Читать онлайн Костры иллюзий

В мыслях, предчувствиях и снах Виктория преодолела бесчисленные переплетения дорог, проплыла по опасным, темным морям отчаяния, касалась светлых озер надежды. Ее прибивало к берегу горя, но она всегда находила силы, чтобы оттолкнуться от неумолимых камней и отправиться к берегу другому, туда, где спасение, пусть даже иллюзорное.

И она никогда не представляла себе, как это может быть на самом деле. За пределами туманных предчувствий и снов. Как это бывает в жизни. В обычной, реальной жизни, которая способна в будничном и суровом порядке достать топор палача для того, чья очередь дошла.

Наверное, это всегда бытовой случай – просто звонок по телефону, чужой казенный голос и жестко изложенный факт.

Одним совершенно обычным утром Виктория услышала: «Говорит сержант МВД Петров. Ночью случился пожар. Квартира вашего бывшего супруга Алексея Серова по адресу… полностью выгорела в результате несчастного случая или поджога. Обнаружены останки одного человека. Пока можно сказать лишь то, что это мужчина. Опознание практически невозможно. Требуется идентификация личности по ДНК. Возможно, у вас сохранились вещи мужа. Следствие запросит стоматологическую карту. Экспертам может понадобиться сравнение с ДНК детей. Примите наши сожаления. Звоню по поручению начальника отдела расследования убийств и похищений полковника Земцова. Сейчас пришлю вам наши контакты. Сообщите, пожалуйста, когда будете готовы к сотрудничеству».

– Почему отдел убийств и похищений? – только и сумела спросить Виктория.

– Слишком сложное дело для районного отдела полиции. Мы мониторим происшествия на местах и в особых случаях забираем материалы себе. К тому же был тревожный звонок.

– Чей звонок?

– Точно не скажу, но случившемуся предшествовали странные обстоятельства. Кто-то из знакомых или коллег Серова привлек частного детектива, который сотрудничает с нами на постоянной основе. Я не в курсе подробностей, но речь вроде о преследовании вашего супруга. Детектив с вами свяжется сам. Это все вне моей компетенции.

Так иногда кончаются кошмары: куда более страшным пробуждением. Как говорится, здравствуй, жизнь…

До того как будут получены первые результаты экспертизы, не только Виктория заново переживет свое прошлое, рассмотрит настоящее, попытается в ужасе спрятаться хоть на миг от грозно наступающего будущего. В поле последствий того пожара окажется немало людей. И вдруг разорвутся все или почти все связи – духовной и кровной близости, доверия, обычной и привычной поддержки – под тяжестью жестоких, скрытых до поры и теперь уже преступных тайн.

А тем утром Виктория сообщила сержанту Петрову лишь один факт, в котором была уверена.

– Леша в этой квартире очень одиноко жил все годы после нашего развода. Мы перезванивались, я иногда бывала у него… Помогала с бытом, Леша очень неприспособленный человек. Не могу, конечно, исключить, что у него бывали другие люди. Особенно после его фантастической победы, которая потрясла многих. Он недавно получил главный приз международного кинофестиваля.

Любовь

Сны – это сегодняшние ответы на завтрашние вопросы.

Эдгар Кейс

Виктория с раннего детства считала свои яркие, волнующие, пугающие, загадочные сны полноценной частью существования. С возрастом она стала находить тому логические и даже информационные подтверждения. Живой мозг не знает сна. И если он регулярно выдает своему обладателю значительные, незабываемые видеосюжеты, столь выразительные и полноценные в эмоциональном плане, – значит такова цель его программы. План судьбы, связывающий прошлое и будущее. И это, возможно, единственное объяснение того, что ты во сне испытываешь шок от узнавания совершенно незнакомых мест. Стынешь на ветру отчаяния и тоски, когда из освещенного круга сна ступает в глушь ночи силуэт, который никого не напоминает или, наоборот, похож на многих. И лишь ты и только в этот миг понимаешь, что роднее души нет на свете. Проснешься – и несешь боль потери, как драгоценный дар.

Так в реальной жизни Виктории возник эффект обратного узнавания. Она забыла сюжет давнего сна, потерялась в лабиринте ночей даже сама картинка. Лишь собственная острая реакция хранится где-то в уголке сознания. Это может быть страх, отчетливое понимание опасности. Это иногда просветленное освобождение от тяжести, которая секунду назад казалась необъяснимой, неподъемной и вечной. Или самый редкий и желанный миг: плотная и теплая волна озарения, покоя, надежды и приближения какой-то особой цели, еще не разгаданное узнавание… Виктория даже не помнит, с чем это бывает связано во сне, но она давно не удивляется, когда концентрат ночных эмоций берет ее в плен наяву. Это может случиться из-за звука чьего-то голоса, сочетания слов, чужого взгляда, который она вдруг узнает и понимает.

Виктории недавно исполнилось сорок. Она пять лет замужем за кинорежиссером, снимается во всех его сериалах. У нее дочь, которая ступила в возраст своей самостоятельности и живет в отдельной съемной квартире. Лена учится в консерватории по классу фортепиано и параллельно участвует в «чесах» разных групп как пианистка или аккомпаниатор поп-звезд. Виктория редко видится с дочерью, еще реже слышит, как та играет. Она не может судить о том, насколько хороша Лена как музыкант. Но она ясно видит, что дочь выстроила свои приоритеты: она, конечно, любит музыку, но не бескорыстно. Для Лены важен тот факт, что музыка стала ее инструментом для получения постоянного и хорошего дохода. Виктория не видит в том ничего плохого. Лена сама создала свой завершенный образ делового и расчетливого человека. Она прочно стоит на ногах. Можно быть уверенной: ее дочь всегда сумеет все просчитать, чтобы не допустить погрешностей в планах и, не дай бог, эмоциональных ошибок.

В рациональности Лена пошла дальше и решительнее матери. Хотя Викторию тоже многие считают рассудительным и даже расчетливым человеком, никто не сможет привести примеры ее необдуманных слов или опрометчивых поступков. Она надежно закрыла от всех глаз свой сундук тайных путешествий из яви в сон и обратно. И она никогда и никому не признается, что сокровища того сундука часто кажутся ей самой главной реальностью, вершиной осмысленного существования, напрочь лишенного банальных толкований и примитивного порядка.

Ваня, младший сын Виктории, живет с ее родителями. Он учится в седьмом классе, нуждается в постоянном присмотре, режиме и правильном питании. А Виктория вечно пропадает на съемках. Так что и тут все в порядке: Ване лучше с бабушкой и дедушкой, Виктория за него спокойна.

С отцом своих детей, Алексеем, Виктория развелась почти шесть лет назад. Леша – кинооператор, которому раньше постоянно приходилось искать новое место работы. Он очень талантливый, невероятно импульсивный, непредсказуемый… И – как следствие такого сложного набора – пьющий, завязывающий и после трудного периода воздержания вновь впадающий в запой. Впрочем, в последний год все изменилось. Леша вырвался из порочного круга, стал сам себе режиссером, смог создать собственную студию, которая быстро приобрела известность. Он сумел прийти к большому успеху.

А после развода Виктория сама занималась разменом их четырехкомнатной квартиры: для себя и детей нашла неплохую трешку, для Леши однокомнатную в Подмосковье, в Москве не получилось. Да так и лучше – у него не будет соблазна к ним являться, когда выпьет. Она сама заботливо сложила его вещи и перевезла вместе с частью мебели в новое жилище. Аккуратно поместила одежду Леши на вешалки в новом шкафу, купила в местном хозяйственном необходимую посуду, на рынке хорошие продукты и сделала полный обед как минимум на неделю. Алексей не умеет готовить, он даже не всегда помнит, что нужно поесть.

Обустроив жилье своего бывшего мужа, Виктория долго отмывала там все до блеска, что помогало ей ни о чем не думать и ничего не чувствовать. Вечером устало присела на кухонный диванчик, размышляя: позвонить ему, чтобы рассказать, где, что и как разогревать, или просто уйти, оставив записку? Ясно понимала только одно: надо убежать, чтобы не встретиться и не прощаться. Второе как-то совсем невероятно.

Был уже поздний вечер, а она все сидела там, не включая свет. И вдруг дверь открылась. Алексей вошел в кухню, щелкнул выключателем и не удивился, увидев Викторию. Он был совершенно трезв.

– Спасибо, Вика, – сказал он. – Я утром вышел из хлева, даже отдаленно не напоминающего жилье, а вернулся в чистую, уютную, пахнущую вкусной едой квартиру. Прямо как будто домой пришел… Тебя проводить? Детям, наверное, ужинать пора. Нет, извини, не подумал. Конечно, нет. Не стану беспокоить детей. Я постараюсь не слишком их травмировать своими визитами. Буду терпеть, сколько смогу. У меня к тебе только одна просьба: не потеряй ключ от моей берлоги. Не для того чтобы тут убирать и готовить: я эти вопросы решу. Просто меня греет такая мысль: у Вики есть ключ, и она в любой момент может открыть дверь и войти. И даже не потому, что мне это нужно. У меня как раз все хорошо. Работа пошла отлично. И я уже неделю не пью ни капли. Смешно, да? Такие подвиги. Наверное, единственно возможные для такого жалкого человека, как я.

– Ты не жалкий, – произнесла Виктория. – Ты просто слишком добрый, беззащитный и ранимый. И я понимаю твою беду, ты же знаешь. Тебе нужно защищаться только от самого себя. Все остальные тобой восхищаются, любят или, на худой конец, жалеют твой талант и постоянно ноющую душу. Конечно, я не потеряю этот ключ. И к детям приезжай, когда захочешь.

– Да, конечно, спасибо тебе, – он смотрел на бывшую жену как маленький, полностью зависимый ребенок.

Она поднялась, мучительно думая, как обойти его, чтобы не коснуться, не заглянуть в его вечно виноватые глаза. Не взглянуть не получилось. Он тоже не шевельнулся, только произнес:

– Все в порядке. Я очень люблю тебя.

– Хорошо, – кивнула она. – Береги себя. И не обрывай связь ни в каком случае.

Они оба поняли, о чем она сказала. О его запоях, когда он сам укрощал себя, как дикого зверя, запирался, метался, понимал, насколько он может быть опасен самому себе. Детей Леша никогда не обижал, наоборот, постоянно чувствовал себя виноватым и сдерживал проявления своей горячей любви. Виктория не слышала от него ни одного грубого слова. И вот решилась на такой жестокий разрыв – только потому, что однажды четко поняла: их дети не должны оказаться у пропасти, на дне которой горе и боль. Ни на секунду не должны.

– Пока, Леша, – она быстро ушла.

В темном чужом дворе ей пришлось опереться на грязную стену этого ужасного дома, чтобы не упасть. Она прокусила себе губу до крови, стараясь сдержать вой на полную луну, которая пялилась на нее, издевалась и злорадствовала.

– И я тебя люблю, Леша, – прошептала Виктория.

Для нее это была аксиома – любовь к Алексею. Но ее нужно было отодвинуть, победить и в идеале истребить во имя более веской и актуальной задачи. Виктория была обязана спасать жизни тех, которым эти жизни и подарила. И самой пора жить, работать, не ожидая каждую минуту грозового приближения собственного животного страха, не думая: что-то уже случилось, я просто еще не знаю. Такие пары разлучает не естественная смерть в конце общего пути после мирного, ровного существования – их отрывает друг от друга лихая беда, несовместимая с тем, что в принципе способен вынести человек.

Очень скоро Виктория вышла замуж за своего действующего режиссера Игоря Варламова. У них получился спокойный и дружеский союз. Не так чтобы страстная любовь, но то, что гораздо лучше, надежнее и разумнее. Так все и говорили Виктории: наконец ты вышла замуж по уму.

Пять лет Виктория и ее близкие спокойно проживают каждый день, радуются осуществлениям желаний, печалятся по поводу неудач, вместе решают проблемы каждого и в любой ситуации с надеждой готовятся встретить следующий день. И каждый вечер Виктория, поцеловав на ночь мужа, отправляется в свой лабиринт сновидений. Все тот же панический страх узнавания незнакомых мест, все та же точка, когда из круга сна уходит во тьму тот, кого она не успела рассмотреть. По утрам она бежит от этих сновидений, как от болезни или напасти, как от преследователя, жестокого и коварного охотника за ее покоем. Она глушит, истребляет даже те фрагменты сна, которые способны застревать в памяти и биться острыми осколками в сердце, нервы, отравлять кровь и поджигать все, что видят глаза. В какой-то степени у нее все получается: никто не говорит Виктории, что она меняется в худшую сторону. Наоборот, со всех сторон одни похвалы и комплименты: «А ты все хорошеешь», «Как тебе удается так выглядеть в любое время суток после любого количества работы?», «Как приятно общаться с разумным и спокойным человеком!».

Сериалы Игоря сложностью не отличались. Для того чтобы играть своих героинь, Виктории рвать душу не требовалось. И однажды, совсем недавно, ее озарило жутковатое открытие. Ее жизненные приоритеты выстроились угрожающим образом. Главным оказывалась не работа и даже не беспокойство за близких, не потребность им помогать, поддерживать, радовать и постоянно к ним стремиться. На первый и самый важный план выходили навязчивые ночные ощущения, рожденные из них предчувствия. Главными эмоциями становились уцелевшие при дневном свете и ясном сознании тоска и страх потери. Кажется, это страх окончательно потерять то, что уже утрачено.

И наступил день, когда Виктория честно, храбро и решительно призналась самой себе в том, что все изменилось. В туманных лабиринтах сна она утратила эффект неузнавания. Виктория все поняла. Переплетения черной и чужой чащи, тени, которые невозможно задержать и разглядеть… Это все даже не сам Алексей, а его тяжкая, неотвратимая беда. Только это. И Виктория напряженно пыталась понять, что более иллюзорно: ее вроде бы полноценная реальная жизнь или блуждания неспящих эмоций? Что есть ее любовь: теплота близости и взаимного понимания с Игорем или испепеляющий душу страх за Алексея?.. И как понять и унять свой безутешный тайный плач по нему? Почему это не проходит, а лишь усугубляется? Это предчувствие чего-то страшного и реального или только иллюзия, рожденная из сознания потери? Потери самой возможности задержать на краю то ли его, то ли себя.

Ненависть

Режиссер Игорь Варламов считается стабильно успешным и в меру креативным, без экстравагантных забросов. У него устойчивая репутация уравновешенного и доброжелательного человека. Он старается быть внимательным ко всем в равной степени, независимо от того, нравится ему человек или не очень. Игорь ненавязчиво демонстрирует личную заинтересованность в успехе каждого, при этом не допускает ни фальшивой похвалы, ни преувеличенных надежд. Игорь никогда не теряет критичности, объективности и чувства меры ни по отношению к другим, ни в общении с самим собой.

Чувство меры – это и есть, скорее всего, показатель сбалансированного психологического равновесия и психического здоровья. Игорь в меру предан своему делу – без фанатизма и субъективных иллюзий об особом месте в искусстве. Он в меру любит жену Викторию – без эмоциональных перепадов от экстаза до отчаяния, которые и превращают отношения людей в добровольное и перманентное кипение в котле страстей. Игорь в меру, без натужного преувеличения интересуется здоровьем и успехами детей Виктории. Это значит, что он считает их родственниками, заботится, желает добра, но не выступает с лозунгами: «Вы мне больше чем родные! Я вам отец, а не отчим, сбоку припеку». Дети – давно уже не малыши, все вроде понимают и отвечают Игорю примерно тем же. То положительное обстоятельство, что дети живут отдельно от матери и отчима, конечно, на пользу ровным и мирным отношениям в семье. Игорь и Виктория за них спокойны, дети не видят родителей в периоды творческих неудач, неуверенности и даже страха перед будущим, которое всем нередко угрожает невзгодами, потерями и даже ураганами.

Игорь имел бы полное право сказать себе, что сумел построить гармоничную основу своего внутреннего и внешнего мира, если бы не одно исключение из правил.

В душе Игоря давно поселилась всего одна напасть. Один тяжкий груз, одна постоянно кровоточащая рана. Один страшный порок. Игорь ненавидит бывшего мужа Виктории Алексея Серова. У этой ненависти давняя и странная история. Она началась давно, когда Алексей только женился на Вике, студентке второго курса актерского факультета ВГИКа. История вообще началась как дружба двух начинающих творцов. Один был тогда старательным подмастерьем заслуженных авторитетов. Второго щедрое студенческое братство сразу признало гением. Этот второй был Алексей. И пусть никто не подумает, что Игорь ему завидовал. Ни в коем случае. Он преклонялся перед талантом товарища, восхищался красотой его жены. Когда и по какой причине дружба вдруг превратилась в непреходящую, ядовитую ненависть, больную, опасную страсть? У этого события нет конкретной даты. И не может быть причин, потому что Игорю так и не удается их для себя сформулировать. Самые тяжкие и глубокие раздумья приводят его к неизменному выводу: причин нет. Может ли ненависть быть симптомом какой-то болезни, которая поражает весь мозг? Какой-то иллюзией, фантастической химерой, предчувствием грозной опасности? Все бывает на свете. Только проходят годы, они ступили во второе десятилетие дружбы-ненависти, а мозг Игоря по-прежнему здоров, активен и настроен на позитивное отношение ко всем людям. И никто не нарушал внутреннюю безопасность Игоря, никто не внушал чувства страха, не казался опасностью. Никто! Даже Алексей, точнее, именно Алексей. Он наверняка понятия не имеет, что Игорь все годы напряженно ищет, получает и переживает информацию о нем. Они все реже встречаются. Виктория уже пять лет жена Игоря, а не Алексея. Она, конечно, всегда нравилась Игорю как красивая женщина и способная актриса, но он не собирался отбивать ее у Алексея. Он не ревновал Викторию к мужу. Они поженились, когда Вика с Лешей развелись. И мало кто поверит, но до этого у них даже романа не было. Они вместе, потому что так получилось, так им удобнее и легче.

И однажды к Игорю прилетела одна мысль. Она такая необычная, неконкретная, ее ни проверить, ни доказать, но она зацепилась, поселилась, застряла стрелой с отравленным наконечником. Ненависть Игоря рождена не поступком, словом, отношением Алексея. Не какими-то его качествами, которые Игорь не может принять. Она связана лишь с тем фактом, что Алексей есть. Его существование невероятным, почти безумным образом лишает смысла жизни самого Игоря. А она должна была быть такой безупречно полной, его жизнь. Если очень упростить сложный набор чувств и ощущений, то получается что-то вроде простенькой сказки с зеркальцем: «Кто на свете всех милее…» В жесткой реальности, в поле сурового выживания людей взрослому, опытному и уверенному в себе мужчине невыносимо каждую минуту отвечать самому себе, как дурацкое зеркальце: «Алексей это делает лучше, Алексей бы на такое не польстился, Алексей увидел бы самый удачный ракурс, выбрал самые подходящие слова…» Алексею не надо думать, как он выглядит, не надо следить за своим поведением, пытаться понятно выразить мысль. Он тот, который может себе позволить все, что хочет, потому что люди от него примут все. Даже его чудовищные, убийственные запои. Это факт: он многим людям почему-то милее всех на свете. Как недостижимый эталон безусловного и честного таланта. Ему простят ошибки и неудачи. Простят и скажут: это не ошибка, не провал, это другое. Мы просто пока не в состоянии понять.

При этом Игорь ни на минуту не допускает для себя такого примитивного объяснения: его ненависть рождена завистью. Это исключено именно для него. Ведь его удел, его профессия – ценить особый дар, человеческую уникальность. И в нем всегда есть отклик, когда он смотрит работы Алексея, слушает его слова. Но! Как-то так получилось, что из всех помех на свете Игорю причиняет настоящую, неутолимую и непоправимую боль только существование Алексея. Игорь, возможно, еще не ступил на последнюю ступень этой лестницы падения. Он не спросил у Виктории, каким Алексей был любовником. Не мужем – тут все ясно: был бы нормальным супругом, она бы его не бросила. Трудно не понять, что для Виктории развод был настоящим горем. Но Игорь не знает, как она оценивала его в постели, во время и после любви, как смотрела на него за завтраком. Игорь уверен, что он не ревнив: это просто нелепо – думать о том, что чувствовала Виктория столько лет назад, когда к ней прикасался Алексей. Но откуда же такой страх перед самой возможностью это себе представить? Это похоже на фобию того, о чем даже не имеешь представления. Он в заколдованном поле непонятных ощущений и предчувствий. Иллюзия ненависти, фантом ревности. Но эти мифические враждебные идеи разрушают обманчиво спокойный, гармоничный образ того, что он считает своей привязанностью к жене, ее искренним и доверчивым ответом.

Все слишком гладко и до примитивности просто, как на застывшей лубочной картинке. Виктория только кажется простой, но она никак не примитивный человек. Ее простота может быть тоже обманом его, Игоря, зрения. Она ведь хорошая актриса, а он знает, что это значит. Возможно, стоит решиться, привлечь собственное творческое воображение – и проникнуть, ворваться в ее интимное прошлое, которое, быть может, не такое уж прошлое. Сделать это и узнать, каково в аду. И заодно проверить свою отвагу. Может, эта крайность все для него окончательно и прояснит. Для всех них прояснит.

Игорь допускает, что все его сознательные, множество раз проанализированные реакции – на самом деле лишь ширма настоящих чувств, спасительная иллюзия. А за ней буйное пламя того, что он сам себе запретил видеть и понимать. И это не его хваленое чувство меры выстраивало в безупречный ряд события жизни и отношения. Это просто врожденная трусость перед тем, на что не хватает ни сил, ни ума, ни таланта.

Игорь как режиссер умеет с насмешкой или презрением отмечать раздражение и злобу тех зрителей или критиков, которые не в состоянии принять и пережить сам факт сильных чувств и вдохновенную, яркую игру актеров, способных их передать. Так бунтует всесторонняя бездарь, – сделал давно вывод Игорь. Люди бьются о собственную эмоциональную тупость и не способны из нее вырваться. Потому что признать ее наличие – их приговор себе. Они могут признать себя бедными, несчастливыми или больными, но только не ущербными, не гнилыми пнями, которые не способны осознать чужую страсть, драму, чье-то ослепительное счастье. Хотя бы допустить и смириться. Легче все это отвергать до гробовой доски.

Да, Игорь слегка презирает человеческую неполноценность, но как творец принимает и ее. Зрителя, как прохожего, не выбирают. Но однажды тяжелой бессонной ночью он уходит из супружеской спальни в кабинет, чтобы там застыть на часы, как ему казалось, без мыслей. А к утру выносит и себе приговор. Настал, как говорится, черед. Он обращается к своему отражению в темноте:

«Казалось, что неполноценность – удел других. Так долго казалось. И вдруг стало ясно: да это же мой удел! Вот в чем так трудно было признаться себе самому. Я понимаю самые тонкие и самые сильные эмоции на площадке, на экране, на страницах сценария. И я всегда панически боялся их в жизни. Я убедил себя, что мне с Викой удобно и легко, как с комфортной машиной, качественным креслом. Я бы хотел презирать Алексея за то, что он так горел на всех кострах с ней и без нее. И, наверное, горит до сих пор, если еще не обуглился. Пытаться пренебрежительно отталкиваться, как поступают все ущербные и толстокожие? Но перестало получаться. Наверное, переполнена чаша лицемерия и самообмана. Временами я ненавижу их обоих за то, что они настолько не такие, как я. И я не хочу, чтобы Алексей жил на свете. Потому что Вика не перестанет его любить, пока он жив. А я никогда не смогу свободно вздохнуть, постоянно понимая, что этот человек дышит глубже, талантливее и с гениальным результатом, при всем его нелепом безумии и преступном отношении к себе, своей жизни и любви. Алексей топчет себя, как никто и никого, – и при этом даже не становится жалким. Он всегда умудряется оставаться на недосягаемой высоте. А мой удел – лишь хорошо прятать свою ущербную ненависть. И покорно тащить свой тайный крест. Существует же миссия или синдром Сальери. Возможно ли нести эту тяжесть не покорно, а как-то иначе? Ущербность, мать ненависти, никогда не позволит мне ответить себе на этот вопрос».

И отражение Игоря в темноте бледнеет, съеживается, как на скамье подсудимых, но не исчезает совсем. Остается блеклым и бесформенным пятном. Лучшего образа не придумаешь для собственной безысходности. Для отсутствия гордого выхода у слабой и трусливой души.

Ложь

Лене нужны были даже не деньги. Ей нужно было много денег. И желательно сразу. Все ее опасения и комплексы с детства были связаны с неотвратимым и тяжелым открытием. Человек способен без видимого напряжения, на одном вдохновении, по велению только таланта сразу заработать много денег, практически осчастливить близких, а сам даже не заметить этого факта. Деньги для него не были целью, он их вообще не брал в расчет. Он переживает только болезненное расставание с собственным вдохновением, боится тишины и ночи, теряет из виду тех, кто с ним рядом и от него зависит. Деньги для него лишь способ превратить собственный раздрай души в окончательный и бессмысленный бедлам. Такой у Лены папа. Таков Алексей Серов, которого многие называют гениальным. Он уже тысячу раз тонул в омуте своего безволия, неспособности переносить все спокойно и достойно, как другие люди. Он не умеет выживать, а его чертовы талант и вдохновение всякий раз возрождаются, а с ними и все более робкие надежды семьи. Папа опять получит награду, деньги и вагон восторгов… И все это отправит в топку своего безумного «отходняка». Какие-то типы, называющие его «другом», растащат самым наглым образом все, что жена и дети Алексея мысленно уже распределили на свою прекрасную жизнь. Отец потом не вспомнит ни имен этих лжедрузей, ни сумм, которые он им отдавал по самым тупым, придуманным поводам. Чаще всего это «болезнь мамы», «трагедия с ребенком», «поджог и ограбление дома». Очень скоро мама, Виктория, узнает в их общей среде, что у самого крупного должника сроду не было ни ребенка, ни дома, не факт, что есть мама, а сам он никогда не возвращал никому даже ста рублей. Как такой тип оказался рядом с Алексеем перед его премией, гонораром, меньше всего известно самому Алексею.

Лена еще в подростковом возрасте сознательно перестала смотреть работы отца, которые многие называли шедеврами. Она, дочь творческих людей, давно и безошибочно отличала хорошее от плохого. Точно знала, что очередная работа отца ей несомненно понравится. Но появился один трезвый довод против. А толк-то в чем? Для нас, для него самого? Праздника не будет. Опять разочарования, горечь и стыд. Они опять не успеют купить Лене новый ноут, то пальто, которое так долго искали, по-настоящему хорошее фортепиано. Мама опять начнет часами составлять, править и сокращать список необходимых продуктов на неделю. И такие, почти невыносимые для растущей девочки детали: мама за туалетным столиком делит на две части один ватный диск, которым стирает вечером косметику. По утрам она сосредоточенно выдавливает последние капли пасты из почти пустого тюбика. Мама, которая так дорожит своей красотой, грустно заглядывает на дно баночки с хорошим кремом, а потом наливает в нее немного подсолнечного масла и еще какую-то фигню, создавая средство для кожи из «того, что есть у каждой хозяйки», как написано в интернете.

Тогда Лена и составила для себя список примет существования униженной и оскорбленной женщины. При этом она всегда понимала, за что мама так любит своего мужа, состоящего из блистательных достоинств и чудовищных недостатков. Она и сама любила отца, была уверена, что такого нет больше ни у кого. И речь даже не об успехах в труде, как говорится. Папа понимает детей во всех их проявлениях, слышит то, о чем они не говорят, переживает детские беды как свои, точнее, острее, чем свои. Он так умеет сказать, так показать свою любовь… Ни один мужчина на такое не способен – так думает и уже взрослая Лена. Но ее любовь давно и безнадежно отравлена разочарованием. Папа – себе не хозяин. Он вообще никому не хозяин. Он – раб своего проклятого вдохновения, которое способно разжевать его и выплюнуть уже не совсем человеком, а почти ничтожеством. И даже не в том печаль. Не в том, что отец способен превращаться в беспомощную личность, чей удел – пытаться выживать. Печаль в том, что все непременно возвращается – и он опять возродится как человек, которого призвание уносит вдаль от всего обычного, простого и нормального. От того доступного, за что могли бы удержать его близкие люди. Постоянно брошенные близкие люди.

В их семье это было очевидно даже Ване, младшему брату Лены. Даже когда Ванюша был смешным малышом. Лена помнит, как отец, вернувшийся из экспедиции, таскал его на руках по квартире, обнимал, щекотал. Они так радовались друг другу, так оживленно болтали примерно на одном языке. Папа обожал Ваню, может, и сейчас обожает, просто это уже не важно. А тогда он спросил у четырехлетнего сына:

– Скажи быстро. Ты любишь папу?

– Очень сильно люблю, – серьезно ответил Ваня. И, подумав, добавил: – И сильно ненавижу.

Папа и мама смеялись, а Лена никогда не забудет эту фразу. В ней выражена вся суть отношения детей к своему на самом деле особенному отцу.

Сейчас Лена и сама умеет временами заработать немаленькие суммы. В отличие от отца и даже мамы, она думает о деньгах в первую очередь. Но деньги – такая тающая иллюзия комфорта, которая подводит в самый неподходящий момент. Жить спокойно, достойно, рассчитывая только на то, что заработаешь, – по уму не получается. Необходим запас, капитал, сумма, которая спасет в любой ситуации и станет основой настоящего благополучия, если ее использовать правильно.

Лене через пару месяцев исполнится всего двадцать лет, а она уже во всех своих расчетах и расходах полагается только на себя. Она не просила помощи, покупая машину, арендуя квартиру, ни у матери с отчимом, ни, тем более, у отца. И, в отличие от очень многих сверстниц, она не ищет для себя богатого мужа. Это вообще бред и рабовладельческий рынок: фактически выставить себя на продажу в центре четко очерченного круга денежных мешков, наглых, властных, самоуверенных, чаще всего грубых и неумных. Главное «но» подобной сделки: это никогда не твои деньги. Тебе придется их отрабатывать ежеминутно тысячами способов, но у любой уборщицы его офиса будет больше прав. Истина о таких союзах – только в циничной мерзости типа: «Кто девушку ужинает, тот ее и танцует», – уверена Лена. Что бы ни рассказывали хвастливые и «страшно счастливые» жены богачей, Лена прекрасно понимает, что ради такой участи потребуется, прежде всего, поставить крест на своих интересах, занятиях, планах и надеждах мыслящего и самостоятельного человека. О чувствах вообще речи нет. По крайней мере, для нее это точно не главное. И ради чего? Ради нолей на его счетах? Так это просто издевательские символы на могильной плите уничтоженной личности, купленной на рынке рабынь.

И во всем этом никаких дремучих предубеждений. Лена – просвещенный, начитанный и многое понимающий человек. Ее семья – творцы, чья профессия – изучение психологии, эмоций, поведения и самых тонких мыслей других людей. Она – музыкант и ни за что не оскорбит понятие «любовь», не станет отвергать человеческую потребность в доверии, родстве душ и всего такого. Может, и в ней самой где-то прячется до поры эта нежная надежда на неземное счастье для двоих. Просто это потом. Когда она сможет себе позволить отвлечься от главной задачи и пуститься в плаванье по теплым водам и в полеты по светлым облакам. Но Лена – тот человек, которому нужно начинать с самого надежного трамплина, чтобы главный прыжок не оказался провалом в пустоту и нищету.

…Это произошло в конце августа, когда Лена вернулась с больших заграничных гастролей одной рок-группы. Из аэропорта она и Константин, руководитель группы «Ночной свет», поехали в его квартиру на Ленинском проспекте. Костя вскользь сказал, что его жена в отпуске. Так Лена узнала, что у него есть жена. Больше, кажется, они к этой теме не возвращались. Их связывали деловые и почти дружеские отношения. Ключевое слово «почти». Каждый понимал и принимал практицизм и эгоизм партнера. Лена имела возможность заглянуть дальше, чем Костя хотел ей показать, и временами содрогалась от проявлений того, что казалось ей то абсолютной беспринципностью, то вершиной человеческой свободы. На данном этапе они были нужны друг другу в деле, у них имелись общие интересы, иногда сходились вкусы. И они, конечно, позволили себе украсить напряженный ритм своих жизней ненавязчивым сексуальным приключением. Не то чтобы сильное влечение, но настойчивый намек на него. У такой недосказанности был острый и пикантный привкус тайных удовольствий – и никаких иллюзий близости. Они оба считали это честными отношениями.

А в ту ночь августа, с терпким запахом осени, Лена и Константин совсем не могли спать: слишком устали за последние недели с переездами, бурными вечеринками после выступлений, волнениями и ссорами, какие неизбежно возникают в гастрольных коллективах. Они блаженно валялись на подушках, пили вино, ели фрукты, сладости и болтали обо всем, что приходило в голову. И вдруг Костя воскликнул:

– Слушай, а ведь Алексей Серов – твой родной отец?

– Да, а что?

– А то, что новости нужно читать. Я сам только что сообразил. Он получил главный приз Каннского фестиваля за «Лучший документальный фильм о людях». И еще за режиссерский дебют и операторскую работу. Он там вроде выступил как человек-оркестр. Даже сценарий его.

Лена побледнела от потрясения. Взяла с тумбочки смартфон, быстро нашла, долго читала обильную информацию.

– Даже не знаю, что сказать, – произнесла она в ответ на вопросительный взгляд Константина. – Я с папой в последние годы почти не виделась. Некогда обоим. Живем далеко. Мама с ним развелась из-за его пьянства и безалаберности. А мы с братом с детства только и слышали, какой папа гениальный и какой бывает плохой. Достало это все. Ему вообще никакие награды не нужны по ходу. Он всегда работал ради работы, а все, что получал, раздавал бесконечным прилипалам. Потому я и стала зарабатывать с семнадцати лет. Начинала музыкальным воспитателем в детском саду на второй день после выпускного… А такая премия – это же, наверное, сумасшедшие бабки?

– Да, в общем, не то слово, – авторитетно заверил Константин. – Я бы, наверное, повидался с таким папой. До всех прилипал, число которых, полагаю, сильно увеличится буквально в ближайшие часы.

Через неделю Лена позвонила Алексею – просто спросить, как дела. Он ответил, что нормально, ничего не уточняя. У Алексея не было иллюзий по поводу большого интереса выросших детей к его персоне. Лена ответила так же скупо на встречный вопрос о своих делах. Потом как-то замялась: не продолжала и не прощалась. Алексея это обеспокоило, и он осторожно уточнил:

– Дочка, у тебя голос немного странный. Может, случилось что-то?

– Даже не знаю… И вообще, такое не говорят по телефону. Может, как-то потом…

Ее голос казался слабым и даже прерывался. Она начала прощаться, но Алексей твердо произнес:

– Нет, Лена, давай уж договорим. Я же чувствую: что-то не так. Оборвем разговор – и опять пропадем надолго друг для друга. Твои гастроли, мои экспедиции… Я как раз у себя дома, решил отдохнуть. Ты можешь приехать ко мне прямо сейчас?

Лена задумчиво помолчала. Алексей настойчиво повторил:

– Ответь, Лена. Ты можешь приехать ко мне или подождать меня в своей квартире? Я сам к тебе подскочу.

– Да, папа, тогда я еду, – произнесла Лена. – Я в машине вообще-то, выехала из одного места. Ты мне адрес свой сбрось. Мама мне его диктовала когда-то, но я не уверена, что правильно помню. И спасибо тебе. Просто захотелось поговорить именно с тобой.

На самом деле Лена звонила отцу из своей квартиры. Она положила трубку и подошла к большому зеркалу в спальне. Даже немного испугалась, взглянув на свое отражение. Она неделю держала жесткое «очистительное» голодание. У Лены это не слишком частая, но регулярная процедура для поддержания формы. В отличие от своей мамы, которая всегда ест что и сколько хочет, оставаясь неизменно стройной, Лена в самостоятельной жизни обнаружила у себя склонность к полноте, стоит чуть зазеваться. Тогда и ввела для себя эти «очистительные голодания» в щадящем варианте. Лена слишком хорошо к себе относилась, чтобы пойти на такие истязания, которыми занимаются многие женщины. Ей для поддержания нужного веса и свежести кожи хватало «голодных» суток раз в две недели. Но тут был случай особый, требующий нестандартного результата. И Лена честно проголодала ровно неделю. Временами ей казалось, что она теряет сознание от слабости, если вообще не умирает.

И вот он, результат. Серовато-бледное лицо, вытянувшееся, со впалыми щеками, темные круги под глазами, резкие складки от носа к губам… И больные, страдальческие глаза, которые как будто проваливаются в кости черепа. Вид, конечно, чудовищный, и это как раз то, что требуется для ее задачи. О косметике нелепо думать, тут главное – доехать, не привлекая особого внимания нормальных людей. Встретить знакомых было бы вообще катастрофой.

Алексей открыл дверь, растерянно посмотрел на дочь, но сдержал вопросы. Постарался спокойно улыбнуться, легко прижал ее к себе. Проводил в комнату, усадил на диван.

– Ты выглядишь усталой, детка. Трудные были гастроли, наверное? Еще и жара такая везде сейчас. Я после твоего звонка выскочил в магазин, он у нас на первом этаже. Купил сок, воду, яблоки, вишни. Из еды сыр, яйца, хлеб, еще теплый, огурцы и помидоры. Да, главное – шоколадное мороженое, которое ты обожаешь. Давай принесу тебе воду и сок, я поставил их в морозилку к твоему приезду. Отдохни, а я сделаю омлет с сыром и помидорами. Потом мороженое. Как тебе? Или кофе сварить? Есть и молоко.

Лена судорожно сглотнула слюну, пока отец перечислял продукты. Такую пытку даже не могла себе представить: у нее от голода кружится голова, сводит все внутренности, а папа предлагает омлет с сыром, теплый хлеб и мороженое. А воля Лены уже на последнем издыхании. Увидит еду, понюхает – и всему конец. Начнет есть, остановиться не сможет, пока все не прикончит…

– Надо же, – слабо произнесла она. – Я даже забыла, что ты умеешь готовить. Сейчас вспомнила твой омлет, когда мама рано убегала на съемки. Он мне тогда казался самым вкусным на свете. А сейчас… Папа, просто принеси мне стакан воды… И пока все. Для меня еда стала проблемой… Небольшой.

– Так. – Алексей придвинул стул к дивану, сел, взял дочь за руку. – Теперь у меня больше нет сомнений. Лена, ты или заболела, или что-то ужасное с тобой случилось. Я очень прошу: расскажи мне все. Быстро и сразу. Так будет легче, вот увидишь.

И Лена заговорила… Медленно, подолгу подбирая слова. Тут самое важное – не сделать откровенных ошибок. Никаких терминов, которые можно проверить, никаких адресов и имен. Реальная слабость помогла ей выстроить туманное описание беды. Она пользовалась самыми общими обозначениями того, что в наше время поймет любой. Прогрессирующее недомогание, слабость, отсутствие аппетита… Заставила себя посоветоваться с опытной знакомой. Маму и бабушку не захотела пугать. Знакомая посоветовала маленькую частную клинику. Там нет очередей и скромные суммы. Нет сил говорить о подозрениях специалистов, о результатах первых анализов… В общем, там лимфатические узлы… С ними все не так. Сказали, что нужны тщательные исследования… На все это требуются силы, время и, главное, деньги. Наверное, очень большие деньги. Прогноз врача не совсем плохой, но, во всяком случае, очень тревожный. Лена слушала себя со стороны и не сомневалась в том, что в такое невозможно не поверить. А папа… Он не способен усомниться в том, что его ребенок говорит правду. Было очевидно, что Алексей с первых слов понял, о чем речь. Услышал то, что Лена старательно не называла. И он сам ни за что сейчас не озвучит то, что понял. Лена смотрела в его страдальческие глаза и вспоминала этот взгляд. Так папа в отсутствие мамы смотрел на нее, когда она разбивала локти или колени. Он старательно дул на ранку и долго не мог решиться промыть эти царапины антисептиком и замазать зеленкой. Папа страшно боялся причинить ей еще большую боль. Именно так он смотрел на нее сейчас, и ни за что не произнес бы слово «рак», которое может вонзиться в ее сознание, как скальпель, который ей может грозить… Лена любила эту его деликатность, хотя давно уже оценивала с позиций своей взрослости и силы – это, конечно, слабость. Но спасибо тебе, Господи, за таких слабых людей! Без них было бы слишком мрачно.

Лена видела потрясение и страдания Алексея. Ей как зрителю даже понравилась эта сцена. А мама как-то сказала дочери, что профессия актрисы не для нее. «У тебя очень много способностей, но актерского дара нет. И это, может, даже к лучшему. Тяжелый и часто неблагодарный труд», – успокоила она Лену. Интересно, как Виктория оценила бы дочь в этом образе. Но тут ясно одно: пытаться обмануть маму было бы слишком рискованно: раскусила б только так. Да и смысла никакого.

Короче, Алексей, конечно, тут же сообщил дочери, что с деньгами все будет в порядке в любом случае. Так все совпало, что он получил большую премию. Деньги пока не дошли, но этим занимаются другие люди. И все будет хорошо, отец знает множество примеров. Можно поехать для исследований и вероятного лечения в самую лучшую клинику мира. И так далее и тому подобное. Лене удалось благодарно улыбнуться, уткнуться лицом папе в плечо и даже стереть несуществующую слезу.

Простились нежно, искренне, договорились о постоянном созвоне. Лена села в машину, уже не чувствуя себя иссушенной мумией, неспособной даже дышать. Она прекрасно дышала после стакана холодной воды, выпитой у отца. А воображение уже подсовывало соблазнительные видения нежных ароматных стейков, пирожных и мороженого.

Мучила ли ее совесть? С такой химерой она не была знакома. И в чем, собственно, преступление? Разве не отец должен решать проблемы ребенка и поддерживать его во всем? А та проблема или иная – это уже не суть. Лена обозначила ту, которая безошибочно работает. И им обоим было совершенно понятно, что для премии отца лучшее применение – отдать ее на счастливое и комфортное будущее дочери. Это достойнее и логичнее, чем нашпиговать деньгами прилипал и аферистов, а дальше пропивать до зеленых чертей свой замечательный талант, который может привести и к другим премиям. Лена даже растрогалась, так у нее все мило и разумно получалось. Набрала номер папы и ласково произнесла:

– Боже, пап, я такая эгоистка. Я же не поздравила тебя с наградой. А о твоем успехе все только и говорят. Я так горжусь…

– Ты знаешь, как меня поздравить, Лена, – ответил Алексей. – Ты должна быть здоровой и счастливой. Это и будет моя награда.

Лена набрала номер Кости:

– В общем, все получилось. Только деньги пока не пришли, этим занимаются другие люди.

– А ты сказала отцу, что нужно наличными? Я говорил тебе, что такой большой перевод неизвестного назначения может вызвать интерес банка, проверки, уточнения, ну, ты понимаешь.

– Да, помню. Но пока было не до деталей. Потом скажу. Пока. Помираю с голоду.

А потом случился тот пожар…

Роль Юлии

Виктория волновалась. Такое привычное для нее состояние. Но еще никогда ее волнение не было настолько… растерянно-приподнятым, что ли. Она была ошеломлена успехом Алексея, столь долгожданным и заслуженным успехом. Его всегда называли гением, но, как правило, со снисходительным оттенком. Типы таких гениев-неудачников, которые с очевидным успехом лишь гробят собственное дарование, назовет любой. И в лучшем случае выразит сожаление, а не злорадство по поводу тягостной участи творца, которого временами отторгает собственное творчество. И вроде бы это так и выглядело, когда Алексея затягивал страшный процесс, который мог показаться самоуничтожением. И только Вика, втайне от всех и даже вопреки собственным убеждениям, понимала, даже видела, как в кровопролитной битве личности с реальностью и собственной жизнью трагически гибнут уже открытые смыслы… И это не зря, потому что вдруг рождается что-то настолько новое и сильное, что не сразу в состоянии оценить сам Алексей. Но только он увидит, ощутит высоту и тяжесть приобретения и сроднится с ним. Подавляющему большинству людей даже неведомы такие потери и находки.

Виктория давно знала, что все ее тревожные сны и болезненные предчувствия рождены лишь страхом несчастья, болезни или даже гибели Алексея. И больше ничего она, кажется, не ждала. И вдруг такое невероятное осуществление самых неправдоподобных надежд! После стольких лет их разлуки и его кромешного одиночества. И никто не знает, что это не победа Алексея, потому что для того не существует побед или поражений. Он верит лишь в явление очевидного, конкретного смысла из рожденной в муках мечты, смутной идеи.

Виктория никогда так не гордилась собственной удачей, она для этого слишком трезвый и критичный человек. А сейчас она позволила себе гордиться не столько Алексеем, сколько своим выбором, своей правотой в оценке человека, настолько не вписывающегося в общий ряд, по-прежнему любимого человека, из-за сложностей которого пришлось резать их души по живому, спасая покой детей. Вот в чем ее успех. Леша такой, каким только она его видела, причем с первых мгновений знакомства.

Она решила поздравить бывшего мужа не по телефону, а приехать к нему. Желательно с подарком. Может, шампанское, что-то вкусное. Может, вообще купить ему, наконец, по-настоящему хороший костюм или туфли. Страшно не хотелось нарушить какие-то принятые по умолчанию границы, внести смятение в их отношения, которые так долго выстраивались как спокойно-дружеские или условно родственные. И она остановилась на шампанском и красивой, но не слишком дорогой рубашке.

Был тихий вечер мягкой осени. Скучный, серый и всегда пустынный двор даже похорошел в туманном свете лиловых облаков. Виктория почти подъехала к парковке у подъезда. Там, как всегда, две-три машины, не больше. И вдруг из одной вышла женщина и уверенно направилась к подъезду Алексея. Виктория затормозила и сдала немного назад. Она узнала женщину. Это была Юлия Высоцкая. Она раньше работала фокус-пуллером оператора Серова, теперь стала при нем помощником режиссера.

Виктория задумчиво смотрела, как Юлия спокойно, даже расслабленно шагает по узкой дорожке к двери: так люди идут домой или в то место, где их точно ждут. Как уверенно и привычно набирает код домофона. В ее руке удобная и вместительная сумка: там может поместиться немало продуктов, не одна бутылка вина и всего такого, что требуется для теплого торжества двоих – по случаю общей, как ни крути, победы. Виктория даже не ревновала, она просто вдруг почувствовала собственную увечность. Эта женщина, которую сейчас явно ждет Алексей, по-настоящему полно участвует в его жизни, в том, что для него важнее всего, – в его деле. А Виктория, родившая и вырастившая детей Алексея и всю свою женскую жизнь уверенная в том, что способна любить только этого мужчину, – она сыграла в его судьбе лишь одну роль. Она изгнала мужа из родного дома в холодную и тревожную темень одинокого страдания. Она сознательно отказалась от малейшего участия в его деле, даже на стадии краткой информации. Что и для кого меняет тот факт, что таким был акт ее самопожертвования ради детей? Виктория и сама не знает сейчас, осчастливила ли она их или обездолила этим иллюзорным спасением. Она переместила Лену и Ваню из полных, бурных, ярких и драматичных дней общения с самым сложным и необычным человеком в их судьбе – в стерильный и узкий коридор безусловного порядка и благообразно-ограниченных эмоций.

Виктория пристально всматривалась в высокую, худощавую фигуру Юлии, видела ее небрежно падающие на плечи каштановые волосы: даже они говорили о внутренней силе и уверенности в себе. На женщине был стильный плащ песочного цвета, на ногах коричневые лодочки на высоких каблуках: все еще сухо, земля не совсем потеряла летнее тепло. Можно ходить и так – в красивых и женственных туфлях. Если идешь к тому, кому хочешь нравиться.

Юлия – не красавица, она, как говорится, интересная. У нее выразительное энергичное лицо, ясный и приветливый взгляд. И она лет на десять моложе Виктории. Последнее – просто факт, который может или повлиять на зов плоти, или нет. Дело лишь в том, проснулся ли в принципе зов плоти в постоянном контакте двоих.

Ясно только, что Виктория сегодня точно была бы лишней на этом празднике настолько не чужой жизни.

Она уехала.

…Через три недели, когда странный и страшный пожар спалил ее самые робкие надежды на спокойное благополучие Алексея и, скорее всего, унес с поверхности земли его самого, Виктория, перебирая в уме имена и лица, всерьез задумалась о роли Юлии в судьбе бывшего мужа. Что она знает, что между ними было? Не роковой ли была ее роль в несчастье? Не она ли наняла частного детектива, чтобы раскрыть чье-то преступление, о котором знает или догадывается? Возможно, Юля была к Алексею ближе всех в последнее время. Она может быть обладателем конкретной информации о многом и многих.

Следствие пришло к выводу, что то был поджог.

Просто мой парень

Закрытое безмолвие первых дней и недель расследования погрузило Викторию в оцепенение безнадежности. Она боялась думать о самом страшном и самом очевидном результате и не смела сомневаться в нем. Как можно допустить, что в огне квартиры сгорел не Алексей, а какой-то другой человек? Такое, в принципе, возможно, но где же тогда Алексей?.. Что с ним? Как только в его квартире мог оказаться незнакомец? И главное: кто то чудовище, которое возникло в квартире одинокого гения, чтобы зажечь спичку или чиркнуть зажигалкой?.. Сбежать и смотреть из ночи, как пламя сжирает человека вместе с его домом, делом… С его любовью, планами и будущим…

Виктория не выходила из квартиры, практически ни с кем не говорила по телефону. Она боялась чужих слов, взглядов, лиц. Она допускала только усугубление боли. Игорь освободил жену от съемок на неопределенное время, перестроив ради этого весь процесс. Проблемой оказалось и то, что им в поле драматичной неопределенности стало слишком трудно общаться друг с другом. Игорь как будто боялся совершить бестактность, сказать или сделать что-то лишнее. Вика внутренне сопротивлялась и горькой правде, и спасительной лжи. Они оба вдруг поняли, что никогда не делились друг с другом подробностями отношения каждого к Алексею, мыслями о нем. Все годы вполне удачного и доверительного союза муж и жена обходили тему Алексея. Для Виктории она была слишком сложной, неподъемной: глубже любых слов. Для Игоря, возможно, тема была травматичной и даже раздражающей. Какой второй муж любит разговоры о первом?..

Виктория заметила только, что Игорь после сообщения о пожаре очень изменился. Стал молчаливым, казался удрученным и каким-то недоуменно-растерянным. Она, конечно, ничего не уточняла, но это, в общем, и не требовалось. Ни один нормальный человек не способен спокойно и невозмутимо принять подобную беду в семье.

…Тот, очередной день напряженного и тягостного ожидания, завершения которого не ждут, а боятся, оказался четвергом. К полудню Виктории удалось на время унять свое смятение мыслью о том, что если бы новости были, их бы уже сообщили. Официальная информация вроде распространяется в начале рабочего дня… Раз ничего нет, значит, нужно продолжать терпеть. А это в ее положении легче, чем подставить сердце новому удару. Но в том и коварство всех несчастий, что даже мысль о возможности отсрочки в течение часов или минут оказывается иллюзией.

В начале первого Виктории позвонили с незнакомого номера, и приятный мужской баритон произнес:

– Добрый день, Виктория Александровна. С вами говорит Сергей Кольцов, частный детектив. Вы, видимо, в курсе моего участия в расследовании. Полковник Земцов поручил мне сообщить наши новости. Не хотелось бы по телефону. Мы могли бы встретиться?

– Конечно, – торопливо произнесла Виктория. – Очень приятно познакомиться. Мне нужно куда-то приехать?

– Только в том случае, если вам неудобно принять меня у себя дома. У нас нет нужды заставлять вас тратить силы на дорогу. А я подстроюсь в любом варианте и в любое время.

– Спасибо. Даже не рассчитывала на такую любезность. Мне на самом деле сейчас очень трудно выходить из дома. Даже съемки отменили. Если в любое время, то как вам… если через два часа? Мне бы только немного убрать квартиру.

– Отлично. Договорились. Буду ровно через два часа. Адрес знаю. Позвоню от подъезда. И давайте сразу примем главное условие сотрудничества. Никто из нас не оказывает друг другу любезности. Мы просто работаем в общих интересах.

– Я могу спросить, кто именно вас нанял?

– Можете, разумеется. Я обязательно отвечу, когда эта информация окажется уместной и согласованной с заказчиком, который пока просил о конфиденциальности. Начнем с актуальных новостей. По веским причинам по телефону не будет даже намеков. Слишком темная история, как и возможные причины, мотивы действующих лиц.

Виктории даже не пришлось запрещать себе размышлять о том, какого рода новости везет ей частный детектив, возникший в самой мрачной ситуации ее жизни. Нет смысла в версиях, предугадать невозможно. Этот сыщик появился таким ирреальным образом, как и положено являться иллюзорному персонажу в черной фантастике. Как трудно стало отгонять ощущение ночного кошмара, убеждать себя, что она не спит и не сошла с ума! Что так просто складывается ее непредсказуемая и наверняка пропавшая жизнь! И теперь эта встреча с обладателем приятного, но слишком уверенного голоса…

Вика даже позволила себе помечтать: пусть он в реальности окажется робким и тихим ботаником в очках. Пусть даже заикается или страдает одышкой. Это помогло бы Виктории не воспринимать себя как жалкую, бессильную и бессмысленную жертву, которая преступно прячется от сознания своей вины во всем. Ведь это она лишила Алексея семьи и дома. Того пресловутого дома, в котором и стены спасают. И вот что случилось с ним и чужими, враждебными ему стенами.

Этот чертов детектив, конечно, оказался противоположностью тому образу, какой ей хотелось увидеть. Такой себе красавец, небрежный, презрительный и наверняка брезгливый по отношению к несчастным людям, которые зависят от него не в меньшей степени, чем трупы в морге от патологоанатома.

Но улыбнулся Кольцов естественно и хорошо, легко прикоснулся к ее руке вместо официального рукопожатия.

– Я бы, конечно, узнал вас по фильмам и портретам. Но не ожидал, что вы окажетесь такой трогательной за кругом света софитов.

– Это очень милое определение моего состояния и вида, – ответила Вика. – Я перестала себя видеть даже в зеркале. Сергей, я, конечно, сварила кофе, подогрела тосты… Но я и шагу не смогу сделать, пока не услышу хотя бы одно слово.

– Вы услышите его, Виктория. Прямо сейчас. Останки человека, сгоревшего в квартире вашего бывшего мужа, не принадлежат Алексею Серову. Что из этого вытекает и о чем может говорить – другие вопросы. Предлагаю обсудить их за столом. Потребуется и ваша помощь… Вы в порядке? Вика, что с тобой? Может, найти какие-то лекарства?

– Нет, ничего не надо. Я просто не могу вздохнуть, дыхание перекрыло. Так бывает, нужно просто умыться холодной водой… побыть одной пару секунд. Ты иди в кухню, я сейчас. И даже не знаю, как поблагодарить за… Даже не знаю, как назвать это сообщение. Наверное, не отмена, а отсрочка приговора, которого я с таким ужасом ждала. Но этого, другого человека, конечно, невероятно жаль.

– Я понял. Рад поддержать во всем.

Когда Виктория вернулась из ванной, на кухонном столе уже стояли чашки с горячим кофе и блюдо с тостами. Сергей усадил хозяйку в большое мягкое кресло, внимательно посмотрел в ее лицо. «Проверяет, в себе ли я», – расшифровала взгляд Виктория и сказала:

– Я готова. Слушаю и постараюсь понять. Точнее, начать что-то понимать. До этой минуты такой возможности вообще не видела.

– Отличное начало. Тогда отвечу на вопрос о заказчике. Я успел с ним обсудить. Он согласен раскрыть свое инкогнито, но только для следствия и тебя. Массовая огласка, распространение, всякие там соцсети – это ему категорически ни к чему. Со мной подписал договор о поиске Алексея, причин и виновных в трагедии лиц продюсер его последней картины Никитин Вадим Анатольевич. Это очень серьезный, опытный и достаточно влиятельный человек. Он сделал рискованную и большую ставку на талант Серова – и не прогадал. Но во время совместной работы Никитин научился принимать во внимание психологические и поведенческие особенности Алексея и делать все, чтобы, как говорится, подстелить соломку в скользких местах. И соломка иногда срабатывала. К примеру, незадолго до происшествия Никитин получил информацию из банка, куда поступила сумма премии Серову, о том, что он подал запрос о выдаче едва ли не всего вклада. Просил наличными. По просьбе Никитина банк сообщил Серову, что такую сумму заказывают заранее, – и это, в общем, правда. То есть сразу не дали и какое-то время тянули, пока Никитин пытался сам что-то узнать. Разумеется, не стал обсуждать вопрос с Алексеем, чтобы не оскорбить его фактом контроля. Что-то узнал, о чем-то догадался… Но сразу скажу, что желание Алексея получить, потратить или кому-то отдать практически все деньги, к несчастью отношения не имеет. Это похоже на какую-то очень личную идею. Тут-то и случился злополучный пожар. Никитин сразу обратился ко мне, так как мы с ним работали уже не в одном деле. Он связывает исчезновение Серова с его последней работой по заказу. Что-то вроде криминального разоблачения.

– Боже, какой кошмар, – проговорила Виктория. – Я о криминальном разоблачении. Леша никогда не стремился к такому жанру. Но если уж тема показалась ему интересной, он способен погрузиться в нее со всем своим пылом и вдохновением – и считать, что ему повезло с материалом, из которого можно сделать шедевр. Исключено, чтобы Леша мог отказаться от работы из-за ее риска, к примеру. Или согласился ради денег. Они его вообще не интересуют. Это точно. Деньги – одна из главных проблем нашего брака. Я бы терпела и дальше без вопросов, потому что было ради чего терпеть… Ради всего остального. Я люблю его. Но росли дети, и вместе с ними рос дискомфорт их существования. Этот постоянный страх нищеты и невозможность что-то предвидеть и запланировать… Я к тому, что любой не слишком чистоплотный знакомый мог попросить у Леши любую сумму, придумав трагический повод, и Леша был не в силах отказать. Скажу больше: таких попрошаек просто не может не быть. Так что история с деньгами меня не удивляет. А странная и опасная работа… Это очень серьезно.

– Понятно, – коротко произнес Сергей. – Спасибо за такой глубокий анализ. Это очень поможет. Давай перейдем к новости номер два. Мы знаем, кто погиб в квартире Серова. Это руководитель рок-группы «Ночной свет» Константин Вольский. Ты его знаешь?

– Имя слышала, конечно. О группе тоже. Дочь Лена, кажется, с ними выступала. Но лично я его не знаю. В смысле, не знала.

– Дочь Лена ездила с группой на гастроли, – сказал Сергей. – И не только. Дело в том, Виктория, что Лена с ним встречалась. Это однозначно не только профессиональные отношения. Что, разумеется, только их личное дело. Было. Но теперь следствие, заказчика и меня интересует вопрос: что связывало Вольского с Серовым? Дело в том, что я не нашел информации о том, что Серов и Вольский были друзьями или просто хорошими знакомыми. Были рабочие контакты: в архиве Серова есть довольно давний сюжет о «Ночном свете», но никто не помнит ничего похожего на приятельство с походами в гости друг к другу. Таких объектов профессионального интереса у Серова тысячи.

– Чем я могу помочь? – напряженно спросила Виктория. – Я никогда не вмешиваюсь в личную жизнь Лены. Не потому что мне это неинтересно, конечно. Просто Лена – очень самодостаточный человек, она нуждается в уважении и тактичном отношении, она заслуживает этого. А я понимаю, что в любом случае узнаю лишь то, что Лена захочет мне рассказать. И как-то исключила материнские вопросы или допросы из нашего контакта. Наверное, поэтому наши отношения стали ровными, доброжелательными и в меру доверительными. Ключевое слово – в меру. Мы обе помним болезненные выяснения, бурные ссоры тех тяжелых времен, когда она была нервным, уязвимым подростком, а я разрывалась между старанием уделять внимание детям и попытками поддерживать Лешу, спасать из костра его постоянных терзаний. Всегда понимала, что это его судьба – пламя. В каком-то мистическом смысле пожар символичен для судьбы Алексея. Я хотела бы разделить его горение, но я слишком обычная, всегда под грузом принятых обязательств, я способна лишь тлеть. А характер Лены очень закалился в результате пережитого и понятого. Мне трудно задавать дочери сложные вопросы, потому что я давно не жду прямых ответов. Не считаю Лену неискренней или скрытной. Все проще. Как бы сказать… Она настолько дорого ценит свою откровенность, что не потратит ее на меня. Я того не стою, по всему.

– Кажется, понимаю ситуацию, – сказал Сергей. – В таком случае задай Лене простые вопросы: кто для нее Константин Вольский и знает ли она, что с ним случилось. Скорее всего, еще нет. Эта инфа пока не получила огласки, я с ней сразу сюда… Так что ты просто предупредишь дочь о том, что она вскоре непременно узнает. Немного подготовишь. Это по-родственному, по-матерински. А дальше – как пойдет.

– Спросить прямо сейчас? По телефону? – тревожно уточнила Виктория.

– Попробуй. Чем дольше собираться, тем труднее покажется.

Виктория поднялась, походила по квартире, собираясь с мыслями, даже распахнула настежь окно и вдохнула холодный воздух с невидимыми каплями дождя. Эта освежающая водяная пыль и разбудила ее решимость. Она взяла телефон и позвонила:

– Здравствуй, Лена. Ты дома?

– Привет, ма. Валяюсь. Устала, как загнанная кляча. Есть новости?

– Да. Человек, который погиб в квартире при пожаре, – не папа. Что с Лешей – пока информации нет.

– Но это хорошая новость?

– На данном этапе она лучше, чем мы могли ожидать. Но с Лешей явно что-то случилось, раз его нет, и связи с ним тоже.

– А ты не нагнетай. Вдруг папа рванул куда-то, может, вообще за границу по своим делам. И понятия не имеет, что его ищут. А с телефоном всякое бывает. Может, там вообще нет связи.

– Да, конечно. Ты молодец, всегда способна все логично разложить. Лена, у меня еще кое-что… Я тебя не задерживаю?

– Да нет, говорю же: валяюсь. У тебя какой-то странный голос. Что-то еще?

– Ты, кажется, работала с Константином Вольским из группы «Ночной свет»?

– Ну да. Не так давно вернулись. А что?

– Ты давно с ним общалась?

– Не очень. Но до того, что у нас случилось. Потом было ни до чего. Я даже телефон отключала, чтобы не было лишних расспросов. Мама, почему ты молчишь? В чем дело?

– Не думала, что будет так трудно… Лена, тот человек, которого обнаружили в квартире отца, – это Константин и есть.

– Что за бред?! Кто тебе сказал такую чушь? Он знать не знал папу, только с моих слов. Ты что, сплетен в интернете начиталась? Мама! Не молчи!

– Это не сплетни, доченька. У меня сейчас частный детектив, которого наняли расследовать пожар и исчезновение Алексея. У него копии документов следствия, экспертиза. Это точно. К сожалению. Леночка, кто тебе на самом деле Константин? В смысле, был…

– Костя просто мой парень, – Лена произнесла эти слова неживым, глухим голосом. – И все. У него, кстати, есть законная жена, он собирался развестись. Ей и надо сообщать. Так и скажи этому сыскарю, чтобы отвязался. Я больше не могу. Потом, мама…

– Она бросила трубку, – Виктория измученно посмотрела на Сергея. – Она потрясена. Мне показалось, что я почти убила ее этим сообщением. Я знаю Лену… У меня такое ужасное ощущение, будто Лене было бы легче узнать, что там нашли отца. К такому она была готова. В общем, это все, что я могла. Лена сказала: «Костя просто мой парень». И что «он знать не знал папу». И да, у Константина есть законная жена, с которой он собирался развестись, возможно, ради Лены. Или просто так сказал ей. И это я сейчас узнала.

– Очень важный разговор, Вика, – подытожил Сергей. – Ты смогла. Сочувствую вам обеим. К сожалению, не в наших силах остановить поток открытий или повлиять на их качество. Ты поняла, наверное.

– Да. Нужно быть готовыми ко всему. Нужно. Но где же взять силы для такой готовности. Что дальше? И что теперь главное?

– Главное – найти двух людей. Алексея Серова и того, кто зажег спичку, покидая ту квартиру. Второе имя может вывести на серьезного заказчика. Раз машина Алексея по-прежнему стоит во дворе, он мог уехать на такси или автостопом. У этого забытого богом дома нет видеокамер. Куда поехал, пока неведомо. Сам или кто-то заставил – тоже открытый вопрос. Известно ли ему о пожаре – мы не в курсе. Ты же лучше всех знаешь его модель поведения, о которой говорят многие. Пережить проблему, тяжесть, боль в одиночестве, забиться в нору, уйти в туман запоя. Постоянные многолетние преодоления сложного человека, неудобного всем. Внезапное международное признание. И наверняка чей-то криминальный интерес. Не без этого точно.

– Видимо, все так, как ты говоришь, – устало произнесла Виктория. – Я себя потеряла в этом хаосе, но держусь только за одну надежду. Пусть у Леши получится уцелеть. Даже в этот раз.

Приличный мужчина

Виктория приехала в квартиру родителей, когда они и Ваня обедали. Открывая дверь, собиралась выпалить с порога новость, которую везла им, как хрустальную вазу. Страшно, что сразу разобьется. Она сообщит близким, что Алексей, возможно, жив, а потом окажется, что все не так. Что все ужаснее и мрачнее. И как им в таком пламени открытий выживать? У отца больное сердце, у мамы нервы ни к черту. А Ваня любит папу, кажется, больше, чем всю остальную родню. Любит и восхищается им, несмотря на все свои горькие обиды и обманутые ожидания. Маленьким он, конечно, обожал Викторию, но после ее развода и нового замужества Ваня внешне спокойно, без демонстраций отстранился от нового союза матери, а внутренне явно охладел к «самой красивой и доброй», как написал о ней в своем первом школьном сочинении на тему «Моя мама». Из отношений ушли общие яркие эмоции очень близких людей, которые уверены в том, что все видят и понимают одинаково. А вместе с чувствами, наверное, остыло и горячее доверие сына, который был так убежден в неизменности любви мамы и в том, что он для нее главный. Виктория все понимала, она ощущала каждое движение души сына. Его отторжение, горечь разочарования разъедают ее сердце. Но она была так же бессильна что-то изменить в этом, как неспособна остановить лавину несчастья сейчас. Одна надежда: все пройдет само собой.

Виктория так давно застыла в своей неуверенности и потерянности. И от этой глухой пустоты на месте простых и ясных смыслов она совершенно не в состоянии предугадать реакцию Вани на неожиданную новость. Поняла только, что нужно подождать, пока родные закончат свой обед. Нет более мирного и успокаивающего занятия, чем общая еда за семейным столом.

Виктория есть, конечно, не смогла. Просто посидела с близкими, пыталась поддерживать какие-то бытовые темы. Но ее мама Дина, разумеется, очень быстро поняла, что дочь приехала не просто так, что есть какие-то важные новости. Других у них теперь вообще не бывает.

– Вика, что? – спросила она почти беззвучно, даже не посмотрев, а реально прикоснувшись к лицу дочери мучительно-тревожным взглядом.

– Все нормально, мама, не волнуйся, – так же тихо сказала Виктория. – Может, даже неплохо. Потом скажу. Пусть Ваня доест.

Виктория с матерью дождались, пока их мужчины – большой и маленький – выйдут из-за стола. Один включил телевизор, второй завис в своем айфоне.

– Прошу минутку внимания, – мягко объявила Виктория. – Мне сообщили такую невероятную новость… Слушайте.

Она закончила и только после этого рассмотрела их лица. Пока говорила, они были как в тумане.

– Вот такая история, – произнесла она в застывшей тишине. – Что думаете?

– Господи… – выдохнула мать.

– Не знаю даже, что сказать, – выговорил отец. – Не в состоянии все это понять и представить.

Ваня молча встал, выпрямился и вдруг даже не сказал, а взмолился:

– Мама, у меня взрывается голова. Я боюсь шевельнуться.

Лицо мальчика стало белым до голубизны. Виктория с мамой бросились к нему, отец схватил телефон, чтобы звонить в «Скорую», но Ваня заметил это и закричал:

– Нет!.. Только не вздумай звать врачей! Я не пущу никого! Мы даже ничего еще не узнали.

В общем, откачивали они ребенка своими мамкиными-бабкиными средствами. Потом, когда он лежал на диване с мокрым полотенцем на лбу, Вика прошептала ему в ухо:

– Но ты понял хотя бы то, что это может быть и хорошая новость? Погибшего человека очень жаль, но папа, возможно, жив и куда-то уехал. Он может даже не знать о пожаре. Так и частный детектив думает. И тогда папу найдут, раз ищут.

– Да понял я все, – ответил Ваня. – Мне стало плохо оттого, что его могут найти неживым и все будет еще страшнее. Вроде не один раз умер.

– Мое ты солнце, – всхлипнула Вика. – Ты сейчас говоришь как в детстве. Те слова, которые уже звучат в моей голове. И те же страхи.

Когда Ваня наконец порозовел и даже улыбнулся каким-то словам деда, Виктория произнесла:

– А теперь и вторая новость, дорогие. Погибшего человека идентифицировали. Это Константин Вольский, руководитель рок-группы «Ночной свет». Я не знала, что Алексей был с ним знаком, хотя детектив сказал, что он когда-то снимал сюжет об этой группе. Но что самое печальное – Константина хорошо знает наша Лена. Они вместе работали и даже встречались.

– Не поняла, – произнесла Дина. – В каком смысле встречались?

– Думаю, в прямом, мама. Лена сказала мне: «Это просто мой парень».

– Первый раз такое слышу, – голос Дины звучал растерянно и даже потрясенно. – Леночка ничего от меня не скрывает. И она уже второй месяц встречается с одним человеком. Он несколько раз ужинал с нами, постоянно ей звонит. Это очень приличный взрослый мужчина. Довольно известный психотерапевт. Владимир Николаевич Гришин. Он, конечно, лет на десять – пятнадцать старше Лены, но лично я приветствую союзы, в которых муж старше жены. Как я поняла из его рассказов, у Владимира хорошо поставленный и успешный бизнес. Он не рядовой врач, а руководитель большого проекта.

– Да… – медленно произнесла Виктория. – Сегодня точно для нас день шокирующих новостей. Боюсь, нам не просто будет в них разобраться. Если это вообще наше дело: в чем-то разбираться. Особенно когда речь идет о личной жизни Лены. Узнаем то, чем она захочет с нами поделиться. Мама, папа, давайте пока не задавать ей вопросов. Она очень тяжело приняла сообщение о гибели Константина. Мне показалось, что известие подействовало на нее убийственно.

По дороге домой Виктория даже не думала. Она лишь ощущала свое тяжелое сердце, пытаясь выпутаться из сети самых невозможных догадок, соображений и подозрений. Сердце, как колокол, отсчитывало те минуты, часы, дни и даже годы, в течение которых она не могла и не пыталась что-то понять. Она просто жила, цепляясь за серый свет дня, за острые осколки ночных видений и прятала от всех свои неутихающие терзания. Но жила… И все они просто жили. А теперь ее жизнь пересекла черная тень смерти. И это все еще, возможно, смерть Алексея. Только это она может позволить себе понять. Остальное… Сердце должно продолжать колотиться колоколом ради Вани. Вике предстоит защищать дитя от боли и горя. Оно должно принять тяжесть того, что переживает Лена. Тут можно поработать только так – в качестве опоры без права на тайны дочери. И меньше всего Викторию должен занимать тот факт, что Лена одновременно поддерживала отношения с двумя мужчинами. Такое бывает в силу разных мотивов и обстоятельств. Только бабушку это может шокировать. А Виктория, не претендуя на роль матери-подруги, способна объективно оценить позицию дочери даже в любовном треугольнике. Может, не потому, что они похожи, а потому, что все наоборот.

Лена – творческий человек, по идее, способный на яркие, непреодолимые эмоции, на импульсивные поступки. Но она, несомненно, принадлежит к особому виду творческой личности. Этот вид подчиняется диктату прагматичного разума. Лена из тех людей, которые ни в каком пылу чувств не выпустят из виду четкую цель и причины двигаться только к ее осуществлению. К сожалению – или к счастью Лены, ее цели не имеют отношения ни к покорениям вершин профессии, как у Алексея, ни к победному и парализующему зову любви, какому бессильна противостоять Виктория. Цель Лены… – такое не пристало говорить матери даже мысленно, но и скрывать от себя невозможно, – эта цель – деньги, богатство. И мать обязана принимать и такую позицию как свободный выбор дочери. Люди не копируют друг друга, продолжая род, что и обеспечивает разнообразие мира. Хотя… реакция Лены на гибель Константина сильно поколебала уверенность Виктории.

Тайна Игоря

Вечером Виктория готовила ужин для Игоря и думала о том, почему она не смогла позвонить ему и рассказать новости по телефону. Наверное, просто невыносимо такое говорить, не видя глаз мужа, выражения его лица. Не чувствовать, что он рядом, что поддержит во всем. Или что-то еще? Разумеется, что-то еще. То самое, что заставляло их обоих на протяжении всего брака сводить тему Алексея к коротким, безличным констатациям. И дело не в том, что им – каждому в отдельности – не хотелось говорить о нем или было нечего сказать. Дело в том, что они обходили эту тему, как поле, окутанное проволокой с током, только по одной причине: ни один из них не хотел выдавать своих истинных чувств по отношению к Алексею, и, главное, они не хотели делиться мыслями и эмоциями друг с другом. Возможно, таким оказалось главное и неозвученное условие самого спокойного и дружелюбного союза на свете. Возможно, так выражалась их взаимная деликатность, спасающая и оберегающая личные и тонкие миры всех троих. Деликатность или иллюзия деликатности? Тем и опасен путь через полосу испытаний, что каждый новый шокирующий факт может стать ответом на самые острые, неудобные вопросы, которые никому и никогда не хотелось задавать.

Внешнее спокойствие длилось до тех пор, пока гром не грянул. Пока не вломилась к ним та самая, втайне ожидаемая и такая грозная, откровенная беда. В ее свете Виктории все кажется предательством по отношению к Алексею. Их с Игорем молчание о нем, когда он точно был неподалеку, их взаимная скованность, когда Алексей исчез из виду или из жизни. Виктория не была уверена в том, что предположение о смерти Алексея стало для Игоря таким же ударом, как для нее. И тогда новость, которая ставит под сомнение гибель Алексея… Она может и не порадовать Игоря? Он так любит ясность во всем. Ведь Алексей – нарушитель порядка и спокойствия по определению. Он – невинный мучитель, способный причинять страдание только своим существованием. И если Виктории понятен лишь один выбор: любые живые страдания дороже и даже слаще, чем холодная скорбь по тому, кто навсегда – ее любовь, то у других, у многих, есть право на свой выбор. И с ним не поспоришь, никому не предъявишь претензии. Каждый спасает собственную жизнь, как может.

Такими оказались сомнения Виктории в пору настоящих, реальных, как скальпель хирурга, испытаний, которые настолько страшнее всех сновидений, вместе взятых.

Игорь приехал позже, чем обычно. Виктория сразу заметила, что он выглядит подавленным и озабоченным, даже кажется похудевшим. И эти изменения явно не связаны с пожаром и исчезновением Алексея. Что-то случилось именно у Игоря. Нужно, наверное, подождать, пока он сам расскажет. Разумнее изложить вести об Алексее потом, иначе Игорь может совсем замкнуться, решив, что ей не до его проблем.

Игорь ушел в душ. Виктория накрыла на стол, вспомнила свою идею о согревающем и сближающем смысле еды за семейным столом, атмосфере уюта и доверия. Да, конечно, надо подождать, пока он поест. Как говорит сам Игорь на съемочной площадке: «Начинай. Поймай тон и звук. А дальше все само пойдет».

С атмосферой все получилось. Игорь даже улыбнулся и стал описывать забавную сцену во время съемок. И вдруг раздался звонок по его телефону. Он реагировал странными, отрывочными фразами:

– Не понял, при чем тут я. Но я не в курсе, ничем не могу помочь… Да. Такое могло быть, просто сейчас не вспомню точно ни время, ни дату. Понимаю, что вы можете напомнить… Хорошо, я приеду утром. Скиньте адрес…

Виктория с удивлением и ужасом смотрела на его мгновенно побледневшее и осунувшееся лицо. Что еще могло случиться? Куда Игорь должен приехать?

– Это звонил полковник из отдела похищений и убийств. Не помню фамилии. Им нужно задать какие-то вопросы.

– О чем?! – выдохнула Виктория.

– Формальность, говорит. Опрашивают всех, кто был у дома Алексея в тот день… когда случился пожар.

– Но тебя же там не могло быть?

– Я сказал ему и тебе повторю. Я не могу помнить точно. Возможно, мимо проезжал. Или понадобилось заскочить на минуту… В общем, они уточнят. По дислокации моего телефона, маршрута машины, с уличных видеокамер… Или уже уточнили.

– Но зачем тебе могло понадобиться заскакивать к Алексею? И почему ты мне ничего не сказал?

– Потому что это чисто рабочая необходимость. Леша делал для меня одну работу. Пришлось попросить. Очень тонкая, сложная и сильно конфиденциальная работа. Извини, Вика, больше не могу об этом. Мне нужно подумать, подготовиться.

Игорь резко встал из-за стола, ушел в кабинет и плотно закрыл за собой дверь. Он не выходил оттуда до утра. Виктория всю ночь напряженно рассматривала темноту, пытаясь ужиться с мыслью о том, что у Игоря есть от нее какая-то совсем уж странная тайна, связанная с Алексеем и, что самое страшное, возможно, с пожаром и его исчезновением.

Виктория была не в состоянии шевельнуться. Не получилось даже на минуту закрыть глаза. Она зависла в плотном воздухе грозного ожидания и ощущала себя так, как будто холодный и могучий ветер перемен несет ее прочь от тепла и надежд, бьет в спину ледяными копьями страшных истин, гонит к самому краю пропасти.

Досье Никитина

Утром Игорь вышел к завтраку, уже одетый в серый деловой костюм и рубашку с галстуком. Он был бледным, сосредоточенным, неприступно молчаливым. Виктория подумала, что так у мужа может выглядеть только страх. Чего, кого – в этом ей одной не разобраться. Они посидели за столом: Виктория перед пустой чашкой, Игорь сделал пару глотков черного кофе и не притронулся к теплой горке своих любимых оладий с сыром рикотта.

Они вынесли не больше десяти минут демонстрации важного пункта семейного порядка – совместной трапезы. Затем Игорь поднялся и, глядя мимо лица жены куда-то в пространство за ее спиной, произнес:

– Вика, пойми меня. Я никогда не участвовал ни в чем подобном. Реально волнуюсь, не знаю, как себя вести. Сам почти ничего не понимаю. Пытался вспомнить, продумать, но… В общем, пусть это жуткое мероприятие закончится. И мы обязательно все с тобой обсудим.

– Конечно, – постаралась спокойно и даже с ноткой оптимизма произнести Виктория. – Я понимаю твое состояние. Но тебе же сказали, что это формальность. Ты просто ответишь на вопросы. Возможно, заполнишь какие-то пробелы в расследовании. Мне кажется, что пока это все – сплошной пробел. Я, конечно, трусиха, которая боится и знать, и не знать. А ты справишься. Поговорим потом. Ты оттуда домой или поедешь на студию?

– Пока не могу сказать. Посмотрю по ситуации, времени и состоянию. Не спал почти.

– Хорошо. Но позвони, когда беседа закончится.

– Само собой.

Игорь не позвонил ни через два часа, как почему-то рассчитала Виктория, ни через четыре, ни позже… В одиннадцать вечера она уже почти перестала ждать его звонка. Ее придавили отчаяние и паника по поводу всего, что она может услышать, что уже летит по ее душу. Сама она никогда не звонила Игорю – если была договоренность, что это должен сделать он. Такой порядок был связан с его работой, которую нельзя прерывать. Вика даже не разрешила себе позвонить на студию, чтобы узнать: может, он туда давно приехал и очень занят. Нельзя компрометировать мужа звонком-проверкой. Да еще в такой ситуации: ясно ведь, что у Игоря была масса возможностей ей позвонить до студии – по дороге, из машины. Сказать пару слов, которые успокоили бы ее: «Все норм. До встречи». Но он их не смог произнести. По какой-то причине.

Виктория почувствовала, что больше не может бояться в одиночестве. И у нее, в принципе, сейчас был человек, профессия которого – искать и знать причины всего. И его номер она набрала без сомнений, даже с надеждой на помощь.

– Добрый вечер, Сергей. Прошу прощения, если помешала. Сразу скажи, если так.

– Привет. Нет, не помешала. Что-то случилось?

– По-моему, да. И мне просто нужны ответы, не вынесу еще одной ночи под грузом вопросов. Можно рассказать по телефону?

– Не стоит. Тем более, полагаю, я в курсе причины. Речь о вызове Игоря Варламова в отдел Земцова?

– Да.

– Он сам что-то сообщил о беседе?

– Нет. И его до сих пор нет. Уехал утром.

– Понятно. Можно приехать к тебе?

– Буду благодарна. Жду.

Виктория открыла Кольцову входную дверь, поймала приветливый, понимающий и вполне дружеский взгляд синих глаз, которые явно потеплели с их первой встречи. Она вдруг глубоко и облегченно вздохнула. Такой вздох у нее не получался, кажется, лет сто.

– Я поставила в духовку оладьи с сыром рикотта, которые Игорь не стал есть на завтрак. Больше ничего не нашла в холодильнике. Весь день боялась выскочить: ждала звонка. О таких вещах не говорят в магазине.

– Оладьи в духовке – это лучшая идея, с которой мы и начнем сейчас в чем-то разбираться.

Сергей снял куртку, помыл в ванной руки и с хорошо поставленным восторгом принюхался к запаху в кухне.

– Чай, кофе? – улыбнулась Виктория.

– Спасибо. Чуть не забыл: бутылка пива у меня в кармане куртки. Купил как раз в момент, когда ты позвонила. Твоя рикотта обрадуется такой компании. Но одно условие: пьем и питаемся вместе. Хотелось бы избавиться от ощущения, будто ты сейчас то ли упадешь, то ли вылетишь в свое открытое в зимнюю ночь окно.

– Примерно так и было, – согласилась Виктория. – Ты прав: не пила, не ела со вчерашнего вечера. Но сейчас мне кажется, что приехала та единственная «Скорая помощь», которая мне нужна. Сережа, я страшно хочу о чем-то узнать. Но у нас дома всегда было правило: не отравлять еду слишком серьезными разговорами. Так что давай отложим на потом то, ради чего ты приехал. Я заодно соберу себя, чтобы понять. Пока полная каша в голове.