Читать онлайн Вот и всё. Полное собрание сочинений

I

Зовите меня Сынитар Волков. В этой книге я поведу речь об одном убийстве, произошедшем двадцать лет назад во времена моей работы старшим следователем полиции.

Начну с того, с чего я вообще решил податься в органы. Это не было моей мечтой детства. Скажу больше, я даже недолюбливал полицию, так как там работали одни козлы. Да, представьте себе, у нас был полицейский участок, укомплектованный от начальника до низших чинов одними только бородатыми дьяволами с прямоугольными зрачками. К тому же никто из моих знакомых не надоумил меня туда податься. Никто из них не сажал преступников в клетку, но почти всем им приходилось в ней бывать. И вот однажды вечером я сам туда попал за то, что слонялся по городу пьяным после празднования своего двадцатилетия. Подумаешь, гулял пьяным, это что, ты выпил и тебе ходить уже запрещено? Все твари выпивают. Те же следователи или детективы раскрывают преступления пьяными в сиську. Ведь Алкоголь – это лучший помощник детектива. И я – не исключение. Ведь я был лучшим следователем в своё время. Ну, а теперь я стал писателем. И тут водка мне помощник. Я люблю тебя, водка… Так… ах да, причина. Причиной, побудившей меня стать полицейским, стало вовсе не возмущение по поводу задержания, так как к тому моменту мне и ночевать было негде, а спать пьяным на улице, это не очень безопасно, сами понимаете. Возмутило меня обращение с заключённым, то есть со мной. Полицейские избили меня за то, что я назвал их волками позорными, а после, представьте себе, ещё и козлом обозвали. К тому же перед этим, обшарив мои карманы, они сожрали всю мою траву.

Меня тогда это очень сильно задело, но я не опустил голову. Я решил изменить всё это изнутри. Я сказал себе: «Я стану лучшим полицейским в городе: справедливым, дисциплинированным, уважающим пьянчуг». Как вы думаете, смог волк без аттестата, без постоянного места жительства и к тому времени не умеющий читать стать полицейским? Ну, вы же читали, что до всего этого написано, так что ответ вам известен.

Когда синяки прошли, меня выпустили, и я сразу же отправился к отчиму в надежде на то, что он научит меня читать. Он был знаменит тем, что у него находилась самая большая в городе личная библиотека. Он был очень начитанным. Вы, наверное, спросите меня: что это за такой начитанный отчим, который не научил пасынка грамоте? А я отвечу: дело в том, что моя мать сошлась с ним, когда мне шёл восемнадцатый год. Отчим хотел привить мне знания, но я всё время отказывался. А теперь вы спросите: что это за мать, которая не научила сына грамоте? И здесь я тоже отвечу: отец всё время пил, он же и привил мне любовь к алкоголю, но, к сожалению, когда мне было пятнадцать, его печень не выдержала. После этого нас лишили имущества в уплату долгов, и мы с матерью вынуждены были скитаться по трущобам, а если удавалось добыть денег, то позволяли себе снять какое-либо жильё. Мать тоже выпивала, но сильно этим не злоупотребляла. По крайней мере, она максимум напивалась до такого состояния, чтобы каждый год забывать записать меня в школу.

Вот смотрите, я уже стою у двери особняка, владельцем которого является мой отчим, Серж Волксвагин-младший. Когда-то я здесь жил, но после моего сотого отказа обучиться грамоте отчим запретил мне находиться в этом доме, если не считать небольших визитов. Моя мать Волюмия не стала ему возражать на этот счёт, хотя сама, когда отец был жив, посещала библиотеку лишь для того, чтобы красть оттуда книги и использовать их в качестве туалетной бумаги. Как мать вышла замуж за отчима, для меня до сих пор остаётся загадкой. Но, по крайней мере, с ним она больше алкоголем не злоупотребляет, а книги в доме используются только для чтения. Хотя нет, помню, как-то раз, в один из моих визитов, в туалете я всё же обнаружил вместо рулона бумаги книгу. Я вошёл в гостиную, где сидели мать с Сержем, и спросил их насчёт этого, и к своему удивлению услышал от отчима, что это он её туда положил. Книга эта называлась «Сговор остолопов».

Дверь открыл дворецкий Псивенс (будущий корректор этой книги) и сообщил, что хозяин дома. Псивенс всю жизнь был дворецким. Начинал он у Сержа Волксвагина-старшего, а после его смерти перешёл в наследство к младшему. Дворецкий провёл меня в библиотеку, где я застал мать и отчима за сортировкой книг.

– Привет. А что это у вас здесь происходит? – поинтересовался я у них.

– Сортировка, – сказал отчим, не отрываясь от своего занятия.

– Для чего?

– Для сортира, – ответила мать и громко засмеялась, не обращая внимания на то, что смеётся одна.

По окончании каламбурного припадка я решил рассказать о причине своего визита:

– Серж, у меня к тебе есть одна просьба…

– Знаешь, я что-то проголодался, – сказал отчим, – надеюсь, это не настолько личная просьба, чтобы мы не смогли обсудить её за обедом?

– Да нет.

– Ну и славно. Псивенс, обед!

Все мы отправились к столу. Время подходило как раз к обеду, так что еда была уже готова и прислуге оставалось её только подать. За столом я заметил одну необычную деталь: еду и посуду раскладывали одна служанка и сам Псивенс, хотя раньше этим занимались только две служанки.

– А почему Псивенс сам подаёт на стол? – задал я вопрос отчиму.

– Одна наша собачка ушла в декретный отпуск, – ответил Серж и обратился к дворецкому, который в это время наливал ему вино в бокал: – Ах ты наша старая кобелина, – проговорил он и потрепал его за ухо.

Псивенс ответил на это довольной улыбкой.

– Ну, если Псивенс такой дамский угодник, может, брать в прислугу не собак? – высказал я своё предложение.

– А ты думаешь, мне не приходило это в голову? – сказал Серж. – Ладно, кого ты предлагаешь?

– Не знаю… лис, например.

– Псивенс, как насчёт лис? – обратился к нему Серж.

– Воруют, сэр.

– И вот так всегда, на всё у него есть оправдание. Кошки всё заблюют, от копытных за столом шуму не наберёшься, грызуны мебель испортят. Ну а чтобы волк был слугой – да никогда! Собаки всегда прислуживали волкам, и «Жил-был пёс» тому доказательство. Да, Псивенс?

– Да, сэр.

– А что если брать псов, а не собак?

– А ты думаешь, Псивенса это остановит? – сказал Серж и посмотрел на дворецкого, тот ухмыльнулся. – Но мы не будем рисковать. Это благородный дом, а не какой-то там Содом.

Мать, услышав это замечание, издала короткий смешок, а Псивенс напустил на себя серьёзную мину.

– Ну, говори, что это за просьба у тебя ко мне? – спросил меня Серж, поедая куриный окорок.

Здесь я вынужден сделать отступление, так как не знаю, спустя сколько времени и в какие руки может попасть эта книга. Может, она будет читаться в далёких краях, а то и планетах, где читатель будет не в курсе нашей сегодняшней повседневной жизни, а если быть точнее, такой области, как гастрономия. Суть в том, что убийства у нас запрещены, даже если ты так называемый хищник. Еду у нас выращивают в специальных лабораториях. Носителями этой еды являются разные животные: корова, курица, рыба и т. д. Происходило много митингов, требовавших закрыть эти конвейеры убийств, но производителям удалось всё уладить, заявив, что у выращенных животных отсутствует душа. Доказательствами чего послужили: их неспособность освоить разговорную речь; передвижение на четырёх конечностях, если таковые у них имеются; и самый важный аргумент, который заставил всех митингующих замолчать, – отсутствие художественных способностей у испытуемых. Так что, благодаря этому, все мы сегодня можем позволить себе мясо по очень доступной цене. В моей практике, конечно, случались убийства из-за причины голода, но как любил говорить мой водитель Коневский: «Впрочем, это уже совсем другая история».

– Я хочу, чтобы ты научил меня читать.

Вот так изложил я за столом свою просьбу, каковую присутствующие не оставили без внимания. Отчим подавился окороком, мать вылила на стол всю бутылку вина, а из угла перестали доноситься стоны служанки, которую Псивенс от удивления прекратил ласкать.

С этого момента началась моя учёба. Я изо всех сил старался, поскольку твёрдо решил стать полицейским. Обучение давалось мне довольно легко, и уже через полгода я мог самостоятельно читать Т. Льва, А. Черепахова, Г. Флореля, У. Волкнера, Д. Коньрада, Э. Леммингуэя и других. Мог, но не читал.

После того как отчим торжественно объявил, что моя учёба окончена, он решил познакомить меня с запрещённой литературой. В тот день я лежал у себя в комнате (да, мне разрешили жить в особняке), отчим постучался в дверь и попросил разрешения войти. Входя в комнату, в руках он держал толстую книгу в чёрной обложке.

– Я хочу тебе кое-что показать, – сказал Серж, присаживаясь на край кровати, – так как ты скоро станешь служителем правопорядка, я тебе больше скажу, ты будешь первым полицейским-волком в нашем городе за всю историю его существования! В других городах, конечно, есть полицейские-волки, но их там так мало, что об этом даже мало кто знает. А всё из-за того, что очень-очень давно нас стали выставлять в дурном свете, что якобы рано или поздно все мы станем ворами, насильниками или убийцами. Ведь в то время, когда все твари не были так расселены повсюду, как сейчас, волки были самыми сильными из них, они добивались всего, чего хотели, и остальные из зависти начали сочинять про нас гнусные истории, которые написаны вот в этой книге. – Отчим дрожавшими пальцами раскрыл обложку и около минуты молча всматривался в написанное. – Такие книги, наподобие этой, запрещены. Раньше их даже преподавали в школах, но шестьдесят лет назад наше волчье братство благодаря многим годам борьбы в судах наконец-то добилось их запрета. Во главе того братства стоял мой отец… Видишь, до чего мы докатились, что вынуждены были для этого ходить по судам, хотя раньше сожгли бы всю эту ересь и тех, кто её распространяет, никого не спросив!.. Конечно, мы сами виноваты, что позволили этому так далеко зайти. Некоторые и сейчас подпольно распространяют такие книги, и полиция не очень-то старается им помешать. Поэтому нам, волкам, самим приходится с этим бороться. Мы с помощью внедрённых нами агентов другого вида тварей, ведь мало кто станет давать эту книгу волку, находим подпольные группы и сообщаем об этом полиции. Но так как полиция бездействует, мы вынуждены брать всё в свои руки. Не спрашивай меня, что именно нам приходится предпринимать. Но по-другому мы не можем… Иногда на закрытых торгах библиофилов появляются такие книги, и я их покупаю, а затем сжигаю. Но эту я оставил. Я купил её лет пять назад за огромные деньги, но почему-то не сжёг. Может, ждал такого вот случая, чтобы показать её тебе… В глубине души я всё-таки надеюсь, что это единственный экземпляр. – В этот момент отчим оторвал взгляд от книги и впервые, как открыл её, посмотрел на меня блестевшими от слёз глазами. – Я хочу тебе её прочитать, не всю, конечно, как видишь, она немаленькая, здесь собраны разные истории про нас, я думаю, что за раз её ни один волк осилить не сможет. От написанного здесь даже у самого чёрствого из наших может случиться нервный срыв. Я прочитаю тебе лишь несколько историй, но и этого, я думаю, хватит, чтобы ты знал, за что должен бороться, и чтобы ты своей работой изменил это враждебное отношение к нам.

Всю свою дальнейшую жизнь я старался забыть содержимое той книги. Даже сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне становится не по себе. Я помню, как несколько раз к моему горлу подступал такой комок, что мне лишь чудом удавалось не разрыдаться. А иногда и вовсе хотелось закричать: «Хватит!» Особенно в тот момент, когда коза живьём потрошила волка, чтобы высвободить из его брюха – живых! – козлят. Отчим прочитал мне тогда лишь малую часть книги, и я боюсь себе представить сейчас, что было написано в той части, которую он от меня скрыл. Правда, в тот момент Серж не задумывался, каково мне будет после всего услышанного работать в полиции в окружении одних козлов.

После этого началось моё становление полицейским, и Серж мне в этом тоже помог. Он со своими связями получил для меня аттестат и ещё сделал так, что мне не пришлось проходить обучение в полицейской академии. Когда меня приняли на работу, Серж сказал, что дальше я должен двигаться без его помощи. Отчим договорился лишь о том, чтобы меня сразу назначили старшим следователем. Больше ничего. Остальное я сам.

II

Я сидел в баре и выпивал, когда туда вбежал мой помощник Бородий Козлов. Если я ему был нужен, он всегда находил меня здесь.

– Убееели, убееели! – закричал Бородька на весь бар, заставив всех посетителей обратить на него внимание, но не меня. Я продолжал тем временем как ни в чём не бывало хлестать водку у стойки бара.

Видя это, Козлов подошёл ко мне и шёпотом на ухо произнёс:

– Убееели, убееели.

– Кого на этот раз? – спросил я и влил в себя очередную рюмку.

– Судью.

Весь бар погрузился в молчание. Услышав это, некоторые поперхнулись напитками, в том числе и я.

А всё потому, что при жизни судья Михайло Медведев был самой влиятельной тварью в нашем крае. Судью все боялись. И не только из-за его должности и связанным с этим, нет, сам его внешний вид заставлял содрогаться от страха. Медведев был трёх с половиной метрового роста и очень крупного телосложения (крупнее любого другого медведя), но самое необычное заключалось в том, что на его теле не было ни одного волоса, даже усы отсутствовали на бровях и щеках. Он был абсолютно лысым. Но самый большой ужас вселял он, конечно же, за судебным столом, так как 100 % обвиняемых при нём были осуждены. И всем им приходилось слышать от него обвинительный приговор: «Повесить». Даже присутствующая на судебном процессе публика внутри себя побаивалась, что после этого судья покажет на каждого из них пальцем и произнесёт: «Повесить, повесить, повесить…» По этой причине в какой-то момент твари начали между собой насмехаться над Медведевым. Что будто бы, если вы хотите добиться оправдательного приговора, надо просто выкрасть все верёвки в городе, и судья не сможет больше ничего придумать, как освободить подсудимого. К тому же эти карательные приговоры не очень-то помогали снизить преступность. Через какое-то время до Медведева, видимо, дошли эти слухи, после чего и произошёл знаменитый судебный процесс.

Всё было как всегда. Судья выслушал доводы всех сторон и удалился обдумывать решение. Обычно на это у него уходило минут пять, не более, наверное, он всё это время просто просиживал в туалете вместе со своим неизменным спутником приговором. Твари по этому поводу тоже шутили, что якобы у судьи в туалете постоянно отсутствовала туалетная бумага, и он, возвращаясь обратно, просто просил её туда повесить. Но в тот раз Михайло Медведев не появлялся в суде минут пятнадцать. Все начали переглядываться между собой, шушукаться:

– Может, у него понос?

– Может, он заменит казнь?

– Может, он его оправдает?

(Что касается последнего, мало кто мог поверить в это, поскольку слишком весомые были улики.)

Затем послышалась команда:

– Встать. Суд идёт.

Судья подошёл к столу, оглядел всех присутствующих и, стукнув молотком, сказал:

– Повесить.

В зале послышались разочарованные выдохи, вызванные, скорее, не жалостью к подсудимому, а крахом надежд на какие-либо изменения в приговоре. Когда все было уже собрались уходить, судья произнёс:

– Повесить за ноги и в рот ебать!

С этого момента за судьёй окончательно закрепился статус самого кровожадного существа во всём крае. При упоминании его имени все твари приходили в ужас, никто не решался о нём заговорить. И что самое страшное было в его новом приговоре, это то, что сразу после его исполнения приговорённого отпускали на волю. Ещё один нюанс заключался в палаче – он был конём. Ни один из тех, кто вернулся на свободу, так и не смог зажить обычной жизнью. Заговорить о случившемся они не могли, даже если бы и захотели – всё-таки он конь. Большинство из них, освободившись, совершали над собой старые обязанности палача.

Вы даже представить себе не можете, какие жуткие сцены происходили во время объявления приговора. Судья объявлял:

– Повесить…

– Хватит! – начинал кричать подсудимый.

Тогда Медведев поворачивался к нему и с улыбкой продолжал:

– За ноги…

– Хватит!

– И в рот…

– Умоляю, прекрати!

– Ебать!

Вот какой тварью был убитый.

Мы вышли из бара и сели на служебного мустанга, на котором приехал Бородька. Да, на. Как говорит наша начальница, в таком полицейском участке, как наш, сводящем концы с концами из-за маленького финансирования, автомобили и водители – одно целое. А ещё она говорит нам, что мы должны сказать ей спасибо за то, что у каждого сотрудника есть свой личный служебный «транспорт», поскольку в других участках и того нет. Хотя сама коза разъезжает на железном мустанге. Бородька сел впереди и сказал водителю адрес места преступления, а я после выпитой бутылки водки не без посторонней помощи уселся сзади.

(Мустангам приходится нелегко, чтобы подвозить нас, они вынуждены опускаться на четыре конечности и двигаться по дороге наравне с другими автомобилями. А если мустанг решит «на четырёх» обойти пробку по тротуару, то в первый раз ему выносят предупреждение, а во второй заводят дело и отправляют в суд.)

Почти сразу же нам пришлось застрять в пробке из-за случившейся впереди небольшой аварии. Прошло полчаса, а мы так и не двинулись с места, а чтобы идти пешком, не могло быть и речи: судья жил на окраине города, а мы сейчас находились на противоположной его стороне. Не выдержав, я обратился к Конько, так звали водителя Козлова:

– Конько, давай по тротуару объедем.

– Не могу, я предупреждён, – сказал Конько.

– Как это! – недоумённо воскликнул Бородька. – Что-то я такого не помню. До того как тебяяя ко мне поставили, у тебяяя не было никакого предупреждения. Я проверял в твоём деле. А я с тобой по тротуару не разъезжал, это я точно помню… А ну, давай живо на тротуар!

– Не могу, – виновато ответил Конько.

– Ты же в курсе, что без моего ведома ты никого не имеееешь право подвозить? А если ты кого-то подвёз… ведь у тебяяя нет таксидокумееентов?

– Нет.

– То придётся тебяяя отправить под суд… А ну, живо на тротуар!

– Не могу, – начал жалобным голосом оправдываться Конько, – я на прошлой неделе у Коневского был.

– И что?

– Ну мы посидели у него, выпили. Потом пришла его жена и выгнала меня, а я к тому моменту на ногах уже не стоял. Ну, кое-как, пошатываясь, иду по тротуару, и в какой-то момент ноги у меня подкосились, и я упал «на все четыре». Поднимаю голову, а там патрульный мне уже предупреждение выписывает.

– Ну взял бы тогда и пошёл с самого начала по дороге «на четырёх», – сказал я Конько.

– Как? Я же был пьян! – вытирая слёзы, сказал Конько. – А за пьяное вождение уже точно под суд и без предупреждения.

– Да-а, дела, – произнёс Бородька, не зная, что делать дальше.

– И почему такие законы только к лошадям относятся? – жалобно продолжал водитель.

– Предрассудки, – сказал Козлов. – Хотя в других краях такое есть в отношении верблюдов и слонов.

Но от этого Конько легче не стало. Тогда я, решив его утешить, заметил:

– Конько, ты же конь. Для тебя-то, наверное, наказание не таким страшным будет?

После этого Конько совсем разрыдался.

– Ладно, – проникшись сочувствием, сказал Бородька и повернулся ко мне. – Сынитар, давай слезем, и все втроём пойдём по тротуару, а когда обойдём пробку, поедем по дороге.

Козлов уже слез с мустанга и принялся мне помогать, но я не дал ему этого сделать.

– Нет, никуда я не пойду. Не видишь, я пьяный. К тому же при исполнении. Что твари скажут, когда увидят, как я в форме по тротуару волочусь.

– Ты в баре также в форме был, – возразил мне Бородька.

– Ну, так я там сидел. И здесь сидеть буду. Так ничего не заметно.

После минутного замешательства – как нам быть дальше, мне в голову пришла идея:

– Значит так, ты, Бородька, пойдёшь по тротуару, а ты, Конько, встанешь на ноги и пронесёшь меня на спине до конца пробки. А я, чтобы не упасть, буду держаться за твою шею.

Так мы и сделали. Бородька спешно шёл впереди, пытаясь как можно дальше оторваться от нас, чтобы не быть причастным к моей транспортировке. А мы с Конько, довольные (он тем, что избежал проблем с законом, я – что не упал в глазах граждан, как служитель правопорядка) быстро нагоняли Козлова и, смеясь, кричали ему: «Беее!»

III

Спустя изрядное количество времени мы наконец-таки прибыли к дому убитого, большому роскошному двухэтажному особняку, но никого там не застали из наших, если не считать судмедэксперта Грызо Бобёри, который уже собирался было уходить, но мы с Бородькой попросили его задержаться и вместе отправились к месту преступления.

Мы поднялись на второй этаж и вошли в обставленный дорогой мебелью кабинет. Пол был покрыт золотым кафелем, а на стене висели два человеческих черепа, которые, по правде говоря, должны быть в музее. Что касается мебели: по центру левой стены находился шкаф, справа у двери стоял кожаный диван, а напротив него, у дальней стены, стол, за которым сидела огромная с проломленным лысым черепом туша, уткнувшаяся мордой в лежавший на столе серебряный поднос, до краёв наполненный кровью. Напротив трупа располагался пустующий стул, а позади открытое настежь окно.

– Что здесь произошло? – задал я вопрос Бобёри, подходя к убитому.

– Смерть возникла в результате удара тупым предметом по…

– В чём это у него вся голова? Это что, скорлупа? – перебил я судмедэксперта.

– Это скорлупа от страусиного яйца, а как оно сюда попало, это ваше дело. Единственное, что я могу с точностью сказать, страусиное яйцо – это и есть орудие убийства, – проговорил Бобёри и запнулся, увидев, как я наливаю в рюмку коньяк, стоявший на столе. – Что, Волков, похмеляетесь?

– А это не твоё дело, – ответил я ему и вылил в себя содержимое рюмки.

– Вы что, забыли, от чего умер ваш отец?

– Я тебе сказал, это не твоё дело! – со злостью накинулся я на него. – Ты в чужие дела не лезь! Ты лучше за жёнушкой своей присмотри.

Тут Бобёри в ярости уронил на пол свой чемоданчик и принялся снимать чехол со своего хвоста.

– Простите его, – вмешался в перепалку Козлов, поднимая с пола чемоданчик и беря за руку Бобёри, – вы же видите, он пьян, он не думает, что говорит, – сказал Бородька и выпроводил сопевшего судмедэксперта из кабинета.

Я тем временем снова приблизился к трупу с намерением подробнее его осмотреть. Но ничего нового обнаружить мне не удалось: всё та же лысая голова в луже крови и остатках разбитого яйца.

– Да-а, ну и дела, – сказал я входившему в кабинет Бородьке. – Подмога приехала?

– Да.

– Иди скажи им, чтобы занялись своей работой. Пусть соберут тут всё, что осталось от яйца, и труп пусть не забудут. А ты тем временем разыщи свидетелей, – сказал я, позёвывая, – а я пока вздремну.

Я лёг на диван и сразу заснул.

Когда я очнулся, трупа уже не было. На часах, висевших над окном, было полседьмого. Потянувшись на диване, я встал и подошёл к судейскому столу. На нём всё так же лежал испачканный поднос для еды (я его убрал под стол), в одном углу лежала папка с судейскими делами, а в другом стояли рюмка с бутылкой коньяка и фотография в рамке: судья со своей женой Умкой. Дверь кабинета открылась, и вошёл Бородька.

– А, проснулся? – сказал он и сел на стул напротив меня.

– Ну, что выяснил? Докладывай, – сказал я и сделал глоток из бутылки.

– В домеее в момееент убееейства находились три твари: телохранитель судьи, повар и жена. Все они ожидают внизу.

– Кто обнаружил труп?

– Телохранитель.

– Ладно, веди его сюда… Хорошо бы управиться со всем этим до темноты, – проговорил я, повернувшись к открытому окну.

Козлов вышел из кабинета и вскоре привёл первого свидетеля. За спиной Бородьки чуть выше уровня его головы из дверного проёма выглянула огромная совиная рожа. Испугавшись, я отпрянул от стола, но тут свидетель появился во весь рост. Это был филин обычного для себя роста, но довольно-таки крупного телосложения, особенно выделялась его голова. Размахивая крыльями, он влетел в кабинет и по приглашению Козлова уселся напротив меня. Козлов расположился на диване. Собравшись с мыслями, я недоумённо обратился к филину:

– Вы были личным телохранителем убитого?

Он кивнул.

После небольшого замешательства я вспомнил о допросе.

– А как вас зовут?

– Ночнико Филлини.

– И вы, Филлини, были личным телохранителем Михайло Медведева? Огромного трёхметрового лысого медведя? – спросил я, не веря своим глазам и ушам.

– Да.

– Извините меня за вопрос, но… почему вы?

Свидетель мигом поднялся в воздух и, вытянув ноги (он был босой), по-кошачьи продемонстрировал нам своё оружие: огромные, острые, десятисантиметровые когти. Зависнув над стулом, Филлини посмотрел на нас и спросил:

– Ну как?

– Охуенные! – в один голос произнесли ошарашенные от увиденного я и Бородька.

После этого свидетель сложил крылья и плюхнулся на стул.

– А что входило в ваши обязанности? – спросил я свидетеля, поправляя на шее удушливый воротник.

– Моей обязанностью была круглосуточная охрана Медведева.

– А можно уточнить насчёт «круглосуточной»? Вы что всюду следовали за судьёй?

– Да, всюду. Если только он не просил оставить его одного. В основном это происходило, когда он отправлялся к себе в спальню, ну и по другим мелочам.

– А вы что делали в это время?

– По ночам я переходил на чердак и следил за ситуацией вокруг дома.

– Вы ведь и обнаружили труп, не так ли?

– Да.

– А как так случилось, что вы – телохранитель, который должен был всюду следить за безопасностью судьи, не смогли предотвратить его убийство?

– В тот момент я был в туалете.

– В туалете?

– Да.

– Кто-то может это подтвердить?

– Когда я выходил из кабинета, я увидел в конце коридора нашего повара, в тот момент когда я захлопнул дверь, он обернулся на меня. А потом я зашёл в туалет.

– Ладно, мы это проверим, а теперь можно поподробнее узнать: когда произошло убийство? что делал судья? и-и далеко ли находится отсюда туалет?

– В 12:49 Медведев попросил подать ему обед. В 12:52 появился повар и принёс на подносе страусиное яйцо, в то…

– Так, подождите, – перебил я свидетеля, – во-первых, почему вы называете такое точное время, и, во-вторых, судья собирался есть страусиное яйцо?!

– Да, он всегда ел на обед сырое страусиное яйцо.

Тут даже Бородька присвистнул от удивления. Причина в том, что употребление яиц в пищу у нас запрещено. Даже если они выращены в лабораториях, так как учёные не могут с точностью сказать, отсутствует ли в будущем зародыше, то есть в самом яйце, душа. Испытания на выявление души всегда проводятся у каждого выращенного животного в совершеннолетнем возрасте, когда какие-либо шансы на её появление сведены к минимуму. Также у нас под запретом и хранение яиц. Только если ты не птица, но тогда ты всё равно должен находиться в роддоме, если, конечно, врач не разрешит тебе выносить ребёнка в домашних условиях – под их присмотром. (Под исключения этого закона попадают только мужчины. И лишь в том случае, если яйца с ними неразрывны с рождения. И то их количество не должно быть больше двух, иначе пиши пропало.)

– А что касается времени, – продолжал Филлини, – то это тоже входит в мои обязанности: знать что, где, когда происходит.

– А что было дальше? – спросил Козлов.

– В то же время, в 12:52, повар ушёл. В 12:53 я попросил у Медведева разрешения отлучиться в туалет. Он находится как раз напротив двери кабинета. В то же время я вышел из кабинета, а в 12:56 я вернулся и обнаружил Медведева мёртвым. В 12:58 я позвонил в полицию, а в 13:00 я был у его жены и рассказал ей о случившемся.

– А что вы делали, э-э, две минуты в туалете? – снова поинтересовался Бородька.

– Срал.

– Э… понятно.

– А что именно делал убитый перед смертью? – задал я вопрос Филлини. – Вы ничего странного не заметили в его поведении?

– Нет. Всё было как всегда. Медведев сидел за столом и позвонил в звонок… он под столешницей, – уточнил свидетель, когда я принялся искать звонок на столе. – И Медведев продолжал так сидеть, когда я выходил из кабинета.

– А судья начал употреблять при вас… обед?

– Нет, при мне он был не тронут.

– Вы ведь в курсе, что судья этим совершал тяжкое преступление?

– Да.

– Но ничего не сделали, чтобы это предотвратить? Ведь по закону судья – убийца.

– Это не моё дело, – отвечал Филлини, – или вы думаете, если бы я обратился в полицию, вы что-то бы сделали?

– Ну-у, – в замешательстве протянул я, – а всё-таки, как вы относились к этому? Ведь вы сами появились из яйца.

– Я ничего в этом плохого не вижу. Медведев ел их ещё до образования зародыша. Он и мне иногда предлагал попробовать.

– И вы пробовали?! – спросил с дивана Бородька, скрививши от омерзения лицо.

– Да, – ответил Филлини, повернув к нему голову на 180°, – они, конечно, на любителя, но есть можно.

Уголки рта у Бородьки после этих слов максимально опустились к подбородку.

– Получается вы тоже их ели… а вы не боитесь отправиться за это под суд? – решил я взять Филлини на понт, надеясь в основном на то, что он повернёт ко мне голову ещё на 180°, описав этим движением полный круг, но он разочаровал меня, вернув её на прежнее место обратным направлением.

– Нет.

– Почему?

– Не докажете. К тому же я не единственный, кто знал о яйцах. Все в этом доме были в курсе.

– Хм, ладно… и вправду не докажем, – проговорил я себе под нос. – А сколько тварей обычно находится в этом доме?

– Всего, если не считать Медведева, постоянно здесь живут я и его жена. Но два раза в неделю приходит домработница, чтобы убрать по дому. В последний раз она была здесь два дня назад, а появиться должна завтра, – уточнил Филлини, заметив на моём лице готовящийся встречный вопрос. – А повар работает каждый день с шести утра до восьми вечера, кроме воскресенья, в этот день у него выходной.

– А откуда судья брал эти яйца?

– Не знаю.

– Вы телохранитель, который всюду следовал за судьёй, не знаете, откуда он брал яйца?

– Нет.

– Хм, допустим, а тогда… как вы думаете: у судьи были недоброжелатели, которые хотели его смерти? Ведь для чего-то он вас нанял. Выходит, он опасался за свою жизнь?

– Медведев говорил, что не подобает такой большой твари, как он, обходиться без видимой охраны. Он говорил: это просто формальности. А что касается недоброжелателей, то, думаю, у него их было много, но ни от кого конкретно я угроз не слышал.

– А вам не было обидно, что судья так – формально – относился к вашим обязанностям?

– Нет, это было только вначале, затем у меня были поводы показать ему, на что я способен.

Послышался лязг когтей.

– А какие у него были отношения с женой и поваром? Никаких ссор в последнее время не происходило?

– Я ничего этого не заметил.

– Да, а как насчёт окна? – спросил я, указав за спину большим пальцем. – Когда вы находились здесь с судьёй, оно было открыто?

– Да, я каждое утро его открываю, чтобы проветрить помещение, а на ночь закрываю.

– Так, убитый всё время сидел за столом, а где вы были, когда находились здесь с ним?

– В этом кабинете я всегда сидел на диване, и оттуда удобно наблюдать за временем.

Я повернулся, подняв голову на часы, они показывали почти семь.

– А когда вы находились в туалете, вы ничего не слышали из кабинета?

– Нет, если бы я что-то услышал, убийца был бы мёртв.

Как вы уже сами успели заметить: Филлини был прямой и очень самоуверенной тварью.

– Так, – начал говорить я, представляя в уме картину преступления, – значит получается, что в момент убийства в доме находилось три твари… и если вы действительно были в это время в туалете, то убийца мог войти в этот кабинет только через дверь или окно, а оно находится на втором этаже и без балкона! А потом убийца проломил судье голову и скрылся. И на всё это у него было около двух минут…

– Есть ещё дверь, – уточнил Филлини.

– Где?! – удивился я и начал смотреть по сторонам.

– Вот, – произнёс свидетель, указывая рукой на шкаф.

– Это же шкаф!

– Нет, это двери в спальню Медведева и его жены.

Я встал, тихо, на цыпочках, подошёл к «шкафу», с приложенным ко рту указательным пальцем посмотрел на Козлова и Филлини, а потом резко открыл двери – но там никого не оказалось. Это была большая роскошная спальня с огромной кроватью. Козлов уже слез с дивана и расхаживал вокруг неё.

– А кровать вся помяяятая, – заметил Бородька.

– Здесь лежала его жена, – услышали мы доносившийся из кабинета голос свидетеля, – она на днях приболела и всё это время проводила в постели.

– Ладно, похоже, здесь нет ничего интересного, – сказал я Бородьке, и мы вернулись в кабинет. – А что с ней случилось? – спросил я у свидетеля, присаживаясь на стул.

– Два дня назад Медведев с женой отмечали годовщину их свадьбы в ресторане, там не работал кондиционер, но никому это не мешало кроме Умки. Ведь она белый медведь и предпочитает климат холоднее. Вот её и сморило.

– Понятно, – сказал я и, взглянув на часы, решил покончить с Филлини. Я достал из кобуры пистолет и выстрелил ему прямо в лоб. Шутка. – И последнее: какие у вас были отношения с убитым? Ведь вам приходилось круглые сутки за ним таскаться без выходных.

– У нас с ним были чисто рабочие отношения. Я служил ему больше пяти лет, разногласий у нас не было. В свободное время я всё равно не знаю, чем мне заняться, так что меня это устраивало. К тому же Медведев платил мне очень хорошо, а деньги я отсылал родителям. И ещё с Медведевым у нас был заключён договор, который я мог расторгнуть в одностороннем порядке.

– Простите за нескромный вопрос, но… сколько вы получали у судьи?

– Восемь с половиной, – равнодушно ответил Филлини.

– Восемь с половиной чего? – спросил Козлов.

– Тысяч.

– А-а…

– В сутки, – всё так же спокойно ответил Филлини, вглядываясь в наши раскрытые от удивления глаза.

Когда дверь за свидетелем закрылась, мы с Бородькой ещё долго не могли прийти в себя.

– Восемь с половиной!

– Тысяч!

– В сутки!

– А мы с тобой сколько получаем в сутки? – спросил я Козлова.

– Э-э… восемь с половиной.

– Да… в тысячу раз меньше.

За окном уже вечерело, и, сев обратно за стол, я попросил Бородьку пригласить второго свидетеля.

– Кого? – спросил он.

– Умку, – сказал я, всматриваясь в неё на фотографии. – Пока она из-за своей болезни и смерти мужа нам свой труп не подкинула.

Бородька вернулся в кабинет, ведя под руку плачущую и обессиленную жену судьи. Даже сейчас она была такой же очаровательной, как и на фотографии. Все в нашем городе симпатизировали ей, а также жалели за то, что у неё такой муж. Она была полной противоположностью судьи. У Умки был свой благотворительный фонд, помогавший больным детям и обездоленным семьям. Почти все были уверены, что судья насильно заставил её выйти за него замуж и она его никогда не любила.

Я встал и помог Умке сесть на стул. Мы с помощником заняли свои места. Присаживаясь, я заметил на столе высохшее пятно крови и накрыл его папкой.

– Примите наши соболезнования, – выразил я Умке своё «сочувствие», после которого она ещё сильнее зарыдала. – Если вы не в силах отвечать на вопросы, то мы можем перенести это на завтра.

– Нет-нет, – произнесла вдова, вытирая платком слёзы, – потом, боюсь, мне будет ещё тяжелее.

– Хорошо. Тогда давайте начнём. Для протокола: как вас зовут?

– Умка Медведева.

– Вы-ы являлись женой суд… Михайло Медведева, так?

– Да, – всхлипывая и смотря на платок, отвечала свидетельница.

– Как давно вы были замужем?

– Восемь лет.

– У вас был счастливый брак?

Умка удивлённо посмотрела на меня и громко сказала:

– Конечно! Я люб… я любила его! Он был очень, очень хорошим мужем.

– У вас нет детей, ведь так? А можно узнать почему?

– Михайло не хотел, – тихим голосом сказала Умка, снова принявшись рассматривать свою тряпку, – да и я не очень настаивала на этом.

Я замолчал, не зная, как аккуратнее подступиться к делу, тогда ко мне на помощь пришёл Козлов.

– Нам сказали, что вы на днях заболели? – спросил он у свидетельницы.

– Да.

– Вы были у врача?

– Да.

– Судя по тому, что вы находитесь дома, а не в больнице, у вас ничего серьёзного нет?

– Да, дело в том, что у меня не в первый раз такая болезнь. Она случается из-за долгого пребывания на жарком для меня воздухе. Доктор выписал мне лекарства, которые я принимаю… К тому же Михайло всегда обо мне заботился.

Умка снова было принялась реветь, но я ей помешал:

– А в чём именно заключается ваша болезнь? Какие симптомы?

– Симптомы почти такие же, как у гриппа, но вдобавок к ним сильная слабость, сильнейшая, которая не проходит как минимум неделю. Поэтому я не могу ничего сделать без чьей-либо помощи и вынуждена весь день лежать в постели.

– А в момент убийства вы находились там же? – спросил я её, взяв быка за рога.

Умка во все глаза уставилась на меня, не веря в то, что я посмел так прямо подойти к делу.

– Да, сегодня с утра мне было очень, очень плохо. Михайло даже собирался вызвать доктора, но я его отговорила, солгала, что мне стало лучше. А в момент, когда его… убили… – Вдова снова расплакалась, спрятав лицо в платок, мы не стали ей мешать, через две минуты она подняла голову и добавила: – А в момент, когда Михайло убили… я спала. Потому что помню только, как меня в час разбудил Филлини и сказал… – Тут свидетельница опять начала реветь.

– То есть вы ничего не слышали? Никаких звуков из кабинета? – поинтересовался я у свидетельницы, она помотала головой. Я посмотрел на время, шёл восьмой час. – И напоследок ещё вопрос: откуда ваш муж брал страусиные яйца?

– Не знаю, я к ним никогда не подходила, об этом, наверное, повар должен знать.

– Ну, тогда ладно, – сказал я, вставая из-за стола, – спасибо вам, что смогли ответить на наши вопросы, и примите ещё раз наши соболезнования. Мой помощник поможет вам выйти.

Бородька подошёл к вдове и помог ей встать, когда он взял её под локоть, она снова разрыдалась.

– Ну что вы, не надо. Всё будет хорошо. Мы найдём того, кто это сделал, – успокаивал её Бородька.

– Знаете, я просто вспомнила: два дня назад, на нашей годовщине свадьбы, там как раз я и заболела, к концу вечера Михайло залез на стол, он был немного пьян, и, танцуя, начал тогда говорить: «Я бессмертен, я никогда не умру. Я бессмертен, я никогда не умру». И вот прошло два дня и…

Я подошёл к вдове, взял её под руку, и мы с Бородькой помогли ей спуститься на первый этаж, в гостиную, где располагался диван. Опустившись на него, вдова поблагодарила нас за помощь и не пожелала больше отвлекать нас от расследования.

По дороге в кабинет я попросил Козлова привести поварёнка. Я сел за стол, нажал на звонок и, вглядываясь в наступающую за окном ночь, начал погружаться в свои мысли, поток которых прервал появившийся в дверях волк. Бородька указал ему на стул, а я это время недоумённо смотрел на помощника и обращался к нему про себя: «Ты кого притащил? Я просил тебя привести повара, а не волка».

Свидетель поздоровался и занял своё место. Это был молодой волк лет двадцати. Он испуганно взглянул на меня и, опустив голову, принялся рассматривать свои ногти. Бородька движением головы предложил мне начинать.

– Как вас зовут? – обратился я к свидетелю.

– Акелий Волчонков.

– Вы работаете поваром в этом доме, так? – спросил я его, не зная почему, надеясь на то, что это окажется неправдой. Свидетель кивнул, и я продолжил: – А как давно вы работаете здесь?

– Три года.

– Что вы делали в момент убийства? – вырвалось резко из меня.

Волчонков растерянно поглядел на меня и сказал:

– Ну, где-то без десяти час хозяин велел…

– Хозяин?! – возмущённо воскликнул я на это.

– Ну да… а что? – слегка испугавшись моего возгласа, спросил свидетель.

– Так, ничего… продолжайте.

– Ну, а когда хозяин велел подать ему обед, я взял яйцо, положил его на поднос и пошёл сюда, в кабинет, а…

– Откуда вы взяли страусиное яйцо?

– Из холодильника.

– А как оно туда попало?

– Хозяин, наверное, положил.

– Наверное?

– Ну, вначале он лично выдавал мне по яйцу в день, а потом как-то утром я пришёл на работу и увидел на кухне новый холодильник. Я открыл его, а он почти весь был ими забит. И с того момента каждое утро кто-то его пополнял.

– Значит, вы не знаете, откуда судья брал эти яйца?

– Нет.

– А когда началось это его пристрастие к яйцам?

– Где-то два года назад. Хозяин пришёл на кухню с яйцом в руке и сказал, что придумал как облегчить мне готовку. И что за это я должен благодарить Филлини.

– Филлини?

– Да, хозяин сказал, что это он посоветовал ему попробовать яйца. Филлини как-то принёс ему одно совиное яйцо, и хозяину понравилось. Но так как хозяин большой, то ему и яйца нужны большие.

Мы с Бородькой удивлённо уставились друг на друга. Бородька произнёс вслух:

– А он нам ничего не говорил.

Волчонков повернулся к нему:

– Я предлагал хозяину их сварить или пожарить, но он об этом даже слышать не хотел.

Время было без пятнадцати восемь. Я повернулся к окну и, уставившись туда, задумался о чём-то.

– Вы так и не сказали нам, что делали во времяяя убееейства судьи, – заговорил Козлов.

– Ну, я же сказал, что отправился к хозяину с обедом и зашёл в кабинет, положил поднос на стол и ушёл. Всё как обычно.

– А что делал убееетый в это времяяя. Он что-либо говорил? – продолжал вести допрос мой помощник.

– Нет, я же сказал, всё было как всегда. Хозяин и Филлини молча сидели на своих местах.

– Выходил Филлини вслед за вами из кабинета? – устав от допроса и спеша скорее покинуть это место, раздраженно обратился я к повару.

– Да.

– Когда?

– Ну, где-то через минуту после меня.

– Зачем он выходил?

– Ну, я услышал, как захлопнулась дверь кабинета, обернулся и увидел, как Филлини заходил в туалет.

– А что вы делали столько времееени в коридоре? – задал вопрос Бородька.

– В смысле, столько времени?

– Вы ведь сами сказали, что Филлини вышел из кабинета, примерно через мееенуту после вас. А коридор, по-моему, здесь не такой длинный, чтобы не успеть его за это времяяя пройти. Что вы делали мееенуту в коридоре?

Довольный собой Бородька уставился в ожидании ответа на Волчонкова, который отвернулся от него и испуганно взглянул на меня, но, не дождавшись моей помощи, опустил голову и, стыдясь, проговорил:

– Я хотел подслушать, о чём они будут говорить в кабинете.

– Да?! – воскликнул Козлов, попытавшись сделать удивлённое лицо. – И что же вы там услышали?

– Клянусь, это было в первый раз! – умоляюще оправдывался свидетель. – Просто всегда, когда я приносил обед, хозяин и Филлини молча смотрели на меня и ждали, когда я уйду… И вот сегодня я решил подслушать, о чём они будут говорить. А когда я услышал, что Филлини попросился в туалет, я быстро кинулся бежать… но не успел. Клянусь, это было в первый раз!

– Ладно, – сказал я, перекинувшись с Бородькой взглядом, – скажите, не было ли у убитого в последнее время каких-либо разногласий с женой, телохранителем или кем-то ещё?

– Нет, при мне ничего такого не было. Да я и провожу практически всё своё время на кухне.

– А какие у вас были отношения с убееетым? – спросил Козлов.

– Нормальные. Я просто работал у него поваром, и всё.

– А сколько платил вам судья?

– Тысячу. А что?

– В сутки?! – вместе спросили я и Козлов.

– В месяц, – ответил Волчонков, не понимая, зачем нам это нужно.

Стукнуло восемь, когда свидетель оставил нас в кабинете одних. Мы стояли: Бородька у стола, я у окна, спиной к помощнику.

– Ну, что думаешь? – спросил Бородька.

– Не знаю, – возбуждённо ответил я и рванул к выходу, – завтра поговорим.

– Что, опять на свидание спешишь?

– Не твоё дело.

– Пора бы уже утихомееерить свои животные инстинкты.

– На себяяя посмотри. Ты лучше к завтрашнему добудь всё на свидетелей, проверь всё, что они тут наговорили, и… всё, пока, – сказал я и хлопнул дверью.

Перед тем как покинуть дом, я заглянул в туалет. Это была небольшая комнатка 2 × 2, без окон, с унитазом, раковиной и стоявшей в углу мусорной корзиной.

«Интересно, в которую из них Филлини справляет нужду?» – поинтересовался я у себя и покинул туалет.

На улице было темно. Я решил пройтись пешком. Всё это время я вообще не думал об убийстве. Все мои мысли этой ночью были заняты Ею. Я не спешил, давая Ей возможность предстать передо мной в своём лучшем наряде. О, сколько волков Ты обрела на одиночество! Скольких волчиц Ты оставила матерями-одиночками, похитив любовь их мужей! Я знаю, что не я один сегодня собираюсь к Тебе на свидание, но я верю, что Ты придёшь только ко мне. О, ты здесь! Ты уже стоишь на вершине холма и ждёшь меня! Я поднимаюсь к тебе! Я здесь! Я твой!

– Ау-у-у-у-у-у!!!!!

IV

После проведённой бурной ночи мне совсем не хотелось вставать утром и идти на работу. Но к полудню я всё-таки там появился.

– О, глядите, Серлок Волкс пришёл! – крикнул один из наших бородатых полицейских при моём входе в участок. Со всех сторон послышался смех:

– Беее!

– Беее!

– Беее!

Штаб наш небольшой: волк да семеро козлят, ну а также их мамаша в своём кабинете. Всё это если не считать патрульных. Как я уже упоминал, мне нелегко было начинать работать в этом коллективе после той книжной истории. Но я свыкся, к тому же, когда я только поступил сюда, здесь было больше сотрудников, а начальником являлся козёл. Но когда его сменила наша нынешняя, Ебена Козлодоева, и сократила штаб до семи, то тут-то меня и начали мучить кошмары: я поздно прихожу на работу, и тогда мамаша раздаёт каждому козлёнку по самурайскому мечу, и они начинают крошить меня на мелкие кусочки, или вдруг я оказываюсь на последнем месяце беременности, начинаются схватки, меня привозят в роддом, и врач-гинеколог говорит, что придётся делать кесарево сечение, в палату входит начальница, делает когтём разрез на моём животе, вынимает оттуда маленьких козлят, а затем набивает своим говном мой живот и зашивает его, после чего твари, видя, как из меня сыплется козье дерьмо, обращаются к батюшке, и тот сжигает меня за сатанизм. Не знаю, случайно так вышло, что на семи сокращение остановилось, или всему причиной было то, что Козлодоева просто любит читать запрещённую литературу и хочет выкурить меня отсюда, подсознательно давя этим на мою психику, и это у неё, скорее всего, получилось бы, если бы я не сдружился с Бородькой, который, посмеявшись сейчас со всеми, стоял, ожидая меня, за нашим общим столом. Все мы работаем в одном большом помещении с семью рабочими местами, оборудованными пишущими машинками. Мне, видимо, начальница не доверяет, поэтому и приставила ко мне Козлова, который забрал себе половину стола и сидит всегда напротив меня, из-за чего со стороны может показаться, что он мой клиент. Ну, или я его.

– Начальница нас ждёт, – сказал Бородька, когда я подошёл к нему.

– А ты у неё уже был?

– Нет, тебяяя ждал.

– Ладно, пошли.

Мы постучались и зашли к Козлодоевой. Это был не очень большой и не очень уютный кабинет, пол здесь был уложен паркетом в виде узора из чёрно-белых зигзагов, а по центру стоял стол в форме буквы Т, во главе которого восседала толстая, рогатая коза, чья борода раскинула свои пальцы на клавиатуре компьютера. Позади начальницы находилось закрытое бордовыми шторами окно, по причине чего здесь часто царила интимная обстановка.

Мы сели за стол. Я слева от начальницы, Козлов со своими бумагами справа от неё.

– Начинайте, – сказала Козлодоева, пристально смотря на нас.

– С чего? – спросил я.

– С начала, дебеел! – крикнула она на меня и обратилась к Козлову. – Как ты с ним работаешь? У тебя самый тупой помощник, которого я когда-либо видела.

– Вообще-то это он мой помощник.

– Заткнись! – скомандовала мне Козлодоева и снова повернулась к Козлову. – Начинай.

– С чего? – неуверенно спросил он.

– С начала, глупенький.

Бородька, выдохнув и взяв в руки лист, принялся читать вслух:

– Вчера, предположительно бееез пяти час дня, было совершено убееейство судьи Мееехайло Мееедведева. Смееерть возникла в результате удара тупым предмееетом по затылочной части головы. Орудием убееейства эксперты считают страусиное яйцо, остатки которого были найдены на голове убееетого…

– А разве можно проломить яйцом череп? – перебила Бородьку Козлодоева. – Я как вчера это услышала, всё время об этом думаю. Даже если это и страусиное яйцо. Ведь судья был огромным меедведем, и череп, думаю, у него должен был быть крепче остальных.

– Да, мне тоже приходило это в голову, и поэтому я решил подробнее узнать об этом у патологоанатома, и он подтвердил, что это возможно, так как убееетый всю жизнь был лысым и ультрафиолет за это времяяя разрушил прочность его черепа. Но он добавил, что всё равно, чтобы его проломеееть, должен был произойти очень сильный удар.

– Подозреваемые есть?

– Да, трое. Первый – это телохранитель судьи, Филлини, если опираться на его сведения, то это он последним видел судью в живых, он же и обнаружил труп. Убееейство, по его словам, случилось во времяяя его отсутствия с 12:53 до 12:56, когда он был в туалете. Это подтверждает второй подозреваемый, повар судьи Волчонков. – В этот момент на харе Козлодоевой появилась воодушевлённая улыбка. – Он незадолго до этого принёс Мееедведеву на обееед яйцо, которым и было совершено убееейство. – Когда Бородька сообщил это, Козлодоева закатила от удовольствия глаза. – В 12:52 Волчонков покинул кабееенет, после чего по каким-то обстоятельствам задержался в коридоре, по его словам для того, чтобы подслушать, о чём будут говорить судья и Филлини. – Начальница издала лёгкий стон и, не открывая глаз, попросила Козлова продолжать. – Третий подозреваемый это…

– Нет, про Волчонкова! – сердито вскрикнула Козлодоева.

– Насчёт Волчонкова… – нерешительно произнёс Бородька, переведя взгляд с начальницы на меня и обратно, – ну… я всю ночь и утро изучал дела подозреваемых и выяснил, что брат Волчонкова повесился пять лет назад, не сумееев оправиться после вынесенного ему приговора судьи.

Услышав это, Козлодоева испытала такой оргазм, что вырубилась за столом, и нам пришлось вызвать доктора.

Мы сидели за нашим рабочим местом, когда из кабинета вышел врач и сообщил, что начальница готова нас принять. Она томным голосом пригласила нас присаживаться и, улыбаясь, попросила Козлова продолжить рассказ.

– О чём имееенно? – уточнил Козлов.

– О поварёнке и его брате.

Козлов деловито пересмотрел свои листки, извлёк нужный и начал:

– Пять лет назад его брата приговорили за воровство к повешению… за ноги. После этого он впал в глубокую депрессию и через два мееесяца повесился. Их семья росла бееез отца, а мать после этого хватил удар, из-за которого она и сейчас не может встать с постели. В пятнадцать лет Волчонкову пришлось одному заботиться о матери. Он бросил школу и отучился на повара. После чего работал в ресторане, из которого Мееедведев и пригласил его к себеее на работу – судье понравилось приготовленное им блюдо. На деньги, которые Волчонков зарабатывал у судьи, он содержал сиделку для матери, когда сам не мог быть рядом с нею. Ну и вроде бы всё, – заявил Бородька, оторвав голову от бумаг.

– А насчёт того, что он подслушивал?

– Волчонков сказал, что сделал это в первый раз за всё времяяя на работе и просто из-за того, что судья и телохранитель всегда молчали при нём. А когда Волчонков услышал за дверью, что Филлини попросился в туалет, то попытался убееежать, но не успел, потому что Филлини его увидел.

– Если судить по времеени, то у убийцы было около двух минут, может даже чуть больше, чтобы убить судью и скрыться, так? – задумчиво спросила Козлодоева.

Я всё это время молча наблюдал, к чему она клонит.

– Да, – подтвердил Козлов.

– Значит, у поварёнка было время, чтобы успеть забеежать в кабинет, убить судью, а потом убеежать до того, как телохранитель выйдет из туалета?

– Думаю, да, – снова согласился Козлов.

– Ну, тут всё понятно, – сказала начальница, направив на меня презрительный взгляд.

– Что тут понятно?

– Что? – удивлённо спросила Козлодоева.

– А то, – говорил я, напрочь забыв про субординацию. – А как насчёт его жены? А телохранителя?

– А что насчёт жены? – спросила немного шокированная моей выходкой начальница.

– А то, что у неё был мотив убить своего мужа, ведь всё наследство перейдёт к ней. И к тому же спальня, где она якобы «болела», – произнёс я это слово, изображая пальцами кавычки, – находится за стеной кабинета, и туда есть дверь напрямую, через которую Умка спокойно могла зайти и убить судью, пока Филлини отсутствовал.

Козлодоева, выслушав это, повернулась к Бородьке.

– Наследство действительно всё перейдёт к Умке?

– Да, я узнал это у нотариуса.

– А что насчёт «болезни»? – поинтересовалась она у него, изобразив кавычки.

– Я сегодня рано утром посетил их семееейного доктора, и он подтвердил, что два дня назад Умка обратилась к нему за помощью по поводу её болезни, которая часто встречается у бееелых мееедведей из-за длительного пребывания в слишком тёплом для них климате. Она не в первый раз обращалась с этим к доктору. Он сказал, что на полное выздоровление обычно уходит неделя. И что самое важное, врач подтвердил, что основным симптомом болезни является сильная слабость. И даже если представить, что Умка убееейца, она физически не могла проломеееть судье череп.

– И что ты на это скажешь? – бросила в мою сторону Козлодоева.

– На то он и семейный доктор, чтобы её выгораживать. Может, он вообще её любовник и она с ним заодно, об этом вы не подумали?

– Их доктор – мышь, – уточнил Бородька.

– Перестань нести эту чушь! – закричала начальница. – И неужели ты думаешь, что Умка, которая помогает детям и нищим, способна кого-то убить? – Я хотел было возразить, но Козлодоева продолжила: – Значит так, надо немеедленно арестовать…

– А телохранитель? – выкрикнул я.

– Что телохранитель?

– Он ведь тоже мог убить. Вы не находите странным, что убийство произошло именно в тот момент, когда Филлини якобы «был в туалете», а? – вновь сказал я, прибегнув к помощи пальцев.

– А мотив какой?

– Ммместь за поедание яиц! – неожиданно для самого себя вырвалось из моего рта.

– Ты что, забыл? – обратился ко мне Бородька. – Он же сам посоветовал судье яйца.

– А может, это обводящий манёвр, чтобы отвести от себя подозрения?

– Не понял.

– Что?

– Про обводящий манёвр.

– Что не понял?

– Всё… – Все молчали. – В чём смысл обводящего манёвра?

– Вввв…

– Не, я просто, правда, не понял. Объясни. Как мы знаем, имееенно благодаря Филлини судья подсел на яйца, так?

– Так, – произнёс я неуверенно.

– И по твоим словам получается, что Филлини отомстил судье за то, что тот ел яйца?.. – Я уже слегка открыл рот. – Которые, если бы не сам Филлини, судья никогда, может быть, и не попробовал, так?

Я несколько секунд подумал, после чего закрыл рот.

– Вот же дебеел, – покачивая головой, выговорила начальница.

– К тому же судья ему очень хорошо платил, – продолжал Бородька, – и он мог уйти, когда захочет, так что я не понимаю, зачем Филлини было его убееевать. Да и Волчонков видел, как он заходил в туалет.

– Вот именно, что заходил! А когда он оттуда вышел, никто не видел. Если, как он говорит, разбудил Умку в час, то у него была уйма времени для убийства.

– Ладно, допустим, а мотив тогда какой? – спросила начальница.

– Никакой. Он просто так убил судью. Без мотива. Может, он маньяк!

– То есть он беез причины умышленно пошёл на убийство, я так поняла?

– Да.

– И много ты видел умышленных убийств без мотива?

Я задумался.

– А может, он был с Умкой заодно! Может, он её любовник! – Козлодоева засмеялась и хотела сказать что-то Козлову, но я не дал ей этого сделать: – А почему никто из вас не задаётся вопросом: откуда судья брал яйца, а? Может, существует яичная мафия, и она с ним расправилась, не поделив что-то.

– Вот и разбирайся сам с этой мафией, – сказала Козлодоева и повернулась к Бородьке, – а мы тем времеенем арестуем этого поварёнка. Вот кто действительно маньяк! Знаешь, Бородька, а я и не удивлена: любая здравомыслящая тварь, только увидев подозреваемых, сразу же верно определила бы, кто из них убийца, – договорив это, Козлодоева с отвращением посмотрела на меня, и, выдохнув, добавила: – Значит так, Бородька, сейчас я выпишу ордер на арест этого пова…

На столе зазвонил телефон. Начальница подняла трубку и, проговорив меньше минуты, с озадаченным видом повесила её обратно.

– Кто это? – спросил я у Козлодоевой, нарушив этим возникшую тишину.

– Новый свидетель, – заявила она, смотря на нас со слегка округлившимися зрачками.

– Кто? – спросил Козлов.

– Глухарь.

Снова возникла тишина.

– Не к добру это, – сказал Козлов.

– А что он сказал? – спросил я.

– Он сказал, что его квартира находится напротив кабинета судьи. И что в момеент убийства окно кабинета было открыто, и он всё видел.

– А что он видел? – спросил Козлов.

– Он сказал, что расскажет всё лично, не по телефону, и ещё он сказал, что его показания станут для нас полной неожиданностью. – Начальница взяла листок, написала на нём что-то и передала его Бородьке. – Это его адрес, а точнее, номеер квартиры. Сходите и узнайте, что этот глухарь там видел… – Козлодоева по-серьёзному задумалась. – Но я думаю, что что-то новое вы вряд ли от него услышите… А! – с досадой выкрикнула Козлодоева и швырнула ручку о стену. – С арестом, похоже, придётся подождать! Это убийство прогремело на все края! – говорила она, тыча двумя руками на меня и Бородьку. – И если мы раскроем его, то… – в этот момент она замолчала, мечтательно уставясь в потолок с дурацкой улыбкой на роже.

Мы с помощником не захотели мешать Козлодоевой летать в облаках и молча покинули кабинет.

– На чьём поедем? – спросил я Бородьку при нашем выходе из полицейского участка.

– В смысле?

– На Конько или на Коневском к глухарю поедем? Или каждый на своём?

– У них сегодня техосмотр, – сказал Козлов, кивая головой в сторону гаража, возле которого, построившись в ряд, стояли мустанги, державшие в руках перед машинистом подковы.

Конько и Коневский увидели нас и приятельски нам помахали.

V

Мы решили пройтись пешком, так как путь был долгим, а такси недешёвым.

– Да, не повезло ему, что глухарь всё видел, – произнёс Бородька по дороге.

– Кому?

– Волчонкову.

– В смысле?

– Да ладно тебеее, он же не родственник твой, чтобы ты его защищал. Ты что, не хочешь повышения?

– Ты слышал о презумпции невиновности? Может, глухарь видел Умку или Филлини? Или ещё кого.

– Ладно, ладно молчу, – сказал Козлов и через несколько секунд снова заговорил: – Слушай! Если ты Серлок Волкс, то я тогда кто?

– Доктор Козлятсон, кто же ещё.

– Да-а, – с улыбкой протянул Козлов, – это что получается, мнеее нужно наши приключения описывать?

– Почему и нет.

– Да-а… но давай договоримся, если я напишу книгу, то только от твоего лица, как будто это ты её написал, а то от себяяя я как-то стесняюсь.

– Ладно. Но если вдруг я тоже решу написать книгу, то это будет от твоего лица, договорились?

– Договорились.

– Ты только смотри этот диалог в книгу не включи, а то сразу проколешься.

– Ладно, – улыбнувшись, сказал Бородька, – но и ты тогда тоже его не включай, а то сразу проколешься.

В тот день у нас не очень шла беседа между собой. Об убийстве говорить мне не хотелось, а из остального ничего не шло в голову.

– Что это за здание? – спросил Бородька. – Раньше его здесь не было.

– Где?

– Да вон, – сказал Бородька, указывая рукой на небольшой, странный, в форме буквы Т, белый двухэтажный дом с примыкающей к нему сбоку витой лестницей. – Пойдём поглядим.

Поскольку здание это располагалось к нам задом, мы принялись обходить его, чтобы увидеть фасад. Бородька шёл впереди меня и, зайдя за угол, внезапно остановился.

– А! – испуганно вскрикнул он и, косясь ртом в мою сторону, прошептал: – Что это?

Я медленно, потрушивая, подошёл к помощнику и осторожно выглянул из-за угла.

– Где? – тихо спросил я.

– Там, рядом с крокодилом.

– Ну на хер! – произнёс я, спасительно ухватившись за Бородькину руку.

На пороге лицом к двери стояло что-то! Заметив нас, оно резко повернуло к нам голову и произнесло:

– Мы строили, строили и, наконец, построили! Ура-а-а-а!

Мы с Бородькой кинулись прочь оттуда. Больше километра пробежали мы, боясь оглянуться назад. Когда в ушах перестало раздаваться это зловещее «Ура-а-а-а!», я остановился. Бородька, пробежав ещё сотню метров и почуяв своё одиночество, тоже прекратил движение. Он остановился, ожидая меня.

– Что это было? – с отдышкой спросил он, упираясь руками в колени.

– Не знаю, – ответил я, тяжело вдыхая и выдыхая воздух.

– У-у! Как бы нас не заставили с этим разбираться.

Периодически оглядываясь назад, мы молча преодолели половину предназначенного до дома глухаря расстояния, когда впереди возникла знакомая тварь.

– Смотри, Лосита идёт, – шёпотом сказал Бородька, обращая моё внимание на идущую нам навстречу молодую пару, лосиху и лося.

– Здравствуйте, – сказала Лосита, остановившись перед нами.

– Здравствуйте, – единогласно произнесли я и помощник.

– Как поживаете? – спросил Бородька.

– Хорошо, – ответила Лосита, – вот в парк идём.

– А-а, – с улыбкой произнёс Бородька, – это ваш кавалер, да?

– Да, – сказала лосиха и обратилась к кавалеру: – Дорогой, познакомься, это вот Сынитар Волков – следователь полиции, а это его помощник, Бородька Козлов, ой, простите, Бородий, – исправилась Лосита и смущённо засмеялась.

Лось пожал протянутую ему Бородькой руку и произнёс:

– Приятно познакомиться, Лось.

– Лось… – улыбаясь и потрясывая рукой, проговорил Бородька, – а имяяя?

– Лось! – всё так же не выпуская руки, с улыбкой ответил кавалер.

– Э-э, – озадаченно протянул Козлов. Он опустил руку и посмотрел на меня. – Лось Лось?

– Да! – воскликнул Лось и со счастливым выражением лица оглядел всех нас.

Мы все молча смотрели друг на друга. Лось и Лосита улыбались во все свои 32, а мы, напротив, чувствовали неловкость и не знали, куда себя деть.

– Ладно, вы нас извините, но нам надо торопиться, – проговорил я заклинание, помогшее нам выбраться из этой сложившейся неловкой ситуации. Мы попрощались и пожелали друг другу удачи.

– Да, ну и имееечко – Лось Лось! – сказал Бородька и засмеялся, после чего, примерив на себя серьёзную маску, продолжил: – Вот надо было этому Мееедверту писать мееемуары перед казнью, а? Как Лосита после этого осталась здесь жить, я до сих пор удивляюсь.

– Нечего было надзирателю их публиковать, – возразил я, – выбросил бы и всё. А он нет, опубликовал, деньги заработал, а то, что жизнь девчонке испортил, его не волновало.

Здесь я сделаю небольшое отступление насчёт Медверта и его нимфетки. Медверта арестовали вовсе не за связь с Лоситой, а за убийство. А узнали о нём и Лосите только из его мемуаров, после публикации которых Медверта, уже мёртвого, ещё сильнее стали ненавидеть. Дело в том, что у нас запрещены смешанные, разновидовые отношения, так как дети в основном в таких союзах не рождаются, а если и рождаются, то на свет выходят тяжелобольные, недолго живущие существа. К тому же Лосита была несовершеннолетней на тот период. Обратите внимание, что все изнасилования у нас, если они случаются, совершаются только тварями, отличающимися видом от жертвы. За всё время моей работы ко мне не поступило ни одного такого заявления от потерпевшей стороны в отношении твари своего вида. Как любит говорить Псивенс: «Сучка не захочет – кобель не вскочит».

– Даже своего судья не пожалел, – сказал Козлов.

– Ага, не пожалел! Значит, Медверт случайно умер во время казни? Никто никогда не умирал, а он единственный умер. Случайно, да?

– Ну да, – немного поразмыслив над этим, произнёс Козлов, – странно это. То палач всегда мучил всех, пока не кончит, а тут взял всунул ему и не вынимал, пока не задохнулся.

– Даже не кончил, – добавил Козлов после паузы.

– Прикончил его, не кончив, – подытожил он и засмеялся.

– Давай на такси поедем, пока ещё кого-нибудь не встретили, – сказал я Козлову, – к тому же неохота связываться с кабелём.

– С каким кабееелём?

– Да вон видишь табличка: «ОСТОРОЖНО, КАБЕЛЬ! КОПАТЬ ЗАПРЕЩАЕТСЯ».

– Ну ты же ведь не собираешься копать?

– Не знаю… как прочту про какой-либо запрет, так и тянет это сделать.

– Копать всё равно нечем.

– Да вон к будке лопаты прислонены, – сказал я, показывая на небольшой сарай, через окно которого с дьявольской улыбкой, приставив ко лбу козырьком ладонь, смотрел на нас кабель.

– А-а! – протянул я с досадой, почёсывая руки. – Нет, давай на такси поедем, всё равно осталось уже не так много, так что денег хватит. Вон как раз такси едет! Иди останови.

Бородька радостно побежал исполнять моё поручение, не подозревая о том, что платить придётся ему, поскольку денег у меня с собой не было.

– Эй, спроси, как у меееня дела! – быстро сказал мне Бородька, стоя на краю обочины.

– Зачем?

– Давай быстрее, пока такси не проехало!

– Как у тебя дела?

– ТАК СИбеее! – прокричал на всю улицу Бородька, махая водителю рукой.

Мы удачно прибыли к месту назначения. К счастью, деньги у Бородьки были с собой. Не очень-то хорошо было бы появиться перед новым свидетелем, испачканными в зелёнке.

Глухарь жил в неприглядном двухэтажном многоквартирном доме, на верхнем этаже. Мы поднялись и позвонили в дверь.

– Открыто! – послышалось из квартиры.

Мы переглянулись и вошли внутрь.

– Идите сюда, – прозвучал тот же голос в конце коридора.

Местом, откуда доносились эти реплики, оказалась небольшая гостиная со старыми мебелью и обоями. В углу, на тумбочке, стоял выключенный старый телевизор, на стене над ним висел портрет Месси Львова в рамке, а напротив телевизора, на старом полинявшем диване, сидел такой же старый полинявший глухарь.

– Присаживайтесь, – обратился он к нам.

Так как сидеть в гостиной кроме дивана было негде, мы решили постоять.

– Это вы звонили в полицию по поводу…

– Это отсюда вы видели убийство? – оборвал я Бородьку, направляясь к окну.

На улице под окном стояли две пустующие скамейки, впереди находилась детская площадка: качели, горка и песочница. В стороне от неё располагалось небольшое футбольное поле. Но никому до всего этого не было дела: на глаза мне не попалось ни одной твари. А позади детской площадки, прямо напротив меня, стоял двухэтажный особняк Медведева, а если быть ещё точнее, окно его кабинета. Окно было открыто, и так как расстояние до него было приблизительно тридцать метров, мне хорошо виднелись судейские стол и стул.

– Да, отсюда, – подтвердил свидетель, когда я отвернулся от окна.

– А можно узнать ваши имяяя и фамееелию? – спросил его Козлов. – Это для протокола.

– Сергей Глухарёв.

– И что же вы, Глухарёв, видели в момент убийства судьи? – спросил я, упёршись жопой на подоконник.

– Убийство судьи, – ответил Глухарёв.

– И кто его убил?

– Страус.

– Страус? – удивлённо переспросил Бородька, опередив этим меня.

– А если точнее, страусиха, – всё так же спокойно продолжал отвечать на вопросы Глухарёв.

Не зная, шутит над нами свидетель или нет, мы с Бородькой, шокированные его заявлением, минуту стояли, не проронив ни слова.

– И что же именно вы видели? – собравшись с мыслями, спросил я Глухарёва. – Можно узнать поподробнее?

Глухарёв посмотрел на каждого из нас, уставился в стену, где висел портрет, и начал свой, наверное, не раз готовившийся рассказ:

– Я старый. Лифт у нас не работает, так что на улицу я выхожу редко. В основном я целые дни сижу здесь и читаю книги. Вчера было так же, я сидел на диване и читал. Окно было открыто. Во дворе у нас шуметь некому, так что мне никто никогда не мешает. Но вчера я услышал на улице какой-то звук, как будто кто-то бегал и голосил. Я отложил книгу и пошёл посмотреть. И увидел, как по детской площадке бегала голая страусиха. С огромным пузом. Всё это время она громко всхлипывала. Какое-то время она носилась так взад-вперёд и глядела по сторонам. А потом она неожиданно посмотрела на дом судьи и уставилась на окно его кабинета. Я тоже туда посмотрел и увидел судью, который сидел у себя за столом. Окно у него всегда было открыто. Страусиха увидела его и сразу замолчала. Потом поглядела на песочницу, подошла к ней, повернулась на судью, потом на песочницу, потом опять на судью. Потом она шагнула чуть в сторону и стала лицом прямо напротив его окна. Потом повернулась ко мне и засунула голову в песок. Страусиха стояла в такой позе секунд тридцать, я даже уже хотел отойти от окна, но потом раздался выстрел, и я увидел, как яйцо из страусихи прилетело прямо в голову судьи, и он рухнул ею на стол. Потом страусиха вынула голову из песка, поглядела на окно и убежала.

Мы с Бородькой, охуевшие от услышанного, стояли, раскрыв рты. Я повернулся к окну и взглянул на песочницу. Она располагалась прямо напротив двух окон и где-то в десяти метрах от кабинета судьи. Я обернулся и обратился к Глухарёву:

– Вы что, смеётесь?

– Нет, не смеюсь, – спокойным голосом ответил свидетель. Единственное, чем он шевелил за всё время нашего присутствия, были шея, глаза и клюв.

Я посмотрел на Бородьку, на портрет и снова на глухаря.

– Вы ведь в курсе, что врать – это грех?

– Ну да.

– А зачем тогда вы нам врёте?

– Я не вру, и вообще, какое мне дело до того, что это грех?

– Как! Вы же верующий!

– С чего вы взяли?

– С того, что у вас на стене висит фотография Месси Львова!

– Где?

– Да вот же! – сказал я, указывая на портрет.

– Это Лазарус Серый, вообще-то, – недоумённо произнёс свидетель.

Я подошёл к портрету и принялся подробно его рассматривать.

– А, ну да, – проговорил я, отворачиваясь от него.

– Волка ото льва отличить не может, – удивлённо и спокойно сказал Глухарёв.

– Ну, просто мне показалось, что он здесь без гривы и… – оправдывался я, возвращаясь к окну.

– У вас все такие полицейские в участке? – спросил Глухарёв Козлова.

– Нет, он один такой.

– Ну ладно, ладно! Всё, забыли! Нам что, говорить больше не о чем? – выпалил я и обратился к диванному сидельцу: – То есть вы говорите, что не врёте нам?

– Нет.

– И вы действительно видели на детской площадке страусиху?

– Да.

– И то, как она выстрелила в судью?

– Да.

– Яйцом?

– Да.

– И как яйцо это убило судью?

– Да.

– Скажите, у вас хорошее зрение?

– Ну уж лучше вашего.

Да, не скрою, я прекрасно понимал, что Глухарёв обыгрывает меня со счётом 1:0, но я не собирался отступать, по причине чего и выточил из своих извилин одну особую деталь, с помощью которой вознамерился разрушить все его показания и забить тем самым гол на чужом поле.[1]

– Тут что-то не сходится, – начал я свою контратаку, – вы сказали нам, что, когда страусиха засунула голову в песок, вы хотели уже уйти, но потом «раздался выстрел», – сказал я, внимательно следя за реакцией свидетеля, но, ничего не обнаружив, обратился к Бородьке: – А ведь никто из свидетелей не слышал никакого выстрела, да, Козлов?

– Да, – подтвердил он.

– А значит…

– Я бы не сказал, что «раздался выстрел», – перебил меня Глухарёв, – это так, метафора. На самом деле звук был похож на… чпок! – спокойно произнёс он, чпокнув клювом.

2:0.

– Скажите, а зачем страусихе нужно было убивать судью? – не сдавался я.

– Может, за то, что он жрал их детей? – прозвучали слова свидетеля как гром среди ясного неба.

– А вы откуда знаете об этом?

– Уже давно стоило мне только около часа дня выглянуть в окно и я видел, как он их ест.

– А почему вы никому не сообщили об этом?

– Кому?

– Ммм… нам.

– И что бы вы сделали?

У нас с Бородькой не нашлось ответа.

– К тому же, – продолжал Глухарёв, – я не один живу в этом доме, может, ещё кто-то кроме меня знал об этом. И судя по тому, что судья жрал перед открытым окном, это его не сильно заботило. Он мог к вам в участок спокойно зайти с яйцом и сожрать его при вас, и вы ему ничего бы не сделали… Я бы лучше на вашем месте задался вопросом: откуда вообще взялась эта страусиха возле дома судьи?

– Вы что, полицейский, чтобы учить нас работать? – сердито сказал я ему.

– Вообще-то я был полицейским, а точнее, следователем у себя в краях.

– Да? И много дел вы раскрыли?

– Ни одного, – уверенно и совсем не стесняясь этого ответил Глухарёв. – Больше пятидесяти заведённых дел, и ни одного не раскрыл. Поэтому меня и уволили.

Я с трудом сдерживал смех.

– А может, у вас ничего не получилось, потому что вы дела ЗАВОДИЛИ? Ведь у нас, например, говорят так: заводят блох, а дела ВОЗБУЖДАЮТ, – сказал я Глухарёву и засмеялся, Бородька тоже.

– Возбуждается Машка, когда её за ляжку, а дела заводят. У нас так говорили, – парировал свидетель.

– Ладно, – произнёс я, утирая слёзы, – скажите, а может, вы просто срываете на нас злобу за свои неудачи и поэтому мешаете нам раскрыть дело?

Глухарёв промолчал.

– Ну и что же вы нам посоветуете со своим большим опытом в расследованиях? Как нам действовать?

– Ищите страусиху, – решительно заявил свидетель.

– Ладно, спасибо вам за показания, мы всё проверим, но сейчас нам пора, – сказал Козлов и повернулся к выходу.

Я тоже уже хотел было попрощаться, но не успел, поскольку заметил насмешливое выражение лица Козлова, после чего мне вдруг вспомнился Волчонков.

– А вы не знаете, как нам её найти? – со всей серьёзностью спросил я Глухарёва. Он и Козлов пристально всматривались в меня, но, не услышав в моем голосе насмешки, помощник вернулся в гостиную, а свидетель приготовился отвечать.

– По моим данным, страусиха находится в ***, – заявил Глухарёв.

– В ***? – переспросил я. – Это же не наш край! Как мы её там будем разыскивать? У нас нет там полномочий… А откуда вы взяли эти данные?

– Я работал в том крае. И у меня остались там кое-какие знакомые.

– А зачем вы узнавали, где находится страусиха?

– Потому что хочу её найти.

– Зачем?

– За тем же, зачем и вы.

Мы по-следовательски оценивали друг друга взглядом.

– А, понимаю, вы покинули полицию, а она вас нет, угадал? – Глухарёв не стал отвечать, я обратился к Бородьке: – А ведь если начальница объявит страусиху в розыск, то… – я не договорил, потому что Бородька в эту секунду смотрел на меня как на сумасшедшего.

– А как она выглядит, эта страусиха? – спросил я Глухарёва, наблюдая краем глаза за ещё более недоумевающим выражением лица помощника.

– Мне сказали, что она всюду бегает голая и постоянно несёт какую-то чушь.

– Спасибо вам за помощь, но нам действительно надо торопиться, – сказал я, спеша к выходу и радуя этим Козлова, – пока её в психушку не припрятали. Не хотелось бы с помощником её оттуда похищать.

Мы закрыли дверь и молча спустились на улицу, где Козлов сразу накинулся на меня.

– Ты что, это серьёзно? – спросил он на ходу.

– Насчёт чего?

– Что собееераешься её искать?

– Да.

– Ты что, с ума сошёл? Да погляди на него, он же псих! Такое только больному в голову могло прийти! Выстрелить яйцом! Кто в это поверит! И всё это из-за того, что он волк?!

Я остановился.

– Ты погляди на нас! Мы живём, как люди! У всех на уме только деньги, а на других насрать! Начальница нас обкрадывает, ждёт не дождётся, чтобы посадить его и ещё больше воровать. А сам! Тоже надеешься после этого подняться. И ради этого вы готовы посадить его, а то, что он, может, не убивал, вас не волнует! И всё это из-за того, что он волк?!

Козлов молча уставился на меня.

– И когда ты собееераешься её искать?

– Сейчас… Ты со мной?

– Нет.

Мы замолчали.

– А что я Козлодоевой скажу?

– Скажи, что я разыскиваю подозреваемого. Но про страусиху не говори! Скажи, что… не знаю, что Глухарёв видел, как аист залетел в окно и убил судью. Придумай что-то, а я постараюсь найти её как можно скорее. А ты, самое главное, не дай начальнице арестовать Волчонкова. Пудри ей мозги. Сделаешь?

– Ладно, попробую.

– И ещё проверь, может, ещё кто-то в этом доме видел убийство или страусиху. Узнай: не сбегала ли из роддома беременная страусиха и не пропадали ли у них яйца. И ещё узнай у Филлини насчёт того, как он дал попробовать судье яйцо. А лучше вызови всех подозреваемых на допрос и надави на каждого, особенно на Филлини. Понял?

– Понял… И что ты сейчас будешь делать?

– Заеду домой, займу у отчима денег и поеду в ***. Найду страусиху, привезу сюда, а потом посажу в тюрьму… Денег не займёшь?

– На что?

– На такси.

Бородька поймал для меня машину и заплатил водителю. Перед тем как машина тронулась, я крикнул Бородьке через закрытое стекло:

– Сделай всё, что я сказал! Слышишь?

Он кивнул, и машина, по-человечески зарычав, понесла меня по следу – истинного? – убийцы.

VI

Я вышел из дома, сел в то же такси и поехал в ***. Мы приехали уже ночью. На улице стояла жара и пахло серой. Она тоже была здесь. Я извинился перед Ней и отправился в отель, чтобы выспаться и сразу же рано утром заняться поисками страусихи.

Я стоял у стойки администратора и ждал, когда мне передадут ключи. Вещей у меня с собой не было. Рядом со мной стоял носильщик – молодой Псивенс, – на бейджике было написано «Джим». Когда администратор протянул мне ключи, носильщик перехватил их и побежал. Я за ним. Он привёл меня к двери моего номера, открыл её, пригласил меня внутрь и показал, где что находится, а затем, перед уходом, он встал у двери и протянул вперёд ладонь.

Я внимательно оглядел Джима: одежда мятая, шапка набекрень, рот открыт в улыбке, язык высунут наружу. Не могу представить себе нашего Псивенса с высунутым языком. Если только его голова не находится между ног служанки.

– Обойдёшься, – сказал я носильщику и вытолкнул его за дверь.

Перед сном я поставил будильник на 6:00, но вот заснуть у меня никак не получалось. То шторы светились от Её сверлящего взгляда, то за ними слышались какие-то вопли и я подскакивал к окну, чтобы увидеть, кто их произносит. Но никого не видел, кроме Неё. Я думаю, это Она издавала эти звуки, чтобы проверить, один я в номере или нет. Ох, уж эта ревность. К тому же я всё время представлял, как поймаю сумасшедшую страусиху и засажу её в тюрьму, даже если она не виновна, ведь нет ничего проще, чем заставить сумасшедшую тварь поверить в то, чего она даже и не делала, а потом и признать всё это. А что касательно выстрела яйцом и как с этим поступить дальше, то я тогда до этого ещё не дошёл. В конечном счёте Волчонков будет свободен от подозрений, меня сделают начальником, повысят зарплату… И это будет большим шагом вперёд в «нашей борьбе». Впереди меня ждёт счастливая жизнь, и счастье это надо не упустить.

Я проснулся и отключил будильник, было почти десять часов. Я мигом оделся и выскочил на улицу. Мой план был найти страусиху рано утром, когда большинство тварей ещё находятся по домам. Но сейчас всюду было столпотворение. Кругом был какой-то зоопарк. Здесь находились твари всех видов: носороги, львы, слоны, петухи, медведи, саламандры, павлины, верблюды и т. д. и т. д., но страусов среди них не было. К тому же запах: ещё в отеле я узнал, что серой пахнет из-за извергающегося на окраине города вулкана. Из-за всего этого у меня кружилась голова. Я задавал вопросы насчёт сумасшедшей голой страусихи направо и налево, но никто не пытался мне помочь. Кругом я слышал только:

– Иди нахуй отсюда.

– Понаехали.

– Домой на.

В какой-то момент, на одно из таких обращений за помощью, в ответ мне раздался громкий плач, и я увидел перед собой залитую слезами страусиху – голую.

– Постой! – крикнул я ей.

Она побежала. Я за ней. Постоянно приходилось протискиваться между тварями. Я просил остановить убегавшую, но в ответ слышал только…

Я добрался до пустующей улицы, гари здесь было ещё больше, слезились глаза. Я её упустил. Я решил двигаться дальше. Впереди был виден дымящийся вулкан. Твари покинули свои дома. Никого не было. Куда она могла подеваться? Здесь прятаться негде. Двери… закрыты. Кругом никого нету. Вон дерево, а точнее дуб, с высохшими листьями, кора вся покрыта сажей, в стволе дупло – здесь её нет. Вот телефонная будка с разбитыми стёклами и снятой с верхней петли дверью, телефонная трубка висит на проводе, гудков нет – нету. Вот песочница, в которой стоит на одной ножке вырезанная из старой покрышки клумба, а на ней два цветочка, бутоны которых похожи на птичьи пальцы… ммм, неплохо пахнут – тоже нету. Вон… так, стоп! [2] Я повернулся обратно на клумбу и увидел, как страусиха отряхнула голову от песка и побежала в какой-то переулок. Я за ней. Переулок был тесный, в ширину не больше метра. Было чувство, словно я нахожусь в лабиринте. Он всюду куда-то поворачивал, и к нему примыкали другие переулки. Вокруг раздавался громкий плач. Я шёл на него и старался не заблудиться. Но через пять минут уже в панике сновал в разные стороны, заливаясь кашлем из-за пыхтящего вулкана, которого, казалось, не сильно беспокоили импотенция, рак лёгких, слепота, гангрена… Я не мог найти выход ни к страусихе, ни к прежней улице. Я бегал так, пока в одном из переулков мне не встретился седой старый бобёр в чёрном костюме и чёрных круглых очках, он, плача, то и дело стучал перед собой тростью.

– Помогите старому, бедному Бобёрхесу! – заговорил он, заслышав мои приближающиеся звуки шагов.

– Дедушка, да я бы рад! Но я сам не могу выбраться из этого сраного лабиринта!

– Лабиринта говоришь? – с воодушевлением произнёс он, торжествующе открыв рот и вскинув на меня кверху голову, отчего две его чёрные тучи, ещё совсем недавно пронёсшиеся над щеками с дождём, мрачно опустились на нос, и из-под них ясно выглянули затуманенные катарактой глаза, излучавшие бледное, еле тёплое сияние на заснеженные брови. Бобёр левой рукой схватил меня за руку, а правой, подняв от земли конец трости и описав им дугу в 90°, или нет, трость сама, как стрелка часов, совершившая скачок длиною в пятнадцать минут (вперёд или назад – решать вам), зависла в горизонтальном положении и, потянув за собой слепого, кинулась по следу невидимой нити, проложенной по лабиринту. Мы бежали: бобёр, на полной скорости ведя меня за собой и вытянутой рукой удерживая трость, не давал скрытому для моего взора воришке утащить палку. К счастью для нас, воришка нам попался упрямый – он ни за что не хотел отпускать свою добычу – и скорее всего из местных: он отлично ориентировался в лабиринте, так как вскоре в конце коридора завиднелся слабый свет. Гарь хлынула на меня волной. Я, согнувшись в три погибели, боролся с ужасным приступом кашля. Превозмогши его, я поднял голову и, к своему удивлению, не обнаружил присутствие бобра. На обильно посыпанной пеплом земле присутствовали только мои следы обуви, больше ничьи.

Я огляделся: позади меня был вход в дьявольское сооружение, а передо мной и вокруг лежала голая, чёрная местность, в километре от меня извергался вулкан. Он пыхтел от злобы. Присмотревшись, я заметил движущуюся к нему фигуру. Снова послышался плач. Я побежал за ней. Дышать было нечем. Становилось очень жарко. Я нагонял страусиху, но дальше начинался подъём. Я постоянно выдыхался и делал небольшие передышки.

– Да остановись же ты! – кричал я ей. – Я что – Змеагол, чтобы гоняться за тобой по вулкану!

Но страусиха продолжала подниматься и выть.

Через полчаса мы были уже на самом верху.

Я остановился неподалёку от страусихи, она ожидала меня в пяти метрах от дымящегося жерла. Пахло палёным.

– Стой! Я не сделаю тебе ничего плохого, – говорил я ей, то и дело откашливаясь.

– Где моя прелесть? – спрашивала она навзрыд.

– Что?

– Что вы сделали с ней? Отдайте мне мою прелесть! – голосила страусиха, медленно пятясь спиной к пропасти.

– Я тебя не понимаю! Какая прелесть?

– Где моя прелесть? – заорала она и принялась бегать кругами, издавая звуки, как индюшка.

– Да что за прелесть?![3]

– Что вы с ней сделали? Куда вы её дели? Где моя прелесть?

Я вышел из себя и выпалил:

– Да ты сама её запустила в судейскую башку, дура!

Страусиха замотала головой в стороны и, исступлённо бормоча «нет, нет, нет…», зашагала спиной к жерлу вулкана. Я кинулся к ней…

Всё… Всё пропало… От неё ничего не осталось… Никто в неё не поверит… Что я не так сделал? В какой момент удача обошла меня стороной?..

Я не помню, как очутился у себя в номере. Весь стол был завален выпивкой. Перед глазами вновь и вновь проплывала кошмарная погоня. Мне хотелось забыться. Я заказал ещё. На следующее утро собирался всё повторить, но внезапно вспомнил о Волчонкове и отчиме. Может, Бородьке удалось что-нибудь выяснить? Я собрался и поехал домой. Один.

VII

В полдень я вышел из машины и направился в участок.

Козлов сидел за нашим рабочим столом. Он ни о чём меня не спрашивал. Всё и так было понятно.

– Ну, рассказывай, что произошло. Волчонкова арестовали? – спросил я у него, безуспешно пытаясь придать себе бодрый вид.

– Нет. Завтра. Козлодоева уже выписала ордер на арест. Я тянул, сколько мог.

– Значит, тебе не удалось ничего найти на остальных?

Козлов замотал головой, но встречного вопроса не задал. Всё и так было понятно.

– А про свидетелей? Роддом? Тоже ничего?

– Не-а. Никто из жильцов ничего не видел. О яйцах тоже ничего не слышали. В роддомах у нас сроду не было ни одной… страусихи… – Бородька ненадолго замолчал. – Глухарёв на учёте у психиатра никогда не стоял, дом судьи Умка выставила на продажу, наследство всё её. Так что… всё потихоньку движется к концу.

Всё пропало.

– Да ладно тебеее, жизнь продолжается. К тому же Волчонкову всё равно казнь не светит, говорят, её на днях отмееенят. Я действительно старался надавить на них на допросах. Вот, держи. Это распечатки, сам увидишь, – Бородька пододвинул ко мне листы бумаги, – я был самым «плохим полицейским» в мире. Я его даже гондоном назвал.

– Кого? – спросил я, присаживаясь за стол.

– Филлини.

– Назовите свои имя и фамилию.

– Умка Медведева.

– Кем вы приходились убееетому?

– Женой.

– Что вы делали в момееент убееейства?

– Спала. Я же вам говорила, что болела. Вот я даже справку принесла.

– Хватит морочить мне голову! Я знаю, что это вы его убееели!

– Ja, ja, ja…

– А! Значит, вы признаётесь?

– Не, не, не…

– Как не? Вы только что трижды это подтвердили!

– Ja, ja, ja…

– Ну вот, опять. Вы убееевали своего мужа? Да или нет?

– Нет!

– Что вы мне тут голову морочите! Вы поглядите! Она даже справку принесла! А кто вас просил? А? Или это вам ваш докторишка посоветовал? А может, вы с ним заодно?! Может, вам нравится, когда он в вашей щели ночует, а?! Он что, ваш любовник? Отвечайте!

– Нет!

– Вот держите бумагу, здесь всё написано. Как вы стояли в спальне за дверью кабееенета, и, дождавшись, когда Филлини оставит судью одного, вошли и ударили его яйцом по голове, чтобы получить всё наследство. Подписывайте.

– Ja, ja… я не буду! Я его не убивала! Ой, мне кажется плохо. Врача!

– У себяяя в трусах его поищи.

– А-а…

– Вызовите врача!

– Назовите свои имя и фамилию.

– Ночнико Филлини.

– Кем вы приходились убееетому?

– Телохранителем.

– Что вы делали в момееент убееейства?

– Был в туалете.

– Какое совпадение, не правда ли? Имееенно за две мееенуты вашего отсутствия кто-то убееел судью. Не-ве-ро-ят-но! Интересно, что вы могли делать там две мееенуты. А может, вас там просто не было?

– У меня есть свидетель.

– Да, но есть одна загвоздка: свидетель видел только, как вы туда зашли и всё. А сколько вы там пробыли, две мееенуты или две секунды, он не знает. Вы сразу же могли зайти и выйти оттуда, а затем спокойно убеееть судью.

– Какой мотив?

– Э-э… мееесть за поедание яиц!

– …

– Угадал?

– Нет.

– А какой тогда?

– …

– Всё, не морочьте мне голову! Я знаю, что это вы его убееели!

– …

– Вы его убееели?

– Нет.

– Почему вы не сказали нам, что это вы дали попробовать судье яйцо?

– А как это относится к делу?

– Как, как? Не знаю! Откуда вы взяли яйцо?

– Моя сестра была беременна и не знала от кого. Ребёнка оставлять не хотела. Вот я и съездил навестить своих домой, а когда возвращался сюда прихватил с собой яйцо.

– Беее.

– …

– Вот бумага, здесь всё написано. Как вы зашли в туалет для отвода глаз, вернулись в кабееенет и ударили судью яйцом по голове. Подписывайте.

– …

– Ну, я жду.

– …

– Вы будете подписывать?

– Нет.

– Кхы, кхы, гондон, кхы, кхы.

– Что?

– Кхы, кхы… простуда.

– …

– …

– Я свободен?

– Да, да, можете идти.

– Назовите свои имя и фамилию.

– Акелий Волчонков.

– Кем вы приходились убееетому?

– Я работал у него поваром.

– Что вы делали в момееент убееейства?

– Я… шёл на кухню.

– Что ты мне тут лапшу на уши вешаешь! Я знаю, что это ты убееел его, гондон!

– Что? Я его не убивал!

– А кромеее тебяяя некому! Что ты головой вертишь? Доброго полицейского не ищи, он далеко! Вот бумага, здесь всё написано, как ты, пока Филлини был в туалете, забееежал в кабееенет и ударил судью яйцом по голове, мстя этим за смееерть своего старшего брата и болезнь матери. Подписывай.

– Я не убивал его!

– Ты подумай о своей матери. Ведь тебяяя посадят, а о ней кто будет заботиться? А вот если ты подпишешь, то мы тебеее поможем, мы отправим её в пансионат, где за ней будут ухаживать. Понял?

– Я никого не убивал! Я, я ничего подписывать не буду!

– Ой, вы поглядите, разревелся как баба. Пошёл вон отсюда!

Да куда он подевался? На улицу вроде не выходил. Сегодня он что-то вообще… Ещё эта страусиха… И всё из-за какого-то волка!.. Может, в комнате вещдоков?

– Эй, Сынитар! Ты здесь?.. Так… А-а!!!

Волков сидел на полу и склеивал скорлупки от страусиного яйца, придавая ему первозданный вид. Он почти закончил.

– Ты что делаешь?!

– Смотри! – с сумасшедшей улыбкой сказал Сынитар, вертя в руках яйцо.

– Ты что, с ума сошёл?!

– А теперь смотри ещё! – проговорил он, принимаясь доставать что-то из-за спины.

– А-а!!!

Сынитар достал ещё одно яйцо. Склеенное.

– Что это?! Где ты это взял?! – спрашивал я, переходя на шёпот.

– Глухарёв был прав. Смотри! – сказал Сынитар, обнимая яйца с улыбкой до ушей.

– Где ты его взял?

– Из вещдока. Я подумал, если страусиха и вправду убила судью, значит, в кабинете должно было быть два яйца. Одно её, а второе для судьи. Он ведь их ел сырыми. И когда страусиха в него стреляла, судья в этот момент пил яйцо, держа его вот так над головой… И в тот момент, когда яйцо от страусихи прилетело ему в голову, второе упало сверху и тоже разбилось… Как мы сразу не заметили, сколько там скорлупок!

– Перестань их обнимать!

– Волчонков не убивал.

– Это всё равно ничего не доказывает. Ведь он мог принести с собой яйцо из холодильника и спрятать его за коридором, а потом, когда Филлини вышел в туалет, зайти с ним в кабинет. После этого подозрений на него даже больше будет.

– Но… – расстроившись, проговорил Сынитар, – другие тоже могли взять яйцо из холодильника когда угодно и припрятать.

– Да, и тогда опять ничего не измееенится. Ситуация будет такая же, как сейчас.

Сынитар заплакал. Я подошёл успокоить его.

– Ну ладно. Всё, успокойся. Может, ещё что-нибудь новое обнаружится. А я пока давай положу их обратно на мееесто. – Я взял яйца и, задержав их над пластиковым коробом, где они раньше находились, спросил у Сынитара: – Э-э, а мне их как вернуть? Так, как сейчас, или разбеееть?

– Как хочешь, – ответил Волков и, утирая слезы, вышел из комнаты.

VIII

И всё это только из-за того, что он волк?.. А если бы я доказал, что он не убивал, что бы изменилось?.. Ничего. Почему меня всё это так задело?.. Может, потому что его брат был мне ровесником?.. А если он убил? Нет. Нет, я не верю. А кто тогда? Филлини? За что? Его никто не удерживал, мог уйти, когда захочет, денег дохуя. К тому же он слишком спокоен… А может слишком?.. Умка? Из-за наследства? Из-за того, что не любила его? Не знаю… Страусиха? Страусиха, страусиха. Стра-у-си-ха… Выстрелила яйцом. Никогда о таком не слышал. Может, попросить Козлодоеву, чтобы она разрешила провести следственный эксперимент? Ага, разбежалась!.. Неужели Глухарёв врёт?.. Так, что он там говорил? Я бы на вашем месте задался вопросом: откуда вообще взялась эта страусиха возле дома судьи? Страусиха возле дома судьи… возле дома судьи… дома… Так, а где я?

Ноги привели меня к воротам судейского особняка, на них висела табличка «Продаётся». А что если туда забраться? А для чего? А хрен его знает. Время было первый час ночи. Я оглянулся по сторонам. Ну, если днём здесь никого не бывает, то сейчас, наверное, тем более. Я прошёл вдоль стены, окружавшей судейские владения, она была кирпичной и два метра высотой. Остановился за углом, выглянул. Снова осмотрелся вокруг: в окнах дома, где жил Глухарёв, свет не горел. Я взобрался на стену, а затем спрыгнул с неё, оказавшись уже на судейской территории. Я направился к фасаду дома, к его двери. Заперто. Посмотрел через окна. Не видно ничего. А мож разбить? Принялся бродить по двору, обходя фасад дома. Здесь была большая асфальтированная площадка с разметкой для стоянки машин. Самих машин здесь не было. Стал в центре. Глядя по сторонам, обратил внимание на появившуюся из ниоткуда красную точку. Она двигалась. Это был луч от лазерной указки. Повернул голову, чтобы увидеть его источник. Метка исчезла. Светили из дома Глухарёва. Половина его дома была скрыта от меня за особняком судьи, но окно свидетеля было на виду. Что ты задумал? Я отвернул голову и уставился на асфальт. Метка снова появилась. Она указывала на канализационный люк. Снова посмотрел на дом. То же самое. Ладно. Подошёл к люку. Метка больше не появлялась. Огляделся вокруг. И что там? Зачем ты меня сюда направил? Если это вообще ты. Люк весил килограммов десять, а размером был полтора метра в диаметре. Оттащил люк в сторону. Фонаря у меня не было, но со мной была Она! Она посветила мне, и к моему удивлению я не обнаружил внизу никаких сточных вод. Это была довольно-таки большая, 4 × 4, круглая бетонная площадка. Из её пола выходила труба и снова пряталась вниз, образуя ворота. В середине трубы, в том месте, где она висела горизонтально, находился большой круглый вентиль. Стенами площадки служили восемь бетонных плит, одна из которых отсутствовала, создавая этим проём. Я поднял голову и взглянул на окно Глухарёва, после чего решительно спустился вниз по ведущей туда железной лестнице.

В конце проёма виднелся свет. Я ступил за проём и оказался в широком коридоре. Оглянувшись назад, увидел, что «отсутствующая» плита была задвинута к стене. На потолке и полу находились рельсы, по которым дверь-плита съезжала в сторону. Были также и короткие рельсы, которые направляли дверь-плиту вглубь проёма. На стене у двери имелись два поднятых рычага. Я подошёл и опустил один – ничего, затем второй – плита стала двигаться в сторону, закрывая собой проём. Она полностью его скрыла, но по краям всё же имелись щели, из которых проникал Её свет. Я поднял первый рычаг, а потом опустил, – дверь начала двигаться внутрь. В конечном счёте образовалась сплошная стена. После я ещё раз открыл и закрыл дверь. Почему дверь была открыта? А открывается ли она снаружи? На всякий случай я оставил её открытой.

Направляясь к концу коридора, я услышал доносившуюся оттуда музыку. В стенах коридора находились друг напротив друга две двери. Осторожно открыл одну. Темнота и тишина. Пошарил рукой по стене. Переключатель. Прикрыл за собой дверь, включил свет. Здесь находилось много картонных коробок. Большинство валялись повсюду пустыми. Распечатал одну. Там была разного вида еда. Открыл вторую. То же самое. Вышел. Вторая дверь. Темно и тихо. Прикрыл – включил. Страусиные яйца! Я почти закричал от страха. Здесь по трём стенам стояли стеллажи со страусиными яйцами. Их там было около ста. Так вот откуда он их брал! Я вышел и, прижавшись спиной к двери, с ужасом посмотрел на поворот коридора. Что там?! Я потихоньку подкрадывался за угол. С каждым шагом музыка звучала всё громче. Я остановился за углом и прислушался. Играла песня Sex Bomb. Что там за хуйня?! Гоп-стоп, я вышел из-за угла. Передо мной открылся небольшой коридор метр в длину. А за ним!..

Раскрыв рот, я медленно двигался вперёд. Это было огромное помещение, по стенам которого располагалось двадцать небольших тюремных клеток с сидящими в них голыми страусихами. Возле них под музыку расхаживал большой голый страус. Он ходил, разглядывал заключённых и, держась одной рукой за свой стояк и стуча им по второй руке как дубинкой, с задумчивым видом говорил:

– Кого мы сегодня будем ебать? А? Может, тебя? – спрашивал он, подойдя к клетке. – Или тебя? – обращался он к другой пленнице, направляя на неё свою дубинку.

С отвисшей челюстью я приближался к нему. Страусихи молча наблюдали за мной. Когда все из них повернули на меня головы, страус, заметив это, сделал то же самое.

– Ты кто? – удивлённо спросил он меня. – Тебя главный прислал?

Я остановился и уставился на него. Тут я заметил, что у него на шее был электрический браслет. Страус медленно направлялся ко мне. Он всё ещё был вооружён.

– Тебя лысый прислал? – снова обратился он в мою сторону.

Лысый? Медведев?! Он же мёртв… Или он не знает?

Я нерешительно кивнул головой.

– Он ведь не злится на меня, да? – со слегка жалостливым видом начал говорить страус. – Я сам не знаю, как это произошло. Она была сверху. Это была лучшая ебля в моей жизни! Мне было так хорошо… – при этих словах страусиная дубинка начала стремительно увеличиваться в размерах, заслоняя весь мир вокруг, – что когда кончил, я отрубился. Но это было всего секунду! А когда я очнулся, то увидел, как она слезла с кровати и побежала. Я прямо сразу побежал за ней! Клянусь, если бы не он, – страус указал на свой ошейник, – то я бы её поймал. Она прижалась там к двери и начала дёргать эти рычаги, ну а я уже, сам понимаешь, до неё там уже добраться не мог. И всё… Я ничего не мог поделать, правда… Он, правда, на меня не злится?

Услышав это, я оглядел все клетки. Одна была пустая. Глухарёв знал!

Я обрёл уверенность после этого и взялся за более пристальный осмотр страусих. Они равнодушно смотрели на меня. Как проститутки. Некоторые были беременны. На полу у каждой лежали миска с остатками еды, кружка и ведро.

– Он её нашёл? – не унимался страус, я повёл головой в стороны. – Эх, жаль, хорошая была. Ну и ладно. Скажи ему, чтобы прислал заместо неё толстую, большую такую, – произнёс он, выставив в стороны руки, в одной из них он продолжал держать стояк, – как слон. А то эти кожа да кости. Хочется разнообразия… Главный ведь любит кушать? – спросил страус и, засмеявшись, начал дрочить.

В дальней стене помещения располагалась открытая дверь, ведущая в спальню. Там имелись большая кровать, стол, телевизор, унитаз и работающий магнитофон, он всё время крутил Sex Bomb.

– Обожаю эту песню. Да, как говорит главный: «Ты здесь можешь позволить себе всё… кроме презервативов». Ведь главный любит кушать?

Опять.

Выйдя из спальни, я заметил с краю по направлению стены неосвещённый небольшой коридор.

– Скажи ему, что еда у нас кончается. И почему он уже пятый день к нам не заходит? Куда он пропал?.. Ты разговаривать умеешь? – спросил страус, когда я зашагал в сторону коридора.

В конце коридора стояла лестница, ведущая наверх, к люку. Перед лестницей я заметил на стенах какие-то датчики, за которыми остановился страус. Дальше он не шёл. Такие, наверное, должны быть и перед той плитой. Я поднялся и попробовал открыть люк, а если точнее, квадратную деревянную дверцу. Заперто. Начал колотить по ней. Ничего не вышло. Эх, если бы он забрался сюда со своей дубинкой… он у него когда-нибудь висит?.. Да когда ему висеть, если он постоянно дрочит! Вот и сейчас, прислонившись спиной к стене и наблюдая за мной, страус равнодушно водил рукой по головке туда-сюда, туда-сюда.

– Что там? – спросил я, показывая на люк.

– А ты что не знаешь?.. Тебя вообще главный прислал или кто? – встревожился страус. Он оттолкнулся лопатками от стены и, приостановив своё занятие, подозрительно уставился на меня. – Тебя прислал лысый или нет?.. Ты хоть знаешь, что он с тобой сделает?

– Его убили.

– Кого? – выговорил страус от полной неожиданности.

– Судью.

– Кого? – ещё более недоумённо спросил страус.

– Медведева.

Страус на несколько секунд задумался.

– Лысого что ли?

– Да.

– Кто?

– Та, что сбежала.

(После всего случившегося этой ночью я в тот момент действительно поверил в это.)

При этих словах ошеломлённый страус прислонился спиной к стене и сполз на ней на пол. Когда он опускал голову, чтобы обхватить её руками, то подбородком задел хуй.

– Как? Быть не может… Ты кто? Ты пришёл меня убить?

– Я полицейский и расследую его убийство. Что там? – снова спросил я его, показывая на люк.

– Там?.. Оттуда лысый по ночам приходил за яйцами.

– Он ведёт в дом?

– Наверное.

– А кроме него сюда никто никогда не заходил?

– Нет.

– Точно? Филин или медведица не заходили?

– Нет.

– А волк?

– Говорю же, нет. Только вначале, когда мы здесь обустраивались, приводили сюда страусих другие – но те были из кошачьих.

– А когда вы здесь появились?

– Уже не помню. Года два назад, наверное.

– А как сюда попали?

– Я тогда жил в ***. В какой-то день ко мне подошли здоровенный кот Бегемот и корова, та молчала всё время…

– А те что говорили?

– Кто те?

– Кот и бегемот.

– Это кота так Бегемотом зовут… да, странное имя… ну, подошёл он тогда ко мне и сказал: «Не хочешь ли ты жить один в доме с несколькими страусихами? Я могу устроить». Ну, я расспросил у него поподробнее и согласился. У меня тогда в этом деле не очень-то всё складывалось: моя бывшая говорила, что я неромантичный. После этого меня и ещё десятерых наложниц привезли сюда. Тут я и увидел лысого. Он и объяснил нам, зачем мы здесь. Сначала яиц было немного, поэтому он прислал ещё наложниц. Где-то год назад на двадцати и остановились… Да ты сам погляди вокруг! О чём ещё можно мечтать? Ебля, телевизор, музыка, еда! Это рай!

Я огляделся. Да, действительно, рай, но не для них. Неудивительно, почему она его убила.

– Вас сюда приводили оттуда? – спросил я, показывая в сторону «канализационного люка». Страус кивнул. Несколько минут хорошенько поразмыслив над всем этим, я пришёл к выводу, что смысла здесь оставаться больше нет, я решил как можно скорее заехать в участок и рассказать обо всём, что видел. – Ладно, мне необходимо отлучиться ненадолго и обо всём этом доложить в участок, я скоро вернусь, – сказал я и направился к выходу.

– Стой! – вскрикнул страус, вскочив на ноги и положив одну руку мне на плечо, вторую он держал там. – А что с нами теперь будет?

– Что будет? Выслушают каждого, проверят показания и отпустят, если всё чисто.

– А меня? Меня не посадят? – спрашивал он, с надеждой и страхом всматриваясь вглубь меня.

– Тебя? Ну… ты ведь такой же пленник, как и они. Вон у тебя и браслет на шее висит. Так что думаю, тебя тоже отпустят. Если только они на тебя заявления об изнасиловании не напишут, – сказал я, кивнув головой на клетки. – Но чтобы тебя успокоить, скажу: я никогда в жизни не видел, чтобы твари одного вида подавали друг на друга такие заявления.

– Правда? – спросил страус, слёзы при этом выступили у него на глазах.

– Вот увидишь, – сказал я и ободряюще похлопал его по плечу.

Страус проводил меня до выхода. Когда я встал у лестницы и обернулся, то увидел, как он, остановившись перед датчиками, стоял, по-боевому держа подбородок, с вытянутыми по швам руками и опущенным оружием; свет в конце коридора очерчивал его голову.

На него снизошла благодать.

IX

Было уже почти четыре утра, когда я подъехал на такси к нашему полицейскому участку. Там как всегда был только один дежурный. Я сообщил ему о страусиной ферме и скомандовал, чтобы он вызвал всех остальных. Но он мне не поверил и попросил дожидаться начальницы. Так мы и просидели до начала рабочего дня.

Начальница прибыла, и я всё ей доложил. Она тоже не поверила. Но когда Бородька попросился осмотреть особняк судьи, Козлодоева неохотно выдала нам ордер на обыск и отправила туда с нами двух патрульных.

Вскоре после нас возле особняка скопилась куча полицейских мустангов. Чтобы отвезти всех страусов в участок, потребовалось много времени. Страус встретил нас во всеоружии, из-за чего его пришлось посадить на мустанга спереди, чему последний в итоге оказался совсем не рад: за время поездки страус своей дубинкой отбил ему всю голову. Вся улица была забита машинами любопытствующих зевак. Приехала и сама Ебена Козлодоева.

Ну а вот что было дальше:

Арест Волчонкова отложили до выяснения всех обстоятельств, касающихся страусиной фермы. Снова вызвали всех подозреваемых, домработницу, а также Глухарёва. Все они сказали, что были не в курсе того, что творилось под судейским особняком. Я сообщил Козлодоевой о главной подозреваемой, но она не стала меня слушать, а когда вдобавок узнала, что та погибла, дав вулкану собою затянуться, то сказала, что после этого в неё тем более никто не поверит. Я просил Козлодоеву дать мне разрешение провести следственные эксперименты, к тому же на ферме были уже беременные страусихи, я гарантировал ей безопасность яиц, но она отказала. Я всё же спросил у страуса, возможно ли выстрелить яйцом на расстояние десять метров, но он сказал, что за всё время пребывания в раю никогда не видел, чтобы яйцо пролетело дальше говна из жопы.

За день до ареста Волчонкова мы похоронили мою мать. У неё отказала печень. После отца она и так была не совсем здорова, а живя с отчимом, мать всё же частенько выпивала вино во время приёма пищи и перед сном (не исключено, что и втихаря тоже), что в итоге и усугубило её состояние.

Как-то вечером, помню, после похорон мы с Сержем сидели перед камином в гостиной.

– Волчонкова посадят? – спросил он, держа в руке рюмку виски и любуясь на живой огонь.

– Да, – ответил я и, влив в себя залпом стакан водки, принялся наливать его заново.

– Ты думаешь, он убивал? – спросил отчим и в ожидании повернул ко мне голову.

Что мне нужно было ответить? Нет? Это страусиха убила его, выстрелив в судью новорождённым? Или убийца – Филлини? Или Умка? Кто в это сможет поверить кроме нас… Или да? И мы просто боимся себе в этом признаться?

– Нет, – сказал я и спешно отвёл взгляд от отчима к огню, который заканчивал пожирать остатки наших надежд.

– Я знаю, ты старался, – сказал отчим, положив руку мне на плечо, – мы оба старались изменить всё это… и мы оба проиграли.

Перед тем как отправиться к себе в комнату, я, остановившись на лестнице, обратился к Сержу:

– Знаешь, может, я преувеличиваю, но мне ещё раньше хотелось тебе сказать. Мне кажется, у тебя ещё есть шанс наказать их, если ты ещё не завязал с этой борьбой. Я думаю, у Козлодоевой могут заваляться несколько таких книг. Может, я и ошибаюсь, не знаю… Но то, что она ненавидит волков, – это факт.

Серж молча выслушал это и пожелал мне спокойной ночи.

Перед судом я навестил Волчонкова и пообещал ему заботиться о его матери. Волчонков никогда не переставал отрицать свою причастность к убийству. Я был в суде, когда ему вынесли пожизненный приговор. Через неделю его мать скончалась. Вот такой итог моей заботы.

После этого я уволился из полиции. Бородьку назначили старшим следователем, а спустя месяц он заменил и саму Козлодоеву на посту начальника. До этого она неделю нигде не появлялась, после чего друзья и коллеги забили тревогу. Её тело обнаружили у неё дома. Она сидела на диване, держа на коленях свою отрезанную голову. Вокруг были разбросаны десятки книг, состоящие в списке запрещённой литературы. Также в холодильнике были обнаружены два страусиных яйца. Виновников полиция не нашла. Я никогда не заговаривал об этом с Сержем.

X лет спустя

Отчим умер пять лет назад. Судя по тому, сколько я выпиваю, смерть может прислать мне лиловый конверт со дня на день. Всю прислугу я распустил, но Псивенс отказался уходить. Похоже, ему суждено пережить трёх хозяев. Бородька навещает меня раз в полгода.

Вот так собственно и проходила моя жизнь, пока её распорядок не нарушил один нежданный гость.

Вечером я сидел у себя за столом и выпивал, когда передо мной появился Филлини. Он почти не изменился.

– Здравствуйте, – сказал Филлини, сидя напротив меня.

– Ты откуда здесь взялся? – спросил я, ворочая пьяным языком.

Филлини кивком головы указал на открытое окно.

– А, и что тебе надо?

– Да вот, решил навестить старого знакомого, вспомнить наши общие дела.

Я промолчал.

– Вы ведь, наверное, единственный, кого я знаю, кто не верил, что Волчонков виновен.

– А с чего ты взял, что я считаю его невиновным?

– Значит, я ошибся. Выходит, я единственный, кто знает, что он не убивал судью.

– Зачем ты притащился сюда? – сердито спросил я его, обнаружив, что вторая бутылка водки оказалась пустой. – Думаешь, мне делать больше нечего, как с тобой тут языком чесать?

– Ну я же сказал, что просто решил навестить старого знакомого. Поговорить. Может, сегодня мы сможем раскрыть это дело и найти убийцу.

– Убийца сидит в тюрьме.

– Я про настоящего.

– Ладно. Ну и кто он, этот настоящий убийца?

– Я.

– Ну и молодец. Всё, проваливай отсюда.

– Вы что, не хотите узнать, как я это сделал? и почему? Очнитесь. Я, по-вашему, похож на белого человечка?

Я протёр глаза. Он всё ещё был здесь.

– Спрашивайте, – по-командирски слетело из его клюва.

Перед тем как перейти к допросу, я заметил у себя на плечах погоны – я сидел в полицейской форме.

– Ну и зачем ты его убил?

– Просто так.

– Ну вот, я думал, у нас будет серьёзный разговор, а…

– А я и отвечаю серьёзно.

– Что просто так взял и убил?

– Да.

– Ты думаешь, я в это поверю?

– А разве для убийства обязательно нужен мотив? Я просто сидел на диване и подумал: а что если я его убью?

– И как ты его убил?

– До этого я украл ночью из холодильника яйцо и спрятал его под сиденье дивана. А потом просто достал его и ударил Медведева по голове. Даже сейчас помню, как он запрокинул голову, держит яйцо надо ртом и смотрит краем глаза, как я подлетаю к нему.

– А туалет?

– В туалет я специально вышел, чтобы обеспечить себе алиби: Волчонков всегда подслушивал за дверью.

– Он сказал, что кроме того дня никогда не подслушивал.

– Он брешет. А ведь если бы он признался в этом, то у вас могли бы возникнуть насчёт этого ко мне подозрения.

– Значит, ты зашёл в туалет, сразу вышел и просто так убил судью?

– Именно так.

– Без причины?

Он кивнул. Мы уставились друг на друга. Волк и филин. Млекопитающее и яйцекладущее. Молоко и яйцо. Кто знает, может, из нас получился бы не плохой союз.

– А ты не боишься, что я расскажу это полиции и тебя посадят?

– Нет.

– Почему? – спросил я, вставая из-за стола, и двинулся в стоону шкафа за третьей бутылкой водки.

– Потому что вы не сможете никому об этом рассказать: утром вас найдут мёртвым.

– Почему?

Я сел за стол и принялся открывать бутылку.

– Потому что я вас убью.

– Почему?

Я наполнил стакан.

– Просто так.

– Как это просто так?

Я осушил стакан.

– Да вот так. Я никогда не убивал кого-либо из-за мотива.

– А много ты убивал?

– Достаточно, – сказал Филлини и забрал у меня бутылку.

– И всех без мотива?

– Да.

– Ну а меня тогда зачем ты пришёл убить?

– Я же сказал…

– Нет, ты сам себе противоречишь, – перебил я его, вернув к себе возлюбленную, – ты ведь собираешься меня убить, чтобы я никому о тебе не рассказал.

– Но-о, – озадаченно протянул Филлини, – вам всё равно никто не поверит, а если и поверит, то вы не сможете это доказать.

– Допустим. Но мотив всё-таки у тебя есть.

Я сделал глоток и предложил Филлини, он отказался.

– Ну, так что же, – продолжил я, сосредоточенно наполняя стакан до краёв, – нарушишь ты своё кредо-о-о или нет?

Когда я поднял голову с вытянутыми от «кредо» губами, Филлини здесь уже не было. Я как ни в чём не бывало допил бутылку и уснул за столом.

Проснулся поздним утром с жуткой болью в голове. На столе было убрано. Псивенс. Так. Сколько времени? Ага. Так, подожди. Что мне вчера за хуйня приснилась? А! Филлини. Ммм… голова. Срочно выпить… Филлини, Филлини… а вот она. Так, стакан, а-а —без него… У-у, хорошо… Так что там?.. А! Филлини. Что там было? Убить меня хотел! Ага. А за что? За что? Просто так. Нет. Нет-нет-нет. Потому что он убил судью. Да! Он убил судью. Точно. Просто так. Ага… А если бы он действительно был здесь, что тогда? Да я всё равно бы ничего не доказал… Но я бы с ним поговорил! О, блядь… с чего это я в форме? И окно открыто… да оно всегда открыто… Так, он сидел здесь… Ух, хорошо… Ммм… ничего. Подожди! Подожди-подожди… Перо! Нихуя себе!.. Ни-ху-я-се-бе! Перо!.. Он что, правда, был здесь? Нет, хуйня какая-то. А откуда тогда перо? На его похоже… гм… Ну а если он и был здесь, что тогда? Тогда… тогда Волчонков невиновен. Да! А разве я думал, что он виновен? Не знаю. Не помню. Сколько? Он уже десять лет сидит… И будет сидеть! Что я могу сделать? Всё равно никто не поверит. А если и поверит… Всё равно без толку… Нет! Я это так не оставлю! Нет! Бородька! Он, может быть, попробует поверить. А если поверит, что дальше?.. Дальше… дальше мы посмотрим.

– Куда это хозяин смылся? Уже сколько лет никуда не выходил, а тут бегом… Так, со стола я убрал, теперь надо везде навести порядок. Ой, что это? Перо? Откуда оно здесь? Ой! да у него все перья из подушки повылазили! Что он с ней делал?.. Неужели когда я со стола убирал, так было?.. Может, я не заметил? Не в первый раз уже замечаю свои ошибки. Наверное, старею… Конечно, старею, если вслух сам с собой разговариваю. Скоро совсем не смогу выполнять свои обязанности… Ну и похуй! Зато я шутить умею!

Перед тем как пойти к Бородьке, я решил навестить одного старого знакомого. Если, конечно, он ещё оставался жив.

Я позвонил в дверь и ждал, когда он крикнет: «Открыто!» Но дверь была заперта, а за ней я услышал шаги.

Опоздал.

– Здравствуйте, вы к кому? – спросил меня маленький страусёнок, держа дверь нараспашку. На вид ему было лет восемь-десять. – Вы к дедушке?

Я повёл головой в стороны и собирался уже извиниться и уйти, но потом решил спросить: знает ли он что-либо о бывшем жильце.

– Вы к Глухарёву? – опередил меня страусёнок.

– Да, – ответил я, недоумённо нахмурив брови.

– Заходите.

Я нерешительным шагом вступил в квартиру, мальчик закрыл за мной дверь.

– Деда, к тебе пришли! – закричал он, идя в гостиную.

Да, это был он. Он сидел на том же самом месте, что и десять лет назад. Только теперь он смотрел не на стену, а на включенный телевизор (по нему шли мультики). Обстановка в гостиной стала новее, что нельзя было сказать о самом хозяине.

– Иди к себе в комнату, нам с гостем поговорить надо, – сказал Глухарёв страусёнку и, выключив телевизор, пригласил меня сесть.

Я сел рядом на диван, и мы молча уставились в стену.

– Где вы его нашли?

– Там, где она его оставила, в песочнице.

Возникла пауза.

– Вы хотели его ей вернуть?

Глухарёв кивнул. Мы надолго замолчали.

– Вы меня, извините, но я должен задать вам очень важный вопрос. Вы видели, кто убил судью?

– Нет… – ответил он, поводя головой. – Я взглянул в окно, уже после того, как его мать убежала… а когда взглянул, голова судьи уже была в крови… А потом я пошёл за мальчиком, – сказал Глухарёв, вперившись взглядом в пустоту.

– Я думаю, она, правда, хотела его убить, – добавил он спустя паузу, повернув ко мне лицо с блестевшими от слёз глазами.

Потом мы ещё немного посидели, не проронив ни слова, после чего я попрощался и ушёл. Я не стал спрашивать его о ферме, о том, почему он решил оставить мальчика у себя, почему он заботился всё это время о нём. Разве я получил бы из его ответов что-то новое? Ведь не обязательно состоять в каком-либо родстве, чтобы помогать другому. Забота должна быть направлена ко всем, кто в этом нуждается. Рано или поздно у каждого наступает момент, когда смысл своего существования заключается в заботе о жизни другой твари. У кого-то это случается в счастливые моменты, при появлении семьи, а у кого-то, как у меня и Глухарёва, в не очень счастливые: когда мы отодвигаем себя на дальний план, потому что на переднем нам уже ничего не светит.

И теперь настала моя пора позаботиться о Волчонкове.

Я сделаю всё, чтобы освободить тебя. Чего бы мне это ни стоило.

Эпилог

Всё, что я знал о системе местной охраны, это то, что на всех четырёх углах находились будки. Но находились ли там часовые?

Мы выглянули из-за парапета. Их там не было.

Раздался знакомый звук, и внизу на площади мимо нас проехал часовой на велосипеде.

– Он один, – шепнул Акелий мне на ухо.

Объехав круг, велосипедист появился снова.

– Скорей, – подгонял меня Акелий.

Акелий подал мне верёвку. Повсюду опять раздавался звук велосипеда. Я перебросил верёвку через площадь, где она закрепилась крюком за наружную стену тюрьмы.

– Крюк, – скомандовал я Акелию.

Акелий дрожал, кажется, я тоже.

Он вложил в мою руку крюк, и я с помощью него зафиксировал верёвку за парапет.

Снова раздался звук велосипеда.

Я колебался.

Мы сели за парапетом и стали ждать.

Пробило четыре часа. Время шло. Всё меньше шансов на успех.

Я поднялся и принялся перелезать по натянутой над площадью верёвке. Добравшись до стены, я взмахом руки позвал Акелия следовать за мной.

Оказавшись на свободе, я помог ему спуститься со стены. Я обнял его за плечо.

– Сынитар… – сказал Акелий и поднял на меня глаза, – если б мама видела.

Мы двинулись в путь.

Секретный разведывательный штаб

Босс врывается в офис. Вся его спецбригада уже на месте.

– Кажется, у нас появилась возможность предъявить ему обвинение, – сказал босс и бросил флешку сидящему за столом хакеру, тот хотел было открыть рот, но начальник продолжил: – Здесь видеозапись, сделанная с дерева, которое находится как раз напротив его двора. Мне сказали, что высота дерева позволила заснять всё, что за забором. Джонни, это видео за всю прошлую неделю, так что тебе сегодня придётся попотеть. – Джонни уже вставил флешку и с умным видом уставился в монитор, стуча по клавишам ноутбука. – Твоя задача: найти место закладки, куда он спрятал 300 килограмм кокаина. Времени в обрез. Надо успеть предъявить улики, пока он куда-нибудь не съе…

– Я нашёл, – сообщил Джонни.

– Как? Уже?! Там же больше… 140 часов!

– Ну да. Я просто чтобы ускорить работу, набросал программу, которая поможет найти именно то, что нужно.

– Да что ты говоришь! – произнёс босс, подходя к Джонни сбоку, и, уперев подбородок на облокоченную о стол руку, вперился в него взглядом.

– Да, и когда я услышал про закладку, то просто ввёл её в поисковик и…

– И всё это ты сделал, пока я говорил?

– Да. И чтобы результат был точнее, я добавил в графу описание «кокаин» и указал массу 300 ки…

Джонни не успел договорить, так как босс взял со стола ноутбук и отъебашил им его по голове.

Секретный разведывательный штаб 2

– Ну? Узнал, где он?

– Не-а.

– Что, вообще ничего не нашёл?

– Только это… у него весь холодильник ими забит.

– «Наркотическая сыворотка». Ну так мы за эту разработку его и ищем. И что мне с ней делать?

– Не знаю, может, у Джонни спросить?

– Джонни? Он после того раза и пискнуть боится.

– Тогда я не знаю, как нам его найти.

– Ладно, пойдём.

Сыщики направились к Джонни.

– Джонни, не поможешь нам кое с чем?

– С чем? – спросил Джонни, оторвав голову от компьютера.

– Нам надо тут одного человечка найти, а мы не знаем как. Единственное, что у нас на него есть, это вот.

– «Наркотическая сыворотка». И что я могу сделать?

– Нельзя ли с помощью неё найти, где находится её разработчик?

– Вы что, с ума сошли? Нет-нет-нет, даже не думайте! Разве можно найти человека вот по этому? Нет, это невозможно.

– Да ладно тебе, Джонни, помоги нам. Ты же у нас голова. Погляди, у босса в кабинете всё равно совещание, он об этом даже не узнает.

Джонни, уставившись на дверь, задумчиво зачесал голову.

– Джонни, ну пожалуйста.

– Ладно, только я вам не помогал.

– Договорились.

– Есть шанс найти его только в одном случае, если он сам недавно принимал эту «Наркотическую сыворотку». Сейчас я возьму образец и узнаю его химический состав… Есть. Ага, так я и думал. В этой сыворотке есть вещество, которое в человеческом организме выделяет особое изотопное излучение, которое можно уловить при помощи компьютера. Надо только набросать программу… Готово. Так, я ввожу молекулярный код сыворотки… ага. Поиск… Так, ого! какая удача! Компьютер обнаружил только один изотопный след. Сейчас я определю точные координаты… Гото…

Двое сыщиков видели, как захлопнулась дверь кабинета и оттуда выскочил босс, стремительным шагом направляясь к Джонни. Он уебал Джонни головой об монитор, затем об стол, после чего, насупившись, молча посмотрел на сыщиков и удалился на совещание.

Джонни без чувств лежал на полу.

Автобусная остановка

Джонни подошёл к автобусной остановке и, не присаживаясь на скамью, принялся ожидать прибытия маршрутки. За сегодняшний день он прошёл уже три собеседования, но нигде его не берут на работу. На скамье остановки сидел мужчина, с головой погрузившись в газету.

– Полиция всерьёз опасается новой разработки преступников, – вслух начал читать незнакомец, не отнимая лица от газеты, – шеф полиции сообщил, что преступники создали вещество, приняв которое они становятся невидимыми для камер. На камере они просто-напросто не отображаются! Это становится опаснейшей угрозой для безопасности всего мира! На данный момент полиция ничего не может с этим поделать.

Мужчина перестал читать. Джонни посмотрел на него, тот до сих пор был в плену корреспонденции.

– Может, – сказал Джонни, закуривая сигарету.

– Как? – спросил незнакомец, даже не пытаясь одарить его взглядом.

– Надо просто установить на каждую камеру сверхчувствительный тепловизор. И всё. Тепловое излучение ничем невозможно скрыть.

– А что это даст?

– А то, что невозможно найти на планете двух людей с одинаковым тепловым излучением. Оно как ген: у каждого своё индивидуальное. С помощью тепловизора мы просто заснимем это излучение, потом поместим запись в компьютер и расшифруем его в специальной программе… Самое главное – программу правильно соста…

Джонни выронил изо рта сигарету, когда незнакомец, улыбаясь, опускал газету. Это был босс.

– Джонни, Джонни, – говорил он, аккуратно складывая газету, – я думал, ты одумался… А ты нихуя не одумался!

– Что? Что я не так делаю? – спрашивал Джонни, пятясь назад и вытягивая руки в сторону поднимающегося со скамьи босса. – Объясните мне, я правда не знаю!

– Джонни, Джонни, всё-то ты знаешь… а это, блядь, не знаешь?! – сурово крикнул босс, приближаясь к Джонни.

– Но ведь тогда это было на работе, и вы меня за это уволили! Но что сейчас я не так де…

Босс отхуярил его по полной. Сидя на Джонни, он вбивал его голову в тротуар, до тех пор, пока та не стала более-менее похожа на кирпичи, из которых была выложена мостовая. Удовлетворившись результатом, босс спокойно встал, одёрнул пиджак и ушёл.

Джонни, не умирай!

Рай

Они оба, свесив ноги, сидели на облаке и смотрели вниз, на людей.

– Интересно, что было бы, если бы человек знал свою судьбу? – вопросил Иисус.

Джонни безразлично дёрнул плечами.

– Отец говорит: ничего хорошего… И я с ним согласен.

Джонни продолжал равнодушно глядеть вниз.

– Да, – продолжал Иисус, – хорошо, что человек никогда не сможет узнать, что его ждёт в будущем.

– Почему? – спросил Джонни, подняв голову на Христа.

– А ты думаешь, это возможно?

– Конечно. Достаточно просто набросать программу на ком…

Джонни и Иисус повернули головы туда, где захлопнулось облако.

– Папа?

– Ублюдок! – изрёк бог, направляясь к Джонни, и низверг того в ад.

Ад

Возвращаясь с обеда, Люцифер входит к себе в кабинет.

– Ну, что у нас сегодня? – присаживаясь за стол, спросил он у секретаря, который сидел на своём рабочем месте, расположенном в углу служебного помещения.

– Сегодня у нас всё идёт хорошо. Новая ветка отлично справляется со своей работой, количество пробок снизилось на 50 %. – Люцифер с довольным видом кивал головой. – Правда, утром произошёл небольшой форс-мажор. Черти по ошибке направили прибывших сладострастников в четвёртый круг, но благодаря нашим тепловизорам и тому, что мы прививаем новичков наркотической сывороткой, мне легко удалось узнать, кто они и где они находятся, после чего мы вернули их на свой второй круг. И ещё, программа прислала уведомление о скором превышении лимита в первом поясе седьмого круга, так что завтра «старичков» придётся вселять в новостройки.

– Да-а, – с удивлённым восторгом протянул дьявол, откидываясь на спинку стула, – что бы я делал без тебя, Джонни?

– Рад помочь, – сказал секретарь и, закрыв ноутбук, он со счастливой улыбкой повторил движения начальника.

Джонни нашёл своё место.

Глава 1

Дождь лил вовсю. С трудом можно было разобрать дорогу. Пришлось включить ближний свет. Несмотря на вечер и непогоду, водитель всё равно ехал довольно быстро. Он резко выжал сцепление и тормоз: перед ним выскочил гаишник. Машина пролетела пятьдесят метров от того места, где стоял сотрудник ДПС, и остановилась, чудом не свалившись в кювет.

Водитель крепко ухватился двумя руками за руль, наблюдая, как одна капля за другой разбиваются о лобовое стекло. В этот момент с водителем что-то произошло. Внезапно он стал наполовину не тем, кем был раньше.

Гаишник не спеша шёл к нему и, держась рукой за козырёк фуражки, кланялся дождю.[6]

Он постучал в стекло. Дождь барабанил громче. Он постучал сильнее.

Водитель наконец услышал слева от себя стук. Он повернул голову. В размытом от дождя стекле он заметил лицо.

– Открывайте!

Водителю не хотелось впускать к себе дождь.

Рука яростно забила по стеклу. Оно опустилось.

Водитель ужаснулся. У гаишника была изуродована половина лица: глаз отсутствовал – там находилось светлое костяное углубление, кожа была коричневого цвета, рельефная (рубцы на ней местами то поднимались, то, наоборот, опускались вглубь лица), край носа с ноздрёй отсутствовал, на половине рта не хватало губ, отчего видны были зубы. Второе лицо было привычного розово-телесного цвета с обычными, предназначенными для этой части головы, аксессуарами.[7] Как это ни странно, в глазах гаишника в первые секунды тоже появился испуг, но затем двуликий быстро опомнился и улыбнулся водителю своим изуродованным уголком рта, тот при этом неестественно изогнулся вверх, под прямым углом.

– Здравия желаю, можно ваши документы? – прозвучал хриплый и слегка шепелявый голос.

Водитель не сразу вспомнил, где находятся права.

– Какая причина остановки? – спросил он, передав гаишнику документы.

– И куда вас несёт в такую погоду? – сказал гаишник, просмотрев документы и держа их прижатыми к своему животу.

– Домой! – выкрикнул водитель, пытаясь перекричать дождь.

– Домой? – многозначительно протянул гаишник. – К жене, наверное?

Водитель недовольно взглянул на гаишника.

– Верните мне документы.

– Вы выпивали?

– Нет, – раздражённо ответил водитель, перед этим ещё раз гневно оглядев гаишника.

– Надо проверить, – сказал двуликий и похлопал себя по карманам. – Эх, в машине забыл.

– Куда вы? Какая причина остановки?! – кричал водитель в спину уходящему инспектору ДПС и, бешено стуча руками по рулю, он принялся поливать его матерными словами.[8]

Двуликий не спеша возвращался обратно к остановленному водителю, уже не пряча лицо от дождя.

– Дуйте, – сказал он, протянув в салон алкотестер.

– Слушай, чего тебе надо? Вот смотри, видишь? – сказал водитель, показывая гаишнику своё удостоверение инспектора ДПС, тот не обратил на него никакого внимания. – Всё, давай отпускай меня, и я поеду. Потом сочтусь. – Алкотестер продолжал смотреть на него, свернув губы трубочкой. – Тебе что, взятку дать?.. Я бы дал… но ты же не возьмёшь, ведь мы, гаишники, взяток не берём, – проговорив это, рот за рулём улыбнулся, но, при виде струек дождя, стекающих по испещрённым руслам изуродованной и неподвижной части лица двуликого, он тут же скривился и брезгливо выставил щиты.

– Дуйте.

– Ты что, серьёзно?.. Представься!

– Дуйте.

– Ты должен передо мной представиться и сказать причину остановки!

– Значит, вы отказываетесь пройти освидетельствование на алкогольное опьянение?

– Блядь, мне ехать надо, а ты мне тут эту хуйню устраиваешь![9]

– Придётся составить протокол о направлении вас на медицинское освидетельствование.

Водитель зарычал и вдул алкотестеру, тот запищал от удовольствия.

– Ну, теперь я могу ехать?

– Странно, показывает нули.

– Права мне верни.

– У меня есть основания считать этот результат ошибочным, придётся доставить вас в медучреждение для медосви…

– Ты охуел?! Верни права! Ты!..

– Пройдёмте к машине, – сказал двуликий, взявшись за ручку заблокированной двери.

Водитель, исступлённо, раскрыв глаза, наблюдал, как гаишник два раза качнул машину на себя.

– Вы отказываетесь подчиниться сотруднику полиции?

Водитель недоумённо уставился на гаишника.

– Представься! – только это и смог он выговорить от злости и странности сложившейся ситуации.

– Покиньте автомобиль. Если вы не выйдете из машины, мне придётся применить физическую силу.

– Ты хоть понимаешь, что с тобой будет?! Ты… урод!

– Я считаю до трёх. Раз… два…

Водитель в гневе открыл дверь и со второго захода вышел в дождь.

– Пройдёмте за мной.

– А машина?

– Эвакуатор заберёт её на штрафстоянку.

– Я должен убедиться, что с ней всё будет в порядке! – прокричал водитель, дрожа от холода, за это время он уже успел промокнуть до нитки.

– Не волнуйтесь, эвакуатор будет с ней осторожен.

– Я буду дожидаться его в своей машине!

Гаишник вытащил из кобуры пистолет.

– Пройдёмте к патрульному автомобилю.

– Тттты охуел?!

– Раз…

– Ттт…

– …два… три.

Прозвучал выстрел. Не отводя взгляд от водителя, двуликий прострелил переднее колесо.

– Пошёл. Живо, – произнёс двуликий и, повернувшись, направился к своей машине.

Водитель в остолбенении смотрел на спущенное колесо, потом он повернул голову в сторону инспектора, тот уже подошёл к машине и, открыв дверь, устремил на него свой одинокий взгляд. Водитель пошёл к нему.

Он не успел ещё закрыть дверь, как двуликий сразу же тронулся с места. Вода стекала с них ручьём.

– Да не волнуйтесь вы, – говорил двуликий, держа руль обеими руками, на которые были натянуты чёрные кожаные перчатки, – это не займёт много времени: приедем в больницу – я проведу вас без очереди – у вас возьмут мочу или кровь – это как вы пожелаете, – и всё, а потом я вас лично отвезу на штрафстоянку. Это, правда, если вы окажетесь не пьяны…

Задержанный не сводил глаз с двуликого, благо тот был повёрнут к нему человеческим профилем. Вода струилась с его чёрных волос.

– Правда, сначала нам придётся заехать в участок, – продолжал звучать тот же хриплый голос, – оформить вас, а то я протоколы забыл.

В этот момент пассажир принялся рыться у себя в карманах.

– Где мой телефон?.. Я его, кажется, в машине забыл.

– Да не волнуйтесь вы. Если всё будет в порядке, вы его оттуда скоро заберёте.

– Остановите машину! Слышите?!

– Успокойтесь, ничего страшного не случится. Через два часа вы сможете поговорить со своей женой, не переживайте.

Пассажир ненадолго замолчал.

– Дайте мне позвонить. Я имею право на один звонок.

– Ну что вы… вы же не преступник какой-нибудь, чтобы иметь право на один звонок. Вы можете звонить столько, сколько вам заблагорассудится.

– Тогда дайте мне ваш телефон.

– Телефон? А откуда он у меня. Я не пользуюсь телефонами. От них исходит опасное излучение. Вот раньше я пользовался им… помню: еду за рулём, так всегда у меня в левой руке телефон, всю дорогу разговариваю, или на работе: правая бумаги пишет, а левая у уха. Да и дома тоже не без него. Но потом, к счастью, я от него вовремя избавился, а то бы того – погиб. Ведь это из-за него у меня такое лицо. – Двуликий повернул голову на пассажира и улыбнулся изуродованным ртом. Водитель был без фуражки, поэтому задержанный впервые увидел его лысую и такую же изуродованную с большой вмятиной половину черепа. – Да и рука, глядите, тоже пострадала, – добавил он и, укусив левую укороченную на четырёх пальцах перчатку (пассажир впервые обратил на это внимание), стащил её с кисти. На ней имелся только большой палец, от остальных остались лишь половины первой фаланги костей. Водитель пошевелил ими. – Так что сами видите: телефоны – зло.

Водитель бросил на задние сиденья перчатку и прижал левую ладонь к рулю. Дальше они ехали молча. Дождь в свою очередь не утихал.

Задержанный ещё раньше заметил, что двуликий везёт его всё дальше от центра города. Подозрения подтвердились, когда машина остановилась у какого-то небольшого заброшенного здания с примыкающим к нему длинным производственным цехом.

– Вот и наш участок, – произнёс гаишник, ставя автомобиль на ручник. – Добро пожаловать!

Двуликий вышел из машины, задержанный не очень-то рвался идти за ним, только когда послышался стук по его стеклу, он вылез наружу и последовал за провожатым в участок, оставляя в грязи свои следы от обуви, которые тут же скрывались под водой. Двуликий подошёл к двери небольшого здания и открыл её одним из многих висевших у него на связке ключей.

– Меры предосторожности, – проговорил он и, держа дверь открытой, кивком головы пригласил задержанного пройти внутрь, тот долго стоял под дождём, не решаясь войти в помещение, но, пистолет, висевший на поясе швейцара, ничего не оставлял ему, кроме как принять предложение.

Внутри всё было похоже на полицейский участок (без полицейских): комнатка дежурного напротив входа, далее за ним тянулся коридор, по стенам стояли стулья для посетителей, а рядом находилась клетка для задержанных, сваренная из стальных вертикальных прутьев. В ней лежали двое человек. Воздух был наполнен гнилью.

– Просыпайтесь, сони! – прокричал гаишник, стуча жезлом по клетке, задержанные не шелохнулись, они продолжали лежать на своих местах: один на скамье, лицом к стене, а второй под ним, на полу, также пряча свою физиономию от полицейского и его гостя. По одежде нельзя было сказать, что они бомжи. – Никакого уважения к гостю, – покачивая головой в стороны, проговорил изуродованный и с улыбкой обратился к неизуродованному: – Прошу.

– Зачем это? – трусливо спросил задержанный. – Вы же сказали, что меня просто оформят и всё.

– Да, так и есть, но я должен быть спокоен, что вы не убежите.

– Я не убегу, – слегка заикаясь.

– Я вам верю, но я ничего не могу поделать – меры предосторожности.

Задержанный стоял, брезгливо косясь на лежебок. Гаишник кивком головы снова пригласил его вступить внутрь, он сдался. Он шагнул в клетку и услышал, как позади него закрылась дверь и ключ в скважине перевернул всё вверх дном. Двуликий, присвистывая (по-своему) какой-то мотив и позвякивая ключами, ушёл дальше по коридору, заключённый стоял в углу клетки, со страхом глядя ему вслед.

Двуликий не появлялся часа два. Задержанный сидел в углу и наблюдал за двумя соседями – те ни разу не шелохнулись. Задержанный встал и подошёл к ним, в надежде найти у них телефон, хотя в то же время понимал, что он у них не найдётся, а если и обнаружится, то будет в нерабочем состоянии. Он медленно приблизился к лежащему на скамье и похлопал его по плечу. Запах здесь был совсем невыносим. Заключённый просто взял и перевернул лежащего на себя, тот свалился на пол, на второго соседа. Заключённый хоть и ожидал этого, но всё равно вскрикнул от ужаса. Его соседи были почти одни скелеты. Он смотрел на них и не знал, что делать. Он хотел выбраться отсюда.

– Что ты сделал? – спросил двуликий, подходя к клетке и жуя бутерброд.

– Я? Я, я, я ничего.

– Зачем ты их убил?

– Убил?! Вы же сами видите, что они давно умерли!

– Ай-яй-яй-яй-яй, а я уже протокол оформил, думал тебя обрадовать, а ты… Придётся тебя задержать.

– Выпустите меня! – крикнул заключённый и кинулся к двуликому, обхватив руками прутья. – Дайте мне позвонить! Я имею право на звонок!

Двуликий смотрел ему в лицо. Он молча орудовал челюстями и улыбался. Прикончив бутерброд, он повернулся и спокойно ушёл к себе. После него на полу остались солидные объедки, спасшиеся из прорехи во рту.

– Это ты их убил! – кричал заключённый ему в спину. – Ты! Ты!..

Он опустился на колени и зарыдал.

Глава 2

– На, поешь, дружище.

Задержанный почувствовал, как кто-то тормошит его за плечо.

– Ммм… что? – произнёс он, открывая глаза.

– Ты, наверное, голодный, – сказал двуликий. На полу перед ним лежал поднос с едой и стаканом воды.

Задержанный обнаружил себя сидящим на коленях, на голове болели следы от прутьев.

– На, подкрепись, ты, наверное, устал за сегодня.

– Выпустите меня, – жалобно произнёс заключённый, по-детски скривив рот.

– Ну как же я тебя выпущу? А вдруг ты меня тоже убьёшь. Как этих.

Заключённый повернул голову к скелетам и вздрогнул от испуга: за время сна он успел про них забыть.

– Что ты собираешься со мной делать?

– Поддерживать в тебе силы, пока не прибудет следователь и не заключит тебя под стражу. Правда, при такой погоде… – Двуликий повернул голову к окну. Оттуда с трудом прорывался мрачный дневной свет. Буря, похоже, не собиралась останавливаться. – Я думаю, мы здесь с тобой надолго. Так что давай жить дружно. Зови меня Саймоном, – сказал двуликий, протянув вперёд руку, но, не встретив расположения, та грустно опустилась на пол.

– Выпусти меня.

– А тебя я буду звать…

– У меня есть деньги.

– Гарфунклом.

– Выпусти меня!

– Не люблю обычные имена.

Гарфункл принялся орать во весь голос и колотить руками по клетке.

– Я думаю, мы с тобой подружимся. Мне кажется, наше знакомство станет началом прекрасной дружбы.

Гарфункл перевернул поднос на ноги Саймона.

– Я убью тебя! – крикнул он и попытался ухватиться за воротник двуликого, но тот вовремя встал на ноги. – Убью! Убью!..

– Ты меня обидел, – сказал Саймон, отведя взгляд и закусив нижнюю губу. – Но я на тебя не обижаюсь, – добавил он через секунду и широко улыбнулся Гарфунклу.

Он продолжал всё также в течение нескольких секунд, улыбаясь, смотреть на Гарфункла, после чего направился в свою сторону, напевая:

А Гарфункл продолжал безостановочно посыпать его проклятиями.

Был уже вечер. Гарфункл, прислонившись спиной к стене, лежал на полу и прижимал руки к ушам, пытаясь заглушить непрекращавшуюся по окну барабанную дробь от дождя. Он перерыл все карманы мертвецов, но ничего в них не обнаружил, кроме паспортов и ключей. Один из них был… а, не суть, это не имеет никакого отношения к рассказу, с Гарфунклом у них нет ничего общего кроме мужского пола и наличия при себе тех же принадлежностей в карманах.[10]

Саймон появился в коридоре с подносом в руках.

– Пора ужинать, дружище, – сказал он, аккуратно ставя на пол, напротив заключённого, дымившееся жареное мясо в соусе, шоколадный торт и стакан воды.

Гарфункл продолжал лежать у стены, но когда он почувствовал запах от еды, дух Павлова восстал из-под земли и взял у него взаймы глоток слюны.[11]

– Почему ты ничего не ешь, а? Ты что, не хочешь вернуться к жене здоровым? Если ты так продолжишь, то заработаешь гастрит и язву. Я ведь переживаю за тебя, я желаю тебе только добра. Гарфункл?

Гарфункл медленно прикрыл глаза, ощущая, как работает его слюнная железа.[12]

– Ты что, боишься, что я тебе туда что-то подмешал? Хочешь, я сам попробую? Правда, я после этого завалюсь спать, потому что там снотворное. Больше ничего, честно. Ведь ты же сам понимаешь, что жить среди трупов – это не очень хорошо, поэтому я и хочу перевести тебя в удобную камеру. А вести тебя туда в сознании я, если честно, побаиваюсь: ты вон какой большой. К тому же есть в этом какая-то романтика, когда заключённый просыпается и в первый раз видит свою новую камеру.

Гарфункл распахнул глаза и посмотрел на своего врага, тот удивлённо рот раскрыл и громко крикнул:

– Я забыл!

Он из кармана что-то доставал и в воду тут же подмешал (осадок полсосуда достигал). Враг улыбнулся и сказал:

– Будешь, брат? Прости меня, ведь я всё это не со зла. Возьми вот этот напито́к, не бойся, он не кипяток. Отпей глоточек и ложись, забудь обиды, не сердись, зевни немного, улыбнись, ведь завтра ждёт тебя сюрприз: проснёшься ты один, в кровати, свежий воздух, чистота кругом. Поймёшь, что нету жизни лучше, чем на хате, дойдёт ещё, что ошибался ты в одном: будто я питаю к тебе ненависть и злобу, разлучил насильно мужа и жену. Поразмыслив умно, ты прими мою заботу, возьми стакан и ляг в углу. А я, чтоб сон твой был вкусней, расскажу сказку про утю Пункла, и ты уверишься, что нет верней друзей – Саймона и Гарфункла.

Гарфункл кинулся навстречу другу, оттолкнувшись от стены. Взглянул ему прям в глаз, ища в нём происк Сатаны. Но там светилась доброта. Себя увидел в зеркале и ах!.. Смысл познал. Отпил до дна. Снотворное скрипело на зубах. Отполз назад. Кружилась голова. Ресница к реснице на всех порах мчалась свершить объятия, а Саймон говорил:

– Спи, спи, Гарфункл. Жил да был на свете утя, и звали его все Пункл…[13]

Глава 3

Гарфункл проснулся голым на четырёх досках, лежащих на полу. Постельного белья замечено не было. У кровати, на голой кирпичной стене, имелся еле тёплый радиатор. А над ним, почти над самым потолком, находилось небольшое узкое окошко, перекрытое четырьмя толстыми железными прутьями. Под окошком росла лужа: дождь не прекращался. На полу, в углу, имелось круглое отверстие. Вначале там ничего не было, но позже Гарфункл спрятал туда удобрение (откуда он его взял – не понятно). Входом в хату служила массивная стальная дверь с так называемой кормушкой – окошком, через которое в камеру доставляют еду, – странно, но она открывалась со стороны заключённого. Также на двери была небольшая круглая железная ручка. Гарфункл взялся за неё и толкнул дверь в обе стороны – заперто. Он открыл кормушку и увидел коридор. Камера Гарфункла была крайняя с его стороны, так как, повернув голову налево, он видел в двух метрах от себя тупик. Напротив заключённого стояла такая же массивная дверь, направо коридор тянулся с ещё тремя парами, стоящих друг напротив друга тюремных дверей. Железная дверь (не такая широкая, как остальные) являлась входом в коридор. На потолке работали три длинных люминесцентных светильника с запылёнными и запаутиненными рассеивателями.

Гарфункла мучил сильнейший голод. Сколько он уже не ел? Его похитили вечером и поместили в клетку, там он провёл следующий день, а позже вечером выпил снотворное и оказался здесь. За окном – день. Из-за сплошных туч невозможно разобрать: близится утро или вечер. Сколько он проспал? По ощущениям – много. Мысль о сне вызывает у него тошноту. Вывод: как минимум второй день он находится в заточении.

Гарфунклу стало любопытно, что творится на улице. Потолки были высокие, и, чтобы добраться до окна, нужно было очень высоко подпрыгнуть. К тому же стены здания были толстые, из-за чего трудно было ухватиться за стоящие вдоль середины оконного проёма прутья. Гарфункл совершил несколько неудачных попыток и, отбив о подоконник предплечья, улёгся на кровать.

Он сидел на деревянном матрасе, когда услышал, как в коридоре захлопнулась дверь. Гарфункл заглянул в кормушку – это был Саймон. Он катил перед собой тележку, на которой стоял поднос с куполовидной крышкой для блюда и прозрачная пластиковая бутылка. Прямо перед Гарфунклом, в окошке двери, появился череп с туго натянутой на него бледной кожей и вставленными в него двумя огромными глазами, которые впивались в двуликого. Дальше по коридору, во второй справа камере, обозначился ещё один зритель. Остальные две хаты, по их стороне стены, не показывали своих жильцов.

Пел Саймон и резко замолчал, заметив лицо Гарфункла. Он стремительно кинулся к нему.

– Гарфункл, ты живой? – сказал Саймон, заглядывая в кормушку заключённого, тот, испугавшись, спрятался за углом. – Фу-у, как ты меня напугал. Я уже боялся, ты умер. Ты в курсе, что ты вчера весь день проспал? А? Голодный, поди? А я вот тут завтрак принёс. Фу, чем это у тебя там воняет? Ты что, уже позавтракакал? Ну ты даёшь, дружище… Гарфункл? Ну скажи хоть что-нибудь… Есть хочешь? Да или нет?.. Ну, как хочешь. К тому же я тебе всё равно ничего не приготовил. У нас здесь особое меню. Вы заказываете, я готовлю. Сам всё увидишь… Поздравьте меня, друзья! Сегодня я по-настоящему почувствовал себя полноценным! – прокричал Саймон на весь коридор, отвернувшись от двери Гарфункла. – Ведь Саймон без Гарфункла это всё равно, что… рука без пальцев, – сказал он, шевеля перед лицом своими изуродованными костяшками, в коридоре послышался смешок, далее двуликий подошёл к тележке, снял с блюда крышку и, подойдя ко второму зрителю от Гарфункла, произнёс: – Муслим, как вы просили – паштет.

Саймон вложил поднос в протянутые из окошка тощие костлявые руки.

– Муслим, – продолжал двуликий обращаться к тому же жильцу, – вам из второй половины тоже паштет приготовить или желаете что-нибудь другое?

– Нет, спасибо, Саймон. Я люблю паштет, – послышались тихие слова жильца.

– Хорошо, как скажете. Желание клиента – закон!.. Ну разве не умно придумал, а?! – воскликнул Саймон, оглядывая публику. – Взял, позавтракал печёночкой, а через полгодика она подрастёт, и опять на стол! А! разве не умно? Вы все возьмите это на заметку! Гарфункл, ты тоже! – Гарфункл сидел на полу, сжавшись от ужаса в комок. – Ну как, Муслим, вкусно?

– Ммм… – с наслаждением промычал Муслим.

– Правда, понравилось?

– Саймон, вы сегодня на высоте.

Двуликий смущённо опустил глаз.

– Спасибо, мне очень приятно. Я, если честно, до этого ни разу паштет и не готовил.

– Быть такого не может?

– Честно!

– А знаете, Саймон, я и не удивлён. Вы нам всегда готовите такие вкусные завтраки, что шеф-повара могут только мечтать об этом!

– Да ладно вам, вы преувеличиваете.

– Нет, ни капельки. Друзья, скажите!

Гарфункл услышал за дверью три разноголосые реплики: «Я люблю вас!» (в начале коридора – женщина), «Да! Да!» (справа, за стенкой Гарфункла – мужчина) и «Ну не скромничайте» (сосед напротив).

– Если я такой хороший повар, как вы говорите, то почему тогда я получаю от вас так мало заказов? – обиженно спросил Саймон у жильцов, те не издали ни звука. – Ладно, ладно, простите, виноват. Вам ведь тоже нелегко. – Двуликий на секунду замолчал и хлопнул в ладоши. – Ну, пора принимать заказы! Муслим, не желаете ли что-нибудь добавить к завтрашнему?

– Нет, спасибо. Потом.

– Алла Борисовна, – восхищённо обратился двуликий к женщине, живущей в хате, расположенной по одной стене с камерой Гарфункла прямо у входа в коридор, – а какой вы мне сегодня преподнесёте ингредиент?

– Ах, Саймон, – проговорила та томным голосом, высунув руки в коридор, двуликий не замедлил их облобызать, – сегодня… я хочу подарить вам своё сердце. – Алла Борисовна чуть опустила голову и, смотря на Саймона, захлопала редкими ресницами.

– О ma chère![14] Ну что вы! Это невозможно! Не плачьте, милая моя. (Чмок, чмок.) Без вас я погибну.

– Я вам не верю!

– Я не смогу прожить без вас ни минуты!

– Тогда почему вы не хотите принять от меня самое дорогое, что у меня есть? То, в чём заключена моя любовь к вам!

– Но Алла! Неужели вы думаете, что я убийца? Или я, по-вашему, похож на маньяка?

– (Шмыг, шмыг.) Нет.

– Тогда зачем вы говорите такое? Если вы мне это предлагаете, значит, у вас нет сердца! Значит, вы дарите мне пустоту!

Саймон опустил руки возлюбленной и отвернул от неё лицо, представ перед ней красавцем.

– Есть! У меня есть сердце! Саймон, неужели вы не видите, как я страдаю без вас?!

– Я вам не верю.

– Простите! Простите меня, Саймон! Я никогда, никогда с вами так больше не поступлю!

Алла Борисовна замахала руками, пытаясь дотянуться до возлюбленного, тот взглянул на неё и, улыбнувшись, снова приник к её рукам.

– Я не обижаюсь на вас, дорогая, – говорил двуликий, пристально вглядываясь в глаза любимой. – Ну, так что вы надумали?

– Я? Ммм… дайте подумать… знаете, как-то давно я в ресторане пробовала говяжий язык…

– Опять вы за своё! – возмутился Саймон и отпрянул от Аллы Борисовны. – Если вы не хотите думать обо мне, то подумайте о них! – сказал он, указывая рукой по направлению коридора. – Как нам всем дальше жить без вашего сопрано?!.. Одумайтесь, дорогая. Нет, я этого не допущу!

– Неужели вам так противен мой язык? – спросила возлюбленная, надув губки.

– Ваш? О нет. Ваш язык я готов принять от вас только живым.

Саймон потянулся к лицу Аллы Борисовны и вставил ей в рот язык. После окончания долгого и пламенного поцелуя возлюбленная открыла глаза и втянула в себя губы, пробуя их на вкус.

– Ну так что ж? – спросил Саймон свою рыжую бестию.

– Простите меня, Саймон, но после этого я не могу думать о еде. Сейчас я хочу лечь на кровать и мечтать – о нас. И только о нас! – сказала Алла Борисовна, удаляясь от двери.

– Но только не затягивайте с этим, дорогая! Я не хочу, чтобы вы потеряли сознание от голода!

– Я потеряю сознание только от нашей любви!

Саймон помахал в окошко своей культявой кистью и подошёл к следующему жильцу.

– Доброе утро, Элвис. Как вы сегодня поживаете?

– Прекрасно, Саймон.

– Тогда, надеюсь, вы меня не разочаруете?

– Нет.

– Правда? Какое счастье! Ну, говорите, говорите, не томите меня.

– Я хочу, чтобы на завтра вы приготовили для меня моё самое любимое блюдо на завтрак.

– Какое-какое?

– Яичницу с сосиской.

– О-о… Вы это серьёзно?

– Абсолютно.

– Элвис, вы меня сегодня просто поразили. Уф… А знаете, я вас прекрасно понимаю. Меня самого после всех этих ресторанных блюд так и тянет к чему-нибудь простому, домашнему… Действительно, зачем вам яйца? К чему? От них нужно избавляться в первую очередь, а то протухнут. А тухлятину я готовить не буду. – Элвис понимающе кивал головой. – Элвис, поздравляю вас, вы превзошли самого Муслима! Элвис, а вам их как приготовить? Желток оставить сырым или наоборот?

Клиент, взявшись за подбородок, погрузился в раздумья.

– Пусть будет зажаренным… да, точно.

– А сосиску порезать или целиком?

– Ммм, дайте подумать… порежьте дольками, чтобы удобнее было в рот класть.

– Хорошо, принял. Обещаю: это будет самый вкусный завтрак в вашей жизни.

Саймон пожал руку Элвису и подошёл к следующему жильцу, располагавшемуся напротив Гарфункла.

– Здравствуйте, Иоганн.

– Здравствуйте, Саймон.

– Иоганн, вы уже два дня ничего не заказываете. Я беспокоюсь о вашем здоровье. Надеюсь, сейчас вы одумаетесь и прекратите голодовку?

– Саймон, но я не голодаю. У меня ещё осталась косточка.

– Вы и вчера это говорили. Ну разве можно наесться этой косточкой? – В апартаментах жильца послышался хруст. – Пока она вам поперёк горла не встала! – Иоганн что-то посасывал. – Иоганн, вы меня разочаровываете… Значит, сегодня опять ничего?

– Простите, Саймон, я не хочу вас обижать, но-о я, правда, не хочу чего-нибудь другого.

– Тогда, может, вам приготовить новую косточку? – спросил Саймон, обрадовавшись этой идее.

– Нет, спасибо за заботу, но мне и этой хватает. Она такая вкусная, что я её… смакую.

Двуликий, расстроившись, опустил голову и приблизился к двери Гарфункла. Он опёрся на неё плечом и, постучав по ней кулаком, сказал:

– Гарфункл, а что тебе приготовить? Я же знаю, ты голодный. Ты уже третий день ничего не ешь… Хочешь яичницу?.. А паштет?.. Или ты хочешь мяса? Не стесняйся, говори. – Подождав немного, двуликий оставил в покое дверь и проговорил: – Ну как хочешь. Через пару дней ты по-другому запоёшь.

Двуликий сделал три шага вдоль стены.

– Ну что, Элвис, вы готовы?

– Да, Саймон.

– Что вы желаете послушать?

– Любимую.

– Любимую, так любимую, – сказал двуликий и кивнул каждому из жильцов. Он остановился на Муслиме и произнёс: – Муслим, начинайте.

Гарфункл услышал пение Муслима, оно было таким чудным, что у него затрепетало сердце, и он забыл на время весь этот кошмар.

(Саймон сдвинул с нижнего яруса тележки занавеску и достал оттуда пистолет. С началом куплета в песню включились Алла Борисовна и Иоганн.)

(Элвис в неге качал головой в стороны. Саймон, направляя на него правой рукой пистолет, левой указал ему отойти подальше от двери.)

По окончании куплета Гарфункл встрепенулся и вышел из небытия, услышав глухой, дующий выстрел. Песня продолжалась, Саймон постоял немного перед окошком Элвиса с небольшим чемоданчиком в руке, взятым перед этим с тележки, затем достал ключ, открыл дверь и вошёл к жильцу.

Песня повторяла свой уже одиннадцатый круг без перерыва (певцы исполняли её во весь голос), когда открылась дверь и в коридоре появился двуликий, неся в одной руке чемоданчик, а в другой поднос с окровавленным пакетом. Двуликий сложил всё эту на тележку и направился вместе с ней к выходу, громко подпевая друзьям. После его ухода хор допел до конца и затих.

«Бежать, бежать, бежать…» – безостановочно вертелось в голове Гарфункла. Но как? Даже если бы окно в камере было свободно от прутьев, он всё равно, скорее всего, через него бы не пролез. Гарфункл сложил перед окном друг на друга четыре доски, приходившиеся ему кроватью, и, встав на них, попробовал допрыгнуть до прутьев. В первый раз перед толчком доски съехали друг с друга, но во второй раз заключённому всё же удалось ухватиться за прутья, при этом он ударился руками за подоконник и почувствовал такую боль, что вскрикнул от неё. Совсем обессиленный, он с трудом подтянулся и взглянул на улицу. Сил хватило лишь на пять секунд, после чего Гарфункл упал на спину и глубоко задышал от усталости, боли – и нового испуга. За окном не было видно земли. Всё было покрыто водой. Деревья под порывом ветра неуклюже поднимали ветви, чтобы не замочить листву, кустарники с головой погрузились изучать морское дно, обозначив своё местонахождение кудрявыми макушками. А грязные тучи тем временем продолжали наливать себе ванну, жаждая скорее окунуться в неё целиком.[15]

Глава 4

Гарфункл проснулся от сильного грома. Пол по всей камере был покрыт водой. Гарфункл с трудом поднялся на четвереньки и, опустив голову, принялся лакать из огромной дождевой лужи. У него начали появляться странные мысли о еде. Без чего человек может жить? Аппендикс?.. У меня его вырезали. Пальцы… на ноге? А что там есть? Селезёнка! А что она из себя представляет?.. Паштет… Паште-ет… Четвёртый день без еды… Холодно… Мне было бы гораздо безопаснее и теплее, если бы я был дома… Мне было бы гораздо безопаснее и теплее, если бы я был дома…

Гарфункл всё утро провёл в объятиях с радиатором. Завести знакомство с соседями он не решался.

Снова появился официант, везя на тележке уже два подноса. Он радостно напевал:

– Здравствуйте! – прокричал он на весь коридор.

– Здравствуйте, Саймон! – прозвучало в ответ хоровое приветствие жильцов.

– Доброе утро, Муслим, – сказал Саймон, подъехав к тому с тележкой. – Держите ваш завтрак. Приятного аппетита.

– Спасибо. И вам того же.[16]

Гарфункл поднялся на четвереньки и проковылял к кормушке, увидев шедшего в его сторону Саймона, он улёгся на пол.

– Доброе утро, Элвис. Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, Саймон, неплохо.

– Как здоровье? Не побаливает?

– Так, слегка… дискомфорт.

– Ну, это ничего, заживёт. Зато какой из вас потом танцор получится, а!.. Может вам сменить повязку?

– Не беспокойтесь, я уже сменил.

– Бинтов хватает?

– Да, спасибо.

– Если будут заканчиваться, дайте знать, хорошо?

– Да, конечно.

– Та-да-да-ДАМ! – торжественно произнёс Саймон, снимая с блюда крышку. От еды шёл пар, и Гарфункл почувствовал его аромат. Отложив в сторону боязнь, он с вожделением заглянул в коридор, двуликий, заметив это, довольно ухмыльнулся. – Ну как? Заждались, поди? – Элвис облизывался, пожирая взглядом яичницу. – С пылу, с жару. А запах какой!

– О да! Ммм… – мычал жилец, принимая в руки поднос.

– Как вы и просили: желток приготовлен, сосиска нарезана дольками. Правда, насчёт сосиски вы это загнули, Элвис. Там вышло-то всего четыре то-оненькие дольки… Ну как?

– Ошин вкушна!

– Вы не спешите, не спешите. Вам, правда, нравится? – Элвис мгукнул, кивая головой. – А яичница как?.. Я рад, очень рад. Извините, что не уточнил у вас вчера, сколько яиц вам на сегодня приготовить. А то у вас такие яйца, что и на несколько завтраков хватит!.. А давайте, я одно в холодильник положу на зав… а, вы уже? Ну и изголодались же вы! Ладно, не буду мешать. Приятного аппетита.

Саймон оставил тележку, подошёл к Гарфунклу и наклонил к нему лицо, Гарфункл смотрел на него в упор.

– Здравствуй, друг, – сказал Саймон, подмигнув глазом и щёлкнув языком. – Как у тебя тут дела? Я уже вижу: ты начинаешь обвыкаться здесь. – Глаза Гарфункла со злостью бегали по лицу Саймона. – Ну, я слушаю… – Заключённый сипел от ненависти, если бы не дверь, он набросился бы на двуликого и сожрал бы его живьём. – Я же вижу: ты голодный. Не стесняйся, скажи, что ты хочешь? – В ответ доносилось лишь молчание, двуликий досадно опустил голову и выдохнул, после чего поднял её и, максимально приблизившись лицом к кормушке, так что Гарфунклу пришлось от неё отпрянуть, прошептал в звуках тишины: – Умереть с голоду у тебя всё равно не получится. Не позволю.

После этого Саймон с улыбкой подмигнул Гарфунклу и, не дождавшись от его бледного и испуганного выражения лица чего-либо конкретного, повернулся к Иоганну.

– Здравствуйте, Иоганн.

– Здравствуйте, Саймон.

– Я готов принять ваш заказ.

Иоганн замялся с ответом.

– Простите, Саймон, ууу… мменя косточка.

– Опять?! – гневно выкрикнул Саймон.

– Но ааа что я могу ппподе…

– Выбросите эту косточку! Она у вас, поди, уже протухла! А-а-а, угораздило мне приготовить вам ножку!

Саймон, взяв голову в тиски, приблизился к возлюбленной, она не замедлила подать ему руки.

– Ну а вы, любовь моя, – сказал Саймон, покрыв её костяшки поцелуями, – надеюсь, вы меня сегодня не разочаруете?

Алла Борисовна виновато отвела взгляд.

– Простите меня, но я пребываю в раздумьях. – Саймон, услышав это, отбросил её руки. – Саймон, мой милый Саймон, не обижайтесь, прошу вас… – злясь, Саймон медленно отдалялся от кормушки. – Завтра!.. Клянусь!.. Завтра я сообщу вам ответ!

Двуликий опёрся плечом на дверь Муслима и нагнулся к его окошку.

– Как я понимаю, завтра вы тоже собираетесь остаться без завтрака, да?

Муслим от растерянности не знал, что ответить.

– Простите, Саймон, но…

Оставшись на сегодня без работы, повар негодующе взялся за тележку. Он посмотрел на дверь Гарфункла (тот встретившись с ним взглядом, быстро закрыл кормушку), приблизился к выходу и со словами: «Ненавижу такие дни!» – с шумом закрыл за собой дверь.

У Гарфункла болел желудок. Гром раздавался в животе и в небе. Гарфункл начисто вылизал пол. Перед глазами начали маячить тёмные пятна. Гарфункл целый час лежал около удобрения (это было то же удобрение, с первого дня его не прибавилось). Если бы оно не утратило свой первоначальный вид, Гарфункл попробовал бы его. Но, в отличие от него, мухи не страдали брезгливостью, они не привыкли судить о вещах по обёртке. Если заключённому удавалось поймать мушку, она отправлялась ему в рот. Заключённый, прижавшись спиной к батарее, вслушивался в шум за окном и мечтал утонуть.

Скорчившись, он подтянул к окну доски и сложил их друг на друга. Он сидел на коленях и собирался с силами. После чего встал на пьедестал и, оттолкнувшись от него, вышел победителем. Он ухватился за прутья и от боли безмолвно скривил лицо, из глаз полились слёзы. Но боль посильнее этой ждала его впереди. Подтягиваясь, заключённый почувствовал по руке удар и с криком свалился на пол.

– Ха! Я же говорил, что ты не умрёшь с голоду! Говорил?! Ха-ха!

Гарфункл сжимал правой рукой левое запястье и, тихо вскрикивая прерывистое «а», глядел на руку. На ней не было четырёх пальцев.

– Где ещё один? – услышал он с улицы голос Саймона.

Между прутьями появилась его рука и принялась шарить по подоконнику.

– А, вот он! – сказал двуликий, осторожно забирая к себе зажатый между пальцами окровавленный мизинец. Когда рука исчезла, из окна в камеру полетели поочерёдно три мотка бинтов.

Гарфункл закричал.

Глава 5

Гарфункл очнулся, обнимая спиной батарею. Он свернулся в позу эмбриона и, убаюкивая спелёнатую руку, непрерывно ощущал в ней пульсирующую боль. За ночь он несколько раз вздрагивал ото сна.

Гарфункл осторожно снял окровавленную повязку и вложил себе в рот. Он чувствовал себя вампиром-импотентом. (Видели бы вы, с какой страстью он вначале, только опомнившись от шока, вбирал в себя извергающуюся из жерл и стекающую по руке горячую лаву.) Когда вкус у жвачки пропал, Гарфункл накинулся на её производителя.[17] Раненый производитель был абсолютно чист, за исключением области, прилегающей близко к травме. Больной и врач из-за отсутствия обезболивающего отказались от дальнейшего мытья – обоим было больно. Врач профессионально, не задев ни одной чувствительной эрогенной зоны, зачехлил обрезанные хуёчки.[18] Когда запелёнатый младенец снова прижался к груди матери, та улеглась на спину и принялась жевать старую жвачку, и, как это ни странно, но у ней снова появился вкус.

В коридоре послышалось радостное пение повара-официанта:

– Всем доброго утра! – выкрикнул Саймон, пританцовывая твист.

– Доброе утро, Саймон!!!!

Саймон, улыбаясь и слегка отдышавшись, подкатил тележку к Гарфунклу.

– Гарфункл, ты там? Открывай, я завтрак принёс. Он только что из холодильника, не дай ему остыть. – Гарфункл, изнывая, лежал на кровати, он твёрдо решил сдохнуть с голоду. – Прекращай дуться, смотри, что я тебе принёс. – Саймон снял крышку с кастрюльки и с наслаждением протянул: – Тирамису! – Услышав это, Гарфункл едва не захлебнулся от притока слюны. Как это подло со стороны Саймона! Если бы он приготовил какие-нибудь там: торт, пирожное, конфеты или мороженое, то Гарфункл назло просто бы открыл кормушку и плюнул в тарелку. Но тирамису! Это был самый, самый-самый любимый десерт Гарфункла. Самый. – Ммм, какой божественный запах! – продолжал говорить двуликий, заключенный, несмотря на закрытое окошко, сумел воссоздать в голове этот аромат. – А погляди, сколько здесь крэ-эма! Целая кастрюлька!.. Дружище, давай открывай, я не позволю такому роскошному десерту испортиться. Если ты не откроешь, тогда я его сам съем… Нет, я придумал лучше! Я угощу им своих друзей! Тем более нас как раз четверо и каждому достанется по печеньке. Друзья, хотите попробовать тирамису?

Как только со всех сторон послышалось жадное согласие, кормушка заключённого отворилась. Двуликий победно улыбнулся. Он заглянул в камеру: Гарфункл, прижавшись к полу, прятался под кормушкой.

– Ты прям как ребёнок, – сказал Саймон и взял с тележки поднос. – Ладно, протягивай ручки, ты же не хочешь с пола есть?

Лёжа на спине, Гарфункл протянул под идущий к нему поднос дрожащие ладони. Он не мог не налюбоваться этим подношением. Он лежал на полу, с благоговением разглядывая большую кастрюльку, наполненную до краёв белоснежно-ароматным крэмом, рядом с кастрюлькой находились бутылка воды и пять мотков бинтов. Когда Саймон снова принялся открывать рот, Гарфункл опомнился и быстро закрыл кормушку.

– Вы помните, друзья, – обращался Саймон к примкнувшим к экранам лицам своих друзей, – каким расстроенным я покинул вас вчера?

– Простите нас, Саймон, – сказал Элвис, вслед за ним повторили и остальные.

– Ничего, ничего, не надо. Я хочу вам сказать спасибо за вчерашнее, ведь благодаря этому я познал всю доброту и благородство Гарфункла. Да! Да! Не удивляйтесь! Вчера мне было так больно, что, покинув вас, я сразу же пошёл к себе и кинулся реветь в подушку. Но он! – воскликнул Саймон, указывая рукой на дверь Гарфункла, – услышав мои рыдания… вы ведь их тоже слышали?

– Нет, – спеша ответили жильцы, а Алла Борисовна добавила, что если бы она их услышала, то покончила бы с собой.

– Разве?.. Ну хотя да, ведь я рыдал в подушку… Но какой тогда чуткий слух у моего друга, если он смог уловить мои грустные нотки!.. Ну так вот, плачу я вчера и вдруг слышу с улицы: «Са-а-аймон!.. Са-а-аймон!» – я не поверил своим ушам! Но потом опять послышалось это тянучее: «Са-а-аймон!.. Са-а-аймон!» – как будто мать зовёт своё дитя. Я подошёл к окну и тут же узнал голос – это был мой друг Гарфункл. – Двуликий повернулся к двери друга и погладил по ней рукой. – А вы слышали, как он меня звал?.. Нет?! И это не слышали?! Странно, наверное, вы спали… а! может быть, всему причина дождь и гром?!.. Да? Ну я так и подумал. И вот после этого я запрыгнул на свою гондолу и поплыл к окну Гарфункла. Вы же сами видите: дождь всё идёт и идёт, поэтому на улице без гондолы сейчас никак. К тому же я не хотел беспокоить вас понапрасну своим визитом. Ну так вот, стою я, гребу одним веслом и пою: «Santa Lucia!» – а Гарфункл в это время тянет мне навстречу руки. Когда я подплыл к нему, он сказал мне: «Саймон, не плачь!» – а я ему: «И ты не плачь, Гарфункл!» – и тогда он мне опять: «Ох, Саймон! Вырви у меня глаза и приготовь из них себе дивное мороженое! Забери их у меня, поскольку я недостоин плакать по тебе и созерцать твоё величие!» Да, да, так и сказал! Слово в слово! Но я ему ответил: «Гарфункл, ты с ума сошёл?! Из-за твоих слёз мороженое получится солёным! Разве подобает мороженому быть солёным?» После этого я увидел, как мой друг опустил глаза, и его взгляд остановился вот на этой руке. И он сказал… Гарфункл, может, ты расскажешь, как всё было?.. Тогда мой друг сказал: «Саймон, прими в дар от меня эти пальцы! Дабы они служили тебе верой и правдой!» – сказав это, двуликий заплакал. – Скрипя сердце я принял его предложение… Но вы не поверите, какое чудо произошло дальше! Дело в том, что когда я плыл к нему, то забыл захватить с собой чемоданчик. Но он мне не понадобился! Я своим глазом видел, как Гарфункл рукой просто отделил четыре пальца от кисти, при этом не пролилось ни кровинки, и вложил их в мою ладонь!.. Клянусь!.. Так всё и было! После этого он опустил свою осиротевшую руку и, с улыбкой махая другой, медленно удалялся спиной назад, пока не скрылся от меня в тумане.

В коридоре лился свой, человеческий дождь, в придачу с такими стенаниями, какие редко услышишь на похоронах. В то время, когда пять туч изливали из себя воду, Гарфункл с большим удовольствием слизывал со дна кастрюльки крэм. Момент, в который он впервые увидел печеньки, слегка подпортил ему аппетит, но только слегка, так как крэм был просто пальчики оближешь. Да, он их облизал и аккуратно положил на бинты. От них пахло коньяком.

– Ну всё, хватит. Разревелся как девчонка, – сказал Саймон, утирая слёзы. – И вы тоже прекратите плакать. Слышите? Прекратите! – крикнул он на жильцов, те сразу же затихли. – И вот сижу я вчера у себя, разглядываю подарок и думаю: «Почему я? Почему он выбрал именно меня? Разве я заслужил? Разве я отличаюсь каким-нибудь благородством, добротой?» Да это всё не то! Вы меня совсем не знаете! – отвечал Саймон на похвалу жильцов. – Я злодей… Да, это так. За свою жизнь я совершил много зла. Наверное, поэтому я стараюсь искупить свою вину, принося вам добро… Но этого не достаточно! Это не сможет искупить все мои грехи!.. И тогда я подумал: «А что если мне поднести ему дар?» Он упомянул мороженое, но разве можно сделать из пальцев мороженое? Тогда я придумал тирамису… Да, я вернул ему подарок назад. Конечно, говорят: возвращать подарки не хорошо, – но я его не просто вернул! Я залил его коньяком и сливочным крэмом!.. Мне кажется, он проверял меня… и я думаю: я эту проверку прошёл успешно. – Двуликий опустил голову и уставился на свою обезображенную руку, потом он поднял её и прокричал: – А ведь мне ничего не стоило взять эти пальцы и поставить их сюда!

Небеса разверзлись с такой силой, что Гарфункл и жильцы пригнулись на пол и закрыли головы руками. Один двуликий продолжал стоять на месте, вперив взгляд на свои стигматы.

– Ну так что ж, – проговорил Саймон, словно опомнившись ото сна, – пора принимать заказы. Гарфункл, что тебе приготовить на завтра? Гарфункл? – Саймон постучал в дверь. – Если ты не откроешь, значит, ты завтра останешься без завтрака… Ладно, как хочешь… Иоганн! А что вы желаете покушать? Не томите, я слушаю.

– Простите меня, Саймон, но… у меня ещё остала…

– О боже мой! – прокричал Саймон, подняв лицо к потолку. – Слышать больше не могу! Скажите спасибо, что на меня снизошла благодать, а то бы!..

Саймон выдохнул и подошёл к Элвису.

– Ну а вы, Элвис, чем вы меня сегодня обрадуете?

Элвис замялся с ответом.

– Простите, Саймон, но я сыт. – Двуликий глубоко задышал. – Но вы же сами видели, какие огромные были яйца! Вы даже хотели оставить мне одно на сегодня!

– Ах, да, простите, я забыл, – сказал Саймон, отпустив гнев. – Они, и правда, были… огромные… Да, да, вы правы, переедать тоже вредно. Хорошо. Муслим! Когда вы в последний раз кушали?

– Вчера.

– А, паштет… значит, вам тоже нечего мне сказать?

– Нет, почему же? – сказал Муслим, заставив двуликое лицо просиять от радости. – Я хочу рискнуть и попробовать приготовленное вами блюдо из мозгов.

– Вы это серьёзно? – радостно воскликнул Саймон, жилец кивнул. – Уф, у меня даже сердце застучало. Да-а, это очень смело с вашей стороны, но не беспокойтесь, Муслим, я всё сделаю по высшему разряду. – Официант протянул клиенту руку и, совершая рукопожатие, добавил: – Спасибо, Муслим, вы настоящий друг и эстет в кулинарии.

Далее двуликий приблизился к возлюбленной и зацеловал её ручки.

– Дорогая, вы, кажется, вчера обещали сообщить мне ответ?

– Да.

– Надеюсь, это будет: да?

– Да.

Саймон смахнул со щеки слезу и заявил:

– Я самый счастливый человек на Земле. – Возлюбленная тоже не сдержала слёз. – Какое приданое вы мне предоставите?

– Я хочу подарить вам свою самую пикантную часть – филейную.

– О.

Жених и невеста, касались друг друга лбами и плакали, опустив взгляд на свои сплетённые руки. Поцеловавшись с невестой, Саймон сказал:

– Сегодня самый счастливый день в моей жизни.

– Мой тоже.

– Как давно я это ждал.

– Я тоже.

– Обещаю, что я буду обращаться с вашей попой, так как никто с ней ещё не обращался. – Саймон ещё раз облобызал руки и лицо возлюбленной. – Ну что, любовь моя, я думаю можно начинать? Какую музыку вы закажете?

– Для такого дня я уже давно приготовила ответ. Я хочу услышать «Свадьбу».

– Прекрасно… Муслим… ваш выход.

Муслим засиял от счастья.

Муслим пел до тех пор, пока Саймон, слегка уставший от исполнения супружеских обязанностей, не вышел от Аллы Борисовны. Жених положил поднос и пакет с филе на тележку и, дослушав песню до конца, подошёл к её исполнителю.

– Ну а теперь, маэстро, ваш черёд. Зная ваши наклонности, я предположу, что вы снова выберете классику?[19]

– Знаете, Саймон, до того как вы меня спросили, я был уверен в том же, но сейчас, меня почему-то тянет послушать… «Белые розы».

– «Белые розы»?!.. Ох уж эта молодёжь, молодёжь! – сказал Саймон, после чего, посмотрев в сторону остальных зрителей и по-дирижёрски взмахнув рукой, проговорил: – Элвис, Иоганн, Гарфункл, на счёт три… один, два… поехали!

Из хаты Иоганна послышалась фортепианная музыка, Саймон два раза нажал на переключатель на стене, отчего выключился свет и включилась светомузыка. Саймон достал из-за пояса микрофон и, медленно переставляя перед собой одну ногу за другой, запел:

Все, за исключением Муслима, были вовлечены в процесс: Саймон пел, Иоганн играл, Элвис подпевал, а Гарфункл, ритмично кивая головой, отвечал за подтанцовку. К концу песни певец тем же неторопливым шагом возвращался к Муслиму и, допев последнюю фразу, он вытащил из-под ремня пистолет и выстрелил спящей пулей в окошко жильца. Во время операции роль первой скрипки взял на себя Элвис. Но поскольку операция была не из простых, то спустя час певец охрип и не смог продолжить пение. Несколько минут солировала лишь одна мелодия. Гарфункл чувствовал на себе долг перед жильцами, он хотел подхватить брошенное знамя. И когда «Белые розы» начали свой круг по новой, заключённый открыл рот и запел, но из-за длительного пребывания в молчании его голос был не готов к таким нагрузкам, в результате чего из его горла вышла одна какофония. Но, к счастью, никто этого не заметил. Скрип открывающейся двери операционной заглушил этот позорный дебют.

Уставший Саймон вышел из апартаментов жильца и тяжело закрыл за собой дверь. Он положил на тележку поднос с мозгами и покатил к себе. Гений Иоганна почувствовал что-то неладное – по завершении песни он не замолк, а начал играть мелодию с начала. Ответ нашёлся скоро. Спустя минуту вернулся Саймон. Он выключил светомузыку, включил свет и окончательно скрылся за дверью. Фортепиано доиграло до конца и умолкло.

Глава 6

Ночью радиатор разбудил Гарфункла, ударив его током. После Гарфункл почувствовал землетрясение – это был гром. Вода через окно поступала в камеру, словно из душа. Снова сверкнула гроза, громогласно прокричав на прощание. Гарфункл вскочил на ноги. Надвигался Апокалипсис. Гарфункл не ожидал, что на этот раз он заявится сюда без песни. Он почувствовал только, как в коридоре открылась дверь и зашумела вода.

Саймон по колено был в ней. Она поднималась всё выше и выше. Возлюбленная открыла кормушку и ласково улыбнулась двуликому, тот направил на неё пистолет и выстрелил. По воде, словно брошенный блинчик, пронёсся резкий, оглушительный хлопок. Двуликий, тяжело передвигая ногами, подошёл к Муслиму, тот пустыми глазами уставился в дуло. Выстрел. Когда Элвис проговорил: «Я люблю тебя, Брат» – пуля вышибла ему мозги. Иоганн зажался в дальнем углу хаты и, прижимая к себе кусок бедренной кости, промямлил: «Ууу меня еее…» Двуликий нажал на спусковой крючок.

Гарфункл услышал громкий стук в дверь.

– Гарфункл, открывай! – дверь снова загрохотала. – Открывай! Ты, неблагодарный!

Затем он услышал звон ключей. Заключённый подскочил к двери и принялся удерживать её за ручку. Саймон пытался открыть дверь, тяня её на себя, к сожалению для него, вода в этой борьбе играла не за его команду. Его кулак со злости опять застучал в дверь. В окне сверкнула молния. Бог продемонстрировал свой удар.

За дверью наступила тишина. Через замочную скважину и закрытую кормушку пульсировала вода.[20] Гарфункл открыл кормушку. Вода хлынула в камеру, стремительно заполняя её своим плотным потоком. Гарфункл в панике налёг на дверь.[21] Она подалась вперёд. Вода обрушилась на заключённого волной.[22] Гарфункл инстинктивно вдохнул полный рот воздуха. Он был по шею в воде.[23] По уши. По самую макушку.[24] Гарфункл оттолкнулся от пола и вынырнул головой из воды. Он касался её подбородком, а макушкой драил потолок.[25] Он задержал дыхание. Он поплыл. Он зачерпнул одной рукой. Второй. Третьей.[26] Он вдохнул. Поплыл. Сделал один мах. Второй. Третий. Ещё мах. Ещё. Ещё. Мах Трах Бах Нах Е О У Ы И А О У.[27] Он касался её подбородком, а макушкой драил потолок. Он сказал: «Поехали!» – и взмахнул рукой. Одной. Второй. Третьий мах. Четвёртый. Пятый. Шестой. Он уже у двери. Вдо-о-о-ох. Один. Два. Впереди ещё один коридор. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Он у двери. Вдо-о-о-ох. Мах. Ещё мах. Ещё. Ещё. Ещё. Он выбрался наружу.[28] [29] [30]

Вода доставала почти до крыши цеха. Его окна уже превратились в истоки. Гарфункл голышом в страхе барахтался по воде. Дождь ещё яростней налёг на приклады орудий. Вдали ударила гроза. Если она нанесёт свой удар вблизи – освобождённому несдобровать. Яростно двигая руками и ногами, он направился к крыше цеха. То, первое здание с мертвецами, полностью скрылось под водой. Подплывая к краю крыши, Гарфункл заметил появлявшуюся с противоположного ската и двигающуюся к нему навстречу фигуру двуликого. Освобождённый кинулся прочь. Саймон был раздет по пояс. Он, выпрямившись, стоял на коньке крыши и глядел Гарфунклу в лицо, впервые являя ему своё обезображенное плечо. Он отвёл в стороны полусогнутые руки. Оружия в них не было. Блеск молнии озарил всё пространство, словно днём. Гарфункл не знал, куда ему деваться. Кругом была сплошная вода. Саймон одной рукой призывал Гарфункла вступить на ковчег. Он спустился с краю и протянул ему искалеченную кисть, второй, чтобы не упасть, он держался за крышу. Прогремел гром. Гарфункл закричал. Он испуганно подплыл к двуликому. Он находился в метре от его помощи, не находя смелости принять её. Саймон с немигающим глазом и немым выражением лица смотрел на Гарфункла, тот отвернул от него голову, вглядываясь вдаль. Там виднелись попеременно освещаемые молниями облака – богу никак не удавалось зажечь зажигалку. У Гарфункла не было выхода. Он протянул двуликому свою обезображенную руку (почему?), с которой вода смыла все бинты.

Их ладони спасительно тянут друг к другу свои линии жизни, чтобы соединить их и стать одним целым. Их укороченные фаланги пальцев нацелены друг на друга. Они соприкасаются.

Гроза взорвалась где-то рядом.

Глава 7

Кто-то светил ему фонариком в глаз. Он и она переговаривались. В голове стоял шум.

– Как вы себя чувствуете?

– Что со мной произошло?

– Вы полтора месяца пролежали в коме. Вы попали в аварию… Вы вылетели через лобовое стекло и… пронеслись несколько метров головой по асфальту.

– А рука? – спросил он, подняв левую руку с прибинтованной к ней гранатой (большой палец служил чекой).

– Вы, к сожалению, лишились четырёх пальцев.

– А… насколько серьёзно с головой?

Доктор посмотрел на скрытую под повязкой часть головы, бинты с которой переходили на плечо, и, выдохнув, произнёс:

– Жить будете.

– К вам посетитель, – сообщила медсестра, открыв дверь в палату.

Вошла девушка. Его жена. Она прикрыла рукой рот и испуганно зашагала в его сторону.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она, до этого несколько минут молча, со страхом поглядывая на его лицо. Она сидела с его здоровой стороны и сжимала его ладонь.

– Нормально, – сказал он, слегка кивнув головой и тяжело опустив веки.

– А что ты делал там?

– Где?

– На дороге. Ты не помнишь: куда ты ехал в тот день? – Он смотрел на неё, напрягши единственную бровь. – Ты за кем-то гнался? Или что? Просто я узнавала у тебя на работе, и мне сказали, что вы на той дороге не работаете и они тебя туда не посылали… Ты не помнишь: куда ты ехал?

– Нет.

Ложь.

– А ты хоть что-то помнишь?

Он пожал здоровым плечом.

– Не знаю… дождь… и дождь.

– А-а когда ты был в коме?

– Ничего… Единственное, я не очень-то удивился, когда узнал, что со мной… рука… лицо.

– Вы готовы? – спросил доктор, оглядывая супружескую пару.

– Может, тебе лучше уйти?

– Нет, я останусь.

Доктор осторожно слой за слоем снимал с головы бинты. Под ними скрывалась красная кожа с впадиной в глазнице, бордовая дыра на носу, полузакрытый из-за отсутствия губ рот, за которым виднелись несколько обломанных зубов, лысый череп с огромными швами вокруг вмятины…

Жена вскрикнула и, зажав рукой рот, выбежала из палаты.

Он стоял перед зеркалом в служебной форме, вглядываясь в своё новое отражение. Когда он по поводу своего будущего в первый раз явился на работу, то услышал от начальства намёк, что они не желают иметь в своём строю сотрудника с такой внешностью. Он шёл напролом. Они обязали его пройти тщательное медобследование и тесты по профподготовке. У них ничего не вышло. С тех пор он всегда старается глядеть на них пустым глазом.

Он подошёл к дверному проёму кухни и приложил половину лица к косяку, скрыв за ним своё уродство. Жена мыла посуду, оставшуюся после завтрака. Она повернулась к нему. Это был он. Он улыбнулся ей. Она ответила тем же.

– Нам надо развестись. – Услышав это, она отвела от него взгляд и уставилась в раковину. – Не порть себе жизнь. За то, что ты будешь постоянно плакать и дрожать при виде меня, тебя в раю по головке не погладят.

Он ушёл.

Вечером начался сильный ливень.

Он сидел в стоящей на обочине машине. В зеркале он увидел свет фар. Он вышел из машины. Он встал с краю дороги и замахал жезлом. Водитель его, кажется, не замечал. Несмотря на вечер и непогоду, тот ехал довольно быстро. Перед гаишником взвизгнули тормоза. Машина пролетела пятьдесят метров от того места, где он стоял, чудом не свалившись в кювет.

Гаишник крепко сжимал в руке жезл, наблюдая, как тот рассекает одну каплю за другой. В этот момент с гаишником что-то произошло. Внезапно он стал наполовину не тем, кем был раньше.

Он не спеша шёл к водителю и, держась рукой за козырёк фуражки, кланялся дождю.

Он постучал в стекло. Дождь барабанил громче. Он постучал сильнее.

– Открывайте!

Рука яростно забила по стеклу. Оно опустилось.

В глазах гаишника появился испуг, когда он увидел ужаснувшееся лицо водителя. Но спустя секунду он опомнился и улыбнулся своему старому отражению…[31]