Читать онлайн Пожираюший

Корректор Регина Данкова

Литературный редактор Регина Данкова

Художественный редактор Влада Мяконькина

Ведущий редактор Ася Кравченко

Главный редактор Ирина Балахонова

В соответствии с Федеральным законом № 436 от 29 декабря 2010 года маркируется знаком 12+

Любое использование текста и иллюстраций допускается только с письменного согласия Издательского дома «Самокат».

© Щербак Полина, текст, 2025

© Тетюшев Андрей, обложка, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2025

Глава 1

Приглушённый свист, тихий гул, костяной стук музыки ветра. Покинутые здания для воздуха – флейта Пана. Мелодия города тает на жаре, теряет звуки и в конце сползает, измождённая, на пыльную дорогу еле живой нотой до. Белые камни, оловянная почва. Остальные оттенки украло у города солнце. Пыль и щебень под ногами, крыши шепчут травой – «А-а-айда».

Я отвечаю крышам:

– Я – Айда, я иду.

Я иду неделю или тысячу лет, я не могу остановиться. Встану – и усну вместе с этим застывшим городом.

Дома-руины – зубы старика-дракона. Иди, Айда, иди. На городской площади – чёрная рука иссохшего дерева, под ним – фонтан. Притихший, оставленный, мраморный, спящий.

А-а-айда-а-а…

Туча. Длинная, глухая, жадная туча. Туча отбирает у земли солнце, а у меня – силы дышать, силы двигаться. Оседает темнота, сочится страх. Он оплетает вязкими нитями мои ноги. Я понимаю – она там. За моей спиной. Низкий рык ползёт по пыльной дороге, и мне хочется закричать, но выходит только болотное бульканье. Папа, пожалуйста. Не оставляй меня сейчас.

Я оборачиваюсь, ноги – камень. Чёрная-чёрная волчица, розовая-розовая пасть. Капает слюна, кусок кожи свисает шматком с правой лапы.

Папа, говори, не молчи. Папа…

Волчица скалится, волчица готовится к прыжку. Небо – кусок мокрого бетона.

Я закрываю глаза, но вдруг слышу чудовищный гул, вой ужаса, и я открываю глаза и бросаюсь к волчице, а она проваливается под землю, перебирает лапами и скулит, но я держу, я держу тебя, толкай, я тебя держу!

– Спаси. Она нужна тебе.

Его голос. Он опускается с высоты и рассыпается на тысячи песчинок, заполняет щели в брусчатке и огромный провал посреди площади, наполняет мои лёгкие. Он здесь, Айда, всё хорошо, ты не одна. Я лечу в глубокую тёплую пропасть, лечу, чтобы проснуться. Чёрная земля не съест чёрную волчицу, я всё сделаю, сделаю правильно. Всё будет хорошо, Айда, всё будет хорошо. Папа всегда рядом.

Жмурюсь от солнечного света и с усилием толкаю решётку. До того, как всё началось, здесь висели замок и табличка «Опасно! Вход в катакомбы запрещён!». Потом иду мимо бывшего супермаркета к служебному выходу из больницы. Можно не бояться – Пожирающий ушёл из этой части города быстро, до того, как мы впервые выбрались из убежища. Дядя Дор говорит, что он больше сюда не придёт.

– Наелся, – говорит дядя Дор. Правым глазом он смотрит на меня и улыбается, а левым косит в противоположную сторону.

Дядя Дор – странный. Он говорит: «Пожирающий с нами играет», или «Пожирающему там нравится», или «Пожирающий устал». Как будто это животное, а не огонь. Или даже человек. Бред, конечно. Но! Он единственный чувствует, где появится огонь. То есть по очагам много кто может определить. Очаги остаются после того, как уходит Пожирающий. Обычно на камнях или бетоне – они подсвечивают белым или розоватым. И могут вспыхнуть в любой момент через день, неделю. Даже через месяц. Но дядя Дор смотрит не по очагам, он знает, куда пойдёт огонь. Говорит, например, завтра не ходите в центр, будет гореть вышка. А вышка уже месяц как погасла, и огонь от неё ушёл на несколько домов. Выходим – горит. Пожирающий повернул обратно. Вот как он это делает? Откуда знает, когда огонь вернётся?

Он и маме сказал:

– Не нравится мне мост, Ирма. Гореть скоро будет. Не ходите там.

Но они всё равно пошли, хотя мама и говорила с Тэном. Говорила про мост, но он не поверил. Тэн не верит в глупости.

Отсюда мне видно чёрный дым от моста. От дыма небо – как через грязное окно автобуса.

По привычке надела смоченную водой маску из марли. Тэн заставляет их носить. Говорит – может быть дым. Тэн у нас в убежище за главного. Потому что работал пожарным, пока всё не началось. Сейчас за него Кодо, но все знают, что это ненадолго. Что Тэн и все, кто пошёл с ним, вернутся. И мама тоже.

Поднимаюсь по лестнице, на пятый этаж. Под ногами хрустят осколки стекла. Приходится идти медленно и осторожно. Правая нога почти зажила, но одно резкое движение – и всё по новой. Ожоги от Пожирающего долго заживают. Пузыри-то лопаются быстро, а вот корка сходит медленно и кровоточит. Потом под ней появляется розовая, как куриное филе, кожа.

Да, глупо тогда получилось. Видно же было, что камень начал краснеть и нагреваться. Но я тогда ещё не умела их отличать, очаги. Я тогда в первый раз пошла на «вылазку». Сначала ходили только взрослые, а потом нас тоже стали брать. Не мелких, конечно. Тэн сказал – «от тринадцати». А вот в катакомбы нельзя после того, как обвалился ход в западную часть города.

Так что, если кто-то узнает, что я дошла по катакомбам аж до больницы, мне здорово прилетит. Но я всё равно хожу каждый день. Потому что, когда я здесь, я чувствую, что мама жива. Что они просто не смогли вернуться по мосту и остались в той части города, в том убежище. Там тоже большое убежище и людей почти как у нас. Ну, может, чуть меньше, человек триста. Мама, и Тэн, и все, кто пошёл в тот день, они точно там.

А я пока буду приходить сюда, на наше с мамой место. Вспоминать хорошее и как бы… ну… Вроде как давать ей силы. Чтобы вернуться. Бред, конечно. Но я всё равно верю. Да, пропадают люди. Те, кто идёт искать выход из города, или те, кто тушит. Но Тэн – опытный, и прошла-то всего неделя. Вот у моей подруги Ланы отец вернулся вообще через десять дней. Он отстал на вылазке, а потом Пожирающий перегородил путь, но её отец искал проход всё это время. И вернулся.

Так, теперь три проёма направо. Сейчас будет операционная. Над обугленным столом – чёрная от копоти лампа. Дальше мимо палат детского отделения. Обломки железных кроватей похожи на гору рыбьих костей.

Вот наконец и оно, наше с мамой место. Мамина ординаторская. В нижней части больницы горело сильнее, а здесь – так. Даже диван остался. Когда я была маленькой, я спала тут на маминых дежурствах.

Но моим любимым местом всегда был подоконник. Мне нравилось смотреть на больничный сквер и считать собак. Если насчитывала больше пяти, мама давала шоколадку или конфету. Пациенты маму любили, так что у неё постоянно было вкусненькое.

Потом я, конечно, перестала ходить с мамой, лет с десяти. Сама оставалась дома или ночевала у Ланы на втором этаже. Мама у неё почему-то всегда жалела меня. Из-за того, что папа с нами не живёт. Как будто так прям он нужен. Будь у нас папа, мы бы, может, и не проснулись, когда пришёл Пожирающий. Мама бы не работала в две смены, спали бы себе спокойно. Но тогда мама как раз вернулась с дежурства. И разбудили Лану и её родителей, и все успели в убежище. В отличие от большинства.

Я сажусь на подоконник и смотрю на чёрный мёртвый город. Знаете, я как-то думала – по чему я скучаю больше всего? Ну, оттуда. Из старой жизни. Вот, например, по еде. По фруктам, свежей выпечке. У нас, правда, тоже есть галеты и консервированные персики. Но это вообще не то. И ещё по запахам. По настоящим запахам, не таким, как сейчас в убежище или катакомбах – земли, гари, влаги, пота. Нет, я скучаю по «живым» запахам. Вот, например, по запаху яблок или кофе. Просто обожаю запах кофе. Или по запаху бургеров на фудкорте.

Но больше всего я скучаю по зелёному цвету. Город – чёрный, убежище – серое, катакомбы – коричневые. Жизнь в трёх цветах. Хотя нет, есть ещё красный. Цвет крови. Цвет Пожирающего.

После той ночи он навсегда со мной. Мама трясла меня, кричала: «Нола! Нола! Нола!» – а я никак не могла проснуться и понять, что происходит. И тут я увидела его. В окне. Кровавый цвет, застилающий небо. Я застыла от ужаса, а мама всё кричала: «Нола! Вставай!» – но я не могла оторвать взгляд от кровавого неба. И тогда мама ударила меня по щеке. И я наконец очнулась.

Я кинулась к шкафу, но мама закричала: «Бросай всё! Бежим!» – и мы рванули из квартиры, я только успела схватить свой рюкзак со стула. Мы с секцией по альпинизму собирались в дневной поход на следующий день.

В коридоре уже кричали люди, и я побежала к лифту, но мама схватила меня за руку и потащила мимо, к лестнице. Кто-то долбил из лифта и звал: «Помогите!»

– Кричи! – приказала мама. – Буди людей!

И я стала орать во весь голос. Мы с мамой неслись по лестнице и кричали: «Пожар!» А на третьем я поняла – Лана!

– Лана! – крикнула я маме, но мама замотала головой:

– Бежим!

Я дёрнулась в сторону и всё равно побежала к их двери. Подъезд уже начал заполняться дымом.

Я молотила как ненормальная в дверь, пока не открыла перепуганная мама Ланы, и я заорала:

– Огонь! Бежим!

Она кивнула и бросилась в квартиру, а моя мама со всей силы дёрнула меня к выходу, так, что потом две недели сходил синяк от её пальцев.

На улице было не пойми что – испуганные люди, машины, дым. И красное зарево Пожирающего до небес в той стороне, где были лаборатории. Мы бежали к убежищу, и по дороге нас чуть не сбила машина, которая мчалась к выезду из города.

У входа в убежище люди толкались в панике. Я притормозила, чтобы достать забившегося под машину кота, но в этот момент меня резко пихнули в бок, и я чуть не упала, а когда поднялась, кот уже исчез, и очень высокий мужчина подхватил меня за плечи и потянул в убежище. Я увидела маму, она сопротивлялась потоку людей, затягивавших внутрь, и звала:

– Нола! Нола!

Тот высокий мужчина крикнул:

– Она здесь!

Потом я узнала, что его зовут Корт и он был лучшим поваром в нашем городе. Кровать Корта – на втором ярусе через четыре от моей.

В ту ночь в нашем убежище спаслись триста сорок три человека. Когда мы смогли выйти наружу через двадцать семь дней, то узнали, что в западном убежище тоже спаслись люди. Мы пришли к ним по катакомбам. Этим катакомбам уже лет пятьсот или больше. Дядя Дор говорит, что там раньше жили отшельники. Они уходили под землю и замуровывались в комнаты, а другие люди приносили им еду. Мне кажется, дураки были эти отшельники, вот кто. Каждый день из тех двадцати семи я мечтала выйти наружу.

Через неделю проход в западное убежище обвалился. Но Тэн говорит, что в городе есть ещё два убежища. Одно большое и старое, а второе совсем новое. Его ещё не успели запустить, но там есть всё, чтобы выжить. Проходов к ним нет, потому что катакомбы не везде. А вот Пожирающий почти везде.

Отсюда, из окна, это хорошо видно. Там, где были лаборатории, горит до сих пор. Центр горит. Склады горят. И главное – горит пятиметровый забор с колючей проволокой вокруг города. Забор делали для безопасности. Въезд в Этру – по пропускам. Чтобы ни один из них не мог узнать, какие разработки ведутся в наших лабораториях. Потому что Пожирающий – самое новое, самое мощное оружие против них. А теперь он запер нас здесь, как в ловушке.

Небо розовеет, пора возвращаться. Не вернусь вовремя – прощай прогулки «на воле».

Звук раздаётся так внезапно, что я впечатываюсь в подоконник. Оборачиваюсь, и страх комком падает в кишечник. Там, в дверном проёме! Там кто-то есть! Тень. Девочка в чёрном. Ниже меня ростом. Худющая. Глаза огромные, страшного голубого цвета. Смотрит насквозь. Сердце долбится в грудную клетку. Вспомни, вспомни, что делать! Чем испугать призрака? Молитва! Читать молитву! Но я не знаю ни одной!

Вдруг призрак двигается. Делает шаг назад. Наступает на ножку сломанного стула, тихо вскрикивает, покачивается, с трудом удерживает равновесие. В глазах – страх. Подождите… Голубые глаза! Ярко-голубые глаза! Я вглядываюсь – из-под чёрной банданы торчит прядь волос, серая из-за сажи. И теперь я понимаю. Голубые глаза, белые как снег волосы, бледная кожа. Белая! Белая в Этре!

Страх сменяется злостью, и она видит это, пятится.

– Эй ты!

Она разворачивается и бросается в коридор.

– Эй! Стой!

Я спрыгиваю с подоконника, и нога отдаёт неприятной болью, натягивается новая тонкая кожица на ожоге. Чёрт! Смотрю – не лопнула. Бегу за Белой.

В коридоре её нет. Прислушиваюсь. Где же ты? Тихо. Притаилась, как крыса. Ничего, ничего. Я знаю каждый уголок этого здания. Я найду тебя.

– Эй! Я тебя не трону!

Молчит. Не верит. Умненькая крыска.

Наклоняюсь к полу и присматриваюсь. Ага. Крыска оставила следы. Я наступаю как можно аккуратнее, обхожу обломки. И куда это мы побежали? В бывшую процедурную. Вот где ты прячешься. Я крадусь к двери. Заломаю её и притащу в убежище. Не отобьётся, в ней килограмм сорок, не больше. Откуда она вообще здесь взялась?

Я знаю, что другого выхода из процедурки нет, и становлюсь в проёме.

– Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать…

Молчит. Три шкафа, перевёрнутая кушетка, гора грязных полуобгорелых тряпок. Прячься не прячься…

Начну с большого шкафа, в другой она не влезет. Я делаю шаг, и тут Белая выскакивает из-за маленького! Ах ты, крыса! Она прыгает через кровать к выходу, но не тут-то было! Я в последний момент хватаю её за футболку и валю на пол. Это легко – она почти ничего не весит. Какая-то железяка упирается в место ожога, и я морщусь от боли. Белая дёргается, но я не отпускаю, я так сильно сжимаю её одежду, что она не вырвется. Трещит футболка, и я дёргаю снова, придавливаю всем своим весом. Её худое грязное лицо прямо передо мной – маленький вздёрнутый нос, тонкие губы. И эти глаза! Она пытается что-то сказать, но я придавила её горло, так что она просто хрипит и смотрит на меня в отчаянии. Я придавливаю сильнее.

– Страшно тебе, крыса?

Она хватает меня руками, вся извивается, но я гораздо сильнее, у неё нет шансов.

– Это из-за вас всё случилось! Вы всё устроили! Вы!

Скоро потеряет сознание. Но пусть сначала помучается. Это всё из-за неё! Из-за неё нет со мной мамы! Из-за неё нет моей старой жизни! Из-за таких, как она!

У Белой почти не осталось сил. Я слегка ослабляю хватку, чтобы не прикончить её случайно. Такого подарка она не дождётся! Пусть Тэн решает, что мы с ней сделаем.

Я переношу вес на бедро, и это моя ошибка. Она вдруг дёргается и с неожиданной силой пинает меня ногой в место ожога. Боль такая, что темнеет перед глазами и я на несколько секунд теряю ориентацию в пространстве. Я не вижу, что она делает, слышу только, как что-то упало, потом она дёргает меня и хватает мой рюкзак. У меня едва хватает сил, чтобы приподнять руку. Я слышу, как она убегает. С моим рюкзаком! Боль, боль, пульсирующая боль. Всё тело в испарине, слабость такая, что не могу перевернуться. Я стискиваю зубы и утыкаюсь лицом в пол, ору. Не знаю, от чего больше – от боли или от злости.

Когда я наконец встаю, Белой, конечно, нигде нет. Подворачиваю штанину – она вся намокла от крови.

В коридоре нахожу свой рюкзак. Всё на месте, кроме протеинового батончика. А я ведь берегла его на особый случай. Это был батончик для похода, который так и не состоялся. С собой у меня всегда антисептик. Лью на ногу. Чёрт! Чёрт! Чёрт! Как щиплет! Наконец, через несколько минут, становится легче.

Прихрамывая, спускаюсь вниз, обратно мимо бывшего супермаркета. Толкаю решётку, дальше пятнадцать ступенек вниз в темноте, на ощупь. На седьмой ступеньке натыкаюсь на что-то большое и твёрдое. Щупаю руками. Похоже на железный мусорный бак. Откуда он здесь? Он не может быть здесь! Пытаюсь обойти, но бак перегородил проход. Тащу на себя – застрял намертво. Накатывает паника. Что происходит? Мне нужно обратно! Дёргаю бак со всей силы, толкаю вперёд, но он только долбится о стены, вверх-вниз на пару сантиметров. Ну же, давай! Бак остаётся на месте, а я сажусь на ступеньку и закрываю лицо руками. Как я теперь найду убежище? Никто не знает, что я здесь.

Это может быть только Белая. Но как? Откуда она знает? Она что, следила за мной? А что, если она это специально всё подстроила? Бред! Жаль, что я её не придушила в больнице.

Из оцепенения меня выводит шорох. Она? Вслушиваюсь. Шумит ветер. Так, надо взять себя в руки. Скоро совсем стемнеет, нужно найти, где переночевать, не спать же на бетонных ступеньках.

Я выхожу наружу и оглядываюсь. Кругом чёрные закопчённые здания, скелеты легковых машин. Сколько они горели? Неделю? Месяц? Некоторые у нас в убежище говорят, что Пожирающий может гореть на одном месте до полугода. Он должен был сжечь их. Это для них его придумали. Для их бетона, металла, дерева, асфальта. Для их зданий и техники. Для их людей.

У нас в убежище есть мужчина, его зовут Тейго. Он работал охранником в лабораториях. Он говорит, что туда невозможно было пробраться. Что в ту ночь проводили какие-то испытания. Получается, что Пожирающий как бы вышел из-под контроля. Но у нас никто в это не верит. Странно ведь – Пожирающий как по волшебству сразу перекинулся на склады с пеной? Пеной, которая, единственная, может его потушить. Не сработали тревожные сирены. Дядя Дор, конечно, говорит, что Пожирающий «знал», что надо делать. А я вот что думаю – белые это устроили! Не знаю как, но они пробрались в Этру. Хотели уничтожить нас, но не знали, что Пожирающего так просто не остановить. Надеюсь, что он быстро перебрался через границу. Что они все там сгорели. И та крыса – последняя выжившая. Но и она получит своё.

Я решаю идти в больницу. На этот раз поднимаюсь на седьмой этаж – он пострадал от огня меньше всего. В одной из палат даже нахожу несколько пыльных матрасов. Почти целые. Стаскиваю их в угол, делаю «гнездо». Ночью прохладно. Желудок напоминает, что я давно пропустила ужин. На дне сумки завалялись две маленькие круглые галеты. Негусто. И ещё жутко хочется пить. Обыскиваю шкафчики, пока совсем не стемнело. Там в основном мусор. Что не сгорело, собрали наши. Они уже были здесь, искали лекарства. И похоронили тех, кто не смог уйти. Точнее, то, что от них осталось. Первые две недели на поверхности много хоронили. Теперь уже меньше.

В ординаторской я нахожу ящик с замком. Приходится над ним потрудиться. Луплю со всей силы дужкой от кровати. Грохот стоит такой, что слышно, наверно, на несколько кварталов. Наконец мне удаётся расшатать дверцу. Я подсовываю дужку в образовавшуюся щель. Ну давай, ещё немного. Щель становится шире, и мне удаётся сдёрнуть дверцу с петель.

Внутри почти ничего нет. Зачем вообще было закрывать? Нахожу упаковку стерильного бинта, два блистера каких-то таблеток и несколько упаковок с ампулами физраствора. Отламываю стеклянные верхушки ампул и жадно всасываю солоноватую жидкость. Этого мне хватит на какое-то время.

Возвращаюсь в «гнездо», но долго не могу уснуть. Постоянно мерещатся какие-то звуки. Думаю о Белой. Что ей здесь нужно? Болит нога. Лью антисептик, жду, оборачиваю бинтом. Становится лучше, и я проваливаюсь в отвратительный, липкий сон. Мне снится, как я брожу по больнице и ничего не происходит. Я что-то ищу, но не могу найти и выйти тоже не могу. И так круг за кругом.

Наконец я просыпаюсь. Ещё темно. И холодно. Явно слышен какой-то звук. Шаги? Шёпот? Дождь. Подхожу к окну – зябко. Дождь идёт с равномерным спокойным стуком. Ставлю на подоконник погнутую больничную утку. Жду, пока наберётся немного, ополаскиваю, снова набираю и пью. Вода холодная, сладковатая. Вдали колышутся красно-багровые языки Пожирающего. Ему обычная вода нипочём. Интересно, далеко он ушёл? Может, мы последние выжившие на планете. Иначе бы нас давно спасли. А может, мы просто никому не нужны.

Ложусь в «гнездо», поглубже, под матрасы. Сразу становится тепло. Чувствую, как накатывает приятный глубокий сон. Завтра будет непростой день.

Глава 2

Просыпаюсь поздно, солнце уже слепит вовсю. Время, наверно, к обеду. Пью дождевую воду из утки, обрабатываю ногу. Рана немного успокоилась за ночь. Желудок скулит.

Итак, что мы имеем. Да в общем-то, только один вариант и имеем. Нужно найти другой вход в катакомбы. Пытаться вычислить – бесполезно, это же не городские улицы и проспекты. Ходы рыли чокнутые фанатики, у которых напрочь отсутствовала логика. Так что вход может быть через сто метров, а может – за несколько километров.

Правда, есть у меня одна идея. Ещё до того, как я обожгла ногу, старшие брали нас с Ланой на вылазку. И там было здание суда – оно наполовину погасло, а наполовину горело. Это очень страшно. Не знаю даже, как объяснить. Как будто стоишь перед открытой клеткой с диким животным. Но главное не это. Главное – там рядом был вход в катакомбы. И я точно помню, как кто-то сказал – этот ход примыкает к самому большому тоннелю. А по самому большому тоннелю можно пройти к нашему убежищу. Короче, то здание, я примерно помню, в какой оно стороне, – рядом с телевышкой. Это мой единственный шанс.

Я на всякий случай ещё раз пробую спуститься через свой вход, как будто за ночь могло произойти чудо. На обратном пути наступаю на что-то шуршащее. Упаковка от моего протеинового батончика. Что подтверждает – крыса была здесь. Что ты задумала, хитрая крыска?

Сворачиваю на ближайшую улицу, кажется, я здесь была когда-то. Ну да, точно. Здесь был зоомагазин. Объёмная вывеска с золотой рыбкой. Вывеска на удивление почти не пострадала. Вокруг всё чёрное, обгорелое, а она такая же жёлтая. Её огонь как будто и не тронул. Дядя Дор бы сказал – «Пожирающий так захотел».

– Вот почему, – говорит он, – некоторые здания он сжигает до основания, а некоторые – едва облизнёт? Или во всей квартире всё изнутри сожжёт, а в одной комнате оставит?

Я и сама это заметила на вылазках. Но мне кажется, это случайности. Ну или там материалы более горючие где-то. А то, что дядя Дор чувствует, где появится огонь… Бывают же люди не от мира сего. Я сначала думала, что дядя Дор после той ночи поехал крышей, но мама сказала, что он давно такой. Что он раньше на заводе работал, а потом поссорился с дочерью. И дочь уехала, и даже не оставила адреса. А у дяди Дора больше никого нет. Вот он и свихнулся слегка от одиночества, ушёл с завода, стал делать кукол на заказ. Куклы странные: с тонкими ногами и руками, длинными тёмными волосами и ресницами. Я это знаю, потому что он у мамы в больнице лежал и подарил ей одну. Она стояла у нас на столике в прихожей. А кукол всех зовут Изольдами, как его дочь. Так что дядя Дор всякого наговорить может.

Решаю заглянуть в зоомагазин – вдруг там хотя бы кошачий корм остался. Я пробовала один раз, есть можно. Но внутри хаос и всё сгоревшее. Клетки, где сидели животные, открыты, и от этого я чувствую облегчение.

Солнце жарит, воздух после дождя влажный и неприятно тёплый. Дальше направо, на перекрёстке. Здесь асфальт весь как будто в мелких волнах. Тоже горел. На обочине то, что осталось от автобуса. Расплавленные шины стекли на асфальт, как лужицы мороженого.

По-хорошему бы ускориться, но уже хочется есть, да и найду ли я ход сегодня? Смотрю по сторонам – где бы добыть еды? Примерно через километр мне везёт. Я замечаю продуктовый магазинчик на углу дома. Внутри, конечно, всё перевёрнуто. Витрины разбиты, всё в саже. Но сам магазин горел мало. Ищу на полках, шарю по полу – ничего. Дверь в подсобку кто-то запер, по ней прошёлся Пожирающий («облизнул», как сказал бы дядя Дор). Она чёрная, с пузырями пластика. Толкаю плечом – дверь хрустит, но остаётся на месте. Не уверена, что мне хватит сил. Зато рядом стоит холодильник. Он высокий, и если его правильно толкнуть… Я подсовываю под его днище какую-то длинную железяку. Получается рычаг. Так, ещё немного. Тяжёлый, зараза! Удаётся приподнять его…

Холодильник медленно наклоняется, зависает на секунду, а потом с грохотом падает на дверь. Дверь сбивает с верхних петель, но она остаётся висеть, на ней под наклоном – холодильник. Я с трудом пролезаю в образовавшуюся щель.

В подсобке тоже бардак, но здесь чище. Здесь не горело, но еды нет. Видимо, собрали сами хозяева. Я начинаю шарить в брошенных коробках, ящиках. Засовываю руку под стеллаж и нащупываю что-то металлическое. Банка консервов! Отряхиваю этикетку. Рис с цыплёнком! Вот это удача! Я открываю банку ножом (мамин подарок на прошлый день рождения, тоже был в моём рюкзаке) и за пару минут проглатываю содержимое. По-хорошему бы погреть, конечно. Цыплёнок оказывается вкусным, очень вкусным. Я на всякий случай ещё раз осматриваю подсобку. В одном углу нахожу две твёрдые, как деревяшки, вафли. Лучше, чем ничего.

Выглядываю в проём окна – может, проще вылезти здесь? Не получится, высоковато. А это что? На другой стороне улицы какое-то движение. Я прижимаюсь к стене, вглядываюсь. Худая фигура в тёмной бандане. Прячется за углом, высматривает. Интересно… Значит, крыса шла за мной всё это время. Что ей надо? Придётся выяснить. Я прикидываю – пробраться к ней сейчас незаметно вряд ли получится. Увидит – убежит, и с моей ногой я её вряд ли догоню. Значит, надо заманить её, но только куда? Соображу по ходу. Сейчас надо вернуться на видное место, чтобы крыса ничего не заподозрила.

Я продолжаю двигаться по улице, но теперь все мои мысли только о Белой. Надо признать – она хороша. Лишь изредка я замечаю её тень, когда вроде как сажусь поправить кроссовку или окидываю взглядом округу. Но даже когда я её не вижу, я чувствую – она рядом, она идёт следом.

Через полчаса я наталкиваюсь на препятствие. Посреди асфальта – дыра в несколько метров. Как огромный чёрный рот. Если прикинуть, то это примерно… Это похоже на центральный тоннель катакомб!

Я вглядываюсь в место обвала. Там, внизу, скопилась дождевая вода. Значит, упало вечером или ночью. Может, даже до того, как крыса перегородила мой вход металлическим баком. От этой мысли мне становится немного легче. Может, я бы и не смогла пройти обычным путём. Я осторожно сажусь на корточки у края (нога тут же напоминает о себе тупой болью). С обеих сторон свисают лохмотья асфальта, рыбьей головой торчит из провала металлическая морда легковушки. Вряд ли получится спуститься здесь. Не факт, что смогу откопать проход в тоннель. Я решаю не рисковать. Тем более что идти осталось недолго.

Телевизионная вышка уже близко. А вместе с ней и Пожирающий. Отсюда видно, что город окружён стеной – здания в красном огне, а вверх поднимается чёрный дым. Он не такой густой, как от обычного огня. Пожирающий уничтожает медленно. Как будто обволакивает огненной плёнкой и выпивает всю жизнь.

Я оглядываю провал в асфальте, а сама краем глаза наблюдаю за Белой. Ну, где же ты? Ага. Наконец. Еле уловимое движение. Крыска спряталась среди гаражей. Если спугнуть её, заставить войти внутрь… Я поднимаю с земли два куска бетона. Небольшие, как раз ложатся в ладонь. Потом делаю несколько шагов в сторону гаражей, и Белая тут же ныряет внутрь. Хорошо, очень хорошо. Послушная крыска.

Я делаю вид, что пытаюсь рассмотреть дорогу впереди, и незаметно достаю из рюкзака рогатку. Охотничья. Нашла на одной из вылазок, дядя Дор помог починить. Рогатка не выглядит опасно, но дядя Дор сказал, что может даже оленя свалить. Мы с Ланой тренировались стрелять по пустым консервным банкам. Если бы крыса видела, какие вмятины оставляют камни, она бы забрала её вместе с протеиновым батончиком.

Подхожу к тротуару – крысе меня отсюда не видно, она забилась внутрь, – а потом тихо, в два прыжка (потерпи, нога!) оказываюсь у входа. Ещё прыжок.

Крыса не ожидала. Крыса ошиблась. Крыса в ловушке.

– Привет, крыса, – говорю я.

Я натягиваю тяжи и целюсь ей в голову. Один выстрел – и всё. Она такая замученная, что камень почти наверняка прибьёт её. Смогу ли я убить человека? Смотрю на крысу. Я её ненавижу. Я её презираю. Я натягиваю тяжи до максимума.

– Нет, пожалуйста! – Крыса смотрит на меня испуганными голубыми глазами. – Нола, нет!

Она застаёт меня врасплох, я ослабляю натяжение. Белая быстрым движением смотрит на дверь, и я тут же возвращаю рогатку в прежнее положение.

– Нола, пожалуйста.

Нет уж, ты меня не проведёшь.

– Откуда ты знаешь моё имя?

– Я должна тебе рассказать…

Я повторяю, снова целясь ей в голову:

– Откуда. Ты. Знаешь. Моё. Имя.

Она сглатывает.

– Ты разговариваешь во сне.

Я пристально смотрю на неё. Не похоже, что врёт. Я и вправду разговариваю во сне, мне уже сто раз говорили. Это значит, она была ночью в больнице. Это значит, она могла в любой момент…

– Нола…

– Не смей произносить моё имя своим мерзким ртом. – Я чувствую, как ненависть накатывает новой волной. – Зачем ты скинула бак?

– Мне нужна была твоя помощь, – тихо отвечает Белая.

Что она только что сказала?!

– Я знала, что проход осыплется, – добавляет она и тут же начинает говорить быстро-быстро, скороговоркой: – Мне нужна еда, немного еды. И пройти на ту сторону реки. Я спасла тебя. Тебя бы завалило. Пожалуйста. Помоги, и я исчезну. Я же спасла тебя. Пожалуйста.

Это уже какой-то бред, я перестаю что-либо понимать. Смотрю на Белую. На рогатку. Рогатка возвращает меня в реальность. Нельзя дать крысе запудрить мне мозг.

– Ты не могла знать, что тоннель обвалится.

– Я в городе уже три недели. Я видела снаружи, что он проседает.

– Ты не могла знать, когда именно он провалится.

– Я видела снаружи, – гнёт своё Белая. – Я пошла, чтобы тебя предупредить.

Я вдруг понимаю – она просто чокнутая. Эти блестящие глаза, чёрные круги под глазами. Только чокнутая могла продержаться в мёртвом городе три недели. Она как будто догадывается, о чём я думаю, и говорит:

– Мы с папой искали проход через город. Мы разделились, и две недели назад он не вернулся.

Значит, ещё есть взрослый. Нужно быть осторожнее.

– Нет прохода через город, – отвечаю я. – Город в кольце огня.

– Есть, – отвечает Белая. – В один мы зашли. А второй – в районе Заречья.

– Откуда ты знаешь?

– Папа вычислил.

– Бред. Наши бы его нашли.

– Он узкий. Папа вычислил. У него были документы. Он был… журналист.

Мы обе замолкаем. И я вдруг понимаю – я упустила момент, чтобы выстрелить. Могла три минуты назад, пока она не назвала меня по имени. Пока я ей не ответила. А теперь не смогу.

– Покажи, где вы зашли, – говорю я.

– Там опять горит.

– С какой стороны?

– Со стороны границы.

– Значит, к вам тоже пришёл огонь?

– Через три дня.

Они не смогли остановить Пожирающего. От этой мысли мне становится легче.

– Что сгорело?

– Всё.

– А убежища?

– Тоже есть.

– Но ты здесь.

– Папа сказал, что мы сможем выйти туда, где нет огня.

– Он ошибся.

Итак, что мы имеем. Взрослого можно во внимание не брать. Думаю, он давно мёртв. Крыса, по всей видимости, слегка тронулась умом, но она может быть полезна нашим. Вдруг она правда что-то знает.

– Сейчас мы пойдём к телевышке, – говорю я. – Ты идёшь впереди и не оборачиваешься, если не хочешь, чтобы я проломила тебе башку. Там мы спустимся и по катакомбам дойдём до моего убежища. Наши решат, что с тобой делать.

– Нола…

– Я тебя предупредила! – Я целюсь и делаю шаг вперёд.

– Прости. – Она съёживается и добавляет после паузы: – Мы не спустимся у вышки, там огонь.

Я усмехаюсь:

– Так я тебе и поверила. Давай топай вперёд.

Белая послушно выходит из гаража, шмыгает по пути носом. Джинсы на ней грязные, снизу истёрлись до бахромы. На шее синеют следы от вчерашней драки. За спиной большой чёрный рюкзак.

– Что в рюкзаке?

– Вещи.

– Покажи.

Она поворачивается и идёт ко мне.

– Да на месте ты стой, куда пошла? Там открой, выложи на дорогу.

Белая кивает и расстёгивает рюкзак. Достаёт две бутылки с водой, грязный старый плед, металлическую миску, ложку, кружку, пакетик с рисом, складной нож.

– Нож отдай.

Она молча толкает его по земле в мою сторону, и я убираю нож к себе в рюкзак.

– Что в другом кармане?

Две пары носков и трусов, серых и застиранных, носовой платок, какие-то таблетки, растянутый шерстяной свитер, порванный атлас дорог, спички.

– Серьёзно? Спички? Тебе здесь огня мало?

Пожимает плечами и снова шмыгает носом, вытирает нос рукой. Фу.

– Возьми платок, – морщусь я. – Что за таблетки? Покажи.

Не хватало ещё, чтобы она подсыпала мне эту гадость в еду. Она кидает блистер. Обычные обезболивающие.

– Дальше доставай.

Фонарик, мыло, зубная паста и потрёпанная зубная щётка. А по ней и не скажешь, что пользуется. Свёрнутый кусок полиэтилена, расчёска, тканевый мешочек.

– Что внутри?

Нехотя открывает. Внутри браслет из розовых полупрозрачных бусин.

– Красивая штучка, – говорю я.

Белая сжимает браслет в ладони, делает шаг назад. Смотрит на меня как дикое животное. Нет, она точно чокнутая.

– Да не нужна мне твоя безделушка.

Она складывает все вещи обратно, и мы отправляемся в сторону вышки. По пути я думаю о том, как поступят с Белой. Раньше бы мне объявили благодарность. Проявила бдительность, поймала врага на нашей территории. Её бы, наверно, допрашивали. Может, обменяли на кого-то из своих. Может, в тюрьму. Так было бы в другом мире. А в нашем… В любом случае допросят. Слишком странно это. То, что она говорит. А дальше… Это уже не мои проблемы. Решат что-нибудь.

Пожирающий ещё далеко, но я чувствую, как моё тело наливается страхом. Он заполняет грудную клетку, сдавливает органы. Стекает в ступни, ноги становятся тяжёлые, как будто чужие. Сердце пытается согнать это оцепенение, колотится со всей силы, гонит, гонит по телу кровь. Но кровь тоже наполнена страхом. Он накатывает после той ночи, стоит мне приблизиться к огню. Ничего не могу с собой поделать.

Я пытаюсь думать о проходе. Скоро я спущусь вниз, вернусь в наше убежище. Увижу Лану, всех остальных. Отмоюсь от копоти, лягу на свой ярус – я сплю на третьем, над Ланой. Может, к этому времени уже вернётся мама.

– А зачем ты ходила в больницу?

Белая. Ну вот. Я только отвлеклась на свои мысли, а крыса всё испортила.

– Не твоё дело.

– Прости, что забрала твой батончик.

– Не прощу. Молча иди.

– Хорошо.

Начинается историческая часть города. Мы подходим к бывшему зданию книжного магазина. Старинный угловой дом, он даже сейчас красивый. Хотя сильно горел. Он как будто кричит проёмом из арочного окна в три этажа. Дядя Дор говорит, что там были витражи. Мы осматривали этот дом на одной из вылазок. Думали, найдём что. Ничего там внутри не осталось.

– Налево сворачивай, – говорю я Белой.

Мы проходим вдоль чёрной стены, почти везде над окнами сохранилась лепнина. Завитушки, листья. Лица какие-то. Жутковато они выглядят. Ещё один поворот…

Я останавливаюсь. Вот он, нужный дом. На нём танцуют языки Пожирающего. Нежные, полупрозрачные. Свежие. Я опускаю рогатку. Нужный дом. И он горит. Я вижу бетонную выпуклость с решёткой, закрывающей вход в катакомбы. И я не могу туда попасть. Это был мой единственный шанс.

– Куда теперь?

Я поднимаю глаза на Белую, я и забыла про неё. Она подошла близко, но у меня нет сил, чтобы поднять на неё рогатку. Единственное, чего мне действительно хочется, так это заплакать.

– Надо найти место для ночлега подальше отсюда, – говорит Белая и вытирает нос платком.

Я молчу.

– Ты не пройдёшь. Он долго будет гореть. Мы найдём другой проход.

Мы. Смешно. Мы с Белой – дружная команда.

– Давай вернёмся, – говорит Белая.

– Знаешь что, – отвечаю я, – вали отсюда. Я разрешаю. Иди, пока я добрая. Без тебя разберусь.

– Мы можем помочь друг другу.

– Я не собираюсь тебе помогать.

– То место, куда мне нужно… там убежище, а рядом вход в катакомбы.

– Так тебе и поверила.

– Это правда. Вдвоём у нас больше шансов. А потом я уйду.

Внезапно я понимаю, что крыса права. Вдвоём у нас больше шансов. А вдруг она действительно приведёт меня к катакомбам? А я заставлю её пойти к нашим.

– Ладно, – отвечаю я.

Нам ничего не остаётся, как вернуться обратно. Белая идёт рядом, но слишком близко не подходит. Снова мимо книжного. Закопчённые лица-барельефы как будто смеются надо мной. До вчерашнего дня мне казалось, что у меня ничего не осталось после того, как пришёл Пожирающий. Сейчас я думаю о том, сколько у меня, оказывается, было.

Мы возвращаемся назад на пару кварталов, туда, где безопасно. Белая предлагает заночевать в трёхэтажном жилом доме. Я назло ей отвечаю нет, и мы останавливаемся в таком же жилом доме, только напротив.

Здесь Пожирающий прошёлся вскользь, как будто торопился. Я выбираю маленькую комнату с одним окном, чтобы меньше дуло. Межкомнатная дверь светло-коричневая, а по центру один над другим два чёрных горелых круга, и дальше к полу спускается треугольник. Похоже на женщину в платье.

– На девушку в платье похоже, – кивает на дверь Белая.

– На пятно горелое похоже.

В углу – то, что осталось от раскладного диванчика, у окна стол. На него рухнула полка. Дверцы потемневшего от копоти шкафа открыты, на полу – груда тряпья, вся в пыли. Огонь не тронул. В самом низу торчит кусок бледно-розового фатина в пайетках. У меня тоже когда-то было платье принцессы.