Читать онлайн Аномаль

© Елена Грановская, 2025

ISBN 978-5-0067-2360-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРОЛОГ

Москва-Сухум, июнь 1999 г.

Он запомнил этот день, врезавшийся в сознание. Неприятный, страшный, полный суматохи и недосказанности. Евгений держал его в памяти, но не вспоминал, однако и не мог забыть – не хотел.

Он до сих пор помнил всё посекундно.

Стоял пасмурный июньский день. В столичном экономическом техникуме стартовал первый этап вступительных испытаний для выпускников школ. Среди первых поступавших был и он, Женя. Юноши и девушки в коридорах вели себя по-разному: одни стояли парочками и перешептывались с серьезными лицами, кто-то кучковался и шутил, другие нервно перелистывали последние страницы конспектов и шевелили губами, повторяя плохо выученный материал. Женя стоял в стороне, прислонившись к стене, и оглядывал своих возможных однокурсников, держа в руках паспорт и расписку. Устав стоять на одном месте, он прошелся до стенда со списками поступающих, раскиданных по дням вступительных экзаменов, и от нечего делать перечитывал десятки фамилий.

Когда он дошел до середины списка, двери в коридор во всех аудиториях открылись. Из них вышли преподаватели, мужчины и женщины, из каждого кабинета по одному, и в ожидании посмотрели на экзаменуемых.

– Дорогие поступающие, попрошу внимания! – на весь коридор провозгласила одна седовласая невысокая женщина в длинной юбке.

Юноши и девушки умолкли и собрались в одну общую кучу. Женя пристроился где-то в конце, за спиной высокой девушки, и топтался, вытягивая шею, чтобы видеть женщину и не пропустить ни словечка.

– Сейчас мы будем вызывать вас по спискам. Услышав свою фамилию, проходите в аудиторию и садитесь за парты по одному. На столе – только ручки и расписка. Всем всё понятно? Вопросы? Тогда удачи! Итак.

Женщина вскинула руку с листом, где были написаны фамилии абитуриентов, и стала приглашать их в аудиторию. Постепенно юноши и девушки отсеивались. Женя попал в третью аудиторию к преподавателю с серьезным выражением лица, одетому в изумрудный кардиган со светлыми брюками, и в очках в роговой оправе. Когда все абитуриенты в аудиториях расселись, преподаватели прошли к учительскому столу и объяснили порядок прохождения вступительного экзамена. Несколько минут при распахнутых в коридор дверях все ждали, когда принесут экзаменационные билеты и анкеты для поступающих. Сидели молча: преподаватели оценивающе изучали вчерашних выпускников школ, уже сейчас видя «умниц» и «безнадёг»; будущие студенты водили глазами по аудитории, смотрели в окно, кидали быстрые взоры на преподавателя, катали ручки по парте.

Принесли билеты и разложили их веером на первую парту. Вздохнув и пожелав про себя удачи, юноши и девушки выстроились в очередь и вытягивали билеты, говорили номер и свою фамилию преподавателю и возвращались на места готовить ответ. Женя взглянул на билет, только когда сел за парту, и облегченно вздохнул: второй вопрос он отлично знал, по первому имел общее представление, а третий хоть и плохо помнил, но думал, что точно может высосать что-то из пальца. Когда Женя, как и все в аудитории, сделал отметки на листе поступающего и услышал пожелания успеха от преподавателя и команду начинать отвечать на вопросы, тут же схватился за ручку и за пять минут на одном дыхании написал второй вопрос, решив дать себе минутный отдых, чтобы собраться с мыслями и работать дальше. Времени на ответ – почти два астрономических часа, а Женя был уверен в своих силах, потому не особо спешил. Хотя тут же подумал, что лучше бы ответить среди самых первых, выйти из аудитории, наполненной атмосферой напряженности и дум, и зайти в буфет, поэтому вновь взял ручку и стал размышлять над первым вопросом.

Спустя время, когда что-то наподобие ответа было написано и преподаватель скорее всего смог бы его засчитать, в коридоре послышались быстрые шаги. Женя на миг отвлекся от экзаменационного листа и посмотрел на закрытую дверь, как шаги в коридоре приблизились к аудитории, где сидел он, и двери резко распахнулись. Все подняли головы. В аудиторию вошла женщина – строгость ее костюма не шла к добродушному лицу – и, приблизившись к сидевшему за столом преподавателю, нагнулась и что-то быстро прошептала ему на ухо. Она была чем-то встревожена.

– Простите, Анатолий Валерьевич, – негромко произнесла женщина в костюме, выпрямляясь, и повернулась к экзаменуемым. Те отложили пишущие принадлежности и бесшумно смотрели на преподавателей.

– Хорошо, вхожу в положение, – кивнул мужчина и, вставая, обратился к юношам и девушкам. – Евгений Зорин кто?

Женя вздрогнул, услышав собственное имя, и поднял руку, почти одними губами произнес: «Это я».

– Евгений, выйди, там очень срочный звонок. Твоя мама звонит, – быстро произнесла женщина.

Сердце сделало рывок, словно хотело выпрыгнуть из груди, и бешено забилось, молоточками отдавая в ушах. Юноша похолодел, поняв, что случилось что-то нехорошее: мама не стала бы просто так искать телефон колледжа и звонить туда, зная, что у него, ее сына, сегодня важный вступительный экзамен.

– Не забудь свои документы и ручку. Можешь прийти написать экзамен в резервный день или в день поступления других групп, – сказал вслед Жене преподаватель, когда тот покидал парту, сдав экзаменационный билет с исписанным ответами листом.

Женщина ждала Женю на выходе в коридоре. Юноша занервничал еще больше: если его отпускают насовсем, да еще упоминают о возможности написать экзамен в другой день, значит, думают, что он не вернется, поскольку дело, по которому звонит его мама, очень важное. Может, даже больше, чем важное. И при этом нехорошее.

Женя закрыл за собой дверь в аудитории и, сжимая паспорт с ненужной уже распиской, последовал за женщиной. Та велела ему поторопиться.

– Что случилось? – наконец решил спросить Женя, когда не услышал от провожавшей его женщины ни слова.

– В деканат позвонили, звонившая представилась твоей мамой, – женщина, поднимаясь, развернулась к нему. – Голос взволнованный, но она пыталась это скрыть. Сказала, чтобы тебя срочно пригласили к телефону. Что это очень важно и не требует отлагательств. Она упомянула твоего папу.

Услышав это, Женя оступился на очередной ступеньке и чуть не упал, ойкнув, но вовремя схватился за перила.

– Всё хорошо? – женщина обернулась на него.

– Д-да.

Юноша глубоко вздохнул, чувствуя, как начинает дрожать из-за страха за отца. Руки вдруг затряслись, живот свело, а всего его словно опустили в ушат с ледяной водой.

Что-то случилось. Что-то произошло. Явно нехорошее…

– Крайняя правая дверь, – женщина указала ладонью в сторону дверей с табличкой «Деканат» и временем работы и получением справок.

Женя прибавил шаг и влетел в кабинет, быстро назвавшись и спросив телефон. Секретарь за столом у окна пригласила его к себе и протянула трубку.

– Мам? – взволнованно проговорил Женя, прижав телефон к уху. – Что-то с папой?

– Женечка! – голос матери звучал надтреснуто, она пару раз быстро вздохнула. – У нас беда. Звонили из управления. Сказали, что отряд на задании… обстреляли.

Женя почувствовал, как ноги подкосились, и он быстрее схватился за край стола, шумно сглотнув. Находившиеся в деканате, увидев, как юноше стало плохо, подскочили к нему и быстро подставили стул, усадив Женю.

– И – папу?.. – горло словно стянули узким металлическим кольцом, голос стал тихим и осипшим. Внутри всё оборвалось.

– Он единственный выжил. Но серьезно, тяжело ранен. – Мама позволила себе немного эмоций: она всхлипнула, но тут же прочистила горло и заговорила быстрее: – Я сама почти ничего не знаю, сказала тебе только то, что сообщили мне. Я не знаю точно, что и когда произошло, но что-то пошло не так, о проводимой операции как-то узнали, их уже подстерегали.

– А папа? – Женя сглотнул, всё еще вцепившись в стол.

– Он уже в госпитале, там, на Кавказе. Мне сказали, чтобы мы с тобой собрали некоторые вещи, за нами приедут.

– Зачем?

– Я правда не знаю, Жень. Будем делать так, как нам скажут. Знаю, дорогой, что сегодня у тебя ответственный день, но уже не до этого.

– Конечно, мам! Я скоро буду!

– Да, прямо сейчас. Я тебя жду. Пока начну собирать вещи. Еще должны позвонить. Пока.

– Бегу! – Женя кинул телефонную трубку, выскочил из деканата, со скоростью марафонца преодолел три этажа здания и выбежал из техникума.

Следующие часы были полны тревоги и спешки. Мама волновалась, но при людях из военного управления старалась не выказывать эмоций. Женя не осознавал происходящее: ему казалось, что всё это страшная иммерсивная театральная постановка, и он оказался затянут в нее по чудовищной ошибке.

Когда юноша, тяжело глотая ртом воздух, подбегал к подъезду дома, то увидел машину из управления. За рулем сидел шофер в штатском и бил пальцами по рулю, поглядывая на жилой дом. Женя проскочил мимо него, не поздоровавшись и даже не зная, успел ли шофер его заметить. В квартире в прихожей стоял младший офицер в летней командной униформе. Женя поздоровался и увидел маму, уже одетую к выходу и укладывающую последние вещи в чемодан. Он подошел к ней и обнял. Она заключила сына в крепкие объятья и прижала к груди, гладя по волосам.

– Жень, посмотри в своей комнате, может, еще что-то нужно взять. Я положила самое основное, – шепнула женщина, отстраняя сына.

– А мы еще сюда вернемся? – рискнул задать вопрос юноша.

– Я не знаю, правда, не знаю. Не бери много, возьми важное. Если что, потом нам вышлют.

– Вышлют? То есть мы можем надолго?.. – Женя заволновался.

– Женя, поговорим потом. Быстрее. Видишь, нас уже ждут, – прервала его мама, ставя чемодан на полу.

Женя прошел в свою комнату и быстро оценил оставшиеся вещи в шкафах и на полках. Старый Рой сопел на его кровати, тоскливо поглядывая за юношей.

– Мам, а Роя возьмем? – крикнул Женя.

– Да. – Ответ его очень порадовал, на душе стало чуть легче: юноша ни на что бы в жизни не променял любимого пса, ни за что бы не оставил его.

– Рой, вставай! Давай, слезай, – юноша небольно пошлепал пса по бедру. Тот заурчал, взглянул на Женю безучастными глазами. Широко зевнув, нехотя спрыгнул на пол и зашагал в сторону прихожей, по пути присев и почесав за ухом.

Юноша услышал голос мамы, переместившейся к входной двери вместе с чемоданом. Он смахнул в оставшуюся пустую сумку пару любимых книг и забавную деревянную свистульку, подаренную отцом на десятилетие, и вышел из комнаты, оглядев ее на прощание взглядом, полных смешанных и противоречивых чувств. Мама подозвала Роя и надела поводок. Офицер что-то произнес и взял ее чемоданы, кивнув на дверь. Они вышли из квартиры, ключи от которой женщина передала офицеру. Погрузив в багажник служебной машины чемоданы, все молча сели в салон, и водитель тут же тронулся с места.

– Рано утром в управление сообщили, – не отводя глаз от лобового стекла и не поворачивая головы, сказал Жене и его маме сидевший рядом с шофером офицер, – что выездная операция провалилась. Код «красный», объекты каким-то образом узнали, что их планировали ликвидировать. Сейчас тщательно проводятся проверки, в командно-штабном правлении чистится всё, не щадят никого: ни генералов, ни полковников, ни высших, ни низших. Выясняют, как так могло случиться. Кто продал информацию. Как вышло, что узнали о выезде, где отряд будет и когда. Может, это был кто-то из наших. Ничего еще не известно.

– Что с агентами? – холодно произнесла женщина, глядя офицеру в затылок. Женя посмотрел на мать, сердце подскочило к самому горлу. Он потрепал пса по загривку.

– Сначала обстрелы, потом взрыв. Он уничтожил большую часть базы, где засели объекты. Но из тех никто не погиб: их просто там не было. Четырех агентов не стало: троих – на месте, один скончался при транспортировке в больницу. А Валерий Игоревич… У него многочисленные ожоги, ушибы, сотрясение, в общем… худо, но…

– Мама, мам, успокойся, ма… – Женя увидел, как лицо матери побледнело. Она закрыла глаза, по щеке быстро скатилась тяжелая слеза. Юноша обнял маму, а у самого глаза были широко распахнуты от страха. Он представил себе окровавленного отца, лежащего посреди груды обломков террористической базы, и ему самому стало плохо. Рой почувствовал страх и напряжение в салоне автомобиля и заскулил. Женя поспешно погладил мохнатого друга по голове.

Им повезло, что в это время в городе не было заторов, поэтому служебная машина менее чем через час въезжала на автостоянку близ военного аэродрома. За административным зданием, на краю взлетной полосы Евгений успел заметить, как к готовности к очередному вылету приводят грузовой самолет. Словно прочитав его мысли, офицер пояснил: рейс готовят к отправке в тот самый район Кавказа, где произошло столкновение отряда с террористами, и именно на нем Женю и его мать доставят в Сухум, посадив на борт по договоренности с высшим командованием.

– Поторопитесь. У вас не более десяти минут, – сказал шофер, припарковавшись у края полосы и выскакивая из автомобиля.

Младший офицер раскрыл перед женщиной дверь и помог ей выйти, Женя вышел с другой стороны и потянул за поводок пса. Шофер уже вынул чемоданы и сумку из багажника и опустил на асфальт, закурив. Под суровым взглядом офицера он тут же схватил вещи в обе руки и быстро зашагал в сторону самолета. За ним последовали Женя с матерью и офицер.

Их увидели издалека, и, отделившись от небольшой группы людей у самолета, к ним направился военный пилот, еще младше сопровождающего Женю и его мать офицера. Пилот кивнул шоферу, пыхнувшему в ответ сигаретой и проследовавшему дальше к самолету, пожал руку офицеру. Несколько секунд оба военных о чем-то переговаривались. Пилот пару раз взглянул на Женю и его мать и едва заметно кивнул. Юноша переводил взор с самолета, шумно урчащего турбинами, который уже был готов тронуться с места, на офицеров, крепко держа за поводок Роя. Пес смирно сидел возле его ног и любопытно обозревал новую для него обстановку. Женщина от волнения заламывала ладони.

– Жень, ты как? – она обратилась к сыну.

– А ты? – он повел плечом и подошел ближе к матери.

Та не ответила, вздохнув, и притянула его к себе, положив ладонь на плечо, приобняв, и потеребив воротник его рубашки.

А потом офицер, сопровождавший их до аэропорта, попрощался и передал Женю с мамой пилоту. Тот жестом пригласил их к самолету, чтобы посадить в грузовой отсек. Когда они сделали несколько шагов, офицер окликнул женщину. Она остановилась и обернулась, юноша вместе с ней. Пилот поторопил его следовать за собой. Евгений прибавил шаг, потянул поводок и, вывернув голову назад, несколько секунд смотрел на маму и офицера. Он что-то быстро шептал ей и, вынув из нагрудного кармана сложенный конверт, протянул его женщине. Та кивнула и сжала конверт в руках. Офицер еще что-то сказал ей, кивнув, и отступил назад. Она что-то прошептала и, развернувшись, быстрым шагом поспешила к самолету. Повернув голову и гадая, что же сказал и передал маме офицер, юноша чуть не столкнулся с возвращавшимся к автомобилю шофером, погрузившим их вещи в самолет.

Люди у самолета расходились: кто-то запрыгивал по трапу внутрь, кто-то, наоборот, отходил на земле дальше за полосу. Пилот довел Женю с матерью до грузового отсека, передав их новому военнослужащему, а сам убежал в кабину. От гула закладывало уши. Военный помог женщине подняться в полутемный отсек и указал на свободные импровизированные места вдоль тяжелых и длинных ящиков. Юноша, взяв пса на руки, отказался от помощи. Когда он сел рядом с мамой и опустил забеспокоившегося Роя у ног, военный обвел взглядом груз и крикнул людям на улице, махнув рукой. Пол завибрировал, отсек стал медленно закрываться, ограждаясь от дневного света, постепенно опускаясь во тьму. Когда отсек закрылся, что-то щелкнуло и включилось неяркое освещение.

Женя поднял глаза и быстро осмотрел других присутствующих, кто уже был в отсеке. Они не были военнослужащими. Все разного возраста: кто-то чуть старше или младше его матери, есть и пожилая пара, но ни одного ребенка. Все они молчали, некоторые готовы были расплакаться, промокая глаза платком. На их лицах застыла маска мировой скорби. Юноша подумал, что это могли быть родственники погибших агентов. И оказался прав.

Весь полет он старался не смотреть на этих людей, потерявших своих близких. Ему казалось, что все они косо смотрят на них с мамой, кидают обвинительный взгляды: они виноваты в том, что Валерий Сезонов, их муж и отец, выжил, а их собственные дети и супруги, братья и сестры погибли. Женя старался об этом не думать. Но не мог. Ему отчего-то было стыдно. Стыдно перед всеми этими людьми за то, что его отец остался жив, а других членов отряда, лучших в своем роде профессионалов, не стало.

Мама все часы полета молчала и смотрела в иллюминатор на проплывающие внизу густые облака, поля и города, только раз или два спросив, не кружится ли у Жени голова. Юноша всегда мотал головой, тихо отвечая, что всё нормально, и медленно поглаживал Роя, который переместился к нему на колени и тихо лежал, кидая на Евгения вопросительный взгляд: куда мы летим? кто все эти люди?

Все почти два часа полета в отсеке царило тяжелое и давящее напряжение. Для Жени было пыткой находиться среди этих несчастных, потерявших своих близких в страшном взрыве. На душе лежал тяжеленный камень, который, казалось, юноша так и пронесет с собой через всю жизнь. Он не видел сторонних людских глаз, но, кажется, чувствовал – или представлял, хотел представлять, что на него смотрят и осуждают, – но и пытался не думать об этом: вдруг это всего лишь плод его воображения? Когда самолет чуть тряхнуло и пол дал вибрацию сильнее обычного, Женя, для которого уже было невыносимо сидеть в этой духоте и напряжении, посмотрел вниз на землю, и с облегчением отметил, что самолет начинает поворачивать и готовится к постепенному снижению. Под ними расстилались могучие Кавказские горы.

А дальше события происходили еще быстрее, чем в Москве.

Спустя несколько минут самолет приземлился на запасном небольшом аэродроме под Сухумом. Еще какое-то время все сидели в закрытом отсеке, а снаружи подъезжали автомобили, из них выходили люди и обменивались фразами и документами с пилотами. Наконец отсек открыли. Дохнуло жарой, всех ослепило ярко палящее кавказское солнце. Вскочивший внутрь отсека молодой военный призвал пассажиров приготовить паспорта и выходить из самолета. Когда родственники членов военного отряда, в том числе и Женя с мамой, вышли из отсека и отошли к подъехавшим служебным автомобилям, в отсек забежали военные для разгрузки и к самолету подогнали грузовые машины. В считанные минуты абхазец проверил паспорта прибывших вместе с грузом россиян, а затем пригласил в автобус у выезда с территории посадочных полос.

В автобусе было так же душно, даже с раскрытыми окнами. Все расселись отдельно, подальше друг от друга, чтобы переживать свое горе и оплакивать потерю наедине с самим собой. Лишь Женя с мамой сели вместе в самом конце автобуса у окна, посадив рядом Роя.

Следующие полчаса автобус катил своих молчаливых и грустных пассажиров в сторону Сухума. Женя смотрел в окно и дивился сказочной красоте кавказской природы и живости населения, проезжая мимо хребтов, лесов, озер и небольших деревень. Наблюдая за абхазской жизнью, тоска на какое-то время отступила на второй план, но когда однажды юноша развернулся к маме, чтобы обратить ее внимание на красоту гор, увидел, как она, чуть отвернувшись от него в сторону, держит в руках исписанный почерком отца листок.

– Мам, что это? – спросил Женя.

Женщина подняла глаза на сына и быстрым движением сложила лист, сжав его в ладони.

– Это записка, – тихо произнесла она.

– Папы? – уточнил юноша. Женщина кивнула.

– Предсмертная, – добавила она еще тише. Женя оторопел.

– В Москве сопровождающий нас офицер передал ее мне, понимая, что она уже ему не пригодится. Перед отъездом на это задание твой отец, все члены отряда написали записки и отдали их командованию, осознавая, на какой страшный риск идут, что могут не вернуться. Командование распорядилось после их смерти отдать записки нам, их родным. У нас записка теперь просто… Чтоб знали… – вполголоса объяснила женщина, не глядя на сына. – Ты знаешь, что такое предсмертная записка и что в них обычно пишут, что завещают, какие последние слова говорят.

Женя медленно кивнул. Сердце бешено стучало в груди.

– Дашь почитать? – спросил он, взглянув на краешек записки, выглядывающий из сложенных вместе рук матери.

– Нет. Прости, нет, – к его удивлению мама ответила отказом и быстро сложила лист в помятый конверт, а затем убрала его в сумку и тяжело вздохнула. – Я не хочу, чтобы, читая строки, ты страдал так же, как и я.

Другие бы женщины, жены, матери, подумал Женя, уже бы начали рыдать, прижав ладони к лицу, показывать свою беззащитность перед жестоким ударом судьбы. Но его мать была не такой. Неверно сказать, что она железная леди, что у нее нет никаких чувств. Она просто умеет их не показывать. Она считает, что лучше пережить все страхи и горести в себе, но ни в коем случае не делиться чем-то плохим с родными, тем более с любимым и единственным сыном. Пусть ей будет плохо, но она мать, она выдержит все ужасы и испытания только ради благополучия и счастья своего ребенка. Женя пытался понять более глубокие причины всего этого, но так до конца и не смог. Он копал глубоко, а, может, всё лежало на поверхности? Мы часто оказываемся слепы, не видя того, что находится прямо у нас перед носом.

Юноша молча смотрел на мать. Когда она вздохнула и по ее щеке скатилась быстрая неконтролируемая слезинка, которую она тут же промокнула платком, Женя вновь отвернулся к окну и стал смотреть на свое отражение на фоне зеленой полосы густого леса.

Вот и Сухум. Пальмы, восточная архитектура, большие прогулочные проспекты, сочная зелень, необычные фонтаны, живые краски и вообще атмосфера настоящего курорта. Проехав через центр города, автобус завернул на длинную улицу за ботаническим садом, с которой потом свернул в сторону комплекса светлых зданий. Это был недавно открытый госпиталь. Возле ворот автобус остановился, молчаливый шофер вышел на улицу и в два счета вынул из багажного отсека чемоданы и сумку Сезоновых. Вещи остальных пассажиров он не вынимал. Женя с мамой молча сидели и наблюдали за действиями шофера. Тогда абхазец прошел вдоль автобусных окон, выискивая хозяев вынутого им багажа. Увидев их, постучал в стекло и помахал рукой, приглашая на выход. Юноша с мамой пробирались по проходу, подгоняя перед собой Роя, стараясь не глядеть на других пассажиров.

Сойдя со ступенек автобуса, они почувствовали волну жара. Здесь был разительный контраст с московской погодой. Убедившись, что хозяева вещей приняли свою поклажу и никаких претензий к нему не имеют, шофер с акцентом попрощался и, запрыгнув обратно в автобус, повез родственников погибших агентов в другом направлении от главного въезда на территорию госпиталя.

– Их повезли в морг, – раздался за спинами Жени и его мамы низкий и красивый бархатный голос, говоривший с кавказским акцентом.

Они обернулись и увидели загорелого мужчину средних лет с короткой стрижкой в медицинском халате. Из здания госпиталя к ним быстрым шагом направлялся другой медработник.

– Здравствуйте. Я Бежан, главврач, – он наклонил голову в знак приветствия. – Вы – родные выжившего военнослужащего? Вы его супруга?

– Да. Вера. Это сын, – произнесла женщина, перебирая в руках поводок. Женя кивнул и взял ручки почти неподъемных чемоданов.

– Пройдемте за мной. Мне несколько часов назад сообщили о вашем приезде. Я решил встретить вас лично. И лично побеседовать.

Бежан повел их по вымощенной каменными кирпичами дорожке к центральному входу госпиталя. Молодой медработник, подбежав к Жене, взял из его рук чемоданы и понес в холл первого этажа. У входных ступеней Бежан увидел девушку-интерна и что-то быстро произнес на абхазском, указав на пса. Девушка кивнула и, подойдя к Жене и его маме, с очаровательной улыбкой попросила разрешения взять поводок. Женщина без слов протянула его практикантке, и та, вновь улыбнувшись, ушла вдоль по дорожке в сторону пристройки. Рой покорно шел за милой девушкой, пару раз обернувшись на хозяев и вопросительно гавкнув.

– Вашу собаку оставят в дальнем флигеле и накормят. Быть может, вы хотите перекусить? У нас есть столовая для персонала. Я могу поговорить, вам дадут обед, – врач кивнул головой, когда они поднимались в теплый и светлый холл госпиталя.

– Если можно, проведите Евгения.

Женщина вздохнула и посмотрела на сына. Юноша удивился: он так хотел попасть к отцу, а его зачем-то отправляют на обед. Еда может подождать. Лучше бы мама сама поела, она выглядит более уставшей и измученной, нежели он сам.

– Мам, нет, я пойду с тобой! – попытался возразить Женя, едва они оказались у стойки дежурного врача, но его мать уже кивнула Бежану, а тот поймал под руку молодого медработника, который оставил чемоданы в гардеробе.

Кивнув на несколько коротких фраз главврача, медработник в пригласительном жесте указал юноше следовать дальше по коридору. Женя на миг застопорился, сомневаясь, но именно в эту короткую секунду мама, не оглянувшись на него, быстрым шагом последовала за Бежаном. Оба скрылись за поворотом, а Женя посмотрел на молодого человека, приятного сероглазого невысокого абхазца.

– К вещам никто не притронется, я предупредил. Можешь оставить здесь же и свою сумку, – произнес мужчина с сильным акцентом и указал на диван у стены.

Юноша сложил сумки в один угол и молча последовал за абхазцем через стеклянный переход в новое крыло, где располагалась столовая для сотрудников госпиталя. В голове шумело, в горле пересохло, по вискам и спине текли тоненькие струйки пота, словно увеличившееся в разы сердце волнительно бухало в груди.

В столовой Женя сел за ближний к кассе столик и молча уставился на солонку на нем. Абхазец что-то быстро протрещал кассирше – наверное, кто Женя такой и по какой причине оказался здесь. Кассирша поцокала языком, возможно, переживая о судьбе юноши, и тоже выдала непонятую Женей кавказскую скороговорку. Выходя из столовой, мужчина скрепил кулак, поддерживая юношу в его нелегкой ситуации, а расторопная кассирша уже сбегала на кухню и заказала суп, компот и котлету с овощами на гарнир. Женя в нетерпении ерзал на стуле. Казалось, что проходит вечность; он здесь, а мама возле папы. Плачет, гладит его по лицу, держит ладонь на его руке. Представив эти картины в своей голове, Женя не вытерпел и вскочил со стула, но, развернувшись, столкнулся с поварихой и кассиршей и чуть не выбил у них из рук принесенную для него еду. Снова сев за стол, юноша благодарно кивнул женщинам и схватил столовые приборы, после каждых двух ложек супа пихая в рот овощи или кусок котлеты. Он не понял, вкусно ли было, не жирно или не пересолено ли: все его мысли занимал отец, который лежал в палате где-то близко от него, где-то в этом здании.

Меньше чем через пять минут с обедом было покончено. От скоростного питания заболел живот, подступал рвотный рефлекс, но Женя, вновь благодарно кивнув женщинам, выскочил из столовой и тут же заприметил дверь в мужской туалет. Посетив его, он вернулся к дивану с оставленными на нем вещами, подхватил их и прошел к дежурной медсестре.

– Извините, мне нужно к Валерию Сезонову. Он русский офицер, ранен. Я его сын. Там моя мама должна быть с главврачом, они к нему вроде пошли, – запинаясь, объяснил юноша.

Медсестра, грузная женщина средних лет с большим носом и полными губами, молча кивнула и указала ему за спину, обращая внимание на гардероб, где нужно оставить все вещи и получить бахилы, шапочку и халат. Женя свалил сумки на пол гардероба возле увиденных чемоданов, схватил протянутый ему халат, сгреб в охапку шапочку и бахилы и вернулся к дежурной. Та объяснила, как пройти в реанимационную палату. Женя побежал на третий этаж, едва не соскользнув со ступенек, на ходу надевая бахилы.

На третьем этаже было спокойно. Медперсонал передвигался будто на цыпочках, не создавая лишних шорохов, и молчал, разговаривая лишь по необходимости. Только шелестели одежды, поскрипывали двери в палаты, доносились редкие перешептывания врачей и медсестер. Женя застыл, глубоко дыша через нос, не зная, в какой палате, за какой дверью находятся его родители. Но он ощущал каждой клеточкой кожи – отец где-то здесь, будто на расстоянии вытянутой руки.

Он уже хотел было подойти к приближавшейся к нему медсестре, как дверь в дальнюю левую палату открылась, и в коридор медленно и почти бесшумно вышел Бежан, который тут же заметил Женю и махнул ему рукой, приглашая подойти.

– Ты поел? – получив от юноши быстрый удовлетворительный кивок, главврач серьезно сказал: – Пускаю ровно на четыре минуты. Затем я вернусь за тобой и твоей мамой. Не тревожь его. Он спит. Ему несколько часов назад провели операцию.

Сердце Жени ухнуло. Бежан молча открыл дверь перед ним шире и пропустил в палату. Юноша бесшумно вошел, оставшись стоять при входе, и услышал, как главврач за его спиной практически бесшумно прикрыл дверь.

В небольшой по размерам палате, освещаемой лишь дневным светом из окна сквозь прикрытые шторы, у дальней стены стояла кровать. На ней лежал отец. Рядом, на стуле, сидела мать. Женя замер у дверей и во все глаза смотрел на родителей. На какой-то миг он пожалел, что рвался увидеть отца. Мама даже не повернулась, не воспротивилась, что он увидел отца изувеченным, что могло ужаснуть его. Сердце в груди то до боли сжималось в атомы, то с силой бухало где-то глубоко внутри.

На отца было больно и страшно смотреть. Половина лица и часть волос на правой стороне опалены, кожа сошла и места ожогов горели потемневшей дермой. Шея и руки, грудь и плечи, покрытые кровоподтеками, изранены: большие и мелкие порезы не кровоточили, но ярко выделялись на фоне посеревшей кожи. Под впалыми глазами залегли глубокие тени, неподвижные веки пересекали паутинки кровеносных сосудов. Было совсем незаметно, поднималась ли его грудь, дышал ли он, но Евгений, как и его мать, чувствовал и знал: он – жив. На лице аккуратно закреплена ингаляционная маска с подведенными к ней трубками. К одной руке протянута катетерная трубка, палец сжимает пульсоксиметр, плечо стянуто манжетой. В углу негромко пищит прикроватный монитор гемодинамики.

Пара драгоценных минут из того времени, что отведено на посещение, прошли в тяжелом молчании. Юноша желал, чтобы за оставшиеся минуты отец очнулся и смог бы с ним поговорить, и молился, чтобы время замедлилось и врач не пришел раньше времени и вообще бы где-нибудь задержался.

И чудо произошло.

Сезонов, словно бы почувствовав присутствие рядом жены и сына, самостоятельно, медленно и тяжело втянул в себя воздух. Покрасневшие веки дрогнули.

Женщина прижала ладонь к губам. Ее глаза заблестели от мгновенно навернувшихся слёз. Она привстала, вместе со стулом придвинулась ближе к кровати и, затаив дыхание, молча ждала. Она даже не стала звать врача.

Женя почувствовал, как его ноги стали ватными и подкосились. Он облегченно вздохнул и едва не упал от охватившего его волнения. Собравшись, он осторожно подошел к кровати и, переглянувшись с мамой, вновь обратил взгляд на отца.

Крылья носа дрогнули, Сезонов тяжело сглотнул. Спустя мгновения он медленно приоткрыл веки. Еще неосмысленный взгляд, не замечавший ничего вокруг, смотрел в никуда. Сухие, потрескавшиеся губы дернулись.

– Валер… – едва слышно произнесла женщина. Женя чуть не ахнул вслух и быстро закрыл рот рукой.

С полминуты все трое молчали. Евгений с матерью молча вглядывались в лицо Сезонова. Тот неподвижно лежал и покрасневшими глазами смотрел в одну точку перед собой. Но, кажется, краем зрения он видел супругу и сына, знал, что они здесь.

– Уезжайте… – вдруг сипло прошелестел Сезонов, не отводя взгляд от двери. Его тихий голос был едва слышен сквозь маску.

Женщина закрыла глаза. По щеке скатилась слеза. Женя дернул бровями, не понимая, что хочет сказать отец, и вопросительно посмотрел на мать. Та не обращала на него внимания, а смотрела на мужа.

– У… езжай.. те. Вдвоем… Спро… си… Гринько… – Сезонов говорил медленно и тихо, каждое слово давалось ему с трудом. Наконец он обратил больные глаза в сторону супруги. – Он… всё зна… ет…

– Валер…

– Слушай… Забирай… Женю… Уезжай…

– Пап!

Женя, испуганный повторяющейся мантрой отца об отъезде куда-то, не выдержал и вскричал, присев на колени перед кроватью и схватив мать за руку. Сезонов медленно перевел глаза в сторону сына. Юношу передернуло. Его испугал не израненный и больной вид родителя, но его взгляд: умоляющий, пронзительный, приказывающий.

– Слушай… сын… Не… переби… вай… Командир… Гринько… Он… перевезет… тебя… и маму… на Урал… Со мной… нельзя… Ради… вашей… безо… пасности… Чтобы… остались… живы…

– Папа. Пап, нет… – Женя тут же вздумал перечить, но увидев, как переменился в лице отец, умолк.

За дверьми палаты послышались шаги, и через пару секунд зашел Бежан.

– Вера, Евгений. Извините, но время вышло. Идё… Боже! – увидев, что Сезонов в сознании, врач подошел к нему. – Валерий Игоревич. Я главврач. Вы в больнице, после операции. Вам нужен покой. Сожалею, но…

– Они… уходят, – прошептал Сезонов и вновь посмотрел на супругу. Та качнула головой.

– Вера… Всё… нормально… Идите… Люблю… вас… Увидимся…

Женя поднялся на ноги. Женщина, встав со стула, направилась из палаты, тронув сына за плечо. Бежан прошел к монитору, глядя на выходящих юношу и его мать.

– Пап.

Перед выходом, в дверях, Женя в последний раз взглянул на отца. Он ждал, что он скажет что-то еще. Возможно, важное. И был прав. Он разобрал его слабый голос:

– Люблю тебя… Береги себя… и маму…

Юноша молча кивнул, поджав губы, и вышел в коридор, закрывая дверь. Он прислонился спиной к стене и уставился в потолок, задрав голову.

– Он правда хочет, чтобы мы уехали? – шепотом спросил он у мамы, не отводя от потолка лица. И увидел, как она кивнула.

– Почему? – в голосе проскользнули озлобленные и непонимающие нотки.

– Так нужно. Он сам так хотел. Еще давно. Ты много не знаешь. Я постараюсь объяснить тебе.

Женщина встала напротив сына и обняла его. Юноша смотрел в стену, обнимая мать, ожидая, что та что-то добавит. Но больше она не проронила ни слова.

– Но он не может, не может так поступить…

Голос Жени осип. Он опустил руки матери со своих плеч и направился к лестнице на выход.

– Он считает, что это необходимо. Мы должны его слушать, – женщина догнала сына на площадке перед первой ступенькой, ведущей вниз.

– А надолго это? Сколько… Может, он… – Женя не мог подобрать нужные слова.

– Я сама многое не понимаю, Женя. Правда. Расскажу всё, что знаю сама. А потом мы получим еще объяснения.

Женщина в жесте поддержки положила руку на плечо сына, но тот понимал, что в защите больше нуждается она сама. Он снял ее руку со своего плеча и крепко сжал в ладони.

Медленно и тяжело спускаясь по ступеням госпиталя, Женя представлял, какого его будущее: внезапный переезд на пасмурный, строгий Урал, они одни с мамой и со старым псом в крохотной квартире на краю какого-нибудь городка-дыры, вдали от отца, а в Москве останутся друзья со школы, он может не увидеть их очень долго.

На Урале может долго не появиться папа.

Тогда надо прямо сейчас повзрослеть. Стать маме опорой, поддержкой, помощником, защитником. Повзрослеть…

И верить, что всё ненадолго.

ДЕНЬ 1

Каждый новый звонок с одного и того же телефонного номера заставлял ее волноваться. Он стал символом беспокойства, тревоги, опасности. Хотя звонков и было всего два за минувшее время. Абонент всегда набирал по одному и тому же поводу и только с этого номера – сообщить, что с Валерием случилась беда, он получил увечье в связи с прохождением профессиональной службы, но сейчас его жизни ничего не угрожает: он проходит лечение или находится под наблюдением в таком-то отделении такой-то клиники. Сначала, прошлой весной, сообщили о травмах, полученных в Ярославле. Позже, в декабре, передали информацию о страшном случае в Омске.

Когда-то давно она верила: с исчезновением из его, Валерия, жизни страниц, связанных с участием в проекте военного министерства, уйдут и большие потрясения. Хотя бы те, что связаны с реальной опасностью для жизни и здоровья. Несмотря на прошедшие годы, глубока скорбь о том ужасном, трагическом дне: очередное задание агентов, которое оказалось для отряда последним как в жизни большинства участников, так и в жизни самого проекта. С тех пор прошло больше десяти лет. Тихое счастье: Валерий далёк от оперативно-выездных задач, он теперь необходим в столице, в военном управлении, востребован как специалист с боевым практическим опытом. И вот с недавнего времени тревога вновь вошла в ее мир. Дважды муж оказывается в опасности. Он вдруг перемещается за пределы министерских кабинетов в другие города, в самую гущу событий, где приходится идти на риск. Она подумала: будто повторяется история, напоминающая своими отголосками агентурные операции. Однако принимать произошедшее во внимание, придавать ему статус очевидного не хотела, хотя сердцем понимала, насколько всё похоже.

Видимо, это не закончится никогда. Всё только, может, начинается. Новый виток, второй круг. Ей этот крест предстоит нести еще долгое время. Всегда. Пока они близкие. Близкие далекие. Далекие близкие.

Вера, с минуту разглядывая зарубцевавшуюся огнестрельную рану на его спине, тронула светлое, уже едва видное пятно. Сезонов шевельнулся, мгновенно просыпаясь.

– Что ты там? – он приподнялся, оборачиваясь, и сонно посмотрел на нее.

– Почему я всегда узнаю́ последней о твоем ранении? – произнесла она спокойно.

– Еще не хватало, чтобы ты узнавала это первой, – опуская голову, промычал Сезонов куда-то в подушку и глубже натянул на себя одеяло.

– Валер, ты сейчас серьезно?

За прошедшие годы она научилась смирять возмущение и говорить с мягкой укоризной.

– Я беспокоить тебя не хочу.

– Конечно. Лучше мне продолжать жить в полном неведении, а потом за один раз крупно ужаснуться, когда ты в очередной свой приезд будешь с головы до ног покрыт шрамами.

– Вер… – Сезонов, переворачиваясь на спину, протяжно вздохнул, проводя ладонями по лицу, снимая дрёму. – Я и суток с тобой не провел, а ты уже начинаешь…

– Это ты так называешь нормальное, естественное беспокойство своей жены за твою жизнь?

– Ну допустим, узнала бы ты первой, и что? Тут же вылетела бы? Я просто не хочу повторения той истории.

Она поняла: он вновь вспоминает тот день лета девяносто девятого. Когда она и Женя прилетели в Сухуми, в госпиталь, и сидели рядом с ним в реанимационной палате. Когда всем троим было плохо. Когда сердца терзали боль и мука, каждого – своя.

Она хотела сказать что-то еще – даже не знала, что: упрекнуть или, наоборот, благодарить. Сезонов, не дожидаясь слов, обнял ее и приблизил к себе.

– Может, не пойдем никуда? – произнес он между поцелуями.

– Я целый день для тебя освободила. И Женя. Он же должен был с друзьями поехать за город, уговорил их перенести поездку. Так что придется тебе собраться, – ответила Вера и улыбнулась, приподнимаясь на локте.

– Ну пока Женьки нет, можно не торопиться? У нас ведь еще есть время? – Сезонов тоже улыбнулся, с намеком лаская супруге плечи.

Внезапно у двери в комнату громко шаркнули, будто специально привлекая внимание, дважды притворно кашлянули, словно плохо симулировали бронхит, следом вежливо постучали.

– Э, родители! – четко прозвучал мужской голос. – Я вообще-то дома, если что!

– Ты когда вернулся? – громко спросил Сезонов, чтобы вопрос через закрытую дверь долетел до Евгения: тот босиком протопал обратно в свою комнату.

– В третьем часу где-то!

– Что-то мы с тобой его проморгали, – приподняв бровь, Сезонов посмотрел на супругу.

– Нам просто было не до него. – Вера покачала головой. – Давай, поднимайся на сытный завтрак, который ты давно не ел.

– Приготовленный тобой – точно давно, – произнес он, освобождая себя от одеяла и дотягиваясь рукой до домашних шорт.

Вера встала и, накинув поверх ночной сорочки домашний халат, ушла на кухню. Щелкнул чайник, поставленный для кипячения. Из-под крана полилась вода. Мимо комнаты на кухню прошел Евгений, притормозив на входе, и махнул отцу:

– Привет-привет, пап.

– Здравствуй, Жень. Как дела?

– Нормально. Я правда не мог встретить тебя в аэропорту, – сказал Евгений, стоя в дверях.

– Всё понимаю, было необязательно. Почему у друзей не ночевал? Вроде хотел остаться, – Сезонов кивнул сыну.

– Да как-то расхотелось. Мы бузим, я смотрю – второй час – и понимаю, что меня резко рубить начинает, что у ребят не засну. Потому что они спать не собираются, судя по их настрою. Ну Светка тут как раз такси стала вызывать, я с ней и уехал. Зато вроде выспался. А они еще даже не проснулись.

Евгений ушел на кухню. Послышался голос Веры. Сезонов, убрав сложенное постельное белье в выдвижной ящик под диваном, принял упор лежа. Три подхода по десяток повторений пробудили мышечный тонус. Он ушел в ванную. Сын, сидя к выходу из кухни спиной, уже что-то уплетал. Вера заваривала чай. Освежившись, надев футболку, Сезонов прошел на кухню и открыл холодильник.

– Всё уже на столе.

– А колбаса есть?

Полковник посмотрел на супругу. Та, жуя хлебец с намазанным на него сливочным сыром, указала взглядом на стол, где рядом с нарезанным хлебом лежали кружочки вареной колбасы. Сезонов благодарно кивнул и, соорудив себе двухэтажный бутерброд, произнес:

– Приятного аппетита всем.

Супруга и сын, занятые пищей, нагнули головы в знак принятия пожелания. Евгений активно перемалывал во рту сосиски с пюре и овощным салатом, подтягивая с другой тарелки глазунью. Вера завтракала злаковой кашей.

– Немного отвык от такого, совместного, завтрака, – осторожно произнес Сезонов, опасливо взглянув на сына.

– Ну естественно… – едва слышно, не сдержавшись, саркастически промычал тот с набитым ртом, не подняв глаза.

И полковник, и Вера разобрали его слова, переглянулись, но ничего не сказали: ни друг другу, ни ему. «Опять началось, – подумал Сезонов, – как я и думал». Ничего не меняется, даже спустя годы. С мертвой точки ничего не сдвигается, хотя попытки налаживания отношений неоднократно предпринимались. А ведь пять минут назад с Женей всё было, кажется, нормально. Эти его резкие смены настроения всегда озадачивают. Полковник до сих пор не мог к ним привыкнуть. Однако каждый свой приезд сюда встречался со знакомыми колкостями вновь.

Вера ничего не сказала, чтобы не начинать выяснять отношения в первый же, такой долгожданный день совместного семейного отдыха. Она как никто во много лучше и больше Валерия знала, как остро их сын реагирует на каждую отцовскую фразу или упоминание о нем в последние годы. Но супругу старалась ничего не говорить. Уж лучше смолчать, так будет во благо для них всех.

Сезонов не отреагировал, чтобы не ударяться в служебную полемику, которую, себя зная, сам и разведет. В редких случаях его стоп-кран срывало и ни одна сила мира не могла вернуть его на место. Он, хоть и не обладавший взрывным характером холерика, приходил к спорному моменту по накопительной. И когда сила натяжения уже не справлялась, когда за чашу терпения выбегала одна капля, весь сосуд начинал опасно трещать и даже начинал разрываться, всегда вовремя восстанавливаемый суперклеем. Им всегда выступала его с годами обретенная выдержка.

Оставшееся время завтрака Евгений не проронил ни слова.

Сезонов посмотрел в окно.

Настроение несколько подпорчено, но всё впереди: он, полковник, долго обижаться не умеет и сам когда-то учил сына, еще маленького мальчишку, уметь быстро прощать, в особенности когда спор касался сущего пустяка. Но здесь совсем не тот случай. Здесь история длиной в годы. Здесь детские страхи и юношеские обиды перешли во взрослую язвительность. Вера на своих плечах выносила молчаливую желчь, которую Женя – Сезонов знал – мысленно вымещал на нем, отце. Она об этом знала, она говорила с сыном. Только благодаря ей Женя в целом смирился и принял неизбежность ситуации, когда ему, еще подростку, на голову вылили такой объем информации, что он растерялся в этом буйном, страшном потоке.

Но сейчас поток только один – вал солнечных лучей за окном. Майский чудесный день. Погода радует. Екатеринбург встретил ясным, безоблачным небом и подарил редкую для сезона жару. Сегодня в центральном городском парке открывается какой-то фестиваль-ярмарка, куда они идут всей семьей.

Семья. По отношению к Жене и Вере Сезонов давно мыслил понятиями «сын» и «супруга». Самому себе было страшно признаться, что объединяющее их слово стерлось из употребления. Как будто лишнее. И в то же время то единственное, теплое, согревающее, что еще должно доказывать, как ему не безразлична судьба дорогих ему людей. Как он ценит их терпение. Как благодарит за понимание. Как дорожит их жизнями.

Вера первой доела свою порцию и поднялась из-за стола, подойдя к раковине. Сезонов обернулся и молча посмотрел ей в спину, как она мыла и ставила на сушку тарелки и ложку с кружкой.

– Я у себя, если что. Крикните, когда собираться и выходить, – негромко и быстро произнес Евгений, выходя из кухни.

Сезонов кивнул, прикрыв глаза. Вера сказала: «Хорошо, Жень».

– Ты уже сердишься?

Она подошла сзади: полковник почувствовал, как ему на плечи легли ее ладони. Он отпил из кружки, поставил ее и сложил руки на столе, в задумчивости уставившись в пустую тарелку.

– Я не сержусь. Отдельными моментами я его понимаю. Но не сегодняшними, – Сезонов покачал головой.

– Вам стоит поговорить. Опять.

Вера отняла руки и, взяв его посуду, поставила в раковину.

– Я этим каждый раз занимаюсь, когда приезжаю, и ты это прекрасно знаешь. Но, как видишь… – Сезонов указал ладонью из кухни. – С каждым годом всё сложнее. Будто что-то в нем теряется и отдаляется. Он не хочет меня слушать. Перестает это делать.

– Он всё равно тебя любит.

Вера села рядом, подвинув табурет. Полковник кивнул.

– Будто бы через силу, – хмыкнул он. – Я не знаю, что должно произойти, чтобы он изменился.

– Он изменился тогда, в девяносто девятом. В тот самый день, – тихо сказала Вера.

Сезонов долго смотрел на супругу, а потом произнес:

– Я не хотел, никогда не хотел, чтобы вы тогда видели меня. Это и стало причиной того, что мы чувствуем друг к другу сейчас. В том числе.

– Думаешь, было бы лучше, если нам передали всё на словах, если бы мы понятия не имели, когда увидим тебя вновь? Если стали бы представлять гораздо худшее, что случилось в действительности?

– Куда уж хуже…

– Валер, всё в твоих силах. В твоих силах поменять стратегию разговора с ним. Не заставляй меня читать тебе лекцию. Ты сам всё знаешь. Ты знаешь, как я все эти годы одна воспитывала Женю и как вкладывала в него любовь к тебе.

– И я безмерно благодарен тебе за это. За нашего сына. И за твое терпение.

Сезонов взял ее руки в свои и поцеловал пальцы.

– Я приму душ, а потом мы пойдем.

– Ладно.

Она вышла из кухни. Сезонов домыл остатки посуды. Дверь в комнату Жени была приоткрыта. Вера уже ушла в ванную. Сезонов принялся разбирать вещи из своей дорожной сумки, которые не успел разложить минувшим вечером, как услышал за спиной медленные шаги.

– Не очень занят?

В дверях комнаты показался Евгений, вопросительно глядя на отца. В одной руке он держал дешевую зажигалку и пачку сигарет. В голосе не прозвучала желчь или сердитость, а даже какое-то несдержанное любопытство.

– Нет, – полковник качнул головой, отвлекаясь.

– Пойдем выйдем, покурим? – Евгений кивнул за спину в сторону своей комнаты, приглашая на балкон.

– Ну пойдем.

Сезонов пожал плечами, отложил сумку и прошел за сыном. Тот, открывая балконную дверь, протянул ему вынутую из пачки сигарету.

– Нет, я просто постою.

– Ладно, опять бросил? – Евгений вернул сигарету в пачку и кинул ее на подоконник.

– Представь себе, – вздохнул полковник, выходя на свежий воздух и щурясь от утреннего солнца. Евгений уже щелкал зажигалкой. Сезонов закрыл дверь.

Птицы верещали о чем-то своем, насущном: по дороге прыгали и чирикали воробьи, в небе проносились стремительные стрижи, неторопливые голуби выискивали, чем бы поживиться, исследуя места под скамейками у подъездов и под автомобилями. Детская площадка терялась за цветущими яблонями. Дорогу возле дома пересекали две младшие школьницы. В подъезд зашла немолодая женщина с сумками. Возле синей «ауди» курил мужчина, общаясь по мобильнику. Молодая мама вела одетого в полосатый костюмчик малыша за ручку, второй рукой подталкивая перед собой коляску.

– О чем разговор? – глянув вниз на двор, спросил Сезонов, опираясь локтем на эмалированное ограждение. Евгений выпустил дым.

– Хочу в Москву переехать.

Сезонов помолчал. Покивал, глядя на соседний дом. Евгений понял: в этом его движении на самом деле было несогласие с полученной информацией. Впрочем, он другого от отца и не ожидал.

Развернув сощуренное против солнца лицо к сыну, Сезонов бесстрастно спросил:

– Повод?

– К нам в компанию в начале весны приходили представители столичной фирмы. Предлагали сотрудничество, скрыто переманивали к себе. Короче такие акулы аутстаффинга, – Евгений покачал в воздухе сигаретой. – Работают по тем же направлениям, что и мы, просто они крупнее и масштабнее на рынке услуг. Ради интереса, так просто, я прошел профильный тест компетенций на их сайте. После этого мне позвонили и пригласили в представительство типа как на собеседование, но как бы и нет. Знакомство такое. Посмотрели на мои ответы теста, предлагали с моим опытом перебраться в Москву. Рассказали функционал, озвучили условия, предлагали подумать. Почитал отзывы, посмотрел, что сотрудники сами говорят о фирме. Ну вот, короче.

Евгений в очередной раз затянулся.

– Что задумываешь? – Голос отца вежливый, но холодный, старается казаться безучастным, но прорываются нотки несогласия с решением.

– Ну хотя бы на первый раз просто съездить, встретиться с «головняком», постажироваться. Там смотреть уже. Пока на время. Интересно.

Между мужчинами повисло молчание. Чтобы оно не стало тяжелее свинца, Сезонов сдержанно произнес:

– Жень, послушай. Я сейчас выслушал тебя, теперь ты выслушай меня. – Полковник выпрямился и развернулся к сыну: – Я…

– …категорически против. Естественно.

Евгений нервно улыбнулся, затягиваясь, и кивнул.

– Подожди…

– Каково прикрытие в этот раз? Хотя у тебя оно одно-единственное, всегда: программа защиты.

Евгений смотрел под ноги и выдохнул дым, стряхивая пепел в банку с потертой и выцветшей этикеткой.

– Жень. Давай серьезно, – полковник устало взглянул сыну в лицо. Тот несколько секунд смотрел на него, а потом вновь отвернулся. – Я правда рад, что тебя оценила большая московская фирма. Но послушай меня и поверь мне. Подожди еще немного. Контракт больше не продлят, его действие заканчивается уже в этом сентябре – совсем скоро. Не снимайся с места раньше времени. У нас нет дополнительных условий, чтобы кто-то из нас троих под самый конец программы вдруг стал предпринимать шаги в сторону нормальной жизни, будто заранее готовясь к истечению контракта. Тебе просто не дадут добро.

– «В сторону нормальной жизни». Какое слово сказал: «нормальной», – беззлобно произнес Евгений, но в его голосе Сезонов, осекшись, явно услышал издевку.

– Не придирайся к словам. Я много раз, много лет объяснял тебе, что значит программа защиты, под которую я попал и которая распространяется также на тебя с мамой. Эта не страховка, это вынужденная мера.

– Пап, я жить хочу. Нормально жить нормальной жизнью! – В голосе слышалось нескрываемое раздражение.

– Послушай. Нет, помолчи, выслушай сперва меня! – увидев открывшийся было в возражении рот Евгения, Сезонов поднял ладонь, останавливая сына. – Все эти меры, ваш вынужденный переезд сюда, этот акт министерской программы – высшая забота, которую я мог вам обеспечить в то время, когда со мной было опасно находиться. По моему требованию и согласно проводимым силовиками мерам по поиску и уничтожению той террористической группировки контракт продлевался. Таким образом я был спокоен и знал, что еще на какое-то время вы будете под защитой: охранной, финансовой, социальной. Я не мог быть с вами всё это время, не мог! Это было бы опасно. Те преступники ни перед чем не остановились бы: найдя меня, нашли бы вас, и неизвестно что бы сделали. Необходимо было расстаться, чтобы позже быть вместе. Все эти годы вы жили в хороших условиях. Вы практически ни в чем не ограничены, только выбором места жительства, и то это, считаю, мелочь по сравнению с другими вещами, что вам дозволены. Я дорожил и дорожу вашим здоровьем, вашими жизнями. Мне важно знать, что вы в безопасности, что с вами ничего страшного не происходит. Было утвержденное указание: при наступлении определенных событий организовать ваш переезд на Урал.

– Меня тогда даже никто не спросил! – выпалил Евгений.

– Тебя никто и не спрашивал: ты был несовершеннолетний, место твоего нахождения определялось местом нахождения матери, – довольно жестко ответил Сезонов.

– Почему ты не говорил, что твое участие в военном эксперименте помимо прочего предполагает выезд в «горячие точки»?

– Очевидно, почему. Чтобы защитить вас и не травмировать этим!

– А если бы ты так ничего и не рассказал нам о спецоперациях, а однажды нам бы сообщили, что ты участвовал в каком-то бою и умер?

Слова слетели с языка быстрее, чем Евгений мог осмыслить, как страшно они прозвучали. Сезонов принял этот претензионный выпад.

– Каждый раз перед выходом на задание мы писали прощальные записки. По возвращению уничтожали. Писали в них один и тот же текст, где говорили и об операциях с применением оружия против преступников. Если бы кто-то не вернулся, эта записка передалась родным вместе с пояснительными документами командира.

– Это. Не. Оправдывает. Тебя.

Своим взглядом Евгений готов был повергать и крушить, добиваться правды. Сезонов знал, что его сын прав. Знал, что сам он нечестен с ним, может быть, во многих вещах, что касалось участия в военном советском эксперименте.

– Возможно, – твердо произнес полковник.

– Знаешь… знаешь, что я подумал, тогда, когда был у тебя в палате, когда увидел тебя? Я подумал, что надо враз стать взрослым. И вот, вот – я уже здоровый мужик. Взрослый. – Евгений указал на себя ладонью с зажатой пальцами сигаретой. – Но детская тоска внутри осталась.

– Я знаю, что все эти годы провожу с вами катастрофически мало времени, поверь, мне самому непросто, – сказал Сезонов, оборачиваясь на сына.

– Просто, – безапелляционно заявил Евгений, не взглянув на отца. – Ты можешь забыться в своей министерской работе, которая двадцать четыре на семь валит с ног командный состав. А мы не можем. У тебя нет свободного времени часто думать, как мы там, в Екате. А у нас есть: каждый вечер, каждую ночь есть время думать, когда это закончится.

– Женя, прекрати, ты почему такой злой? Что на самом деле случилось?

– Ты приехал, – выдавил Евгений, будто плюнул в лицо.

Полковник умолк, не зная, что сказать.

– Я, я не знаю, как к тебе относиться. Часть тебя меня раздражает. Та, которая надевает военную форму и мыслит по-офицерски. Та часть, которая считает и принимает за безопасность программные положения защиты, а не объятия и слова поддержки. – Евгений ненадолго замолчал, затянувшись. Сезонов не произносил ни слова. – Ребенком я все годы хотел, чтобы этого всего не было. Чтобы ты приехал и объявил, как всё закончилось и ты увозишь нас обратно в Москву. Бесит, что в нашей жизни всё так, как оно есть, как это происходит.

Евгений затушил сигарету о банку и бросил в нее окурок, облокачиваясь о заграждение.

– Осталось всего три месяца, – произнес Сезонов.

– А до этого прошло тринадцать лет.

Евгений, опустив лицо, смотрел на людей, пересекавших двор.

– Слушай, – полковник вздохнул и провел ладонью по волосам. – Каждый раз, когда я приезжаю, мы снова и снова заводим этот разговор и не сдвигаемся с мертвой точки.

– А в нем вообще никуда не сдвинешься.

– То есть всё только для того, чтобы лишний раз меня попрекать, какой я плохой военный и ужасный отец?

– Ты это сам сказал.

Евгений, коротко взглянув на него, шагнул с балкона в комнату. Сезонов не отреагировал на последнюю фразу и, вернувшись за сыном, закрыв на балкон дверь, продолжил, остановившись у подоконника:

– Я не понимаю, к чему ты хочешь подвести весь этот разговор.

– Я тоже, – мрачно произнес Евгений, сидя на кровати и глядя в сторону.

– Тогда зачем он?

Евгений промолчал, не зная, как ответить. Не скажешь ведь вслух, не признаешься, что за него сейчас говорит пятнадцатилетний мальчик, разлученный с отцом из-за начавшей свое действие программы защиты? Стыдно: детство и юношество давно прошли, он уже мужчина, в котором до сих пор копится детская злоба и обида на отца.

Первое время он силился понять и поверить, принять ситуацию, что это было действительно необходимо – расстаться с отцом, переехать с матерью в Екатеринбург, жить новой жизнью. Но хоть он и был окружен заботой и любовью матери, главного человека в судьбе каждого, Евгению страшно не хватало отца. Годы шли, того не было рядом – он появлялся лишь изредка, короткими наездами раз или два в год, а Евгений жил лишь одними воспоминаниями о нем, культивировал запомнившийся ему образ родителя из детства и раннего отрочества. Конечно, отец стал другим, вышел из образа давних воспоминаний. В отрыве от семьи он, как казалось Евгению, превратился в какого-то командного строевого, в Человека-План, Человека-Действие. С ним тяжело находить общий язык. С ним уже не поговорить на когда-то общие и беззаботные темы. Он будто отдалился, стер радостное прошлое, освободив место под суровое настоящее.

Он пропустил период взросления и становления его, Евгения, своего сына, в этой жизни.

Евгений слишком ненавидел отца, чтобы любить его таким, в кого он превратился, и слишком любил его образ из детских воспоминаний, чтобы ненавидеть за то, что по его желанию была устроена эта программа защиты.

– Каждый раз складывается впечатление, что выигрываешь ты, – промычал Евгений, поднимая глаза.

– Почему? – негромко спросил Сезонов.

– Потому что у меня всегда не хватает сил перечить, находить новые аргументы и использовать старые. Я… – Евгений, разведя руками, тяжело и протяжно вздохнул, надеясь избавить себя от душевной напряженности, но легче не стало. – Я тебе простить всё еще не могу, всё равно… почему-то.

– Иными словами, хочешь сказать, что я́ виноват в том, что у тебя такая судьба?

Евгений молчал, глядя перед собой. «Детский сад, чес-слово», – вздохнул про себя Сезонов, но вслух терпеливо произнес:

– Ты окончил хороший колледж и финансовый университет. Ты сейчас на хорошей должности, у тебя потрясающая работа. Ты уже состоявшийся человек, я горжусь тобой. Ты проводишь время с интересными людьми, играешь на гитаре, пишешь научные статьи, участвуешь в творческих фестивалях. В какой части твоей «несчастной» судьбы я виновен?

– Вот ты всегда уходишь с прямой. Сворачиваешь в нужный момент.

Евгений, сжав губы, дернул рукой, показывая извилистость дороги, которую выбирает отец в разговорах на неприятные ему темы.

– Ты был в безопасности, поэтому и стал таким.

– Мне нужна была безопасность другого толка!

Евгений посмотрел Сезонову в глаза. От его взгляда тот похолодел.

– Я понимаю.

– Да ну.

– Да.

– Никогда.

Евгений покачал головой и лег на кровать, уставившись в потолок.

– М-да… Вот и поговорили, – произнес Сезонов.

Он знал, что хотел сказать Евгений и чего не произносил. От этой темы не уйти. Каждый переживает ее по-своему. Каждый боится и не хочет о ней говорить, приближать ее к опасному рубежу. Нужно ли? Все знают, что он, Сезонов, виноват и нет одновременно в том, что произошло и происходит. Разлука с семьей и обеспечение их защитой в рамках программы – это как две стороны одной медали.

Он, полковник, знает, что виноват во многом. Что не вернулся за сослуживцами, которых еще можно было спасти, в тот роковой день девяносто девятого. Что остался в живых один и не понимал, не знал, как будет смотреть в глаза родным погибших. Что ценил расстояние, разделявшее его и семью, как гарантию защиты. Что и им не сможет спокойно смотреть в глаза, думая, что они не поймут и не поддержат его решение об их переезде на Урал в рамках программы. Что считал и считает, как первостепенно устранить опасность во всех ее проявлениях, как важно нести службу, присягнув на верность Родине, а счастье в кругу родных – вторично и прямо вытекает из первого.

Он, полковник, знает, что одновременно и не виноват. Не по его вине отряд попал в засаду. Он не был обязан возвращаться за сослуживцами, попавшими в смертельную опасность. Он остался жив, потому что его спасли. Он очень любил жену и сына, чтобы позволить быть им рядом с ним. Вот так противоречиво. Но необходимо.

Вера знает, что он виноват в том, что пошел на достаточно жесткие условия программного контракта, касающиеся его самого. Она знала, что он терпеть не мог командные составы и не хотел служить среди штабных. Он жил войсками, техникой и оружием, полигонами, полевыми условиями, участием в научно-военном эксперименте, командировками, хоть и опасными, но закаляющими волю и характер. Его ведь на время уволили из вооруженных сил, чтобы потом, после подготовительных мероприятий, вновь восстановить согласно плану программы и тут же перевести туда, где он так не хотел оказаться. Сейчас уже он свыкся и притерся к должности, но тогда для него это был словно конец военной карьеры, как ни странно звучит. Вера знает, что не он виноват в том, что произошло. Он следует правилам государственной системы. Она готова простить ему длительную разлуку, потому что знает, что он никогда, ни при каких обстоятельствах не допустит, чтобы она с сыном в чем-то нуждались. Он проявляет о них заботу – своеобразную, но разве им плохо? Его долго не бывает в Екатеринбурге, но они слышат его голос по телефону, видят его лицо по видеосвязи. Всё хорошо. Семья разделена, но всё еще остается семьей, потому что построена на любви друг к другу.

Вспышки гнева Евгения Сезонов испытывал на себе неоднократно. Парню действительно хотелось, чтобы рядом был отец, мужчина как старший друг и помощник. Молодому человеку хотелось единомышленника. У Евгения не оказалось ни того, ни другого в самые важные периоды его жизни. Эта отроческая обида прошла с ним через годы. До сих пор Евгений не мог решить, можно ли простить отца или нет, учитывая всё то, что он знает о спецотряде и программе защиты. Двойственное отношение к отцу не дает ему принять какую-либо одну сторону: рассуждения взрослого неизменно встречаются с мальчишеской злостью, которая настолько прочно засела в душе, что не выкуришь даже опытом прошедших лет.

Что же сделать, чтобы перестать чувствовать вину там, где ее, кажется, нет, и увидеть, наконец, в том месте, где она действительно есть? Или это состояние навсегда, навечно, будет преследовать до скончания дней?

Сезонов посмотрел на сына. Тот лежа глядел в одну точку под потолком, сложив на груди руки. Он силился не думать о прошедшем разговоре.

– Прости, что сорвался, в который раз… – Евгений вздохнул, поднимаясь с кровати навстречу отцу.

Полковник молча протянул руку с раскрытой ладонью. Евгений, недолго думая, подал свою, глядя на их крепкое мужское рукопожатие. Сезонов притянул сына к себе и, приобняв, хлопнул по спине.

– Давай ничего между нами не было, – сказал он, отстраняясь.

– Как обычно… – Евгений поводил губами.

– И хотя бы сегодня, один день, не будем вести себя как дети. Побережем нервы твоей матери, – Сезонов внимательно посмотрел на сына.

– Согласен.

– Отлично.

В этот момент дверь ванной комнаты открылась, и показалась Вера, вытирая волосы полотенцем.

– Мальчики, через полчаса – на выход, – сказала она, задержавшись у комнаты Жени, увидев сына и супруга.

– Принято, – Сезонов улыбнулся.

На открытии майского фестиваля в центральном парке культуры и отдыха собрался чуть ли не весь город. Молодые семьи с маленькими детьми, пенсионеры, школьники заполняли пешеходные аллеи. Людские реки текли в строну главной площади парка, где развернулась основная площадка фестиваля. Участники съехались со всех концов страны, предлагая гостям оценить плоды своего творчества. Некоторые выставочные экземпляры можно было приобрести: все они привлекали внимание причудливыми формами и изгибами, расцветками и названиями. Фестиваль продолжительностью три дня имел насыщенную программу: мастер-классы для детей и взрослых, конкурсы от участников и призы посетителям, соревнования, по итогу которых будут выбраны победители в трех номинациях. Основным же мероприятием считалась выставка работ авторов, представлявших свое творение на фестивале.

Ярмарочные и выставочные образцы заполняли главную площадь, тянулись вдоль аллей, лучами расходящихся от центрального фонтана. С уличной сцены звучала музыка: творческие музыкальные и танцевальные коллективы развлекали гостей и участников. Сейчас на сцену вышел духовой оркестр, с недавнего времени ставший визитной карточкой Урала. Услышав, кто принял эстафету продолжения музыкальной страницы первого дня фестиваля, публика одобрительно зааплодировала и пополнилась новыми зрителями – оркестр уже полюбился горожанам.

Вера призналась, что сегодняшний день для нее – праздник жизни: цветущий май, ясная погода, прекрасное настроение, а главное – вся семья в сборе. Она идет, держа мужа под руку, и улыбается навстречу фестивальному празднику, брызжущему яркой музыкой духового оркестра из динамиков и красками ярмарочных образцов под уличными тентами участников.

– Здорово, правда? – она повернула к супругу лицо, спрятанное за солнцезащитными очками.

– Да. Чудесно! Давно не был в центральном парке, – Сезонов оглядывал царивший праздник. На душе было хорошо.

Женя шел поодаль, молча осматриваясь вокруг.

– О! Сезоновы! Валер, и ты! – раздался голос со стороны.

Полковник притормозил и посмотрел на мужчину, спешно сворачивающего с соседней дорожки и машущего ему ладонью. Остановились и Вера с Евгением.

– Антон! Приветствую! – Сезонов широко улыбнулся и, снимая солнцезащитные очки, шагнул навстречу приятелю, протягивая ладонь для рукопожатия. Тот участливо пожал ее обеими руками.

– Вера, Евгений, здравствуйте! Тоже все вместе решили прогуляться? – Антон приветственно кивнул семье Сезонова и вновь обратился к другу: – Мои вон тоже со мной, весь состав Жарковых на прогулке.