Дербник-Дербник, – звонко защебетала Марья. Какой птицей стала бы она?.. – Как думаешь, что будет, если мы освободим чародея из Черногорья?

Хлюп – мясо свалилось в миску. Дербник уставился на княжну так, словно увидел ее впервые. В голову даже закралось подозрение: действительно ли перед ним Марья, а не насланный кем-то морок?

– Ты чего это? – Дербник сглотнул. – Княжна…

– О боги-боги, – она поджала губы. – Нет покоя нашим землям с тех самых пор, но вдруг, – заговорила еще тише, – если мы освободим Лихослава, то настанет мир?

Мир?! Благодаря чародею, которого худо-бедно упекли в горы? Звучало как очень, очень паршивая шутка.

Да, ему приходилось слышать о том, что по обряду и по воле богов запертый чародей должен был выполнить желание человека, который освободит его, только то ведь слухи! Речи кощунов, стрекотанье безмозглых птиц – и ничего больше.

– Или мира не будет вообще, – мрачно закончил Дербник. – Ты не понимаешь, о чем говоришь, княжна.

– Это мои земли! – надавила Марья. – И я устала смотреть, как льется наша кровь. А льется она, Дербник, не прекращаясь, и не видно этому всему конца.

– Послушай, – он попытался собрать мысли в кучу, а те бегали в голове и чуть ли не сталкивались друг с другом, – это… странный задум, а скорее, страшный. Такие решения нельзя принимать в одиночку.

Марья нахмурилась. Видимо, сама понимала, что ни князь, ни бояре, ни Совет, ни вечер не одобрят. Это все равно что вонзить меч в собственные ребра. Верная смерть, зато врагу ничегошеньки не достанется. Не зря же Огнебужские давят и подкрадываются к Черногорью. Сколько пытались, да все никак: гнали их от Ржевицы всеми способами – боями, данью, проклятиями.

Сердце шептало: вот-вот пролезут. И что тогда станется с горами и чародейской темницей? Их ведь, проклятых, ни одно перемирие не удержит! Уж сколько раз пытались – а все заканчивалось очередной битвой. Несколько весен затишья, а дальше резня.

– Мы не советовались с соседями, когда… – договорить она не решилась. И слава богам. Ведь то же самое из года в год повторяли их враги.

Дербник схватил кружку кваса и начал жадно пить. Пена, прохлада, капля хмеля, затем – легкость. Да, он всего лишь слуга, не советник, не сильный чародей, чье слово могло бы иметь хоть какой-то вес.

– Мне не нравится эта затея, княжна, – хриплым голосом заговорил Дербник. – Но я не вправе решать. Я видел войну, она… уродлива. Ужасна. Как старый ворон полуголыми костями, ободранными перьями и гнилым клювом. Ее надо остановить. Как – я не знаю, – он призадумался, а затем добавил: – Но вряд ли это может сделать один человек.

Чародей ли, князь, да хоть сын самого Перуна, рожденный на земле! Это раньше Огнебужские могли отхватить кусок полей и убраться восвояси, а теперь им и того мало! Земель вокруг Ржевицы – и тех не хватит, чтобы откупиться за триста лет-то. Что началось с раскола Совета, с чародея и разборок внутри одного княжества, то давно переросло в истощающую борьбу за поля, города и горы, где, по слухам, таились несметные сокровища. Да и их-то не достанешь! Пойди попробуй – мгла вмиг затуманит ум и унесет в глубины пещер.

– Будем сидеть да дожидаться, пока они не явятся сюда, – Марья помрачнела.

Разговор совсем перестал быть приятным, хотя Дербнику хотелось осторожно любоваться Марьей, особенно когда рядом нет ни приставучей Зденки, ни ее няньки. В то же время душа сжималась от отчаяния: с одной стороны, он мечтал стать вровень с ней, а с другой – понимал: никак нельзя! Княжна выше, статнее, ярче, Дербник – ниже. Ему не стоило даже приближаться. Да и Сытник не одобрял, что он порой видится с Марьей, а уж ему-то перечить – как против родного отца идти.

«Стать вровень… Чушь какая!» – обругал он себя в мыслях.

А Марья медленно пережевывала мясо. Наверное, обдумывала его слова.

– Позволь откланяться? – пришлось спросить. Дербник не хотел задерживаться – нельзя было наедаться вовсю и пьянеть, иначе он не выдержит.

– Да, – отвернулась Марья, – ступай. Спасибо.

Дербник встал и торопливо прошел к выходу. Теперь двери трапезной казались ему спасением. От безумной задумки, сияющих глаз, хмеля и разговора, который походил на натягивание тетивы, медленное и скрипучее. Словно еще миг – и зазвенит, выпустив острую стрелу. Может, это была проверка на верность, кто знает? Или княжна помутилась умом? Тут оставалось только гадать.

3

Гданец пел и плясал, не понимая собственного счастья. Он не знал, каково это – гореть, прятаться, дрожать от страха, плакать. И сходить с ума, видя отрубленные руки, ноги, головы. А сколько выжженной земли! Она чернела вокруг Ржевицы, окраинного города, клубилась змеиными рядами и постепенно замыкала кольцом стены.

Дивосил просыпался с этими мыслями и кривился от отвращения к самому себе. Его ведь звали в птичник, обещали обучить перекидываться – но нет, уперся, стал травником, потому что хотел спасать, залечивать, вытаскивать раненых, вырывая их из рук Мораны чуть ли не силком.

Вышло плохо. Дивосил помнил, как витязи тянули руки к нему. Каждый из последних сил умолял вытащить именно его, хрипел, выплевывая кровь. Но он не мог взвалить на плечи сразу нескольких, никак не мог. А чародеи, служившие Огнебужским, настигали – аж спину жгло вражеским пламенем. И птицы сверху кричали: «Уходи! Отступай с остальными, иначе умрешь!»

Кого-то Дивосил, конечно, спас. Но скольких оставил…

Боги здорово посмеялись над ним, ведь именно Дивосилу приходилось добивать витязей. Чаще всего они – окровавленные, с вывернутыми телами – смотрели с пониманием, реже – с гневом.

Дивосил всегда возвращался, чтобы посмотреть. Вернулся и в тот раз. Как оказалось, не зря – у разрушенного перелеска кто-то отчаянно звал на помощь.

«Пожалуйста, пусть это будет не морок», – думал тогда Дивосил, несясь навстречу неизвестному витязю.

Да, он был настоящим, с багровым месивом вместо правого глаза, с кучей оберегов на шее. Так Дивосил спас вражьего чародея – притащил прямо к воротам и попросил отпереть. Надо ли говорить, насколько сильно его возненавидели?

А потом при чародее нашлись истертые куски бересты с забытыми резами[7]. Носились с ними пару седмиц. Чародей лишь усмехался, но молчал – ровно до тех пор, пока кто-то из стражников не пошутил про Лихослава Проклятого.

– Ты его спас, тебе с этим и возиться! – сказал посадник. Наверное, хотел убить двух уток одной стрелой: избавиться от непутевого травника и послать весточку князю.

Так Дивосил оказался в Гданеце. Князь Мирояр принял его ласково: осторожно расспросил про чародея, бересту, резы, похмыкал, покивал и велел оставаться пока в тереме. Дивосил как будто прочел по губам: «Ну и что, что на окраинах Ржевицы идут бои? Ты там все равно ничем не поможешь».

Дивосил ходил в баню каждую седмицу, ел свежий хлеб и мясо. Он делал это, чтобы не выделяться – и ненавидел себя все больше. За сытость, тепло, чистоту. Да даже то, что он мог высыпаться каждую ночь, – уже невесть что!

В конце концов он решил поговорить с князем. Может, удастся выпросить у него перевертышей? Все знали, что Мирояр дорожил своим птичником, но мало ли. Ржевица ведь и впрямь задыхалась в огне. Мрачная, измотанная, она будто стояла за спиной, заставляла просыпаться в холодном поту, биться головой о стену и кричать до хрипа. Порой Дивосилу хотелось оторвать себе руки – но, к счастью, он понимал, что без них окажется и вовсе бесполезным.

Дивосил собрал пшеничные кудри в хвост, перевязал куском веревки и вышел из спальни. Он догадывался, что по терему ползали злые слухи, мол, приехал седмицы две назад чудной травник, ходит теперь в простецких рубахах и волком смотрит на остальных. И пусть ползут, лишь бы князь понял, насколько плохи дела в Ржевице.

Вереница лестниц словно смеялась над ним, вынуждая заворачивать не туда и спрашивать дорогу у стражников. Одни объясняли, другие шутили. Дивосил вздыхал и качал головой.

– О, Дивосил! – князь Мирояр встретил его с улыбкой. Он вообще казался удивительно добрым. – Здравствуй!

– Князь, – Дивосил поклонился.

Среди шелестящих кусков бересты горели свечи. Мирояр перебирал их, поднося к огню так близко, словно хотел сжечь. Но нет – читал и возвращал на место. В полумраке лицо князя напоминало… О боги, только не снова! Миг – и перед Дивосилом замелькали посеревшие головы витязей. Колени задрожали. Во рту пересохло. Тянуть было нельзя – иначе он сойдет с ума.

– Князь, – Дивосил облизал пересохшие губы, – позволь мне вернуться в Ржевицу? Я нужен там.

Мирояр поднял голову и взглянул на него. То ли с любопытством, то ли испытующе. Так обычно глядели, когда желали проверить силу человека. Сколько выдержит? В какой миг свалится?

– Ржевицу сожгли два дня назад, – наконец хмуро сказал Мирояр.

– Как, – вырвалось само, – как, князь?!

Мирояр молчал. Дивосил не выдержал – упал на колени и затрясся. Сколько их было – тех, кто боролся за город, защищал, спасал, прятал? О боги, боги! За что?! Кажется, он провалился туда – княжеские покои сменились тусклыми стенами. Ржевица стонала и кричала разными голосами, звала Дивосила. Он хотел побежать, но чья-то рука грубо дернула за плечо.

– Живи, – послышался насмешливый голос, хриплый, старушачий, – мертвым ты уже не поможешь.

Запахло… Нет, не гнилью и кровью – полынью и мятой. Какая странная и лихая смесь! Ржевицу затянуло дымом, а его самого унесло куда-то вдаль.

Дивосил открыл глаза и быстро задышал. Рядом сидела Любомила, держа в руках дымящуюся охапку трав. Да, славное сочетание. Оно могло поднять даже полумертвого.

– Вишь, как переживает. – Любомила взглянула на князя. – Сам себя жрет.

– Спасибо, Любомила, – Мирояр подошел к ним. – Ступай.

Она встала с лавки, поклонилась, взглянула на Дивосила и пошла в сторону двери. Сколько уже прошло? Лучина? Две? Ведь за ведуньей еще надо было послать, а там пока придет, пока поймет, что к чему…

– Останови это, князь, – пробормотал Дивосил. – Прошу тебя.

– Для этого ты мне и нужен, – ответил Мирояр. Он бросил взгляд на закрывшуюся дверь, нахмурился и заговорил совсем тихо: – Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня. Если все получится, то мы, возможно, найдем способ остановить это все.

Дивосил с удивлением посмотрел на князя. Неужели? Вдруг обманывает? Войну пытались остановить задолго до рождения Мирояра, но все попытки оборачивались новыми стычками, а те перерастали в битвы.

Правда, по княжеству расползались слухи, будто Огнебужские напирают не просто так, не столько ради земель, где золотятся колосья, сколько ради чародея. Желали ли они вызволить его? И стоило ли это желание сожженных городов и деревень? Ох, вряд ли!

– За Ржевицей находится Черногорье, – задумчиво начал князь. – Огнебжуские чародеи пытаются пробиться туда. Не впервые, конечно, но раньше они не были так решительны.

– Князь, ты думаешь, – удивленно произнес Дивосил, – думаешь…

О нет, он не мог сказать это вслух, это же предательство.

– Да, они хотят именно этого, – голос Мирояра словно налился сталью.

Боги, да за что? Правду говорят, что беда не приходит одна. Дивосил схватился за голову. Страшно было представить, что случится с их землей, если Огнебужские займут Черногорье. Из самих скал сочилась злая сила – черная и вязкая, как болотная жижа. Она была неуправляемой. Чародеи, что пытались подчинить ее, сходили с ума и умирали в муках. Эта сила подчинялась лишь одному, но его уже нельзя было называть человеком. Огнебужские… Они не могли настолько обезуметь!

– Нет-нет-нет, – залепетал Дивосил. – Нельзя, никак нельзя!

– Поэтому мне нужна твоя помощь, – продолжил князь. – Ты должен отыскать и прочесть все записи о том чародее и о самом Черногорье. Совет в свое время хорошо постарался, – Мирояр качнул головой. – Но то, что ты привез… Ладно, забудь. Просто поищи везде, где можно.

– Князь, ты не шутишь? – удивленно спросил Дивосил. – Мы тревожим то, о чем нельзя говорить.

– У нас нет выбора, – развел руками Мирояр. – Ты не представляешь, как тяжело теперь поддерживать мир в Гданеце.

– Хорошо, – кивнул он. – Я постараюсь разузнать. Поищу старые записи, если позволишь.

– Не переживай, – улыбнулся Мирояр. – Тебе не будут мешать.

«Но за тобой будут следить». Князь не договорил этого – Дивосил понял сам. Совет чародеев и Моровецкий род не первый век шли бок о бок. Правда, у теперешнего Совета не было такой жуткой силы – так, отголоски. Раньше то были могучие волхвы, что решили служить не столько богам, сколько княжеству. Они стояли во главе войска, а не прятались в глубинах, разрушали и исцеляли. Но чем больше длилась война, тем меньше оставалось храбрых и готовых проводить годы в сражениях.

Их дети – а позже и внуки – росли в Гданеце не зная горя. И эти-то, привыкшие к сытной жизни, не собирались рисковать собой. Тогда, кажется, и сила стала выветриваться из их крови. Чары ослабели, зато в руках плескалась власть, переливаясь багряным и золотым. Они не были готовы ее отпускать. Пожертвовать деревнями, городом – да, ею же – нет.

И Мирояр знал об этом, как и прочие. Жаль, что бездействовал так долго. Боялся ли? Ай, не понять!

Дивосил поклонился и вышел. Он брел по лестницам, растерянный и уставший. Ржевица, травы, Черногорье и руки. Множество рук, что тянулись к нему из мглы и пытались разорвать на части. Голова кружилась.

Сам того не заметив, Дивосил оказался во дворе. И правильно – он нуждался в свежем воздухе. Умирать больше не хотелось, жить – тоже. Если князь не соврал, и Дивосил мог помочь… Что ж, он поможет. С другой стороны, за попытку могут казнить – и даже Мирояр не спасет. Голоса бояр против одного.

Дивосил печально усмехнулся. Видимо, князь заметил, что он не сильно цепляется за жизнь. Иначе бы не попросил. Пусть так. Близость гибели успокаивала, нежно баюкала, напевая: «Ты либо умрешь, либо принесешь пользу», – и от этого становилось чуть легче.

Дивосил присел на широкую ступеньку. Стоявшие рядом стражники косились на него с усмешками. А он смотрел, как бегали во двору курицы, как ржали кони, живые и сытые – и хлюпал носом. На глаза наворачивались слезы.

В Ржевице одна курица могла прокормить много витязей. А с костей они варили похлебку несколько раз и смеялись, что вскоре придется выбирать: лошади или сапоги. И спорили, какое варево будет вкуснее.

Дивосил смотрел – и плакал.

Ржевица, славная Ржевица, которая приютила его после смерти родителей. Эта земля кормила, напитывала жизнью, звенела колосьями. Дивосил помнил, как бегал по городу еще ребенком и выискивал нужные травы. Тогда его не волновали тревожные шепотки и слухи, что враг вот-вот подкрадется.

Дивосил в детстве любил шутить, что он сам словно Ржевица – пшеничный. Теперь – такой же выжженный, но выживший каким-то чудом.

Впрочем, все еще впереди.

1

Дворовая птичка. Глупая сова. Зденка пускала одну стрелу за другой. Пальцы болели. Спина – тоже. Волосы слиплись от пота и напоминали отсыревшее сено. Да уж, не девица-краса.

Зденка рыкнула. Тетива зазвенела. За спиной кто-то смачно выругался.

Она обернулась и увидела Сытника. Ну все, теперь придется слушать брань целую лучину и повторять, что все поняла.

– Зденка, – Сытник тряхнул седеющими прядями и поманил ее к себе, – подойди.

Зденка убрала лук за спину и развернулась. Сердце пропустило удар. Кого-кого, а Сытника она боялась больше погибели – уж слишком громко кричал, топтал ногами, а потом наказывал, отправляя к стражникам. Зденка понимала почему, но не могла простить – ни драки после бессонного караула, ни бои во время, когда живот выворачивало от боли, а на портах проступала кровь.

– Что-то случилось? – она устало взглянула Сытнику в глаза и не нашла там злости. Уже хорошо.

– Ты загоняешь себя в могилу, – Сытник выдохнул. – Отдохни.

Зденка не поверила собственным ушам. Он что, браги поутру выпил? А может, боги спустились с небес и решили помочь? Нет, вряд ли. Или проверяет? Кто знает, может, устраивает очередное испытание, с него станется.

– Да здорова я, – Зденка отвела взгляд и нахмурилась.

– У тебя кровавый хмель, – голос Сытника зазвенел сталью. – Я не хочу, чтобы вы с Дербником перебили друг друга.

Отдых. Это слово отдавало насмешкой. Может, Сытника огрели чем-то тяжелым?

– Я не могу, – ох, как же захотелось опуститься на землю. Сесть – и молча смотреть в серое небо. – Я даже спать спокойно не могу.

– Надо, – отрезал Сытник. – Зайди к Любомиле за мятным отваром.

И повернулся спиной, давая понять, что разговор окончен. Он не терпел возражений. Зденка отряхнулась и побрела в другую сторону, подальше от этого треклятого хозяина, который сам не знал, чего хотел от птиц. То сражайся, пока не провалишься в темноту, то отдыхай целый день, даже если не выбилась из сил. Тьфу!

Мысли завертелись в голове одна другой краше. Зденка поморщилась. Уж лучше пускать стрелы и натирать мозоли, чем думать о мерзком паршивце Дербнике и о войне. Она ведь не глухая и не слепая – видела, как сходил с ума недавно прибывший горе-травник. Не зря сходил же! И Дербник, да. Угасающий глупец.

Зденка треснула кулаком по лавке. Будь ее воля, выхватила бы из колчана стрелу и переломала пополам от досады, но стрелы стоили дорого. Нет, ну с Дербником все ясно, там и Любомила не поможет, а вот горе-травник… Как его? Ай, забыла! Вот безголовая! Ну и ладно – все равно с ним придется поговорить.

Сытник всю жизнь пугал их войной, а потом показал, и не раз. Зденка запомнила. Кровь, искаженные болью лица и запах гнили. Она догадывалась, что скоро князь Мирояр отправит их поближе к окраинам – выслеживать, помогать, нападать и защищать. Не зря же ходили слухи, что Огнебужские сожгли пару застав и подползали клубочищем змей к Ржевице.

– Эй. – Зденка подняла голову и увидела Пугача. – Сытник сказал, ты отдыхаешь?

– Вроде того, – буркнула она.

От Пугача веяло темной ворожбой, хотя он ничем таким не занимался – жил в птичнике с остальными, давал советы Сытнику и изредка ругался. На других он смотрел то ли с насмешкой, то ли с любопытством – сразу не поймешь.

– Значит, можем выйти в город. – Пугач усмехнулся, криво, как тать, почуявший добычу. – Корчма, хмель, перемывание костей?..

Ох, не к добру это. Зденка сжала руки и прищурилась. Как же красиво смотрелась бы стрела в этой тонкой шее! А когтями можно и лицо разодрать – бледное как поганки.

Нет-нет-нет. Зденка помотала головой. Все-таки они с Пугачом из одного птичника. И впрямь что-то неладное с ней в последнее время. Недосып? Или Дербник настолько разозлил?

– Да, не помешало бы, – она нерешительно кивнула. – Тебя-то Сытник как?..

– Ай, да куда он денется, – Пугач отмахнулся. – Отпустил конечно.

Нет, пройтись по этой наглой роже птичьими когтями не помешало бы. Зденка положила колчан со стрелами на лавку и встала. Пугач был всего на пару лет старше, но Сытник всегда слушал его, а еще лучше кормил, чаще отпускал в город и не избивал до полусмерти в гневе. Да, она завидовала. Как же тяжело признавать!

Вот так вот отмахнуться мог только Пугач. Если бы Зденка попыталась – осталась без сна на целую ночь. Это дорогого стоило.

– Я знаю славное место, за переулком у вечевой степени[8], – заговорил Пугач. – Приметил еще давно.

– Ну конечно, – она не сдержалась. – Ты у нас каждый терем знаешь.

Пугач ничего не ответил – молча прошел вперед, показывая дорогу. Зденка лениво поплелась за ним. Наверняка задумал что-то, что не понравится Сытнику. Иначе не стал бы тащить ее за ворота.

Когда стражники выпустили их, Зденка ахнула. Сколько раз выходила в город – столько раз и любовалась высокими теремами из резного дерева. Каждый завиток приводил ее в восторг и напоминал: война еще не захлестнула Гданец. Хотя вместо коней и петухов на крышах были совы, соколы, орлы. Народ верил в княжеских перевертышей и, кажется, думал, будто птичник защитит их от набегов.

Зденка усмехнулась. Жаль, что это простые слухи – такие успокаивали людей, но кто успокоит самих птиц? Совет? Князь? Да нет – чародеи, жившие в Гданеце, сидели сложа руки. Оживали они разве что во время полюдья, чтобы собрать побольше.

Пугач тряхнул черными кудрями. Тоже грязными. Да, баню для них топили не так часто, как хотелось бы.

– Пришли, – он указал на корчму. Совсем крохотную, с покосившейся крышей. У входа терся какой-то мальчишка в оборванной рубахе.

– Славное место, говоришь, – цокнула языком Зденка. – Ну-ну.

Пугач проскочил внутрь. Видимо, он часто бывал здесь – корчмарь тут же отвернулся, чтобы налить браги. Даже не поздоровался.

Зденка, осматриваясь по сторонам, переступила через порог. Пара лавок, защитные резы у входа, охапки трав у потолка и несколько свечек. В дальнем углу дымился огарок. Отчего-то ей захотелось сесть именно туда. Да и лавка, стоявшая поближе, казались засаленной, грязной донельзя.

Пугач принес кружки с брагой. Зденка охотно подхватила свою, внюхалась и, убедившись, что следов отравы нет, сделала глоток. Боги, какая же она чудная – мягкая, с привкусом спелых ягод, пьянящая совсем немного. О, такой браги Зденка не пробовала давно. Даже в тереме подавали горькую. Та вонзалась в голову стрелой, кружила и уносила в туман сразу.

– Ржевицу сожгли, – шепотом заговорил Пугач. В полумраке его глаза блестели золотом. Ну точно сова! Разве что нос орлиный, с горбинкой, а так – пугач пугачом. И говорил он тоже пугающе.

– Так вот с чего наш горе-травник плачет, – выдохнула Зденка. – Что предлагаешь?

Пугач отхлебнул браги, затем посмотрел на корчмаря, который, кряхтя, возился с мисками и плошками, и заговорил снова:

– Князь замышляет что-то, не самое хорошее. Но мне об этом не узнать, – он поджал губы. – Зато твой дружок может.

Ах вот оно что! Зденка сжала кружку. До чего же захотелось вылить ее на Пугача и убежать.

– Что ж ты его сам не попросишь? – шикнула она и отпила еще. Нет, выливать настолько вкусное варево, да еще на поганую голову Пугача, – все равно что злить богов.

– Я просил, – пожал плечами Пугач. – Но Дербник ничего не понимает. Дубина дубиной.

Ну точно издевается. Любопытно, он знает или?.. Зденка не выдержала – подняла кружку и сделала несколько глотков. Это должно помочь.

– Дербник честный, – как можно спокойнее сказала она.

– И это плохо, – покачал головой Пугач. – Не то время, не те люди.

– Выживем, – отмахнулась Зденка.

Они просидели в корчме до полудня. Вкусная брага сводила на нет всю ту темную силу, которой веяло от Пугача. Он уговаривал поспрашивать Дербника о жизни князя, Зденка же пыталась выяснить, что знал Пугач. Догадался ли он, почему Зденка так яростно билась с Дербником. Сытник вот не понял. Кровавый хмель, как же!

Но Пугач не признавался. Притворялся, что не понимает, или впрямь не понимал, уводил разговор в другую сторону, расспрашивая про княжну Марью. Надо же – еще один! Впрочем, княжной любовались все – от черни до бояр. Статная, медовая, она походила на цветок. И добрая.

Зденка помнила, как Марья ругала Сытника, когда узнала, что тот гонял девок, несмотря на кровоточащие животы. Правда, ее нянька потом бранила саму Марью, мол, нельзя княжне знать о таком, да еще и голосить на весь двор. Ох и шуму было! В птичнике хохотали, в тереме, наоборот, злились.

Наверное, если спросить через Дербника, княжна проговорится. Или хотя бы намекнет. Но зачем это знать Пугачу? Может, его подкупили Огнебужские? Зденка криво усмехнулась: нет, за брагу она не продастся.

– Так уж и быть, – ответила. – Попробую узнать, чего там да как.

– Спасибо, – просиял Пугач. – Это… и впрямь важно.

Темнил. Зденка видела это даже сквозь хмельную пелену. Просил помочь, а для чего – не говорил. Решил, что лучше никому не знать? Почему? И ведь не спросишь – уйдет от ответа.

Когда они покидали корчму, Хорс лениво плыл на самой вышине небесного покрывала. Зденку шатало. Все-таки не каждый день попадается настолько чудная брага. Словно сам Велес варил, а Мокошь ему помогала. Пугач казался умиротворенным. Видимо, поверил.

По сторонам высились дома бояр и купцов. Возле каждого хватало стражи. Хмурые витязи с подозрением косились на прохожих, таких же безрадостных и уставших. Зденка опустила голову. Уж лучше смотреть, как хрустят листья под башмаками.

Словно птичьи кости.

Бр-р-р-р, жуть какая! Зденку аж передернуло. Нет, не будет никакого хруста! И вообще, Пугач делал все то же, что и обычно – пугал своими странностями. Ничего нового.

Пусть вся их подготовка будет напрасной, пусть Сытник зря тревожится, пусть Ржевица, бедная Ржевица, станет последней и больше никто не пострадает. Боги, пусть будет так!

Зденке очень, очень хотелось в это верить.

2

Отец старался беречь ее. Зачем – Марья не понимала. Из большой любви боялся вмешивать в грязь? Странное дело. А может, он никак не мог понять, что в тереме везде были уши и Марья все прекрасно знала и без него.

В обед среди бояр прошел слух, будто Огнебужские сожгли Ржевицу. Прогрызали-прогрызали – и вот прогрызли защиту и растерзали воинов. Князь приказал укрепить городские ворота и усилить стражу по волостям[9].

Ржевица… Марья бывала там однажды, когда они с отцом навещали тамошнего посадника и проверяли запасы еды. Город, стоявший среди полей, с удивительными людьми, что сеяли зерна, зная про набеги.

«А как же быть-то? – разводил руками посадник. – Если не нападут, то сами от голода поумираем».

Князь дал посаднику птиц и приказал им сторожить, летать по округе и высматривать. Так в птичнике не осталось ни одного орла. Полегли уже давно. А ведь славные были, вдвое старше Марьи, чуть седее Сытника. Жаль.

Черногорье оживало перед глазами раз за разом и словно звало ее, подсказывая, что там Марья найдет помощь. Их бросили все – от трусов-соседей до перевертышей, которые запрятались в лесах. А с птицами толком не победишь. Те, как назло, обращались то в сов, то в мелких соколов – и никого покрупнее. Да, они передавали послания и разведывали – помнится, однажды Сытник вовремя предупредил стражу об очередной атаке, – но и только.

Одна седмица – Ржевица, другая – Гданец.

Марья поджала губы. Слова Дербника жгли ее изнутри. Она не вправе решать за остальных! Ну конечно! Пойди спроси бояр – те сразу прижмут уши и залепечут об уважении к Совету, мол, он столько усилий приложил, чтобы запрятать Лихослава. А где те чародеи? Их дети, внуки и правнуки сидели в Гданеце и не совали носа к окраинам княжества.

Нет, не так.

Марья оглядела куски бересты, лежавшие на столе. Письма, сплетни, разговоры. Что, если она поговорит с Лихославом? Приоткроет скалу, чтобы увидеть древнего чародея – и только потом примет решение. Да, это опасно, но оно могло спасти их земли.

Если надавить на бояр и на нынешний Совет, если уговорить их, показав, что в одной крохотной трещине не будет ничего страшного… Наверное. А что, если ее окажется недостаточно? Ах, будто у них есть выбор!

Марья нахмурилась и выдохнула. Самое время признаться себе, что она и скалу готова разломать, лишь бы это помогло. Правда, отец не поймет. Да что там – он не просто не поймет, а сам упрячет Марью, лишь бы не подвергать опасности. Как-никак единственная дочь.

Княжна! Девица! Смешно. Будь у нее жених или муж, готовый поддержать отца, то не пришлось бы хитрить. Марья села на лавку и схватила писало[10]. Ее ждала целая гора писем – боярам, чародеям и, конечно же, отцу. Нельзя было так просто сказать, мол, княжна хочет созвать Совет, нет – сперва пишешь каждому, рассказываешь, что рада была бы видеть в такой-то день, что надо спросить важного совета, и добавляешь медовых слов, да побольше.

«Да славят тебя боги, Мстислав Огнебурый! Давно мои очи не видели тебя у нас в трапезной…»

«Пусть Хорс целый век греет твой дом, Ясная Ярина. Я давно не слышала вестей про твой род…»

«…Я была бы счастлива увидеть тебя, Руболюб, и спросить твоего совета…»

Подписать, скрепить печатью – и взяться за следующее. Чернила пели соловьем, звонко-звонко, обещали хороший обед и превозносили заслуги. Марья то вздыхала, то кривилась, вспоминая, что самых достойных уже сожгли на погребальных кострах.

Последнее, самое длинное письмо было для отца. Его Марья писала с особой тяжестью, продумывая, как бы сказать помягче, так, чтобы не разозлился и не стал мешать. Князь князем, но земля у них общая. И она вся сгорит, если ничего не сделать.

Марья отложила писало и перечитала:

«Да восславит тебя грозный Перун, мой князь! Война все сильнее ломится в наши ворота. Мне страшно за земли и народ, но пока еще мы можем сделать хоть что-то и спасти княжество. Отец, я долго думала – и пришла к мысли, что нам стоит пересмотреть решение Совета. Я знаю, насколько опасен этот… чародей, поэтому не собираюсь давать ему свободу. Мне нужно лишь поговорить.

Я прошу твоего разрешения, великий князь Мирояр. Позволь обсудить это вместе с другими и прийти к верному решению. Я бы не стала даже задумываться о Черногорье, если бы не была в таком отчаянии».

Вышло скомканно и тревожно. Он поймет, должен понять. Чем больше Марья смотрела вокруг, тем сильнее ей казалось, что боги стирают княжество с лица земли, вмешивают его в грязь. За что? Ответ мог быть только один.

– Вацлава! – Марья окрикнула дремавшую у окна нянюшку.

– Ах! – та распахнула глаза. – Что случилось, лебедушка?

– Прикажи разослать письма, – она усмехнулась и указала на приготовленную стопку. – Это надо сделать к вечеру.

– Не сидится тебе, лебедь моя, – Вацлава с оханьем подошла к столу. – Неужто женихов собралась звать?

– Может быть, – Марья схватила алую ленту и поднесла к косе. – Почему бы и нет? У нас-то молодцы не хуже, чем у других.

Вацлава кивнула и взяла письма. Видимо, поверила. Марья не впервой врала нянюшке, щадя ее сердце. Вацлава служила ей верой и правдой, всегда хотела как лучше и старалась спрятать Марью от грязи и крови.

Вацлава прошла к выходу. Теперь оставалось ждать. Ох и шум поднимется! Будут крики с руганью, споры, может, и драка… Надо бы распорядиться, чтобы слуги не приносили много браги. Обойдутся ягодными отварами без хмеля.

Марья уже знала, о чем напомнит, если накинутся все разом.

Ржевица. Заставы. Набеги на окраины Гданеца, пока еще редкие.

Слишком мало сил, чтобы дать отпор. Глядишь – скоро сами будут платить дань Огнебужским и склонять головы перед тамошними боярами. Нет, этого Марье не пережить. От самой мысли стало так противно, что аж захотелось броситься в черные скалы, мол, выходи, чародей, твори хоть зло, хоть добро – только помоги справиться с врагами.

Марья взглянула на догоравшую свечку и вспомнила, как Любомила учила ее гадать на жениха. Что, если?.. О, узнает отец – прикажет высечь и не посмотрит, что единственная дочка. Но у него слишком много забот.

Марья склонилась над пламенем, слабым, пляшущим вместе с тенями – и прошептала:

– Лихослав, Лихослав, Лихослав.

Как странно было произносить его имя – ведь оно могло навлечь беду, сгубить душу, утопив ее в липкой болотной черноте. Но война казалась Марье намного страшнее – сражения, смерти, выжженные поля. Вряд ли они могли сравниться с одним, пусть очень сильным, чародеем.

Тени заплясали – быстро, резко, рвано, – закружились, сливаясь в огромную тучу. Эта туча подхватила Марья и понесла в крепкий сон.

Спальня исчезла, сменившись камнями. Темнота, холод – и что-то склизкое под ногами.

По ту сторону звенела сталь и кричали люди. Приглушенно, словно сквозь туманную пелену, но отчаянно. Они звали на помощь, царапали кожу о камни, но скала не пускала, даже больше – Марья чувствовала ее радость, слышала хохот. Нечто, что соединило эти камни воедино, криво ухмылялось.

Кажется, ему нравился вкус погибели.

Гадость! Марья отвернулась и сделала шаг вперед. Хлюпанье разнеслось отголосками.

– Это снова ты? – раздался мужской голос.

Марья вздрогнула. Вокруг не было ни души. Только неведомая мгла, вплетенная в камни богами или чародеями.

Еще шаг – и в черноте кто-то шевельнулся, склонил голову набок и посмотрел на Марью. Ее пробрало до костей. Страшно до дрожи, как будто сама Морана заглядывала в душу и пыталась заморозить ее.

…А потом скала задрожала и пошла трещинами, сперва мелкими, затем крупными. Она плясала, радуясь бесчисленным смертям, злорадствовала и жадно лакала пролитую кровь, пьянея от нее как молодцы от хмельного варева. Тяжелые камни начали падать вниз, с грохотом проносясь мимо. Марья зажмурилась, прощаясь с жизнью. Да простят ее боги за то, что осмелилась поиграть с темными чарами!..

И очнулась у стола.

Сердце билось в ребрах сумасшедшей птицей и отдавало болью. Она нащупала знакомую лавку и облегченно выдохнула: да, это был морок. Марью унесло невесть куда. В Черногорье? Вряд ли – сквозь печать Совета никто не мог пробраться много лет.

Нет, прибегать к таким чарам самой никак нельзя. Тут и Любомила не справится. Ведунья не раз говорила Марье, что встречаться и переговариваться с кем-то во снах – все равно что терять себя. Ступая на эту тропу, ты словно заходишь в лес, где тропки переплетаются, путаются, меняясь местами. Чаще всего оттуда не выходят. Гадание – дело другое, тут можно схитрить. Вот только боги оставляют за собой право ничего не показывать, насылать морок или испытывать, изматывая душу.

Марья провела рукой по вспотевшему лбу и с удивлением заметила кусочки грязи на коже. Мелкой, жидкой, будто в болото окунули. Странное дело. Может, охапку полыни зажечь?

Нет – запах услышат и начнут сплетничать. Лучше искупаться в бане, растереть кожу до красноты и провести по ней травяным веником. Будет чище и красивее всем на радость.

Марья вытерла лицо рукавом. Так и есть – на рубахе остались темные капли. Как деготь. И вовремя: за стеной раздались шаги.

– Лебедица, птица ты наша! – постучалась Вацлава. – Впустишь?

– Заходи, – как можно спокойнее ответила Марья.

Нянюшка вошла и сразу ахнула.

– Ох, Марьюшка, – запричитала она, – где же ты так измазалась? Случилось что?

– Упала неудачно, – пожала плечами Марья. – Прикажи истопить баню.

Вацлава насупилась. Распознала вранье. Допытываться не стала – знала, что бесполезно.

– Что еще, княжна? – холодно спросила нянюшка.

– Ничего, – отмахнулась Марья. – Пока ничего.

Говорить с Вацлавой по душам не было сил. Да и что она скажет? Лучше пусть обижается. Все равно потом оттает как вода в начале весны и притворится, что ничего не увидела. Может, расскажет князю. Но да ничего, грязная рубаха не самое страшное.

Марья улыбнулась: удивительно! Раньше Вацлава берегла ее, теперь она, Марья, старается не рассказывать нянюшке о нехорошем. Пусть хоть у кого-то в княжестве будет немного покоя.

Она встала. Голова тут же закружилась. Перед Марьей замелькала каменная скала, в ушах зазвенел голос. «Это снова ты?» – да нет, кучу раз нет, ее душа не походила на ожившую черноту. Не могли же мысли о Лихославе изменить Марью настолько!

У ног что-то хлюпнуло. Она опустила голову и вскрикнула: деревянный пол превратился в жижу из крови и костей.

3

«…Одержимый духами, Люблич умолял собратьев убить его. Уставшие, с заплаканными лицами, они были готовы пронзить посиневшее тело чародея заклятьями, но тут выскочил Лихослав. Из его глаз текла смола, на коже темнели трещины – черная сила, не иначе. Лихослав воспротивился и приказал чародеям не трогать Люблича. А наш несчастный брат продолжал разрушать Гданец…»

«Сама Мать – сыра земля стонала, когда Лихослав ворожил. Не хотела она принимать злые чары. Недаром говорили, что Лихославу не место среди Совета и других чародеев. Находились и те, кто советовал ему лишиться чар и заклясть самого себя, потому как добра от Лихослава не будет. Но чародей не слушал».

Шелестели куски бересты. Одни были целыми, другие – лишь обрывками, словно кто-то пытался их уничтожить. В них Дивосил особенно внимательно вчитывался, но не находил ничего любопытного, все твердили об одном: Лихослав натворил целую гору бед, и Совет пленил его. Это знали все, кто хоть раз слышал про могучего чародея.

Дивосил протер глаза и задумался. Где Совет мог бы хранить записи, обелявшие врага? Где воеводы прятали письма? Не в княжеском же тереме, где на каждом шагу чужаки. Могли закопать в землю, защитить заклятьями и положить на видное место, а еще разделить между собой и запрятать в сундуки. Что же теперь, копаться в вещах Мстислава, потомка Люблича, или Руболюба, его побратима? Или залезть к Ярине Ясной, а?

Что-то он упускал из виду. Дивосил выругался, зажег новую свечу и выхватил очередной кусок из огромной кучи:

«И сказал Лихослав, что творит не свою волю, но волю богов, что якобы говорит с Мокошью-матушкой и Велесом-заступником, что бегает с ними во снах, обратившись волком. Да только все знали: врал чародей, не стыдясь ни богов, ни наказания».

Дивосил сглотнул и перечитал еще раз. То, что пришло ему на ум, граничило с безумием, раз уж он вступил на эту тропку, то должен был попытаться. Ведь люди молились, приносили жертвы – а боги продолжать молчать.

Вернув запись на место, Дивосил выбежал за дверь, встревожив стражников. Те сразу схватились за мечи, а потом сплюнули на пол, мол, нечего зря шум поднимать. Дивосилу не было до них дела – он пересек лестницу, затем еще одну, повернул, миновав вереницу позолоченных дверей, и оказался перед покоями княжеской ведьмы. Хоть бы была на месте!

Выдохнув, Дивосил постучался.

– Кого там несет? – донесся ворчливый голос Любомилы.

Еще миг – и дверь открылась. Любомила, прищурившись, оглядела Дивосила а после пропустила внутрь.

– Ну заходи, – фыркнула она, – гостем будешь.

В спальне Любомилы ярко горели свечи – несколько с разных сторон. С потолка свисали охапки трав. Дивосил успел заметить зверобой, полынь, ромашку, чертополох и сосновую хвою. По столу расползлись разбросанные кусочки бересты вместе с перьями и каменьями дивных цветов. Удивительно, что не было чужих костей. Может, спрятала?

– Любомила, – тихо заговорил Дивосил, – ты ведующая, знающая, сильная…

– Хватит уж, – нахмурилась она. – Говори, с чем пожаловал.

– Мне нужно переговорить с богами. С Мокошью или Велесом, – опустил голову Дивосил.

Любомила рассмеялась. Неудивительно: всякий человек мог прийти в капище, помолиться да попросить чего-то, но боги чаще всего оставались глухи.

– Может, я чем помогу, а? – спросила ведунья.

– Нет, – отрезал Дивосил. – Или Велес, или Мокошь.

Если запись не врет. Тут оставалось только надеяться и верить изо всех сил.

Любомила с недоверием покосилась на Дивосила. Наверняка подумала, что он окончательно выжил из ума. Заглянула в глаза, поохала и пошла к сундуку, стоявшему в стороне. Откинув скрипучую крышку, Любомила начала тихо причитать о былых временах, где были расторопные молодцы и сильные ведуньи.

Дивосил покраснел от стыда. Это ведь слух – да, записанный, сохранившийся спустя три века, но все еще слух. Ради него пришлось побеспокоить Любомилу. Стоило ли?

– На, – ведунья протянула ему льняную рубаху. Белоснежную, чистую, мягкую. – Отнеси в капище и сожги перед Мокошью.

– Спасибо! – он просиял и, подхватив подарок, побежал к порогу. – Я в долгу не останусь!

– Иди уж, – Любомила махнула рукой.

Уж боги-то должны были знать правду про Лихослава. Из них всех самой сговорчивой слыла Мокошь-матушка. Она сплетала нитки, в которых теплилась жизнь, в узоры, ткала из них кружевное полотно мира, а сестра ее, жуткая Морана, срезала лишнее серпом с резами. Бр-р-р!

Дивосил вздрогнул, представив двух богинь. Нет, не стоило думать о Моране! Ее дел и наяву хватало. Прижав к груди рубаху, он понесся во двор. Лестница, другая, большущие сени, ступеньки – и птичник, возле которого носились курицы и клевали пшено. Неужто тоже перевертыши?

Стражники удивленно покосились на Дивосила. Только теперь он понял, что выглядит смешнее обычного: взлохмаченный, с женской рубахой в руках и горящими глазами. Опять слух о помешательстве пойдет. Ну и пусть.

Дивосил выскочил за ворота. За ними его ждало еще больше насмешек и косых взглядов. Боярские и купеческие слуги сновали туда-сюда и всматривались в лицо Дивосила, явно ища там следы безумия. Поначалу он злился, потом привык и иногда даже радовался – хорошо им, не знавшим вкуса войны, этого отвратительного дыма и воя, что пробирал до костей.

Детинец поражал красотой – яркие крыши с птицами-хранителями, расписные створки и тяжелые высокие ворота возле каждого терема. На них малевали клювы, крылья, когти, реже – дубы. Бояре чаще восхваляли князя, нежели Перуна[11]. Не с того ли начались несчастья?

Дивосил отряхнулся и поспешил к воротам, что отделяли детинец от посада. Витязи пропустили его, не задавая лишних вопросов – только заулыбались нехорошо. Дивосил почти поймал их мысли, мол, бежит простак от какой-то купчихи, пока муж не видит, вон и рубаху на память прихватил.

За воротами виднелась вечевая степень, в стороне от нее вилась тропка, ведущая к капищу. Туда-то и побежал Дивосил. Глупец! Он только теперь понял, что мог бы завернуть к конюшне и взять лошадь. С ней было бы быстрее.

Капище в Гданеце было знатное – аж стыдно с другими сравнивать. Окруженное соснами и высоким забором, оно словно застыло меж двух миров. А какая сила исходила от бревен! Дивосил чувствовал трепет, приближаясь ко входу. Как будто переступал грань и оказывался одной ногой среди мертвых. Аж пробирало!

Волхвы бродили вокруг пламени. Неподалеку кипело травяное варево. Дивосил уловил запахи полыни и лесных ягод. Любопытно, что волхвы собирались из него сделать? Колдовской отвар или жертву богам?

– Доброго дня, – поклонился Дивосил. – Я с подарком для Мокоши-матушки.

Волхвы ничего не ответили – лишь едва кивнули.

С трудом подавляя дрожь в ногах, Дивосил прошел к кумиру[12]Мокоши. Вокруг нее искорки отплясывали особенно ярко – даже ярче, чем возле Перуна. Не знак ли это?

– Здравствуй, Мокошь-матушко, – начал Дивосил. – Пришел я к тебе с даром и просьбой, не откажи, – он перешел на шепот. – Прими дар да поведай мне о чародее Лихославе, что ступал по этой земле три века назад.

И бросил рубаху в пламя.

Поначалу ничего не происходило. Дивосил стоял у кумира, трясущийся, ждущий, что богиня набросится на него с криком: «Да как ты посмел побеспокоить меня?!» – но нет, пламя горело ровно.

Может, Мокошь-мать никогда и не знала того Лихослава? Подумаешь – соврал рассказчик. Мало ли таких бывало? Дивосил взглянул в деревянные глаза кумира и не нашел в них ничего необычного. Что ж, попытаться стоило.

Но как только он развернулся, чтобы уйти, костер вспыхнул багрово-черным и перед Дивосилом начали всплывать обрывки – туманные, серые, много раз пропущенные через сито времени. И первым явился он – чародей с удивительно стройным, почти змеиным станом и лихой искрой в глазах.

Лихослав стоял посреди лесной поляны и клялся богам, что будет служить им верой и правдой, ставить их законы выше людских и не играться со смертью потехи ради.

1

Это походило на нападение огневихи[13]. Вацлава бегала вокруг с охами и ахами, хотела позвать Любомилу, но Марья строго-настрого запретила: ведунья сразу поймет, что к чему, и непременно расскажет отцу.

Марья видела войну словно наяву. Живые становились мертвецами, протягивали к ней посеревшие руки и выли: «Пощади нас, княжна с иноземным именем! Пощади-и-и!»

А потом морок распался на лоскутки, осыпался трухой, и сменился запахом трав. Вацлава зажгла охапку и оставила у изголовья, надеясь прогнать нечисть. Почти получилось: мертвецы отступили, зато дым и гарь стали еще сильнее, как будто спальня горела. Но нет: Марья ощупала постель и убедилась, что ничего не изменилось. То же покрывало, сверху, над головой, – охапка полыни и зверобоя, сбоку стол, на подоконнике – свеча, а возле нее – лавка.

Видения то прекращались, то начинались снова. Сожженные деревни, подстреленные птицы, мечи, стрелы, оторванные руки… Голова кружилась. Зачем, зачем Марья полезла в ворожбу без Любомилы? Почему не обратилась к ведунье? Испугалась князя? Теперь придется терпеть. Неведомо, что за нежить просочилась сквозь ворожбу.

– Оставь меня, оставь, – шептала Марья, ступая по усеянному телами полю. – Уйди туда, откуда пришло.

Свеча задрожала. Из пламени начали проступать мужские и женские черты, удивительно тонкие. На таких взглянешь – сразу поймешь: гости не из этого мира. Оба бледные. Марья всмотрелась: нет, не знала она похожих молодцев. А вот девка показалась смутно знакомой, как будто… О, боги!

Марья ахнула, узнав саму себя. Это она стояла рядом с незнакомцем, криво ухмылялась и глядела угольными глазами.

– Да защитят меня Мокошь-матушка и Перун-громовержец, – запричитала она в страхе. – Да не коснется зло, не дотянется – истает, коль попытается. Да будет так, как я сказала, и слово мое – истинно.

Молитва помогла – видение мигом растаяло, оставив испуганную Марью в одиночестве. Она выдохнула с облегчением и легла в постель. Облако травяного дыма постепенно обволакивало, глядишь – через пол-лучины разнесется по всей спальне и вытравит остатки морока.

Марья протерла рукавом вспотевший лоб. Ну и наворотила дел! Неизвестно, удастся ли прогнать это зло – может, будет ходить по пятам и нападать в темноте, когда никого не окажется рядом? Надо бы попросить Вацлаву поспать с ней хотя бы седмицу. Вдвоем не так страшно.

– Ох, Марьюшка, – а вот и она явилась, встревоженная и бледная, – что же ты наворотила? Князь-батюшка сам не свой стал, а дворовые о тако-о-ом шепчутся, – Вацлава нахмурилась. – Что сталось, лебедушка?

– Я не сделала ничего плохого, – Марья отвернулась. – Мне нужно отдохнуть, нянюшка. Завтра буду дела делать.

– Чует мое сердце, не зря ты слегла. – Вацлава всплеснула руками. – Гляди, не станет лучше – прикажу за ведуньей послать. Не дело это, ох не дело!

– Оставь меня, – попросила она. – Если вдруг понадобишься, я позову.

Вацлава хотела возразить, но, увидев, что Марья нахмурилась еще сильнее, поклонилась и ушла. Отчего-то кудахтанье нянюшки начинало раздражать. В самом деле: Марья не ребенок уже, а княжна со своим умом. Не нужно никому носиться вокруг нее и загораживать от бед – как нынешних, так и грядущих. С этими мыслями она заснула, провалившись невесть куда – то ли в мир мертвых, то ли к самому Лихославу.

Скала распахнулась, принимая чужой дух. Раньше он казался враждебным, но теперь – нет. Мгла примирилась с ним, даже больше – ей понравилось. О чудо чудное, ведь раньше никто из живых не приближался и не пытался войти, особенно так – напрямую, без жертв и низких поклонов.

Мгла любила княжескую кровь. Да и чародей, если честно, уже поднадоел. Это как есть одно и то же каждый день. Глядишь – и поголодать захочется, лишь бы не впихивать в себя это.

А она, глупая, безрассудная девка, позволяла вести себя по пещерам, всматривалась вниз, где чернели истоки силы, дотрагивалась до камней, полных шепота и странных резов. О, сколько веков они не знали человеческих рук! Не говорить же о Лихославе – он давно уже стал своим. А говорили – великий чародей! Как же! Простак простаком, раз позволил людям обвести себя вокруг пальца.

Мгла взглянула на девку и усмехнулась. Ну здравствуй, милая. Добро пожаловать в Черногорье. Кажется, так этот край прозвали люди? И верно. Уж где-где, а тут они не ошиблись.

Марья вздрогнула и открыла глаза. Морок, пробравший ее до самого сердца, исчез. За окном пропели первые петухи[14]. Она так долго проспала? Неважно. Куда важнее – кошмар. Марья видела себя со стороны и злобно смеялась. Так не должно быть. Казалось, вокруг вились злые чары, и даже травяной дым не мог их прогнать.

Может, права Вацлава? Может, стоило Марье забыть об осторожности и сходить к Любомиле. Но тогда все узнают, что она, княжна, пыталась ворожить и звать к себе чародея, причем перед собранием Совета.

Марья осторожно выругалась. Нет, лучше после, когда чародеи соберутся, потолкуют, попируют и разойдутся по теремам. Вот тогда можно будет. И никто ничего не узнает, ведь на слуху будет Совет со всеми своими сплетнями и переругиваниями. Хорошие у них чародеи, конечно: как друг другу кости перетирать, так это с радостью, а как очередная стычка, так «а пошлем-ка мы, пожалуй, мужиков да оружия побольше».

Ни один из князей не противился воле Совета. Ни один не остановил войну. На что они надеялись, спрашивается? На богов, что молчали век от века? Глупые, странные люди.

Марья перевернулась на бок и зарылась в покрывало. Она заставит Совет принять нужное решение. Подкупом, уговорами или чем-нибудь еще. Но сперва – отдых. Без него такое бремя не протащишь.

2

«Триста лет держались чары, триста лет никто не смел подходить к Черногорью – слишком темной силой оттуда веяло. Но чары рушатся, понимаешь? Мгла просачивается сквозь плетение из резов, а Лихослав… О, бедное дитя! Ему пришлось впитать в себя большую часть. Но ей, ненасытной и жестокой, этого мало».

Пахло горечью. Над головой клубился травяной дым, а сбоку горел костер. Дивосил открыл глаза. Первым делом захотелось вскочить на ноги и побежать к князю, но по телу разлилась такая слабость, что он едва мог шевелить головой.

– Ну и ну, – над ним склонился старый волхв. – Навел ты шороху, молодец. Выпей-ка ягодного отвару, а то совсем захудал.

Дивосил промолчал, но отвар принял. Горячее варево потекло в рот. Земляника и мед. Да, славная смесь. Знахарки давали ее детям, когда тех хватала огневиха или ее сестры. Заговоренный, горячий, обжигающий, напиток гнал прочь любую хворь и возвращал силы.

Дивосил выдохнул и тут же втянул травяной дым. На душе стало спокойнее, как будто видения, посланные Мокошью, затянуло туманом. И правильно. Что толку от них, раз тело слабое? Да и чутье подсказывало Дивосилу: не все стоит рассказывать князю – лишь то, что было связано с Моровецкими землями.

Мокошь-мать поведала ему про Лихослава, про Черногорье, показала поля, усеянные голбцами[15]от края до края. Дивосил как будто сам сидел рядом с умершими и прогорал с ними, с головой окунаясь в пасть пламени.

Глоток отвара – и видения уходили на миг, вдох – возвращались снова, еще глоток – опять отступали. И длилась эта борьба до тех пор, пока на дне чашки не остались одни травы. Волхв повздыхал, покачал головой и посоветовал отлежаться.

– Приведи в порядок себя, – сказал он, прежде чем отвернуться. – Не сделаешь ты ничего ладного, раз душа как лоскутки.

Дивосил застонал. Эти самые лоскутки никак не сшивались, и лежать дальше – все равно что пронзать их иголкой наугад. Он поднялся, вдохнул и осмотрелся. Пелена травяного тумана отплясывала над кострами. Кумиры стояли на своих местах, словно безжизненные. На земле валялись погрызенные кости и сухие ветки – то, что еще не успело прогореть. Волхвы толкли травы и вмешивали их в новое варево, в этот раз медово-жгучее, с душицей и зверобоем.

Дивосил поклонился кумирам и покинул капище. Впереди стелился туман. Хорс клонился к земле и уже не светил так ярко, чем и пользовались недобрые духи, путая дорогу. Хорошо, что звери-хранители глядели с купеческих и боярских крыш, подсказывая путь. Благодаря им Дивосил минул площадь и прошел к воротам детинца.

Стражники скривились. Значит, узнали. Они молча пропустили Дивосила внутрь и отвернулись.

– Гляди-ка, – сказал один другому, – какой туман стелется. А ведь еще недавно солнце было.

– То у посадских, – отмахнулся стражник. – К нам-то, ишь, не подползает. Боится!

Дивосил сжал губы. Они что, правда верили, будто в детинце обитает некая сила, которая отталкивает любое зло? Ох глупые! Счастливые и глупые!

Впереди лениво разлеглись терема. Дивосил уже не удивлялся, подумаешь – расписные окна да древесные кружева. Для пламени-то все равно – хоть княжеские покои, хоть землянка. Все станет его добычей, если ничего не изменить.

Дивосил прошел мимо знакомых заборов и остановился возле самого высокого – такого, что и волк не перепрыгнет. Кажется, за этим его и делали: чтобы никакой перевертыш не смог забраться внутрь без позволения князя. Как странно, что раньше Дивосил этого не замечал.

Витязи князя тоже узнали его – скривились так же, как стража у ворот детинца. Но внутрь впустили. Дивосил шагнул в знакомый двор, полный криков, лязгов, перешептываний и мелочных разговоров. И снова – как в тумане: вроде княжеский двор, а вроде темные пещеры, полные неведомых чудовищ. Дивосила пробрало так, что мурашки поползли по коже. Страх-то какой!

К счастью, морок быстро исчез. Двор как двор. Оставалось только пройти в терем через ход для слуг и показаться князю. Главной дорогой ступать не хотелось – не того полета он птица. Не посол, не боярин, не купец, а простой травник, даром что князь доверял ему. Даже удивительно: вокруг столько народу, а Мирояр выбрал чужака.

Задний ход вывел его в подклеть[16], осталось подняться по лестнице и пройти в горницу[17]. Откуда-то потянуло сыростью, но Дивосил не обратил внимания, да и вверху было намного приятнее. В полумраке пылали свечи, расставленные стражниками. От них исходило приятное тепло. Дивосил улыбнулся. До чего же хорошо!

Сбоку расположились светлицы, похожие одна на другую, как сестры. За дверями наверняка прятались румяные купчихи и боярыни. А может, сами бояре, кто его знает? В любом случае ступать туда Дивосил не собирался – повернул налево, к покоям князя. Их тяжело было спутать с другими – громадная дверь с позолотой, окруженная несколькими рядами рез, светилась издалека, как купальский костер.

Дивосил хотел постучаться, но дверь распахнулась сама. Из покоев вышли воевода и советник. Они перемывали кости боярам. Князь Мирояр остудил их пыл и приказал пересчитать еду, мол, сколько есть для зимовки, а еще разузнать про Ржевицу что-нибудь новое. Им оставалось только согласиться и поклониться, прежде чем совсем уйти.

– А, Дивосил, – заметил его Мирояр, – не ожидал тебя увидеть так скоро. Есть вести?

Дивосил кивнул. Князь прищурился, взглянул на него – и только после повелел ступать следом. Они вошли в светлицу. Мирояр указал на лавку, а сам остался стоять. Не дело это, но с князьями не спорят в таких вещах.

– Я побывал в нашем капище, – начал Дивосил, – и мне явилось видение, про чародея-то. Сказано было, что скала разрушается, чары слабнут, но сам выйти чародей не может.

Князь нахмурился. Видимо, не понравилась ему эта весть.

– Оттого так все этого чародея вспоминают, – хмуро отозвался Мирояр и спросил громче: – Что еще?

– Не все так просто, княже, – продолжил Дивосил. – Кто выпустит чародея, тому он великую службу сослужит, иначе сам умрет. А если никто не выпустит, то через еще век скала совсем рухнет – и тогда выйдет Ли… чародей наш без чужой помощи.

Он не стал добавлять, что о том говорили еще в Ржевице. Город – искалеченный, уставший – до последнего надеялся на чудо. Люди шептались, что как только приблизится враг, разломаются горы, грянет гром и вырвется на волю былое могущество. Оно преодолеет поля и луга и защитит, а если не захочет, то боги развеют его по ветру.

О том говорил и посадник. Он верил, что помощь придет, пока не упал, сраженный чужой стрелой.

– А про прошлое, – задумчиво произнес Мирояр, – узнал что?

– Туманно там, – почти не соврал Дивосил. – Сказано было, что все виноваты, оттого и наказали боги-то.

А больше всего – род Моровецких и Совет. С подачи тамошнего князя начали говорить про пленение чародея. Но об этом Дивосил умолчал. Не стоило Мирояру знать, что кровь его замарана.

Тени от свеч играли на стенах вместе с багряными отблесками лучей. Далеко неслась Хорсова колесница – аж за край мира. Уносила она ясный день, а с ним и тепло, что согревало и народ, и землю. Из раскрытого окна тянуло заморозками. Дивосил вздрогнул: что будет, если Огнебужские нападут зимой?

– Надо бы Сытника послать, – цокнул языком Мирояр. – Если и посылать, то только его.

– Узнавать про чародея? – уточнил Дивосил.

– Нет, – покачал головой князь. – Наши враги ломятся в Черногорье неспроста. Но они его не займут – не успеют.

– Вот как, – Дивосил опустил голову. – Позволишь мне, княже, с Сытником отправиться? Не могу я сидеть на месте.

– Посмотрим, – хмыкнул Мирояр. – Ты пока дальше узнавай да Любомиле с отварами помоги. Не справляется она.

– Как скажешь, княже, – ответил Дивосил.

Не понравилось Мирояру его любопытство, и сильно! Сразу решил занять другим делом. Боялся чего-то? Странно. Впрочем, кто его знает, может, пока Дивосил был в капище, тут уже приключилось что-нибудь нехорошее – заговор какой раскрыли или слух пустили.

Спорить Дивосил не стал – поклонился и вышел. Мирояр проводил его задумчивым взглядом. Может, не поверил? Ах, поганая голова! Дивосил тихо выругался и хлопнул себя по лбу. Витязи, сторожившие князя, заухмылялись. Псы с ними!

Дивосил побежал к лестнице, минуя чужие светлицы. Его спальня находилась поодаль – там, где не бывали ни бояре с купцами, ни слуги. Больше всего на свете Дивосилу хотелось зарыться в покрывало и не высовывать носа до рассвета. Надо ж было так оплошать! Боги-то не говорили с людьми много лет, не насылали видения и не ввязывались в передряги. Боги принимали дары и могли защитить от хвори, но не от врагов и голода. Это знали все, от князя до простого служки.

Тем удивительнее было, что Мокошь-мать явилась на зов и рассказала Дивосилу про Лихослава. Неужели в этом и скрывался корень проклятия? Может, род Моровецких должен освободить чародея, чтобы очиститься перед богами?

Мысли замелькали одна другой чуднее. Дивосил сам не заметил, как забежал в спальню, зажег свечку и уставился в пламя, как безумец на скомороха[18]. Ох, что творилось на свете! Скоморохов-то и вовсе почти не видать – так, ходят некоторые, в саже и простецких рубахах, шутят полузлобно и просят хоть краюху хлеба. Других-то Дивосил не видал. Может, в Гданеце бывали шуты покраше да поярче.

Одна мысль не давала Дивосилу покоя больше всего: поверил ли князь его словам? Ох, хоть бы поверил – ведь он-то не врал. Если так, то пошлет слуг в капище, а те выведают все у волхвов. Тогда точно поверит.

Поставив возле себя свечку, Дивосил укутался в покрывало и рухнул в сон. В этот раз не пришла к нему ни Мокошь-мать, ни погибшие собратья, ни пламя, сожравшее Ржевицу, – один только злобный смех разливался во мгле, а неведомый голос расписывал, что будет пировать над княжеством еще много лет.

Дивосил вслушивался – и понимал: могло быть хуже. А так – чей-то хохот, чьи-то надежды. То не страшно, нет, хотя какую-нибудь девку наверняка пробрало бы.

3

Хмель разморил Дербника. Будь его воля, развалился бы на лавке и вздремнул лучину-другую. Жаль, Сытник был во дворе – показывал птенцам, куда стоило бить. Те кивали и с восхищением смотрели на увесистый меч.

– Новый помет? – Дербник взглянул на детишек – те потупились.

– Ага, вчера отобрали, – Сытник усмехнулся. – Отпоим, погоняем – окрепчают, а там и!..

Дербник вздохнул, вспомнив свое посвящение. Сперва, конечно, отпаивали травами и отварами, которые Любомила вымешивала перьями, а потом чертили резы вокруг, раскладывали те самые перья и шептали в уши. Как только шепот переходил в клекот, человек оборачивался птицей и неуклюже хлопал крыльями, пытаясь свыкнуться с новым телом.

Неприятное чувство. А самое пакостное, что его отголоски приходилось переживать при каждом превращении. Каждый раз страшно, но надо. Жить без крыльев уже не получалось. Ах, если бы благодаря им Дербник мог стать хоть немного выше!

– Лишь бы кости выдержали, – он повел плечом. Помнил, что не каждый оборачивался – у некоторых ребра трещали, ломаясь, – и все, вместо птицы выходил калека или мертвяк.

Мороз прошел по спине. Дербник вздрогнул – перед глазами промелькнули умершие. Те, кто обучался вместе с ним и Зденкой. Сытник тогда лишь пожал плечами. Раньше Дербнику хотелось убить его за это – теперь он понимал: их таких хватает, и ведь не от хорошей жизни отправились в птичник: кого продали, кем откупились, а кто захотел сам, понимая, что семья не протянет с еще одним ртом.

– Выдержат, – в голосе Сытника зазвенела сталь. – Должны выдержать. Времени у нас не шибко много.

– Случилось что? – полюбопытствовал Дербник.

Сытник спрятал меч, знаком повелел птенцам уйти в сторону и тяжело вздохнул. Неужели враги зашевелились? Или свои же гадят?

– Ржевицу сожгли, – нахмурился Сытник. – Враги прут в Черногорье, да так, словно зовет их кто. Знаешь чего, а?

Дербник сглотнул нарастающий ком. Неспроста Марья спрашивала его. Знала ведь! Оттого и сама туда хочет – опередить.

– Не слыхал, – хрипло ответил Дербник.

– Дык во-от, – задумчиво протянул Сытник, – князь наш решил сам разведать, чего там творится. Мне сказано в дорогу собираться. А птичник, спрашивается, на кого оставить, а?

– Ты, – Дербник аж запнулся, – поедешь аж туда? К злым духам в пасть?

Тревога поднялась из глубин души и завертелась у сердца. А если не воротится? О, он ни за что не хотел бы его потерять! Нет, лучше верить, что Сытник справится и не сомневаться в его силе. Сколько раз ездили-летали, сколько приносили плохие вести и помогали!

Он должен справиться. Иначе никак.

– Сказано собираться! – тверже повторил Сытник. – За птенцами-то Пугач посмотрит, но, – перешел на шепот, – надо, чтобы кто-то присмотрел и за самим Пугачом. Странный он стал.

К горлу подкатил колючий ком. Пришлось тихонько сглотнуть, а то еще ругаться начнет.

О Пугаче Дербник и думать не хотел. Тот был странным всегда – держался в стороне от остальных, подкрадывался тенью временами, пропадал с виду так, что не найдешь, находился неожиданно и случайно. Ой непростой этот молодец! Чуял Дербник, что нечист был Пугач, но лезть не хотел.

– Возьми меня с собой, – он чуть ли не взмолился. – Там опасно. Я могу пригодиться.

Прикрыть спину, дотащить к травнику… Хоть как-то, но спасти!

– Без тебя знаю, – буркнул Сытник. – Потому и еду сам. А ты, – взглянул, прищурившись, – сиди тут да посматривай по сторонам. Может, выведаешь чего.

Вот тебе на! Ходи, вынюхивай, пока старший будет невесть где и с невесть чем. Дербник помрачнел: не нравилось ему, что все как один говорили о Черногорье, а теперь еще и хотели попасть туда. Как будто духи путали дороги и вели к одной-единственной.

Ничего не оставалось – Дербник кивнул и присел на лавку, задумавшись. Князья ладно, боги с ними, но что станется с птичником, если Сытник не вернется? И с ним самим? А кто будет старшим, не Пугач ли?

Дербник скривился. Мысли путались и сдавливали голову. Птичник, Пугач – тощий, точно мертвец, с лисьим прищуром и смольными прядями… Бр-р! Однажды он прилетел в птичник и сел посреди двора. Пока все удивлялись, Сытник внимательно рассмотрел сову и попросил принять человеческий облик. Тогда Пугач удивил их во второй раз – вместо ладного да румяного мальчишки предстал бледный да худой молодец. Кости отовсюду выпирали – аж смотреть страшно было!

По птичнику ходили слухи, будто Пугач подуспел в чародействе и кое-чего разумел в резах. Спрашивать никто не решался, а сам он ничего не рассказывал – лишь глядел исподлобья. Ни дать, ни взять – почти чародей-из-гор!

Дербник и сам не заметил, как провалился в дрему. Она быстро сморила и унесла его со двора в чистое поле. Там перешептывались колосья – золотистые, яркие, не тронутые ни войной, ни ворожбой. Среди них стояла Марья. Одной рукой она провела по колосьям, а другой достала белоснежный платок и подбросила в воздух.

Дербник ахнул: тень платка обернулась дымом. Запахло гарью. Пламя обняло колосья и сомкнулось вокруг них кольцом. Марья захохотала и закружилась, отплясывая среди языков костра. Дербник протянул к ней руки и закричал.

Сон растворился, как не бывало. Перед ним снова расстелился двор. Над Дербником стояла Зденка, взлохмаченная и с давнишними синяками у глаз.

– Хорошенько тебя пробрало, а! – она наклонилась и внюхалась. – Княжеский хмель?

– Скорее странные слухи, – Дербник покосился на Зденку. От нее несло не лучше. Неужели тоже пила? – Слышала, что творится?

– Ага, – Зденка невесело хмыкнула. – Кто-то пути путает и морок сеет.

– Огнебужскими тянет. – Он сжал руки. Стоило вспомнить о войне, как тут же накатывала злость.

– И ими тоже, – Зденка покрутила головой по сторонам и присела рядом. – Слушай, Дербник, я не знаю, что творится, но чую, как кто-то пытается сеять раздор среди своих же, наших то есть.

– Кто-то, – Дербник осмотрелся, но Пугача поблизости не увидел. – Без Сытника тяжелее будет, но переживем.

По крайней мере, ему очень хотелось в это верить.

– Не люблю Сытника, но не к добру его отъезд, – Зденка поежилась. – Стоило бы держаться друг за друга, а мы как собаки.

– Уставшие собаки, – Дербник вздохнул. Этот разговор нравился ему все меньше. – Когда-нибудь выдохнем.

– Или передо́хнем, – Зденка горько усмехнулась.

Дербник не выдержал – поднялся и пошел к мальчишке, что бил мечом соломенное чучело. Даже неоперившегося птенца стоило обучить хорошей защите. Может, проживет чуть дольше, а может, посвящение пройдет и взлетит в небо следующей весной. Эх, весна! Пережить бы зиму.

За себя Дербник не переживал – для него на кухне всегда найдется еда, а вот другие, особенно сенные девки и служки с их семьями… Сможет ли Гданец прокормиться? Впрочем, если Сытник что-то найдет и вернется с тревожными вестями, голод перестанет казаться главной бедой.

Дербник полушутя дрался с мальчишкой и показывал на себе, в какой миг нужно бить и куда целиться, да так, чтобы враг не заметил – а сам внюхивался в воздух. Нечто проникло в него, смешавшись с запахами сена, птиц, хмеля и пота. То ли тревога, то и впрямь ворожба какая-то, хитрая да лютая. С виду не разберешь.

Зденка взялась за стрелы. Дети поглядывали на нее с завистью. Глупые. Не понимали, какой платой давались меткость и быстрое перевоплощение. Дербник кричал вместе с ней, когда обрастал перьями. В соседнем костре догорали кости их собратьев, которых не принял Велес. Им со Зденкой повезло. Сытник тогда остался доволен.

Дербник обругал самого себя и достал меч из ножен. Мальчишка не испугался – ударил снова. Древесина столкнулась с лезвием. Слишком слабо, чтобы разрубить ее, но ощутимо. Дербник улыбнулся и дал знак продолжать, мол, не бойся. И впрямь – успеет еще испугаться.

Слева звенела тетива. Сзади пела чужая сталь. Дербник поймал себя на мысли, что изнутри птичника она слышится совершенно иначе. Когда стоишь в стороне или выглядываешь из окна, то не чувствуешь, как кричит меч, прежде чем принять удар или пронзить врага.

Мальчишка вдарил в бок, но поздно – Дербник ушел в сторону. Кажется, птенец начинал злиться. Это правильно, это хорошо, вот только горячая кровь должна подчиняться уму. Тогда будет прок: подхватишь эту пламенную волну – и направишь.

– Не злость должна вести тебя, а ты ее, – Дербник облизнулся.

Мальчишка услышал, но не вслушался – кровавый хмель слишком сильно понес его. А что бы на месте Дербника сделал Пугач? Пугач!..

– Хватит! – он оборвал пляску и остановил мальчишку рукой. Тот испугался от резкой перемены, поэтому пришлось смягчиться. Дербник выдохнул и произнес: – Тише, тише, птенец.

Никогда, никогда Дербник не видел, как бился Пугач. Он не бегал по птичнику с мечом или стрелами – вечно вился вокруг Сытника, а потом пропадал. Как будто таял дымом в воздухе. И это ему, скользкому и мутному, как болото, Сытник доверил птенцов! Выглядело странно, как и все, что творилось вокруг в последний год.

Дербник развернулся и взглянул на Зденку. Его самого потихоньку начало уносить. Тут либо плясать с тем, кто равен по силе, либо успокаиваться.

– Нет, – Зденка помотала головой. – Я пока сама хочу.

Значит, успокаиваться.

Дербник сделал глубокий вдох. Затем – медленный выдох. Так, как учил Сытник. Долгий вдох, долгий выдох, чтобы остудить бурлящую кровь.

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Скоро должно отпустить.

Сил держать меч не было. Дербник спрятал его в ножны и пошел к лавке. Надо будет разузнать про Пугача. Уж больно дивная он птица. Но то лучше отложить на другой день – нынешний и так казался долгим и невеселым. Как будто к ним под бок кралась смерть, причем не напрямую – то ли путаными тропками, то ли болотом, что разливалось по воздуху и затягивало во мрак.

1

Седмица минула как миг. Глядь – и нету. Весть про Ржевицу разлетелась по столице и волостям. Народ сильнее, отчаяннее потянулся в Гданец, а городские, в свою очередь, – поближе к детинцу, надеясь укрыться там, если случится беда. Да и зима близилась – опадала золотистая листва, оголялись ветки деревьев. Замерзала земля, засыпала долгим непробудным сном. Уже виднелся след Мораны среди городских улиц.

Марья вынырнула из-под покрывала. Колесница Хорса едва виднелась на небе – только край плаща алел вдали, разгоняя ночную мглу. Знал бы он, великий и всевидящий бог солнца, что творилось на свете! Вчера к отцу приходили иноверцы. Голосили так, что весь терем сбежался посмотреть.

Гости из дальних земель размахивали деревянными крестами да винили Моровецких в том, что живут они во мгле и оттого не знают покоя много лет. Мол, карает их невесть какой бог. Чушь! Марья знала: боги молчат, потому что чародеи из тогдашнего Совета заточили своего собрата в Черногорье.

Теперь кусочки складывались в одно. Марья взяла в руки свечу, покрутила и так и сяк. С виду обычная. Правда, можно было заговорить или резы начертить писалом. Только что с того выйдет – неясно. Впрочем, ее и без того мучили видения: то ступеньки змеями оборачивались, то кровь на потолке стыла, то тень мимо пробегала со злобным шипением. Потому и пришлось обратиться к Любомиле. Та оглядела светлицу, развесила по углам полынь, а затем добавила, мол, после неосторожной ворожбы бывает и хуже, а видения пройдут, не страшно это.

– Некоторые свои души теряют, – ворчала ведунья. – А ты, княжна, легко отделалась: ступила на ту сторону – и выбежала сразу. Конечно, морок будет виться, но ты не поддавайся – внимания не обращай и не бойся. Да, не бояться – вот что самое главное! А будешь страшиться – оно схватит за руку и утащит.

Знала бы Любомила, кого пыталась позвать Марья. Но не ее это дело. Даже княжеской ведунье не стоит говорить – иначе узнает кто-то еще, у стен-то в доме всегда были большие уши.

Марья взглянула в окно. С улицы несло морозом. Бр-р-р! Мерзкое время! Может, поддаться да сделать как боярыни – заделать окна слюдой, чтобы мороз ходил вокруг да около, стучался, а войти не мог. В тереме-то потихоньку укрепляли стены, готовились к заморозкам. Да и слюду совсем недавно привезли – купцы еще на той седмице к отцу ходили с поклоном и хвастались, мол, не страшна будет злющая метелица, если хорошенько подготовиться.

Марья тоже ждала зиму и потихоньку таскала из кухни то пшено, то репу, то рушник какой, то ножик. Все складывала в котомку: сверху – тряпье, снизу – снедь и позолота для размена. Не верилось Марье, что пир с чародеями пройдет хорошо. Да и отец ходил мрачнее тучи, а он ведь тоже что-то знал. Плохие вести ведь первым делом долетают до князя.

Если Совет не даст добро – сама отправится в дорогу. Только лучше заранее прознать про то, что творится на большаке, да про Лихослава. Как позвать его к скале, как переговорить да как – о, от этой мысли Марью коробило – освободить, если сторгуются. Мало ли что может случиться!

– Марьюшка! – в светлицу постучалась Вацлава. – Проснулась уже, лебедушка?

– Да, – отозвалась Марья. – Заходи, Вацлава.

Нянюшка принесла верхнюю рубаху, расшитую серебристыми нитями и багряными бусинами. Ни дать ни взять – сама Мокошь в царстве Мораны! Марья одобрительно кивнула и села на постели, позволив Вацлаве расчесывать волосы. Нянюшка с улыбкой начала перебирать пряди и вплетать в них алые ленты. Да, на Совете надо было сиять. Марья и в баню вчера сходила. Ох и натерли ее тамошние девки! Яростно, сильно, будто их самих обдериха[19]покусала. Растирали под паром докрасна, не жалея кожу, чтобы не старилась раньше времени и чтобы хворь всякая не приставала.

– Ох, ягодка, – приговаривала Вацлава, – лебедушка моя.

«Мертвая лебедь, мертвая!» – хотелось выкрикнуть в ответ, но Марья сдержалась. Все же нянюшка с заботой, с теплым сердцем готовила ее.

Марья догадывалась, что Вацлава хотела сосватать ее хоть боярину, хоть чародею. А что – тоже почетно с виду! Только Совету в лапы княжество передавать Марья не собиралась, поэтому в ту сторону даже не смотрела, а охочих отваживала сама. Не краса их манила, не стройный стан, а род Моровецкий да земли.

Хорс тем временем взмахнул накидкой изо всех сил – и раскинулась та накидка по небу. Запламенело оно, отблески заплясали на крышах детинца, да и наверняка – на посадских избах. Тут и Вацлава подоспела: уложила косу, помогла надеть верхнюю рубаху, украсила голову белоснежным, переливчатым кокошником с каменьями, а после посоветовала взглянуть на заморские мази, будто бы целебные и творящие красоту.

– Не купца[20]зову, – ответила Марья. – Хватит и того, что есть.

– Как скажешь, Марьюшка, – не стала спорить Вацлава, – как скажешь.

Марья осмотрела рукава, убедилась, что на ткани нет ни единого пятнышка, и довольно улыбнулась. Оставалось вплыть в трапезную лебедицей и сесть рядом с отцом.

Вацлава повела ее по терему, да с таким трепетом, словно там ее ждали не чародеи, а дружки жениха. Но ничего, нельзя винить нянюшку в этом – уж слишком сильно та желала услышать свадебные бубенцы. А может, показалось? Такой же морок, как и видения, преследовавшие Марью? Она невесело усмехнулась: так и с ума сойти можно.

Из-под дверей трапезной доносились шум и стук кружек. Уже пили и перемывали кости друг другу и соседям. Марья вздохнула: главное – не смотреть ни на кого и ступать ровно. Сердце билось бешеной птицей. Но ничего, не впервой.

Как только стража распахнула двери, Марья плавно пошла к отцу. Шум стих. Чародеи – кто с резами на лицах, кто с оберегами – уставились на нее. Оценивающе, неприветливо, с недоверием. Эх, как бы не задумали чего!

Таков уж был Совет – как зверь, готовый растерзать любого, кто не по нраву. Даром что в трапезной пахло хмелем, медом и мясом – никакая снедь не могла перебить запах тревоги. Он забирался в душу и травил ее.

– Ну вот и дочь моя, – радостно произнес отец, – княжна Марья!

Гости заулыбались, натянуто, неискренне. Марья прошла мимо, склонила голову перед отцом, улыбнулась и уселась рядом с ним. Лишь после ей удалось осмотреться внимательнее и… с трудом сдержать тяжелый вздох. Из всего Совета явились трое, чуть меньше половины.

Три главы чародейских родов, что передавали дар по крови и не признавали чужаков. Ходили слухи, что однажды – кажется, целую сотню весен назад – в княжестве объявился чародей, рожденный от какого-то пастуха. Едва попав в Гданец, он пропал без вести. В тереме о нем не говорили, хотя Вацлава сказывала, будто его нарекли вруном и обратили в пепел. Правда ли это? Да кто разберет!

Впрочем, Совет действительно не менялся. Они не принимали ни ведуний, ни травников, ни прочую чернь. Их можно было понять: где простой человек, пусть и благословленный богами, и где они, великие и могучие! Настолько, что едва снизошли до жалкой княжны. Большинство не прислали даже подручных, решив не утруждать себя.

– Здравствуйте, гости дорогие, – заговорила она. – Не стесняйтесь – ешьте да пейте!

Но возвращаться к еде никто не спешил. Чародеи переглядывались, хмыкали и перебирали обереги. Еще бы: сразу поняли, что позвали их не просто так. Что ж, значит, тянуть не следовало.

– Послушайте! – не выдержала Марья. Теперь все взгляды устремились на нее. – Я звала вас – и вы откликнулись, теперь же прошу послушать. Я хочу поговорить о том, что находится вдали, но влияет на нас. Наши враги наступают на пару с зимой. Все уже знают о Ржевице, а завтра что? – ох, как же складно плелось! Словно боги говорили через Марью. – А я знаю что! Огнебужские ломятся в Черногорье, и неспроста. Сами знаете, какая сила там спрятана. Не на этой седмице, так на следующей подступят к скалам… – она замялась. Стоит ли говорить о задуманном напрямую? – Почему бы нам не использовать эту силу? Наше войско уже не то, что прежде…

По лавкам прокатился гул. Звякнули золоченые бубенцы – то тряхнула косой Ярина Ясная. Нахмурил густые брови Мстислав Огнебурый, клацнул челюстью Руболюб. Только отец продолжил сидеть прямо; очи его словно покрылись туманом: не было в них ни ясности, ни прежнего огня.

– Безумие! – воскликнул Мстислав Огнебурый. – Твоя забота радует мое сердце, княжна, но, позволю напомнить, чародея не просто так заточили в горы. Знаешь ли ты, какое зло он разносил по всему свету?

– Нам вообще не нужно вспоминать его, – цокнула языком Ярина Ясная. – Это… не к добру.

Марья успела заметить ее заминку. Да, до недавнего времени никто не вспоминал о Лихославе. Все будто позабыли, что породило войну.

– Мы делаем все возможное, – холодно продолжил Мстислав Огнебурый. – Наши лучшие витязи и слуги сдерживают врага, и этого хватает.

– Но мы проигрываем, – мрачно продолжила Марья.

На лице Руболюба промелькнула усмешка. Да уж, потешно ему сидеть тут, в ладно скроенном кафтане, с мечом, который он носит на поясе разве что для вида! Встать бы да плеснуть ему в лицо колодезной водицы, чтобы пришел в себя, да только так поступают лишь неразумные девки.

– Едва ли, – дернул головой Мстислав Огнебурый. – Не тебе о том судить, княжна.

– Краса да ум, – оскалился Руболюб, – редко ходят вместе. Да, злые языки говорят, будто мы отсиживаемся в стороне. Нужно ли им верить? Им, которые не знают, чем нам пришлось пожертвовать ради княжества и князя.

– Служение Моровецкому роду, – вторил ему Мстислав Огнебурый, – наш долг. Мы отдаем его не одно столетие. Так можно ли сомневаться?..

– Сомнение подобно оскорблению, – недобро прищурился Руболюб. – Но ты ведь, княжна, не хотела нас оскорбить, не так ли?

У Марьи голова пошла кругом. Она моргнула, подняла взгляд – и чуть не открыла рот от удивления. Вместо чародеев на лавке сидели чудовища: свиные рожи, волчьи лапы да раздутые животы. Из приоткрытых пастей вытекала черная жижа, а лапы тянулись к еде. О, как сильно каждый из них желал опустошить миски, сгрести побольше и съесть! Жижа сочилась – а лапы все пихали да пихали печеное мясо, пироги, квас. До чего же гадко! Марья отряхнулась, поправила рукава и – о диво! – страшное видение пропало без следа. Странное дело!

– Я думаю, – заговорила Ярина Ясная, – что у княжны мягкое сердце. Получив плохие вести, она встревожилась и решила, что нужно срочно что-то сделать. Но говорит в ней не холодный ум.

– Может, ты знаешь то, что неизвестно мне? – прищурилась Марья.

– О-о-о, – протянула Ярина Ясная, – княжна, гонцы первым делом несут вести нам. С тех пор, как сожгли Ржевицу, прошло полторы седмицы. Огнебужские и впрямь пытаются взять в кольцо Черногорье, но у них ничего не выходит.

– Верно! – добавил Руболюб. – Мы держим их, а там, глядишь – и через день-другой начнем теснить. Отомстим и за Ржевицу, и за заставы!

– Княжна может не тревожиться, – улыбнулась Ярина Ясная. – Мы справляемся.

– Будь все плохо, мы бы не сидели здесь, – фыркнул Мстислав Огнебурый. – Ты же не держишь нас за трусов, княжна?

– Мы не сомневаемся в вас, – послышался хриплый голос отца. – Совет всегда помогал нашему роду.

Марья вздрогнула от удивления. Надо же – заговорил! А ведь за последние седмицы он ронял всего несколько пустых слов на пирах и редко ступал дальше спальни. То ли захворал, то ли совсем ослабел от долгой жизни – кто его знает. Любомила – и та порой разводила руками.

Марья опустила голову и кивнула, несмотря на злобу, что змеей затаилась внутри. Чародеи врали – все как один. Эти медовые улыбки, снисходительные взгляды, знакомые с детства бегающие глаза… О, не зря князь создал птичник, верный лишь их роду! Конечно, перевертышам не сравниться с Советом, но это лучше, чем ничего.

– Если все так… – Марья сделала глоток земляничного отвара. Ох и медовый! Как речи чародеев. – То мы можем выдохнуть и не думать о Черногорье.

– Да, – кивнул Мстислав Огнебурый. – Напомню еще раз: об этом проклятом месте не стоит вспоминать!

На том и порешили. Чародеи увидели в Марье глупую наивную княжну, Марья в них – мудрых советников. Славный морок получился – любая ведунья позавидовала бы.

Отец оставался в стороне. Мало пил, ел – больше слушал и кивал. Наверняка у него были свои мысли, но делиться ими при чародеях никак нельзя. Лишь когда их разморило и начались пляски скоморохов, которых позвали для «дорогих гостей», отец взял Марью за руку и прошептал:

– Не волнуйся, дочка. Я послал Сытника к скалам. Он все разведает и вернется с вестями.

На миг Марья забыла, что надо улыбаться и пировать – сердце сжалось. Сытник! Он был хорош в ратном деле, но путался, если приходилось иметь дело с чарами. Сколько раз Любомила избавляла его от чужих проклятий! Сколько оберегов на него потратила! Даром что сова!

– Только его? – Марья натянуто улыбнулась. Хоть бы никто ничего не заметил!

Князь кивнул и приподнял чашу с отваром, чтобы выпить в честь гостей. В очередной раз.

Чародеи последовали совету Марьи. Они, как те чудовища, принялись есть от души, сгребая из мисок все, что вкусно пахло, запивали и ухмылялись, нахваливая князя. Как всегда. Не заботил их ни голод, что гулял за пределами столицы, ни война. Да они вообще не хотели ничего менять! Зачем, когда и без того сытно живется?

Привыкли пользоваться славой родов, мол, заточили великую тьму, защищали княжество столетиями, и за это их ценили и боялись. Да вот беда: нынешний Совет отличался от первого и могуществом, и желанием бросаться вперед. Будь их воля, воины остановили бы врага еще у Ржевицы. Да и соседние страны подтянулись бы, ведь у той же Ярины Ясной хватало красноречия. Что ей мешало отправиться к степнякам и попросить помощи?

Не зря поговаривали, что Совет изжил себя. Даже некоторые бояре намекали на то отцу, а порой и сами выступали против Совета, да вот беда: через время от их пыла не оставалось и следа.

Марья кисло посмотрела на отца. Тот же туманный взгляд. Неужели он настолько испугался чародеев, что нырнул в думы? А может, захмелел или осторожничал. Бывали ведь дни, когда он раздавал наказы и много говорил с дружиной; жаль, что их становилось меньше. Смерть – Марья чувствовала это – ходила вокруг него, вилась у сафьяновых сапог и давала о себе знать, захлестывая его душу волнами бессилия.

– Тебе не кажутся странными их ответы? – шепнула Марья ему. – Что, если войско дойдет до Гданеца?

– Они готовы к этому, – неохотно отозвался он. – Меня… убедили, что мы справимся.

Ха! Как бы не так! Все вокруг кричало, что чародеи нарочно бездействуют, словно их… О, нет, они не могли предать! Ладно народ, города и пшеничные поля, но ведь у них в Гданеце расписные терема. А еще за эту землю проливали кровь их предки.

Нет, тут другое: эти люди не видели войны, не знали, насколько ценна жизнь, а точнее – не желали замечать ничего, кроме собственных скрынь. Гданец жил, торговал, расширялся, а все остальное их не беспокоило.

Им никак нельзя доверять. Придется все-таки самой. Надо только подготовиться. О, сколько работы! Бегать Марье целую седмицу или две, собирая обереги, разведывая, что творится в округе, выбирая одежду попроще. А еще ведь надо выяснить про Лихослава…

Марья вздохнула. Сама она дорогу не осилит, это ясно. Значит, уговорит Дербника, больше довериться некому. Он выводил ее в город, он может повести и дальше. А там уж как боги решат. И хорошо бы до Дня птиц успеть: в суматохе-то не сразу заметят. Пока обряд проведут, пока после соберутся, пока поймут, что к чему, – Марья будет далеко.

2

Разведай, вынюхай, а зачем – непонятно. Ох, хитер Пугач! Напоил хмелем, уговорил и стал терпеливо выжидать. Ни словом не обмолвился за целую седмицу – лишь косился в сторону Зденки. Как будто оно было так просто!

Не нравилось Зденке лезть в душу Дербнику, ковырять старые раны ради невесть чего. Обещала? Так ведь хмельной была! Но слово не воробей. Всю седмицу Зденка не билась ни с кем, кроме Дербника. Глядела на него, задумчивого, спрашивала, сама рассказывала – про добротные стрелы, про сговорчивого кузнеца да про травника, что вился в птичнике заместо Любомилы. Без толку – не знал Дербник ничего. А может, притворялся хорошо.

Оно-то ведь как: вроде статный, крепкий, а стоит посмотреть в сердце, так там другое вовсе. Княжна не звала Дербника к себе – лишь глядела на птичник из окошка. Наверное, раздумывала, хватит ли их для защиты столицы.

Зденка ответила бы ругательством, Сытник же… Э, да что Сытник! Уехал их хозяин полседмицы назад. Теперь всем заправлял Пугач. Он тоже не давал спуску. Особенно тяжко пришлось птенцам. Их-то при Сытнике не трогали толком – мало ли, вдруг все погибнут на посвящении?

Зденка зевнула и склонилась над корытцем, чтобы промыть глаза. С каждым днем все сложнее было вставать, выползать из-под покрывала, разминаться и завтракать вместе с остальными. Холодно, зябко, ветрено. Ступаешь по мокрым листьям – и кривишься.

Мимо Зденки прошел витязь. И чего он тут забыл? Стража-то либо по местам стояла, либо в гриднице[21]грелась. Некоторые еще за дорогими гостями ходили – следили, чтобы никто не обидел.

Стражник тем временем подошел к Дербнику, шепнул что-то на ухо и развернулся. Дербника всего пробрало – аж румянец на щеках заиграл. Зденка поморщилась и стукнула кулаком в стену от досады. Вспомнила-таки княжна!

Нет, на саму Марью грех было наговаривать, но ведь оплетала она Дербника, хватала рукой за сердце, сжимала в нужный миг, а после пропадала, растворялась, словно морок поутру. А Дербник и рад! Ой глупец!

«Пугачу расскажу, пусть порадуется», – Зденка злобно усмехнулась, но тут же поежилась. Другая мысль устрашила ее: а что, если Пугач не зря ее выбрал – понял, что ей самой будет любопытно? Да нет, не мог он узнать. Ну росла Зденка вместе с Дербником, ну дружили они – и что с того?

А Дербник, повеселевший, побежал ко входу в терем. Зденка выпрямилась, выждала немного и тихонько двинулась следом. Лестница, еще одна – и поворот. Едва слышно, озираясь по сторонам и прячась среди теней. Дербник завернул к ходу для слуг – Зденка прокралась за ним. Боги, ну почему в тереме так ярко? Неужели им не жалко заговоренных свечей? А если Любомила неправильно заговорила? Тогда ведь и пожар случится!

Как все раздражало! Зденка шагала след во след, минуя скрипучие ступеньки. Лестница вильнула – вдали показалась расписная дверь. Неужто покои княжны? Ох бесстыдница! Дербник постучался трижды, и ему отворили.

Зденка осмотрелась: лестница заканчивалась, а возле двери – вот ведь диво! – никого не было. Куда подевалась стража? Марья отозвала? Ну-ну.

– Тень мглистая, высокая, – зашептала Зденка, – стань со мной одним, укрой собой от всех.

Заговор сработал: Зденка почти слилась с тенями. Если кто и заметит, то подумает, что померещилось. Теперь можно было подойти к двери и вслушаться.

– Ты просишь о невозможном! – кричал Дербник. – Княжна, одумайся!

– Это ты подумай! – недобро шикала Марья. – Мой род начал войну и мой род должен ее закончить, иначе все перемрем!

– Сытник все разведает. Дай ему время!

– Нет у нас времени! – кажется, она топнула ногой. – Нет его, понимаешь! Либо мы это сделаем, либо наши враги!

– Ты не можешь решать за всех! – отчаянно продолжал Дербник. – Надо созвать вече, Совет хотя бы… С боярами поговорить!

– Уже созывали, – качнула головой Марья, – со мной заговорили лишь трое из девяти, да и те только за себя переживают. Не удивлюсь, если они переметнутся.

– Княжна-княжна, – вздохнул он, – неужели нельзя ничего другого придумать?

– Ни один чародей, ни одна ведунья на такое не согласится, – отозвалась Марья. – Сытник не чародей, он не знает, не слышит всего. А я слышу, потому что кровью повязана!

– Не знаю, княжна, – отчаяние сменилось сомнением. – Пусть будет твоя воля.

– Я буду ждать, – Марья, кажется, прошлась по светлице. – Выскользнем посреди праздника – и никто не заметит.

– Твоя воля, княжна, – повторил Дербник.

Они начали прощаться – и вовремя: с другого конца послышались голоса стражников. Зденка тихонько пошла вдоль стены. Заговор еще работал: она сливалась с чернотой, вилась змеей среди пляшущих теней – и ни один людской глаз не мог увидеть ее. В сенях Зденка вышла на свет и спокойно зашагала к птичнику, обдумывая услышанное.

Выходит, княжна собиралась в Черногорье невесть зачем. На скалы полюбоваться захотелось? Или на чары? Невеселое, безумное дельце! Но рассказывать ли Пугачу? Вдруг его уже давно Огнебужские перекупили? Тогда Зденка подставит княжну под удар.