Читать онлайн Дорога на Голгофу, серия «Фемидизм Кандинского»

Серия 1

ЧЕЛОВЕКУ СВОЙСТВЕННО ОШИБАТЬСЯ,

а ошибившись – нервничать

Особенно сильно человек нервничает, если следствием ошибки стало уголовное дело, допросы, протоколы и прочие прелести общения с правоохранительной системой.

Нервное напряжение человека, кружившего на черном седане вокруг здания N-го районного суда города Москвы, достигло апогея. Звали человека Сергеем Викторовичем Зарубиным, он опаздывал, дергался и, как назло, не мог найти парковку. Он нарезал круги по периметру квартала в надежде на свободное место и сквозь зубы отчаянно ругался. За пять минут безрезультатных перемещений вокруг дворца правосудия досталось всем: и старухе, из-за которой он вляпался в историю, и дознавателю с рыбьими глазами, бравшему у него показания, и адвокату, назначившему встречу не в строгом кабинете, где можно спокойно посидеть и всласть посетовать на несправедливость жизни, а в здании суда, куда его в скором времени повлекут, если защитник не оправдает рекомендаций.

Надо заметить, по поводу адвоката Сергей Викторович испытывал смутные, но вполне обоснованные сомнения. Обратиться именно к этому специалисту рекомендовал начальник жены. По его словам, в прошлом году пройдоха вытащил совершенно безнадежное дело, связанное с земельными участками под застройку. Рекомендация прозвучала солидно, но прежде, чем позвонить, Сергей Викторович посмотрел в интернете отзывы, и некоторыми из них был фраппирован. С одной стороны, адвоката много благодарили за благоприятный исход. А с другой – эпитеты «козел» и «психопат» заставляли крепко задуматься о целесообразности обращения именно к этому человеку. Однако других рекомендаций у Сергея Викторовича не было, а стало быть, и выбора тоже. Он позвонил, но адвокат звонок сбросил, а через минуту в мессенджер Зарубину упало сообщение с предложением представиться и изложить суть дела. Сергей Викторович сообщил, что речь идет о ДТП с наездом на пешехода, и попросил о встрече, которую ему и назначили в здании N-го районного суда.

В назначенный час он тщетно искал возможность притулить к бордюру свою немолодую «тойоту», и когда такая возможность представилась, опаздывал уже на десять минут.

Выйдя из машины, Зарубин загрустил. Май на излете, новое яркое солнце слепит глаза, липкие березовые листья шелестят под дыханием теплого ветра, карп идет на нерест. Самая рыбалка теперь на Волге, а он под подпиской о невыезде. Гадство какое.

Массивная деревянная дверь казенного дома пропустила Сергея Викторовича внутрь и легким пинком подтолкнула к рамке металлодетектора, миновать которую сходу он не смог, ибо непосредственно перед его глазами оказалась спина какого-то гражданина, одетого в синюю рубашку. От рубашки исходил аромат застарелого пота, под рукавами белели разводы соли. Складки на затылке гражданина, поросшего серебристыми иглами, пребывали в растерянности.

– Мне в двести семнадцатый, – проникновенно пояснял затылок.

– Паспорт предъявите, – говорил охранник, сидевший за конторкой.

– Нету. Вроде был, а сейчас нету, – оправдывался затылок.

– Проход в здание суда осуществляется только по предъявлении паспорта или иного документа, удостоверяющего личность, – не сдавался охранник.

– Забыл, что ли… – грустил затылок.

– Удостоверяющий документ, – равнодушно отвечал охранник.

– Повестка вот, – безнадежно продолжал затылок. – Меня судить надо в двести семнадцатом.

– Только по предъявлении, – отрезал страж.

Сергей Викторович отчаянно жестикулировал из-за спины беспаспортного гражданина и, в конце концов, был замечен.

– Вам куда? – осведомился охранник, выглянув из-за туловища.

Сергей Викторович, имевший некоторый опыт общения с властью, ответил строго:

– Назначено на одиннадцать.

– Отойдите в сторонку, – велел охранник затылку, и тот без промедления повиновался.

Сержант принял паспорт Сергея Викторовича, сличил фото с оригиналом, кивком передал эстафету своему коллеге с пискливым металлодетектором.

Зарубин никогда прежде не бывал в здании суда. Он с любопытством озирался, но чем больше видел, тем большее разочарование чувствовал. Главным и единственным украшением холла была гипсовая Фемида в человеческий рост. Кроме нее, в вестибюле никого не было, лишь у дальнего окна невзрачный гражданин неумело тыкал пальцем в терминал оплаты, каждое мгновение сверяясь с мятой бумажкой.

Сергей Викторович отыскал в телефоне нужный номер. После бесконечно длинных гудков резкий голос рявкнул в ухо:

– Кандинский!

– Доброе утро… – начал Сергей Викторович.

– Третий этаж, триста двадцатый! – скомандовал голос.

Оглядевшись в поисках лифта и не обнаружив его, Сергей Викторович, поднялся по лестнице, а оказавшись в коридоре третьего этажа, моментально угодил в людскую гущу. Коридор уходил в бесконечность, и свет, падавший из дальнего окна, походил на свет в конце тоннеля. Повсюду были люди, от людей буквально некуда было спрятаться. Дорогие костюмы и заношенные пиджаки перемежались с деловыми женскими нарядами и кофтами, купленными в переходе метро. Кожаные папки и брендовые портфели поглощали документы, извлеченные из целлофановых пакетов с логотипами популярных маркетплейсов. Жизнь кипела, бурлила и пузырилась. Какой-то штымп в кожаной куртке и золотой цепи твердил, как заевшая пластинка:

– Передай ему… передай ему… передай ему… – собеседник не давал ему возможности закончить.

Женщина преклонных лет, опершись о стенку, бубнила:

– А он что? А она что? А он? А она? Что ты говоришь! А он что? А она?..

Поминутно извиняясь, Сергей Викторович лавировал в тесноте коридора в поисках назначенного кабинета. Наконец он добрался до двери с заветными цифрами, приклеенными к ореховому шпону, и сразу узнал того, кто ему нужен.

Адвокат оказался брюнетом, роста чуть выше среднего, с недельной щетиной на волевом подбородке. Он сидел в стороне от людского месива, закинув ногу на ногу и прижав к уху телефон. Сергей Викторович успел разглядеть прекрасно скроенный костюм, агатовые запонки на белоснежных манжетах, построенные на заказ туфли и красные носки с Веселым Роджером на голенище. Секунду он мялся, не зная, что предпринять: поздороваться или дождаться окончания разговора. Наконец решил, что пожать руку можно, не отрывая адвоката от беседы, и сунулся было с раскрытой ладонью, но адвокат скосил глаза и сделал жест, призывавший к тишине.

Некоторое время он молча слушал голос в трубке, а потом сказал приятным баритоном, совершенно не вязавшимся с лексиконом:

– Какая, к свиньям собачьим, экспертиза, если там процессуальных нарушений на десяток дел… Нет. Нет. Я сказал: нет! Я закрою дело.

Нет, не будет. Нет.

Он дал отбой и добавил:

– Идите к черту.

После этого встал, посмотрел гостю в глаза и произнес, словно только что его увидел:

– Так. Вы по делу ДТП со старухой, верно?

Сергей Викторович на секунду стушевался, потому что адвокат был похож на взведенный механизм, грозящий взрывом. Нос, достойный физиономии римского патриция, четко очерченный рот, чистый лоб и тщательно уложенные густые волосы придавали лицу адвоката выражение некоторой надменности, свойственной спасателям и хирургам. Один его глаз был до того карим, что отливал осенней краской кленового листа, а второй сиял небесной синевой, словно его залили ювелирной эмалью. Сергей Викторович хотел вспомнить, как это называется, и не вспомнил.

– Гетерохромия, – сообщил адвокат и протянул руку.

– Спасибо, – ответил Сергей Викторович. – Очень рад.

– Кандинский Гордей Алессандрович.

– Зарубин Сергей Викторович.

– Я, скорее всего, с первого раза не запомню, поэтому не обижайтесь, – предупредил адвокат.

– Хорошо, – согласился Зарубин.

– Вы опоздали, времени нет, – сообщил адвокат, бросив взгляд на часы. – Следуйте за мной, не отставайте. По дороге изложите свое дело.

Кандинский подхватил портфель, лежавший на кресле, перекинул через плечо ремень и устремился к выходу на лестницу.

– Я слушаю, – бросил он на ходу.

Сергей Викторович не привык говорить в спину, но выбора, похоже, не было, и он, волнуясь, завел надоевший до тошноты рассказ про нерегулируемый перекресток и свой маневр, заключавшийся в повороте направо с второстепенной дороги на главную:

– Там по главной шла «газель». Я ее пропустил и, значит самое, заворачиваю направо. Там никого не было! До сих пор не понимаю, откуда она выскочила. Я буквально краем глаза уловил движение, дал по тормозам. Вижу, там кто-то упал. Я вышел, смотрю, эта… – Зарубин пошевелил губами, выбирая выражение. – Эта… бабушка лежит, значит самое, чуть не под самым колесом. Но я ее не сбил, она сама налетела на машину! Понимаете?

Собеседники стремительно поднимались на четвертый этаж. Спина адвоката выражала полное понимание.

– Она сама налетела, – убедительно вещал Зарубин. – Перебегала и налетела. Ну я, значит самое, по-человечески, не уехал, не сбежал. Помог ей, поднял. Говорю, мол, что болит. Она мне, стоять больно. Ну, я вызвал скорую, а она мне, не бросайте, мол, а то не знаю, куда увезут. Короче, скорая приехала, повезла ее в Первую Градскую. Я уже оттуда позвонил родственникам, она мне дала номер. Там дочь. Ну, я все объяснил, что, значит самое, ваша мама в больнице. Она говорит, понятно, сейчас приеду. Но сама не приехала, а явился ее муж. Ну, то есть зять этой… потерпевшей. Тоже в годах, лет семидесяти. Началось вроде по-человечески. Он говорит, мол, спасибо, что не бросили нашу драгоценную маму умирать на темной улице. Я говорю, о чем речь, мы ж не осьминоги какие…

Кандинский неожиданно обернулся.

– Как вы сказали? – заинтересованно спросил он.

– Когда? – с готовностью отозвался Зарубин.

– Только что.

– Мы не осьминоги какие, – повторил Сергей Викторович.

– Роскошно! – оценил адвокат и тут же добавил: – Минуту.

Он исчез за дверью с надписью «Канцелярия», и Сергей Викторович услышал приглушенный приятный голос:

– Добрый день, сударыня! Прошу незамедлительно принять и зарегистрировать кассационную жалобу!

Дальше из-за двери слышалось какое-то бу-бу-бу и ду-ду-ду. Зарубин ничего не понял, но упомянутая сударыня жалобу, видимо, приняла, потому что Кандинский выскочил из канцелярии, скомандовал «Продолжайте!» и размашистой рысью помчался к лестнице, а там устремился вниз.

Зарубин бежал следом и рассказывал, что через неделю зять позвонил и назначил встречу. Сергей Викторович с радостью согласился, предвкушая благодарность в виде, например, бутылки коньяка. Но разница ожиданий и реальности оказалась драматичней, чем у Отелло с Дездемоной. Зять приехал не один, а с женой, которая, со слов Сергея Викторовича, оказалась подколодной змеей, гарпией, фурией и мошенницей. Жена зятя, то есть дочь бабушки, заявила, что Сергей Викторович совершил наезд на ее горячо любимую матушку прямо на пешеходном переходе. У мамы диагностирован перелом шейки бедра, и виновник этого скорбного диагноза обязан оплатить лечение мамы и временную нетрудоспособность дочери, которая будет вынуждена по меньшей мере полгода ухаживать за травмированной родительницей. Плюс расходы на лекарства, подгузники, сиделка и моральный ущерб. Всего миллион рублей для начала, а там как пойдет. А если он не заплатит, то они напишут на него заявление в полицию.

– Это же вымогательство, Гордей Александрович! – горько воскликнул Сергей Викторович.

– Натурально вымогательство, – легко согласился Кандинский и неожиданно затормозил у кабинета номер двести семнадцать, на двери которого, помимо номера, красовалась латунная табличка «Зал заседаний».

Закурлыкал телефон.

– Минуту, – прервал он рассказ Зарубина и закричал в трубку: – Да! Да! А вы где? Что? У меня. Потому что вы его забыли в моем кабинете. Стойте там, никуда не…

Он дал отбой и подтолкнул Сергея Викторовича к двери:

– Вам сюда. Садитесь и ждите, я быстро.

– Мне тоже можно? – удивился Сергей Викторович.

– Да, да, быстрее, – раздраженно подтвердил адвокат.

– Дурдом, – выдохнул Зарубин.

– А чего вы ждали от Храма Правосудия? – бросил убегающий Кандинский. – Ждите здесь!

Несмело озираясь, Зарубин прошел внутрь и на случай, если его прогонят, присел с краю. Он втянул голову в плечи, осторожно огляделся.

На месте истца сидели две девицы. Истицей выступала выжженная блондинка, ее адвокатом служила жгучая брюнетка в парике. Место ответчика пустовало. Почему-то все это произвело на Сергея Викторовича удручающее впечатление, ему стало себя жаль. Как-то не так он представлял себе встречу с защитником. Как-то все по-другому должно быть. Почему не в кабинете? Где сочувствие, поддержка, заверения, что дело кончится благополучно – где это все?

Действительно, не адвокат, а козел какой-то.

Ход печальных мыслей прервал Кандинский. Он чуть не волоком втащил в зал крупного мужчину, в котором Зарубин узнал беспаспортного гражданина, преградившего ему путь в дурдом десять минут назад. Они стремглав проскочили мимо Сергея Викторовича, заняли свои места и, не успев присесть, застыли по стойке смирно.

По команде пристава Зарубин, приветствуя вошедший суд, тоже встал и приготовился слушать разбор настоящего дела. Однако действие, разворачивавшееся на его глазах, никак не походило на то, что он видел в телевизоре. Адвокатша истицы стала монотонно зачитывать свою часть выступления, а поскольку она стояла спиной, Зарубин понимал меньше половины и быстро потерял интерес к происходящему.

Он достал телефон, почитал новости, заглянул в социальную сеть, снова почитал новости. Попытался прислушаться к словам истицы, но расслышал только «ду-ду-ду компенсация… ды-ды-ды взыскание… бу-бу-бу справедливое…» Наконец адвокатша закончила свой бесконечный спич, и слово получил адвокат ответчика. Сергей Викторович увлекся комментариями к забавному ролику и речь адвоката воспринимал, лишь когда тот преодолевал звуковой барьер. В такие моменты в уши Зарубина влетали слова «экспертиза», «оценочная стоимость», «квалифицировать», «ходатайство» и прочее в подобном стиле. Постепенно голос адвоката становился все громче и злее, и вдруг он гаркнул так, что дрогнули стены:

– Ваша честь, может быть, отложите телефончик?!

Не понимая, что происходит, Сергей Викторович немедленно убрал телефон и вытаращился на безумного защитника. Судья, бритый мужчина лет сорока, напротив, прищурился и внятно выговорил: – Не забывайтесь, адвокат. Это мой зал, здесь мои правила.

– И вы не забывайтесь, ваша честь! – яростно парировал защитник. – Здесь судьба человека решается, на минуточку. Если вы удовлетворите этот дикий иск, мой подзащитный останется без единственного жилья и средств к существованию. Так что, будьте любезны, Фемиду в зал! Уберите телефон и внимательно выслушайте мои доводы.

В зале установилась кладбищенская тишина. Адвокатша прикрыла глаза маникюром, как бы защищаясь от невыносимого стыда за коллегу.

Судья выдержал паузу и спокойно известил присутствующих:

– Я буду вынужден направить жалобу в Адвокатскую палату.

– Я помогу вам ее составить, ваша честь, – съязвил Кандинский. – А сейчас постарайтесь сконцентрироваться на моих аргументах.

Совершенно сдуревший Сергей Викторович крутил в руке телефон и думал: «Псих. Как есть самый настоящий психопат. Надо валить. Скажу, что передумал. Дождусь конца и свалю».

Адвокат между тем закончил выступление. Судья объявил, что удаляется для принятия решения, и скрылся в недрах совещательной комнаты.

Кандинский что-то шепнул на ухо клиенту и через мгновение оказался в кресле рядом с Зарубиным.

– Видите этих женщин? – громко прошептал он и недвусмысленно посмотрел на истицу с адвокатшей. Обе девицы, как по команде, обернулись. – О! Вот они, смотрите. Сейчас судья выйдет из своей комнатки, чтобы огласить решение, – объяснял Кандинский, разглядывая черный парик адвокатши. – И они обе, не задерживаясь, отправятся в эротическое путешествие. А в конце пути вместо двенадцати миллионов найдут огромный розовый лингам стоимостью тысяч в сто, не более.

Он задорно подмигнул оппонентам и обратился к Зарубину:

– Итак, подведем итоги. Вы сбили человека на пешеходном переходе, потерпевшая требовала с вас миллион, вы не согласились, она написала заявление в полицию, и на вас завели уголовное дело за причинение тяжкого вреда здоровью по неосторожности. Я ничего не перепутал?

– Да, но я ее как бы не сбивал, – возразил Зарубин.

– Прокурору расскажете, – отмахнулся адвокат. – Давайте четко определим, чего вы хотите.

Сергей Викторович пожал плечами.

– Чего хочу… Чтоб они все от меня отвязались. На меня уголовное дело завели, вы понимаете? Я ее не сбивал!

– Я не спрашивал, сбивали или нет, я спросил, чего вы хотите.

Сергей Викторович растерянно пожал плечами, и адвокат заговорил снова:

– Давайте я подскажу. Вы хотите, чтобы уголовного дела не было, а все неприятности, с ним связанные, сами собой исчезли. Так?

– Ну, как бы… да, – пролепетал Зарубин.

Кандинский сочувственно покивал головой, но в разноцветных глазах его резвились черти.

– Сергей Викторович, это невозможно, – произнес он ласково и смахнул с зарубинского плеча несуществующую пылинку. – Уголовное дело – не беременность, само не рассосется. Его не закроют и непременно доведут до суда.

– Так, – попытался сосредоточиться Сергей Викторович. – Тогда, это самое значит. Если будет суд, тогда… – Оправдательный приговор?

– Ну да, – оживился Зарубин. – Я же ее не сбивал, она же сама.

– Но вы виновны, Сергей Викторович, – нежно проворковал адвокат. – Оправдания не будет. Готовьте средства для выплаты компенсации пострадавшей.

– В смысле… – выпучил глаза Зарубин. – Как это не будет?! Я не виноват! Она сама на машину налетела! Сама! Какая компенсация!

– Эта стадия называется отрицанием, – доверительно сообщил адвокат. – Вас ведь Максим ко мне направил?

– Да.

– Расспросите его на досуге про пять стадий принятия неизбежного. Отрицание – это первая стадия.

– Чего? Да вы меня не слушали, что ли?! – взорвался Сергей Викторович. – Нет свидетелей, нет никаких видеокамер, у машины, значит самое, нет повреждений, у потерпевшей только перелом от падения. Все факты за меня!

– Тише, тише! – урезонил его адвокат. – Вы злитесь, и это вторая стадия принятия неизбежного. Но здесь общественное место, люди работают, а вы мешаете.

Сергей Викторович убавил громкость.

– Как они докажут? – яростно зашептал он прямо в разноцветные глаза. – Чем? Это чушь, у них нет ничего, кроме оговора! Бабке этой восемьдесят девять лет, она же в маразме! У нее альцгеймер, значит самое, по полной программе!

– Вот видите, как все легко, – обрадовался Кандинский, – Просто повторите в суде все, что сейчас сказали мне. Что бабка в маразме, что сама сдуру ударилась о вашу машину, а вы не виноваты, – и всего делов. Значит, адвокат вам не нужен, желаю успехов, выход там.

Он показал на закрытую дверь и протянул Зарубину руку на прощание. Сергей Викторович автоматически принял рукопожатие и растерянно вымолвил:

– Нет, погодите. Я же это… Не понимаю ваших процедур, мне нужен профессионал, чтобы грамотно, значит самое. Я думал, что это простое дело. Что надо просто представить меня в суде. Извините. Наверное, я чего-то не понимаю.

– Ах, вам профессионал нужен! – удивился адвокат. – Вот это новость. Я-то думал, дело у вас простое.

– Нет, ну как бы, конечно, – пробормотал Сергей Викторович. – Простите. Извините.

Кандинский дослушал извинения и перешел в наступление.

– Так вам нужен профессионал?

– Ну да…

– Точно нужен?

– Да, да… Конечно!

– В таком случае слушайте профессионала. Я обрисую вам два варианта развития сюжета, а вы решите сами, какой из них вам больше подходит. Согласны?

– Согласен, – подтвердил Зарубин.

Кандинский было набрал в грудь воздуху, но вместо обрисовки сюжетов интимно шепнул:

– Чуть позже! – и устремился к своему месту.

Из совещательной комнаты вышел судья, присутствующие вытянулись в струнку. Не поднимая головы, судья раскрыл папку и зачитал:

– Внимательно изучив все обстоятельства, суд решил удовлетворить иск…

Блондинка радостно взвизгнула, брюнетка ободряюще похлопала ее по плечу. Ответчик, повесив голову, переминался с ноги на ногу.

Кандинский же был невозмутим, как Юпитер.

– …частично, ответчику выплатить в пользу истца стоимость материального ущерба в сумме восемьдесят восемь тысяч триста двадцать пять рублей. В компенсации морального вреда отказать.

Позиция на шахматной доске радикально изменилась. Блондинка нервно дернулась, краска сошла с ее лица. Она развернула к себе брюнетку и прошипела ей в лицо:

– Сколько?! Ты обещала! Ты … – далее неразборчиво.

Зато ответчик вскинул вверх пухлые руки и издал торжествующий рык пещерного медведя. Он полез было обниматься к адвокату, но тот вывернулся и с безопасного расстояния подал подзащитному руку.

Ответчик сгреб ладонь Кандинского обеими руками и долго молча тряс ее, пока владелец не выдернул свою собственность из капкана.

Судья же, захлопнув папку, добавил:

– На адвоката Кандинского будет подана жалоба в адвокатскую палату города Москвы.

Освободившийся адвокат поклонился:

– Благодарю, ваша честь. Мое предложение в силе.

– Допрыгаетесь, Кандинский, – пригрозил судья, – лишат адвокатского статуса.

– А вы доиграетесь, ваша светлость, – парировал адвокат, – без мантии останетесь. Куда потом? В охранники на вход?

Не дождавшись ответа, он развернулся и пошел к выходу следом за прочей публикой.

Первыми из зала заседаний выскочили истица с адвокатшей, за ними вывалился ответчик, Кандинский и Зарубин замыкали шествие. Впечатленный успехом, Сергей Викторович решил повременить с ретирадой.

Оказавшись в коридоре, Кандинский посмотрел на часы и сказал:

– Двенадцать. У меня есть час, чтобы пообедать. Вы со мной?

Сергей Викторович молча кивнул.

– Тогда не отставайте. И умоляю: ни слова. Мне надо восстановить душевное равновесие.

Спустя четверть часа они сидели в ресторане с пафосным названием и предельно пошлым интерьером. Удивительно, но к их приходу были готовы. У входа их встретил немолодой кавказский мужчина. С радостным воплем он заключил Кандинского в объятия и проводил к столу. Сергей Викторович заказал кофе, Кандинский ничего не заказывал, его предпочтения знали. Пожелав гостям приятного аппетита, радушный хозяин удалился.

– Итак, на чем мы остановились? – спросил адвокат.

– На двух вариантах, – напомнил Зарубин.

– Да. Так вот: суда не избежать, и вы его проиграете. Ваше дело безнадежно, поэтому я не стану разорять вас на стоимость экспертиз и прочих сопутствующих мероприятий.

Сергей Викторович хотел возразить, но Кандинский осадил его изящным взмахом руки.

– Дослушайте вы наконец! – повысил он голос. – Вы пришли от Максима. Его друзья – мои друзья! Я понял, что вы хороший человек, а происшествие ваше, по сути, несчастный случай. Все это не будет иметь для суда никакого значения. Поэтому у вас есть две возможные линии поведения. Первая, – он погрозил водителю указательным пальцем. – Вы настаиваете на своем. Я берусь за ваше дело. Чтобы собрать доказательную базу, я привлеку экспертов, задам им правильные вопросы, на которые они дадут правильные ответы. В частности, автоэксперты оценят, была ли у вас возможность избежать ДТП с учетом скорости движения автомобиля, скорости движения пешехода, времени суток, состояния дорожного покрытия, дислокации дорожных знаков, разметки, наличия иных участников дорожного движения, которые закрывали обзор или создавали препятствия для движения, и многого другого. С этими материалами мы пойдем в суд. Я не исключаю, что мне удастся доказать, что вы просто не имели возможности избежать контакта, и этим перевести вашу вину в категорию спорных. Учтите, что работа экспертов обойдется вам в круглую сумму. Однако суд будет опираться вовсе не на их выводы. Суд будет руководствоваться законом, а точнее, пунктом четырнадцать один Правил дорожного движения, который гласит, что водитель обязан пропустить пешехода, ступившего на проезжую часть. Понимаете, что это значит? Даже если бы потерпевшая не налетела на ваш автомобиль, а просто шарахнулась от него в испуге, упала и в результате получила травму, это была бы ваша вина. Скажу вам больше. Уголовный суд даже не станет рассматривать возможность вашей невиновности, потому что вашу вину установит административный суд.

– Какой еще административный суд? – ошалело поинтересовался Зарубин.

– Сначала у вас будет административный суд, который лишит вас прав на управление транспортным средством на два года за сокрытие с места ДТП.

– Да какое это ДТП! – вскричал Сергей Викторович. – Вы опять про ДТП! Не было никакого ДТП! Старуха, значит самое, перебегала дорогу и упала! Какое же тут ДТП?!

– Сергей Викторович, я понимаю ваш гнев, но ДТП было, – припечатал Кандинский. – И если вы заявите, что виновна старушка, которой почти девяносто, потому что слишком быстро перебегала дорогу, суд не будет на вашей стороне. У судьи будет две версии: ваша и потерпевшей. Суд примет сторону потерпевшей, установит факт ДТП и лишит вас прав. С этого момента ваша вина будет считаться доказанной, и уголовный суд уже ничего не станет разбирать, а только вынесет приговор. И чем сильнее вы будете упорствовать, тем приговор будет суровее. Не исключено, что по статье, за которую обычно дают условное наказание, поедете в колонию-поселение на пару лет.

Кандинский сделала паузу, чтобы Сергей Викторович усвоил новую информацию.

Погодите, – медленно проговорил Зарубин. – Минутку… Что-то вы меня совсем, значит самое, огорошили. Какая колония, почему… Я же просто помог старушке. Может быть, я могу что-то сделать? Ну, найду свидетелей, там много домов, офисы. Может быть, кто-нибудь видел и может подтвердить? Если я найду свидетелей, мне поверят, а?

– Эта стадия называет торгом, – с удовольствием сообщил Кандинский. – Отвечаю на ваш вопрос: нет, это не сработает. Надежным свидетелем станет тот, кто видел все происшествие от начала до конца. То есть человек, который сможет аргументированно и убедительно показать в суде, что старушка упала сама до того, как вы появились на перекрестке, что вы подъехали, когда она уже лежала на дороге, а вы ей только помогали. Но ведь это ложь, не так ли? На самом деле вы стали виновником дорожно-транспортного происшествия, в результате которого пешеход получил травму.

– А прекратить дело по согласию сторон? – безнадежно спросил Сергей Викторович. – Я слышал, мне говорили, что можно решить, не доводя до суда…

– Можно не доводить до суда, – подтвердил Кандинский. – Но для этого должно быть согласие потерпевшей. Насколько я понимаю, она уже озвучила свои условия, и вы на них не согласны. Если бы вы сразу обратились ко мне, возможно, удалось бы записать разговор с родственниками на диктофон и припугнуть преследованием за вымогательство. Способ ненадежный, но иногда работает. Сейчас уже поздно.

– Бред какой-то…– жалобно вякнул посетитель, устало прикрыл глаза и беззвучно пошевелил губами.

– Отчаяние, – усмехнувшись, пробормотал Кандинский.

Он переждал приступ грусти клиента и добавил:

– На суде молиться будете, а здесь нет смысла.

– Что мне надо сделать? – сдавленным голосом спросил Сергей Викторович.

– Вот, наконец, и принятие, – с облегчение сказал адвокат. – Делать будем вот что. Во-первых, на административном суде вы полностью признаете вину, ибо отрицать ее нет смысла. Вы ведь в самом деле покинули место ДТП, хотя правила предписывают вам остановиться, включить аварийные огни, выставить знак аварийной остановки, вызвать сотрудников ДПС, ну и прочее. Когда вам предоставят слово, вы объясните судье, что покинули место происшествия не по злому умыслу, а совсем наоборот, руководствуясь добрыми побуждениями, и попросите не судить вас строго. Я, в свою очередь, тоже скажу пару слов того же смысла и содержания, но облеку их в форму благопристойных юридических силлогизмов. Таким образом, вы сможете расположить к себе судью, и он назначит минимальное наказание, а именно лишение прав сроком на один год.

– Что дальше? – загрустил Сергей Викторович.

– Дальше будет уголовный суд, который определит степень вашей общественной опасности и назначит соответствующее наказание. Чтобы суд увидел, что общественной опасности вы не представляете, я внесу ходатайство об особом порядке рассмотрения дела.

– Что это значит?

– Это значит, что вы полностью признаете свою вину и вручаете судьбу в руки правосудия. Как только мы заявим ходатайство, судья полюбит вас как родного. Не будет допроса свидетелей, исследования письменных материалов дела и прочих утомительных телодвижений. Если судья примет ходатайство, а он его примет, ваше наказание не будет превышать двух третей от максимально возможной меры. Это значит, что, если по вашей статье максимальный срок семь лет, то получите не более… – Кандинский нахмурил брови и закрыл глаза, мысленно проводя операцию с дробями, – четырех лет восьми месяцев.

– Неужели мне может грозить реальный срок? – с мольбой произнес Сергей Викторович.

– Это вряд ли, – махнул рукой Кандинский. – Реальный срок по вашей статье вообще большая редкость. Чтобы отправиться в колонию, вам придется очень сильно взбесить судью, прокурора и меня. Но вы никого бесить не станете, а совсем наоборот. Вы раскаетесь, принесете потерпевшим самые искренние извинения, и вам присудят два года условно, а истцам…

– Миллион? – робко спросил Сергей Викторович.

– Хрен без соли, – заявил адвокат. – Лечение у нас в стране бесплатное, так что все затраты ваши составят стоимость подгузников да кресла-каталки для потерпевшей. Короче, размер компенсации вымогателей сильно разочарует. Я не могу сейчас назвать точную сумму, но полагаю, что все ваши расходы не превысят десятой части от того, что потребовала с вас противная сторона. На этом ваши мытарства закончатся.

Он замолчал. Зарубин, надув губы, уставился на солонку с перечницей. Кандинский дал ему пару секунд, чтобы свыкнуться с новым положением и спросил:

– У вас еще есть вопросы?

Н-нет… Нет вопросов, – неуверенно промямлил Сергей Викторович, но тут же встрепенулся. – Ой, простите, есть вопрос. Сколько стоит ваша консультация?

– Консультация оплачена, – ответил адвокат. – Надумаете, приходите. Буду спасать вас от колонии.

– Ладно, – произнес Сергей Викторович уныло. – Я подумаю.

– О чем? – поинтересовался Кандинский.

– Ну, о вот этом, что вы мне сказали, – пояснил Зарубин.

– О душе подумайте! – внезапно рявкнул адвокат. – Я тут для чего распинаюсь битых три часа – чтобы вам было о чем подумать?

– Ну знаете! – вспыхнул Зарубин. – Вы вообще странный какой-то! Могли бы проявить участие, посочувствовать как-то.

– Кому посочувствовать, вам? – удивился Кандинский. – Нет, это даже интересно! Сбил старушку на пешеходном переходе, отправил бедолагу на больничную койку, с которой она вряд ли встанет, и требует сочувствия! Недурно.

– Знаете, что, Гордей Александрович… – начал Зарубин.

– Алессандрович, без «ка», – поправил его Кандинский. – Идите думайте о своем поведении. И не забывайте, что петух тоже думал, да в суп попал.

– Дурдом, – резюмировал Зарубин.

Он встал и не прощаясь двинулся к выходу.

Проводив взглядом несостоявшегося клиента, адвокат подпер кулаком подбородок и призадумался. Случайное хамство в адрес судьи, грозившее серьезными неприятностями; тяжба по разделу имущества, напомнившая ему собственный бракоразводный процесс; длительное отсутствие интересных и перспективных дел практически обнулили индикатор настроения. С барного стеллажа на адвоката значительно взирал Джаспер Дэниел.

Кандинский показал ему средний палец.

Серия 2

Больше всего на свете адвокат Гордей Алессандрович Кандинский ненавидел спертый душный воздух казенных заведений, и потому, войдя в свой офис, первым делом раздвинул жалюзи и распахнул настежь два окна. Майский ветер ворвался в кабинет, нарушил устоявшийся порядок, сбил со стола пластиковый стаканчик, забытый вчерашним посетителем. Адвокат легко наклонился, поднял стаканчик и, с ненавистью смяв, отправил в мусорную корзину: он терпеть не мог пластиковую посуду.

Обстановка кабинета говорила об изрядном достатке и хорошем вкусе владельца, а также о его любви к комфорту, граничащему с гедонизмом. Прекрасный рабочий стол красного дерева украшало пресс-папье в виде Хохочущего Будды. Кресло адвоката, угловой диван и журнальный столик, книжные шкафы и кофейная зона с встроенным холодильником – все говорило посетителю о том, что он попал в надежные руки.

Избавившись от пластикового мусора и обретя душевное равновесие, Гордей Алессандрович с удовольствием зевнул, расправил плечи и направился к кофемашине. Он поставил в нишу аппарата изящную чашку, поместил в приемник капсулу эспрессо и нажал пуск. В воздухе поплыл кофейный аромат, а в дверь постучали.

Стук был робким, словно с другой стороны стоял школьник, опоздавший на урок к строгому учителю. Дверь приоткрылась, в образовавшуюся брешь заглянули испуганные глаза, а дрожащий голос полувопросительно произнес чистым девичьим дискантом:

– Простите, адвокат Кандинский?

– Нет, – мгновенно ответил Гордей Алессандрович, не повернув головы.

– Простите, – пискнул голос и пропал за дверью.

Чашка наполнилась, Гордей Алессандрович аккуратно поставил ее на блюдце.

Простите, – снова возник голосок из-за двери, – тут написано «Г. А. Кандинский, адвокат».

Гордей Алессандрович развернулся к двери. На пороге стоял блондин лет пятнадцати с тонкими чертами лица и такой белокожий, что, казалось, в его жилах течет не кровь, а материнское молоко.

Гордей Алессандрович согласно кивнул:

– Написано. И что же?

– Дело в том… – произнес юноша. – Дело в том, что меня как бы обвиняют в убийстве.

Возникла немая сцена, во время которой адвокат склонил голову набок, а юноша сделал глотательное движение, словно пытался прогнать подступивший приступ тошноты. При этом карий глаз адвоката потемнел, а в синем загорелся холодный огонь профессионального любопытства.

– Так, – произнес Гордей Алессандрович. – Так… Позвольте спросить, кто вас обвиняет?

– То есть я хотел сказать… В смысле… Пока не обвиняют, но скоро… – пояснил юноша.

– Что же вы в дверях стоите? – радушно упрекнул нового клиента Гордей Алессандрович. – Проходите, присаживайтесь. Кофе хотите?

Неожиданный гость аккуратно прикрыл за собой дверь. Он был невысоким, худым, очень серьезным и несчастным. Кандинский мгновенно составил словесный портрет: волосы светлые, зачесаны назад, лоб обычный чистый, нос прямой острый, глаза серые, щеки впалые, губы тонкие бледные, на подбородке ямочка. Особые приметы: таковых не оказалось. Эмоциональное состояние: подавлен, обескуражен, выбит из колеи, а судя по красноватым белкам глаз и натертому носу, здорово расстроен.

Гость все еще топтался на пороге, не решаясь войти. Из-под коротких штанин выглядывали голые щиколотки, бежевая куртка наброшена поверх бирюзового поло, на бортах туманно-синих лоферов заметны подсохшие следы грязи.

– Присаживайтесь, – повторил Гордей, указав на диван.

Гость огляделся.

– Куда?

– А где вам будет удобнее? – Не знаю…

– Тогда прошу на диван.

Гость энергично кивнул и с готовностью выполнил распоряжение. «Слабоволен, легко подчиняется чужому влиянию», – отметил Кандинский, усаживаясь в кресло напротив.

– Итак, вас обвиняют в убийстве, – произнес он полувопросительно.

– Н-нет. Пока нет, но могут. Наверное, – не слишком убедительно ответил гость.

– Интересно, – улыбнулся адвокат. – Что ж, давайте знакомиться. Мое имя вам известно. Было бы любопытно узнать ваше.

– Матвей, – назвался гость. – Матвей Хлорин.

Квакнул мессенджер, гость оживился, полез в карман куртки.

– Извините, я сейчас… – пробормотал он, набирая сообщение. —

Это мама, надо ответить. Минуту…

Гость завершил манипуляции с телефоном и положил его на стол.

– Стало быть, Матвей Хлорин, – серьезно произнес Кандинский. – Очень рад. Простите, Матвей, но я должен уточнить, сколько вам полных лет. Видите ли, если вам нет восемнадцати, то…

– Мне девятнадцать, – торопливо заверил адвоката гость. – Через месяц будет как бы двадцать.

– Превосходно, – кивнул Кандинский. – Какой кофе вы предпочитаете в это время суток?

– Не знаю…

– Может быть, капучино? – Да, если можно… – Отчего же нет.

Гордей Алессандрович поставил на стол свою чашку, и проследовал к кофемашине. Он выбрал нужную капсулу, вставил ее в отсек, нажал кнопку пуска.

«Интересный паренек, – думал Гордей, пока машина готовила капучино. – Как будто постоянно ожидает окрика. Боится, что его отчитают, как ребенка, накажут, оставят без сладкого. Кстати, о сладком…»

– Сахар добавить? – полюбопытствовал Гордей Алессандрович и тут же уточнил: – Почему вы решили обратиться ко мне?

– Да, одну ложку, пожалуйста, если можно, – ответил Хлорин.

Кандинский с удовольствием отметил, что незатейливая бытовая возня немного успокоила гостя. Он расслабился, облокотился на спинку дивана, голос его стал звучать увереннее.

– Да, в общем… Это вышло как бы случайно, – объяснил Матвей. – Понимаете, она утром не пришла в универ.

– А должна была? – осведомился Кандинский.

Да, у нее как бы в десять была запланирована встреча, а потом весь день расписан по минутам. К тому же она как бы никогда не опаздывает.

Адвокат подал гостю стеклянный бокал, тот принял, благодарно кивнул:

– Спасибо большое.

– Продолжайте, – отозвался Кандинский.

– Да… Так вот, в десять ее нет. Я стал звонить, она как бы не отвечает. Люди ждали, которые в десять… Ну, не важно, я их выпроводил. Но дальше должны быть как бы серьезные переговоры, а ее нет. Я уже не знал, что делать, что отвечать. А потом… Ну, как бы знаете, пошел слух, и сообщения в лентах… – Сообщения?

– Да… – Матвей запнулся, – Что ее нашли мертвой. Дома. Я сначала как бы не понял, а потом понял, что обвинят меня, потому что я у нее был в пятницу. Значит, могут подумать на меня. То есть как бы обязательно подумают на меня, потому что, может быть, это даже я. То есть не совсем я. О господи…

Хлорин отставил бокал, закрыл лицо ладонями.

– Ну, ну, – ободряюще произнес Кандинский. – Унывать рано, да и не стоит. Уныние – смертный грех.

Тут Хлорин открыл лицо, всхлипнул и жалобно вымолвил:

– Вы, наверное, думаете, что я сумасшедший, да? Я нормальный, просто…

– Просто вы в отчаянии, – участливо закончил Кандинский вместо него.

Хлорин согласно кивнул.

– Что вы сделали, когда узнали о ее смерти?

– Ничего. Ушел, гулял где-то, случайно пришел сюда. Увидел вывеску на фасаде. Знаете, мне как бы подали знак, как будто Вселенная подсказала. Понимаете?

– Отлично понимаю, – подтвердил Кандинский. – Хорошо, это мы прояснили. Теперь я должен задать вопрос чрезвычайной важности, Матвей. Я жду прямого честного ответа. Готовы?

Хлорин посмотрел на адвоката и подтвердил, впрочем, без особой уверенности:

– Да… Готов.

Кандинский, пристально глядя гостю в глаза, спросил:

– Это вы ее убили?

Лицо Хлорина сморщилось, стало маленьким и некрасивым.

– Нет, – ответил он чуть не плача. – Я ее не убивал, но мне кажется, что я как бы виноват. Если бы не я, то…

Кандинский подал гостю салфетку. Тот пробурчал «спасибо», вытер раскрасневшийся нос.

– Матвей, вы должны кое-что знать обо мне. – Гордей Алессандрович поймал взгляд Хлорина. – Я не отмазываю виновных. Это ясно?

– Да… – протянул Хлорин.

– Но за невиновного буду биться до конца, чего бы мне это ни стоило. Слышите меня?

Хлорин кивнул:

– Слышу.

– Если вы не виновны, то я ваш верный друг и союзник. Договор?

Он протянул гостю открытую ладонь. Хлорин осторожно принял рукопожатие, слабо улыбнулся и уронил еле слышно:

– Спасибо.

– Теперь вам надо собраться и ответить на несколько вопросов.

С этими словами Кандинский придвинул гостю бокал с остывшим кофе. Тот помотал головой:

– Нет, не хочу. Спрашивайте, я готов.

– Хорошо. Вопрос первый: о ком мы с вами говорим уже четверть часа?

– В смысле… Разве я не сказал? – Хлорин сокрушенно тряхнул светлыми волосами. – Простите, я что-то совсем… Это как бы ректор моего универа Антонина Жулина… э… Павловна!

– Жулина Антонина Павловна, – повторил Кандинский. – Хорошо, Матвей. Продолжайте и не обращайте внимания, я вас внимательно слушаю и все слышу.

С этими словами адвокат взял со стола планшет, забил в поиск «Жулина». Поисковик тут вывалил дюжину ссылок на статьи желтых сайтов, сообщавших примерно одно и то же: сегодня ректор подмосковного университета «Ноосфера», известный общественный деятель и благотворитель Антонина Жулина была найдена мертвой в своем доме. Источники не исключают, что смерть может носить насильственный характер. Решается вопрос о возбуждении уголовного дела.

Ага, ситуация проясняется. Кандинский кликнул по ярлыку «картинки».

Монитор заполнили изображения эффектной бизнес-леди. Жулина оказалась высокой, слегка полноватой женщиной лет сорока. Впрочем, на снимках, носивших неофициальный характер, настоящий возраст проявлялся более отчетливо: длинные каштановые волосы уже не могли скрыть оплывший овал лица, веки угрожающе припухли, кожа на лбу разглажена инъекциями ботокса. Однако, невзирая на неизбежные изменения, Жулину вполне можно было назвать привлекательной дамой. Мужчины определенного типа западают на таких женщин по счету «раз».

Когда Кандинский углубился в планшет, Матвей замолчал и обратился к телефону. Он хотел поставить свой бокал на стол, но что-то его смутило. Он замешкался, засуетился и в конце концов определил бокал на пол, словно хотел укрыть от посторонних глаз свидетельство своей неуклюжести.

– Я слушаю вас, Матвей! – напомнил адвокат. – Самое время перейти к сути вашего визита. Что вас связывало с Жулиной и почему вы решили, что полиция обвинит вас?

– Да, да… Сейчас… Надо ответить, – пробормотал Хлорин и приложил телефон к уху. – Да, мамочка…

Из трубки грянул словесный поток такой силы, что Матвей вздрогнул и отвел руку в сторону. Трубка стреляла в него вопросами, на которые не требовалось ответа, тем не менее бедняга пытался вести диалог:

– Мам… Мама… Я… Нет, я просто… Я как бы… Да, мамочка… – Однако, – неслышно выдохнул Кандинский.

Он еще раз пробежал глазами по снимкам Жулиной и отметил, что у покойной был хороший вкус. Строгие деловые костюмы, которым она отдавала предпочтение, сменялись джинсами, вечерние наряды уступали место коктейльным платьям, но каждый она оживляла образ стильными аксессуарами, ювелирными украшениями или бижутерией. И не было изображения, где она не прикрыла бы шею палантином, шарфом или шейным платком. Очевидно, с эстетической точки зрения, шея была ее слабым местом.

К этой минуте Хлорин, приняв как неизбежное тщетность своих усилий, умолк и просто пережидал вербальное извержение материнской заботы. Наконец он произнес:

– Да, да, мамочка, я здесь. Жду. Да.

После этого дал отбой, бросил на Кандинского смущенный взгляд и пояснил:

– Извините, она как бы волнуется. Сердится, что я сразу ей не сказал, а пошел к вам.

– Ничего, – ответил Гордей Алессандрович, – ничего. Ваша мама, видимо, едет сюда?

– Да, я дал адрес.

– Отлично, – сказал Кандинский, – Вернемся к нашему делу.

– Да, давайте вернемся, – без всякого энтузиазма согласился Хлорин. – Что мне… ах да. Что меня связывало… Я был как бы ее личным секретарем. После первого курса она предложила мне работу и перевела на заочное отделение. Я согласился. И еще…

Он умолк, посмотрел на Кандинского с тревогой и просительно вымолвил:

– Это же все как бы…

– Абсолютно конфиденциально, – закончил Гордей вместо него. – Все, что вы мне расскажете, не выйдет за пределы этого кабинета. А если выйдет, то исключительно с вашего согласия и в ваших собственных интересах. Никто на свете не имеет права требовать от адвоката раскрытия информации, касающейся клиента.

– Хорошо… – сказал Хлорин медленно и, видимо, преодолев сомнения, разом выпалил: – Мы были любовниками.

На короткий миг он преобразился. В его облике промелькнули гордость, сила, уверенность. Он сделал паузу, дабы собеседник имел время вникнуть, оценить сообщение, понять значение и важность того, что он услышал. Впрочем, длилось это долю секунды. Вспышка угасла, и герой-любовник вновь обратился напуганным мальчишкой.

– Это не преступление, – Кандинский позволил себе улыбнуться. – Я бы квалифицировал это как нарушение профессиональной этики с ее стороны, но вашей вины в данной конкретной ситуации совершенно точно нет.

– Что? Нет, я не об этом. Это я понимаю… На сайтах пишут, что ее обнаружили как бы сегодня утром, а я был у нее в пятницу вечером. Мы занимались любовью…

– Снова не вижу ничего криминального, – прокомментировал Кандинский.

– Но там же мои отпечатки… И еще она как бы запрещала пользоваться контрацептивами, и, наверное, они найдут следы… Ну, мои следы. Вы понимаете? Поэтому я думаю, может быть, мне надо самому пойти в полицию и все рассказать?

При этих словах у Кандинского дернулось правое веко, а на лице отобразилось такое удивление, что Хлорин стушевался:

– Что, это как бы не самая лучшая мысль, да?

Кандинский прокашлялся.

– Мысль, как минимум, оригинальная, – заверил он клиента. – Свежая мысль. Позвольте узнать, что именно вы намерены рассказать полиции?

– Ну, как бы … Вот это, что и вам…

– Так. И почему вы думаете, что полиции это будет интересно?

– Разве… То есть, я хочу сказать, что если приду сам, то как бы сниму с себя подозрение.

Кандинский мысленно досчитал до десяти и, призвав весь дар убеждения, отпущенный природой, ответил:

– Матвей, как ваш адвокат я категорически не рекомендую вам идти в полицию. Объясняю почему. Во-первых, уголовное дело еще не возбуждено, а это значит, что причины смерти госпожи Жулиной пока не установлены. Иными словами, мы элементарно не знаем, от чего она умерла. Да, ее могли убить, но с ненулевой вероятностью она могла поскользнуться в ванной или отравиться грибами, у нее мог случиться инсульт, инфаркт, оторваться тромб или лопнуть аневризма. Люди, как вы, конечно, знаете, не просто смертны, но внезапно смертны.

– Не знаю… – вякнул Хлорин.

– Теперь знаете! – повысил голос Кандинский. – Но если следствие установит, что смерть Жулиной носит криминальный характер, то, явившись в полицию, вы дадите следствию первого подозреваемого.

– Кого? – спросил Хлорин

– Себя, разумеется, – ответил Кандинский.

Хлорин попытался что-то сказать, но Кандинский не позволил:

– Запомните: тот, кто придет в полицию, станет подозреваемым.

Это ясно?

Хлорин кивнул.

– Во-вторых, ваш визит в полицию лишен практического смысла, ибо вы не сможете дать никакой полезной информации, кроме точного времени своего ухода. Но это вы скажете позже, когда вас станут опрашивать как свидетеля.

– Они же все равно будут меня как бы подозревать! – попытался парировать Хлорин. – Там мои отпечатки и как бы сперма!

– Вы часто бывали в ее доме? – спросил Кандинский.

– Нет… То есть два раза в неделю. По понедельникам и пятницам.

– Это можно проверить?

– Не знаю… Наверное, можно.

– Значит нет ничего удивительного в том, что в доме будут ваши отпечатки. В какое время вы ушли?

– В девять. Ровно в девять. Я запомнил, потому что как бы мама позвонила.

– Итак, вы ушли в девять вечера пятницы. С момента вашего ухода прошло почти трое суток. Нет ни одной причины думать, что вы последний, кто видел ее живой. Вообще, с какой пьяной радости вы решили, что она умерла в пятницу? Может быть, ее убила домработница этим утром. Наконец, вы не имеете ни малейшего понятия, как она провела выходные. Вы же не думаете, что были единственным ее любовником?

– Нет… Не знаю.

– Вот видите! Если она встречалась с разными мужчинами, то уж, наверное, соблюдала элементарные правила личной гигиены, и совершенно точно не хранила в себе ваш биоматериал по семьдесят два часа кряду.

Хлорин выдохнул с облегчением.

– Итак, Матвей. Слушайте меня внимательно. Первое: вы не имеете никакого отношения к смерти Антонины Жулиной.

Хлорин кивнул.

– Второе: если будет установлен криминальный характер ее смерти, полиция сама вас найдет. Вы секретарь, доверенное лицо. Следствию непременно потребуются ваши показания. И вы…

Кандинский не договорил, потому что сначала из холла донесся зычный голос, о чем-то вопрошавший консьержа, а через секунду на дверь обрушился удар чудовищной силы.

– На себя! – яростно заорал Кандинский. – На себя!

Он вскочил и бросился к двери, однако очередной посетитель уже исправил ошибку. Тяжелая дверь вылетела створом наружу, и на пороге возник небольшой ураган в виде женщины средних лет, одетой в атласный кремовый плащ. При небольшом росте она возвышалась над присутствовавшими мужчинами благодаря туфлям на шпильках немыслимой высоты. Под плащом сияло и струилось что-то воздушное, свободное, белоснежное.

– Здравс… – успел произнести Кандинский.

Не обратив на него никакого внимания, женщина надрывно крикнула:

– Мотенька!

И ринулась к Матвею. Она обогнула диван, пнула бокал, оставленный Матвеем на полу.

– Мамочка! – вскричал Матвей.

Женщина сделала еще шаг и заключила молодого человека в объятия с такой силой, что Гордею послышался хруст костей. Женщина меж тем покрывала сыновье лицо поцелуями и восклицала:

– Мотя, Мотенька, Мотюшенька, сыночек, родной мой, любимый мой! Как ты? Все хорошо? Тебя не обижали? Зайчик мой, солнышко мое!

Пару раз она скосила глаза на Кандинского и всякий раз принималась целовать свое дитя с новой силой. Кандинский наблюдал сцену с любопытством исследователя.

Нацеловавшись, женщина ослабила хватку. Она неприязненно посмотрела на Гордея Алессандровича и спросила:

– Кто это, Матвей? Почему ты здесь?

Хлорин, безропотно перенесший всплеск материнской нежности, ответил:

– Это адвокат. Я как бы…

– Ах, адвокат! – сардонически воскликнула женщина. – Адвокат…

– Кандинский Гордей Алессандрович, адвокат, – представился Кандинский.

– Адвокат, – протянула женщина насмешливо и повторила снова на это раз с горькой иронией: – Адвокат… Значит, ты пошел к адвокату.

Она говорила так, словно в помещении не было никого, кроме нее и сына. Хозяин кабинета был для нее чем-то вроде скульптуры, призванной оживить пейзаж.

– Ты пошел к адвокату, – она наконец отпустила Матвея. – Не к матери, а к адвокату.

– Мама, я как бы …

– И что же ты ему рассказал?

– Я как бы ничего…

– Ты хоть понимаешь, как больно ты мне сделал! – неожиданно вскричала женщина, всплеснув руками. – Ты всегда делаешь мне больно! От тебя только боль! Это предательство! Ты предаешь меня! Предаешь! Ты совершенно не ценишь мои жертвы! Я живу ради тебя, дышу только тобой, а ты всегда меня предаешь!

Тут она прищурилась и, не замахиваясь, отпустила сыну звонкую пощечину. Голова Матвея мотнулась из стороны в сторону, лицо перекосилось, в глазах блеснули слезы.

Кандинскому это разом надоело.

– Прекратить! – рявкнул он.

– Что?! – прошипела женщина, выпучив глаза.

– Я сказал, прекратить! – повторил Кандинский. – Здесь не цирк и не кабак! Вы в адвокатском кабинете, сударыня. Никакого рукоприкладства здесь никогда не было, нет и не будет! Извольте прекратить истерику.

Как ни странно, слова и тон, каким они были сказаны, возымели действие, истерика мгновенно утихла. Женщина окатила Гордея презрением, взяла сына за руку и совершенно спокойно сказала:

– Идем отсюда. Этот аферист ни на что не способен, кроме как оскорблять твою мать.

– Мама… – мяукнул Матвей.

– Не мамкай. Я не знаю, что произошло, но мы не останемся здесь ни минуты.

Она обернулась к адвокату и ядовито осведомилась:

– Надеюсь, мы не обременили вас своим присутствием?

– Нисколько, – вежливо ответил Кандинский.

– И вы потратили не слишком много времени и сил?

– Я пришлю вам счет.

– Не сомневаюсь. Помогать людям – не ваше призвание.

Женщина взяла сына за руку, резко развернулась, устремилась к выходу. Сделав шаг, она немедленно наступила в лужу капучино, поскользнулась, налетела ногой на столик, ударилась о столешницу и возопила от боли.

– Осторо… – вскричал Гордей Алессандрович, но было поздно и он безнадежно закончил: – …жнее…

Опомнившись, бросился к холодильнику, извлек стеклянную бутылку с грузинской минералкой, подал ее женщине и скомандовал:

– Приложите к ушибу.

– Благодарю вас, – чуть не плача отозвалась гостья, проигнорировав предложение помощи.

Из глаз ее потекли непрошенные слезы, и, странное дело, в этот момент проступило что-то человеческое, настоящее. Гордей подумал, что она вполне может быть привлекательной, когда не кривляется, не играет роль, написанную собой для себя же.

Но прекрасное мгновение улетело, и гостья вновь обернулась мегерой. Она ухватила сына за рукав куртки и молча, не попрощавшись, потащила к двери.

– Матвей, мой номер у вас есть, звоните в любое время, – успел сказать Кандинский в спину клиенту.

Дверь захлопнулась, ответа не последовало.

Кандинский с тоской посмотрел на осколки разлетевшегося вдребезги бокала и грязновато-бежевую лужицу капучино, перевел взгляд на репродукцию картины «Адвокат направляется в суд», взвесил в руке бутылку, поморщился, сел в кресло, свинтив крышку, единым махом вылил в глотку половину содержимого.

За бортом свежая березовая листва аплодировала весеннему ветру, укрывала от посторонних взглядов сквер, выложенный новой плиткой. В окно влетала какофония погожего дня и глухой ритмичный рокот сабвуферов: видимо, неподалеку припарковался плохо воспитанный меломан. С монитора ноутбука покровительственно взирала Антонина Павловна Жулина.

– Молилась ли ты на ночь, Антонина? Когда ты знаешь за собою грех, не примиренный с милостью небесной, покайся в нем сейчас же, – предложил ей адвокат.

Жулина промолчала. Кандинский представил себе, как студент душит запуганную ректоршу.

«Помысли о своих грехах!»

«Чего бояться, я сама не знаю, раз нет за мной вины. Тебя лишь одного всегда ждала я и любила!» Умирает.

Занавес.

Аплодисменты.

Серия 3

Смена у Мишани началась хорошо.

Прямо скажем, просто отлично началась смена. Потому что одно дело – пилить спозаранку в спальный район, выгребать из дерьма вонючие трупы, осматривать грязные сортиры, рыться в помойных кухнях да беседовать с полоумными старухами, вся заслуга которых только в том и состоит, что жили по соседству со жмуром.

И совсем другое – прибыть в культурное место, коттеджный поселок или, скажем, подмосковную деревню, где в больших домах проживают состоятельные россияне. Там, конечно, тоже не без уродов, но публика все больше чистая, трезвая, доверчивая. В помещениях образцового содержания и высокой культуры быта богатые интерьеры, затейливые мебеля. Опять же, свидетельницы из домохозяек попадаются аппетитные. Опрашиваешь такую, а сам думаешь: посадил бы на стол, ножки твои депилированные задрал бы и…

Когда тебе крепко за сорок, а ты безнадежно застрявший в майорах опер и мечтаешь только о том, чтобы продержаться подольше, чтобы не поперли тебя из органов да не взяли на твое место блатного сосунка, такие фантазии оказывают на организм бодрящее, можно даже сказать, оздоравливающее действие.

Так вот, сегодня Мишане фартануло дважды, хотя вроде ничто не предвещало. Но обо всем по порядку.

В семь пятьдесят две Мишаня прибыл в дежурку.

В восемь ноль одну он переложил эспандер из правой руки в левую и расписался за табельный «макарыч».

В восемь ноль пять убрал эспандер в карман, налил кофе в любимую кружку и, размешивая сахар, приблизился к старшему лейтенанту, корпевшему за рабочим столом над документами.

– Отстрелялся? – спросил Мишаня, протягивая ладонь.

Старлей ответил на рукопожатие и ответил:

– Ага. Сейчас с доками закончу и на молитву.

– Слушай свежий анекдот. – Мишаня придвинул себе стул, вытащил эспандер и стал работать левой кистью. – Короче, откинулся волк с зоны…

Мишаня, не скупясь на обсценные эпитеты и пошлейшие подробности, поведал коллегам анекдот про волка, зайца и льва. К столу подтянулись еще два опера из прошлой смены и помощник дежурного. Все ржали в голос, Мишаня наслаждался успехом.

– …Ну и вот как-то лев встречает зайца. Ну что, говорит, косой, как дела? А заяц ему: херово, левушка, сношают по-старому, а писанины прибавилось.

Взрыв хохота сотряс отремонтированные стены дежурки. Капитан, сидевший за пультом, рявкнул:

– А ну тихо там!

Опера, давясь смехом, разошлись. Мишаня, довольный выступлением, прислушался к разговору дежурного.

– Так. Так. Понял. Ждите группу.

Он положил трубку и принялся старательно заносить информацию в книгу учета. Мишаня размешал сахар, облизал ложку, сунул ее во внутренний карман, вынул эспандер и поинтересовался:

– Чего там?

Дежурный, не прерывая сеанса чистописания, пояснил:

– Серьезное дело. Прыгай в седло, Мишаня.

– Не Мишаня, а товарищ майор полиции, – назидательно сообщил Мишаня.

– Короче, опер. В семь ноль три позвонила какая-то баба. Типа домработница. Говорит, пришла на работу, а хозяйка на полу. Я отправил пэпээсников. Их старшой отзвонился, по ходу там убой. Так что давай, пока не заржавело.

Мишаня с высоты своих ста восьмидесяти сантиметров поглядел на плешь собеседника.

– Грубый ты человек, капитан Арнаутов, – произнес он с грустью. – Невоспитанный человек. Адрес давай.

– Бачурино, сто тридцать седьмой участок. Это знаешь где…

– Знаю, – оборвал Мишаня дежурного. – Пойду двух колдырей возьму понятыми.

Капитан откинулся на спинку кресла, задумчиво пригладил седеющий ежик на макушке.

– Лучше нормальных найди, убой все-таки, – возразил он без особой уверенности.

– Ты в том Бачурине был? – саркастически осведомился Мишаня. – Там заборы выше кремлевских, живого человека днем с огнем не сыщешь. Не бздо, капитан, сгодятся колдыри.

– Ну бери, – не стал спорить дежурный.

– Возьму, – подтвердил Мишаня и огляделся. – А чегой-то я один, как папа римский? Где Гена? Где мой соратник по борьбе с преступностью?

– Будет тебе соратник, – заверил его дежурный. – Иди пока за понятыми.

Мишаня одним глотком допил кофе, кружку определил на тумбочку под стол и отправился в обезьянник. Выбрав двух колдырей относительно приличной наружности, вывел их к машине.

Около служебного УАЗа терся лейтенант старшего школьного возраста. Светлые глаза лейтенанта были устремлены в экран телефона, тонкие пальцы скроллили ленту новостей, пухлые губы тянули вейп. При виде юного соратника Мишаня понял, что Гены не будет, и ощутил острую потребность врезать кому-нибудь по печени или хотя бы отвесить подзатыльник. Поскольку лейтенант неосмотрительно расположился на траектории движения, для начала Мишаня решил отдавить ногу сопляку. Он решительно двинулся вперед и уже занес над беззащитной ножкой лейтенанта ботинок сорок четвертого размера, но соратник в единый миг сделал несколько движений, обломавших Мишанин замысел. Он легко шагнул в сторону, убрал в карман телефон, светло поглядел на Мишаню и приятным баритоном, совершенно не вязавшимся с его субтильной наружностью, произнес:

– Здрасьте, товарищ майор, я сегодня с вами. – Он протянул Мишане открытую ладонь и представился: – Антон Моногаров, очень приятно.

Мишаня с удовольствием принял ладошку лейтенанта. Сначала он сжал ее так, чтобы вундеркинд не вырвался.

– Майор полиции Голубь Михаил Васильевич, – произнес он доброжелательно, с каждым словом сильнее сдавливая руку соратника. – Для тебя просто дядя Миша.

– Ой, руку сломаете, дядя Миша! – вскрикнул Антон. – Ну и силища у вас!

Колдыри заржали.

«Ишь, сука, со всем уважением!» – подумал Мишаня и, ощутив в душе умиротворение, ослабил хватку.

– Не бздо, лейтенант, – сказал он вслух, – знакомство состоялось, поехали.

Он затолкал понятых на заднее сиденье. С ними же определил соратника. Когда машина тронулась, Мишаня спросил:

– На деле был?

Не получив ответа, Мишаня обернулся. Оказалось, соратник уткнулся в телефон.

Колдырь, сидевший рядом с Моногаровым, ткнул лейтенанта в бок и просипел:

– Слышь, начальник. К тебе старший обращается.

Моногаров спрятал телефон в карман и сделал такое, от чего колдырь мгновенно выпустил воздух, согнулся пополам и захрипел, не в силах сделать вдох.

– Печень береги, – посоветовал Моногаров колдырю.

Мишаня одобрительно хохотнул:

– Ты там полегче, чтоб не скопытился раньше времени. Пускай сначала засвидетельствует.

– Жить будет, – заверил его лейтенант.

– Я говорю, в деле раньше бывал? – повторил вопрос Мишаня.

– На практике были выезды. А так нет, первый раз.

– Тогда сиди на жопе ровно, не проявляй инициативы, слушайся старших, – сказал Мишаня назидательно. – И главное, не бздо.

Через полчаса УАЗ миновал черную на белом фоне надпись «Бачурино», и машина поскакала по искусственным неровностям, именуемым в народе лежачими полицейскими. Вскоре с культурного асфальта свернули в проезд, засыпанный каменной крошкой, и наконец уперлись в перекрывающий проезд шлагбаум.

Слева от шлагбаума стояла обшарпанная, но явно обитаемая сторожевая будка. В открытом окошке угадывалось неясное шевеление. Выждав минуту и убедившись, что обитатель будки открывать проезд не намерен, водитель опустил стекло. Шевеление в будке прекратилось, а шлагбаум решительно поплыл кверху.

Миновав пост охраны и повернув налево, УАЗ оказался в тупичке из полудюжины домов. У двухэтажного коттеджа, обнесенного забором из профнастила, пассажиры УАЗа узрели «рено» пэпээсников.

Других машин в окрестностях не наблюдалось.

УАЗ притулился рядом с «логаном».

– Посиди с понятыми, – распорядился Мишаня и вылез из машины.

Солнце с безоблачного неба заливало Москву белым светом, слепило глаза. Прогретый солнцем воздух приятно согревал лицо. Тишина стояла почти кладбищенская, лишь какие-то птахи отчаянным щебетом нарушали патриархальную тишину подмосковной деревни.

Пронзительно пахло соснами, к хвойному духу примешивался едва ощутимый аромат топящейся печи.

Мишаня окинул взором не скрытые деревьями крыши коттеджей, кованые ограды и ворота, украшенные затейливыми орнаментами, сплюнул со злостью, подумал: «Откуда только бабки у них? Суки рваные…»

Из «логана» вылез плотный старлей с наглой физиономией. Мишаня с ним пересекался пару раз на вызовах. Имени старлея Мишаня не знал, а фамилию забыл. Как бишь его… Лошадиная такая фамилия.

Пржевальский, что ли?

Мишаня заглянул к ментам в машину. Разглядел второго пэпээсника и бабу лет пятидесяти: видать, та самая домработница.

Чтобы избежать рукопожатия, Мишаня стал с противоположной стороны и через крышу «логана» осведомился:

– Чего там?

Старлей вынул пачку, не торопясь вытянул сигарету и стал вдумчиво прикуривать. Зажигалка не желала зажигаться, гасла от порывов теплого ветра. Мишаня терпеливо наблюдал за процессом, пока обладатель лошадиной фамилии не совладал с зажигалкой, прикурил, убрал зажигалку в карман, сделал первую затяжку, выпустил дым, лишь тогда заметил Мишаню и лаконически ответил:

– Баба зажмурилась.

– Где?

– В гостиной.

– Как открыли дом?

– У домработницы ключи.

– Ну да… – буркнул Мишаня и сразу вспомнил: Будников. Фамилия пэпээсника Будников. Почти Буденный.

– Ничего не трогали? – спросил Мишаня.

Будников сделал вид, что не услышал вопроса.

Мишаня прошел в открытую калитку. Участок оказался небольшим. С правого торца боролся за жизнь жухлый цветник. На заднем дворе раскинулся нестриженый газон, желтоватые туи росли вдоль забора, а с левого торца Мишаня нашел аккуратный сарай, который в протоколе будет упомянут как хозпостройка для хранения уборочного и садового инвентаря. Мишаня дернул незапертую дверь, заглянул внутрь, ничего особенного не увидел. По стенам – стеллажи с цветочными горшками, две лопаты, газонокосилка, в углу сложена тротуарная плитка. Одним словом, во время обхода ничего интересного Мишаня не обнаружил. Стекла в окнах дома целы, задняя дверь заперта, по первому взгляду следов взлома или проникновения нет.

Ладно, проехали.

Мишаня вернулся к входной двери, надел одноразовые перчатки, на ноги натянул бахилы, приоткрыл дверь. Из дома немедленно потянуло теплой гнилью. Мишаню перекосило. Смрад разложения стоял такой, что воздух стал похож на растаявший протухший студень.

Опер отвернулся от набегавшей тошнотворной волны, набрал в легкие кислорода, распахнул дверь и устремился к закрытым окнам. В мгновение пересек прихожую и гостиную, совмещенную с кухней, не задерживаясь, перешагнул через труп. Достигнув цели, рванул запоры стеклопакетов, распахнул рамы, высунулся наружу по пояс, с облегчением выдохнул.

Легкий весенний сквозняк ворвался в дом, надул парусами тюлевые занавески. Дышать стало легче, но Мишаня темпа не сбавлял. Он вернулся на крыльцо, дверь подпер лежавшим рядом куском тротуарной плитки, чтоб не закрывалась от сквозняка. В прихожей стало светло, и Мишаня сразу увидел то, ради чего стоило опередить следака с экспертами, дышать тухлым воздухом и работать в одиночку без привычного напарника, – клатч сиреневой замши с логотипом в виде стоящих спиной друг к другу букв В.

Опер включил фонарик, осмотрел углы на стыках стен и потолка. Внутренних камер наблюдения нигде не было. Мишаня зашел в гостиную и пригляделся к виновнице торжества.

На теплом кафеле, запрокинув голову, лежала женщина. Длинный шелковый халат скрывал подробности телосложения, но для определения причины смерти тщательный осмотр не требовался. Мишаня зажал нос рукавом, склонился над телом, чуть сдвинул ворот халата и удовлетворенно хмыкнул: через всю шею жертвы пролегла иссиня-черная странгуляционная борозда. Что ж, по крайней мере, тут все ясно, пора приступать к главной части мероприятия.

Опер вернулся в прихожую, овладел клатчем и переместился в хорошо освещенную кухонную зону. Он действовал быстро и точно. Из клатча извлек кошелек, заглянул внутрь. Наличных не было. Тогда Мишаня вынул из тугих отсеков пластиковые карты, разложил их на кухонном рабочем столе, сделал снимок фронтальной стороны. Затем перевернул и снял тыльные стороны. По ходу заметил, что из шести карт банковских только две, но разбираться было некогда. Он рассовал карты по отсекам, кошелек вернул на место. Тут же отправил снимки карточек знакомому хакеру и почистил память телефона.

Помимо кошелька и всякой мелкой дряни в клатче обнаружился бумажник водителя, а в нем – водительское удостоверение. Мишаня переписал данные в блокнот. Прежде чем убрать документы, внимательно разглядел фото и заключил, что ничего была баба. Старовата, конечно, но в целом ничего, вдувабельная.

Покончив с делом, Мишаня спокойно огляделся. В кухне царила стерильная чистота. Ни тебе грязной чашки в раковине, ни крошек на обеденном столе, ни забытой вилки.

– Это кто же, мать родная, у тебя уборку сделал? – пробормотал Мишаня.

Он подошел к мойке, открыл нижний шкафчик. Под раковиной стояло порожнее мусорное ведро, даже пакета в нем не было. Мишаня хмыкнул: убийца удавил жертву, потом хладнокровно собрал и унес все, что могло дать зацепку следствию.

Ну ничего, не такие дела разматывали. Мишаня отсалютовал трупу и торжественно произнес:

– Не ссы, мать. Я за тебя кому-нибудь отомщу.

Он вернул клатч на консоль, вышел на крыльцо, стянул перчатки и бахилы.

Пэпээсники курили, с ними дымил вейпом юный соратник. Он что-то втирал ментам, те снисходительно слушали. При появлении Мишани соратник прекратил дозволенные речи и почтительно обратился к старшему по званию:

– Что там, товарищ майор?

– Удавили болезную, – ответил товарищ майор. – Давай по соседям: кто что слышал, видел, знает. Кого видели, кто приезжал. У кого есть наружные камеры, изымай записи. Землю носом рой, понял?

– Понял, – кивнул Моногаров. – Вон камера на заборе, с него начну.

Тут неприятный голос подала домработница, сидевшая в машине:

– Мне тута долго париться? Когда меня отпустите? Мне в туалет надо.

Букву «г» баба произносила с южнорусским прононсом, а манера речи вызывала в памяти яркий образ шумный базарной хабалки, торгующей мясом на центральном рынке разудалой кубанской станицы. Блюстители закона оставили вопросы без ответов. Баба, как ни странно, возмущаться не стала, очевидно, имела некоторый опыт общения с органами и понимала бессмысленность протестов.

Мишаня тем временем обратился к Будникову:

– Ты почему окна не открыл?

– Чтоб тебе жизнь медом не казалась.

– Ясно, – не обиделся Мишаня. – А в сарай заглядывал?

Тот пожал плечами:

– Нахера…

– Пойдем, покажу кое-что, умник.

Мент поморщился, но возражать не стал. Мишаня вырвал из блокнота листок:

– А ты пробей пока… – велел он второму пэпээснику и передал ему данные жертвы.

Тот молча полез в машину.

– Пойдем, – скомандовал Мишаня и быстро зашагал к сараю.

Старлей вразвалочку двинулся за ним. У порога опер пропустил мента вперед и сказал:

– Вот, полюбуйся.

Пэпээсник остановился, заглянул в сарай.

– Чего? – спросил он удивленно.

Мишаня убрал эспандер в карман, корпусом впихнул Будникова внутрь, одновременно левой рукой провел захват шеи и приподнял мента над землей. Правой рукой он перехватил кисть старлея, шарившую по кобуре с табельным, и выкрутил ее так, что будь хватка чуть слабее, мент взвыл бы от боли. Но Мишаня сдавил менту горло, и бедолага сподобился лишь на яростный хрип. Он пока еще не сдавался, дергался в тщетных попытках лягнуть Мишаню в пах или ударить по ноге, но разница в росте и весе была драматически велика, и все усилия Будникова пропали вотще. Мишаня постепенно усиливал удушение, противник дергался все слабее, и наконец стал хлопать свободной рукой по бедру, прося пощады.

Мишаня аккуратно поставил мента на пол, чуть ослабил хватку и прошептал в ухо:

– Тихо, сука. Покалечу.

Будников согласно кивнул.

Мишаня отпустил шею мента, но заломил кисть, вздернул руку повыше. Пэпээсник жалобно вякнул и рухнул на колени.

– Сколько было в кошельке? – тихо поинтересовался Мишаня.

– В каком кошельке? – прохрипел Будников.

Мишаня подкрутил кисть противника, тот сдавленно заскулил.

Мишаня ослабил натиск.

– Дурака не включай, мудель, – ласково посоветовал Мишаня. – В прихожей – сумочка, в сумочке – кошелек. Повторяю вопрос:

сколько там было?

– Тридцатка.

– Где?

– В кармане.

Опер похлопал мента по мундиру, просунул руку под китель, из внутреннего кармана извлек тонкую стопку банкнот, сложенных вдвое. Орудовать одной левой было несподручно, но Мишаня ловко развернул бумажки веером. Шесть купюр по пять, четыре по тысяче и три сотни.

– Дебил, – констатировал Мишаня. – Какого хера ты все забрал? Хоть бы мелочь оставил.

Мент сосредоточенно дышал носом. Удерживая Будникова в позе зю, опер сунул деньги в карман, потом на ощупь вытащил две бумажки и бросил их Будникову под нос.

– Поделишься с напарником, – пояснил он свой жест и назидательно добавил: – Никогда не жадничай, делись с ближним, и воздастся тебе по делам твоим.

С этими словами Мишаня отпустил мента, сделал два шага назад и вышел из сарая. Он сощурился от яркого солнца, воздух показался ему слаще, а небо чище. Воля ваша, но иногда в жизни случается не только дерьмо. Со снисхождением победителя опер наблюдал, как Будников грузно поднимается, разминает помятую кисть, отряхивает колени, оправляет китель.

– Головной убор не забудьте, товарищ лейтенант, – доброжелательно напомнил Мишаня. – Как отдавать честь старшему по званию без головного убора, правда?

Будников поднял фуражку, сбил с нее пыль.

– Не забуду, – произнес он медленно. – Падла буду, не забуду.

– Главное, не бздо! – радостно произнес Мишаня.

Он вынул эспандер и, работая правой кистью, радостным шагом триумфатора двинул в сторону калитки.

Выйдя за ворота, он сразу увидел черный «Форд Фокус» с номерами Следственного комитета.

Серия 4

«Этот майский день начался, как сотни таких же дней, и не предвещал ничего необычного».

Нет, не так…

«Следователь по особо важным делам Андрей Конуров как раз допивал свой утренний кофе, когда его телефон разразился тревожной трелью».

Черт, тоже как-то…

«Картина преступления отчетливо нарисовалась в воображении следователя. С беспредельной ясностью он отчетливо увидел, как убийца сомкнул пальцы на горле беспомощной жертвы».

Да, вот так уже лучше.

Телефон квакнул, известив о новом сообщении. Андрей Вячеславович оставил литературные изыскания, прочитал послание, допил кофе и направился в прихожую.

Из спальни вышла жена, на руках вынесла спеленатую дочь. Привалилась к стене, злыми сонными глазами смотрела, как Конуров сует в туфли рожок для обуви. Андрей Вячеславович сразу заторопился.

– Когда вернешься? – поинтересовалась жена.

– Вечером, – пробурчал Андрей Вячеславович.

– Во сколько? – не отставала супруга.

– Постараюсь не задерживаться.

Конуров, не глядя в глаза благоверной, подхватил портфель и выскользнул за дверь.

У подъезда стоял служебный «Форд Фокус». Андрей Вячеславович занял переднее пассажирское сиденье. За его спиной серым пятном расплывался эксперт-криминалист, а за водителем пламенела рыжая шевелюра судмедэксперта. При виде рыжей настроение у Конурова моментально испортилось.

Звали судмедэксперта Ольгой Коноваловой, но в профессиональной среде за глаза ее называли не иначе как Хельгой. Славилась Коновалова тем, что вечно меняла внешность с помощью париков самых немыслимых цветов и оттенков, и каждый цвет что-то означал. Что именно – бог весть. Следаки даже пари заключали, однако до истины никто не докопался. Догадки оставались догадками, а спрашивать прямо элементарно боялись, потому что острая на язык Хельга могла так припечатать – не отмоешься. Прозвище от Коноваловой прижигало, как пастушье клеймо, и оставалось с носителем на веки вечные. Лет пять назад они оказались вместе на какой-то пьянке, и кто-то кричал Конурову: «Андрюша, на кого ты, скотина такая, похож, на маму или на папу?» Коновалова за каким-то хером возьми, да и ляпни: «На крысу». И все, шабаш: в глаза – Андрей Вячеславович, а за спиной – Крыса. А за что, спрашивается? Он ведь и не похож совсем: нос прямой, глаза серые, подбородок с ямочкой. Привлекательный и даже красивый мужик, а прозвище обидное.

Сначала Конуров решил, что это как бы такой знак внимания. А что, было бы неплохо. Коновалова – бабенка что надо. Высокая, стройная, на лицо симпотная. Единственный минус, не замужем. Связываться с незамужней бабой опасно. Она ж только и мечтает увести мужика из семьи и затащить в загс, за соломинку цепляется, как Надя Шевелева из «Иронии судьбы». Да плюс романтики хочет, сообщения шлет, фотки, статусы – вспотеешь от жены маскироваться. С замужней в этом плане куда проще, ей только секс нужен. Но уж больно хороша зараза, да и лестно такую в койку уложить.

Короче, Конуров решил рискнуть и совершил подкат по всем правилам: типа, разрешите подвезти, не хотите ли поужинать, а заодно и позавтракать. Тут ему Хельга такое сказала, что будь она мужиком, Конуров ей яйца отстрелил бы. Но с бабой связываться – себе дороже. Объясняй потом, почему на женщину руку поднял. Да ко всему еще ходили слухи, что поднимать руку на Коновалову вредно для здоровья и одному несдержанному поклоннику, попытавшемуся получить благосклонность Хельги без ее согласия, пришлось залечивать травму в паху. Короче, ну ее к черту от греха подальше.

И еще было у Коноваловой качество, которое вызывало свербящее чувство раздражения: эта кобра была страшно везучей, определяла причину смерти с полпинка. Поглядит, походит, потрогает и выдаст: так, мол, и так. После ее диагноза можно даже вскрытие не делать: как сказала, так и есть.

Выяснилось это на первом же совместном выезде. Тогда занесло Конурова в составе следственно-оперативной группы в стандартную двушку в спальном районе. Дело вроде пустяковое: хозяйка квартиры гостила у матери в деревне, вернулась нынче вечером и обнаружила законного супруга без признаков жизни, зато с признаками гниения. Труп в гостиной смердит, хоть святых выноси. На голове рана, кости черепа ходуном ходят. Вроде причина смерти налицо. Конуров хотел на вдову надавить, но у той железный аргумент: всю неделю была у мамы в деревне, только что вернулась, ничего не знаю. Ее, конечно, все равно отправили в отдел. Там ей опера еще мозги покрутили, но баба твердо стояла на своем: уехала, вернулась, обнаружила.

Криминалист на вопрос о времени смерти ответил неопределенно: от недели до четырех дней. Получается, у вдовы нарисовалось чтото вроде алиби. Уехала жена к маме, муж пустился в загул. И значит, криминала нет, а есть картина маслом: потерпевший в невменяемом состоянии не совладал с собственной удалью, упал, ударился головой, скончался без особых мучений.

Бывает такое? Да сплошь и рядом. Надо оформлять.

Тут Конуров понял, что его раздражало все время пребывания в этой квартире: все нормально работают в соответствии с протоколом, одна только Коновалова бродит по квартире, чего-то рассматривает. Книжку возьмет полистает, гнома фарфорового в руках покрутит, за каким-то лешим полезла в шкаф платяной, кухонные тумбочки обшарила. Короче, выбесила по полной программе. Конуров ей говорит:

– Ну что, эксперт, так и запишем: черепно-мозговая травма, несовместимая с жизнью?

Коновалова посмотрела на него, как на юродивого, и отвечает:

– Нет.

Конуров ей пока еще по-доброму, по-хорошему:

– Отчего же нет?

Та плечами пожала:

– Причина смерти другая.

Вот это поворот: так чудненько все складывалось, а эта коза не дает дело закрыть. Подпустив в голос вежливости, уточнил:

– И какая же, по-вашему, причина смерти?

А Хельга ему на голубом глазу:

– Асфиксия.

Тут Конуров не удержался, заржал в голос.

– Где же вы, любезная, признаки асфиксии обнаружили?

Коновалова хмыкнула и через плечо ему:

– Вижу.

На этом запасы дипломатии у Конурова иссякли:

– А что башка у него проломлена, это мы в расчет не принимаем?

Тут Коновалова следователя малость озадачила. Кивнула в сторону трупа и говорит:

– Кровь где?

– Кровь? – переспросил Конуров.

Переспросил не от того, что не расслышал, а от того, что надо было чуть потянуть время, чтобы придумать правдоподобную версию отсутствия кровавой лужи. Должна быть лужа, а ее нет. Маловато крови, хотя должно быть в избытке. Впрочем, это фактор второстепенный, можно пренебречь. А Хельга не унимается:

– Рана вам не кажется странной?

Говоря откровенно, рана Конурову показалась очень странной. Если тело падало назад, то рана должна быть на затылке, а она на виске. Если рана на виске, значит, падал боком. Но если падал боком, то обо что ударился? Ни черта не понятно, да и выяснять особо не хочется, потому что ничего это не меняет. Ну хорошо, допустим, этого мудака задушили. Так хрен же ты теперь выяснишь, кто к нему ходил в течение трех дней неделю назад. И значит в перспективе маячит очередной висяк.

Разозлился Конуров не на шутку. Ну какого, спрашивается, хрена тебе надо. Ты чего приперлась сюда, статистику раскрываемости портить?

Коновалова между тем шарит по квартире.

– Нефть ищете? – сострил Конуров.

Хельга ему, не повернув головы:

– Утюг.

Конуров репу почесал и присоединился. Опыта у него в делах обыска все-таки побольше, чем у судмедэксперта. Обшарили с операми все углы и тайные закоулки – нет утюга. Интересное кино: живет баба с мужем и сыном-школьником без утюга в доме. Очень интересно.

Тут опять выступила Коновалова. Пока Конуров искал утюг да составлял опись места происшествия, эта барышня исследовала письменный стол, за которым сын покойного делал уроки, и принесла Конурову обычную тетрадь в линеечку. На обложке подпись: «Тетрадь по русскому языку ученика третьего класса Б». Сунула тетрадь следователю и смотрит с мерзостной ухмылочкой.

Конуров тетрадку принял, полистал, ничего не понял: классную работу сменяет домашняя, за домашней снова классная. Ошибки исправлены красным, оценки мелькают тройки да четверки. Дошел до предпоследней страницы, там очередная домашка. Короткая совсем, в три строки. Ниже и слева – отступ в два пальца и детской неверной рукой написано: «Мама удавила папу».

Вот такая, понимаешь, загогулина. Получи, фашист, гранату из кулацкого обреза.

Дальше дело техники. Опера вдову приперли к стенке, та побрыкалась, да и оформила явку с повинной. Выяснилось, что неделю назад заявился ее муженек пьяным, принялся насаждать домострой и причинять традиционные ценности. Жене по щам прилетело, сыну тоже досталось. Короче, показал себя с наилучшей стороны. На этом слабое женское терпение кончилось. Взяла благоверная брендовый утюг с антипригарным покрытием и саданула муженьку по мансарде, чтоб не безобразничал. Тот на пол рухнул и давай пространство заливать кровищей. Жена перепугалась, сунула ему под голову два полотенца, они большую часть крови впитали. Супруг между тем лежит беспокойно, ногами дергает, мычит, вроде как с белым светом прощается. Тут, как на грех, мальчишка вошел, увидел папу, испугался, заплакал. Несчастная баба в состоянии полного аффекта взяла с дивана подушку да благоверного угомонила. Успокоила, так сказать, на веки вечные. Тут же собрала вещички, взяла сына в охапку и рванула к матери в рязанские палестины.

И все-то в этом деле ясно, кроме одного: как судмедэксперт Коновалова доперла, что мужик зажмурился не от пролома в черепе, а от недостатка кислорода в организме? А ведь с тех пор, насколько Конурову известно, Коновалова ни разу в своих выводах не ошиблась. Талант. Божья искра, твою мать. Другого объяснения быть не может.

Интересно с ней работать, тут и говорить нечего, а все равно бесит.

Погрузив туловище в машину, Конуров, не оборачиваясь, буркнул:

– Приветствую.

– Здравствуйте, Андрей Вячеславович, – отозвался эксперт- криминалист.

Коновалова ответом не почтила. Вот же сука неприятная.

Пока водитель выруливал из тесного дворового пространства, Конуров проверил телефон на предмет новых сообщений и, не обнаружив таковых, обернулся вполоборота:

– А что, Ольга Сергеевна, как вы думаете, получится из меня писатель?

Коновалова приоткрыла правый глаз и коротко ответила:

– Нет.

– Отчего так? – поинтересовался Конуров.

Коновалова второй глаз приоткрыла:

– От того, что писатель не спрашивает, получится из него писатель или не получится. Он просто пишет.

– Выпукло объяснили, – усмехнулся следователь.

– Не грустите. Из вас получится дерьмовый беллетрист, – обнадежила Коновалова.

– Почему дерьмовый? – расстроился Конуров.

– Потому что человек вы темный, необразованный, некультурный, – пояснила Хельга. – Теперь отвалите, дайте поспать.

– Ночью надо было спать, – ответил Конуров. – Чем вы ночью занимались?

– Вам-то, сударь, какая печаль, – пробормотала Коновалова и закрыла глаза.

– Хамит, – вздохнул Конуров. – А некультурный почему-то я.

На место прибыли в начале десятого.

Выйдя из машины, Андрей Вячеславович сразу увидел опера по фамилии Голубь. Опера Конуров знал хорошо: опытный, в меру агрессивный, умеренно туповатый, при этом ревностный, боится, чтобы не поперли из органов по возрасту. Конуров таких ценил, но уважать не мог, ибо неудачники ничего, кроме презрения, не заслуживают.

Голубь приблизился, протянул руку:

– С добрым утречком, товарищ капитан.

– Мишаня, – усмехнулся Конуров. – Когда тебя уже на пенсию выпрут? Ты все еще майор? В капитаны не разжаловали?

Лицо опера окаменело. Оловянными глазами он смотрел сквозь следователя и не издавал ни звука. Конуров растянул губы в улыбке.

– Ладно, майор, не бздо! А-ха-ха-ха!

Мишаня молча ждал, пока начальство закончит веселиться. Отсмеявшись, Конуров спросил:

– Ну, что тут?

– Убой, – лаконически ответил Мишаня.

Он покосился на Коновалову и добавил:

– Здрасьте, Ольга…

– Сергеевна, – напомнила Хельга.

Опер невольно поморщился: от ее голоса неприятно потянуло в паху и кольнуло в печени.

– Ты один, что ли? – уточнил следователь.

– Нет, второй шерстит соседей.

– За каким хером? – раздраженно выплюнул Конуров. – На хера ты бежишь впереди паровоза!

– Там убой без вариантов! – оправдывался Мишаня.

– Что ты за мудила, Голубь! Что ты за мудень, а? Щас соседи обосрутся, пойдет паника, блогеры какие-нибудь припрутся, телевидение…

– У нее борозда от уха до уха! – не сдавался Мишаня. – По-любому надо брать показания…

– Ладно, заткнись! – отмахнулся Конуров. – Кто в машине у ментов?

Он кивнул в сторону «рено».

– Домработница. Пришла к семи утра, обнаружила труп.

– Алиби есть?

– Пока не ясно.

– Ну и хули она здесь сидит? Отправь в отдел, там разберемся.

И второго своего давай сюда.

Он покосился на Коновалову. Та пожала плечами:

– Ничего, ругайтесь на здоровье.

– Вы сама любезность, – расшаркался Конуров и, обращаясь к Мишане, добавил: – Чего застыл, как памятник Маяковскому? Исполняй.

Пока Мишаня распоряжался насчет домработницы и отзывал соратника, прочие надели бахилы и перчатки и вошли в дом. Осмотревшись, столпились около трупа.

– Да, тут причина смерти видна невооруженным глазом, – объявил Конуров.

Он наклонился, повернул голову потерпевшей, чтобы виднее была иссиня-черная ссадина на шее. Продемонстрировал ее Коноваловой и безмолвному криминалисту.

– Удавил нашу фемину какой-то душегуб.

Хельга присела на корточки, тронула пальцем борозду, провела ладонью по шее и тихо проговорила:

– Нет. Она умерла не так.

Конуров невольно причмокнул, выражая восхищение:

– Вах! Уверены? Смотрите, Ольга Сергеевна, на кону ваша репутация. Вы сейчас легенду порушите, подумайте хорошенько!

– Я всегда думаю, – заверила его Коновалова. – У нее был сердечный приступ. Настоящая причина – острая сердечная недостаточность.

– Как вы можете с такой уверенностью утверждать! – воскликнул Конуров.

– Вижу, – ответила Хельга.

– А это откуда? – впервые подал голос эксперт-криминалист, указывая на шею покойницы.

– Не знаю, – ответила Коновалова. – Может быть, она любила, чтобы ее душили во время секса. Видите, борозда неглубокая, внутренние ткани не повреждены. На шею набрасывали веревку, но не душили, а чуть придушивали. Попробуйте, Конуров, мужчинам вашего склада такое обычно нравится.

– Почему моего склада? – забеспокоился следователь. – Вы меня оскорбить хотите?

– Вас нельзя оскорблять, – произнесла Хельга с сочувствием, – вы при исполнении.

Конуров помолчал, пытаясь найти логику в словах судмедэксперта, но не нашел и решил съехать с темы.

– Чтобы так натереть кожу, требуется суровая колючая веревка, – авторитетно сообщил он. – Как для висельника. Между тем для любовных утех в специализированных магазинах продается целый арсенал абсолютно безвредных приспособлений. Можете поверить, я проверял. – Он развязно подмигнул Коноваловой и продолжил: – Но и без них можно обойтись. Существуют мягкие шелковые шарфы, палантины, всякие женские штучки.

Коновалова в ответ пожала плечами:

– Может быть. Ищите, вдруг что-то такое найдете.

В этот момент к обществу присоединились опера. Мишаня затолкал в прихожую колдырей и сообщил Конурову:

– Понятые прибыли.

Конуров осклабился:

– С такими прибылями одни убытки, – произнес он любимую фразу шефа. – Получше найти не мог?

Мишаня промолчал.

– Ладно, сгодятся эти. А это что за детский сад, вторая группа? – Он указал на второго опера.

– Лейтенант Моногаров, товарищ капитан, – отрекомендовался Моногаров. – Опрашивал соседей.

– Скоро оперов будут присылать прямо из роддома, – пошутил Конуров.

– Так точно, товарищ капитан! Я тоже об этом подумал, – светло улыбнулся Моногаров.

Искренность мальчишки понравилась следователю, и он сменил гнев на милость:

– Так что же это, товарищи, получается, если удушения не было, а был сердечный приступ, значит, криминала нет?

Коновалова обошла труп, снова присела на корточки, потрогала веки и почему-то мочки ушей.

– Не знаю, надо установить причину приступа. У нее было пристрастие к алкоголю и сигаретам…

– И к мужикам, – вставил следователь.

– …но признаков сердечной болезни нет. Приступ был внезапным, – медленно проговорила она и обратилась к оперу: – Майор, пошарь со своим эльфом по шкафам, найдите аптечку, принесите ее сюда. Проверим, принимала ли она сильные сердечные препараты.

А вот этого Конуров не любил. Когда кто-то начинал распоряжаться его группой, у него решительно портилось настроение.

– Это не ваше дело, – сказал он резко. – Раз пошла такая пьянка, будем работать по протоколу. Майор, бери напарника, приступайте к осмотру.

За четверть часа, пока прочие возились каждый по своей части, Конуров набросал стандартный протокол осмотра места происшествия и отправил усопшую в морг для проведения вскрытия и установления причины смерти.

В морге усопшая попала в руки подслеповатого пожилого прозектора, который на скорую руку провел вскрытие, взял образцы для экспертизы и грубыми нитками сшил ткани в местах разрезов.

После того, как он вернул на место кожу головы, стянув ее от темени к затылку, на некогда симпатичном лице покойной застыло выражение удивления и печали. Морщины разгладились, а губы расплылись в горестной усмешке, какая бывает у женщин после неудачной косметической операции.

– А вот этого не надо, – упрекнул ее прозектор. – Вам, голубушка, не свидание предстоит, а Страшный суд.

Через час в деле о безвременной кончине владелицы дома в поселке Бачурино появился протокол вскрытия, подтвердивший предварительные выводы судмедэксперта Коноваловой.

«Предметом осмотра является труп женщины нормального телосложения. Труп лежит на медицинском столе на спине, руки вытянуты вдоль тела, ноги вытянуты прямо. Трупное окоченение во всех группах мышц разрешено. Трупные пятна локализованы в области спины, ягодиц и задней поверхности ног. Труп одет: длинный халат бирюзового цвета с изображениями котов черного цвета, трусы белого цвета из синтетического материала, бюстгальтер отсутствует. Глаза трупа закрыты, рот находится в приоткрытом состоянии. На шее трупа обнаружены гематомы в виде сливающихся странгуляционных борозд фиолетового и желтого оттенков, на затылочной части обнаружена небольшая гематома. При пальпации переломов костей черепа или конечностей не обнаружено. Судебно-медицинским экспертом с трупа снимается одежда и упаковывается в полиэтиленовый пакет.

Далее экспертом с помощью скальпеля осуществляется резекция кожи в затылочной области от позвоночника к темени. Затем кожа отделяется с освобождением черепа путем стягивания. Кости черепа повреждений не имеют. С помощью медицинской пилы осуществляется распил черепной коробки по окружности головы. С внутренней стороны слизистая оболочка черепной коробки не имеет субдуральных гематом и иных кровоизлияний.

Судебно-медицинским экспертом осуществляется резекция кожи от верхней части грудной клетки до лобковой кости с распилом грудной клетки по средней линии. Внутренние органы повреждений не имеют. При осмотре сердца обнаружены узелковые кровоизлияния, характерные для острой сердечной недостаточности. Экспертом в ходе осмотра трупа изъяты части внутренних органов для их дальнейшего направления на гистологическое исследование. Проведено фотографирование трупа. Видимых признаков криминального характера смерти не обнаружено. Предварительная причина смерти – острая сердечная недостаточность. С учетом представленных документов труп идентифицирован как Жулина Антонина Павловна».

Серия 5

Жара накрыла Москву внезапно, словно в первый день лета кто-то открыл шлюзы и выплеснул на городские улицы ушат оглушающего тягучего пекла. Беспощадный зной изгнал с улиц обитателей мегаполиса. Москвичи разбежались по коттеджным поселкам да милым городскому сердцу фазендам; заполонили Грецию, Кипр, Испанию и Лазурный Берег. Оставшиеся оккупировали летние веранды и кафе, поглощали мороженое, глушили ледяное пиво и холодный чай.

Наблюдая из судебного окна за разомлевшим московским людом, Кандинский перебирал в голове доводы по предстоящей мере пресечения в отношении своих доверителей. Дело, вяло тянувшееся последние восемь месяцев, приняло новый оборот: следствие внезапно решило поместить обвиняемых под стражу в изолятор.

В зале заседаний присутствовали только самые близкие: прокурор, адвокат, секретарь, конвой и обвиняемые. Ни зрителей, ни прессы – а жаль, Кандинский подготовил эффектное выступление.

Ровно в десять в черной мантии с белым подшитым воротником усталым шагом глубоко пожилого человека на лобное место вышел судья первой категории Виктор Степанович Проскурин. Словно ворон, он взмахнул крылами своего балахона, и присутствующие в едином порыве оторвали зады от стульев: встать, суд идет!

Проскурин утвердился в председательском кресле и стал похож на черный утес, нависший над залом суда. Настроение у судьи было прескверное: новый день приветствовал его приступом стенокардии. Он принял лекарства, и приступ отступил, но оставил в груди ноющую иголку, а в правой руке – покалывающее онемение.

Вообще, мотор барахлил давно. Как на кладбище три года назад прихватила боль, так с тех пор и не отпустила. Уже и лицо сына стал забывать, а в сердце словно кто шилом тычет: сунет между ребер и трогает самую середку, мол, как там? С той поры Проскурин завел привычку всегда иметь под рукой валидол, корвалол и портативный тонометр. Но вынести потрясение оказалось ох как не просто. Всегда бодрый, подтянутый, Проскурин на глазах согнулся, обрюзг, стал ворчлив и раздражителен. А нынешней зимой сердечко прихватило всерьез. Нет, так-то вроде ничего, обошлось. Что-то прокололи, чемто накачали, вернули к жизни. Но в марте, лежа в отдельной палате, созерцая в окно последние конвульсии зимы, судья впервые почувствовал себя безнадежным стариком и по-настоящему задумался об удалении от дел. Беда в том, что кроме судебных, никаких других дел у Проскурина не было, зато дома ждала жена. Вечно скорбная, всегда в черном, безнадежная, сломленная горем и лелеющая свою рану, дорожащая своей болью. Уже померла бы, что ли…

Но даже не в этом суть. Проскурин просто не мыслил себя вне судебной системы. Сколько себя помнил, он всегда хотел быть судьей. Даже в юности, когда увлекался боксом, ему больше нравилась роль рефери, а не бойца. А почувствовав однажды вкус власти, отказаться от него нет никакой возможности, это выше человеческих сил. И если вы не вкусили власти над судьбами человеческими, то не судите старика.

И потом, на кого оставить дело? В чьи руки передать воздвигнутое здание? Молодые коллеги не вызывали у Проскурина ничего, кроме презрения. Кого теперь берут в судьи? Вертихвостка какая-нибудь вчера секретарем сидела, протоколы вела, сегодня – глядите, люди – уже в мантию облачилась. Жизни не видели, горя не знали, опыта ни жизненного, ни профессионального – никакого, а туда же, жизни людские вершить, гордиевы узлы распутывать.

Вот и его секретарь сидит. Ждет, пока старик дуба даст, освободит председательское кресло. Нет, сам-то он в председатели не метит, молодой еще. Но все, кто за его спиной толкаются в очереди, поднимутся на одну ступень выше, а стало быть, и ему, подлецу, перепадет какое-никакое повышение.

Тьфу, черт, разволновался.

Проскурин тайком вытряхнул из пластиковой трубки таблетку валидола, незаметно сунул под язык. Настроение с утра ни к черту. Первое дело сегодня – и заведомо дохлое, а ведь чуть не хохотал, изучая фактуру.

Говоря коротко, заведующий автозаправочной станции приладил к одной раздаточной колонке приборчик, изменявший показания счетчика. В одиночку такую операцию не провернуть, поэтому заведующий вовлек в преступное сообщество оператора-кассира. Колонка недоливала совсем немного, довольные автовладельцы ничего не замечали, а между тем в топливном резервуаре в виде излишков скопилось около полутора тонн бензина марки АИ-95. Однажды ночью борцы с неравенством подогнали «газель» с бочками, слили сэкономленное топливо… И вот когда от вожделенья уже кружилась голова, не то с небес, не то поближе, раздались горькие слова: «Всем лежать мордой в пол».

Прибор, изменяющий показания счетчиков, дурак заведующий купил в интернете, находясь на рабочем месте, подключившись к служебному вайфаю. Понятное дело, служба безопасности покупку отследила и установила на АЗС негласное наблюдение. Брали жуликов торжественно, со съемочной бригадой, и даже пустили сюжет в криминальной хронике на одном федеральном канале. В активе следствия оказались воровской прибор, слитое топливо и двое зло- умышленников. Добрый день, пожалте бриться.

Дальше начались танцы с бубнами.

К Проскурину заявился начальник службы безопасности нефтяной компании. Я, говорит, тоже в прошлом служил, так что вы уж построже, Виктор Степанович, чтоб другим неповадно было, – пока разбираться будем, пусть дельцы в изоляторе поскучают. Проскурин этому козлу деликатно нахамил, мол, судить буду на основании фактов, в соответствии с буквой и духом закона, так что проваливай, мил человек, прокурора агитируй, а меня не надо.

Неизвестно, как этот хрен агитировал прокурора, но когда Проскурин стал знакомиться с материалами на арест этих Кулибиных, у него заныла вставная челюсть. Следственная группа провела оперативно-следственные мероприятия «на отвалите» и слепила такого горбатого, что и могила не исправит.

Старик хотел сразу завернуть эту липу прокурору в обратный зад, но тут поступил сигнал сверху: дело взять, разбирательство провести.

Тьфу ты, вашу мамашу!

Ладно, взял Проскурин дело. Одна надежда оставалась, что адвокатом у обвиняемых будет недоделок вроде прокурора. Вот он, стоит в голубом кителе, лычками сверкает, частит, как пономарь, без всякого выражения:

– Органами предварительного следствия подсудимые обвиняются в присвоении, то есть хищении чужого имущества, вверенного виновному, совершенном группой лиц по предварительному сговору, лицом с использованием своего служебного положения, – то есть преступлении, предусмотренном частью третьей статьей сто шестидесятой УК РФ… Тяжком преступлении…

Суд, если хотите знать, не театр-варьете, артистизма от прокурора тут не требуется. У него своя задача: отбарабанить побыстрее обвинительную часть, получить постановление и мчаться на следующее заседание. И судья, в общем, зря о нем плохо думал. Когда на тебе висит дюжина дел разной степени сложности, разве станешь вникать в детали предельно прозрачного подвига двух расхитителей капиталистической собственности?

Кроме того, надо ж понимать момент.

Во-первых, был сигнал сверху: обвиняемых быстренько закрыть, а затем примерно наказать. А во-вторых, чего там глядеть, когда все яснее ясного: воровской прибор есть, слитое топливо в наличии, подозреваемые утирают сопли и просят прощения. Прокурор понадеялся, что следак не испортит готовое блюдо, и по запарке подмахнул не глядя. В результате на выходе – позор на все правовое поле. Была бы его прокурорская воля, лично бы следаку рыло начистил за такую подставу. И самая-то подлость в том, что исправить ничего нельзя. Остается только шпарить длинными очередями, надеяться, что нефтяная компания не забыла замотивировать судью и старый хрыч вынесет обвинительное постановление независимо от измышлений адвоката.

Вот прокурор и шпарил:

– По версии следствия, обвиняемый, являясь управляющим АЗС, разработал преступный план, для чего приискал соучастников из числа сотрудников этой АЗС, а именно оператора-кассира, и вступил с ним в предварительный преступный сговор…

«Таким образом образовалось преступное сообщество, в простонародье именуемое шайкой!» – подумал Кандинский и, не сдержавшись, хмыкнул.

Вообще-то, дело было в своем роде замечательное. Сначала Кандинский смеялся над незадачливыми жуликами, потом в голос хо- хотал над фабулой обвинения. Следователь перепутал все, что можно было перепутать, и, если верить фабуле обвинения, прибор жулики установили на одну колонку, топливо недоливала другая колонка, недолитое топливо собиралось в резервуаре, подключенном к третьей колонке. А напоследок жулики слили топлива вдвое больше, чем сэкономили. И когда прокурор зачитывал фабулу, профессионально игнорируя явные нестыковки, Кандинский не столько слушал, сколько разглядывал его.

Воистину вечен вопрос, откуда что берется, но еще более неразрешим – куда что уходит. Здоровый тридцатилетний мужик, наверняка получил юридическое образование, а на физиономии тоска и должностное усердие. Ведь еще вчера куролесил с однокурсниками, флиртовал с девчонками, влюблялся. Из чего же получился этот унылый госслужащий? Про таких говорят «система перемолола». Возможно.

А может быть, всегда таким был.

Прокурор словно почувствовал взгляд Кандинского, скосил глаза и даже чуть запнулся, но оправился и продолжил гундеть по написанному:

– Учитывая, что за время судебного разбирательства обвиняемые могут скрыться, следствие настаивает на избрании меры пресечения в виде заключения под стражу до вынесения приговора.

Кандинский поглядел на своих подопечных. Те смотрелись каменными изваяниями, которых прихватил временный паралич. Что ж, этот урок они запомнят на всю жизнь.

Прокурор прекратил гундеть, опустился на стул.

– У вас все? – осведомился Проскурин.

– Да, ваша честь, – ответил прокурор.

– Защита, – проскрипел судья полувопросительно.

Кандинский встал.

– Ваша честь, защита категорически возражает против избрания самой суровой меры пресечения! – произнес он громко.

– Прошу, – вздохнул Проскурин, ничего другого не ожидавший.

Кандинский застегнул и одернул пиджак. По ходу успел послать ободряющий взгляд подзащитным, коротко кивнул судье и начал:

– Благодарю, ваша честь. Уважаемый суд, поскольку были выявлены очевидные противоречия в следственных материалах, я ставлю под сомнение обоснованность подозрения моих подзащитных. Изложенный следователем способ хищения невозможно реализовать ни физически, ни теоретически.

Прокурор заерзал и послал адвокату заряд ненависти. Кандинский выдержал паузу, чтобы сказанное дошло до всех участников процесса.

– Ваша честь, способ хищения и размер ущерба установить на данном этапе невозможно. Процессуальные нарушения создали неопределенность в обвинении и грубо нарушили право обвиняемых на судебную защиту. Более того, в ходе расследования так и не удалось предъявить доказательства, что они могут скрыться, оказать на кого-либо давление, иным образом воспрепятствовать расследованию.

Лицо судьи было непроницаемо. Прокурор крутил в руке простой карандаш и саркастически покачивал головой.

– Заканчивая свое выступление, ваша честь, я бы хотел задать вопрос прокурору, а затем заявить ходатайство.

Проскурин дал согласие легким кивком головы. Опершись руками о стол, Кандинский спросил:

– Имеются ли у стороны обвинения основания полагать, что российская система исполнения наказаний не справляется с возложенными на нее функциями?

– Ну, допустим, нет, – произнес прокурор, не понимая, куда клонит адвокат.

– Я думаю, что ФСИН имеет все необходимые технические средства и штат сотрудников и способна выполнить задачи для обес- печения интересов правосудия. Не так ли?

– Безусловно, – подтвердил прокурор.

– Значит, избрание моим подзащитным меры пресечения, не связанной с содержанием под стражей, например, в виде домашнего ареста с электронным браслетом на ноге, вполне себе обеспечит неприкосновенность свидетелей и иных участников по делу.

Кандинский выдохнул, вытер платком влагу со лба и вернулся на место. Проскурин просмотрел какие-то документы, переложил их с места на место, в упор посмотрел на прокурора.

– Что скажет обвинение? – осведомился он бесстрастно.

Прокурор встал, одернул китель, откашлялся.

– Обвинение… – начал он и умолк.

Он перебирал листы бумаги, словно двоечник, застигнутый врасплох строгим учителем. Бог весть, что он хотел отыскать среди казенных бумаг, какой способ спасти положение надеялся среди них обнаружить. Двоечник спасается, оттягивая время расплаты, возлагая надежду на чудо в виде внезапного окончания урока или подсказки презираемого им отличника. Но прокурор давно не был школьником, а суд никогда не был школой. Никто не мог подсказать прокурору правильный ответ, некому было дать звонок с урока. Поэтому он закрыл папку и, глядя в стол, ответил:

– Обвинение считает доводы защиты ничтожными, а ходатайство законным и обоснованным, иная более мягкая мера пресечения не обеспечит…

Только теперь прокурор понял, в какую ловушку его завел Кандинский, и поджал губы.

– Ну еще бы… – обреченно брякнул Проскурин.

Он тяжело поднялся, словно бремя вынесенных за долгие годы приговоров клонило его к земле. Оглушительно прогрохотали ножки массивного кресла.

– Суд удаляется в совещательную комнату, – объявил судья и скрылся за неприметной дверью позади подиума.

Мгновенно в зале установилась полная тишина, словно не было в нем ни одной живой души. Воспользовавшись паузой, Кандинский включил телефон. Беззвучно посыпались эсэмэски с номерами пропущенных вызовов. Какой-то незнакомый абонент звонил пять раз.

Кандинский запустил приложение для идентификации звонившего. Приложение известило, что настойчивого абонента звали Ираида, больше ничего узнать не удалось. От интересного занятия защитника отвлек тихий голос прокурора:

– Деньги не пахнут, адвокат?

Гордей Алессандрович оторвался от экрана и с удивлением посмотрел на оппонента.

Прокурор задумчиво разглядывал иероглифы на простом карандаше. Он бросил косой взгляд на адвоката и насмешливо произнес:

– Бабосики любишь? Гонорар хороший получишь?

Гордей Алессандрович убрал телефон.

– Не получу, а уже получил, – ответил он доброжелательно. – Я, видите ли, работаю только по предоплате. Что поделать, особенности профессии.

– Ну, берешь-то прилично, не за бесценок совестью торгуешь? – нагнетал прокурор. – Сколько взял с этих воров?

– Совесть моя при мне, – ответил Гордей Алессандрович, светло глядя на прокурора. – Расценки узнаете, когда вам потребуется защита.

Прокурор горько покачал головой:

– Я бы всех вас пересажал по сто пятьдесят девятой, – сообщил он с трагической ухмылкой. – Все адвокаты – просто пособники преступников. Твои подзащитные виновны. Я это знаю, судья знает, ты знаешь, и они сами тоже знают. Тебе их не отмазать, и по итогу они уедут лет на пять. А ты им навешал лапши на уши. Пообещал свободу с чистой совестью, да? Не будет им свободы. Сейчас ихняя честь старый хрен Проскурин закроет твоих клиентов по моему ходатайству. А ты просто кидала, который развел воров на бабки. Воров отмазываешь, адвокат. На чьей стороне играешь?

Кандинский выдохнул, поймал горячечный взгляд прокурора и ответил мягко, не повышая голоса:

– Мне трудно анализировать поток вашего сознания, господин прокурор, поэтому отвечу только на последний вопрос: я играю на стороне закона. И если судья примет законное решение, то отпустит подсудимых не потому, что я их отмазал, а потому, что вы превратили дело в цирк-шапито. Вы дело читали? Вы хотя бы раз открыли дело, прежде чем идти в суд с ходатайством о мере пресечения?

Прокурор не отвечал. Он смотрел на адвоката с презрением, изображал сарказм, но на лице его уже не было той злой уверенности, с которой он начал спор.

– Как ты мог притащить в суд эту шляпу? – перешел на «ты» Кандинский. – Там же элементарно цифры не бьются. Арифметический конфликт версий. Прибор присобачили на один резервуар, а у тебя недостача по двум. Давай, объясни, на что ты рассчитывал, когда подписывал эту шнягу. Почему ты не спустил с лестницы следака, который тебе это принес?

– Да потому… – Прокурор повысил голос, но стушевался, огляделся и зашептал: – Потому что без разницы, что там написано, понял! Мы поймали воров с поличным. Их место у параши, а ты пытаешься их отмазать за бабки, хотя знаешь, что они воры, а вор должен сидеть в тюрьме! Кому ты служишь, адвокат?

Кандинский побледнел. Правый глаз его налился чернотой, в левом вспыхнуло холодное синее пламя.

– Я служу Фемиде. Богиня такая, слыхал? И не надо тут жегловщину разводить. Если бы вы все хоть изредка думали о деле, которому служите, а не о звездах, бабах, тачках или о чем вы там думаете, мне никого отмазать не удалось бы. Есть закон, и ты, прокурор, поставлен его блюсти. Это твоя обязанность: следить, чтобы все было по закону; чтобы вор сел в тюрьму не потому, что ты чего-то знаешь, а потому что ты доказал его вину в суде. Моя работа в том, чтобы обеспечить гражданину надлежащую защиту. Так что попрекать меня гонорарами не надо. Я свои деньги отрабатываю на все сто и плачу налоги, а вот ты… – Что я?! – вскинулся прокурор.

– За что ты деньги получаешь, мундир? За вот эту халтуру? За то, что слепил дело в десять томов из говна и пыли? Вас целая орава сидит на моей шее добросовестного налогоплательщика. Все получаете зарплаты, надбавки за выслугу, за звание, за…

– Мы копейки получаем, и ты это знаешь лучше всех!

– А вот это, извини, не мои трудности, – улыбнулся Кандинский. – Службу каждый выбирает себе сам.

Лицо прокурора озлобилось. Сквозь зубы он едва слышно процедил:

– Полегче, адвокат. Не заносись, а то как бы чего не вышло. Накатать на тебя телегу в адвокатскую палату мне пяти минут хватит!

– В очередь, сукины дети! – парировал Гордей Алессандрович.

– Что?! Ты кого тут сукой назвал? – возопил прокурор.

– Господи, ну откуда вы беретесь, двоечники! – простонал Кандинский.

Ответить прокурор не успел. Дверь отворилась, в зал вернулся его честь судья Проскурин. Черной громадой он утвердился в кресле, раскрыл папку и тут же встал. За ним встали и все присутствующие.

– Суд изучил материалы дела и постановил удовлетворить ходатайство следственного органа о заключении обвиняемых под стражу. Постановление может быть обжаловано в установленном порядке.

Всем спасибо.

Спустя пять минут на крыльце здания суда родственники обвиняемых, понурившись, слушали разъяснения адвоката.

– Сложившаяся практика. Чтобы избрать мерой пресечения заключение в СИЗО, судье достаточно лишь обоснованного подозрения. В нашем деле позиция обвинения довольно сильна, и судья имел все основания не отпустить их под подписку до суда.

– Неужели нет никакой надежды? – Немолодая женщина уронила слезу на брендовый пиджак адвоката.

– Увы, – ответил Гордей Алессандрович. – Я, безусловно, отработаю и апелляцию, и кассацию, но чуда не ждите.

– А потом что, посадят? – пробасил здоровяк в камуфляже.

– Мне очень хочется твердо ответить «нет», – сказал Кандинский. – Однако жизнь и профессиональный опыт отучили меня от категорических ответов и радикальных суждений. Поэтому ограничусь осторожно-оптимистическим прогнозом, основанным на полной профнепригодности следователя и прокурора.

Здоровяк неожиданно рассвирепел:

– А какого черта ты деньги берешь, если не можешь! – Он ухватил адвоката за лацкан пиджака. – Учти, если братика посадят, я тебя сам найду, я…

Не договорив, он наткнулся на взгляд Кандинского, и что-то заставило его разжать кулак и расправить замятости, оставленные толстой пятерней. Разноцветные глаза адвоката излучали тихую ярость. Траурным голосом, не выражавшим никаких эмоций, Кандинский произнес:

– Ваш братик не только вор, но и безнадежный кретин, если всерьез надеялся обмануть службу безопасности крупнейшей нефтяной компании страны. Его вина очевидна всем, включая судью и прокурора. Мало того, он умудрился втянуть в идиотскую аферу девушку, находившуюся в его подчинении, за что, я надеюсь, ответит не здесь, а перед судом куда более высоким. Я работаю с его делом лишь потому, что превыше всего ставлю закон. Это ясно?

– Да, ладно, командир, не заводись, – стушевался камуфляж.

– Обращайтесь ко мне на «вы» и по имени-отчеству, – отрезал Кандинский. – Следователь и прокурор наделали много глупостей, они слепили такого франкенштейна, что ни один судья не сможет вынести приговор. Если же вынесет, даст нам железные основания для обжалования в высших инстанциях. Ваш брат выйдет на свободу через пару месяцев. Надеюсь, этого времени ему хватит, чтобы хорошенько подумать о своем поведении.

– Ну, видишь… Выйдет, значит, выйдет, – примирительно проговорил здоровяк, потирая руки.

– На «вы», – медленно повторил Кандинский. – Меня зовут Гордей Алессандрович.

– Я понял, понял, – пробормотал камуфляж. – «Вы» так «вы». Мне без разницы.

Женщина, обрадованная оптимистичным прогнозом и тем, что конфликт не перешел в горячую стадию, спросила:

– Значит, надолго это все?

– Надолго. Запаситесь терпением.

С этими словами Кандинский шагнул вниз по лестнице. Он погрузился в подъехавший желтый седан и отправился в офис. Сидя в салоне автомобиля, перезвонил загадочной Ираиде, но абонент был недоступен. Настроение почему-то испортилось. Прокурор, зараза такая, отличный день испортил. Может, плюнуть, да укатить к Максу в Сколково?..

Кандинский включил телефон, полистал журнал звонков, нашел номер Макса, подумал и погасил экран. Нет, он никогда не позволял себе бросать дела без веской причины, и сегодня точно не тот день, чтобы начинать.

Вернувшись в офис, Гордей Алессандрович первым делом запустил кондиционер, и подумал, что неплохо бы заказать чего-нибудь эдакого из рыбного ресторана, и уже потянулся к телефону, как в дверь постучали. Стук был коротким: так стучат не для того, чтобы спросить разрешения войти, а чтобы сообщить о своем прибытии. И действительно, посетитель, не дожидаясь разрешения, попытался открыть дверь вовнутрь.

– На себя! – гаркнул Кандинский с раздражением.

В ту же секунду дверь вынесло наружу, и в кабинет ворвалась женщина. На ней был яркий брючный костюм василькового цвета, на ногах – босоножки, в руках – сумочка неопределенного оттенка. Лицо женщины скрывали солнцезащитные очки, но она показалась Кандинскому знакомой. То есть даже не показалась, он совершенно точно видел ее, только, убей бог, не мог вспомнить, где и когда. Незнакомка не оставила адвокату времени на размышления. Войдя в кабинет, она с порога заявила:

– Почему вы не отвечаете на звонки! Президенту в бункер дозвониться легче! Чем вы заняты?

Теперь Гордей Алессандрович ее узнал. Эти истеричные нотки он слышал здесь, в этом кабинете, совсем недавно, месяца еще не прошло.

– Явление Христа народу, – прокомментировал Кандинский. —

Что у вас случилось, мать-героиня? Вы изнасиловали сына и вас наконец лишили родительских прав? Учтите, что мои услуги стоят дороже, чем вы думаете.

Не реагируя на сарказм адвоката, женщина продефилировала через кабинет, и, не спрашивая разрешения, разместилась на диване. Прочно заняв позицию, она стала копаться в сумочке. Гордей Алессандрович невольно отметил, что руки у нее красивые, ухоженные. И вообще она производит впечатление.

– Перестаньте паясничать, – зло сказала гостья, не отрываясь от своего занятия. – Матвей арестован, его увезли в СИЗО. Обвиняют в убийстве. Этот ребенок вечно попадает в какие-то истории…

Она наконец отыскала пачку, вытащила сигарету и чиркнула зажигалкой. Кандинский приблизился, ловким движением отобрал у нее сигарету.

– Здесь нельзя курить. Сигнализация, – пояснил он свои действия и присел на стул напротив. – Как вас зовут?

– Ираида.

– Хлорина?

– Да, – ответила гостья.

Она огляделась, как бы чего-то ища, поморщилась и спросила:

– Если нельзя курить, хоть налейте что-нибудь. Выпить у вас есть?

– Ну как не быть: виски, коньяк, водка?

– Виски, – скомандовала Хлорина.

Кандинский прошел к бару, взял широкий стакан, из шкафа вынул пузатую бутыль, свинтил крышку, плеснул на дно, подал гостье.

– Льда нет, – сказал он.

– Плевать, – отозвалась Ираида, – спасибо.

Она залпом выпила виски, потом приложилась к стакану с водой. Напившись, она сообщила:

– Вообще-то, у нас есть адвокат, но Матвей требует вас. Говорит, вы верите в его невиновность.

– Почему в его невиновность не верит действующий адвокат? – осведомился Кандинский.

Хлорина сардонически усмехнулась, отвела глаза и ответила:

– Потому что Матвей написал чистосердечное признание.

– Что?! – вскричал адвокат. – Зачем?

– Я откуда знаю! – огрызнулась Хлорина. – Ему сказали, что, если он оформит явку с повинной, его отпустят до суда, а потом он получит условный срок.

– Так, без паники, – сказал Кандинский. – Где он?

– В «Матросской тишине».

– Едем немедленно. Подробности расскажете по дороге.

Серия 6

Усталому человеку нужен отдых, а моряку, растратившему силы в битвах, потерявшему здоровье на государевой службе во имя Отечества, тишина и покой требуются как никому другому. Где ж и сыскать покой, как не в старой богадельне для отставных моряков.

Ах, мать-история, страшна твоя ирония, горька усмешка. Не утешает более «Матросская тишина». Нет здесь ни тишины, ни покоя, ни моряка, ни плотника, ни эллина, ни иудея. Все равны пред богиней Фемидой, каждому предназначена своя судьба и своя камера.

Кандинскому приходилось бывать здесь чаще, чем хотело бы. Утешался он тем, что у любой профессии есть свои издержки и его дело, по крайней мере, не требует спускаться в забой, как шахтеру, или выслушивать разговоры пассажиров, как водителю такси.

Впрочем, разговора не было, был скорее монолог.

Погрузившись в машину, Кандинский коротко велел:

– Рассказывайте.

Из рассказа Хлориной он узнал немного. Третьего дня Матвей позвонил ей, сказал, что у него все в порядке, чтобы она не волновалась: его задержали, и по этой причине ему нужен адвокат. Ираида тут же связалась со своим родственником по материнской линии.

– Он адвокат. Очень известный, к нему все обращаются. Степан Аркадьевич Пыпин. Вы что, не слышали? Он даже этого защищал. Господи, дай бог памяти, как же его… Ну, его посадили в прошлом году, вы должны знать.

Под неиссякаемый словесный поток Хлориной машина прибыла к следственному изолятору номер один, именуемом в народе «Матросская тишина».

– Вас не пустят, – сказал Кандинский, когда пассажиры покинули салон автомобиля. – Если хотите, подождите в кафе, вон там за углом, в двух кварталах. Но учтите, что это надолго, а я сдам телефон на хранение и буду недоступен. Возможно, вам лучше отправиться домой. Я позвоню вам.

Неожиданно Ираида Хлорина сняла свои безразмерные очки и заглянула адвокату в глаза.

– Вы его спасете? – настойчиво спросила она. – Спасите его, Гордей. Я плохая мать, я это знаю, но вы хороший человек и адвокат. Да, я узнавала.

– Ступайте, мать-перемать, – ответил Кандинский, несколько смущенный внезапной откровенностью Хлориной. – Я сделаю все, что смогу. Если Матвей невиновен, я его вытащу.

На лице Хлориной мелькнула улыбка.

– Говорят, вы долбанутый на всю голову.

– Только на левую половину, – заверил ее Кандинский.

Ждать клиента пришлось больше двух часов.

Кандинского смертельно раздражало бесцельное сидение, принятое за норму во всех казенных учреждениях правоохранительной системы. Каждый раз он думал о том, как легко люди, которые никуда не торопятся, тратят впустую время тех, кто зависит от их решений и действий. И что удивительно, не видят в этом ничего особенного. Два часа проторчал в отстойнике? Ничего, с тебя не убудет. Ты же адвокат, вот и сиди, сука, тебе за это деньги платят. Никогда Кандинский не мог понять мотивов этих людей, принять их мировоззрение, разделить цели и устремления, сделать их своими. Потому и в следователях не задержался, сбежал, отработав два года. Дезертировал. Но каждый раз, посещая подзащитных, недоумевал: кто это придумал? Кто был тот злой гений, который изобрел пытку ожиданием? Злобный гном, торговец украденным временем, сам дьявол?

Хлорина привели, когда Кандинский уже пыхтел, как самовар на столе румяной купчихи. Как ни странно, Матвей не выглядел особо подавленным и уж совершенно точно не был в отчаянии.

Кандинскому он обрадовался искренне и выразил радость со всей детской непосредственностью своей натуры. Завидя адвоката, он засветился изнутри, словно волшебный фонарь, раскрыл было руки, чтобы заключить в объятия, но стушевался, решив, что это неуместно, и попытался ухватить посетителя за руку. Гордей Алессандрович сам обнял клиента, ободряюще похлопал по спине, потом отодвинул Матвея на расстояние вытянутой руки и преувеличенно бодро сказал:

– А поворотись-ка, сынку. Экой ты смешной. Ну здравствуй, здравствуй, дамский угодник. Давай, рассказывай, как студенты становятся уголовниками.

На Матвее были стоптанные кроссовки и старый спортивный костюм, какие надевают жители спальных районов для выхода в магазин шаговой доступности. Лицо, и без того не пышущее здоровьем, стало еще тоньше, прозрачнее, на скулах алел неуместный румянец, более походящий на лишай, чем на прилив крови. Он нервничал, хотя, видимо, сам этого не сознавал. Кандинский отметил, что у Матвея появился тик, которого при первом знакомстве он не заметил. Хлорин постоянно дергал головой назад и чуть в сторону, как бы отбрасывая со лба невидимую прядь волос.

Они заняли свои места за столом, и Матвей тут же стал говорить:

– Здравствуйте, Гордей Алессандрович. – Он говорил быстро, словно опасаясь, что его прервут, не дав закончить. – Я очень рад. Очень, очень рад, что вы пришли. Я загадал, что если вы придете, то все будет хорошо. Мама меня отговаривала. Она прислала дядю Степу, но он сказал, что придет только на суд. А зачем суд, я не хочу, чтобы был суд. Я не виноват, что она так сильно упала. То есть виноват, что толкнул, а она упала, но потом встала, стала кричать. Она была жива, когда я ушел, честное слово, Гордей Алессандрович.

– Стоп! – скомандовал Кандинский. – Давай сначала и по порядку. В какое время ты к ней приехал?

Приехал Матвей, как всегда по пятницам, в начале девятого. Свой дряхлеющий «фольксваген» поставил у ворот и сразу вошел, потому что Тоня никогда не закрывала калитку и собаки не держала. И входная дверь тоже не была заперта, потому что он всегда звонил за пять минут до приезда и в этот раз тоже позвонил.

Жулина была не то, чтобы пьяная, но уже подшофе. Она вообще много пила последнее время. Бывало, что и в универе появлялась навеселе: то ли не успевала проспаться, то ли принимала с утра на старые дрожжи. Даже ударные дозы парфюма не могли замаскировать утреннее амбре, распространяемое ректоршей. Все видели, что она закладывает, ее алкоголизм стал предметом шуточек и насмешек. Матвей же страдал от пьянства любовницы чисто физически. Когда она совала ему в рот язык, дыша перегаром, его выворачивало наизнанку, а она, чувствуя его отвращение, держала ладонями лицо и не отпускала, издевалась. Трезвой она была совсем другая – нежная, заботливая. Но после первой же рюмки у нее слетали тормоза, и она становилась жестокой сукой, стремившейся унизить, растоптать, показать власть и превосходство. Матвей страдал, но был не в силах оборвать эту связь. Подыскивая оправдания, он сам себя убеждал, что расставание с Жулиной автоматически повлечет проблемы в универе и неизбежный скандал дома. Мать не простит ему исключения, потому что пристроила его в универ, выбила льготы по оплате, договорилась с Жулиной о работе и переводе на заочное. Короче, дома исключение стало бы настоящей драмой, а расстраивать маму он не хотел, она и так сделала для него слишком много, а он так редко оправдывает ее ожидания.

Все это так, но была причина куда более глубокая. Матвей никогда не пользовался популярностью у девушек. Неловко признаваться, но Жулина была его первой женщиной, и для него эта связь была гораздо большим, чем пошлый перепихон дважды в неделю. Первое время он испытывал самую настоящую влюбленность, и только строжайший запрет Жулиной удерживал Матвея от ухаживаний и явных знаков внимания. В то время она была деликатна и ласкова с ним. Потом чувства мальчишки стали досаждать ей. Она стала строга и придирчива в работе, постоянно была недовольна, хотя Матвей лез из кожи, чтобы ей угодить, и сам не заметил, как из любовника обратился мальчиком для морального битья.

Матвей страдал, хотел, чтобы этот кошмар закончился, но решиться на отчаянный поступок не мог, а она не отпускала. Понедельники и пятницы стали черными днями недели. И однажды ему пришло в голову, что самым лучшим исходом была бы ее смерть. Так просто и легко – бах! – и все позади.

Сначала он испугался, всем ведь известно, что мысль материальна, а он, разумеется, не хочет быть причиной ее смерти. С другой стороны – боже мой, каким облегчением стала бы ее внезапная гибель. О нет! Прочь, прочь, страшные мысли! Нельзя думать о том, что она сядет за руль пьяной и разобьется ко всем чертям. Нельзя.

Конечно, он не смог скрыть свое состояние от матери. Она заметила, что Матвей угнетен и подавлен. Стала расспрашивать, обижалась на его замкнутость, упрекала в скрытности, неискренности. Внушала, что у него не должно быть секретов от мамочки. Парень держался долго, но в конце концов Ираида допекла сына. Он все рассказал, чем вызвал у матери такой приступ ярости, что испугался, не помешалась ли она. Мать ругалась, как боцман во время шторма, причем досталось не только Жулиной, но и Матвею. То она заключала сына в объятия, жалела и целовала, то вдруг начинала хлестать по щекам, обвиняя в предательстве и бог знает в чем еще. В конце концов заставила дать слово, что он порвет с Жулиной завтра же и уволится с этой омерзительной должности.

На следующий день Жулина в универ не пришла, зато мать извела его звонками и сообщениями. Она требовала немедленно уволиться, забрать документы и уйти по-английски. Но Матвей так не умел. Он чувствовал, что не может так поступить с женщиной, которая сделала его мужчиной и с которой его связывало слишком многое. Он отправился к ней в Бачурино с твердым намерением сдержать слово. Думал, что прямо с порога объявит о своем решении и сразу уйдет. Но не успел он войти в дом, как пьяная ректорша, не позволив и открыть рот, затащила его в постель и практически изнасиловала. Потом заявила, что он останется у нее на всю ночь. Матвей был сломлен и не нашел сил возражать, но тут позвонила мать. Очень спокойным голосом, который не сулил ничего хорошего, она осведомилась, где он находится, и, получив ответ, велела Матвею немедленно ехать домой.

Наверное, с ним приключился нервный срыв, потому что он сделал то, чего не мог сделать никогда. Он сказал, что уходит прямо сейчас и навсегда. Пьяная Жулина расхохоталась, как гиена над убитым теленком. Глумливо объявила Матвея своей собственностью, сказала, что отпустит, когда он исполнит свой долг перед ней, схватила за руку и потащила на диван в гостиную. И вот тут Матвей вырвался и оттолкнул ее.

Честное слово, толкнул не сильно. Если бы Жулина была трезвой, легко устояла бы на ногах. Но алкоголя в ней было преизрядно, с координацией плохо, и потому, потеряв равновесие, Антонина обрушилась на пол, выронила стакан. Пытаясь подняться, она окончательно превратилась в отвратительную пьяную бабу. Халат задрался, съехал на сторону. Толстые ноги двигались, как будто жили отдельно от владелицы своей жизнью. Они шевелились, словно лапы перевернутого на спину майского жука. Вместо эффектной бизнес-леди на полу копошилась безобразная старая шлюха. Наконец, она села на полу, мутно посмотрела на Матвея и разразилась самой грязной площадной бранью. Он схватил куртку и бежал от этого страшного существа, напрочь лишенного человеческого облика.

Два дня Матвей жил в мучениях, думая о неизбежном возмездии со стороны начальницы. Предстоящая встреча с Жулиной пугала до паралича. Выходные он просидел своей комнате, не прикасаясь к еде, изводя себя мыслями о неизбежном позорном увольнении со скандалом на весь универ. И потому известие о смерти Жулиной сначала вызвало в нем постыдное чувство облегчения, но вместе с тем его поразила страшная догадка, что именно он является причиной ее смерти. Он ушел из универа и отправился было домой, но мысль о встрече с матерью выгнала его из метро где-то в районе Садового кольца. Выйдя на поверхность, он пошел, куда ноги несут. Бродил по улицам и переулкам, потрясенный, раздавленный.

Не он ли мечтал о ее гибели! В красках представлял себе, как она лежит в гробу, а гроб опускают в могилу, забрасывают землей. Бойтесь своих желаний, ибо они сбудутся, так говорят мудрые. Мысль материальна, и тайное его желание осуществилось, материализовалось, сбылось. К тому же… Позвольте, да ведь он ее толкнул, она упала и, кажется, ударилась головой! Да и не кажется вовсе, точно ударилась! Звук еще такой раздался глухой, и она, поднявшись, потирала затылок, а потом захохотала так страшно, как хохочет приговоренный на плахе. Получается, что он не только мечтал о ее смерти, но сам и осуществил свою мечту: убил любовницу.

В момент, когда Матвей довел себя до полного исступления, ему на глаза попалась вывеска адвокатского кабинета Кандинского Г.А. Это был самый настоящий знак. Он вообще любит живопись, а знаменитый однофамилец адвоката – его любимейший художник. О, вы не себе представляете, что это значило для несчастного человека, измученного сомнениями, проклинающего себя и свою жизнь. Разговор тогда вышел странным, скомканным, но слова и доводы Гордея Алессандровича оказали на Матвея поистине целительное действие. Конечно, мама повела себя… Впрочем, не будем об этом. Главное, что после беседы с адвокатом Матвей вышел успокоенным и обновленным.

Казалось, что все более-менее устаканилось.

Мать, потрясенная рассказом Матвея, более разговоров о Жулиной не заводила, и в универе как-то все обошлось. В кабинет ректора вселился заместитель Антонины Павловны. Поскольку с гибелью основательницы будущее «Ноосферы» представлялось туманным, он решил не менять секретаря, и Матвей продолжал работать, словно ничего не произошло.

Так прошел месяц. Казалось, все осталось позади, но три дня назад в приемную ректора заявились двое в штатском. Тот, что постарше, левой рукой мял эспандер, а правой ткнул Матвею в нос красную корку. Из того, что было там написано, потрясенный мозг Матвея выхватил два слова: «майор» и «Голубь». Мишаня убрал удостоверение и, глядя на него, как на собачью отметину, осведомился:

– Ты Хлорин?

Хорошо, что Матвей сидел, потому что если бы стоял, то непременно потерял бы сознание. Страх, который он испытал, по силе граничил с панической атакой. Он разом ослабел, гортань свело в нервном спазме. Руки пришлось спрятать под стол, потому что ладони вспотели так, что пот вот-вот начал бы капать.

Сил Матвея хватило только на то, чтобы кивнуть окаменевшей головой. Этим он почему-то насмешил второго вошедшего, едва ли не ровесника Хлорину: когда помертвевший Матвей кивнул, он прыснул в ладонь.

Дальше началась форменная чепуха.

– На тебя материал по драке в «Хастлере», – сообщил майор.

Матвея от нежданной радости бросило в жар: они по другому делу. «Хастлер» – это ночной клуб неподалеку от универа. Похоже, там была драка, и они что-то напутали. О господи, тут впору помереть от страха, а они совсем про другое. Спазм в гортани отпустил. Матвей сглотнул вязкую слюну и робко возразил:

– А я при чем?

– При всем. По камерам видно, как ты одного из толпы вытягиваешь.

Матвей слегка оправился от первого потрясения.

– Я как бы не был в «Хастлере», – сказал он убедительно. – Я туда не хожу.

– Ты мне мозги не делай, – сказал Мишаня, – на камере ты, и свидетели показали на тебя, поедешь с нами, дашь объяснения.

– Да я как бы не хожу в «Хастлер», понимаете? – настаивал Матвей. – Я никогда там не был.

Тут в разговор вступил молодой.

– Да ты не переживай так, – сказал он дружелюбно. – Не был – значит, не был. Так и напишешь в объяснении. Содействие надо оказывать органам или нет?

Он неожиданно подмигнул Матвею, и мандраж окончательно отпустил несчастного. Матвей пожал плечами:

– Надо…

Он встал со стула, надел куртку, начал собирать портфель.

– На хер тебе портфель, ты через полчаса вернешься. Давай, не тяни кота за яйца, поехали, – с раздражением сказал Мишаня и вышел из приемной.

Поколебавшись, Матвей портфель оставил. Страх улетучился, на смену ему пришло негодование: какого черта, в самом деле! Захотелось побыстрее закончить с этим недоразумением и вернуться к трудам Макиавелли.

Дорога в отделение заняла больше часа, и Матвей успел десять раз пожалеть об оставленном портфеле, потерянном времени и о том, что вообще согласился ехать неизвестно куда, даже не уточнив, куда собственно.

Прибыв на место, опера завели Матвея в кабинет следователя, усадили на стул. Конуров, сидевший за столом, что-то печатал двумя пальцами. Едва взглянув на Матвея, он коротко приказал:

– Пиши.

– Что писать? – уточнил Матвей. – Я же говорю, в «Хастлере» вообще ни разу не был. У кого угодно спросите.

– Про «Хастлер» бабушке расскажешь, – вдруг заявил опер. – Давай, пиши, как ректоршу убил.

Конуров, не отрываясь от своего занятия, сказал:

– Дай ему бумагу и ручку и вызвони адвоката по назначению.

Перед глазами у Матвея все поплыло. Однажды бабушка огрела его собачьим поводком, а замком угодила в затылок. Похожее состояние Матвей испытал и теперь. Кровь прилила к лицу, не оставив ни одной капли в руках и ногах, они моментально стали ледяными. Дыхание перехватило, он с трудом протолкнул в себя глоток воздуха и задышал быстро, как после спринтерского забега.

– Я не убивал, – прошептал он, слабея. – Я только ее толкнул, она упала.

– Вот про это и пиши, – согласился молодой опер. – И обязательно укажи, что получилось случайно. Ты же не специально?

– Нет, – ответил Матвей. – То есть я ее не убивал и вообще ничего такого не хотел!

– Именно так и напиши, – горячо поддержал его Моногаров, – что только толкнул, а убивать не хотел.

В этот момент туман в голове Матвея немного развеялся, и он вспомнил, что имеет право на звонок.

– Мне маме надо как бы позвонить, – заявил он без всякой уверенности в том, что ему разрешат.

– Чего? – Следователь равнодушно отвернул голову от монитора.

– Маме надо позвонить…

– Звони. – Конуров подвинул лежавший на столе телефон Матвея к краю.

Тот трясущимися пальцами набрал номер мамы.

Когда приехал Степан Аркадьевич, протокол допроса в качестве подозреваемого уже был составлен и подписан Матвеем и адвокатом по назначению. Фантазии Степана Аркадьевича хватило на то, чтобы Матвей написал заявление об отказе от залетного защитника. Явку с повинной, протокол задержания и протокол допроса он читал долго и по много раз начинал сначала. Шелестел в руках листами бумаги с признательными показаниями.

– Ну что же… – Адвокат значительно поправил очки. – Вы, так сказать, разъяснили допрашиваемому лицу его права?

Конуров, откинувшись в кресле, водил языком по губам, попеременно сканировал взглядом Матвея, опера и адвоката.

– А как же, – уверенно подтвердил Мишаня. – Подпись видите?

– Нам с Матвеем надо пообщаться наедине, – решительно заявил Степан Аркадьевич. – Консультация, так сказать, в условиях конфиденциальности.

– Где я вам тут найду отдельное помещение? – удивился Конуров. – Тут и общайтесь.

Степан Аркадьевич пожевал губами и произнес:

– Мнэ… Матвей, я к тебе приду, так сказать, на суд. Там расскажу… мнэ… процедуру.

Суетливыми руками он взял портфель и вышел из кабинета.

– Зови конвой, – дал команду следователь.

Опер направился к двери и столкнулся с неожиданно вернувшимся адвокатом.

– Я, так сказать, забыл отдать ордер, – пояснил Степан Аркадьевич, протягивая Конурову желтый бумажный прямоугольник.

Следователь кивнул и положил его в общую стопку.

На следующий день Хлорина отвезли в суд, где объявили об избрании мерой пресечения заключение под стражу. Степан Аркадьевич передал ему спортивный костюм.

– Я, наверное, как бы по-дурацки поступил с этим признанием, да? – спросил Матвей, завершая рассказ. – Извините меня, Гордей Алессандрович.

Кандинский, молчавший все время исповеди, похлопал его по руке и твердо заверил:

– Матвей, запомни крепко-накрепко: ты ни в чем не виноват. Понял? Тебя обманули, заставили написать признание люди, которые занимаются подлостью профессионально. Это их работа. Ты не мог им противостоять. И никто на твоем месте не смог бы. У них ничего на тебя нет, иначе они не стали бы цепляться за дурацкую версию с падением. Тебя просто «раскачали». Это на их сленге так называется, когда берут первого попавшегося человека и «качают» на чистосердечное признание.

– Я не убивал ее, Гордей Алессандрович, вы мне верите? – с тревогой спросил Матвей.

– Конечно, верю, – ответил Кандинский и неожиданно спросил: – Как тебе в камере? Сколько человек с тобой сидит? Люди приличные?

Матвей пожал плечами.

– Вроде ничего.

– С вопросами не пристают? Не пытаются вызвать на откровенность?

– Нет, ничего такого.

– Хорошо, – сказал Кандинский медленно, – хорошо.

Он помолчал, посмотрел в глаза Хлорину и четко, с расстановкой сообщил:

– Матвей, усвой одну простую истину: у тебя нет здесь союзников, кроме меня. Никто из сотрудников системы правосудия не хочет тебе помочь. Это не потому, что они плохие люди, просто вы по разные стороны баррикады. Их задача – посадить тебя. Твоя задача – не дать им посадить тебя. Больше всего опасайся добрых людей, ибо добрых здесь нет. Завтра я получу материалы твоего дела, и мы начнем схватку за твою жизнь и твою честь. Мы выиграем, я тебе обещаю. Но как только мы нанесем первый удар, отношение к тебе резко изменится. На тебя начнут давить, тебя станут ломать, топтать, уничтожать. Возможно, даже физически. Ты должен быть готов к этому. Понимаешь меня?

Матвей с готовностью кивнул.

– Хорошо, – заключил Кандинский и повторил: – Завтра полезем в драку. Я буду бить по ним, они будут бить по тебе. Придется держать удар, Матвей. Справишься?

Хлорин снова кивнул и вдруг, что-то вспомнив, сказал:

– Только у меня денег нет. В смысле немного есть, но этого, наверное, не хватит.

– Насчет денег не переживай, – успокоил его Кандинский. – Сейчас главное – вырвать тебя из лап системы правосудия, а там будет видно. Когда-нибудь сочтемся.

Он помолчал и серьезно добавил:

– Мы же не осьминоги какие.

Серия 7

Утро следующего дня сулило Кандинскому пустые хлопоты в казенных домах.

Казенные дома в разъяснениях, пожалуй, не нуждаются, ибо других в адвокатской повседневности не бывает, а вот про пустые хлопоты стоит растолковать отдельно.

Дело в том, что Гордей Алессандрович обладал странной и, говоря откровенно, бесполезной способностью видеть вещие сны. Нет, он не был графом Калиостро, пророчить окончание войны с турками не взялся бы. Дар его был проще и работал только в одном случае: если во сне Кандинский видел игру в мяч, то в течение дня его будут пинать, лупить и отфутболивать, как надутый шар, даже в самых безобидных ситуациях.

Сбывались такие сны неукоснительно и предвещали перенос судебного заседания, отмену деловой встречи, срыв запланированного свидания с подзащитным в СИЗО и прочее в таком роде. Бывало, что, проснувшись, Кандинский клялся не вставать с постели, дабы не тратить время попусту, но всякий раз его выгоняли из дому профессиональный долг и простое человеческое любопытство: что же в итоге станет причиной, если все согласовано и обломов быть не может? Обмануть провидение ему не удалось еще ни разу, и вечером Гордей Алессандрович возвращался злым, как цепной пес. Его бесил не сам факт, что пророчество сбылось. Ему казалось, что проклятые сны не предсказывают, а предопределяют его судьбу на один день.

Нынче Кандинский играл в настольный теннис. Мячик звонко стучал по столу, перепрыгивая сетку. Гордей Алессандрович лупил с размаху, тушевал напропалую и никак не мог перебить соперника, размытого сонным маревом. Против него играло туманное пятно. Мяч выскакивал из серой дымки и летел прямо в лицо Кандинскому, но каждый раз он каким-то чудом успевал отбиться. А когда прилет мяча в лоб был неизбежен, Гордей Алессандрович зажмурился и проснулся.

Он прошел к окну, отдернул тяжелые шторы. В комнату проник серенький свет пасмурного летнего утра, и с ним окончательно развеялись ночные химеры. День не обещал серьезных затруднений, поскольку важных дел на сегодня было всего одно: взять материалы по делу Хлорина. С этой целью Кандинский намеревался сделать два визита: в суд, избравший меру пресечения, и к следователю в районный отдел следственного комитета. Гордей Алессандрович решил покончить с этим в первой же половине дня.

Свой автомобиль Кандинский любовно называл Лососем за серебристо-матовый вытянутый кузов и в меру хищную, но не агрессивную физиономию. Он очень любил этот восстановленный Mercedes-Benz S-Класса в кузове W126 о двухстах семидесяти лошадиных силах. Они были ровесниками, и это внушало владельцу что-то вроде почтения. Кандинский ценил старомодный аристократизм, истинно тевтонскую основательность и уверенную неспешность своего авто. Олдскульные механические часы, отделка натуральным деревом… Он даже магнитолу не стал менять на более созвучную времени, чтобы не портить интерьер.

Выгнав машину из Калошина переулка на улицу Сивцев Вражек, Кандинский не торопливо двинул в сторону Садового кольца. Нехитрая цепь ассоциаций привела его думы от лосося к размышлениям о том, что казенное заведение, куда он направляется, – это замкнутая экосистема со своей флорой и фауной, составляющей цепь питания, представленную хищниками и жертвами, растениями и грибами. И при входе в здание суда Кандинский немедленно столкнулся с первыми представителями животного мира, вызывавшими у него самый живой антропологический интерес.

Всякому, пришедшему в храм правосудия, дорогу преграждают рослые широкоплечие ребята с квадратными подбородками, волевыми скулами и шевронами ФССП на рукавах форменного камуфляжа. С посетителями они вежливы и предупредительны, в них совершенно не чувствуется привычной вахтерской надменности. Спрашивая документы, досматривая личные вещи, они неизменно деликатны и доброжелательны. На однообразные шутки остряков, крутящихся вокруг своей оси с поднятыми руками, обычно не реагируют. Им лет по тридцать, старшему, возможно, тридцать пять. Здоровые, спортивные, в самом расцвете сил.

Так какого же дьявола они гробят свою единственную жизнь в затхлом учреждении за копеечную зарплату, на которую даже в Египет не слетаешь! Неужели шмон на входе – это все, о чем они мечтали, покидая стены своих средних школ? Вот командир в звании капитана. Кольцо на пальце, семейный человек. Наверное, дети есть. Как он содержит семью, на какие деньги? Что отвечает жене, когда, скрывая нотку вызова показным равнодушием, она сообщает, что подруга с мужем укатили в Турцию на две недели.

Но даже не в этом дело, а в том, что Кандинский, как ни старался, не мог разглядеть более или менее достойной перспективы на этой службе. Как ни служи, как ни досматривай посетителей, какие звания ни получай, радикально изменить жизнь не выйдет. Так и будешь до пенсии повторять попкой: предъявите документ, удостоверяющий личность, металлические предметы выкладываем, руки поднимите, повернитесь, и хлопотать о пайковых, за ночные, за сверхурочные, и год за полтора. Что ими движет? Неужто, поднявши зад со школьной скамьи, они сразу принимаются думать о пенсии? Боже, какая тоска.

– Что-нибудь запрещенное? – спросил гвардеец крутившегося Кандинского, водя ручным металлоискателем по фалдам пиджака.

– Нет, я сегодня без оружия, – ответил Кандинский серьезно.

– В следующий раз возьмите, – парировал гвардеец.

Они улыбнулись друг другу, и Гордей Алессандрович устремился по обитому коричневыми панелями коридору в канцелярию.

Здесь было веселее.

У первого стола, которым заведовала безразмерная дама в цветастом балахоне, сидел хмурый мужчина. Второй пустовал, около него на гостевом стуле сидела усталая женщина с размытым макияжем. Третий стол был свободен от посетителей, к нему Кандинский и подошел.

За стойкой, отделяющей гостей от служащих, сидела юная леди студенческих лет. В душе Кандинского канцелярские девочки вызвали сложный спектр переживаний – от отеческого умиления до охотничьего азарта. Он протянул свое удостоверение и, поневоле подпустив в голос бархата, произнес:

– Добрый день. Могу я взглянуть на стражные материалы по делу Матвея Хлорина?

Девочка взмахнула ресницами, чем спровоцировала цунами где-то в центре Тихого океана, и прощебетала:

– Добрый день. Ваше удостоверение, пожалуйста.

Кандинский, настойчиво глядя девочке в глаза, шевельнул рукой и проворковал:

– Оно уже у вас.

Девушка смутилась, убрала каштановый локон за розовое ушко и пробормотала:

– Ой, спасибо. Извините. Сейчас.

Она торопливо и оттого неловко поднялась, зацепилась ногой за ножку стула, споткнулась и снова пробормотала:

– Извините…

Кандинский наблюдал за ее смятением, ощущая себя Бонапартом при Аустерлице. Тетка, сидевшая за вторым столом, поглядела на Кандинского.

– Придется тебе на ней жениться как честному человеку, – провозгласила она с усмешкой. – Смотри, как заколыхалась девка.

Присутствующие засмеялись, даже хмурый гражданин вяло улыбнулся.

– А вот и женюсь, – принял вызов Кандинский. – Шафером пойдешь к нам на свадьбу?

– Поглядим на твое поведение. Ты сначала предложение сделай по всей форме: колечко карата в три, ресторан, Мальдивы. Нашей Светульке жених нужен не простой!

– Дешево невесту отдаешь, – подмигнул тетке Гордей Алессандрович. – Эдак ее любой уведет.

– Так, – протянула тетка заинтересованно. – Светулька, отставить свадьбу. Этот жених мне самой пригодится.

Под общее веселье девочка положила на стойку подшитую папку, составлявшую дело Хлорина. Лицо ее было пунцовым.

– Вот, пожалуйста, – сказала она тихо и снова поправила непокорную прядку.

– Благодарю вас, – произнес Кандинский. – Я вас не задержу.

– Мы тебя сами задержим! Светка, запиши данные жениха, удостоверение не отдавай! – скомандовала тетка.

– Так, девчонки, давайте чуть потише, мне поработать надо, – заявил адвокат.

– Ох, глядите, люди добрые! – шутливо заблажила тетка. – Нашел себе работенку – не бей лежачего.

Кандинский укоризненно посмотрел на раздухарившуюся канцеляршу. Та стушевалась, подняла руки вверх, как бы загораживаясь от оппонента, и уже тише ответила:

– Молчу, молчу. Работай. – Но не удержалась и добавила: – Светка, дверь запри, чтоб не сбежал.

– Куда я денусь без удостоверения, – вздохнул адвокат и раскрыл папку.

В установившейся тишине он включил телефон и принялся фотографировать каждый лист из дела Матвея, попутно просматривая материалы.

Постановление о возбуждении уголовного дела. Так: «…обнаружен труп Жулиной с признаками криминальной смерти… В действиях неустановленного лица усматриваются признаки преступления, предусмотренного … возбудить… принять к производству…» Есть.

Протокол осмотра места происшествия. Присутствовали: следователь, эксперт-криминалист, судмедэксперт, два опера и двое понятых. Понятые наверняка липовые, берем на заметку.

Дальше. Труп осматривал судмедэксперт Коновалова О.С. Гордей Алессандрович споткнулся о знакомую фамилию, а сообразив, кому она принадлежит, возликовал. Вот свезло так свезло: труп осматривала Ольга, значит, у него будут подробности осмотра, которых нет в протоколе.

Отлично.

Протокол осмотра телефона с описанием входящих и исходящих звонков; объяснения соседей о том, что в пятницу вечером видели автомобиль Хлорина. Ага, теперь понятно, почему опера первым делом прискакали к Матвею: он тупо оказался первым в списке. Чистая случайность, которая будет стоить мальчишке нескольких месяцев жизни в СИЗО. Между тем соседи показали, что в тот вечер у дома Жулиной парковались еще минимум два автомобиля. Но на них следствие тратить время не стало. Взяли первого, кто попался под руку, раскачали на явку с повинной, готово дело.

Кандинский подавил приступ ярости.

Ладно, что дальше. Заключение судебно-медицинской экспертизы с установлением причины смерти Жулиной; явка с повинной Матвея, протокол задержания, протокол допроса уже в качестве подозреваемого. А вот и характеристика от участкового по месту жительства – казенная бумажка со стандартным набором общих слов: характеризуется удовлетворительно, жалоб от соседей не поступало, компрометирующими сведениями участковый не располагает.

И на том спасибо.

Кандинский захлопнул папку, побарабанил по ней пальцами. У него осталось неясное чувство, что чего-то не хватает, что-то он чтото упустил, проглядел. Он снова раскрыл том, перебрал его содержимое. Вроде все на месте, а все-таки чего-то нет. Как будто из книги выдрали главу, нарушили логику событий, сбили канву повествования.

Странное дело.

Еще раз.

Постановление… Протокол осмотра… Заключение… Протокол… Явка с повинной… Стоп!

Заключение судмедэксперта. Ну-ка, ну-ка… Да, пожалуй, предчувствия его не обманывают. Вскрытие проводил другой эксперт, заключение составлено на скорую руку, и, кажется, не хватает важных подробностей. Подпись – Л. К. Лисицын. Надо показать заключение Ольге и расспросить про Л. К. Лисицына.

Гордей Алессандрович подвинул папку к краю стойки и сразу вернулся в образ:

– Итак, она звалась Светлана, – продекламировал он бессмертные строки с поправкой на обстоятельства.

Девочка подняла серые глаза и робко поинтересовалась:

– Вы закончили?

– Ни в коем случае! – решительно заявил Кандинский. – Скажите, кофе какой страны вы предпочитаете в это время суток?

– Не знаю… – улыбнулась Светлана. – А вы какое предпочитаете?

Кандинский поморгал в замешательстве.

– Э… Какое время суток я предпочитаю? – уточнил он.

– Нет, какое кофе! – простодушно пояснила девочка и протянула адвокату удостоверение.

Кандинский загрустил. Он принял из рук девочки красную корочку с золотым двуглавым орлом, убрал ее во внутренний карман.

– Никакое, – ответил он и цыкнул зубом. – Сегодня я буду пить чай.

Адвокат окинул помещение светлым взором и объявил:

– Благодарю за сотрудничество, леди и джентльмены. Было приятно работать с вами. Всем спасибо, все свободны.

Развернулся на каблуках и уверенно вышел вон.

Через пять минут, следуя указаниям навигатора, он двигался по пустой Москве. Ветровое стекло покрывалось теплыми каплями скучного летнего дождя. Капли быстро набухали, полнели, собирались в лужицы, исчезали под взмахами новых силиконовых щеток. Окна были закрыты, кондиционер гнал прохладный воздух, Гордей Алессандрович прихлебывал кофе, купленный на придорожной АЗС.

– Какое, – цедил он сквозь зубы, – никакое. Наберут по объявлению, а потом у них документы в портфелях пропадают, договоры не заключаются.

К отделению Следственного комитета Кандинский подъехал в прескверном расположении духа. И причиной была вовсе не безграмотная девочка. Размышляя о потерянном поколении, Гордей Алессандрович, в конце концов, пришел к совершенно неутешительному выводу, что он старый занудный дурак.

Следственный отдел располагался на первом этаже стандартной панельной девятиэтажки в спальном районе. Правое крыло помещения занимал собственно следственный отдел, левое облюбовал отдел Росгвардии. Парковку заполонили лучшие образцы отечественного автопрома с красными полосами по бортам. Когда Кандинский видел рослых мужиков в камуфляже, втиснутых в салон «Лады Гранты», он не мог не испытывать своего рода сочувствия, поскольку эдак любого здорового человека можно сделать клаустрофобом.

В холле Гордей Алессандрович уперся в массивный турникет с горящим красным индикатором. Слева из пластиковой будки его окликнул сиплый голос:

– Вы куда?

Кандинский повернул голову в сторону окошка. В лицо ударила волна теплого воздуха, несшего сложный микс застарелого пота, гречневой каши с луком и сапожной ваксы армейского типа. Из глубины смотрели любопытные глаза, заросшие густой растительностью, красные губы двигались, что-то пережевывая.

Вахтер перехватил взгляд адвоката, подернул рукава камуфляжа и повернулся к посетителю боком, чтобы продемонстрировать на правом рукаве шеврон казачьего Войска Донского.

– Чего смотришь, казака не видал? – весело просипел он, подмигнув заплывшим глазом.

Гордей Алессандрович развернул удостоверение:

– Мне нужен следователь Конуров.

– Кону-уров, – значительно протянул вахтер, словно говоря:

«Ишь ты куда замахнулся! Это дело трудное, не всякому по плечу!»

– Конуров, – подтвердил Гордей Алессандрович. – Самый обыкновенный Конуров.

– Ну, это так не делается, – озабоченно проговорил вахтер, не глядя на удостоверение адвоката. – Этот вопрос надо увязать. То есть согласовать надо.

– Так согласуйте, увяжите, утрясите, – серьезно произнес Кандинский. – Дело важное, отлагательств не терпит.

Вахтер, услышавший то, что хотел услышать, мгновенно обратился лицом, наделенным властью:

– Телефон видишь? – Он ткнул перстом в трубку, прикрученную к стене. – Вот и согласовывай! У нищих слуг нет, понял!

Довольный своей отповедью, он спрятался в берлоге, а закипающий Кандинский снял трубку внутреннего телефона. Список абонентов висел рядом. Гордей Алессандрович набрал номер. Спустя три длинных гудка трубка щелкнула и брюзгливо ответила:

– Да.

Мембрана в аппарате стояла качественная. Чтобы сберечь барабанные перепонки, Кандинский убрал трубку подальше от уха и официальным тоном произнес:

– Добрый день. Меня зовут Гордей Кандинский. Адвокат. Я приехал в интересах Матвея Хлорина.

Он сделал паузу, чтобы дать собеседнику возможность ответить, однако голос в трубке звучал отдаленно, словно разговаривал кем-то другим:

– …материалы проверки… Я говорю, материалы проверки! Что непонятно?

Выдав в эфир эту фразу, брюзгливый голос вернулся к Кандинскому:

– Да, я слушаю.

– Слушаете? – удостоверился Гордей Алессандрович.

– Да, да, слушаю, – нетерпеливо подтвердил голос.

– Я приехал в интересах Матвея Хлорина, – раздельно повторил свирепеющий Гордей Алессандрович.

– Хлорина?

– Да, Матвея Хлорина.

– Ну, и что хотели? – надменно осведомился голос после короткой паузы.

Кандинский глубоко вдохнул, выдохнул и лишь тогда пояснил:

– Я хочу передать ордер и согласовать дату предстоящих следственных действий.

– М-м-м… – протянул голос задумчиво.

Мгновение он молчал, потом небрежно сообщил:

– У Хлорина уже есть адвокат, его право на защиту обеспечено. Если желаете вступить в дело, то согласно закона, представляйте ордер и ходатайство, а мы рассмотрим.

Короткие гудки известили Гордея Алессандровича об окончании разговора. Вне себя от бешенства, Кандинский сжал трубку так, что несчастный пластик закряхтел. Затем повесил на рычажок – она соскочила. Кандинский мысленно трижды ударил трубкой о телефонный аппарат, расколотив его в клочья. В реальности же он аккуратно пристроил трубку на место. Затем посмотрел на окошко вахтера и наткнулся на довольную улыбку охранника. Вахтер хлебнул из кружки, прополоскал чаем рот. Потом поковырял пальцем в зубах, подцепил ногтем остатки мяса и вальяжно оповестил адвоката:

– Ничего не поделаешь, начальство есть начальство. Так-то.

Заведомо осознавая полную бессмысленность своих действий, Кандинский набрал внутренний номер руководителя следственного отдела, потом номер заместителя, но ни тот, ни другой не ответили. Впрочем, это было ожидаемо и, как ни странно, подействовало на Кандинского отрезвляюще. Он наклонился к окошку вахтера и поманил его пальцем. Когда тот приблизился, Гордей Алессандрович выпучил разноцветные глаза и гаркнул:

– Терпи, казак, атаманом будешь!

Вахтер отпрянул, загремев стулом.

– Ну ты не очень-то! Не очень! – неуверенно произнес он и на всякий случай осенил себя крестным знамением.

Удовлетворенный произведенным эффектом, Кандинский, облокотившись на ящик для обращений, от руки набросал ходатайство на имя следователя:

«… в связи с заключенным мною соглашением о защите интересов Хлорина М.А., с учетом положений статей сорок девятой и пятидесятой Уголовно-процессуального кодекса РФ, прошу приобщить к материалам уголовного дела ордер адвоката, ознакомить с материалами дела в части произведенных с Хлориным следственных и иных процессуальных действий, выдать копию постановления о привлечении

Хлорина в качестве обвиняемого…»

Перечитал, хотел было поставить подпись и число, но, подумав, добавил: «…считаю необходимым напомнить Вам о недопустимости нарушения федерального законодательства при производстве расследования, волокиты, а равно нарушения права Хлорина М.А. на защиту…»

К ходатайству он приложил ордер и опустил писанину в щель деревянной коробки.

Оказавшись в салоне своего автомобиля, Кандинский откинулся в кресле и пару минут сидел неподвижно, переживая всю гамму эмоций, полученных в следственном отделе. Нет, воля ваша, а сегодня усталому человеку требуется разрядка. Такого пинг-понга он не ожидал. Проклятье сновидения снова сработало, как часовой механизм у хорошего взрывника. И снова Гордей Алессандрович поймал себя на том, что совершенно не понимает резонов служителей закона. Ну, какой, объясните Христа ради, смысл заставлять его заниматься бумажной акробатикой, если итог один: представлять интересы обвиняемого будет только тот адвокат, которого выберет обвиняемый.

Кандинский включил телефон, открыл мессенджер, выбрал абонента и набрал сообщение: «Я подъеду сегодня. Не возражаешь?» Долгие три минуты телефон молчал, потом мелодично квакнул, и на экране появился ответ: «Извини, сегодня никак. Давай завтра».

Гордей Алессандрович досадливо поморщился. Он давно смирился с тем, что в системе ценностей Макса дружеское участие занимало не слишком высокое место, поскольку на первых двух строчках прочно закрепились профессия и женщины, и все равно почувствовал обиду.

– Чертов бабник, – пробормотал Кандинский. – Ладно, завтра так завтра.

Он повертел телефон в руке, размышляя, не пригласить ли на ужин Коновалову. Поймав себя на новом приступе нерешительности, он в который раз обругал себя за странную, совершенно не свойственную ему робость.

Их роман длился больше года, и приходилось признать, что Гордей Алессандрович не только не в силах контролировать отношения, но вообще не может быть уверен ни в чем, что их касается. Насколько проще было бы закрутить скоротечную интрижку с девочкой из канцелярии! Кофе, ресторан, две-три встречи в отелях, поездка на острова, потом она попросит новый телефон, и он перестанет отвечать на звонки и сообщения. Телефон, впрочем, подарит. На прощанье.

С Ольгой он ни в чем не мог быть уверен наверняка. На приглашение она могла откликнуться с восторгом, проигнорировать или ответить вспышкой холодной брезгливости. Предсказать результат не смог бы даже Господь Бог, если бы Ему вдруг стало любопытно, что делается в душе полоумного судмедэксперта.

Говоря коротко, у Кандинского не было ни единого шанса контролировать их отношения. Помимо работы в морге, Ольга оказывала своим подопечным услуги, именуемые посмертным макияжем. Поскольку живые, стремясь загладить свою вину перед мертвыми, щедро оплачивали ритуальные мероприятия, в деньгах Ольга не нуждалась. При этом жила на окраине Москвы в обшарпанной двушке. Однажды Кандинский оказался в ее обители и тут же решил, что больше ноги его не будет в этой пещере юрского периода. На кислую мину возлюбленного Ольга внимания не обратила, а на предложение переехать к нему ответила таким взглядом, что Кандинский об этом более не заикался.

Казалось, что у Ольги вообще не было слабостей, кроме одной: она почему-то любила съемную квартиру Кандинского в Калошином переулке. В особенный восторг ее приводило бутафорское зеркало, видимо, служившее когда-то театральным реквизитом, а ныне висевшее в прихожей в несуразной нише, напрочь исключавшей полноценное использование по прямому назначению. Ольга гладила раму, кончиками пальцев касалась холодной поверхности стекла, и глаза ее застывали, как у ее клиентов на разделочном столе. Вопросы Кандинского игнорировала или коротко отвечала, что он все равно не поймет.

Когда они были еще на «вы», Гордей Алессандрович спросил, почему коллеги называют ее Хельгой.

– Потому что в морге холодно, как в аду, – объяснила Коновалова.

– По моим сведениям, в аду горячо, – возразил Кандинский. – Адское пекло, адские печи, черти со сковородками и все такое. Разве нет?

– Это для христиан, – усмехнулась Ольга. – Скандинавский ад – это ледяная пустыня, и директором служит богиня Хелла.

– Женщина дьявол? Любопытно. Если не ошибаюсь, «ад» по-английски – «хелл»? – смекнул Кандинский.

– Вы сообразительнее, чем кажетесь, – отпустила комплимент Коновалова.

Гордей Алессандрович увяз в романе без обязательств, перспектив и будущего. Мимолетная связь затянулась на неопределенный срок, и, что самое противное, чем дольше роман длился, тем меньше интересовали Кандинского канцелярские девочки.

В конце концов, Кандинскому пришло в голову, что сегодня у него есть не только желание, но и причина для встречи. Он отправил Ольге приглашение на ужин.

Кафе, на которое пал выбор, находилось на Арбате неподалеку от его дома. Ольга появилась на полчаса позже условленного, но не это удивило Кандинского, а ее совершенно измочаленный вид. Лицо осунулось, под глазами залегли тени, нос заострился и как будто стал больше. Бескровные губы почти сливались с бледной кожей.

Гордей только руками всплеснул.

– Могилы всю ночь копала? – поинтересовался он, отодвигая кресло для возлюбленной.

Ольга, не заметив его ухаживания, прошла мимо, тяжело осела на диване. Она рассеянно посмотрела на Гордея и отрицательно мотнула головой.

– Не-а. Вчера готовила одного жмура к встрече с валькирией, потом всю ночь дулась в покер, спустила весь гонорар. Сегодня вскрыла троих. Задолбалась – сил нет.

Подошел официант.

– Пива! – потребовала Коновалова и, подумав, добавила: – Два пива. Что-нибудь нефильтрованное.

Официант кивнул:

– Сделаем. Что желаете к пиву? Рекомендую рыбную нарезку.

– На ваш выбор.

– Понимаю.

Официант поклонился и сгинул.

– Не знал, что ты умеешь в покер, – заметил Кандинский. – И как тебе… – он замешкался, подбирая слово, – везет?

– Не всегда, как видишь, – вяло ответила Ольга.

– Это интересно. Что за компания?

– Компания… – Коновалова вяло махнула рукой, – разно- шерстная. Я бы сказала, пестрая компания: депутат, генерал ФСБ, судья Мосгорсуда…

– Ого! Цокольный этаж высшего общества.

– Мои будущие клиенты.

Официант принес пиво, поставил на стол блюдо с закусками. Ольга немедленно завладела ледяным бокалом и припала к кромке. Сделав несколько глотков, она произнесла:

– О, фак май лайф!

Ольга поставила бокал на стол, отправила в рот кусок осетра горячего копчения и долго смаковала вкус, прикрыв глаза.

– Хорошо-то как, господи! Вот это то, ради чего стоит жить, – заявила она, откинувшись на спинку дивана.

Гордей Алессандрович не удержался от улыбки.

– Ты являешь собой модель человека, удовлетворенного полностью, – сказал он с некоторой завистью.

– Нет, – возразила Ольга. – Вот если бы еще выспаться… Ты пустишь меня на ночлег?

– Хм… Это будет стоить тебе некоторых конфиденциальных сведений.

– Шантаж? – скривилась Коновалова. – Ну валяй. Чего тебе надо?

– Немного. – Кандинский стал серьезен. – Помнишь, с месяц назад ты выезжала на убой в Бачурино? Клиентом была некто Антонина Жулина.

– Помню. – Ольга пожала плечами. – Не мое вскрытие. Могу ошибаться, но, кажется, криминала там не было.

– Вскрытие проводил некто Лисицын Л.К. Кто это?

– Константиныч. То есть Леонид Константинович Лисицын, – пояснила Ольга. – Народный прозектор Советского Союза. Слеп, как крот, и рассеян, как жюльверновский доктор Паганель. Проверь потом по заключению: на гистологию отправил фрагмент печени, подногтевое содержимое вообще не отбирал. Если криминал есть, подавай ходатайство об эксгумации трупа, найдешь еще много интересного.

Тут она посмотрела не Гордея с веселым изумлением и воскликнула:

– Кандинский! У меня ощущение, что ты используешь мою личное расположение в корыстных целях!

– Странно, что это пришло тебе в голову только сейчас, – не стал отпираться Гордей Алессандрович. – Должен же я получить компенсацию за претерпеваемые неудобства.

– Хам, лицемер и циник, – заявила Ольга. – Даже не пытайся сегодня подкатывать с грязными предложениями.

– Вот тебе, бабушка, и настольный теннис, – вздохнул Кандинский. – Облом по всем фронтам.

Гордей Алессандрович не знал, что список провалов на сегодня еще не исчерпан. В то же самое время следователь Конуров, скрипя зубами, читал заявление Матвея об отказе от данных ранее показаний, а затем с нарастающим бешенством изучал ходатайство о допуске адвоката Кандинского к защите обвиняемого Хлорина.

Ознакомившись с ходатайством, он вынес постановление об отказе, завизировал его своей подписью и пробормотал:

– Хрен тебе.

Постановление Конуров отправил в коллегию адвокатов, в которой состоял Кандинский.

Серия 8

Спустя три дня после описанных событий Гордей Алессандрович толкался в пробке на Садовом кольце и на чем стоит белый свет костерил московские власти: зимой столица стоит в пробках из-за снега, летом – по причине ежегодной укладки нового асфальта. Перманентное благоустройство столицы выводило из равновесия. В конце концов, в этом городе когда-нибудь настанет время без пробок или нет? Вот же оно, долгожданное лето. Народ разлетелся кто куда, машин меньше, пространства больше. Казалось бы, катись ко всем чертям, соблюдая скоростной режим и требования разметки!

Но нет.

Выходят из зимней спячки монструозные асфальтоукладчики, люди в оранжевых жилетах перекрывают две полосы из трех, и Мос- ква замирает в ожидании окончания работ, которые прекращаются с первым снегом.

Поистине удивительная вещь – управление городским хозяйством. Вообще, если внимательно приглядеться к окружающему миру, можно обнаружить множество самых удивительных вещей и явлений: съезды коммунистических партий; том-ям без кокосового молока; соревнования прокуроров по футболу или по шахматам. Но нет и быть не может для адвоката ничего более удивительного, чем отказ следователя в допуске к работе с подзащитным.

Получив конуровское постановление, Кандинский даже злости не испытал, ибо все доступные эмоции провалились в бездну изумления. Он трижды перечитал текст казенной бумаги и не смог придумать ни одной причины появления на свет этого нелепого документа. Чего добивался следователь, вынося отказ, какую цель преследовал? Воля ваша, понять этого Кандинский не мог. Отказ никак не вытекал из предпосылок, логики и последовательности событий. Он легко обжалует постановление в суде и в результате, безусловно, будет допущен к работе с подзащитным, а следователь с большой долей вероятности получит от судьи хорошую трепку. Так зачем же он сам нарывается на неприятности, во имя чего?

Выйдя из кратковременной комы, Гордей Алессандрович написал жалобу и лично отвез ее в судебную канцелярию. Вероятно, бумага произвела должное впечатление, потому что уже вечером помощник судьи известил Кандинского, что заседание назначено на послезавтра.

В указанный день Кандинский толкался в пробке, проклиная ежегодный асфальтовый перфоманс имени столичного градоначальника.

Он все-таки успел. В последнюю минуту почти вбежал в зал заседаний и сразу увидел Конурова, успевшего занять свое место. При виде молодого следователя Кандинский испытал почти отеческое умиление. Он неспешно приблизился к оппоненту и, озабоченно глядя ему в глаза, сказал:

– Здравствуй, мальчик. Позови, пожалуйста, маму.

Конуров побагровел. Он набрал в грудь воздуха, чтобы дать отпор наглому адвокату, но, как назло, на ум не приходило ни одного колкого ответа, поэтому он сподобился только на совершенно логичный вопрос, который вышел из него вместе с выпущенным воздухом:

– Чего?!

Кандинский только этого и ждал. Он деловито переложил портфель из руки в руку и пояснил:

– Я говорю, взрослые дома есть? Сейчас здесь состоится порка, хотелось бы, чтобы присутствовал кто-нибудь из родителей.

В этот момент в зал втянулась короткая колонна, состоявшая из прокурора, секретаря и судьи, и готовому сорваться на крик Конурову пришлось быстро остыть.

Кандинский, распаленный своей эскападой, готовый к бою, занял свое место. Вот теперь он был зол по-настоящему. Мало что могло разозлить Гордея Алессандровича, как бессмысленное злоупотреб- ление властью.

– Сопляк в погонах, крысеныш мелкий, маменькин сынок, – цедил свозь зубы Кандинский, глядя на противника.

Напротив него разместился прокурор, оказавшийся квадратной тетушкой предпенсионного возраста. Гордей Алессандрович приветствовал ее легким поклоном головы. На приветствие прокурор не ответила, но одарила адвоката благосклонной усмешкой.

Судья, невысокая спортивная блондинка лет сорока с лицом неприветливым и даже сердитым, вспорхнула на трибуну. Судью Кандинский знал и имел все основания принять ее скверное расположение духа на свой счет. Звали судью Светланой Ивановной Беловой. Помнится, он здорово с ней лаялся в прошлом году на одном деле по неуплате налогов.

Между тем судья раскрыла папку и без предисловий объявила:

– Предметом рассмотрения является жалоба адвоката Кандинского Г.А. в порядке статьи сто двадцать пятой УПК РФ на постановление следователя Конурова об отказе в допуске к защите Матвея Хлорина.

Она обвела зал колючими глазами, остановила взгляд на Кандинском.

– Адвокат, вы поддерживаете доводы своей жалобы?

– Безусловно, ваша честь! – решительно ответил Кандинский. – И хочу добавить, что такое беспрецедентное поведение следователя не только грубо нарушает право Хлорина на защиту и ставит под сомнение профессиональную пригодность следователя, но и в целом вызывает у граждан недоверие к работе правоохранительной системы.

Кандинский был абсолютно уверен в своей правоте, но поведение Беловой вызывало у него некоторые опасения. Была она как-то уж слишком взвинчена. Пока Гордей Алессандрович отвечал на вопрос, она нервно постукивала карандашом по столу и поправляла мантию. Тем не менее выслушала ответ адвоката, не перебивая, и затем обратилась к следователю:

– Конуров, что можете сказать в обоснование вашего отказа?

Андрей Вячеславович, чувствовавший до начала заседания сильную робость, приободрился: судья явно злилась на адвоката, написавшего жалобу на его абсолютно законное постановление. Конуров встал и твердо ответил:

– Ваша честь, у Хлорина уже есть защитник, а значит, никаких нарушений прав не допускалось. Мой отказ Кандинскому связан с другим. Адвоката допускают в уголовное дело только при предъявлении ордера и удостоверения. Адвокат Кандинский удостоверение не показал. И это не мои фантазии, так требует закон!

– Это все? – осведомилась судья, не глядя на Конурова.

– Да, ваша честь.

Судья с громким звуком захлопнула папку, по-гусиному вытянула шею и, уже не скрывая злости, зашипела, как разъяренная гаргулья:

– Уважаемый следователь, я прямо здесь и сейчас, не сходя с места, предоставлю вам уникальный шанс, какой выпадает раз в жизни: можете немедленно посмотреть на удостоверение адвоката Кандинского.

Не ожидавший такого поворота, Конуров побледнел, а Белова визгливо закричала:

– Почему не пропустили к себе в кабинет! Почему не посмотрели удостоверение адвоката?

Раздавленный Конуров пробормотал:

– Я был занят расследованием иных дел, и там еще… руководство вызывало.

– Иных дел?! – изумилась Белова. – И много ли иных дел вы раскрыли за сэкономленные пять минут? Всю преступность побороли? Всех воров закрыли? Ни одного на свободе не оставили?

На несчастного Конурова жалко было смотреть. Он переминался с ноги на ногу, не решаясь присесть. Это был тот самый момент, когда больше всего на свете он хотел провалиться сквозь землю или хотя бы спрятаться под столом.

– Садитесь! – скомандовала наконец судья, и Конуров тихо опустился на стул.

Белова налила в стакан воды из бутылки, отхлебнула и уже спокойнее произнесла:

– Что скажет представитель прокуратуры?

Тетушка-прокурор встала и примирительно произнесла:

– Ваша честь, прошу обратить внимание, что настоящим обращением адвоката в суд обжалуется только постановление следователя, которое с точки зрения Уголовно-процессуального кодекса является законным и обоснованным, поскольку вынесено надлежащим лицом, в нем есть ссылки на нормы, резолютивная часть не противоречит описательно-мотивировочной. В этой связи прошу отказать в удо- влетворении жалобы адвоката. Все же формальности соблюдены.

С каждым словом прокурора глаза судьи становились все шире, а на лице проступало выражение сочувствия сумасшедшему. Выслушав аргументацию прокуратуры, Белова смежила веки, безнадежно покачала головой, после чего ушла в совещательную комнату. Однако не прошло и десяти минут, как она вышла в зал и огласила:

– Заслушав доводы сторон, суд постановил жалобу адвоката Кандинского удовлетворить в полном объеме, признать постановление следователя Конурова незаконным, обязать устранить допущенные нарушения. – Она опустила бумаги, посмотрела поверх очков на следователя и добавила: – Если подобное повторится, я напишу частник на имя руководителя управления, и вас, Конуров, распогонят. Вы меня поняли?

Белова сошла с трибуны и первой покинула зал. За ней потянулись остальные.

Пользуясь моментом, Кандинский приблизился к следователю, вяло собиравшему бумаги в портфель. Он откашлялся, а когда Конуров поднял глаза, произнес голосом, полным сострадания:

– Как вы в целом, товарищ следователь? Ничего не болит? Пошевелите пальчиками.

Конуров молча щелкнул замком и направился к выходу. Кандинский семенил сбоку и чуть позади и нашептывал:

– Я к вам сегодня заскочу, если не возражаете, а вы, мне кажется, уже не возражаете. Чайку попьем, журнальчики порнографические посмотрим, посидим душевно.

Следователь ускорил шаг, оторвался от преследования и, подгадав момент, спрятался за фальшивой колонной. Кандинский, азартно озираясь, прошел мимо. Конуров двинулся за ним, не теряя из виду, но и не показываясь на глаза. Убедившись, что враг покинул здание суда, он с облегчением выдохнул и отправился в буфет.

Андрей Вячеславович испытывал острую необходимость побыть наедине со своими мыслями и переживаниями. В душе его царило смятение, так как произошедшее в суде явилось для него полной неожиданностью.

Дело в том, что он всегда воспринимал правоохранительную систему как единый слаженный механизм, призванный объединить усилия, чтобы покарать преступника, и случившееся четверть часа назад требовало осмысления.

Конечно, он понимал, что был несколько неправ, отказав адвокату в допуске к делу. Но ведь надо же как-то воспитывать этих мразей! Все люди как люди – стараются, работают на торжество правосудия, чистят мир от разных смрадных гадов, карают преступников. А что такое адвокат? По сути, подельник преступника. Вор украл, часть украденного отдал адвокату, а тот ищет лазейки, чтобы избавить преступника от справедливого возмездия. Поэтому каждый адвокат должен знать, что его место даже не у параши, а на дне самого загаженного деревенского сортира. Пусть у него раритетная тачка, пусть костюм за три следовательских оклада – это все пена и шелуха. Главное, что адвокат – это отброс общества, и он должен это знать, должен всегда это помнить.

Конуров пил кофе, вяло жевал сосиску в тесте и не понимал, что он сделал не так, чем вызвал такой искрений, неподдельный гнев судьи. Он просто хотел напомнить адвокату, его место в цепи питания, почему же судья его не поддержала? Нет, по закону она все сделала правильно, но можно же было как-то по-человечески? Вот он на месте судьи поступил бы так: помурыжил адвоката тупыми вопросами, заставил бы отвечать на бессмысленные реплики и ходатайства, а потом отложил бы решение до следующего заседания. Конечно, в конце концов, пришлось бы допустить его к делу, но нервы гаду помотал бы, и следователя поддержал, и удовольствие получил бы. Чего-то такого он и ждал от заседания, а вышло черт знает что.

Впервые Конуров ощутил, что его мир неоднороден. Земля качнулась под ногами, почва стала зыбкой, ненадежной. Оказывается, система может выступить против него. Может стать на сторону самого отвратительного существа – адвоката. Нет, не подумайте, что он слюнтяй, у него и прежде случались стычки с судьями, но чтобы его вот так окунули в головой в унитаз, он и представить себе не мог. В конце концов, что такого страшного он сделал? Пусть это шалость, ребячество, но не орать же так на своего? Неужели судья не понимает, что Конуров – свой?

С другой стороны, кто его знает. Может быть, у судейских свои понятия, и для них следователь такой же кусок дерьма, как адвокат? Ничего, однажды он наденет мантию и все поймет.

Эта мысль немного взбодрила следователя, и недавний инцидент показался не таким уж страшным. Подумаешь, баба наорала. Небось, мужика нет, вот и орет на первого встречного.

Успокоившись Конуров отравился к месту службы. По прибытии настроение снова испортилось: у входа в следственный отдел его поджидал Кандинский. Андрей Вячеславович даже шаг замедлил и почему-то именно в этот момент окончательно понял, что с этим адвокатом будет трудно.

Кандинский же, завидя следователя, обрадовался. Он приветливо помахал рукой и продекламировал во все горло:

– Хмурый Конуров понуро идет!

Когда Андрей Вячеславович приблизился, он радостно пояснил:

– Экспромт. – И тут же поинтересовался: – Вы стихи сочиняете?

Конуров молча прошел мимо.

В здание следственного отдела следователь и адвокат зашли одновременно. Конуров мрачно бросил охраннику через плечо:

– Это ко мне.

Они поднялись на второй этаж, у двери Конуров завозился с ключами. Он запутался, потому что спиной чувствовал насмешливый взгляд Кандинского и кипящая злость мешала сосредоточиться. В конце концов, он совладал с замком, дверь распахнулась, впустила оппонентов в кабинет.

Конуров плюхнулся в командирское кресло, кивком указал адвокату на стул. Тот приглашение проигнорировал.

– Итак, товарищ следователь, – радушно произнес Кандинский, протягивая визитку, – начнем все с чистого листа. Меня зовут Гордей Алессандрович Кандинский. Я адвокат. Если помните, мы встречались сегодня утром в суде. Я приехал к вам в интересах гражданина Хлорина. Мой ордер уже имеется в материалах дела.

Конуров сидел за столом, глядя в монитор, но стиснутые зубы и поджатые губы были красноречивее тысячи слов. В ответ на разглагольствования Кандинского он процедил:

– Я подам на вас жалобу в Адвокатскую палату.

Кандинский замер на месте.

– Вы в своем уме? – поинтересовался он в ответ. – Вы хотите жаловаться в тот день, когда получили по шапке, выступая против меня в суде? Конуров, ваш юный возраст оставляет надежду на то, что вы еще поумнеете, так не лишайте меня веры в человечество.

– Короче, чего вы хотели? – вспыхнул следователь.

Кандинский ответил не сразу. Он бегло осмотрел стены кабинета, отметил стандартный набор идолов и символов, его украшавших. С казенных портретов приветливо улыбались президент и глава Следственного комитета. На сейфе стоял бюстик Дзержинского. Удивила адвоката книжка Арбитражно-процессуального кодекса, лежавшая на столе следователя.

Затянувшуюся паузу прервал Конуров:

– Я получил заявление Хлорина об отказе от ранее данных показаний. Давайте согласуем дату выезда в СИЗО.

Кандинский на его предложение не ответил.

– Скажите Конуров, зачем вам Арбитражно-процессуальный кодекс? – неожиданно спросил он. – Вы бы лучше Уголовно-процессуальный освежили в памяти. Глядишь, таких ляпов, как сегодняшний, не допускали бы, и экзекуции в суде не случилось бы.

– Следователь должен развиваться, – ответил Конуров и, подумав, добавил: – Всесторонне. Как и любой сотрудник правоохранительных органов.

Кандинский вздохнул.

– Будь я вашим лечащим врачом, запретил бы вам развиваться, – интимно сообщил он, разглядывая настенный календарь. – Вы, Конуров, человек неумный, ограниченный. Поэтому не способны просчитывать последствия своих слов и действий. Я вам дружески советую: не пытайтесь развиваться, мыслить, импровизировать. Следуйте инструкциям и протоколам. Большой карьеры не сделаете, зато дослужитесь до почетной пенсии.

– Слышишь, адвокат! – вскинулся Конуров.

– И хамить не надо, – жестко сказал Кандинский. – Видите, как круто вы подставились. Я вам могу говорить что угодно, а вы даже жалобу подать не можете.

Следователь, глядя исподлобья с ненавистью, сел на стул, а Кандинский, словно не произошло ничего особенного, миролюбиво произнес:

– Давайте не будем откладывать в долгий ящик и сгоняем в Матроску прямо завтра.

– Нет, – сразу ответил Конуров. – Завтра у меня весь день занят.

Послезавтра. В десять.

Он сделал пометку в настольном календаре. Кандинский, следивший за его манипуляциями, усмехнулся:

– По старинушке работаете, Конуров. Все мировое человечество трудилось, чтобы сделать вашу работу комфортной. Смартфоны вам придумало, компьютеры, хард и софт, а вы все в календариках карандашом малюете.

Он приблизился к настенному календарю, внимательно посмотрел на изображение городской площади:

– А может, вы и правы, и это я недооцениваю значение бумажных календарей, – заговорщицки понизив голос, продолжил Кандинский. – Я вам, Конуров, расскажу одну страшную сказку. В одном черном-черном городе есть черная-черная площадь. На черной-черной площади стоит черный-черный замок. Один раз в год из черного-черного замка выходят черные-черные люди и ходят по государственным учреждениям. Охране они предъявляют черныечерные документы, но охрана делает вид, что не замечает ни черных людей, ни черных документов. Черные-черные люди заходят в кабинеты к судьям, облаченным в черные мантии, и вешают на стены черных кабинетов черныечерные календари. И судьи не протестуют, а напротив, счастливо улыбаются. У черных-черных людей календарей много, и они развешивают их в кабинетах прокуроров, судебных исполнителей, сотрудников ФСИН, генералов и префектов. Даже некоторым адвокатам достаются черные-черные календари. Все обладатели гордятся таким подарком, но очень боятся черного-черного человека, который их приносит. И только следователям черный-черный человек не приносит календарей. Увы! Поэтому следователи сами бегают за черным-черным человеком и считают большой удачей, если он даст такой календарь. Удобная штука – календарь, не правда ли, Конуров?

Андрей Вячеславович вздрогнул. Он словно очнулся от странного наваждения, охватившего его на минуту.

– Что вы сказали? – переспросил он, глядя в пестрые глаза адвоката.

– Я говорю, календарь. Удобнейшая вещь. Необходимая вещь! Он не позволяет забыть, какой сегодня день. Календарь мотивирует, дисциплинирует. Особенно если на нем изображена Лубянская площадь.

Конуров молчал, не зная, что ответить и как реагировать на монолог Кандинского. Ему было не по себе в присутствии странного адвоката, с которым не работали привычные инструменты. Он уже боялся грубить этому человеку, и вовсе не из страха дисциплинарного взыскания. Просто грубость не действовала и даже, наоборот, словно отскакивала от него и рикошетом била по грубияну. Конуров привык, что он доминирует, диктует условия, подает мяч, а защитник скачет по площадке, тужась отбиться. С Кандинским все было наоборот. Инициативой прочно владел адвокат, а следователь был вынужден обороняться. И самое скверное, он не мог просчитать действия противника хотя бы на следующий ход, а привычные алгоритмы не давали никакого эффекта.

И тут Кандинский нанес следующий удар:

– Да! – воскликнул он и хлопнул пятерней себя по лбу. – Вы такой интересный собеседник, что я совершенно запамятовал, зачем приехал. Я же вам ходатайство принес.

Кандинский извлек из портфеля два листа, положил их на стол перед Конуровым.

– На втором экземпляре распишитесь, будьте любезны. Благодарю вас. Засим прощаюсь. Благодарю за радушный прием.

Когда дверь за адвокатом закрылась, совершенно обессиленный Конуров откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и несколько минут сидел неподвижно, без мыслей в голове. Потом с отвращением взял свой экземпляр ходатайства. Прочитав первые строки, выпрямился, перечитал снова, еще раз перечитал. Текст документа привел Конурова в сильнейшее беспокойство. Он дважды снимал трубку внутреннего телефона и дважды возвращал ее на место. В конце концов, приняв решение, набрал номер со своего телефона и нервно проговорил:

– Голубь! Да, я. У Хлорина новый адвокат. Кандинский. Кандинский! Какой художник, кретин! Не художник, а адвокат! Он мне передал ходатайство об эксгумации трупа Жулиной… Что? Я откуда знаю! – заорал Конуров в трубку. – Значит, у него что-то есть, чего у нас нет! Давай, бери своего пионера и что-то решайте. Не знаю как.

Не знаю! Сами думайте! Все.

Он дал отбой и бросил телефон на стол.

Что такого нарыл этот гад, зачем ему труп? Ах да: у нее в крови нейролептики, а как они туда попали – неизвестно. Убийца мог их подсыпать, а мог сделать инъекцию. Подногтевое содержимое не исследовали, и еще соскобы надо было взять. Допустим, труп раскопают, сделают дополнительные исследования. Что это может изменить в деле? Да вообще-то многое может изменить. Так недолго подозреваемого потерять. Твою же мать! Косяк на косяке. Шеф за такое вставит арбуз на разрыв прямой кишки.

И что делать теперь?

Серия 9

Справедливости ради заметим, что для тревоги у следователя Конурова были весомые основания.

За неделю до того памятного дня, когда он не допустил в свой кабинет нового адвоката, следственный отдел в полном составе собрался в кабинете начальника, дабы выслушать отеческие наставления, получить заряд бодрости и немного отдохнуть от жары: кондиционер работал только у шефа.

Подполковник Козлитин, приземистый плотный мужик с квадратной челюстью и выдающимися ушами, отличался широким кругозором и хорошими манерами. Пересчитав подчиненных по головам, он скептически произнес:

– Семь самураев. Или семеро козлят.

Следователи отреагировали сдержанно. Конуров позволил себе улыбнуться, о чем немедленно пожалел.

– Чего скалишься, Конуров! – мгновенно среагировал шеф. – Настроение хорошее? Мы это сейчас исправим!

В кабинете мгновенно установилась почтительная тишина, нарушаемая только ласковым шепотом кондиционера. Лица присутствующих обрели должную сосредоточенность. Козлитин, насупившись, рассматривал коллектив и стрелял короткими рубленными фразами:

– На носу конец полугодия. Необходимо направить максимальное количество дел прокурору. По итогам прошлого года по ранжированным показателям отдел рухнул за счет большого количества возвратов дел из суда в порядке двести тридцать седьмой. Если не реабилитируемся, управление вставит мне арбуз в задний проход, а с вами случится такое, про что даже маркиз де Сад не догадывается. Всем советую приложить усилия. Время шуток кончилось. Тех, кто не оправдает мои ожидания, ждут серьезные оргвыводы. Кому-то уже в августе придется уйти в народное хозяйство.

Он обвел глазами благородное собрание, задерживая взгляд на каждом, чтобы никто не чувствовал себя в безопасности. Сотрудники сидели ровно, устремив взоры в папки, благоразумно захваченные на совещание.

– Какие прогнозы? – грозно поинтересовался Козлитин. – Давайте по очереди. Дмитриев, начинай.

Следователи, как по команде придвинули стулья поближе, поправили бумаги в папках, и принялись перечислять дела, готовые к передаче в прокуратуру. Фамилии обвиняемых и потерпевших перемежались номерами статей Уголовного кодекса. Было тут и применение насилия в отношении сотрудников полиции, и злоупотребление должностными полномочиями, и незаконное проникновение в жилище, дважды промелькнули призывы к экстремизму, но основной массив дел традиционно обеспечили алкаши. Козлитин, делавший пометки в ежедневнике, мимоходом выразил благодарность лицам, совершающим правонарушения в состоянии алкогольного опьянения:

– Спасибо колдырям. Хоть как-то статистику спасают.

В этот момент телефон подполковника зашелся в беззвучной истерике. Козлитин приложил трубку к уху, молча выслушал звонившего, дал отбой и сразу спросил:

– Конуров, что с материалом по Жулиной?

Андрей Вячеславович на секунду смутился, но почти сразу нашелся:

– По Жулиной… По Жулиной… А! Сегодня сдам отказной, Аркадий Николаевич, обещаю! Закрутился что-то.

– Почему отказной?

– Там нет криминала. То есть сначала думали, что удушение, но Коновалова еще на месте сказала, что сердечная недостаточность. Вскрывал, правда, другой эксперт. У меня еще была надежда на субдуральную гематому в затылочной области, но она тоже не подтвердилась. Так что получается отказной.

– Там сто пятая, – строго известил Козлитин следователя. – Пришла гистология из лаборатории. Жулину отравили. Отправь водителя в морг, пусть привезет заключение экспертизы, сам свяжись с операми и с начальником убойного. Пиши возбуд. Как напишешь, сразу мне. Я сам скину в управление. К концу дня от тебя подробный отчет по всем мероприятиям, которые провели. Поднимайте жопы и двигайтесь, не хватало еще нам под полугодие глухаря повесить.

Вернувшись в свой кабинет, Конуров вынул из сейфа дело Жулиной, пробежал глазами протокол осмотра места происшествия. Черт, многовато косяков. Он ведь был уверен, что криминала нет, потому и с протоколом особо не возился, набросал на скорую руку. Коновалова, зараза такая, напортила преждевременным диагнозом: сердечный приступ. Вот тебе и приступ. Ладно, все перепишем, все исправим.

Конуров вызвонил оперов, распорядился начинать оперативно-розыскные мероприятия.

Через два дня опера приволокли следователю подозреваемого. Хлорина «раскачали» на чистосердечное признание, Конуров устно отчитался шефу о раскрытии резонансного убийства.

Козлитин выслушал доклад следователя и, когда тот закончил, спросил:

– Значит, студент-любовник отравил?

– Так точно.

– Где взял нейролептики, куда подмешал?

– Выясню, Аркадий Николаевич.

Некоторое время Козлитин молча крутил в руках ручку, смотрел в стол. Потом поднял глаза и очень серьезно сказал:

– Смотри, Конуров. Раскроешь дело – сверли дыру в погонах под большую звезду. Но если облажаешься, я тебе сам раскаленную кочергу в анус вставлю. Понял меня?

– Так точно, Аркадий Николаевич.

– Иди.

Козлитин слов на ветер не бросал, Андрей Вячеславович знал это лучше многих. Вернувшись в кабинет, он посмотрел в зеркало, представил на плечах новые погоны с двумя полосами и одной большой звездой.

Красиво.

И надежно. С древности известно, что признание – царица доказательств. Признание Хлорина у него есть, остальное дело техники. Рассчитывал получить майора через два-три года, а получит через два-три месяца.

– А жизнь, кажется, налаживается, – пропел Конуров и радостно рассмеялся.

Прошло еще три дня.

В дело вломился новый адвокат, и принялся крушить все, что Конуров наработал кровью и потом. Начал с того, что велел Хлорину отказаться от показаний, потом опозорил в суде, а теперь требует эксгумации трупа.

Скотина такая.

Тварь.

Сучара.

Так, надо собраться. Нельзя позволить этой сволочи сломать карьеру и жизнь. Если что, Козлитин не простит. Ничего себе развилочка: внеочередное звание или катапультация из органов.

Конуров вспомнил разноцветные глаза адвоката и почувствовал, что его снова накрывает паника.

Он запер дверь, вынул из шкафа квадратную бутылку, налил полстакана, залпом выпил. Нутро обожгло огнем, по жилам побежали горячие потоки. Тревога отступила, голова прояснилась, стала легкой, душа окрепла, вернулись утраченное самообладание и спортивная злость.

Первым его порывом было желание отказать в ходатайстве об эксгумации трупа, но вспомнилось утреннее заседание в суде, послышался визг Беловой, из глубин подсознания всплыло слово «частник», а с ним – страшное «распогонят». Нет уж, хватит, натерпелись. И вообще, плевать на адвоката. Что он может? Ничего. Хочет эксгумировать труп? На здоровье. Пусть эксгумирует, исследует – это все не имеет значения. У следствия есть подозреваемый, вот с ним и будем работать. Надо брать инициативу в свои руки. Надо бить на опережение.

Что у нас в активе?

Во-первых, Хлорин имел с убитой любовную связь, а значит, почти наверняка имел мотив. Где любовь, там измены, ревность, смертельные обиды, сильные чувства и фатальные поступки. Это очень хорошо.

Во-вторых, был на месте преступления, значит, имел возможность. Тут ему не отвертеться.

В-третьих, способ совершения преступления. С этим сложнее: прямых улик нет, но подсыпать пьяной бабе отраву в стакан вообще не проблема. Хорошо бы выяснить, что подозреваемый имел доступ к нейролептикам, но можно обойтись без этого. Если адвокат не предъявит суду другого подозреваемого, для вынесения вердикта хватит и косвенных доказательств.

Что в пассиве? Отказ Хлорина от показаний.

Да плевать с высокой колокольни на его показания. С таким активом уже можно идти в суд, срок обеспечен.

Конуров совершенно успокоился. Он плеснул в стакан еще немного виски и выпил уже не от страха, а с удовольствием. Майорские звезды, можно считать, у него на плечах.

План действий выкристаллизовался. Андрей Вячеславович распечатал постановление о проведении обыска и сбросил майору Голубю в мессенджер домашний адрес Матвея с указанием быть завтра в одиннадцать ноль-ноль.

Утром следующего дня Конуров припарковал свой «хендай» у третьего подъезда дома номер сорок шесть по улице Воронежской.

Следователь вышел из машины. Щурясь на яркое солнце, огляделся. В обе стороны по ходу движения тянулись длинные много- этажные муравейники. На другой стороне улицы выстроились в ряд железные гаражи. За ними беспокойно шумела листвой березовая роща, дальше чадил выхлопами МКАД.

Конуров потянул носом. Прекрасный мог быть день, если бы в жарком воздухе не ощущалась какая-то химическая дрянь.

– Что за вонь, – произнес он вслух.

Ответ неожиданно прилетел из-за спины:

– Это с Капотни ветром надуло, там нефтеперерабатывающий завод.

Конуров обернулся, увидел Мишаню с Моногаровым.

Лейтенант был свеж и улыбчив, форма на нем сидела, будто ее шил на заказ французский кутюрье. Майор Голубь выглядел скверно. Мутные глаза его были подернуты дымкой усталости, лицо отливало перламутром бледной поганки. Вообще, весь он был каким-то мятым, мягким, безвольным, словно из него выдернули позвоночник. Джинсы висели мешком, куртка сидела криво. Короче, вид Мишаня имел нелепый и жалкий.

– Где вы шляетесь, я уже полчаса жду, – раздраженно сказал Конуров при виде сотрудников.

– Тут мест не было, мы с той стороны дома припарковались, – не замечая раздражения следователя, пояснил Моногаров.

Конуров присмотрелся к майору и присвистнул:

– Голубь, ты охлажденное мясо всю ночь грузил?

Моногаров при этих словах прыснул в кулак. Голубь мрачно поглядел на следователя и спросил:

– Что ищем?

– Ты что, первый раз на обыске? – ощерился Конуров. – Все ищем! Колумбийский кокс, экстремистскую литературу, тачки в розыске, гранаты, расчлененные трупы и золото с брильянтами!

Андрей Вячеславович полагал, что своей отповедью поставит опера на место, но Мишаня неожиданно набычился и упрямо произнес:

– Я предпочитаю конкретные задачи.

Видя, что обстановка накаляется, в разговор вмешался Моногаров.

– Товарищ капитан, – сказал он примирительно, – может быть, и правда намекнете, что искать. Так у нас лучше получится.

– Ладно, – снизошел Конуров, почувствовавший, что и впрямь перегнул палку. – Концепция изменилась: Хлорин отказался от показаний. Надо говнюка прижать, чтобы не дергался. Ищем все, что может подкрепить версию отравления любовницы или будет свидетельствовать о ссоре на почве ревности, рабочем конфликте и прочее в таком роде. Еще вопросы есть?

– Никак нет, товарищ капитан! – отрапортовал Моногаров.

– Вперед, – скомандовал Конуров.

Они поднялись на пятый этаж и уперлись в железную дверь, запиравшую жилой блок на четыре квартиры. Конуров с Моногаровым скрылись в слепой зоне, Мишаня встал прямо напротив глазка и вдавил звонок. Через минуту с той стороны послышался звук открывшейся двери, уверенные шаги подошли ближе. Глазок на мгновенье потемнел, и женский голос по-хозяйски напористо спросил:

– Кто там?

– Проверка счетчиков, откройте, пожалуйста, – ответил Мишаня.

– Недавно приходили же, – произнес голос недовольно.

Замок клацнул, дверь приоткрылась, и Мишаня тут же дернул ее на себя. Вместе с дверью он вытащил на площадку Ираиду, отчаянно, но безрезультатно тянувшую дверь в обратную сторону.

– Э, что происходит! – крикнула Хлорина.

Лицо ее исказилось бешенством. Шелковый халат на ней разошелся, правой рукой она безуспешно пыталась его запахнуть, а левой препятствовала исполнению правосудия.

Голубь легко убрал ее кисть с ручки двери, профессионально вдавил корпусом обратно в блок. Конуров вышел на передний план.

– Следственный комитет. Мы проводим обыск в вашем жилище, – строго объявил он хозяйке и прошел мимо нее к распахнутой двери. За ним скользнул Моногаров.

Появление людей в форме произвело на Хлорину ошеломляющее впечатление. Она побледнела, разом обмякла, ослабела. Сделав шаг назад, привалилась к стене и безучастно смотрела, как Мишаня, не обращая на нее никакого внимания, прошел по коридору, заставленному велосипедами и самокатами, и требовательно позвонил в три оставшиеся квартиры.

Из-за соседней двери немедленно отозвались:

– Кто там?

– Полиция! – громко ответил Мишаня. – У ваших соседей проводится обыск, вам необходимо участвовать в качестве понятых.

Дверь тут же распахнулась, в проеме возник лысый старик с трясущейся брылей вместо шеи. Он суетливо заправлял домашнюю майку в синие треники. Красные его глазки дергались беспокойно и злобно. Оправившись, старик козлом перепрыгнул через порог своей квартиры, но, заметив Ираиду, предусмотрительно юркнул обратно. Убедившись в собственной безопасности, старик завопил:

– А, допрыгалась, шлюха! Пришли по твою душу! – И, обращаясь к Мишане, суетливо добавил: – Она мой балкон захватила! И бычки швыряет ко мне, пожар хочет, чтобы мы угорели!

– Возьмите паспорт и приведите еще кого-нибудь, – распорядился Мишаня.

– И голубей подкармливает, чтобы они гадили мне на балкон.

– Возьмите паспорт! – по слогам повторил Мишаня.

– Слушаюсь! – тявкнул дед и скрылся.

Хлорина на негнущихся ногах, придерживаясь рукой о стену, пошла следом за Конуровым, который между делом успел бегло осмотрел квартиру. Ничего особенного: стандартная трешка в типовом семнадцатиэтажном доме, коими Москва застраивалась в конце семидесятых. Хороший ремонт и приличная мебель свидетельствовали о том, что обитатели живут в достатке. Но был и верный признак неблагополучия: в воздухе витал запах старости. Неистребимый аромат корвалола оттенял затхлый дух старика, не слишком заботящегося о собственной гигиене и свежести белья. Этот запах странно контрастировал с обстановкой квартиры, не вязался с ней. Обычно он безраздельно господствует в обшарпанных двушках панельных пятиэтажек, обставленных советскими сервантами и продавленными диванами из прошлого века. А тут какое-то несоответствие. Обстановка аляповатая, вздорная, но мебель добротная, обои свежие – и вдруг такое амбре.

Впрочем, удивляться было некогда. До прихожей наконец добралась Хлорина, и Конуров строго ее известил:

– Я следователь из Следственного комитета, расследую дело в отношении вашего сына, прошу ознакомиться.

С этими словами он передал Хлориной постановление о проведении обыска. Ираида уставилась в бумагу невидящими глазами. Несколько раз ей приходилось начинать сначала, потому что смысл формулировок ускользал от нее, терялся в непролазных дебрях служебной казенщины. Когда она начала читать сначала в третий раз, Конуров не выдержал.

– Мы проводим обыск в вашем жилище, понимаете? – с раздражением спросил он.

– Обыск? – переспросила Хлорина.

Она поглядела на Конурова глазами, полными самого искреннего изумления.

– Да, да! Обыск, – назидательно подтвердил Андрей Вячеславович. – Прошу вас не препятствовать, а оказывать содействие органам.

Сообщение следователя произвело на Хлорину странное впечатление. На секунду она закрыла глаза, глубоко вдохнула, задержала дыхание и медленно выдохнула, после чего открыла глаза и произнесла совершенно спокойно и даже с некоторой долей сарказма:

– Ах, у вас обыск… И ордер есть?

– Следствие располагает информацией, что в квартире могут находиться орудия преступления или иные предметы, имеющие доказательственное значение по делу. Срочность обыска обусловлена риском уничтожения этих предметов. Так что ордер не требуется, – сухо пояснил Конуров. – Вот постановление, впоследствии можете обжаловать его в суде.

В этот момент раздался звук унитазного слива, дверь в уборную распахнулась и в проеме появилась грузная старуха, опиравшаяся на ходунки. На ней был махровый халат неопределенного цвета, зачесанные назад пепельные волосы свисали сосульками. В качестве обуви на ногах сидели валенки немыслимого размера. Выпученные глаза говорили о проблемах со щитовидкой и, вероятно, вообще с эндокринной системой. За ней тянулся тот самый затхлый запах старости.

Покинув уборную, старуха поглядела на Конурова, затем перевела взгляд на Моногарова и сварливо произнесла скрипучим голосом:

– Это еще что. Кто ментов вызвал!

Хлорина повернулась к женщине и раздраженно сказала:

– Иди в свою комнату, это ко мне.

– К тебе мужики не ходят. Даже менты. Кому ты нужна, дура, – прошамкала женщина беззубым ртом.

Конуров посторонился, и старуха, осторожно переставляя ходунки, двинула по длинному коридору. Добравшись до своей комнаты, она прошла к мягкому креслу, расположенному прямо напротив межкомнатной двери, развернулась лицом к присутствующим и привычно уселась, словно старая курица на насест. Очевидно, шторы в ее комнате были задернуты, старуха погрузилась в сумрак, слегка разбавленный светом, падавшим из прихожей. Тем не менее этого скудного освещения было достаточно, чтобы желающие разглядели, как она извлекает из стакана вставную челюсть, помещает ее в рот, затем берет с тумбочки пластиковый гребень и фиксирует им немытые патлы.

После этих манипуляций старуха отставила в сторону мешавшие обзору ходунки и провозгласила:

– Мотька допрыгался! Мало я его лупила. И тебе, дуре, говорила, держи построже. Ох! Все на мне! Сдохну, так вы ж сгниете тут без меня!

– Поскорее бы уже! – вякнул из прихожей старик-сосед.

Он успел принарядиться в ношеный пиджак со значком чего-то почетного на лацкане.

Старуха из своего кресла выкрикнула:

– Явился Васька, старый хрен! Забыл, как сюда сношаться бегал! Хер стоит еще? А то заходи, потыкаемся!

И она разразилась тонким фальшивым смехом.

Из-за спины соседа тут же выглянула бледная тощая старуха в спортивном костюме советских времен. Она ткнула пальцем в сторону кресла и заблажила:

– Товарищ милиционер! Товарищ милиционер! Я хочу официально заявить о вторжении на чужую территорию! Они захватили наш балкон! Наш балкон захватили! Запишите себе, товарищ милиционер! А что она говорит про Васю, все ложь! Наглая беспардонная ложь!

– Как же, ложь! У тебя, Верка, не мужик, а жеребец! – хихикала толстуха из кресла.

Конуров с ненавистью посмотрел на Мишаню и процедил:

– У тебя талант понятых искать.

Мишаня шевельнул бровью и отвернулся, а следователь, понимая, что так продолжаться не может, распорядился:

– Моногаров! Запиши показания соседей.

– Слушаюсь, товарищ капитан! – отозвался лейтенант, из последних сил сдерживаясь, чтобы не заржать. – Есть записать показания.

Он вытащил блокнот и увлек понятых в кухню. Конуров выдохнул с облегчением.

– Комнату сына покажите, – велел он Хлориной.

Странная это была комната. Трудно было себе представить, что в ней жил взрослый человек. Все горизонтальные поверхности уставлены клееными моделями самолетов и роботами из «Лего». На стенах висели ламинированные картины, собранные из пазлов и обрамленные в самодельные картонные рамки. Даже плафон, свисавший с потолка, имел вид дирижабля.

Конуров по-хозяйски расположился за письменным столом, а Голубь надел перчатки и приступил.

– Фамилия, имя, отчество? – спросил Конуров.

– Хлорина Ираида Модестовна.

– Год рождения?

Тысяча девятьсот семьдесят девятый.

– Где работаете?

– Индивидуальный предприниматель.

Конуров покосился на Ираиду.

– В какой сфере предпринимаете? – Риелтор…

Бабка между тем продолжала вещать из соседней комнаты:

– Уж пока Мотька со мной жил, не баловал. У меня не забалуешь. Я его, чуть что, скакалкой по ногам, скакалкой! А то сдачу не принес из магазина, так я его собачьим поводком по ногам, по жопе, куда попадет. У меня ходил шелковый. Ты его испортила! Теперь в тюрьму сядет.

И поделом. Все ты, все твои методы.

Ираида нервно толкнула дверь, клацнула защелка, и в комнате наступила тишина. Голубь, осматривавший платяной шкаф, вдруг тихо произнес:

– Ух ты…

Он вынул прозрачный пластиковый ящик, доверху наполненный лекарственными препаратами, поставил его на письменный стол и спросил:

– Это чье?

Ираида, поглядев на коробку, пожала плечами:

– Матвея, разумеется. Тут от простуды, от расстройства желудка, витамины. Он очень болезненный мальчик, болеет постоянно.

Мишаня присвистнул и со знанием дела произнес:

– Ни фига себе, аптечный киоск можно открывать.

– Зови понятых, – распорядился следователь.

Лекарства описывали долго. Были тут препараты мочегонные и снотворные, для пищеварения и от диареи, БАДы и антидепрессанты, противовирусные и успокоительные.

– Этими таблетками можно половину города вылечить, а вторую половину успокоить, – подытожил Мишаня.

Понятые с видимым удовольствием расписались в описи и протоколе изъятия.

– Вся семейка такая, вся! – бормотал старик, осторожно выводя подпись. – Что Ираидка, что мать – шлюхи привокзальные. И Мотьку довели до цугундера.

– Яблочко-то от яблони сами знаете, – вздыхала супруга жеребца. – Уж вы не оставьте нас. Они часть нашего балкона к себе пристроили, так вы их привлеките, привлеките.

Бабка Матвея в долгу не оставалась. Подпустив в голос ностальгического елея, она закатывала глаза и вещала из своего кресла:

Помнишь, Васька, как ты меня потыкивал сутки через трое, помнишь? Верка с утра на завод, а этот ко мне шасть. За Веркой лифт еще не закрылся, а ему невтерпеж: звонит. Я халат сдвину, чтоб сиськи выглядывали, иду встречать. Он с порога на меня прыг и давай сношаться. Я ему, ой, Василий Андреевич, что это вы делаете, а сама жопой-то знай подмахиваю. Силен был кобелина, до обморока изматывал! Васька, слышишь, чего говорю. Может, потыкаемся, как молодые, а? Иди сюда, я твоего конька-горбунка приласкаю.

– Чего несешь, лярва! Постыдилась бы людей! – совестила ее соседова жена, с ненавистью глядя на благоверного.

– Не слушай прошмандовку, Верусик, не слушай, – трусливо частил в ответ жеребец. – Не слушайте, товарищи милиция. Она психическая. Из дурки в дурку кочует с короткими остановками.

– Мама, прими таблетки! Прими таблетки! – истерически орала Ираида.

Конуров профессионально игнорировал стенания понятных. Он думал о том, что результаты обыска вряд ли можно считать блестящими. Антидепрессанты, конечно – сильный козырь. Психическую нестабильность подозреваемого запросто можно упаковать в яркую обертку и подать к столу в выгодном свете – это, конечно, плюс. Но плюс с минусом. Косвенный такой плюс, не надежный.

На мгновенье словесный поток из соседней комнаты прекратился.

После короткой паузы старуха спросила:

– А ты чего вперся, молокосос? Потыкаться хочешь? Давай, я готовая.

Конуров заглянул в старухино логово. Хозяйка сидела в любимом кресле, задрав халат, раздвинув толстые непослушные ноги в валенках, и с плотоядной ухмылкой смотрела на Моногарова, который пытался в сумерках разглядеть надпись на белой коробке с красной вертикальной полосой.

– Что это? – спросил Конуров.

Сердце его радостно екнуло в предвкушении сюрприза.

Вместо ответа Моногаров вынул из тумбочки верхний ящик, показал следователю и с восхищением выдохнул:

– Вот это я понимаю – роскошь!

Конуров принял ящик, пробежал глазами по названиям препаратов: клофелин, рисперидон, аминазин… – Это чье? – спросил он Хлорину.

Ираида всплеснула руками:

– Мамы, конечно же! Это не Матвея, это не его!

– Будем описывать, – ответил Конуров.

Нельзя! – завопила Ираида. – У нее нельзя забирать лекарства! Вы же видите, что с ней происходит!

– Ничем не могу помочь, – посочувствовал счастливый Андрей Вячеславович.

Через десять минут обыск закончился.

Уехал довольный следователь, и с ним – опера. Получившие заверения в содействии по делу о захвате балкона, удалились соседи. Старуха все глубже погружалась в эротический бред. Хлорина металась по дому в поисках запасов нейролептиков.