Читать онлайн Кровь не вода. Часть 2
«Враг – это тот, кто помнит твоё имя наизусть.
И тот, кто сотрет его без следа.»
От автора.
Дорогой читатель,
Перед тобой – сборник рассказов, каждый из которых – отдельная история, живущая по своим законам. Здесь есть место разным эмоциям: смешному и грустному, странному и трогательному, а порой – чему-то такому, что заставит задуматься или вздрогнуть.
Эти тексты рождались в разные моменты, в разных настроениях, но все они – части одного мира, который я хочу с тобой разделить. Возможно, в каких-то героях ты узнаешь себя, в каких-то ситуациях – отголоски собственных мыслей, а что-то покажется тебе совсем чужим. И это прекрасно.
Читай не спеша. Дай словам отзываться. А если захочешь поделиться впечатлением – я буду рад.
Спасибо, что открываешь эту книгу.
Таибов Альберт
«Бабушкины письма»
Лиза ненавидела этот дом. Старый дачный домик под Питером, где она проводила каждое лето в детстве, теперь казался ей заброшенным и чужим. После смерти бабушки пять лет назад сюда приезжали только для формальной уборки – родители хранили тут старые вещи, но жить было невозможно: скрипучие половицы, запах сырости и вечный холод, пробирающий до костей.
В этот раз Лиза приехала одна. Мама с папой были в отъезде, а в доме нужно было проверить трубы перед зимой.
– Хоть бы ничего не лопнуло, – вздохнула она, поднимаясь по шаткой лестнице на чердак.
Там, среди коробок с ёлочными игрушками и потрёпанных учебников её детства, стоял маленький деревянный сундук. Она видела его раньше, но никогда не открывала – бабушка говорила, что там «старое барахло».
Но в этот раз луч солнца, пробившийся сквозь пыльное окошко, упал прямо на него, будто подмигнув.
– Ну ладно…
Сундук не был заперт. Под крышкой лежала стопка писем, перевязанных голубой лентой, а под ними – потрёпанная тетрадь в кожаном переплёте.
Первый конверт был подписан незнакомым почерком:
«Моя дорогая Машенька…»
Лиза знала, что бабушку звали Марией, но близкие называли её Машенькой. А вот почерк… Она видела его раньше – в старых документах. Это был почерк деда, погибшего на войне ещё до рождения её отца.
Сердце забилось чаще. Она опустилась на пол, прислонившись к стене, и начала читать.
Письма были датированы 1943-44 годами. Дед писал с фронта – нежные, тёплые строчки, полные тоски по дому. Он рассказывал о товарищах, о редких минутах затишья, о том, как мечтал вернуться к ней и их маленькому сыну (отцу Лизы, который тогда был ещё младенцем).
«Сегодня видел поле с красными цветами. Вспомнил наши пионы у крыльца. Если бы я мог сейчас поцеловать твои руки…»
Лиза не могла оторваться. Она узнала, что бабушка и дед познакомились в этом самом доме – он тогда был молодым врачом, приехавшим на лето, а она – дочкой местного учителя. Они тайно встречались у реки, а потом, когда началась война, обвенчались за три дня до его отправки на фронт.
Самое потрясающее письмо лежало в самом низу. Оно было нераспечатанным, с пометкой «Вручить в случае моей гибели».
Лиза осторожно вскрыла конверт.
«Моя любимая. Если ты читаешь это, значит, я не вернулся. Прости меня за всё – за разлуку, за несказанные слова, за то, что не смог вырастить с тобой нашего сына. Но знай: я не исчез. Я там, где ты меня помнишь. В нашем саду, в шепоте листьев, в запахе дождя. А если тебе будет очень грустно – посмотри на пионы. Они расцветут для тебя. Твой навсегда, Андрей».
Лиза не заметила, как по её щекам потекли слёзы.
Она спустилась вниз и вышла в сад. Бабушка всегда ухаживала за цветами, но после её смерти всё заросло.
И тут Лиза увидела его. Одинокий куст пионов, почти задушенный сорняками, но… с одним алым бутоном.
– Но как?..
Она бросилась к нему, раздвигая траву. Цветок был настоящим – ярко-красным, как в письмах. И вдруг… Порыв ветра донёс до неё лёгкий запах духов – тех самых, бабушкиных. Лиза замерла.
– Бабушка?..
Никто не ответил. Но в этот момент она поняла. Дом не был пустым.
На следующее утро Лиза позвонила родителям.
– Мама, папа… Я хочу восстановить бабушкин дом, – сказала она твёрдо.
Они удивились, но согласились. Лизе стало ясно, зачем она здесь. Она разобрала все письма, отсканировала их и даже нашла старые фотографии в бабушкином альбоме. А ещё она посадила новые пионы. Теперь, когда она приезжает в этот дом, она чувствует – они здесь. Дед, бабушка, их любовь, пережившая войну, время и даже смерть. И когда ветер качает алые лепестки, ей кажется, что кто-то невидимый берёт её за руку и шепчет:
«Спасибо, что помнишь».
«Обещание»
Декабрь 1941 года. Деревня под Саратовом. Ветер выл в печной трубе, заставляя пламя керосиновой лампы трепетать. Вера сидела на краю печи, поджав босые ноги, и смотрела, как отец укладывает вещмешок.
– Пап, а почему тебя забирают? – её голос дрожал. – Ты же не военный.
Иван остановился, положил тёплые рукавицы на стол и присел перед дочерью.
– Видишь ли, ласточка, – он погладил её русую косичку, – фашисты подходят к Москве. Все мужчины сейчас нужны на фронте.
Мать, Марья, резко хлопнула заслонкой печи.
– Тебе-то зачем? У тебя бронь! Тракторный завод – предприятие важное!
– Маруся… – Иван подошёл к жене, но та отвернулась к окну, где за стеклом кружила снежная мгла.
– Ты обещал, что больше не уйдёшь. После финской…
Вера соскользнула с печи и вцепилась в отцовский ремень.
– Я тоже не хочу, чтобы ты уходил! В школе Никита сказал, что на войне убивают! Это правда?
Комната наполнилась тяжёлым молчанием. Только часы на стене мерно тикали, отсчитывая последние мирные минуты.
Раннее утро. Железнодорожная станция. Платформа была заполнена женщинами с красными от бессонницы глазами. Детишки, завёрнутые в платки, сонно клевали носами. Вера прижалась к отцовской шинели – она пахла махоркой и чем-то чужим, военным.
– Пап, а когда снег растает – ты вернёшься? – её голосок дрогнул.
Иван опустился на одно колено, чтобы быть с дочкой на одном уровне.
– Как только наша яблоня зацветёт – встретимся у калитки. Обещаю.
– Поклянись!
Он перекрестился, потом приложил её ладошку к своей щеке.
– Клянусь твоими косами и мамиными пирогами. А пока я буду писать тебе. Каждую неделю.
Громкий гудок паровоза разрезал морозный воздух. Марья, до этого молча стоявшая в стороне, вдруг бросилась к мужу:
– Ваня, ты же знаешь, я…
– Знаю, – он крепко обнял её. – Береги Верку.
Когда эшелон тронулся, Вера вырвалась из материнских рук и побежала вдоль состава:
– Па-а-ап! Не забудь про яблоню!
Каждое утро Вера первой выскакивала к почтовому ящику. Когда приходили письма, она аккуратно разворачивала солдатские треугольники и читала вслух:
"Мои родные. Жив-здоров. Вчера отбили атаку. Верочка, как твоя грамота? Учись хорошо…"
– Мам, папа пишет, что у них там снег ещё глубже, чем у нас! – девочка тыкала пальцем в строчки. – И что они кормят ворон!
Марья молча гладила дочь по голове. Она-то понимала, что значит "кормить ворон" на солдатском жаргоне.
Однажды Вера принесла из школы новость:
– Нам сказали собирать тёплые вещи для фронта! Я отдам свои варежки!
– Ты что, замёрзнешь, – мать нахмурилась.
– Но папе же холодно! – в глазах девочки стояли слёзы. – Он писал, что у них валенки промокают!
Марья молча достала из сундука недоплетённые носки и принялась лихорадочно работать спицами.
Апрель 1943 года. Письма приходили всё реже. Последнее было датировано январем:
"Дорогие мои. Сидим в окопах под Сталинградом. Холод страшный, но мы держимся. Верочка, если я не вернусь к цветению, посади под яблоней…"
Далее шли зачёркнутые строчки. Видимо, цензор не пропустил.
– Что он хотел написать? – Вера водила пальцем по неразборчивым буквам.
Мать резко встала, опрокинув табурет:
– Хватит! Никаких "если не вернусь"! Он обещал!
Впервые Вера увидела, как мама плачет.
Май 1943 года. Яблоня во дворе зацвела пышным цветом, но калитка так и не скрипнула. Вера целыми днями сидела на крыльце, глядя на дорогу.
– Дочка, иди ужинать, – мать положила руку ей на плечо.
– Подожди, мам. Папа же сказал…
– Вера! – Марья вдруг схватила дочь за плечи. – Папа не…
Она не смогла договорить. В калитку вошла соседка Акулина:
– Марья… Тебе… бумагу…
Похоронка была короткой: "Пропал без вести под Сталинградом". Вера выхватила листок:
– Это ошибка! Он же обещал!
Она побежала к яблоне, где земля была усыпана белыми лепестками.
– Пап! Ты же клялся!
Устав от слёз, Вера уснула прямо под деревом. Ей приснилось, что кто-то гладит её по волосам.
– Прости, ласточка…
Она открыла глаза. Над ней склонился отец – в той самой шинели, но без погон.
– Ты… обманул…
– Нет. – Он указал на цветущие ветви. – Разве я не вернулся?
Май 1965 года. Взрослая Вера вела за руку сына к памятнику погибшим.
– Мам, а почему ты кладёшь цветы к чужому имени? – спросил мальчик.
– Потому что у дедушки нет могилы, – она поправила алую гвоздику. – Но он здесь. В яблоневом цвете. В первом снеге. В нас с тобой.
Ветер подхватил лепестки с ближайших деревьев, унося их в голубое майское небо – словно миллионы неотправленных писем.
«Несыгранный вальс»
Кафе университета. Октябрьский дождь стучал в окна, а Алина, первокурсница журфака, злилась на весь мир – её ноутбук отказался включаться прямо перед сдачей репортажа.
– Эй, можно присесть?
Она подняла глаза. Перед ней стоял парень с двумя стаканами кофе – один явно предназначался ей.
– Нет.
– Понятно. Тогда я просто оставлю это здесь, – он поставил стакан перед ней. – Ты выглядишь так, будто готова убить этот ноутбук. Кофе поможет.
– Я не пью кофе от незнакомцев.
– Марк, – он улыбнулся. – Теперь мы знакомы.
Алина не хотела улыбаться, но её губы предательски дрогнули.
– Это не свидание, – предупредила Алина, когда он пригласил её в кино через неделю.
– Конечно нет, – согласился Марк. – Просто два человека, которые случайно смотрят один и тот же фильм в одном ряду.
Она притворялась, что не замечает, как он пялится на неё вместо экрана. А когда в тёмном зале его рука «случайно» коснулась её пальцев, не отдернула свою.
После сеанса он провожал её до дома под зонтом.
– Ты всё ещё уверена, что это не свидание?
– Абсолютно.
– Тогда завтра повторим.
Он признался ей в любви через три месяца – неожиданно, посреди ссоры.
– Ты вообще меня не слушаешь! – кричала Алина, топая ногой.
– Потому что я влюблён в тебя, чёрт возьми! – выпалил Марк.
Тишина.
– Что?
– Я сказал, что…
– Я слышала.
Она подошла ближе, схватила его за лицо и поцеловала так, что у него перехватило дыхание.
– Идиот. Я тоже.
Марк знал – Алина не из тех, кого можно завоевать цветами.
Он писал ей письма от руки (она смеялась: «Кто вообще так делает в 21 веке?»), но хранила каждое.
Он учился готовить её любимые сырники (первые три раза были катастрофой).
Однажды проехал 300 км ночью, потому что ей стало плохо в общежитии, а в городе не было никого, кто бы принёс лекарства.
– Ты совсем сумасшедший, – шептала она, когда он накрывал её одеялом.
– Только ради тебя.
Он сделал предложение на крыше их университета – там, где они впервые по-настоящему разговорились.
– Помнишь, ты сказала, что это не свидание?
– Ну и?
– Теперь это точно будет свидание. На всю жизнь.
Когда он опустился на одно колено, Алина заплакала впервые за их отношения.
– Да. Тысячу раз да.
За неделю до свадьбы они репетировали первый танец.
– Ты наступаешь мне на ноги, – смеялась Алина, когда Марк в очередной раз сбился с ритма.
– Потому что ты слишком красивая, – он притянул её ближе, целуя в макушку. – Я не могу сосредоточиться.
Она закатила глаза, но улыбка не сходила с её губ.
– Представляешь, через семь дней я стану твоей женой.
– А я твоим мужем, – он сделал серьёзное лицо. – Страшно?
– Ужасно, – она притворилась испуганной, но тут же рассмеялась.
Они не знали, что это их последний совместный смех.
Свадьба была назначена на субботу. В четверг Алина поехала за платьем – последняя примерка.
– Ты точно не хочешь со мной? — она поправляла сережку в ухе, глядя на Марка.
– Не могу, совещание. Но вечером всё расскажешь! – он поцеловал её в лоб. – Только не подглядывай в зеркало раньше времени.
Она улыбнулась, села в машину и помахала рукой.
Он так и не услышал её звонка через час.
Телефон зазвонил, когда Марк выходил из офиса.
– Это «Скорая». Вы значитесь как экстренный контакт Алины Соколовой…
Голос на другом конце говорил что-то про ДТП, про фуру, выехавшую на встречную полосу.
Марк не помнил, как доехал до больницы.
– Она жива? – его голос звучал хрипло.
– В коме, – врач избегал его взгляда. – Шансы есть, но…
Он не слышал остального.
Алина лежала, как спящая принцесса. Только вместо замка – больничная палата, вместо волшебства – аппараты, пикающие в такт её сердцу.
– Ты же обещала не подглядывать в зеркало, – Марк гладил её руку, на которой уже не было обручального кольца – его сняли врачи.
Он приходил каждый день. Читал ей вслух их переписку, включал песню, под которую они должны были танцевать.
– Проснись, – шептал он. – У нас же свадьба.
Но она молчала.
В день, когда они должны были стать мужем и женой, Марк пришёл в костюме.
– Я знаю, ты хотела всё по плану, — он расстелил на тумбочке маленькую скатерть, поставил свечи.
Врачи молча наблюдали, как он надевает обручальное кольцо на её палец.
– Я, Марк Сергеев, беру тебя, Алина…
Голос срывался.
– Беру тебя…
Он не мог продолжать.
Она умерла тихо, на рассвете. Марк спал в кресле рядом, держа её за руку.
– Марк… — медсестра осторожно тронула его плечо.
Он понял всё, ещё не открыв глаза.
Он настоял, чтобы её похоронили в том самом платье.
– Она так хотела его надеть…
Гроб опускали в землю под ту самую песню, под которую они должны были танцевать. Марк стоял, сжимая в руках их свадебные кольца.
– Прости, что не уберёг…
Дождь смешивался со слезами.
Прошло пять лет. Марк так и не женился. Каждый год в день их свадьбы он приходит на кладбище и оставляет у её памятника белые розы.
– Я всё ещё жду тебя, — шепчет он.
И кажется, что ветер в ответ тихо трогает лепестки – будто чья-то невидимая рука.
«Тень брата»
Они родились в бурю. Мать кричала так, что заглушала гром, а отец, бледный, как мел, сжимал подлокотники кресла в приемной.
– Двойня! – акушерка вынесла первого. – Мальчик!
Ребенок орал так, что дрожали стекла в окнах.
– И… еще один.
Второй лежал тихо, лишь хватая ртом воздух, будто удивленный шумом мира.
– Близнецы? – отец протянул дрожащие руки.
– Нет. Двойняшки. Они… разные.
Один – с ямочкой на левой щеке, громкий, сжимающий крошечные кулачки. Другой – с родинкой под правым глазом, смотрящий вдаль серьезными серыми глазами.
Алексей и Марк. Старший и младший. Гром и тишина.
– Марк, иди есть! – мать звала в пятый раз, помешивая суп.
– Он не слышит! – Алекс с разбегу влетал в комнату, сметая все на пути, и хватал брата за руку. – Бежим!
Марк вздрагивал, выпуская из рук книгу, и позволял тащить себя на кухню, где мать качала головой:
– Ты его совсем избалуешь.
– Он мой брат, – Алекс надувал щеки. – Я решаю, когда ему есть.
А вечером, когда Марк просыпался от кошмаров, Алекс пробирался к нему на кровать и шептал:
– Не бойся. Я тут.
И Марк засыпал, уткнувшись лбом в его плечо.
– Смотри-ка, очкарик!
Трое старшеклассников окружили Марка у школы. Он прижал к груди учебники, не поднимая глаз.
– Что, слабо ответить?
Первый толчок. Второй. Книги упали в грязь.
И тут —
– Руки от него убери!
Алекс врезался в самого крупного, как торпеда. Он дрался, как зверь, не чувствуя ударов, пока кровь не залила ему лицо.
– Трое на одного – честно?! – хрипел он, вытирая ладонью разбитую губу.
Когда учителя разняли их, Марк молча поднял книги и протянул брату носовой платок.
– Зачем ты это сделал?
– Потому что ты мой, – Алекс ухмыльнулся, обнажая окровавленные зубы.
В тот вечер, сидя на подоконнике с разбитыми коленями, они впервые порезали ладони и сжали руки:
– Братья. Навсегда. Кровь смешалась. Алекс смеялся. Марк сжимал зубы, чтобы не заплакать.
– Я поступаю в театральный!
Алекс размахивал бумагами, глаза горели. Он уже видел свое имя на афишах.
Марк поднял взгляд от учебника по анатомии:
– А я – в медицинский.
Тишина.
– Ты что, с ума сошел?! – Алекс швырнул бумаги на стол. – Мы же мечтали вместе…
– Ты мечтал, – Марк закрыл книгу. – Я просто шел за тобой.
Алекс побледнел.
– Значит, все это время…
– Я устал быть тенью.
Дверь хлопнула так, что с полки упала их общая детская фотография.
Стекло треснуло ровно посередине.
Годы развели их. Алекс стал звездой. Его лицо с ямочкой улыбалось с афиш, его голос звучал в радиоэфирах. Он жил в свете софитов, в вихре поклонников, в мире, где не было места тишине.
Марк спасал жизни. Его руки, тонкие и ловкие, резали плоть, чтобы исцелять. Но глаза, те самые серые глаза, оставались пустыми.
Они встречались раз в год – у матери на день рождения.
– Как дела? – спрашивал Алекс, разливая вино.
– Нормально, – отвечал Марк.
И оба знали – между ними теперь пропасть.
Звонок.
– Ваш брат в реанимации.
Марк уронил телефон. Он мчался по ночному городу, вспоминая, как в детстве Алекс тащил его за руку через дорогу.
– Держись, держись, держись…
Но когда он ворвался в палату, мир остановился.
Алекс лежал, опутанный проводами. Лицо – бледное, без ямочки, без улыбки.
– Автокатастрофа, – врач не смотрел в глаза. – Пьяный водитель. Шансов… нет.
Марк схватил его за халат:
– Ты лжешь!
Но монитор показывал ровную линию.
Он остался с ним наедине.
– Помнишь, как мы прятались в шкафу от мамы? – Марк сжал его холодную руку. – Ты всегда закрывал меня собой.
Тишина.
– Я не могу… без тебя.
И тогда —
Палец Алекса дрогнул. Один раз. Словно прощальное рукопожатие.
Марк зарыдал.
На похоронах собрались сотни людей.
– Он был таким ярким, – рыдала женщина, которую Марк не знал.
Он стоял молча, глядя на гроб.
– Вы похожи, – сказала незнакомка.
– Нет, – прошептал Марк. – Он был светом. А я – всего лишь его тень.
Когда громко хлопнула крышка гроба, кто-то вскрикнул.
Марк не дрогнул. Он бросил в могилу их детскую фотографию – ту самую, с трещиной посередине.
Прошли годы. Марк спасал чужие жизни, но не мог спасти себя.
Однажды, выходя из больницы, он увидел мальчишек-близнецов.
Один – с ямочкой – тащил за руку тихоню в очках.
– Беги быстрее!
Марк замер.
И вдруг ясно услышал за спиной смех. Тот самый, громкий, беззаботный. Он обернулся. Никого. Только ветер играл листьями, будто кто-то невидимый пробежал сквозь них.
Афиша театра:
"Тень брата"
На фото – молодой актер. С ямочкой. Марк купил билет.
В последней сцене герой стоял у зеркала:
– Где ты?
За кулисами раздался голос:
– Я здесь.
Актер повернулся к залу. Прямо к Марку. И улыбнулся. Так, как улыбался только Алекс. Марк вскочил с места и выбежал в ночь. Дождь смешивался со слезами. Где-то в темноте звенел смех. Его смех.
«ВЯНУЩИЙ СВЕТ»
Дождь стучал по крыше старого склада, когда Анна впервые увидела её. Девушка лежала на спине, руки сложены на груди, словно в гробу. Губы синие, но улыбающиеся. В волосах – застывшие капли дождя. И на груди – алая роза, уже увядающая, с почерневшими краями лепестков.
– Тихое убийство, – пробормотал Матвеев, приседая рядом. – Ни следов борьбы, ни повреждений.
Анна надела перчатки, осторожно взяла цветок.
– Снотворное?
– Скорее всего. Вскрытие покажет.
Но она уже знала. Это был ОН.
Через две недели – вторая. Нашли в заброшенной оранжерее. Девушка сидела на скамейке, будто заснула, глядя на мертвые растения. В руках – роза. На этот раз не алая, а белая, с розоватыми прожилками у основания.
– Он меняет цвет, – Анна записала в блокнот.
– Играет с нами, – хрипло сказал Матвеев.
На вскрытии выяснилось – сердце остановлено инъекцией. Аккуратно. Без боли.
Третью нашли в публичной библиотеке. Застывшая за столом, с книгой в руках. На странице – засохшая роза. Черная.
– Он оставляет их там, где они любили бывать, – Анна провела пальцем по корешкам книг. – Значит, следил за ними.
– Или знал лично, – добавил Матвеев.
В кармане жертвы нашли записку:
"Спокойной ночи, звездочка."
– Он выбирает девушек 20-25 лет, темноволосых, с короткими стрижками, – Анна разложила фото на доске. – Знакомится, подсыпает снотворное, потом убивает. Аккуратно. Без крови.
– Романтик, – хмыкнул кто-то.
– Нет. Это не любовь, – Анна ткнула пальцем в снимки. – Он коллекционирует моменты. Смотрит, как умирает красота. Роза – символ.
В углу фото жертв улыбались. На столе лежали три цветка.
Ночью Анна сидела в пустой квартире, листая досье.
2015 год – первое убийство. Девушка в парке. Роза.
2018 год – вторая. В кафе. Роза.
2020-2023 – перерыв.
2024 – снова. Чаще.
– Где ты был эти три года? – шептала она.
На столе стояла чашка с остывшим кофе. Рядом – фото с Михаилом. Погиб два года назад в ДТП.
Четвертую нашли в старом кинотеатре. Но в этот раз розы не было.
– Ошибся? – спросил Матвеев.
Анна осмотрела тело.
– Нет. Смотри.
На шее – след от укола. Но не на месте вены. На сонной артерии.
– Он спешил.
А потом она увидела его. В проеме двери. Высокий. Очки. Борода. Он улыбнулся и исчез.
Анна начала видеть его везде. В толпе у метро. В окне напротив участка. В зеркале лифта. Но каждый раз, когда она бросалась в погоню – пустота. Однажды ночью она проснулась от запаха роз. На тумбочке лежала свежая. И записка:
"Ты уже часть коллекции, Анна."
Тело нашли в зимнем саду ботанического института. Девушка лежала среди тропических растений, ее темные волосы рассыпались по мху, словно черные корни. В сложенных на груди руках – розовая роза, ее лепестки еще сохраняли влажность, будто сорваны несколько часов назад. Анна присела рядом, чувствуя, как холодный пот стекает по спине.
– Он ускоряется, – сказала она вслух, но больше для себя.
Матвеев молча кивнул, переворачивая в руках конверт, найденный рядом с телом.
– Тебе.
Белый конверт. На нем – ее имя, написанное аккуратным, почти каллиграфическим почерком. Анна развернула его дрожащими пальцами.
"Дорогая Анна,
Ты так близко подошла. Но видишь ли ты узор?
Первая – алая, как жизнь.
Вторая – белая, как невинность.
Третья – черная, как конец.
Четвертая… О, четвертая была особенной. Ты ведь заметила?
А эта – розовая. Цвет утраченных надежд.
Скоро ты поймешь. Скоро мы встретимся.
Твой поклонник."
– Черт побери! – Матвеев швырнул очки на стол. – Он издевается!
Но Анна не слышала его. Ее пальцы сжали письмо так сильно, что бумага порвалась. Он знал, что она заметила.
"Я сижу в своем кабинете и смотрю на доску с фотографиями. Пять девушек. Пять роз. Пять историй, оборванных слишком рано.
Михаил смеется на фото в рамке. "Ты всегда слишком много думаешь", – сказал бы он сейчас. Но я не могу остановиться.
Почему он пропустил четвертую? Или… не пропустил?
Может, это был кто-то другой?
Нет. Слишком чисто. Слишком… идеально.
Он просто хотел, чтобы я заметила. Чтобы я поняла, что вижу его почерк даже там, где его нет. Он играет со мной. И я даже не знаю правил."
– Нашли кое-что, – техник в лаборатории указал на экран. – На пятой жертве – микроскопические частицы глины. Специфический состав.
Анна подняла голову.
– Где это используют?
– Скульпторы. Керамисты. И…
– И?
– Бальзамировщики.
В голове у Анны что-то щелкнуло.
2015. Первое убийство.
2018. Второе.
2020-2023. Перерыв.
– Он был в тюрьме, – прошептала она. – Или… в больнице.
Матвеев уже набирал номер.
– Проверим все морги и похоронные бюро за последние десять лет.
Но Анна уже знала. Он был ближе, чем они думали.
Этой ночью она снова увидела его. В зеркале ванной. Высокий. Очки. Борода. Он стоял прямо за ней, его губы шептали что-то, чего она не могла разобрать. Анна резко обернулась. Пустота.
Но на раковине лежала новая роза. Красная, как кровь. И записка:
"Скоро, Анна. Скоро."
База данных мигала на экране, выводя сотни имен.
– Все, кто вышел из тюрем за последние три года. – Техник щелкнул ручкой по зубам. – Ни одного подходящего по профилю.
Анна стиснула зубы.
– Психиатрические лечебницы?
– Тоже ноль. Матвеев швырнул папку на стол. – Ни одного пациента с историей насилия, который бы лечился ровно три года.
В кабинете повисло молчание.
"Ошибка в профиле?" – мелькнуло у Анны в голове.
Но нет. Он слишком методичен. Слишком точен.
"Я сижу перед доской с фотографиями. Пять девушек. Пять роз. Пять пустот.
Мы проверили все: тюрьмы, больницы, даже морги. Ничего. Как будто он… призрак. Но призраки не оставляют розы. Не пишут письма. Не играют в эти игры. Где-то есть ответ. Где-то… Я просто не вижу узора."
Утро началось с запаха. Анна вошла в кабинет – и замерла. На ее столе лежала роза. Фиолетовая. И конверт.
"Дорогая Анна,
Ты ищешь в тюрьмах? В больницах?
Как мило.
Я был совсем рядом. Все это время.
Посмотри на розы, Анна. Настоящий ответ – в них.
Твой поклонник."
– Что за черт… – Матвеев схватил конверт.
Но Анна уже понимала. Она разложила перед собой фотографии всех жертв.
Алая. Белая. Черная. (Нет розы). Розовая. Фиолетовая.
И тогда она увидела.
– Это не просто цветы.
– Это… Цвета траура.
Матвеев нахмурился.
– Что?
– В викторианскую эпоху… – Анна быстро листала книгу по символизму цветов. – Розы использовали для передачи сообщений. Цвета имели значения. Она ткнула пальцем в страницу:
–Алая – "моя любовь сильна"
–Белая – "невинность"
–Черная – "прощай"
–Розовая – "я буду помнить тебя"
–Фиолетовая – "траур"
– Он не просто убивал. – Голос Анны дрожал. – Он рассказывал историю.
– Чью?!
Анна медленно подняла глаза.
– Свою.
Архивы. Пыльные папки. И…
– Вот.
Дело десятилетней давности. Лина Соколова. Сестра. Фотография девушки с темными волосами и короткой стрижкой. Умерла от передозировки.
Рядом – фото места происшествия. На тумбочке – алая роза.
– Боже… – Матвеев побледнел.
Анна сжала фото так сильно, что пальцы побелели.
– Он не маньяк.
– Он мститель.
"Дорогая Анна,
Ты наконец поняла. Лина-твоя сестра, твоя кровь. Ты должна была защитить ее. Но ты не пришла. И теперь они заплатят. Все, кто был похож на нее. Все, кто мог бы стать ей. А потом… Придет твоя очередь. Жду тебя там, где все началось. Твой поклонник."
Старая квартира. Там, где умерла Лина. Анна вошла, пистолет в руке. Темнота. Тишина. Запах роз.
– Я знаю, что это ты. – Ее голос дрожал. – Покажись.
Из темноты вышел он. Высокий. Очки. Борода.
– Привет, Анна.
Она узнала его голос. И тогда все стало на свои места.
Он снял очки. Потом – бороду. И перед Анной стоял Матвеев.
– Ты… – ее голос сорвался.
– Да.
Он улыбнулся той же улыбкой, что и на фотографиях в досье.
– Я любил ее, Анна. Твою сестру. Лину.
Пистолет в ее руке дрогнул.
– Но она даже не смотрела в мою сторону. Никогда.
– Ты знала, что она принимала наркотики. – Матвеев сделал шаг вперед. – Но закрывала глаза. Как и все.
Анна сжала пистолет.
– Я пыталась помочь!
– Нет. – Его голос стал жестким. – Ты была слишком занята карьерой. А она… умирала.
Он указал на стену, где висели фотографии жертв.
– Они были похожи на нее. Такие же красивые. Такие же… пустые.
– А кинотеатр? – Анна не опускала оружие.
Матвеев рассмеялся.
– Ах да. Мой "двойник".
Он достал телефон, показал фото. Мужчина в очках и бороде.
– Бездомный. Я просто… дал ему новую одежду.
– Ты убил его.
– Нет. – Он покачал головой. – Он сам принял слишком много. Как Лина.
Тишина. Только часы тикали на стене.
– Почему ты ждал три года? – прошептала Анна.
– Я болел, Анна. – Он прикоснулся к груди. – Рак. Врачи давали мне месяц. Но я выжил. Чтобы закончить это.
Он сделал шаг вперед.
– Теперь твоя очередь.
Грохот выстрела оглушил тишину старой квартиры. Матвеев медленно опустился на колени, его пальцы судорожно вцепились в грудь, где быстро расплывалось алое пятно.
– Ты… всегда… стреляла… метко… – его голос был хриплым, с каждым словом слабея.
Анна стояла, не шевелясь, пистолет в дрожащей руке. Дым от выстрела висел в воздухе, смешиваясь с запахом роз.
– Зачем? – её голос разбился. – Зачем ты заставил меня это сделать?
Матвеев лежал на полу, его кровь медленно растекалась по старым половицам, повторяя узор трещин. Его глаза – те самые пустые глаза, что преследовали ее неделями – теперь смотрели в потолок, но все еще казалось, что он улыбается.
– Ты… наконец… – его пальцы дрожали, тянусь к карману.
Анна нажала на курок еще раз. И еще. Пока не щелкнул затвор.
Тишина. Только тяжелое дыхание и звон в ушах.
Она нашла записку в его кармане:
"Теперь ты как я. Ты тоже убийца."
Рука дрожала, когда она достала телефон. Но набрала не 02, а номер начальника.
– Я нашла маньяка. Матвеев. Он напал на меня. Я… мне пришлось…
Голос сорвался. Она смотрела на свои руки – на них не было крови, но она чувствовала ее липкую теплоту.
Кладбище было пустынным в этот будний день. Анна стояла между двух могил – мужа и сестры – но цветы принесла только к одной.
– Я не знаю, была ли ты невинна, – она поставила скромные хризантемы на могилу Лины. – Но я точно знаю – я не стала лучше.
Ветер шевелил ее короткие волосы – она срезала их вчера.
– Матвеев лежит в безымянной могиле. Никто не пришел. Ни цветов, ни слез.
Она провела пальцами по холодному камню с именем Михаила.
– Прости, что не принесла цветов. Сегодня я не могу смотреть на розы.
Шесть месяцев спустя. Анна запирала дверь своего нового кабинета в провинциальном отделе, когда почувствовала знакомый запах. В воздухе витал сладковатый аромат, от которого свело желудок.
На столе лежал конверт. Без марки. Без адреса. Просто белый прямоугольник на полированной поверхности. Ее пальцы дрожали, когда она разрывала бумагу. Внутри – один засушенный лепесток. Алый. Как та первая роза на груди мертвой девушки. И записка:
"Ты думала, это закончилось?"
За окном скрипнула дверь. Анна резко обернулась, рука потянулась к кобуре.
В коридоре никого. Только легкое колыхание воздуха, будто кто-то только что прошел. На полу у порога лежал свежий бутон розы. Его шипы цеплялись за линолеум, словно не желая отпускать.
На следующий день Анна пришла на кладбище. К могиле Матвеева кто-то принес венок из черных роз. Без записки. Без подписи.
Надгробие Лины было чистым – только вчерашние хризантемы. Но когда Анна развернулась уходить, она заметила, что на могиле мужа лежала одна белая роза. Совершенно свежая. Капли утренней росы на лепестках блестели, как слезы.
«Последний закат на мосту»
Осень дышала холодом, и старый мост скрипел под порывами ветра, будто стонал от времени. Лиза куталась в шерстяной шарф, сжимая в дрожащих пальцах этюдник. Она приходила сюда каждый вечер – этот мост был последним уцелевшим уголком старого города, и она хотела запечатлеть его, пока не стало слишком поздно.
Тени удлинялись, и солнце, словно раскалённая монета, катилось к горизонту, заливая всё вокруг алым светом. Она торопилась, мазки становились резкими, неровными.
– Вы рисуете, как будто боитесь, что он исчезнет прямо сейчас.
Голос за спиной заставил её вздрогнуть. Она обернулась.
Мужчина стоял в двух шагах, руки в карманах потрёпанного пальто. Ветер трепал его тёмные волосы, а в глазах – глубокая усталость, будто он прожил не двадцать с небольшим, а целую жизнь.
– А вы наблюдаете, как будто знаете, что так и будет, – парировала Лиза, неожиданно для себя.
Уголки его губ дрогнули.
– Марк.
– Лиза.
Они смотрели друг на друга, и что-то неуловимое пробежало между ними – будто судьба на мгновение приоткрыла завесу и показала: этот момент важен.
Они стали встречаться каждый вечер. Марк приходил раньше, садился на парапет, курил (хотя знал, что нельзя), и ждал, пока она не появится в конце моста – с растрёпанными ветром волосами и вечно спешащими шагами.
– Ты опять без перчаток, – ворчал он, снимая свои и натягивая ей на замёрзшие пальцы.
– Зато ты опять куришь, – огрызалась она, но улыбалась.
Они говорили обо всём: о книгах, о звёздах, о том, почему осенью так пахнет грустью. Но никогда – о будущем.
Как-то раз она нарисовала его – небрежными, нервными линиями, углём. Он смотрел на портрет и молчал.
– Что, не нравится? – спросила она.
– Нет. Просто… странно видеть себя глазами другого человека.
– Каким ты себя видишь?
Он задумался.
– Разбитым.
Она не стала спрашивать почему.
Однажды он не пришёл. Лиза ждала до темноты, пока пальцы не онемели от холода, а краски не застыли на палитре. На следующий день его тоже не было. Она уже собиралась уходить, когда увидела его.
Марк шёл медленно, словно каждое движение давалось с усилием. Лицо было бледным, почти прозрачным.
– Где ты был?! – её голос дрожал от гнева и страха.
Он не ответил. Просто подошёл, обнял её и прижал так сильно, будто хотел запомнить на ощупь.
– Марк… что происходит?
Он глубоко вдохнул.
– Я должен тебе кое-что сказать.
Они сидели на краю моста, ноги болтались над темной водой.
– У меня кардиомиопатия, – сказал он просто, как будто сообщал прогноз погоды. – Сердце… изнашивается.
Лиза застыла.
– Это… лечится?
– Нет.
Одно слово – и мир перевернулся.
– Сколько… – голос её сорвался.
– Месяц. Может, два.
Она зажмурилась, но слёзы всё равно хлынули.
– Почему ты не сказал раньше?!
– Потому что не хотел, чтобы ты смотрела на меня как на умирающего. – Его пальцы дрожали, когда он касался её лица. – Я хотел, чтобы ты любила меня просто так.
Она разрыдалась, вцепившись в него.
– Это несправедливо…
– Знаю.
Они украли у времени каждую секунду. Он водил её в свой любимый книжный, она кормила его безвкусной больничной едой, когда его положили на обследование. Они спорили о том, какой фильм посмотреть, и засыпали в обнимку под звуки его неровного сердцебиения.
Как-то ночью он разбудил её.
– Пошли на мост.
– Сейчас? Но уже поздно…
– Пожалуйста.
Они шли по пустынным улицам, и он держал её руку так крепко, как только мог. Небо пылало, как тогда, в день их встречи.
– Ты помнишь, как мы встретились? – голос Марка был тихим, прерывистым.
Она кивнула, не в силах говорить.
– Я тогда подумал… какая ты красивая. И какая… живая.
Он повернулся к ней, и в глазах его стояли слёзы.
– Я не жалею ни о чём.
Лиза прижала его ладонь к своей щеке.
– Я тоже.
Он улыбнулся, закрыл глаза… И его рука внезапно обмякла.
– Марк?.. Марк!
Но он уже не слышал.
На следующий день мост снесли. Лиза получила письмо – то самое, которое он написал ей неделю назад.
«Если бы у меня была другая жизнь – я бы снова пришёл на этот мост.
И снова влюбился бы в тебя. Прости, что не смог остаться…
P.S. Не переставай рисовать закаты.»
Она больше не приходила на то место. Но однажды, спустя годы, её маленькая дочь нашла в шкафу старую папку с рисунками.
– Мама, а кто это? – девочка показала на портрет.
Лиза провела пальцем по пожелтевшей бумаге.
– Это человек, который научил меня любить… до самого конца.
И впервые за много лет она снова заплакала.
«Письмо в Песок»
Каир, 1893 год. Рынок Аль-Муск кишел людьми, воздух гудел от криков торговцев, смешиваясь с ароматами специй и жареного мяса. Идрис, молодой переплетчик книг, сидел в тени старой мечети, чиня потрепанный молитвенник. Его пальцы, привыкшие к тонкой работе, дрожали – сегодня он снова увидел её.
Лейла , дочь богатого торговца шелками, она проходила мимо его лотка раз в неделю, сопровождаемая служанкой. Их глаза встречались лишь на мгновение – но в этом мгновении была целая жизнь.
– Сколько можно смотреть, как ветер уносит листья, которые ты никогда не сможешь поймать?– пробормотал он, глядя, как её стройная фигура растворяется в толпе.
Она уронила кошель. Он поднял.
– Это ваше? – его голос предательски дрогнул.
Лейла вздрогнула, словно испуганная газель, но кивнула. Её пальцы едва коснулись его ладони, забирая монеты.
– Спасибо.
Она ушла, не оглянувшись. Но на следующий день вернулась.
– Вы… чините книги? – её голос был тише шороха страниц.
– Да.
– У меня есть одна… Коран моей матери. Переплет рассыпается.
Он взял книгу, стараясь не смотреть ей в лицо. Но когда их пальцы случайно соприкоснулись, он понял – он погиб.
Через месяц её отец, Ахмед-эфенди, заметил, как дочь задерживается у лотка переплетчика.
– Ты знаешь, что это невозможно? – прошипел он, хватая её за руку.
– Я ничего не сделала!
– Твои глаза сделали всё за тебя!
На следующий день Идрис увидел её в сопровождении незнакомого мужчины. Высокий, в дорогом кафтане, с холодными глазами. Жених.
– Лейла… – вырвалось у него.
Она сделала вид, что не слышит. Но когда жених отвернулся, её глаза встретились с его.
"Помоги мне."
Этот взгляд разорвал ему сердце.
Он пришел к её дому ночью, зная, что это безумие.
– Уезжай! – её шёпот донёсся из-за решётки окна. – Отец убьёт тебя!
– Пусть убьёт. Я не могу дышать, зная, что завтра тебя увезут.
Она заплакала.
– Мы виделись всего несколько раз… Почему это так больно?
Он прижал лоб к холодным прутьям.
– Потому что я уже любил тебя в Джанне… ещё до того, как мы встретились здесь.
Из дома донёсся шум. Лейла испуганно отпрянула.
– Иди! Прошу тебя!
Он ушёл.
Знойный вечер перед свадьбой. Идрис стоял у края базара, сжимая в руках потрёпанный Коран – тот самый, что она когда-то принесла ему для переплёта. Сегодня её караван отправлялся в Дамаск, к жениху.
Лейла вышла из дома отца, вся в белом, словно призрак. Её глаза, обычно такие живые, теперь были пусты, как высохшее русло Нила.
– Ты пришёл… – прошептала она, останавливаясь в шаге от него.
– Разве мог я не прийти? – его голос дрожал, как лист на ветру.
Она потянулась к нему рукой, но служанка резко одёрнула её:
– Ханум, вас ждут! Если эфенди увидит…
Лейла вздрогнула, но не отступила:
– Идрис… скажи мне что ни будь. То, что говорят тем, кто уезжает в далёкий путь.
Он закрыл глаза, чувствуя, как слёзы жгут его щёки:
– Останься, ты не будешь счастлива там…
Караван двигался медленно. Лейла сидела в паланкине, сжимая в руках тот самый Коран, который Идрис переплел для неё.
Внезапно – выстрелы. Крики. Топот копыт.
– Разбойники!
Она откинула занавеску и увидела его. Идрис, весь в пыли, с кинжалом в руке, бился с тремя нападавшими.
– Беги, Лейла! В скалы!
Но она не двинулась с места. Не могла.
Один из бандитов выстрелил. Идрис вздрогнул, но продолжал сражаться. Вторая пуля попала ему в плечо.
– Оставь её, и мы дадим тебе уйти! – засмеялся главарь.
Идрис плюнул кровью:
– У мусульманина есть два дня счастья: день, когда он находит любовь, и день, когда он встречается с Создателем. Сегодня у меня оба.
Он бросился вперёд, убивая одного бандита, раня второго…
Третий выстрел разорвал тишину. Идрис упал на колени. Лейла вырвалась из паланкина и бросилась к нему.
– Нет… нет, нет, НЕТ! – её крик разорвал пустыню.
Она прижала его окровавленную голову к груди:
– Почему… почему ты пришёл?
Он улыбнулся, касаясь её лица:
– Потому что… даже если бы было тысячу миров… я бы в каждом из них нашёл тебя.
Лейла упала на колени рядом с Идрисом, её белое свадебное платье мгновенно пропиталось его кровью.
– Ты… глупец… – её голос дрожал, но руки были твёрдыми, когда она прижимала его рану, пытаясь остановить кровь. – Зачем ты пришёл? Зачем?!
Идрис кашлянул, алая пена выступила на его губах.
– Разве… ты не знаешь? – он улыбнулся той самой улыбкой, которая когда-то заставила её сердце биться чаще. – "Я обещал… переплести для тебя… все книги…"
Она зарыдала, прижимая его ладонь к своей щеке.
Над ними раздался грубый смех. Главарь разбойников приблизился, пистолет всё ещё дымился.
– Какая трогательная сцена. Может, я отправлю вас к Аллаху вместе?
Лейла резко подняла голову. Её глаза горели.
– Ты думаешь, что убиваешь нас? Ты всего лишь… отправляешь нас туда, где твои пули уже не достанут!
Идрис слабо сжал её пальцы:
– Лейла… прочитай мне…
Она закрыла глаза, слёзы текли по её лицу, смешиваясь с его кровью. Его рука обмякла.
Разбойник заржал:
– Сейчас вы оба умрёте в этой пустыне, и никто даже не найдёт ваших костей!
Лейла подняла глаза на бандитов. В них не было страха – только ярость верующей женщины:
– Убейте меня. Иначе я найду вас. В этой жизни или в следующей.
Раздался ещё один выстрел. Лейла вздрогнула, но не отпустила его руку.
– Это… не больно? – прошептала она, чувствуя, как горячая кровь растекается по её спине.
Главарь разбойников подошёл ближе, наставив пистолет:
– Хватит болтать. Прощайся.
Лейла вдруг резко поднялась, заслоняя Идриса своим телом:
– Я уже простилась… с этим миром. Но ты… ты ещё ответишь перед Всевышним за каждый наш вздох!
Главарь заколебался. Но его подручный выстрелил. Последний выстрел эхом разнёсся по пустыне. Лейла упала рядом с Идрисом, их кровь смешалась на песке.
Главарь разбойников Али стоял над двумя телами, перепачканный чужой кровью. Его люди уже обыскивали караван, выкрикивая похабные шутки над убитыми охранниками.
– Эй, капитан! У неё колечко золотое! – крикнул один из бандитов, пытаясь стянуть кольцо с пальца Лейлы.
Али резко свистнул:
– Оставь! Это… – Он не закончил.
Что-то перевернулось внутри него, когда он увидел как они лежат.
Девушка, даже мертвая, прикрывала своим телом этого парня. Её руки были вцеплены в его окровавленную одежду, словно даже смерть не могла разомкнуть этот последний объятье.
– Чёрт… – прошипел Али.
Ветер внезапно стих. Пустыня замерла. Даже его люди перестали смеяться. Али, который за 20 лет грабежей не проронил ни слезинки, вдруг заговорил странным тихим голосом:
– Я… я ведь тоже когда-то…
Он резко оборвал сам себя, но было поздно. Воспоминание, как нож, вонзилось в горло:
«…его собственная невеста, убитая османскими солдатами 15 лет назад. Как он нашёл её тело в колодце. Как её пальцы тоже сжимали что-то – обрывок его же платка…»
– Закапывайте их!– вдруг рявкнул он, отшатнувшись. – Быстро! И этот Коран – закопать вместе с ними!
Один из молодых бандитов растерянно переступил с ноги на ногу:
– Но капитан… добыча…
Али выхватил пистолет и выстрелил в воздух:
– Я СКАЗАЛ – ЗАКОПАТЬ! И чтобы… чтобы…
Его голос внезапно сорвался. Все замерли. Перед ними стоял не кровожадный главарь, а седой мужчина с мокрыми глазами.
– Чтобы лицо её… было обращено к Мекке, – прошептал он. – Она… она ведь молилась, да?
Когда бандиты, бормоча, начали рыть могилу, Али отошёл в сторону. Его руки дрожали. Он вдруг понял страшную вещь:
Он только что убил единственную чистую любовь в этой проклятой пустыне. И теперь ему придётся жить с этим.
А жить оказалось больнее, чем умирать.
«Горные тени»
Осенний ветер гудел в расщелинах скал, словно невидимый муэдзин, призывающий к последней молитве. В пещере, скрытой завесой струящегося водопада, трое мужчин сидели вокруг потрескивающего костра. Пламя отбрасывало дрожащие тени на стены, покрытые древними надписями предков.
Залим, высокий и жилистый, с лицом, изрезанным шрамами и морщинами преждевременной мудрости, медленно точил свой кинжал. Лезвие с характерным изгибом – "джамбия", доставшаяся ему от отца, – издавало зловещий свист при каждом движении.
– Завтра караван Бекмирзы пойдет через Ханский перевал, – наконец нарушил молчание Залим. Его голос, низкий и хриплый, звучал как скрежет камней.
Мурад, коренастый, с руками, покрытыми шрамами от овечьих пут, перестал перебирать чётки.
– Сколько охраны?
– Шесть нукеров. Двое русских с ружьями нового образца, – ответил Залим, не поднимая глаз от клинка.
Молодой Ислам, чьи тонкие пальцы ещё помнили перелистывание страниц Корана, вздрогнул.
– Ружья… Аллах запрещает убийство, но разве мы не переступим черту?
Костер треснул, выбросив сноп искр. Залим медленно поднял голову. Его глаза – тёмные, как горные озёра в безлунную ночь – отражали пламя. – Когда бек забирает последнюю овцу у вдовы – это не убийство? Когда русские офицеры оскверняют наши мечети – это не грех? – Он резко вонзил кинжал в землю между ними.
– Мы возвращаем то, что было украдено. Если они выберут смерть вместо бегства – это их выбор.
Ислам потупил взгляд, его пальцы сжали страницы книги.
–Я боюсь… что однажды мы станем такими же, как они.
Залим внезапно ухмыльнулся, обнажив отсутствующий боковой зуб – память о прошлой схватке.
–Тогда мы умрём. Но сегодня мы – последняя тень справедливости в этих горах.
Рассвет застал их на скалистом выступе над тропой. Холодный ветер рвал полы их бурок, а где-то внизу, в розовеющей дымке утра, медленно двигался караван – десять вьючных лошадей, охрана в красных черкесках, и роскошная паланкина, расшитая золотом.
–Бекмирза не пожалел денег на охрану, – прошипел Мурад, припав к камню.
Залим молча наблюдал, как караван входит в узкое место тропы.
– По плану. Я – к паланкину. Мурад – перекрыть отход. Ислам – стреляешь только если будут ружья.
Они спустились как тени. Первые два нукера пали без звука – кинжал Залима нашёл щель между доспехами. Третий успел вскрикнуть, но Ислам закрыл ему рот ладонью, одновременно вонзая клинок под ребро.
Когда Залим рванул занавес паланкина, он ожидал увидеть толстого, перепуганного бека. Но вместо этого встретил её взгляд. Девушка в индигово-синем платье, с лицом, полуприкрытым прозрачной газой, сидела прямо, не дрогнув. Её глаза – огромные, цвета спелого миндаля – смотрели на него без страха.
–Ты Залим, – это не было вопросом.
Мурад уже занёс кинжал.
–Дочь бека! Убьём её – будет мстить!
Но Залим поднял руку.
–Почему ты не кричишь?
Айша (теперь он знал её имя) медленно подняла руку и сняла газ.
–Потому что мой отец везёт эти деньги русскому коменданту. Чтобы купить разрешение собирать налоги с ещё трёх сёл.
Где-то позади уже горели тюки – Мурад поджёг караван.
–Забери деньги, – сказала Айша, не моргнув. – Но пощади его жизнь.
Залим рассмеялся.
–Он этого заслуживает!
–А ты заслуживаешь быть лучше него – ответила она просто.
В этот момент где-то раздался выстрел – русский офицер очнулся. Ислам крикнул предупреждение, и абреки исчезли в скалах, оставив горящий караван.
Но Залим знал – эта встреча изменила всё.
Лунный свет струился сквозь резные решетки рунда в доме Бекмирзы, когда он в ярости ворвался в женскую половину.
–Где она?! – ревел бек, разбрасывая дорогие подушки – Где моя дочь?!
Служанки молчали, прижимаясь к стенам. Только старая няня осмелилась поднять глаза:
–Она ушла, господин. Сказала – не ищите.
Бекмирза ударил кулаком по столу, опрокинув серебряный поднос с фруктами.
–С этим псом! С этим абреком! – Его маленькие глазки бегали по комнате, пока не остановились на шкатулке. С яростью сорвав крышку, он вытащил шелковый платок – подарок Залима, который Айша берегла как реликвию.
В этот момент в комнату вошел русский офицер – капитан Григорьев. —Ну что, ваше благородие, готовы к сделке?
Бекмирза тяжело дышал.
–Половина моих земель. Половина казны. Только найдите её и приведите мне его голову!
Григорьев ухмыльнулся, поправляя аксельбанты.
–Мои солдаты уже окружили ущелье. Завтра к полудню ваш абрек будет в цепях.
В пещере высоко в горах было тихо. Айша сидела у костра, кутаясь в бурку Залима. Он стоял у входа, вслушиваясь в ночь. Вдруг в темноте раздался шорох – и в пещеру ввалился окровавленный Мурад.
–Предательство! – хрипел он, падая на колени. —Старик Магомед… указал им тропу… Русские… везде…
Залим быстро перевязал рану.
–Сколько?
–Не меньше сотни. С пушками.
В этот момент в пещеру ворвалась Айша. Её платье было изорвано о скалы, лицо бледное от ужаса.
–Отец… он продал вас русским! Бегите! Сейчас же!
Залим взял её лицо в ладони.
–Если я убегу, кто вернет детям Хаджи их стадо? Кто защитит вдову Аминат от твоего отца?
За стенами пещеры уже слышались крики на ломаном кумыкском:
–Выходи, горец! Царь дарует тебе суд!
Айша цеплялась за его бурку:
–Пожалуйста… Я не переживу этого…
Он крепко прижал её к груди, вдыхая запах её волос в последний раз.
–Твое добро не останется без награды. Иди…