Читать онлайн Год семьи

Минувший год власти объявили ГОДОМ СЕМЬИ.

(из средств массовой информации)

Текущий год власти объявили ГОДОМ СЕМЬИ.

( из средств массовой информации)

Будущий год власти объявят ГОДОМ СЕМЬИ.

( из средств массовой информации)

ПРИКЛЮЧЕНИЯ СЮЖЕТА

Предисловие автора к роману-песне «Год семьи».

Странная, на мой взгляд, но с весёлой причудой мысль о шофёре, которого на дальней дороге среди неограниченного простора России ждёт другая семья, приходила мне на ум не раз. Приходила, уходила, снова появлялась, настойчиво требовала внимания, настырно стучалась в дверь. Мнилась она как предтеча занятного, полного иронии и поэзии сюжета. Главного героя я замышлял лукавым народным мудрецом, хитроумным доморощенным философом, жаждущим самоотверженно осчастливить всех женщин, добиться всеобщей справедливости. В начале июня я проводил жену и почти годовалую дочь в Киев, к моим родителям. Мне пришлось задержаться в Москве, на студии «Мосфильм» шла работа над фильмом «Первая дорога», экранизацией моего рассказа «Медовая неделя в октябре», опубликованного в популярном на тот момент журнале »Юность». Кстати сказать, спустя несколько лет рассказ вновь экранизировали, уже на Одесской студии. Редкий случай, «Мосфильм» создал картину для кинопроката, в Одессе сняли телефильм. На «Мосфильме» тем временем съёмочная группа укатила в экспедицию, я вознамерился последовать за семьёй. Не тут-то было! Стоял жаркий июль, разгар курортного сезона, в Москве плавился асфальт, густые толпы осаждали авиационную и железнодорожную кассы. Впрочем, напрасно, билеты в кассах отсутствовали. То есть, вовсе и напрочь, как принято говорить. Захлопнув оконца, кассиры посиживали без дела, толпа прилежно уповала на чудо, обездвижив и онемев. Как вразумить их, как втолковать, что мне срочно надо в Киев, к жене и дочке. И, конечно, меня с нетерпением ждут родители. Исчерпав возможности, я решил, что между Москвой и Киевом наверняка существуют автомобильные грузоперевозки. Как выяснилось, с одной из московских автобаз в пять утра уходил грузовик с «шаландой», длинным прицепом, гружённым большими металлическими рамами для строящейся в центре Киева гостиницы. Молодой водила оказался весьма словоохотливым, в пути я узнал некоторые подробности из жизни шоферов. Постоянный маршрут, по которому водитель доставляет грузы, называется – плечо. От-сюда неожиданное понятие – плечевая жена. То есть, одна супруга обитает в начале маршрута, другая на маршруте, где экипаж ночует, или в конце, в пункте назначения. Свойство, о котором поведал шофёр, совпало с моим давним замыслом. Совпадение не могло оказаться случайным, явление определило ход событий. Сюжет зрел лет двадцать. Загруженный работой – сценариями и прозой, странствуя по миру или пускаясь в кругосветное плавание, я изредка вспоминал давний замысел и оказию с поездкой на грузовике. А потом вдруг почувствовал, что сюжет вызрел, история сложилась, характеры определились, надо лишь записать. Сценарий «Семьянин» я написал быстро, почти в один присест. В ту пору Союз кинематографистов и Госкино проводили конкурс на лучший сценарий комедии. Объективности ради, и дабы избежать стороннего влияния и магии имён, конкурс проводился анонимно, под девизами. Фамилии авторов хранились отдельно, в запечатанных конвертах, которые вскрывались лишь после подведения итогов. Участие в конкурсе приняли около сотни авторов. Сценарий «Семьянин» завоевал одну из трёх премий. .Фильм «Семьянин произвели совместно две студии – им. Горького (Москва) и Беларусьфильм (Минск). Снимать взялся народный артист Сергей Никоненко, он же исполнил главную роль. Его напарника играл питерский актёр Евгений Леонов-Гладышев. И женский состав оказался вполне звёздным: Люба Полищук, Аня Самохина, Катя Воронина… Особый успех достался молодой киевлянке Тане Комаровой. Её пригласили за фактуру (рост около 190 см ), но она проявила себя как яркая и талантливая актриса. В монтажный период я улетел в Лос-Анджелес на фестиваль кинодраматургии. Мой сце-нарий фильма «Грешник» (Тhe Sinner) был признан лучшим, две студии предложили ра-боту в Голливуде. Условия оказались довольно соблазнительными, однако я не остался, вернулся в Москву. Правда, сначала мы с женой прокатились по американским городам и весям, я читал лекции в университетах, проводил мастер-классы. По возвращении меня ждал сюрприз. Нечистый на руку, вечно заточенный на воровство, случайный в кино директор студийного объединения «Импульс», выходец из силовых структур, но изгнанный за серьёзные прегрешения, в очередной раз нарушил закон и тайком, за нашими с режиссёром спинами, перепродал будущий фильм жуликоватым дельцам из города Новосибирск. Назывались они МЖК «Электрон». То есть, молодёжный жилищный комплекс. Тогда многие ушлые комсомольские деятели ринулись в коммерцию. Студия и коммерсанты скрытно от автора и режиссёра урезали фильм и перемонтировали, чтобы корысти ради получить в течение дня ещё один, дополнительный сеанс. Мы с Никоненко подали судебный иск, минский суд арестовал картину, опечатал хранилище. Экспертами в суде выступили В. Я. Мотыль, режиссёр «Белого солнца пустыни» и доктор искусствоведения, киновед В. С. Листов. Они определили, что фильму нанесён значительный художественный ущерб. Ночью на минскую студию проникли злоумышленники, сорвали пломбы и печати, украли исходные материалы – негативы и позитивы. Мошенники расторопно оформили в Госкино прокатное удостоверение, напечатали множество кинокопий, пустили в широкий прокат. Смириться мы, естественно, не могли. После настойчивых усилий с трудом, но всё же удалось возбудить уголовное дело. Это было первое уголовное дело по авторскому праву. Молодой, очень бойкий и бравый следователь из районной прокуратуры трижды закры-вал дело. Городская прокуратура Москвы трижды отменяла постановления. Следователя в результате заменили и, кажется, уволили. Несмотря на препятствия и задержки, уголовное дело , в конце концов, дошло до суда. Директор МЖК сел в клетку, директор объединения «Импульс» подался в бега, его объ-явили в розыск. Слушалось дело в Пресненском суде с участием государственного обви-нителя из городской прокуратуры. Было понятно, что подсудимым грозят реальные сро-ки. Оставалось последнее заседание для вынесения приговора, когда депутаты по какой-то дате объявили амнистию. Вердикт суда гласил, что амнистия применяется «по не реабилитирующим обстоятельствам». То есть от наказания их избавили, но судимость осталась. Следователь отправился в Новосибирск, по акту изъял прокатное удостоверение, Савёловский суд Москвы и Госкино признали его недействительным. Отныне никто не имел права показывать картину, разрешить просмотр могли только автор сценария и режиссёр как обладатели исключительных авторских прав. Преступники, однако, заблаговременно изготовили копии прокатного удостоверения и обманывали прокатчиков, предъявляя фальшивые документы. Так незаконно выпустили кассету, фильм обманом прошёл по всем ТВ-каналам и по кабелю. Жулики и 1-й канал обманули, предъявив старую копию документа, юристы канала не потребовали оригинал, не справились в регистре Госкино, даже не заглянули в информационный выпуск. Мало того, Союз кинематографистов официальным письмом заранее уведомил 1-й канал о том, что показ запрещён и возможен только с письменного разрешения авторов. 1-й канал, разумеется, пренебрёг, разместил на картине 86 рекламных роликов, шесть блоков на 20 минут. Вместо цельной картины зрителям предложили мелкую шинковку из фильма и рекламы. Ничего не оставалось, как предъявить каналу иск. Заседание Останкинского суда напоминало цирковое представление с клоунадой. Судья Илларионова безостановочно указывала секретарю, что писать в протоколе, что не пи-сать, а что они напишут потом, после заседания. Мне говорить она не давала, постоянно обрывала, затыкала рот, всячески выражала свою неприязнь. Юрист канала выступала свободно, без ограничений, при благосклонном радушии суда. Дамы вели себя, как дав-ние закадычные подружки. Вероятно, так оно и было. Я выразил судье недоверие, она уединилась в совещательной комнате, сама с собой посовещалась и отказала, недоверие не приняла. Понятно, что в Останкинском суде дело я проиграл. Городской суд, однако, – редчайший случай! – отменил решение и пересмотрел дело заново, в мою пользу. Спустя год-полтора мне позвонил А. С. Лавров, бывший следователь по особо важным делам уголовного розыска (МУР), автор сериала «Следствие ведут знатоки», сообщил, что прочитал в газете, будто Илларионову лишили звания федеральный судья и осудили на два года условно. В кинематографе обычно фильмы снимают либо по оригинальным сценариям, либо экранизируют прозу. Спустя 20 лет после выхода фильма «Семьянин» я вдруг почувствовал неодолимое желание по фильму написать прозу. Желание крепло, росло и вылилось в долгую кропотливую работу. Гоголь жанр романа «Мёртвые души» обозначил как поэму. На жанр прозы «Год семьи» внятно напросилась песня. Стало понятно, что привычным языком, расхожим словарём не обойтись, пришлось измыслить и придумать особый, я бы сказал, неповторимый язык. К счастью, русская словесность обладает неограниченными возможностями, позволяет фантазировать, изобретать, проявлять выдумку. И, конечно, текст наполнен неподражаемым русским фольклором, самобытным, находчивым, остроумным. Роман-песню «Год семьи» расцениваю как интересный эксперимент.

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить.

Федор Тютчев

Глава 1

Силы небесные, святые угодники, откуда простому человеку столько счастья? Шофёру, скажем, и дальнобойщику, к примеру. Судьба, похоже, благоволит и улыбается с приязнью и явным расположением.

Вообще, говоря откровенно, честному человеку удача чаще симпатизирует. Когда дорога свободна и машина исправна, о чем еще мечтать? Мотор урчит и дышит ровно, тормоза в порядке, грузовик напористо режет пространство, в кабине уют, за окном ветер посвистывает. Шоссе зовет в даль и уносит, уносит… А вокруг холмы, перелески, вода в озёрах блестит, глаз радуется: простор, раздолье, ширь –  Россия! Да, Россия, прямо скажем, Россия, что ни говори. Её поминаем каждый божий день – к месту и попусту, по делу и всуе, по любому поводу и без, или, говоря проще, впопад и невпопад, всякое лыко ставим в строку.

Если смотреть правде в глаза, дорога обычно производит на людей благоприятное впечатление. Сдай шофер в рейсе, как космонавт в полёте, медицинские анализы, все показатели организма, понятное дело, окажутся доброкачественными, потому как дорога благотворно влияет. Катишь непринужденно, езда глубокое удовлетворение приносит.

Положа руку на сердце или на другой жизненно важный орган, дорога, как водится, нормальному человеку в охоту. Таких на свете пруд пруди, даже больше. Да и что нам толковать, народ давно мнение сложил: охота пуще неволи. А и то правда, охоту тешить – не дрова рубить, спина не переломится. Хочешь-не хочешь, охотой сам пойдёшь, как коза на верёвке, а коли охоты мало, неволи прибавь. Но прибавляй-не прибавляй, охота в гости пойти, да никто не зовёт. Или того пуще, охоча жаба до орехов, да зубов нет.

Словом езда всякому по нраву и в охоту. А тех, кому езда поперек души, нескромных, что ли, и с тараканами в голове, гораздо меньше. Практически раз-два и обчелся или того меньше. Народ и тут высказался не в бровь, а в глаз: охота смертная, да участь горькая. Они погоды не делают, никто их добрым словом не вспомнит.

По совести говоря, великий писатель Гоголь, уж на что был насквозь больным и склонным к меланхолии человеком, с причудами и капризами, да к тому же в отличие, скажем, от Пушкина и Толстого он за всю жизнь не знал ни одной женщины, что само по себе интригующая  загадка природы, но и он, Гоголь, в дороге коренным образом преображался.

Какие сомнения, народ, со своей стороны, давно определился. Во-первых, дорогу к избе не приставишь. Во-вторых, и на ровной дороге спотыкаются. В третьих, дорожному путь не угроза. В четвёртых, дорожный путник ночлега с собою не носит. В пятых, в десятых, в двадцатых… – много знать – мало спать, скоро состаришься. Да и то правда, много думается, мало сбывается, много пряли, мало наткали, много дыму, да мало пылу, много крику, да мало толку.

В свою очередь, Гоголь в дороге испытывал душевный подъем, расцвет фантазии и творческих сил, рука тянулась к перу, чернила просились на бумагу. Потому и чурался писатель оседлой жизни, кочевал неприкаянно и хозяйством себя не обременял. И пусть Василий Колыванов не писатель вовсе, а наоборот – шофёр, но толк в своей профессии тоже знает. Не зря премиями и служебными поощрениями родная автобаза регулярно отмечала.

Целые дни с рассвета и до заката проводил Колыванов в дороге. За рулём хорошо думалось – о жизни, о стране, о тайнах мироздания и текущей действительности, машина кормила семью, а что еще требуется рассудительному и трезвому мужчине, семейному притом? По таким обычно сохнет безутешно женский пол, такие всегда в цене – на вес золота, как говорится. С таким любая согласится под венец, только где такого взять, если в живой природе они встречаются крайне редко, от случая к случаю или того реже.

Дни напролет в любую погоду летит под колёса дорога, проносятся мимо встречные автомобили. А вспомнится в дороге семья, потеплеет на сердце. Ждут тебя домочадцы, считают дни, ждут дети, ждёт жена, ждут преданно и терпеливо. Как подумаешь, в груди солнечно, душа поёт, мыслями овладевает радость. Эх, ма! – радость в закрома, из закром достанем, коль хватит нам ума. Однако радость-то радостью, да только радость с печалью за одним столом сидят, из одной тарелки едят, на одних санях ездят. Что ж, рад бы в рай, да грехи не пускают, рад бы до неба достать, да руки коротки, рад бы заплакать, да смех одолел, рад бы порадоваться, да охота пропала.

Глава 2

Среди ночи, как ошпаренный проснулся будильник – ударил злобно и по обыкновению неожиданно и бесчеловечно. Вздрагивая от ярости, он буквально зашёлся в истерике – бился неистово, звоном терзая слух.

Вообще, если честно, какая нужда преувеличивать и пускать пыль в глаза? Но будильник и впрямь звенел так свирепо и яростно, что само собой разумелось: договориться не удастся, поблажку не вымолить, пощады не жди.

Оглушительный звон, как клинок, рассёк тишину спящего дома и небо над крышами, насквозь пронзил уши, окрестное пространство и рассветные сумерки. Ещё не разлепив глаз, Колыванов вслепую и заморочено нашарил в тазу будильник. Звон умолк столь же внезапно и резко, как и возник. И теперь уже тишина с размаха щедро отвесила звонкую оплеуху, некоторое время Колыванову мерещилось, будто он оглох.

После пережитого кошмара сон, понятное дело, разлетелся весь вдребезги – захочешь, да не уснёшь. Тем более что по заведенному однажды и навсегда распорядку следовало встать и пуститься в дорогу.

Каждое утро Колыванов поднимался ни свет, ни заря – изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц – вот уже который год. Металлический таз Василий находчиво приспособил в помощь будильнику для безоговорочного усиления звука. Шофёр догадливо поместил будильник в таз, чтобы решительно взбодрить организм и кардинально повлиять на дремотное состояние тела. Как говорится, ни шагу назад! И никаких компромиссов, приговор окончательный, обжалованию не подлежит. Сообща будильник и таз могли покойника разбудить.

Сегодня, однако, Колыванов не проснулся. Будильник и таз по привычке растерзали тишину в клочья. Впрочем, надрывались зря, разбудить Василия не удалось. «Устал, бедняга», искренне посочувствовала мужу жена, пытливо заглянув в спящее лицо. С немым вопросом, если быть точным.

Что гадать, кто-то усомнится, кто-то не поверит, а на наш взгляд, жену можно понять. В те редкие дни, когда он ночевал дома, Колыванов, проснувшись, как правило, оказывал жене знаки внимания. Нынче, надо признать, муж повел себя на удивление безучастно, жена не знала, что и думать. Иначе говоря, проявила законное недоумение. "Неужто в пути поистратился? – подумала она подозрительно. – Неужели поизносился?

Нет нужды доказывать, Колыванов жену любил. Профессия, тем не менее, накладывала на чувства свой отпечаток. Супруги редко виделись, разлуки длились продолжительное время, короткие встречи случались наперечёт.

Если откровенно, своим присутствием Колыванов семью мало баловал. В повседневной жизни он практически отсутствовал и собой одаривал домочадцев исключительно мимолётно. Говоря проще, посещал семью Колыванов в зависимости от маршрута, условий движения и в полном соответствии с разнообразием дорожных причин.

Дни напролёт он колесил по дорогам, в пути ночевал, изредка появлялся в урочный день и час. Наведается домой раз в неделю, считай – повезло. Как говорится, и на том спасибо. Хотя случалось, Василий навещал семью ещё реже.

Обычно он приезжал под вечер в назначенное время, как поезд по расписанию. И как поезд на станции, присутствовал в доме строго ограниченный срок. Что Василия, что жену по жизни обуревали противоречивые настроения: с одной стороны, радость встречи, с другой – боль разлуки. Не успели свидеться, пора прощаться. Короткая побывка с вечера до утра, будто солдат в увольнении: ночь на все дела – на детей, на хозяйство, на задушевный разговор, на любовь – одна ночь, да и та не вся: хочешь-не хочешь, а с рассветом – в путь! Поневоле вывод напрашивается: бедному жениться, ночь коротка.

Он уезжал на исходе ночи, спозаранку, как говорится, едва проклюнется рассвет. Жена второпях собирала мужу дорожный харч, безутешно глотала слезы, проклинала судьбу. И Колыванов всякий раз чувствовал себя не в своей тарелке, печалился, уводил глаза. Что поделаешь, если такая работа, только и остается, что горестно вздыхать, да набраться терпения до следующей встречи. А впрочем, пора бы уже и привыкнуть – за столько-то лет!

Но не привыкали, не привыкали – ни он, ни она. Каждое прощание натурально выходит боком: тягостное впечатление, боль души, глаза на мокром месте, волнение в груди. Незавидная доля, врагу не пожелаешь. Кто видел, тот знает: жена без мужа – вдовы хуже.

Схожая картина часто наблюдается среди женатых мужчин. Недаром муж в отсутствие жены смотрится исключительно по-сиротски, жалость к нему рвёт сердце на части. Но если взглянуть правде в глаза, не зря, должно быть, по большому счету, шоферов уподобляют людям героических профессий – лётчикам, к примеру, разведчикам или морякам. Не зря! И кто бы сомневался, героическая профессия, как водится, предполагает в натуре долгое отсутствие и подразумевает крайне редкие свидания с женой. Словом, требуются сила воли, выносливость и другие яркие проявления.

Теперь настало время признаться. Не мудрствуя лукаво, начистоту откроем всю подноготную: пятнадцать лет провёл Василий Колыванов за рулём – пятнадцать лет! Все годы помнились расставаниями, короткими встречами с женой, ожиданием новой встречи. В известном смысле шофер на дороге всё равно, что глубоководный подводник в мировом океане: телом в походе, мыслями в родном порту.

Да и как иначе, народ издавна усвоил: родная сторона – мать, чужая – мачеха, родной куст и зайцу дорог, по родному дому и родне сердце ноет в глубине. И пусть дом дому не указ, у себя дома всё споро, а вчуже жизнь хуже.

Если ничего не скрывать, шофёра в дальнем рейсе уместно сравнить с высотным пилотом в слоях заоблачной стратосферы, с тайным разведчиком на чужой территории; сходство наблюдается невооружённым глазом, профессии роднит неизбежная разлука с любимой.

Как бы то ни было, и кто бы что ни говорил, пятнадцать лет тяжелой фурой пронеслись по автостраде, словно один день. За все годы Колыванов проявил себя как незаурядная личность, выдающаяся персона, почти герой. Неужели можно охарактеризовать его иначе, если целый день, от рассвета и до заката, он в пути – мчится стремглав, изредка навестит семью, переночует в супружеской постели и дальше, дальше – дорога не ждёт, труба зовёт, времени в обрез.

Сведущие люди толкуют, будто любовь в разлуке крепнет, расстояние усугубляет чувства. Дескать, чем длиннее разлука, тем желанней встреча, кто станет опровергать? Какие сомнения, разлука невольно располагает любящие сердца к взаимности, короткие встречи разжигают страсть. Не зря в народе утвердилась неоспоримая мысль: разлука для любви, что ветер для пожара.

Обойдемся без притворства и лицемерия. В отличие от подавляющего числа мужского населения Колыванов умом проницательно осознавал бремя и маяту женского существования: дети, хозяйство, дом, стирки, заботы, вечная круговерть… А он, хоть и муж, близкий человек и единомышленник, который обязан, казалось бы, делить с женой трудности быта и рутину существования, однако в будничной реальности преимущественно отсутствует по причине дороги.

Ах, дорога, дорога, шофер всегда в отлучке – редкий гость в собственной семье. Во всяком случае, практической пользы в доме от него, грубо говоря, кот наплакал. А если еще грубее, то проку от шофёра в домашнем хозяйстве, как от козла молока.

Впрочем, грубости нет оправдания, для чувствительного человека грубость – незаживающая рана, пробоина навылет, сквозняк в груди. Кроме того, грубиянам редко сопутствует удача, и Колыванов по мере возможностей старался жене не грубить, обходился сочувствием и лаской.

Что касается личного участия в хозяйстве, то по своему мировоззрению Василий обузой никогда не был, к нуждам домочадцев подходил с пониманием. Водопроводные краны и прочую бытовую технику содержал в исправности, собственными руками производил в квартире текущий ремонт и починку обуви. Иначе говоря, с обязанностями мужа и отца Василий справлялся убедительным образом, грех жаловаться и любо-дорого сознавать. Не зря народ в своём мнении утвердился: домом жить – рот не разевать, дома сидеть – ничего не высидеть, дом хозяину дело всегда найдёт. Как говорится, дом невелик, да лежать не велит.

Нет смысла утаивать, нередко Колыванов привозил из рейса подарки жене и детям – обнову типа обуви и одежды или безделушку и посуду для украшения быта, но чаще игрушки для детей и хозяйственные товары для семьи, не говоря уже о продуктах. И пусть дарёному коню в зубы не смотрят, ушлые люди не с бухты-барахты и не на пустом месте высказали суждение: подарки и постылого в любовь приведут. Правда, к нашему шофёру высказывание не относилось, он и без подарков, сам по себе, в своём личном качестве был для жены исключительно любимым и неограниченно желанным.

Каждая местность в родном отечестве имеет свои особенности и своё неповторимое содержание: где дешевле прикупишь картофель, где капусту и огурцы, а где другой овощ. С юга Колыванов вёз в дом фрукты и бахчевые плоды, с прохладного севера поставлял клюкву, морошку, бруснику и прочие дары леса. В снабжении семьи провиантом Колыванов давно усвоил экономическую науку, которая широко пропагандирует удачное сочетание цены и качества. По всей трассе в деревнях Василий был своим человеком, с продуктами жена не знала хлопот.

Вдогонку упомянем, что, если позволял график движения, Колыванов честно посещал родительские собрания, проверял в дневниках школьные отметки, водил детей на аттракционы в парк и сопровождал жену в гости.

Иногда, не сказать, чтобы часто, но случалось, Колыванов устраивал семье посещения очагов культуры – театра, скажем, или выставки кошек. Однажды он даже повёл домочадцев в музей, где все увлечённо знакомились с коллекцией утюгов, кактусов и амбарных замков, потому как не хлебом единым жив человек, душа просит и требует содержания. Как иначе, если духовная близость укрепляет священные узы брака.

Впрочем, и физической близости Колыванов уделял пристальное внимание. Ещё на заре семейной жизни он постиг прописную истину: полноценное состояние женщины зависит прежде всего от мужчины. Иначе говоря, если ты муж, безотказно решай насущные потребности жены.

Но обойдемся без намеков и недомолвок. Как подлинный мужчина Колыванов в дезертирах никогда не ходил. Усвоив главное условие мира и покоя в семье, Василий с принятыми на себя обязательствами справлялся вполне убедительно, перебоев и вынужденных простоев, во всяком случае, не допускал.

Однако мнения мнениями, суждения суждениями, а нам пора объясниться подробно и начистоту. Не в пример многим мужьям на обширном нашем пространстве к первой и главной обязанности мужа Колыванов относился добросовестно, ответственность свою сознавал, проникся насквозь и глубже. До сих пор, по крайней мере, нарекания от жены не поступали, за все годы ни одной жалобы, между прочим, а следовательно, повода для раскола в семье, для разногласий и распрей Василий не давал.

Словом, так или иначе, но стоило глянуть объективным глазом, в характере шофёра угадывалась предрасположенность и предугадывалась расположенность к семейной жизни. Кстати сказать, неутоленная женщина представляет повышенную опасность для общества и страны. А если совсем начистоту, муж, пренебрегающий или, говоря проще, манкирующий супружескими обязанностями, подло нарушает права человека. В конце концов, любой, кто родился на свет, заслуживает внимания – жена в особенности. Как говорится, вместе мокли, вместе сохли или, говоря иначе, вместе в радости и в горе.

К счастью, осечки и холостые выстрелы в своей семейной жизни Колыванов мог по пальцам пересчитать. Другими словами, если изредка он не оправдывал законных надежд супруги, то только по уважительной причине: срочный груз, спешка, график движения, погода, дорожная обстановка, да мало ли, мало ли, что ещё…И хотя разочарование в лице жены внятно угадывалось, надо признаться, ещё издали, Василий надеялся на общую точку зрения и взаимопонимание в половом смысле.

Под углом накопленного опыта хуже нет, когда разочарованная женщина затаит обиду, а после станет её копить, пестовать и нянчить. Нет слов, как влияет обида на нервную психику и общее состояние индивидуальности. Если призадуматься, недовольство в человеке сродни жидкости. Обида постепенно заполняет в организме свободные полости, гложет всю личность, точит, как ржавчина, и, как ржавчина, шаг за шагом разъедает мысли и телесную ткань.

Не стоит трезвонить на каждом углу, распускать язык и гнать волну, но если оглянуться вокруг трезвым взглядом, под грузом научных знаний количество рано или поздно переходит в качество. Что ж, правда есть правда. Передовые ученые, государственные деятели и вдумчивые художники слова давно предостерегают как женский пол, так и мужской. Стоит пренебречь супружеским долгом или по рассеянности забыть о супружеских обязанностях, и в личной жизни возникают непредвиденные осложнения, непредусмотренные трения и даже кое-что похуже. Развод, к примеру, моральное разложение, наветы, нарекания, раздел имущества, наконец, когда постельное белье и сообща нажитая посуда – врозь!

По условиям автомобильного движения Василий, разумеется, мог бы кой-когда уклониться от прямого общения с женой, сославшись на усталость всего тела, на хронический недосып, на посторонние мысли, сырой порох и подмокший фитиль. Да, мог бы, если принять во внимание условия жизни и особенности труда. Но нет, как честный муж и совестливый человек Колыванов от мужского долга никогда не отлынивал и под благовидным предлогом супружеской постели не избегал. Иначе говоря, относился к жене с пониманием. То есть, гуманно, если быть точным. А если ещё точнее, то по-человечески.

А сейчас Василий – подумать только! – располагался на постели в беспомощном состоянии и проявить себя с выгодной стороны не мог. Жена потормошила его в надежде разбудить совесть, но без заметного результата; униженное мужское достоинство осталось в запущенном положении.

«Какой-то он индифферентный сегодня», – тревожно подумала жена. – Неужто горючее до капли израсходовал?

Если без утайки, её беспокойство можно понять. Муж загадочным образом истратил в дороге запас жизненных сил, предназначенный для домашнего употребления, то ли трудовая усталость сказалась, то ли посторонняя причина, которую всегда подозревает бдительная жена. Но подозревай-не подозревай, зря панику наобум лазаря не поднимай.

Какое-то время она задумчиво сидела на постели в короткой черной комбинации на голом теле. Бельё собственноручно привёз из рейса муж и дружелюбно подарил для усиления женской привлекательности и подъёма собственного интереса на должную высоту. А впрочем, обойдёмся без домыслов, не надо искажать факты, преувеличивать недостатки и наводить тень на плетень. Жена задумчиво сидела на постели, как странник в безлюдной пустыне, испытывала одиночество, не с кем было слово перемолвить. Муж лежал рядом, бесчувственный, как бревно. В тишине внутренний голос нашёптывал ей уместные и оправданные подозрения, она не знала, как оспорить и что возразить.

Говоря откровенно, можно понять её недоумение. Впервые за безоблачные годы брака Колыванов необъяснимо игнорировал жену, проявил беспочвенное равнодушие, необоснованное безразличие, неоправданную безучастность. Любой научный консультант и первый встречный санитар расценили бы поведение Василия практически как саботаж и диверсию.

Тень разочарования мимолётно скользнула по лицу жены, она взяла себя в руки и благоразумно справилась с открытым проявлением чувств. И надо отдать ей должное, железную выдержку продемонстрировала женщина; между прочим, железа и дикий зверь боится, железом и золото сподобишься добыть.

– Вася, пора вставать, проснись,– объявила жена с явной досадой, благоверную точила обида и обуревали мысли, которые мало способствуют покою в семье, но часто приводят к упрёкам и разногласиям.

Однако не будем разжигать страсти, прикусим язык, наберем в рот воды. Пусть муж, как говорится, не оправдал сегодня надежд, пусть нынче жена обманулась в своих ожиданиях, но жизнь продолжается, нельзя вешать нос.

Поднявшись с постели и накинув халат, супруга разожгла на кухне духовку и, раскалив до положенных градусов, сунула в жар ощипанную догола курицу – мужу в дорогу. Походная еда, если называть вещи своими именами, дорожный провиант, пищевое довольствие, наконец. Рецепт подкупал своей незамысловатостью: куру требовалось, как следует посолить, поперчить, натереть специями и жарить в толченом чесноке на медленном огне.

Надо ли сомневаться, курица у нас популярностью давно пользуется. Ещё при царе в русской армии говаривали: курица не птица, прапорщик не офицер. Мнение, правда, вытекало из другого суждения, которое сложилось в глубине народа: курица не птица, лодырь не человек, болтун не хозяин. По расхожей молве, о курах в народе вообще держались невысокого мнения: кур пасти – добра не обрести, с курей не разживёшься. О курицах народ отзывался довольно пренебрежительно: курица и рада бы летать, да мочи нет. А и впрямь, какие полёты, куда курице лететь, если крылья не держат. К тому же, как выяснилось, курица оказалась на редкость сухопутной птицей, и народ не преминул отметить: курица воду потому ругает, что плавать не умеет. Вдобавок народ обратил внимание на явный в характере курицы недостаток: курица кудахчет в одном месте, а яйца кладёт в другом. Словом, не стоит нам заблуждаться относительно кур, а народ и не заблуждался: уступи курице грядку, она и весь огород присвоит.

И что скрывать, на рассвете запах жареной курицы беспрепятственно, как умелый домушник, проник в чужие квартиры, сводя весь дом с ума. Среди мирного населения все поголовно пускали слюну, уподобляясь собакам академика Павлова. Как известно, за талантливые опыты на собаках академик удостоился Нобелевской премии, но Колыванов собак жалел и опыты ставил непосредственно на себе. Говоря иначе, Василий на собственном опыте убедился, какую помощь, какое содействие и какую поддержку оказывает на трассе жареная курица голодному шоферу. Другими словами, питался Василий в дороге исключительно качественной пищей, которой с любовью своими руками снабжала его жена. Кстати сказать, мало ли кому что по нраву: один сухой корке рад, а другой от икры с трюфелями нос воротит. Словом, без жареной курицы в дороге шофёру пришлось бы туго, другая еда – не в коня корм. Что ж, каждому горшку – свой ухват, каждой бочке – своя затычка, каждой кастрюле – своя крышка, каждому ремеслу, да свой умелец. Кто ж не знает, из гнилого леса изба ненадолго, из ежовой кожи шубу не сошьёшь, из блохи голенища не выкроить, дугу в оглоблю не выпрямить.

Однако не будем кривить душой и ломиться в открытые двери. На самом деле противоречия среди шоферов вытекали из семейного положения: в отличие от Колыванова напарники случались, как правило, холостые. И конечно, питание в рейсе наглядно демонстрировало преимущества семейной жизни перед жизнью холостой.

Не в обиду шоферам и всему транспортному цеху будет сказано, но сегодня Колыванов, продрав глаза, с трудом обнаружил в окружающей действительности собственное тело. Ему уже с рассветом полагалось уверенно себя проявлять и бодро перемещаться в пространстве, но организм запоздал и активно ленился.

– Может, не поедешь? Передохни денек… В конце концов, выходной тебе полагается? – поинтересовалась жена, возникнув на пороге.

– Не могу,– заморочено спросонья помотал головой Василий,– У меня груз.

– Какой груз?! Ты из кабины не вылезаешь!

– Расписание,– сдержанно объяснил Колыванов.

– Расписание! – возмутилась жена.– Ни тебе выходных, ни отгулов! Что за расписание?! И ночуешь дома редко!

– По графику,– печально возразил Василий.

– Да какой, к чёрту, график! – не на шутку рассердилась жена. – На тебе лица нет!

– Неужто, нет? А что есть? – попытался отшутиться Василий, но жена не приняла юмора и не оценила.

– По графику люди дома ночуют! Я уже не помню, когда ты отпуск

брал!

– По графику,– виновато увёл глаза Колыванов.

– Ладно тебе!.. Дети скоро забудут отца. Возьми отпуск, порадуй семью!

– По графику,– обреченно пробормотал Василий, поднимаясь с

постели.

Вскоре он уже завтракал, тщательно и усердно жевал, как рекомендуют врачи, и неожиданно внимание его привлек водопровод: из крана непринужденно падала струя. Вообще, если смотреть правде в глаза, водопровод для того и существует, чтобы текла вода. Источай водопровод не воду, а другую жидкость, у него и название было бы другим: винопровод, скажем, или пивопровод. А с другой стороны, представим себе на минутку, что из кранов на кухне круглые сутки вместо воды бесперебойно течет пиво, к примеру, или, допустим, вино. При такой постановке вопроса в стране наступит полная катастрофа и даже что-нибудь похуже, если смотреть в корень. Хочешь-не хочешь, но все трудовые будни превратятся в праздник и не просто в праздник, а в праздник, который всегда с тобой. К слову сказать, бесконтрольная течь – стыд и позор для мужчины, если он мнит себя мужчиной, стерпеть невозможно, нареканий не оберёшься.

Но не будем надуваться спесью и пускать пыль в глаза – не будем! Отдадим должное скромности шофёра: собственноручно поменять в кране прокладку было для него проще пареной репы. Не зря среди земляков и местного населения шофер устойчиво слыл мастером на все руки. Словом, отбросим сомнения, положительный образ Колыванова от времени никак не потускнел.

Вообще, если честно, в нашем климате мужчина, способный устранить течь водопроводного крана, безоговорочно растет в цене. И цена, как правило, достигает недосягаемой высоты. В глазах женщин он практически неотразим, жена умельца испытывает светлые чувства и неподдельное облегчение по той простой причине, что лишний раз убеждается в справедливости своего выбора. Жизнь удалась, если твой избранник полномасштабно соответствует мечте. Вот и сейчас стоило шофёру устранить течь, жена отметила радостное событие жизнеутверждающим выражением лица.

– Хозяин! – похвалила она одобрительно.

– На то и мужчина в доме, – приветливо отозвался Василий, опьяненный доверием и высокой оценкой.

Какой разговор, всяк знает, хозяин дошлый, ушлый, рукастый, и дом хорош, хозяин плох и в доме тож. А ещё известно, хозяин в доме всегда дело найдёт, даром, что ли, народ высказался: хозяин в дому – что медведь в бору.

Кто спорит, кто возражает, одобрение женщин окрыляет мужчин. Доверие толкает их на необдуманные поступки, непредсказуемое поведение и неоправданный риск, что в свою очередь, способствует неограниченному героизму. Вот и выходит, что расположение женщин рождает безумные подвиги в мужской среде. Одно следует из другого, шаг за шагом торится прямая дорога к взаимному обогащению полов.

Неуместно и некстати в соседней комнате придирчиво захныкал ребенок. Говоря откровенно, по своим внутренним убеждениям, Колыванов бездетные браки не признавал и даже больше – решительно отрицал, категорически отвергал. Он был уверен, даже убеждён, что без детей священные узы брака не имеют законной силы. Повлиять на его убеждения или хотя бы их поколебать, видит небо, никому до сих пор не удалось. Тем более, что народ – какие сомнения! – целиком и полностью был на его стороне: дети не в тягость, а в радость, деточек родить – не веточки ломить, детей завести – радость в дом принести.

К чести шофера, убеждений своих Колыванов никогда не скрывал, а, напротив, с вызывающей откровенностью высказывал прилюдно в доступной и популярной форме. Кто бы что ни говорил, но если честно, ни одна женщина, пусть даже привлекательная внешне и содержательная внутри, не могла рассчитывать на брак с Колывановым, возражай она против высокой рождаемости.

Разумеется, Василий любил детей – как иначе? – но главная причина крылась в неутешительных демографических показателях. Бедственное положение в стране с рождаемостью постоянно угнетало Колыванова, официальная статистика производила удручающее впечатление, поражала до основания души и глубже. И если смотреть правде в глаза, Колыванова терзали угрызения совести. А если совсем начистоту, в безрадостном положении с рождаемостью в стране он самокритично винил и упрекал лично себя. Вроде бы мог спасти великую страну, но упустил реальную возможность.

Когда в родном отечестве обнаружилась недостача в детях, Колыванов к тому времени своих еще не завёл. И не собирался в скором времени по причине тяжелых условий существования, а кроме того, по неустройству быта и отсутствию жизненных перспектив. Уяснив личную вину и ответственность, шофер вдруг осознал, что собственноручно усугубляет общую картину – сам, своими руками, а если начистоту, то не только руками.

Нет нужды повторять, как Василий мучился и страдал. Можно было, конечно, проявить равнодушие и переждать в стороне – ничего, мол, не знаю, моя хата с краю. Но Василий не привык малодушно прятаться за чужими спинами и трусливо отсиживаться в кустах. Не привык и привыкать не собирался. Как человек позитивный и положительный впредь игнорировать общую беду Колыванов, разумеется, не мог. Отмучившись и отстрадав морально, надо было срочно вмешаться в практическом смысле. Говоря проще, следовало незамедлительно принять конкретные и неотложные меры, чтобы реально спасти страну.

Впрочем, не будем прятать голову в песок и пускать пыль в глаза. Внутренний голос упрямо подсказывал, что без Василия стране не обойтись. Со своей стороны, и шофёр готов был подставить России плечо. Да не только плечо, но и другие органы тела. По умственному развитию, а кроме того, как гражданин и патриот, Колыванов всегда занимал передовые рубежи. Другими словами, он в любой момент во всеоружии готов был выйти на линию огня, чтобы грудью закрыть амбразуру. И не только грудью!

Отдадим шофёру должное. Без посторонней помощи и поддержки, в одиночку, независимо от погоды и направления ветра, а нередко еще и в условиях ограниченной видимости, он своими силами коренным образом изменил в стране демографию. На практике это означало, что при его непосредственном участии в любимом отечестве значительно повысилась рождаемость – ах, кто бы сомневался, на что готов истинный патриот!

Под углом математики цифры в наше время говорят о многом. Если быть точным, то в исторически ограниченный срок Колыванов с женой подарили стране, по крайней мере, четверых новых граждан. И как сознательный член общества Василий не собирался останавливаться на достигнутом.

Но не будем гнать коней, торопить события, забегать вперёд, бросать камни в чужой огород и брать горстью, а не щепоткой. За дверью по-прежнему сонно хныкал ребенок. Потеряв терпение, жена вкрадчиво приоткрыла дверь, заглянула в узкую щель. Как ни осторожничала женщина, настырный скрип двери распилил тишину вдоль и поперёк. Надо ли говорить, до какой степени неуместный звук возмутил шофёра. Не он ли холил и лелеял дверные петли и прочую фурнитуру, не он ли любовно содержал помещение в пригодном состоянии?

Однако не надо суеты. К лицу ли нам сучить ногами, корчить рожи и хлопотать лицом, освободим мимику от напряжения, обойдемся без лишних слов. Скрип двери Колыванов расценил как личный выпад и незаслуженное оскорбление чувств. Ничуть не медля и отбросив сомненья, шофёр второпях кинулся в чулан, где среди инструментов запасливо хранил заветный пузырёк с машинным маслом. Резвым коршуном налетел Василий на дверь и практически на бегу, на лету, на скаку отважно капнул масло в петли. Не успела, как говорят у нас, стриженая девка косы заплести, скрип исчез – поминай, как звали!

И младенец, пискнув, облегчённо вздохнул и улыбнулся, а потом беззаботно уснул, счастливый и умиротворённый в своей безрешности. Все чада безмятежно сопели, уверенные в завтрашнем дне, видно, даже во сне чувствовали себя под надёжной защитой. Что ж, они были правы в своих убеждениях, Колыванов и впрямь служил родной семье опорой – кто бы сомневался!

Из рискованных опытов на животных передовые ученые сделали выдающееся научное открытие. Верь-не верь, но при высокой рождаемости на ограниченной территории площадь обитания конкретного жильца уменьшается буквально на глазах. Как человек вдумчивый Колыванов относился к науке с пониманием и своевременно прислушался к учёным. Экономя жизненное пространство, Василий своими руками умело обтесал доски, изобретательно смастерил в комнате двухэтажные койки для детей: старшим отвели верхние нары— полати, как говорили в семье, малыши спали внизу.

А сейчас шоферу только и оставалось, что тихо ступая, обойти на цыпочках комнату, умилённо и бережно подоткнуть детские одеяльца. Когда он уходил, одна сокровенная мысль кольнула его на пороге: ради таких мгновений стоит жить, заводить семью, рожать детей. И он твёрдо знал, что сделает всё, себя не пожалеет, расшибётся в лепешку, чтобы семья не знала забот. Ни забот, ни хлопот, ни тягот.

– Папаша! – с уважением оценила жена, когда обойдя детей, он вышел к ней с растроганным лицом.

– А как же, – благосклонно, с чувством глубокого удовлетворения принял похвалу Василий. – Отец я или кто?

– Отец, отец… – покладисто согласилась жена, и неожиданно лицо её плаксиво искривилось, на глаза навернулись слёзы.

– Ты, это… что с тобой? – растерялся Василий и смотрел неуверенно, ждал объяснений, а про себя обескураженно недоумевал: неужто кто-нибудь его грязно очернил или бессовестно оклеветал? Неужели какой-нибудь доброжелатель возвёл на него напраслину, наплёл жене невесть что, нашептал за его спиной, опорочил, можно сказать, осрамил – неужели?

– Видимся, редко, Вася, – безрадостно призналась жена капризным голосом.

– Зато каждая наша встреча – праздник! – с облегчением торжественно произнёс шофёр, успокоившись в мгновение ока – от сердца отлегло.

К подобным упрекам ему было не привыкать. В глубине души Колыванов понимал справедливую суть обид, однако что он мог изменить? Жизнь подчас диктует нам непреодолимые условия, любовь, со своей стороны, не в силах их превозмочь.

– Праздник, праздник…– сокрушенно покивала головой супруга, но тему развивать не стала, а прилежно, со всем тщанием, на какое способна любящая жена, упаковала жареную курицу в дорогу. – Вася, не гони, скорость не превышай. Питайся регулярно, язва желудка нам не нужна. Соблюдай режим, отсыпайся. На землю не садись, у тебя радикулит. Под стрелой не стой! За буйки не заплывай! – назидательным голосом воспитывала его жена, укладывая еду в дорожную сумку.

В свое время рассудительный врач из города Вена доктор Фрейд по имени Зигмунд , еврей по национальности и въедливый по характеру сродни отпетому зануде, вдумчиво наблюдал живых людей и обнаружил, как свойственно врачам, научную загадку, неизвестную медицине. Копаясь в чужих снах и обдумывая поступки, венский доктор под сознанием своих пациентов обнаружил ещё кое-что, он даже не сразу понял, что именно. Прежде эту область медицины никто толком не изучал, врачу и посоветоваться было не с кем.

И что тут делать, как поступить, если ситуация образовалась критическая, положение сложилось безвыходное, а позади ветра голову не носят, выше лба очи не поднимешь, дальше меры конь не скачет. Поразмыслив, доктор Фрейд сообразил, что подсознание, которое он ненароком открыл, почти круглые сутки, но преимущественно ночью заметно влияет на весь организм и конкретно на его поведение.

Как ни крути, подсознание, шут его разберёт, проявляло себя преимущественно в неприличных снах, а кроме того, через описки, оговорки, опечатки и другие случайности. При необходимости проницательный человек мог распознать в них тайные желания, дурные наклонности и прочие секреты, которые все пытаются скрыть.

К общему удивлению, Фрейд не растерялся и совершил ни много, ни мало большое открытие. По сути дела, он на свой страх и риск открыл глаза медицинским врачам и больным пациентам. Вот и Колыванов давно уже проявлял неподдельный интерес к науке вообще и психоанализу в частности. Судя по выражению лица, жена нынче держалась строго казённым образом, то есть исключительно неподкупно. Голос, однако, натурально характеризовал неуравновешенное состояние психики.

С медицинской точки зрения, поведение женщины неопровержимо сигнализирует о невысказанных или даже о подавленных чувствах. Другими словами, жена, скорее всего, как бессознательно, так и неосознанно выдавала свою любовь к мужу. Впрочем, диагноз диагнозом, но кто бы что ни говорил, Вена, ёлки-моталки, России не указ. Австрия на редкость симпатичная страна, один Моцарт чего стоит, а Вена так и вовсе привлекательный город, на память сразу приходят венский вальс, венский стул, венские сосиски. Однако наши шофёры обойдутся без венозных подсказок.

В конце концов, живи находчивый доктор Фрейд даже не в городе Вена, а в населённом пункте с красивым и гордым названием Артерия, у нас своя голова на плечах, не говоря уже о том, что и без психоанализа дел по горло. Впрочем, изучив женскую психику, Колыванов самостоятельно додумался, что женщину нельзя лишать надежды. Прочь, как говорится, все сомнения и разногласия, перед разлукой любая женщина заслуживает утешитеьных слов. И если на то пошло, доброе слово и кошке приятно.

– Дорогая,– обратился к жене Колыванов.– Знаешь ли ты, что самым древним языком в мире является язык махаутов, погонщиков слонов?

– Неужели?! – встрепенулась супруга и глянула недоверчиво, как будто усомнилась в правдивости его слов.

– Махауты – первобытные люди, которые пять тысяч лет назад приручили диких слонов.

– Какой ты умный, Вася! Столько лет С с тобой лет живу , а ты меня постоянно удивляешь.

– Считается, что слоны понимают только этот язык.

– Не могу поверить! Простой шофёр и такие глубокие знания! В голове не укладывается!

– Это правда,– скромно подтвердил Василий.– А средний шофёр за свою жизнь простаивает перед светофором около двух недель,

– Не может быть! – как завороженная, качнула головой жена.

– Может,– снисходительно улыбнулся шофер. – Я уже не говорю, что железа, которое содержится в организме человека, хватит на маленький винтик в женских часах.

– Господи! – всплеснула жена руками и преданно, с нежностью заглянула ему в глаза.– Откуда ты всё знаешь?

– Ну, положим, не всё,– степенно возразил Колыванов. – А знаю, потому как интересуюсь. Умственное развитие повышаю регулярно. Скажем, из всех европейцев самые сонливые – ирландцы, а самые активные – голландцы.

– А мы, Вася, мы?! – трепетно, словно в тревоге, обратилась к нему жена,

– Мы – между. Зато все водовороты в северном полушарии вращаются по часовой стрелке, а в южном – против.

– Какая интересная загадка природы! – восторженно отметила супруга.

– Никакой загадки. Наука объясняет указанное явление вращением планеты.

– Господи, ты такой содержательный, Вася! Просто народное достояние! Нам тебя беречь надо. Пылинки с тебя сдувать. Я очень прошу Василий: соблюдай на дороге скоростной режим. И ноги не промочи!

– Какая ты у меня заботливая…– растрогался душой Колыванов.

– А как же! Муж, чай! Один-единственный!

– Это уж точно, – кротко согласился Василий и бережно, проникновенно расцеловал жену. – Поеду я. До встречи, Лиза.

Уже без слов она горячо его обняла и отпустила с явной неохотой. На улице Колыванов отомкнул ключом дверцу кабины, приладил сумку с провизией и завел мотор тягача. Пока мотор грелся, Колыванов со всех сторон обошел громадную фуру, проверил, как положено по инструкции, сцепку, колеса, габаритные огни и крепление тента на кузове. Машина ночевала под окнами, но за сохранность груза в ответе был он, шофёр.

Всё это время жена с грустным видом стояла в окне, как всегда, когда провожала мужа в дальний рейс. Обернувшись, Колыванов привычно помахал ей рукой, сел в кабину и тронул грузовик с места. Некоторое время жена видела из окна, как, удаляясь, фура катит по улице, постепенно уменьшаясь в размерах, потом и вовсе исчезла, словно провалилась сквозь землю.

Глава 3

Если смотреть правде в глаза, трудно передать чувства шофёра. Не секрет, прощание с женой по обыкновению далось, мягко говоря, не просто и не легко, а твердо говоря, дорогой ценой. В любом случае, на душе скребли кошки, настроение заметно понизилось, нахлынуло разочарование и овладело сердцем.

Не будем, однако, спорить до хрипоты, долбить лбом стену, настаивать и опровергать. По большому счету, история всегда соседствует с географией, идут бок о бок, локоть к локтю и плечо к плечу. В России, по крайней мере, география издавна и без всяких ограничений играет историческую роль. В свою очередь, история круглые сутки и в любую погоду активно взаимодействует с географией. В одной, можно сказать, упряжке. И что греха таить, проявив наблюдательность, даже слепой углядит, как история с географией сказались на характере и национальных особенностях русского народа. Стоит проникнуть в тайные закрома народного сознания, взгляду откроются щедрость чувств и сокровища мысли. Вот и Колыванова как неотъемлемую часть русского народа от печалей и тяжелых раздумий излечивала дорога.

В общем и целом, чтобы отвлечься и переключить сознание с грустного содержания на жизнеутверждающий оптимизм, Василий настойчиво будил за рулём фантазию и богатое воображение в поисках идей. Попросту говоря, на дороге шофер практически ежедневно напрягал ум, проявлял сообразительность и шевелил мозгами в надежде что-нибудь придумать или догадливо открыть: двигатель внутреннего сгорания, к примеру, компас, порох, радио или электрический свет. Изобретал, одним словом. Кумекал и сочинял, двумя словами.

Иногда – чем черт не шутит! – его подмывало замахнуться на волшебный механизм, способный решительно и бесповоротно отделить желток от белка, белок от желтка. От случая к случаю, в самых смелых мечтах, он и вовсе грезил о хитроумной машине, которая продуктивно и плодотворно в любую минуу извлечёт косточки из фруктов.

Но не надо обольщаться и витать в облаках. Спустимся на грешную землю, где многие из нас молчком таят и тайком молчат, надеясь скрыть загадочные поползновения души. Пусть кто-то и хотел бы подлить масла в огонь, но хватит толочь воду в ступе и переливать из пустого в порожнее.

Едва фура миновала перекрёсток, на дороге случился инспектор дорожно-патрульной службы, а в просторечии и по старой памяти – гаишник, черт бы его побрал! Говоря откровенно, при виде гаишника любой шофер испытывает слабость тела, в груди безотчётно ёкает сердце, даже если он не знает за собой грехов. Как бы то ни было, постовой без видимой причины взмахнул полосатым жезлом и недвусмысленно употребил красноречивый жест: стоять, бояться! Дескать, замри и почувствуй страх! Дирижёр, блин!

Если по справедливости, то относительно дорожной полиции Колыванов, надо признаться, отрицательных чувств не испытывал. Впрочем, и особой любви не питал, симпатий и одобрения не выказывал, расположением не баловал, повышенным вниманием не обнадёжил. Под углом гуманизма и производственных отношений Колыванов терпел полицию как неизбежную, но осознанную необходимость. Что понапрасну тратить порох, бороться с ветряными мельницами, плевать против ветра, ежели не в силах ничего изменить?

Словом, хочешь-не хочешь, пришлось остановиться, хотя вины за собой шофёр не чувствовал, даже подозрения отсутствовали. Поднявшись на подножку, дорожный инспектор в звании старшего лейтенанта тщательным образом осмотрел кабину, заглянул под сидение и ощупал глазами спальное пространство за спинками водительских кресел, где помещались койки экипажа. Чтобы снять неловкость, Василий изобразил непринуждённый интерес:

– Что ищем, командир? – доброжелательно полюбопытствовал шофёр без особого интереса, а скорее из деликатности и приличия ради.

Инспектор, хоть и полиция, которая, ясное дело, вызывает природную неприязнь, но на свет родился всё же человеком. А человек, кто бы ни был, нуждается в добром слове. Однако вместо ответа по существу – так, мол, и так, ищем оружие, наркотики, взрывчатое вещество или хотя бы приветливого взгляда инспектор повёл себя неадекватно и довольно вызывающим образом. Шофёр, во всяком случае, нарвался на отповедь.

– Что надо, то и ищем! – отрезал старший лейтенант.

– Я вас чем-нибудь обидел? – дружелюбно поинтересовался Колыванов.

– Ещё чего! Не родился тот водила, который меня обидит!

– А культура общения где?

– Культуры у нас навалом. Из всех щелей прёт.

– Даже козырнуть мне не удосужились…– огорчился Василий.

– Ишь, ты! Ежели всем козырять…

– По уставу честь отдать полагается…– напомнил Василий без надежды на взаимность и понимание.

– Разговорчивый попался! – выразил неподдельное возмущение инспектор. – Больно умный, как я посмотрю!

– Умный, – не стал спорить и отнекиваться, но покладисто согласился шофёр.– Не нравлюсь? Вам глупые по душе?

Что касается внутренних убеждений, Колыванов как здравомыслящая личность грубость отрицал в корне. Несдержанное слово, конечно, оскорбляло слух, неоправданная грубость мешала взаимопониманию, необоснованное хамство препятствовало общению.

"Отсталый солдафон, никакого в нем содержания", – нелестно отметил про себя Колыванов, всем видом игнорируя постового. А тот, знай себе, насвистывал популярную мелодию и в ус не дул, хотя был безусым. – Инспектор, ты всё-таки офицер,– сдержанно, но с укоризной попрекнул его Колыванов.

– Ну, офицер и что дальше?– старший лейтенант удивился, как будто до сих пор не брал в толк свою принадлежность и звание.

– Офицер, а манеры солдатские. Только что из казармы.

– Мы – люди казённые, – нахмурился инспектор, как бы намекая, что миндальничать и разводить церемонии ему не к лицу, но за напускной строгостью Василий угадал смущение.

Не найдя ничего интересного в кабине, старший лейтенант раздосадованно сопел, тесная униформа стягивала тучное тело, гаишник смахивал на перекормленного ребёнка, у которого тугие пелёнки вызвали законное недовольство. Выбравшись из кабины, дорожный инспектор заглянул под капот, где проявил незаурядный интерес к мотору. Впрочем, ничего предосудительного старший лейтенант не нашёл и расстроился ещё больше. До поры, видно, он ещё надеялся, однако надежда, похоже, на глазах слабела и угасала. Но что сетовать и пенять, мысли поспешают, а язык находчив: до поры до времени не сеют семени, до поры и вёдра носят воду, до поры и кувшин за коровой ходит. Все мы горазды, коль народ подсобит: до поры – у норы, а в пору – и в нору.

Со своей стороны, шоферу по-прежнему было невдомёк, что ищет служивый. Внезапные догадки и неожиданные мысли приходили на ум и тотчас исчезали, даже богатая, свойственная шофёрам интуиция подводила, лишь естественная досада и ярко выраженное недоумение мучили психику и весь организм.

Не обнаружив под капотом ничего существенного, кроме мотора, старший лейтенант погрузился в раздумья. Ещё издали бросались в глаза его озабоченность и разочарованное состояние, и Колыванов, который, казалось бы, не имел никаких оснований для симпатии, на самом деле невольно сочувствовал офицеру и непроизвольно за него переживал.

Тем временем дорожный инспектор, задумчиво двигаясь, обошёл фуру, дотошно изучил сцепку и сопутствующие конструкции, Колыванов, как свита, терпеливо сопровождал его сзади, и, как свита, держал подобающую дистанцию.

– Найду, мало не покажется,– неожиданно пообещал старший лейтенант, адресуя в пространство загадочную угрозу.

С точки зрения научной химии, голос дорожного инспектора содержал высоко углеродное железо, придающее материалу особую твердость и уверенность в своих силах. Если откровенно, кого-то другого угроза могла до смерти напугать или привести в замешательство, но только не Колыванова. Как говорится, не на того напали. Храня выдержку и соблюдая хладнокровие, Василий терпеливо ждал объяснений. Ждал, но не дождался.

– Инспектор, ваше поведение меня интригует, – в официальной манере заявил Колыванов. – Объясните смысл ваших действий.

– Секретная операция, – ограничился лаконичным и лапидарным высказыванием полицейский.

– Я в своей жизни ни одного секрета не разгласил, – произнес шофёр убедительным тоном, однако в голосе угадывалась обида. – Мне любую тайну можно доверить. Что ищешь, начальник?

– Сам знаешь, – высокомерно или даже спесиво, в привычной для силовых органов надменной манере ответил инспектор, не желая, по всей видимости, наводить мосты и налаживать взаимопонимание.

– Не знаю,– твёрдо стоял на своём Колыванов, не теряя присутствия духа.

– Все вы такие! – с обвинительным уклоном охарактеризовал его старший лейтенант и, понятное дело, антагонизм и противоречия в отношениях достигли предельно допустимого уровня.

– Что значит – все?! – терпению Василия пришёл конец.

– Все – это все! – неуступчиво и буквально непримиримо, словно с чуждых классовых позиций, настаивал инспектор.

– То есть, вы хотите сказать, все шофёры мазаны одним миром?

– Именно! Именно это я и хочу сказать! – в категоричной форме подтвердил старший лейтенант.

– Недопустимое обобщение! А если я скажу, что все инспекторы дорожно-патрульной службы берут взятки?!

– Клевета! – решительно отказался старший лейтенант и как-то буднично, со скукой в голосе, словно устал опровергать, добавил. – Не все.

– А я настаиваю, что все! – напористо атаковал его Василий.

– Не все, – вяло и как-то незаинтересованно, почти сонливо возразил инспектор.

– Не нравится, когда обобщают?! – торжествующе и почти злорадно напустился на него шофёр. – То-то же!

По большому счету, Колыванов готов был ручаться головой или другой, но тоже ответственной частью тела, что старший лейтенант не читал Спинозу, а Фрейда, если и знал, то исключительно понаслышке. А потому не стоило впустую биться, как рыба об лёд, бесполезно сотрясать воздух и понапрасну терять с ним время. Устав ждать, Василий нечеловеческим усилием воли собрал мысли в кулак и напряг ум в поисках аргументов.

– На охоту вышел? – едким голосом поинтересовался шофёр и сам же ответил. – Вздумал чёрт свинью остричь: визгу много, шерсти нет.

– Свободен! – подвёл ,черту под дискуссией инспектор и энергично

взмахнул полосатым жезлом. – Проезжай!

Что ж, с чужого похмелья голова не болит, да и свой-то огонь ярче горит, жарче греет, свой хлеб сытнее, своя воля – своя доля, своя доля – свой и ответ. Храня молчание, Колыванов с независимым видом поднялся в кабину и тронул машину с места. Набирая скорость, он чувствовал на затылке тяжёлый взгляд несговорчивого оппонента, с которым они не нашли общего языка, принципиально разошлись во мнениях и взглядах. И теперь надежда на консенсус и компромисс практически исчезла напрочь.

Говоря иносказательно и фигурально выражаясь, сани заартачились, оттого и лошадь встала. Старший лейтенант, как памятник, неподвижно торчал на дороге, бесстыже присутствовал в зеркале, хмуро глядя вслед. "Что всё-таки он искал?" пытливо размышлял Василий, переживая вновь нелицеприятный разговор. Между тем, население близлежащей местности твёрдо верит, будто шила в мешке не утаишь, хотя на этот раз загадка осталась без ответа. Жди-не жди, непредвиденные помехи, нежелательные загвоздки то и дело встречаются нам на пути, ведь давно известно, жизнь прожить – не поле перейти, не ложку облизать. В груди шофёра ныли разочарование и неутолённая обида, только и оставалось, что забыть досадную встречу, вычеркнуть из памяти инавсегда похоронить.

Сказать по правде, кое-кто за деревьями не видит леса. И вдруг, исключительно неожиданно и на редкость внезапно, Колыванов боковым зрением обнаружил совершенно посторонний ему предмет. Нет смысла ходить вокруг да около, пускать пыль в глаза и вешать лапшу на уши. С первого взгляда, незнакомая вещь смахивала на перчатку. Со второго взгляда, шофер опознал кожаную мотоциклетную крагу, неотъемлемую принадлежность любого инспектора дорожно-патрульной службы, который значительную часть служебного времени проводит в седле мотоцикла.

"Какой забывчивый!" – с мстительной усмешкой бескомпромиссно, безжалостно и беспощадно подумал Колыванов о старшем лейтенанте. И конечно, несмотря на подмоченную репутацию, на испорченные отношения и личную неприязнь, Колыванов чистосердечно и бескорыстно вздумал незамедлительно и безотлагательно вернуть крагу хозяину. Надо ли сомневаться, за всю сознательную жизнь шофёр не присвоил ни чужой собственности, ни материальных средств, ни даже копеечной безделушки.

Нравится-не нравится, дела – как сажа бела. Последующие события могли кого угодно сбить с толку и вывести из равновесия. Не успел Колыванов глазом моргнуть, из краги, словно птица из гнезда, выпорхнула денежная купюра. Трепеща в коротком полёте, точно осенний палый лист, ассигнация улеглась на пол и вздрагивала, как живая, отзываясь на тряску грузовика.

«Вот оно что!» – находчиво сообразил Колыванов и, в свою очередь, встряхнул крагу, как посуду с остатками жидкости.

Если не кривить душой, могло сдаться, будто порыв ветра своевольно взметнул охапку или ворох сухих листьев. Судя по листопаду, полицейский жил при дороге припеваючи, денег – куры не клевали, собаки не едали, а кошелька ко времени не нашлось. Разнообразные по достоинству ассигнации игриво разлетелись в тесном пространстве кабины, усеяли пол и сидение, а иные непринужденно прикорнули на щитке под ветровым стеклом.

Разумеется, в условиях денежных осадков любой водитель почувствует душевный разлад и смятение мысли, даже опытный шофер с большим стажем работы способен угодить в аварию или беспрепятственно совершить дорожно-транспортное происшествие с непредсказуемыми последствиями.

Ничего не попишешь, слезами горю не поможешь, поспешишь, людей насмешишь, пришлось остановиться. Колыванов опустошённо сидел, приходя в себя после острого приступа разочарования. « Какие ещё нужны доказательства?» – горько думал Василий, удрученный несовершенством человеческой натуры. В большинстве своём народ уже высказался, Колыванову ничего не оставалось, как примкнуть к общему мнению: вор на вора напал, вор у вора дубинку украл, вор честным людям не верит, вор на вора челобитную не подаст.

«А ведь я почти поверил ему», – мучительно переживал Василий свои заблуждения или, говоря проще, аберрацию зрения и рестрикцию чувств.

Если смотреть правде в глаза, за свою жизнь Колыванов неоднократно разочаровывался в людях – пора бы уже и привыкнуть. Но не привыкал, не привыкал, каждое новое разочарование болью отзывалось в груди. Вот и сейчас поведение инспектора сразило шофёра буквально наповал, он почти захворал, в глубине организма ныла совесть и страдала душа. Но и то правда, совесть без зубов, а гложет, она и не сосед, от неё не уйдёшь, она молоточком постукивает да послушивает, мучает, спать не даёт.

Переждав душевную боль и разочарование, Василий совладал с упадком настроения, кропотливо собрал все купюры, набил ассигнациями крагу, придав ей прежний вид и первоначальное состояние. Теперь он развернулся на перекрёстке, с достоинством подкатить к постовому, всем видом демонстрируя негативное отношение к мздоимству. Стыдись, мол, вор и взяточник, прощения не жди!

Исполненный благородства и не теряя достоинства, Колыванов без сомнений и колебаний опустил стекло, предъявил крагу хозяину. Уместно вспомнить, что по своему внутреннему устройству и содержанию Колыванов стыдился кого-то унижать, тыкать носом в ошибки, а тем более подчеркивать недостатки. И хотя, по мнению крупных ученых, жизненный опыт шаг за шагом губит веру в людей, шофёр надеялся, что выведет постового на чистую воду, а тот устыдится. Устыдится, усомнится, усовестится, переменится, перекуётся, переиначится.

Как известно, капля никотина убивает лошадь. С другой стороны, капля совести открывает двери в рай. Не считая, конечно, того, что красота вообще спасает мир. По этой причине шофёр заранее испытывал неловкость, а кроме того, сочувствовал постовому, огорчался за него и переживал. И не секрет, под углом юстиции крага с деньгами есть улика, которая на языке закона формулируется как вещественное доказательство. Со своей стороны, вещдок способен загнать преступника в угол, посадить на скамью подсудимых, пригвоздить к позорному столбу, припереть к стене, припечатать и разоблачить или, по крайней мере, смутить.

Но нет, не тут-то было, шофёр жестоко ошибался. Старший лейтенант даже глазом не моргнул, бровью не повёл. Видно, в своих расчетах и убеждениях полагал, что с него взятки гладки, комар носа не подточит, иголку не подсунешь. А ведь, по большому счету, Колыванов проявил невероятную принципиальность как гражданин и патриот, другими словами, как неподкупный прокурор, общественный и государственный обвинитель.

Если начистоту, шофёр хранил в сердце хрупкую и недосягаемую мечту. Грезил Василий, чтобы народ и отдельные граждане по силе возможности не тащили всё, что плохо лежит. И конечно, что лежит хорошо. То есть, мир, труд, май, кого хочешь, выбирай! В смысле, пусть никто не ворует.

Само собой разумеется, для многих соотечественников это непосильная задача, неподъёмная ноша, несбыточная мечта, которая не каждому по плечу. Кишка тонка! Однако мечтать не вредно, да и не запретишь. Словом, так или иначе, в душе шофёр надеялся, что стоит предъявить инспектору крагу, тот раскается и сгорит от стыда.

Обнаружив движимое имущество и денежные средства в целости и сохранности, полицейский был приятно удивлен или даже сражён, загадочное событие не укладывалось в голове. В мгновение ока рухнули его взгляды и мировоззрение, он никак не брал в толк, что стряслось. Говоря проще, он не верил, не верил, не верил, что утраченная собственность чудесным образом воскресла, волшебным манером нашлась. Не зря, видно, в народе толкуют: у корысти рожа завсегда бескорыстна, а если на то пошло, у кого счастье поведётся, у того петух несётся. А с другой стороны, тать не сеет и не жнёт, но всегда погоду ждёт, тать не молотит, но сыту ходит, тать у татя украл утяти.

– Не может быть! – радостно встрепенулся постовой и просиял с неподдельным восторгом.

– Может! – в грубой форме отрезвил его Колыванов с явным вызовом в голосе, с нарочитой бескомпромиссностью в лице.

На самом деле его так и подмывало высказаться еще грубее, так и тянуло несдержанно и нелицеприятно охарактеризовать полицию с неблаговидной стороны. Однако усилием воли Колыванов удержал невольный порыв, чтобы не расплескать себя раньше срока.

– Какой благородный поступок! – с похвалой отозвался старший лейтенант. – Я уж думал, обмельчал народ, перевелись честные люди.

– Ошибаешься, – неуступчиво и строго осудил его Колыванов.

– Я заблуждался, но ты меня переубедил. А то я совсем веру в шофёров потерял.

– Это каким же образом? – въедливо прищурился Василий.

– Достали меня водилы! – с болью в голосе пожаловался инспектор. – Низкая грамотность, образование – хуже некуда. Давеча один тормозит и адресует мне вопрос: как найти площадь Ильича? Представляешь?! Никакого понятия! Я думал, он разыгрывает меня, в городе у нас есть такая площадь. А потом вижу, нет, он на самом деле не знает. И так я расстроился. Ты в школе учился? – спрашиваю. Учился, но давно, отвечает. Я ему говорю: некоторые фундаментальные знания следует помнить всю жизнь. Заруби себе на носу: чтобы найти площадь Ильича, надо длину Ильича помножить на ширину Ильича, усвоил? Он кивнул, а я по глазам вижу, что ни черта он не понял. Так и уехал, невежда малограмотный.

«А он не так прост, этот постовой, ларчик с секретом», – подумал Колыванов и почувствовал непреодолимое желание поделиться чем-то своим, сокровенным. В конце концов, все мы люди, живём под одним солнцем, все нуждаемся в понимании. Да и вообще добрые слова растопят лёд .

– Знаешь ли ты, что самка комара за один раз откладывает тысячи

личинок? – как бы невзначай осведомился Колыванов в надежде отыскать тропинку к сердцу собеседника.

– Да ты что?! – недоверчиво отреагировал постовой. – Неужели правда?!

– Правда, – Василий почувствовал уверенность и решил рискнуть, – В некоторых районах Полинезии до сих пор сохранился матриархат.

– Вот оно как, – понятливо кивнул старший лейтенант. – Ты, оказывается, содержательный человек.

– Спасибо за высокую оценку, – сдержанно поблагодарил Колыванов.

– Что ж, в таком случае не буду от тебя скрывать, – в свою очередь, сказал постовой. – Шея мыши и шея жирафа содержат одинаковое число позвонков.

– Интересное явление, – по достоинству оценил шофёр, чувствуя, как между ними налаживается взаимопонимание. – Если растопить весь лёд, вода на много метров покроет землю.

– Ты уверен? – испытующе глянул в глаза постовой,

– Совершенно достоверная информация. Есть сведения, что мозг человека содержит десять миллиардов нервных клеток.

– Источник надёжный?

– Учёные подсчитали.

– Учёным верю. Они зря не болтают.

– Я тоже доверяю науке. Знакомый ветеринар говорил мне, что шерсти одной овцы хватит на два платья, – честно признался Колыванов.

– Ладно, откровенность за откровенность. Только ты не разглашай.

– Мог бы не предупреждать,– обидчиво поджал губы Василий.

– Меня недавно ограбили, – тихо и доверительно, как близкому человеку, почти родственнику, поведал инспектор.

– Как?! – растерялся Колыванов.– Где?!

– На шоссе, за городом…

– А кто?!

– Один местный олигарх.

– Ты его знаешь?

– Ещё бы! Каждый день вижу.

– И он тебя ограбил?!

– Ограбил, обчистил, обобрал…

– Он тебе угрожал? Оружие применил?

– Если бы… – печально вздохнул инспектор. – Я бы тогда знал, что делать.

– Как же это случилось? Полиция и вдруг ограбление!

– Сам посуди…Каждое утро я стою на посту. Мимо регулярно проезжает богатый миллионер. У него в нашей местности загородный коттедж. Обычно я козырну – в смысле честь отдам, миллионер тормозит, стекло опустит, десять американских долларов мне вручит и дальше мчится. Это понятно?

– Понятно. Как не понять.

– А тут смотрю – нет его. День нет, два, три… Неделя проходит, вторая, месяц… Три месяца отсутствовал! И вдруг явился, не запылился. Едет утром как ни в чем не бывало. Я по привычке козырнул и говорю ему: что-то вас давно не видно. А он мне: на Канарах был. Хорошо провели время? спрашиваю. Неплохо, отвечает, у меня там вилла, яхта, лошади… Представляешь?! И это на мои-то деньги!

– Да-а!..– ошеломлённо покачал головой Колыванов. – Уникальный случай!

– Подумать только: за мой счет шикует! Совсем обнаглел! Ни стыда, ни совести!

– А у меня в автомобиле ты что искал? – улучил подходящий момент Василий и взял быка за рога.

Но инспектор и сейчас не дал прямого ответа, а поразмыслил и сделал неожиданное предложение:

– Тут поблизости шашлычная есть, кавказцы держат. Зайдем, там и поговорим. Перетрём, обсудим…

– Мне ехать надо, у меня график, – отказался шофёр.

– А по шашлычку? Угощаю!

– Какой шашлык? Я завтракал недавно. Спасибо, конечно, но я сыт.

– Жена, небось, накормила?

– Жена.

– Вкусно?

– Вполне.

– В дорогу снабдила?

– Снабдила

– А у меня нет жены! – с некоторым вызовом, даже обидчиво и капризно заявил инспектор.

– Напрасно, – посочувствовал Колыванов. – Для служивого человека надёжный тыл – первая необходимость. И питание полноценное.

– Не всем так везёт, как тебе. Я в шашлычной на довольствии состою.

– В каком смысле? Платят они тебе? – без церемоний и напрямик поинтересовался шофёр.

– Вот что значит предвзятость и предубеждение. Как полиция, так сразу – платят. Ничего не платят. Столуюсь я там, когда дежурю.

– Бесплатно?

– Почему бесплатно? У нас в деревне говорили: даром за амбаром! У нас бартер: они меня кормят, я их не штрафую.

– Глаза закрываешь?

– Не закрываю, а смотрю сквозь пальцы. Бартер у нас такой.

– Интересные подробности! Любопытная арифметика!

– А ты думал! Мне на службе голодать нельзя. Показатели снизятся. Тебя жена кормит, а меня правила дорожного движения,

– Что-то мы отвлеклись, – заметил Колыванов. – Давай ближе к теме.

Однако инспектор промолчал, сосредоточенно поразмыслил и спросил:

– На тебя положиться можно?

– Ещё как!

– Я в том смысле, что доверять тебе можно?

– Как себе. Не сомневайся.

– А вдруг подведёшь?

– Никогда!

Инспектор снова погрузился в раздумья, видно, не мог решиться, а потом вздохнул и, делать нечего, отважился:

– Ты имей ввиду, мы все тебе доверие оказываем. Всё наше подразделение.

– Какое подразделение?

– Доблестная автоинспекция нуждается в помощи и содействии. Не проговорись!

– Это как понимать?

– Ты будешь смеяться, но нас постоянно грабят.

– Олигархи?

– Хуже.

– Бандиты?

– Гораздо хуже. Олигархи все на виду, мы их в момент прищучим, за жабры возьмём. И с бандитами разговор у нас короткий, в бараний рог скрутим. А тут обычный водила. С ним так просто не справишься.

– Один водила?! Верится с трудом. Неужто не справитесь?

– Пока не можем. Охотимся, но безрезультатно.

– В голове не укладывается!

– Мы бы его упаковали, но он скрывается, пакостник. Ищем по всем дорогам, но пока обнаружить не удалось. Потому и обращаемся к тем, кому доверяем.

– Спасибо на добром слове. А что он сотворил, чем вам насолил?

– В этом вся загвоздка. Благополучие нашего подразделения зависит от заправки горючим: с каждого литра нам законный процент. Ну а мы дарим заправке наше благосклонное отношение. Честно, благородно, справедливо!

– Бартер?

– Вот, ты уже вник. Взаимовыгодное сотрудничество.

– А водила этот с какой стороны?

– Он нас обокрал и обездолил. Всё наше подразделение. Придумал какую-то хренотень, поставил на двигатель преобразователь, бензин идет пополам с водой. Горючее экономится, а мощность двигателя растёт.

– Какой проницательный ум у нашего народа! В чем же криминал?

– Ты, что, не догоняешь? Расход горючего упал. Изобретатель, блин! Народный умелец! Он же руку нам в карман запустил! Непонятно?

– Да понятно, понятно…

– А если все захотят? Ты представь: каждый водила ставит на свое транспортное средство эту штуковину – что тогда?

– Что?

– Разорение! Прямая дорога к нищете!

– От меня что требуется?

– Глубокая разведка. Найди нам вредителя.

"Как бы не так! – возмутился неограниченно внутренний голос и в сердцах выложил начистоту заветную мысль. – На фига козе баян?"

Понятно, что шофёр тотчас рассудительно сообразил, сообразительно рассудил и уразумел конкретную пользу, практическую выгоду и прок, однако поступаться идеалами не собирался.

– Мне-то что за дело? – незаинтересованно пожал плечами Колыванов.

– Не прогадаешь. На всех дорогах будет тебе от нас благоприятный режим и наше тёплое отношение.

Тем не менее и однако, шофёр без колебаний доступно и доходчиво изложил свою точку зрения и свой взгляд на жизнь.

– Была у меня, командир, хрустальная мечта. Мечтал я отыскать местность или заповедную территорию, где никто не ворует. Да, видно, несбыточная это мечта. В том смысле, что недосягаемая, недоступная и неосуществимая. Утопия, по-научному. Горько мне и обидно.

– Какой речистый! – кичливо и практически высокомерно произнёс инспектор.

С обочины долетел запах жареного мяса, в стороне за деревьями на зелёной траве дымились мангалы. Мимо с грохотом проносились автомобили, дорога привычно жила в бессонной, безудержной и безостановочной лихорадке.

– Теперь у меня другая мечта, тоже хрустальная, – продолжал Василий. – Если мне повезёт и я встречу этого находчивого умельца, хочу его открытие на свою машину приспособить. Спасибо тебе, инспектор, что надоумил меня и открыл мне глаза.

– Вот и верь после этого людям! – обескураженно развёл руками инспектор.– Подвёл ты меня, водила. Не оправдал доверия. Теперь ты – дичь, а я – охотник!

– Какая интересная жизнь меня ждёт! Какая увлекательная игра!

– А не надорвёшься? Гляди, пупок развяжется.

– Не стращай меня, служивый! Я же о тебе пекусь и трогательно забочусь. Ты вот со мной толкуешь, а сколько за это время нарушителей прозевал и упустил. В крагу свою ничего не положил. Мимо денег, как говорится. Да и в шашлычную тебе пора, мясо подгорает.

Колыванов повернул ключ зажигания, мотор отозвался ровным гулом. Теперь только и оставалось, что тронуться с места, набрать скорость и укатить за горизонт. И старший лейтенант, поразмыслив, внял совету, оставил пост и направился к дымящим мангалам.

Глава 4

Разговор у нас свойский, без обид, но обстоятельный и начистоту. Положа руку на сердце или на другой жизненно важный орган, намекнём с неподкупной прямотой и неограниченной откровенностью: нет слов! То есть, крыть нечем.

Что ж, подлечим больную совесть, сохраним незамутнённые помыслы, поверим в мечту. С лёгким сердцем отвергнем чужие козни и происки, дадим клятву не кривить душой, не наводить тень на плетень, не путать сено и солому, грешное с праведным, божий дар и яичницу, не сидеть на двух стульях, не плевать в колодец, а уходя, гасить свет.

Пока суд да дело, внутренний голос по складам читает нравоучения и нашёптывает советы: живи, мол, проще. Эхо стучит и талдычит в среднее ухо: проще, проще… Можно, конечно, не брать совесть в толк – насильно мил не будешь, можно умыть руки, отмахнуться, как от назойливой мухи.

На первый взгляд, прощание с женой далось Колыванову сравнительно легко. Сравнительно, на первый взгляд. На второй взгляд, открылись внутренние противоречия, будь они неладны, на третий, разлуку сопровождали чувствительные переживания, заметные невооружённым глазом. Расставание повергло Василия в задумчивое и, более того, в безутешное состояние. Как шофёр ни крепился, разлука с любимой дала себя знать.

На сто двадцать седьмой взгляд, обнаружилась удручающая картина, невидимые миру слёзы, зорко подмеченные великим русским писателем Гоголем с помощью неповторимого таланта, выдающихся способностей и пристальных жизненных наблюдений. Между тем, с точки зрения научных психиатров, слёзы чреваты серьёзными последствиями для личного здоровья. Другими словами, как ни повернись, чувства неизбежно влияют на состояние организма.

По совести говоря, к сорока годам, когда выразительно проявляется кризис среднего возраста, многие шофёры предпочитают оседлую жизнь. С другой стороны Колыванов и сам, своим умом, мечтал покончить с кочевым существованием, но за обозримое время не представилось случая переменить судьбу. Переменить, переломить, перекроить, переиначить…Только и оставалось, что уповать на удачу – ах, удалось бы, по крайней мере, обойтись без душещипательных разлук и душераздирающих прощаний.

Подневольный по причине содержания семьи, которая регулярно и независимо от погоды, от политики, от времени года нуждалась в прокорме, а, кроме того, исходя из острого чувства долга, шофёр безропотно и безотказно колесил по дорогам. Никуда не денешься, хлеб наш насущный даром никто не даст. Из дороги, как водится, самопроизвольно вытекает кочевое существование – ни уклониться, ни избежать.

Как бы то ни было, но факты – упрямая вещь, автобаза не заменит семейного очага. В гараже, понятное дело, отсутствует уют, никто не проявит заботу, не обеспечит домашним питанием и уходом, не окружит, не охватит нежностью и лаской. Зато автобаза заправит горючим, снабдит полезным грузом, вдобавок поспособствует запасными частями, организует профилактику и ремонт. Вообще, если честно, будь жена хоть семи пядей во лбу, она не оформит командировку, не выправит путевого листа. Даже пытаться не стоит – тщетные потуги, напрасная трата времени и сил. Как говорится, шилом моря не нагреешь.

Но молчок пока, концы в воду, прикусим на время язык. Жизнь любого из нас есть любопытная загадка природы, особенно жизнь шофёров. Их существование в дороге покрыто мраком неизвестности, всем прочим остаётся ломать голову и теряться в догадках. Говоря откровенно, автобаза с высоты птичьего полёта смотрится как удобная наземная цель. На открытом пространстве за бетонным забором наблюдается стройное расположение автомобильного транспорта: фуры, грузовики, тягачи, прицепы… Неподдельный интерес вызывает хранилище горюче-смазочных материалов. Взгляд приковывают металлические баки, ёмкости и цистерны, земля в избытке пропитана бензином, соляркой и машинным маслом. Трава, во всяком случае, не растёт и не проклюнется в ближайшую сотню лет.

По мнению знатоков, автобазы вообще и склады горючего в частности представляют из себя территорию исключительно благоприятную для полноценного возгорания. В мечтах Колыванов иной раз грезил наяву и умозрительно рисовал себе впечатляющую картину воздушного налёта. Якобы из низкой облачности внезапно появляется сверхзвуковой истребитель-штурмовик и на бреющем полёте расторопно бомбит и поливает местность огнём из всех стволов. В кабине летательного аппарата якобы разместился он, шофер Василий Колыванов, преображённый на время в народного мстителя, лётчика-пилота, и воинственно бомбит знакомую территорию. Словом, ещё мгновение и родная автобаза добросовестно горит, чудно полыхает ярким пламенем, как наглядный пример народно-освободительной борьбы за справедливость.

Нет нужды доказывать, качество обстрела и бомбометания было выше всяких похвал, прицельность заслуживала высокой оценки, наград и материального поощрения. И вот он, ас военно-воздушных сил, проворно утюжит небо, чтобы лишний раз насладиться умопомрачительной и невыразимой красотой пожара. В сокровенных мечтах Колыванов не раз тем или иным способом бескомпромиссно сжигал родную автобазу дотла. Мечтать, конечно, не запретишь – кто может отменить мечту?

По сути дела в народных чаяниях, пожалуй, и заключается необъяснимое противоречие наших дней: с одной стороны, работа кормит и содержит, с другой, пусть она сгорит. Говоря иначе, автобаза – дом родной, но если откровенно, пропади она пропадом. Жгучее желание разбомбить и сжечь любимую базу докучало Колыванову неоднократно. Впрочем, с разрушительным воздушным налётом, о котором неотвязно грезил Василий, пришлось слегка повременить: во-первых, что пилить сук, на котором сидишь, а во-вторых, своя рубашка ближе к телу.

Между нами, девушками, говоря, суета на автобазе, как водится, производила тягостное впечатление: повсеместная неразбериха, кромешная путаница, повседневная суета. В противоположных направлениях перемещались транспортные средства, повсюду сновали с озабоченным видом туда и сюда, взад-вперед, а также там и сям многочисленные бездельники. Если смотреть трезво, производственные недостатки бросались в глаза с первого взгляда, картина наблюдалась вполне удручающая. По этой причине в груди ныла совесть, гнобила психику, сердце не знало покоя.

Что ж, сведущие люди давно уразумели: беда не приходит одна. Другими словами, пришла беда, отворяй ворота. Помимо неудовлетворительной организаций труда Колыванов, к своему огорчению и досаде, обнаружил, что на рабочем месте целиком и полностью отсутствует напарник.

Если дать волю чувствам, напарник в жизни дальнобойщика является первостепенной фигурой, исключительно важной и неоценимой персоной. От жены, по крайней мере, никто не требует, чтобы она день и ночь тряслась в грузовике, питалась всухомятку, спала урывками и каждую минуту была готова сесть за руль, или в мороз, в дождь, в слякоть лечь под грузовик и собственноручно произвести ремонт. Случись такое, и образцовая супруга заскучала бы, замучила бы упрёками – истерзала бы, запилила, извела…

Вообще, если честно, в подобных условиях практически любая жена проявляет себя с невыгодной, а то и с неблаговидной стороны. Вдобавок ещё и надуется, как мышь на крупу, – любая, даже сущий ангел. Говоря проще, толковый напарник ценился среди шофёров на вес золота. По обыкновению люди долго и с трудом притирались, а сложится экипаж – радуйся, повезло!

Нет смысла врать, нет резона водить кого-то за нос. Крупные учёные в лабораторных опытах на собаках давно открыли, что чужое присутствие – довольно утомительное явление, а в постоянном режиме вообще – туши свет! – как выражается простой народ. Однако, если называть вещи своими именами, Колыванов не чаял, грубо говоря, в напарнике души. Надо признаться, сослуживец того стоил. Они давно трудились бок о бок, плечо к плечу, локоть к локтю, привыкли, притёрлись, притерпелись, съели сообща пуд соли. К счастью, напарник попался вполне безобидный, безвредный, безотказный, из тех, что мухи не обидит, воды не замутит или, как говорится, тише воды, ниже травы. К тому же он был неприхотливым в быту и содержательным как личность. Помимо всего прочего сослуживец непринуждённо и стойко переносил дорожные невзгоды, неизбежные трудности и характерные для большой дороги превратности судьбы. А что ещё надобно шофёру, честному труженику и, в свою очередь, с богатым внутренним содержанием?

Но не будем ходить вокруг да около, вокруг да около, вокруг да около. Не надо вешать лапшу на уши, тянуть кота за хвост и пускать пыль в глаза. Хватит лепить горбатого, бить баклуши и плевать в потолок. В конце концов, не пристало нам спозаранку пень колотить, бестолочью день проводить, пора взять быка за рога, у нас ещё конь не валялся.

В сложившейся ситуации поневоле заскучаешь. Хочешь-не хочешь, сами собой опустятся руки, и, того гляди, повесишь нос. Правила грузовых перевозок запрещают дальний рейс в одиночку, из чего вытекал непреложный, неизбежный, неопровержимый вывод, будто без напарника Колыванов и сам лично никуда не поедет. "Неужто запил?» – в глубине сознания Василий отловил конкретную мысль и озабоченно её думал.

Так или иначе, и кто бы что ни говорил, обойдемся без наветов и клеветы, а если на то пошло, собака лает, ветер носит. Будь что будет, никто не собирается мутить воду, ловить блох, очернять действительность и наводить тень на плетень, как не собирается искать бревно в чужом глазу, подливать масла в огонь и всякое лыко ставить в строку. Однако из песни слова не выкинешь.

Если начистоту, всем хорош был напарник, между тем, за доброкачественными чертами характера в глубине личности таился отрицательный изъян: раз в месяц в точном соответствии с лунным календарем, сослуживец погружался в запой.

Подумать только! Три фазы луны – в первую и третью четверти и в новолуние человек характеризовался исключительно с положительной стороны: трезвость, примерное поведение, добросовестное отношение к труду. Верь-не верь, но целый месяц шофер доблестно обходился без выпивки, не брал в рот буквально ни капли спиртного, даже желания не испытывал. Согласитесь, выглядит неправдоподобно: где это видано, чтобы шофер по своей воле и без всякого принуждения отказался от выпивки? Держи карман шире, грубо говоря. А если еще грубее – ищи дураков!

Но приходила, в конце концов, полная луна и – на тебе! – вопреки здравому смыслу картина разительно менялась. Только и оставалось, что тяжело вздыхать и с болью в душе сокрушенно качать головой. Как ни странно, как ни печально, с полнолунием – день в день, час в час – неотвратимо и неизбежно, а кроме того, без задержек и опозданий наступал запой. Он приходил точь-в-точь по луне, как поезд по расписанию, – настигнет, нахлынет, накроет с головой, будто океанская волна цунами. Да что ухмыляться-то, пьяная дорога шатовата, похмельная мутновата, пили да спали, дня не видали, пили, ели – кудрявчиком звали, попили, поели – прощай, шелудяк!

Так или не так, свидетели, очевидцы, семья и сослуживцы терялись в догадках. И Колыванов усилием воли напрягал свой недюжинный ум, ломал голову, где зарыта собака. Как человек дотошный, умник и грамотей, Колыванов был наслышан, что луна влияет на морские приливы, и, как следствие, по причине глубоких знаний и богатой интуиции закрались подозрения относительно луны и алкоголя. Короче говоря, чуткий и проницательный ум Василия догадливо предположил связь ночного светила с пагубной страстью напарника.

Если без обмана, в запой напарник принимал неограниченную дозу. То есть, пил почти безостановочно или, как говорят, до положения риз, что означает безобразное и даже невменяемое состояние. Однако час от часу не легче, другими словами, чем больше думаешь, тем меньше понимаешь. Или на языке народа, чем дальше в лес, тем больше дров.

Но шила в мешке не утаишь. Правда в том, что стоило луне сменить фазу или, говоря иначе, едва заканчивалось полнолуние, с ним исчезал запой. Казалось, кто-то отключил рубильник. Воистину и помин простыл, если можно так выразиться, а если нельзя, то поминай, как звали.

Пора, однако, сменить гнев на милость, чтобы не попасть впросак. С приходом новой луны шофер входил в наезженную колею. А и то правда, что мастерство не пропьёшь, автобаза и семья просто диву давались: на рабочем месте снова присутствовал трезвенник – белый, как говорится, и пушистый – достойный труженик, муж, отец и гражданин. Даже подумать было грешно, что давеча сослуживец терял человеческий облик.

Если не лукавить, то по большому счёту, русский запой представляет из себя кромешную тайну, необычайную загадку бытия и мироздания. Разгадать её никому ещё не удалось, и пока суд да дело, всем нам только и остаётся, что молча удивляться, удивлённо помалкивать и наблюдать заинтересованными глазами. Словом, как ни крути, без напарника выезд откладывался до новой луны, огорчайся-не огорчайся, бейся-не бейся, но рейс, похоже, накрылся медным тазом.

«Неужто луна так сокрушительно влияет на русский организм и нашу загадочную славянскую душу?» – настойчиво размышлял Василий, бороздя собственным телом окрестное пространство. Именно за этим беспредметным, бессмысленным и бесперспективным занятием внезапно застиг его металлический голос динамика:

– Водитель Колыванов, зайдите в диспетчерскую!

Преодолевая грусть и печальные мысли, Колыванов пешим ходом второпях проделал значительное расстояние из конца в конец автобазы. По дороге недобрые предчувствия окрепли, ничего хорошего от посещения шофёр не ждал.

Что ж, и на солнце есть пятна, а если откровенно, то встреча с главным диспетчером по обыкновению сулила головную боль.

Помимо отягчающих жизнь обстоятельств, в диспетчерской толпились шофёры, толчея клубилась всякий день и час. Стоило переступить порог, глаза разбегались, уши закладывал невообразимый шум. Да, пёстрая толпа, разношерстная публика, дым коромыслом, хоть вешай топор. Крикливый гомон зыбко плескался под потолком и от стены к стене, точно жидкость в ёмкой посуде.

Не будем, однако, ловить рыбу в мутной воде. Диспетчер автобазы, надо признаться, профессия уникальная. Если судить строго, не каждый способен себя проявить – далеко не каждый! В любом случае, не надо ломиться в открытую дверь, среди населения и в глазах народа отдельные, с позволения сказать, диспетчеры вызывают законное недоверие, справедливые упрёки и обоснованную неприязнь. И поделом, если на то пошло: не в свои сани не садись! Как говорится, всяк сверчок знай свой шесток.

С какой стороны ни взгляни, бремя диспетчера по плечу только одаренной личности. А главному диспетчеру автобазы, по общему мнению, требуются и вовсе незаурядные способности. К примеру, одно общение с шоферами чего стоит! К тому же, как ни повернись, жизнь полна неожиданностей. Скажем, гром вдруг грянет с ясного неба, в поезде стоп-кран сорвут, посреди лета снег пойдёт, без видимой причины потолок на голову обрушится, то да сё, пятое, десятое… И смех, и грех, как говорится, даже умнику невдомёк.

В общем, не успеешь оглянуться, как опростоволосишься за милую душу, заплутаешь в трёх соснах, сядешь в лужу, окажешься между молотом и наковальней, обмишуришься, попадёшь впросак. Зря, что ли, внутренний голос заботливо предостерегает: тише едешь, дальше будешь. И не случайно научные светила настоятельно рекомендуют: избегайте крайностей, господа!

Однако возьмём грех на душу, выскажем всю правду-матку, которая глаза колет, выложим начистоту всю подноготную, пусть и курам на смех. По общему мнению народонаселения, шоферам бойкости в словах не занимать. При внимательном изучении язык шофёра практически без костей. Присовокупим сюда неувядаемое мастерство в матерном изложении любой темы. Если смоттреь в корень, русский мат, как известно, невольно сокращает дорогу непосредственно от сердца к сердцу.

Ho хватит нам толочь воду в ступе, переливать из пустого в порожнее, хватит размазывать кашу по столу, ходить вокруг да около, пора от слов непринуждённо переместиться к делу. Пришло время отдать должное главному диспетчеру автобазы с редкой, но выразительной фамилией Семикобыла.

Впрочем, сам диспетчер по причине фамилии отнюдь не страдал, фамилия лишний раз доказывала богатство и разнообразие природных явлений. Неповторимые всё-таки у нас флора и фауна, едрёна вошь! Хотя на автобазе называться Семикобылой было рискованно, требовались исключительная отвага и личное мужество.

Издавна ведётся, кто на извоз сподобился, тому палец в рот не клади, бди и остерегайся. Шофёры, как ранее упоминалось, сплошь и рядом слывут насмешниками и охальниками, их хлебом не корми, дай вволю позубоскалить. А и то правда, на каждый роток не накинешь платок. Во всяком случае, фамилия диспетчера на автобазе вызывала пристальное внимание и неподдельный интерес. Какие сомнения, розыгрыши, конечно, не изживались, хотя, казалось бы, пора. Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит… – как сказал поэт. Впрочем, давно известно: кто часто берётся за шапку, тот не скоро уйдёт.

Вывод напрашивается сам собой. Хочешь, верь, хочешь, не верь, но человек, который характеризуется как ни то, ни сё, ни рыба, ни мясо, ни богу свечка, ни чёрту кочерга, на автобазе долго не протянет: обсмеют, затюкают, заклюют, затуркают, не дадут прохода. Бедняга съёжится, скукожится, скуксится, скапустится, увянет, стушуется, сникнет, пропадёт.

Но будет нам хитрить и двурушничать, обойдемся без притворства и лицемерия. Если подходить трезво, на автобазе диспетчер Семикобыла был заметной фигурой. Заметить его ещё издали не составляло труда и даже без бинокля, подзорной трубы и прочих оптических приборов. Говоря откровенно, он с первого взгляда бросался в глаза по причине телосложения и телоумножения, откровенно говоря. В свете грузовых перевозок диспетчер производил на окружающих неизгладимое впечатление: пивное брюхо, внушительные габариты, морда кирпича просит.

Между тем, дорожная молва слагала о диспетчере легенды. С точки зрения морали и нравственности, куда мы ещё присобачим этику и эстетику, диспетчер пользовался репутацией ветреного бабника и отпетого драчуна. Иносказательно и фигурально рассуждая, выскажемся напрямик: диспетчер был скор на руку, дерзок на язык и не пропускал ни одной юбки, чем, естественно, привлекал внимание соотечественников. Во всяком случае, указанные выдающиеся свойства Заметно способствовали его популярности среди местных жителей и персонала автобазы, в близлежащих населённых пунктах, в современной действительности и окружающей среде.

Не следует забывать, Колыванов как несгибаемый поборник семьи и брака развратные настроения среди шоферов решительно отрицал, отвергал, отметал, не взирая на авторитет и репутацию физических лиц. По своим внутренним убеждениям и состоянию ума, не мог Василий мириться с присущим транспорту легкомыслием, с безнравственными настроениями на автобазах, в гаражах, в дальних и ближних рейсах и особенно на стоянках. Если честно, каждый случай неоправданной супружеской измены, или, говоря проще, адюльтера, выводил Колыванова практически из себя. Он долго переживал, не мог успокоиться и буквально заболевал, удрученный бесконтрольным падением нравов среди шоферов, экспедиторов, пассажиров и народонаселения в целом.

Впрочем, зачем далеко ходить? За морем телушка – полушка, да рубль перевоз. Что на доступном для простого люда языке означает: за семь вёрст киселя хлебать. Пробираясь в толпе шоферов, Колыванов заметил общий интерес в лицах и пристальное внимание в позах. Толпа с нетерпением ждала чего-то – то ли известий, то ли событий. Словно на старинной фотографии, все уставились на дверь и глазели, глазели в ожидании, когда же, наконец, вылетит обещанная птичка. Не прошло и мгновения, как надежды сбылись. Дверь внезапно распахнулась от сильного удара, над головами взмыл общий вздох. Могло сдаться, кто-то в сердцах вышиб дверь ногой. Следом вылетела – нет, не долгожданная птичка, но бесформенный куль, пёстрая куча тряпья, отдаленно смахивающая на человеческую фигуру. Говоря начистоту, дверь собственным телом вышиб неизвестный автобазе незнакомец по причине грубого рукоприкладства, а вдогонку тем временем летело тёплое напутствие диспетчера Семикобылы:

– Выметайся, сучий потрох, одну кобылу потерял! Я те дам Шестикобылу! Считать не умеешь?! Я научу! Марш отсюда! Пока кобылу не найдешь, на глаза не попадайся!

Если без утайки, подоплёка неоправданного буйства крылась в подлом сговоре шоферов. Всякий новый водила, принятый на работу, неизбежно становился жертвой коварного розыгрыша. На автобазе всегда находился доброжелатель, который по-дружески и даже сердечно наставлял новичка относительно фамилии диспетчера. Концы с концами, разумеется, никогда не сходились. На первой встрече с диспетчером новобранец, понятное дело, не чуял подвоха, и не было случая, чтобы по числу кобыл фамилия диспетчера соответствовала паспорту.

Голь, как известно, горазда и хитра на выдумку. Изобретательные выдумщики из числа шоферов по обыкновению убавляли или прибавляли диспетчеру некоторое количество лошадей, иногда фантазия разгуливалась наотмашь или даже напропалую. Изредка табун кобыл загадочно редел, а иной раз конное поголовье неоправданно возрастало. Но и то правда, лошадь на вожжах удержишь, слово с языка не воротишь.

Мать честная, чего только ни встретишь в живой природе на белом свете, каких явлений и чудес! Разногласия с конным поголовьем остро ранили хрупкую личность главного диспетчера, причиняли непоправимый моральный вред и невыразимую душевную боль. Да и вообще, надо признаться, арифметические ошибки в кобылах, регулярно наносили диспетчеру незаслуженную обиду и приводили весь организм в неуравновешенное состояние.

– Я – Семикобыла! – всякий раз истошно орал диспетчер, как будто его резали на куски. – Семикобыла я! Это понятно?! Зарубите себе на носу: семь кобыл! Семь! И точка! И никаких гвоздей!

Толпа с наслаждением ухмылялась, и было невооруженным глазом понятно, что шоферня развлекается от души. Хотя Колыванову было не до смеха. Мало того, что напарник подозрительно отсутствовал на рабочем месте и рейс оказался под угрозой, так ещё и сам Колыванов с его внутренней чистотой и вдумчивым отношением к действительности терпеть не мог дурацких розыгрышей, подвохов, подколов, подначек, а тем более, козней и каверз. Не любил он, когда кто-то кому-то строил козу. И надо ли говорить, Василий незамедлительно выбрался из толпы на передовую позицию и безотлагательно вмешался в текущий процесс.

– Ты, Семикобыла, не пыли. Зря не заводись и не распаляйся, – хладнокровно обратился Колыванов. – Проявляй выдержку и терпение, главный диспетчер всё-таки. Лично я особой разницы между Шестикобылой и Семикобылой не вижу. Но обида твоя мне понятна – дело принципа, как говорится. Фамилия нам даётся от предков и требует уважения. Однако вины этого человека нет, напрасно ты кипятишься и без нужды рвёшь горло. Человека просто подставили. Ложная информация! Откуда ему знать, что на самом деле ты Семикобыла, а не Шестикобыла? Скажи спасибо, что всего лишь одной кобылы не досчитался.

– Как же, большое спасибо! – неодобрительно, едко и вызывающе поблагодарил диспетчер.

– Пожалуйста. С нашим народом можно гораздо больше пострадать. Кобыл на пять, скажем. Представляешь?

– Представляю. Мне не привыкать: старый конь борозды не портит, старый пёс на ветер не лает.

Впрочем, по натуре Семикобыла, как и подавляющее число крупных телом людей, был отходчив и долго зла не держал. На это обстоятельство и надеялся в своих расчетах Колыванов.

– Лично меня глубоко волнует мой напарник, – озабоченно озадачился, озадаченно озаботился Василий.

– Запой? – Семикобыла естественно и непринуждённо переключился с личной обиды на производственную тематику.

– О причинах нам остается только гадать, – сдержанно ответил Колыванов. – Хотя луна неумолимо приближается к своей второй фазе.

– Кошмар! – сокрушенно отозвался диспетчер. – Срочный груз! Весь график летит к чертям собачьим!

– Дай замену, – предложил Колыванов.

– Нет у меня никого! Никого у меня нет!

– Один поеду.

– Не поедешь. Одного не пущу. Сам знаешь, что запрещено. Начальство мне голову оторвёт!

– За опоздание срочного груза тоже по головке не погладят, – со знанием дела возразил Колыванов. – Хрен редьки не слаще.

– Это верно. Лес рубят, щепки летят,– согласился диспетчер.

– Другими словами, где тонко, там и рвется, – догадливо подтвердил Колыванов. – Если на то пошло, через силу и конь не скачет.

– Вот-вот, и я о том же. Выше головы не прыгнешь. Старой бабе и на печи ухабы.

– Позвольте встрять! – неожиданно из толпы обратился к ним незнакомец, который ещё совсем недавно с помощью Семикобылы в свободном стиле – фристайл! – скоропостижно пролетел над порогом.

– Кто нас перебил?! – несдержанно возмутился диспетчер Семикобыла, вперив тяжелый взгляд в незнакомца. – Ты в своём уме?!

– Так точно, в своём!

– Распустились, блин!

– Извините, что мешаю вашей содержательной беседе. Может, я пригожусь?

– Кто таков?! – зычно осведомился Семикобыла, точно генерал на плацу.

– Водитель Тягин! Отдел кадров направил в ваше распоряжение! – приосанясь, новобранец расправил плечи, вытянул руки по швам и картинно застыл на месте.

– Дурака валяешь? – нахмурился и потемнел лицом диспетчер, будто за внешним видом углядел притворство.

– Никак нет, никого не валяю! И в мыслях не было, – еще больше вытянулся Тягин и ел, ел глазами Семикобылу, как предписывал строевой устав в приснопамятные царские времена.

Морща лоб в значительном умственном напряжении, диспетчер испытующе разглядывал новобранца, как бы сомневаясь в нём, как бы заподозрив в неблаговидном умысле, как бы в надежде проникнуть в мысли и в духовный мир. И вдруг с несвойственной ему примирительной интонацией в голосе Семикобыла непринуждённо пожал плечами:

– А что, почему бы нет? – диспетчер вопросительно глянул на Колыванова: как ты, мол?

– Не вижу веских причин для отказа, – рассудительно изложил свою позицию Василий. – Испытательный срок ему положен?

– Месяц,– утвердительно кивнул Семикобыла.

– А где ещё испытывать шофера, если не в дороге? В дороге человек весь, как на ладони.

– Это очень благородно с твоей стороны, Василий, – отдал должное Колыванову диспетчер Семикобыла. – Испытательный срок у нас на местных перевозках, а ты его сразу в рейс берёшь. Цени, Тягин!

– Ценю,– отозвался тот без промедления, смиренно и признательно наклонил голову и едва не шаркнул ножкой.

– Повезло тебе, Тягин. В нашем полку Колыванов – уникальная личность! Ветеран! Пятнадцать лет на автобазе! Ни одной аварии! Ни одного дорожно-транспортного происшествия! Много ты таких знаешь?!

– Мало, – честно, как на духу, признался Тягин.

– Правильно, таких – раз-два и обчёлся. Грамотей! Ума палата! Авторитет на недосягаемой высоте! А уж семьянин – я молчу! Не мне, грешному, чета. И муж, и отец… Идеальный кадр! Таких ещё поискать! Если бы все мужики в России достигли такого уровня, страна не знала бы хлопот.

– По-моему, ты преувеличиваешь,– совестливо возразил Колыванов. – Все уши прожужжал.

– А-а?! Видали?! – восторженно призвал всех в свидетели диспетчер.– Скромняга! Яркая личность! Живой пример для подражания! Мотай на ус, Тягин!

– Мотаю, – твёрдо заверил его безусый новобранец.

– И такой человек, Тягин, оказывает тебе высокое доверие. Оправдай, не подведи!

– Оправдаю, нe подведу!– поклялся Тягин, словно принимал воинскую присягу.

– Смотри! – строго предостерёг его Семикобыла, демонстрируя огромные руки, похожие на клешни снегоуборочной машины. – Если что…я тебя своими руками…

– Не надо угроз, – вдруг спокойно ответил Тягин. – Я же сказал: не подведу.

От неожиданности Семикобыла опешил, смотрел удивлённо, не верил глазам. Впрочем, размышлять и мешкать было недосуг, дел накопилось невпроворот – как текущих, так и неотложных. Тем временем толпа, потеряв интерес, стала разбредаться, кто куда, Колыванов привычно оформил путевой лист, экипаж направился к машине. Невидимые миру ангелы затянули прощальную песню – хорал на отъезд, как принято говорить.

Глава 5

По слухам из достоверных источников, население планеты изо дня в день поглощает неизмеримое количество алкоголя. Со своей стороны, как думающий гражданин и полноценная личность, Колыванов свято чтил первую и главную заповедь шофёра: в дороге – ни капли!

Да, нравится-не нравится, согласен-не согласен – сухой закон, никаких исключений, льгот и поблажек, ведь если верить древним китайцам, даже самая длинная дорога начинается с первого шага. Вот и родословная многих дорожно-транспортных происшествий вытекает из первой рюмки. То есть, стоит слегка расслабиться, дать себе чуток воли, поступиться хотя бы одним, пусть и мелким принципом, и, пиши пропало: коготок увяз, всей птичке пропасть. А ещё говорят, пьяному море по колено, лужа – по уши, пьяному и поклон не честь.

Говоря конкретно и напрямик, дома Колыванов как самостоятельный мужчина позволял себе иногда промочить горло, заложить слегка за воротник, опрокинуть стаканчик. Однако в дороге шофёр не употреблял вовсе, а если ещё конкретнее, в рот не брал, строго и неукоснительно блюл сухой закон. За Василия любой из нас мог бы поручиться, шофёр легко справлялся с низменными желаниями, с бескрылыми поползновениями, с беспутными соблазнами и прочими искушениями. Секрет крылся в повышенных обязательствах перед семьёй, которые он сам на себя взвалил и неукоснительно исполнял. Как говорится, своё бремя лёгкое, своя ноша не тянет.

И уж казалось бы, как принято в народе, своё горе – велик желвак, чужая болячка – почесушка. Но отслеживая действительность, Колыванов всесторонне её обдумывал, отчетливо понимал свою ответственность и свой долг перед семьёй. В конце концов, разве не семья грела душу в дороге? В свою очередь, и шофёр думал о семье ежечасно – думал, пёкся, заботился, рвался к ней всей душой.

Между прочим, факты упрямо говорят сами за себя. Именно Колыванов собственноручно и неустанно торил дорогу к семейному счастью. Да что говорить, что понапрасну сотрясать воздух, если всю жизнь он своими руками строил и созидал, созидал и строил прочную семью, в которой безраздельно властвует любовь. Краеугольный камень, как принято выражаться.

Ax, не зря говорят: семь бед, один ответ. Коль завёл семью, хочешь-не хочешь, ты за неё в ответе, с тебя спрос. А не так, что уехал, поминай, как звали, с глаз долой, из сердца вон. Словом, пока шофёр с поставленной задачей худо-бедно справлялся, главному мужскому предназначению соответствовал, свою роль в семье играл убедительно, повода для сомнений жене не давал. При таком поведении мужчина, ясное дело, заработает в семье непререкаемый авторитет, неоценимое значение.

Однако, если честно, и жаркий день не всем угоден, и лиса хитра, да шкура её на воротник идёт, и большой таракан не чета мерину , и легко перо, а на крышу не закинешь, Словом, повсюду свой изъян и своя червоточина. Что есть, то есть, тут ни убавить, ни прибавить, как бы кто ни старался и кто бы что ни говорил. А с другой стороны, по высказываниям учёных, по мнению населения, доброкачественные мужчины на дороге не валяются, преданные мужья в живой природе встречаются редко, от случая к случаю или того реже. При желании всех поголовно можно по пальцам пересчитать, а верного спутника жизни вообще днём с огнём поискать.

Если смотреть без предвзятости, без предубеждения, Колыванов, со своей стороны, алкоголем излишне не баловался, не злоупотреблял и другим не советовал. Даже в застольях он знал, грубо говоря, меру, пагубной страсти не разделял, чужим наклонностям не потакал, зловредные проявления отрицал в корне. Кстати сказать, пришло время честно взглянуть фактам в лицо. Если называть вещи своими именами, то употребление алкоголя в рейсе сродни безнравственному командировочному флирту или даже легкомысленной измене, с чем мириться Василий, естественно, не мог.

Стыдно признаться, но некоторые шофёры в дальних рейсах склонялись к мимолётным романам, к случайным связям, что, конечно, дискредитировало профессию, подрывало семейные устои и пятнало домашний очаг. Надо ли говорить, ветреные настроения дальнобойного цеха Колыванов не приветствовал и не одобрял. Мало того, они вызывали у него решительные возражения и безоговорочный протест. Супружеской измене Василий не находил объяснений – ни объяснений, ни оправданий, ни прощения.

В общем и целом, понимая место шофёра в современной действительности, осознавая проницательным умом мужскую ответственность за семью, Колыванов твёрдо решил раз и навсегда: понравилась женщина, приглянулась, пришлась по нраву – женись!

Не надо, конечно, злословить и ловить рыбу в мутной воде, но некоторые сомнительные личности неоправданно преуменьшают роль любви в жизни человека. Отдельные злопыхатели и вовсе разуверились в чистых и глубоких чувствах, отрицают напрочь большую и светлую любовь. Дескать, стерпится, слюбится, любовь зла, полюбишь и козла. Как ни суди, уши вянут, сердце обливается кровью, в жилах стынет кровь. Нет, не мог Колыванов смириться, свыкнуться, согласиться с голой реальностью, зря, что ли, поэт сочинил, а оперные певцы художественно исполнили в сопровождении оркестра: "Любви все возрасты покорны…"

По совести говоря, и радио не остаётся в стороне, настойчиво пропагандирует жизнеутверждающую мысль: " У любви, как у пташки, крылья…». Что касается филармонии, эстрады и кинематографа, то они в любовной тематике накопили бесценный опыт и регулярно напоминают широкой публике злободневную мысль: "Любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь…" Эх, да что говорить, любовь покоя не знает, времени не считает, корысти не ищет, насмешничать не велит.

– Заправимся и по коням? – неожиданно поинтересовался новобранец Тягин, когда из помещения диспетчерской они вышли на свежий воздух.

Говоря откровенно, манеры напарника не пришлись Колыванову по душе. Василий не жаловал ушлых и разбитных, недолюбливал бойких, не доверял вертлявым и расторопным, и если на то пошло, шустрые и проворные вызывали у него законное подозрение и обоснованное недовольство. Вот и сейчас в поведении Тягина присутствовали неуместная живость и неоправданная прыть. К своему огорчению, Василий заподозрил в новом напарнике поверхностную личность с незначительным содержанием и пустопорожней сутью.

Между прочим, свою позицию Колыванов отнюдь не скрывал. Как глубокая и неповторимая индивидуальность с внутренним стержнем и богатой духовностью Колыванов не спешил с выводами и не принимал скоропалительных решений. Он был не из тех, кто сгоряча бьёт посуду, и, осерчав на блох, швыряет одежду в печь. Это только пьяному море по колено, а взыскательный ум рассудительной личности требует глубоких раздумий, семь раз отмерь, один раз отрежь.

Как бы то ни было, Колыванов давно усвоил основополагающую позицию: хочешь распознать человека, испытай его в дороге, съешь с ним пуд соли, раздели трудности и невзгоды пути. Словом, в соответствии с личным характером и собственными взглядами на жизнь Василий проявил выдержку и терпение, хотя в глубине души остались горький вкус и едкий осадок. Уместно сказать, хрен редьки не слаще, хотя редька хвалилась, с мёдом я чудо как хороша.

– По коням, по коням…,– притворно согласился Колыванов, но с языка тут же сорвались нелицеприятные возражения. – Как бы не так! А груз оформить? А профилактика автомобиля? А в дорогу собраться?

– В каком смысле? – картинно недоумевая и, как шут, кривляясь, поморгал Тягин.

– Неделя на колёсах! Тебе, к примеру, сколько времени требуется на сборы?

– А я, как пионер: всегда готов! – отсалютовал рукой напарник.– Мне только мигни, сразу пятки салом смажу.

– Какой шустрый, – неодобрительно покачал головой Колыванов.– А еда? Одежда? Бриться-мыться? Да хотя бы домашние тапочки…

– Не переживай. Всё своё ношу с собой, – Тягин ладонью похлопал сумку, висящую на боку.

– Хочешь сказать, ты лёгок на подъём?

– Легче не бывает. Бедному одеться – только подпоясаться.

– Домой-то хоть заедешь?

– А у меня нет дома, – засмеялся Тягин и скорчил рожу. – Ни кола, ни двора! – Как же ты живёшь?

– С миру по нитке – нищему рубашка.

– Перекати-поле, – понимающе кивнул Василий. – А в голове ветер.

– Уж какой есть! – с некоторым вызовом ерничал и развёл руками новый напарник. – А ты, я вижу, хозяйственный, всё в норку тащишь? – Хозяин в доме ночует, ветер по земле кочует. Мне оседлые по душе. Семья, дом, уют… Основательно, стабильно, надёжно!

– Это не про меня! – игриво сообщил напарник, как паяц, передернувшись телом, и протянул руку. – Стёпа.

– Степан, – поправил его Колыванов. – А я Василий.

– Вася! – изобразил неуёмную радость, как будто встретил давнего знакомца, Тягин.

– Василий, – строго уточнил Колыванов, чтобы сразу расставить все точки над "и".

– Можно и так, – согласился напарник, остудив себя в мгновение ока. – Я попроще привык.

– Попроще… – ворчливо отозвался Колыванов, памятуя, что простота хуже воровства и никогда не доводит до добра, но вслух суждения не произнёс, чтобы не дразнить гусей. – Женат?

– Это важно? – удивился напарник.

– Важно. Ещё как!

– Холостой.

– Жаль,– заметно огорчился Колыванов.– Очень жаль.

– Я не жалею, – удивление Тягин сменил на оторопь.– О чём жалеть?! Холостых в стране пруд пруди, даже больше. Нас среди населения, как собак нерезаных.

– Семейные надёжнее, – лаконично изложил свою точку зрения Колыванов.

– Вот те на! – всплеснул руками напарник, делая вид, что сражён наповал.

– На семейного положиться можно, – развил свою мысль Василий.

– Не любишь холостых? – ехидно осклабился новобранец.

– Угу, – мычливо подтвердил Колыванов. – Нет у меня к ним доверия.

– А вот я разведён!

– Это ещё хуже, – огорчение Василия не знало границ и обернулось печалью.

– Знаешь, Колыванов, женщина всегда приносит счастье. Сначала – с ней, потом – без неё, – весело резвился новобранец.

– Циничный ты человек, – с безнадёжным сожалением, но решительно и бескомпромиссно определил Колыванов.

– Не одобряешь разводы? – улыбчиво и с интересом полюбопытствовал, с любопытством поинтересовался Тягин.

– Решительно осуждаю! – в категоричной форме, в неуступчивой манере отрезал Колыванов.

– По какой причине? – насмешливо уставился на него Тягин.

– Жену бросил, может и товарища в дороге бросить. В случае чего…

– Неужто?! – едко усмехнулся напарник, мимикой изобразил кислотную химию.

– Может, – убеждённо подтвердил Колыванов. – Много вас таких развелось – жён бросают, детей… Всё у вас просто, всё легко! – он по-цыгански поиграл рукой, пальцами изобразил шаткость устоев. – А я постоянство люблю.

– Терпеть не могу! – отрезал Тягин. – Мне новизна нужна. Перемены!

– Новизну ему подавай! – с места в карьер вспылил Колыванов и, теряя выдержку и терпение, развернулся к стене, на которой давным-давно, в незапамятные времена, некий маляр краской изобразил карту страны. Цветные линии на карте связывали населённые пункты, наглядно демонстрируя сеть автомобильных дорог и маршруты.

– Видишь карту? – с пристрастием осведомился Василий.

– Вижу, не слепой.

– А коли не слепой, то сюда гляди – наш маршрут! Или, как водилы говорят, плечо!

– Знаю – плечо! Дорога в один конец.

– Хорошо, хоть это знаешь. У меня на автобазе самое длинное плечо.

– Поздравляю! Что с того? – изобразил полное равнодушие и откровенную незаинтересованность Тягин.

– А то, что я пятнадцать лет на этом плече. На одном маршруте! Пятнадцать лет, как один день!

– Сдохнуть можно!

– Не сдох, как видишь. Я эту дорогу, как свою ладонь знаю. И меня на ней все знают. Каждая собака!

– А кошки?

– Знают!

– Ну и куры, конечно. Ты ведь, как трамвай по рельсам: туда-сюда, туда-сюда…

– Как трамвай!

– По расписанию?

– По расписанию!

– Жена ждёт? – сахарным голосом подсказал Тягин.

– Ждёт!

– У вас любовь, небось?

– Любовь!

– Детки…Пелёнки-распашонки…Сяси-масяси…

– Как положено!

– Ждут, скучают…

– Скучают!

– Пятнадцать лет на одной дороге! С ума сойти! Не надоело? – задирался новобранец.

– Я с места на место не прыгаю, как некоторые!

– Ну да! Ты – человек основательный, надёжный…

– Надёжный!

– А я попрыгун?!

– Попрыгун!

– И я тебе не нравлюсь?!

– Не нравишься!

– А мне плевать!

Не секрет, драчливый петух жирным не бывает, подкожные запасы сгорают на корню. Возбуждённые до крайности, они нервно дышали, раздувая ноздри, смотрели пристально – глаза в глаза, пожирали друг друга взглядами, испепеляли, можно сказать. Было без слов понятно, еще мгновение и прольётся кровь.

Как ни повернись, буквально на глазах в натуре образовался театр, ни дать, ни взять, театр: жуткая атмосфера, страсть в клочья, кромешная ненависть и вражда на фоне сокрушительной любви. Шекспир отдыхает. Только и оставалось, что дождаться жертв. Картина в результате наблюдалась душераздирающая, от которой леденела грудь и кругом шла голова.

Впрочем, дракою правоту не добудешь, к счастью, до рукоприкладства и смертоубийства, однако, не дошло. Сказался жизненный опыт и от природы внутренняя гармония Колыванова. Он взял себя в руки, совладал с центральной и вегетативной нервными системами, унял недовольство и отладил пульс. Несмотря на весь накал и жгучие чувства, Василий решил до кровопролития не доводить. Кровь, сказал народ, не вода, сердце не камень. «Что с него взять, поверхностный человек, ни мысли, ни суждений", – в обвинительном ключе размышлял Колыванов и направился в диспетчерскую, где наотрез отказался от напарника, в категоричной форме потребовал замены.

– Снова-здорово, Колыванов! – трагически воздел руки к небу диспетчер Семикобыла. – Остынь, нет у меня никого. Спасибо, Тягин подвернулся, а не то куковать бы тебе на приколе.

– Один поеду, – упрямо гнул свою линию Василий.

– Охота пуще неволи, – отметил диспетчер. – При всём к тебе уважении, нет у тебя таких прав. Один не поедешь.

– Ты пойми, Семикобыла, у меня расписание. Дорога дальняя, семья ждёт. Я из графика выбиваюсь, мне спешить надо.

– Спех людям на смех. Спеши, да не торопись.

– Семикобыла, мне не до шуток, я на самом деле спешу.

– Спешливый топором опоясывается, в котомку обувается.

– Ну и напарника ты мне дал. Плакать хочется.

– Слезами горю не поможешь! Что ты паришься, как просватанная невеста? Езжай с Тягиным. Тише едешь, дальше будешь.

– Близок локоть, да не укусишь. Удивляюсь я тебе, Семикобыла. Как я с ним поеду, если у нас полярные взгляды? Ничего общего! Чуждое мировоззрение!

– Да какие у него взгляды?! Какое мировоззрение?! Одна видимость. Он же сам вызвался с тобой ехать!

– Не спорю, сам вызвался и сам напросился. Однако Бог шельму метит, я таких сразу вижу – насквозь, шила в мешке не утаишь. С этим фруктом у меня непримиримые противоречия. Антагонизм, можно сказать. И отношения напряжённые.

– Когда ж вы успели? Только-только сговорились, и вот на тебе. Что не поделили, Колыванов? А то я ни сном, ни духом…Или по- нашему ни ухом, ни рылом… Он вроде смирный…

– В тихом болоте черти водятся. С Тягиным, где сядешь, там и слезешь.

– На бедного Макара все шишки валятся. Дался тебе этот Тягин. Детей с ним крестить, что ли?

– Каких детей? Пусти козла в огород. Экзотическая фигура! Любовь отрицает, можешь себе представить?

– Неужели?! Что ж, в семье не без урода.

– Вот-вот. При таком мировоззрении, как я с ним поеду?

– В России клин вышибают клином. Воспитывай его. Глядишь, человеком станет. И волки будут сыты, и овцы целы.

– Ох, Семикобыла! Куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй. Твоими устами, да мёд пить. А насчет Тягина…Сколько волка не корми, он в лес смотрит.

– На безрыбье и рак рыба. Один рейс можно и потерпеть. Лучше синица в руке, чем журавль в небе. В дороге сработаетесь.

– Вилами на воде писано. В голове у него ветер, ни принципов, ни моральных устоев. Сплошное легкомыслие. Как в таких условиях продуктивно трудиться?

– Ни боги горшки обжигают!

– А то ты не знаешь: на всякий горшок своя крышка.

– Кто спорит, Колыванов? Ты у нас умник, семь пядей во лбу. Однако и на старуху бывает проруха.

– Хочешь сказать, на всякого мудреца довольно простоты?

– Именно! Соглашайся, Василий! Лиха беда начало. Тягин – рубаха-парень.

– Ну, уж нет! Старого воробья на мякине не проведешь. Видел я таких, насмотрелся. Ничего святого! Одиозная личность, твой Тягин. Чёрного кобеля не отмоешь до бела.

– Ты не прав, Василий. Терпение и труд всё перетрут. Было бы желание. Поработаешь с ним, найдёте общий язык появится взаимопонимание, достигните консенсуса…

– Свежо предание, но верится с трудом. Горбатого могила исправит. Ты бы послушал, как он о женщинах отзывается. Грудь нараспашку, язык на плечо. Он весь женский пол не уважает!

– Да ты что?! Как такое может быть?!

– Ещё мягко сказано. Ты бы его послушал. Откровенный цинизм! Уши вянут.

– У него язык без костей. Но ты зря заводишься, Колыванов. Пусть мелет. Мели, Емеля, твоя неделя.                                                  – Точно сказано! В корень зришь, диспетчер! Собака лает, ветер носит.                                                                         – Правильно. Собаки лают, а караван идёт.

– Наблюдательный ты человек, Семикобыла, метко сформулировал, не в бровь, а в глаз.

– Не делай из мухи слона, Колыванов. Он тебе свинью подложил?

– Натуру свою конкретно проявил. Обнаружил себя и полностью разоблачил. А слово – не воробей, вылетит – не поймаешь. По женскому вопросу у нас с ним принципиальные разногласия.

– Да ты что, неужели?! А может, у страха глаза велики? Пуганая ворона куста боится. Обжёгшись на молоке, дуешь на холодную воду.

– Тут не до жиру, быть бы живу. Однако волков бояться, в лес не ходить. У меня на таких, как Тягин, особый нюх. Никаких иллюзий.

– На каждый роток не накинешь платок. А ты, Колыванов, всякое лыко в строку ставишь. А ведь как аукнется, так и откликнется.

– Бог не выдаст – свинья не съест!

– Ох, и крутой ты мужик, Колыванов! Пронзительный мужчина! Режешь правду-матку прямо в глаза.

– Чем богаты, тем и рады.

– Наотмашь бьёшь. Не забывай только: на сердитых воду возят.

– Тогда вопрос ребром! Какую роль в жизни мужчины играет, допустим, женщина?

– Какую? – озабоченно переспросил диспетчер.

– Решающую!

– Ну, это – да, это, конечно, тут и двух мнений быть не может, – подтвердил Семикобыла. – Это, я думаю, даже Тягин знает.

– Вот-вот. На ловца и зверь бежит. Так неужто я позволю обижать наших женщин? И семью в обиду не дам. Семья – это святое. А Тягин не понимает.

– Трудно тебе приходится, Василий. С такими убеждениями всё равно, что гружёную тачку в гору катить.

– Что да, то да. Как иначе? Ежели ты мужчина, имей ответственность. А то развелось у нас тягиных видимо-невидимо. Сколько в стране одиноких женщин, а ему хоть бы что. Как с гуся вода. Он себе и в ус не дует.

– Птицу видно по полёту. Что же ты предлагаешь, Василий? Какое решение?

– Скажи мне честно, Семикобыла… Может мужчина спокойно жить, ежели на глазах у него женщина в одиночестве кукует? Может он нормально существовать?

– Думаю, нет, не может.

– Правильная у тебя ориентация. Какой для мужчины комфорт, если женщина одна мыкается?

– Не скрою, Василий, мыслей на этот счет у меня кот наплакал или того меньше.

– Содержательный человек не может мириться с безобразным

явлением. Настоящий мужчина не останется в стороне, всегда примет участие, окажет женщине содействие.

– Это точно! Это как пить дать! Была бы шея, хомут найдётся.

– Вот ты лично, брат Семикобыла, к женщинам как относишься?

– Положительно, – осторожно, словно ступил на лёд, ответил диспетчер.

– Расшифруй свою мысль.

– Лично я к женщинам отношусь с уважением. Как встречу, так уважу.

– Свой жизненный выбор сделал?

– Пока не успел. Но я постоянно в поиске. Остановиться не могу, глаза разбегаются.

– При таком раскладе есть только одно средство.

– Какое?! – весь навострился, натянулся, как струна, диспетчер.

– Женись! Чем быстрее, тем лучше. Жена не сапог, с ноги не скинешь.

– Легко тебе говорить, ты женат. А я, как подумаю, что следующая окажется лучше, места себе не нахожу.

– Дай Бог нашему телёнку, да волка съесть. Заруби себе на нocу: не в свои сани не садись! Руби дерево по себе.

– Мягко стелешь, да жёстко спать. Ты пойми, Василий: знакомиться – я знакомлюсь, а выбрать боюсь. Не могу остановиться. Дальше в лес, больше дров.

– Понятно: меняешь женщин, как перчатки. Это тебя отрицательно характеризует. Седина в бороду, бес в ребро. Пагубная привычка, Семикобыла. Крутишь романы, а жениться – извини-подвинься.

– Рад бы в рай, да грехи не пускают. Мне практически каждая нравится, любая по нраву. Очень я увлекаюсь.

– Выходит, ты их в заблуждение вводишь. Они ждут, надеются, а у тебя семь пятниц на неделе.

– Завидую я тебе, Василий. Ты проблему раз и навсегда решил. А у меня каждый день головная боль. В таком деле семь раз отмерь, один раз отрежь.

– Мы с тобой эту тему в другой раз перетрём, – пообещал Колыванов.

– Ловлю тебя на слове! – живо подхватил диспетчер.

– Мне ехать пора, семья заждалась. Время идет, а мы с тобой языками чешем.

– Василий, не могу я тебя одного отпустить! – взмолился диспетчер.– Мне голову снимут!

– Снявши голову, по волосам не плачут, – огорченно вздохнул Колыванов. – Ладно, семь бед – один ответ.

– Езжай с Тягиным. С паршивой овцы хоть шерсти клок.

– Гусь свинье не товарищ, – парировал Колыванов, размышляя, стоит ли игра свеч, а овчинка выделки, но сдался, в конце концов, уступил, поддался, скрепя сердце, на уговоры – плетью обуха не перешибёшь, с воронами летать – по-вороньи каркать.

Внутренний голос, однако, спорил и возражал, дескать, на свинью хоть седло надень, всё конём не станет. Однако диспетчер его опроверг и утешил: курочка по зёрнышку клюёт, да сыта бывает, лучше синица в руке, чем журавль в небе.

Словом, так или иначе, Колыванов положился на силу обстоятельств. Справедливости ради, стоит упомянуть, сила и солому ломит, но сила не в силе, а в правде. В свою очередь, правда нас, сирых да убогих, силой подпирает. Хотя, если честно, правда – хорошо, а счастье – лучше.

Впрочем, речь вести – не лапти плести, пора и честь знать. Плохо ли, хорошо ли, но из слов шубы не сошьёшь, каши не сваришь, речами сыт не будешь. В нашей местности речь, как снег, а дело, как сажа. Кое-кто возразит, работа, мол, не волк, в лес не убежит. У нас, однако, другое понятие: делу время, потехе час, дело без конца, что лошадь без хвоста. А потому – за дело и в дорогу, в дорогу…

Глава 6

Если откровенно, дорога заметно влияет на течение мысли и её содержание. Не секрет, личные мысли ездоков зависят преимущественно от пейзажа, от погоды, от настроения психики, да мало ли от чего. Упомянутую закономерность Колыванов заподозрил давно и быстро смекнул, что кора головного мозга частенько производит мысли под влиянием окружающей среды – климата, к примеру, или трансляции популярной музыки.

Как бы то ни было, по своей природной индивидуальности, по индивидуальной природе Василий в рейсе думал, как правило, о семье. Вот и сейчас, пока за рулём сидел Тягин, Колыванов рассеянно наблюдал за дорогой, будто пассажир на отдыхе, а сам мечтал о доме. Незаурядная память и богатое воображение живо рисовали, как дружелюбно встретит его семья, как любовно он одарит её гостинцами.

На исходе дня родной дом уже издали манил уютом и теплом, ночь по обыкновению сулила вполне содержательную личную жизнь. Ранним утром жена доброжелательно и добросердечно, но с огорчением в лице по причине разлуки провожала его в дорогу, снабжала качественным питанием для полноценного рациона. И кто бы спорил, кто бы сомневался, при наличии семьи шофёр переносит дорожные трудности и невзгоды гораздо легче, чем в условиях холостого существования, что само собой разумеется и легко объяснимо.

Как упоминалось уже, из еды в дороге Колыванов предпочитал жареную куру. Умиротворённая ночным вниманием, супруга независимо от наружной температуры и направления ветра жарила утром птицу, а томатный соус муж постоянно держал в кабине и употреблял в любой географической точке, как по широте, так и по долготе. То есть, на севере, на юге, на западе и на востоке.

Близко ли, далеко ли, впереди на краю обочины из утренней дымки возник женский силуэт, постепенно яснел, приближался, становился отчетливым и очевидным. Если смотреть трезво, девица и на расстоянии смотрелась вполне привлекательно: короткая юбка, длинные ноги, высокие каблуки… Она и не голосовала вовсе, просто присутствовала на дороге, стояла, подбоченясь и вывернув бедро. Как ни толкуй, выглядела она довольно нескромно, почти вызывающе, уверенная в своей неотразимости, в сокрушительном влиянии на мужской пол.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять её умысел и заднюю мысль: рано или поздно кто-нибудь затормозит, сражённый неожиданной картиной. Что ж, девица была права в своих расчётах, машины тормозили одна за другой, иногда из автомобилей вдоль обочины выстраивалась очередь, точно на заправке или на стоянке городского такси. И что греха таить, шоферов можно понять: в провинциальной глуши среди дикой природы внезапное явление было, как дар небес, как явление свыше.

Но не будем размазывать манную кашу по чистому столу. Заметив впереди женскую фигуру, Тятин произвёл экстренное торможение, как будто в глубине организма сработал рефлекс, который научный академик Павлов называл условным. Какие сомнения, вся наша жизнь зависит от условий.

Впрочем, говоря по совести, Колыванов вряд ли согласился бы с великим физиологом, академик поведение людей изучал на собаках. Богатый жизненный опыт подсказывал Колыванову, что на самом деле имел место безусловный рефлекс, данный человеку вообще и шофёру в частности от природы. Как бы то ни было, отреагировал Тягин на появление девицы сразу, и не задумываясь, по естественному зову организма и души. И что тут рассуждать, женская фигура на обочине подействовала на шофёра незамедлительно, словно красный сигнал светофора. Грузовик резко затормозил, как будто на дороге возникло неожиданное препятствие – бетонная стена, к примеру.

И вот иди, гадай, то ли красноречиво проявилась в шофёре редкая безответственность, то ли неудержимо влекла его красота и, как маяк, вела по жизни тяга к прекрасному полу. Что ни говори, Колыванов, похоже, наперёд предвидел грядущие события и уж, по крайней мере, свято верил, что случайные связи до добра не доводят.

Не будем, однако, скромничать, отдадим Тягину должное как шофёру. При всех своих лошадиных силах, умопомрачительной тяжести и непредсказуемом тормозном пути грузовик остановился, как вкопанный, точь-в-точь по соседству с загадочной девицей, буквально рядом или ещё ближе – тютелька в тютельку, как принято говорить. Впрочем, мало кто знает, что есть тютелька в натуральную величину.

Кстати сказать, Колыванов, будучи простым шофёром из глубины народа, проявил к тютельке повышенный интерес. Никто, впрочем, не имел о тютельке ни малейшего понятия – ни понятия, ни представления, ученые знатоки и научные светила морщили лбы и напрягали ум в поисках ответа. Но однажды Василию повезло. Просветил его ветхий старик, которого Колыванов подвёз по пути. В глухой деревне среди болот и лесов тютей называли зарубку на дереве, сделанную топором. Умелый плотник рубил дерево с исключительной точностью – след в след, удар в удар. Тютелька, как водится, вела происхождение от тюти и оказалась не только зарубкой, засечкой, зазубриной, но метким и расчётливым ударом топора.

"Ах ты, Господи, Боже мой!" – восхищённо подумал Василий, сражённый богатством родного языка.

Нет смысла разводить турусы на колёсах. Выскочив из кабины, Тягин мелкой рысью побежал к незнакомке и не представился даже, не вручил визитную карточку, не поинтересовался, куда девушка держит путь, но не мешкая, не теряя времени понапрасну, бесстыдно распахнул дверцу.

Конечно, это был намёк. Откровенный намёк, характерный для легкомысленных людей. Более нескромное поведение трудно себе представить, аналогичные беззастенчивость и бесцеремонность всегда производили на Василия отталкивающее впечатление.      Справедливости ради упомянем, что вдумчивый и сдержанный по своей природе Колыванов в глубине души не на шутку осерчал, то есть кипел от недовольства и бурно негодовал. Терпение почти лопнуло, как говорится, манеры напарника буквально потрясли шофёра, возмутили насквозь и даже глубже, практически до глубины души.

И что тут скажешь, по большому счету, в поведении Тягина напрочь отсутствовали деликатность и такт, необходимые в обхождении с дамами. Говоря откровенно, поэзией и не пахло, романтические проявления не наблюдались, а уж про тонкие чувства и галантную учтивость никто и не заикается.

Пока Колыванов опомнился, пришёл в сознание и собрался с мыслями, Тягин вёл себя, как слон среди фарфоровой посуды. Словно неотёсанный грубиян, топорный чурбан, невоспитанный мужлан и невежа. Он бессовестным образом подхватил сзади незнакомку и без шампанского, без стихов, без цветов буднично водрузил её на подножку. Что тут скажешь, невооруженным глазом была понятна давняя привычка, сами собой разумелись варварская повадка, дикие ухватки, а что касается культуры, она и близко не ночевала, как ни прискорбно это сознавать. Вроде бы грузчик в скобяной или москательной лавке по весу принял и разместил товар.

«Ни поэзии, ни романтики», – мысленно разоблачил и осудил Колыванов недостойное поведение напарника. – «Голая проза жизни".

Не будем, однако, драматизировать и сотрясать воздух истошными воплями, но всякий раз, когда кто-то проявлял бестактное отношение к женщине, душа Василия сникала и морщилась, болезненно саднила, сердце беспорядочно сжималось, язык немел, шофёр сгорал от стыда и не находил себе места.

Словом, так или иначе, в теле присутствовали неудовлетворительное самочувствие, острое недовольство, расстройство пищеварения, общее недомогание органов и застой в тканях. Колыванова так и подмывало втолковать обидчику, что своим поведением тот дискредитирует всех мужчин как физических лиц, а мужской пол как явление в биологии.

– Подвинься, Василий, уступи даме место, – с издёвкой ухмыльнулся Тягин, с кормы подталкивая незнакомку, как буксир-толкач плоскодонную баржу для сыпучих грузов. Плашкоут, говоря проще.

Скрепя сердце, Колыванов чуть сдвинулся, приоткрыл ограниченное пространство и морщился кисло, всем видом подчеркивал досаду.

Не надо забывать, по натуре и воспитанию Колыванов целомудренно ограничивал себя в проявлении чувств. Как ни сложна жизнь в своём разнообразии, как ни разнообразна в своей сложности, никто и никогда не упрекнул шофёра в нескромных проявлениях, в двусмысленных поползновениях, в рискованном поведении и фривольных наклонностях.

Если подходить реально, едва девица села, от её и без того короткой юбки остались лишь видимость, одни воспоминания. В силу неограниченного богатства мировоззрения и гармоничного развития личности Колыванов незаинтересованно увёл глаза, хмуро и раздосадованно изучал окрестное пространство.

– Что смотришь волком, Колыванов? – дерзко и ухмылисто полюбопытствовал Тягин, прыгая в кабину и садясь за руль. – Глянь, какая у нас попутчица!

Разумеется, в арсенале сознания Колыванов содержал убедительные доводы, убийственные аргументы и неопровержимые доказательства, а следовательно, вполне мог дать напарнику сокрушительную отповедь – дескать, скоростной режим, график движения, расход горючего, никаких остановок без крайней необходимости, а уж тем более, никаких пассажиров. Словом, то да сё, пятое-десятое, однако благоразумно сдержался, рассудительно стерпел, чтобы не гнать волну понапрасну.

– По инструкции не положено,– сдержанно, но веско, со знанием дела возразил Колыванов, но если честно, кто обсуждает производственные вопросы при посторонних на борту?

– Не лезь в бутылку, Василий! Какие инструкции в личной жизни?! – Тягин, как южанин из горной местности Кавказа, возбуждённо вскинул руки, забыв на время, что управляет большегрузным автомобилем, многотонным транспортным средством.

– Мы на производстве, – обоснованно напомнил Колыванов. – Не отвлекайся. Держи руль, следи за дорогой.

– Вот зануда! В каждую щель лезет! Затычка к любой дырке! -возбуждённо возмутился, возмущённо возбудился Тягин, но большого впечатления на Василия нервная выходка или, говоря проще, эскапада, не произвела.

– На то и щука в море, чтобы карась не дремал, – остудил, охладил, образумил напарника Колыванов.

– Всю обедню мне портишь!

– Не всё коту масленица, будет и великий пост, – урезонивающим голосом напомнил Василий, но Тягин не внял, не прислушался, не одумался, а преувеличенно хлопотал мимикой, в нахальной манере подмигивал незнакомке и кивал на Колыванова, видишь, мол, с кем приходится ездить.

С какой стороны ни возьми, по вполне объяснимым причинам девушка в прениях участия не принимала – ни в дискуссии, ни в дебатах. И вдруг к общему удивлению экипажа, она, заранее не обсудив, предварительно не согласовав, заблаговременно не оповестив, вмешалась в разговор и обнаружила собственную линию поведения.

– Я вам нравлюсь? – неожиданно обратилась она непосредственно к Василию, Тягин от неожиданности присвистнул и снова наподобие кавказского горца разгорячённо вскинул руки – вах-вах, мол, вот те на!

Если смотреть правде в глаза, медицинские врачи давно установили, что женщины по своему тонкому внутреннему устройству и природному чутью даже в толпе сразу угадывают и распознают положительных мужчин, способных на сильные чувства и решительные поступки. Другими словами, женщине достаточно беглого взгляда или даже мимолётного присутствия, чтобы безоговорочно понять, заслуживает ли мужчина доверия. То есть, можно ли на него положиться.

Как бы то ни было, уверен-не уверен, но именно по причине женской интуиции Тягин на фоне Колыванова со всей очевидностью тускнел, явно блекнул и заметно проигрывал – ни много, ни мало, ни больше, ни меньше. И если откровенно, подавляющее большинство мужчин рядом с Колывановым смотрелись неэффектно и неэффективно, охарактеризовать их по сравнению с ним можно как легкомысленных и безответственных, выражаясь бесхитростно и без затей, не мудрствуя лукаво.

Статистика молчит, но умозрительно можно предположить, будто где-то отыщется некоторое количество мужчин, похожих на Василия Колыванова, но далеко, конечно, в незнакомой местности, и то ли да, то ли нет, а скорее – вряд ли. Впрочем, славны бубны за горами, и если об том речь, за морем и синица – птица, а куницы дешёвые, но дорогой провоз.

– Лично к вам я отрицательных чувств не питаю, – рассудительно изложил свою позицию Колыванов. – Однако я женат.

Если прислушаться, присмотреться, народ давно углядел животрепещущую тему: женаты – богаты, холосты – бедны. Нам нет резона опровергать, но тот же народ установил, что женатого целовать – хрен с редькой жевать, однако на безрыбье и рак рыба. И что тут толковать, жениться – не напасть, как бы не пропасть, женился рак на лягушке, да врозь живут, вместе не ходят. Любовь любовью, чувства чувствами, а жениться невпопад или невдогад – себе дороже

– Жаль, – разочарованно призналась незнакомка. – Почему-то все заслуживающие внимания мужчины всегда женаты. Как вы объясните такую закономерность? Близок локоть, да не укусишь.

– Ну, блин, вы даёте! – в сердцах Тягин с силой ударил двумя руками по рулевой баранке. От такого обращения тяжёлый грузовик ощутимо дёрнулся, а Тягин открыто проявил неприязнь и недоброжелательное отношение.

– Колыванов, на чужой каравай рот не разевай!

– Твои подозрения лишены всяких оснований, – хладнокровно

ответил Василий. – Приключения нужны мне, как рыбе зонтик. Твоя ревность не стоит выеденного яйца.

– Не рой другому яму, сам в неё попадёшь!

– Со свиным рылом, да в калачный ряд. Остынь, Степан! Тише едешь, дальше будешь.

– Ишь, губу раскатал! Отбить хочешь?!

– Не хочу. Ты думаешь, кто смел, тот и съел? – – Чужими руками жар загребаешь?! У тебя губа не дура! Наш пострел везде поспел! – не мог успокоиться Тягин.

– Может, и мне слово дадите? – с явным недовольством вмешалась

попутчица. – Не спорьте, я скоро выхожу. В гостях хорошо, а дома лучше. – Дома и стены помогают, – заинтересованно напомнил Колыванов.

– Ну вот…– огорчился Тягин и пропел слова романса. – Мы странно встретились и странно разошлись…Знакомство было приятным, но коротким. Может, всё же телефончик дадите? Вдруг пригодится… На обратном пути свидимся.

Беспристрастные опросы населения неопровержимо свидетельствуют, что в подобных обстоятельствах подавляющее количество женщин по обыкновению притворно и преувеличенно изображают скромность, строят из себя недотрог, задают неуместные вопросы, да и вообще делают вид, будто не понимают, о чём речь. В смысле, я не такая, я жду трамвая.

Мужчины, как правило, расправляют плечи, меняют осанку, петушатся, выгибают грудь колесом, распускают хвост и проявляют другие симптомы из повседневной жизни пернатых. Попутчица, однако, не стала ломаться, а выудила из сумки клочок бумаги, бегло черканула карандашом и улыбчиво, со значением протянула записку Колыванову, тогда как у напарника от удивления неоднозначно вытянулось лицо. Но Василий записку не взял, качнул головой, отказываясь:

– У меня семья.

– Верный муж? – удивилась попутчица. – Неужели?! Я-то думала, они уже повывелись. А по-моему, сколько волка ни корми, он всё в лес смотрит.

– Бабушка надвое сказала, – возразил Колыванов. – Мы с женой зарок дали, что изменять не будем. Давши слово – держись, а не давши – крепись.

– От тюрьмы, да от сумы не зарекайся. Бывает и вошь кашляет. Бывает, и курица петухом поёт, – изложил свою точку зрения Тягин.

– Будь хоть пёс, лишь бы яйца нёс, – находчиво парировала незнакомка.

– Муж и жена – одна сатана. При верном муже и жена верна, – отстаивал жизненную позицию Колыванов.

– Метко сказано, не в бровь, а в глаз. Давно не встречала принципиальных мужчин. Думала, корова языком слизала.

– Что зря вам голову морочить? – спросил Василий. – Романы не кручу, жениться не могу.

– Свихнуться можно, у меня уже крыша едет. Кто говорит о женитьбе? – в свою очередь, недоумевал Тягин

– Будет и на вашей улице праздник, – дружелюбно, доброжелательно и добросердечно пообещал занятной попутчице Колыванов. – Ещё встретите кого-нибудь.

– Вашими устами, да мёд пить. Был бы конь, а уздечку найдём. Я б за стоящим мужчиной, как нитка за иголкой, – мечтательно высказалась попутчица. – Встречу, не отпущу.

– Быть бычку на верёвочке, – вставил своё слово Тягин.

Тем временем незнакомка прибыла к месту назначения. Затормозив, Тягин резво выскочил из кабины, прежним аллюром обежал грузовик и расторопно принял пассажирку в дружеские объятия. То есть, заботливо снял её с подножки и бережно, в замедленном режиме доставил на землю.

Стоя на обочине, они о чём-то переговаривались, но Колыванов не присматривался, не прислушивался, в чужой разговор не вникал, пагубные наклонности отвергал в корне, лишь вздумал размять тело, разгулять верхние и нижние конечности. Из ящика с инструментами он достал топор и углубился в придорожный лесок, где отыскал старый пень, густо поросший мохом.

Если смотреть в оба, пень он пень и есть, а пень при дороге всякому повинен, любому прохожему должен. Что говорить, пень так пень, хоть кафтан надень, хоть сарафан, пнём и останется

Но не будем бросаться словами, вонзить топор в пень было проще пареной репы. Следующий удар пришёлся рядом, однако в первую зарубку Василий не попал, хотя метил на редкость старательно, чего-чего, а усердия Колыванову было не занимать. Нет нужды преувеличивать, но удары сыпались один за другим, и только редкий из них достигал цели. То есть, угодить топором в прежнюю зарубку удавалось исключительно от случая к случаю или того реже, что лишний раз свидетельствует, до какой степени наши желания не совпадают с нашими возможностями.

– В лесу раздавался топор дровосека, – появившись, Тягин процитировал стихотворную поэзию из школьной программы. – Подруга нас, к счастью, покинула. Баба с возу, кобыле легче.

– Зачем тогда сажал? – полюбопытствовал Колыванов, целя топором в измочаленный край многострадального пня.

– Сам на голодном пайке и меня подбиваешь. Ты не прав, Василий. Женщины украшают жизнь. Кстати…ты почему скрылся?

– Моё слово твёрдое. Жениться на ней не могу.

– Так и я не собирался. Баба в дом – мухи вон! А эта ушлая попалась, за словом в карман не лезет. Я всё же взял у неё телефон. Могу с тобой поделиться.

– Ношеная шуба не греет.

– Это правда. На дырявый мешок не напасёшься. А ты почём зря пень рубишь?

– Я не пень рублю, а глаз ставлю и руку. Трудное это дело – точно в цель попасть. Точь-в-точь угодить,

– Ты о чём, Василий? Растолкуй свою мысль.

– Главная цель в жизни каждого мужчины – свою женщину найти. Чтобы всё сошлось, тютелька в тютельку. Старики правильно говорят: браки заключаются на небесах. Жениться нужно раз и навсегда!

Тягин озабоченно задумался, даже издали бросались в глаза умственное напряжение и кропотливая работа мысли.

– Глубоко копаешь, Василий. Так и надорваться можно. Ты полегче, полегче относись. Пусть лошадь думает, у неё голова большая.

– Всякому овощу – своё время. Когда-нибудь сам поймёшь, или жизнь надоумит, – вывел заключение Колыванов и спохватился. – Ехать пора, с твоей кралей мы из графика выбились.

– Работа не волк, в лес не убежит. Да и не малина, зимой не опадёт.

– Но и не ворона. Пусть и не каркает, а всё же скажется.

– Ах ты, Господи, Боже мой! Какой ты въедливый, Колыванов! Расписание, график, режим… Ни сучка, ни задоринки. Комар носа не подточит.

– Я порядок люблю. Расписание о чём говорит?

– О чём?

– Семья знает, когда я приеду. Опоздаю, волноваться будут.

– Ну да, семья. Зря всё-таки ты этой девахе отказал. Мог развлечься, культурно отдохнуть… Разнообразие опять же, а ты задний ход дал. Пренебрёг, можно сказать.

– Тягин, я устал тебе повторять: у меня семья! Жена, дети… Усвоил?! – не на шутку рассердился Колыванов.

– Вот видишь… Ты женат, у тебя семья, а я… Имею право. Свобода!

– Угу, – с хмурой досадой и буквально неодобрительно промычал Колыванов. – Много вас…свободных. Совсем распустились, совесть потеряли. Я жену никогда не бросал и не разводился ни разу.

– Скучно ты живёшь, Колыванов, никакого разнообразия!

– Зато у тебя разнообразия полные штаны. Нет, Тягин, женщин обижать нельзя. Тебе бы задуматься, дураку, а ты их обманываешь почём зря. Дашь надежду и бросаешь. Вокруг пальца водишь. Мозги им пудришь. Лапшу на уши вешаешь. Ладно, живи, как знаешь. Некогда мне с тобой языком чесать. Когда-нибудь отольются кошке мышкины слёзки, – не дожидаясь ответа, Колыванов решительно направился к машине. По его внешнему виду и выражению лица само собой разумелось, что с ним лучше не спорить, уедет, бросит – глазом не моргнёт.

Тягин побрёл следом, открыл дверцу, забрался на подножку:

– Слышь, Колыванов… Хочу тебя порадовать. Я дважды был женат. И разводился дважды. По закону. А уж так… Знаешь, сколько женщин я бросил? – он смотрел насмешливо, с едкой издёвкой, наслаждался произведенным впечатлением.

Что ж, он своего добился, достиг желаемого результата и поставленной цели: Колыванов едва не застонал от боли, едва не потерял самообладания.

Кстати сказать, Тягин, без сомнения, осознавал, как насолить ближнему. Он, похоже, нащупал уязвимое место, признание чувствительно ранило Колыванова, причинило непоправимый вред психике и урон душевному здоровью. Как иначе, если сердце день и ночь мучительно страдает за весь женский пол, обитающий на планете. А если ставить вопрос ребром, кто и когда переживал чаще и думал о женской доле больше, чем Василий Колыванов, посвятивший женщине лучшие годы жизни?

Как водится в России, первым средством от ярости и гнева является работа. Народ установил мнение, с ним и жить нам: работа да руки – верные поруки, работа веселье любит, умелых привечает, ленивых губит, работа мастера кажет и мучит, и кормит, и учит. Впрочем, кто знает, что мы о себе возомнили, к работе у нас противоречивое или даже противоположное отношение, народ тож не замедлил высказаться: работа не волк, в лес не убежит, работу с плеч, а сам на печь, работа что медведь – догонит, хребет переломит, на работу боком, боком, а с работы скоком, скоком. Между тем, однако, в России наблюдается прямая зависимость между работой и едой: каков корм, такая и работа, на работе тяп-ляп да так-сяк, на еду мастак, пилось бы да елось, а работа и на ум бы не шла, рабочий конь на соломе, пустопляс на овсе.

Но что отвлекаться и рассуждать, дорога не ждёт. Без лишних слов и досужих рассуждений Колыванов решительно сел за руль, напарник занял место пассажира, с неприязнью на лицах шофёры обменялись враждебными взглядами. Будь между ними преграда даже из камня и стали, испепеляющие взгляды прожгли бы её насквозь. И уж вестимо, жгучий спор и горячие разногласия отразились на самочувствии, медицина вполне могла засвидетельствовать патологию, хотя сдать кровь и мочу на анализы никто не додумался, не удосужился и не догадался.

Между прочим, только отдельные личности с незаурядным внутренним содержанием и неограниченным, как упоминалось, мировоззрением, выйдя из гущи народа, задумываются и понимают свою ответственность перед обществом и страной. В этом смысле Колыванову не было равных. По склонности натуры и природному свойству характера Василий был убеждён, что именно он, как никто другой, в ответе за счастье женщины и её безоблачную жизнь.

Не будем злоупотреблять пафосом и высокопарными словами, но Колыванов, будучи простым шофёром, всем нам дал яркий пример и наглядный урок патриотизма. Фигурально выражаясь в переносном смысле, он, по сути дела, безоглядно жертвовал собственным телом и здоровьем, когда за идею героически закрывал собой амбразуру, клал себя на алтарь Отечества, а что ещё требуется доказать?

Как бы то ни было, нет слов, язык немеет, в организме наблюдаются дрожь и трепет, мысли путаются, сердце готово выскочить из груди. Хочешь-не хочешь, но Василий Колыванов – редкая, ни много, ни мало, фигура в нашей действительности и окружающей среде, уникальная, можно сказать, индивидуальность, что на местном языке означает: мал золотник, да дорог, нет ему цены. Если ничего не скрывать, таким он и был, тут ни убавить, ни прибавить, правду о легендарной личности ни описать пером, ни вырубить топором.

Тем временем Колыванов справился с горьким разочарованием и на признания напарника жизнеутверждающе кивнул:

– Вот где собака зарыта. Век живи, век учись. Я, можно сказать, прозрел, лучше поздно, чем никогда. В России всегда так: гром не грянет, мужик не перекрестится. А тебе, Тягин, я так скажу: не плюй в колодец, пригодится воды напиться.

– Ох, ох, напугал! Видит око, да зуб неймёт. Тут не до жиру, быть бы живу,– неуступчиво возразил Тягин, прозрачно намекая, что главные противоречия впереди.

– Бодлива корова век комола живёт, – отверг, опроверг его намёки Колыванов.

После обмена мнениями только и оставалось, что махнуть рукой и послать напарника подальше – так далеко, откуда нет возврата, куда Макар телят не гонял. Но что толку после драки махать кулаками, если тема изучена насквозь и глубже, если исчерпана до основания и открылось дно.

Между тем, это была ещё не вся правда. Под углом научной медицины в теле шофёра после основательной нервотрёпки организм незамедлительно выбрасывает в кровь избыток адреналина – гораздо больше, чем обычные люди в уравновешенном состоянии психики и центральной нервной системы. Не мудрено, что напарники почувствовали острый голод – не мудрено!

Вообще, если честно, Колыванов лишь изредка подвергал себя воздействию медицины, больше полагался на здравый смысл. Однако, сейчас Василий догадливо сообразил, что в одиночку и самостоятельно организм с трудностями не справится и без сторонней поддержки долго не протянет.

Со своей стороны, и Тягин не поверил глазам. Вместо того, чтобы пуститься в дорогу и наверстать потерянное время, Колыванов повёл себя вполне странно и довольно неожиданно – непредсказуемым образом, в непредвиденном ключе. Другими словами, шофёр нашарил сумку с провизией, которой снабдила его в дорогу жена, выпростал из обёртки жареную курицу и, поливая соусом, принялся сосредоточенно её поглощать и обгладывать, обгладывать и поглощать.

Надо ли говорить, Тягин смотрел, как зачарованный, глаз не мог отвести.

В лице напарника читался плотоядный интерес, да и как иначе, если запах жареной в чесноке курицы мог кого угодно свести с ума. Понятно, что по научным законам академика Павлова, который жизнь людей изучал на животных, Тягин, как лабораторная собака, непроизвольно глотал слюну. Он даже жевал вслед за напарником, как мать, которая с ложки кормит ребёнка и невольно открывает рот.

Что ж, неподдельная зависть сковала мысли шофёра, парализовала волю и тело, словно крещенский мороз. Мучительно и нервно страдая, Тягин довольствовался чёрствым батоном и пакетом скисшего молока, купленным накануне. Стоит задуматься, поломать голову, но думай-не думай, гадай- не гадай, странная картина наблюдалась утром в кабине грузовика. На первый взгляд, нет сомнений, имела место общая трапеза. На второй взгляд, экипаж, похоже, разделила глухая невидимая стена. На третий взгляд, между напарниками, казалось, пробежала кошка, один шофёр, по крайней мере, присутствовал на сытном празднике жизни, другой, по всей видимости, мыкал нужду, и коротал дни в нищете. Как ни взгляни, один шофёр безоглядно насыщался курицей, другой по-сиротски грыз сухую краюху хлеба, запивая прокисшим молоком непосредственно из пакета.

Между тем, с Тягиным неожиданно произошла разительная перемена. Шофёр вдруг осознал, как проигрывает в чужих глазах, как смотрится со стороны, какая незавидная участь ему уготована в постороннем мнении, Достоевский буквально, униженные и оскорблённые.

Деться некуда, Тягин приосанился, расправил плечи, его внешность обрела независимый, можно сказать, неприступный вид, дескать, мы бедные, но мы гордые, нам подачек не надо! В свою очередь, Колыванов, насытясь, невозмутимо вытер рот и руки, а утёршись, проделал необходимые действия. Надрывно, натужно, надсадно взревел мотор, фура тяжело и скрипуче тронулась с места и пошла, пошла, яростно набирая ход.

Если смотреть трезво, даже издали грузовик вызывал подозрения и производил неблагоприятное впечатление. На борту угадывались коренные противоречия, нешуточный разлад, несовместимые взгляды, непримиримые отношения, практически антагонизм. Само собой разумелось, что согласия в экипаже нет и в ближайшее время не предвидится.

Глава 7

Если нет возражений, Россия – большая страна. Хотя кто осмелится возразить? Смельчаки практически отсутствуют, их не видно, не слышно, ушли в подполье, прикусили языки, держат их за зубами, помалкивают, соблюдают конспирацию, живут инкогнито или укатили за рубеж.

Впрочем, по совести говоря, нельзя закрывать глаза на очевидный факт: в прежние годы Россия была куда как больше. Колыванов по всяк день и час, словно свежую рану навылет, переживал неоправданное исчезновение с карты России пусть и далёкой, но отнюдь не лишней нам Аляски. Он помнил, конечно, заповедь: нашёл – не радуйся, потерял – не тужи Напрягая природный ум и мобилизуя незаурядные способности, Василий с патриотических позиций размышлял и держался твёрдых убеждений: лишней земли не бывает.

Веришь-не веришь, нравится-не нравится, согласен-не согласен , но если непредвзято оживить, освежить, опросить память, то окажется, что Калифорния, по большому счёту, принадлежит России. Что ни говори, самые старые улицы города Сан-Франциско, славящиеся своей красотой, где по крутым склонам бегает причудливый горный трамвайчик, располагаются на Русских холмах. Да и первое поселение, с которого начинался город, носит название Форт-Росс: избы, бревенчатые стены, шатровые башенки, рубленая церквушка – ни дать ни взять сибирский острог, старинный русский городок И уж совсем верится с трудом, но местные индейцы и поныне употребляют до боли знакомые слова: штаны, ложка, шапка…

Сказать по правде, кое-кто, из тех, у кого короткая память, неблаговидно умалчивает, что гора Арарат только недавно переместилась в Турцию, а всегда, то есть исторически неограниченный срок, находилась в Армении, которая, в свою очередь, была частью России.

Иной скажет, глупец дурью мается, нашёл дурак игрушку – лбом орехи щёлкать, дураку не страшно и с ума сойти. Но мы-то ответим умникам, которые себе цены не сложат, глухому с немым не о чем толковать, глупый свистнет, умный осмыслит, глупый да малый правду говорят. И пусть двор наш крыт светом, обнесён ветром, пусть беды наши неизбывчивы, но приживчивы и привязчивы, пусть наше счастье – дожди и ненастье, пусть наши радости – гиблые напасти, однако наш сокол мал, да удал, наш пострел везде поспел, нашего пономаря никто не перепономарит, Россия всех перещеголяет.

Стоит упомянуть, недоверчивых, несговорчивых и невосприимчивых Колыванов за доказательствами мысленно отсылал к великой русской литературе. Поэт Александр Пушкин, который, по общему мнению народа и писателя Достоевского, ни много-ни мало, "наше всё", добросовестно объехал и талантливо описал упомянутые края. При желании любой читатель способен убедиться, удостовериться и утвердиться лично. Сочинение откровенно и недвусмысленно называется "Путешествие в Арзрум" .

И кто бы что ни думал, ни предполагал, ей-ей, право слово, нет нам резона умалчивать, скрытничать и терпеть. Колыванов, сидя за рулём, нередко подумывал в дороге о насущных и неотложных делах. Да и как иначе, если в свободное от работы время следовало поднатужиться, поднапыжиться, поднапрячься и вернуть исконные территории на законное место. В конце концов, и родных детей по необходимости отдают иногда на вынужденное пребывание, на временное проживание, на полезное воспитание в чужую семью. А земля, что ж, попользовались и хватит, пора вернуть. Как ни суди, как ни оценивай, своя ноша не тянет, своя рубашка ближе к телу, своя земля и в горсти мила.

Говоря откровенно, Василий, разумеется, сознавал, что борьба предстоит нешуточная и потребует серьёзных усилий: с американцами спорить, что воду решетом носить. Но овчинка стоила выделки, игра стоила свеч. Да и кто, окромя дальнобойщика, сдюжит, осилит, устоит, у кого хватит мочи, у когоподнимется рука, у кого повернётся язык? Но и то правда, под лежачий камень вода не течёт, стоячая вода плесенью цветёт.

Если ничего не скрывать, отдельные наши граждане редко покидают насиженные места и вообще, точно голуби и воробьи, не склонны к перемене мест. Горизонт их не манит, даль в полёт не зовёт, а кое-кто за всю жизнь дальше околицы вообще шагу не ступит. И что тут говорить, в отличие от большинства соотечественников Василий Колыванов, выйдя из глубины народа, знал родную страну не понаслышке. За свою сознательную жизнь он проехал её вдоль и поперёк, она произвела на него неизгладимое впечатление, которое день ото дня и год от года разгоралось, крепло и росло.

Положа руку на сердце или на другой жизненно важный орган, кто из нас, жителей и патриотов, не мечтал, напрягая фантазию, проехать сродни Колыванову из конца в конец бесконечной страны – с запада на восток, с востока на запад, с севера на юг, с юга на север… И уже сам собой, невольно и непроизвольно вытекает и напрашивается красноречивый вывод: что имеем, не храним, потерявши , плачем.

Тяжелая фура, как снаряд немыслимого калибра, день и ночь разносит в клочья воздух, пронзает земное пространство – день и ночь, от зари до зари, ночь и день… А Россия проносится мимо и не кончается, не кончается, не кончается – нет ей ни края, ни конца. И вот едешь, едешь, дорога летит под колёса, простор и даль ошеломляют сердце и помрачают ум. Сколько ни проехал, привыкнуть невозможно, и только позже, когда-нибудь, спустя время усвоишь прописную истину: к России нельзя привыкнуть – пустые хлопоты, напрасные потуги.

Навёрстывая время, Колыванов час за часом гнал фуру без остановок, экипажу грозило нешуточное опоздание. С тугим ровным гулом исправно работал мотор, грузовик уверенно держал скорость, глотал просранство, и Колыванов непроизвольно подумал, что ему и Калифорния по зубам. Ведь и мы не пальцем деланы, не лыком шиты, на хорошей дороге и нам сам чёрт не брат и море по колено.

Между тем, Тягин безмятежно спал в роли пассажира. Его не томила бессонница, не терзали ночные кошмары, не мучили страхи и тревожные сны. По его внешности и наружному виду само собой разумелось, что нет ему дела до Аляски, до Калифорнии, до Финляндии и Польши. ничуть не трогают, не заботят, не колышут его утраченные по недомыслию территории – ему до лампочки, как говорится, а Босфор и Дарданеллы нужны ему, как прошлогодний снег, как рыбе зонтик, как зайцу триппер, и, если на то пошло, как телеге пятое колесо.

По правде оказать, Тягин и пальцем не пошевелит, чтобы превратить Босфор и Дарданеллы в наши внутренние проливы, к чему всегда тяготела Россия. Такой фрукт с лёгким сердцем и, не моргнув глазом, отдаст, как Ленин, туркам Арарат и со спокойной совестью отправится пить пиво или, как ни в чём ни бывало, ляжет спать, а то и пойдёт на танцы – ни угрызений, ни сожалений, ни вздоха, ни слезы. Не зря народ сказал: тошно тому, кто сражается, но тошнее тому, кто останется. Или иначе, а то и тем паче, той же порою, да не той же горою. "Ему хоть трава не расти,” в негативном ключе осудил напарника Колыванов и нелицеприятно додумал заветную мысль до конца: убивают не люди, убивает равнодушие.

Тем временем Тягин продрал глаза и ворочался с боку на бок, потягивался, морщась от неуверенности и неудобства в затёкшем теле.

– Где мы едем? – полюбопытствовал он без всякого интереса и сонно, с мычанием зевал, кряхтел, постанывал, почёсывался, растирая ладонью мятое лицо.

– Калифорния, – с неприязнью и без тени улыбки ответил Колыванов

в досаде на безоблачное существование, на безмятежное состояние, на бесполезную ориентацию и непродуктивное поведение напарника.

– Хорошо бы… – мечтательно отозвался Тягин. – Тепло, Голливуд, апельсины… И дороги – не нашим чета.

– На готовое все горазды, – непримиримо охарактеризовал соплеменников Колыванов, неудовлетворённый иждивенческими настроениями и потребительскими наклонностями соседа, однако не ограничился неутешительным выводом и начистоту выложил наглядные упрёки. – А если враждебная природа? А если неизвестные болезни, губительные болота и дикие воинственные племена? А если незнакомая местность и никакой цивилизации? А если всё с нуля начинать, тогда как?! – с пристрастием вопрошал Колыванов.

Надо ли удивляться, Тягин уставился на него, как баран на новые ворота, если выражаться мягко, а на деле могло сдаться, будто ни с того, ни с сего учудил Василий что-то необыкновенное, необычайное, невообразимое, скажем, плеснул в лицо напарнику ледяной водой.

– Ты о чём, Колыванов? Что имеешь ввиду? – спросил Тягин сам не свой от удивления.

– Знаешь ли ты, что Калифорния была нашей?

– Иди ты! – не поверил Тягин.

– Мы сюда первыми пришли. Известный факт! Аляску обжили и вдоль берега на юг спустились. Тогда здесь никого ещё не было. Кроме индейцев, конечно.

– И что? Почему отдали?

– Далеко. Авиации нет. Радио нет. Телефона нет. Всё на лошадях да на лодках. Письмо в одну сторону год идёт. Со снабжением трудности. Каждый топор, каждую лопату из России вези. И Аляску по той же причине продали. За бесценок отдали. А потом там золото нашли.

– Надо же! A я и не знал. Век живи, век учись, дураком помрёшь. Выходит, это мы Калифорнию открыли?

– Мы, кто ж ещё? С Аляски приплыли. Первые бледнолицые.

– И давно?

– Восемнадцатый век,

– Давно. Теперь уж не вернуть.

– Как знать… – с лукавым значением, почти заговорщицки возразил Колыванов. – Было бы желание.

– Загадками говоришь. Ты мне прямо скажи: есть надежда?

– Надежда умирает последней!

Обладая ясным умом и устойчивой памятью, Колыванов, разумеется, не забыл недавние разногласия и расхождения с напарником во взглядах, за которыми закономерно назрел конфликт, грозящий вылиться в непримиримые противоречия и ярко выраженный антагонизм.

К счастью, нет худа без добра, как нет дыма без огня, пчелы без жала, розы без шипов, семьи без урода, стада без бодливой коровы. А с другой стороны, без росы не вырастит трава, без осанки конь – корова, без соли – стол кривой, без хозяина – дом сирота…

Как человек твёрдых взглядов и принципов Колыванов, разумеется, не мог поступиться убеждениями, однако в силу отходчивого характера и природного миролюбия проявил сдержанность и благоразумие, несмотря на естественную бурю чувств. Тем не менее и однако, Василий колебался, сомневаясь, и сомневался, колеблясь, ломал голову в поисках ответа: открыть ли напарнику сокровенную мечту?

После трудных раздумий Колыванов всей глубиной сознания и проницательной интуицией сообразил, что не вправе утаивать от соотечественников неотложную задачу и ближайшую цель – люди не простят.

– Я как раз думаю над этим, – признался Василий без лишних слов.

– Над чем? – не понял Тягин.

– Как вернуть Аляску и Калифорнию.

Тягин, однако, повёл себя вполне непредсказуемо, а может и непредвиденно: опешил, обомлел, окаменел. А потом и вовсе охренел и едва пришел в себя:

– У тебя, как со здоровьем? Ты, часом, не болен? – поинтересовался он с некоторой опаской.

– Здоров. На автобазе недавно диспансеризацию провели. Никаких отклонений.

– Анализы сдавал?

– Все показатели в норме.

– Здоровье в порядке, спасибо зарядке! – ухмыльнулся Тягин. – Ну ты и огорошил меня! Как ты вернёшь Калифорнию?

– По обоюдному согласию.

– Американцы не против?

– Конечно, против. Ещё бы!.. Как иначе? Будут решительно возражать.

– И что ты им предъявишь? Какие аргументы?

– Голую правду. Её не скроешь. Земля-то наша, мы её открыли. Они поломаются и сдадутся.

– Значит, война?

– Ни в коем случае! Исключительно мирным путём. Они добровольно отдают, мы добровольно берём,

– А если не согласятся?

– Мы им всё как есть объясним. Докажем свою правоту. Приведём неопровержимые доводы.

– Плевать они хотели!

– На всех слюны не хватит. Будем убеждать. Трудно, а что делать? Землю свою надо возвращать. Задача не из лёгких. Ежели всем сообща, да как следует взяться… Глядишь, когда-нибудь своего добьёмся. Терпение требуется.

– Им на нас… с высокой колокольни… – Тягин выразительно потряс рукой.

– Не скажи, – убеждённо возразил Колыванов. – Терпение и труд всё перетрут. Ежели каждый божий день в одну точку долбить,.. День, два, неделю, месяц, год, десять лет, двадцать.. Сколько потребуется. Ничего, достучимся…

– Дa они нас слушать не станут!

– Как не станут? Такой мысли я даже не допускаю. Ради всеобщего мира и благоденствия обязательно согласятся. Куда они денутся? На одной планете живём, не могут они наше мнение игнорировать. Нынче средства массовой информации, знаешь, какое влияние имеют? Мы им все уши прожужжим.

– Что с того? Упрутся и всё тут.

– Не забывай, Степан: капля и камень долбит. Рано или поздно поймут. А не поймут – надоест им.

– Ой, ли? В международных отношениях нам редко везёт. Надеешься на успех?

– А как же! Взялся за гуж, не говори, что не дюж.

– Ты всё взвесил? Дело-то не простое.

– Кто говорит, что простое? Обдумать надо, обмозговать… У меня ум за разум заходит. Однако воробьёв бояться, проса не сеять.

– На такое дело может вся жизнь уйти, – озабоченно заметил Тягин.

– Может,– согласился Колыванов. – Я готов.

– А тебе не кажется, что твоя затея шита белыми нитками?

– Нет, не кажется. Я тут накропал страницы полторы, мысль свою на бумаге изложил. Обращение к нации. Пока на живую нитку наметал, на скорую руку, чтобы идея была понятна. А как до всех её донесу, примусь за дело, возьму быка за рога. Жаль только времени свободного маловато.

– Ну и ношу ты взвалил на себя, Василий! Это ж какой груз!

– Зато, если выгорит… представляешь? Плохо, что ли, в отпуск всей семьёй в Калифорнию махнуть? И заметь: никаких виз, ни границ, ни таможни…

– Как в Сочи, – задумчиво и рассеянно, словно весь погрузился в соблазн и грёзы, определил Тягин.

– Именно! Своя земля! – с готовностью подтвердил Колыванов. – И не штат Калифорния, а край, область, автономия, наконец.

– Да-а..! – с уважительным почтением, с почтительным уважением и восторгом отреагировал Тягин: картина, нарисованная Колывановым, произвела на него невыразимое и невероятное впечатление. – Ну, ты и замахнулся!

Верится с трудом, однако, вскоре Тягин подавленно умолк, как будто усомнился в своей правоте, как будто колебался в убеждениях, как будто впервые увидел напарника другими глазами, с других позиций, в другом измерении и свете, под другим углом.

Объективно говоря, некоторое время Тягин не находил слов и был в замешательстве, в оглушённом состоянии, словно кто-то из-за угла внезапно огрел его пыльным мешком. Такое иногда случается с впечатлительными людьми после серьёзного потрясения. Впрочем, напарника можно понять. Не каждый день на твоих глазах происходят знаменательные события. Если не лукавить, Тягина до мозга костей, до глубины души или ещё глубже потрясли грандиозные планы и ошеломили неограниченные размеры замысла. Как бы то ни было, тайное рано или поздно становится явным. Тягин воочию увидел, наконец, личность напарника в натуральную величину и оценил по достоинству, притих, присмирел, сражённый глубиной ума, силой и богатством внутреннего содержания.

Так или иначе, находился Тягин в подавленном настроении. Если вникнуть в причину, он, похоже, осознал, что замысел напарника исключительно патриотичный и отдал ему должное. Со своей стороны, Тягин и сам подозревал в себе патриота и соответствующую направленность, и сейчас его мучили стыд, раскаяние и угрызения совести. Из всех соотечественников с национальной ориентацией лишь один Колыванов добровольно взвалил на себя неподъёмную ношу. Тягин наглядно представил и в натуре почувствовал немыслимую и умопомрачительную тяжесть груза.

Отдышавшись и переждав душевное смятение, Тягин обрёл дар речи.

– Выходит, ты теперь государственный деятель? – спросил он с обидой, точно соразмерил свою мечту с мечтой напарника и понял разницу, пережил горькое разочарование.

В свою очередь, и Колыванов как трезвая и здравомыслящая личность не стал притворно скромничать, отнекиваться, отмахиваться и отрицать вполне очевидные вещи.

– Выходит, – покладисто согласился он. – Назвался груздем, полезай в кузов.

Что ж, так оно и бытует в человеческом мире, один грезит о сосисках с тушёной капустой, о кружке пива в присутствии воблы, а другой витает в облаках, изобретает порох и вечный двигатель, готов своротить горы и завоевать весь мир, как Александр Македонский.

Между прочим, научный физик Альберт Энштейн подробно высказался на тему великих открытий. Когда одна пытливая дама нескромно докучала ему назойливыми вопросами и надоедливо пыталась выяснить, как делаются великие открытия, физик-теоретик с обескураживающей прямотой открыл ей всеобъемлющий секрет. В том смысле, что все знают, будто великое открытие сделать нельзя. Но иногда, изредка, от случая к случаю находится, мягко говоря, чудак, который этого не знает. Не знает, не подозревает, не предполагает, понятия не имеет, даже в голову не берёт. Он-то и делает ничтоже сумняшеся грандиозное открытие, о котором все говорят.

Похоже, и Колыванов как редкая индивидуальность не знал, не предполагал, даже не подозревал о подводных камнях. Время от времени его так и подмывало взять препятствие, взлететь, перемахнуть через барьер, преодолеть земное притяжение, любую непреодолимую преграду.

Вообще в отличие от большинства населения такую личность как Василий Колыванов, Альберт Эйнштейн и Александр Македонский характеризует неповторимая индивидуальность. Размах души и масштаб натуры, если называть вещи своими именами.

Но прочь досужие рассуждения, долой суесловие и пустую течь языка, когда грядут конкретные события и в дверь стучится реальная жизнь. В районный центр они приехали под вечер. Фура подкатила к захудалой гостинице на краю рынка, где когда-то располагался дом колхозника. Говоря открыто, уже и колхозов давно нет, и мода на них прошла, и слава выветрилась, и колхозники как-то повывелись, а дом колхозника нерушимо, неодолимо, непреодолимо стоял как наглядный памятник ушедшей эпохи. Верь -не верь, сердце заходится от переживаний, чувствительно ноет и щемит душа, образованные люди доступно излагают на иностранный манер – ностальгия, мол, ностальгия.

Ах, как неправдоподобно молоды мы были, как безоглядно, бесшабашно и оголтело надеялись на перемены и знать не знали, какие за порогом зреют времена. Как сказал народ, до порога – одна дорога, за порогом – семь дорог. Да и что нам печали строить, молоды бывали, на крыльях летали, молод был да пригож, всюду вхож, но и то верно, молод овощ зелен, молод ум зыбок. Ежели копнуть глубже, молод знал голод – отъелся и позабыл, молод мёд, так и сон неймёт, молодой квас играет, час наступит, квас дойдёт.

По совести говоря, кто знает, какие нынче времена – лучше, хуже, поди, разбери. Стоило, однако, полноценным зрением глянуть на дом колхозника, картина вырисовывалась неутешительная вполне. В глаза бросались изветшалые архитектурные излишества в помпезном стиле, облезлые колонны и пилястры, ободранный греческий ордер, растрескавшаяся лепнина на классическом портике с государственным гербом – облупленный земной шар в обрамлении искрошившихся колосьев и лент. Довольно беглого взгляда, чтобы нахлынули воспоминания, зримый привет из минувшего времени, в котором многим из нас довелось жить.

Если подходить трезво и обходиться без придирок, за внешним великолепием архитектуры в доме колхозника таился один маленький изъян, мелкая деталь, буквально микроскопическая или вообще незначительная подробность, заметить которую мог лишь откровенный недоброжелатель, скрытый враг, злопыхатель и оппортунист. Говоря короче, в доме колхозника отсутствовал туалет. То есть, в принципе, вообще и напрочь. Целиком и полностью, как говорится.

Впрочем, мы – люди привычные, что нам стоит дом построить, нарисуем, будем жить. А на безрыбье и рак – рыба, значит, радуйся, повезло с ночлегом, на худой конец, есть крыша над головой. Что касается туалета, пустяки, обойдёмся без излишеств, мы – народ бывалый, тёртый, бедовый, стреляные воробьи, нам от рождения присуща закалка за исключением отдельных избалованных персон, которых можно по пальцам пересчитать, или того меньше.

В общем и целом, без лишних слов и долгих рассуждений или, говоря иначе, не мудрствуя лукаво, Колыванов остановил фуру возле дома колхозника, ни один мускул не дрогнул на хладнокровном лице.

– Гостиница, – выразительным жестом шофёр указал на здание, но подразумевал, конечно, не архитектуру и не декор, но вложил в жест один-единственный смысл: вылезай, мол, вали, выметайся!

В некотором сомнении и раздумьях Тягин скованно, вяло и как-то незаинтересованно выбрался из кабины. Он ещё не захлопнул за собой дверцу, как в лице у него без видимых причин, без веских оснований появились озабоченность и недоумение, он подозрительно глянул под ноги, принюхался к окружающей атмосфере и стал бдительно озираться, точно ему грозила опасность, точно он почуял тревогу, точно заподозрил покушение на свою жизнь и вот-вот мог подвергнуться нападению.

Надо признаться, он, видно, не зря беспокоился и не напрасно опасался. Тревожный взгляд ощупал соседние палисадники, прошёлся вдоль щербатых плит дорожки, которая вела к массивным, имперского вида дверям, украшенным тусклой бронзой и вычурной резьбой. И пока Тягин оторопело принюхивался и озирался, волнение его крепло и росло.

– Дверцу закрой, – миролюбиво напомнил ему Колыванов.

– Что за вонь? – несдержанно поморщился Тягин.

– Во-первых, не вонь, а запах, – терпеливо уточнил Колыванов. – Во-вторых, такая у нас действительность.

– Какая, к чёрту, действительность?! – привередливо и капризно возмутился напарник и бестактно, беззастенчиво, бесцеремонно, почти развязно выплеснул порцию негодования. – Смердит, как склад дерьма!

– Так и есть, – подтвердил Василий спокойно и взвешенно, чтобы не разжигать страсти и не накалять обстановку. – Только не склад, а минное поле.

– Ты куда меня привёз?! – возбуждённо, взвинченно, почти враждебно отреагировал Тягин.

– В гостиницу. Когда-то я тоже здесь останавливался. И мои напарники останавливались. Ничего, все пока живы.

– Колыванов, откуда вонь?! – настаивал Тягин вызывающим тоном.

– Дом колхозника. Туалет не предусмотрен по проекту, – мягко и как можно доступнее, объяснил Василий в надежде, что напарник, в конце концов, поймёт, смирится, согласится и не станет артачиться, лезть в

бутылку и фордыбачить.

Однако не тут-то было. Тягин нелепо таращился по сторонам, водил туда и сюда непонимающими глазами и не брал, не брал, не брал в толк общеизвестных истин. На языке у него, похоже, вертелись многочисленные вопросы, но вся загвоздка, видно, заключалась в том, какой задать первым.

– И что мне теперь делать?! – с явной досадой, с неприкрытым раздражением, с вздорными интонациями в голосе только и смог произнести шофёр.

– Прежде всего – не паниковать, – рассудительно посоветовал Колыванов. – Запах есть, никто не спорит, но большой беды, катастрофы, трагедии, катаклизма нет. К запаху можно привыкнуть или отвлечь себя. Я где-то читал, что обоняние поддаётся внушению. Думай о духах, о хорошем одеколоне…

– Где сортир?! – в грубой манере и с ярко выраженным недовольством повысил голос Тягин. – Клозет где?!

– Что за тон, Степан? Успокойся, держи себя в руках. Туалет на рынке.

– На каком рынке?!

– На местном рынке, в двух шагах отсюда. За синим забором.

– Ни хрена себе! Мне по нужде каждый раз через забор сигать?!

– Зачем через забор? Ворота есть. Правда, на ночь их по понятным причинам запирают.

– Какие причины?! Кому они понятны?! – негодующе гнул свою линию Тягин без намёка на сдержанность, хладнокровие, выдержку и толерантность.

– Это всё-таки рынок, а не проходной двор. Мало ли, у кого какие намерения, – увещевал и призывал напарника к пониманию Колыванов. – Террористы спят и видят, как им на рынке диверсию совершить.

– Ночью?! И что дальше?! Куда мне податься?! – бескомпромиссно напирал Тягин

– Лучше всего расположиться на природе, – доброжелательно поделился соображениями Василий. – Безопасно и воздух свежий.

– Ничего себе! – Тягин неодобрительно покачал головой. – Ну и гостиница! Противогаз хоть дадут?

– Нe преувеличивай, – в уравновешенной манере, словно не видел повода для беспокойства, волнений и тревог, урезонил его Колыванов. – Мы с тобой дальнобойщики, а не кисейные барышни, нам не привыкать.

– Да я лучше в поле переночую! – дал волю чувствам напарник.

– Не горячись, – спокойно возразил Колыванов. – Здесь и электричество, и отдельная койка, и постельное бельё… Буфет, опять же.

– А вода?! – неуступчиво и требовательно настаивал Тягин.

– Воду каждый день дают – час или два, точно не помню. Все запасают. Но рукомойники есть, никаких ограничений.

– А ежели я весь хочу помыться?! Душ, скажем?!

– Тебе не угодишь. Не думал я, что ты такой капризный. Настоящий привереда, – разочарованно упрекнул напарника Колыванов. – Два дня в неделю топят баню. День мужской, день женский.

Как бы то ни было, по вынужденным обстоятельствам для тех, кто не усвоил, приходится напомнить. При всей мощи государства, при общей грамотности, при неувядаемом богатстве архитектуры с её колоннами и пилястрами в доме колхозника отсутствовал туалет. Даже намёка на канализацию обнаружить не удалось, архитектор просто-напросто её не предусмотрел.

Впрочем, нельзя строго судить архитектора и обвинять во всех смертных грехах. Как правило, постояльцы дома колхозника из числа крестьян приезжали на рынок, а торговля, как известно, противоречит коллективным принципам социализма и способствует индивидуальным проявлениям населения в масштабе страны.

Не будем, однако, бросать слов на ветер. Научные законы природы трудно опровергнуть. С другой стороны, однако, нельзя закрыть на них глаза. Так или иначе, интерес земледельцев и скотоводов к торговле на рынке легко понять, но в условиях победившего социализма невозможно приветствовать и поощрять. Как ни предохраняйся, как ни остерегайся, какие контрацептивы ни употребляй, рыночные настроения коварно проникают в коллективную атмосферу и внешнюю среду. Они подтачивают устои, заражают и соблазняют отдельных граждан, пагубно влияют на общественное сознание, на внутреннее содержание личности и состояние ума. И если на то пошло, необдуманное и скороспелое избавление народа от трудностей существования поневоле приводит к непредсказуемым последствиям. Ведь не секрет, слишком доступные бытовые удобства неизбежно балуют человека, влияют на идеалы и силу духа, снижают выносливость и закалку, что, в свою очередь, неблагоприятно сказывается на обороноспособности всей страны. Словом, как ни суди, неутешительный вывод напрашивался сам собой. Туалет в доме колхозника мог нанести державе непоправимый вред, неотвратимый ущерб, неизбежный урон.

Да что говорить, народ давно удостоверился и всегда помнил, держава родима деревней богата, а деревня – землёй. Так-то оно так, деревня добра, только слава худа, но кем ни стань, как ни повернись, родная деревня краше Москвы.

В те дни так совпало, что на территории России из причины невольно и непроизвольно вытекало следствие. Как патриоты и сознательные граждане постояльцы дома колхозника обязаны были из идейных соображений обходиться скромным уличным туалетом на местном рынке. А кроме того, по совести говоря, разве кто-нибудь обещал поголовную канализацию при социализме?

Надо честно признаться, основоположники научного коммунизма в своих трудах скользкой темы канализации вообще не касались – не замечали, не упоминали, даже не заикались, набрали в рот воды, проглотили языки или держали их за зубами. В отличие от простого люда состоятельная буржуазия и дворянство пользовались урильниками, недоступными широким массам трудящихся, что рождало классовую ненависть и социальную рознь. О полноценной канализации народ не помышлял и не надеялся в самых смелых чаяниях и мечтах. Не исключено, что указанное обстоятельство способствовало революционной ситуации в стране. Не исключено.

Между прочим, Ленин, Сталин и другие вожди революции, Троцкий, скажем, обладавшие на редкость острым классовым чутьём, тоже никогда не высказывались относительно канализации, как и учителя их Маркс и Энгельс – отмолчались, умыли руки, а если совсем начистоту, то проигнорировали, грубо говоря. Нигде в их трудах и слова не обнаружишь на указанную тему. По большому счёту, столь серьёзное упущение нельзя ничем оправдать. И кстати сказать, в своё время урильник мнился двигателем прогресса, нынче урильники исчезли из обращения, народ даже слово успел позабыть.

Если судить трезво, Колыванов всегда жил своим умом и не оглядывался на авторитеты. Исходя из пытливого интереса, он непредвзято заглянул в историю страны и долго ломал голову, по какой причине при наличии колонн, портика, карнизов и пилястров в доме колхозника отсутствует туалет.

Плохо ли, хорошо ли, но правда, пусть и горькая, прежде всего. В России исторически так сложилось, что от края и до края необъятной страны канализация практически отсутствовала по причине неограниченного пространства и скудных возможностей техники. Кроме того, широкие массы коренного населения не видели в канализации особой необходимости и крайней нужды. Когда свободной земли вдоволь и больше, народ может себе позволить любую прихоть и всяческую блажь. В мелких европейских странах все годы средневековья содержимое ночных горшков бесцеремонно выплескивали на головы прохожим, тогда как в России, к счастью, отхожие места получили широкое распространение.

Как оказалось, в районном центре, куда под вечер прибыл экипаж, органы власти, включая чиновников, депутатов, прокуроров, судей и активистов правящей партии, не говоря уже о неискушенной массе народонаселения, нужду справляли в уличных туалетах. Нужники на задворках городских зданий повсеместно смахивали на скворечники увеличенных размеров с выгребными ямами под землёй. А появись в доме колхозника несвойственный провинции клозет, широкая общественность была бы разочарована и расценила бы его как дерзкий вызов и вызывающий демарш. По совести говоря, необоснованные льготы, поблажки, неоправданные исключения из правил вызывают в людях законное недовольство и стихийный протест. Да и вообще, если местное население круглосуточно и в любую погоду ходит по нужде на двор, какие могут быть привилегии для приезжих? Случись подобная несправедливость, можно смело говорить о дискриминации и нарушении прав.

А и то правда, что предки сотни лет обычным способом в традиционной манере справляли нужду на природе, в естественных, так сказать, условиях и выжили, выдержали, выстояли, построили могучую страну.

Кто бы сомневался, по вечерам железные ворота рынка запирались на амбарный замок. И если смотреть правде в глаза, туалет всю ночь был надёжно отрезан от внешнего мира. Как ни печально, реальная картина содержит удручающие подробности. Уже после заката солнца постояльцы с постными лицами озабоченно слонялись вокруг гостиницы и взыскательно обшаривали пытливыми взглядами окрестности, как мореплаватели, которые возле незнакомого берега ищут место, где можно причалить. Что ж, нужда вежлива, голь догадлива, на пару и кузнеца научат сапоги тачать. А ежели шире глянуть, нужда песен не поёт, а взнуздает, из лычка кроит ремешок и мышей ловить заставит. Постояльцы не находили себе места, зря, что ли, в нашей местности всяк и каждый знает, нужда скачет, нужда пляшет, а при случае и горшки научит обжигать.

В общем и целом, понятно, по какой причине местность, прилегающая к дому колхозника, среди коренного населения пользовалась дурной славой, наподобие минного поля, забытого сапёрами после войны.

Тем временем, напарник с расстроенным от безысходности и недовольства видом поднял, как неимоверную тяжесть, дорожную сумку и обречённо побрёл, поплёлся, потащился, к массивным и богато украшенным дверям гостиницы.

К слову сказать, Колыванов не дразнил гусей, не сыпал соль на рану, не мутил воду, не сотрясал воздух лишними словами, но в очередной раз проявил чуткость и понимание. Как водится, сильные и благородные люди проявляют снисходительность к недостаткам и слабостям окружающих. Вот и Колыванов буднично, почти обыденно, в прозаичной и даже приземлённой манере, потянулся к дверце, чтобы захлопнуть её за напарником. Но так сложилось, совпало, сошлось, что именно в это мгновение того кольнула и насквозь пронзила внезапная мысль. Достигнув сознания, она воплотилась в неминуемый, неизбежный, неотвратимый вопрос:

– А ты куда?

Если судить строго, кое-кто мог расценить вопрос как неуместное любопытство, как болезненный интерес, как грубое вмешательство, как наглое вторжение в частную жизнь. Статья 137 Уголовного Кодекса Российской Федерации. Колыванов, однако, не стал подходить с формальных позиций. Руководствуясь высокими мерками и строгими требованиями, Василий ответил лаконично, без ложного пафоса, но честно и с гражданской прямотой: –      Домой.

Ответ сразил Тягина буквально наповал. Другими словами, едва не стоил ему жизни и здоровья. По правде сказать, Колыванов не усматривал в своём ответе ничего странного, на самом деле странность присутствовала, но смириться с ней, свыкнуться, согласиться напарнику не хватило ни жизненного опыта, ни умственного развития, ни душевных сил.

– Как?! – упавшим голосом переспросил Тягин и замер, застыл, окоченел, проявил всестороннюю растерянность организма, сотрясение психики, контузию мозга и общее недомогание тела.

Эх, как ни глянь, невдомёк бедняге, и было, да неправда, и в сапогах, а бос, и в шапке умом слаб и без шапки, и молоко в кувшине, да рыло коротко. Остро нуждался Тягин в содействии, ведь и журавль тепла ищет, и верея без подпор не стоит, и верею мажут, коли скрипит. Не дожидаясь, однако, пока напарник придёт в себя, Колыванов с лёгким сердцем и спокойной совестью или, как говорят, не моргнув глазом, захлопнул дверцу, отжал сцепление и тронул грузовик с места. Громыхая на ухабах и естественных неровностях почвы, фура катила вдоль палисадников и домов, а Тягин ещё стоял в застывшей, как статуя, позе, в ошеломлённом и озабоченном состоянии, как будто решал в уме трудную задачу из высшей математики и результат. будь он неладен, не сходился с ответом.

Наконец, до него дошло, что задача вообще не поддаётся решению. Со своей стороны, Колыванов как грамотный знаток, умственно развитый шофёр, передовик производства, да и вообще гармоничная личность слышал, конечно, о задачах, не имеющих решения. Глядя на Тягина, он вспомнил семь математических гипотез из так называемых задач тысячелетия, которые длительное время никто не мог решить. За каждую из задач объявили значительную награду в миллион долларов, лучшие умы из числа выдающихся математиков годами бились над решением, но не справились, успеха не добились, решения не нашли, миллион не получили. Одну только теорему Ферма доказывали триста пятьдесят лет, другие задачи тысячелетия оказались математикам и вовсе не по зубам, не по уму, не по мозгам или, как говорят в нашей местности – невподым.

Заинтересовавшись, Колыванов обнаружил, что Пьер Ферма жил в 17-м веке и, по слухам среди шоферов, был толковым юристом, работал судьёй, но оказался большим любителем математики и в свободное от тяжб и юриспруденции время уделял своему увлечению повышенное внимание. Слова «хобби» в те давние времена ещё просто не знали.

Что говорить, спорить, обсуждать и пререкаться, Колыванов не мудрствуя лукаво, в свою очередь, и сам, подумывал взяться за решение – не боги горшки обжигают, внутренний голос ободрял, поддерживал и поощрял. А ведь действительно, если могут юристы, почему бы не приложить руку умелому шофёру?

Секрета нет, следует открыто признать, в глубине души, Василий замахнулся на все семь задач тысячелетия, чтобы не мелочиться и закрыть проблему раз и навсегда. Примеряй-не примеряй, и мы не лыком шиты, и мы лаптем щи не хлебаем, на руки лапти не обуваем, по уму и проворству руками птиц ловим без силков и тенет. Словом талантами нас природа не обидела и не обделила, грех жаловаться и пенять.

Как альтруист, способный к самопожертвованию ради других, Колыванов готов был напрячь ум, проявить незаурядные способности и помочь математикам, подставить дружеское плечо, чтобы никто больше в общечеловеческом масштабе не ломал голову, не страдал и не парился над умозрительными проблемами, от которых простому человеку и народному хозяйству ни холодно, ни тепло. Планету и без них обременяли в несметном количестве неотложные и насущные задачи, которые требовали своего решения. Мечтал Василий бескорыстно избавить человечество от лишних забот и головной боли. С детства помнилось ему, в каждое оконце пусть заглянет солнце, испечём на каждого сдобный каравай.

Всяк знает, лишние слова мужчине не к лицу. Какие сомнения, и большому гусю не высидеть телёнка, и орёл выше солнца не летает, и лошадка в хомуте тянет воз по могуте. К своему огорчению, Колыванов никак не мог взяться за решение задач тысячелетия. Причина оказалась вполне уважительная, плотный график перевозок не предусматривал и не оставлял времени на задачи из высшей математике, но однажды Василий улучил свободную минуту, урвал короткую передышку, выкроил часок. Начать он вздумал с теоремы Пуанкаре, во-первых, красиво звучит, во-вторых, относилась к науке топологии, изучающей алгоритмы, о которых шофёр слышал краем уха, в третьих, почти все слова в теореме за редким исключением были ему практически знакомы. Формулировалась теорема на редкость доходчиво и доступно для понимания шофёров: любой трехмерный объект с некоторыми свойствами трёхмерной сферы обязан быть сферой. Говоря проще, всякое односвязное компактное трёхмерное многообразие без края гомеоморфно трёхмерной сфере. Острым своим чутьём и богатой интуицией Василий догадливо сообразил, что сфера – это обычный шар, и не предвидел, не предполагал особых трудностей с доказательством. Терпение и труд всё перетрут, усвоил Колыванов с детства.

Понятно, что на трассе во время движения головоломную теорему доказать не удастся, надо следить за дорогой, маневрировать, держать скорость, отвлекаться нельзя. Колыванов готов был пожертвовать отдыхом и на стоянке задержаться в кабине или уединиться где-нибудь на природе, чтобы никто не мешал. Он даже приготовил лист бумаги и карандаш, как вдруг узнал ненароком, что опоздал, кто-то его опередил, теорему уже доказали.

– Это надо же! – разочарованно посетовал и обескураженно разочаровался внутренний голос, раздосадованный неожиданным обстоятельством. – Сто лет не могли доказать, а стоило нам взяться, и на тебе!

Что за оговорки, хватит суесловить и гнать волну, пора угомониться и прислушаться. Как говорится, слава тебе, тетерев, что ноги мохнаты! Никто не утаивает, не скрывает, молодой учёный по фамилии Перельман, что в переводе с языка идиш означает жемчужный человек, и происходит, по всей видимости и скорее всего, от торговца жемчугом, с детства проявил редкие способности в математике, усидчивым образом потел в одиночку, жил аскетом, во всём себе отказывал, питался кое-как, сидел на хлебе и кефире, в терпеливой манере потратил ни много, ни мало лет семь или восемь, да и решил, в конце концов, проклятую задачу, постиг и доказал непостижимую и недоказуемую теорему Пуанкаре. Со своей стороны, Григорий Перельман ничего о Василии Колыванове не знал, слыхом не слыхивал – ни сном, ни духом, если быть точным. А впрочем, как и шофёр о Перельмане ни ухом, ни рылом. Оба не подозревали о существовании друг друга и о посягательстве каждого из них на теорему Пуанкаре. Ни тот, ни другой о своих пристрастиях, предпочтениях, приоритетах ни с кем не делились, в известность не ставили, вслух не произносили.

– Опоздал! – с горечью подумал Колыванов, но как человек прямой, буквально рыцарь чести, обиду не таил, претензий не выдвигал, обвинений не предъявлял, отнёсся к математику с должным уважением.

Кто бы сомневался, на автобазе, естественно, все радовались достижениям отечественной науки, единственное, никто не брал в толк, не мог уразуметь, по какой причине Григорий отказался от заслуженной награды. Все в недоумении пожимали плечами, качали головами, всплескивали руками – и шофёры, и слесари, и электрики, и диспетчеры, и бухгалтеры, и администрация, и снабженцы.

– Видно, не знал, куда потратить, – предположили одни, а другие высказывались в противоречивом духе:

– Отписал бы нам, мы знаем.

И что тут скажешь, приходилось Колыванову терпеливо всем разъяснять, разжёвывать, растолковывать и проливать свет на существенные обстоятельства: дескать, человек вообще и гений в частности живут по своему разумению, по своему усмотрению, по своему измрению и своим законам, шальные деньги вторгнутся, помешают, изменят привычный ход и образ жизни, да и приставать будут все, кому не лень.

Тем не менее и однако, узнав, что теорема доказана, Колыванов порадовался за Григория и большую науку, но огорчился за себя и автобазу, расстроился, руки опустились, настроение упало, он повесил нос, за другие неразрешимые задачи браться не стал – чурался.

– Потратишь время, оторвёшь его от семьи, а потом окажется, что твою задачу уже кто-то решил, – с досадой и сожалением заметил внутренний голос, Колыванов спорить с ним не стал, кротко согласился, смиренно покорился, но с той поры ревниво наблюдал и отслеживал, не решил ли кто другую задачу тысячелетия. Иногда его посещала непрошенная мысль, а стоит ли доказывать теорему, которую нельзя доказать, решать неподъёмную задачу, у которой нет решения, но он гнал сомнения прочь, потому как под лежачий камень вода не течёт, и если не браться за безнадёжную, безумную, безрассудную затею, остановятся прогресс и общее развитие человечества.

Как бы то ни было, Колыванов, так или иначе, обладал бесценным опытом в задачах, которые не имели решения. Нынче и Тягин столкнулся с задачей, не подвластной его уму. Решить её он никак не мог, как задачу тысячелетия. Нам нет резона подозревать симуляцию и притворство, но узнав, что напарник отправится на ночлег домой, Тягин впал в столбняк и едва не рухнул. Время тянулось нескончаемо, шофёр хлопал глазами, стоял истуканом, тужился понять, напрягал мозг, извилины раскалились, но всё напрасно, всё напрасно, решение не давалось, и, наконец, он понял, что з,адачу ему не осилить, внятного ответа, сносного объяснения не найти.

Что поделать, существование наше состоит не только из удач, свершений, достижений и успехов, на жизненном пути встречаются и неудачи. Зря, что ли, по всей местности и на окружающей территории среди народа утвердилось мнение, будто жизнь прожить – не поле перейти и не мутовку облизать, жизнь прожить, что море вплавь пересечь. Но и то правда, несчастья бояться, счастья не видать.

Во власти тяжёлых, как жернова, дум Тягин рассеянно побрёл к парадному входу. Надо ли говорить, среди зловония и гнетущей атмосферы местного воздуха большие и нарядные, украшенные резьбой и бронзой двери мнились вратами рая.

Глава 8

По обыкновению звон будильника ударил в темноте внезапно, как ночной убийца. Да, будильник проявил себя как отпетый тать, как бессовестный правонарушитель – из-за угла, исподтишка, вероломным образом, в коварной манере, в предательском ключе. И что тут ерничать, что насмехаться и проявлять иронию, даже при скромной фантазии, при скудном воображении будильник вполне уподоблялся наёмному злодею, подстерегающему наивную жертву в темноте. Но и то правда, что спящий с чистой совестью человек безраздельно доверчив, бесхитростно простодушен и опасного умысла в свой адрес не подозревает, не предполагает, никоим образом не ждёт. Впрочем, для того и предназначен бдящий и несговорчивый страж, чтобы в урочный час бескомпромиссно подать сигнал тревоги – проснись, дружок, пора в дорогу.

Вопреки долгу и помыслам, забыв предназначение и предначертание, Колыванов, однако, не проснулся и не двинулся с места, несмотря на безжалостную силу звука. Лишь жена вскинулась заморочено, ужаленная звоном, как иглой. Верится с трудом, но Колыванов на самом деле он не откликался не только на будильник, но и на тревожное беспокойство, на беспокойную тревогу жены, на магнитное поле местности, на закон всемирного тяготения, на розу ветров и показания барометра, остался безучастным к внешним сигналам и проявлениям, которые, по мнению научных кругов, непрерывно и беспрепятственно поступают к нам с разных сторон.

По большому счёту, женщины, надо признаться, к постороннему влиянию заметно чувствительнее мужчин. В отличие от мужчин женщины более совершенные и восприимчивые создания, их переживания гораздо тоньше и ярче, а кроме того, окрашены в богатые тона и оттенки. Говоря проще, жене хватило первоначального сигнала, чтобы проснуться, зажечь лампу и любовно тронуть мужа:

– Вася, пора вставать.

Что тут скажешь, голос, всегда знакомый и узнаваемый, не произвёл, тем не менее, должного впечатления и решающего значения не возымел.

«Устал, кормилец», – догадливо сообразила, сообразительно догадалась благоверная, но присутствовали, к сожалению, присутствовали в сочувствии и досада, и недовольство, и обида, как всегда, когда мужчина не оправдывает надежд, на которые вправе рассчитывать близкая женщина. Другими словами, когда жена не получает причитающегося ей внимания.

«Где он так вымотался?» – задалась вопросом жена, не оставляя попыток оживить мужа. Неотложная реанимация, однако, не дала результатов, муж беспробудно спал или, попросту говоря, бестактно игнорировал жену, а если ещё проще, то недальновидно, неосмотрительно и опрометчиво избегал и как будто вовсе отсутствовал.

В то утро по неисповедимому стечению обстоятельств личные чаяния супруги невольно совпали с производственной необходимостью на транспорте. Неподвижный и бесчувственный, как бревно, Колыванов интереса не представлял ни дома, в супружеской постели, ни в гараже автобазы, ни в кабине автомобиля, от шофёра повсюду требовалось личное присутствие и живое участие – в натуральном виде, душой и телом, с ног до головы, собственной персоной.

Так или иначе, но, не откладывая в долгий ящик, то есть, не мешкая и не медля, жена ухватила на столе забытый с вечера чайник и резво, в один момент отсосала из носика воду, а потом – мать честная! – щедро и безжалостно прыснула в лицо мужу.

Какие сомнения, час от часу не легче, живём часом с квасом, порою с водою, а чай пить – не дрова рубить, можно и надорваться. Поступок жены расценим так и эдак: с одной стороны, необходимость, с другой – зверские замашки. К счастью, водные процедуры и побудки схожим образом случались редко и пока в привычку не вошли, обычаем не стали. Народ, между прочим, давно приметил: кто часто за шапку берётся, тот редко уходит, кто часто кадит, тот редко молится, кадилом машет и лики коптит. А ещё говорят, хоть святых выноси.

Разумеется, с гуманистических позиций и юридической точки зрения поступок жены можно охарактеризовать как бесчеловечный. Даже закоренелых преступников и матёрых злодеев холодной водой будят в исключительных случаях, крайне редко, права человека и мораль никто пока не отменял. Понятно, что на водные процедуры Василий отреагировал вполне предсказуемо: вздрогнул от неожиданности, испуганно распахнул глаза и смотрел ошарашенно, не понимая, где он, что стряслось, какие происшествия назрели.

– Что?! – только и смог произнести Колыванов, очумело всматриваясь в женское лицо.

– Ничего,– подчёркнуто сухо ответила жена, всем видом показывая, что не намерена удовлетворять досужее любопытство. – Пора вставать.

Замерев, Василий озабоченно терялся в догадках и пялился спросонья, молча задавался вопросом, откуда дождь, долго ли продлится, в чём причина осадков?

Не лишним будет напомнить и особо следует подчеркнуть, что, окаменев, Колыванов в неудобной позе сонно всматривался в сидящую на постели женщину. Если подходить трезво, выражение его лица и положение тела красноречиво свидетельствовали о полном неведении, недоумении, недомыслии. В сознании, похоже, концы не сходились с концами, мысли, похоже, разбежались, разлетелись по всем направлениям, окончательно и бесповоротно разошлись, расстались с действительностью, шофёр, похоже, утерял связь с реальностью, мучительно гадал и никак не брал в толк, кто объявился и предстал перед ним наяву.

Вообще, если внимательно глянуть окрест, среди мирного населения обнаружатся многочисленные диагнозы, симптомы и синдромы, не подвластные медицине. Вот и сейчас женские черты были Колыванову знакомы, но кому они принадлежат, шофёр не помнил.

Ах, казалось бы, что за откровенный, ни много, ни мало, дуализм! Среди простого народа дуализм слывёт вредным и опасным учением, в котором материалистическая идея тесно и неразрывно сочетается с идеалистической материей. В свете научной философии родоначальниками и основоположниками дуализма считаются известные учёные Кант и Декарт. Уважая их и отдавая им должное, Василий Колыванов, тем не менее, проявлял в своих оценках известную осторожность и присущую ему сдержанность, чтобы не сесть ненароком между двух стульев, не попасть нечаянно впросак.

Однако сдержанность сдержанностью, осторожность осторожностью, но для шофёра дуализм, с одной стороны, выражал позитивную двойственность, характерную для диалектики, а с другой, наглядно демонстрировал негативную раздвоенность, которая прозрачно намекает на отсутствие цельности.

Между тем, если не придираться, а смотреть сквозь пальцы, дуализм широко и довольно часто наблюдается в личной жизни. Колыванов, к примеру, твёрдо знал и помнил, что женщина приходится ему женой, в то же время шофёр напрочь запамятовал имя. Как Василий ни тужился, ни силился, ни старался, как ни напрягал кору головного мозга, вспомнить имя не удалось.

– Что смотришь, Василий, жену не узнаёшь? – придирчиво, с явной обидой и подозрением осведомилась женщина, как бы предъявив обвинение в сознательном и преднамеренном умысле.

– Почему? – неуверенно возразил Колыванов. – Узнаю.

– А по-моему, не узнаёшь, – настаивала жена в категоричной форме.

– Узнаю, – вяло отстаивал позиции шофёр, однако благоразумно избегал конкретных упоминаний – ошибёшься, не дай Бог, возникнут претензии, упрёки, подозрения, лишние умозаключения и конкретные выводы женского ума.

Впрочем, если начистоту, справедливость и юриспруденция требуют пусть и трудных, но чистосердечных признаний. Нет в жизни мужчины участи тяжелее, нет задачи труднее, цели благороднее, нежели после ночи опознать на рассвете любимую. Задача не из лёгких, а вспомнить спросонья родное имя и не ошибиться, не опростоволоситься, не обмишуриться, не дать промашки, не попасть впросак и вовсе подвиг.

Но пора, пора всем объявить, пора всех оповестить, пора народ предупредить, а население предостеречь от скороспелых выводов и преждевременных заблуждений: провал в памяти случился с Колывановым впервые в жизни. Имя жены Василий усвоил сразу, с первого брачного дня, с первой ночи и знал твёрдо, без обмолвок и оговорок, в памяти удерживал прочно, забывчивостью до сих пор не страдал. И все годы брака, разбуди его среди ночи, жену узнал бы с беглого взгляда, с первого предъявления, имя назвал бы, не задумываясь, и даже без подсказки.

Надо ли говорить, медицине присуща романтика. Ещё на заре научного здравоохранения врачи не жадничали, не скаредничали и для нарушений памяти отвели редкое по красоте и роскошное по звучанию название: АМНЕЗИЯ!

Разумеется, нет нужды лукавить, нет смысла кривить душой. От научного термина отчётливо веет поэзией, диагноз звучит, как любовная песня, серенада, к примеру, – кто оспорит, кто рискнёт возразить? Если отдаться на волю чувств, в медицинском термине слышится имя неземной женщины, прекрасной незнакомки, чей образ грезится в мечтах, достоин песен и стихов. По нынешним временам, имя Амнезия впору присвоить белоснежной яхте олигарха, салону красоты или агентству недвижимости, не говоря уже о службе знакомств и брачной конторе.

По совести говоря, у нас нет желания кого-то обижать, выводить на чистую воду, строить козу и делать грязные намёки. Однако из песни слова не выкинешь, правда есть правда, и она кому-то колет глаза. Если начистоту, в учебниках психиатрии упоминаются разнообразные виды амнезии. Случай с Колывановым, скажем, напоминал ретроградную амнезию, пациент отчётливо помнит давние события, удерживает воспоминания детства и юности, но забывает, что с ним случилось, грубо говоря, вчера или, к примеру, час назад.

Не будем, однако, подходить излишне строго и всякое лыко ставить в строку. Нельзя, к счастью, утверждать, что ночь отшибла память Колыванову в полном объёме. В голове, как клёцки в бульоне, всплывали многочисленные женские имена, но какое из них носит жена, шофёр забыл и не мог вспомнить, хоть убей. Забывчивость, кстати сказать, не порок, многие великие люди страдали забывчивостью, а народ и тут своё слово вставил: забыл бык, как телёнком был.

– Вася, вставай,– напомнила жена, достав из шкафа чистую рубаху. – Надень, я постирала.

Так и не вспомнив имени супруги, Колыванов всё же нашёлся, голь, как известно, на выдумку хитра.

– Спасибо, жена,– поблагодарил он искренне и, что называется, от чистого сердца, от всей души.

Нет резона ломиться в открытую дверь. С позиций благоразумия и здравого смысла шофёр принял, конечно, верное и беспроигрышное решение, тогда как ошибка в имени любимой чревата, понятное дело, серьёзными последствиями, если не сказать, катастрофой.

Силы небесные, какие сомнения, какой разговор, жена – она и есть жена, дана законом, небом и судьбой. Что касается её имени, муж обязан помнить, как «Отче наш», и твёрже, разбуди его среди ночи и даже впотьмах. Впрочем, в глубине души шофёр догадливо сообразил и прочно усвоил, что без имени жены в семейном общении долго не протянешь, далеко не уедешь, тему не осилишь, в толк не возьмёшь. Рано или поздно грянет разоблачение, а не то и сам опрометчиво угодишь впросак.

Между тем, вспомнить имя не удавалось, в голове случилась прореха, образовался чёрный провал. Мысль кружила вокруг да около, как шарик в рулетке, который скачет, скачет, но в желанную лунку никак не угодит.

Если смотреть без предвзятости, утро не отличалось разнообразием. Убедившись, что интереса муж не проявляет, что внимания от него, как от козла молока, жена повела себя в соответствии с обстоятельствами. Во-первых, разочарованно поджала губы. Во-вторых, демонстративно сняла с себя праздничную чёрную комбинацию, которую собственноручно и от всей души привёз ей в качестве подарка муж. В-третьих, надела обыденное, а точнее повседневное бельё, которое носила по будням, когда муж находился в отлучке.

Как упоминалось уже, чёрную комбинацию жена старалась приурочить к редким ночлегам мужа. Не встретив, однако, взаимной чуткости, чуткой взаимности и ответного расположения, жена сочла праздничную форму неуместной. Выражаясь проще, бельё не соответствовало моменту. В конце концов, долг платежом красен, как аукнется, так и откликнется, мужья по обыкновению и в большинстве своём видят сучок в чужом глазу и не замечают бревна в своём.

Кстати сказать, вдобавок к разочарованию и дурному настроению жена надела домашний халат, от которого за версту тянуло и веяло скукой, плесенью, суточными щами, прогорклым маслом и унылой наезженной колеёй. Рутина, будь она проклята, постылая рутина ест поедом – старой бабе и на печи ухабы. Так уж сложилось, что кроме скоропостижной злокачественной амнезии на женские имена, других заметных явлений в поведении мужа никто с утра не наблюдал. Правда, курицу в дорогу шофёр всё же получил – ароматная птица с пылу, с жару в исполнении жены.

Тем временем утренний ветерок непринуждённо полоскал штору и раскачивал оконную створку, которая жеманно поскрипывала, будто притворно жаловалась на унылую жизнь. Разумеется, Колыванов – кто бы сомневался! – со свойственной ему от рождения принципиальностью, без раздумий и колебаний, живо откликнулся и незамедлительно принял безотлагательные меры. Как ни оценивай, сокола по полёту видно, мастера по работе. А и впрямь дело мастера боится, потому как мастер из печёного яйца живого цыплёнка вытащит. Словом, капнуть в петли машинное масло было секундным делом. И если на то пошло, он не откладывал на завтра то, что мог сделать сегодня, указанное свойство характеризует мужчину с положительной стороны. В любом случае, стриженая девка не успела косы заплести, скрип исчез и впредь никому не докучал.

– Хозяин! – одобрительно высказалась в адрес мужа жена.

– А как же, своё, чай, – снайперским глазом Колыванов прицелился в потолок и окинул взглядом стены. – Пора ремонт делать. Приеду, займусь.

– Хозяин! – уже совсем тепло похвалила его жена.

– На то, жена, и мужчина в доме, чтобы порядок был, – объяснил он доступно и порадовался, что пока удалось обойтись без имени – надолго ли? – вот в чём вопрос.

Надо признаться, имя супруги мозговым извилинам по-прежнему не давалось, не приходило на ум, затерялось в глубине организма и оставалось для шофёра тайной за семью печатями, если не сказать хуже. Некоторые предположения, которые на языке юристов называют версией, Колыванова всё же посещали, но убедительными не казались, хотя, если честно, по жизни шоферов чаще характеризует природная уверенность в себе.

Однако везение везением, удача удачей, но мелкая оплошность, случайная промашка, лёгкая спотычка языка, как и мимолётная потеря бдительности могли дорого стоить или, по крайней мере, выйти боком – страшно представить, жутко подумать, душа уходит в пятки, невозможно вообразить. По совести говоря, прежде всего следовало опасаться беглых обмолвок, невольных оговорок, непроизвольных высказываний, которые ненароком и невзначай срываются с языка. Доктор Фрейд, о котором уже шла речь, подобным случайностям и бесконтрольным проявлениям организма придавал большое значение, личность пациента была для него, всё равно что открытая книга. По мнению Фрейда, обмолвки, оговорки, а кроме них, непреднамеренные ошибки и, конечно, сны, непроизвольно выдают тайные секреты и секретные тайны пациента, не говоря уже о диагнозах, которые гнездятся на дне личности, в закромах души. Ах, душа, душа наша вечная, песня бесконечная, пора, пора, голубь мой, задуматься о душе.

Нам нет резона дурачить, спорить, лукавить, судачить, душа – всему мера, но нам её не измерить, поскольку душа бессмертна, и нет ни конца, ни края. И что суесловить, городить огород и трезвонить, засевай поскорее грядки, душа уходит в пятки, а коль грехами богата, спина во всём виновата, ей и ответ держать.

Если начистоту, то под углом брачных отношений многие граждане мужского пола на собственном опыте знают, что стоит опрометчиво и недальновидно допустить ошибку в имени любимой, приключений на свою голову не оберёшься. Кое-кто удивлённо и недоверчиво вскинет брови – откуда, мол, простому шофёру из гущи народа ведомы тонкие чувства и глубокие знания. Однако Колыванов чтил Фрейда и бдительно помалкивал, осмотрительно держал язык за зубами, чтобы ненароком, по рассеянности или по неосторожности, не назвать жену чужим именем.

С другой стороны, Колыванов по наивности души и внутренней чистоте натуры питал слабую надежду, что жена случайно обнаружит себя, невзначай сама выдаст имя или хотя бы мельком намекнёт.

Тем временем она быстро и умело спроворила его в дорогу: запеленала жареную курицу, налила в термос горячий кофе, упаковала дорожную сумку. Управясь с провизией, жена, как заправский костюмер, обула-одела мужа, застегнула на все пуговицы, подпоясала ремнём, завязала шнурки.

– Ты у меня такая заботливая, – растроганно отметил Василий, поощрив женщину благодарным поцелуем.

– Муж, как-никак! О ком мне ещё заботиться?! – уверенно высказала жизненную позицию и личный взгляд жена. – О муже забочусь, о детях.

В коридоре Василий приложил к губам указательный палец – тихо, мол, и осторожно приоткрыл дверь в соседнюю комнату, где мирно спали дети. Мальчишки размещались на двухъярусных полатях, которые своими руками соорудил Колыванов, младшая дочь разметалась во сне за прутьями детской кроватки. Стоя на пороге, супруги благоговейно наблюдали картину, которая с возникновения жизни на планете умиляет всех счастливых родителей. –      Уезжать из дома не хочется, – прикрыв дверь, посетовал в сердцах Колыванов.

– Так не уезжай, – с грустью вздохнула жена и загорюнилась, закручинилась, поникла, на глаза навернулись слёзы.

– Что ты, жена, что ты… – ласково успокоил её супруг. – Я скоро вернусь.

– И опять уедешь, – всхлипывая, глотала она слёзы.

– А потом снова вернусь.

– Ну да, на одну ночь.

– У меня работа такая, – отзывчиво, с душевной теплотой урезонил её Василий.

– Работа, работа…Только и слышу.

– Жена!.. – укоризненно приобнял её Колыванов, как бы пеняя за несправедливые и необоснованные обиды.

– Да, жена, – подтвердила она горестно. – Вдова при живом муже. Всё жду, жду…

– Зато каждая наша встреча – праздник! – торжественно, с подъёмом в голосе объявил супруг.

– Праздник, праздник… – покивала она кротко и вздыхала, вздыхала жалобно, безуспешно пыталась справиться с печалью. – Колготки детям купи.

– Обязательно,– пообещал он с готовностью.

– Стиральная машина барахлит.

– Приеду, починю, – заверил он твёрдо.

– Вася, в театр хочется.

– Обязательно! Приеду, сходим.

Напоследок она обняла мужа и уже созрела к прощанию, как вдруг сверхъестественным образом шофёра осенило свыше – осенило, озарило, надоумило. Кору головного мозга, оба полушария и весь мозг в целом молнией пронзила насквозь острая догадка. Несмотря на уравновешенное состояние психики и вдумчивое отношение к жизни, Колыванов простонародным жестом хлопнул себя ладонью по лбу:

– Вера! – оживлённо воскликнул Колыванов в приподнятом настроении, в праздничном возбуждении, как будто нежданно-негаданно обнаружил ценную пропажу, как будто давно бился в уме над трудной задачей, и вот – на тебе! – свершилось, внезапно додумался.

Схожим образом повёл себя древний грек и одновременно крупный учёный Архимед, когда сидя в ванне с водой, неожиданно для себя открыл новый научный закон, названный его именем. «Эврика!» – крикнул учёный, что в переводе означает: я нашёл! С тех пор благодарные потомки изучают закон Архимеда в школе.

– Ах, Вера, Вера!.. – вне себя от счастья качал головой Василий, ещё не веря, что все трудности позади и он усилием воли преодолел амнезию.

– Что, милый? – приветливо отозвалась жена, и он понял, что не ошибся, не дал маху, не попал впросак, но исключительно метко и даже точь-в-точь угодил в цель.

– Вера, Верочка, Верунчик!.. – весело, почти ликуя, но и с облегчением повторял Колыванов, словно с души свалился камень, словно разбежались кошки, которые скреблись на сердце, словно прочь все заботы, долой тревоги, а впереди брезжат полное благополучие, беспечное, существование, душевный комфорт и удобство – ни забот, ни хлопот.

– Да ты что, Василий? Что с тобой? – недоверчиво уставилась жена и смотрела круглыми непонимающими глазами.

Что, собственно, он мог объяснить, чем оправдать своё необъяснимое и неоправданное поведение? Возьмись Колыванов доходчиво и доступно втолковать кому-то причину свой забывчивости, вряд ли ему удалось бы. Какая тяжесть на сердце, какие на теле вериги, как скована мысль, как немеет язык, если мужчина забыл имя любимой! Надо ли говорить, что за чувства переживал в глубине души Колыванов. Пусть сегодня и обошлось, но где гарантия, что обойдётся завтра? Всем содержанием личности, выдающейся глубиной ума и незаурядным сознанием Василий уразумел кошмарную ответственность и жуткую опасность.

Нет смысла вникать и повторяться, но вдобавок ко всему его переполняла радость. Так он с утра намаялся с женским именем, так настрадался, что радость била ключом и выплёскивалась через край. Но и на то оговоримся мнением народа: радость без печали не бывает, радость горю не попутчик, радость быстро забывается, печаль же никогда. От избытка чувств и в знак благодарности Колыванов обнял жену и тихо, но внятно, словно делился чем-то сокровенным, сказал:

– Вера, кит гораздо тяжелее слона, ты согласна?

– Конечно.

– Тем не менее, в отличие от слона кит питается одним лишь планктоном.

– Неужели?! А рыбу он ест?

– В том-то всё дело. Исключительно мелкий планктон. В воде плавают бактерии, микроскопические рачки, моллюски, простейшие организмы, водоросли…

– Неужто кит на них охотится? При его-то размерах…

– Размер здесь не причём. Кит воду процеживает, – сообщил Василий задушевным голосом .

Услышав откровения мужа, Вера, судя по внешним признакам, едва не потеряла дар речи. Такого доверия и такой близости она не ожидала от мужа в самых смелых мечтах. На редкость неожиданно и совершенно бескорыстно супруг поделился несметным богатством внутреннего мира.

– Вера, мы с тобой вместе не первый год, – доверительно продолжал Колыванов. – И я хочу, чтобы ты знала: самое популярное в мире женское имя – Анна. Его носят 100 миллионов женщин.

– Вася, Господи, откуда ты знаешь?! – всплеснув руками, неподдельно

поразилась Вера.

– Вокруг нас существует информационное поле, – плавным жестом Колыванов очертил в пространстве круг. – Любую информацию можно получить непосредственно оттуда. Главное – проявлять интерес.

– Какой же ты у меня умный! – жена смотрела на него с восторгом и восхищением не в силах отвести глаз.

– Верочка, ты животное муравьеда знаешь? – деликатно осведомился Колыванов.

– Как же, слышала, но лично не встречала, – охотно поддержала разговор жена.

– В нашем климате муравьеды не водятся, – уточнил Василий. – Только в Южной Америке.

– Они муравьями питаются?

– Правильно, – кивнул в знак согласия Колыванов. – Животное довольно крупное – метр, иногда больше. Но интересен муравьед совсем другим.

– Чем же, Вася, чем? – сгорая от нетерпения, проявила горячий интерес Вера.

– В длину его язык составляет четверть тела,– сдержанно, но веско, со значением произнёс Колыванов.

– Не может быть! – отказалась верить жена. – Ты обманываешь меня!

– Верочка…– укоризненно качнул головой Василий. – Как я могу тебя обмануть? Когда я тебя обманывал? За один день муравьед способен поймать языком 30 тысяч насекомых.

– Ах, Вася, если б не ты, я бы никогда этого не узнала. Я так тебе благодарна!

– Вера, я тебе доверяю и надеюсь, это взаимно, – сказал Колыванов убедительным голосом.

– Вася, неужели ты сомневаешься? – в голосе жены помимо любви угадывался протест.

– Если бы я сомневался, я бы и звука не проронил, молчал бы, как рыба. Но я тебе верю, у меня нет причин скрывать от тебя правду. В Древней Греции женщины свой возраст считали не со дня рождения, а с момента вступления в брак. Вера, ты понимаешь, что это значит?

– Что? – жена глубоко задумалась, в лице отразились трудности и усилия, словно она с места на место перетаскивала неподъёмную тяжесть.

– Догадайся, ты сможешь, – поощрил её Колыванов, и хотя он знал, что время не терпит, что пора в дорогу, что за опоздание грозит штраф, тем не менее и однако терпеливо ждал, пока жена додумается сама, без подсказок, пока без посторонней помощи дойдёт своим умом.

Справедливости ради надо честно признать, Вера усердно думала, напряглась до последней черты, до крайнего состояния, ум зашёл за разум, но мысль кружила вокруг да около, ответ не давался, концы не сходились с концами.

– Образования не хватает, – призналась Вера после мучительных раздумий и взмолилась чистосердечно, словно решалась судьба. – Не томи меня, Вася, не мучай, если можешь, скажи.

По естественному для него прозрению ума Колыванов, разумеется, догадался и понял, конечно, как ей трудно. А потому не стал чиниться, высокомерно чваниться, спесиво заноситься, но вдумчивым голосом произнёс:

– Тем самым женщины в Древней Греции подчёркивали, что настоящая жизнь начинается только с замужества.

Разумеется, она задумалась над словами, и пока до неё доходил их смысл, Колыванов бескомпромиссно открыл наружную дверь, решительно шагнул за порог и уверенной рукой вызвал лифт. К тому времени и жена созрела, собралась с мыслями и одну из них произнесла вслух:

– Как хочешь, Василий, но я с древними гречанками совершенно согласна.

Едва кабина лифта пришла на этаж, женой бесконтрольно, безраздельно, безразмерно овладели жгучие чувства и яркие проявления. В невольном порыве она кинулась к мужу и трепетно его обняла по естественному зову сердца и неотложной потребности души.

– Вася! – пронзительный женский крик разодрал тишину, потряс здание от крыши до подвала и фундамента.

Если честно, Колыванова, похоже, ударило током. Электрический разряд высокого напряжения пробил мужское тело практически насквозь, навылет или даже глубже и буквально пригвоздил к полу. Вера с разбега телом припечатала мужа к лифту, запечатлела на губах жаркий поцелуй, словно напоследок пыталась надышаться, словно перед разлукой запасалась чувствами впрок. Пока они сжимали друг друга в объятиях, автоматические двери лифта безостановочно содрогались и бились в конвульсиях, лезли из кожи вон в попытках разойтись, но где было бездушному металлу сладить с безудержным, безграничным, беспримерным проявлением супружеской любви.

А впрочем, как водится, не было счастья, да несчастье помогло. Пока лифт стоял на месте, Колыванов догадливо сообразил и сообразительно догадался, что нельзя оставлять жену без ответного внимания и обоюдной взаимности. Не будет ему прощения, не будет покоя без обнадеживающих слов и сокровенных признаний. А спрашивается, чем тогда жить шофёру в дороге? И если на то пошло, хочешь-не хочешь, в знак верной любви и духовной близости следовало оставить жене что-то своё, заветное, заповедное, поделиться неразменным внутренним содержанием. А иначе ждут Веру безутешное настроение ума и разочарованное состояние тела. Не случайно народ мнение высказал: тело в кармане, ум вдалеке, сердце не камень, душа в кулаке. Позже и мы поразмыслили, добавили от себя: сердцу – лесть, телу – лепота, уму – простор, душе – теснота.

– Вспоминай почаще мужа, Вера, – обратился к жене Колыванов. – А чтоб не забывала, открою тебе на прощание тайну, которая волнует меня все последние дни.

– Что, Вася, что, дорогой?! – навострилась жена, напряглась, волнуясь, как гимназистка перед первым свиданием, вся обратилась в зрение и слух.

– Тело среднего человека содержит 75 километров различных нервов, – тихо, чтобы не подслушал никто чужой, но и нежно, чтобы без осечки достучаться, сказал Василий. – Для сравнения напомню: самая длинная ветка московского метрополитена тянется на 38 километров.

– Ах, Вася, как чудесно! – просияла жена и от счастья сжала на груди трепетные руки. – Ты на самом деле ничего не скрываешь?

– Вера, какие между нами секреты? Муж без жены – что гусь без воды, – заверил её Василий и прежде чем окончательно исчезнуть, высказался напрямик в качестве жеста доброй воли. – Одной шариковой ручкой можно написать 50 тысяч слов.

От признаний мужа кругом шла голова. Сегодня, похоже, Вера вообще потеряла голову и едва не рухнула наповал. Если не лукавить и смотреть правде в глаза, от любви к мужу ныла грудь, выразительно немели губы, сохли верхние дыхательные пути, по спине бегали мурашки. Ни муж, ни жена не знали, что врачи называют симптом ласковым словом парестезия.

Да кто ж не знает, а народ всегда знал, что муж и жена – одна душа, одного кремня искры, одно тело, одно дело, одни мысли. И пусть муж, как ворона, а всё жене оборона, муж крепок по жене, жена крепа по мужу. Кто бы сомневался, муж не сапог, не скинешь с ног, муж – полтину, жена – холстину, вместе кладут, ладно живут. Ну и славно, чего уж там, почто разоряться-то, муж с женой, что вода с мукой, одно тесто, одно место, один пирог.

Как бы то ни было, воспользоваться попутным лифтом для шофёра не составляло труда. После тяжёлого автомобиля повышенной грузоподъёмности лифт в управлении сравнительно прост, проще простого, как говорится, а если уточнить, то проще пареной репы. Но не будем, однако, пускать пыль в глаза – карты на стол, играем по-честному. Используя навыки шофёра и накопленный годами опыт, Колыванов умело направил кабину вниз, по дороге никуда не сворачивал, рулил строго по курсу и, в конце концов, беспрепятственно выгрузился в назначенном месте на первом этаже. Вскоре шофёр оказался на улице, где его всю ночь терпеливо ждал грузовик.

Тем временем и жена не теряла времени понапрасну. Не мешкая и не тушуясь, она заняла удачное месторасположение на балконе, который издавна облюбовала в качестве наблюдательного пункта. Вот и сейчас она зорко отслеживала с балкона перемещения мужа в пространстве, как военный снайпер отслеживает цель на боевой позиции.

Если подходить трезво, нельзя сказать, что Колыванов, забыв себя, оголтело рвался в дорогу – нет, отнюдь, напротив и даже наоборот. Кто бы что ни думал и ни говорил, частые разлуки с женой давались шофёру с трудом и оказывались в принципе поперёк души. Довольно часто его подмывало махнуть рукой на производственную необходимость, на материальный интерес и задержаться в семье на неопределённый срок или ещё дольше. Но что делать, что делать, если своему времени ты не хозяин, если себе не принадлежишь, если диктует законы дорога и томится в нетерпении грузовик. Да к тому же в доме колхозника заждался, по всей видимости, легкомысленный напарник.

Нет смысла напоминать, но в полном соответствии с правилами эксплуатации автомобиля, Колыванов медленно обошёл фуру, придирчиво осмотрел колёса, борта, тент, убедился в сохранности груза, в надёжности крепежа. Надо честно признать, в своих действиях шофёр недвусмысленно смахивал на морского волка, на дотошного шкипера парусной шхуны, который перед отплытием скрупулёзно проверяет такелаж.

Что ж, по совести говоря, после того, как шофёр вспомнил имя жены, с души упал камень. Теперь только и оставалось, что без задержек тронуться в путь, без сожалений пуститься в дорогу. Плавным ходом, медленно и враскачку, посвечивая бортовыми огнями, фура сонливо уплывала из тесного переулка, словно корабль из гавани.

Надо признаться, общая картина вполне напоминала портовую обстановку. Со своей стороны, и Вера, не выдержала нервного состояния и, повинуясь искреннему порыву, сорвала с плеча кухонное полотенце и махнула вслед фуре, как тысячи лет машет косынкой с причала сухопутная женщина вслед уходящему судну.

Глава 9

С утра в окружающей среде установилась лётная погода. После тесного общения с женой Колыванов обнаружил в атмосфере штиль, редкую облачность, умеренную активность солнца, неограниченную видимость, и даже барометрическое давление закрепилось на приемлемом уровне.

Несмотря, однако, на благоприятные метеоусловия и обнадёживающие прогнозы синоптиков, новый напарник после ночлега в доме колхозника наглядно демонстрировал неудовлетворённое расположение духа, неустойчивый нрав, дурное настроение и другие особенности психики. Так и подмывало высказаться начистоту: погоди, пусть прояснится, – видишь, заволокло. Что ж, годить – не устать, нам не привыкать, было бы чего ждать.

Как ни суди, как ни ряди, но ещё издали Колыванов, к своему сожалению, к огорчению и досаде, почуял неладное, угадал недружественное состояние напарника. Стоя возле дома колхозника, тот и смотрел волком, и выглядел мрачнее тучи, вся наружность, весь внешний вид свидетельствовали о крушении надежд, о крахе ожиданий.

Если подходить трезво, Колыванов по прямым и косвенным признакам определил, что Тягин за время ночлега пережил разочарование, обманулся и разуверился в людях подвергся бессоннице. Всю ночь, похоже, его мучили кошмары и другие нежелательные расстройства, с которыми медицина устала бороться. Впрочем, дельных советов напарник не принимал, медицинские рекомендации отрицал и дружеское участие отвергал в корне.

По большому счёту, о причинах Колыванов догадывался. Если смотреть правде в глаза, недовольство и нервозность Тягина объяснялись мягкотелостью нового поколения шоферов, которые не привыкли к жизненным невзгодам, трудностям существования и бытовым неудобствам.

Нет смысла лукавить и кривить душой. Наблюдая молодых шоферов, Колыванов с горечью отмечал, как неоправданно те предпочитают комфорт, как необоснованно уповают на лёгкую жизнь, да и вообще много о себе понимают. То есть, говоря откровенно, страдают завышенной самооценкой.

– Ну и удружил ты мне! – желчно, с негативным уклоном в голосе, с явным упрёком и обидой высказался Тягин, едва Колыванов притормозил возле дома колхозника.

– Что ты имеешь ввиду? – приветливо и незамутнённо, с лёгким сердцем и чистой совестью осведомился Колыванов.

– А то ты не знаешь! – с претензией и недружелюбным выражением лица усомнился напарник.

– Понятия не имею, – доброжелательно заверил его Василий.

– Я имею ввиду эту долбаную гостиницу! Этот грёбаный дом колхозника! – несдержанно напирал Тягин, и казалось, он пышет злобой и брызжет ядовитой слюной.

– А почему такой тон? Откуда раздражение и досада? – невозмутимо ,как бы не замечая враждебности, поинтересовался Колыванов. – Гостиница как гостиница. Если откровенно, в России таких пруд пруди. А на постсоветском пространстве и того больше.

– Мне плевать! – в категоричной форме отрезал Тягин. – Что за гостиница, если нужду справить негде?!

– Туалет на рынке, – хладнокровно возразил Колыванов.

– Причём здесь рынок?! Рынок на замке!

– Я тебя предупреждал. Рынок не может работать круглые сутки. В любой стране рынок на ночь закрывают. Россия не исключение, – как взрослый ребёнку, как врач пациенту, как учитель ученику терпеливо объяснил Василий существующее положение дел.

– И что с того?! Что с того?! Подумаешь, он меня предупредил! Что с того?! – неуступчиво гнул обвинительную линию Тягин.

– Остынь. Зачем лишние эмоции? – отрезвил его Колыванов.

– Какие, на хрен, эмоции?! – возмутился и в буквальном смысле потерял над собой контроль напарник. – Я всю ночь скакал вокруг, как заяц на минном поле!

– Совершенно ошибочное заявление, – внятным голосом охладил, остудил, отстранил, отразил нападение Колыванов. – Ты мог заранее побеспокоиться. Кроме того, зайцы на минных полях не скачут.

– С тобой говорить, что горохом об стенку! Где это видано: гостиница без сортира! И точка! Что тут обсуждать?!

Если честно, другой на месте Колыванова рухнул бы под тяжестью обвинений. Да, кто угодно, но только не Колыванов. Не зря он на автобазе славился умом и благоразумием, не зря все сослуживцы отдавали ему должное, высоко ценили содержание его личности.

– Во-первых, не точка, а многоточие, – рассудительно ответил шофёр. – Во-вторых, не грех и обсудить. В-третьих, всегда есть выбор. Как теоретически, так и практически. Кто тебе мешал опростаться на природе?

– А с какой стати?! Почему я должен куда-то бежать?! Ишь, умник! Философ нашёлся!

– Почему нашёлся? Я не терялся, никуда не исчезал, – резонно возразил Колыванов и развил свою мысль. – Что нам говорит наука? Теория без практики мертва. Практика без теории суха. Но вечно зеленеет дерево познания.

Если называть вещи своими именами, Тягин опешил, погрузился в столбняк и некоторое время не мог уразуметь очевидный смысл научного суждения или, говоря иначе, постулата. Он лишь озабоченно хмурился, растерянно моргал и морщил лоб в поисках ответа. После напряжённых раздумий его хватило на примитивное возражение, на лапидарный протест:

– Ты мне зубы не заговаривай! – сказал он вздорным голосом, сквозь досаду сквозили неуверенность и неопределённость. И, похоже, его вдруг осенило, он, видно, нашёлся, отыскал в арсенале бесспорный довод, неопровержимый аргумент.– Сам-то на ночь не остался!

– Ещё чего! – сразу отклонил бессовестный выпад Колыванов.– Только этого не хватало. У меня здесь дом, семья, дети, а я в гостинице заночую?

Кто спорит, судя по тону и выразительной манере, в словах отчётливо проявилось возмущение, в глаза бросились нелепость вопроса и даже абсурд. Что ж, споры спорами, возражения возражениями, но Тягин по непонятной причине умолк, будто ему вставили кляп, будто укоротили язык, будто нашло, накатило, нахлынуло затмение мозга. Во всяком случае, он надолго оцепенел и, видимо, полностью отсутствовал, умственную деятельность приостановил и уж, по крайней мере, никак себя не проявлял, ответа на вопрос не искал. Он погрузился в оглушённое состояние, которое знатоки медицины чаще называют ступором, а средний класс в массе своей именуют прострацией. Мучили его, вероятно, нескромные и неотложные вопросы, но задать их вслух Тягин не рискнул. Не рискнул, не посмел, не решился или застеснялся, застыдился, засмущался, мягко говоря.

Тем временем, из нарядных, имперского вида дверей гостиницы тянулся разношерстный люд, в котором легко угадывались заезжие постояльцы, некоторые скованно ковыляли на рынок, где уже открылись ворота, но другие предпочли соседнюю местность, которая привлекала их чахлой растительностью. Достигнув первых кустов и деревьев, страдальцы из числа постояльцев и постояльцы из числа страдальцев кидались врассыпную, но движения их носили ограниченный, неуверенный и непоследовательный характер, словно они боялись оступиться.

– Видишь?! – обличительным голосом, как прокурор и государственный обвинитель, выступил Тягин. – Нужда взнуздает, небо с овчинку покажется.

В ответ Колыванов промолчал и молча, с присущей от природы мудрой скромностью и скромной мудростью пожал плечами – кто спорит, мол, что зря толочь воду в ступе? Между прочим, разбираясь в тонкостях психологии и человеческих отношений, Колыванов догадливо сообразил и сообразительно догадался, как эффектно и эффективно вытеснить из сознания Тягина насквозь порочную мысль, как незамедлительно переключить её на другую, вполне плодотворную, достаточно продуктивную, а сознание безотлагательно направить окольным путём в противоположном направлении.

По обыкновению и давней привычке Колыванов с утра садился за руль и до полудня собственноручно управлял автомобилем. Дорога, по мнению шофёра, благотворно влияла на здоровье и самочувствие, ограждала психику от нервозного состояния. Но сейчас он решительно уступил руль напарнику. Со своей стороны, тот сел за руль, не строптивясь и не переча, видно, почувствовал острую необходимость и осознал насущную потребность. Не зря, видно, поётся в популярной песне: " Если б ты знала, как тоскуют руки по штурвалу…"

С какой стороны не взгляни, ночлег в доме колхозника вылился для Тягина в нервное расстройство и обернулся вызывающим поведением, которое издали и вблизи наблюдалось невооружённым глазом. Тягин, по-видимому, затаил обиду на весь белый свет и теперь вымещал отрицательные чувства на дороге. То есть, досаду и недовольство перенёс и распространил на соседние транспортные средства. Индуцировал, так сказать, и экстраполировал, если употребить привычные для шоферов слова.

Но слова словами, а Тягин вёл себя на дороге крайне рискованно и на редкость безответственно. Ничуть не стыдясь, он то и дело обгонял попутные грузовики, опасно подрезал и беззастенчиво маневрировал, не говоря уже о злостном нарушении скоростного режима. Некоторые автомобили испуганно сторонились, а другие с опаской шарахались на обочину, чтобы не угодить в столкновение.

Что тут скажешь, агрессивная манера вождения активно способствует дорожно-транспортным происшествиям. Если по-честному, дом колхозника, понятное дело, мало соответствует капризам цивилизации, однако это не повод, чтобы сеять вокруг недоброжелательные чувства и вражду.

Отдадим должное Колыванову. Первое время шофёр молчал и не вмешивался в события, хладнокровно сносил разнузданную манеру езды, на вызывающее поведение напарника не реагировал. С высоты жизненного опыта, нравственной позиции и почерпнутых из книг знаний Колыванов хорошо понимал состояние шофёра. Разумеется, тяжёлые условия ночлега разбудили в подсознании Тягина отрицательную психическую энергию, которая привела к нежелательным результатам. И теперь, как водится, на глазах происходили явления, которые зорко подметил и ярко описал научный врач из Вены доктор Зигмунд Фрейд. Психоанализ, одним словом.

Как ни повернись, всё на свете имеет границы, кроме Вселенной, естественно, и, конечно, человеческой глупости. Так или иначе, психоанализ или не психоанализ, но поведение напарника переполнило, в конце концов, чашу выдержки и нервную выносливость Колыванова. Другими словами, терпение лопнуло, шофёр с присущей от рождения прямотой высказал, что назрело в уме, наболело на душе, накипело на сердце.

– Слушай, Тягин, что ты мечешь икру?! Кто тебе виноват, что другой гостиницы в городе нет?! Привыкай, на то и Россия! Многие водилы так ночуют. Думаешь, я домом колхозника не пользовался? Пользовался, ещё сколько. И ничего, уцелел. Жив, как видишь. Мне твои капризы нужны, как рыбе зонтик. Или говоря проще, как зайцу триппер. За такую езду я тебе выдам – мало не покажется, получишь сполна!

– Что-что?! – Тягин сделал вид, что не понял, что ослышался, что туг на ухо и не верит своим ушам.

– То, что слышал! Хватит выламываться! Прекрати или приму меры!

– Интересно, какие? – криво ухмыльнулся Тягин.

– Отстраню! Не умеешь ездить, иди пешком! На все четыре стороны!

– Напугал! Ой-ой-ой, страшнее кошки зверя нет!

– Да?! – едко прищурился Колыванов. – А тогда выметайся! Шевелись! У меня на тебя давно руки чешутся!

Надо ли говорить, сила ломит солому, против лома нет приёма. Тягин потускнел, и, похоже, на этот раз он ещё не созрел для острых разногласий и коренных противоречий. Как известно, непримиримый антагонизм тоже требует недюжинных сил и полноценного здоровья. В общем и целом, воспитательная работа не прошла даром. По крайней мере, правила движения напарник теперь соблюдал и на рожон не лез. Как говорится, и на том спасибо.

Что ж, не будем подливать масла в огонь. После острастки напарник осадил назад, нрав свой не проявлял. Кое-кто мог решить, будто воспитание пошло впрок, и шофёр на самом деле внял, осознал, переосмыслил и образумился. По гамбургскому счёту, звучит, можно сказать, наивно, но Колыванов и впрямь надеялся, что напарник удержит себя в узде и не взбрыкнёт при первом удобном случае. Народ издавна мысль освоил: терпенье исподволь своё возьмёт, без терпежу и железо не выдержит, жди-пожди, тесный сапог разносится, широкий сядет, оба придутся впору.

Увы и ах, но даже Колыванов, уж на что стреляный воробей, которого на мякине не проведёшь, но и тот потерял бдительность и беспечно, безмятежно, беззаботно дремал, а потом и вовсе уснул, поверив в убаюкивающую иллюзию.

К своему удивлению, спустя время Колыванов сквозь сон почувствовал экстренное торможение, как будто на дороге неожиданно возникло непредвиденное препятствие. Видно, так оно и произошло, потому что, проснувшись, Колыванов обнаружил грузовик в неподвижном состоянии на обочине. Надо признаться, к огорчению шофёра, дело, как водится, остановкой не ограничилось. Со своей стороны, и напарник заметно отсутствовал, то есть, в полном объёме, как говорится, даже намёка на его присутствие в близлежащем пространстве не наблюдалось – исчез, пропал, сгинул, испарился, и следы его затерялись в необозримых просторах внешней среды.

Хочешь-не хочешь, но беспечность рано или поздно мстит за себя в неограниченных масштабах. И теперь Колыванов в полном одиночестве глазел по сторонам, решая в уме неразрешимую задачу: то ли ждать у моря погоды, то ли отправиться на поиски.

Как ни суди, как ни оценивай, всё на свете познаётся в сравнении. Даже сам себя, сравнивая с кем-то, узнаёшь – подумать только! – с неожиданной стороны. Нет смысла пререкаться, правда жизни, как правило, измеряется не словами, но фактами и преимущественно голыми. Вот и Колыванов, не строя иллюзий, не питая надежд, выбрался спросонья на подножку и в полный рост зорко обозрел местность. Открывшаяся картина отозвалась в душе горькой обидой, почти разочарованием.

Если честно, подробности едва не стоили Колыванову здоровья. Тягин и незнакомая блондинка располагались в некошеной высокой траве, оживлённо беседуя и смеясь. Так они были увлечены, так поглощены неформальным общением, что напарник, похоже, напрочь забыл о графике движения, о срочном грузе, о расписании и производственных показателях, но безраздельно и бесконтрольно отдался во власть мимолётного флирта.

– Тягин, в машину! – казённым или даже казарменным голосом зычно скомандовал Колыванов, чтобы не оставить и тени сомнений в серьёзности своих намерений.

– О, Василий! Ты уже проснулся? – щурясь на солнце, добродушно приветствовал его напарник.

– Почему стоим?! В чём причина?! – неподкупно и неуступчиво продолжал Колыванов,

– Причина уважительная: женюсь! – в приподнятом настроении, с подъёмом и даже торжественно объявил Тягин, но Колыванов, судя по всему, его чувств не разделял.

– Слишком часто, – с заметным недовольством покачал он головой. – Так мы никуда не доедем.

– Хорошо ты меня характеризуешь, Василий, – с упрёком посетовал напарник. – Что подумает невеста? Решит, что я какой-нибудь ходок или ловелас.

– Или брачный аферист, – засмеялась незнакомка.

– Какие тяжёлые обвинения! – картинно, как в оперетте, запрокинул голову Тягин и театральным жестом прикрыл лицо рукой. – Я и слов-то таких не знаю. Разве можно обманывать женщин?

– Нормальные люди так не женятся, – сосредоточенно напомнил Колыванов.

– А как, Василий, как?! – изобразил наивную невинность, невинную наивность и лучезарный интерес Тягин.

– Нормальные люди предупреждают заранее.

– Во-первых, я только–только сам узнал. А во-вторых, ты спал, я не хотел тебя будить.

– Поехали, – мрачно сказал Колыванов. – Больше стоим, чем едем.

– Погоди, Василий, пропусти даму. Она с нами поедет. Мы ведь не можем сочетаться законным браком посреди дороги, – балагурил Тягин, подсаживая незнакомку в кабину. – Осторожно, осторожно, за меня держитесь… Да крепче, крепче, не стесняйтесь.

– Я не стесняюсь, – шутила и откровенничала девица.

Если смотреть правде в глаза, Тягин оказывал незнакомке знаки повышенного внимания. Мало того, без смущения и стыда он произвёл беззастенчивую пальпацию женского тела, как медицинский врач с большим опытом – терапевт, к примеру, или, скажем, хирург.

Нет нужды повторять, само собой разумелось, поведение напарника произвело на Василия удручающее впечатление. Он сразу углядел развязные манеры и наглые замашки, все проявления носили на редкость нескромный или даже аморальный характер, если не сказать хуже, но хуже трудно вообразить.

По совести говоря, Колыванов в принципе отрицал фривольные проявления в отношениях между полами вообще, между мужчиной и женщиной в частности. Вот и сейчас мутный осадок в душе остался на длительное время, на продолжительный срок. Но не надо путаться в трёх соснах, очевидные вещи говорят сами за себя. Тягин, похоже, пренебрёг моралью и нравственностью, поведение его задело Василия, да и как иначе, если иначе нельзя. Трудно смириться с неуважительным отношением к женскому полу, ещё труднее сохранять безразличное настроение и спокойный нрав.

Что говорить, всех нас мучают разнообразные комплексы, докучают обиды, терзают неблаговидные поползновения и наклонности, но природной выдержке Колыванова можно только позавидовать. Взорвись он, дай отпор, и прости-прощай экономический рост, производственные показатели, рентабельность и деловая репутация, не говоря уже о потерянном времени, которого не вернуть.

В общем и целом, душа горела, и кипела кровь, разбирала жгучая досада, подмывала на протест и отпор. Собрав волю в кулак, Василий посторонился, дал незнакомке место, следом в кабину забрался Тягин – заблудшая парочка, баран да ярочка, спелись, видно, сговорились, пегий пестру видит за версту. Между прочим, они и впрямь бесстыдно любезничали, беззастенчиво чирикали, самозабвенно и неистощимо, как молодожёны, всю дорогу щебетали. Колыванов молчком сидел за рулём и демонстративно не встревал, рта не раскрыл, в их сторону не смотрел. Он даже головы не повернул, чтобы не оказаться невзначай соучастником, не замараться ненароком, не поступиться железными принципами, не поддаться чужому влиянию, сохранить себя в чистоте и неприкосновенности, как хранил до сих пор.

Долго ли, коротко ли, на одной из развилок Тягин высадил девицу и проводил немного, приобняв за талию, как иногда случается среди близких знакомых и давних друзей. На правах жениха Тягин вообще не знал удержу, даже бесстыже записал номер телефона и обещал позвонить. Впрочем, невооружённым глазом было понятно, что обманет, одурачит, облапошит, околпачит – лицемерно наврал с три короба и хоть бы хны, как с гуся вода.

Не стоит заблуждаться, в глубине души Колыванов возбуждённо возмутился, возмущённо возбудился, готов был вмешаться, чтобы высказаться начистоту: дескать, нехорошо обманывать девушек, давать им несбыточные зароки и обещания, держись от греха подальше, одумайся и окстись.

Судя по поведению, Тягину не было дела до чужих мнений и взглядов. Видно, он давно махнул рукой на приличия, а иначе остерёгся бы играть с огнём, дразнить гусей и плевать в колодец, из которого доведётся пить.

Как бы то ни было, молодожёны не могли расстаться и беседовали, беседовали, беседовали, прощаясь, и прощались, прощались, прощались, беседуя, а Колыванов маялся, маялся, маялся, ожидая, и в конце концов, устал ждать. Он посигналил, чтобы поторопить напарника, но тот не обратил внимания, даже ухом не повёл, глазом не моргнул, пальцем не пошевелил.

Надо ли говорить, при всём своём хладнокровии и выдержке Колыванов терпеть не мог, когда его мнение игнорируют или подвергают остракизму, проще говоря. Шофёр буквально выходил из берегов и терял самообладание, хотя посуду никогда не бил, мебель не крушил, разнузданных выходок себе не позволял. А сейчас он нажал на сигнал и не отпускал, ждал, пока Тягин обернётся. Молча, но красноречиво напарник мимикой лица изобразил досаду и негодование, а кроме того, своё отношение к происходящим событиям – тебе, мол, что надо, какого рожна?!

Кто бы сомневался, Колыванов, разумеется, не остался в долгу, указательным пальцем выразительно постучал по циферблату часов: дескать, пора, блин, время не ждёт. Но Тягин лишь необдуманно отмахнулся, опрометчиво дёрнулся телом, пренебрежительно отвернулся, как олух царя небесного, который не понимает, что его ждёт. К общей нашей печали, к досаде патриотов и соотечественников, к огорчению юридических и физических лиц, в России гром не грянет, мужик не перекрестится – нравится-не нравится, следует признать. Завести мотор и тронуться с места было для Колыванова делом мгновения, и только теперь напарник осознал угрозу и пришёл в себя. Вскочив, он второпях чмокнул девицу в щёку, со всех ног кинулся за грузовиком и прыгнул на подножку.

– Что с тобой, Колыванов?! – спросил он, тяжело дыша. – Какая муха тебя укусила?!

– Садись за руль, ходок! – приказал Колыванов голосом, не терпящим возражений и резко затормозил. – Мухи меня не кусали.

– Колыванов, ты всерьёз мог уехать? – спросил Тягин, когда они, пересаживаясь, менялись местами. – Неужто бросил бы меня?

– В следующий раз обязательно брошу, – твёрдо пообещал Колыванов.

– По-моему, тебе шлея под хвост попала, – высказал мнение напарник, трогая фуру с места. – По какой причине взбеленился, Колыванов?

– Следи за дорогой, жених! – с неприязнью отрезал Василий и зловещим образом дал понять, что разбор полётов ещё предстоит. – Потом поговорим.

Несмотря на критическую обстановку и накалённую атмосферу, жизнь на борту продолжалась своим чередом. Вскоре Тягин отдышался, привёл расшатанную психику в равновесие и успокоил нервную систему. Фура набрала скорость и, казалось, беспрепятственно и своевременно прибудет по назначению, как указано в путевом листе.

– Тебе этого не понять, Колыванов, – с сожалением и даже сочувствием произнёс напарник, словно несмышлёнышу или слабому умом пациенту втолковывал прописные истины. – У тебя семья, дом, жена, дети – целый обоз. А я…

– Что ты женщинам головы морочишь?! – свирепо перебил Колыванов. -Что ты их за нос водишь?!

– Ничего подобного, – вполне толерантно и сбалансированно покачал головой Тягин. – Я – человек мирный, зазря мухи не обижу.

– У тебя что, серьёзные намерения?! – напирал Колыванов в жгучем желании пригвоздить ходока к позорному столбу.

– Самые серьёзные, – подтвердил Тягин с обескураживающим и покладистым видом. – Я предлагаю женщине дружбу, внимание и неземную любовь.

– Жениться на них собираешься?!

– Как?! Погоди, что-то я не понял…или ослышался…

– Не ослышался! Повторяю вопрос, отвечай прямо: жениться собираешься?! Дом заводить, семью, детей…

– Не смеши меня, Колыванов! Я ж всё-таки за рулём, аварию могу совершить, – от души рассмеялся Тягин и сквозь смех признался. – Если б я на всех женился…

– Пустой ты человек, Тягин, – с горечью заключил Колыванов.– Ни устоев, ни содержания. Запомни, заруби себе на носу: семья – всему основа! Семейный человек стране опора. И надежда. А ты…– он безнадёжно махнул рукой и отвернулся, уставился в окно.

С какой стороны ни взгляни, привыкли мы правду-матку резать в глаза, справедливость в нашей жизни прежде всего. Так нам досталось на орехи, так мы понапрасну страдали, так незаслуженно мыкались по причине ошибочных мнений и предвзятого к нам отношения, так натерпелись от огульной и незаслуженной хулы, что болезненно реагируем на косой взгляд и кривую губу. Не говоря уже о голословных упрёках, вздорных обвинениях и напраслине, которые, как правило, отравляют нам жизнь и в буквальном смысле портят кровь.

Но будь что будет, жизнь прожить – не поле перейти, а море переплыть. Фура на крейсерской скорости летела по автостраде, словно тяжёлый снаряд, пущенный из дальнобойного орудия в сторону горизонта. Под гул мотора Тягин в безостановочном режиме излагал жизненную позицию или, говоря иначе, кредо, и свой взгляд на окружающую действительность, на суть явлений и положение вещей.

– Твою точку зрения, Василий, я понимаю, но не разделяю, потому как она мне поперёк души. Ежели смотреть в корень, для успешной работы и полноценного существования мне требуются свежие чувства и разнообразные впечатления. Иначе я увяну, скукожусь, дам дуба, отброшу коньки.

Нет смысла изображать невесть что, привередничать и выламываться, всё, что случается – к лучшему, пора бы знать. За окном проносилась Россия, просторная и живописная территория, где Колыванову по факту рождения выпало жить. Многие народы спокон веку мечтали здесь осесть и обосноваться, но судьба распорядилась иначе. Впрочем, Колыванов не сожалел и не удручался, чему быть того не миновать не зря говорят, где родился, там и пригодился, в своей сермяжке никому не тяжко, в своей печи и дрова горят ярче, в своём болоте и лягушка поёт, в своей семье и сам большой. Словом, не пеняй на удачу, не сетуй, глядишь – подмигнёт и улыбнётся, шагнёт навстречу, стороной не обойдёт. Василий, ясное дело, родной стране охотно симпатизировал, отдавал ей должное, хотя день и ночь ломал голову и не брал, не брал, не брал в толк, по какой причине при неограниченном изобилии всего, чего ни пожелаешь, повсеместно наблюдается кричащая бедность и убогая нищета.

Между прочим, странная особенность издавна наблюдается в России. При всей к ней любви значительная часть населения мечтает уехать и жить от неё вдали. И уезжали, уезжают, уедут, чтобы любить её издали, издали вспоминать, издали тосковать, издали по ней вздыхать.

Тем временем, напарник продолжал высказываться, как звукозаписывающий аппарат, который настроили исключительно на воспроизведение и забыли отключить.

– Мне твои заморочки, как собаке пятая нога. Ты, как я понимаю, человек правильный, кристально чистый, живёшь по твердым принципам и понятиям, в жизни признаёшь только одну линию – прямую, так?! А я предпочитаю зигзаг. И по жизни я передвигаюсь короткими перебежками. Мне главное, как карта ляжет, понимаешь? Я ведь игрок. Нет у меня в жизни главной цели, одним днём живу. А ты мне кислород перекрываешь, душишь мою художественную натуру, прессинг по всему полю устраиваешь…

Говоря откровенно, с высоты птичьего полёта диспозиция наблюдалась довольно наглядная: дискуссия по насущным вопросам современности, но одна сторона помалкивала, другая высказывалась начистоту.

– Если я с одной женщиной двигаюсь по жизни продолжительный срок, меня укачивает, – подробно изложил свою характерную особенность напарник.

– Морская болезнь? – уточнил Колыванов.

– Вот именно! Скука разбирает. Люди становятся на одно лицо. Праздники от будней не отличаю. И мысли нежелательные лезут в голову, череп сверлят: неужто я досрочно спёкся, неужели конец карьеры?

"Говори, говори», – думал про себя Колыванов.– «Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь".

– Я праздника хочу, а ты мне серые будни сулишь, влёт меня подстрелить хочешь. Стреножить норовишь, на короткий повод взять. Песню мою портишь, на горло ей наступаешь, это понятно?

"Ну-ну, размышлял Колыванов, он думает, на гнилой товар – слепой купец. Я-то знаю, на крепкий сук – острый топор".

Под углом общих рассуждений ровный гул мотора служил аккомпанементом, напарник охотно токовал, еще охотнее себя слушал, но Колыванов уже не вникал, интерес потерял, внимание переключил и думал о семье, о предстоящей встрече.

Если смотреть правде в глаза, мысли кружили преимущественно вокруг жены и детей, шофёр, словно наяву, представил, как приедет домой, как встретит его семья, как раздаст он подарки – ждут-не дождутся, хотя времени на побывку в обрез, только и останется, что переночевать.

Как ни оценивай, сколько ни размышляй, мысли о доме и о семье тревожили его неотвязно. Лишь однажды внутренний голос обронил в адрес напарника довольно едкое замечание: видом орёл, умом тетерев. В том смысле, что странные высказывания, нелепые суждения, искажённые представления, несуразные понятия! Но и то правда, невелика птичка, да криклива, невелик уголёк, а пачкает. Словом, нашёл глупец занятие – лбом в чужую дверь стучать.

Однако пререкаться с внутренним голосом Колыванов не стал, хотя и соглашаться не спешил. Вместо диалога и перебранки Василий открыл сумку с провизией, выудил лоснящуюся, янтарного вида курицу, обжаренную в чесноке, и без задержек, заминок, затяжек, практически без промедления ударился в еду. Скрывай-не скрывай, таись-не таись, но так шофёра изнурила беседа, столько потребовала душевных сил и запасов ума, что почти обескровила, выжала, как лимон, острый голод затмил все мысли.

Что ни говори, куда ни обращайся, народ всегда надоумит: голод не угар, от него не переможешься и не отлежишься. Голод не сосед, его не пересидишь. Голодному не сон на уме, голодный праздников не считает, голодному долог час, долга неделя, голодный вздыхает – сытому отрыжка.

В свою очередь, и Тягин умолк, сам себя оборвал на полуслове, как будто его стихийно обдали холодной водой, как будто неосознанно прищемили язык, как будто на голову неожиданно свалился кирпич, такое иногда случается с живыми людьми в повседневной жизни. И не надо возражать, честная правда в том и состоит, что, как ни старайся, её ни оспорить, ни отвергнуть, ни опровергнуть, ни отменить. Вывод напрашивается сам собой, да и что, на самом деле, попусту сотрясать воздух, если в животе конкретным образом пусто, во рту с утра маковой росинки не случилось реально, а собеседник в одностороннем порядке и в непосредственной близости жадно поглощает качественную еду.

Уместно присовокупить, что ел Колыванов довольно выразительно, уминал , как говорится, в три горла,но тщательно пережёвывал пищу в полном соответствии с рекомендациями стоматологов, дантистов и зубных врачей. Что говорить, со своей стороны, Тягин неподдельно и тяжело переживал текущую действительность и сопутствующие ей события. В сложившихся условиях, в создавшихся обстоятельствах невмоготу , конечно, продуктивно трудиться и полноценно, полнокровно, полновесно существовать. Хочешь-не хочешь, от голода подвело живот, активно выделяются слюна и желудочный сок, а брюшная полость вместе со всем содержимым или, говоря иначе, внутренние органы тела буквально прилипли к спине.

Как бы то ни было, запах жареной птицы ошеломил Тягина, вскружил голову и практически свёл с ума. Затравленно, с тоской в лице, он пожирал курицу глазами, вожделел, глотал слюну и с болью в душе провожал каждый кусок жадным взглядом. Голод не тётка, хотя и не дядька, пора усвоить.

Между тем, давно известно, сытый весел, голодный нос повесил. Однако нет сил терпеть, нет мочи ждать, нет охоты повторять. С некоторых пор в нашей местности сытый голодного не разумеет, без слов понятно, один пухнет от голода, другой веселится, обожрамшись – едят да мажут, нам не кажут.

Но зачем далеко ходить, евши пирог, вспомни сухую корочку. Тягин, в конце концов, не выдержал, на ходу извлёк пластиковый мешок с остатками вчерашнего ужина, которые и едой-то называть грешно – язык не повернётся, рука не поднимется. Как ни присматривайся, вникай-не вникай, объедки есть объедки, иначе и не скажешь – захочешь, да зуб не навостришь, губу не раскатаешь, на пробу не укусишь, отведать не рискнёшь. Как бы то ни было, удерживая руль, Тягин одной рукой шарил и рылся в мешке, но кроме прокисшего молока в картонном пакете с просроченной датой и чёрствого батона, который давно превратился в несъедобный сухарь, других припасов в закромах не нашлось.

Впрочем, каждому своё. Ещё Иешуа Ха-Ноцри, Иисус Назаретянин в своей земной жизни, пока был бродячим евреем, кочующим проповедником, целителем и плотником, говаривал убеждённо: Богу – богово, кесарю – кесарево. В том смысле, что каждому своё, на чужое не зарься. Надо признаться, в отличие от Колыванова напарник удовольствие не растягивал, поклевал сухарь, запил кислым молоком непосредственно из пакета, другими словами заморил червяка, чтобы на пустое брюхо черти не мерещились и не снились.

Тем временем, Колыванов по своим повадкам, привычкам и обыкновению неспешно и со вкусом насыщался жареной в чесноке курицей, которая по законам агитации и пропаганды наглядно и в полный рост демонстрировала преимущество семейной жизни перед холостой. Кстати сказать, любая медаль имеет обратную сторону. Еда вообще случается в охотку, когда навстречу бежит дорога, вокруг располагается природа и за окном скользит пейзаж.

Глава 10

Если честно, пустой голове всё трын-трава. Между тем, с некоторых пор отдельные умы и рядовые граждане, несмотря на заметные различия и пестроту мастей, сходятся в одном мнении: из пустоты содержание не возникает, не вытекает и не образуется – разрази нас гром, с места не сойти! Другими словами, в пустоте нет ни начала, ни продолжения, ни конца. Впрочем, кое-кто подозревает, будто ничего не остаётся без последствий, даже пустота. Как утверждает наука философия, рано или поздно нас позовут к ответу, за всё приходится платить.

Кстати сказать, наука наукой, философия философией, однако неизбежный вывод напрашивается сам собой. Непредвиденные, несанкционированные, незапланированные задержки на дороге, сказались, в конце концов, на общем времени в пути. К Москве фура приблизилась за полночь, хотя расписание и скоростной режим предусматривали стоянку ещё засветло – не сошлось, не срослось, не совпало.

Говоря откровенно, не надо обладать особой проницательностью и острой наблюдательностью, чтобы обнаружить исключительную загадку природы. В столицах, как в космических путешествиях, время течёт иначе, нежели в провинции, многие приезжие наблюдали явление собственными глазами. Да, как ни странно, час в столице уподобляется и соответствует дню в провинции, иногда неделе или даже месяцу – попробуй возразить.

Если говорить напрямик, то есть правду, одну правду, ничего, кроме правды, течение времени в наших условиях зависит от скорости движения. Не последнюю роль играет кривизна пространства, ведь дуга и окольная дорога настойчиво диктуют времени свои условия и особый ход. Веришь-не веришь, согласен-не согласен, но факт остаётся фактом, пилот на пути к далеким мирам постареет лишь на год, тогда как его сверстники на родной планете успеют обзавестись внуками и правнуками. А когда он в молодом ещё возрасте и в расцвете сил вернётся домой, то никого из родственников, друзей и знакомых не застанет, не доищется и не обнаружит, потому как прошли, минули, растаяли поколения, канули в лету, как в недалёком прошлом говаривали наши предки.

Стыдно признаться, мозг буксует, редкие граждане осилят научную явь умом. Еще труднее смириться и поверить. Однако заметный в мире науки умник и грамотей Альберт Эйнштейн с помощью формул и цифр доказал неразрывную связь и взаимозависимость скорости, времени и пространства. Как первооткрыватель находчивый Альберт назвал свою работу теорией относительности. Для большинства населения планеты теория всё равно, что китайская грамота, мало кто её уразумеет, даже поднатужась, даже поднапрягшись и даже на трезвую голову. Но учёный набрался терпения и успокоил человечество понятными словами: "Всё относительно, друзья мои, всё относительно…"

Нет смысла отрицать, Колыванов как думающий шофёр, в подробностях ознакомился с теорией относительности, проявил интерес к ее применению в реальной жизни. Скажем, Василий осознал неизбежные особенности провинции относительно столицы, и не рискнул оставить напарника один на один с московской действительностью. Кстати сказать, самого Колыванова заждалась семья.

Что ж, правда есть правда, она в огне не горит, в воде не тонет, по миру ходит в лаптях и многим глаза колет. Кое-кто держится мнения, будто правда – хорошо, а счастье лучше, но и счастье не конь, в оглобли не запряжёшь. А в наших краях счастье – вольная пташка, где захотела, там и села. Однако всяк знает и помнит, счастье и несчастье на одних санях ездят, на одной лавке бок о бок сидят, из одной тарелки едят..

Если без притворства, правда не речиста и не голосиста, но её каждый услышит, суда она не боится, никто её на кривой козе не объедет, вокруг пальца не обведёт. И не тужься, не парься, мимо правды не проскочишь и не прошмыгнёшь, об неё многие спотыкаются, сама она никого не боится, да многих страшит. Будь что будет, честная правда на текущий момент в том и состояла, что в Москве посреди ночи на постой определиться довольно трудно, если вообще удастся. Тем более, что положение усугубляли многочисленные условия и разнообразные причины.

Под углом присущей от природы осмотрительности Колыванов не мог беззаботно отправиться восвояси, доверив автомобиль напарнику. В условиях Москвы это была бы непозволительная роскошь, недальновидный поступок, непростительная ошибка. Стоило вообразить, как Тягин за рулём фуры бесконтрольно кружит по Москве в поисках ночлега, на сердце возникали тревожные предчувствия, в душе рождалось обоснованное беспокойство. Не говоря уже о том, что уязвлённый и раздосадованный домом колхозника Тягин вполне мог замахнуться на пяти звёздную гостиницу в центре Москвы, на «Метрополь", скажем, или "Националь", на "Шератон," к примеру, или "Марриот Грандъ-отель".

Как правило, гостиницы "пять звёзд" славятся удобствами, туалет и умывальник, по крайней мере, располагаются непосредственно в номере, а не где-нибудь поблизости – в коридоре, допустим, или, на худой конец, во дворе. Перебои с водой случаются, к счастью, редко, как с холодной, так и с горячей, насчёт рукомойников никто и не заикается, информация о клопах отсутствует, реклама относительно насекомых помалкивает, постояльцы по обыкновению селятся на свой страх и риск. Стоит упомянуть, что гостиницы "пять звёзд" способны удивить постояльца некоторыми излишествами. Русскому человеку из провинции биде требуется, как собаке пятая нога, он нередко путает биде с унитазом, купальный халат ставит его в тупик, и хотя красиво жить не запретишь, красотою сыт не будешь.

Надо сразу оговориться, проживают в пятизвёздных гостиницах преимущественно денежные миллионеры с толстыми кошельками, на редкость состоятельные богачи, которые не позволяют себе сморкаться в занавеску и знают, в какой руке следует держать нож, в какой вилку – гламур, одним словом, гламур.

Само собой понятно, что после дома колхозника гостиница "пять звёзд" могла произвести на Тягина неизгладимое впечатление и ошеломить до крайности, до глубины души, до мозга костей. Падкие на гламур личности в условиях роскоши нередко теряют над собой контроль, у них случается короткое замыкание, переворот сознания, сгорают пробки, отказывают тормоза. И уж конечно, они не задумываются, что звёзды им не по карману, а дом колхозника в самый раз.

Как бы то ни было, несдержанный в своих проявлениях, беззастенчивый в своих претензиях Тягин мог оголтело и наотмашь позариться на безумный шик, пустить пыль в глаза – где, мол, наша не пропадала! Или того пуще – пропадай моя телега, все четыре колеса! Дескать, мы тоже не лыком шиты, лаптем щи хлебать не будем, нам палец в рот не клади. Но посудите сами, ум разуму не указ, ум разуму подспорье, ум любит простор, а глупости и в тесноте уютно. К слову сказать, телега собирает, сани разоряют. А ежели кто не уразумел, на телеге рабочая лошадь груз возит, на санях катаются праздно в своё удовольствие.

Так или не так, наглядную картину в пятизвездной гостинице легко представить, ещё легче вообразить. Среди ночи заезжего гостя слепят яркие фонари, повсюду полыхает море света, блеск и сияние в зеркалах, швейцар при входе, разнаряженный в пух и прах, весь в позументах и аксельбантах, как генерал на параде или даже маршал бронетанковых войск.

Для полноты картины стоит упомянуть лимузины, смахивающие на океанские лайнеры, и кабриолеты с ослепительными женщинами на борту. Ах, что за немыслимая красота, умопомрачительная картина, ошеломительные формы – упасть, не встать, с ума сойти! И вот на тебе, среди сокрушительного великолепия, среди роскоши и неправдоподобного благоухания к сияющему, как алтарь, входу причаливает вся пыльная до крайности фура, застит размерами перспективу и окружающий вид. И слава Богу, если впишется в ограниченное пространство, если никого не заденет, ничего не повредит. А зацепи ненароком фура стеклянную вывеску или витрину, задень бортом чужой автомобиль, всю оставшуюся жизнь незадачливый водила будет расплачиваться по долгам – до гробовой доски, как говорится, до конца своих дней.

Но что предполагать и разглагольствовать, прибытие, допустим, состоялось без тяжёлых, как принято формулировать, последствий, манёвр и торможение шофёру удались, сошли с рук, фура успешно причалила к подъезду. И конечно, вся публика, сколько ни есть поблизости, жильцы-постояльцы, прохожие и зеваки, персонал и гости пялят зенки, а величественный, как имперский памятник, швейцар застыл в неподвижности, онемел, окаменел, выпученные глаза вот-вот полезут из орбит.

Правда, кое-кто решит по неведенью, будто фура в срочном порядке доставила неотложный rpyз – кавьяр, как называют на западе чёрную икру, свежих устриц, шампанское «Вдова Клико» и заблудилась, заплутала, сбилась с пути, зарулила невзначай с противоположной стороны. И никто, понятное дело, ни один свидетель, ни один зевака или наблюдатель не помыслят, не задумаются, даже не заподозрят, ни сном, ни духом, как принято говорить, что на фуре в гостиницу явился новый постоялец – осчастливил, можно сказать, облагодетельствовал, одарил.

Не надо ерничать, не будем лукавить, Колыванов наперёд знал и предвидел, чем закончатся необоснованные, неоправданные и беспочвенные притязания напарника, вздумай тот заночевать в гостинице "пять звёзд". Иначе, как конфуз, не скажешь, другого слова не подберёшь, тогда как реальные события, голые факты и конкретные проявления бросятся в глаза. Если охрана не вытолкает грубо и с явной неприязнью взашей, то челядь, как водится, отнесётся неодобрительно или даже враждебно, спесиво поднимет на смех и обругает высокомерно – дескать, недотёпа, простофиля, деревенский колпак, такой-сякой – дурак опаснее врага. Не секрет, зубоскалы и недоброжелатели всегда тут как тут – засмеют, зашикают, зашпыняют, затуркают, облают на чём свет стоит, со свиным, мол, рылом, да в калачный ряд.

Хорошо ли, плохо ли, нравится-не нравится, но такая, ни много, ни мало, суровая правда жизни, будь она неладна. И чем чёрт не шутит, за милую душу отберут фуру, а водилу подвергнут аресту, ни больше и ни меньше, если на то пошло. Это на дороге в случае надобности полицию не дождёшься, не добудишься, не докричишься, а здесь – вот она, всегда рядом, под рукой, день и ночь на прикорме, вокруг да около пасётся, по соседству вьётся, своего не упустит – жалуйся-не жалуйся, кричи-не кричи.

Что ж, и глупому дураку ясно, что Колыванов не отсиживался в кустах, не умывал рук, не замыкался в себе – ничего, мол, не знаю, моя хата с краю. Напротив и скорее наоборот в силу гражданского долга и гуманных чувств испытывал ответственность за напарника, как старший за младшего, взрослый за ребёнка, офицер за солдата, начальник за подчинённого, белый за чёрного, учитель за ученика.

Нет, не зря Колыванов круглые сутки и в любую погоду пользовался на автобазе заслуженным уважением. Как ни суди, не мог Василий оставить напарника в столице без своего призора и попечения, не мог бросить в бездомном виде на произвол судьбы. Хотя особо следует напомнить и отдельно следует подчеркнуть, самого Колыванов с нетерпением ждали в родном доме жена и дети, ждали-дожидались, считали минуты и часы.

Так или иначе, именно по причине гражданской ответственности, гуманного долга и человеческой солидарности экипаж исколесил всю Москву. Рабочее общежитие в районе Мамыри второй день обживали активисты нетрадиционной ориентации, прибывшие на региональный слёт, и участники движения в защиту уличной торговли.

Справедливости ради стоит оговориться, ночной администратор пошла Тягину навстречу и предложила сдать в аренду личную койку – безвозмездно, но не бескорыстно, в этом и крылся изобретательный секрет. Хотите, верьте, хотите, нет, женщина в одностороннем порядке выдвинула обязательное условие: койку она сдаст внаём, но сама из неё не уходит, останется до утра.

К огорчению Колыванова, напарник склонен был согласиться. Василий не на шутку расстроился, легкомыслие Тягина в который раз оказалось для него неожиданностью, в который раз огорчило насквозь, ранило навылет.

– Неужто мне на улице ночевать? – обосновал и аргументировал свою позицию напарник.

Тем не менее и однако, ночь напролёт в одной койке с администратором общежития Колыванов счёл слишком высокой платой за постой.

– Ничего себе, цену заломила! – возмутился Колыванов. – Таких цен в природе нет!

– Рыночные условия, – напомнил Тягин. – Сейчас всюду дороговизна.

– В условиях рынка цена соответствует товару, – проявил экономические познания Колыванов. – Ты глянь… Цена заоблачная, а качество товара довольно посредственное.

– А инфляция? – возразил напарник.

– А духовные принципы? – привёл неопровержимый довод Василий.

Говоря откровенно, Колыванов не мог своими руками толкать напарника на безответственные и легкомысленные поступки. К неудовольствию Тягина, который мечтал о полноценном отдыхе, Колыванов отверг предложение, и экипаж продолжал колесить по Москве в поисках ночлега.

– Странное название Мамыри, – задумчиво рассудил Тягин. – А где Папыри?

Что ни говори, похоже, не заладилось, не затеялось с ночлегом в бескрайней Москве, хочешь-не хочешь, приходится признать. Местность Нижние Котлы отказала Тягину в ночлеге по причине аварии водопровода, в проезде Соломенной Сторожки медицинские врачи объявили санитарный карантин. Вдобавок ко всему на улице 13-ая линия Красной Сосны клали асфальт, улицу Чугунные Ворота перекопали вдоль и поперёк – ни пройти, ни проехать, а улицы Верхние Поля и Нижние Поля погрузились в кромешную темень по причине отсутствия электричества.

И уж если не везёт, то не везёт во всём или, как говорится, пришла беда – отворяй ворота.

То-то и оно, народу известно, беда не ходит одна, беда семь бед приводит. Да что удивляться, языком распаляться, напасть вокруг рыщет, беда людей ищет. И уж, конечно, беда беду родит, беда беду накликает, беда на беде беду погоняет, беда беду бедой затыкает. Пора бы и умолкнуть, прикусить язык, но беда с нужей лезут наружу, беда не дуда – станешь дуть, в глазах муть, слёзы капают. Только и остаётся, что уповать: беда, что вода, приходит на двор нежданно-негаданно, да и схлынет также.

Между тем, ночлег по-прежнему оставался несбыточной мечтой, они и на шаг не приблизились к цели. И уж казалось бы, как говорят в народе, ноги с подходом, руки с подносом, сердце с покором, голова с поклоном, язык с разговором, а толку и проку как не было, так и нет. В Левом тупике и соседнем с ним Упорном переулке шумно гуляла свадьба, запрудила, заполонила тротуары и мостовые, на улице Матросская тишина и в Последнем переулке маленькие гостиницы оказались на ремонте, что поделаешь, куда ни кинь – всё клин.

Как ни горько сознавать, но свои причины обнаружились и в Марксистском, и в Коммунистическом переулках, и на скромной улице Аллея Пролетарского Входа. Надо отдать напарнику должное. Поиски ночлега Тягин переносил на редкость стойко, с примерным терпением и неожиданной выдержкой – ни жалоб, ни упрёков, ни обид, только иногда присвистывал от удивления, сражённый размерами и достопримечательностями столицы.

Если честно, экипаж уже потерял надежду, и Колыванов готов был забрать напарника домой, как вдруг неожиданно порадовал Магистральный тупик. Сказать по правде, никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь, Москва слезам не верит, на жалость её не возьмёшь. К слову сказать, Магистральных тупиков экипаж обнаружил вдвое больше, чем требовалось для счастья. Первый и второй тупики сходились углом и оказались широкими улицами с оживлённым движением, но главный сюрприз ждал шоферов впереди: в тупиках на любой срок сдавались внаём койки, комнаты, квартиры – вселяйся, располагайся, водворяйся и обосновывайся заодно. Не иначе, как повезло, наконец, редкая оказия – живи, не хочу.

– Никогда не думал, что заночую в Магистральном тупике, – оценил местность Тягин.

– Не нравится? – поинтересовался Колыванов.

– Ещё как нравится! Дух захватывает! Одно название чего стоит! – выразил неподдельный восторг и чистосердечное восхищение напарник. –      Ещё бы! Звучит-то как: Магистральный тупик! Большой умник придумал, – безоговорочно поддержал напарника Колыванов.

Теперь можно было и о себе подумать. Убедившись, что напарник устроен, Колыванов попрощался в дружелюбной манере, приветливо махнул рукой. Да, вёл себя Тягин в дороге вздорно и необдуманно, но Василий не держал зла, не поминал лихом и не ставил каждое лыко в строку.

– Отдыхай, – сказал он доброжелательно. – Утром я за тобой заеду.

Говоря откровенно, на бедного Тягина больно было смотреть. Его взяла оторопь, он растерянно застыл, замер, окаменел, пялился очумело не в силах слово произнести.

– Не понял, – произнёс он глухо и был скован телом, как голый на морозе. – А ты куда?

– Домой,– ответил Колыванов непринуждённо и добросердечно, чтобы не обременять напарника досужими мыслями и тяжёлыми домыслами.

– Полегче, помягче, поделикатнее… – советовал внутренний голос, заботясь о душевном состоянии Тягина, потому как неосторожное слово или даже взгляд, способны повредить здоровье, нанести ранимому человеку психическую травму.

Впрочем, помогло мало, напарник тупо таращился, словно баран на новые ворота, и выглядел, как закоренелый двоечник, который тужится, силится, напрягается, но не берёт, не берёт в толк, что происходит и о чём речь.

– Так ты в Москве живёшь? – усилием воли и напряжением мозга сформулировал мысль Тягин, в голосе присутствовали робость и неуверенность, а по внешнему виду было понятно, как страшится он собственной догадки.

– И в Москве тоже, – буднично ответил Колыванов с присущей ему скромностью, точно разговор касался прописной истины, не требующей объяснений. – Я вообще всегда дома ночую.

– А как это? – тупо, в полном недоумении спросил Тягин упавшим голосом, будто растерял запас последних жизненных сил, мозг напрасно тужился и бесполезно напрягался на холостом ходу.

Говоря откровенно, признания Колыванова буквально ошеломили напарника, заметно потрясли, надломили и почти сразили. Оторопев, он растерянно не находил себе места и не мог сосредоточиться на выводах ума. Не стоит, однако, подозревать, Колыванова в жестокости и бессердечном отношении к людям.. Как сын великого народа он не искал конфликтов, конфронтаций, противостояний и противоборств, но безоговорочно надеялся на качественное взаимопонимание и мирную взаимосвязь. Как говорится, имеющий глаза, да увидит, имеющий уши, да услышит, имеющий руки, возьмёт, имеющий ум, поймёт.

Словом, если по справедливости, Колыванов не лез напролом, не ломился в открытые двери, не спешил поперёк батьки в пекло, никого не забрасывал шапками, не вешал лапшу на уши, никем не помыкал. Нет, Василий отнёсся к напарнику исключительно бережно, терпимо, гуманно, с полным пониманием или, говоря проще, с толерантной транспарентностью, с транспарентной толерантностью, если перейти на доступный шоферам язык. Колыванов вообще и в принципе относился к людям, как дипломированный врач, давший клятву Гиппократа, и всегда следовал главному принципу медицины: НЕ НАВРЕДИ!

– А как это? – в безнадёжном состоянии повторил Тягин после изнурительной умственной работы, которая завела в тупик.

Если смотреть в суть и в корень, то при всех разногласиях и противоречиях Василий щадил напарника и проявлял человечность, чтобы не ранить ненароком, не нанести повреждений хрупкому сознанию, не причинить душевных страданий и неоправданных мук.

– Для меня вся Россия – дом родной, – приветливо и подробно объяснил свою позицию Колыванов, вспомнив патриотические песни общественного звучания, гражданского содержания, бодрого настроения, оптимистичного направления.

Между прочим, те, кому память не изменяет с кем попало, вспоминают иногда задушевную песню с жизнеутверждающей позицией:

Мой адрес – не дом и не улица,

Мой адрес – Советский Союз!

Что ж, адрес исключительно точный и правильный, а Россия – дом родной и подавно, кто бы сомневался, кто бы возражал. И кто бы что ни говорил, ни думал, ни гадал, шофёр Василий Колыванов не заслуживает упрёка, порядочность у него в крови. И не делайте его козлом отпущения, не вешайте на него собак, очернить его не удастся, как бы кто ни хотел. И если на то пошло, Колыванов вообще заслуживает похвал, в благородстве и чуткости ему не откажешь, а если кто и откажет, то зарекомендует себя с отрицательной стороны.

Кто бы сомневался, Колыванов всей душой рвался домой. И пусть дома его ждали неотложные дела, пусть вся насквозь истосковалась семья, изголодалась, извелась жена, пусть личная жизнь требует личного участия и личного присутствия, пусть дети заждались отца, Колыванов не бросил напарника, не оставил без крыши над головой. Многие, очень многие на его месте, как пить дать, поступили бы иначе, а если честно, то наоборот.

Не секрет, Москва – большой город. После всех разъездов и поисков в Крестьянский тупик возле станции метро "Пролетарская», где он проживал с семьёй, Колыванов попал глубокой ночью. На кухне его ждал то ли поздний ужин, то ранний завтрак, домочадцы, устав от ожиданий, спали без задних ног. Однако Василий не сетовал, не жаловался, никого не винил. А и то

правда, что люди героических профессий, их жёны, дети, боевые подруги и родственники в своём существовании по будням и праздникам не знают твёрдого уклада и расписания. Они зависят по большей части от текущих событий, переменчивых обстоятельств и временных условий, потому жизнь течёт, как река, текущая вода любой камень обточит.

Если внимательно присмотреться, шофёра как гражданина и патриота по жизни ведут – кто бы спорил, кто бы возражал! – служебный долг и забота о стране, которая, кстати сказать, главнее всего на свете, важнее личной жизни и прочих важных дел. И если на то пошло, не зря и не случайно поётся в популярной песне:

Забота у нас простая,

3абота у нас такая:

Жила бы страна родная, -

И нету других забот.

Положа руку на сердце или на другой жизненно важный орган, умри – лучше не скажешь! Но тем временем внутренний голос нашёптывает едва слышно: не учи меня, на какую ногу хромать, я и сам на обе умею.

Вопреки героическим песням и, несмотря на патриотическое направление жизни, проснулся Колыванов поздно, сказались неизбежные причины: общая усталость организма, длинная дорога, производственные конфликты, путевые трудности, принципиальные разногласия и противоречия с напарником, а кроме того, длительные перемещения крупногабаритной и большегрузной фуры в условиях ночной Москвы.

Как ни грустно, факт остаётся фактом: в урочный час будильник молчал, побудку Василий бессовестно проспал. Ему уже давно полагалось сидеть за рулём и управлять грузовиком на изрядном расстоянии от Москвы, тогда как на самом деле он только-только продрал глаза и в качестве неподвижного, как колода, тела обнаружил себя в постели. Правда, на данный момент жена в полном объёме отсутствовала, соседняя подушка ещё хранила след головы.

Естественно, Колыванов спросонья не сразу понял, где он, куда попал. К жгучей досаде многих женщин, противоречивые и противоестественные, если не сказать, вопиющие, проявления наблюдаются иногда среди мужского населения страны. Некоторые мужчины с вечера ещё помнят, где заночевали, но разбуди их утром или ночью, они растерянно хлопают глазами, морщат лоб, напрягая память, ищут ответ, куда их занесло. Ищут и часто не находят. В те минуты конкретная действительность сознанию не даётся, память катастрофически подводит, хоть убей. В свою очередь, и женщины, которые делят с ними ночлег, обычно возражают против сомнительной и необъяснимой забывчивости мужчин и готовы их растерзать, стереть в порошок, пригвоздить к позорному столбу.

Тем временем Колыванов в сонной неподвижности всего тела усилием воли напрягал ум и зрение, чтобы уразуметь и понять своё месторасположение и местопребывание. Он терялся в догадках, но ответа не находил. Несмотря на мобилизацию внутренних ресурсов и скрытых резервов, соединить концы с концами не удалось.

Если верить на слово научным биологам, санитарам и врачам, потерю сильным полом ориентации в пространстве и времени они связывают с общим износом внутренних органов, тканей и усталостью мужского организма. Лечащие врачи, как правило, рекомендуют мужчинам сбросить обороты, убавить пыл, унять неоправданную активность и некоторое время держаться от женщин подальше или хотя бы на расстоянии вытянутой руки. То есть, на сяжок, как говорили в старину. Выражаясь иносказательно, врачи подразумевают щадящий режим, полноценное питание, водные процедуры и продолжительный сон в условиях покоя. Спрашивается: кто против? Даже Колыванов, уж на что трудяга, но и он согласится без оговорок.

Между тем, несмотря на застой в душе и сонливое течение процессов в теле, Колыванов вместо отдыха глубоко задумался. Животрепещущий вопрос о его местонахождении и местопребывании требовал безукоризненной точности, ведь даже незначительная ошибка, ничтожный просчёт, никчемный промах означали серьёзную угрозу, реальную опасность для жизни, а то и мучительную гибель.

К несчастью, после непродолжительного всплеска активности ум зашёл за разум. Напрягая мозговые извилины, шофёр пристально и довольно придирчиво шарил взглядом по комнате в надежде взбодрить и оживить угасшую память. Не секрет, мебель и окружающая обстановка, даже мелкая деталь или подробность интерьера вполне способствуют воспоминаниям и могут натолкнуть на правильный ответ. Впрочем, дотошная рекогносцировка заметной удачи шофёру не принесла. Мебель, книжную полку, комнатные растения в горшках и цвет обоев глаз, конечно, помнил, но кто конкретно проживает с Василием в знакомом интерьере, вспомнить не удалось.

Дверь внезапно открылась, жена возникла на пороге, как кукла в механической шкатулке, какими увлекались в старину. И если куклу сопровождают скрип и стук механизма, жену сопровождали попутные признаки и побочные проявления: беспокойство, досада, обида и разочарование в сочетании с недовольством.

– Здравствуй, жена! – довольно искренне и с воодушевлением приветствовал супругу Колыванов.

Нет нужды повторять, что в отличие от многих современников вообще и от соотечественников в частности, Колыванов жену любил. Чувств своих шофёр не стыдился и не скрывал, стеснения не испытывал. Василий относился к супруге дружелюбно, в положительном ключе, можно сказать, вполне сердечно и не упускал случая, чтобы наглядно продемонстрировать благосклонное отношение.

С другой стороны, вздумай дотошный исследователь, добросовестный наблюдатель, пытливый созерцатель изучить жизнь Колыванова под микроскопом, наверняка, обратил бы, надо думать, внимание на особую подробность, на красноречивую деталь: шофёр редко обращался к жене по имени – крайне редко, буквально от случая к случаю или того реже.

– Как ты спал, дорогой? – заботливо поинтересовалась супруга.

– Как убитый. Дома я всегда хорошо сплю, – честно охарактеризовал свой ночлег Колыванов.

– А мы тебя заждались – я и дети. Ждали, ждали и уснули.

– Правильно сделали. Я поздно приехал, практически под утро. В дороге задержался, потом ночлег напарнику искал.

– Нашёл?

– А как же! Устроил и сразу домой. Не бросать же человека на улице.

– Какой ты у нас позитивный! – объективно признала жена, несмотря на скрытую обиду. – Народ злобный, вокруг столько недоброжелателей, а ты…просто луч света в тёмном царстве!

Если начистоту, похвала и высокая оценка пришлись шофёру по душе, по нраву и по вкусу. Расчувствовавшись, он, со своей стороны, испытал стыд и угрызения совести, потому как не нашёл для себя оправданий и веских доводов в свою пользу: имя жены, в любом случае, следует помнить, как библейскую заповедь. Между прочим, в наше время и в наших границах наличием стыда и присутствием совести похвастать могут далеко не все граждане, исключения случаются на каждом шагу, даже чаще, яблоку негде упасть.

Обойдёмся без клеветы, не надо грязи. Однако, если честно, кое-кто находит стыд и совесть пережитками прошлого. Кое-кто вообще относит их к рудиментам биологического развития наподобие, скажем, хвоста, шерстяного покрова или, к примеру, третьего глаза, который, по мнению некоторых ученых, располагался на затылке в доисторические времена. Как бы то ни было, в отличие от многих жителей и жильцов Колыванов сохранил данную от природы совесть в целости и сохранности. Вот и сейчас, пережив радость встречи с женой, в глубине души шофёр ощутил горький привкус и от стыда готов был провалиться сквозь землю .

Кое-кто, понятное дело, усомнится, но причина лежала на поверхности. Ночью он вёл себя на редкость бестактно, практически недобросовестно или даже халатно, проявил к жене неуместное в браке равнодушие, постыдное безразличие, а если откровенно, то вполне негативное отношение. То есть, беспробудно спал и не удосужился, не сподобился, не удостоил жену вниманием.

Как ни грустно сознавать, от правды не уйти. Можно, конечно, вздыхать, можно рвать на себе волосы и посыпать голову пеплом, но факт остаётся фактом: ночью Василий присутствовал в супружеской постели только как видимость, как зримый образ, как фантом, без ощутимых проявлений. Другими словами, проку от мужа ночью жена не наблюдала вовсе – ни проку, ни толку, ни практической пользы.

Справедливости ради стоит упомянуть, что все годы семейной жизни Колыванов как муж и как мужчина оказался на высоте, зарекомендовал себя с выгодной стороны. То есть, супружеским долгом не пренебрегал, с мужскими обязанностями справлялся в полном, грубо говоря, объёме.

В общем и целом, своё предначертание в семье шофёр осознавал и помнил твёрдо. От супружеской участи Василий не отлынивал, холостых выстрелов не допускал, мужской репутацией дорожил, подмочить её опасался. И уж, конечно, зазря Василий никогда не простаивал, функционировал исправно, в любое время суток хранил боевую готовность: порох держал сухим, фитиль наготове. Словом, до сих пор Колыванов супружеские обязанности исполнял регулярно и добросовестно. А и то правда, хочешь-не хочешь, но коль взялся за гуж, не говори, что не дюж, и ежели назвался груздем, полезай в кузов. Другими словами, если ты мужчина и муж, делай, как написано на роду, разбейся в лепёшку, а что природой назначено, предоставь – вынь да положь, как говорится, вынь да положь.

Ах, кто бы сомневался, по большому счету, Колыванов в полный рост мужчина хоть куда, на супружеском поприще собаку съел. В отношениях с женой Василий достиг небывалого уровня, ни сучка, ни задоринки, и, разумеется, комар носа не подточит, если называть вещи своими именами.

Сегодня, однако, Колыванов впервые – надо же такому случиться! – себя не проявил, внимания жене не уделил, сплоховал, можно сказать, опростоволосился, оплошал, промахнулся. Да, именно сегодня, впервые за весь брачный стаж, за все годы супружества. И если верить в приметы, то ли медведь в лесу сдох, то ли полицейский родился.

Что ж, приходится краснеть. Была ночью возможность себя проявить, была да сплыла, как принято говорить. И если честно, перед женой Василий себя скомпрометировал, опрометчиво и недальновидно упустил реальную возможность отличиться – проспал, проморгал, проворонил…

Без слов понятно, что испытывала жена. Едва она вошла, шофёр зразу уразумел, угадал, углядел невидимую миру обиду и женское разочарование. Стоило терпеливо ждать встречи, питать надежду, верить мужу и самой хранить верность, чтобы благоверный, посланный небом и судьбой, безответственно проигнорировал жену, беспечно, беспричинно, беспардонно пренебрёг мужским долгом и непременной обязанностью. Впрочем, о своём состоянии жена не обмолвилась и словом, законных претензий не предъявила, мужа не упрекнула – ни словом, ни взглядом, ни жестом, ни вздохом.

К слову сказать, как мыслящий шофёр и знаток человеческих душ Колыванов отчётливо понимал чувства женщины, её молчаливую обиду и скрытое недовольство, которые рано или поздно проявятся, вырвутся наружу и, как водится, с неожиданной стороны. Надо признаться, он, как в воду глядел, долго ждать не пришлось.

– Между прочим, будильник, сегодня молчал, – с укором попенял жене шофёр, нарушив затянувшееся молчание.

– Естественно, – незамедлительно подтвердила жена и безотлагательно сделала чистосердечное признание. – Это я его отключила.

– Зачем? – в полном недоумении воззрился на неё Колыванов.

– Не могу я смотреть, как ты из сил выбиваешься. Круглые сутки в дороге, без отдыха пашешь, – выразила она сочувствие, но не удержалась от колючего упрёка, от колкого намёка, от язвительной интонации. – Ночью на меня даже внимания не обратил.

– Я – шофёр, причин много, – в неопределённой манере попытался

оправдать себя Колыванов, но звучало неубедительно, жена вполне могла разувериться.

– Шоферов на свете пруд пруди, все дома ночуют, – без особых усилий опровергла его жена.

– Смотря какие, я всё-таки дальнобойщик, – пробовал урезонить её Василий, но понимал, что, как ни тужься, как ни старайся, переубедить жену не удастся, мнения её не поколебать, в свою веру не обратить, взглядов своих не привить, суждений не втолковать.

– Где это видано, чтобы семейный человек жил в автомобиле?! – неуступчиво и бескомпромиссно вопрошала жена, призывая в свидетели невидимую толпу.

– Автомобиль семью кормит, – рассудительно возразил Колыванов.

– Кормить-то кормит, но и разлучает тоже. Дети не видят отца, жена – мужа.

– Работа, – смиренно и кротко, но доходчиво и доступно объяснил причину шофёр.,

– Свет, что ли, сошёлся клином на твоей работе? Однако клин клином вышибают. Найдём мы тебе работу, найдём! В семье будешь жить! – как о решённом вопросе напрямик высказалась жена и для убедительности добавила. – Видимся редко, Василий!

– Зато каждая наша встреча – праздник! – решительным образом в торжественной манере объявил Колыванов и был прав, конечно: формула есть формула, её не опровергнешь, она не подлежит сомнению, отменить её способна только другая формула, да где ж её найти?

По общим понятиям населения, то есть на взгляд женщин и мужчин, в России степного коня на конюшне не удержишь. Другими словами, вольному – воля, спасённому – рай. Кое-кто, однако, настойчиво, напористо, навязчиво, настырно отстаивает противоположное мнение: жена сучи пряжу, муж тяни гуж. То есть, каждому своё – своя участь, свой черёд. А если не пускать пыль в глаза и не метать бисер, гуж всего лишь бесхитростная петля, присущая гужевому транспорту из легендарного времени лошадей. Как хомут, к примеру, шкворень, вожжи и шлея. В конной упряжи гуж играет ключевую роль. По обыкновению он располагается в клешне хомута, где посредством дуги крепится оглобля. Изготовить гуж проще простого – хоть из кожи, хоть из лыка, хоть из верви, хоть из мочала. Однако своей неказистостью, своей незатейливостью гуж кого угодно обманет – и ушлого, и дошлого. Без гужа как ни стегай коня, никуда не поскачешь, никуда не доедешь, даже с места не тронешься. Мал золотник, да дорог, мелка вещица, ан нет ей цены.

И уж казалось бы, что за надобность в гужах по нынешним временам? Но мысли, посетившие Колыванова, заслуживают пристального внимания. Через силу и конь не скачет, через чур и человек не ступит. И не кричи, не причитай, не разоряйся, ум да умец – на гуже рубец. Напоследок одна мысль гвоздём засела в голове: будь что будет, не тужи, мужик, не тужи, наживёшь исправные гужи. В том смысле, что в будущее смотри веселей

или, как говорят нынче, с оптимизмом. Но мысли мыслями, а легче не стало, мучительные сомнения одолевали Колыванова со всех сторон. В конце концов, жена не лапоть и не сапог, с ноги не сбросишь, жена не рукавица, за пояс не заткнёшь, жена не коза, травой не накормишь – чем её обиходить, в толк не возьмёшь, ума не приложишь, мозги набекрень.

Глава 11

По совести говоря, в историческом плане Россия всегда оставалась загадкой для иностранцев. Понять нашу жизнь им практически не дано, а что касается внутреннего устройства и национального характера, для них это вообще тайна за семью печатями, они её вовек, во веки веков, во веки вечные не постигнут, не смекнут, умом не ухватят и не уяснят.

Тем временем народная мысль в России неограниченно бьёт ключом, и она, как правило, чужеземцам не по зубам. Не могут они нас раскусить – не могут и точка! Но допустим, повезло… Допустим, повстречалась русскому человеку содержательная мысль и вот она вся целиком от начала и до конца: НЕ БЫЛО СЧАСТЬЯ, ДА НЕСЧАСТЬЕ ПОМОГЛО. Кто за пределами России осилит суть и смысл – кто, хотелось бы знать?

Ум умом, знания знаниями, но искать счастье в несчастье зарубежному иностранцу в голову не придёт. Хотя, как известно, одному счастье – мать, а другому – мачеха. Как сосредоточенный наблюдатель и вдумчивый свидетель, Колыванов сомневался, чтобы другой народ отыскал в неблагоприятном стечении обстоятельств утешение и положительный смысл. И вот вам яркий пример: не проспи шофёр побудку, разбуди его в урочный час будильник, то и не выспался бы полноценным образом в собственной постели, а рулил бы где-нибудь на трассе в неудовлетворительном состоянии тела и души. Только и остаётся, что напомнить: не было счастья, да несчастье помогло.

Но с другой стороны, если начистоту, то проспал, бедняга, проспал и осознавал свою кромешную вину, нарушение производственной дисциплины и режима труда. Однако повинную голову меч не сечёт, не говоря уже о том, что снявши голову, по волосам не плачут.

– Хочешь–не хочешь, Василий, объявляю сегодня тебе выходной! – провозгласила жена в категоричной манере не терпящим возражения голосом.

– У меня график, – сразу выложил шофёр козырные доводы, но жена не приняла возражений, объявила мораторий на трудовую деятельность.

Если честно, по индивидуальным свойствам характера жена предпочитала крайности. Дай ей волю, она в принципе ввела бы запрет на грузовые перевозки и перемещение тел в пространстве.

– Ты, если б могла, всех шоферов оставила бы без работы,– сдержанно упрекнул её Колыванов.

– Не всех, – отвергла жена обвинения. – Только тех, кто дома не ночует.

– Какая ты у нас бескомпромиссная, – посетовал Василий, который бескомпромиссных людей давно заподозрил в душевной черствости.

– Вовсе нет, – отказала она в подозрениях. – Сколько лет я терплю, муж всегда в отъезде. Не семья – одна видимость.

– Какая видимость? О чём ты говоришь? Семья, как семья. О такой семье многие мечтают, да не всем везёт. Я поездил, насмотрелся. Сколько женщин в одиночестве кукует. А у тебя и дом, и муж, и дети. И полное благополучие, между прочем. Грех жаловаться.

– Вася, ты не думай, я не жалуюсь. Мне на моего мужа все подруги завидуют. Но в странном режиме живёт наша семья. Как на вокзале. Приезжаешь, уезжаешь, задержки, опоздания. Ночуешь неизвестно где.

– Согласен. Разве я возражаю? Такая работа. Космонавты месяцами летают. А геологи, лётчики, моряки.. А учёные в экспедициях…А полярники…И ничего, семья терпеливо ждёт. А что делать? Я-то не на год уезжаю, не на месяц. Но есть в дороге и свои преимущества, не так ли? В разлуке чувства обостряются. Не зря говорят: реже видишь – крепче любишь. А с другой стороны, снабжение семьи опять же. Если ты забыла, я из каждой поездки , кстати сказать, продукты в дом привожу, обновы тебе и детям, подарки…

– Это правда, не отрицаю, – подтвердила жена.

– А как можно отрицать? Неужели я о вас не думаю? Неужели не забочусь? Видимся – да, редко. Но заметь – регулярно!

– Хотелось бы чаще, – обратила внимание жена.

– И мне хотелось бы! – горячо согласился шофёр. – Но что делать,

если Россия – большая страна? Дороги длинные и в плохом состоянии. Бездорожье. Низкая пропускная способность. Я страдаю, и не только я. Все страдают. Будут лучше дороги, чаще будем видеться.

– Дороги, дороги… – обидчиво поджала губы жена. – Какие дороги, Вася? Живём в разлуке!

– Разлука для любви – что ветер для огня! – с воодушевлением, в приподнятом настроении или даже пылко откликнулся Колыванов.

– Красиво излагаешь, – оценила жена. – Где взял?

– Сказал, что думал и как умел. И потом… Я всё-таки на автомобиле езжу, машина – она и есть машина. Поломки случаются, аварии…

– Вася, никто не спорит, ты и муж хороший, и отец… О семье заботишься. Однако и на солнце есть пятна. Твоё отсутствие сказывается на детях. В школе, к примеру. Скоро родительское собрание. Я, конечно, могу пойти, но лучше, если отец. Другое отношение к детям.

– Разве я не ходил?

– Ходил.

– И не раз, заметь.

– Но твоё участив всегда под вопросом.. Приедешь, не приедешь…

– Жена, ты же знаешь. Если я обещал, обязательно сделаю. Ремонт в квартире обещал?

– Обещал.

– Сделал?

– Сделал.

– Диван новый обещал? Купил?

– Купил, купил…

– Обувь детям починил?

– Починил, разве я спорю?

– Да я ради семьи на куски разорвусь!

– А в гости я одна хожу, – с укоризной напомнила жена.

– Кто же против? Скажи когда, пойдём вместе.

– Культуры мне не хватает. В театр сводил бы жену, в музей, в ресторан, на худой конец.

– В театр и музей – пожалуйста! А в ресторан – извини, в принципе отвергаю. Ты мою позицию знаешь.

– Знаю я, знаю… Не пьёшь, не куришь, по ресторанам не ходишь… Я, что ли, хожу? Разнообразия хочется, Василий. Разнообразия! А то дом – работа, работа – дом. Никаких впечатлений.

– Не горюй, жена, дай срок: будут тебе впечатления.

После обмена мнениями завтрак некоторое время проходил молчком, что в общих чертах соответствует рекомендациям зубных стоматологов, но конкретно препятствует взаимопониманию и благоприятному климату в семье. Если подходить творчески, мозг человека, производящий мысли, уместно сравнить с колодцем. Ведь на самом деле стоит вычерпать из колодца воду, со временем накапливается свежая вода. Вот и в разговоре, если исчерпать все мысли, постепенно рождаются новые соображения, которые не приходили в голову до сих пор.

– Приснился мне, Василий, странный сон, – неожиданно объявила жена.– Будто я поливаю цветы, и горшки на глазах трескаются. Того и гляди, одни черепки останутся, представляешь?

– Представляю, – всерьёз задумался Колыванов: неужто сон в руку?

Если не лукавить, трещины в горшках без сомнения означали перемены к худшему в семейной жизни. По древним сонникам и народным приметам, горшок в снах издавна означал брачные устои и домашний очаг, трещины недвусмысленно намекали на разлад в семье.

По общему мнению, толкование снов – особый дар, присущий редким индивидуальностям. Среди древних китайцев или, скажем, древних египтян, древних шумеров и древних греков толкователи снов пользовались заслуженным уважением, правители их поощряли, создавали им комфорт и удобства, приличные жилищные условия, обеспечивали материальное благополучие, одаривали привилегиями, снабжали дровами и продуктами. Что ни говори, без сновидений не обходится ни один народ.

Как бы то ни было, в свободное время Колыванов усиленно работал над собой: углублял мировоззрение и расширял кругозор. Подробности о древних китайцах шофёр узнал из книг досточтимого учителя Куна, называемого повсюду Конфуцием. Секреты даосов и учения Дао, что означает Путь, Колыванов почерпнул из трактатов мудрости Лао-Цзы, которого последователи называли Старым Ребёнком, а в книгах изображали верхом на чёрном быке. Поэма о Гильгамеше открыла дальнобойщику глаза на древних шумеров, хроники египетских династий пролили свет на время фараонов. И конечно, пристальное внимание Колыванов уделял Ветхому завету, Пятикнижию Моисея, которое евреи называют Торой. Святая книга в изобилии содержала вещие сны и толкования, с ними шофёр внимательно ознакомился и в подробностях изучил.

Нет смысла повторять, какие трудности поджидали Колыванова на пути к совершенству. Впрочем, трудности Василия не остановили, бороться с невежеством он привык. Изучая родословную населения, шофёр обратился к британскому натуралисту Чарльзу Дарвину, который после кругосветного путешествия под парусами собрался с мыслями и ошеломил всех научным открытием, поразившим Колыванова до глубины души. Человек, как оказалось, произошёл, ни много, ни мало, от обезьяны, ни больше и ни меньше – кто бы мог подумать, кто уразуметь?

Хорошо, допустим, хотя верится с трудом, решил Колыванов, пусть человек на самом деле произошёл, грубо говоря, от обезьяны. Однако, кто именно произошёл, от какой обезьяны конкретно, когда и где это случилось, кто присутствовал, кто лично наблюдал собственными глазами, Дарвин не указал. Другими словами, свидетелей и очевидцев происхождения человека из обезьяны английский натуралист не обнаружил и не нашёл. В этом, по мнению Колыванова, и заключалась шаткость теории Дарвина.

Как честный и совестливый исследователь, как вдумчивый шофёр Колыванов, изучая текущую жизнь и окружающую действительность, вздумал искренне помочь Дарвину, бескорыстно пособить, прийти на выручку. Однако блажен, кто верует. По мнению Колыванова, под углом интереса к своей родословной любой ребёнок вправе обратиться к родителям: дескать, кто из бабушек-дедушек стал человеком, кто остался в обезьянах, на ком из предков прошла, собственно говоря, разделительная черта?

Надо признаться, помимо общего интереса шофёра одолевало жгучее любопытство к промежуточному состоянию природы, когда живое существо уже не совсем обезьяна, но ещё не вполне человек. Особенно занимало Василия, кем особь себя ощущает – обезьяной или человеком , как проявляет свою индивидуальность, чем дышит в свете духовного содержания и настроения ума.

Словом, нравится-не нравится, под грузом сомнений пришлось шофёру согласиться, что человек как биологический вид обладает довольно тёмным прошлым, досконально изучить которое дальнобойщику пока не удалось. В любой момент неожиданно могли вскрыться новые факты и обстоятельства, о которых шофёр даже не подозревал.

Долго ли, коротко ли, обдумав поочерёдно одну за другой все мысли, Колыванов не стал опровергать Дарвина и его взгляды, но и соглашаться тоже не спешил. Держа в памяти теорию происхождения человека, а кроме того, другие злободневные и животрепещущие вопросы, Колыванов тем временем установил, что толкованием снов на высшем уровне занималась вся семья патриархов и родоначальников, упомянутых в Библии: и Фарра, отец Авраама, и сам Авраам, его сын Исаак, и внук Иаков, и правнук Иосиф.

Не секрет, к тому времени, когда библейский Иосиф, будучи рабом в древнем Египте, взялся за толкование снов, передовая наука того времена уже сделала окончательный выбор в пользу сложившихся условий жизни: люди людьми, обезьяны обезьянами – никаких взаимных претензий, никакой двусмысленности, никаких притязаний, недомолвок и обид. И уж если на то пошло, среди всех толкователей снов Иосиф зарекомендовал себя исключительно выгодно, как грамотный знаток или, говоря проще, как специалист и даже эксперт. Да и как иначе, если фантазия не знала удержу, воображение не знало границ. И пора, наконец, взглянуть правде в глаза: пока библейский Иосиф толковал свои сны, его преследовали неудачи. Стоило переключиться на чужие сны, как улыбнулась долгожданная удача, за ней пришёл материальный успех.

Что ж, факты – упрямая вещь, и они привели Колыванова к неопровержимому выводу. Пока щёголь и франт, любимец и баловень отца Иосиф вызывающим образом дразнил братьев своими честолюбивыми и тщеславными снами, родственники проявляли неприязнь и преследовали брата посредством рукоприкладства. Потом и вовсе продали за бесценок в рабство заезжим купцам, которые увезли его в Египет. То есть, братья удалили наглеца из дома, из семьи, как выбрасывают на помойку никчёмную вещь. Однако чужие сны, которые взялся толковать Иосиф, принесли ему признание в глазах фараона, достаток, финансовое благополучие и безграничную власть, которую трудно представить даже в условиях древнего Египта.

Взвесив мысленно соображения ума, Колыванов с пристрастием обдумал сон жены. Трещины в горшках означали непредвиденные трудности в семье, красноречиво и явно сулили нежелательную перемену. Не зря народ в своём фольклоре уделял горшкам пристальное внимание. Во-первых, горшок в печи котла боится. Во-вторых, на кухне горшок котлу завидует, хотя у обоих чёрные бока. В-третьих, горшок с горшком в печи и то стыкаются, а уж человек с человеком в миру и подавно. В-четвёртых, пусть горшком назовут, лишь бы в печь не сажали. В-пятых – да мало ли, всего не перечесть.

Однако суди-не суди, ряди-не ряди, Колыванов, к своему огорчению, впоследствии лично убедился, что сон жены оказался вещим и пришёлся в руку. Разумеется, посетили шофёра грусть и печаль, потому как сон предрекал, предвещал, пророчил мытарства, семейные невзгоды и неурядицы, бесконечную маяту.

Между тем, напарник, бедняга-бедолага, заждался, должно быть, в Магистральном тупике, где бил в гостинице баклуши, изнывал от безделья и скуки и наверняка беззастенчиво приударял за женским полом, как случалось уже не раз. На прощание Колыванов дал жене зарок, пообещал в дни разлуки подвергнуть насущные вопросы, назревшие проблемы, наболевшие трудности прицельному анализу, сделать беспристрастный вывод, и с помощью умозаключений найти решение.

– Взвесим, обсудим, решим! – пообещал он твёрдо без тени сомнений.

– Я провожу тебя, – предложила жена и воспользовалась духами, чтобы подчеркнуть свою индивидуальность.

Из передовых открытий и достижений научной мысли известно, что запахи связывают людей с прошлым. Любую новость и любое событие, как правило, сопровождает тот или иной запах. Если впоследствии, когда-нибудь, спустя годы или десятилетия человек учует знакомый запах, то без труда вспомнит давнее событие в подробностях или даже в мелких деталях.

Какие сомнения, Колыванов, разумеется, знал научную теорию и не раз убеждался в её справедливости. Вот и племена индейцев в Южной Америке пользовались запахами как записной книжкой. Под памятное событие индейцы нюхали пахучее растение и хранили его в полой тыкве с плотной затычкой. Спустя время при необходимости хранитель тыквы вынимал затычку, давний запах оживлял память и возвращал человека в прошлое.

Однако наука наукой, теория теорией, а практические вопросы решаются в каждом конкретном случае. Учуяв запах, которым воспользовалась жена, шофёр догадливо опознал духи. Запах всколыхнул память и надоумил Колыванова на плодотворную мысль, которая осенила его, пронзила насквозь и глубже.

– Рая! – находчиво воскликнул Колыванов, сообразив в уме, что женское имя и духи неразрывно и неразлучно связаны воедино. Запах, по крайней мере, способствовал прозрению.

– Что, милый? – встрепенулась жена, удивлённая неожиданным вниманием и непредсказуемым поворотом событий, а кроме того, до крайности заинтригованная внезапно проснувшимся интересом.

– Рая! Раечка! Раиса! – оживлённо, повторял Колыванов и, как ребёнок, простодушно радовался догадке.

Нет смысла переливать из пустого в порожнее и толочь воду в ступе. Пока Колыванов задумчиво поглощал завтрак, жена не теряла времени понапрасну, но привычно зажарила курицу в чесноке, тщательно упаковала и снабдила мужа в дорогу.

Ничего не попишешь, только и оставалось, что из Крестьянского тупика направить фуру в Магистральный тупик, где заждавшись, маялся и коротал время напарник. Надо ли говорить, по здравому смыслу, по разумению ума, по режиму и расписанию маршрута экипажу давно следовало оптимистичным и жизнеутверждающим образом рассекать на трассе земное пространство. Без слов понятно, с каким нетерпением ждала их дорога.

Глава 12

По наблюдениям медицинских сестёр и братьев, если наморщить лоб, то серое вещество мозга, его извилины и кора продуктивно улучшают работу. Как следствие, оживает, естественно, память, на ум приходят доброкачественные мысли, недовольство улетучивается, жизнь рисуется в привлекательном свете и, конечно, с выгодной стороны. Между прочим, те же братья и сёстры утверждают, что душевный комфорт трудящиеся граждане испытывают в тех редких случаях, когда берутся за привычное дело. Сердце тихо радуется, душа поёт и непринуждённо излучает оптимизм

А коли взялся за чужой гуж, сел не в свои сани, напялил чужую личину, в настроении преобладают тревожные краски и беспокойные нотки, заметно снижаются работоспособность и гемоглобин, падает уверенность в собственных силах и в завтрашнем дне. Словом, чувствуешь себя не в своей тарелке. Но и то правда, чужая душа – потёмки, чужой хлеб – поперёк горла, чужой человек – в доме колокол, чужим ртом сыту не бывать. Народ, однако, и сомнительно высказывался, чужая жена – лебедь белая, своя – полынь горькая, но Василий мнения не разделял, а напротив, возражал и опровергал.

За рулём, ежу понятно, Колыванов надеялся исключительно на себя. В дороге жизнь мнилась устойчивой и определённой, как широкая автострада: набрал скорость и рули, держи нос по ветру, грудь колесом, язык за зубами, ушки на макушке, хвост торчком, а живот держи впроголодь, чтобы, не дай Бог, не уснуть за рулём.

По мнению знатоков, по длительным наблюдениям, моряк чувствует себя в своей тарелке исключительно на борту судна. Не секрет, берег манит и привлекает, но лишь издали, а с близкого расстояния сухопутная действительность полна трудностей и забот. Говоря проще, береговые условия пугают морехода или даже страшат. Неуверенность, во всяком случае, присутствует, морской волк на суше чувствует себя, как правило, неуютно, неприглядно, неприкаянно, испытывает неудовлетворённое и неудовлетворительное состояние, которое реально подтачивают организм, как ржа железо.

Под углом общего мнения и в силу личных впечатлений жизнь на берегу для корабельного экипажа полна сложностей и мнится непонятной или вообще непостижимой. Увы и ах, непостижимой, недостижимой, неосуществимой! Как ни повернись, всё не по Сеньке шапка. Словом, тянет моряка на берег – ещё как тянет! – но предчувствия, предвзятость и предубеждения нарушают душевное равновесие, препятствуют сердечному покою, отбивают вкус к жизни и снижают аппетит.

Надо ли говорить и повторять, а кроме того, повторять и говорить, что шофёр-дальнобойщик тот же моряк? Надо ли доказывать, что фура – та же посудина? И уж совсем не зря и не случайно знатоки в узких кругах называют фуру шаландой, морская терминология в свете грузовых перевозок кажется вполне уместной, даже спору нет. Вот и Колыванов в полный рост ощущал себя человеком только за рулём. Хотите, верьте, хотите, нет, но именно в кабине Василий отдыхал душой. Кто бы спорил, без дороги шофёр, словно корабельщик на сухопутье.

Уместно заметить, после ночлега в Москве Тягин всю дорогу беспричинно спал. Едва подобрал его Колыванов в Магистральном тупике, напарник без видимых оснований забрался в бортовую койку, которая в полной боевой готовности располагается в кабине, нескромно и беззастенчиво уснул, дрыхнул беспробудно, только и оставалось, что гадать о причинах.

Между прочим, выбор мнений был на редкость скудным. То ли напарник безответственно пренебрёг трудовым законодательством и бессовестным образом игнорировал предусмотренный законом сон, а сам всю ночь напролёт безобразно кутил, беспечно и беззаботно играл в карты, бездумно злоупотреблял алкоголем, то ли по извечной легкомысленной привычке крутил мимолётный и быстротечный роман, то ли через край переполнился столичными впечатлениями, и организм от избытка чувств нынче погрузился в дрёму. А возможно все причины сошлись, совпали, срослись вместе – в одном флаконе, как принято говорить.

Тем временем исправно работал мотор, грузовик ходко шёл с тугим ровным гулом, решительно и энергично отстреливал назад дорожные столбы. Мимо стремглав летели обочины, незначительные постройки, размётанные ветром копны сена, шлагбаумы переездов, кусты и деревья, но медленно и широко на заднем плане разворачивался скромный и застенчивый русский пейзаж.

Как ни оценивай, наш пейзаж, надо признаться, не кружит голову и не бьёт наотмашь по глазам, как случается в зарубежных странах, где на господствующих высотах гордо высятся феодальные замки, а в долинах и на склонах холмов среди зелени укромно прикорнули черепичные крыши причудливых средневековых городков. Нет, русский пейзаж, по мнению Колыванова, и родная природа не отличались яркой живописью, но отзывались томлением в груди, невольно и непроизвольно выжимали из чувствительного сердца непрошенную слезу.

Если присмотреться, русский человек слезлив, потому как много горя видел. А горе, как известно, слезой исходит. Впрочем, народ в большинстве своём убеждён, что слезами горю не поможешь. Всплакнуть слезливому, что вздохнуть – проще простого, слезой умыться, что брагой упиться, слезливый слезой обольётся, смешливый от смеха надорвётся – выходит так на так.

Разумеется, в населённых пунктах Колыванов в соответствии с правилами движения сбавлял неуместную резвость, в глаза беспрепятственно и непроизвольно лезли или даже бросались подробности родной страны: неказистые постройки, пыльные улочки, мусорные свалки, грязные пустыри, ухабы, бездорожье, покосившиеся и обшарпанные дома, пятна сырости и копоти, тусклые стёкла, обугленные пепелища, накренившиеся заборы и щелястые, продуваемые ветром нужники на задворках, крикливые простоволосые тётки, неопрятные старухи в платках, шаткие граждане мужского пола, неуверенно, будто наощупь, бредущие по непонятной надобности, кто их знает, куда. И, конечно, бесчувственные и безучастные тела пропойц, неподвижно, как павшие на поле боя, лежащие там и сям в лопухах, в лебеде, в чертополохе – то ли залежались с ночи, то ли залегли с утра.

Нет, при всём желании нельзя было закрыть глаза на своеобразие и самобытность русской провинции, которая с непривычки бьёт заезжего человека промеж глаз, вводит в оторопь и помрачает ум. Вместе с тем и одновременно присутствовали в окружающем пространстве притягательная привлекательность, привлекательная притягательность натуральной жизни народа в её естественном, словно в заповеднике, природном виде. Без прикрас, без вранья, без чужого влияния. Понятно, что вдали от столиц, от больших городов, автострад, торговых центров и аэропортов, хотя на далёком фоне мирового прогресса и уж, конечно, в условиях общего развития планеты.

Надо ли говорить, понапрасну сотрясать воздух, если и без слов всё ясно-понятно. Как ни оценивай, придирайся-не придирайся, голая правда в том и состоит, что Василий Колыванов с его неповторимой индивидуальностью, с непостижимым, необъятным и неистощимым внутренним содержанием никогда не отделял себя от народа и народу не противопоставлял. Как бы кто ни высказывался, но если смотреть в корень, шофёр без сомнений и колебаний неизбежно представлял из себя плоть от плоти и кровь от крови народа, хотя иногда, время от времени или реже, от случая к случаю, между народом и Колывановым устанавливалось некоторое расстояние, наблюдалась дистанция, умолчать о которой никак нельзя. Никто, собственно, и не умалчивает, не утаивает, не скрывает, дистанция возникала сама собой – как невольно, так и непроизвольно, грех искать чей-то умысел или вину.

Умысел, как известно, за пазухой камень держит, вина, в свою очередь, голову клонит, грех греху рознь, грех не уложить в мех, а у нас-то нынче грех не грех, только людям смех.

Вообще, если честно, дистанция чаще образуется там, где ум и характер личности заметно выделяются из толпы. Но это вовсе не означает, что народ и Колыванов располагались на разных полюсах. Нет, отнюдь, напротив и даже наоборот. Сами того не подозревая, народ и Колыванов взаимно обогащали друг друга, а кроме того, дополняли – каждый со своей стороны.

Между тем, пока шофёр сосредоточенно размышлял над исключительным своеобразием русской провинции, пока осмысливал её самобытное, неподвластное уму и глобальному процессу существование, в койке за спиной лениво заворочался напарник, сонно разлепил натруженные очи и поднял голову: . –      Где мы? – полюбопытствовал Тягин без особого интереса, голос оказался сиплым и неразборчивым по причине длительного молчания, пересохшего языка и косноязычия речи.

– Скоро Париж, – вполне серьёзно ответил Колыванов, не предполагая кого-то обидеть и кого-то задеть.

– Да уж, Париж! – с досадой поморщился Тягин, учуяв запах унавоженных огородов. – Весь свой Мухосранск провоняли!

– Это не Мухосранск, – спокойно возразил Колыванов.

– А что?

– Россия. Глубинка. Провинция, – в спокойной тональности, в миролюбивом ключе, в толерантной манере оповестил Василий.

– Пьянь! Вонь! Рвань! – в сердцах охарактеризовал Тягин.

– Обоснуй, – уравновешенным образом, терпимо и хладнокровно предложил Колыванов.

– Никакой цивилизации. Одна шелупонь.

– Не могу согласиться. Во-первых, не шелупонь.

– Да ты глянь на них! – кипятился напарник. – Смотреть тошно! Кто они, по твоему?!

– Население. Земляки. Соотечественники, – пожал Василий плечами.

– А во-вторых?

– Во-вторых, это не вонь.

– Как не вонь?! Вонь!

– Нормальный деревенский запах, Лучшее в природе удобрение. Иностранцы давно оценили, большие деньги платят.

– За что?

– За навоз. Экологически натуральный продукт, никакой химии. Исторически себя зарекомендовал.

– Ну ты и соглашатель! – осуждающе помотал головой напарник. – Разуй глаза, Колыванов! Народ по уши в дерме! Где культура, где?!

– Культура – дело наживное, – примирительно заметал шофёр.

– А бабы?! На кого глаз положить, Василий?! С кем сердце успокоить?

– Не бабы, а женщины.

– Глянь, какие страшные!

– Не скажи. Ты порхаешь по жизни, как мотылёк, приземлиться не можешь. А кроме того, мужики виноваты. Такие, как ты.

– Чего, чего?! – Тягин сделал вид, что ослышался, что подвёл его слух и щурился свысока, насмешливо кривил губу.

– Внешний вид женщины зависит от мужчины, – убеждённо заявил Колыванов.

– Это почему? – капризно, ломко и даже с явным вздором спросил напарник.

– Окружи женщину любовью, вниманием и заботой, и она расцветёт.

– Любая, что ли? – недоверчиво глянул Тягин.

– Любая!

– Уверен?

– Убеждён! Было бы желание, – твёрдо ответил Колыванов, ничуть не сомневаясь в полной своей правоте. – Ты попробуй. Женись и посмотри.

– Ну да, разбежался! Щас всё брошу, побегу жениться!

– Хоть бросай, хоть не бросай, но ты, Тягин, спесь проявляешь и презрение демонстрируешь. Вроде бы ты из другого теста.

– Из какого я теста?! – едко глянул и задиристо поинтересовался напарник.

– Вроде бы к нашей жизни ты отношения не имеешь. Вроде бы прибыл издалёка и смотришь чужими глазами. Вроде бы не в силах терпеть и не понимаешь, как можно так жить, – подробно растолок, разжевал, растолковал свою позицию Колыванов. – Отстраниться хочешь, отмежеваться?

– Тебе, что ли, вонь по нраву?! – возмутился напарник.– Можно подумать, ты портянки нюхаешь!

– Портянки не ношу, – кратно известил шофёр.

– Вот именно, о том и речь! Оx – ox – ох, я не такая, я жду трамвая! -

с вызовом, но и жеманно, как бы копируя женское кокетство, передразнил его Тягин.

– Ну вот, в бутылку полез, – с сожалением отметил Колыванов.

– Не люблю, когда меня унижают! – нервно или даже взвинчено объяснил Тягин.

– Ничего подобного! – решительно отказал ему Колыванов. – Никто тебя не унижал, никто не оскорблял. Это ты всех унизил и оскорбил. Запах, видите ли, ему не нравится! Цивилизация отсутствует! Культуры не хватает! А где твой патриотизм?!

– Патриотизма у меня навалом! Чересчур и больше! Мне питания не хватает! – напарник выпростал себя из одеяла и голый по пояс, босой и весь какой-то взъерошенный, всклокоченный, взлохмаченный просочился между спинками кресел.

Плюхнувшись в полураздетом виде на сидение пассажира, Тягин выудил из сумки батон и пакет молока. Для проверки съедобности напарник постучал батоном по щитку, звук образовался вполне индустриальный, практически заводской, как будто фабричный пролетарий употребил металл.

– Машину повредишь, – предостерёг напарника Колыванов.

– Зачерствел слегка, – согласился Тягин и обнаружил, что молока в пакете кот наплакал, да и то скисло. – Патриотизма у меня выше крыши, а с продуктами совсем худо.

Не надо распинаться, не стоит растекаться, не будем распыляться и распаляться погодим. С полным нашим сожалением, с нескрываемым огорчением тихо выразим сочувствие всем голодным, и не забудем, что голод не тётка, пирогом не потчует, калача не поднесёт. Народ пробавлялся впроголодь, изгилялся с голодухи от недоедания кто во что горазд, кого как угораздит. Брюхо, де, не лукошко, впрок не наешься и не напасёшься, пора бы знать. С другой стороны, голод не сосед, не зевака, не прохожий, от него не уйдёшь и не убежишь. Да что суесловить, прописную истину всяк без слов знает, а кто не знает, дойдёт своим умом: голодный и от камня откусит, голодной курице просо снится, голодному Федоту репа и пустые щи в охоту, голод и волка из леса гонит и так далее, так далее без конца. Видно, пришлось народу изрядно поголодать, знает не понаслышке.

Дискуссия, понятное дело, угасла сама собой, как огонь в безвоздушном пространстве. Что спорить, если голод негативно, непродуктивно, неконструктивно влияет на ход и содержание мысли, а принципиальные разногласия на голодный желудок теряют всякий смысл.

Вскоре дорожные знаки оповестили экипаж о близкой удаче. Скрещенные вилка и ложка в белом квадрате на синем фоне означают пункт питания и всегда радуют проезжего человека, даже если он сыт, одет, обут. Знак, похоже, намекает, что в пустыне теплится жизнь, что не так страшен чёрт, как его малюют, что судьба благосклонно улыбнётся и колесо фортуны вот-вот повернёт в правильном направлении. Другими словами, голодная смерть уже никому не грозит. И какой резон таиться и скрывать, русский народ давно усвоил, что голод старит и крючит, а радость прямит и молодит. Вот и Тягин, завидев знак, радостно встрепенулся, оживлённо потёр ладони и проглотил слюну. Предвкушая еду, он ёрзал, сгорая от нетерпения, всматривался заинтересованным взглядом в поисках заветного места, где, наконец, сбудется мечта.

– Притормози, Василий, – скромно обратился напарник. – Я хоть заправлюсь слегка.

– Остановка не запланирована, – безучастно как-то, практически индиферентно или даже казённым голосом ответил безадресно Колыванов. – Ещё сто километров осталось.

– У меня от голода живот подвело! – скандально вспыхнул Тягин. – Сто километров мне не протянуть. Хочешь, чтоб я околел?! На твоей совести будет!

Если честно, его можно понять. До запланированной остановки он и впрямь мог не доехать, не дожить, не дотянуть. В конце концов, мало ли путешественников трагически погибли в дороге от голода, примеров вдоволь и больше, нужен ли ещё один? Впрочем, гуманизм и человеческое отношение к шоферам играют в мире тоже далеко не последнюю роль. По здравому смыслу и выводам ума, сочувствие и забота способствуют производительности труда, ведь от голодного шофёра мало проку, да и спрос с него невелик. А если думать об экономических показателях, как ежедневно, ежечасно, ежеминутно думал о них Колыванов, который дотошно вникал в бухгалтерию и регулярно пёкся о рентабельности перевозок, о балансе дебета с кредитом, о сальдо-бульдо, то остановка по причине еды и пищи, в конечном счёте, окупится.

Между тем, осторонь дороги показалась неказистая постройка, смахивающая на деревенскую избу. Похоже, именно здесь располагалась харчевня, о которой, загодя оповестил дорожный знак – то ли предупредил, то ли предостерёг. Завидев избу, Колыванов не стал пререкаться, покладисто сбавил скорость, медленно съехал с шоссе, под скрип тормозов покатил на стоянку, даже пешеходы двигаются быстрее. Напарник тотчас распахнул дверцу и готов был сигануть вниз, словно десантник-парашютист.

К вящим мукам голодных, над местностью висел одуряющий запах жареного на углях мяса, которое в других местах планеты называют барбекю. Головокружительный запах растёкся далеко окрест, окутал стоянку, вознёсся над дорогой, над лесом, над всем бренным миром. Тягин понюхал воздух и едва не лишился сознания. От нетерпения он бестолково ёрзал, бесконтрольно сучил конечностями, мелко и суетливо трясся, словно тело бил копотун, неподвластный сознанию и уму.

– Ты идёшь?! Тебе что-нибудь заказать?! – надо отдать ему должное, в спешке-горячке Тягин не забыл про напарника.

– У меня свой харч, – без эмоций, экстаза и экзальтации Колыванов расстелил перед собой матерчатую салфетку с кокетливой бахромой по краям.

– Тогда я побежал! – второпях бросил Тягин, готовый к немедленному десантированию, но его настиг рассудительный голос напарника:

– Так и побежишь? Голый и босой?

– Ах ты, мать честная! Совсем голову потерял! – Тягин на лету изменил курс, прервал траекторию летящего тела и принялся впопыхах судорожно одеваться.

Тем временем и Колыванов не терял времени понапрасну. Без спешки, аккуратно, со знанием дела, с чувством, с толком, с расстановкой он разместил на салфетке нож и вилку, хлеб, соль, баночки с домашними салатами, разнообразные специи и соусы. Подготовка много времени не заняла, но разожгла аппетит. С особым тщанием и любовью Колыванов выложил лоснящуюся, золотисто-янтарную курицу, которую умело зажарила в дорогу жена.

Если нам не изменяет память, о курице уже шла речь, народ изрядно высказался. Тема, однако, не исчерпана, курица не солена, не перчена, и если никто не против, мнением народа не стоит пренебрегать.

А и то правда, курица ещё в гнезде, а хозяйка печь разжигает, сковороду вздумала греть. В свою очередь, народ многие явления из своей жизни по куриной повадке меряет: курица пьёт – на небо смотрит, пьяница пьёт – в землю уткнулся, курица на седало – прялья за пряслице, курицу не накормить – прожорлива, бабу не нарядить – разборчива. Да кто ж нас не знает, нашей породы не ведает, поневоле курицу помянешь: мужик курицу не поймал, а уже ощипал, курица ещё яйцо не снесла, а хозяйка уже на базар спешит – цыплятами торговать. К слову напомним, курица по зёрнышку клюёт, да сыта живёт, обжора в три горла жрёт – за ушами трещит, а голодным ходит. Нередко, впрочем, курица и уважением пользуется. Да и как иначе, курица по одному яйцу носит, да каждый день, другие птицы обильней несутся, да раз в году. Случается, курице и должное отдают. Как не отдать, если курица кудахчет, да хоть яйца носит, а что кочет зря глотку точит? И уж, конечно, яйца курицу не учат. Ещё на ум приходят беглые мысли о нелепостях и несуразице в нашей жизни: курочка бычка родила, поросёнок яичко снёс… Ещё присутствует в народе загадочное мнение, которое, как ни старайся, на трезвую голову трудно уразуметь: курица да корова – ранний обед. К чему бы это?

Если откровенно, на бедного Тягина больно было смотреть. Его рот и горло стянул болезненный спазм, жареная курица, похоже, заворожила шофёра, загипнотизировала, заколдовала, он не сводил с неё глаз, видно, картина произвела неизгладимое впечатление.

– Жена, небось, постаралась? – после долгого молчания спросил он с некоторой обидой.

– Жена, – подтвердил Колыванов, принимаясь за трапезу.

– Мужу… любимому… в дорогу…– обида в голосе неуклонно росла.

– Угу, – мычливо кивнул Василий и не мог членораздельно и слова произнести по причине набитого рта.

Неподвижно и немо, в глубоком молчании, с мучительным страданием в лице, Тягин пристально наблюдал, как напарник поглощает еду. В свою очередь, и Колыванов как бы не замечал чужого присутствия, не терял хладнокровия, не обращал внимания, тщательно жевал, полностью отдавшись процессу. Что ж, всякое время переходчиво, всяк хромает на свою ногу. Не выдержав смертных мук, Тягин пулей вылетел из кабины, в сердцах так хлопнул дверцей, что жаренная курица подпрыгнула на салфетке и, как перелётная птица, едва не умчалась в дальние края.

Нет резона спорить, выше лба уши не растут. Время на время не приходится, вчера не догонишь, от завтра не уйдёшь. Насытясь, Колыванов не растягивал удовольствия, но выбрался из кабины – то ли ноги размять, то ли естественная надобность проявилась в натуре, недвусмысленно и конкретно напомнила о себе. Если говорить начистоту, порядки и нравы в родном отечестве переменчивы не хуже погоды, даже флюгеру угнаться нелегко. Ещё совсем недавно придорожные туалеты на большинстве магистралей были вполне доступными для отдельных граждан и для широкой общественности, не исключая и праздной публики, которая беспрепятственно и повсюду снуёт туда и сюда в силу беспокойного характера, а крометого, зависит от неопределённых и непредвиденных причин.

Отыскав туалет, шофёр без лишних раздумий сунулся на порог, однако не тут-то было, дверь украшал замок. Вдобавок к замку при двери на посту дежурила ключница, злобная, как сторожевой пёс, старуха.

С какой стороны ни взгляни, народ к месту определил: стара баба, сварлива да вредна, но не везти же на погост. Старики тоже разные, один стар да умён, два угодья в нём, а другой стар да упрям, ни людям, ни нам. Никто не спорит, старость не радость, смерть не корысть, но и то правда, стара берёза, да корень свеж, стара плотва, да уха сладка.

– Закрыто! – объявила старуха неподкупным голосом, похожим на скрип несмазанной телеги, и въедливым, как толчёное стекло.

– Открыть можно? – непринуждённо или даже фривольно, практически игриво поинтересовался Колыванов с независимым видом: не столько, мол, надо, сколько разбирает интерес.

Вместо позитивного отбывета старуха бесстыдно выдвинула ультимативное требование:

– Покажи чек!

– Какой чек? – не понял Колыванов.

– Тебе в кассе чек дали?

– В какой кассе?

– Экий ты непонятливый! – от досады и недовольства старуха озлобилась ещё больше. – Ты машину у нас заправил?

– В Москве полный бак залил! – хвастливо, с очевидной спесью и недальновидным чванством усмехнулся Колыванов.

– Может, поел у нас?

– Поесть поел, но харч свой. Жена снабдила.

– Вот так все норовят, – бранчливо проворчала, ворчливо пробренчала ключница. – Ты мне толком скажи: покупку у нас совершил?

Стыдно, конечно, признавать собственные грехи, но из стыда похлёбку не сваришь. Колыванов молча и без сожаления качнул головой – нет, мол, не совершал, и она посуровела сразу, насупилась, обидчиво поджала губы и буквально на глазах до крайности постарела. Какие наши годы, народ давно усвоил, старое дерево скрипит, да не ломается, старую собаку к цепи не приучишь, старый пёс на ветер не лает.

– Ничо у нас не купил, а нужда взнуздала, так и к нам?! Дескать, пусти бесплатно, а ты за мной, старуха, мой да подтирай! – предъявила она тяжёлые обвинения и решительно, без толерантности, снисхождения и терпимости объявила зубодробительный приговор. – Накося выкуси! Отойди, злыдень! Не дам зазря чистое помещение испоганить!

Что ж, народ знает, старого дятла на гнезде не изловишь, старого воробья на мякине не проведёшь, старая ворона зазря не каркнет. От несправедливости и напора у шофёра в полном смысле опустились руки, ослабли ноги, присох язык. Но и то правда, хочешь справить нужду в цивилизованных условиях, имей веские основания, докажи свои права. А иначе всяк захочет, любой вознамерится, каждый пожелает, тогда как право надобно заслужить, заработать, удостоиться и завоевать. А нет прав, хочешь-не хочешь – от ворот поворот, плачь и стенай, умойся и утрись, иди на все четыре стороны, проваливай, как говорится.

Верь-не верь, но как ни смотри, время времени рознь, временем и сухой ломоть за пирог сойдёт, временем и вода шампанским возомнится. У нас всяк умён, кто сперва, кто опосля, да всем на дороге не перекланяешься. Перво-наперво пришло Колыванову в голову заявить решительный протест. Ну и возражения, конечно. Дескать, права человека и хартия вольностей. Дескать, свобода мнений и перемещений. Дескать, узурпация власти и ограничения личности. Дискриминация, одним словом.

Разумеется, в наглядном виде наблюдались всевозможные посягательства, различные вымогательства, злонамеренные проявления, злокозненные поползновения, злопыхательские высказывания, а кроме того, присутствовали незаконные выпады против всеобщего гуманизма и всепроникающей человечности.

По совести говоря, замахнуться может каждый, да не каждый сподобится ударить. При желании Колыванов мог обратиться в суд, в правозащитные организации, в международный трибунал, погнать волну в прессе, объявить голодовку и бойкот или предъявить ключнице претензии через общество потребителей и обжаловать её поведение в органах власти.

С другой стороны, шофёр мог устроить демонстрацию силы, поиграть мышцами, пойти на приступ и взять сортир штурмом, не считаясь с потерями. К счастью, Василий своевременно одумался, проявил самообладание и выдержку, одёрнул себя и не стал метать бисер, пылить, раздувать скандал.

В свою очередь, и ключница, похоже, оценила его благородство и благоразумие, боевой пыл угас, враждебность ослабла, непримиримые интонации растаяли, градус нервного накала заметно понизился, словно старуха изменила позицию и пересмотрела взгляды. Народ прав, старую лису хитростям не учат, старый конь борозды не портит, старые башмаки никогда не жмут.

– Купи у нас что-нибудь, я и пущу, – примирительным тоном ключница предложила разумный компромисс.

– Из принципа не куплю, – ответил Колыванов: не тот он был человек, чтобы в основополагающих вопросах мировоззрения пойти на сделку с совестью или, выражаясь доходчиво и доступно, проявлять конформизм, подыгрывать, подстраиваться, приспосабливаться шофёр не любил и не собирался.

– А не купишь, так и ходи в штаны! – гневно отрезала старуха, и в её лице возобновились первоначальная непримиримость, антагонизм и вражда.

– Зачем в штаны? – спокойно отразил нападки Колыванов и без трагедии, без лишних слов и лишних осложнений предложил альтернативное решение. – На свежем воздухе и дышится легче.

– Вот-вот, – мстительно покивала старуха. – За вами, котами блудливыми, глаз да глаз. -Такие, как ты, всю местность нам засрали!

– Ох и сварливая баба! – морщась, попенял ей Колыванов. – Никакого понятия! Люди таким образом свой протест выражают. Свободу и независимость отстаивают.

Впрочем, шофёр догадливо уразуме, что втолковать ей современные взгляды, понятия и международные принципы не удастся – расшибись в лепёшку, не вдолбишь, мозги не вправишь, хоть кол на голове теши, проще кошку геометрии выучить или зайца курить. Но и то верно, старой бабе и на печи ухабы, старого не учат, мёртвого не лечат.

– Свобода, говоришь?! – ядовито прищурилась старуха. – Много вас тут свободных шастает, до халявы охочих! – взбеленилась и буквально вскипела ключница .– Не выйдет! Пока я здеся, ни один голодранец, вроде тебя, мимо не проскочит!

– Муха не пролетит, – в едкой манере подсказал ей Колыванов.

– Не пролетит! – подтвердила она истово и убеждённо.

– Мышь не прошмыгнёт!.

– Не прошмыгнёт!

– А ты часовой на посту…

– Часовой! – она осеклась, глянула подозрительно, метнула в ответ молнию. – Насмешничашь?! Насмехашьси?! Ах ты, поганец! Не надейся, не пущу! Даром за амбаром! Ишь, выискалси! Я тебя наскрозь вижу!

– Ну да, рентген, – понятливо кивнул шофёр.

– Ишо выражатца, охальник! Совсем стыд потерял!

– Я не выражаюсь. Я сказал – рентген, – твёрдо опроверг её Василий.

– Стыдоба! Стыд и срам! Креста на тебе нет!

– Угомонись, клюшка старая! Есть на мне крест, есть! – вконец рассердился и вышел из себя Колыванов, что случалось с ним крайне редко, от случая к случаю или ещё реже – по пальцам можно пересчитать.

– Иди, иди, проваливай! Неровен час, шваброй задену или ведро на голову опрокину, – пригрозила старуха. – Уноси ноги подобру-поздорову, а то схлопочешь у меня!

– Ленинский принцип. Каждая кухарка управляет государством, – охарактеризовал Колыванов поведение ключницы.

– Тебе, что ль, управлять-то? Я хоть баба деревенская, малограмотная, а что к чему понимаю. На дурной нрав – крепкая палка!

– Ты бы лучше хвосты коровам крутила, глупая тётка, хоть польза была бы, – в досаде и отрицательном состоянии духа посоветовал ей Колыванов и двинулся прочь – не драться же с ведьмой.

– Ошибаетесь, молодой человек,– незнакомый женский голос, приятный по мелодии и вполне благозвучный, прилетел вдогонку и коснулся слуха. Василий, ясное дело, обернулся, но кроме зловредной ключницы, никого не обнаружил, не заметил, не нашёл. К полному недоумению Колыванова, симпатичный голос, по всей видимости, принадлежал именно ей, что и подтвердилось сразу, почти незамедлительно, даже безотлагательно, практически тотчас. – И хвосты крутить надо умеючи, – сказала она в привлекательной манере чарующим образом, словно заслуженная актриса, которая исполняла до сих пор одну роль, но вдруг передумала и взялась за другую.

Надо признаться, Колыванов обомлел, никак не брал в толк, что произошло. Как последний олух он растерял все сознательные мысли и некоторое время существовал, будто растение или животное простейших форм жизни – амёба, к примеру, или инфузория туфелька. В следующую минуту Василий очнулся, пришёл в себя и заподозрил, что ослышался, что повредил нервную систему мозга, что образовалась пробоина в психике, что мерещатся ему странные фантазии ума, что ключница приснилась в неправдоподобном и кошмарном сне. Так или иначе, впору было свихнуться, рухнуть, опрокинуться навзничь, как случается иной раз, когда впечатлительного человека настигнет сверхъестественный и необъяснимый сюрприз.

Глава 13

Вопреки ожиданиям Колыванов, однако, не пострадал, природный иммунитет оказался на высоте, устойчивость нервной системы держалась на должном уровне. Судя по внешним проявлениям, в организме от рождения присутствовал большой запас прочности – семейная закваска, если можно так выразиться. Впрочем, здоровье здоровьем, но по внутреннему устройству личности Колыванов оставался непоколебимой персоной. Чужому влиянию, по крайней мере, он был мало подвержен, трезвость мысли и собственное мнение сохранял неприкосновенными в любых передрягах и перипетиях. И всё же неухоженная простонародная тётка произвела на шофёра неизгладимое впечатление, потому как проявила себя совершенно непредсказуемым образом в неожиданной манере, в непредвиденном ключе.

– Вы, сударь, упомянули о свободе, не так ли? – спросила она вполне учтиво и даже церемонно, как будто пропагандировала старинную этику, эстетику и китайский этикет.

– Так, – ошеломленно подтвердил Колыванов.

– Позвольте напомнить, что свобода, как учат классики, есть осознанная необходимость, – мягко и ненавязчиво ключница изложила научные взгляды и культурное мировоззрение, как будто в полной мере обогатила себя образованием, как будто насквозь и глубже овладела достижениями мысли, как будто родители и все предки в роду были сплошь вдумчивыми людьми и бездонную содержательность она унаследовала генетическим путём, всосала с молоком матери.

Что говорить, относительно матери народ давно во мнении утвердился:

мать кормит детей, как земля людей, мать гладит по шерсти, мачеха – супротив, мать высоко замахивается, да не больно бьёт.

– С другой стороны, свобода – это возможность выбора, не возражаете? – продолжала ключница приветливым тоном.

– Не возражаю, – скованно и осторожно, словно нёс в открытой посуде жидкость и боялся пролить, ответил шофёр и был явно не в своей тарелке, оседлал чужого коня, был незваным гостем на чужом пиру.

– С экзистенциальной точки зрения, выбор всегда трагичен. Это только кажется, что мы выбираем между плохим и хорошим, между хорошим и лучшим. На самом деле человек выбирает между плохим и худшим. Но узнаёт он об этом слишком поздно, когда выбор уже сделан. Вы согласны?

– Согласен, – оцепенело кивнул Василий, чувствуя, как пересохло горло, как трудно глотать, как от напряжения затекла спина.

– Чудесно! – обрадовалась женщина.– У нас на кафедре преобладает именно эта теория.

– На какой кафедре? – тупо спросил шофёр.

– На кафедре философии, – ответила она непринуждённо.

Обозначив научные приоритеты, ключница повела себя вполне неожиданно, непонятно, необъяснимо, а если без лицемерия, то и вовсе двусмысленно. Она вдруг сняла глухой фартук, рассупонила бесцветный, бесформенный, безразмерный халат, стянула резиновые перчатки, сдёрнула с головы всклокоченный парик и, как царевна-лягушка, обернулась белокурой, белозубой, белокожей красавицей с прозрачными глазами. Лишь тяжёлые сапоги она не разула, но даже в них угадывалась стройная линия ноги. Если начистоту, ни дать, ни взять – принцесса! Василий не мог оторвать взгляд, но давно известно, красавица среди народа, что маков цвет посреди огорода. Вдобавок она была ещё и умна, а красота без ума – пустая сума, кошелёк без денег.

– Офелия! – ошеломлённо прошептал Колыванов в гипнотическом состоянии, в сомнамбулическом настроении, в коматозном самочувствии, которое застигло его врасплох.

Кстати сказать, невеста принца Гамлета всплыла в памяти шофёра отнюдь не случайно. К Шекспиру, надо признаться, Колыванов относился с уважением, хотя великий писатель земли русской Лев Толстой англичанина недолюбливал, даже испытывал неприязнь. В свою очередь, Колыванов, разумеется, прислушивался к Толстому, а кроме того, шофёра посещали сомнения относительно происхождения драматурга, чья фамилия на староанглийском диалекте означала "наконечник копья".

Как бы то ни было, Колыванов не мог решить окончательно, кому принадлежит фамилия Шекспир: то ли актёру и владельцу театра "Глобус", то ли за псевдонимом укрылся кто-то другой – граф Эссекс, к примеру, философ и лорд-канцлер Френсис Бэкон или, скажем, известный драматург Кристофер Марло. Впрочем, колебался и переживал трудности не только Колыванов, в неведение оставались и крупные учёные из многих стран. Убедительных фактов и обоснованных аргументов никто из них не представил и не предложил, но в отличие от научных грамотеев шофёр, к счастью, пользовался заслуженной поддержкой народа, который, как известно, всегда прав. А сейчас Колыванов онемел, остолбенел, ополоумел, потерял дар речи. Новая действительность до такой степени не вязалась с прежней картиной, что брала оторопь – хоть стой, хоть рухни наповал.

– Стыдно признаться, я закончила философский факультет,– в грустной манере, но с редким очарованием улыбнулась незнакомка, улыбка мнилась шофёру столь же неотразимой, что и внешность.

– Такая умная… Такая образованная…Такая красивая…Другой работы не нашлось? – сбивчиво, мучительно буксуя, спотыкаясь на каждом слове, с трудом произнёс Колыванов, словно только-только, минуту назад потерял веру в людей, окончательно разуверился в справедливости и, как принц Гамлет, разочаровался окончательно и бесповоротно.

Вообще, если откровенно, Василия Колыванова с полным правом и основанием можно сравнить с Гамлетом. Правда, не в том смысле, что шофёр-дальнобойщик уподобляется принцу крови, а, наоборот, по тонкости ума и разнообразию мысли. Другими словами, качество души и томление духа ставят Колыванова в один ряд и на одну доску с принцем датским. Говоря проще, шофёра можно смело сравнивать с персонажами Шекспира.

Между прочим, хотя за столетия утекло много воды, личность Шекспира по-прежнему вызывает неподдельный интерес. И конечно, последнее слово за Колывановым, потому как за ним народ и широкие массы населения. Со своей стороны, Василий мечтал разгадать научную загадку всемирной литературы: кем был Шекспир, кто автор пьес и сонетов. Улыбнись шофёру удача, его ждали бы почести, успех и признание, не говоря уже о материальном вознаграждении. Что ж, справедливо, ведь не каждый способен внести свой вклад в науку и разрешить научный спор. Разрешить, рассудить, разрубить, разрулить…

– Другой работы не нашлось. Хорошо ещё эта нашлась,– легко, улыбчиво, непринуждённо, но с грустью и на горькой ноте ответила красавица, а Колыванову пригрезился воздушный летний дождик, который ясным днём кропит пространство – невесомая капель при свете солнца. В народе не зря говорят, дождь не потеря, а находка, дождь нагнёт, солнышко поднимет, дождливое лето не осени чета.

– А муж? Муж работает? – сконфуженно и косноязычно полюбопытствовал Колыванов.

– Хотите узнать, замужем ли я? – без усилий разгадала она невинную хитрость. – Отвечаю: замужем. Муж – филолог. Философ и филолог – слишком большая тяжесть для семейного бюджета. Неподъёмный груз.

– Что же делать? – с потерянным видом пробормотал Колыванов, стыдясь за себя, за страну, за соотечественников и за устройство мира. – Что делать?

– И кто виноват. Вечные вопросы России.

– Я хотел… Я думал… Где выход? – в подавленном и даже угнетённом состоянии насилу произнёс Василий.

– Как я понимаю, сейчас вас интересует не столько выход, сколько вход, – мимолётная усмешка скользнула по лицу женщины. – Если я пущу вас без покупки, хозяин выгонит меня. Терять работу я не могу.

«Такую можно и полюбить, – сосредоточенно размышлял Колыванов. – На такой, можно и жениться».

Если смотреть правде в глаза, незнакомка приглянулась ему, несмотря на строгий с его стороны подход к браку и высокие требования. Причина крылась в соответствии и в совместимости. По большому счёту, в мире не так много женщин, которые, по мнению Колыванова, годятся в жёны.

"Странно, – встрял задумчиво внутренний голос. – Как многое в жизни зависит от случая. Пошёл по нужде, а встретил, можно оказать, суженую».

По совести говоря, мысль кружила по кругу и, как в натуральной воронке, углублялась с каждым витком. Спору нет, судьба мягко стелет, да жёстко спать, не говоря о том, что, с одной стороны, жизнь горазда на сюрпризы, с другой, чему быть, того не миновать. И не секрет, голая реальность иной раз богаче самой буйной фантазии – так вдруг учудит, что не приснится в самых смелых мечтах. Не зря, видно, поётся в популярной песне:

Любовь нечаянно нагрянет,

Когда её совсем не ждёшь.

Пока внутренний голос напевал знакомую мелодию, Колыванов обдумывал свой выбор, взвешивал все за и против. И не надо лукавить и кривить душой, найти жену себе под стать, по общему мнению, не просто и не легко, ошибка чревата тяжёлыми последствиями. А дашь промашку, пеняй на себя, расхлёбывать приходится всю жизнь.

Если смотреть трезво и подходить ответственно, Колыванов знал, чем увлечь женщину. В России, по большому счёту, на женщин безотказно действуют мужская откровенность и содержание души. Говоря проще, окажи мужчина доверие женскому полу, открой свой внутренний мир, и женщина не устоит или даже проявит взаимность.

– Вы любите животных? – пустил Василий пробный шар, чтобы пролить свет на характер и содержание.

В ответ она испытующе глянула на него, словно решала и взвешивала, стоит ли ему доверять.

– А вам зачем? – спросила она после некоторых раздумий.

«Так просто её не раскусить», – предостерёг внутренний голос. Между тем, женщина загадочно молчала и не высказывала ни точки зрения, ни взглядов, ни мировоззрения, ни ожиданий, ни надежд.

«Будь что будет»,– выразился забубенно внутренний голос, и Колыванов вздумал рискнуть, хотя понимал, что вполне может угодить впросак: разоткровенничаешься, а тебе плюнут в душу и поднимут на смех. А ведь известно, смех и до плача доводит, смех без причины – признак дурачины.

– Все животные двигают только нижней челюстью, – сдержанно доверился ей Колыванов, готовый, как улитка, в любой момент захлопнуть створки раковины и замкнуться в себе.

– Все или есть исключения? – по внешнему виду трудно было понять, то ли ей на самом деле интересно, то ли она испытывает его, то ли решила вывести на чистую воду, то ли махнула рукой и стреляет из пушки по воробьям.

Не случайно, воробьи неподдельное внимание народа тоже привлекли: сова на ловлю – воробей под кровлю, воробей с места на взлёт, а грачу разбег требуется, не робей, воробей, синица не выдаст.

– Все без исключения, – уверенно подтвердил Колыванов.

– А крокодил? – возразила она насмешливо.

Задумавшись, шофёр собрал волю в кулак и наморщил лоб, чтобы извлечь из памяти необходимые сведения, но понял, что опростоволосился, сел в лужу, сплоховал.

– Вы правы, крокодил – единственное животное, которое двигает верхней челюстью, – покаялся Василий, краснея от стыда.

– Вот видите! – торжествующе воскликнула она лукавым голосом. -Хотели ввести меня в заблуждение?

– Ни за что! Никогда! – горячо запротестовал шофёр и, чтобы опровергнуть подозрения, признался со всей искренностью, на какую был способен. – Летучая мышь ориентируется в пространстве с помощью ультразвука.

Нет причин сомневаться, его откровенность не осталась незамеченной, собеседница оценила её по достоинству и ответила взаимностью:

– В прошлом году один американский фермер вырастил самую большую в мире тыкву, – по-женски вкрадчиво сообщила она и призналась, что вес тыквы составил больше полу-тонны. Колыванов, в свою очередь, постарался оправдать доверие. Нам ли не знать, как дорого стоит доверие. С какой стороны ни взгляни, доверие окрыляет, его ценить следует и заслужить надобно. Если пренебречь советом, получится, как уже случалось: капусту доверили сторожить козлу, медведь караулил пасеку, конь стерёг сено, за мясом приглядывал волк.

– По старинному закону все лебеди в Англии принадлежат королеве, -

поделился шофёр сокровенным знанием, чтобы сократить дистанцию и достичь понимания.

– Неужели?! – откровенно удивилась женщина, но в долгу не осталась. – Человеческий мозг генерирует больше импульсов, чем все телефоны земного шара.

– Надо же! – отдал ей должное Колыванов, чувствуя, как расстояние между ними сокращается, и сам сделал шаг навстречу. – Когда человек стоит, триста мышц удерживают тело в равновесии.

Похоже, она увидела в нём родственную душу – не исключено, по крайней мере, потому что признательно улыбнулась и охотно поддержала завязавшийся диалог.

– Из всех летающих животных рекордсменом является комар.

– Обычный комар? – притворно усомнился Колыванов, чтобы она не разочаровалась, не потеряла интереса.

– Комар в живой природе – чемпион. За одну секунду шестьсот взмахов крыльями, – не стала она скрытничать – какие секреты, если разговор по душам и начистоту?

– У вас хорошее образование, – оценил радушно Колыванов. – Вы бакалавр?

– Магистр, – призналась она скромно. – Ещё и аспирантура.

– Вот оно что, то-то я смотрю, – одобрительно расценил её слова Колыванов и заинтересованно полюбопытствовал с теплотой в голосе.

– Пишите диссертацию?

– Уже написала.

– Защитили?

– Пока нет, времени не хватает. Я здесь с утра до ночи.

Василий понятливо кивнул и сочувственно молчал – что тут скажешь, если все мы зависим от условий и обстоятельств. Чтобы хоть как-то её утешить, он заметил с явной симпатией и расположением:

– Из одного грамма золота можно вытянуть проволоку длиной в три с половиной километра.

– Да вы что! Я этого не знала, – без присущего женскому полу кокетства, без жеманства и притворства обрадовалась женщина. – Какой щедрый подарок! Постараюсь запомнить.

Разумеется, он жаждал признания и для убедительности изобразил перед ней волшебный рог изобилия.

– Зубы улитки располагаются на языке. В Австралии на каждого жителя приходится по одному кенгуру. Самой распространённой фамилией в мире является китайская фамилия Чанг. Её носят 106 миллионов человек.

– Невероятно! – от избытка чувств женщина воздела руки вверх. – Да вы просто кладезь знаний! Сорбонну кончали или Гарвард? А может, Оксфорд или Кембридж?

– Жизнь – лучший университет, – без пафоса, вполне буднично и даже

обыденно приоткрыл ей щель в свой внутренний мир Василий в надежде на понимание и духовную близость. – Вообще-то я – шофёр и здесь проездом.

– Какая удивительная встреча! – воскликнула женщина, и Колыванов

почувствовал, что они уже не чужие друг другу и до полной близости осталось совсем немного, всего лишь тонкая и зыбкая преграда.

Никто не спорит, браки, разумеется, заключаются на небесах, и Колыванов опасался спугнуть возникшее чувство, но вдруг понял, что ему для неё ничего не жаль, он готов был открыть ей все бездонные кладовые.

– Углерод – самый распространённый элемент Вселенной, – увлечённо сказал шофёр,

– Кто бы мог подумать! – она признательно качнула головой.

– В наскальной живописи древние художники мужчин изображали худыми, а женщин – толстыми.

– Никогда бы не подумала!

– Если считать на небе по одной звезде в секунду, то пересчитать все звёзды нашей Галактики можно за три тысячи лет, – доверительно выложил Колыванов в надежде, что она оценит его чувства и поверит ему.

Действительность, однако, и окружающая среда распорядились иначе. Не зря в народе говорят: обычай старше закона. А ещё сказывают, обычай не лавка – не посидишь, не переставишь. Суровая проза жизни и неурядицы быта, как часто случается, препятствуют вдохновению и поэзии, мешают высокому чувству, что и произошло, проистекло, произросло в очередной раз.

– Извините, мне надо работать, – женщина с опаской спохватилась и тревожно озиралась, словно кто-то её спугнул. – Хозяин увидит, меня выгонят.

– Страшнее кошки зверя нет. Чем тут дорожить? – с досадой возразил Колыванов.

– У меня здесь чаевые! – сообщила она с некоторой гордостью. – Я местом дорожу!

Ему показалось, тело сковал мороз, психика сразу подверглась расстройству, неподъёмная тяжесть едва не раздавила, не расплющила, не размозжила центральную нервную систему. Василий осёкся, словно с разбега уткнулся в стену, и умолк, надежда рухнула, погребла его под собой. Растерянный, в подавленном настроении, в угнетённом состоянии, он не двигался и молчал, слова не проронил, горько переживал, сочувствуя и страдая.

– Может… я заплачу? – робко, чтобы, не дай Бог, не обидеть её, не задеть чувствительных струн, предложил Василий.

Пока он приходил в себя, буквально на глазах, но уже в обратном порядке, свершилась неправдоподобная метаморфоза. Женщина упаковала и запеленала себя, свою привлекательную внешность в мрачный халат, разместила на теле, как сбрую, глухой фартук, нахлобучила на голову растрёпанный парик, отчего причёска смахивала на птичье гнездо, и натянула грубые резиновые перчатки.

Нет смысла спорить и возражать, спустя минуту Колыванов увидел перед собой сварливую ключницу, старую грубиянку, стерегущую нужник от непрошенных гостей.

– Ты, милок, не сумлевайся, – проскрипела она, как деревенские ворота в жаркий день. – Мы хоч люди тёмные, малограмотные, а своё       понятие имеем. Нас не купишь, мы не продаёмси.

Как ни суди, как ни оценивай, поверить в разительную перемену не было ни сил, ни возможности. И уж, казалось бы, всё на свете видел шофёр, всю Россию исколесил вдоль и поперёк, огонь прошёл и воду, и медные трубы, и ничем, похоже, ничем его ни пронять, ни удивить, как старого ворбья.

Старого воробья на мякине не проведёшь, старый карась и на золотой крючок не клюнет. Ан нет, оказывается, и калачи приедаются, и новые песни стареют, и сшито крепко, да порется, и в мутной воде рыба ловится, и в мякине зёрна находят, и курица случаем петухом поёт. Говоря иначе, темна ночь, да не навек же. Помимо всего прочего, курица поёт петухом не к добру или того хуже, по кому-то тужит. Народ относился к примете всерьёз: курице не петь петухом, а коли прилучился грех, птицу на порог, голову долой топором. Уместно оговориться, нередко курица петухом кричала накануне свадьбы, примета сулила удачный брак.

В общем и целом, что сказать, как выразить удивление? Случилась ненароком оказия, короткая встреча, беглый взгляд и – вот на тебе! – тревога в сердце, волнуется кровь, в сухом остатке сожаление и незаживающая рана в груди.

«Нет в мире совершенства», – думал Колыванов. – Гармония отсутствует, век живи, век учись, дураком помрёшь». Шофёр безжалостно корил себя за доверчивость, упрекал за слепоту, ел поедом, пока не обглодал всю психику и нервную систему до полного бесчувствия. Даже внутренний голос участливо предостерёг: нельзя так убиваться и себя терзать. Дескать, и на старуху бывает проруха, и на солнце есть пятна, и бывалые люди попадают впросак. Словом, прояви к себе снисхождение, не бичуй, не режь на куски, не сжигай дотла.

– Погоди, милок, – неожиданно остановила его ключница, когда шофёр понуро брёл к машине. – Закон для всех один, голубь мой. Купи в лавке безделицу какую… сувенир или деткам гостинчик, я и пущу тебя. Ты часом, не один здесь?

– Напарник обедает, – не придав словам значения, ответил Колыванов и в который раз убедился, что по непредсказуемым поступкам, по неожиданному поведению ключница кого угодно могла за пояс заткнуть.

– Что ж ты молчал, садовая голова?! – на простонародный манер она увлечённо всплеснула руками. – Я тут бьюсь-колочусь с ним, едрён корень, а он помалкиват и в ус себе не дует!

– Я не ношу усов,– сдержанно напомнил шофёр.

– То-то и оно! Ежели напарник твой у нас обедат, вот тебе и покупка, гусь лапчатый! Иди смело, имешь право! – она наотмашь распахнула перед ним дверь сортира.

Вопреки ожиданиям Колыванов – подумать только! – молча покачал головой. Отказался, отмежевался, отступился, отринул, отверг. Шофёр и раньше не искал в жизни лёгких путей и не согласился нынче – на поводу не пошёл, на обещания не польстился, на посулы не клюнул. Нравится-не нравится, не мог он по воззрениям совести извлечь выгоду из причуды случая и прихоти судьбы.

Положа руку на сердце или на другой жизненно важный орган, Колыванов вообще никогда не разменивался на мелочи, а в личной жизни и подавно. Не мог он глубокие чувства смешивать с естественными потребностями, совмещать высокую мечту с природной, грубо говоря, нуждой. А если ещё грубее или сугубо научно, любовные отношения и духовная близость не согласуются, не сопрягаются, не стыкуются с физиологией тела и всего организма.

– Передумал? Аль перехотел? – пытливо глянула ключница. – Видать, заждалси, сердешный…А может, застеснялси… Ничо, быват…Надумаешь, приходи, я пущу. Тольки чек принеси, у нас с энтим строго. Хозяин, понимашь, отчёта требует. Вынь ему, да положь! А ты проходи, напарник твой и тебе право заработал.

– За чужой счёт – никогда! – несмотря на романтические чувства и сердечное расположение отказал ей решительно Колыванов.

– Ладноть, семь бед – один ответ. Иди так, едрёна Матрёна, обойдёмси без чека.

– Не пойду.

– Терпеть надумал?

– Потерплю.

– Да будет тебе, не ломайси.

– Я вообще никогда не ломаюсь, – правдиво изложил Василий свою откровенную суть.

– Иди, сделай милость. Уважь старуху.

– Сами сказали: даром за амбаром! – напомнил ей Колыванов.

– Здорово, Ерёма! То сам просилси, а теперь кобенишьси!

– Обедает напарник, а пойду я? – доступно и доходчиво растолковал свою позицию шофёр. – За чужой счёт не привык. На чужих щах не разъешься, чужим умом в люди не выйдешь.

– Сурьёзно, – оценила ключница, кивая. – Видать, гордый.

– Птица, чтобы взлететь, должна быть гордой! – со значением произнёс Колыванов, как народный артист перед многочисленной публикой.

– Тогда терпи, – взяла его сторону и поддержала шофёра ключница, но сразу высказала особое мнение. – На гордых и сердитых воду возят.

По здравым понятиям и заключениям ума, теперь, ясное дело, следовало уйти, скрыться, жить воспоминаниями и страдать. В душе насквозь сквозили чувство утраты, разочарование, сожаление и печаль. Как говорится, ничего утешительного. Грустные и горькие мысли одолевали шофёра, счастье было так близко, так возможно – пригрезилось, растаяло, как дым.

Что ж, если честно, дальше от кузницы – меньше копоти. А с другой стороны, полюбил чёрт луковицу, ест и плачет. Словом, хочешь-не хочешь, охота пуще неволи. Делать нечего, отрешась от чувств, шофёр безотлагательно направился по нужде в соседний лесок, по мере разлуки и удаления незнакомка мало-помалу теряла в памяти зримые черты.

Верь-не верь, но говоря откровенно, женский образ вскоре обрёл некоторую размытость, словно оптика сбилась с фокуса. Взамен нахлынули фантазии, что было, чего не было, зёрна от плевел уже не отделить. На краю сознания, где и мыслей-то не осталось, смутно брезжила фосфоресцирующая тень: прекрасная дама, таинственная незнакомка, вечная женственность, серебряный век, неземная любовь…

Если смотреть правде в глаза, высокие чувства, блин горелый, чаще всего, по обыкновению и как правило, не кончаются браком. Романтическая любовь не терпит, не выносит, не переваривает бытовую обстановку, будничную атмосферу, обыденную рутину и конкретную действительность, даже надеяться нельзя. А печки-лавочки, сундуки-перины, утюги-кастрюли требуют чего-нибудь попроще – кошку на окошке и земной уют.

Надо признаться, Колыванов довольно часто размышлял о семейном климате, но сегодня, после роковой встречи, шофёр задумался о взаимоотношении полов. В своё время, начитавшись разнообразной литературы, шофёр из древних книг восточных мудрецов почерпнул сведения о женском и мужском началах – инь и янь, если уточнять.

Нравится-не нравится, согласен-не согласен, но в каждом явлении, в живых существах и неодушевлённые предметах натурально присутствуют инь и янь. А и то правда, круглые сутки и в любую погоду, куда ни кинь взгляд, противоположности всегда рядом: инь и янь, свет и мрак, правое и левое, горячее и холодное, покой и движение, плюс и минус, правда и ложь – да мало ли, всего не перечесть. Вот и мимолётная встреча содержала в себе противоположные свойства, как с отрицательной, так и с положительной стороны.

В общем и целом, изучая научную философию, Колыванов на личном опыте предпочтение отдавал экзистенции, хотя шофёры в большинстве своём придерживаются, как правило, других взглядов – никто не спорит, шофёр шофёру рознь. Да и вообще – подумать только! – кое-кто из сослуживцев Колыванова понятия не имел об экзистенции, в тонкостях философии водилы автобазы, к огорчению Василия, разбирались слабо. Отдельные невежды и слыхом не слыхивали об экзистенциальной сути бытия – ни сном, ни духом, как изъясняются образованные грамотеи, ни ухом, ни рылом, как выражается простой народ.

С какой стороны ни взгляни, смысл экзистенции, по мнению Колыванова, заключался в непознаваемости окружающего мира. О чём говорить, если всё вокруг есть нелепость, бессмыслица, несуразность и абсурд. И нет ответа, одни вопросы, которых вдоволь и больше, или, говоря иначе, пруд пруди. Вот и встреча с ключницей мнилась Василию сплошной загадкой, на которую он не знал ответа – кромешная тайна с горьким привкусом разочарования и печалью несбывшихся надежд. Экзистенция, одним словом, как формулируют течение философы, к числу которых, ясное дело, Василий причислял и себя.

По иронии судьбы, никто не знает, не подозревает, какие на нашем пространстве случаются казусы. В России некоторые из соплеменников с помощью татуировки располагают на собственном теле универсальную формулу экзистенции: НЕТ В ЖИЗНИ СЧАСТЬЯ! Умри, лучше не скажешь.

Глава 14

На первый взгляд, напарник целиком исчез – дочиста, без остатка, с ног до головы, от начала и до конца, весь сплошь, как говорят, под метёлку. То есть, отсутствовал в полном объёме, со всеми потрохами и даже следы его затерялись, на первый взгляд. В поле зрения, по крайней мере, Тягин не наблюдался – ни в поле зрения, ни в окружающем пространстве, внешняя среда вплоть до горизонта признаков наличия, можно ручаться, не содержала, мягко говоря.

Впрочем, отыскать напарника не составляло труда. Колыванов обнаружил его на задворках харчевни, где располагались грубые деревянные столы, лавки и каменный очаг, на решетке которого жарилось мясо. Жирный и въедливый запах наполнял атмосферу и разносился далеко окрест.

Если смотреть объективно, Тягин беззаботно присутствовал за столом с двумя девицами – красовался, пускал пыль в глаза, рисовался в профиль и анфас. Вообще, по единодушному мнению психологов и врачей, присутствие женщин выводит из равновесия неустойчивых, падких на скоропостижные чувства мужчин. Женщины вдохновляют их на птичье поведение и повадку. Так или не так, но стоит в непосредственной близости появиться женскому полу, никто не успеет глазом мигнуть, птенчик зачирикает, запоёт соловьем, распустит хвост и перья, распетушится, хоть сейчас на насест. Как говорится, соловушка поёт – себя тешит. Вот и Тягин наглядно демонстрировал за столом бойкость характера и характерную живость личности. Кроме того, в глаза ещё издали бросались завышенная самооценка и некритичное отношение к собственной персоне. И не секрет, судя по внешним признакам, по отдельным приметам и журчанию речи, Тягин, надо думать, безоглядно и безответственно забыл о работе, о производственных показателях, о графике движения, да и вообще напрочь игнорировал скоростной режим и сроки доставки груза по назначению.

Между прочим, посетив харчевню, Колыванов в хладнокровной манере и с независимым видом направился к прилавку, где купил бутылку минеральной воды. Если смотреть в корень, теперь и он заполучил долгожданный чек, теперь и он обзавёлся веским доводом, законным правом для посещения сортира. Хотя, впрочем, надобность уже отпала. В лесочке, где шофёр опорожнил мочевой пузырь, чек никто не спросил, обошлось без отчёта и объяснений, без виз, таможенных пошлин и деклараций, без паспортов и квитанций, никто не заполнял анкет, даже расписываться не пришлось.

«Свобода есть осознанная необходимость», – вспомнил Колыванов суждение ключницы и оценил по достоинству её правоту. Видно, не зря обогатила она себя университетским дипломом и званием магистра философии, не зря трудилась нынче на ответственном посту. Но если честно, Колыванов и малой долей сознания не подумал, что оставил женщину безутешной. Ему даже в голову не пришло, что она, может быть, мечтала о встрече, надеялась, грезила и ждала.

Что ж, хочешь-не хочешь, правда есть правда. Он не подарил женщине ничего на память о себе – ни письма, ни цветка, ни перчатки, ни платка. Даже чек после мелкой покупки минеральной воды Колыванов ей не оставил и, конечно, проявил тем самым бессердечие, бездушие и чёрствость характера. А ведь долгими зимними вечерами, глядя на чек, она могла вспоминать мимолётную встречу.

– Вася! – неожиданно встрепенулся Тягин, изобразив восторг и экстаз,

суетился, хлопотал мимикой и телом, демонстрировал неподдельную радость, непритворный энтузиазм.

По сдержанности характера и уравновешенному состоянию психики Колыванов, однако, не ответил взаимностью, держался индифферентно, исключительно строго, почти неприступно, в рамках казённой линии и официальной субординации на производстве.

– Поел? – подчеркнуто сухо осведомился Василий. – А что сидишь? Забыл, что время не ждёт? Почему рейс задерживаешь?

Бросив, девиц, напарник опрометью метнулся к нему, надвинулся вплотную, навалился и забормотал второпях сдавленным голосом, чтобы оградить слова от чужих ушей, предотвратить утечку конфиденциальной информации:

– Ну ты чего, Колыванов?! Их двое, нас двое… Давай! Не всё ж нам пахать и вкалывать до упаду! Право на отдых никто не отменял!

Пока он сбивчиво распинался, Колыванов терпел, но потом не выдержал и не сдержался, бескомпромиссным голосом изложил фундаментальную позицию:

– Запомни, Тягин, я жене не изменяю! И неизвестно с кем любовь не кручу! Понял?!

– Понял, понял…– торопливо подтвердил напарник.– Ты зря, Колыванов, зря. Такая возможность… Я ведь не только для себя старался, я и о тебе подумал.

– У меня семья, заруби себе на носу! – указательным пальцем Колыванов постучал по стеклу часов. – Даю тебе пять минут. Опоздаешь, пеняй на себя.

– Ты что, Колыванов?! Что ты?! Только познакомились… Неудобно. Что о нас подумают? Погоди немного, дай отношения наладить. Ты можешь понять?

– Не могу! – отрезал Колыванов и с непреклонным видом двинулся прочь, даже издали было понятно, что консенсус не достигнут, компромисс не состоялся, уступок не жди, на милость не надейся.

Надо ли говорить, время неумолимо таяло. С одной стороны, в позе Тягина наблюдалась явная неопределённость, то есть, задумчивая неподвижность, с другой – неподвижная задумчивость. Ему бы поторапливаться, пришпорить собственное тело, пуститься вскачь, понукать и гнать себя взашей, а он, казалось, изобразил памятник, который оценивает пройденный путь, осмысливает переживания и подводит итоги.

В свою очередь, и девицы с интересом наблюдали за ходом событий. Однако в глубине души они понимали, что надежды нет, совместной биографии не будет, даже не предвидится. Скорее всего, и они, как ключница, остались, по всей видимости, безутешными – какие надежды, если взревел мотор и грузовик от нетерпения бьёт копытом? Уже тронув фуру с места, Колыванов в зеркало увидел бегущего со всех ног напарника. В целях педагогического воспитания и по причине воспитательной педагогики Василий, однако, не притормозил и не остановился, но выехал на дорогу и катил вдоль обочины со скоростью пешехода.

Верь-не верь, бегун настиг фуру и трудолюбиво бежал возле борта, пока не поравнялся с кабиной. Тягин так старался, так усердно прилагал силы, так выносливо держал скорость, что могло вообще сдаться, будто он вот-вот обгонит фуру, опередит все попутные машины и, не снижая скорости, прибудет в пункт назначения первым. Однако события развивались иным образом, в другом направлении, под непредусмотренным углом.

Как известно, Василия Колыванова в полной мере характеризовали человеколюбие и гуманные принципы. Исходя из присущих ему нравственных и моральных убеждений, шофёр притормозил, напарник, прыгнул на подножку и на последнем дыхании забрался в кабину.

Надо ли сомневаться, после забега и финишного рывка Тягин, конечно, не мог в свободной манере объясниться или хотя бы полноценно высказать свой взгляд на положение вещей. Он тяжело дышал, изнемогал от усталости, а пока восстанавливал силы, грузовик отклеился от обочины и набрал ход.

– Воспитываешь меня? – обессилено спросил напарник, едва ворочая языком.

– Спасибо скажи,– ответил Колыванов, не отвлекаясь от дороги.

– Спасибо. Большое спасибо. А за что?

– За науку. Я из тебя человека сделаю. Ответственность в тебе воспитываю.

– Педагог, значит? Учитель?

– Наставник. Учу тебя, бестолочь, уму-разуму.

– Зверские у тебя методы, Колыванов, и отношение к людям злобное, бесчеловечное, можно сказать.

– Ничего подобного. Людей я уважаю. А ты нормального языка не понимаешь. Как тебя убедить?

– С какой стати я должен гнаться за фурой?! Да ещё после обеда!

– Сам виноват. Я дал тебе пять минут.

– Подумаешь, он дал мне! Кто ты такой?!

– Неуместный вопрос. Кто я, ты знаешь.

– Знаю, знаю… Наизусть выучил!

– Выучил – хорошо. Не будешь заблуждаться.

– Пять минут он мне дал! А если я не уложился?! Если пять минут мне мало?!

– Пунктуальность в себе воспитывай. Точность – вежливость королей.

– А ты король?! – криво усмехнулся Тягин, который уже пришёл в себя и возобновил свой нахальный нрав, наглые замашки, вредные привычки и вызывающую манеру поведения.

– Кто я – покажет история, – спокойно, без ажиотажа и возбуждения как человек, знающий себе цену, ответил Колыванов. – Нас с тобой будущее рассудит.

– Слушай, Колыванов… чем я тебе не угодил?! – едко зыркнул напарник.– Что ты на меня взъелся?! Наезжаешь, поедом ешь… Одни придирки!

– Ничего подобного, – в привычной манере невозмутимо отказал ему Колыванов. – Никаких придирок. Ты мне лучше скажи… Я тебя предупреждал: у меня семья. Предупреждал?

– Был разговор, – уклончиво состроил гримасу Тягин.

– Предупреждал, – ответил за него Колыванов. – А что я случайных связей не завожу, говорил?

– Кто ж тебе поверит?! – ухмыльнулся Тягин и хихикал с явной издёвкой.– Неужто налево не ходишь?

– Представь себе: не хожу!

– Иди, иди, не заливай!

– Хоть заливай, хоть не заливай, я жене не изменяю.

– Верится с трудом. Любой мужик при случае ходит налево. Потому как кобель!

– Грязные намёки оставь при себе. Жениться – да, могу. Ежели достойную женщину встречу. Ежели чувство промеж нас возникнет. Ежели любовь случится.

– На всех любви не хватит!

– У меня хватит. И чтоб дом, семья, дети. …По-человечески.

– Кто ж такой обоз потянет? Это ж какой груз!

– Груз, – охотно подтвердил Колыванов.– А так просто, по-собачьи, встретились, разбежались – ни за что! Никогда!

– А не врёшь? – недоверчиво или даже подозрительно уставился на него Тягин.

– Зачем? – вполне незаинтересованно и настолько равнодушно пожал плечами Колыванов, что само собой разумелось: врать, лукавить, изворачиваться, кривить душой и притворяться ему и впрямь незачем – ни выгоды, ни нужды.

– Если так… если правда…тогда…– Тягин умолк и задумался, перебрал в памяти словарный запас, искал подходящее слово и нашёл, наконец, объявил торжественным образом.– Уникальный ты человек, Василий! Я всяких видел, но таких не встречал!

– Какой есть, – скромно, почти застенчиво признал его правоту Колыванов и едва не зарделся, смущённо потупил лицо.

– Подумать только! Это чтоб шофёр-дальнобойщик не ходил налево!

С ума сойти! – не мог успокоиться и безудержно восхищался доблестью напарника Тягин.

– Сам не ходишь, и жена не ходит,– рассудительно изложил свою позицию и свои взгляды Колыванов. – Ежели я в дороге жене изменю, меня подозрения будут мучить. Мол, я изменил, и она изменит, пока я в отлучке. А я не изменяю, то и в ней уверен. Мне спокойствие важнее всего.

– Наука! – по достоинству оценил напарник.

– Наука – куда без неё? Психология.

Пока шли прения сторон, за окнами кабины разворачивалось неоглядное пространство России. В иностранном зарубежье, хочешь-не хочешь, в глаза бросаются скученность жизни и высокая плотность населения. Теснота, сутолока, яблоку негде упасть, люди, как сельди в бочке, куда ни плюнь, попадёшь в человека, свободной земли с ищейками не найти. Иное дело у нас. Стоит выбраться подальше от города, душу радуют простор и ширь, необозримый окоём, до горизонта ни души, а с высоты птичьего полёта земля и вовсе мнится необитаемой, почти дикой природой, как будто сюда не ступала нога человека.

В своё время некоторые учёные высказывались в том смысле, что бытие определяет сознание. Якобы материя впереди и неограниченно играет главную роль и первую скрипку. Сознание якобы плетётся сзади, от материи отстаёт и от неё якобы зависит. Не зря этих учёных прозвали материалистами. Хотя неизвестно, какую материю они предпочитали – ситец, шёлк или сукно.

Впрочем, другие учёные настаивали, будто всё обстоит совсем иначе: бытие якобы определяется сознанием. То есть, сознание будто бы возникло раньше, и оказывает влияние на материю, которая якобы играет второстепенную роль. Таких учёных в грубой форме обозвали, прости Господи, идеалистами и даже заклеймили, слово обернулось неуважительной бранью, неприличным ругательством – вот до чего дошло!