Читать онлайн Замок на песке

Iris Murdoch

The Sandcastle

© Iris Murdoch, 1957

© Перевод. И. Трудолюбова, 2023

© Издание на русском языке AST Publishers, 2024

Глава 1

– Пятьсот гиней! – воскликнула жена Мора. – С ума сойти!

– Рыночная цена, – пробормотал Мор.

– Что ты там бормочешь? Выплюнь эту дурацкую сигарету, а то ничего не разобрать.

– Я говорю, это рыночная цена, – повторил Мор уже без сигареты.

– Бладуард написал бы задаром.

– Бладуард сумасшедший. По его мнению, писание портретов – порочное занятие.

– А я считаю, что правление вашей школы – собрание сумасшедших. У вас, должно быть, денег куры не клюют! Сначала это прожекторы для освещения, а теперь новая напасть. Освещать школу прожекторами! Словно за день эта школа не успевает намозолить глаза!

– Подождем Фелисити или без нее позавтракаем? – спросил Мор.

– Нет, ждать не будем. Она всегда приезжает домой такая хмурая, ей будет явно не до еды.

Фелисити, дочь Мора и Нэн, вот-вот должна была вернуться из пансиона, так как занятия отменили из-за эпидемии кори.

Они сидели за столом друг против друга. Крошечная столовая. Массивная полированная мебель. Створки окон распахнуты во всю ширь, а за ними жаркий, томительный полдень. И небольшой палисадник. А дальше дорога, по обочинам стоят аккуратные домики, глядясь окнами друг в дружку, как в зеркало. Городок застроен сплошь новыми домами, вполне в современном духе и весьма солидными. Над крытыми красной черепицей крышами, над поникшей листвой деревьев возвышается в сонном мареве середины лета неоготическая башня школы Сен-Бридж, где учителем и куратором служит Мор. Сейчас время ланча.

– Пить хочешь? – спросила Нэн. И налила себе из большого сине-белого кувшина.

Мор передвинулся вместе со стулом, чтобы выбрать что повкуснее из ряда наполненных компотом бутылок, стоящих на буфетной доске. Только и радости от этой столовой, что до всего можно дотянуться рукой.

– А Дональд придет вечером повидать Фелисити? – спросила Нэн.

Дональд, сын Нэн и Мора, учился в шестом, выпускном, классе Сен-Бридж.

– У него дежурство в младших классах, – сказал Мор.

– Скажите пожалуйста, дежурство в младших классах! – передразнила Нэн. – Ты бы мог избавить его от дежурства в младших классах! Вы трусы оба, каких свет не видывал. Не дай бог нарушить правила! Можно подумать, ты дал клятву верности Сен-Бридж!

– Дон сам против привилегий, – коротко бросил Мор. В сущности, с этого пункта и начался сегодняшний спор. Без особого энтузиазма Мор нарезал мясо. – Поскорее бы Фелисити приехала.

– Нет, я все-таки поговорю хорошенько с Доном, – сказала Нэн.

– Только не пили его насчет экскурсии.

Дон мечтал на каникулы поехать в горы. Родители были против.

– Что значит – «не пили»! – возмутилась Нэн. – Мы же родители, мы за детей отвечаем.

– Пусть сначала сдаст экзамены, потом поговорим. Зачем ему лишние волнения. – Дональду вскоре предстоял вступительный экзамен по химии в Кембридже.

– Пустим все на самотек, а потом нас поставят перед фактом, – возразила Нэн. – Мне Дон сказал, что от этих альпинистских планов они отказались. А вот миссис Пруэтт вчера сообщила, что вопрос все еще обсуждается. У вас там детишки, кажется, взяли за правило лгать родителям, вопреки всем разговорам о правдивости.

Хотя Мор нынче полностью отошел от религии, все же воспитан он был как методист. Поэтому глубоко верил, что безупречная честность – основа и условие существования всех прочих ценностей. Тем горше было обнаружить, что его собственные дети, так скажем, достаточно равнодушно воспринимают этот постулат. Он отодвинул тарелку.

– Не будешь есть? – деловито спросила Нэн. – Ну так я доем, согласен? – Потянувшись острозубой вилкой через стол, она забрала мясо с тарелки Мора.

– Слишком жарко, не хочется есть, – сказал Мор. Он посмотрел в окно. Башня школы нелепо торчала в дрожащем от зноя мареве. С проходящей неподалеку магистрали доносился приглушенный, не прекращающийся ни ночью ни днем гул автомобилей. Городок располагался на полпути между Лондоном и побережьем. Среди полуденной жары этот гул напоминал жужжание насекомых в зарослях. Летом время тянется, тянется, тянется бесконечно.

– Помнишь, как Лиффи, бедная, не любила жару? – произнес Мор.

Лиффи, их собаку, золотистого ретривера, два года назад на шоссе сбила насмерть машина. Пес связывал Мора и Нэн, это была связь, которую не смогли создать даже их дети. И Мор интуитивно нашел средство – чтобы задобрить Нэн, он вспоминал Лиффи.

Лицо Нэн в самом деле тут же смягчилось.

– Бедняжка, – вздохнула она. – Любила носиться по лужайке за собственной тенью. Просто до изнеможения.

– Любопытно, сколько еще продлится эта жарища, – проговорил Мор.

– В других странах наслаждаются летним теплом. А у нас только и разговоров что о жаре, – вздохнула Нэн. – Невыносимо.

Нэн доедала завтрак, Мор молчал. Семейная идиллия навевала на него дрему. Потянувшись, он зевнул и принялся разглядывать пятно на скатерти.

– Сегодня вечером мы обедаем у Демойта, ты не забыла? – напомнил он жене.

Демойт, бывший директор Сен-Бридж, ныне вышедший в отставку, по-прежнему жил в собственном обширном доме поблизости от школы. И по заведенному обычаю приглашал супругов Мор к себе отобедать. Для написания его портрета и была выделена сумма в пятьсот гиней, столь возмутившая Нэн.

– Вот наказание, я и забыла, – расстроилась Нэн. – Но там же скука смертная. Позвоню и скажу, что заболела.

– Неужели? Тебе же нравится туда ходить.

– Ах, оставь. А кто еще будет? – Нэн сторонилась шумных сборищ. А Мор, наоборот, любил.

– Будет художница, портретистка. Кажется, вчера приехала.

– А, я читала о ней в нашей газетке. У нее еще имя такое, потешное. Похоже на дождик…

– Рейн Картер.

– Рейн Картер! – воскликнула Нэн. – Бог мой! Дочь Сидни Картера. Он-то уж точно хороший художник. По крайней мере, знаменитый. Если уж так захотелось ухнуть кучу денег, пригласили бы его.

– Он умер. В начале года. Но, по общему мнению, дочь тоже справится.

– Еще бы, за такие деньги. Придется одеться соответственно. Она-то наверняка явится разряженная. Француженки – они такие. Вот не было заботы! Кстати, где же она остановилась? В «Голове сарацина»?

– Нет. У Демойта. Прежде чем начать писать, она хочет изучить характер, познакомиться с его окружением. Она подходит к портретистике фундаментально.

– Демойт, этот старый осел, наверняка будет в восторге. Но каково выражение! «Фундаментальная портретистика»! Сногсшибательно!

Ехидство Нэн больно задевало Мора, даже когда она насмехалась над другими. Когда-то Мору казалось, что злословие – это всего лишь ее способ самозащиты. Но время шло, и ему все труднее было верить, что Нэн так уж ранима. И все же он держался за созданный когда-то образ беззащитной Нэн, уже исключительно ради собственного спокойствия.

– Ты ведь с ней незнакома, зачем же сразу ехидничать?

– Это что, вопрос? Прикажешь подумать над ответом?

Они взглянули друг на друга. И Мор отвел глаза. Жена сильнее его. Мора глубоко ранило это открытие. И как ни уговаривал он себя, что сила-то ее идет от упрямства и от бессмысленного жестокосердия, чувство стеснения и обиды не проходило. Он видел ее насквозь, и прошло уже то время, когда удавалось укрываться от этого знания во влюбленности или, на худой конец, в равнодушии. Он порабощен. Он под пятой. Его непрестанно оскорбляют. Ранние годы их брака прошли в общем-то безоблачно. В те времена у супругов был один предмет разговоров – они сами. Этот источник не мог не иссякнуть, а новый им отыскать не удалось… и пришел день, когда Мор понял – та, с которой он до конца дней своих связан, вовсе не считает себя связанной. Право изменяться, возможность отдаляться от него, становиться независимой – эти права она сохранила за собой. В тот день Мор поспешил обновить в памяти свои брачные обеты.

– Извини. – Мор поставил себе за правило: виноват ты или нет, извиниться надо в любом случае. Нэн всегда была готова рассердиться, и надолго. Он первым шел на мировую. Ее упорство было бесконечно. – На самом деле, как говорит Эверард, она чрезвычайно скромная, застенчивая девушка. Рядом с отцом вела совершенно монашеский образ жизни.

Преподобный Джайлз Эверард был новым директором Сен-Бридж и носил прозвище Эвви-реви.

– Совершенно монашеский! – насмешливо воскликнула Нэн. – Во Франции? Это Эвви-реви так думает. Он ведь как завидит кого-нибудь противоположного пола, сразу опускает очи долу, словно барышня. А с другой стороны, даже хорошо, что эта девица будет на обеде. По крайней мере, избавимся от Хандфорт, хотя ты от нее без ума! – Мисс Хандфорт, домоправительницу Демойта, Нэн числила среди своих заклятых врагов.

– Совсем я не без ума от нее, но она такая энергичная, а Демойту рядом с ней хорошо.

– Никакая она не энергичная, – возразила Нэн, – просто голос громкий и болтовню не прекращает ни на минуту, даже когда прислуживает за столом. Меня прямо в дрожь бросает. Кто вообще против условностей, тому незачем держать слуг. Вот мороженое. Хочешь? Нет?

– Она поддерживает в Демойте бодрость духа. По его мнению, когда вокруг шум и гам, перестаешь углубляться в собственные горести.

– Несносный старикан. Глупости все это, – отрезала Нэн. Мор симпатизировал Демойту.

– Поскорее бы Фелисити приехала, – произнес он.

– Не тверди все время одно и то же. Можно у тебя взять ложечку для мороженого? Я свою в подливке испачкала.

– Мне пора в школу. – Мор взглянул на часы.

– Ты поел, но это не означает, что завтрак закончен. Еще не пятнадцать минут третьего, колокол не зазвонил. И нам надо поговорить с Фелисити о ее будущем, ты не забыл?

– А надо ли? – спросил Мор. Эта реплика была своего рода провокацией, от которой он не мог удержаться и на которую Нэн всегда ловилась. Часть повторяющейся схемы. Его грешок.

– Что значит «надо ли»? – Нэн умела спросить так, что ответ извергался из Мора сам собой.

– «Надо ли» значит, что я не знаю, что по этому поводу думать. – Он ощутил внутри холодок, обычно предшествующий раздражению.

– Не беда, я знаю. Наши финансы и ее способности порядком ограничивают выбор, тебе не кажется? – Она посмотрела на Мора в упор. И снова не избежать ответной фразы.

– Давай подождем немного. Фелисити и сама еще не разобралась в своих намерениях. – Мор знал – Нэн может часами продолжать в таком же духе и при этом оставаться совершенно спокойной. Никакие доводы его не спасут. Рассердиться – вот его единственная, по-настоящему действенная защита.

– У тебя привычка считать, что люди не знают чего хотят, если они не хотят того, чего хочешь ты, – заметила Нэн. – Ты смешон, Билл. Фелисити, конечно же, мечтает бросить школу. И если в следующем году она все же поступит на эти курсы машинисток, то уже сейчас нам надо подумать о средствах.

– Я не желаю, чтобы Фелисити стала машинисткой.

– Но почему? Если повезет, она может сделать приличную карьеру. Стать секретаршей у какого-нибудь состоятельного мужчины.

– Я не хочу, чтобы она стала секретаршей у состоятельного мужчины. Я хочу, чтобы она сама стала состоятельной женщиной и чтобы у нее самой был секретарь.

– Ты витаешь в облаках, Билл. Дети у нас совсем не вундеркинды, а ты их убеждаешь в обратном и уже тем самым делаешь несчастными. Втянул Дона в историю со сдачей экзаменов, ну так успокойся на этом. И если бы ты наш брак воспринимал более ответственно, то старался бы быть реалистом. Почувствуй же хоть немного ответственности за детей. Я знаю, насчет себя ты строишь разные несбыточные планы. Но хотя бы ради детей сними розовые очки.

Мору стало не по себе. Выражение «наш брак» всегда резало его слух. Потому что всплывало всегда в связи с каким-нибудь неприятным замыслом, в правильности которого Нэн тут же начинала его убеждать. Он сделал над собой усилие:

– Может, ты и права. И все же я думаю, мы должны подождать.

– Я, несомненно, права.

Последняя реплика эхом отозвалась в голове Мора. Он все время боялся, что в пику безапелляционности Нэн и сам станет излишне категоричным. И он попробовал заговорить о другом:

– Ты сделала перестановку в комнате Фелисити. Но понравится ли ей?

Нэн любила переставлять мебель. Ее стараниями все в доме постоянно двигалось, смещалось, ничья собственность не уважалась, ничьи взгляды, ничьи привычки не учитывались: таким образом удовлетворялось, или так Мору казалось, желание Нэн ощутить себя полновластной хозяйкой в доме. За долгие годы он привык к этой нескончаемой кутерьме, но пренебрежение желаниями детей его обижало.

О другом Нэн не пожелала говорить.

– До чего же ты простодушен. По-твоему, все реакционеры считают женщин тупыми, а прогрессисты, наоборот, умными! На такой сентиментальный феминизм у меня нет времени. А вот ваш обожаемый Эверард ему очень привержен. Я тебе не рассказывала, он уговаривает меня произнести речь на этом глупом обеде.

В честь вручения школе портрета Демойта должен был состояться торжественный обед, дату еще не определили.

– Да, он мне говорил. Надеюсь, ты согласишься. У тебя наверняка хорошо получится.

– Нет, не хочу. Ну зачем и мне, и тебе строить из себя дурачков? Я и Эвви сказала. Ох и глуп же он. Мужчины его поколения буквально напичканы возвышенными идеями насчет эмансипации женщин. Но если он представляет себе свободное общество в виде женщины, произносящей речь на торжественном обеде, то пусть поищет кого-нибудь другого. Он попросил меня «обдумать». Но я лишь рассмеялась. Да он просто смешон.

– Но ты должна попытаться. Вот ты жалуешься на замкнутость нашей жизни, но при этом не пытаешься ничего изменить, внести в нее что-нибудь новое, другое.

– Если ты думаешь, что из-за дурачеств на каких-то там глупых обедах моя жизнь станет, как ты прелестно выразился, менее замкнутой, то могу тебя поздравить – попал пальцем в небо.

Над деревьями поплыл колокольный звон. Пятнадцать минут третьего. Начало первого послеполуденного урока.

– Мне не нравится, что ты забросила немецкий. Давно уже ничего не учишь, разве не так?

Когда-то Мор тешил себя надеждой, что в силах расширить ее кругозор. В сообразительности Нэн он никогда не сомневался. И все надеялся отыскать в ней какой-нибудь талант. Дом был завален кучей книг, намекающих на области, которыми он пытался заинтересовать жену: французские грамматики, грамматики немецкие, книги по истории, биографии, альбомы репродукций, была даже гитара, на которой Нэн какое-то время бренчала, но так и не научилась играть. Нэн любила сокрушаться по поводу собственной бесталанности и в то же время совершенно не пыталась взяться за дело серьезно, это огорчало Мора. Она намеренно выбрала именно его в посредники между собой и миром и потом на него за это же сердилась. Знакомых у нее было мало, и из занятий только домашняя работа.

– Не зли меня. У тебя нет урока в два пятнадцать?

– У меня «окно», но надо пойти проверить тетради. Вот, кажется, и Фелисити?

– Это молочник. Кофе выпьешь?

– Возможно.

– Если не особо хочешь, не наливай, кофе стоит дорого. На самом деле тебе ведь все равно, учу я немецкий или нет. Бредни, которыми тебя потчует Тим Берк, вот что тебе интересно. По-твоему, именно я, такая ограниченная, мешаю тебе сделаться в конце концов премьер-министром!

Тим Берк был ювелиром, старинным другом семьи. Попутно занимал кресло председателя местного отделения лейбористской партии и уговаривал Мора стать их депутатом в парламенте. Тут открывались любопытные перспективы. Мора глубоко занимала эта идея.

– Я еще всерьез не задумывался, но вижу, что ты уже напугана. – Он и не предполагал, что несогласие жены с его планами может так обижать его. Но во всем этом еще предстояло разобраться.

– Напугана! Ну и словечко ты нашел! Да я просто трезво смотрю на вещи. Я не хочу, чтобы над нами потешались. Милый мой, я все понимаю, это очень заманчиво, Лондон и все такое, а на деле все обернется вот чем – крохотное жалованье, гигантские расходы и никаких гарантий. Чтобы быть членом парламента, надо иметь постоянный источник доходов. Ты же хочешь объять необъятное. Отправить Фелисити в дорогую школу – твоя придумка. Послать Дона в Кембридж – тоже захотел ты.

– Он будет получать вспомоществование от здешней администрации, – пробормотал Мор. В настоящую минуту он не хотел вступать в спор. Предпочитал поберечь энергию.

– Ты не хуже меня знаешь, – продолжила Нэн, – что вспомоществование от администрации – это капля в море. Он мог бы поработать у Тима. Мог бы попутешествовать, посмотреть мир. А в Кембридже он одному лишь научится – подражать богатеньким приятелям.

– Его заберут в армию.

Убедив Дональда готовиться к поступлению в университет, Мор одержал победу, что случалось нечасто в его жизни. И вот с тех самых пор и расплачивался за эту победу.

– Беда в том, Билл, что, несмотря на все свои громогласные лейбористские декларации, в душе ты просто сноб. Ты мечтаешь, чтобы твои дети стали «леди и джентльменами». Но, не говоря уже о деньгах, ты, увы, просто не из того теста, из которого получаются общественные деятели. Пиши свой школьный учебник, так будет лучше.

– Я уже объяснял – это не учебник. – Мор писал книгу о природе возникновения политических идей. Писал уже несколько лет, работа продвигалась медленно. Но ведь у него так мало свободного времени.

– Ну, не сердись. Зачем сердиться. Что не учебник, это жаль, конечно. На учебниках можно неплохо заработать. А если мы срочно не достанем откуда-нибудь денег, то придется поумерить аппетиты. О каникулах на континенте останется только мечтать. Даже наш скромный отдых в Дорсете по сути своей будет испорчен, особенно если мы с Фелисити уедем прежде, чем закончится учебный год.

– Нэн, бога ради, перестань! Хватит о деньгах! – Мор встал. Ему уже давно пора быть в школе.

– Когда ты вот так со мной разговариваешь, Билл, я перестаю понимать, зачем мы вообще продолжаем жить вместе. Я думаю, может, нам развестись? – Нэн время от времени повторяла эту фразу, всегда спокойным, бесстрастным тоном, избранным ею для споров с мужем. Это тоже была часть ритуала. Настал черед реплики Мора.

– Не говори чепухи, Нэн. Прости, что своими словами тебя огорчил.

Сцена изменилась моментально. Нэн встала, и они вместе начали убирать со стола.

Из прихожей донесся какой-то звук.

– Фелисити! – воскликнул Мор и быстрым шагом прошел мимо жены.

Фелисити закрыла за собой дверь и поставила чемоданчик на пол. Родители смотрели на нее, остановившись в дверях столовой.

– Здравствуй, детка, – сказала Нэн.

– Привет, – ответила Фелисити.

Ей было четырнадцать лет. Тоненькая, стройная, для своего возраста довольно рослая, с очень светлой кожей, к лету имевшей обыкновение покрываться щедрой россыпью золотистых веснушек, с чуть выпуклыми глазами, которым было присуще вопросительно-изумленное выражение. Глаза у нее были материнские, синие, но при этом к синеве примешивался еще какой-то неуловимый затуманивающий синеву оттенок. У Нэн были темно-русые, от природы волнистые волосы. У Фелисити – такого же цвета, но светлее и невьющиеся, собранные сейчас в конский хвост, торчащий из-под школьной шапочки. От отца она ничего не унаследовала. Дон, вот кто получил и темные, жесткие, курчавые волосы Мора, и его костистое лицо с чертами неправильными до некрасивости.

Фелисити сдернула шапочку и метнула ее в направлении столика. Шапочка упала на пол. Нэн подошла, подняла шапочку и поцеловала дочку в лоб.

– Как занятия, детка, все благополучно?

– Ничего, нормально.

– Привет, старушенция, – улыбнулся Мор, похлопав дочь по плечу.

– Привет, папа. А Дон здесь?

– Нет, доченька, но завтра придет наверняка, – ответила Нэн. – Ты проголодалась? Я приготовлю завтрак.

– Я не голодная, – ответила Фелисити, берясь за ручку чемодана. – Ничего, папа, не волнуйся, я отнесу сама.

– Что ты собираешься делать вечером? – спросила Нэн.

– Я же только что приехала. Еще не знаю.

Она начала подниматься по лестнице. Родители молча смотрели ей вслед. Через минуту наверху громко хлопнули дверью.

Глава 2

Был светлый, тихий вечер. Затворив двери шестого класса, Мор широким шагом прошел по коридору. За дверью тут же загалдели. Он только что провел урок истории на классическом отделении. Дональд тоже учился в шестом, но на естественно-научном отделении, и вот уже два года как выбыл из числа учеников Мора, к величайшему облегчению последнего. Мор преподавал в Сен-Бридж историю, а если требовалось, то и латынь. Он любил свою профессию и знал, что обладает педагогическим талантом. В школе его уважали. А с уходом Демойта стали уважать еще больше. И сознание этого в какой-то степени вознаграждало его за все неудачи в других «департаментах» жизни.

Выйдя из застекленных дверей главного корпуса и окунувшись в теплый солнечный свет, он почувствовал себя вполне довольным, частью оттого, что урок прошел хорошо, частью от предвкушения приятного вечера. В обычные дни между окончанием занятий и ужином повисала томительная пауза, которую приходилось чем-то заполнять – чтением, проверкой тетрадок, бестолковыми разговорами с Нэн. Обычно это было самое бесполезное время дня. Но сегодняшний вечер сулил живую, захватывающую беседу с Демойтом в его восхитительном доме. Если потороплюсь, думал Мор, то успею, прежде чем явится Нэн, выпить с Демойтом пару бокалов хереса. Нэн взяла за правило приходить позже, что неизменно сердило Ханди. Несомненно, будут вино и закуска. Нэн вообще-то не употребляла алкоголя, да и Мор позволял себе выпить лишь изредка, отчасти из-за того, что был воспитан в традициях трезвости, отчасти из соображений экономии, но с Демойтом или с Тимом иногда выпивал, хотя при этом почему-то всегда испытывал чувство вины.

Демойт жил в трех милях от школы, в роскошном георгианском доме, именуемом Брейлингское Подворье.

Этот дом он приобрел во времена своего директорства и его же намеревался отписать школе в своем завещании. Он наполнил дом сокровищами, среди которых выделялись старинные восточные ковры – предмет особой гордости Демойта. Он даже написал монографию на тему восточного ковроткачества, небольшую, но очень толковую. Демойт был истинным ученым. И Мор, которого природа наделила талантом учителя, но никак не ученого, без всякой зависти, искренне восхищался его недюжинным умом. А в сильный, независимый характер и великолепное чувство юмора был, можно сказать, влюблен; к тому же и Демойт чрезвычайно благоволил к Мору. Мор частенько задумывался, что, окажись Демойт в стане противника, это было бы очень и очень хлопотно. Долгое пребывание Демойта на посту директора знаменовалось постоянными стычками с учительским коллективом. И о времени его директорства до сих пор упоминали не иначе как об эпохе «террора». Чувство, что ты надежно укрепился на своем месте, было в те времена для учителей Сен-Бридж роскошью, которой Демойт ничтоже сумняшеся их лишил. Как только в работе того или иного преподавателя случались погрешности, Демойт тут же начинал хлопотать о его увольнении. А уж если Демойт брался за осуществление чего-либо, то быстро добивался своей цели.

С Демойтом было трудно ужиться, но и с должности снять не так-то просто. Когда пришел возраст выхода на пенсию, он убедил правление продлить срок его директорства еще на пять лет. Но и это время истекло, а он все продолжал возглавлять школу и ушел только в результате сильнейшего нажима, после того как школьный инспектор обратился в арбитраж. Лет десять назад Мор стал доверенным лицом Демойта, его правой рукой, посредником между директором и учительским коллективом и сначала неофициальным, а после уже и общепризнанным заместителем Демойта. Исполняя свои обязанности, Мор понимал, что наслаждается близостью к абсолютной власти, не испытывая при этом никаких угрызений совести за последствия. Он смягчал бремя тирании, будучи в то же время ее орудием и нередко вкушая сладость ее плодов.

Демойт хотел, чтобы Мор стал директором после его ухода. Но поскольку Сен-Бридж принадлежал англиканской церкви, то и кандидат на место главы школы должен был, так требовало правление, хотя бы номинально быть англиканцем. Этому пункту Мор не соответствовал, и буря, разыгравшаяся ради того, чтобы в школьном уставе изменили параграф о вероисповедании, окончилась ничем. Наверняка вначале Демойт строго придерживался буквы устава относительно веры, но ко времени прихода Мора ортодоксальность директора успела поизноситься, превратившись в вежливый, но непоколебимый консерватизм. В годы правления Демойта Закон Божий, в сущности, не преподавался, если не считать избитых сведений и пения древних и новых псалмов. И мальчики знакомились с религией во многом так же, как с вопросами пола, собирая нескромные сведения из каких попало книжек. О чем заботился Демойт, так это о профессионализме в работе. Его подчиненные обязаны были взращивать молодую поросль, а за неумение взращивать их ждало увольнение. И с каждым годом жертв на школьном судне, именуемом Сен-Бридж, становилось все больше, процесс выбраковки шел постоянно. Что касается морали и тому подобных высоких материй, Демойт считал, что если школяр успевает в латыни, то уж точно не станет негодяем.

Совсем иные взгляды исповедовал преемник Демойта, преподобный Джайлз Эверард, к которому Демойт относился с нескрываемым презрением и всегда, упоминая о нем, прибавлял «бедняга Эвви». Воспитание характера – вот что было ближе всего сердцу Эверарда, а успехи в латинской прозе и поэзии он считал как раз задачей второстепенной. Первым делом новый руководитель изменил учебный план, потому что именно в этом документе ярче всего отражалось увлечение Демойта «звездными» учениками. А появлением нового плана как бы провозглашался новый Сен-Бридж, обещающий сосредоточить свои усилия не на пестовании вундеркиндов, а на воспитании всех учащихся в духе высокой нравственности, в том числе посредственных и даже откровенно тупых. Демойт с гневом и неприязнью следил за этими нововведениями.

Нэн всегда прохладно относилась к Демойту. Может, потому, что Демойт прохладно относился к ней; впрочем, как догадывался Мор, в любом случае эти двое не смогли бы стать друзьями. Нэн не терпела эксцентричности, которую раз и навсегда обозвала кривлянием. Наверное, она и мысли не допускает, размышлял Мор, что есть люди, полностью от нее отличающиеся. Помимо всего прочего, Нэн настороженно относилась к одиноким особам обоего пола, видя в их неустроенности нечто нездоровое и угрожающее. И с особым подозрением она относилась к Демойту, за долгие годы одиночества ставшему, так сказать, холостяком в квадрате. Демойт был страстным спорщиком и в редких случаях жертвовал остроумием в пользу такта. С одной стороны, по своим привычкам он был как бы консерватором, но, с другой стороны, гражданские институты громил на чем свет стоит. И в том числе, разумеется, институт брака. В священном домашнем уединении Нэн частенько позволяла себе выражение «наш брак», но касаться этой области отношений в компании посторонних, в общих чертах или в деталях, считала недопустимым. А где начиналась область обитания «посторонних»? Да тут же, за порогом ее дома. Демойту такая щепетильность была чужда. И он то и дело приводил Нэн в смятение своими колкими замечаниями на тему семейной жизни. «Семейная пара – это опаснейший механизм!» – говаривал он, поднимая палец и наблюдая за выражением лица Нэн. «Брак есть выражение эгоизма, благоустроенного, да еще и санкционируемого обществом. Семейному человеку ох как трудно войти в Царствие Небесное!» А однажды после какой-то его особенно острой реплики, когда Мор вступился за Нэн, Демойт, можно сказать, выгнал обоих из дома, да еще и прокричал вслед: «Вы можете мириться друг с другом, но я с вами мириться не обязан!»

После этого Мору лишь с величайшим трудом удавалось убедить Нэн ходить вместе с ним на обеды к Демойту. Но в глубине души он понимал – если бросить уговоры и начать ходить одному, враждебность Нэн к Демойту удвоится. И она сделает все, чтобы положить конец этой дружбе. Поэтому они ходили в гости вдвоем, но на обратном пути Нэн всякий раз давала волю своей язвительности. Вяло соглашаясь с жениными комментариями, Мор оправдывал свое мелкое предательство тем, что таким образом предотвращает более чувствительную для его самолюбия капитуляцию. Нэн соглашалась терпеть Демойта, но при условии, что Мор присоединится к ее неприязненному мнению. И чтобы умиротворить жену, Мор присоединялся, при этом не переставая мысленно бичевать себя за малодушие.

Мор прошел по асфальтированной площадке, по привычке стараясь не смотреть на окна классных комнат, за которыми все еще шли уроки. С некоторым разочарованием он вспомнил, что сегодня Демойт будет не один. Мор иногда заезжал на Подворье поздно вечером, уже после ужина. Но почему-то особенно драгоценны были для него короткие встречи перед обедом, когда, вырвавшись из тусклых школьных стен, он от души наслаждался отдыхом в необыкновенной гостиной Демойта. Мор радовался, когда к Демойту приходили гости, и вместе с тем ему нравилось встречаться со стариком наедине. И если он успевал приехать к шести, то обычно так и получалось. Но сегодня вечером эта художница, мисс Картер, наверняка будет там. По отношению к этой молодой особе Мор испытывал какое-то смутное любопытство.

Несколько месяцев тому назад умер ее отец и газеты запестрели некрологами и хвалебными отзывами о его картинах, а в этих заметках часто упоминалась и дочь. Кажется, она слыла талантливой. Эверард поделился впечатлением о ней, но ему, как выразилась Нэн, в том, что касается женского пола, доверять, в общем-то, было нельзя. Мысли о девушке улетучились как облачко, и Мор вновь задумался о Демойте.

Демойт и Тим Берк всегда были противниками в области политических взглядов. Но несмотря на это, Демойт поддерживал, к удивлению Мора, планы Тима – выдвинуть его, Мора, кандидатом от лейбористов. «Вреда от вас не будет, – говорил он Мору, – потому как, что бы вы там, в Вестминстере, ни делали, страной все равно управлять не вам, зато себе пользу принесете, вырветесь из этой проклятой рутины. Быть на побегушках у Эвви – жалкая роль, а больше вас здесь ничего не ждет. Мне думать больно об этом. Это так несправедливо». В последнем пункте Мор целиком соглашался с Демойтом. Но ему не хотелось, чтобы нынешним вечером, в присутствии Нэн, Демойт заговорил об этих планах, и поэтому надо успеть его предупредить. Ведь если Демойт голосует за, то Нэн тут же, по привычке, голосует против.

Гараж, где стояли учительские велосипеды, представлял собой ветхое деревянное строение, оплетенное вьюнком, скрытое в густых зарослях, именуемых «учительским» садиком. И существовал параграф в «Правилах поведения школьника», запрещающий ученикам приближаться к этому участку. От гаража вела усыпанная гравием и поросшая сорняками тропинка. По ней можно было проехать к площадке, на которой стоял новенький «остин» Эверарда и громадный дряхлый «моррис» Пруэтта. Мор отыскал свой велосипед, проехал по чуть бугристой дорожке между деревьями; затем, одолев площадку, подъехал к воротам, за которыми в нескольких шагах чернела гладкая лента асфальтового шоссе. Автомобили мчались в обоих направлениях, и Мору пришлось ждать. Наконец он перебрался на другую сторону и поехал по склону вверх, к железнодорожному мосту. Подъем был довольно крутой. Как обычно, он дал себе приказ – одолеть подъем единым махом, не сходя с велосипеда. И, как обычно, пришлось сделать передышку. Наконец он добрался до вершины и начал спускаться.

И вот вдалеке между деревьями замелькало Подворье. Отсюда, с этого места дороги, казалось, что дом стоит в полнейшем уединении. Городок на мгновение скрылся за мостом, а возвышающийся по другую сторону полей, возле проходящей параллельно дороги, торговый центр еще не успел показаться. Величественно-меланхолический дом Демойта вырисовывался как на картине. Точно таким же был этот дом в те времена, когда в экипажах, через грозящие нападением разбойников вересковые пустоши, сюда наезжали из Лондона гости, привозя провинциалам известия о последнем театральном триумфе Гаррика и новейшие остроты Доктора.

Еще раз переждав на обочине, Мор переехал на другую сторону и свернул на ведущую к дому, окаймленную старыми вязами аллею. Трухлявые вязы давно уже были угрозой для проходящих и проезжающих под ними, но Демойт отказывался их выкорчевывать. «Пусть Эвви корчует после моей смерти, – отвечал он. – Я завещаю ему это удовольствие. У него в жизни так мало радостей».

Длинный фасад дома, выстроенного из розоватого кирпича, украшали четыре эркера. Гости, идущие по аллее, могли видеть широкий, снабженный каменным фронтоном подъезд. Но чтобы оказаться возле дверей, предстояло еще объехать обширный квадратный газон. Проделав это, Мор оставил велосипед у стены бывшего каретного сарая и направился к дверям. Почувствовав, что за ним наблюдают, он поднял голову и в окне над парадным входом увидел мисс Хандфорт. Приветливо помахал ей. Мор был из числа любимцев Ханди.

Мисс Хандфорт встретила его в вестибюле, спустившись по витой лестнице с топотом, от которого затрясся дом. Это была крепкая, властная женщина средних лет, с лицом льва и поступью носорога. В свое время она преподавала в начальных классах.

– Привет, – произнес Мор. – Как дела, Ханди? Как его светлость?

– Еще более ленив и несносен, чем обычно, – зычным голосом доложила мисс Хандфорт. – Вы, как всегда, пришли слишком рано, но ничего страшного. – Ханди никогда не называла людей по именам. Во время разговора она то и дело покашливала. – Подхватила какую-то ужасную простуду, хотя, как это меня угораздило в такую погоду, ума не приложу. Может, это сенная лихорадка, но сено ведь уже убрали, впрочем, кто его знает. Если хотите умыться, идите, не стесняйтесь, дорога вам известна. Сегодня лучше воспользоваться туалетной комнатой на первом этаже, если вам угодно. Его величество сейчас наряжается, а юная особа – в гостиной, если хотите знать. Ну как хотите, ступайте к старикану, если вам так угодно. А мне надо на кухню, обед на плите.

После чего, кашляя и чихая, мисс Хандфорт скрылась за обитой зеленым сукном кухонной дверью. А Мор проделал описанный ею путь к умывальнику и попытался отмыть руки. От износившейся резины велосипедного руля ладони сделались черными. Мылу грязь уступать не хотела, зато охотно перешла на полотенце. Тон, каким мисс Хандфорт упомянула о гостье, недвусмысленно намекал, что домоправительница относится к постоялице не очень дружественно. Поэтому и Мор, махнув рукой на приличия, пошел наверх и постучал в дверь гардеробной. Изнутри донеслось какое-то ворчание.

– Можно войти, сэр?

– Нет, – раздался голос. – Уходите. Вы дьявольски рано притащились. Три минуты назад я еще спал. И вот теперь надо что-то решать относительно брюк. Не являться же перед вами в кальсонах. Там внизу, в гостиной, очаровательная леди.

Мор медленно побрел вниз. По дороге зачем-то поправил галстук. Остановившись у двери гостиной, он посмотрел вдаль, туда, где комнаты, идущие одна за другой, сходились в перспективе на дверях кухни, в которых стояла Ханди и, по всей видимости, прислушивалась. Мор пожал плечами. Этот жест мог означать что угодно. В ответ Ханди тоже пожала плечами и звучно втянула носом воздух. Что она хотела этим сказать, Мор не понял. Он вошел в гостиную и тихо притворил дверь.

В комнате, наполненной желтоватым вечерним светом, три высоких окна были широко распахнуты. Гостиная находилась в торцевой части дома. Окна ее выходили на лужайку, отгороженную сложенной из крупных камней стеной от ведущей к парадным дверям дорожки. В глубине лужайки темнела густая тисовая изгородь, украшенная каменной аркой с железной калиткой, ведущей на следующую лужайку, которую из окон гостиной нельзя было разглядеть. Эту лужайку со всех сторон окаймлял широкий цветочный бордюр. С нее ступеньки вели к расположенной на возвышении третьей лужайке. По обеим сторонам ступенек росли подстриженные кусты остролиста. А по верху обсаженного вьющимися растениями склона шла изгородь из самшита, как бы подчеркивающая разницу уровней. На этой третьей лужайке цвели розы, а за ними начиналась шелковичная аллея. Еще дальше стеной стояли высокие деревья, в просветы которых зимами гляделись красные крыши домов. Но летом ничего нельзя было разглядеть, разве что в одном месте, где зеленую стену разрезал указующий перст башни Сен-Бридж.

Гостиная была пуста. Мор почувствовал себя спокойнее. Он вновь поправил галстук и осторожно опустился в кресло. Эта комната ему нравилась. В его собственном доме, несмотря на пылкое старание Нэн подобрать всю обстановку по цвету и стилю, ощущения гармонии не возникало. Предметы оставались замкнутыми в себе, их форма и цвет никак не проявлялись. А здесь, в этой переполненной небрежно расставленными вещами комнате, все объединялось в вихре красного и золотого, и каждая вещь, отдавая дань целому, еще ярче проявляла свою индивидуальность. На полу лежал драгоценный ферганский ковер, наполовину скрытый под слоем плотно уложенных поверху маленьких ковриков, не менее прекрасных. Мебель стояла без всякого склада и лада, обеспечивая лишь одно – обилие ровных поверхностей, на которых теснились чашки, кубки, вазы, шкатулки вперемешку с фигурками из слоновой кости, нефрита, черного и желтого янтаря и агата. Вышитые подушечки громоздились на стульях и креслах в таком количестве, что толком и присесть было негде. Стены были оклеены бело-золотыми обоями, но являлись взгляду лишь фрагментами меж развешанными под различными углами, переливающимися, подобно шерсти сказочных животных, коврами. Мор прикрыл глаза. Формы предметов расплылись. Но теперь цвета с большей силой проникали в него. Он почти заснул.

И вдруг очнулся, словно от неожиданного толчка. В глубине комнаты на столике стояла на коленях женщина. Он не заметил ее раньше, не только потому, что цвет одежды сливался с фоном, но и потому, что не ожидал увидеть кого-то здесь, в этой точке пространства. Она стояла спиной к нему, поглощенная, по всей видимости, изучением висящего на стене ковра.

– Простите! – вскочил Мор. – Я вас не заметил!

Она резко обернулась, столик накренился и едва не опрокинулся вместе с ней, но она успела спрыгнуть, хотя и очень неловко. Мор устремился вперед, чтобы поддержать ее, но она уже вскочила на ноги.

– Вы меня испугали. Я не слышала, как вы вошли.

Они смотрели друг на друга. Мор увидел, что она очень маленькая, совсем юная, у нее короткие, по-мальчишески подстриженные черные волосы и очень румяные щеки, что на ней черная хлопчатобумажная блузка и цветастая красная юбка, что на шее бусы из больших красных шариков. И в тот же миг он будто увидел себя ее глазами: господин средних лет, с унылым лицом, уже начинающий седеть.

– Меня зовут Рейн Картер, – представилась девушка.

– А меня – Уильям Мор. Извините, что напугал вас.

– Не беспокойтесь. Я просто слишком увлеклась изучением ковра.

В ее интонациях промелькнула забавная важность.

– Это одно из сокровищ мистера Демойта, – пояснил Мор. – Кажется, ширазский.

Какая же она маленькая, подумал он, совсем ребенок. Может, Эвви и в самом деле прав. Глаза темно-карие, живые. Нос несколько широковатый, вздернутый. Довольно приятное лицо.

– Вы не ошиблись, ширазский, – отозвалась мисс Картер. – Как непостижимо сочетаются краски на ковре, вы обратили внимание? Каждая частичка переливается присущим только ей оттенком, а потом они сливаются в единый для всей поверхности цвет, точнее, в единый розоватый отблеск. – Она говорила наставительно и так важно, словно читала лекцию, и Мору это показалось и трогательным, и вместе с тем чуточку смешным. Интересно, она и в самом деле талантливый художник? Он протянул руку к ковру и осторожно притронулся к гладкой поверхности.

Мор хотел что-то ответить, но тут вошел Демойт. Мор оглядел его с некоторым удивлением. В это время дня старик обычно появлялся в старой, усыпанной табаком рыжей вельветовой куртке и в несколько помятом галстуке-бабочке. Но сейчас он предстал в сером элегантном костюме, который надевал, насколько Мор знал, лишь по праздникам, и в строгом галстуке. Да еще в чистой сорочке. Наклонив голову, он не вошел, а как бы неожиданно вонзился в пространство комнаты. Годы ссутулили его спину, но он по-прежнему был высок ростом, и голова его была почти до смешного велика для ветшающего тела. И нос с возрастом тоже укрупнился. На испещренном морщинами сухом старческом лице ярко голубели глаза. Редкие седые пряди плотно прилегали к черепу, обнаруживая его шишковатость.

– Что я вижу! – возопил Демойт. – Вы не предложили мисс Картер вина? Деревенщина вы, Мор! Простите нам, мисс Картер, нашу неотесанность, уж такая у нас здесь жизнь. Я налью вам хересу. – И тут же взялся за бутылку.

– Спасибо, но я не осуждаю мистера Мора. Он лишь минуту назад разглядел меня. А вначале принял за орнамент на ковре. – С Демойтом девушка говорила чуть поживее, чем с Мором. И Мор это отметил. Хотя в ее английской речи не чувствовался акцент, все же закрадывалась мысль, что это не ее родной язык. Мору припомнилось, что мать у нее француженка.

– И неудивительно, дорогая, – ответствовал Демойт, – ведь вы и в самом деле прекрасны, как цветок, как птица, как антилопа. – С этими словами старик изысканным жестом вручил девушке бокал.

И тут в дверях появилась мисс Хандфорт.

– Обед готов, – провозгласила она, – чего не скажешь о вас.

– Ступай, Ханди, – буркнул старик, – еще не время. Похоже, всем хочется как можно быстрее отправить этот вечер в прошлое. А между тем прекрасная половина мистера Мора все еще не явилась.

– Ну хорошо, так что же делать с обедом? Пусть кипит дальше до полного уничтожения или выключить и подать уже холодным? Мне все равно, хоть так, хоть этак, но вы мне дайте указание.

Раздался стук в дверь, и в холл вошла Нэн. Мор увидел ее голову, неожиданно возникшую поверх плеча мисс Хандфорт.

– Нэн! – воскликнул он так, будто хотел оградить ее от враждебности этого дома. Он поспешил в холл и помог ей снять пальто, чего ни Демойт, ни мисс Хандфорт никогда не делали. Потом, взяв за руку, привел в гостиную. Нэн постаралась, как она сама любила выражаться, ради общества: на ней было элегантное черное платье, а на шее жемчужное ожерелье, купленное Мором по сниженной цене у Тима Берка в честь какой-то годовщины свадьбы. Ее волнистые, безупречно уложенные волосы обрамляли белый овал лица, гладкого, напудренного ровным слоем, от чего еще заметнее стал крупный рот и глаза, наблюдательные, все оценивающие, не собирающиеся сдавать свои позиции. Высокая, привлекательная женщина, хорошо одетая, уверенная в себе. Такой она предстала перед собравшимися. Мор глядел на нее с одобрением. В любом конфликте с внешним миром Нэн, несомненно, надежный союзник.

– Нэн, разреши представить тебе мисс Картер, – вместо молчащего Демойта произнес Мор. – Мисс Картер, позвольте представить вам мою жену.

Женщины с улыбкой поприветствовали друг друга. И Нэн, как всегда, отказалась от бокала хереса, который Демойт, как всегда, предложил ей.

– Итак, как я уже сказала, угощение готово, – по-прежнему стоя в дверях, повторила мисс Хандфорт. – Если дамы хотят привести себя в порядок, дорогу они знают. Мне же пора нести суп.

– Да будет тебе, Ханди, – отмахнулся Демойт. – Дай нам допить и не дергай дам.

Нэн и мисс Картер все же воспользовались предложением и удалились, а мисс Хандфорт промаршировала на кухню. Мор посмотрел на Демойта. Демойт, в свою очередь, смотрел на Мора, поблескивая глазами и морща нос. Судя по этим признакам, старика явно что-то рассмешило. Просто его рот, как всегда, с некоторым опозданием подхватывал возникшую в глазах усмешку.

– Что за фантастический наряд, сэр? – удивился Мор, указывая на костюм.

– Тише! – заговорщицки произнес старик. – Да будет вам известно, я отдан на растерзание этой девчонке. Вы просто не представляете, что я пережил за последние сутки! Она требует, чтобы я показывал ей фотографии родителей, свои детские фотографии, студенческие фотографии. Ей необходимо знать, что я пишу. Не постеснялась спросить, веду ли я дневник. Такое впечатление, будто в доме поселился психоаналитик. Это не девица, а прямо какой-то паровой молот! А глядя на нее, не скажешь, правда? Ну так вот, я ей не дамся. Я ее направлю по ложному следу. Этот наряд – часть моего замысла. Тшш, возвращаются! – И все направились в столовую.

Вот уже и десерт подали. Нэн сосредоточенно разрезала грушу, а мисс Картер изящно отщипывала маленькие виноградинки от кисти. Мор наслаждался портвейном. Демойт сидел во главе стола, Мор – напротив, а между ними, по обеим сторонам стола, сидели дамы. Предсказание Нэн сбылось – в тот вечер мисс Хандфорт отодвинули на обочину. При этом она все же возвышалась над столом, словно башня, часто наклонялась, делала какое-то замечание, время от времени чихала и дышала гостям в затылок.

– Я попросил старину Бладуарда почтить своим визитом наше общество, – произнес Демойт, – но он нашел отговорку, скорее всего фальшивую. Мисс Картер, вы еще не знакомы с Бладуардом?

Бладуард преподавал в Сен-Бридж изобразительное искусство и слыл чудаком.

– Очень хочу с ним познакомиться. Я видела кое-какие его работы. Талантливые.

– Неужели? – удивился Мор. – А мне казалось, он ни одной картины не написал.

– Ну почему же. Я видела три прекрасно выполненных пейзажа. Но, насколько мне известно, у него есть теория, как бы запрещающая ему заниматься живописью?

– О, теорий у него множество, – вступил в разговор Демойт. – Они ему и нужны-то, чтобы оправдать собственный творческий крах. Так мне кажется. Но, вообще, человек он неплохой. В нем есть основа. А вот бедняга Эвви вскоре наводнит школу своими благочестивыми фантомами. И вам тоже пора становиться на путь благочестия, не то, не ровен час, обвинят в отступничестве, – заметил старик Мору.

Испугавшись, что Демойт сейчас затронет опасную тему «пути благочестия», Мор поспешно сказал: «В четверг я завтракаю у Эверарда. Надеюсь, мисс Картер, вы тоже? Думаю, и Бладуард будет приглашен». Он выпалил эту фразу и тут же пожалел, потому что вспомнил, что Эверард неизменно допускает грубую бестактность – его, Мора, приглашает, но забывает пригласить Нэн. Сегодня в полдень Эверард уже пригласил его, и он, не подумав, согласился. Нэн со стуком положила нож и отпила воды.

– У Эвви вам вина не подадут, – заметил Демойт. – Так что заправляйтесь сейчас. Мисс Картер, вам налить? А вам, миссис Мор? Поглядите, мисс Картер пьет беспрерывно, как рыбка, и все же трезвее нас всех.

Мор тоже это заметил.

Оставив шутку без внимания, девушка произнесла серьезным тоном:

– Я всего лишь раз видела мистера Эверарда. И с радостью с ним встречусь вновь.

– Вот оно как! – воскликнул Демойт. – И как вы себе представляете нашего горемычного Эвви, ну-ка, расскажите! А мы послушаем! – И старик подмигнул Мору.

Мисс Картер помолчала. Изучающе глянула на Демойта.

– У него хорошее открытое лицо, – решительным тоном заявила она. – Он явно человек добродетельный. А это достоинство, причем редко встречающееся.

Старик как бы опешил на минуту. Мор насмешливо посмотрел на него.

– Маленькая пуританка! – вскричал Демойт. – Этак вы всех нас подвергнете суровому суду! Давайте-ка я подолью вам вина.

– Нет, мистер Демойт, благодарю. Конечно, человек открывается не сразу, и я говорю лишь о первом впечатлении. А вы как думаете, миссис Мор?

Мор затаил дыхание. Какой дерзкий вопрос. Только бы Нэн не ляпнула чего-нибудь обидного.

– Если честно, – сказала Нэн, – я считаю, что мистер Эверард глуп. А глупость, да еще если эта глупость лица руководящего, способна затмить все прочие, быть может и неплохие, качества.

– На сей раз я полностью согласен с миссис Мор, – заявил Демойт. – А теперь, дорогие друзья, время пить кофе.

Кофе был сервирован в библиотеке. Мору нравилась эта комната. Библиотека располагалась над гостиной, и из окон ее открывался все тот же вид, но эта комната была больше. Тут было три окна, соответствующих трем окнам гостиной, и еще одно большое окно в эркере, выходящее на дорогу. Прямо под ним, этажом ниже, находилась отделенная от гостиной маленькая комнатка, которую мисс Хандфорт, в силу своей извечной насмешливости, прозвала «мой будуар». Эркером была украшена и столовая, а еще один находился этажом выше, в спальне Демойта. Рядом с библиотекой располагалась спальня для гостей, из одного окна которой была видна лужайка, а из другого вечерами можно было различить красноватое свечение огней находящегося в двадцати милях отсюда Лондона.

Демойт хранил книги в шкафах за стеклянными дверцами, и поэтому комната была наполнена отблесками. Демойт относился к племени библиофилов. Мора, который к этому племени не относился, довольно долго не допускали к библиотеке. Мор, читая, любил перегибать книгу, имел привычку замусоливать и сгибать страницы, писать на полях заметки и подчеркивать строчки. Ему нравилось, чтобы книжка находилась в пределах досягаемости – на столе, на полу, на худой конец, на открытой полке. Это своеобразное панибратство помогало ему чувствовать, что содержание книги уже почти усвоено. Но книги Демойта были существами иной породы. Ему нравилось смотреть на них, таких элегантных, стройных и незапятнанных, одетых в дорогие переплеты, украшенных золотым обрезом, словно созданных для того, чтобы их осторожно брали в руки, и восхищенно вздыхали, и помнили, что книга – это не только собрание мыслей, но и драгоценность.

Гости расселись вокруг большой лампы. Мор бродил по комнате. Он чувствовал внутри какую-то легкость, освобожденность, может счастье? Он выглядывал из окон. Шум никогда не смолкал вокруг Подворья – по трассе день и ночь мчались автомобили. Чуть поодаль, по железнодорожному мосту, проносились поезда, оглашая воздух пронзительными печальными гудками. Свет автомобильных фар то и дело выхватывал из темноты листву деревьев. Мор отошел от окна. Его взгляду предстала кучка людей в свете лампы. И он, только что глядевший в ночь, почувствовал, как они далеки от него и что он почему-то выше их. Мисс Картер сидела, подвернув под себя ноги, раскинув широкую юбку кругом, и свет лампы зажигал на шелке то красные, то желтые блики. Она похожа, подумалось Мору, на маленькую яркую птичку. Смущенный собственными мыслями, Мор отвернулся к книжному шкафу.

– Руки прочь от книг! – завопил Демойт. – Идите-ка лучше пейте ваш кофе, не то Ханди унесет чашки. У нее на эту церемонию отпущено семь минут, вы же знаете.

И тут же мисс Хандфорт вступила в комнату. На ней был довольно неопрятный передник – значит, она как раз мыла посуду.

– Забрать сейчас или прикажете вернуться чуть погодя? – спросила Ханди и чихнула.

Пока она задвигала занавески, Нэн демонстративно глядела в сторону. Мор допил кофе, поднос унесли.

Мор видел, что Нэн сидит как на иголках. По всему видно, изобретает благовидный предлог для прощания. Ему казалось, он даже слышит, как подходящие фразы складываются в голове жены.

– Наверное, нам уже пора домой, – действительно тут же произнесла Нэн. И поглядела на Мора.

– Да, пожалуй, – кивнул Мор. Ему не хотелось уходить.

Однако Нэн уже поднялась на ноги. Демойт не стал ее отговаривать. Вежливо и чинно гости и хозяин проследовали к дверям.

– Я заранее попросил Ханди срезать для вас несколько роз, – сказал Демойт, – но боюсь, она забыла. Ханди! – Старик перегнулся через перила. – Розы для миссис Мор!

Мор растрогался. Он понял, что эти розы на самом деле подарок ему, потому что именно он несколькими днями раньше восхищался красотой здешнего розария.

Ханди вышла из кухни, громко хлопнув дверью.

– Сегодня я не спускалась в сад, – известила она.

– Ну так сейчас спустись, – сварливо приказал Демойт. Вечер утомил его.

– Вам хорошо известно, что в темноте я плохо вижу, – парировала Хандфорт, не сомневаясь, что Демойт не будет настаивать. – К тому же выпала роса.

– Пожалуйста, не беспокойтесь, – тут же вмешалась Нэн. – Розы, несомненно, прекрасны, но, раз уж так получилось, не стоит беспокоиться. – Мор знал, что Нэн не большая любительница роз. Мусор и беспорядок от этих цветов – так она считала. Но в то же время почему бы и не намекнуть, что Ханди пренебрегает своими обязанностями.

– Давайте я принесу! – вдруг вмешалась мисс Картер. – Я прекрасно вижу в темноте. И знаю, где растут розы. Срежу несколько для миссис Мор! – И она побежала вниз по лестнице.

– Чудная мысль! Молодчина! – заулыбался Демойт. – Ханди, достань-ка из буфета, что в холле, большие ножницы и передай барышне. Мор, вы пойдете с ней, а то, не дай бог, заблудится. Тем временем я буду развлекать вашу благоверную. Но возвращайтесь побыстрее.

Захватив ножницы, мисс Картер выбежала из парадных дверей. Мор вышел за ней и прикрыл двери. Вокруг благоухала ночь, прохладная, бархатно-черная. Но Мор в темноте нашел путь к деревянной калитке в стене, ведущей на первую лужайку. Он ступил на безмолвную росистую траву. Вдали гудело шоссе, то и дело мелькали огни автомобилей, а здесь было темно и тихо. Поморгав, он различил впереди маленькую тень, спешащую через лужайку.

– Мисс Картер! – вполголоса позвал Мор. – Подождите, я иду! – После ярких огней дома этот сад, заросший невидимыми сейчас деревьями и кустами, росистый, звездный, казался чем-то фантастическим. Мору даже стало как-то не по себе.

Заслышав его голос, девушка остановилась. Там, в доме, посреди толчеи и тесноты вещей, она казалась крохотной, а сейчас, в пустоте, будто выросла. Мор уловил в темноте блеск ее глаз.

– По этой дорожке, – прошептала она. И Мор вслепую побрел за ней.

– Вы и в самом деле видите в темноте, – сказал он, – а я вот не умею.

Они нырнули под арку в тисовой изгороди и прошли на вторую лужайку.

Они шли по траве. Мор с удивлением заметил, что идет затаив дыхание. Мисс Картер ступала мягко, беззвучно. Мор пробовал подражать ей, но у него не получалось, он слышал, как шуршит под его ногами влажная, низко срезанная трава. Пронзительный пьянящий запах земли и аромат затаившихся в темноте цветов окружал их плотной стеной, поглощая звуки внешнего мира. Едва различая, что там у него под ногами, Мор послушно следовал за темным силуэтом девушки, словно зачарованный.

Они приблизились к лестничке, ведущей на третью лужайку. Мисс Картер легко, как птичка, взлетела по ступенькам и остановилась, ожидая Мора; ее рука белела на фоне черной стены остролиста. Мор с трудом нащупал первую ступеньку, споткнулся и едва не упал.

– Идите сюда, – тихонько позвал сверху голос. Наверняка тоже подчиняясь окружавшему их волшебству, она говорила еле слышно. Потом спустилась по ступенькам. И он догадался, что она протягивает ему руку. Мор подал свою, и она повела его наверх. Держала его руку крепко, по-мужски. Они прошли между кустами остролиста и лишь тогда разняли руки. Мор чувствовал себя потрясенным, будто в глубине души что-то переместилось и забрезжил какой-то свет. И еще какое-то удивление. Показалась луна, и на мгновение стало видно, как движутся по небу облака.

Цветник, состоящий из одних роз, окружал их со всех сторон, уходя вдаль, к тому месту, где двумя рядами шелковичных деревьев заканчивалось поместье Демойта. Мор впервые видел эти деревья ночью. И аллея показалась ему совсем не такой, как при дневном свете, гораздо более широкой и длинной. И почудилось ему, что в конце этой аллеи возвышается чей-то дом, то ли еще один дом Демойта, а может, его двойник, где все происходит по-другому.

– Quelle merveilleg! [1] – шепотом выдохнула мисс Картер. Она сделала несколько стремительных шагов и остановилась, запрокинув голову к лунному небу. Потом побежала по аллее и обвила руками стоящее рядом дерево. Ветви над ней зашумели, как речной поток.

Мор кашлянул. Его слегка смутил этот порыв.

– Знаете, нам нельзя задерживаться, – сказал он.

– Да, да, – отозвалась девушка, отходя от дерева, – я сейчас наберу цветов, это быстро. – И она засновала между клумбами, склоняясь над полураскрытыми бутонами. Защелкали ножницы, и дивные розы на длинных стеблях упали на траву. Белые розы лунный свет выбелил до голубизны, а темно-красные стали черными, как кровь. Мор хотел помочь, но поскольку у него не было ножниц, то он лишь исколол ладони и помял цветок.

– Давайте я, – подоспела девушка и срезала поникший стебель. – Ну вот, наверное, хватит.

Мору захотелось вернуться как можно быстрее. Нэн и Демойт наверняка нетерпеливо поджидают их в холле. К тому же надо кое-что обдумать. Глаза уже попривыкли к темноте, и он заторопился вниз по ступенькам, потом, громко топая, прошел лужайку, добрался до тисовой изгороди. Здесь он задержался и, придержав железную калитку, пропустил мисс Картер вперед. Калитка со стуком захлопнулась, и их ослепили освещенные окна дома, возле которых Ханди продолжала ежевечерний ритуал задергивания штор. Они прошли через деревянную калитку и минуту спустя уже растерянно моргали в ярком свете холла. Мисс Картер прижимала к груди охапку роз.

– Вас не было целую вечность, – усмехнулась Нэн. – Должно быть, заблудились?

– Нет, – ответил Мор, – просто в темноте идти трудновато.

– Вот розы. – Мисс Картер пыталась вытащить вонзившиеся в ткань блузки колючки. – Надо бы какую-нибудь бумагу, чтобы завернуть.

– «Ивнинг ньюс» сгодится, – взяв со стола газету, буркнул Демойт. – Я так и не прочитал, но черт с ним, день все равно кончился.

Нэн расстелила листы на столе, а мисс Картер, уложив на них розы, расправила лепестки и листья.

– Чудесные! – заметила Нэн. – Дорогая, вы несомненно заслужили одну из них. – Она выбрала розу густо-красного цвета и изящным жестом протянула ее девушке. Та взяла цветок и попробовала приколоть к блузке, но у нее не получилось, и она просто сжала стебель в руке.

– А теперь забирайте свои цветы и ступайте, – сказал старик, зевая и всем своим видом показывая, что ему пора отдыхать. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, спасибо за приятный вечер, – раскланялся Мор. – Спокойной ночи, мисс Картер.

– Спокойной ночи, – подхватила Нэн. – Благодарю за цветы.

– Спокойной ночи, – сказала мисс Картер.

Нэн и Мор вышли на воздух. Из парадной двери еще мгновение лился яркий свет, Демойт и мисс Картер помахали им на прощание. Потом дверь закрылась, стало темно. У Демойта не были приняты долгие провожания гостей. Нэн подождала, пока в темноте Мор отыщет свой велосипед. И они пошли по дороге. Мор вел велосипед, Нэн держала его за руку.

– Слава богу, отбыли повинность! – говорила она. – Скучища какая, правда?

– Да.

– Как тебе понравилась мисс Картер?

– Не очень, – пробормотал Мор. – Рядом с ней как-то не по себе. Слишком серьезная.

– Важничает, а на самом деле просто клоунесса. Такая же, как Демойт. Наедине они наверняка прекрасно ладят.

– Может, и так, – чуть удивившись ее предположению, ответил Мор.

– Вы столько времени пропадали в саду, – вновь заговорила Нэн. – Что случилось?

– Ничего, ровным счетом ничего.

В молчании пройдя под вязами, они вышли на шоссе. Мор вспомнил странное чувство потрясения, пережитое им на ступенях лестницы. Что же это было, он так и не смог себе объяснить.

Глава 3

– Ригден, – вызвал Мор.

Наступила угрожающая тишина. Мор вел урок латыни в пятом классе. Это бремя иногда возлагали на него, когда болел куратор пятиклассников, мистер Бейсфорд. Это было на следующий день после вечера у Демойта. Был жаркий полдень, то время сразу после ланча, которое Мор мучительно не любил. Муха жужжала на оконном стекле. Двадцать мальчиков сидели, раскрыв перед собой элегии Проперция. Ригдена явно застали врасплох.

– Ну, Ригден, – устало произнес Мор, – смелее. Переведи первое слово.

– Ты, – промямлил Ригден. Странноватый мальчик с очень мелкой головенкой. Боготворящий Мора, но неспособный завоевать ответную симпатию. И это стало трагедией его школьной жизни. Он озабоченно склонился над страницей.

– Правильно. Теперь второе слово.

Из соседнего класса слышался веселый смех. Там Пруэтт вел урок математики. К несчастью, он совершенно не умел поддерживать дисциплину. Мор понимал, что умение держать аудиторию дается от природы, и в то же время не мог не порицать Пруэтта. Самому Мору стоило лишь взглянуть на ребят, и тут же воцарялась тишина.

– Только, – произнес Ригден.

– Так. Ну, продолжай.

Ригден уперся взглядом в страницу:

– Пока позволено.

– Lucet, неуч, а не Licet. Кард.

Джимми Кард был одним из врагов Мора. И в то же время закадычным другом его сына Дональда. Мору с ним всегда было тяжело.

– Пока светит свет, – прочел Кард. Слова он выговаривал небрежно, едва шевеля губами, словно делал одолжение.

– Верно. Ригден, продолжай.

Ригден, по всей видимости, потихоньку впадал в панику. Он кусал губы, напряженно вглядываясь в строчки.

– Побыстрее. Мы не можем тратить весь урок на этот отрывок. – Где-то в отдалении монотонно гудело шоссе. Мор вздохнул. В начале урока в его памяти смутно мелькнуло, а теперь прорезалось напоминание о том, что в четверть четвертого у него встреча с художницей. Предстояло показать мисс Картер школу. Этим утром в ящичке для корреспонденции Мор нашел записку от Эверарда с просьбой показать гостье школу и принял эту просьбу как нечто вполне заурядное. Хотя нет, по какой-то ему самому непонятной причине он испытывал окрашенное легким недовольством разочарование оттого, что вторая встреча с мисс Картер произойдет не на завтраке у Эверарда, как было условлено, а в совершенно неожиданном месте.

– Жизнь не заслуживает плодов, – произнес Ригден так, будто ему стало все равно, что там будет и как.

– Нет. Ты подготовился к уроку?

– Да, сэр, – ответил Ригден, не поднимая глаз, таким тоном, будто и его незаслуженно подозревают.

– Что ж, тогда тебе придется остаться после уроков, проверим твои знания. Урок заканчивается. Кто-нибудь может перевести? Кард, ты как, осилишь эти шесть строк?

Кард не торопясь просматривал текст. Опытный учитель, Мор терпеливо ждал. Кард был способным учеником, а Мор ценил способных людей. В тишине, установившейся в классе, Мор еще раз пробежал глазами элегию. Он выбрал ее утром как материал для перевода. Возможно, текст трудноват. Возможно, не совсем удачно выбран. Взгляд скользил по строчкам.

Кард кашлянул.

– Слушаем тебя. – Мор глянул на часы. Урок вот-вот должен был закончиться, и легкое беспокойство охватило его.

– Пока светит свет, – высоким напряженным голосом и вместе с тем не торопясь начал Кард, – не отказывайся от радостей жизни. Если ты отдашь даже все свои поцелуи, то и тогда отдашь слишком мало. И как листья опадают с увядшего венка и, кружась, плавают в чаше, так и мы, столь сильно верящие в любовь, завтра станем, быть может, добычей рока.

– Верно, – кивнул Мор, – верно. Отлично, Кард. Спасибо. Урок окончен, все свободны. Ригдена попрошу остаться.

Тут же поднялся галдеж, захлопали переплеты книг и крышки парт, все заспешили к дверям. Кард вышел первым. Мистер Пруэтт, очевидно, тоже отпустил свой класс на волю. И, судя по топоту, два потока соединились в коридоре. Быстренько вразумив Ригдена, Мор вышел в душный коридор, мимоходом разогнал расшалившихся сорванцов и через секунду уже стоял на крыльце, оглядываясь по сторонам.

То здание, из которого он только что вышел, официально именовалось довольно неуклюже – «главная школа». Основные строения Сен-Бридж, а они были разной высоты, группировались вокруг обширной асфальтированной площадки, называемой «игровым полем», хотя как раз играть здесь строго-настрого запрещалось. Комплекс состоял из четырех краснокирпичных блоков. Той самой главной школы — в ней находился актовый зал и аудитории старших классов, именно это здание венчала неоготическая башня. Библиотеки, где помимо книг еще были дополнительные классные комнаты. Сама библиотека располагалась справа от главной школы, под прямым углом к ней. Напротив библиотеки – общежитие, где проживали те ученики, чье обучение шло за счет стипендий. А напротив главного здания возвышалась «наука и спорт», то есть корпус, включавший в себя спортивный зал, ряд лабораторных комнат, административные помещения, а также квартиры учителей, живущих при школе. Обширные угодья Сен-Бридж располагались на склоне холма, отчего возникали печально известные трудности со спортивными площадками, устроенными позади главной школы и сбегавшими вниз, к первым домам городка, к сплетению проселочных дорог, среди которых стоял и дом Мора. Пройдя по тропинке через учительский садик, а затем по усыпанной гравием площадке, можно было через главные ворота выйти к шоссе. На пологом склоне позади библиотеки рос настоящий лес – березы, дубы, понизу густо заросшие папоротником и подлеском. И всю эту чащобу прорезали извилистые тропинки, еле заметные, усыпанные прелой листвой, – словом, подлинное раздолье для учеников младших классов. На опушке леса, доступная обозрению из окон библиотеки, виднелась школьная церковь, построенная относительно недавно – приземистое продолговатое здание из светлого кирпича, которое по незнанию можно было принять и за бойлерную. Дальше, за церковью, прячась среди деревьев, располагались три общежития для учеников разных классов, не попадающих под категорию стипендиатов. Тут они жили, столовались, причем у каждого из старшеклассников была своя отдельная комната. Одно общежитие курировал Мор, второе – Пруэтт, а третье находилось под началом Бейсфорда, потому и имело вид весьма плачевный. Общежития назывались именами кураторов, между которыми шло постоянное соперничество, вдобавок еще и подогреваемое учительским коллективом. За лесом, на той стороне, невдалеке от которой проходила оживленная магистраль, находился павильон, включающий корты для сквоша и плавательный бассейн. Напротив павильона, едва ли не впритык к частным домам, располагались помещения для занятий музыкой и изостудия. У самого подножия холма зеленела неухоженная лужайка. Здесь явно пытались развести цветник, но потом идею забросили. А по другую сторону лужайки стоял белый дом в викторианском стиле, официально принадлежавший мистеру Эверарду. И тут территория школы заканчивалась.

В записке говорилось, что мисс Картер будет ждать его на игровом поле. Мор огляделся по сторонам, но никого не увидел. Жаркое солнце косыми лучами соединяло библиотеку со зданием «науки и спорта», усеивая золотистыми отблесками похоронно-черную поверхность асфальта. Воздух слегка дрожал над раскаленным полем. Кого Мор заметил, так это своего сына Дональда, стоящего в дальнем конце площадки, возле библиотеки. А к нему по горячему, как сковорода, асфальту бежал, попутно проделывая немыслимые пируэты и подскоки, Джимми Кард. И поэтому не просто подбежал, а со всего маху стукнулся об него, будто посланный чьей-то мощной рукой мяч. Обхватив друг друга за плечи, мальчишки завертелись волчком. Какое-то время без особой радости Мор наблюдал за происходящим. Потом и сам пошел к библиотеке. По пути он озирался, ища мисс Картер, и в то же время краем глаза следил за все еще буйствующими мальчишками. Мор подошел к дверям библиотеки. Только тогда Дональд и Кард заметили его и отступили друг от друга. И через секунду, снова вприпрыжку, вращая, словно обезумевшая мельница, растопыренными пятернями, Кард промчался в сторону общежития, сделал в дверях заключительный выкрутас и тут же исчез. Кард был стипендиатом. Дональд остался в одиночестве возле библиотечного здания. И явно был растерян. Ему наверняка тоже хотелось улизнуть, но теперь, на глазах у отца, он не мог так поступить. Но при этом Дональд вовсе не торопился навстречу родителю. Он стоял, сжимая в руке книжку, и застывшим взглядом следил – войдет ли отец в библиотеку или направится к нему.

Мор тоже раздумывал, как поступить. Такие вот случайные встречи во время занятий смущали обоих, поэтому Мор избегал их, насколько было возможно. Но сейчас сделать вид, что не заметил Дональда, он не мог. Это может ранить мальчика. И он пошел к сыну. Замерев на месте, Дональд ждал.

– Здравствуй, Дон. Как дела?

Дональд взглянул на него и тут же отвернулся. Он был достаточно высок и, когда отец приблизился почти вплотную, мог смотреть ему прямо в глаза. Копия отца – такие же, как у Мора, черные жесткие волосы, такой же крючковатый нос и такая же манера, улыбаясь, чуть кривить рот. Но глаза у него были темнее, смотрели более пристально. Карие глаза Мора отливали серым оттенком, а у Дональда темная глубина глаз, наоборот, еще больше затемнялась какой-то неотвязной думой. Темные точечки на подбородке предвещали в будущем черную густую бородку. Но лицо пока хранило детскую округлость. И рот у него был еще по-детски пухлый, неоформившийся.

Медленно взрослеет Дональд, с какой-то грустью думал Мор, слишком медленно. Это странное отсутствие зрелости огорчало Мора. Сам-то он помнил себя в этом возрасте, помнил, с какой жадностью поглощал все книги подряд в ненасытной жажде знания. А у Дональда, кажется, вообще нет никаких интеллектуальных запросов. Химию если и учит, то как-то вяло, урывками, ровно настолько, чтобы избежать родительских упреков, одним словом – лентяй, это совершенно ясно. Массу времени тратит на болтовню с Кардом и с другими мальчишками, слоняется по окрестностям то с компанией, то в одиночку, что больше всего озадачивало Мора. Может подолгу что-то высматривать из школьного окна. Или уходит вниз, на опушку леса, и, обхватив руками колени, сидит там, погруженный в мечтания. Такой образ жизни был абсолютно непонятен Мору. Но он не решался бранить сына и даже не спрашивал, почему тот так странно себя ведет. Если мальчика видели с книжкой, то это были либо «Трое в лодке, не считая собаки», которую он перечитывал вновь и вновь, заливаясь всякий раз неудержимым смехом, либо различные книжицы по альпинизму, тщательно скрываемые от матери. Во время каникул он превращался в неутомимого и неразборчивого посетителя кинотеатра. Глядя на сына, пытаясь поймать его уклончивый взгляд, Мор испытывал чувство глубокой печали оттого, что не умеет выразить свою любовь к сыну, и еще от мысли, что мальчик, вполне возможно, и не догадывается об этой любви.

– Нормально, – пожал плечами Дональд. – Я иду на спортивную площадку. – Дональд был фанатом крикета.

– Ты в команде общежития? – поинтересовался Мор. Дональд относился к подопечным Пруэтта.

– Да, сэр. С прошлого года.

Мальчик стоял сейчас вполоборота, явно не зная, уходить ему или еще подождать.

А Мору не хотелось его отпускать, хотелось подольше задержать, дождаться какой-нибудь по-настоящему искренней фразы. Хотелось, чтобы Дональд взглянул ему прямо в глаза. И до боли резануло слух обращение «сэр».

– Кард хорошо перевел на уроке латыни. – Мор сказал это специально, чтобы похвалить приятеля сына.

– А, понятно.

Мор спросил себя, перескажет ли Дональд Карду эти слова и как тот воспримет похвалу. Как же мало он о них знает. Дональд сунул книгу под мышку. А если спросить, что за книжка? По опыту Мор знал, что сыну не нравятся такие вопросы. Но любопытство пересилило.

– Что читаешь, Дон?

Мальчик молча протянул ему книжку. «Пятьсот лучших шуток и загадок» значилось на обложке.

Не найдя что сказать, Мор вернул книжку.

И тут поодаль, за спиной у Дональда, появилась маленькая фигурка. Это была мисс Картер. Мор тут же с неодобрением отметил, что на ней брюки. Дональд обернулся, увидел ее и, пробормотав что-то вроде приветствия, побежал к крикетному полю.

– Извините за опоздание. Надеюсь, я не помешала разговору? Это ваш ученик?

– Мой сын.

Мисс Картер удивленно взглянула на Мора.

– Я и не предполагала, что у вас может быть такой взрослый сын, – чуть шутливо ответила она.

– Как видите, может, – неуклюже пожал Мор плечами. Как вызывающе она выглядит в этих брюках, раздраженно думал он. Плотно облегающие, сужающиеся книзу черные брючки, ярко-синяя блузка, синие же парусиновые туфли и никаких украшений. У нее неплохая фигурка, подумал Мор, и в то же время она сейчас похожа на девочку-школьницу, переодевшуюся в костюм парижского уличного мальчишки.

– Когда есть вот такой взрослый сын, это прекрасно.

– Неплохо, хотя случаются и грозы. Идемте? – И они направились к дверям библиотеки.

– Чувствую, вас раздражает мой сегодняшний наряд. И наверняка я зря надела брюки. Но обычно я так одеваюсь для работы, и мне не пришло в голову, что такая одежда в школе неуместна. В следующий раз оденусь иначе.

Мор рассмеялся. Его недовольства как не бывало. Они вошли в читальный зал, прошли в тишине между столами, за которыми склонялись над книгами ученики старших классов, и Мор поймал себя на мысли – помнит ли мисс Картер, как вчера в темноте взяла его за руку? Наверняка позабыла. Этот вопрос облачком проплыл в сознании Мора и так же тихо растаял. Когда они выходили из библиотеки, он уже об этом не думал.

Пройдя по асфальту игрового поля, они приблизились к главной школе. Теперь покажу ей актовый зал, решил Мор. Зал встретил их гулкой пустотой. Окна были распахнуты, за ними открывался вид на поросший соснами склон, и можно было разглядеть вдали спортивные площадки. Летняя меланхолия здесь чувствовалась особенно сильно. Высоко, у самых стропил, порхали бабочки. Закрывающие сцену бархатные занавески колыхались от легких дуновений ветерка. Звонкое эхо их шагов отражалось от стен.

– Это наш зал, – каким-то бесцветным голосом проговорил Мор. Ему стало скучно. Он знал здесь все назубок.

– Расскажите о Демойте, – вдруг попросила мисс Картер.

– Что же вы хотите узнать? – Мор понял, что в душе ждал этого вопроса.

– Все. Расскажите все, что знаете. Как понимаете, создание портрета – это не просто: сел и фиксируй, что видишь. Для портретиста личное отношение к тому, с кого пишешь портрет, чрезвычайно важно. Когда мы лучше узнаем кого-то, этот человек в наших глазах меняется. Ну, есть, разумеется, задачи рангом пониже, их тоже надо решать. Костюм, поза, настроение, фон, окружающие детали. Надо все это обдумать заранее, потому что есть связь между изобразительными приемами и техникой. В спешке ничего хорошего не получается.

Мор про себя улыбнулся горячности ее слов, произнесенных чуть самоуверенным, наставительным тоном. Они шли к «науке и спорту». «Любопытно, – думал Мор, – это ее собственные убеждения или она повторяет отца?» Отчасти чтобы проверить, он спросил:

– А зачем вам столько знать о Демойте? А вдруг чье-то мнение о нем окажется ложным? А что, если тот самый первый взгляд, когда знания ваши ограничивались лишь зрительным восприятием, самые правдивые? И я лишь собью вас своими рассказами с толка.

– Я профессиональный портретист, – строго нахмурилась мисс Картер, – и меня пригласили написать вашего мистера Демойта, а не моего.

Мор даже присвистнул про себя. Теперь понятно, что Демойт подразумевал, когда говорил, что в своем профессионализме она похожа на тяжелый паровой молот. Они зашли в спортивный зал. Там было полно учеников младших классов. Кто-то лез по канату, кто-то крутился на перекладине, там прыгали через коня, тут подскакивали и носились друг за дружкой, что вполне естественно для маленьких мальчиков. Хензман, учитель физкультуры, с улыбкой помахал Мору. Мор симпатизировал ему. Учитель физкультуры был из тех, кто доброжелательно относился к Дональду.

Мисс Картер какое-то время наблюдала за этой веселой возней. Потом, когда они покинули спортивный зал, вернулась к прерванному разговору:

– Конечно, вам мои слова могли показаться претенциозной бессмыслицей, чепуховиной, как выразился бы мистер Демойт. Вот видите, я его изучила немножко, даже знаю его излюбленное словцо. Нет, это не бессмыслица и не чепуховина. Я просто хочу написать такой портрет, чтобы все уловили внутреннее сходство. В каждом человеке заключена его собственная истина, но чтобы эту истину понять, нужно время. Мне кажется, вы знаете истинного мистера Демойта, а мне еще только предстоит его отыскать.

Пройдя по игровой площадке, они вошли в общежитие. Мор вдруг почувствовал какой-то новый интерес и симпатию к мисс Картер. Его заинтересовало, где она получила образование? Наверняка в каком-нибудь французском лицее. Он хотел было спросить, но понял, что сейчас не время.

– Постараюсь вам помочь, – улыбнулся он. – Здесь у нас спальня для школьников, получающих стипендию. – Он отворил двери, за которыми обнаружились два длинных ряда железных кроватей, прикрытых синими покрывалами. Возле каждой – белая тумбочка, на крышку которой пансионеру разрешалось ставить не более трех предметов. Кровати разделялись белыми занавесками, в дневное время раздвинутыми.

Это помещение, кажется, заинтересовало мисс Картер больше, чем гимнастический и актовый залы.

– Похоже на Голландию, – проговорила она. – Но почему? Много белизны и света… Ваш сын здесь ночует?

Вопрос озадачил Мора.

– Мой сын не стипендиат. К тому же только ученики младших классов спят в общей спальне. У старших – отдельные комнаты.

– В общих спальнях есть что-то щемящее, – произнесла мисс Картер. – Мне приходилось испытывать такое же чувство при виде кладбищенских надгробий.

Они пошли вниз по лестнице.

– Мне показалось, что мистер Демойт намеренно обманывает меня относительно некоторых вещей. Например, одежда. Я уверена, что до моего приезда он одевался совсем иначе. Не только запах нафталина выдает, но и то, как все эти одежки на нем сидят.

Мор рассмеялся. Он не чувствовал себя обязанным хранить нелепый секрет Демойта.

– Вы угадали. Демойт очень редко надевает костюм. Днем он обычно ходит в вельветовых брюках и спортивной куртке, а вечером переодевается в черные брюки и домашнюю куртку. Ну, к этому, разумеется, еще галстук-бабочка.

– Я так и думала, что должен быть галстук-бабочка, потому что он постоянно делает такой характерный жест, словно что-то поправляет на шее. Но к чему весь этот спектакль?

– Не хочет, чтобы юная девица его разгадала, – ответил Мор, искоса глянув на нее.

– Но я его разгадаю, – улыбнулась мисс Картер. – Разгадаю!

«Нет, это не голос отца, – подумал Мор. – Это она сама». Они пошли вниз по травянистому склону, отделяющему библиотеку от начала лесных зарослей.

– Хотите посмотреть часовню?

– Нет, благодарю, – решительно отказалась мисс Картер. – Я для этого неподходяще одета. Не хочу оскорбить чьи-то чувства. А скажите-ка, мистер Демойт и в самом деле издал когда-то томик своих стихотворений под названием «Увядшие цветы»?

Мор расхохотался:

– Ничего подобного! А он уверяет, что это его стихи?

– Да. Я попросила показать все его опубликованные работы. И он извлек эту книжку. Да еще сказал, что вот-вот выйдет несколько новых сборников.

– Он еще и не такое способен выдумать. Я даже сожалею, что испортил его шутку. «Увядшие цветы» – это давние поэтические опыты мистера Эверарда.

На этот раз расхохоталась мисс Картер.

– Догадываюсь, мистер Демойт развлекается. В таком случае я буду полагаться на вас. Могли бы вы показать мне его книги? Вы, надеюсь, не подведете? – Она произнесла это с такой холодной решимостью, что Мор вполне мог обидеться.

– Согласен! – радостно согласился Мор. Он не обиделся. – Я покажу вам все, что он написал. Не так уж много. Монография о восточных коврах, несколько статей о книжных раритетах, сборник речей, произнесенных на торжественных собраниях в школе. Это все очень давно публиковалось. Но Демойт страшно рассердится, если узнает, что я дал вам его книги.

– Я сохраню это в тайне.

На минуту на душе у Мора стало тревожно, ему показалось, будто он предает старика, но в то же время ему хотелось сделать одолжение мисс Картер, просьбы которой, как ему казалось, были вполне обоснованны.

– Что бы еще вы хотели увидеть? Может быть, изостудию? Там устроили выставку по случаю вручения наград. Думаю, работы еще не убрали.

– О да, с удовольствием. Я очень люблю творчество детишек.

«Странно, что она называет школьников детишками», – подумал Мор. И тут же понял, что видит в мисс Картер существо, куда более юное, чем его собственные ученики. Теперь их окружила прохлада леса. Они шли по лесной тропинке, усеянной солнечными бликами. Листва шуршала под ногами, и похрустывали сухие ветки.

– А мистера Бладуарда мы там встретим?

– Вы не хотите? В такой солнечный день мы его вряд ли застанем. Наверняка он повел учеников на этюды.

– Я с ним еще не встречалась, и мне как-то беспокойно.

– Он совершенно безобидный тип, наш Бладуард, разве что немного странный. Он в некотором роде первохристианин. Это влияет и на его воззрения в области портретной живописи. По его теории, надо либо возвращаться к византийскому стилю, либо вообще отменить портретистику.

Вот уже и изостудия показалась, длинное, не блещущее изяществом строение, бывшее некогда амбаром. Мелькали среди деревьев сборные металлические домики. Там размещались музыкальные классы, и оттуда доносились, растворяясь в летнем воздухе, звуки пианино и духовых инструментов. Мисс Картер вдруг остановилась. Видно было, что она смущена.

– Что с вами? – удивился Мор. – Не бойтесь. Я отсюда вижу, что в студии никого нет.

По траве, по жухлой листве они спустились к мощенному булыжниками двору и, пройдя по нему, подошли к дверям изостудии. Мор вошел первым. Запах краски ударил ему в ноздри, цельный, мастеровой дух искусства, сменивший легкомысленную мелодию, рожденную дуновениями ветерка и шуршанием листвы, сопровождавших их на лесных тропинках. В студии и в самом деле не было ни души.

– Путь свободен, заходите! – крикнул он мисс Картер, которая все еще стояла снаружи и, казалось, в любую секунду готова была упорхнуть. И вошла она тоже очень настороженно.

И тут же ее вниманием завладели живописные работы, приколотые к высоким, расставленным вдоль стен мольбертам. Она увлеклась рассматриванием картин. Сквозь высокие окна солнечный свет лился в комнату щедрым потоком, придавая ей сходство с некоей церковью, оформленной в современном духе. Впервые за весь этот длинный день Мор почувствовал себя свободным, в такой степени свободным, что позволил себе понаблюдать за спутницей. Он уселся на табурет и стал смотреть, как она переходит от одной детской работы к другой. Да и сама она сейчас стала похожа на девочку с детского рисунка, доверчивую и простодушную. Черные волосы падали ей на лоб. Он видел юношескую округлость ее сосредоточенного лица и вдруг подумал: «Как редко я теперь смотрю на женщин».

– Как необыкновенно дети умеют видеть! – взволнованно произнесла мисс Картер. – Взгляните на эту сценку… сколько чувств! Взрослый художник не смог бы это вытянуть. Получилось бы просто слащаво.

Мор взглянул на картинку. Девушка заходит в вагон поезда, а юноша снизу протягивает ей розы, и в глазах его и в позе чувствуется отчаяние. Мор еще не успел ничего сказать, а мисс Картер уже стояла перед другой картинкой, и вновь послышался восхищенный возглас. В конце ряда мольбертов лежала стопка белой бумаги и стояла баночка с краской. Осмотрев последнюю картинку, мисс Картер вдруг схватила кисточку, макнула в краску и одним махом нарисовала круг на белом листе. Да так стремительно, что Мор невольно рассмеялся.

– Знаете этот анекдот о Джотто? – спросила она. – Какие-то знатные господа пришли к нему заказать картину и потребовали доказательство его мастерства. Тогда он взял кисточку и нарисовал круг, безупречный. И получил заказ. Этот рассказ в детстве очень впечатлил меня. И с тех пор я тоже рисую круг, словно залог успеха.

– А это трудно?

– Попробуйте. – И мисс Картер протянула Мору измазанную краской кисточку.

Мор повертел в руке непривычный предмет и вывел овал, очень неуклюже.

– Увы! – со смехом воскликнул он. – Какой-то овалокруг получился. А теперь нам пора идти.

Он обещал доставить мисс Картер на Подворье к вечернему чаю и вдруг встревожился, как бы не опоздать.

– Но я не хочу уходить, – заупрямилась мисс Картер. – Запах красок действует на меня магически. – И она отправилась бродить среди табуретов и мольбертов, вдыхая воздух и разводя руками. – А это куда ведет? – спросила она, указывая на деревянную лестницу под самым потолком студии, заканчивавшуюся дверцей.

– Да будет вам известно, что здесь прежде был амбар, – пояснил Мор. – Лесенка вела к сеновалу. Там прекрасное освещение. Передняя часть помещения отдана под гончарную мастерскую, а в дальней – жилище мистера Бладуарда, если это можно так назвать.

– Значит, он живет наверху?

– Да.

– Я хочу посмотреть!

Мор не успел опомниться, как она уже взбежала по лесенке и толкнула дверь.

– Минуточку! – крикнул Мор и поспешил за ней. Но, подняв голову, увидел лишь подошвы синих туфель, исчезающих за дверью. Когда он вошел, мисс Картер уже прохаживалась между гончарными кругами, которыми была уставлена комната. Мору припомнилась сцена в розарии. Тревожно ухнуло сердце.

– Мне кажется, нам лучше уйти. Бладуард вот-вот вернется.

– А где его комната? Вон там? Я хочу посмотреть. – Она побежала в дальний конец помещения и отворила дверь. Мор пошел за ней.

Просторная комната с покатым потолком, очень светлая, служила Бладуарду одновременно и спальней, и гостиной. Кухня и ванная находились внизу, в пристройке, и туда надо было спускаться по шаткой лесенке. Мор прежде был здесь лишь один раз и теперь застыл в изумлении. Это была начисто лишенная украшений, бесцветная комната. Пол выскоблен, стены побелены. Никаких картин, вообще никаких красочных пятен. Мебель из светлого дерева, даже постель покрыта белым покрывалом.

Мисс Картер обвела взглядом комнату.

– Никаких красок, – пробормотала она. – Любопытно.

– Ну вот, посмотрели, а теперь идемте, – жалобно попросил Мор.

– Надо проверить кровать. Интересно, насколько она жесткая. – И, резво пробежав по комнате, она улеглась на постель, вытянув обтянутые черными брючками ноги и подперев ладонью щеку. На фоне этой белизны она казалась Мору чумазым мальчиком-трубочистом, пытливо разглядывающим его.

Мор был рассержен и изумлен. Но в то же время старался не показать виду, как будто перед ним был ребенок, который чем больше на него обращают внимания, тем сильнее шалит. Насколько она искренна в своей шалости, он еще не разобрался. Он вернулся к входной двери, отворил ее и хотел было спуститься, и тут холодок пробежал у него по спине – глянув вниз на хорошо освещенный квадрат студии, он заметил, что дверь с улицы начинает отворяться. Укороченная ракурсом, возникла на пороге фигура Бладуарда. По обыкновению понуро свесив голову, он вошел в помещение и начал бродить по нему, по всей видимости что-то разыскивая. Он был весь погружен в поиски, к тому же длинные волосы падали ему на глаза и, как шоры, закрывали обзор, поэтому открытую верхнюю дверь вряд ли заметил. Хождение внизу длилось и длилось. Мор наблюдал за ним, испытывая легкое чувство вины. Так иногда бывает, когда следишь за кем-нибудь сверху. Он мог бы окликнуть Бладуарда, и в какой-то момент это прозвучало бы вполне естественно. Но надо было придумать, что сказать, и к тому же там, в комнате, мисс Картер все еще лежит на постели. В общем, пока Мор взвешивал все «за» и «против», Бладуард вышел из студии. Он прислушался – шаги удалялись в сторону леса.

– Что случилось? – раздался голос мисс Картер. Все это время она лежала на постели, наблюдая в полуоткрытую дверь спальни за маячившим вдали Мором.

Он вернулся и приблизился к ней.

– Бладуард! – сдержанно произнес он. – Но теперь он ушел.

Мисс Картер спрыгнула с постели и торопливо, явно желая загладить вину, начала поправлять покрывало.

– Боже мой! Он нас не заметил? И как меня угораздило!

Заверив, что ничего страшного не случилось, Мор осторожно повел ее вниз. Но в душе корил себя за то, что не окликнул Бладуарда, и злился на девушку за ее неуместное озорство. Вот, кажется, еще один секрет, маленький, глупый секрет, возник между ними. А Мор порицал секреты.

Глава 4

Нэн не умела подбирать ни пальто, ни шляпки. В вечернем платье ей еще удавалось выглядеть эффектно. Но в пальто и шляпке ну никак.

Мор видел, как, сидя в заднем ряду, она смотрит с чуть надменной усмешкой поверх голов собравшихся. На ней фетровая шляпка, бог знает, где она ее раскопала, и, несмотря на теплынь, пальто с меховым воротником.

Мор вел занятие на ВОК (Вечерние образовательные курсы). Лекция близилась к концу. Мор часто спрашивал себя – почему Нэн всегда приходит на эти лекции, зачем ей это надо? С Тимом Берком, неизменно председательствующим на лекциях, она не очень дружит, и его, Мора, диалог с аудиторией ее тоже вряд ли интересует. Во всяком случае, о том, что он здесь рассказывает, она потом никогда не вспоминает. А если и задает вопросы, то всегда какие-то неглубокие, а подчас и неумные. Вероятней всего, приезжает просто покрасоваться. Лучше бы оставалась дома.

Дональд тоже был здесь. Но сидел не с матерью, а в первом ряду с краю, прислонившись к стене, закинув ногу на ногу. У него было особое разрешение из Сен-Бридж на посещение этих лекций. Марсингтон находился в трех остановках от их городка, тоже в пределах лондонской зоны. Так что после лекции мальчик успевал на пригородном поезде еще задолго до полуночи добраться до общежития. Что заставляет Дональда приходить на лекции? Вот это уж для Мора не было загадкой. Ради Тима Берка, с которого весь вечер не сводит глаз. Мор сомневался, слышит ли мальчик вообще, о чем здесь говорят.

Мор отвечал на вопрос:

– Свободу, если быть точным в определениях, нельзя назвать добродетелью. Свобода – это скорее дар или своего рода благодать. Хотя, безусловно, способность или, наоборот, неспособность достичь ее есть доказательство тех или иных нравственных качеств.

Тот, кто задал этот вопрос, – средних лет преуспевающий владелец овощной лавки и одновременно один из активистов местного отделения лейбористской партии – тяжело оперся на стоящий впереди стул. Отчего сидящий там нервно отклонился вперед.

– Свобода, несомненно, является главной добродетелью, а если это не так, то чем наше время отличается от Средневековья? – возразил зеленщик и впился в лектора глазами, напряженно ожидая ответа.

А Мор тем временем думал: «Ведь на самом деле этот человек не слышит меня, не хочет слышать. Он убежден в своей правоте и не собирается менять свое мнение. И мои слова скользят мимо, не задевая его».

И снова пришло то самое, окрашенное печалью, чувство вины. Он испытывал его всякий раз, когда ловил себя на том, что, забывая о необходимости взаимопонимания с учениками, просто изображает учителя. Скольких учителей он знал, а среди них и пользующихся репутацией одаренных, которым так нравилось разыгрывать спектакли, подчас блестящие, перед теми, кого следовало в первую очередь просвещать, и в итоге обе стороны оказывались в дураках. А ведь учитель, настоящий, об одном лишь должен заботиться – о понимании. И для достижения его обязан жертвовать всем остальным. Мор всегда расстраивался, когда ловил себя на желании блеснуть, произвести впечатление. А пример брать было с кого. Ведь во взрослой аудитории непременно отыщутся слушатели, тоже являющиеся не за тем, чтобы научиться чему-либо, а исключительно – чтобы поразить всех своей оригинальной точкой зрения. И вот, махнув рукой на освещение вопроса, лектор уступает соблазну устроить эффектный спектакль. «А можно ли вообще кого-либо по-настоящему просветить здесь!» — с неожиданно нахлынувшим отчаянием спросил себя Мор. И тут же, без всякой связи с происходящим, вспомнил заманчивое предложение Тима Берка и почему-то вдруг устыдился своих нынешних усилий.

– Извините, мистер Стейвли. Я недостаточно полно ответил на ваш вопрос. Разрешите сделать еще одну попытку. Вы утверждаете, что свобода есть добродетель, но я не тороплюсь согласиться с вашим мнением. Позвольте объяснить почему. Начнем с того, что, как я уже ранее заметил, понятие «свобода» нуждается в определении. Если под свободой понимать отсутствие внешних препятствий, тогда человека, обладающего такой свободой, можно назвать счастливым, но можно ли назвать его добродетельным? С другой стороны, если понимать свободу как самодисциплину, как власть над эгоистическими желаниями, тогда свободного человека можно назвать одновременно и добродетельным. И не будем забывать, что наиболее утонченные концепции свободы способны в то же время играть на руку опаснейшим тенденциям в политике. Такого рода теории могут использоваться для оправдания тирании отдельных личностей, возомнивших себя просвещенными. Но вы, мистер Стейвли, подразумевали, я не сомневаюсь, именно ту свободу, которую проповедовали великие либеральные демократы прошлого столетия, то есть политическую свободу, отсутствие тирании. Она есть условие добродетели, и стремление к этому – есть добродетель. Но свобода сама по себе не добродетель. Назвать простое отсутствие ограничений, простую расправу над схемами и насмешку над условностями добродетелью – это обыкновеннейший романтизм.

– И чем же плох романтизм? – не собирался сдаваться Стейвли. – Кстати, давайте определимся с понятием «романтизм», раз вы так любите определения.

– А любовь, не есть ли именно она главная добродетель? – спросила, повернувшись к Стейвли, одна из слушательниц. – Или вы, мистер Стейвли, полагаете, что Новый Завет уже устарел?

«Опять ничего не получилось», – подумал Мор. Он чувствовал себя как наездник, надеявшийся, что со второго раза лошадь возьмет препятствие, но она вновь остановилась перед барьером. Он очень устал, и слова давались ему с трудом. И все же он не собирался сдаваться.

– Ну хорошо, оставим романтизм и начнем рассуждать последовательно. Для начала рассмотрим…

– Увы, пришло время закрывать нашу плодотворную дискуссию, – вмешался Тим Берк.

«А, черт! – мысленно выругался Мор. – Закрывает лекцию раньше времени, чтобы поговорить со мной». Мор сел. Последнее слово, он чувствовал, осталось не за ним. Покачивая головой, Стейвли говорил что-то вполголоса своему соседу.

Тим Берк встал и подался всем корпусом вперед – поза, свойственная закаленным, профессиональным ораторам. Но Мор ведь знал, насколько Тим робеет перед аудиторией.

– Друзья мои, – произнес Тим, – мне жаль прерывать ваш интереснейший ученый спор, но время, как говорится, поджимает. И мистер Мор, я уверен, не обидится, если я сейчас предложу всем вам переместиться на краткий миг в ресторанчик, здесь, по соседству, где мудрыми словами нашего лектора можно будет насладиться вместе с пинтой горького пива. Можно ли заканчивать лекцию раньше времени? Этот вопрос в свое время мы обсудили с руководством марсингтонского отделения ВОК и получили, что случается крайне редко, полное одобрение.

– И таким образом, – раскачиваясь на каблуках, продолжал Тим, – отметим завершение еще одного цикла полезнейших лекций, читаемых мистером Мором. Лекций, из которых, я могу смело сказать, мы все без исключения почерпнули много полезного. И содержание которых, я уверен, даст нам пищу для размышлений в период каникул, после чего, осенью, мы снова здесь соберемся. И дерзну предположить, что к тому времени мистер Мор согласится, мы все на это надеемся, занять другой, более высокий пост, на который, по мнению марсингтонцев, имеет полное право. Но на эту деликатную тему я не скажу больше ни слова. А теперь, друзья, поблагодарим мистера Мора, как это принято.

Раздались громкие рукоплескания, они длились долго, сопровождаемые возгласами благодарности. «Вот черт», – подумал Мор. Он видел, как Нэн неспешно похлопывает в ладоши, опустив глаза. Мор не одобрял пристрастия Тима к риторике, это во‑первых, и претензии Тима на роль знатока политической жизни, это во‑вторых. Занимаясь с Тимом делами ВОК, он неожиданно для себя разглядел, до чего Берк нескладен, малообразован, внутренне скован. И желание произвести впечатление на публику наверняка обратная сторона его комплексов. Мор относился к Тиму с теплотой, кое-чем в нем восхищался и потому болезненно воспринимал эти превращения Тима в «трибуна». Он предпочитал видеть его беззаботно сидящим за столиком в кафе или в деловой атмосфере на заседании какой-нибудь комиссии, а лучше всего – за легкой беседой в узорчатом полумраке ювелирного магазинчика. Но грустный парадокс их взаимоотношений заключался именно в том, что Тим постоянно стремился впечатлять Мора своими скудными познаниями. Обучать его было трудновато, одергивать – немыслимо. Но такого бестактного выступления, как в нынешний вечер, Мор не ожидал. И именно сейчас, когда Нэн так настороженно присматривается к нему, вдруг такое заявить! Теперь она решит, что они за ее спиной сплели сети заговора.

Слушатели начали подниматься со своих мест. Мор тоже встал и потянулся. Раздражение улеглось, осталась одна усталость. Надеясь избежать внеурочного разговора с мистером Стейвли, он подвинулся ближе к Тиму, под его защиту. Тим собирал раскиданные по столу бумаги. Похоже, он считал, что в обязанности председателя входит и это – во время лекции устраивать на столе беспорядок. Тим был старым знакомым семьи Моров. Мор и Тим, оба члены лейбористской партии, познакомились в ходе партийных дел. Мор преподавал тогда в школе на южной окраине Лондона, и они с Нэн взяли холостяка Тима, так сказать, под свое крыло. Сейчас они виделись с ним куда реже, чем в былые годы, тем не менее Мор продолжал числить Берка среди своих лучших друзей. Он был немного старше Мора. Худощавый, бледный, с оспинами на лице и тонкими белесыми волосами, то ли желтоватыми, то ли сероватыми, когда как; кисти рук у него были крупные, белые. Внешность самая заурядная, и если в ней что и запоминалось, так это глаза, в синеве которых неожиданно просвечивали и другие цвета; и еще оставалась в памяти его речь. Тим Берк еще в детстве покинул Ирландию, но его национальность можно было без труда угадать, вопреки тому, что долгие годы жизни в Лондоне и пристрастие к кинематографу добавили выговор кокни к его ирландскому акценту и засорили американизмами свойственную дублинцам цветистую образность его речи. Он был искусным ювелиром и, если бы захотел, мог стать богачом.

– Спокойно, капитан, мы выручим вас, пусть это будет стоить нам жизни! – проговорил Тим, бдительно следя за Стейвли, который стоял в одиночестве, погруженный в глубокую задумчивость.

Лекция состоялась, как и всегда, в абсолютно безликом здании Пэриш Холл, где сейчас горели все имеющиеся в наличии электрические лампочки. На улице еще не успело стемнеть. И сквозь густую синеву вечера большая часть слушателей потянулась в сторону ресторанчика, именуемого «Пес и Утка». Но некоторые остались. И теперь, стоя среди массивных парт и металлических стульев, переговаривались и одновременно с беспокойством поглядывали на лектора – наверняка готовили свои вопросы и мысленно прикидывали, умно ли это прозвучит. Нэн натягивала перчатки подчеркнуто медленно, с надменным видом, как бы намекая, что ко всему окружающему она никакого отношения не имеет. Мор знал эту ее манеру. В первое время Мору казалось, что Нэн подружилась с кем-то из слушателей курсов и именно поэтому приезжает вслед за ним на лекции. Но он ошибся, ни с кем Нэн не подружилась, никто ее не заинтересовал. Когда Мор упоминал того или иного слушателя лекции, Нэн отвечала, что не помнит такого, а может, просто умело изображала забывчивость. Она вела себя как знатная дама в окружении презренной черни.

Нэн медленно прошла по комнате. Дональд, тот уже давно в волнении стоял поблизости от стола, с которого Тим собирал бумаги. В такие минуты возникало впечатление, что Дональд привязан к Тиму, что их тела соединены невидимыми нитями. Проходя между ними, Мор содрогнулся. Сын совсем рядом, но нет сомнений, что сейчас для него существует только Тим. Он с жадностью ловит его жесты, к его голосу прислушивается. Дон боготворит его друга. Уверенность в этом давала Мору еще один повод к раздражению. Что за бессмыслица, спрашивал он себя. Невероятная бессмыслица!

Уже вошло в обычай, что после лекций Тим приглашает Моров к себе в магазинчик. И там они отдыхают, пока не наступит время спешить на пригородный поезд. Как-то раз Тим намекнул, что Мору иногда можно и пропустить эти послелекционные словесные поединки в «Псе и Утке», и Мор с ним согласился. Сейчас Тим, зорким взглядом окинув окружающих, оценил обстановку. Стейвли после приступа задумчивости понемногу оживал. Выражение решимости вновь загоралось на его лице.

– Отступаем! – скомандовал Тим.

Через кухню, потом по какому-то коридору он вывел их на улицу. Марсингтон – старинный городок, с прекрасной широкой главной улицей, окаймленной сложенными из булыжника, поросшими травой бордюрами. Окрестные поля давным-давно застроены домиками под красными крышами, и мимо них, через равные промежутки времени, проходят по путям зеленые составы, отвозя марсингтонцев и их ближайших соседей в Лондон за хлебом насущным и привозя обратно. Теперь по главной улице проходила одна из важнейших ведущих к столице автомобильных дорог. И самыми заметными были соперничающие одна с другой автостоянки с бензозаправками, чьи горящие ярким светом вывески освещали древние булыжники мостовой и заманивали проезжающих. Поток машин нескончаем. Но сейчас, в теплых летних сумерках, все вокруг обретало какой-то отстраненно благостный и мирный вид, а длинные просторные фасады гостиниц и жилых домов казались уютными и гостеприимными.

Магазин Тима Берка находился среди прочих старых магазинов, выложенных понизу темными камнями и окрашенных в белый цвет сверху. Черная вывеска над дверью гласила: «Т. Берк, ювелир и золотых дел мастер». Тим рылся в карманах в поисках ключа. Мор прислонился к стене. Ему было радостно оттого, что удалось сбежать, но к радости примешивалось беспокойство – Нэн рядом и, возможно, уже начинает сердиться. Он искоса глянул на нее. Стоит, выпрямившись, поджав губы. Плохой знак. Ключ наконец отыскался; гости вошли в магазин и подождали, пока где-то там, в глубине, Тим включит свет.

Мору нравилось здесь, особенно вечерами, при затворенных плотно ставнях, когда темнота нарушалась лишь тусклым светом лампы. И поэтому казалось, что ты очутился то ли в пещере, то ли в лаборатории алхимика. В нескольких шагах от дверей комнату перегораживали два высоких застекленных прилавка. И если эта, передняя часть магазина содержалась в относительном порядке, то по ту сторону начинался и чем дальше вглубь, тем больше нарастал хаос. Вдоль трех стен, от пола до потолка, громоздились полки, уставленные чем попало и как попало. А подступы к ним преграждали стоящие вплотную друг к другу деревянные лари. Между ларями на оставшихся клочках пространства теснились маленькие столики, некоторые со стеклянными крышками. Часть драгоценных ювелирных изделий была выставлена в витрине магазина, часть хранилась в сейфах в задней комнате, остальные же лежали под стеклом на прилавке в продуманном беспорядке. Тим, когда хотел, прекрасно демонстрировал свой товар. Он любил камни, собирал и выставлял их, руководствуясь собственной системой ценностей, не всегда совпадающей с рыночной ценой. Мор отметил, что сегодня один из прилавков отдан коллекции опалов. Ожерельям из опалов, серьгам с опалами, брошам; опалам черным, опалам переливчато-многоцветным, опалам бесцветным, сверкающим, словно капельки замерзшей воды. Второй прилавок был заполнен жемчугом, сверху лежал настоящий жемчуг, под ним – жемчуг культивированный, а рядом красовались вещицы из золота – печатки, кольца, часы. За годы дружбы с Тимом Мор выучил кое-что о камнях. Это получилось помимо его воли, потому что, по причинам ему самому неясным, он поначалу с некоторым неодобрением относился к профессии друга.

В порядке содержались только действительно дорогие изделия. Дальше, на задворках, хранилась дешевая бижутерия, и она-то лежала как попало. На застекленных приземистых столиках, скрученные в виде многоцветных канатов, кудрявились бусы. И не всякий клиент набирался храбрости, указав пальцем на эти радужные лианы, потребовать: «Покажите мне вот эти бусы». Тут же, рядом, громоздились клипсы, серьги, причем часто оказывалось, что вторая клипса или серьга безвозвратно потеряна; а еще броши, браслеты, аграфы и целый винегрет прочих мелких украшений. К дешевым изделиям Тим относился без всякого трепета. Они не выставлялись, они просто валялись. И между столиками позволено было бродить тем из покупателей, которые упрямо стремились отыскать какую-то определенную вещь. И очень часто им приходилось обшаривать магазин вдоль и поперек в поисках второй сережки или второй половинки какой-нибудь пряжки. На задворках хранились и другие предметы, более или менее дорогие: табакерки, вышивки, старинные монеты, кубки, веера, пресс-папье, кинжалы с эфесами из серебра; Тим часто говаривал: «Не могу понять, как эти диковины сюда попали, потому что, клянусь, сам я их не покупал».

Тим принес стулья и, рассадив гостей в передней части магазина между прилавками, исчез в глубине, чтобы принести печенье и молоко для Нэн и Дональда и виски для себя и Мора. В задней части магазина находилась мастерская, кухня и дворик, где росло лишь одно растение – платановое дерево. На втором этаже – спальня, небольшие оконца которой выходили на улицу. Мор вытянул ноги. Как и всегда, легкое волнение охватило его, лишь только он представил, что находится сейчас в пространстве, для других посетителей недоступном. В этом был привкус избранности и вместе с тем что-то волшебное. Он чувствовал, что жена и сын тоже взволнованы. Дон и Нэн становились в магазине Тима непоседливыми и беспокойными. Немного обождав, они вставали и начинали бродить по магазинчику, отодвигая крышки, трогая предметы. Видя их в таком настроении, Мор неизменно начинал беспокоиться. Ему казалось, что его близкие уходят за кем-то в неведомую даль. А Тим, наоборот, был счастлив, что они так интересуются, и всячески их поощрял.

Тим вернулся с большим подносом и поставил его на прилавок. В молоко, предназначенное для Нэн, он добавил немного овалтина, пододвинул печенье.

– А может, сегодня разрешим мальчику виски? – как всегда, спросил Тим.

– Рановато, я думаю. А ты что скажешь, Дон? – как всегда, ответил Мор.

– Не хочу, – недовольным голосом буркнул Дональд. И Тим подал ему молоко.

Мор сидел, задумчиво играя стаканчиком, отчего содержимое чуть покачивалось на свету. Нэн и Дональд вскоре отправятся на поезд, а он останется, вернется полуночным. Потому что ему необходимо поговорить с Тимом наедине. Придется ждать, пока они уйдут.

Нэн встала и с кружкой молока в руке отправилась в глубь магазина и там начала бродить, поднимая то одну вещицу, то другую. Мор наблюдал за ней с беспокойством, Тим – с затаенным радостным любопытством. Единственная зажженная в углу лампа бросала свет на изъеденные древоточцем дубовые полки. И лицо Нэн то выныривало из мрака, то вновь погружалось во тьму. Тим сидел, повернув голову к Мору, и золотая полоска очерчивала его профиль. Дональд тоже повернулся к свету, лицо его стало задумчиво-тревожным. Потом он встал, пошел туда, где прохаживалась Нэн, и путешественников теперь стало двое. Поблескивала стоящая на подносе бутылка виски, и то вспыхивали, то гасли стаканчики в руках у мужчин, а где-то в глубине магазина луч лампы падал на поверхность драгоценных камней, и они рассыпались световыми брызгами.

Нэн отодвинула одну из витрин и набрала полную пригоршню ожерелий. Она выглядела необыкновенно веселой и оживленной. Дональд забрел в самую дальнюю часть магазина и теперь, встав на стул, рассматривал, что стоит на полках. Мору хотелось их позвать. Он взглянул на часы. Нет, еще не время.

А Дональд отыскал на полке что-то интересное. Соскочил на пол и с находкой в руке смущенно направился к Тиму. Это была маленькая шкатулочка из слоновой кости.

– А вы, оказывается, еще не продали эту шкатулку, – произнес Дональд.

«Поглядите на него! – мысленно вскричал Мор. – Будто не знает, как Тим относится к таким фразам! А если знает, то почему бы ни попридержать язык».

– Как, это старье все еще здесь? – притворно удивился Тим. – Бери ее себе, мой мальчик, я в ней не нуждаюсь. Ни о какой плате и речи быть не может, это грошовая безделушка, и у меня таких кучи. Будь добр, избавь меня от нее.

– Зачем тебе эта шкатулка? Что ты с ней будешь делать? – вмешался Мор и тут же пожалел, что не сдержался. Нэн мгновенно повернулась в их сторону. Дон на глазах стал пунцовым.

– Красивая коробочка, – проговорил он. – Буду хранить в ней разные вещи. – Это прозвучало совсем по-детски.

Мор еще раз укорил себя за несдержанность. Дональд вдруг показался ему таким беззащитным. Маленького ребенка можно взять на руки, прижать к себе и хоть так утешить. Со взрослыми труднее: слово сказано, назад не возьмешь, и ранит обоих.

Наверное, желая сгладить впечатление, Тим встал, взял связку ключей и, подойдя к прилавку, начал открывать ящики. Тим любил демонстрировать свои богатства. Карманы его рабочей куртки обычно топорщились от маленьких безделушек – колец, зажигалок, часов и тому подобных вещиц, которые он неожиданно вынимал и вручал собеседнику. Мор часто наблюдал в пабе, как он это делает. Вот и сейчас он разыскивал, что бы такое показать, и при этом непрерывно комментировал:

– Полюбуйтесь-ка на эти жемчужины, какой великолепный розовый блеск, они из залива, из Персидского залива… и обратите внимание, как отличаются от культивированных, пусть те тоже хороши, но уж о долговечности и говорить не стоит… а вот, глядите, какой цвет, пара сапфиров, синих, как васильки, если желаете зеленого, то вот вам прекрасный изумруд, как говорится, ласкает взгляд и слепит глаза змеи, собирающейся вас ужалить. На Изумрудном острове змеи не водятся, это подлинный эдемский сад, но только без змей… а теперь взгляните на это, как вам эти камешки, нравятся? – Тим поднял бриллиантовое ожерелье и осторожно покачал им в воздухе, заставляя камешки вспыхивать. – Полюбуйтесь, как сияют! – продолжал он. – Требуется дамская шейка. Давайте-ка, примерим на вашу жену.

Мору такие представления не нравились. Тим часто их устраивал, и Нэн не возражала. И сейчас она послушно приблизилась и сняла пальто. Под ним оказалось летнее платье с круглым вырезом. Тим надел ей на шею ожерелье и отступил, любуясь. Украшение действительно впечатляло. «Но все равно, – подумал Мор, – совершенно неуместно». Нэн поспешила к зеркалу, висящему на стене за прилавком.

– Бриллианты безжалостны, – изрек Тим, – и высвечивают все слабости их владелицы, если той есть что скрывать. Но вам нечего бояться. Королева может носить их без опаски, а вы и есть королева. – Подойдя к Нэн, он из-за ее плеча поглядел в зеркало. Он часто одарял Нэн подобными изысканными комплиментами, и все же Мор подозревал, что его не столько волнует женщина, сколько все те же украшения.

– Изумительные! – вздохнула Нэн. Она сняла ожерелье и сжала его в ладони. Мор чувствовал, что она начинает волноваться, как и прежде при посещении обиталища Тима. Здесь в ней пробуждалась та живость, которую он, Мор, кажется, бессилен был в ней пробудить. Намотав ожерелье вокруг запястья на манер браслета, она по-девчоночьи запрыгала по комнате, на ходу успевая схватить какую-нибудь безделушку, примерить серьги и подбежать к зеркалу полюбоваться ими, и обмахнуться веером, и распутать связку бус. Дональд под шумок вновь вернулся к своим раскопкам. А Тим извлекал из своих сокровищниц то кольцо, то брошь и показывал Нэн. Искорки света вспыхивали в драгоценных камнях и гасли, подобно тому, как загораются и вновь потухают звезды на облачном ночном небосклоне.

– Им пора уходить, – известил Мор.

– Еще рано, – возразил Тим.

– Если не хотите потом бежать бегом, – не вняв Тиму, продолжил Мор, – отправляйтесь сейчас. А я останусь, у меня деловой разговор с Тимом. – Его обижало, что Нэн так развеселилась, и тяготило чувство вины перед Доном, которую он не знал, как загладить.

– В самом деле, ни к чему тебе нас провожать, – возразила Нэн. – Если что, Дон меня защитит. Тим, напомните Биллу, когда надо уходить, а то он сам опоздает на поезд. – И плавно покачиваясь, она вышла из дверей. Дональд со шкатулкой в руке последовал за ней. Когда сын проходил мимо, Мор тронул его за плечо, но мальчик даже не взглянул на него. Дверь закрылась.

– Выпьем еще чего-нибудь? – спросил Тим.

Мор протянул стакан. Бриллиантовое ожерелье, которое примеряла Нэн, осталось лежать на одном из столиков. Мор взял его и положил под стекло.

– Ты очень небрежно обращаешься со всеми этими ценностями, – заметил Мор. – Вот ожерелье, сколько оно стоит?

– А бог его знает, – беззаботно отмахнулся Тим. – В этой области цены очень капризные. Ну, может быть, гиней пятьсот.

И Мор тут же вспомнил о мисс Картер. Впервые за весь вечер. С необычайной яркостью перед ним вновь предстала вчерашняя сцена в спальне Бладуарда. Волнение охватило его. Не рассказать ли Тиму? Нет, не надо. Вспомнилось еще одно – завтра на ланче у Эверарда будут мисс Картер и Бладуард. Интересно, как все пройдет? Несомненно, не без казусов. Чувство мрачной безысходности, весь вечер не отпускавшее Мора, кажется, рассеялось. Сознание цели, направления, интерес к будущему – все это вновь вернулось к нему.

Он только собрался перейти к делу, как Тим вдруг сказал:

– Я хочу кое-что подарить твоей жене. Не бойся, не бриллианты! Как ты смотришь на эти серьги? Ей они нравятся, я заметил. Она их примеряла и в прошлый раз, и сейчас. Ей идут. Почему бы не подарить? Это не очень дорогая вещица, которую вряд ли удастся сбыть. Сейчас я упакую.

Серьги были из синего лазурита, и Мору они показались вовсе не такими уж дешевыми. Тим уже приготовил тонкую шелковистую бумагу и маленькую коробочку, но Мор остановил его:

– Ты слишком щедр. Не надо.

– Это не тебе, а твоей жене.

– И все равно не надо. К тому же Дональд уже взял у тебя ту вещицу. В другой раз, Тим. А теперь поговорим о деле.

– Ладно, – неохотно откладывая серьги, вздохнул Тим. – Ну так да или нет?

Мор выпрямился на стуле. Перед ним поставили вопрос, резко и прямо. И он вдруг осознал, что вот уже который месяц изображает из себя барышню-недотрогу, которая уже все в уме решила, но не уступает просто из-за того, что хочет, чтобы ее подольше уговаривали. Так вот, хватит кривляться. Теперь ему все ясно. От такой ясности на душе стало как-то радостно. Он сказал:

– Ответ, разумеется, «да». Хотя есть ряд трудностей.

– Что я слышу, ты согласен? – не сдержавшись, крикнул Тим. – Я уж думал, будешь и дальше ломаться, а ты взял и согласился.

– Ты что, разочарован? – с еле заметной улыбкой спросил Мор.

– Я? Разочарован? – возмутился Тим. – Да я тебя сейчас просто расцелую! Вот, на, пей виски! Да я бы жемчужину в нем растворил, если бы мог!

– Потише, потише, – успокоил его Мор. – Я хочу выполнить задуманное. Не сомневаюсь, что у меня хватит сил это выполнить. И все же в моем возрасте бросить службу ради парламентской деятельности… тут поневоле задумаешься. Я пройду, это уже наверняка?

– Можешь не сомневаться, парнишка. Святой Франциск угодил в рай не так быстро, как ты угодишь в Вестминстер.

– Но тут возникнет еще масса вопросов, связанных с финансами. Сейчас не стану в них углубляться. И со школой надо будет улаживать. Ну, это я как-нибудь решу. А вот с женой как быть, тут дело посерьезней. Тебе ведь известно, что Нэн против этой затеи, она и слышать о ней не хочет.

Тим мгновенно помрачнел.

– Я догадывался, что она против. Но, может, со временем передумает?

– Хотелось бы верить. А вдруг нет? Без трудностей не обойдется. Кстати, что же ты сегодня вечером не сдержался, олух, ляпнул при ней? Больше всего Нэн сердится тогда, когда узнает, что я строю планы, не посоветовавшись с ней. Я надеялся, ты сможешь на нее повлиять, а теперь она будет думать, что мы за ее спиной сговорились. А если ты поговоришь с ней с глазу на глаз? Может, что-нибудь и получится?

– Вряд ли, – опустив глаза, ответил Тим. – Тут тебе самому придется постараться. Ты же, насколько я понял, не сомневаешься, что она согласится. Я рад, что ты в конце концов решился. И если ты и в самом деле будешь тверд, то все получится. А мы тебя поддержим, чем можем. Главное, ты держись.

– Я обещаю, – сказал Мор. Рядом с Тимом он чувствовал себя храбрецом. – Но пока никому ни слова об этом. Предстоит обсудить с Эверардом мою отставку. И уговорить Нэн. Потом я дам тебе знать, и уж тогда ты сможешь известить партию и прессу.

– Замечательно! – подняв стакан, блестя глазами, провозгласил Тим. – Так когда же мы встретимся?

– Когда? Дай подумать. О, на соревнованиях… ты ведь приедешь? На этот раз мои будут играть против ребятишек Пруэтта. – Когда-то Дональд пригласил Тима на традиционные школьные соревнования, и с тех пор тот не пропустил ни одной летней финальной игры команд Сен-Бридж. – Тогда, надеюсь, мы все и проясним и решим, что дальше делать. Но до тех пор ни слова!

– Пора на поезд, – спохватился Тим. – Я тебя провожу.

– А знаешь, я, наверное, возьму эти серьги. Только за деньги.

– И слышать о деньгах не хочу! Возьми, сделай одолжение. Сейчас упакую хорошенечко, красиво. Ну, Мор, доставь мне эту радость.

Мор со смехом замахал руками, но в конце концов сунул коробочку в карман. И они вместе вышли из магазина.

Глава 5

На следующее утро Мор проснулся с мыслью: «До чего мне легко!» Словно добрый ангел пролетел над ним ночью. Удивляясь этому новому ощущению, он не спешил вставать и вдруг понял, в чем дело – он наконец решился. И это главное. По сравнению с этим осуществить задуманное будет, наверное, гораздо легче. Что действительно нужно, то обязательно сбывается. Мысленно просматривая предыдущий вечер, пытаясь извлечь то главное, что вчера произошло, Мор предположил – а может быть, Тим каким-то образом сумел передать ему уверенность, совершенно для него несвойственную, в собственной правоте? Вот любопытный повод для размышлений. Потом его мысли переключились на мисс Картер. Сегодня на ланче он ее увидит; и тут же пришла мысль, а не она ли, мисс Картер, так повлияла на него, что в нем вдруг всколыхнулись силы, возродилась вера в свои возможности? Некоторое время он размышлял над этой загадкой. Эксцентричные индивиды, наконец сделал он вывод, полезны людям, руководствующимся в жизни сводом условностей; полезны хотя бы тем, что открывают этим последним некие новые горизонты окружающего мира, из которых и рождается чувство свободы. В конце концов, поучительней и не придумаешь, чем посмотреть на все как бы глазами другого человека.

Утро пролетело быстро. И незадолго до часа дня Мор сел на велосипед и поехал к Эверарду. В корзинку он положил пакетик с полным собранием сочинений Демойта, которое намеревался передать мисс Картер. Особая, исключительно для учительских велосипедов, дорожка вела лесистым неухоженным склоном к запущенному директорскому саду. Лавируя между деревьями и чуть подскакивая на небольших неровностях, Мор ощущал глубочайшее довольство собой, да и вообще всем миром. Было жарко, как и в предыдущие дни, но сегодня с юга, со стороны моря, повеял ветерок, принося прохладу.

Благосклонные мысли об Эверарде копошились в его голове. Вспомнилось ему попутно и замечание мисс Картер, что Эверард – человек простодушный. Верно. Коварства в Эвви нет. В определенном смысле он и в самом деле такой. Преследующий только благие цели, неэгоистичный; как будто и не знает, что можно добиваться чего-то для себя лично. Его жизнь выстроена, по всей видимости, таким образом, что в ней нет даже закуточка, где можно было бы копить что-то для себя. Бытие большинства людей обязательно предусматривает какую-нибудь кладовочку, этакое укромное местечко, куда складываются лакомства про запас, так сказать, на черный день. У Эвви такой кладовочки нет. Он живет открыто, нетщеславный, нечестолюбивый, даже не ведающий этих пороков в себе и поэтому отказывающийся видеть их в окружающих. Если люди на него и обижаются, то причиной тому нерешительность Эвви, его явная бестолковость, но никак не непреклонность, потому что, прожив на свете достаточно долго, он до сих пор не развил в себе ничего похожего на непреклонность.

Несомненно, человек с таким характером не может завоевать авторитет в глазах подчиненных. И все же Мор чувствовал, и даже сильнее, чем прежде, что в Эверарде есть что-то покоряющее. «Эверард добр, бескорыстен, так почему же, – спрашивал себя Мор, – я испытываю глубокую симпатию не к нему, а к Демойту, лукавому, ершистому, прямой противоположности Эверарда? Возможно, – думал Мор, – я и сам не такой уж паинька?» Вот вам еще одна загадка. Вокруг одни загадки. Ну что ж, это может быть даже приятно. И пока он съезжал по склону, осознание присутствия некоей тайны перешло в уже без всяких сомнений приятное предвкушение новой встречи с мисс Картер.

К дому Эверарда вела покрытая гравием дорожка. По гравию было трудно ехать, поэтому Мор слез и повел велосипед к белеющему невдалеке особняку. Площадку перед домом украшал ряд бетонных ваз, в которых произрастала герань. Подъезжающие к дому автомобилисты всегда вынуждены были изыскивать способ, как бы так поаккуратней между этими вазами проехать. Мор еще издали заметил, что у дверей стоит чей-то автомобиль. Подойдя поближе, он увидел, что это длинный темно-зеленый «райли». С неожиданно нахлынувшим чувством восхищения Мор оглядел машину. Сам он о машине не мог и мечтать. Прислонив велосипед к боковой стене дома, он вошел в холл. Повесил плащ на крючок и поднялся по лестнице в большую комнату, служившую одновременно и гостиной, и столовой.

Там уже находились мисс Картер и Бладуард. На минуту он огорчился, потому что мечтал оказаться первым гостем и встречать остальных. Мисс Картер стояла, прислонившись к каминной полке, Бладуард смотрел в окно. Оба молчали. Всем было известно, что Эверард не умеет развлекать гостей.

Тут и сам хозяин дома вышел навстречу Мору.

– Билл, я так рад, что вы пришли. Теперь можно приступить к завтраку. Вот мисс Картер, наверняка вы уже знакомы, и мистер Бладуард здесь. Плащ вы оставили внизу? Отлично, отлично.

У Эверарда было пухлое, румяное лицо. Такие, как он, обычно из мальчишества сразу переходят в средний возраст, как бы минуя промежуточную фазу. На нем был неизменный твидовый костюм и столь же неизменный и излюбленный высокий жесткий воротничок. Глаза большие, с неизменным выражением доброжелательности. Волосы светло-каштановые, не поддающиеся расческе. Когда-то он наверняка был славным мальчиком и до сих пор остался славным человеком, обезоруживающим своей добротой даже тех, кто относился к нему предвзято.

– Приветствую вас, сэр. Извините, я немного опоздал, – произнес Мор. Одно время Эверард убеждал Мора называть его по имени, но у того не получилось.

Мор бросил торопливый взгляд на мисс Картер, и она кивнула ему. Сегодня на ней было узкое синее шелковое платье, в котором она выглядела элегантней и женственней, чем прежде. Бросалось в глаза, что она чем-то глубоко обеспокоена. Ясно чем, догадался Мор, присутствием Бладуарда. Мор ощутил болезненный укол и с удивлением понял, что это, возможно, обыкновеннейшая ревность. Оказывается, он ждал, что она уделит его появлению куда больше внимания. Ему вновь припомнилась странная сценка на втором этаже изостудии. Он уперся взглядом в фигуру Бладуарда, все еще стоявшего спиной к собравшимся.

– Ну а теперь прошу к столу! – провозгласил Эвви. У него был сильный, проникновенный голос человека, привыкшего взывать к школьной аудитории, и поэтому в его устах любая фраза звучала как фанфары. Стол был накрыт в противоположном конце комнаты. С тех самых пор, как отсюда выехал Демойт, эта столовая-гостиная стала совсем другой. Раньше, увешанная мохнатыми ковровыми шкурами, она напоминала медвежью берлогу. Но шкуры исчезли, их сменили репродукции французских импрессионистов, и комната сделалась как будто светлее и больше.

– Мистер Бладуард, садитесь здесь, – суетился Эвви. – О, мисс Картер, вы присаживайтесь вот тут, а Билл сядет у буфета. Не поможете ли мне поставить тарелки, Билл?

Мистер Эверард искренне верил, что можно обходиться без слуг. В школе, дерзнув пойти против мнения родителей, он ввел новые правила: за завтраком ученики сами накрывают столы и сами за собой убирают, сами заправляют постели, сами чистят обувь и дважды в неделю делают влажную уборку. Ну а у себя в доме Эвви тем более мог заводить какие угодно порядки, особенно после того, как отказался пользоваться деньгами на представительские расходы, которые Демойту были назначены как часть директорского жалованья. Если не считать каких-либо особо торжественных случаев, прислуги у Эверарда за столом не было. Вот и сегодня кухарка, сочинив ряд подходящих, как она считала, закусок, удалилась незадолго до прихода гостей, и теперь Эвви предстояло все наилучшим образом расставить. У Мора полегчало на душе, когда он увидел, что сегодня закуски холодные. В приемах, устраиваемых Эвви, имелась одна положительная черта – они не тянулись слишком долго; никаких затяжных сидений со стаканчиками хереса, никаких утомительных дегустаций вин и ликеров нет, все проходило очень живо, и это радовало.

Эвви извлекал из буфета тарелки с мясом и салатами, а Мор расставлял их на столе и наливал гостям минеральную воду. Мисс Картер держалась как-то скованно. Бладуард с рассеянным видом покачивал головой туда-сюда, туда-сюда, словно ему только что эту голову установили и он проверяет, не отпадет ли она ненароком. Трудно было понять, сколько этому человеку лет. Мор предполагал, что ему лет тридцать. Если бы не некоторые странности, его даже можно было бы назвать красивым. Крупная голова с темными, прямыми, довольно длинными волосами, которые при ходьбе или в разговоре как бы оживали, широкое лицо, мощная шея, большие глаза, светящиеся, как у вышедшего на ночную охоту зверя, крупный нос. Не очень четко очерченный рот, иногда приоткрытый. Ровные белые зубы, которые, впрочем, из-за излишне толстых губ трудно было разглядеть. Улыбался он редко. Руки у него тоже были крупные, и он имел привычку жестикулировать ими. У него был какой-то дефект речи, и он маскировал его при помощи повторения одного и того же слова, что давалось ему с большим напряжением, доходящим до комизма. На лекциях Бладуарда школяров охватывал неудержимый смех, и когда это обнаружилось, то дирекция уменьшила, к огорчению Бладуарда, число его уроков – теперь он читал свою лекцию по искусству для всей школы и только один раз, в конце летнего семестра.

Стать образцовым директором школы Эвви мешало еще и то, что он не умел обдумывать разом несколько задач. Вот и сейчас он сначала убедился, что никто из гостей не обделен едой и питьем, и только после этого решил начать беседу.

– Мисс Картер, так как же продвигается работа над картиной? Наверняка уже близится к завершению?

– Боже правый, да я еще и не начинала, – удивленно ответила мисс Картер. – Сделала несколько карандашных набросков, но поза, одежда, выражение – все это только предстоит решить. Пока еще здесь для меня полная неясность. – От волнения в ней ярче проступила ее чужеземность.

– А как вы считаете, сэр, – плутовски начал Мор, – каково самое характерное выражение у мистера Демойта? – Ему захотелось, чтобы Эвви хоть раз позлословил.

Эверард задумался и наконец ответил:

– На мой взгляд, это выражение задумчивости, сдобренной неким оттенком коварства.

«Неплохо», – подумал Мор. Метко и беспощадно. Его оценка Эвви поднялась на один пункт. Он посмотрел на Бладуарда. Тот продолжал есть с безучастным видом, как посетитель ресторана, случайно оказавшийся за столиком с тремя незнакомцами. Мор завидовал умению Бладуарда пренебрегать условностями. Демойт говорил, что в Бладуарде несомненно есть нечто стоящее внимания, и Мор с этим соглашался. В нем есть какая-то будоражащая подлинность. По сравнению с ним Эвви кажется неубедительной, бледной копией человека. И мисс Картер несомненно живая. «А я какой?» – с неведомым доселе пристрастием спросил себя Мор.

Видно было, как трогательно старается Эверард, чтобы беседа не прерывалась. От этих усилий он наморщил лоб и, озабоченно поглядывая на мисс Картер, спросил:

– Вы ведь долгое время прожили в другой стране. Наверное, вам непривычно в Англии?

– Да, большую часть жизни я провела во Франции. Мое детство прошло на юге Франции.

– О, побережье Средиземного моря! – воскликнул Эвви. – «Великая цель путешествия», как писал доктор Джонсон. Вы счастливица, мисс Картер.

– Не знаю, – поглядев на него, серьезно произнесла девушка. – Не сказала бы, что юг Франции так уж хорош для детей. Там жара и сушь. Детство осталось в моей памяти одной нескончаемой томительной засухой.

– Но вы ведь жили у моря, не так ли?

– Верно, но это безрадостное море. Море без приливов и отливов. Помню, в детстве в английских книжках я видела картинки. На них девочки и мальчики лепят из песка замки на берегу… и я тоже пробовала строить. Но на средиземноморских пляжах это не получается. Песок грязный и очень сухой. Волны не омывают его, он не лепится. Когда я пробовала строить, песок просто сыпался у меня между пальцами. Слишком сухой, невозможно было слепить. И даже если поливать его водой, он тут же высыхает.

Эти слова привлекли внимание Бладуарда. Он оставил трапезу и окинул взглядом мисс Картер. Всем показалось, что он сейчас заговорит. Но он снова занялся едой. Мор тоже смотрел на девушку. Ее несомненно что-то смутило, то ли собственная пространная речь, то ли неожиданное внимание Бладуарда. Вслед за ней Мор тоже почувствовал смущение, к которому примешалась досада.

А тем временем Эверард придумал новый вопрос:

– По всей видимости, вы единственный ребенок в семье?

– К несчастью, да.

– И всегда жили вместе с отцом? Наверняка вокруг вас было шумное общество?

– Напротив, отец вел скорее отшельническую жизнь. Мать умерла, когда я была еще ребенком. Я никогда не покидала отца, вплоть до начала этого года, то есть до его смерти.

Наступило молчание. Ковыряя вилкой остатки еды, Эвви пытался сообразить, какой бы еще задать вопрос. Мор украдкой взглянул на мисс Картер и окаменел. Глаза у девушки были закрыты, и по щекам текли слезы.

У Мора сжалось сердце. «Тупица! – почему-то выругал он себя. – Знал, что у нее умер отец, но ни разу не подумал, что она горюет». Он начал лихорадочно искать какие-то слова.

Бладуард отложил нож и вилку.

– Мисс Картер, – произнес он, – я горячий поклонник… поклонник творчества вашего отца.

Мор тут же почувствовал симпатию к Бладуарду. Мисс Картер поспешно утерла слезы, так что Эвви не успел их заметить.

– Мне очень приятно это слышать. – В голосе ее и в самом деле зазвучала радость.

– Именно отец учил вас живописи? – продолжал Бладуард.

– Да, и был совершеннейшим деспотом, словно при рождении вложил мне в руку кисть, и с тех пор я ее не выпускала. Мне кажется, всю жизнь так и было – я рисую, а отец стоит рядом.

Воспользовавшись тем, что роль собеседника взял на себя другой, Эвви поднялся из-за стола, чтобы переменить блюда. Мор пришел ему на помощь. Следующим номером программы были компот и мороженое. Кстати, уже подтаявшее.

– На самом деле детей не надо учи… учить живописи, – сказал Бладуард. – Они уже знают, как и что изображать. Это единственное умение, которое дается всем людям от природы.

– А что вы скажете о музыке? – спросил Мор. Ему хотелось вмешаться в разговор, но он не успел, девушка уже отвечала на слова Бладуарда.

– Я с вами согласна. В этом смысле отец меня тоже ничему не обучал, пока я не достигла нужного возраста. Но когда начал учить, то подходил к делу со всей строгостью. Одну и ту же работу заставлял, помню, переделывать по многу раз.

– Но позднее они забывают, – изрек Бладуард. У него была привычка – ведя с кем-либо разговор, отвечать иногда не на вопрос собеседника, а на свой, внутренний, но ответ произносить вслух. Того, кто еще мало был с ним знаком, это могло сбить с толку. – Они теряют… теряют дар изображать примерно в то же самое время, когда теряют целомудрие. И после этого им приходится учиться заново. Что это доказывает? Изобразительное искусство – наиболее глубинная форма восприятия. Мы воплощенные… воплощенные существа, наш способ познания – это чувственный способ, причем зрение доминирует над прочими чувствами. У людей еще не развилась речь, а они уже умели рисовать. – И этим тоже славился Бладуард: среди собравшихся он мог долго сидеть, не проронив ни слова, но уж если начинал говорить, то не иначе как пространнейшими монологами.

Мисс Картер сосредоточенно слушала Бладуарда. Несомненно, он заинтересовал ее. Мор отодвинул блюдечко. Мороженое оказалось совсем безвкусным. Да он и не любил мороженого.

– Если позволите, – сказал Эверард, – я приступлю к приготовлению кофе. На особой машине, которая есть у меня, это получится довольно быстро. Нет, нет, помогать не надо. Угощайтесь фруктами. Сыр, пирожные, все на столе перед вами. А я потихоньку-помаленьку начну готовить.

Эвви в самом деле недавно приобрел агрегат для варки кофе, но, поскольку не умел рассчитать, сколько сырья туда засыпать, напиток получался таким же удручающе невкусным, как и в доагрегатные времена.