Читать онлайн Курсант. Назад в СССР 14

Глава 1

Лето 1988 года. Грузинская ССР. Тбилиси.

В комнате стоял тяжелый, горячий воздух, несмотря на приоткрытые с расчётом на сквозняк окна. Жара была, как в духовке. Ленивый ветер лишь шевелил занавески, принося уличные запахи с примесью сигаретного дыма. За окном шумел древний город, где жизнь текла неторопливо, но внутри помещения было иначе – здесь царила напряжённая тишина.

На столе громоздились пухлые папки, тяжелые от фотографий и протоколов. Дело о хищениях в лёгкой промышленности Грузии выходило на финишную прямую. Все ниточки распутаны, виновные найдены, схемы вскрыты до основания. Допросы и очные ставки почти все проведены – осталось лишь добить бумажную рутину, сшить многотомники и отправить их прямиком в Москву.

Местному суду такое не доверяли. Масштабы хищений и список причастных лиц не оставляли выбора – только Военная коллегия Верховного суда. А там разговор короткий, без проволочек. Позади месяцы работы, бессонные ночи, горы допросов. Казалось бы, можно выдохнуть, но вместо удовлетворения – только усталость и одно-единственное желание: вот бы в отпуск.

Лето, солнце, Ялта… Ну, на крайний случай – Судак. Ведомственный санаторий МВД «Сокол» вполне неплох, да и дороги в Судаке куда лучше – не козьи тропы, как в Ялте. Так я размышлял, и точно так же мечтали мои коллеги – кто о море, кто о мягких вечерах на террасе с бокалом чая под тёплым крымским ветром.

И только Горохов не терял боевого настроя. Крепкий пенсионер, который ни в какую не хотел уходить на покой. Оно и к лучшему – привыкли мы к нему, а он к нам. Жизнь без работы, без дела, без очередного разоблачения была ему попросту неинтересна. Но вот сейчас на него, как на руководителя межведомственной группы и следователя в одном лице, свалилась куча бумажной работы в кавказской республике – родине вина, пения чудесным многоголосием и вкуснейших хачапури.

Мы в нашей команде уже смеялись: в последний год только и занимаемся хищениями, а сами стали как бумажный конвейер – а где же маньяки, где убийцы, где банды, которые нужно было искать по лесам и снегам?

Горохов шутил в своей манере:

– А всех серийных убийц мы, товарищи дорогие, с вами переловили и на тот свет отправили, через расстрельные статьи! С ними ж не цацкались – приговор да в исполнение, быстро, чтоб другим неповадно.

В его голосе звучал не цинизм, не презрение или издёвка – а простая констатация факта. Закон суров, и такова наша работа.

Шеф сидел за столом, поглаживая красную от жары переносицу, и участливо разглядывал нас. В его взгляде читалось что-то очень нехорошее. Я уже знал этот взгляд – он означал, что отдых опять откладывается.

– Ну что, товарищи? – тяжело вздохнув, произнёс Никита Егорович. – Поздравляю нас с тем, что сидим мы тут по уши в бумажках. И самое обидное – не в тех, которые можно обменять на рубли, как у них здесь в республике принято, а в тех, что надо подписывать, сшивать да отправлять в Москву.

Горохов пытался поддеть шуткой местные порядки и нравы, но в голосе его слышалась усталость. Его кристальная честность сильно настрадалась за время этой командировки. Грузия в конце восьмидесятых была настоящим рассадником коррупции, и мы в этом убедились на собственной шкуре – и, правду сказать, Горохову откровенно тяжело было видеть масштаб картины и находить тому всё новые свидетельства. Теневая экономика здесь не просто процветала – она разрослась, как сорняк, заполнив собой каждую щель. Заводы гнали продукцию налево, контрабандисты таскали товар через границу, а торговля процветала под надёжной крышей партийных чиновников. Покупка должностей стала делом обычным – хочешь место потеплее, заноси наверх. Фальшивые отчёты приносили премии, фиктивные планы давали показатели, а показатели – очередные награды. И этой карусели, казалось, не было конца.

Милиция? КГБ? Они не боролись с преступностью, они с ней дружили. Взяточничество, откаты, «братская» помощь – за долю малую любой вопрос решался в кабинете с плотными шторами. А те, кто стоял у руля, не просто купались в деньгах – они вообще жили по другим законам. На ключевых постах сидели только свои, проверенные. Клановость была цементом, скрепляющим всю эту прогнившую систему.

Мы, конечно, навели шороху. Где-то напугали, где-то прижали, кого-то даже упрятали за решётку. Но это капля в море. Мы знали: стоит нам уехать – и всё вернётся на круги своя. От этой мысли не было злости, только тяжесть в груди. Не то чувство, что испытываешь, когда ловишь душегуба-маньяка, на совести которого десятки загубленных жизней. Там ты знаешь – возможно, ты спас кого-то, а может, и не одного человека. Тогда приходит ощущение настоящей победы. Здесь же – только рутинная пустота и ощущение тяжелого гнёта.

– Ну вы же не для этого нас собрали, Никита Егорович, у себя в номере, чтобы поздравить с сомнительным достижением? – хитро прищурился я на шефа, помогая ему решиться и сказать: «Отпуск, ребята, отменяется».

– Отпуск отменяется, товарищи, – пробубнил Горохов, бегая взглядом по ковру с узорами покруче персидских.

Мы с Федей переглянулись, Света закатила глаза, Катков хмыкнул.

– Нужно поработать, – поджал губу шеф.

– А мы думали, что это и есть наша работа, Никита Егорович, – заметила Света, покачав головой и кивнув на гору бумаг.

Мы не доверяли местной милиции и хранили документацию прямо в номере Горохова, который охраняли два постовых милиционера, присланные из Москвы. Сейчас они терлись в коридоре, как, впрочем, и всегда.

– Конечно, работа, – ответил он, сделав неопределённый жест рукой, видимо, подбирая слова. – Только вот было бы неплохо после работы и отдохнуть как следует. Но не судьба…

Я кивнул. Тут не поспоришь. Полгода на одном деле – испытание не для слабых нервами.

– Так вот, – продолжил Горохов, доставая из папки телефонограмму, – только мы закончили одно чертово дело, как из Москвы пришло «особо важное поручение», будь оно неладно.

Я нахмурился. Всё стало ясно. У нас новое задание…

– Нижний Лесовск. Кто-нибудь слышал о таком месте? – спросил он, скользя по нам взглядом, будто хотел поиграть в викторину и немного развеселить нас.

Но мы не улыбались, хотя понимали шефа – мы с ним хоть на край Земли, и даже без отпуска и Ялты. Но ответить было нечего – города Нижний Лесовск не знал даже Катков, книжная душа.

– Нижний чего? – нарушил тишину Федя и почесал за ухом.

Так громко почесал, что перебил шум настольного вентилятора, который гонял туда-сюда теплый воздух. Толку от него мало, но он тихонько колыхал волосы Светы, и я не переставал украдкой любоваться на свою жену и благодарить этот бестолковый вентилятор.

– Нижний Лесовск, Федор, – ответил Горохов. – Городок, окружённый болотами и лесами. Там во-от такенные комары, говорят… Городок суровый, как солдатская каша. Климат – дрянь, народ – мрачный, перспективы – туманные. У меня дружок армейский оттуда. Рассказывал.

Он сделал глоток из гранёного стакана, словно это была водка, хотя через стекло проглядывался кефир.

– И что там приключилось? – спросил я.

– Пропадают люди. Уже много лет. Много людей исчезло… Следы простыли, а нас туда отправить хотят.

– Ну что за дела? – раздувал пухлые щеки криминалист Катков. – Могли бы и месяцок подождать, никуда бы потеряшки не делись, раз они такие давние.

Света напряглась, уже в уме прикидывая отпуск на осень. Погодин сосредоточенно посмотрел на телефонограмму.

– И что, только сейчас спохватились? – спросил я. – Где же они раньше были?

Горохов усмехнулся, одарив меня долгим взглядом.

– Ну, ты сам подумай, Андрей Григорьевич. Когда у нас спохватываются? Вот, правильно. Только когда на имя Генерального секретаря приходит письмо, да?

– Опять? – присвистнул Федя. – Да у нас уже второе дело будет из-за писем. Люди бы ещё Брежневу писали… На тот свет.

– Федор! – осадил его Горохов, цокнув языком. – Ты бы хоть раз подумал, прежде чем что-то ляпнуть. Ильича-то хоть не трожь, правильный был мужик, не то что этот сейчас, чую, доведет страну…

Последние слова он пробормотал себе под нос, и никто, кроме меня, их толком не расслышал. Я, как обычно, стоял ближе всех к шефу, поэтому уловил каждую букву. Федя виновато замолк, глядя в пол.

– Значит, жалоба? – уточнила Света.

– Именно, – кивнул Горохов, скривив лицо, словно только что откусил кислого лимона. – Письмо написала учительница. Прямо на имя самого Горбачёва. Мол, местные власти бездействуют, милиция в носу ковыряется, а люди исчезают.

Он почти беззвучно сказал «тьфу» в сторону, будто сам вкус этих слов был ему противен.

– Конечно, письмо бы спустили обратно в область, чтоб кто-то из местных чиновников его подшил, так сказать, в дальний ящик, но нет… Наш дорогой Михаил Сергеевич решил показать себя в выгодном свете. Какой он, понимаешь, чуткий, всевидящий руководитель, мол, даже простые граждане могут до него достучаться. Вот и поручили нам теперь это дело. Вернее, даже не дело, а чёрт знает что. Оно, скорее всего, вообще не возбуждено, а есть отдельные, не связанные между собой материалы о без вести пропавших. И далеко не по всем этим случаям заведены дела, – Горохов нахмурился, пробормотал что-то себе под нос, потом выдохнул: – Да что там. Бардак, а разгребать его нам. Перестройка, мать их так…

– Так. Кто именно исчезает? – уточнил Катков.

– Копия письма учительницы ещё не дошла, но, судя по имеющейся информации, пропавшие – далеко не почётные жители области. Какие-то… я бы даже сказал, маргиналы, Алексей. Люди без семьи, без связей. Алкоголики, рабочие-одиночки, бывшие заключённые. В общем, те, кого искать никто особо и не будет. Кому они нужны, кроме нас?

Шеф говорил спокойно, но в голосе его так и сквозил скепсис. Видно, он и сам не слишком верит в криминальный характер исчезновений. Ну потерялись и потерялись. Перекати-поле, ни родины, ни флага, для таких раствориться на просторах Союза – раз плюнуть. Кто-то спился и канул в небытие, кто-то махнул в другую область, кто-то сгинул в заброшенной хибаре. Не исключено, что через пару лет всплывут где-нибудь. Или не всплывут.

Вопрос в другом – почему этим заинтересовались в Москве?

– Ага, и за столько лет ни одного трупа? – заметила Света, глядя на телефонограмму.

– Именно, – кивнул Горохов. – Ни тел, ни следов. Просто исчезли – и всё.

Я постучал пальцами по столу.

– МВД РСФСР проверяло?

– Нет, – ответил он. – Никого туда не отправляли, сразу вот, видишь, с козырей решили зайти, нас снарядить. А это всё куда? Растуды в качель? – Горохов, процитировав Ильфа и Петрова, махнул рукой на папки с томами дела.

– Так что теперь? – наконец спросил Катков. – Здесь заканчиваем и сразу в этот… Верхний Лесовск?

– Нижний, – хмыкнул следователь. – Но, как говорится, хрен редьки не слаще…

Все окончательно поняли: лето накрылось. Работать придётся без остановки, и никакого тебе отпуска, никакого моря. Я снова представил ведомственный санаторий, белоснежные корпуса на фоне волн, и вздохнул, прощаясь с этими мечтами на пока. Ну, значит, не судьба.

– Слушайте, а давайте я туда смотаюсь первым? – предложил я. – Гляну, что к чему.

Горохов посмотрел на меня с лёгким удивлением. И одновременно с надеждой.

– А что? – продолжил я. – Оперативное сопровождение Федя здесь легко потянет, фигуранты по грузинскому делу у нас под арестом, никто никуда не денется. Документы под охраной, – я кивнул на дверь гостиничного номера, за которой дежурили наши московские постовые. – Так что я свободен. Могу раньше начать наводить оперативные позиции, прощупать почву. Может, информация вообще не подтвердится, и этот Лесовск тогда нам не сдался.

– Андрей Григорьевич дело говорит, – довольно крякнул Горохов, а коллеги, явно благодарные за шанс не мчаться в глушь, сломя голову, дружно закивали.

И только Света надула губки. Она не привыкла, что её муж отдельно от жены по командировкам мотается. Но спорить не стала – понимала, что под угрозой не только наша с ней поездка в Крым, а летний отпуск для всей нашей дружной команды.

– А! Андрей Григорьевич, ты поедешь туда, – шеф подскочил и стал ходить взад-вперед, утыкаясь то в гостиничный встроенный шкаф, то в свою кровать, а мы чуть посторонились к стеночке, знали, что от ходьбы у Никиты Егоровича полушария лучше работают, видимо, кровь от ног разгонялась и к голове шла усиленно. – Оформим на тебя командировку, как на проверяющего… Ага… Мол, нужно проверить информацию, то да сё… Отличная идея, товарищ майор! Хе…

– Сделаем, Никита Егорович, – подбодрил я шефа.

– Так… Выясни, действительно ли там есть, чем нам заняться. Если правда творится что-то неладное – звони, здесь закончим, приедем и разберёмся. Если нет – разруливай там всё на месте, пиши рапорт и подробную докладную да и возвращайся в Москву. Надеюсь, мы тоже скоро в столице будем.

Я задумчиво вздохнул, потёр переносицу.

– Никита Егорович, а если это реально серьёзно? В этом подлеске.

– Ты человек умный, Андрей Григорьевич. Лучший в своём деле. Потому тебя туда и отправляю. Если это пустяк – ты разберёшься быстрее, чем я бумагу с подписью составлю. Если там что-то серьёзное – мы подтянемся и дожмём как надо. Как раньше… Но надеюсь, что это письмо писала полоумная. Хоть и учительница, но полоумная.

А в моей голове уже начала складываться картина. Город на болотах, пропавшие люди, жалоба на имя Горбачёва, как крик души…

– А если это какая-то местная самодеятельность? – тихо сказала Света. – Может, местные власти что-то замалчивают.

– Ну так закроем дело и уедем, – пожал плечами Горохов. – Но чую я, что эта вся бодяга с Нижним Лесовском выеденного яйца не стоит.

Я усмехнулся.

– Чуйка у вас, Никита Егорович, как правило, не подводит.

Он криво улыбнулся.

– Ну так чего? Готов к поездке на край света?

Я поправил галстук.

– Как в пионерском лагере, Никита Егорович. Всегда готов.

Горохов смотрел на меня с одобрением.

– Вот и славно, – а потом еле слышно добавил: – Только вот лагерь этот тебе точно не покажется весёлым. Говорю же, дружок у меня там жил. Тоже нет в живых его уже, кстати.

Советские аэропорты были везде, даже в таких городишках, как Нижний Лесовск, где самолёты садились редко, а улетали ещё реже.

АН-2, он же «Аннушка», он же кукурузник, плюхнулся на узкую асфальтовую полосу, едва не подпрыгнув обратно в небо от удара. В салоне было трое пассажиров, и, когда машину перед посадкой знатно тряхнуло, сердце тоже ухнуло вниз вместе с воздушной ямой.

Но всё обошлось. Мы выбрались наружу, ловя ртом свежий воздух. Земля! Твёрдая, надёжная, родная…

Я вдохнул полной грудью, но вместе с ним в лёгкие тут же проникла тяжёлая смесь запахов – сырость болот, горячий асфальт и что-то сладковато-тухлое, словно где-то вдалеке тлела гнилушка.

Пройдя в здание крошечного аэропорта, я ещё раз оглянулся на взлётную полосу. Здесь мог сесть разве что Ил-14, да и тот, наверное, с трудом развернулся бы. Само здание – одноэтажное, низкое, с еще не облезшей штукатуркой. Внутри – зал ожидания с потертыми скамейками, стойка кассы с заляпанной вывеской «КАССА» и скучающий в углу автомат с газировкой. На стене плакат, на нём девушка в униформе и с подносом фруктов в руках и текст: «Летайте самолетами АЭРОФЛОТА».

Я улыбнулся, ведь иных самолетов гражданской авиации в СССР сейчас и не было… Потом машинально кинул монету в автомат, сделал пару глотков тёплой, слабо газированной воды и вышел на улицу.

Возле здания стояла чёрная «Волга», будто специально отдраенная к чьему-то приезду, с блестящими крыльями и тонированными задними стёклами. У капота – коренастый мужчина в светлом летнем костюме, с хитрым прищуром и глубокой залысиной. Лицо его, казалось, застывшее в лёгкой полуулыбке, дышало уверенностью. Глаза цепкие, оценивающие, но при этом доброжелательные – не тот случай, когда встречающий просто исполняет приказ. Он стоял расслабленно, но чувствовалось, что при необходимости может двигаться быстро, несмотря на возраст.

– Товарищ Петров? – голос его был спокойным, чуть насмешливым, будто он заранее знал, кто перед ним, но решил удостовериться для проформы.

Я шагнул ближе.

– Да.

– Гавриил Захарович Мещерский. Председатель Нижнелесовского горисполкома.

Я приподнял бровь.

– Сам глава города встречает командированного сотрудника милиции? За что же я такой чести удостоился?

Нет, я, конечно, предполагал, за что, но позволил себе немного слукавить. Посмотрим, что он скажет и как.

– А как же! – он усмехнулся. – Гость из Москвы – у нас редкость. А уж такой человек, как вы, товарищ майор, – это вообще событие. Знаем, знаем ваши подвиги, газеты читаем, телевизор смотрим.

– Мой прилет – событие?

– Конечно! Вас вон вся страна знает. Ваши дела, статьи в «Огоньке», передовицы в «Известиях»… Настоящий советский герой.

Я только задумчиво кивнул. Комплименты меня никогда не впечатляли, а вот намерение того или иного чиновника их делать – уже вопрос.

– Садитесь, пожалуйста, прошу, по дороге поговорим.

Я сел на заднее сиденье, рядом плюхнулся сам Мещерский. За рулём сидел водитель, молчаливый мужик с грубым лицом, закатанными рукавами и натруженными руками.

Машина плавно тронулась.

За окном проплывали обшарпанные пятиэтажки, магазины с потускневшими вывесками, деревянные домики с палисадниками, где вдоль заборов сушились простыни. На центральной площади возвышался памятник Ленину с вытянутой в светлое будущее рукой, а над городом торчали трубы завода.

– Город у вас небольшой, – заметил я.

– Ага, столицы из нас не выйдет. Но живём. Не жалуемся.

– И фабрики-заводы у вас, смотрю, есть?

– Конечно. Главный у нас – Нижнелесовский текстильный комбинат «Красная нить», – заговорил Мещерский, глядя вперёд, на дорогу. – Основан в тридцать втором, ещё при первой пятилетке.

– Что выпускает? – спросил я, будто не знал.

– Ну, войну работал на армию, потом шил форму для железнодорожников, милиции, фабричных. Сейчас выпускают ткани – ситец, бязь, мешковину, спецовку, постельное бельё.

– Замечательное предприятие, – кивнул я, раздумывая, как далеко зайдет чиновник, рассказывая про «Красную нить», я-то подготовился и прочитал о городе и предприятиях все, что смог быстро нарыть.

Конечно, на бумаге всё красиво. А на деле… дефицит сырья, перебои с хлопком, постоянные недостачи. Руководство комбината давно научилось выкручиваться. Накладные подделывают, браковку занижают, списанное сырьё уходит налево. Чёрный рынок живёт за счёт таких вот фабрик. Ну и деньги там, соответственно, водятся…

– Передовик! Орденоносное, понимаете ли, предприятие. Гордость области, можно сказать. Вон, ещё при Хрущёве фабрика Орден Трудового Красного Знамени получила – за выдающиеся успехи в развитии лёгкой промышленности. Потом, в семидесятых, ещё удостоились Ордена Дружбы народов – за работу на экспорт, поставки в братские страны. Между нами говоря, чисто для галочки, конечно, но звучит красиво.

Я усмехнулся и кивнул:

– Сейчас, наверное, нелегко?

– Наоборот. Новая эпоха, новые веяния…

Я скользнул по нему взглядом.

– Да? Это какие?

– А вы разве не в курсе? Обязательный госзаказ сократили на треть. Почти везде так. Теперь комбинат может работать на хозрасчёте и часть продукции реализовывать по рыночным ценам, – с довольным видом пояснил тот.

– То есть поднимать цены?

– Именно.

– Директор фабрики – кто? – спросил я будто бы из любопытства, на самом деле про директора я тоже кое-что узнал. Не совсем как из жизни замечательных людей.

– Даур Вахтангович Шамба, – ответил Мещерский. – Человек деятельный, честный… Он, кстати, сегодня проставляется. Неформальный банкет, так сказать, устраивает. И от его имени я уполномочен вас пригласить, Андрей Григорьевич.

Я задумался. Машина плавно затормозила у гостиницы, но Мещерский не спешил глушить двигатель.

– Ну так что, Андрей Григорьевич? Заскочите со мной? Я вас подожду здесь, вы пока заселяйтесь. Мероприятие камерное, для своих. Посидим, выпьем, обсудим. Заодно с нужными людьми познакомитесь, – он усмехнулся. – Ваша работа, я так понимаю, как раз про это.

– Не совсем, – улыбнулся я. – Я здесь как проверяющий по предписанию, но моя цель в другом. Выяснить, куда у вас тут люди пропадают. Бесследно.

Я глянул в окно, на небо, будто не сказал ничего такого.

– Ой, ну что вы такое говорите, брехня это все, сами убедитесь скоро… Краснова эта, бурю в стакане подняла, а еще учительница. Наша вина тоже есть, не углядели, панику допустили. Ну, сгинули два-три бичка в лесах, так что ж – всегда так было. Они там летом ягоду для рынка собирают, теряются частенько, леса у нас глухие.

– Ну вот я как раз это и проверю, Гавриил Захарович, мне в ГОВД надо, – возразил я, потянувшись к дверной ручке.

Мещерский посмотрел на меня так, будто услышал нечто удивительное.

– В ГОВД? – переспросил он, приподняв брови. – Да оно уже закрыто.

– Милиция работает круглосуточно, – напомнил я, нахмурившись.

Мещерский рассмеялся.

– Работает, конечно. Дежурная часть бдит, дежурная опергруппа на месте. Но что вы от них-то хотите? Все кабинеты закрыты, оперативники, инспектора по домам, руководство – тем более. Никто вас там сейчас не ждет, поверьте.

Я молчал, понимая, что он, в общем-то, прав.

– Утро вечера мудренее, товарищ Петров. Тем более, начальник милиции как раз и будет на банкете, – продолжил он, хитро прищурившись. – С ним там и поговорите. В неофициальной обстановке, без бумаг, без лишних ушей. Иногда так даже лучше.

Я ещё раз глянул на здание гостиницы. День был длинный, усталость наваливалась.

– Ладно, – сказал я, распахивая дверцу «Волги», – ждите меня здесь, я сейчас заселюсь, оставлю чемодан и вернусь. Только в магазин заедем по пути, я коньячок куплю, не хочу с пустыми руками.

– Вот это по-нашему, – довольно ухмыльнулся Мещерский. – Только коньяка в магазинах наших вы не найдете, у нас не столица. Но есть одно местечко, заскочим.

Я вышел из машины и стал подниматься по ступенькам гостиницы. А городок не так прост, как кажется. Я это чувствовал, а чуйка меня никогда ещё не подводила…

Глава 2

Девятиэтажное здание гостиницы возвышалось над небольшой площадью с простеньким одноструйным фонтаном, словно памятник. На его фасаде – огромные мозаики: колхозницы с корзинами спелых яблок, улыбающиеся рабочие в комбинезонах, тянущие то ли провода, то ли трубы (в общем, что-то однозначно индустриальное) к светлому будущему.

У входа, под массивным бетонным козырьком, висел барельеф Ленина, а по бокам от дверей стояли ещё и бронзовые факелы. Над ними текст, выложенный мозаикой из красных стекляшек: «Слава труду!» и «Пятилетка в четыре года!». Надписи уже запылились и немного поисцарапались, но пока ещё впечатляли. В СССР любили строить огромные гостиницы в малых городах. Такие сооружения становились центром – не только на карте города, но и в его жизни. Сюда приезжали командировочные на совещания, съезды и конференции. А местные смотрели на здания снизу вверх – как на символ новой, урбанистической эпохи.

Двустворчатые высоченные двери гостиницы открылись с тихим скрипом. Внутри пахло старым лаком, дешёвыми духами и выцветшими коврами.

Администраторша за стойкой – строгая женщина лет пятидесяти с идеальным начёсом на голове – окинула меня взглядом с головы до ног. Её лицо напоминало тех самых передовиков с заводских досок почёта – собранная, неулыбчивая, с легким оттенком брезгливости ко всему, что нарушает заведённый порядок.

Она дежурно поздоровалась, взяла мой паспорт, пролистала страницы, сверилась с журналом и, едва заметно вздохнув, протянула ключ.

– Ваш номер – 113, – голос звучал бесцветно, ведь она повторяла эти слова десятки раз за день. – Двухместный, но больше никого не подселим. Одноместные заняты.

Я кивнул, расписался в книге постояльцев, забрал ключ – тяжёлый, с крупной латунной табличкой, на которой выдавлены две единички и тройка, – и направился по коридору. Номер был самый обычный. Сероватый сумрак плотно засел по углам, но я поспешил включить свет. Лампа под потолком вспыхнула тусклым жёлтым светом.

Осмотрелся. В комнате стояли две одинаковые узкие кровати с деревянными спинками, покрытые лоснящимися гобеленовыми покрывалами в мелкий цветочек. Между ними – маленькая тумбочка с телефоном. У стены – шкаф, потертый и чуть перекошенный, рядом – стол, на котором стоял графин с двумя гранёными стаканами, покрытыми лёгкой пылью. Под окном – массивная чугунная батарея, выкрашенная в белый. У стены на овальном маленьком столике – телевизор «Рекорд» с комнатной антенной.

Я поставил чемодан у кровати, закатал рукава и первым делом вымыл графин и стаканы. Вода из крана сперва шла ржавая, будто давно спала в трубах, но спустя несколько минут потекла чистая, ледяная. Наполнив графин, я поставил его на стол. Теперь можно и на выход.

Снова прошёл мимо стойки администратора.

– Молодой человек, вы куда? – встрепенулась женщина, приподнявшись в кресле. – А ключ сдать?

– Так я один в номере, – возразил я. – Никого же подселять не будете.

– Сдайте ключ, не положено, – её голос из просто сухого стал строгим.

Я вернулся к стойке и тихо произнёс:

– Ключ я вам оставить не могу, у меня там в номере хранится… – я еще больше понизил голос и поманил женщину пальцем, сам чуть наклонился ближе.

Она недовольно сощурилась, но всё же подалась вперёд, насторожившись.

– Там у меня колготки… – я выдержал паузу. – Нельзя, чтобы кто-то видел.

– Какие колготки? – округлила глаза администраторша.

– Польские, – многозначительно произнёс я. – Много колготок… Вам, кстати, надо?

– Почём? – тут же переспросила она, и глаза у нее заблестели живым интересом.

Я нагнал ещё больше таинственности, подался вперёд и прошептал цену. Администраторша удовлетворённо кивнула и теперь уже сама перешла на шёпот:

– А можно мне две пары? Нет, лучше три… Ещё невестке надо, ага…

– Конечно, можно, только никому, тс-с… – я приложил палец к губам.

– Понимаю, понимаю, – закивала она, быстро поглядывая по сторонам. – Могила…

Я бросил взгляд на табличку за её спиной: «Дежурный администратор: Эльвира Марковна». Подмигнул ей и направился к выходу, прикидывая, где теперь достать три пары капроновых колготок. Пусть даже не польских, а хотя бы белорусских, из Бреста.

Я вышел на улицу, спустился с крыльца и столкнулся с ней.

Старуха.

Худая, небольшого роста, в потёртой кофте и выцветшем платке, который когда-то был синим. Она еле ковыляла, опираясь на тонкую, гладкую палку и шепча что-то себе под нос – слова путались, но в них всё-таки угадывалась осмысленность, будто эта женщина разговаривала с кем-то, кого видела только она.

Я сделал шаг в сторону, инстинктивно пропуская её, но в этот момент она внезапно выронила какой-то свёрток. Кулёк, свернутый из мешковины или чего-то подобного.

Сверток шмякнулся о землю. Я нагнулся, поднял его и протянул ей. Она молча посмотрела на меня. Глаза необычные: не пустые, не мутные, как у стариков, потерявших счёт времени. Нет, эти глаза смотрели на меня пристально, изучающе. Как у человека, который понимает больше, чем должен.

– Вы уронили, – сказал я протягивая сверток.

На ощупь он был тугой. Интересно, что в нем?

Она, однако, протянутое не взяла, будто это была вовсе не её вещь, будто хотела оставить эту посылочку мне. Ну уж нет, скорее всего, там какой-нибудь торф для цветочков или куриный помет для… Даже думать не хочу.

– Москва… – пробормотала она, словно пробуя слово на вкус.

– Что?

– Ты из Москвы… В командировке?

Я не удивился её проницательности. В таких городках все друг друга знают, а определить по мне москвича не так уж сложно: костюмчик из ГУМа, штиблеты по моде, стрижка далеко не сельская. Хотя… разве старушки разбираются в таких вещах?

Не пойму, чего ей надо, но чем-то она меня зацепила, и я к ней тоже присмотрелся. Было в ней что-то… Вроде, обычная бабка с виду, может, царя видала, наверняка пережила войны, коллективизацию…

А всё равно будто что-то не так.

– Может, и в командировке, – пожал я плечами. – А вы кто будете?

– Марфа Петровна я… Меня тут все знают.

– Вот как.

– Хошь, погадаю?

Я прищурился.

– Так вы гадалка?

Старуха фыркнула и сплюнула себе под ноги.

– Тьфу ты, гадалки – у цыган в таборе, шарлатанки! А я – провидица.

– Спасибо, но как-нибудь в другой раз, – сказал я, собираясь её обойти.

Но я не решался далеко отойти, потому что всё ещё не всучил ей обратно свёрток, а бабка шагнула вперёд и перегородила мне путь, да палку свою выставила, будто копьё. Стоит, улыбается. Но не тепло, не по-доброму. Эта улыбка была странная – древняя, знающая.

– Я знала, что ты приедешь.

– Да ну? – скептически хмыкнул я.

Ну-ну. Обычный приём деревенских шарлатанок: сказать что-то расплывчатое, чтобы посеять сомнение, а дальше уже зацепить человека. Ну и ладно, пусть меня раскручивает, меньше сил на наивных горожан останется.

– Ну и? – спросил я, стараясь не выдать раздражения.

– Уезжай.

Я усмехнулся.

– Почему это?

– Ты не первый, кто сюда приезжал.

Я прищурился.

– И что?

Старуха качнула головой, словно вздрагивая.

– Больше их никто не видел.

Я уже куда более внимательно посмотрел на неё.

– О ком вы?

Она чуть подалась вперёд, будто собиралась сказать что-то важное, но лишь выдохнула:

– Уезжай, Петров. Чёрное озеро тебя убьёт.

Я не успел спросить, откуда она знает мою фамилию.

Ничего не успел. Потому что вдруг она рассмеялась.

Но не глухо, не хрипло, как дряхлые старухи, а странно, глубоко, будто эхо плеснулось в пустом колодце.

Я даже чуть вздрогнул. А она в это время не по годам шустро юркнула мимо и засеменила прочь, цепко держась за свою палку.

– Эй! – окликнул я её, но тут же воздух разрезал звук клаксона, заглушив мой голос.

Я повернул голову – это сигналил Мещерский. Он уже стоял возле машины и махал мне рукой.

– Андрей Григорьевич, ну что же вы? Садитесь в машину!

Я проводил старуху взглядом. Она скрылась за углом. Вздохнул и не спеша подошёл к «Волге».

Председатель горисполкома с привычной учтивостью распахнул передо мной дверь «Волги»:

– Ну что, готовы?

– Готов, – кивнул я, усаживаясь в салон. – А что это за старушка была?

– Какая старушка? – Мещерский плюхнулся рядом, поправил светлый костюм.

– С которой я у крыльца гостиницы разговаривал. Только что.

Мещерский нахмурился, чуть подался вперёд, заглядывая мне в лицо.

– Не понял вас, Андрей Григорьевич. Вы так… шутите?

– В каком смысле? – теперь уже нахмурился я. – Это я вас не понял, Гавриил Захарович.

– Да в том смысле, что возле крыльца вы стояли один. Что-то бормотали себе под нос, руками размахивали.

– Один? – я вскинул брови. – Ну нет, я из ума не выжил… Там была бабулька, назвалась Марфой Петровной.

– Гречихина?

– Фамилии не знаю, она не говорила. Так всё-таки я был не один?

Мещерский внимательно посмотрел на меня, будто оценивая, трезв ли я.

– Один, один, Андрей Григорьевич, – медленно проговорил он. – А Марфа Петровна у нас… местная достопримечательность. Как бы это помягче сказать… предсказательница.

Я усмехнулся.

– Гадалка, что ли?

– Ну, если хотите – так. Только народ у нас ей верит. Кто-то даже клянётся, что она будущее видит. Представляете?

– Представляю, – сказал я сухо. – Чего только не говорят.

– Вот и я скептик, атеист до мозга костей, но факт остаётся фактом. Люди к ней ходят. Вопрос только в другом: откуда вы о ней узнали?

– В смысле?

– Да в том смысле, что возле вас никого не было. Миша, скажи! – он хлопнул водителя по угловатому плечу.

– Угу, – пробурчал тот. – Никого больше не было.

Я молчал. В голове неприятно зудела мысль: либо кто-то хочет убедить меня, что я не в себе, либо духи местных провидиц действительно вышли на связь.

Хотя… Скорее всего, тут третье «либо», о котором я пока не знал.

В любом случае – в эти бабкины россказни я не верил. Ни в провидцев, ни в мистику, ни в проклятия. Всему и всегда есть логическое объяснение. И его я, черт возьми, найду.

Ладно. Разберёмся. Главное, что она сказала: «Озеро тебя убьёт». Я невольно усмехнулся про себя. Меня много кто пытался убить. И я каждому объяснял, почему это плохая идея. А тут какое-то озеро? Однако наведаться туда, посмотреть, что к чему – мысль, пожалуй, дельная.

Но это потом. А пока предстояло ещё гулять с сильными мира сего.

«Волга» мягко шла по вечерним улицам. Горели редкие фонари, освещая фасады пятиэтажек и деревянные заборы домов. За окнами мелькали вывески магазинов: «Продукты», «Гастроном», «Книги». Всё казалось привычным, стандартным для советского городка, но всё-таки ощущение, что здесь что-то не то, не уходило.

– И много у вас людей пропало? – спросил я, не особо рассчитывая на внятный ответ. Разговариваю ведь с хозяйственником, а не с оперативником, и сводки он знать не обязан.

Мещерский выдержал паузу, словно решая, как лучше сформулировать.

– Вы же понимаете, Андрей Григорьевич… – наконец сказал он, чуть вздохнув. – Все эти разговоры про исчезновения… Это просто слухи.

Я посмотрел на него.

– Слухи? Вы полагаете, меня просто так отправили?

– Ну, любит у нас народ байки. А уж про наше Мёртвое озеро сколько небылиц сложено – не сосчитать, – он выдержал эффектную паузу, будто сам поверил в то, что собирался сказать дальше: – Озеро у нас старое, солёное, вода там тяжёлая. Ни рыба не водится, ни птицы над ним не летают. Потому и название прилипло.

– Мёртвое? А ещё есть Черное? – вспомнил я слова гадалки. Или духа. Или кого-то, с кем я разговаривал у гостиницы. – Сколько ж у вас странных озёр в округе?

– Да нет, – замотал головой Мещерский, и при этом его крепкая шея, будто вырубленная из пня, даже не дрогнула. – Это одно и то же озеро. Чёрное, Мёртвое. Вода в нём чернеет периодически, раз в месяц примерно.

– Тоже байка?

– Отнюдь. Чистейший факт. Даже из «Очевидное – невероятное» приезжали, снимали сюжет.

– И почему же оно чернеет? – полюбопытствовал я, не скрывая скепсиса.

– А кто его знает, – пожал плечами Мещерский. – Сам видел, как темнеет. Но анализы никто не проводил, кому это надо? Всё одно озеро бесполезное. Ни в промышленном, ни в рыболовном плане его не используешь, памятником природы не признано, под охрану не подпадает.

Он слегка развёл руками – мол, мы к этому феномену никак не относимся, пускай себе существует.

– И вам, как местному жителю, не интересно разобраться? – я слегка склонил голову, внимательно глядя на него. – Я так понял, люди ведь пропадают именно в районе озера?

– Да никто у нас не пропадает, – возразил он вдруг слишком громко, а потом уже обычным тоном добавил: – Андрей Григорьевич, я понимаю, у вас профессиональная подозрительность, но вы сами всё проверите – убедитесь. А насчёт того, черная там вода или нет… мне-то какое дело? Может, угольную золу кто-то туда сыплет потихоньку. Может, бочку мазута выливает. У меня дел поинтереснее хватает. Вон снабжение хромает – вот что важно. В магазинах пусто, очереди растут, народ уже ропщет, грозится писать «куда надо». Водопровод лопнул – полгорода без воды. Трубы гнилые, менять надо, а где их взять? Строительство стоит, дома сдать должны, а кирпича нет, рабочих рук не хватает. Но кому это надо, кроме меня?

Он махнул рукой, помолчал и напоследок пробормотал:

– Чёрное озеро… Да оно мне меньше головной боли приносит, чем всё остальное.

– И всё же… – допытывался я. – Неспроста же такая нехорошая репутация у этого водоема. Больше ничего не хотите рассказать?

– Да что там может быть, Андрей Григорьевич? Место, конечно, по-своему значимое, но таких у нас… Когда-то туда белогвардейцев скидывали, потом наших же комиссаров топили, потом заключенных туда сгоняли. История тяжёлая, а людям лишь бы мистику раздувать. Вот и сочинили, что в озере нечисть водится.

– Действительно, непростая у вашего озера история. Озеро, оно как яма, – я смотрел на него, следил за реакцией. – Глотает и не возвращает. Вам так не кажется?

Он чуть помолчал, покачал головой и усмехнулся:

– У нас в городе всё под контролем. Нижний Лесовск – образцовый советский населенный пункт. У нас производство, у нас порядок, у нас планомерное движение вперёд, а не этот мракобесный фольклор!

Мне показалось, что в его голосе промелькнуло что-то большее, чем усталое равнодушие. Раздражение, да – но не от пустых разговор, а будто бы от попытки что-то обойти. Что-то он недоговаривал.

Я помолчал и проговорил:

– И все же я здесь, и проверку буду обязан провести по полной… И на озеро ваше проеду.

– Конечно, конечно, – кивнул он. – Я буду оказывать вам всяческое содействие. Ведь мне важно, чтобы наш город соответствовал высокому стандарту современного советского социалистического общества, был, так сказать, примером передовой индустрии и культуры.

Прозвучало это так, будто он зачитывал текст перед делегатами съезда. Я усмехнулся:

– Разберёмся, Гавриил Захарович. И с озером, и с городом… в хорошем смысле разберёмся.

Мещерский не возражал, но скептически хмыкнул, глядя в окно.

Тем временем машина свернула с главной дороги и пошла за город. Лес уже подступал плотной стеной, дорога становилась уже, темнота сгущалась.

Вскоре показался резкий поворот, а за ним – ржавая стойка с облупившимся знаком: «Туристическая база Чёрное озеро». Буквы стерлись, облезли, в сумерках казалось, сам знак вот-вот рухнет под собственной тяжестью, но он стоял крепко, будто древний могильный крест.

На верхушке указателя восседала ворона. Чёрная, неподвижная, она ковыряла клювом облупленные буквы, словно пыталась склевать слово «Чёрное».

«Волга» резанула её жёлтым светом фар. Птица нервно встрепенулась, с хриплым карканьем взмыла в воздух и растворилась в ночи.

Солнце село быстро. Лес сомкнулся над дорогой, и темнота под кронами деревьев проглотила нашу «Волгу».

Глава 3

Машина поплутала по извилистому просёлку, фары выхватывали из темноты то корявые стволы, то редкие дорожные столбики. Наконец, деревья нехотя расступились, и лес, будто с тяжёлым вздохом, выпустил нас на широкую поляну, где под тёмным небом притулились домики турбазы и светились огоньки.

– Приехали! – радостно махнул рукой в сторону строений Мещерский и тут же почесал нос, точно в предвкушении закуски и доброго стакана.

«Волга» въехала на неогороженную территорию и остановилась, слегка скрипнув тормозами.

– Миша, покури пока, – бросил Мещерский, открывая дверь. – Шашлычок поспеет – принесу тебе шампур!

Я молча отметил про себя: правильные начальники своих водителей, как правило, за общий стол сажают, рядом, почти как равных. Но, видно, тут случай другой. Может, Мише пить нельзя. Может, характер у него не тот.

Огляделся. Стандартные домики-«скворечники» стояли по периметру. Но выделялось в центре одно здание – двухэтажный деревянный корпус с длинной верандой, выкрашенный в свежий коричнево-жёлтый цвет. Сбоку виднелась баня – оттуда валил лёгкий пар, даже пахло берёзовым веником и дымком. А чуть дальше – большая деревянная беседка с длинным столом. Там уже собрались местные: директора, начальники, люди в костюмах и без, с приосанкой и рюмками в руках. Смех, перекрикивания, хруст огурцов и гул голосов разносились по поляне, будто подбадриваемые запахом шашлыка и лесного разнотравья.

– Ну вот, товарищ майор, – с довольной улыбкой сказал Мещерский, указывая на шумную компанию за длинным деревянным столом. – Вот они, наша опора. Крепкий хозяйственный коллектив, золотой фонд города. Кто производством рулит, кто людьми руководит, кто товаром заведует. В общем, цвет и соль земли Нижнелесовской.

Пока шли к беседке, я уже взглядом выцепил несколько ключевых фигур. Во-первых, начальник милиции – тот самый Бобырев Виктор Игнатьевич, о нем я уже навел кое-какие справки. В кителе с подполковничьими погонами, лысоватый, с округлым животиком, тяжёлыми щеками и глазами немного навыкат, отчего казался всё время немного удивленным. По манерам и повадкам – этакий сытый кот, не кастрированный, но сам давно уже мышей не ловит, только командует.

Во-вторых, сам виновник торжества – Даур Вахтангович Шамба, директор фабрики «Красная нить». Узнать его было несложно: орлиный нос, усы чёрные, как гудрон, волосы с сединой, но всё ещё густые, ершистые. Абхазец, как я и думал. Костюм сидит на нём, как влитой, запонки сверкают – и похоже, они бриллиантовые – а рубашка не просто отглажена, а накрахмалена. А глаза – хитрые, быстрые, бегают, будто проверяют, все ли на месте. И будто не говорит – поёт, руками машет, бровями играет, голос – с интонацией, с актерским придыханием, словно на сцене.

– Товарищи! – окликнул гостей Мещерский.

Те спорили наперебой, смеялись, кто-то гудел про гласность, кто-то язвил про перестройку – мол, скоро, глядишь, по телевизору каждый сможет на партию жаловаться. Главное – без мата. Ха-ха!

– Мы прибыли! Прошу внимания, – председатель исполкома выдвинул меня вперёд, как породистого жеребца на выставке. Я, однако, тут же шагнул чуть в сторону, в тень – оттуда тоже неплохо видно.

– Вот и наш гость из Москвы. Прошу любить и жаловать: Андрей Григорьевич Петров, майор милиции.

За столом загудели теперь уже одобрительно. Послышались перешёптывания: «Тот самый, из Москвы», «Молодой какой».

Шамба, не теряя ни секунды, вскочил, словно пружиной вытолкнутый, и шагнул ко мне навстречу.

– Андрей Григорьевич! Да-арагой! – произнёс он с широкой, масляной улыбкой. Рука его была крепкой, но без лишнего давления – деловой человек, знает, где как здороваться. – Какая радость видеть вас у нас! Я – Даур Вахтангович, скромный труженик предприятия «Красная нить». Наверняка видели нашу фабрику из окна аэропорта – жёлтая крыша, трубы не дымят!

– Рад знакомству, – коротко ответил я.

– О, дорогой, позвольте, я вас угощу! – махая руками, воскликнул Шамба, метнулся к мангалу, подцепил шампур с дымящимся мясом и ловко переложил его на тарелку. – Ух! Палчик аближи-ишь! – воскликнул он, нарочито смакуя акцент, хотя говорил по-русски чётко, как диктор по «Маяку». – Сам жарил! Барашек – свежайший! Вчера ещё по поляне бегал, а сегодня – нам на знакомство!

Как-то слишком торжественно элита города приняла мой приезд, не ожидал. За столом снова раздался смех, одобрительный гул, кто-то уже поднимал рюмку.

Я кивнул, взял тарелку и молча уселся за общий стол, рядом с начальником милиции Бобырёвым. Видимо, мне специально оставили место возле коллеги – чтобы, как говорится, рядом посидели и пригляделись друг к другу.

Подполковник повернул ко мне своё круглое, немного взмокшее лицо.

– Андрей Григорьевич, – сказал он, протягивая руку, – рад лично познакомиться. Давно про вас слышал… Теперь, значит, вместе поработаем. Или, как минимум, выпьем за встречу.

– И выпьем, и поработаем, – сказал я, пожимая его пухловатую, тоже чуть влажную ладонь. Рука была мягкая, как тесто, и я сразу понял: этот из тех, кто легко перетечёт из одной власти в другую, кто завтра первым перекрасится, если запахнет жареным. Подстроится под кого угодно, лишь бы самому остаться на плаву.

– Насчёт последнего не беспокойтесь, – заулыбался Бобырев, откинувшись на спинку лавки. – Краснова, учительница местная, как всегда, паники нагнала. Никто у нас не исчезает, и тем более – не убивает. Это я вам как руководитель местных органов внутренних дел заявляю. Маньяков у нас нет. Отдыхайте спокойно. Тут, как говорится, максимум – самогон да семейные разборки.

Кто-то ещё протянул мне руку, представился, что-то сказал, но я не запомнил. Не привык я к таким вот светским раутам, где каждый тебе улыбается. Обычно, если проверяющего сразу с дороги тащат в баньку или за стол – значит, есть что скрывать. Посмотрим, что здесь за радушие такое вдруг прорезалось.

Тем временем Шамба уже рассказывал анекдот:

– Слушай, слушай, брат! Старушка в гастрономе продавцу:

– У вас есть сервелат?

– Нет!

– А краковская?

– Нет!

– А брауншвейгская?

– Ну и память у тебя, бабка!

Стол покатился от смеха. Шамба сам хохотал, от души, хлопая себя по колену, потом уже махал кому-то рукой, командуя на разливе.

Рюмки терялись между тарелками и блюдцами. На столе – полный парад закусок: малосольные огурчики, золотистые грибочки, сало с мясной прослойкой, сёмга слабого посола, нарезки колбасные, сыр, зелень, хруст, запахи – аж в нос ударяло.

– Попробуйте! – Даур Вахтангович сам плеснул мне до краёв из пузатой бутылки. – Это чача, моя родина передавала!

Он встал и поднял рюмку.

– Дорогие товарищи! Сегодня у нас праздник! Во-первых – уважаемый майор Петров из самой Москвы пожаловал к нам! А во-вторых – наш комбинат вступает в новую эру хозрасчёта. Теперь можем работать эффективнее, и, иншаллах, принесём больше пользы нашему городу!

– И себе в карман! – хихикнул кто-то сбоку, вызвав волну гогота.

– Ну-ну, товарищи, – развёл руками Шамба, будто и не слышал. – Всё для народа, как говорится!

– За народ! – поднял рюмку Бобырев.

– За народ! – вторили остальные.

Я поднял рюмку, глядя на эти довольные лица. Тост был правильный. Но в их устах звучал он… странно. Слишком легко, слишком привычно. Как слова, которыми без лишних сомнений прикрываются, когда душа молчит.

– А знаете ли вы, что сказал Горбачёв на последнем заседании Политбюро? – подал голос прокурор, рыжеватый мужик с усами и лукавым взглядом.

– Просвети! – отозвался кто-то с дальнего конца стола.

– Спрашивает: как у нас идёт борьба с пьянством? А Лигачёв отвечает: «Первый этап завершили успешно – закуску ликвидировали!»

Стол снова затрясся от смеха.

– А я слышал, – добавил Бобырев, – что хотели перестройку сначала на хомячках провести. Да потом решили: зачем время терять – лучше сразу на нас!

Шум, смех, звон рюмок. Эти люди, облечённые властью, уже не верили ни в партию, ни в лозунги. Они хохотали над всем – даже над собой. Чувствовали, что система трещит по швам, и потому старались урвать, пока не отбирают.

– А давайте выпьем за перестройку! – снова поднялся Шамба.

– Чтобы она нас не перестроила раньше времени! – подхватил кто-то, и веселье снова покатилось вдоль стола.

Я пил. Молча. Смотрел на улыбающиеся лица и чувствовал – что-то не так. Под всей этой шумной бравадой скреблась тревога. Вечер был весёлый, но в нём будто что-то подвывало на заднем плане. Как сквозняк в старом доме.

И тут я почувствовал взгляд. Холодный, цепкий, словно снег упал за шиворот.

Повернулся резко. На краю поляны, где кончался свет от мангала, стояла фигура. Человеческая – но не совсем. Слишком прямая, слишком тёмная. Ни жеста, ни движения. Тень? Живая? Я моргнул. Фигура исчезла. И тут, из-за деревьев, потянулся протяжный звук, неясный, будто крик. Он не был похож ни на звериный, ни на человеческий.

Я поставил рюмку, а присутствующие вздрогнули, смех мгновенно стих. Все разом обернулись туда, откуда донёсся этот крик.

– Это ещё что такое?.. – сдавленно пролепетал толстяк в круглых очках – кто-то из руководства базы «Промторг».

– Понятия не имею, – хмуро отозвался Мещерский.

Гости повскакивали из-за стола. Бутылки зазвенели. Кто-то от неожиданности опрокинул тарелку с огурцами.

Начальник милиции, подполковник Бобырев, должен был бы по всем законам выступить вперёд – погоны-то не для красоты. Но он, наоборот, чуть отступил, не отходил от лавки, озираясь из-за моего плеча. Рука его к поясу даже не дёрнулась, хотя у каждого уважающего себя милиционера там привычно должна висеть кобура. Да даже, если сегодня её там нет – жест всё равно остаётся. Но не у него.

Я взял инициативу. Схватил кочергу – тяжёлую, железную, ту самую, которой Шамба ещё недавно жар с мангала ровнял, – и шагнул в темноту.

Никто за мной не пошёл. Ни один из местных не решился поддержать и проверить, кто же так бессовестно нарушил веселье на нашем лесном банкете.

Только Мещерский, опомнившись, прокашлялся и крикнул:

– Андрей Григорьевич, вам бы фонарик… посветить не мешало бы!

– Сам справлюсь, – бросил я через плечо.

Но тот не отступился.

– Миша! – позвал он громко.

Из темноты фары машины моргнули и тут же погасли. Михаил, водитель, видимо, дремал за рулём, но от крика встрепенулся и теперь вылез, сонный, взъерошенный.

– Посвети! – рявкнул Мещерский.

Михаил нехотя пошарил в багажнике, выудил оттуда старенький рыбацкий фонарь – советский, на тяжёлых батарейках – и, ворча себе под нос, включил. Луч прошил темноту, выхватив край турбазы и пригорок, уходящий в лес.

Я шёл впереди. Под ногами похрустывали еловые иглы и старые ветки. Лес сомкнулся надо мной, как огромная хищная пасть – глухой, чёрный, пропитанный сыростью и тенью.

И вдруг темнота стала ещё гуще – фонарь погас.

– Да чтоб тебя! – раздался приглушённый мат Михаила за моей спиной. Видно, фонарь закапризничал, и он теперь тряс его, пытаясь наладить.

Я замер.

Впереди, буквально в нескольких шагах, словно из самого леса вырос силуэт. Фигура. Несомненно – человек. Только… он не двигался. Стоял, как вкопанный. На плече – предмет, похожий на… Твою мать, это что? Топор? Ну да, точно он…

– Топор брось! – скомандовал я твёрдо, чуть пригнувшись.

Кочерга – наперевес, рука готова к удару.

Человек не шевельнулся. Просто стоял. И я чувствовал – он смотрит на меня, хотя глаза его скрывались в темноте. И было в этом невидимом взгляде что-то нечеловечески тупое и в то же время цепкое, как будто мне противостоит не разум, а инстинкт.

И тут фонарь вновь вспыхнул. Луч прорезал мрак и вырвал из тьмы лицо таинственного незнакомца.

Молодой неряшливый парень. Лет двадцать – двадцать пять. Лицо… пустое, будто у манекена, и испуганное одновременно. В глазах – ужас, как у собаки, которую били слишком часто. Он боялся меня. Боялся моего голоса. А кочерга в моих руках, признаться, выглядела убедительно.

На плече у него и вправду топор: ржавый, тяжёлый, с тупым лезвием.

– Да это ж Гришка! – вдруг воскликнул водитель, с облегчением засмеявшись. – Гришка Лазовский, дурачок местный. Он у нас по лесу бродит. Любит по ночам шастать. Гриня, ну ты даешь! Вот ты орать…

А я стоял и смотрел на топор. Дурачок – не дурачок, а штука в руке его опасная.

– Гавриил Захарыч! – крикнул шофёр, оборачиваясь. – Всё нормально, это Гришка опять на свой маршрут пошёл!

Из беседки донеслось оживлённое обсуждение. Смех, вздохи облегчения, перешёптывания:

– Гришка, ну ты и перепугал…

– Да я думал, всё, леший!

– Тьфу, дурак он, а не леший.

Напряжение спало. Кто-то засмеялся громче других, кто-то чокнулся в воздухе рюмками – за то, что всё обошлось.

А я стоял. Смотрел на Гришку. И что-то внутри не отпускало. Потому что этот взгляд… Так не смотрят просто дурачки. Так смотрят те, кто видел то, что другим лучше не знать.

– Ты чего орал? – спокойно спросил я у местного слабоумного.

Гришка что-то промычал в ответ, явно неосмысленно, но, уловив мой ровный тон, понял, что бить его кочергой я не собираюсь. Даже улыбнулся, поправил на плече свой ржавый топор и, не говоря больше ни слова, юркнул в чащу, исчез, будто растворился в темноте. Ну а я повернулся к столу.

– А вы смелый, Андрей Григорьевич, – восхищённо воскликнул Мещерский, протягивая мне рюмку, доверху наполненную. – Напугал нас этот Гришка!

– А чего он, простите, по лесу-то с топором бродит? – спросил я, принимая рюмку, но пить не торопясь.

– Кто ж его знает, – отозвался уже начальник милиции. – Уже не первый год замечаем его в лесу. Так-то он безобидный. Жалко парня. Семья-то приличная, Лазовские. Уважаемые люди у нас. Но… вот дал бог им сына.

– И что, насколько он слаб умом? – уточнил я.

Ответил мне сухонький мужичок в очках, носивший аккуратно подстриженные усы и щеточку бородки. По его ответу я понял: медик. Ну, а учитывая, какой контингент здесь собрался, можно предположить, что главврач, не меньше.

– У него классическая олигофрения. Стойкая умственная отсталость врождённого характера, – вещал «профессор». – Либо генетика дала, так сказать, сбой, либо внутриутробная патология. Судя по всему, степень умеренная. Развитие – как у ребёнка лет шести-восьми.

– Восьми? – переспросил я. – А разговаривать не умеет.

– Наш Гриша Лазовский умом не блещет, но говорить может, – заверила медицина, похрустывая грибочком. – Речь, конечно, бедная, логика примитивная. Но имеется.

– Ему бы подлечиться. Орал так, будто режут.

– Больные с подобным диагнозом, бывает, издают такие вот истошные вопли. Но, уверяю вас, Андрей Григорьевич, Лазовский-младший совсем не опасен, но и самостоятельной жизни не ведёт. Его семья о нем заботится.

– Так заботятся, что ночью в лес с топором отпускают?

Я покачал головой, а про себя подумал – странное место этот Нижний Лесовск. Люди пропадают, озеро темнеет ни с того, ни с сего, дурачок с топором по ночам шастает. И никто, вроде, не удивлён. Всё как будто в порядке вещей.

Окружающие, заметив мою настороженность, стали наперебой уверять:

– Да он добрейший парнишка, Андрей Григорьевич.

– С ребятишками в войнушку играет.

– На речке червей копает, рыбачкам помогает.

– Только бы дали удочку подержать да леща вытащить. На всё готов.

Тем временем застолье продолжалось. Тосты шли один за другим. Каждый считал своим долгом мне подлить, будто сговорились: споить москвича любой ценой. Я вежливо принимал, но больше налегал на закуску – жирную баранину, соленья, сёмгу, чтобы не окосеть. Пару раз и вовсе незаметно вылил рюмку под стол – в траву, как в воду.

Нет, трезвым оставаться не собирался, но голова должна быть относительно ясной. А вся эта чрезмерная местная радушность… слишком она уж настойчивая. И это меня слегка настораживало.

– Ну что! – хлопнул по столу Шамба. – Предлагаю в баньку! Дрова берёзовые, венички эвкалиптовые – с родины мне передали! Это вам не пихтой париться!

За столом зашевелились, загудели. Кто-то уже откровенно был не в кондиции и, махнув рукой, отказался. Мне, как почётному гостю, предложили идти первым. Мол, остальные подтянутся. Шамба лично вручил мне аккуратно свёрнутый вафельный халат, полотенце и мягкие, новенькие тапки.

– Для особых гостей, – подмигнул он. – Не для всех, но для вас – обязательно банный комплект найдется.

– А кто-то ещё пойдёт? – спросил я, бросив взгляд на весело гомонящую компанию.

Те хитро переглянулись, кто-то хмыкнул, кто-то отшутился. Я улыбнулся в ответ – как человек, которому будто бы внимание приятно, но доверять не спешит.

– Ну что ж, пойду, – сказал я, удовлетворенно хмыкнув.

В компании пьяных голых мужиков париться не люблю. А вот одному – самое то.

Баня стояла чуть в стороне, у опушки. Снаружи – добротное срубовое строение, пахнущее свежим деревом, дымком и лесной влагой. Внутри – тепло, полумрак, лампочка под сизым абажуром, легкий пар в воздухе.

Парилка – широкая, с мощной железной печкой из паровозной стали, наглухо забитой камнями. Полок – чистый, свежий. На нем уже расстелена белая простынка. В комнате отдыха – медвежья шкура, широкая деревянная лавка, стол со скатеркой, самовар электрический мельхиоровым пузом сверкает, низенький чайник с заваркой – из его носика тянуло мятой и еще какими-то травами. Всё в лучшем виде в ожидании дорогих гостей.

Оно и хорошо, всё-таки надо выдохнуть после лесного приключения. Я быстренько разделся, вошёл в парилку. Сел на горячий полок, немного попотел. Погрелся. Без фанатизма – пьянка и баня не очень совместимы, если не хочешь вреда для здоровья, знал я это хорошо. Но разогнать хмель слегка – не повредит.

Долго сидеть не стал, скоро вышел в комнату отдыха. И – замер. На лавке, укутанная в белоснежную простыню, сидела девушка.

Красивая. Молодая. Лицо – ясное, светлое. Волосы тёмные, чуть влажные. И улыбка – не дурашливая, не заигрывающая, а тихая, уверенная. И ее совершенно не смутил мой обнаженный вид.

– Здравствуйте, Андрей Григорьевич, – сказала она, будто знала, кто я, но судя по интонации, всё же видела меня впервые.

Я стоял, босой, с полотенцем в руках, которым забыл даже прикрыться, а в голове стучало: «Откуда я тебя знаю? Кто ты?»

И тут я вспомнил её…

Глава 4

Это была Лиза. Елизавета Грунская. Глаза – живые, дерзкие, и что-то в них было… зрелое не по годам. В руках – бокал с вином. На столе открытая бутылка.

– Андрей Григорьевич, – проговорила она, и голос её был будто из другого времени. – Не скучно вам париться в одиночестве?

Я не ответил сразу. Стоял, глядя на неё, как на привидение. Ведь я её прекрасно знал. Не по паспорту и не по рассказам. Я знал её из другой жизни. В девяностых её звали Груней. Мамка, хозяйка борделя в моем родном городе, попав туда еще в девяностые уже бывалой проституткой. Но за непробиваемым образом развязной и разбитной шалавы и уличными ухватками тогда скрывалась женщина с крепкими мозгами и нервами. Она помогала мне. Сливала данные на бандитов, торговцев наркотой, докладывала о всех сомнительных клиентах борделя, у кого нелады с законом. Была со мной на связи, как агент. Работала тонко, ни одного прокола, будто мстила криминальному миру за свою сломанную жизнь. А потом…

Потом бандосы её вычислили. И убили в начале нулевых, когда в городе ещё были группировки. Просто однажды её выловили из реки: в пальто, без обуви, горло перерезано.

Я узнал, кто это сделал, и нашёл ублюдков. Одного пристрелил лично при задержании, двоих засадил. Но Груню, конечно, это не вернуло.

И вот теперь она сидит передо мной. Живая, молодая, совсем не увядшая. На самом краю судьбы, с которого она однажды свернула не туда.

– Лиза… – выдохнул я.

– Вы меня знаете? – девушка сначала удивилась, а потом заулыбалась. – А, ну да… Меня все знают.

– Что ты тут делаешь? – задал я вопрос, который так и рвался с губ, хотя и не имел смысла.

Понятно было, что она ответит. И Лиза игриво промурлыкала, склонив голову набок:

– Отдыхаю.

– Так, а другого места отдыха не нашлось? – изобразил я недовольство, настраиваясь всё-таки изображать, будто в первый раз ее вижу.

– Простите… Вам разве не приятно общество такой симпатичной дамы?

– Я здесь не за этим, – в этот раз проговорил я более мягко, чтобы совсем не отпугнуть.

– Жаль… Но я выполняю просьбу хороших людей. Сказали, вы серьёзный человек. Майор из Москвы. Заслуживаете культурного сопровождения, так сказать. Вот я и пришла. Я должна показать наше гостеприимство.

Она завела волосы за ухо и посмотрела на меня искоса.

– Гостеприимство? – прищурился я, уже обмотавшись полотенцем и усевшись на лавку напротив, между нами был только стол.

– Не бойся, – она рассмеялась, перейдя на «ты», – я не кусаюсь. Пока. Хотя… если ты будешь милым и попросишь – могу укусить. Хи-хи…

– Кто тебя прислал? – спросил я прямо.

– Ой, да какая разница? – Лиза встала, показывая соблазнительное бедро. Простыня чуть дрогнула и соскользнула с ноги. – Сама пришла… А ты расследовать что-то приехал, да? Говорят, что-то важное, говорят, ты знаменитый сыщик. Ой, мамочки, как интересно… Расскажешь?

На слове «знаменитый» она сделала особое ударение, будто я был как минимум звездой мировой эстрады. Обойдя стол, девушка подошла ближе. Тепло её тела чувствовалось на этом коротком расстоянии.

– Служебная тайна, – улыбнулся я.

Она наклонилась и вдруг спросила с некоторой грустью:

– Я знаю, ты не простой, это сразу видно. Умный. Видящий. Вот и посмотри на меня. Видишь, кем я могу стать? Видишь, куда меня тянут? Ну…

Я даже вздрогнул – почему она спросила у меня это? Будто Груня почувствовала нашу связь из будущего. Я смотрел ей в глаза: всё тот же взгляд, только ещё без прожитых лет, без боли, без пелены той усталости, что ляжет потом печатью на ее лице, забирая остатки молодости и красоты. Она – ещё не падшая. Её ещё можно спасти. Наверное.

– Не с того жизнь начинаешь, дорогая, – тихо сказал я. – Сверни, пока не поздно. Пока ты ещё не стала той, кем… однажды можешь стать.

– А если уже стала? – прошептала она, уселась рядом, игриво обвив мою шею руками, и попыталась поцеловать.

Я мягко отстранил ее, показывая, что у нас всего лишь беседа, пусть и по душам.

– Нет. Поверь мне, я бы почувствовал. В людях я немного разбираюсь.

В банной комнате повисла на миг тишина. Лишь тикали настенные деревянные часы да чайник с травами посапывал на краю стола.

Она сидела, закутавшись в простыню, босая, опустив плечи, будто не пряталась – а, напротив, ждала, когда я заговорю. Волосы её блестели от пара, спина по привычке чуть кокетливо выгнута, но не напряжена.

– Не все так просто, Андрей Григорьевич, – проговорила всё-таки собеседница, и теперь напускная её игривость уже улетучилась.

Я знал про ее проблемы. Знал, почему так все с ней обернулось.

– А у тебя с отцом, значит, не ладилось? – спросил я негромко, будто в никуда.

Лиза подняла на меня глаза. В них что-то дрогнуло – обида, смешанная со скрытой злостью на родителей.

– Ты откуда знаешь? – голос её чуть дёрнулся, но не сорвался.

– Бывает, угадываю, – пожал я плечами. – А иногда просто знаю – я много знаю. Работа такая. Ну так что, расскажешь?

Она отвернулась, глядя в стену, на медвежью шкуру, прибитую к брёвнам.

– Он… бил. Не всегда. Но так, что не забыть. А мама… – она сглотнула. – Мама делала вид, что ничего не происходит. Боялась, что он её тоже начнёт. Я уходила из дома ночами. Потом – на недели. А потом и вовсе не вернулась. И знаешь… никто не искал.

Она замолчала. Я налил ей в глиняную кружку тёплого чаю, подал.

– Спасибо… – сказала она тихо, не глядя.

– Сначала ты искала, где теплее. Потом – где проще. А потом оказалось, что назад не вернуться, да?

Она кивнула. Слёзы стояли в глазах, но Лиза не плакала. Только губы чуть дрожали, как у ребёнка, потерявшегося на вокзале.

– А сейчас? – спросил я. – Чего ты хочешь сейчас, Лиза?

Она впервые посмотрела прямо, в упор. Я теперь не был её клиентом, но кем я для неё был? Сочтёт другом – или только случайной «жилеткой»?

Я слушал.

– Устала, – выдохнула она. – Я не шлюха, понимаешь? Я просто… Я с ними потому, что думаю: может, кто заметит, может, вытащит… А никто не тянет. Только берут. И платят. Как за вещь.

И тут уже не сдержалась. Закрыла лицо ладонями, зарыдала. Беззвучно, только вздрагивали острые плечи.

Я сел ближе, не касаясь, но рядом. Тихо, почти шепотом, сказал:

– Лиза, уезжай отсюда. Здесь тебе жизни не будет. Поступай в техникум, на заочное. Устройся на работу. Есть заводы, фабрики – дают общежитие. Ничего, обживёшься. Найдёшь парня, заведешь семью, ребёнка родишь. Всё у тебя будет.

– У меня?.. – она вскинула голову. – С чего ты взял?

Я усмехнулся, подбирая слова:

– Ну-у… у меня просто чуйка. Сильная. Ты же сама сказала, я знаменитый сыщик.

Я провоцировал её – буквально толкал на то, чтобы она мне поверила. А для неё это было сложнее всего – и одновременно так просто.

– Ты так говоришь, будто знаешь, как всё будет… – помотала головой Лиза.

– А ты будто не подозреваешь? – прищурился я. – Куда может привести такая дорожка.

– А что? Я хуже других? Я, может, тоже красиво жить хочу, – с некоторым вызовом проговорила она, выгнув спину, отчего простынка спала, обнажая налитую грудь. Но она ничуть не смутилась и совсем не торопилась поправлять этот покров, а поглядывала на меня, всем видом говоря, мол, посмотри, какая я.

– Это всё так, да только пока ты молодая… А потом?

Она задержала на мне взгляд, нахмурилась.

– А ты… Кто ты, Андрей Григорьевич? Ты же не просто милиционер, да?

Я усмехнулся.

– А кто у нас сейчас просто милиционер? В наше-то время. Так что обещай подумать над моими словами, договорились?

Она кивнула, медленно, понимающе. Тихо сказала:

– Спасибо. За всё. За чай… и за правду.

– Уезжай, пока не поздно.

И в этот момент я увидел её совсем другой. Какой она могла быть. Какой она уже была когда-то – и как могла бы стать снова. Только бы повернула. А я… я знал, что должен что-то сделать, чтобы на этот раз она выжила.

Мы сидели и пили чай, как давние друзья, Лиза успокоилась и даже повеселела, чувствуя неведомую ранее для нее поддержку. А я решил поспрашивать ее о мутных делах, что творятся в городе.

– Ты знаешь, Лиза, что в Нижнем Лесовске пропадают люди? – спросил я, глядя ей прямо в глаза.

Она отвела взгляд, скользнула им по полу, выдохнула медленно, будто внутри какая-то тяжесть её давила.

– Что молчишь? – подбодрил я. – Мне можешь довериться. Всё, что скажешь – останется между нами.

– Знаю, что пропадают… Все знают, – сказала она негромко. – Только никто об этом сильно не говорит. Боятся чего-то, опасаются. Власти – молчат. Милиция делает вид, что всё в порядке. А люди… они исчезают, и все, в основном, в районе Чёрного озера. Всегда там.

Такого ответа я и ждал, а потому бровью не повёл и продолжил.

– Ты откуда это знаешь?

– Да кто же не знает? Только вот недавно на одном из этих… вечеров. Ну, ты понял. – Лиза покосилась на меня, а затем кивнула на маленькое занавешенное оконце, за котрым раздавлись звуки гулянки, и щеки у неё чуть покраснели. – Когда они там выпивают, обсуждают всякое между собой, откровенничают… Я сидела рядом, молча. А у женщин-то ухо острое.

– Кто – они?

– Шамба, Мещерский. Ещё один был, не знаю кто. В тени сидел, только голос помню – грубый такой, прокуренный… как будто камнями по стеклу скребёт. Они говорили как раз про озеро. Смеялись. Радовались, что народ туда носа не суёт. Словно так и надо.

– Вот как? – удивленно кивнул. – А что именно обсуждали?

– Не разобрала. Они шептались, бокалами звенели, да всё с подколками. Только один сказал: «Главное – чтобы туда никто не совался. Остальное само решится». А другой ответил: «Так народ и не сунется. Само место отпугивает.»

– Значит, они знают, что там творится?

– Наверное… – Лиза поёжилась. – Ты, пожалуйста, Андрей Григорьевич, не говори, что это я сказала. Они улыбаются, шутят, водку пью… но я видела, как Шамба смотрит, когда кто-то ему перечит. Я их боюсь. А Мещерский… Он может улыбаться тебе в лицо, а потом…

– Убить? – спросил я, глядя на неё в упор. – Может, пропавшие люди как-то связаны с ними?

Она вздрогнула.

– Нет-нет. Я не знаю. Может, и связаны, утверждать не буду. Но то, что в нашем городе могут просто исчезнуть некоторые, такие как я, это запросто. И никто искать не будет. Ни семьи же, ни связей, ни привилегий.

Я откинулся на спинку скамейки.

– Слушай, Лиза. Это все очень странно. Я здесь, чтобы с этим разобраться. Ты сможешь для меня разузнать больше? Про Чёрное озеро и про всё, что здесь творится.

Она на секунду будто онемела, только приоткрыла рот. Наконец, выдохнула:

– Как?

– Ну, просто продолжай слушать, и, если будет что-то интересное, расскажешь.

Она снова остановила на мне внимательный взгляд. Потом кивнула.

– Смогу. Я и сама хочу уехать отсюда, особенно после твоих слов. Только пока не могу. Лето – сезон, деньги идут. А уехать – дело затратное, надо накопить сперва. К осени, может, получится. Я хочу начать нормально, как ты сказал. Без этой всей… дряни.

– Лучше уехать сейчас, – высказался я, жертвуя своим новоиспеченным агентом. – Чем потом.

Она качнула головой.

– Я не из тех, кто прыгает, не зная, где приземлится. Я привыкла твердо стоять на ногах. Ещё немного, и смогу. А пока… я помогу тебе. Всё, что услышу, скажу. Только ты меня прикрой. Если что.

Я посмотрел на неё, и что-то в груди сжалось. Было бы у неё чуть по-другому… может, она бы и не погибла в той жизни. Может, теперь у нас шанс переписать судьбу.

– Договорились, – тихо сказал я. – А пока давай выпьем еще по кружечке чая, пусть все думают, что мы нашли общий язык.

Когда девушка ушла, в баню завалилась пьяненькая ватага. Мещерский, весело рыгнув от ночного шашлыка и тостов, вылез первым, хлопнул меня по плечу:

– Ну что, Андрей Григорьевич, отдохнули? Наша Лиза, небось, как следует вам спинку потерла, а? – подмигнул он, заглядывая мне за спину, взгляд его скользил по дивану у стены.

Я лениво усмехнулся:

– Да, Гавриил Захарович, потерла. Уважила. Спасибо, как говорится, за радушие.

Он довольно фыркнул и уставился в сторону, как бы случайно, туда, где на диванчике в банной комнате лежала простыня. Кристально разглаженная, девственно чистая, даже не примятая. Моргнул, но промолчал.

На следующее утро Мещерский довез меня до моей гостиницы. Я вошел в здание. У стойки, как коза на привязи, уже сидела она – Эльвира Марковна, администраторша. И этот взгляд училки, которая поймала тебя курящим в школьном туалете.

– Здравствуйте, товарищ Петров, – протянула она, карамелью растягивая слова. – Доброе утро вам… Как ваши… колготки?

Я прищурился:

– Тише, Эльвира Марковна, договорились же, всё строго между нами.

Но тут, как из-под земли, нарисовались двое милиционериков. Один в лейтенантской форме, другой сержант. Молоденькие, старательные, ну чисто комсомольцы на отчетном собрании.

– Соловьёв и Крюков, – представился один за двоих с выражением долга на лице. – Поступил сигнал. Гражданин, ваши документы.

Эльвира Марковна хихикнула:

– Попался, значит? Спекулянт! Барыга! Я сообщила, куда надо!

Я вздохнул, как человек, который уже устал объяснять людям прописные истины.

Ну да ладно… парнишки не в курсе, кто я, а мегера и подавно, так что придется объяснить.

– Майор милиции Петров Андрей Григорьевич. Спецгруппа МВД СССР, – я достал удостоверение и сунул в изумленные лица сотрудников.

Глаза у обоих увеличились будто бы раза в два. Оба вытянулись по струнке, козырнули:

– Э-э… виноваты, товарищ майор, – пролепетал старший. – Ошибочка вышла. Мы тут…

– Ничего, бывает. Благодарю за бдительность, лейтенант.

– Разрешите идти?

– Идите, – благосклонно кивнул я.

И, как вихрь, смылись за дверь.

Я повернулся к Эльвире Марковне. Та теперь стояла как вкопанная, с лицом, на котором отражались все стадии сначала побледнения, а потом покраснения.

– Эльвира Марковна, ну что же вы? С вами никаких дел нельзя иметь. Колготки – это было, так сказать, мое прикрытие. Я здесь по очень важному и секретному делу. Надеюсь, теперь вы будете держать язык за зубами. Так вот, слушайте внимательно: никому, слышите, никому ни слова, кто я и что я. Дело государственной важности. Все ясно?

Она охнула, прикрыла рот рукой и зачастила:

– Да, да, да… что же вы сразу не сказали? Я… я…

– Если кто-то будет про меня спрашивать, немедленно меня известите.

– Да, конечно…

Я зашагал к своему номеру, слыша, как сопит на своем посту администратор.

В номере я открыл шкаф, вытащил костюм понаряднее, аккуратно разложил его на кровати. Гладкие зеленые брюки со стрелками, что порезаться можно, светлая рубашка с отутюженным воротом, галстук – всё как положено.

Смахнул с лица остатки сна прохладной водицей в умывальнике. Бритва «Нева» (обошлось всего парой порезов), крем для бритья и ершистый помазок. Одеколон «Шипр» – капельку за уши, для настроения. Чёрный дипломат лёг в левую руку, правой я нащупал кобуру под пиджаком. Время работать.

Здание ОВД Нижнелесовского горисполкома встретило меня кирпичными стенами и низким крыльцом, на котором скакали по теньку воробушки.

Распахнув дверь на пружине, я вошел внутрь. Помещение давно без ремонта, как, впрочем, и многие подобные учреждения в конце восьмидесятых. Пожелтевшие плакаты – «Береги государственное имущество», «Советский милиционер – опора закона!» – встречали посетителей с некоторой иронией в такой обстановке. В углу за стеклом дежурной части уткнулся в обыденную писанину сержант, при моём появлении он встрепенулся было, окинув изучающим взглядом, но, увидев удостоверение, козырнул: проходите.

Кабинет подполковника Бобырева располагался на втором этаже, за покрытой лаком дверью с табличкой «Начальник ОВД». Я постучал и вошел.

– О! Наш уважаемый Андрей Григорьевич! – радостно прогудел Виктор Игнатьевич, приподнимаясь из-за стола. Вид у него после вчерашнего был помятый, как у старой подушки, в которой слежался пух, но улыбка бодрая. – Как банька? Присаживайтесь. Подлечиться, так сказать, не желаете? По пять капель, для здоровья, чисто профилактика, – он уже потянулся к ящику стола за коньяком или чем-то подобным.

Видимо, обычно все соглашались.

– Благодарю, Виктор Игнатьевич, я на работе не пью, – мягко, но твёрдо ответил я.

Бобырев крякнул и отдёрнул руку, будто обжёгся.

– Ну, это вы правильно. Мы, значит, так-то тоже не злоупотребляем, ага. Что нужно – говорите, окажем содействие.

– Та-ак… – я покачал ногой, будто только сейчас собираясь с мыслями. – Мне нужен кабинет, печатная машинка и сейф, – перечислил я. – Работа серьёзная.

– Будет сделано. Как раз кабинет освободился – один инспектор наш в отпуске, а второго уволили. Пойдемте, покажу.

Он лично проводил меня. Кабинет был небольшой, но светлый. На окне фикус, у стены металлический шкаф, стол с потёртой столешницей. На стене – схема полной разборки ПМ и почему-то портрет Андропова, чуть покосившийся.

– Печатная машинка «Ятрань» – в шкафу. Бумага – вот в этом ящике. Ага…

– Хорошо. Спасибо. А теперь, Виктор Игнатьевич, мне нужны материалы по всем без вести пропавшим за последние пять лет. Распорядитесь, пожалуйста, мне их принести сюда.

Подполковник сдержанно всплеснул руками:

– Ай, Андрей Григорьевич… Архив у нас на прошлой неделе погорел. Проводка старая, а кто-то кипятильник воткнул. Архив, картотека – всё в дым. Чуете? – он повёл носом. – Еще до сих пор гарью пахнет. Но виновные уже наказаны. Вот этого, кто сидел на вашем месте, уволили.

– Удобно, – сухо заметил я.

– Что – удобно? – будто не понял подкола начальник милиции.

– И что теперь думаете делать?

– Вы не волнуйтесь! Что надо – восстановим. У оперативников кое-что осталось. Списки, розыскные дела на пропавших… в прокуратуре возбужденные хранятся.

– Но возбуждали вы далеко не все? Так?

– Ну, всё в рамках закона, Андрей Григорьевич. Где-то отказные, где-то дела… Проверки тщательно проводили.

– Только теперь не проверишь, – зажевал я губу.

– Ну так… – пожал плечами подполковник.

– Тогда позовите сотрудника, который занимается розыском без вести пропавших.

Бобырев поёжился:

– У нас нет такой линии в уголовном розыске. У нас все по чуть-чуть. Универсалы, так сказать. Один и потеряшку ищет, и подозреваемого ловит, и кражу расследует, и в школу лекции ходит читать… Обязали нас с этого года – агитацию проводить среди молодёжи.

И вздохнул – мол, работы невпроворот, и всё-то валят сверху.

– Понятно, – хмуро усмехнулся я. – Значит, и тут, и там – и в итоге нигде. Бардак.

В кабинете повисла тишина. А за окном, через силуэт фикуса, сквозь мутноватое стекло я увидел, как во дворик ГОВД медленно въехала черная «Волга».

Ага, кто-то пожаловал. И что-то подсказывало, что по мою душу.

Глава 5

Из машины вышел сухощавый мужчина в светлом костюме, галстук под цвет глаз, неширокий, по-модному. И костюм непростой, или на заказ сшит, или импортный, но лаконичный, как и полагается серьезным людям. Настолько лаконичный и даже, на первый взгляд, неприметный, что от этого становилось окружающим немного не по себе. Так обычно одевались люди, чьё дело – оставаться незаметными. Движения неспешные, аккуратные. Уверенность прибывшего не показная, сдержанная.

Через несколько минут этот субъект постучался и, не дожидаясь ответа, чуть ли не по-хозяйски распахнул дверь и уверенным шагом вошел в кабинет.

– Добрый день, товарищи, майор госбезопасности Орлов, – представился он мне, не протягивая руки, а лишь кивнув. На Бобырева он даже не взглянул. – Борислав Гордеевич. Руководитель местного отделения.

Начальник милиции, выйдя из оцепенения, вызванного столь внезапным появлением гостя, наконец, ринулся к нему и протянул руку. Орлов только сухо ее пожал.

– Прошу, Борислав Гордеевич… – Бобырев заискивающе махнул рукой в мою сторону. – Вот, собственно, и наш гость из Москвы – майор Петров. Ну, тот самый… Ага.

– Из Москвы, – повторил Орлов с лёгкой усмешкой, словно говорил «из другой галактики». – Позвольте без формальностей, товарищ подполковник – извините нас, нам нужно обсудить нечто с глазу на глаз. Вы же понимаете?

Бобырев с готовностью кивнул, отступил к двери, но на прощание бросил:

– Если что – я в кабинете. Общайтесь… Угу…

Когда дверь закрылась, в комнате на пару секунд повисла тишина. Я наблюдал за Орловым, как за шахматистом, расставляющим фигуры перед партией. Хотелось смести все фигурки и вытолкать его за дверь. Этот тип мне сразу не понравился, но опыт учит ждать первого хода – Е2-Е4. Белые начинают, а черные…

– Андрей Григорьевич. Ознакомьтесь, пожалуйста, – вывел меня из размышлений гость. Он вытащил из кожаного портфеля бумагу: – Вот…

– Что там? – брать документ я не торопился.

– Совместный приказ КГБ и МВД. Я приставлен к вам как представитель Комитета. Для содействия.

– Содействия? Извините, мне содействующие не нужны…

Тот едва заметно поднял бровь.

– Ну и, так сказать, для контроля.

– Еще не лучше, – усмехнулся я. – Спецгруппа Горохова нуждается в контроле? Раньше бы не поверил.

– Нет, там другое. Да вы почитайте, – он, тихо настаивая, протянул чуть ближе ко мне листок с гербовой печатью и угловым штампом.

Какой вкрадчивый.

Я мельком пробежал глазами. Подписи стояли серьёзные. В приказе говорилось, что майор Орлов прикреплен к нашей группе на период проведения расследования.

О как!

Никаких других внятных ответов на возникшие насущные вопросы я там не обнаружил.

– М-да, – протянул я. – Всё ясно, что ничего непонятно… Скажите, Владислав Гордеевич, – поскреб я гладко выбритый, всего с двумя тонкими порезами после утренней «Невы» подбородок, – зачем же Комитету понадобилось дело о без вести пропавших? Обычно такими вещами МВД и прокуратура занимается. Подследственность явно не ваша.

– Борислав.

– Что?

– Не Владислав, а Борислав Гордеевич.

– Что ж, приношу извинения. Сути не меняет. Это же не ваш профиль – гражданские потеряшки, ведь так?

– Да, – Орлов сел, закинув ногу на ногу, – но есть нюанс. Личное распоряжение генерала Черненко. Вам, кстати, привет передавал.

Я вскинул бровь:

– Алексей Владимирович? Когда ж вы его видели?

– Недавно, в Москве, – Орлов понизил голос, сделав его доверительным, но всё равно в тоне сквозил холодок. – Он… Он сказал, вы человек особый. И если вы здесь – значит, вопрос не так прост.

Я прищурился. Черненко был не просто моим знакомым, который тоже начинал службу в Новоульяновске – он и вправду знал по долгу своей службы, на что я способен. И если в это дело вмешался он…

– И все же я не понял, – наша игра в недомолвки и полутона продолжалась. – Почему Алексей Владимирович вдруг заинтересовался этим делом? Это же обычная жалоба, таких генсеку пачками пишут. Перестройка же. Гласность – можно жаловаться на всё и всех.

Что-то темнит Владислав-Борислав, недоговаривает. Орлов же немного помолчал, раздумывая о чем-то, затем продолжил:

– По нашим данным, в деле может быть замешано руководство города. И не исключено – милицейское в том числе. Потому мы и здесь. Чтобы, так сказать, не позволить волку стеречь овец.

Я хмыкнул и кольнул:

– Красиво сказано. А если волк – это вы?

– Тогда уж я, скорее – пастух, – спокойно ответил он.

Мы обменялись взглядами. Долгими. С виду два вежливых собеседника, внутри – каждый готов к атаке.

– Насколько я понимаю, выбора у меня нет… – сказал я, перебирая пальцами листок с межведомственным приказом. – Ну, хорошо. Будем работать вместе. Но до приезда остальных члленов группы и её руководителя Горохова – каждый по-своему. Нас двое, и формально приказом старший в отсутствии Никиты Егоровича не обозначен. Получается, что мы оба старшие, так?

– Наверное, – не стал пока спорить тот.

– Ну, тогда будем работать каждый по своему плану.

– Конечно, – нехотя кивнул Орлов, ему явно не понравилось такое предложение, ведь он рассчитывал идти бок о бок со мной, понять бы еще, зачем. – Главное – не наступать друг другу на ноги.

– А если наступим?

– Тогда будем извиняться. Или… объяснять.

Он повернулся, будто собрался уходить, но вдруг остановился и произнёс:

– Кстати, архив местный, говорят, сгорел. Не правда ли, удобно?

Я только кивнул – будто и мне тоже удобно, хотя я-то по другую сторону баррикад, а этот всю милицию под одну гребенку.

Орлов ушёл. За ним тянулся тонкий след одеколона – дорогого, но безликого и непонятного, как вся его деятельность.

А я остался один, присел, провёл пальцем по строкам приказа, задумался, вчитываясь в витиеватые формулировки. Если уж комитетчики сунули нос, значит, в этом озере прячется что-то куда большее, чем просто тёмная вода.

И где-то в глубине души я уже знал – с Орловым придётся идти до конца. Только вот до какого? Ну-у… мне не привыкать… однажды я и убил следователя прокуратуры. За дело, конечно.

Я решил навестить гражданку Краснову – ту самую учительницу, из-за которой, собственно, и закрутился весь этот клубок. Вернее, благодаря Надежде Ивановне мы вообще о нём узнали.

– Вот её домашний адрес, – деловито сообщила в школе тётка в строгом костюме с массивной брошью на лацкане. Завуч, видимо. – Но дома вы её не застанете.

– Почему?

Тётка хмыкнула и подбоченилась.

– Сейчас каникулы, отпуск. А она, вместо санатория или юга, всё лето в пыльном музее да в архивах торчит. Такая у нас учитель истории – краевед-любитель. Даже на полставки туда устроилась, чтоб под неё расписание подгоняли, как ей удобно. Совсем ни стыда, ни совести, – добавила та с обидой, как будто Краснова испортила ей жизнь.

Музей краеведения города Нижний Лесовск прятался в старом купеческом особняке – обшарпанном, посеревшем от времени, но всё ещё пытавшемся держать спину.

Я вошел внутрь. Под стеклом – бронзовые наконечники стрел, облупленные ножи, кости, бусины. В углу чучело облезлого волка с мутными глазами, устремлёнными в вечность. Всё – как положено в провинциальном музее, время здесь зависло.

Прошёл по скрипучим коридорам, а мои шаги будто шли за мной же – отдавались гулким эхом, как в полупустом театре. Администраторша с жуткой химией на голове на мой вопрос ткнула пальцем:

– Левое крыло. Там и сидит, как обычно.

Дверь в кабинет Красновой была приоткрыта. Я постучал и вошёл.

Комната напоминала логово архивной крысы. Стопки жёлтых бумаг, ящики с надписями «Фонд № 3», «Копии актов за 1957», тут же какая-то большая старая бумага, наверное, карта города, свернутая в рулон и зажатая резинкой. На подоконнике – герань в банке из-под сгущёнки, полуувядшая, но цепляющийся за жизнь и лучик солнышка, что пытался пробиться сквозь плотные занавески в мрачноватое архивное царство.

За столом сидела женщина лет тридцати пяти. Простое серое платье, волосы собраны в тугой хвост, лицо строгое, без следа косметики. Вся – сдержанная, спокойная. Она была погружена в чтение какой-то потрепанной книги толщиной с московский телефонный справочник.

Подняв глаза, она настороженно посмотрела на меня.

Я шагнул ближе и раскрыл удостоверение:

– Милиция… Надежда Ивановна Краснова?

– Да. Это я, – вздохнула она и отложила книгу. – Вы опять по тому же поводу? Я уже всё рассказала – горкому, журналистам, даже тому из Комитета, что в в костюме и дурацком галстуке. Все спрашивают: зачем, почему, с какой целью. А я-то думала, кто-нибудь приедет разобраться, а не пальцем грозить. Что вы опять от меня хотите?

– А я и приехал, как раз, чтобы разобраться, – я спокойно убрал удостоверение. – Петров Андрей Григорьевич. Майор милиции, прибыл из Москвы.

Она внимательно посмотрела на меня, будто пыталась прочитать по лицу, кто я на самом деле. И в её взгляде впервые мелькнуло что-то тёплое.

– Значит, стращать не будете?

– Наоборот, помогать. Но я бы хотел, чтобы вы мне всё рассказали. Подробно.

Она вскочила, достала толстую папку, выложила на стол листы с аккуратными записями, газетными вырезками, списками. Бумаги были пожелтевшие, исписанные от руки, с заметками на полях. Работала она, видимо, серьёзно и явно не один год материал собирала.

– Вот… я… я интересуюсь нашим городом, историей, событиями. И всем тем, что обычный горожанин не замечает. И я случайно обнаружила… Они исчезают поодиночке. Раз в месяц, если примерно. Но какая-то закономерность есть, она должна быть.

Она занервничала, видимо, сочтя, что незнание причин и закономерностей – её недоработка, и всё пыталась поровней разложить передо мной свои бумаги.

– Успокойтесь. Все нормально, не торопитесь.

Учительница перевела дух и продолжила:

– И эти бедняги… ну, пропавшие… почти все из них такие люди, что, знаете, никому не нужны. Пенсионеры, работяги без родни, есть и пьющие, и сидевшие. Никто не пишет заявление. Никто… никто не ищет.

Я молча листал ее наработки. Там были рукописные записи, какие-то фото незнакомых людей, газетные вырезки, копии ее писем в область и в другие инстанции. Но особенно меня заинтересовал один документ – список людей, которые пропали. Ага! Это очень гуд. В милиции такого списка нет, якобы документация сгорела, а тут его я могу позаимствовать.

– А милиция? – поднял я бровь на собеседницу, подстёгивая ее к откровенности.

– Говорят, заявлений нет. Проверим, дескать. А потом – тишина. И самое странное – почти все же исчезли в районе Чёрного озера.

Я поднял взгляд.

– Его уже упоминали.

– Да. Это у нас… Странное место. Вода чёрная, будто отработкой кто-то залил. Даже школьники туда не ходят. Я искала хоть какие-нибудь химические отчёты, анализы воды. Ничего. Как будто озера нет.

Я сложил бумаги.

– Надежда Ивановна… Вот этот список пропавших, можно я его возьму?

– Да, конечно. У меня, если что, есть копия. Уверена, что это не полный список, я ведь только недавно стала всё анализировать и проверять.

– Спасибо. Вы серьёзно помогли.

– Только вы – вы никому не говорите, что это я дала. Я и так тут словно белая ворона. Да и живу я этим городом, этой историей. Просто не хочу, чтобы люди пропадали, как будто их никогда и не было.

Я не успел задать Красновой следующий вопрос, как дверь в её кабинет распахнулась с гулким стуком, и на пороге возник субъект странного вида.

Он был высок и худощав, с лихорадочным блеском в тёмных глазах. Патлатый – волосы до плеч, слегка волнистые, спутанные, но чистые. Козлиная бородка, которая толком и не росла, так – тянулась из последних сил, как сорняк из трещины в асфальте, придавала ему сходство то ли с проповедником сектантской общины, то ли с музыкантом-неформалом. Вельветовая куртка с заплатами на локтях (то ли по моде, то ли после ремонта), поношенные джинсы, на ногах рваные кеды – всё выдавало в нём кого-то навроде хиппаря, но было в его фигуре что-то собранное, даже сосредоточенное и интеллектуальное. Наверное, так мне казалось из-за его очков, а может, взгляд шибко глубокомысленный.

– Это вы?.. – выдохнула Краснова, уставившись на вошедшего, а затем порывисто поднялась со стула.

– Я! – радостно тряхнул бородкой незнакомец. – А вы… вы – Надежда Ивановна?.. – произнёс он с нескрываемой улыбкой.

– Я вас сразу узнала! – проговорила учительница и, зардевшись, как в старом фильме, шагнула к нему. – Прямо как с фотографии в «Науке и жизни», только… моложе!

– Спасибо, – удивительно, но «хиппи» тоже смутился. – А я вас себе именно так и представлял… – он неловко протянул руку, хотел пожать, но передумал, будто пожалел, что всё слишком официально. Вместо рукопожатия они на мгновение просто стояли рядом, глядя друг другу в глаза, словно между ними уже успела установиться невидимая, но прочная связь. Но только когда и как, я пока не понимал. Ведь, судя по их диалогу, видели они друг друга впервые.

– Андрей Григорьевич, – встрепенулась Краснова, словно вспомнив обо мне, – познакомьтесь, это Валентин Ефимович Мельников, кандидат геолого-минералогических наук, сотрудник Всесоюзного института геохимии и аналитической минералогии имени Вернадского.

– Очень приятно, – я кивнул, – а я из милиции.

– Милиция? – удивился он. – Что случилось?

– Ничего, – заверила учительница и ткнула в потолок. – Андрей Григорьевич по моему обращению туда.

– А-а… Все понятно, – закивал геолог, будто бы с некоторым облегчением, убедившись, что я не претендую на даму его сердца. – Вас, получается, Чёрное озеро привело, как и меня?

– Есть такое, – сказал я. – А что вы про него можете рассказать?

Мельников кивнул с живым интересом и почесал подбородок.

– Надежда Ивановна писала мне про феномен периодического почернения воды. Всё это крайне… нестандартно и занимательно. У меня уже собран материал. я планирую работать в этом направлении, и, быть может, получится защитить докторскую. Поэтому я здесь… я хочу разгадать тайну этого озера. Объяснить все с научной точки зрения.

– А думаете, наука поможет? – спросил я.

– Всё можно объяснить с точки зрения науки, – спокойно кивнул тот.

Как будто домыслы и фантазии очень его раздражали, а вот наука – наука была его богом.

Я про себя ухмыльнулся. Знал бы ученый, кто я на самом деле и как очутился в СССР!

– И как вы думаете, почему чернеет вода? – продолжал я допытываться.

Он прищурился, как будто уже собирался защищать работу.

– На данный момент затрудняюсь ответить. Нужно провести ряд исследований, чтобы подтвердить гипотезу. Возможно, минеральный состав дает такой эффект, редкие металлические включения, возможно, подземные выбросы. В одном я уверен точно – это не мистика. Это наука. Но пока… не буду забегать вперёд. Расскажу, когда проверю.

– А исчезновения людей? – вмешалась Краснова, её голос был полон сомнений. – Как это можно объяснить? Ведь практически все пропадали именно там, возле озера.

– Надежда Ивановна, – с теплом проговорил Мельников, – я верю только в то, что можно доказать. По поводу пропавших людей ничего сказать не могу. А вот озеро, возможно, действительно уникально. Если удастся – мы с вами перевернём представления в геофизике.

Краснова засияла, ученый так и вовсе цвел и пах. Я смотрел на них. Как он косился на неё – не как на коллегу. И как она поправляла воротничок платья, чуть раскрасневшись, хотя в комнате было вовсе не жарко.

– Кстати, я привёз с собой образцы из похожего карстового озера в Коми. Хочу сравнить спектральный состав. Но… – он замялся, – не могли бы вы помочь с доступом к береговой линии? Насколько я понял, туда сейчас попасть не так просто.

– Просто, – подтвердил я. – В том-то и странность, что доступ на озеро не закрыт. На месте властей я бы задумался. Но вы будьте осторожнее. И в одиночку туда не ходите.

– Благодарю, – он кивнул с тем самым живым блеском в глазах, что был у тех, кто верил в открытия больше, чем в зарплату или ордена.

А потом, будто вспомнив что-то, Мельников порылся в сумке и вытащил небольшой, завёрнутый в пару слоев бумаги предмет. Подал его Красновой.

– Вот. Обещал. Настоящий метеорит с Таймырской экспедиции. Он – как напоминание. Что наука тоже может быть… романтичной.

У Красновой загорелись глаза. Она бережно взяла сверток, прижав его к груди, как мать младенца, и выдохнула:

– В наш музей!..

Мне на секунду показалось, будто вся эта сцена – вовсе не случайность. Будто кто-то собрал нас здесь – нарочно. Чтобы столкнуть между собой разные истины, разные судьбы. Из их беседы я понял, что познакомились и почти влюбились в друг друга они по переписке. Такое не редкость сейчас. Мне конечно, приятно смотреть, как буквально на глазах формируется новая ячейка общества, только вот надо в ближайшее время наведаться на это чертово озеро. Уже пора взглянуть самому, что в нем такого ужасного.

Из размышлений меня вывел звук. За приоткрытой дверью кабинета, в глубине музея, где стояли чучела и щиты, вдруг что-то лязгнуло. Будто упал тяжёлый металлический предмет. Или кто-то наступил на жестяной лист.

Мы замерли.

– Что это? – спросила Краснова, поглядывая на щель в дверном проеме.

– Возможно, кто-то остался после закрытия… – сказал Мельников, но голос его стал тише, он зажевал губу.

Я уже шёл к двери. И мысленно убирал с предохранителя воображаемый «Макаров». К настоящему тянуться не спешил, все-таки – музей, культурное место.

Мы здесь не одни – кто-то ещё был в здании. И, возможно, вовсе не турист. И этот кто-то явно нас подслушивал.

Глава 6

Я вышел в коридор, который был одновременно и экспозиционным залом. Под ногами скрипнул паркет, а потом воцарилась тишина. И тут я уловил движение. Что-то – или кто-то – юркнуло за стеллаж с чучелами. Я расстегнул пиджак, ослабил галстук, чтобы не мешал. Бесшумно подошёл ближе. Силуэт снова мелькнул – и я не стал ждать. Бросился вперёд и, не дав «призраку» шанса на рывок, врезал коротко, попал куда-то в корпус. Шпион сдавленно ойкнул, поскользнулся, рухнул на пол. Я сразу придавил его коленом, заломал руки и, выдернув у него из пояса ремень, начал стягивать запястья.

– Лежать, не дёргайся! – рявкнул я. – Ты кто такой?

И только тут разглядел профиль. Нахмурился. Твою дивизию! Да это ж… Гриша Лазовский.

– Гриша?.. Ты что, мать твою, тут делаешь?!

– А-а… п-печенька… – пробормотал он растерянно, глядя на меня виноватыми, как у побитой собаки, глазами.

– Чего? Какая к черту печенька?

Послышался топот каблуков, и возле нас очутилась Надежда Ивановна.

– Что вы делаете?! Отпустите Гришеньку, он ни в чём не виноват!

– Этот «не виноват» нас подслушивал. Тихо, как мышь, прятался за стеллажами.

– Да что вы такое говорите? Он же… он же Гриша! Он любит «Юбилейное», еще ириски. Я его подкармливаю, а он помогает.

– Помогает? – удивился я, не отпуская Гришу, но хватку ослабил. – Каким образом?

– Коробки таскает в архив, подвал помогает проветривать и выносить экспонаты, что там на хранении, которым места на экспозиции не нашлось, но они ценные, сколько раз я директору говорила. У нас же там сырость… Условия жуткие. Экспонаты плесневеют, полотна вздуваются, гипс трескается. А Гришеньке не в тягость, он как прибился к музею пару лет назад – так и ходит. Не мешает, помогает. Да и… свой он уже.

– А как он вообще попал в здание? Закрыто же, – я сверился с часами на руке.

– Юлия Петровна его пропустила. Она знает – если Гриша приходит, значит, ко мне. Я её предупреждала. Он и днём-то здесь больше, чем дома…

Я отпустил ремень, поднял Гришку, слегка отряхнул.

– Ну, если так… Гриша, ну ты бы хоть не прятался. А то ведь и по шее можно получить. Не в обиду, но в следующий раз заходи, как человек, – сказал я, глядя на него сверху вниз.

Он растерянно застыл, сутуля плечи, будто собирался втянуться внутрь самого себя. Уши покраснели, взгляд мечущийся, как у щенка, которого поймали на тёплом. Лицо его было простое, округлое, с мягкими чертами, и в нём не было ни злости, ни страха – только непонимание и детская обида. С одной стороны лба кудри слиплись от пота, рубашка висела мешком, а шнурки на ботинках были связаны узлом – один раз и навсегда.

– Я… я не подслушал… – начал он медленно, чуть ли не по слогам, сбиваясь и ковыряя пальцем пуговицу на груди. – Я просто… я пришёл… как всегда… Я знал, Надя здесь… Я дверь – тихо… потом – голос… Вы… разговариваете… я не мешал… Я в угол… Я сел… Я, как мышь… Я тихий…

Он замолчал, опустив голову, а потом поднял её с робкой надеждой:

– Можно… печеньку?..

Слова он проговаривал с трудом, словно жевал каждую фразу, перед тем как сказать – и всё равно они почти не соединялись меж собой. Говорил, как ребёнок, хотя внешне был мужиком, двадцать пять ему точно есть. Только вот время внутри него застыло где-то на шести-семи годах, а может, и того меньше. В голосе – ни тени лжи. Только искренность и боязливое желание быть нужным.

Я вздохнул и кивнул:

– Можно, Гриша. Конечно, можно. Только в следующий раз – не прячься. Хорошо?

Он закивал, посерьёзнел:

– Я не буду… я хороший. Я Наде помогаю. Ящики таскал… там, в подвал. И ещё… я… мышь поймал. Настоящую. Живую…

Я хмыкнул и слегка потрепал его по плечу:

– Верю. Молодец. Только держись подальше от разговоров взрослых. А то – испугаешься. Или тебя кто-нибудь испугается.

Он замер, потом вдруг тихо сказал, почти на ухо:

– А я… видел. Там… кто-то. За стеклом. Смотрел…

– Где? – напрягся я.

Он показал в сторону тёмного зала.

Но когда я обернулся – ничего там не увидел.

– Ну ладно, – сказал я, похлопав его по плечу, – проехали. Только будь осторожен. А то не все такие добрые, как Надежда Ивановна. Вот и я тебя помял. Понял?

– Печенька будет? – спросил он, посмотрев на Надежду Ивановну.

– Будет, будет, – мягко улыбнулась она, – пойдём, я угощу. И ещё помогать будешь, да?

– Да! – кивнул он. – Я… люблю музей.

Он пошёл за ней, немного волоча одну ногу, чуть припадая на бок, видимо, все-таки хорошо я его приложил об пол.

А я задержался в коридоре, слушая, как его шаги растворяются в гулком пространстве музея.

И вдруг подумал – а может, он видел больше, чем мы думаем? Ведь его никто не опасается, при нем могут разговаривать без утайки… Эх… Вот бы залезть к нему в голову и все выведать. Но это невозможно. Что он там говорил? Кого-то видел в зале?

Я еще раз оглядел пространство там, куда этот взрослый малыш показывал, и заметил чучело филина… он все время наблюдал за нами своими стеклянными глазами, как живой.

– Это тебя Гриша видел? – хмыкнул я и подмигнул птице. – Или кого-то другого… Молчишь?

Мутный всё-таки городишко, очень мутный…

Ветер к вечеру стих, и над озером раскинулась почти мертвая тишина, лишь слышно было, как потрескивает сучок в костре. Палатка стояла у самой кромки леса, на чуть приподнятой поляне, заросшей луговиной. За кустарником начиналась темная гладь воды озера. Пока ещё обычная – с зеленоватым отблеском, в меру мутная, как всякая стоячая вода. Но Валентин Ефимович Мельников знал – что иной раз вода в озере чернеет, будто в ней просыпается что-то изнутри.

Геохимик приехал сюда с конкретной задачей. И сейчас он собирал образцы: озерная вода, отложения, донный ил, проба почвы. Всё складывалось в пробирочки, баночки, бюксы. Пузырьки бережно составлялись в деревянный лоток, подписывались, запечатывались. На коленях лежал блокнот, где его чётким, «кабинетным» почерком уже были занесены десятки наблюдений. Из кожаного чехла выглядывал японский диктофон «Sanyo» – дорогая вещь, подаренная на юбилей коллегами из института.

– Сорбция ила нестабильна… – бормотал он, нажимая кнопку записи. – Возможно присутствие переменных валентностей железа. Или марганца. Надо брать глубже.

В котелке на углях кипела вода. Из консервной банки с надписью «Говядина тушёная. Госрезерв» он выковыривал ложкой плотные, чуть разваливающиеся волокна тушёнки с прожилками желтоватого жира и аккуратно опускал в кипяток с крупой. Пахло сытно: смесь вареного мяса, укропа и закопчённого дерева. Пища без изысков, но вкусная и сытная.

Через час солнце село. Над лесом повисла серая мгла. Мельников затушил костёр, стянул сапоги, залез в палатку и застегнулся в спальнике, оставив только щель для дыхания. Ночи в лесу прохладные, будто не лето вовсе.

За брезентом стояла плотная тишина. Слишком тихо: ни шелеста листвы, ни комариного писка. Как будто всё вокруг вымерло. Где-то вдалеке ухнула птица – разово, чуждо, будто случайно, и тут же замолкла. Мельников ворочался в спальнике, не находя удобного положения. Что-то кольнуло в бедро – он поискал рукой, это была авторучка, застрявшая в складке одеяла. Геохимик выругался шёпотом, без мата, а по-интеллигентному даже культурно. Вытащил её, перевернулся на другой бок… и всё-таки задремал.

Проснулся внезапно. Отчего – сам не понял. Словно не звук – давление услышал. Что-то едва ощутимое, но гнетущее, продавило темноту палатки. То ли стон, то ли шорох – непонятно.

А потом – снова звук, но уже другой: как будто кто-то прошёлся пальцами по внутренней стороне платки.

Как? Это невозможно! – промелькнули мысли в голове ученого. Я ведь зашнуровал вход в палатку крепко-накрепко!

Мельников резко сел. Сердце колотилось, пальцы торопливо нащупывали застёжку спальника. Он потянул за язычок, звук молнии показался громким.

Нет, Валентин был не из пугливых. Тайга, скалы, горные пещеры, заброшенные шахты – всё это он прошёл. Один. С приборами, журналом, термосом и жаждой исследований. Суровая природа, одиночество, глухая ночь – привычное для него дело. Но здесь… здесь было иное. Как будто нечто природное отвернулось от этой земли. Ученый это нутром чувствовал, на инстинктах. Это и пугало – когда привычное научное мышление и логика не могли помочь, он вдруг почувствовал себя беспомощным, словно ребенка кинули в джунгли, кишащие хищниками. Это было неправильное место.

Он прислушался.

Шаги.

Тихие. Крадущиеся. Будто кто-то босиком пробирался по мокрому мху. То ли человек, то ли зверь, то ли нечто иное. Нечто, что не должно ходить на двух.

Мельников замер. Дыхание стало неглубоким. Но грудь ходила часто, как у загнанного зверя. Он медленно, дрожащими руками, потянулся к «Ленинградскому» фонарю, лежавшему у головы.

Пальцы не слушались. Кнопка будто исчезла. Сердце стучало в ушах. Он надавил сильнее.

Щёлк!

Луч света резанул темноту. Как ножом. Он прошёлся по стенкам палатки, по вещам, по входу… пусто, а шнуровка не нарушена…

Но звук не исчез. Снаружи кто-то остановился. Прямо рядом.

И тогда по брезенту кто-то провёл когтями или ичем-то острым – медленно, тягуче, с противным скрежетом.

– Кто здесь?! – собравшись с силами, крикнул ученый. – Немедленно отойдите от палатки! Я… я буду стрелять!

Стрелять было не из чего. Никогда Валентин не держал в руках огнестрельного оружия. Он стал шарить по рюкзаку и извлек складник. Жалкий и несуразный, с тупым лезвием – карандаши точить. Мельников еле сдержал вздох. Губы его шептали что-то, бессвязное, почти детское, молитвенное. Луч метался, фонарь дрожал в левой руке, в правой трясся ножик.

И вдруг тишина.

Мёртвая. Абсолютная. Даже комары исчезли. Даже камыш не шевелился.

Он остался один? Или – враг притаился? Неизвестность давила и сковывала страхом.

– Кто здесь? – снова повторил ученый и облизал пересохшие губы, голос его прозвучал хрипло.

И вдруг палатку с силой качнуло. Да так, будто это был порыв урагана.

– Вот список пропавших, – я аккуратно положил на стол начальника местной милиции бумагу с фамилиями, которую мне дала Краснова. – Надо собрать по каждому всё, что есть. Где жили, когда исчезли, кто заявлял – если заявлял. Участковые пусть подключаются, оперсостав тоже. Максимально подробно и быстро. По каждому жду развернутую справку и объяснения от соседей, возможных свидетелей и очевидцев.

Бобырев почесал затылок, как будто я попросил его вручную разобрать архив ЦК КПСС.

– Андрей Григорьевич… – замялся он, теребя в руках листок со списком. – На это потребуется время… много времени… Всё вручную, все заявления, журналы перелопатить, людей опросить, подворовые обходы, запросы… Ух, мать честная, да здесь на полгода работы.

– Два дня, – отрезал я.

– Что?

– Виктор Игнатьевич, я даю вам на основные мероприятия – два дня. Можете ночью работать, тогда получится 48 часов.

– Но я… Но вы-ы… – раздувал щеки Бобырев. – Вы не можете приказывать, я руководитель этого отдела, и как начальник я…

Договорить я не дал. Что он мне рассказывает, будто я на земле ни дня не проработал?

– У меня особые полномочия, – я шлепнул на его стол свежую телефонограмму, там говорилось, что при необходимости отдел внутренних дел Нижнелесского горисполкома переходит под мое прямое руководство в целях эффективного выполнения порученного задания. – Приказ позже, спецсвязью придет. Естественно, через канцелярию вашего областного главка. Пока спустится, много времени пройдет. Поэтому пока вот – ознакомьтесь.

Вчера я связался с Гороховым, он еще был в Грузии, и попросил содействия, мол, с местными каши не сваришь. Тот, конечно же, пошел навстречу, быстренько подключил Москву, и вот теперь из проверяющего я превратился в местного командира. Ну а как еще, если по-другому этот городок не понимает?

– М-да-а… – чесал залысину Бобырев, читая телефонограмму. – Но я… А как? А?

– А кому сейчас легко? – отозвался я уже с улыбкой, усаживаясь поудобнее. – Тем более, как я понял, у вас с архивами – беда. Так что учитесь работать с массивом бумаг, так сказать, на ходу.

– Нет, я не об этом. Я что же, отстранен от руководства отделом?

– Ну что вы, Виктор Игнатьевич. Все по-прежнему. Разделим с вами обязанности честно: я не лезу в вашу работу, а вы помогаете мне. Свои особые полномочия я буду распространять лишь на это, – я постучал пальцем, будто вколачивал гвоздик, по листу со списком пропавших. – Так что давайте-ка хорошенько возьмёмся за работу, товарищ подполковник.

Теперь я чуть смягчал формулировки. Если долго давить – отстрелит, так что кнут лучше всё же чередовать хоть с каким-то подобием пряника.

– Сделаем, – буркнул он с плохо скрываемой досадой. – Только бы бумажку не потерять. Список этот.

Сказал он это, вроде, без сарказма, но что-то в голосе промелькнуло недоброе. Но я готов был и к такому повороту.

– Не переживайте, я её уже перефотографировал. На всякий случай. Знаете, с вашей склонностью к возгораниям…

Бобырев угукнул, но больше ничего не произнёс. Я же вернулся к себе, сел за стол и принялся листать наработанные материалы. По крайней мере, те, что уже успел насобирать сам в отделе.

Фамилии. Даты. Возраст. На первый взгляд, их ничего не связывало: пьяницы, сторожа, молодые и старики, один даже библиотекарь. Но главное – их больше нет. Уверен, что проверка по адресам ничего не даст. Я уже успел проверить троих. Как сквозь землю провалились. Соседи и родственники (у кого они вообще были) в полной растерянности. А некоторые потеряшки, как оказалось, и вовсе никому не нужны. На них и заявлений-то не было – просто исчезли.

Будто растворились.

Я задумался. Должна быть какая-то в этом система. Я вдумывался в приметы, листал в уме и на бумаге обстоятельства. Наконец, я нашел ту самую деталь, которая связывала всех этих пропавших людей. Они пропадали с некой цикличностью. Почти каждый месяц. Плюс-минус день-два. Как будто кто-то невидимый, но методичный, собирал их в определённое время. И знал, когда нужно.

Вдруг из коридора донёсся раздражённый голос дежурного:

– Да сколько можно, Леонтий Прохорович? Опять вы? Ну каждый же раз одно и то же. Опять писать пришли? Давайте обойдемся. Уже сколько раз такое было – пропадает, пошляется потом сам и возвращается. Чего нам статистику-то портить пустыми заявлениями?

Я поднялся. Недовольство в голосе дежурного насторожило. Вышел в коридор. У стеклянной перегородки дежурной части стоял мужчина лет под шестьдесят. В выцветшем, но чистеньком костюме, с прямой осанкой и взглядом, в котором угадывались прошлые командные привычки.

– В чем дело, лейтенант? – резко спросил я. – Почему не хотите принимать заявление?

Дежурный стушевался:

– Да это… Гришка его опять… ну, как всегда. Он у нас каждую неделю пропадает. Шатается по лесам. А потом сам и появляется. Чего из-за него… Показатели только… И бумагу портить, да людей отвлекать.

– Он мой сын, – с укором проговорил мужчина.

– Положено – значит, регистрируй, – отрезал я. – Или ты у нас теперь решаешь, кого искать, а кого нет?

Дежурный, пыхтя, взял книгу, размашисто вписал каракули, будто мстя бумаге за мои слова.

Я повернулся к мужчине:

– Леонтий Прохорович Лазовский, если не ошибаюсь?

– Да… А вы откуда знаете?

– Ну вы в городе личность известная, – чуть отшутился я, не сказал, что навел о нем уже кое-какие справки – ведь всё-таки его сынок шатался с топором по ночному озеру, а в таком деле каждый под подозрением у меня.

Проверить нужно всех и вся.

Он кивнул, слегка нахмурившись и всё ещё вглядываясь в меня – видно, удивлялся новому, незнакомому лицу. Приглашающим жестом я указал в сторону своего кабинета.

– Пройдёмте. Поговорим.

Глава 7

Мы прошли ко мне в кабинет, я прикрыл дверь. Только начал расспрашивать Леонтия Прохоровича о сыне Гришке, как телефон, до того молчавший, вдруг ожил и надсадно зазвенел.

– Петров слушает, – ответил я, беря трубку.

Сначала – только всхлип. Потом голос. Женский и знакомый, но почему-то жалобный.

– Андрей Григорьевич… Мельников пропал.

– Что?

– Это… это Краснова. Надежда Ивановна… из музея. Вы же… помните?

Я выпрямился на стуле и прижал трубку крепче к уху, чтобы посетитель не слышал звук из динамика.

– Конечно, помню. Просто вы меня сразу огорошили. Давайте по порядку. Что случилось?

– Он… Он исчез, потерялся… – голос её дрогнул. – Валентин Ефимович так и не вернулся. Обещал сразу – с озера – заглянуть в музей, рассказать о своих наблюдениях, выводах… Но не пришёл.

– Может, задержался? – осторожно предположил я. – Дел у него, сами понимаете… Или забегался. Люди науки – они такие.

Я старался не выдать лишнего и потому говорил кратко, но следил за голосом, чтобы звучал помягче.

– Нет, – перебила она. – Он бы пришёл. Или передал через администратора гостиницы какую-то информацию. Я звонила в гостиницу, его и там не было. Он еще там, вы понимаете – на Чёрном озере…

Я молчал. А она продолжала – громко дыша в трубку, обдавая женским страхом за человека, которого едва знала. Хотя, похоже, тут я ошибаюсь – она в ученого уже влюбилась, еще по переписке. Сейчас таким никого не удивишь.

– Я разберусь. Съезжу на место, – пообещал я и, посмотрев на часы, продолжил: – Прямо сейчас мне некогда, но обещаю, что сегодня же проскочу туда и все проверю. Обойдемся пока без заявления, мы ему не родственники и заявлять не можем, ведь прошло слишком мало времени. Но уверяю вас, сегодня же я все проверю, только чуть позже.

– По… позже? – даже через трубку я ощутил, как Краснову охватил тихий ужас.

– Ну да… Вечером. Да хоть даже если и ночью придется. Я проверю, я же вам пообещал.

– Ночью не надо, Андрей Григорьевич, лучше тогда до утра подождите.

– Все будет нормально, план действий оставьте мне.

– Вы не поняли… Вода… она же должна снова потемнеть. По моим расчётам, скоро. Он… он там один…

– Успокойтесь, пожалуйста, успокойтесь. Где именно он был, вы знаете?

– Не точно… Валентин говорил: северный берег, ближе к старому кордону. Где камыши и впадина – место с замуленным дном… вроде как, там… Я могу дать вам старую карту.

– Я примерно понял, где это, – успокоил я женщину, хотя понятия не имел, что там за камыши и впадина, но это можно будет у местных спросить по ходу дела, сейчас главное – панику не разводить. – Как только все выясню, позвоню вам на домашний. Ну или через музей вас найду.

– Спасибо, – прошептала она. – Звоните в любое время дня и ночи. Только… прошу вас, Андрей Григорьевич… не ездите туда ночью. Пожалуйста. Я вас очень прошу. Уже темнеет. Я… я знаю, как это звучит, но… лучше утром. Лучше при свете. Вода… она скоро…

– Надежда Ивановна, я не из пугливых, – сказал я, уже с некоторым трудом скрывая раздражение. – Байками меня не испугать.

– Это не байки… – прошептала она. – Люди пропадают как раз в эти дни. Именно ночью.

– Буду осторожен, – пообещал я. – До связи.

Я повесил трубку и выдохнул. В голове гулом отдавался её голос, дрожащий, натянутый, как леска. И страх в нём – не бабья тревожность, а настоящий. Тот, что приходит не от суеверий, а от чего-то реального. От чего? Разберемся… Никогда у меня не было подобных дел. где всё так запутано и неясно. Есть труп, есть убийство. есть маньяк – и я его ловлю. Вот на чём мы специализировались, а тут… чертовщина какая-то.

Благо, я не верю в мистику и прочую хрень. Но осадочек на душе остаётся. Когда я не могу понять своего противника, всегда такой осадочек. И кто он вообще – это противник? Ну не озеро же. Ха!..

Помощников брать я с собой на вечернюю вылазку не собирался. Лучший помощник у меня всегда с собой – девятимиллиметровый Макаров. А вот с кем из местных можно работать – пока неясно. Честные тут, конечно, есть, должны быть… но пока они для меня – тени. А к тени я спиной не поворачиваюсь.

– Что-то случилось? – спросил Лазовский. Голос у него спокойный, но во взгляде сквозило любопытство.

– Да ничего особенного, так… рабочие будни, – ответил я. – Давайте лучше поговорим о вас и вашем сыне. Услышал тут в коридоре, что заявление от вас не хотели принимать. Так?

Он кивнул, не отводя взгляда.

– Ну да… Но их понять можно… Не впервой. Гришка, бывает, уходит. А потом – сам возвращается. Но сейчас – другое, слишком долго его нет, ушел еще вчера вечером. Мать беспокоится. Я… тоже.

Он скользнул беспокойным взглядом по кабинету, вернулся ко мне.

– Часто уходит?

– Не так чтобы. Но если уж уходит – к утру возвращался всегда. А сейчас… уже пошёл второй вечер. Тишина. Вот я и пришёл, чтобы хоть зафиксировали. Хотя, если честно? – он чуть усмехнулся. – На наших я особых надежд не питаю. Но жена… вы ж понимаете. Надо было что-то сделать. Чтобы, так сказать, совесть была чиста.

– Понимаю. Но по правилам, Леонтий Прохорович, теперь к вам домой должна выехать группа. Осмотр места происшествия провести. Жилище – последнее место пребывания. Так положено.

– Домой? – он удивился и чуть поджал губы. – Обыск, что ли?

– Не обыск. Осмотр. Никто вас ни в чём не подозревает. Просто – протокол заполнить, но с понятыми, как положено. Я тоже приеду и все проконтролирую.

– Да? Сколько раз писал – никто и не думал приезжать. А теперь вот… – он посмотрел на меня и пожал плечами. – Ну, если теперь всё по-другому – поехали со мной, я на машине.

– Хорошо, – кивнул я. – Сейчас дежурному скажу: пусть поднимает дежурного следователя, криминалиста и оперативника. А мы с вами – уже и поедем.

– Да, конечно, – коротко сказал он и направился к выходу.

Я же задержался на секунду. Посмотрел на телефон. Он уже молчал, будто знал, что сказал достаточно. Но мне казалось, за молчанием этим кто-то прячется. И слушает. Твою маковку! Мне уже самому всякая чертовщина надумывается. Пора уже разобраться с тайнами этого городка.

Красный «Москвич-412» громко ворчал, пробираясь по окраине города. Лес начинался почти сразу за последними дворами. Мы свернули на широкую улицу, поросшую бурьяном. На ней – один-единственный дом.

– Приехали почти, – кивнул на строение Лазовский.

Огромный особняк. Я приподнял бровь. А вот это уже интересно: дом – массивный, кирпичный, с двумя подъёмами на крыльцо, с резными балками под крышей, явно построен в царские времена. Стеклянные витражи на верхнем этаже, облупившиеся лепные узоры – всё говорило, что строили его с размахом и вкусом. Но сейчас особняк обветрен и придавлен временем, живет несбывшимися мечтами о реставрации. Такую махину отремонтировать – нужна куча денег. Вряд ли это по карману семье Лазовских.

– Откуда в Нижнем Лесовске такая барская постройка? – когда машина подъезжала к дому, поинтересовался я будто из любопытства, почти как турист.

На самом деле для меня сейчас важна каждая деталь.

– До революции жил здесь промышленник. Поговаривали, что он занимался контрреволюционной деятельностью. Советская власть дом культурной и исторической ценностью не признала – жилище врага народа не может охраняться государством. И остался особняк простым зданием. Большим, да. Места тут, как считается, на три семьи. Но нам повезло – заселили одних.

– Повезло… – повторил я, присматриваясь к теням у боковых стен. – За привилегии и заслуги выделили жилплощадь с таким размахом?

– Какие уж тут привилегии, Андрей Григорьевич, – пожал плечами Лазовский. – Я – работник на фабрике, на «Красной нити». А супруга моя – воспитатель в детском доме. Люди обычные.

– Вы не похожи на обычного труженика, скорее, на руководителя, – хитро заметил я.

– Ну, да… ИТР-вец, главный технолог.

– Наверняка и достижения трудовые имеются? Ветерана труда получили?

Тот в ответ лишь кивнул. А я подумал, что и звание победителя соцсоревнований в его копилке наверняка имеется. Всё-таки статус, вот и дом такой дали. Ну еще и вспомнил разговор на турбазе, что семья Лазовских в городе уважаемая. Вот только Леонтий Прохорович – всё-таки не академик и не великий писатель, чтобы такие площади получать от государства.

Собеседник, видимо, уловил мой немой вопрос и пояснил:

– Да вы не думайте, мы люди простые. А дом? Ну просто никто больше не захотел в него заселяться.

– Вот как? Почему же?

– Озеро рядом, лес с плохой репутацией… Боязливый у нас народ. И потом – история с прошлым владельцем. После того, как вся его семья погибла в аварии, он сам… – Лазовский провёл пальцами по своему горлу и чуть вверх. – Повесился на балке в подвале. Вот люди и обходят стороной дом, суеверничают.

– А вы, значит, не верите во всё это?

– А во что тут верить? Люди умирают, Андрей Григорьевич, всегда так было: от болезни, от войны, от старости и ран. Смерть – это не мистика, это жизнь. А дом добрый нам достался. Правда, топить приходится много зимой, в холодное время мы часть комнат вообще закрываем, нам на четверых хватает и трети от его площади.

– У вас, значит, есть еще дети?

– Тоже сын… Игорь. Ну хоть он нормальный, – тихо скрежетнул зубами глава семейства.

Я не ответил. Мы стояли у старой калитки. За ней начинался двор, заросший лопухом, с облупившейся скамейкой у штакетника. Забор был не чета строению и смотрелся, как колченогая дворняжка рядом со старым породистым догом.

На втором этаже вспыхнул свет.

– Анна, наверное, зажгла. Проходите, Андрей Григорьевич.