Читать онлайн Солнечный детектив

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

Александр Рыжов

Гладьте черных кошек

Леша Касаткин сломал руку. Точнее сказать, не сам сломал, а ему сломали. На тренировке один не в меру ретивый защитник, с которым имелись личные счеты, въехал на скорости, повалил Касаткина на лед. Кость и треснула, да так неудачно, что потребовались две операции, чтобы правильно сложить обломки. И вот уже третий месяц ходит Леша в гипсе, как герой Юрия Никулина из знаменитого фильма, а перелом все никак не заживает.

У хоккеистов серьезные травмы – не редкость. Лешин друг, нападающий Денис Фомичев, вообще однажды полгода провалялся с разрывом связок, на костылях шкандыбал, думали, инвалидом на всю жизнь останется. Но Касаткину как-то особенно не везет: то вывих, то растяжение, то сотрясение… В прошлом году едва челюсть набок не свернули. С тех пор как всерьез начал заниматься спортом, раза по три в год в травматологию попадает. Его там уже постоянным клиентом стали считать. Медсестры смеются: пора тебе у нас прописку оформлять.

Отчего такая нелюбовь фортуны – черт ее знает. Тренер Николай Петрович говорит, что от излишней запальчивости. Любит Касаткин лезть напролом – шайбу подхватит и прет как танк, ничего не замечая. Но у танка броня есть, а человеческая плоть ранима.

Вывихи и растяжения – шут с ними, Алексей привык. Однако в этот раз дело обернулось совсем скверно. Врачи говорят, на восстановление еще месяца три-четыре уйдет. Это хуже некуда. Команда сезон доигрывает, бьется, а форвард Касаткин сидит сиднем дома, хоккей только по телевизору смотрит и раздумывает, стоит ли продолжать спортивную карьеру или лучше завязать с ней на веки вечные, податься на учебу в университет, как давно и настойчиво советует очень симпатичная девушка по имени Юля.

Если бы не она, Касаткин бы в депрессию впал и волком выл, а то, чего доброго, запил бы от тоски и бездействия. Но она каждый день его навещает, продукты приносит, по дому помогает, поддерживает морально. Не девчонка – золото! Именно про такую поется у Визбора: «Мне б хотя бы раз прожить с тобой всю жизнь, и клянусь, мне большего не надо».

Леша бы, конечно, не отказался прожить с Юлей все, что ему, двадцатидвухлетнему, отпущено на этом свете, да все никак не решался сделать ей предложение. Она – дочка профессора, признанного ученого-филолога с мировым именем, а он кто? Сирота, без связей, без влиятельных знакомств. Играет за дубль, прямо скажем, не самого сильного клуба, а теперь к тому же мается с закованной в лубок рукой и не ведает, продолжится его карьера или нет.

Юлечку с юных лет окружают достаток и комфорт. Она живет в просторной трешке-«сталинке», обставленной импортной мебелью, где на стенах висят картины известных живописцев, а в воздухе витает благородная пыль от раритетных книг из коллекции профессора. В холодильнике стоят бутылки с этикетками на иностранных языках, привезенные отцом из заграничных командировок, и носит она не ширпотреб, а настоящую фирму европейского пошива. А Леша ест молочные сосиски, запивает кефиром, в его гардеробе всего три рубашки и пара штанов, местами штопаных. Когда Юля заходит в его скромную однушку на Анниковом проспекте, с линялыми обоями и облупившейся краской на дощатом полу, она всегда морщит носик, что означает немой вопрос: как ты можешь так жить?

Ну да, потрепанная хрущевка – не царский дворец. Тесновата, неказиста и в плане качества подгуляла. Дом строили из силикатного кирпича, наскоро – в те годы вышла разнарядка нарастить объемы жилплощади и в ближайшем будущем обеспечить граждан отдельными квартирами. Граждан в Советском Союзе всегда было много, а жилплощади мало. Поэтому дома в пятидесятые и шестидесятые годы стали расти как грибы, упор делался на количество. Стройматериалы поставлялись дешевые, строители вкалывали аврально – отсюда и результат.

В доме, где жил Касаткин, на первом этаже придумали открыть прачечную, из-за чего влажность распространилась вплоть до верхних этажей, система вентиляции с ней не справлялась. Сырость въелась в перекрытия, там и сям образовывалась плесень, появлялись пятна. Жильцы писали жалобы в жилищную контору, в горком, в газеты, но получали стандартные отписки: предприятие бытового обслуживания не может быть закрыто, поскольку население в нем нуждается. Как будто жильцы дома – не население!

И все же Алексей считал, что ему повезло. Многие по сию пору в коммуналках ютятся, а у него своя квартира. Когда захотел, пошел в туалет, когда захотел – на кухню, чайку попить. Не надо ждать в очереди, ругаться, подписывать продукты и следить, чтобы не стащили ботинки из коридора.

Юле, которая в коммуналки небось и не заглядывала, не дано оценить все минусы совместного проживания с чужими людьми. И не надо. Пускай в ее жизни всегда царит уют. А Леша Касаткин постарается его обеспечить. Ему бы только твердо на ноги встать, найти свое место в мире.

…В то утро он проснулся, как всегда, рано утром, с позывными «Пионерской зорьки», сделал что-то вроде зарядки, насколько позволяло нынешнее физическое состояние, и пошел на кухню, чтобы приготовить себе завтрак. Мимоходом сорвал с календаря листок, на котором значилось: «1 марта 1977 года». Сорвал и задумался.

Через неделю – Международный женский праздник. Вот и повод посидеть с Юлей в какой-нибудь точке общепита, выпить по бокальчику вина и, может быть, наконец заговорить с ней о свадьбе. Но для этого нужны соответствующий антураж, романтическая атмосфера. Пельменная за углом вряд ли подойдет для такого знаменательного случая. А еще неплохо бы букет цветов преподнести и хороший подарок.

Хороший – значит, дорогой. Папа-ученый денег на единственного ребенка не жалеет, и Юлечка понимает толк в вещах. Дешевкой ее не очаруешь. А с финансами у Касаткина туго: живет на мизерное пособие, которое выхлопотал для него все тот же тренер Николай Петрович. Едва хватает, чтобы концы с концами сводить.

Был бы здоров, нашел бы подработку. Но куда его, калеку, возьмут? Еще и без специальности. Ни землю копать, ни вагоны разгружать – ничего этого он сейчас делать не в состоянии.

Выход один: что-нибудь продать. Правда, лишнего в квартире нет, живет Касаткин по-спартански. Есть только мамины сережки с бирюзой да отцовский маг, но это память, ее продавать нельзя.

Алексей забыл про завтрак (подождет надоевшая яичница, глаза б на нее не глядели) и занялся ревизией своего холостяцкого имущества. Выволок из кладовки велосипед «Минск». Это, пожалуй, самое ценное, что у него есть, два года назад купил за восемьдесят рублей. Сейчас за прежнюю цену уже не возьмут – велик подержанный, седло потерлось, черная краска на раме кое-где сошла, две спицы погнуты, – но в целом агрегат на ходу, крепкий и надежный. Рублей шестьдесят попросить – в самый раз. Все равно пока не нужен.

Касаткин провел ладонью по вилке велосипеда, крутанул педаль. Жаль, но что поделаешь… Не куртку же с сапогами продавать. Без них и на улицу не выйдешь.

Он затолкал велосипед обратно в кладовку и направился было в комнату, чтобы написать на тетрадных листках объявления для расклейки на столбах, но тут в дверь позвонили.

Алексей трусцой вернулся в прихожую, подумал, не пришла ли Юля. Она обычно так рано не появлялась, у нее в первой половине дня лекции, но мало ли…

На пороге стояла соседка по лестничной площадке – сухая, будто из дерева выточенная дамочка с вычурным именем Грета Германовна. Касаткин никогда не интересовался ее происхождением, но было оно, судя по всему, нерусским. Она и выглядела чужеземно: высокий рост, по-скандинавски белая кожа, бесцветные волосы, глухое темное платье с фартучком, как у чопорных домоправительниц из западных фильмов. В говоре слышался легкий не то прибалтийский, не то немецкий акцент.

– Алексей, – произнесла она низким грудным голосом, – вы позволите?

– Да-да… – Он машинально попятился, и дама шагнула через порог. Словно монумент в квартиру вошел.

– Добрый день, – поздоровалась она с некоторым запозданием, но так торжественно, что ни у кого бы и мысли не возникло о неучтивости. – Как ваше самочувствие?

Грета Германовна была старше Касаткина раза в три, но, в отличие от других соседок, никогда не говорила ему «ты». Видимо, воспитание не позволяло.

– Спасибо, – ответил он. – Уже лучше.

И в доказательство пошевелил пальцами загипсованной руки.

Грета Германовна удовлетворенно кивнула.

– Это хорошо. Тогда вам, наверное, не будет в тягость… Дело в том, что я уезжаю в отпуск. В Гагры, в санаторий, на две недели. А за квартирой присмотреть некому. Вы ведь на больничном? Вас не затруднит?

Раньше она никогда не обращалась к нему с подобными просьбами, и он слегка растерялся.

– Что надо делать?

– Ничего сложного. У меня несколько комнатных растений, им требуется регулярный полив. А еще Клотильда… Ее необходимо кормить трижды в день, наливать свежую воду в блюдце и мыть лоток.

– Клотильда, пардон, это ваше домашнее животное? – Касаткин, парень, в общем-то, простой, под влиянием выспренних словес Греты Германовны сам невольно заговорил громоздким штилем.

– Сиамская кошка, – пояснила соседка. И прибавила: – Вы не знакомы? Я вас представлю.

Как будто речь не о кошке шла, а об английской королеве.

Касаткин не был уверен, что справится со столь ответственными поручениями. Попробовал отбрыкнуться:

– Но почему я? У меня и кошек никогда не было, и в растениях я не очень разбираюсь…

Грета Германовна, ни на секунду не утрачивая монументальности, объяснила, что ее подруга, бывшая балерина, заслуженная артистка, которой она доверяла ключи на время своих отъездов, попала под машину на Васильевском острове, и ее увезли в больницу в тяжелом состоянии. Это произошло буквально вчера вечером, а через три часа уже улетать, самолет ждать не будет. Времени на поиски замены катастрофически мало. А Алексей, согласно наблюдениям бдительных бабулек у подъезда и самой Греты Германовны, отличается внутренней культурой и способен подойти к исполнению возложенных на него обязанностей со всей ответственностью.

Касаткин слушал ее, и его не покидало ощущение, что он на собрании комсомольской ячейки, а перед ним комсорг, который взваливает на него очередное общественное поручение. Хотелось воскликнуть: «А оно мне надо?» Валялся бы себе на диване, смотрел по телику «Очевидное – невероятное», разгадывал кроссворды из «Огонька», и тут на тебе! Полив, откорм, уборка экскрементов… Не жизнь, а трудовые будни совхоза «Красное дышло».

Но Грета Германовна уже совсем не аристократическим манером тянула его за здоровую руку к своей квартире:

– Идемте-идемте! Я вам все покажу…

Он не успел опомниться, как очутился в ее апартаментах. Здесь было душно и влажно, как в оранжерее, а еще пахло книжной пылью – точь-в-точь как в хоромах у Юли и ее отца-филолога.

В гостиной взору Касаткина предстало изумительное зрелище: весь подоконник и многочисленные полки, прибитые к стене, а также поверхности комода, серванта и журнального столика были уставлены цветочными горшками. Из них торчали и свисали на разные лады зеленые насаждения. Некоторые из них были увенчаны яркими бутонами, но большинство еще не торопилось цвести, дожидаясь тепла и солнца.

Грета Германовна с места в карьер пустилась в наставления:

– Это антуриум. Обратите внимание, он растет без почвы, непосредственно в воде. Ее нужно доливать ежедневно, а раз в неделю менять полностью. Это алоказия, она боится холода, поэтому ни в коем случае не переставляйте ее на окно. И поливайте умеренно, она не любит чрезмерной влаги. А это венерина мухоловка, ее как раз поливайте обильно, чтобы земля была болотистой консистенции…

Дальше Алексей не слушал. Зачем ему эта ботаническая галиматья? Расфуфыренная тетя в самом деле считает, что он согласится взять на себя функции садовода и ухаживать за ее комнатным палисадником? Ха! Вот еще!

Но она, точно уловив его настроение, вдруг свернула цветоводческую лекцию и вынула из пристроченного к фартучку кармашка хрустящую купюру.

– Алексей, я понимаю, что моя просьба сопряжена с некоторыми хлопотами, которые определенным образом вас обременят. Поэтому вот… небольшое вознаграждение. В меру, как говорится, моих скромных возможностей.

Алексей увидел знакомый профиль Ленина и с трудом скрыл удивление. Пятьдесят рублей? Ого! И это за то, чтобы две недели кормить кошку и поливать цветочки?

Грета Германовна, насколько ему было известно, работала искусствоведом в каком-то крупном музее, зарабатывала, по всей видимости, неплохо и могла себе позволить такую щедрость.

– Так вы согласны? – спросила она, стоя с купюрой в руке.

– Да, конечно! – спохватился Касаткин и ради приличия попытался изобразить бескорыстие: – Грета Германовна, зачем деньги? Я и так могу, по-соседски…

Как он и рассчитывал, возражений она не приняла.

– Услуга должна быть оплачена. Не спорьте, берите.

Алексей взял купюру как можно небрежнее, всем своим видом показывая: делает это лишь для того, чтобы не обидеть почтенную даму. А в душе все ликовало. Какой своевременный подарок преподнесла судьба! Должна же она была хоть чем-то компенсировать те невзгоды, которые валились на него с завидным постоянством… Теперь можно и велосипед не продавать.

Что-то мягкое и вместе с тем упругое подкатилось ему под ноги. Он посмотрел вниз и вздрогнул. На пестром ковре шевелился черный комок. Нет, не просто черный, а абсолютно черный. Такими, как ему казалось, бывают черные дыры или черная материя, о которых рассказывает в умных телепередачах академик Капица. На фоне этой абсолютной черноты магически светились два желтоватых кругляша, в глубине которых застыли интерес и настороженность.

– Это Клотильда, – церемонно молвила Грета Германовна. – Клотильда, это Алексей. Он в мое отсутствие будет за тобой присматривать.

Касаткину подумалось, что она хотела добавить: «А ты присматривай за ним». Ясно, что кошке она доверяла больше, чем соседу.

Он наклонился. Где у этого беспросветного комка ухо? А, вот… Почесал, погладил. Комок довольно заурчал, развернулся и зевнул. Помимо глаз из черноты проклюнулись зубы и розовый язычок.

– Вы ей понравились, – констатировала Грета Германовна.

– Почему вы так решили?

– Потому что вы остались целы. Если бы она почувствовала в вас врага, то сразу бы набросилась: покусала и расцарапала. Теперь я спокойна.

Ничего себе эксперимент! Алексей с опаской покосился на черный комок и вспомнил старую присказку: «Страшнее кошки зверя нет». Не так уж и далеко от истины, как выясняется.

Грета Германовна продолжила инструктаж. Показала, где в квартире стоят кувшины с водой для цветов, разъяснила, сколько нужно ее отстаивать, чтобы она стала пригодной для полива. Затем перешла к вопросам обслуживания Клотильды.

– Она предпочитает пикшу, но не сырую. Варите в кастрюльке, пока мякоть не побелеет, а для запаха добавляйте лавровый лист, так Клотильдочке нравится больше. Запас пикши лежит в морозилке, найдете. И никакой колбасы, особенно печеночной и из прочего ливера! Эту гадость даже людям есть противопоказано…

Алексей кивал, а думы были заняты пятьюдесятью рублями, которые приятно поскрипывали в кармане. Что бы на них такое купить для полного Юлиного удовольствия?

Наконец Грета Германовна умолкла и выдала ему ключи от квартиры. Спасибо еще, что не устроила экзамен и не потребовала повторить только что озвученные наставления. Алексей мало что запомнил, но это его не страшило. Подумаешь, сложность! У него дома не было ни цветов, ни животных, однако уход за ними не виделся ему чем-то непосильным и требующим долгой теоретической подготовки.

Грета Германовна взглянула на настенные часы с двумя гирьками в виде шишек и всплеснула руками.

– Через два часа самолет, а я еще не в аэропорту… Не одета!

Касаткин сообразил, что самое время убраться к себе, что и сделал без промедления.

Через четверть часа он наблюдал из окна своей кухоньки, как к дому подъехало такси, из подъезда пулей вылетела Грета Германовна (и куда девалась ее степенность?), таксист запихнул в багажник коричневый пузатый чемодан и умчал в сторону Пулково.

Алексей, успевший за эти пятнадцать минут наскоро сварганить себе омлет и позавтракать, вооружился ключами и пошел осматривать владения, временным надзирателем за которыми так негаданно сделался этим утром.

Грета Германовна просила, чтобы он зашел ближе к вечеру, но им владело любопытство, к тому же делать все равно было нечего. Лекции у Юли еще не закончились, раньше чем через три-четыре часа она не придет. Гулять его тоже не тянуло: на улице слякоть, под ногами каша, а надевать куртку, заталкивать в узкий рукав толстую, как полено, руку в гипсе – сплошное мучение. Займемся лучше исследованием пока еще малоизученного пространства.

Он вошел в квартиру, ощущая некоторую скованность, будто совершал что-то противозаконное. Прошел сперва в уже знакомую гостиную, поискал глазами Клотильду. Та сидела на спинке кресла и нежилась под лучами солнца, пробивавшимися сквозь щель в тяжелых складчатых занавесках. При виде Касаткина она слегка поджалась и коротко мяукнула: то ли поприветствовала, то ли спросила по-кошачьи, чего это он явился так рано.

– Ты не думай, я осмотреться зашел, – обратился он к ней со всем дружелюбием, на какое был способен. – Я же тут теперь вроде сторожа. Ну, или дворецкого, если ты королева.

Клотильда, по-видимому, оценила комплимент, с довольным видом мурлыкнула и спрыгнула со спинки кресла на сиденье, где разлеглась с аристократической вальяжностью.

Алексей прошел в смежную комнату, которую Грета Германовна ему не показывала. Здесь было что-то наподобие будуара с двумя гобеленами, изображавшими оленей на водопое, широкой кроватью, комодом и большим книжным шкафом. Так вот откуда запах бумажной пыли, распространившийся по всему жилищу.

Касаткин, как всякий советский человек, обожал читать и стал с жадностью всматриваться в корешки плотно пригнанных друг к другу томов. Увы, среди них почти не было художественных книг – в основном пособия по искусствоведению, справочники, альбомы с картинами и тому подобная скучища.

Вот разве что десяток поэтических сборников, но и это на любителя. Алексей к стихам относился равнодушно, последний раз читал их еще в школе.

Он протянул руку и вынул из шкафа тоненькую книжицу. На ее порыжелой и покоробившейся от времени обложке значилось: «Владимир Маяковский. Трагедия. Издание первого журнала русских футуристов. 1914 год».

Он открыл книжку на начальной странице. Это была пьеса. Над списком действующих лиц чернильной ручкой было начертано: «Дорогой Греточке с любовью и почитанием. Лиля Брик, Москва, 16 июля 1971 года».

У Касаткина это имя – Лиля Брик – вызвало смутные воспоминания. Какая-то знакомая Маяковского… или жена? Грета Германовна, знать, важная птица в мире искусства, раз ей такие люди старинные книжки дарят. Брошюрка пускай с виду и неказистая, но, поди, музейная редкость, цены немалой. А тут стоит себе запросто в домашнем шкафу – бери не хочу.

Алексей открыл книжицу наугад, и взор натолкнулся на строчки:

Красиво, черт возьми! А Касаткин думал, что Маяковский только про советский паспорт сочинять умел и про «кто там шагает правой». Надо будет почитать повнимательнее, это и для будущей семейной жизни полезно. Юля иной раз заводит разговор о чем-нибудь поэтическом, а он и не знает, как поддержать. Сидит дуб дубом. Нехорошо.

А вот и героиня стиха лбом в голень боднула. Надоело ей одной, общения требует.

Алексей провел рукой по ее гладкой шерсти. Под пальцами потрескивало статическое электричество.

Сказал негромко и доверительно:

– Ну что, будем дружить? Хозяйка твоя в отпуске, не обессудь. Сама уехала, а тебя не взяла. Но ничего, продержимся.

Так и освоился Леша Касаткин со своей новой должностью смотрителя. Клотильда ему приглянулась, он поначалу собирался ее к себе домой забрать, чтобы и ей веселее было, и ему по три раза на дню не приходилось через площадку бегать. Но кошка, когда ее взяли под брюхо и понесли к порогу, закапризничала, стала вырываться – явно была против того, чтобы покидать насиженное место. А Юля, когда он принес на одежде черные ворсинки, расчихалась, засопливилась и пожаловалась на аллергию. Так и не покинула Клотильда своих законных владений.

Первые два дня прошли без происшествий. Касаткин исправно ходил в соседкину квартиру как на службу, кормил пушистую королеву вареной пикшей, менял резаную газетную бумагу в лотке, сделанном из большой консервной банки с этикеткой «Иваси специального посола». Сложнее было с представителями флоры. Он поливал их без разбора раз в день и подмечал при этом, что одни реагируют благодарно – зеленеют и выпускают новые листочки, – а другие, наоборот, вянут и скукоживаются. Проконсультировался у Юли – как быть? Она пожала плечами и призналась, что разбирается в цветах приблизительно так же, как в устройстве комбайна. То есть никак.

Тогда Касаткин попросил ее взять в библиотеке книги по домашнему цветоводству и целый вечер добросовестно их изучал. Юля смеялась над ним, дразнила придворным агрономом, но он не обижался. Не рассказывать же ей, что труды его отнюдь не бескорыстны и совсем скоро ее ждет сюрприз.

По утрам, пока Юля зубрила лингвистику у себя в университете, Алексей взял за правило проведывать Клотильду и проводить у нее часок-другой, чтобы ей не было одиноко. Кошку это, похоже, устраивало, она милостиво разрешала себя гладить и благосклонно урчала. Касаткин читал книги из богатого собрания Греты Германовны, рассматривал репродукции в альбомах.

Однажды ему попалась пачка семейных фотографий в упаковке из-под фотобумаги «Унибром». Алексей засомневался, имеет ли он право залезать в личные архивы постороннего человека. Вдруг там что-то интимное и сокровенное? Подискутировал с совестью и высыпал снимки ворохом на стол. Ничего не смог поделать с проклятым соблазном.

Совесть довольно быстро замолчала, ибо не содержалось в фотографиях ничего интимного. Почти на всех – Грета Германовна в строгой, без каких-либо фривольностей одежде. Больше всего было фото из музея: то она позировала на фоне витрин с экспонатами, то стояла возле стенда в полукольце экскурсантов, то сидела за рабочим столом, заваленным фолиантами.

Один-единственный снимок был сделан на улице, на набережной Фонтанки. Грета Германовна, по виду лет на десять моложе, чем сейчас, натянуто улыбалась в объектив, а бок о бок с ней истуканствовал парень, хилый и щуплый, ей по плечо, не выше. Несмотря на субтильную внешность, он смотрел дерзко и вызывающе. Ему можно было дать лет восемнадцать. Вчерашний школьник. Тот возраст, когда веришь в свою исключительность и ждешь, что все человечество ляжет к твоим стопам. Касаткин совсем недавно тоже был одержим такими ожиданиями, посему читал мысли парня по его наглой физиономии как по книге.

На обороте карточки слабо проступали выцветшие чернильные каракули, которые складывались в слова: «Тете Грете от любящего племянника Сержа».

Касаткин понятия не имел, были ли когда-нибудь у Греты Германовны супруг и родные дети. Она производила впечатление женщины, которая вечно замужем за работой. Кошка и растительность в горшках – вот все ее домашнее окружение. Сейчас, по крайней мере, она жила одна и со своим независимым характером вряд ли страдала от одиночества.

Алексей сгреб фотографии и сложил их назад в упаковку от фотобумаги. И чего, в самом деле, сунул нос куда не следует? Как будто его волнуют ее любовные терзания, если они и были…

На третий день после отъезда Греты Германовны спокойствие, царившее в ее квартире-оазисе, внезапно было нарушено.

Касаткин, по обыкновению, зашел, чтобы задать корм мелкому мохнатому скоту, как он иронизировал в разговорах с Юлей. И сразу почувствовал неладное.

Клотильда, которая всегда ждала его, лежа на кресле или на диване, на сей раз сидела между цветочных горшков, будто пряталась от кого-то. Когда Алексей вошел в гостиную, она выгнула спину и угрожающе зашипела.

– Ты чего? – опешил он. – Это же я.

Убедившись, что это и вправду он, Клотильда покинула укрытие, но все еще была напружинена, осторожно вертела головой и дергала ушами.

– Кто тебя напугал? – спросил Касаткин и протянул к ней руку.

Как правило, она не сторонилась его, ластилась без боязни, но сегодня ее что-то тревожило.

Он достал из холодильника кусок вареной пикши, оставшийся со вчерашнего дня, положил его в кошачье блюдце и поставил на батарею, чтобы аристократка не попортила зубы, жуя слишком холодную еду. После этого на всякий случай обошел квартиру, проверил замок на входной двери, шпингалеты на окнах. Все цело, нигде ни малейших признаков вторжения. Вещи на местах, полный порядок. И кому, скажем откровенно, вздумалось бы сюда вторгаться? Денег в квартире нет, это Алексей знал доподлинно. Не то чтобы нарочно искал, но когда перебирал книги, фотографии и все остальное, ему не попалось ни рубля. Вероятно, Грета Германовна хранила свои капиталы в сберкассе, а всю наличку забрала с собой в отпуск.

Украшения у нее тоже были не ахти какие дорогие – немного бижутерии в лакированной шкатулке. Все, на что могли бы позариться воры, – пяток-другой дореволюционных изданий. Их теоретически можно загнать коллекционерам-букинистам. Но все эти издания стояли в целости и сохранности в шкафу.

В конце концов Касаткин убедил себя, что Клотильду напугал шум, донесшийся из-за пределов квартиры. Бывает. У этой хвостатой барышни натура впечатлительная, ее легко вывести из равновесия.

Однако на следующий день ситуация повторилась, и Клотильда смотрелась еще более встревоженной. Она бегала по квартире, мяукала, и Касаткину никак не удавалось ее угомонить. В тот день Юля не пришла, ее группу по линии студенческого профсоюза повезли на экскурсию в Царское Село. Алексей до вечера просидел в квартире Греты Германовны. Он бы и ночевать тут остался, но неловко было занимать хозяйскую кровать, накрытую безупречно расправленным покрывалом.

Половину пятого дня он пробегал по ювелирным магазинам. Время поджимало, Восьмое марта приближалось неотвратимо, а он так и не определился с подарком Юле. Раньше у него не возникало поводов прицениваться к украшениям, и он наивно полагал, что гонорар, полученный от Греты Германовны, не так уж мал. Но оказалось, что драгоценные камни и благородные металлы стоят безумно дорого!

От цифр на прейскурантах у Алексея перехватило дыхание. Самое тоненькое колечко из золота 583-й пробы – девяносто рублей. Серьги-листики из того же материала – сто сорок. Перстень с тремя бриллиантиками – пятьсот тридцать!

Серебро стоило на порядок дешевле. На свой полтинник Касаткин мог купить серебряное колечко, даже с маленьким камушком-александритом, но представлял себе, как скривится Юля, увидев это невзрачное подношение. Она не Грета Германовна, ей простецкие финтифлюшки не подойдут.

Нет, ну ее, эту ювелирку! Мало ли других подарков?

Алексей сел в метро и съездил на толкучку. Спекулянты наперебой предлагали югославские сапожки за шестьдесят рублей, джинсовую юбку за семьдесят, плащик за восемьдесят… Обыкновенная советская девушка, получив любой из этих презентов, верещала бы от восторга. Но Юля… Югославскими сапогами ее не удивишь, она носит итальянские.

Ожидаемо провалилась и затея приобрести что-нибудь из косметики и парфюмерии. Естественно, пятирублевую «Красную Москву» Касаткин даже не рассматривал, а флаконы с иностранными ароматами тянули на месячную зарплату. Все, что было ему по карману, – французская туалетная вода, но крошечный пузырек толщиною в палец дарить стыдно.

Так ничего и не выбрав, он в расстроенных чувствах вернулся домой. Рассудил: утро вечера мудренее. Авось завтра придет озарение, несколько дней в запасе еще есть.

Посмотрел на часы и спохватился: Клотильда по его вине пропустила законный обед. Не снимая уличной одежды, он пошел к своей подопечной и застал ее забившейся под кресло. Она стиснулась там в сверхплотный черный мячик и злобно мурчала.

Касаткин хотел, как и в предыдущие дни, обратиться к ней с успокаивающими словами, но вдруг приметил нечто необъяснимое. Нижний ящик серванта, где хранились побрякушки Греты Германовны, был слегка выдвинут, хотя Алексей помнил, что закрывал его до упора.

Он вынул шкатулку, приподнял крышку. Все на месте, ничего не тронуто. Может, все-таки запамятовал и сам забыл задвинуть? Или Клотильда, прыгая по комнате, каким-то образом умудрилась зацепиться за ручку…

Касаткин обошел всю квартиру, заглянул в ванную и обнаружил, что веник, который всегда был в левом углу, стоит теперь в правом.

Ну это уже ни в какие ворота!.. Испуг неприятно кольнул Алексея, защекотал похолодевшую спину. Клотильда вылезла из-под кресла, подошла к нему и заглянула в глаза. Он уставился на нее, силясь прочесть в умных распахнутых глазищах подсказку.

– Что здесь творится, а?

Клотильда, несомненно, знала больше, чем он, но не имела возможности поделиться своими знаниями. Он дал ей поесть, и пока она без аппетита жевала рыбу, в его голове роились самые нелепые, а правильнее сказать, дурацкие помыслы.

В квартире кто-то есть. Или кто-то приходит сюда в его отсутствие. Зачем? Напугать кошку и побродить по пустым комнатам? В книгах так поступают привидения… Да ну! Чушь какая. Он же не верит в нечистую силу. Рассказать Юле – она его на смех поднимет.

Значит, нужно искать логическое объяснение. Если это не призрак, то, выходит, человек. Живой и реальный. У него есть ключ от квартиры либо отмычка. Он заходит ночью, когда нет никого, кроме бессловесной Клотильды, и шарит в поисках чего-нибудь ценного.

Правда, чтобы обшарить жилье Греты Германовны, достало бы и одной ночи, а этот неизвестный, судя по поведению кошки, наведывается сюда уже третьи сутки кряду. Ищет что-то конкретное? Тайник?

Касаткин терялся в догадках. Просидев в обществе Клотильды до полуночи, он пошел к себе, но, когда закрывал дверь, прижал к косяку обрывок газеты – микроскопический, меньше копеечной монетки. Простейшая проверка: если кто-то придет и этой ночью, то завтра бумажка будет лежать на полу. Для пущей надежности еще и кошачий волосок в замочную скважину пристроил – этого даже самый внимательный преступник не заметит.

До зари Алексей не спал, ворочался с боку на бок, вслушивался в звуки. Но у его квартиры не было общей стены с жилищем Греты Германовны, поэтому до него доносились лишь завывания ветра и шум машин с улицы.

Планировал встать пораньше, однако к утру его таки сморила дрема, и в итоге он проспал почти до десяти. Разбудил его голос радиодиктора, вещавший о том, что сейчас начнется трансляция музыки из балета «Раймонда», после чего зазвучало что-то скрипуче-симфоническое.

Алексей подскочил, наскоро оделся и, не умывшись, побежал к соседке – проверять, произошло ли что-то экстраординарное за истекшую ночь.

Первым делом убедился, что и волосок в скважине, и бумажка, зажатая дверью, не тронуты. В прихожей все выглядело как обычно. Теперь можно было со стопроцентной уверенностью сказать, что в квартиру без него никто не входил.

Немного успокоенный этим, Касаткин прошел в гостиную. И тотчас удостоверился, что радость была преждевременной. Клотильда с искаженной от страха мордочкой выглядывала из-под раскидистой монстеры, но не она привлекла внимание Алексея, а дверь в спальню. Он всегда оставлял ее открытой, чтобы кошка могла гулять везде, где ей вздумается. Теперь же дверь была плотно закрыта.

Он подошел к ней, взялся за ручку, но открыл не сразу. Ему вдруг примерещилась всякая нечисть: черти и кикиморы, прыгающие на кровати Греты Германовны, бесплотные духи, просачивающиеся из щелей в книжном шкафу…

Тьфу ты! Взбредет же в голову эдакая дичь… Он же атеист и материалист, всегда считал себя лишенным предрассудков.

Глубоко вдохнув, он рванул на себя дверь и шагнул в спальню.

Как и следовало ожидать, ни чертей, ни кикимор, ни каких-либо фантомов. Все на месте… А нет, не все! Столик, что стоял у кровати, сдвинут ближе к центру комнаты. Наблюдательность была характерной чертой Алексея, поэтому он совершенно точно подмечал положение вещей.

Что за аномалия?

Он подошел к окну, подергал раму, хотя делал это и вчера, и позавчера. Закрыто прочно. То же самое в гостиной и в кухне. В квартиру определенно никто не смог бы проникнуть снаружи. Что тогда получается? Неведомый шутник прячется где-то внутри? Но и это исключено – Касаткин облазил все закоулки: гардероб, антресоли, балкон… Не пропустил ни единого закутка, где теоретически имел возможность поместиться человек.

Днем он позвонил своему партнеру по команде Масленникову и попросил одолжить магнитофон. Вообще, у Алексея имелся свой – стереофоническая «Весна». Но компакт-кассеты хватало ненадолго – полчаса записи с одной стороны. А катушечный «Маяк» Масленникова позволял записывать до четырех часов кряду, если пустить ленту на минимальной скорости. Конечно, звучание при этом будет не ахти, для записи, например, музыки магнитофон включали на максимум, и бобины крутились в четыре раза быстрее, но качество сейчас волновало Алексея в меньшей степени.

Он поставил «Маяк» в гостиной – здесь его проще было замаскировать. Задвинул подальше под кресло, провод к розетке протянул под ковром. Дверь в спальню оставил, как и прежде, широко распахнутой. Заметил, кстати, что Клотильда, которая раньше расхаживала повсюду, стала сторониться хозяйкиного будуара, ее туда и пикшей не заманишь. Что-то там витало нехорошее… Даже гобеленовые олени смотрели настороженно.

Алексей провозился с установкой и наладкой оборудования до часу ночи. Перемотал бобину на начало, нажал кнопку «Запись», послушал, не слишком ли громко работает мотор и не шуршит ли пленка. После чего подмигнул Клотильде, призвал ее не бояться и тихо, на цыпочках удалился.

В эту ночь он заснул еще позже. Несколько раз порывался встать и проверить, как оно там, у Греты Германовны, не шалят ли бесы. Покемарил хорошо если часа два перед рассветом, а с первыми лучами солнца вышел на площадку.

Между его кельей и квартирой Греты Германовны располагалась еще одна. В ней обитала та самая заслуженная артистка балета, которая нынче лежала в больнице с травмами. По другую сторону, уже в соседнем подъезде, как он знал, прописался геолог, который месяцами пропадал в командировках, а свои квадратные метры сдавал. Но квартировал ли у него нынче кто-то или нет, это Алексею было неведомо.

Под Гретой Германовной жила восьмидесятилетняя старушка, туговатая на ухо. А этажом выше – суровый сторож овощебазы, который если не работал в ночную смену, то дрых без задних ног, его богатырский храп раздавался на весь подъезд. Короче говоря, так себе свидетели. Расспрашивать, слышал ли кто что-нибудь подозрительное, было бесполезно. Вся надежда на технику.

Клотильда встретила Алексея в воинственной позе: спина выгнута, хвост трубой, в глазах злость. Такой он ее никогда не видел.

– Что? Здесь опять кто-то побывал? – спросил Касаткин и вздрогнул от собственного голоса, прозвучавшего слишком громко и неестественно.

Следы пребывания неизвестного попались ему на глаза через считаные секунды и заставили на миг оцепенеть. На полу между спальней и гостиной (дверь на этот раз была открыта) багровели четыре маленьких пятнышка. Алексей вооружился лупой, найденной в ящике серванта, лег на ковер и тщательным образом изучил их. Понюхал, потер смоченным в слюне пальцем. Липкая субстанция с кисловатым запахом… Кровь!

Вот теперь стало по-настоящему жутко. Но его ждал еще один сюрприз.

Из-под кресла слышалось слабое «шлеп-шлеп-шлеп». Касаткин засунул туда руку и вытащил магнитофон. Пленка давно кончилась, бобины крутились вхолостую. Он остановил их, перемотал ленту на начало, включил воспроизведение и стал слушать. Первые часа три не было ничего интересного, лишь тикали ходики, через равные промежутки куковала кукушка да Клотильда точила когти о диван.

Касаткин слушал и, если бы не напряженные до предела нервы, наверняка бы погрузился в царство Морфея, особенно после ночного недосыпа. Но вот под конец записи началось интересное. Сквозь мерное шуршание проклюнулся непонятный скрип, перешедший в скрежет, не сказать чтобы оглушающий, но вполне различимый. Забегала Клотильда – ее дробное топанье сложно было спутать с чем-то другим. Потом она замяукала – зло и требовательно, как будто пыталась кого-то прогнать. А скрежет все не прекращался, сверлил Касаткину мозг. Что же это такое? И откуда он, из какой части квартиры?

Концовка записи оказалась наиболее впечатляющей. Клотильда мяукала все чаще и злее, после чего дико взвыла. На этот вой наложился вопль, который с равным успехом могло бы издать человеческое существо или зверь, если бы ему причинили сильную боль. К несчастью, именно здесь запись оборвалась, и что произошло дальше, осталось тайной, покрытой мраком.

Алексей раз десять отматывал пленку назад и переслушивал финальную какофонию. Вместе с ним слушала и Клотильда, шерсть у нее на загривке стояла дыбом, и клыки она скалила, как африканский лев.

– Ты его цапнула, да? – допытывался Алексей. – Кто это был?

Но Клотильда, разумеется, не могла ответить. Когда он перестал запускать пугавшую ее звуковую дорожку, кошка мало-помалу успокоилась и пошла на кухню, где начала греметь пустым блюдцем, требуя завтрак.

Касаткин весь день не находил себе места и едва дождался прихода Юли. Он впервые рассказал ей обо всем, что происходило в последние дни, вернее, ночи, в квартире Греты Германовны. Сначала Юля восприняла его рассказ с известной долей скепсиса, решила, видно, что это неудачная шутка, но Алексей показал ей кровь на полу и дал послушать фрагмент записи со скрежетом и леденящим душу воплем.

Юля сразу сделалась серьезной, заговорила приглушенно:

– Это полтергейст! Помнишь, мы у меня дома на видике смотрели «Ночь темных теней» и «Навстречу радостной смерти»?

Это были первые фильмы ужасов, которые Касаткин видел в своей жизни. Чуть заикой тогда не стал. Но то, что творится сейчас наяву, посильнее киношных ужастиков.

– Это же фантастика, – возразил он. – Выдумка. А тут – реальность!

– А фантастика, думаешь, на чем основывается? На реальности! – авторитетно заявила Юля. – Я в альманахе «Эврика» читала: ученые не отрицают существование аномальных явлений. Только объяснить пока не могут.

– Да мне не нужно объяснять! – вспылил Леша, давая выход накопившимся эмоциям. – Надо что-то с этим делать! Приедет бабуля из своего санатория, и что я ей скажу? У нее в квартире домовые поселились, а я недосмотрел?

Юля обиженно надула губки.

– Не кричи на меня. Я не виновата, что у нее там кто-то поселился. Может, она ведьма… И потом – при чем тут ты? Оно же само завелось, без твоего приглашения.

– Это правда, – согласился Алексей с неохотой, – но квартира на мне, значит, я несу ответственность… Нет, я должен что-то сделать!

Юля наморщила лоб под модной челкой, задумалась.

– Говорят, есть народные средства. Заговоры, обряды… У папы много книг по фольклору, могу поискать.

– Ты серьезно?

У него едва с языка не сорвалось: «А еще комсомолка!» Вовремя сдержался, промолчал. А то и так сегодня наговорил ей сгоряча грубостей. У Юли душевная организация очень тонкая, задеть ее легко, а извиняться и восстанавливать мир – замучаешься.

– Ладно, – вымолвил он уже другим тоном, – я знаю, как быть.

– В Академию наук напишешь? – съязвила она. – У папы там знакомый работает, показывал целые пачки писем от трудящихся со всего Союза. Кого-то инопланетяне похищали, кто-то во времени перемещался, кому-то чудище в озере привиделось… Как «Библиотеку приключений» читаешь!

– Академикам и без меня есть чем заняться. Я для начала сам должен понять, что к чему. Сегодня буду ночевать в квартире у Греты.

Юля вытаращила глаза:

– Ты даешь! А если с тобой что-нибудь случится?

Алексей отметил про себя, что ее беспокоит его судьба. Выходит, неравнодушна к нему Юлечка, и это радует. Тем более необходимо показать себя с лучшей стороны. Последовательным, ничего не боящимся.

– Сказал, буду ночевать, значит, буду!

Ему показалось, что Юля посмотрела на него с уважением.

К этой ночевке Касаткин готовился как к опасной экспедиции. Чтобы не клонило в сон, выпил две чашки крепчайше заваренного чая. Выпил бы и кофе, но его под рукой не оказалось (дефицит!), а дрянной ячменный напиток «Золотой колос» бодрости не прибавит, только в туалет забегаешься.

Надел легкие, удобные спортивные брюки и плотный свитер, который, в случае чего, смягчил бы ушибы от возможных ударов и падений. Сменил домашние тапочки на кеды – они позволяли передвигаться бесшумно и быстро. Пробовал еще и шлем на голову нацепить, но, поглядев на себя в зеркало, решил, что это уже слишком. Вид получался потешный, а герою не положено быть смешным, в особенности перед лицом врага.

Из оружия прихватил с собой кухонный топорик для разделки мяса и хоккейную клюшку. Дополнил комплект снаряжения фонариком на батарейках и судейским свистком. Последний взял на самый крайний случай – если вдруг окажется, что силы неравны и придется поднять всеобщую тревогу в доме. Ну и для психологического эффекта. Читал в детективных романах, что иногда преступник теряет волю при неожиданных и громких звуках. Возможно, и у привидений такая же слабость… Хотя, если судить по крови, обнаруженной на полу, дело предстоит иметь не с бестелесным созданием, а с кем-то вполне осязаемым.

В десять часов вечера Алексей покормил Клотильду, налил ей свежей воды, осмотрел вверенную ему оранжерею, убрал два-три сухих листочка, поправил кое-где подпорки под массивными стеблями и, закончив хозяйственные дела, стал думать, где бы расположиться на ночь.

От выбора места зависело многое. Хорошо, если оно будет удобным, поскольку предстояло провести несколько часов по возможности в тишине и не привлекать к себе внимания. При этом должно максимально просматриваться квартирное пространство.

Прикинув варианты, Касаткин устроился в кресле, под которым вчера прятал магнитофон. Оно стояло в гостиной, откуда открывался проход в спальню. Прямо перед ним находилась дверь, которая вела в прихожую. Вне обзора оставалась только кухня, но, по мнению Алексея, опасность исходила не оттуда.

Он выключил свет и в полной темноте приготовился ждать сколько нужно. Клюшку держал в руке, топорик положил рядом, на ковер. Клотильда, чувствуя серьезность момента, расположилась неподалеку, на диванном валике, и вся подобралась, точно перед боем.

До полуночи Касаткин вел себя как подобает бдительному часовому: глаз не смыкал, ловил каждый шорох и готов был в любой миг отразить нападение. Однако темнота, тишина и неподвижность стали действовать усыпляюще. В грудную клетку вливался густой душный воздух, наполненный дурманящими запахами цветов.

Не помог и выпитый за ужином чай. Голова Касаткина клонилась все ниже, он уже не просто держал клюшку, а наваливался на нее, как немощный старец на клюку. В какой-то момент она выпала из руки и мягко шлепнулась на ковровый ворс. Алексей этого не заметил, забытье овладело им. Длительное напряжение сыграло злую шутку – организм потребовал отдыха и отключил восприятие действительности. Запомнилось, как кукушка в часах прокуковала дважды, после чего уши заложило ватой, веки слиплись, а мозговые извилины перестали работать. Леша Касаткин уснул.

…Пробудился он от сердитого мяуканья Клотильды, а еще от того, что она, сидевшая уже не на диване, а на спинке кресла, тянула его лапой за плечо. Спросонья он взмахнул рукой, чтобы отогнать назойливое животное, да так и замер.

В спальне кто-то был! Знакомый по магнитофонной записи скрежет слышался отчетливо, а чуть погодя к нему прибавилось постукивание, будто осторожно долбили зубилом по камню. Сон мгновенно испарился, Алексей беззвучно свесился с кресла, поднял топорик и с замиранием сердца заглянул в соседнюю комнату.

Занавеска на окне была отдернута – он специально оставил ее так, чтобы в квартиру проникали лучи уличных фонарей. Но не рассчитал, что лучи эти будут светить прямо в глаза.

Постукивание прекратилось, все затихло. Касаткин встал с кресла и, собравшись с духом, шагнул в спальню. Встал так, чтобы фонари не слепили. Огляделся.

Черт, спальня была пуста! Ни людей, ни призраков…

Но он не мог ослышаться! Сделал три шага вперед и увидел возле плинтуса какое-то крошево. А ведь квартира была безупречно чиста, он следил за этим!

Поднял голову и от неожиданности позорно попятился. Олени на водопое, исподлобья хмуро смотревшие друг на друга, шевелились!

Стоп. Этого не может быть. Да… конечно! Шевелились не олени, а гобелены, колеблемые сквозняком. Но и это было невероятно, потому что через накрепко закрытые окна не смог бы проникнуть даже легчайший ветерок.

Касаткин зажатым в руке топориком приподнял гобелен, висевший слева. За ним, в стене, зиял пролом – небольшой, но вполне достаточный, чтобы через него пролез человек средней упитанности. Ошеломленный Алексей сунулся в этот пролом и обнаружил, что он ведет в другую квартиру, обставленную по-холостяцки скудно и порядком запущенную. Это была квартира геолога, который сейчас находился где-то в Хакасии.

На Алексея снизошло озарение. Он приподнял гобелен, висевший напротив первого, и за ним открылся точно такой же пролом, который вел в квартиру заслуженной балерины. И там, в этой квартире, орудовал вор!

Касаткин на секунду-другую растерялся. Как лучше поступить: караулить здесь или лезть в отверстие и хватать злодея на месте преступления? Существовал и третий вариант: бежать к себе и звонить в милицию (у Греты Германовны домашнего телефона не было). Но его Алексей отмел сразу. Пока будешь бегать и звонить, вор, чего доброго, смоется.

Была не была! Не выпуская топорика, Касаткин полез в дыру. Для него она оказалась тесновата, мешало загипсованное предплечье, еле протиснулся. За ней царила непроницаемая чернота.

Вот балда! Фонарик оставил на кресле в гостиной… Но возвращаться за ним уже некогда.

Касаткин плюхнулся на пол, резво поднялся и потянулся туда, где располагалось окно. Пальцы нащупали тяжелую портьеру, закрывавшую оконный проем сверху донизу. Он попробовал отодвинуть ее, но она не подалась. Стал шарить в поисках шнурка, но тут скрипнули дверные петли, и из другой комнаты вышел вор.

Вот уж кто проявил предусмотрительность! В руке у него был мощный фонарь с рефлектором. Пучок света ударил Касаткину в лицо, заставил зажмуриться и отступить в угол. А вор, ничуть не растерявшийся при появлении постороннего, пробежал через комнату и огрел его фонарем.

Твою мать… зря отказался от шлема! Хоть и успел прикрыться рукой, закованной в гипсовые латы, стальная боковина фонаря все-таки задела макушку. Во мраке вспыхнули искры, завертелись, запрыгали. Виднее от них не стало – скорее, наоборот.

Касаткин вслепую шарахнул топориком перед собой. Лезвие с хрустом вошло в столешницу или еще во что-то деревянное, там и застряло. А вор, гаденыш, бросил фонарь с лопнувшей лампой и юркнул в пролом. Касаткин затряс гудевшей на манер колокола головой и полез следом. Заорал во всю силу голосовых связок:

– Стой, паскуда! Все равно поймаю!

Он еще только высунул из дыры голову, а вор уже мчался к выходу из спальни. Сейчас проскочит гостиную, вышмыгнет в коридор, а там уже и дверь на площадку…

Касаткин, с надсадным хрипом выпрастываясь из узкой пробоины, чьи неровные края немилосердно драли свитер и царапали кожу, видел лишь силуэт убегавшего. Запустить бы ему меж лопаток чем-нибудь тяжелым – но чем? Под руками мелкие осколки кирпича, это как слону дробина.

Вор выбежал в гостиную и внезапно остановился. Алексей расслышал характерное шипение. Клотильда! По-видимому, она соскочила с кресла и преградила злоумышленнику путь. Алексей знал, что в гневе сиамская кошка бывает страшна. Вот и вора, кажется, взяла оторопь, потому он притормозил.

Пауза длилась всего ничего – убегавший сообразил, что перед ним не тигр и не леопард. Сдавленно просипел:

– Брысь! – и ногой отпихнул Клотильду в сторону.

Но она не сдалась и с воинственным урчанием отважно вцепилась ему в штанину когтями и зубами.

Касаткин догадывался, что это была не первая их схватка. В предыдущей вор, судя по пролитой крови, пострадал и теперь не рисковал прикасаться к кошке голыми руками. С Клотильдой, болтавшейся у него на щиколотке, как цепь на каторжнике, он заковылял через гостиную к прихожей. Алексей, наконец, выбрался из треклятой дыры, выхватил из-за ворота висевший на тесемке свисток и дунул в него.

Пронзительная трель заполнила квартиру, врезалась в барабанные перепонки. Вор дернулся, споткнулся о валявшуюся на полу клюшку и кубарем полетел в глубь гостиной, где Касаткин потерял его из вида. Человечий крик слился с кошачьим визгом.

Алексей добежал до двери, разделявшей спальню и гостиную. К нему подскочила Клотильда, он различил во тьме ее горевшие желтизной глаза. Она сделала все, что могла, очередь была за ним.

– Молодец! – похвалил он ее и погладил между ушей.

Она была вся наэлектризована – в прямом и переносном смысле.

Касаткин щелкнул выключателем, и под потолком зажглась люстра с хрустальными висюльками. Мгла рассеялась, однако вора не было видно, он скрывался за большими вазонами, стоявшими у окна. В них росли два фикуса высотой метра полтора каждый, пальма и лимонное дерево, все с такой густой листвой, что можно было затеряться в ней как в лесу.

– Выходи! – приказал Касаткин. – Деваться тебе некуда.

На верхнем этаже шаркал разбуженный грохотом и свистом сторож. Интересно, он свое табельное ружье дома держит или на работе? Вот было бы здорово, если бы сейчас пришел сюда вооруженный…

Но помощь не потребовалась. Листья зашелестели, раздвинулись, и из зарослей выполз на четвереньках парень лет тридцати или поменьше. Касаткин узнал его. Это был племянник Греты Германовны. Постарше, чем на карточке, но в целом мало изменившийся с момента съемки.

Алексей поднял с пола клюшку. Привычный атрибут придал уверенности. Правда, опасаться теперь было некого. Загадка разрешилась, никакой мистики в ней, как и следовало ожидать, нет. Злодей пойман и на поверку оказался довольно жалким.

– Вставай, – сказал ему Касаткин почти миролюбиво. – Хватит коленками ковер протирать. Как тебя звать? Серж? Это Сергей, что ли?

– Серж, – глухо проговорил племянник Греты Германовны, поднимаясь с колен и отряхивая штанины, к которым пристало кирпичное крошево. – У меня так в паспорте записано…

Он неожиданно метнулся мимо Касаткина в коридор. Чаял, наивный, сыграть на опережение и вырваться из квартиры, ставшей для него западней. Касаткин ждал чего-то подобного, поэтому среагировал без промедления – подсек не в меру ретивого Сержа крюком клюшки, а затем еще и гипсом по шее приложил. Пусть полежит, отдохнет.

Вот теперь дело было сделано на все сто. Алексей прислонил ненужную больше клюшку к стене, стащил через голову свитер, в котором успел изрядно взопреть, и устало сел в кресло.

Поверженный враг лежал у его ног и слабо постанывал. Минут пять проваляется в отключке, так что можно перевести дух. А потом уже и в милицию звонить.

Черная молния промелькнула в воздухе. Алексей ощутил мягкий толчок. Рядом, на кресле, примостилась Клотильда – успокоившаяся и довольная собой.

Он пощекотал ее и произнес ласково:

– Умница! С тобой хоть в разведку, хоть в финал Кубка.

В его устах это было наивысшей похвалой.

Грета Германовна, узнав о случившемся, прервала отпуск и вернулась из санатория на неделю раньше. К ее приезду уже вовсю велось следствие. Племянник Серж сидел в камере предварительного заключения и рассказывал, как ему удалось осуществить невероятный по замыслу и воплощению преступный проект.

Серж с самого детства был непутевым и мечтал лишь о том, чтобы средства к существованию давались ему в неограниченном количестве и желательно без усилий. Однако жизнь обходилась с ним сурово и беспощадно. Он рано лишился родителей, его опекала единственная близкая родственница – Грета Германовна, тетка по отцовской линии. После восьми классов средней школы Серж поступил в профтехучилище и с грехом пополам окончил его, получив специальность «штукатур-маляр». Сделавшись самостоятельным взрослым человеком, он вырвался из-под теткиного присмотра, который его тяготил, и трудоустроился в строительный трест, но продержался там всего полгода. Работа показалась ему чересчур тяжелой и грязной, а зарплата – несправедливо низкой.

Уволился, пытался фарцевать джинсами и жвачкой, загремел в отделение, едва не сел. Изобразил бурное раскаяние, разжалобил следователя и вышел на свободу, отбыв всего пятнадцать суток. Снова пошел работать на стройку и снова вылетел. Так продолжалось несколько лет. Серж с необычайной быстротой спускал свои заработки и каждый месяц ходил к Грете Германовне клянчить деньги до следующей получки. Она до поры не отказывала, но, видя, что он все больше наглеет, в конце концов заявила, что у нее не ссудная касса.

Серж обиделся и перестал к ней ходить, но образ жизни не поменял. Вскоре нужда вновь заставила его задуматься над решением финансового вопроса. Он знал, что у тетки поживиться нечем, она сама жила небогато. Зато через стенку от нее обитала экс-прима, у которой дома был настоящий музей редких вещей и ценностей. Серж видел все это однажды, когда, будучи еще в относительно хороших отношениях с теткой, зашел вместе с ней к бывшей балерине в гости и поразился роскоши, посреди которой она сибаритствовала. Престарелая и уже слегка выжившая из ума артистка без умолку трещала о том, какие царские подарки делали ей в те далекие годы, когда она вместе с труппой выступала по заграницам. И это не было пустопорожним хвастовством – та доставала из бюро красного дерева всевозможные ларцы и ларчики, открывала их и демонстрировала украшения из сапфиров, рубинов, изумрудов и неведомых Сержу, но не менее восхитительных драгоценных камней.

Вот где была пещера Али-Бабы! Серж смотрел, сглатывал слюну и думал: зачем этой дряхлой старушенции, стоящей одной ногой в могиле, столько добра? Она и так превосходно живет на свою актерскую пенсию, ей многого не надо. А цацки лежат мертвым грузом и после ее смерти перейдут каким-то двоюродным сестрам или даже их детям, которые живут в Норильске и приедут в Ленинград только для того, чтобы забрать наследство.

Тогда-то и созрел у Сержа план. Чтобы завладеть сокровищами, для начала требовалось удалить из квартиры их владелицу. С этим проблем не возникло – он подкараулил бабку, когда она хромала из булочной, и, пронесшись вихрем, толкнул ее на проезжую часть. Убивать не собирался, хотел лишь, чтобы она попала в больницу. Расчет оправдался: старушка загремела в травматологию, и квартира осталась без пригляда.

Следующий пункт программы заключался в том, чтобы пробраться в сокровищницу. Серж заранее удостоверился в том, что путь через входную дверь не годится – она была сделана из железа и снабжена тремя замками. Такую поди взломай, тем более на лестничной площадке, где и жильцы шастают, и звуки гуляют с отголосками, как в концертном зале…

Через окна тоже не пролезть – это надо быть профессиональным альпинистом. Но Серж, обладавший благодаря своей профессии кое-какими познаниями в области строительства, осмотрел дом и пришел к выводу, что проще всего проникнуть сквозь стену. Нет, не как в сказке, а гораздо прозаичнее – посредством разбора кирпичной кладки. На эту мысль его натолкнула прочитанная в «Ленинградской правде» заметка о двух злоумышленниках, которые подобным образом вскрыли склад бытовой техники, примыкавший к гаражам.

Начало операции Серж подгадал к отъезду Греты Германовны в отпуск. Поскольку кому-то надо кормить кошку и поливать цветы, а соседка в больнице, тетке волей-неволей придется довериться племяннику. Она отдаст ему ключи, а он за две недели не только проковыряет отверстие в стене, но и успеет заделать его обратно. Идеальная кража! Ценности исчезают из замкнутого пространства, а следов взлома нет.

Однако план с самого начала оказался под угрозой срыва. Грета Германовна не доверила ключи беспутному родственнику, предпочла оставить их малознакомому соседу-хоккеисту. Сержа это поначалу поставило в тупик. Тем не менее отступать он не захотел и стал усиленно искать другие способы реализации намеченного. Он узнал, что геолог из сопредельного подъезда в паузе между экспедициями приехал на несколько дней в Ленинград и подыскивает новых жильцов для своей квартиры. Плата была пустяковой, и Серж снял его порядком запущенную конуру сроком на месяц. Геолог уехал по своим поисковым делам, Грета Германовна улетела в Гагры, и Серж наконец получил возможность приступить к работе.

Как он и предполагал, отсыревший кирпич не стал непреодолимым препятствием. Главная сложность состояла в том, чтобы не привлечь к себе внимания соседей. Работал глубокими ночами, по три-четыре часа в сутки, когда все спали, а в квартире Греты Германовны не было никого, кроме кошки. Старался не шуметь, молоток использовал лишь в крайних случаях, действовал в основном зубилом и стамеской, процарапывая ими рыхлый раствор и аккуратно вынимая кирпичи. Это сильно затягивало процесс, но, несмотря ни на что, Сержу удалось за три дня проделать лаз из квартиры геолога в квартиру тетки.

Половина пути, таким образом, была преодолена. Предстоял наиболее сложный этап – пробуравить такую же дыру в квартиру заслуженной балерины. Возникли всевозможные помехи: то Касаткин задерживался подолгу, то Клотильда устраивала истерику. Сержа она знала по его визитам к Грете Германовне и никогда не любила, потому что слышала, как хозяйка бранит его и гонит прочь. А тут он осмелился залезть к ним домой без спроса и, безусловно, не из лучших побуждений. Однажды Сержу надоело ее свирепое мяуканье, и он запустил в нее толстой книгой с теткиной полки. Клотильда не осталась в долгу, произошла стычка, в результате чего Серж получил кровавую отметину от острых кошачьих когтей.

Но к тому времени его уже ничто не могло остановить. Еще одна ночь – и он достиг цели: последний мешавший кирпич был вынут и открылся доступ к старухиным драгоценностям. Серж вел себя с предельной осмотрительностью – убирал неизбежно накапливающийся мусор, следил за тем, чтобы гобелены с оленями надежно прикрывали прорехи в стенах. Но он не учел, что страж теткиной квартиры устроит засаду.

Эксперты из милиции долго цокали языками и качали головами, оценивая труды Сержа. Светил ему немалый срок за порчу недвижимого имущества и кражу, но для этого надо было определить размеры ущерба. Если с повреждениями, нанесенными жилому зданию, все было более-менее ясно, то в отношении похищенных драгоценностей возникла загвоздка. Доставленная из больничной палаты артистка проехалась по квартире в инвалидном кресле и объявила, что из ее коллекции пропал только один экспонат, зато самый ценный, – перстень с бриллиантом, преподнесенный ей первым премьер-министром Индии Джавахарлалом Неру.

Серж на допросах божился, что ничего не тронул. Да, в квартиру к балерине пролез, да, бюро с сокровищами открыл, но, спугнутый Касаткиным, совершить кражу не успел, и куда подевался перстень, знать не знает. Нужно ли говорить, что его тщательно обыскали и ничего не нашли. Подробному осмотру подверглась и квартира Греты Германовны. Бриллиантовый перстень как в воду канул.

То есть получалось, что имела место не кража, а всего лишь попытка. Меж тем отставная балерина твердила, что подарок премьера лежал в бюро и взять его, кроме вора, никто не мог. Следователи готовы были списать все на ее старческий склероз (дескать, сама куда-нибудь засунула, а потом забыла), но вмешался случай. У Греты Германовны стала вянуть любимая бегония. Пожелтели и поникли листья, стебель, прежде упругий и сочный, сделался дряблым, и цветок наклонился набок, опершись на деревянную лесенку. Хозяйка хлопотала над чахнувшим растением, словно сиделка над больным. Ставила его под лампу, добавляла в почву удобрения – все было тщетно.

Спустя неделю секрет раскрылся: Грета Германовна, взрыхляя палочкой землю в цветочном горшке, наткнулась на нечто твердое и извлекла на свет перепачканный перстень, в котором ее именитая соседка признала свою пропавшую реликвию. Перед лицом неоспоримых фактов Серж перестал вилять и сказал, что похитил перстень и вынес его в кармане, но, застигнутый Касаткиным в гостиной у тетки, засунул опасную улику в первый попавшийся горшок. Возможно, перстень так и пролежал бы в земле долгие годы, если б не повредил корневую систему бегонии.

Что еще добавить? К Грете Германовне нагрянула бригада рабочих, они заделали дыры в стенах, но при этом изгваздали и засорили чистенькую хозяйкину спальню. На волне произошедшего жильцы дома составили адресованную властям петицию с требованием провести оценку состояния несущих конструкций. Оценку провели, экспертная комиссия выдала заключение, что дом нуждается в ремонте, но жить в нем можно. Прачечную с первого этажа убрали, а по квартирам прошли специалисты из ЖЭКа с мощными софитами, при помощи которых подсушили перекрытия и убрали лишнюю влагу. Интерьеры подъездов подновили – на этом все и закончилось.

Героиней номер один стала Клотильда. Грета Германовна, знавшая детали только понаслышке, сочла, что именно благодаря кошке подлый Серж был изловлен и разоблачен. В качестве награды за свои заслуги Клотильда месяц питалась не пикшей, а отборным палтусом и, как следствие, растолстела, набрав три лишних килограмма.

P. S. Ах, да! На Восьмое марта Леша Касаткин подарил Юле фен отечественного производства за сорок пять рублей. Подарок смотрелся убого, избалованная Юля не удержалась от саркастических комментариев, отчего настроение Касаткина упало, и он так и не решился сделать ей предложение руки и сердца.

Алекс Винтер

Кот в зазеркалье

Крик, полный отчаяния и ярости, доносился откуда-то из темноты. Агата подскочила, не сразу сообразив, где находится и почему спит не в своей кровати. В перепутанном сознании даже мелькнула мысль: она опять влезла в какую-то неприятную ситуацию и уехала домой без табельного, которое лежало в сейфе на работе. И только спустя мгновение сообразила включить свет.

Тусклая лампочка прикроватного ночника осветила типовой номер средней гостиницы, без особых изысков. Кровать, две прикроватные тумбочки, стол, телевизор, платяной шкаф, все стерильно-безликое, только на стене картина неизвестного художника – мрачноватый пейзаж русской глубинки – да неожиданно богатые шторы из золотистой материи. Щурясь, Агата огляделась по сторонам, но никакие злодеи по углам не прятались. Из коридора тоже не доносилось ни звука.

«Приснилось», – подумала Агата и сползла обратно на подушку. В свете недавних событий, произошедших с ней, кошмары были делом вполне обычным. По большому счету сюда она приехала в стремлении избавиться от преследующих ее ужасов. Здесь, в санатории, окруженном озерами и хвойными лесами, царили покой и умиротворение. Агата нащупала выключатель и погасила ночник.

Крик повторился. На сей раз в нем было меньше ярости, но больше отчаяния. Агата снова включила свет, схватила халат и, запутавшись в рукавах, натянула его на ходу, выскочив из номера. В коридоре уже гудели голоса, значит, ей это не послышалось, обеспокоенные постояльцы тоже вышли поинтересоваться, что случилось. В последний момент, уже в дверях, Агата быстро оглядела номер: нет ли какого тяжелого предмета, чтобы можно было огреть злодея, но ничего подходящего на глаза не попалось. Продравшись сквозь толпу полуодетых людей, которые тоже сорвались с кроватей в половине второго ночи, Агата торопливо бросилась на звук, уже определив его источник.

Кричала, разумеется, та самая пожилая писательница Капитонова, всклокоченная, в халате поверх задравшейся до неприличия ночной рубашки. Задрав голову, женщина выла, прижимая руку к сердцу и медленно сползая по косяку. По коридору, расталкивая посетителей, к ней уже бежала дежурная медсестра, огромная, с плечами борца сумо и с заспанным помятым лицом.

– Что случилось? – зычно спросила она. – Где болит? Так, аккуратно, аккуратно… Подайте стул, пожалуйста… И воды принесите из кулера… Моя хорошая, что такое?

Капитонова лишь всхлипывала, жмурилась и, не переставая подвывать, отталкивала руку со стаканом. Вода выплескивалась на ночную рубашку, и женщина дергалась, но медсестра настойчиво заставила ее попить. Капитонова захлебнулась водой, после чего ее безостановочный крик стих. Закашлявшись, она вновь расплакалась, закрыв лицо руками.

– Да что с вами? – уже с плохо скрываемым раздражением спросила медсестра. Агата подошла. Капитонова отняла руки от лица и, увидев Агату, вцепилась ей в плечо.

– Мой мальчик! – воскликнула она. – Мой бедный мальчик! Они его забрали!

Агата недоуменно подняла глаза. Сын Капитоновой – раскудрявый Анатолий, в трусах и майке, стоял в номере и глядел на мать с испугом и таким же недоумением, будто подозревая ее в слабоумии. Перехватив взгляд Агаты, медсестра тоже посмотрела на сына Капитоновой.

– Милая моя, – ласково, но настойчиво произнесла она. – Вот же ваш мальчик. Жив-здоров, никуда не делся. Вам просто приснился кошмар…

Капитонова взглянула на сына, замахала руками и, засунув руку в карман халата, вынула из нее смятую бумажку и подала Агате. Та торопливо развернула мятый ком и, нахмурившись, поглядела на медсестру.

– Думаю, госпожа Капитонова говорит не об Анатолии, – резко сказала Агата. – Звоните директору. Кажется, мы имеем дело с похищением.

Ехать в санаторий было не самой плохой идеей. Конечно, можно и в ведомственный, тогда бы это вообще не стоило ни копейки, и лечение там соответствующее. Но был велик шанс встретить кого-то знакомого, а Агате не хотелось ни с кем общаться, объясняться, где травмировалась, отвергать неуклюжие ухаживания коллег, которые, несмотря на все запреты, умудрялись доставать спиртное и гудеть по вечерам. По Следственному комитету об Агате Лебедевой и так ходили неприятные шепотки, весьма противоречивые. То она была фавориткой руководства, то значилась в черных списках, то ее двигали по службе, то затирали, то она спала со всеми следователями, то, наоборот, ни с кем.

Слухи Агату то возмущали, то забавляли, но порой, глядя в зеркало, она и сама думала, что истина лежит где-то посередине и люди ее на самом деле сторонятся. Ранний брак – господи, как это было давно! – развалился, а новых кавалеров не прибавилось. Она даже как-то пристала к лучшему другу, оперу Стасу Фомину, с требованием объяснить, чего же ей так не везет в личной жизни. Тот, глубокомысленно почесав макушку, изрек:

– Ну, мать… Во-первых, ты слишком умна. Не каждый мужик потянет умную бабу, да еще с весьма авторитетным мнением. Во-вторых, ты слишком хороша собой.

– Разве это плохо? – удивилась Агата.

Рассуждали они, естественно, под рюмочку у нее на даче. Подруга Фомина, тележурналистка Александра Кротова, уже давно безмятежно дрыхла на лавочке, укутанная драным пледом, и в разговоре не участвовала.

– Это хорошо, когда перед тобой пусечка, – пояснил Стас, пьяненький и оттого излишне болтливый. – Такая безмозглая лялька, на которую ты смотришь и думаешь: ох, я бы ее повалял! А у тебя…

– Что – у меня?

– Отталкивающая красота, – пояснил Стас, и слово «отталкивающая» он проговорил по слогам, будто в гроб гвозди вколачивал. – Агата, ты же как произведение искусства, на такое только смотреть… Стоит статуя в лучах заката… Да еще и занята постоянно, все, как у майского жука, на лету. Смотрит на тебя мужик и понимает: не потяну я ее, мне б чего попроще.

– И что делать? – уныло спросила Агата. – Планочку опускать? Терпеть немытого маменькиного сынка или алкаша – пусть худой, лишь бы мой?

– Ничего не опускать, – пробубнила Александра, которая то ли не спала, то ли проснулась. – Живи и радуйся. Я тоже мучилась, хотя недостатка в желающих повалять меня в койке находилось немало. Даже к психологу ходила, а тот мне сказал: твоя беда, что рядом нет людей, в которых бы ты отражалась как личность.

– Как это?

– Ну, представь, ты входишь в зал, а вокруг одни зеркала, только они битые, пыльные, кривые, и ты в них урод, – сказала Александра, зевнула и поднялась. – О, вы уже все выпили… В общем, ты в зеркальном зале, смотришь на себя и видишь сплошное уродство. Это как раз твое окружение, оно тебе не соответствует. Так зачем тебе на уродство смотреть? Выйди в другой зал, где зеркала новые, чистые, с подсветкой, и там ты увидишь, как хороша. Помнишь, как Дюма описывал Арамиса? Арамис черпал вдохновение в собственном великолепии. Научись тому же. Тогда к тебе сам подойдет прекрасный принц.

– Интересно, – задумчиво произнесла Агата. – А если не подойдет?

– Подойдет, – твердо уверила Александра. – Просто время не пришло. А не подойдет – так ему и надо. Мы и без того великолепны.

Слова Александры быстро пустили корни в подсознании. Поэтому, выбирая, где отдыхать, Агата решила отвергнуть санаторий органов внутренних дел. Там, в отличие от жутко дорогого «Соснового бора», не было лечебных грязей, зато преобладали коллеги из ведомства, поправляющие здоровье после ранений и психологических травм. А это, по мнению психолога подруги, были все те же «пыльные зеркала», от общения с коими следовало воздержаться. Агата, которой было необходимо восстановить как душевное, так и физическое состояние после переделки, в которую она угодила в командировке, рассудила, что рассчитывать на отпускной роман не будет, но, если между лечебными грязями и массажем ей попадется приятный мужчина, позволит легкий флирт. В конце концов, цены в «Сосновом бору» были такие, что она могла в качестве альтернативы с легкостью улететь в Дубай. После недавнего приключения на чужбину ее не тянуло. Но уж больно дорого стоило все удовольствие, может, все поменять, пока оставалось время, и согласиться на ведомственный санаторий? Позвонив Александре, Агата поведала о своих страданиях и получила неожиданную поддержку.

– Бывала я в этом «Бору», – призналась та. – Контингент вполне приличный, ну там и ценник такой, что голытьба его не тянет. Так что можешь не переживать, там тусят весьма обеспеченные люди.

– Да я не про деньги, Саш, – сказала Агата.

– И я не про деньги. Я про то, что богатые люди, особенно самостоятельно сколотившие свой капитал, редко бывают скучными. И твоя… как там Стас сказал… отталкивающая красота придется им впору. Так что езжай и не парься. Жизнь одна, а в ментовский санаторий в следующий раз сгоняешь. Или не сгоняешь. Тебе помочь собраться?

– Я сама, не совсем же контуженая, – рассмеялась Агата и повесила трубку.

Здание санатория было старым, это Агата поняла сразу, как только вкатила в фойе свой чемодан. Модерновый, излишне выбеленный интерьер в самом центре зала, у стойки ресепшен украшал вполне себе советский барельеф – с космонавтами, гипсовыми пионерами, голубями и гвоздиками, который сделали явно до распада СССР. Подобное варварское великолепие в большинстве зданий давным-давно убрали за ненадобностью или же прикрыли декорпанелями из разных материалов, но тут оставили, более того, расписали в причудливом стиле, где одновременно угадывались и Кандинский, и Ван Гог. Получилось вполне стильно, особенно удались гипсовые гвоздики, которые в воображении декоратора стали подсолнухами. Уставшую с дороги Агату с всевозможными реверансами сопроводили в отдельный номер, где она сразу бухнулась в постель и проспала до самого утра. По привычке проснувшись рано утром, Агата приняла душ, почистила зубы и понесла свою отталкивающую красоту в столовую на завтрак.

В санатории работал вполне обычный шведский стол, однако еще и официанты сновали туда-сюда, помогая обитателям, которым было трудно себя обслужить. Столовая оказалась небольшой, и пустых столиков не нашлось. С кавалерами тут было туговато: одни старики. Агата огляделась в растерянности. К ней тут же подскочила крепкая, как репка, девочка в белом до синевы фартуке, с настолько туго завязанными косичками, что кожа у глаз оказалась стянута до легкой раскосости.

– Доброе утро. Вы из триста второго?

– Да, – мрачно подтвердила Агата, уже предполагая, что здесь имеется распределение по столам и ей, с извечным везением, достанется бабка, пускающая слюни, или шаловливый дед, который будет щипать ее за попу.

Девочка поманила ее за собой.

– Вы у нас ходячая? – спросила она.

– Как видите, – язвительно ответила Агата, которой по непонятной причине захотелось нахамить ни в чем не виноватой сотруднице.

Та и ухом не повела.

– Ваш столик номер шесть, – сказала девочка и указала рукой. – Вас не затруднит воспользоваться шведским столом самостоятельно или к вам прикрепить официанта?

– Нас не затруднит, – буркнула Агата, набрала себе разной снеди и прошла обратно к столу, за которым уже сидело несколько человек.

Принужденно улыбнувшись, она поставила тарелку и представилась:

– Доброе утро. Меня зовут Агата.

Сидящие вразнобой поздоровались. За столом, рассчитанным на восемь человек, сидели всего пятеро: женщина лет тридцати пяти с двумя мальчишками-близнецами, лысоватый мужчина лет сорока, читавший журнал, и девушка с пепельными волосами, которой было не больше двадцати.