Читать онлайн Пушкин в Михайловском

«Оному Аврааму Ганибалу всемилостивейше пожаловали…»

Еще в детстве слышал Пушкин немало рассказов о необычной судьбе своего прадеда – «царского арапа» Абрама Петровича Ганнибала, привезенного восьмилетним мальчиком с севера Африки на берега Невы в подарок Петру I и ставшего выдающимся русским генералом – инженером и артиллеристом, о его сыновьях. Рассказывали бабушка Мария Алексеевна, няня Арина. Рассказы эти занимали его. Многое запомнилось навсегда. Позже, будучи лицеистом, он с гордостью читал имя двоюродного деда Ивана Абрамовича – героя битв при Чесме и на полуострове Морее, строителя Херсона – на Морейской колонне в Екатерининском парке, а в годы южной ссылки слышал воспоминания старожилов о «наваринском Ганнибале». Но интерес поэта к его предкам Ганнибалам особенно возрос, когда он попал в тот уголок Псковского края, который с середины XVIII века принадлежал Абраму Петровичу, потом его детям и внукам и представлял собою «ганнибаловскую вотчину». Здесь довелось ему познакомиться с последним из оставшихся в живых к тому времени старых Ганнибалов – двоюродным дедом, генералом Петром Абрамовичем, вдовой и многочисленными детьми другого двоюродного деда, Исаака Абрамовича, найти документальные свидетельства и услышать предания о прошлом ганнибаловского рода.

После смерти Петра I, в годы частых дворцовых переворотов и быстро сменявшихся временщиков, на долю Абрама Ганнибала, или, как его звали тогда, Абрама Петрова, крестника и любимца царя, его верного помощника в делах военных и гражданских, выпало множество невзгод. Один из самых образованных и способных военных инженеров, фортификатор, артиллерист, математик, он несколько лет провел в ссылке в Сибири – сначала в Тобольске, затем на китайской границе, куда был отправлен Меншиковым официально для построения Селенгинской крепости, но фактически, по справедливому утверждению Ганнибала, «по злобе», «чтобы там уморить». Жил «в крайней нужде», подвергался арестам. Фельдмаршал Б. X. Миних помог Абраму Петровичу в конце 1730 года вырваться из Сибири и определил в Перновскую крепость в Эстляндии (город Пернов – ныне Пярну в Эстонии) «к инженерным и фортификационным делам». Там он прослужил немногим более двух лет. Затем в 1733 году «по челобитной» вышел в отставку и почти восемь лет прожил в приобретенной им деревеньке Карикула (Карьякюла) близ Ревеля (ныне Таллин) со своей второй женой Христиной-Региной фон Шёберх, с которой обвенчался в ревельской соборной церкви в 1736 году. С первой женой, Евдокией Андреевной Диопер, он расстался еще в 1731 году, прожив всего несколько месяцев. Год спустя, обвинив жену в измене и намерении отравить его, начал против нее бракоразводный процесс, окончившийся лишь в 1753 году. По-видимому, с Христиной Матвеевной Ганнибала связывала серьезная взаимная привязанность. Решение уйти в отставку можно объяснить, с одной стороны, неудовлетворенностью службой в эстляндской глуши, с другой – желанием не быть на виду, опасением возможных серьезных неприятностей, связанных с незаконной вторичной женитьбой до официального развода с первой женой.

Однако после восьми лет деревенской жизни, в январе 1741 года, Ганнибал снова определился на службу – был назначен в Ревельский гарнизон командиром артиллерии, «за долговременные беспорочные его службы» получил чин подполковника и в пожизненное владение – небольшую мызу Рагола (Рахула) Ревельского уезда (позднее она перешла в его вечное и потомственное владение). Его знания и опыт военного инженера-фортификатора и артиллериста в это время оказались весьма нужными – надвигалась новая война со Швецией, и возникла необходимость все прибалтийские крепости «в надлежащую исправность и оборону приводить в возможном поспешении».

Когда 25 ноября того же 1741 года в результате нового дворцового переворота престол заняла Елизавета Петровна, дочь Петра I, Ганнибал, по свидетельству его биографов, обратился к ней с евангельскими словами: «Помяни мя, егда приидеши во царствие свое». И Елизавета Петровна не замедлила откликнуться на эти слова воспитанника и любимца ее отца. Как и другие соратники Петра I, пострадавшие после его смерти, Ганнибал был обласкан и щедро награжден[1].

12 января 1742 года он получил чин генерал-майора с назначением обер-комендантом Ревеля, в то время крупного русского порта и важной крепости на Балтийском море. Тогда же пожалованы ему немалые земли – Михайловская губа пригорода Воронича Псковской провинции с числящимися в ней «душами»[2].

Указ нашему Сенату. Всемилостивейше пожаловали мы от артиллерии подполковника Аврама Петрова сына Ганибала в наши Генералы Майоры армейския, и быть ему в Ревеле Обер комендантом… Оному Авраму Ганибалу всемилостивейше пожаловали мы за ево долговременныя и верныя службы во Псковском уезде пригорода Воронича Михайловскую губу которая после кончины блаженной памяти царевны Екатерины Ивановны приписана к нашему дворцу, в которой по ведомости из нашей дворцовой конторы показано по переписи Генералитетской пятьсот шездесят девять душ со всеми к ней принадлежащими землями в вечное владение. И повелеваем нашему Сенату учинить по сему нашему указу, и о том куда подлежит послать наши указы. Елисавет. Генваря в 12 день 1742 г. в Санкт Петербурхе.

В Сенат получен того ж генваря 13 дня № 11[3].

На следующий день, 14 января, «ис Правительствующего Сената» именной указ был направлен по назначению с предписанием «Вотчинной конторе о том ведать и чинить по оному Ея Императорского Величества указу». В Вотчинной конторе указ «получен генваря 18-го дня 1742 году»[4]. 3 февраля Вотчинная контора предписала псковской провинциальной канцелярии передать пожалованные деревни Ганнибалу. С этого времени Абрам Петрович вступил во владение своими псковскими имениями.

Четыре года спустя, 6 февраля 1746 года, ему была выдана жалованная грамота, на больших листах пергамента, окаймленных нарядным, иллюминованным акварелью орнаментом, скрепленных собственноручной подписью императрицы[5].

Фактически А. П. Ганнибал получил не всю Михайловскую губу (числившуюся в Вороническом, позднее Опочецком, уезде Псковской провинции, а не в Псковском уезде, как ошибочно говорится в указе и жалованной грамоте), но лишь большую часть ее, так как, кроме дворцовых, здесь находились еще помещичьи и монастырские владения. Однако крестьян досталось ему больше. По ревизской сказке 1744 года за Ганнибалом числилось в Михайловской губе 806 душ мужского пола, не считая находившихся на оброке (41 деревня, около 5 тысяч десятин земли)[6].

Побывал ли Абрам Петрович тогда, в 1746 году, в новых своих владениях? Обычно считается, что побывал и сам на месте отдал первые распоряжения. Основанием для такого утверждения служило письмо Ганнибала от 12 октября 1746 года его старому знакомому, И. А. Черкасову, состоявшему, как и Ганнибал, в 1730-х годах членом оппозиционного кружка княгини А. П. Волконской и пострадавшему при ближайших преемниках Петра, а с воцарением Елизаветы Петровны получившему титул барона и занявшему влиятельный пост кабинет-секретаря. В своем письме Абрам Петрович, жалуясь на свою материальную нужду, просил «в той… крайней бедности помочь», содействовать в получении разрешения «на зимнее время в деревнишки… уволенному быть, где бы по новозаводившему случаю хотя бы малое поправить что мог»[7]. Письмо это не было напечатано вместе с другими письмами Ганнибала Черкасову в издании «Письма Абрама Ганнибала» (изд. Н. Гастфрейнд. СПб., 1904), так как последний переслал его канцлеру графу А. П. Бестужеву-Рюмину, под началом которого находился в то время Абрам Петрович, выполнявший важные дипломатические поручения.

Письмо Черкасову отправлено Ганнибалом не из Ревеля, а из Штокфорса (Стокфорса) на шведской границе – с нового места службы Абрама Петровича. Биографы А. П. Ганнибала, утверждающие, что он в течение десяти лет почти безотлучно находился в Ревеле в должности обер-коменданта, и тем более те, кто полагает, что он годами проживал в своих псковских имениях, ошибаются. Числясь формально ревельским обер-комендантом, Абрам Петрович с осени 1745 года фактически занимался совсем другими, весьма ответственными делами. В Ревеле он прослужил немногим более трех лет, ревностно относясь к делу и воюя с нерадивым, мало заботившимся об интересах России местным начальством. Его абсолютная честность, добросовестность и бескомпромиссность особенно проявились в ту пору («усерден, неподкупен… не раб», по словам Пушкина). Затем его замещал вице-комендант полковник Ф. Луцевин, а Ганнибал сменил генерал-аншефа князя В. Н. Репнина на посту русского полномочного комиссара в смешанной комиссии по уточнению границы между Россией и Швецией в соответствии с мирным трактатом 1743 года. По-видимому, выбор пал именно на него, потому что он обладал необходимыми специальными знаниями, владел иностранными языками и был хорошо знаком с Прибалтийским краем. Да и канцлер Бестужев-Рюмин, зная его способности и деловые качества по совместному участию в кружке А. П. Волконской, мог на него положиться в таком серьезном государственном деле. 15 июня 1745 года Елизавета подписала «Указ нашей военной коллегии»:

Генерала маэора и ревельского обер коменданта Ганибала определить к разграничению по последнему мирному трактату с Швецией земель, и для отправления его к сей комиссии велеть ему явиться в нашей коллегии иностранных дел…[8]

Вызванный в Петербург Абрам Петрович получил назначение. Затем последовали указы и наставления, определявшие круг обязанностей и полномочия русского комиссара, распоряжения о предоставлении ему необходимых помощников, рабочих, транспорта, инструментов и всего прочего, нужного для производства работ. После нескольких месяцев пребывания в столице Ганнибал 8 сентября выехал к месту назначения.

Работа комиссии, связанная со многими разного рода трудностями, растянулась на ряд лет, и почти все это время Абрам Петрович то находился на русско-шведской границе, о чем свидетельствуют подробные донесения, регулярно поступавшие от него в Коллегию иностранных дел, то вел переговоры со шведскими представителями в Петербурге.

Первые документы, свидетельствующие о предоставлении А. П. Ганнибалу отпуска, относятся к 1749 году.

13 июля он подал челобитную на высочайшее имя:

Всепресветлейшая державнейшая великая государыня императрица Елисавет Петровна самодержица всероссийская государыня всемилостивейшая.

Бьет челом генерал майор и кавалер Аврам Петров сын Ганибал, а в чем мое прошение тому следуют пункты.

1. Имею я ниже именованный в псковской провинции в Воронецком уезде в Михайловской губе деревни мои, и для поправления тея самые требуют меня туда необходимые нужды мои.

И дабы высочайшим вашего императорского величества указом повелено было во всемилостивейшем разсуждении тех моих предписанных крайних нужд в реченныя деревни мои отпустить меня именованного на двадцать на девять дней.

Всемилостивейшая государыня, прошу вашего императорского величества о сем моем челобитие решение учинить.

Июля… дня 1749 года.

К подписанию подлежит в государственную коллегию иностранных дел[9].

Прошение писал «ревельского гарнизона дерптского полку сержант» Тимофей Епифанов, по-видимому служивший при Ганнибале. Собственноручная ганнибаловская только подпись.

Месяц спустя по этой челобитной последовало решение.

Указ ея императорского величества самодержицы всероссийской из государственной коллегии иностранных дел Господину генерал майору Ганнибалу.

Просили вы чтоб для исправления необходимых нужд из Санкт-Петербурга отпустить вас в деревни ваши во псковской провинции на двадцать на девять дней; а на такое ваше прошение через сие позволяется, и вы потому можете на помянутое время в деревни свои отъехать, а по том паки в Санкт-Петербург возвратиться. Граф Алексей Бестужев-Рюмин, граф Михайло Воронцов. 31 августа 1749[10].

Собственноручным рапортом от 18 сентября Ганнибал сообщал о своем отъезде:

Государственной коллегии иностранных дел генерал майора и кавалера Ганнибала

РАПОРТ

Ея императорского величества указ из оной коллегии об увольнении меня на 29^ть дней в деревню мою пущенной от 31 августа мною сего текущего месяца 16 дня получен, по содержанию которого сего ж месяца 20 числа в предписанную деревню мою я и отправляюся.

А. ГаннибалСентября 18 дня 1749 года. С. Петербург[11].

Также собственноручным рапортом Абрам Петрович сообщал потом о своем возвращении.

В Государственную коллегию иностранных дел

ПОКОРНЫЙ РАПОРТ

По дозволительному из оной Государственной коллегии иностранных дел ея императорского величества указу отпущен я был на двадцать восемь дней в деревни мои, где с прошедшего сентября 20-го сего октября по 19 число я и находился, а реченного октября 19-го дня паки сюда возвратился, о чем в Государственной коллегии иностранных дел сим наипокорно рапортую.

Генерал майор А. ГаннибалОктября 30^го дня 1749 года. С. Петербург[12].

Таковы единственные документальные свидетельства о пребывании А. П. Ганнибала в его псковских имениях.

Но, разумеется, он не мог не проявлять интереса к псковским своим землям с момента их получения и первые распоряжения сделал, надо думать, заочно, когда назначил приказчика Якова Баранчеева сразу по вступлении во владение, в 1742 году. В дальнейшем, как это обычно делалось, он получал регулярно отчеты приказчика и соответствующие доходы деньгами и натурой. К этому времени у него была большая семья, которую надо было содержать.

Вообще, Абрам Петрович питал интерес к сельскому хозяйству, имел опыт, приобретенный в те годы, что жил в отставке помещиком в своей деревне Карьякюла. Предметом его постоянных забот была пожалованная ему в 1741 году мыза Рагола (Рахула). Не имея возможности заниматься хозяйством самому, он одно время сдавал ее в аренду некоему профессору Иохиму фон Тирену. Заслуживает внимания относящийся к этому времени эпизод. Отдавая мызу арендатору, Ганнибал особо оговорил в соглашении, что тот не имеет права требовать от крестьян работы сверх определенных сторонами норм и подвергать телесным наказаниям. Когда же арендатор не выполнил эти условия (разорял крестьян, а выбранного для принесения на него жалобы ходока зверски избил), Абрам Петрович сразу же решил аннулировать арендный договор и настоял на утверждении своего решения в суде[13]. Эпизод знаменательный и для нравов эпохи уникальный. Быть может, традиционное представление о крайней жестокости и бессердечности как самого Абрама Петровича, так и его сыновей преувеличено. В этой связи можно вспомнить и то, что, сурово расправившись с изменившей ему первой женой, он оставил при себе белую дочь Евдокию и воспитывал ее вместе с другими детьми от второго брака.

Первая ганнибаловская усадьба на территории Михайловской губы – будущее Петровское – появилась в середине 1740-х годов на месте деревни Кучане, на низком северо-восточном берегу озера того же названия. Крестьян расселили по другим деревням, оставив в усадьбе 28 человек дворовых обоего пола. Поначалу возвели немногочисленные жилые и хозяйственные постройки; ни парка, ни сколько-нибудь значительного сада не разводили. Петровское стало центром управления всей вотчиной. Место было удобное – у воды, вблизи леса и проселочной дороги, связывавшей ганнибаловские деревни.

Позднее заложили основание усадищ Устье Сороти, или просто Устье, на месте деревни Зуево – будущее Михайловское, Генварское на месте деревни Паршюгово, в одной версте с небольшим от Зуева, и Воскресенское на месте деревни Оклад.

Известно, что с 1746 года летними месяцами живала в Петровском Христина Матвеевна Ганнибал с детьми. В исповедной росписи Воскресенской церкви пригорода Воронича 1746 года значится: «села Петровского господина генерал-майора Аврама Петровича Ганнибала дети: Евдокия – 15, Анна – 9, Елисавета – 8, Петр – 6, Януарий – 1 год 9 месяцев»[14] (возраст детей указан неточно), старший, Иван, уже служил. Христина Матвеевна, как лютеранка, православную церковь не посещала.

О второй жене А. П. Ганнибала известно крайне мало. Она представляется даже в несколько комическом свете на основании переданного Пушкиным анекдота. По поводу имени Януарий, которое Абрам Петрович при крещении дал своему третьему сыну, она якобы жаловалась: «Шорн шорт, – говорила она, – делает мне шорни репят и дает им шертовск имя» (это явно была шутка, которую могла слышать от Христины Матвеевны и передать внуку Мария Алексеевна). Дочь скромного армейского офицера – капитана стоявшего в Пернове Вестманландского полка Матиаса (Матвея) Иоганна фон Шёберха и лифляндской дворянки, урожденной фон Альбедиль, Христина Матвеевна чем-то привлекла внимание Ганнибала и очень быстро овладела его сердцем. И по-видимому, дело было не в одной внешности (что она была недурна собой, можно судить по внешности ее детей). Христина Матвеевна пользовалась не только любовью, но и уважением своенравного своего мужа. Они прожили в согласии полвека, имели одиннадцать детей, из которых зрелого возраста достигли семеро – четыре сына и три дочери. Когда незадолго до смерти Абрам Петрович составил свое завещание, он с истинным почтением говорил о своей «супруге» и в ее распоряжение оставлял все состояние. Отношение Христины Матвеевны к Ганнибалу тоже явно не было равнодушным: иначе бы она, дворянка, дочь офицера, набожная лютеранка, не связала с ним свою судьбу еще до официального брака (вряд ли она могла не знать и того, что он женат). Это свидетельствует также о смелости, решительности ее характера.

На плечах Христины Матвеевны лежали все заботы по хозяйству и воспитанию детей. Семья жила в Петербурге, в собственном доме. Если сыновья с ранних лет поступали в военные учебные заведения, то дочери оставались при ней до замужества и ей были всецело обязаны своим воспитанием, далеко не худшим, судя хотя бы по тому, как в дальнейшем сложилась их жизнь. Недавно удалось обнаружить любопытный документ, проливающий некоторый свет на личность хозяйки ганнибаловского дома. Ее духовник, пастор лютеранской общины Шляхетского сухопутного кадетского корпуса в Петербурге Г.-Г. Геннинг, 21 февраля 1750 года по ее просьбе обращался к знакомому профессору теологии Галльского университета за содействием в подыскании учителя французского языка «для детей генерал-маэора А. П. Ганнибала». В своем письме Геннинг с большим уважением отзывался о Христине Матвеевне, характеризуя ее как «утонченную даму», воспитанную, образованную, умную[15].

Первый биограф Пушкина П. В. Анненков вряд ли имел основание называть семью А. П. Ганнибала «полудикой и полуграмотной»[16].

Можно предполагать, что Христина Матвеевна принимала деятельное участие и в управлении псковскими имениями, если вообще не была здесь подлинной хозяйкой. Она ведь в сельском хозяйстве толк знала.

Служба А. П. Ганнибала в комиссии по разграничению на шведской границе окончилась в основном весною 1752 года, хотя он принимал участие в ее заседаниях и позднее – в 1753–1754 годах. Он был переведен в том же чине в Инженерный корпус. В последующее десятилетие руководил технической частью корпуса; осуществлял наблюдение за строительством и ремонтом крепостей на севере и северо-западе России; исполнял обязанности главного командира при строительстве и содержании кронштадтского канала и присутствующего в комиссии о Ладожском канале и рогервикских строениях[17]. Получил звание генерал-поручика, а затем и генерал-аншефа. Был пожалован орденом Св. Александра Невского (еще раньше, во время службы в комиссии по разграничению, в 1747 году, получил орден Св. Анны).

9 июня 1762 года указом императора Петра III Ганнибал был уволен в отставку «за старостью» и «без награждения». Это произошло неожиданно и незаслуженно. Ему едва исполнилось 66 лет, и в такие годы генералы его ранга обычно в отставку не увольнялись. Как с законной обидой писал он сам в прошении Екатерине II, был отставлен после 57 лет непорочной службы «неповинно и без всякого… преступления»[18]. Здесь, вероятно, имели место происки его врагов из «немецкой партии», затаивших злобу на норовистого генерала еще с ревельских времен (они особенно вошли в силу при Петре III).

Выйдя в отставку, Абрам Петрович поселился в своей мызе Суйда Софийского уезда под Петербургом. Это были земли не пожалованные, родовые, а купленные в 1759 году у графа Ф. А. Апраксина. Абрам Петрович был домовит, если не сказать скуповат, знал цену достатку и постоянно стремился приумножить свои владения. Почти одновременно с Суйдой он купил поблизости село Воскресенское, деревни Пижня, Мельница, село Коприно, мызу Елицы с деревнями Кузнецово, Малая Вопша, Погост, Малые Тайцы и еще восемь деревень.

В Суйде Ганнибал прожил почти два десятка лет, «как мудрец, в тишине и покое». Бывал ли он в это время в Михайловской губе, неизвестно. Если и бывал, то лишь кратковременными наездами.

Почему он предпочел имения петербургские псковским, сказать трудно. Возможно, потому, что они были ближе к столице, а он, особенно вначале, не хотел совсем порывать связь с нею.

Абрам Петрович скончался 20 апреля 1781 года на 85-м году жизни и был похоронен возле суйдинской Воскресенской церкви, где незадолго перед тем была похоронена Христина Матвеевна, скончавшаяся в феврале в возрасте 76 лет.

Раздел

Еще 13 июля 1776 года, по случаю своего восьмидесятилетия, А. П. Ганнибал продиктовал духовное завещание, по которому все пожалованные ему в вечное и потомственное владение в Псковской губернии имения, а также «присовокупленная» им в Петербургской губернии, Копорском уезде, мыза Суйда «со всеми ж к оной мызе принадлежащими деревнями, что в них имеется мужска и женска пола душ», после смерти его и Христины Матвеевны должны были перейти к старшему сыну Ивану Абрамовичу; мыза Елицы с принадлежащими к ней деревнями – Петру Абрамовичу; мыза Руново с деревнями – Иосифу Абрамовичу; мыза Тайца с деревнями – Исааку Абрамовичу. «Да сверьх того Петру, Иосифу, Исааку деньгами в награждение по пяти тысячь рублей». Младшей, незамужней еще тогда, дочери Софье выделялся в приданое капитал пять тысяч рублей; двум другим дочерям не причиталось ничего, поскольку они «выданы в замужество с довольным награждением». Особо оговаривались два обстоятельства: чтобы недвижимые имения передавались «по наследственной линии по порядку старшинства, дабы означенные недвижимые имения никогда не выходили из рода Ганнибалов», не продавались и не закладывались, чтобы дети в будущем – после смерти отца – «находились в непременной братской дружбе»[19].

Однако этот примечательный документ, составленный соответственно петровским узаконениям, весьма продуманно, в точных и строгих выражениях, не был принят во внимание, когда шесть лет спустя братья производили раздел имущества после смерти родителей.

Раздельная запись, учиненная в Санкт-Петербургской гражданской палате «лета 1782 года августа в 8 день», гласит, что наследники, «поговоря между собою», решили «движимое и недвижимое имение, состоящее в разных губерниях и уездах… полюбовно разделить, и досталось Ивану на часть С.-Петербургской губернии в Софийском уезде мыза Сюйда, с деревнями, село Воскресенское, что ныне деревня Сюйда, деревня Мельница и деревня Пижня, а Петру в том же Софийском уезде мыза Елица с деревнями: Елицой, деревней Новой, деревней Погосты, деревней Обшу и деревней Кузнецкою, да в Псковском наместничестве, в Опочецком уезде, в Михайловской губе деревня Кучани, что ныне сельцо Петровское и деревни в Спасской губе Девонисовой и Силничихой, да в Михайловской губе Дорохово, Пальчихино, Крылово, Федорыгино, Колитино и Вепрево;…Иосифу С.-Петербургской губернии в Софийском уезде мыза Руново и деревня Кобрино, да в Псковском наместничестве в Опочецком уезде в Михайловской губе деревня Устье, что ныне называется сельцо Михайловское с деревнями: Косохновой, Репщино, Вашково, Морозово, Локтево, Воронова, Лунцово, Лежнево, Цыблово, Гречнево, Махнино, Брюхово и Поршюгово;…Исааку в Санкт-Петербургской губернии в Софийском уезде мыза Тайца с деревнями, да в Псковском наместничестве в Опочецком уезде деревня Оклад, что ныне называется сельцо Воскресенское с деревнями: Челово, Большие и Малые Дупли, Ванюхи, Селиваново, Щепетово, Денисово и Горки, да в Егорьевской нижней губе пустошь Пугино, да в том же Опочецком уезде, в Велейской волости пустошь Маслово, с имеющимися в вышеописанных мызах и деревнях по минувшей 3-й ревизии, и со вновь рожденными мужеска и женска пола душами, с живущими в тех деревнях с братьями их и племянниками и со внучаты с приемыши и с беглыми и со всеми их семеиствы и с их крестьянскими животы, с лесы и сенными покосы с рыбными ловли и со всеми угодьи с хлебом стоячим и молоченным и в земле посеянным со скотом мелким и рогатым, что по дачам и по писцовым книгам окажется… и сим разделом… по данным к нынешней Ревизии о крестьянстве спискам быть довольным, и впредь друг на друга ни в чем не бить челом»[20].

Раздельной записью предусмотрено было полюбовное деление на три равные части между Петром, Иосифом и Исааком сенных покосов в Михайловской губе и многие другие подробности. Ничего не сказано только о капитале 60 тысяч рублей, положенных Абрамом Петровичем в Воспитательный дом, по-видимому, на имя старшего сына или, во всяком случае, с предоставлением ему одному права ими распоряжаться.

Итак, пожалованные псковские земли поделили между собой три младших брата – Петр, Иосиф (Осип) и Исаак. Иван Абрамович получил свою часть только под Петербургом.

Владелец Михайловского

Осипу Абрамовичу в это время исполнилось 38 лет (родился 20 января 1744 года). Как рассказывал Пушкин, настоящее его имя было Януарий, но Христина Матвеевна «не согласилась звать его этим именем, трудным для ее немецкого произношения», и за ним закрепилось имя Иосиф, или Осип. Начав с ранних лет службу в артиллерии, он дослужился до чина морской артиллерии капитана 2-го ранга, что соответствовало гражданскому чину надворного советника. По-видимому, особого служебного рвения не проявлял, жизнь вел рассеянную, беспорядочную, входил в значительные долги, что привело к ссоре с требовательным, строгим отцом, который в конце концов отказал ему в материальной поддержке и даже не желал его видеть. Единственный способ поправить свои дела подобного рода молодые офицеры видели обычно в женитьбе. К этому способу прибегнул и Осип Абрамович.

Будучи в начале 1770-х годов со служебным поручением на заводах в Тамбовской губернии, он познакомился с дочерью бывшего тамошнего воеводы и состоятельного помещика Алексея Федоровича Пушкина Марией Алексеевной и вскоре женился на ней. Вряд ли Мария Алексеевна вышла за Ганнибала по пылкой любви. По ее словам, «выдана была в замужество от родителей своих». Сверстницы считали брак незавидным и, по воспоминаниям, сочинили на этот случай эпиграмму:

Дочь уважаемых и состоятельных родителей, из старинного боярского рода, хорошо воспитанная, с приданым, она могла рассчитывать и на лучшую партию. Но ей шел уже 28-й год, а подходящий жених не находился. Ганнибал же был молод, недурен собой, со столичными светскими манерами и фамилии известной. О характере будущего зятя, как и его материальном положении, родители Марии Алексеевны, скорее всего, не знали. Вот предложение и было принято.

Свадьба состоялась в доме А. Ф. Пушкина 9 ноября 1773 года. Вскоре молодые переехали в Муром. Там, в нескольких верстах от города, на Выксунском чугунолитейном заводе Баташевых, Осип Абрамович, вероятно, наблюдал за отливкой пушек для вновь строящихся военных судов. В Муроме прожили не менее года. Здесь родился и умер их первый ребенок – сын. В конце 1774 года Мария Алексеевна, которая снова ждала ребенка, уехала в Суйду к Абраму Петровичу, чтобы попытаться выпросить прощение для его непутевого сына (гнев Ганнибала, конечно, был вызван не женитьбой сына без родительского благословения, как впоследствии пытался представить дело Осип Абрамович, – против такой партии у него не могло быть никаких возражений, – а всем его поведением). «Бросившись к ногам» старого генерала, она добилась желаемого: Осипу Абрамовичу было даровано прощение, разрешено приехать в Суйду. Здесь 21 июня 1775 года родилась Надежда Осиповна.

Отношения между супругами с самого начала были недобрыми. Муж, как утверждала Мария Алексеевна, чтобы рассчитаться с кредиторами, сразу продал все полученное за нею в приданое движимое и недвижимое имение, жизнь по-прежнему вел далеко не безупречную, изменял жене, оскорблял ее.

Вскоре Осип Абрамович вышел в отставку и поселился вместе с женою и дочерью у родителей в Суйде. Но однообразная, лишенная каких-либо развлечений и увеселений жизнь в глухой деревне, под постоянной опекой жены и отца, тягостные упреки в недостойном поведении, расточительности, неверности (Мария Алексеевна, человек характера прямого и независимого, терпеть этого не желала) очень скоро наскучили Осипу Абрамовичу, и уже в начале 1776 года он уехал тайно, не простясь. «Муж мой, – писала позднее Мария Алексеевна, – возвратясь в дом к отцу своему, недолгое время жил в порядке, но, следуя дурным своим склонностям, часто заслуживал гнев родительский, и чтобы оного избавиться, бежал из дому, оставя к отцу своему письмо, что он навеки от него скрылся»[22]. С этого начался семейный конфликт Осипа Абрамовича и Марии Алексеевны, продолжавшийся несколько лет и втянувший множество различных учреждений и лиц, включая императрицу.

Оставив маленькую дочь в Суйде, Мария Алексеевна отправилась в Петербург на поиски мужа. Он находился в то время в Красном Селе, недалеко от столицы, у своего «приятеля» майора А. О. Маза, бывшего там управляющим имением. Мария Алексеевна, по ее словам, писала мужу, прося, чтобы он ее «к себе взял», но получила отказ «с ругательствами». Более того, Осип Абрамович каким-то образом тайно увез из Суйды дочь, которой не было еще и года, явно с целью шантажа. Тогда 18 мая 1776 года Мария Алексеевна по совету родных послала мужу «разводное письмо», засвидетельствованное ее братом, подполковником Кирасирского полка Михаилом Алексеевичем Пушкиным, где заявляла о своей готовности «расстаться навек» и освободить его от всяких «притязаний»; единственное ее условие было – чтобы дочь осталась при ней.

29 мая в ответном письме Осип Абрамович, подчеркивая содержащуюся в письме жены готовность отказаться от брака с ним, освободив его при этом от всех материальных обязательств, и стремясь выставить ее виновницей разрыва, соглашался как с прекращением супружеских связей, так и с оставлением у нее дочери.

Надо сказать, что обмен «разводными письмами» являлся лишь частным соглашением и не имел юридической силы, не являлся официальным расторжением брака, и это имело существенное значение в ходе дальнейших событий.

Мария Алексеевна, лишенная средств к существованию, уехала с дочерью в деревню к своему отцу, чтобы у него поселиться. Но здесь ее ожидал новый удар: отец, которому было тогда 60 лет, внезапно умер. Позже она так писала об этом: «Будучи я так нагло покинута с малолетнею дочерью и оставшись без всякого пропитания, принуждена была ехать в деревню к родителю моему, который, увидев меня в таком бедственном состоянии, получил паралич, от которой болезни и скончался…» В течение трех лет Мария Алексеевна вынуждена была жить с дочерью у родных, главным образом у брата, на правах «бедной родственницы», лишенная, по ее словам, «способов не токмо, чтоб дать дочери приличное благородной особе воспитание, но и необходимого к своему содержанию».

Осип Абрамович отправился в Псков. Этот город выбрал он не случайно. Ведь недалеко от Пскова находились родовые ганнибаловские имения. Будучи «из дворян Псковской губернии», он мог рассчитывать получить здесь службу по дворянским выборам. И действительно, вскоре был избран первым заседателем Совестного суда[23] от дворян, а позже советником Псковского наместничества и продолжал служить по выборам почти три с половиной года. В это время некоторую выгоду давала ему и близость отцовских имений. В псковском «благородном обществе» он нашел друзей и покровителей и сумел зарекомендовать себя с самой лучшей стороны. Вполне положительно характеризовал его псковский наместник Я. Е. Сиверс, человек просвещенный и уважаемый, находивший у первого заседателя Совестного суда «честнейший характер» и «отменные достоинства души».

В 1778 году Осип Абрамович познакомился с жившей в Пскове новоржевской помещицей, вдовой капитана Ивана Толстого Устиньей Ермолаевной Толстой, урожденной Шишкиной, и увлекся ею. Она со своей стороны проявила большой интерес к еще не старому, видному отставному моряку-артиллеристу, ценимому в «обществе», да к тому же «имеющему унаследовать» в недалеком будущем солидное состояние. Последнее, может быть, особенно прельщало ее. Устинья Ермолаевна принадлежала к мелкопоместным дворянам. Ее отец, новоржевский помещик Ермолай Моисеевич Шишкин, владел всего 25 душами. Немногим состоятельнее был и ее покойный муж. Судя по тому, что мы о ней знаем, она обладала привлекательной внешностью, была не сильна в грамоте (не могла даже правильно написать свою фамилию), но умна, хитра и энергична, а когда дело касалось кровных ее интересов, способна на весьма рискованные поступки, плохо согласуемые с общепринятыми нормами морали. Вдовея уже седьмой год, она искала подходящего жениха, чтобы снова выйти замуж, и выбор ее пал на Осипа Абрамовича. О разрыве его с женой она, конечно, знала и настаивала на заключении брака. Хотя Устинья Ермолаевна в дальнейшем постоянно твердила о горячей привязанности и пылкой страсти к своему избраннику, есть основания полагать, что на первом плане стояли трезвый расчет, материальная заинтересованность.

Намереваясь вступить в брак с Толстой, Осип Абрамович, по его словам, поехал в ноябре 1778 года в Петербург, чтобы исходатайствовать у постоянно жительствующего там псковского архиепископа и члена Священного синода Иннокентия утверждение официального развода с Марией Алексеевной, и якобы получил его принципиальное согласие. Оставалось лишь изложить ходатайство в письменном виде.

С этого момента начинаются те необычайные происшествия, о которых Пушкин говорил: «Африканский характер моего деда, пылкие страсти, соединенные с ужасным легкомыслием, вовлекли его в удивительные заблуждения».

На рождественские праздники, как утверждал Осип Абрамович, он отправился в Красное Село к А. О. Мазу и по дороге туда, то ли в пути, то ли на ночлеге, 30 ноября встретил какого-то неизвестного солдата, который вручил ему полученное «из Москвы с почты» запечатанное черным сургучом письмо за подписью Михаила Алексеевича Пушкина, извещавшее его о смерти жены. Осип Абрамович не удивился столь неожиданному и при столь странных обстоятельствах полученному письму, не проверил достоверность содержавшегося в нем чрезвычайного сообщения, ничего на письмо не ответил и не проявил никакого интереса к судьбе дочери, находившейся якобы «в известных ему деревнях Воронежской губернии» – имении М. А. Пушкина. Он посчитал, что все сложные проблемы решились сами собой и ему нечего больше беспокоиться о разводе – он вдовец.

Впоследствии Осип Абрамович заявлял о готовности под присягой подтвердить, что не усомнился в подлинности письма. М. А. Пушкин, со своей стороны, готов был присягнуть, что такого письма не писал. Кто из них говорил правду? Похоже, что оба. Ни тот ни другой не пошел бы на клятвопреступление. Один проявил удивительное, непостижимое легкомыслие, другой вообще был к этому делу непричастен, что подтвердило и сличение почерков.

Откуда же взялся этот подложный документ и как попал он на дорогу между Петербургом и Красным Селом именно в тот момент, когда там находился О. А. Ганнибал? Ответ напрашивается один. Инициатором содеянного могла быть только Устинья Ермолаевна Толстая. Она была здесь самым заинтересованным лицом, только она знала, где и когда можно подкараулить Осипа Абрамовича, она одна была способна на столь безрассудный поступок. Чтобы добыть себе в мужья Ганнибала, она очертя голову бросилась в эту авантюру, не думая о последствиях или рассчитывая со временем как-то вывернуться.

Поначалу замысел ее удался, и все шло гладко. О. А. Ганнибал вернулся в Псков и уже десять дней спустя, 9 января 1779 года, обвенчался с Устиньей Ермолаевной.

Венчальный обряд обставлен был весьма странно. Совершался ночью, в строгом секрете, с нарушением всех правил, без записи в метрической книге, то ли в Иоанно-Предтеченской церкви погоста Апросьево, то ли прямо в доме Толстой. Венчал местный священник Василий Михайлов с причетниками при двух соседних помещиках Н. И. Румянцеве и И. З. Яхонтове – в качестве «венчальных отцов». Осип Абрамович представил подписку о своем вдовстве (правда, не исключено, что документ этот был составлен позже, задним числом). Устинья Ермолаевна обманула священника. По его словам, она пригласила его с причетниками к себе в дом «для служения всенощного бдения и молебна Казанской Богоматери», но неожиданно он «усмотрел в доме ея» жениха и поддался уговору, надо думать не бескорыстно, совершить свадебный обряд. Во всей этой авантюре явно чувствуется главенствующая роль Устиньи Толстой. Она очень торопилась, боясь, что проделка с письмом о смерти Марии Алексеевны может обнаружиться и весь столь хитро задуманный план рухнет. Сама эта торопливость и таинственность – убедительное свидетельство того, что Устинья Ермолаевна знала правду, а Осип Абрамович мог догадываться. Ведь легкомыслие и сумасбродство его, проявившиеся здесь, были действительно невероятны.

Однако, как ни старались повенчанные облечь свой брак тайной, слух о нем быстро распространился в Пскове и дошел до Петербурга. Михаил Алексеевич Пушкин, все время опекавший сестру, приехал в Псков проверить странный слух и удостоверился в его справедливости. Тогда Мария Алексеевна, находившаяся в столице или вызванная туда братом, решила действовать – речь шла о будущем благополучии дочери, и она не могла мириться с чинимым беззаконием. О происшедшем доложили архиепископу Иннокентию – все, связанное с браком, находилось в ведении церковных властей, – и по его указанию составили и 29 августа 1779 года подали в псковскую консисторию обличительную челобитную с подробным изложением событий. Было назначено консисторское следствие, которое велось весьма скрупулезно и продолжалось около полутора лет, до середины декабря 1780 года. Осип Абрамович неоднократно давал письменные объяснения, в которых часто противоречил сам себе. Он утверждал, что письмо Михаила Пушкина было подлинным и его нарочно подослали ему, Ганнибалу, чтобы «изловить», выставить преступником, помешать его браку с Толстой. Марию Алексеевну чернил как мог. Совершенно бездоказательно обвинял в «распутной жизни», коей чинила ему «стыд и поношение». Заявлял, что из Суйды не сбежал, а уехал, предупредив всех, в Красное Село для излечения, и вообще что не он ее бросил, а она его – «скрылась неизвестно куда», забрав все свое и его имение, выманив деньги у родителей и бросив грудную дочь, а затем, прислав ему «разводное письмо», скрывалась три года и вдруг «воскресла».

В составленном в результате консисторского расследования «доношении» архиепископу Иннокентию были отвергнуты, как необоснованные или заведомо ложные, все представленные Осипом Абрамовичем оправдания. Резолюцией архиепископа от 19 января 1781 года он был объявлен виновным «как в оставлении законной своей жены, так и во вступлении от нея в беззаконное супружество». Наказание определено весьма суровое: на него была наложена строгая семилетняя церковная епитимья с годичным содержанием в монастыре и, если законная жена не пожелает жить с ним, оставаться ему «по смерть свою или жены его безбрачну»; его брак с Толстой, как беззаконный, расторгнут.

Осип Абрамович сказался больным – по его словам, впал «в совершенное оцепенение и расслабление». Но Устинья Ермолаевна сдаваться не собиралась. Она бросилась в Петербург к Ивану Абрамовичу Ганнибалу просить заступничества. Иван Абрамович встретил ее любезно и поначалу поверил ей. Жалея брата, он отнесся к псковскому наместнику Я. Е. Сиверсу, а тот, в свою очередь, – к архиепископу Иннокентию. Лестно характеризуя Осипа Абрамовича, ссылаясь на уважение, которым он пользуется в губернии, Сиверс просил смягчить приговор.

При содействии Ивана Абрамовича дело из псковской консистории было передано в самые высокие инстанции. В письме брату он обещал сделать все возможное, чтобы облегчить его судьбу. Закончил письмо словами: «Имей терпение и не отчаивайся; о намерении моем скажет тебе участница судьбы твоей». Подписал: «твой доброжелательный брат И. Ганнибал».

К И. А. Ганнибалу, по-видимому, обращалась и Мария Алексеевна.

Будучи после смерти отца старшим в роде, высшим по общественному положению и чувствуя потому свою ответственность, Иван Абрамович готов был принять на себя малоприятную миссию посредника между братом и его законной женой. Он намеревался договориться с Марией Алексеевной и, удовлетворив ее обоснованные требования, помочь тем самым исхлопотать у императрицы смягчения участи Осипа Абрамовича. Об этом он писал 19 февраля 1782 года из Херсона П. И. Турчанинову, занимавшему при дворе влиятельный пост «бригадира у принятия прошений по военным делам» и приходившемуся Марии Алексеевне свойственником: «Уведомляю при том вас, что соединение невестки моей с братом, сколько моего старания ни было, оказывается быть делом невозможным, и принуждение сие, кажется, с обеих сторон будет бесполезно; но я, не опровергая ничем справедливое ее требование в рассуждении дочери брата моего, которая, конечно, по непримиримому несогласию родителей своих безвинно пострадать может, вхожу в такое жалостное состояние и даю мой совет: первое, просить правление доставшееся на часть брата моего после отца недвижимое имение запретить ему продавать и закладывать; потом, как ему достаются деревни и усадьбы в двух местах, то, чтобы одно было отдано ему, а другое – невестке с дочерью на содержание, как единственной наследнице и всего имения. Из сего видите беспристрастие, с которым я о сем деле сужу, не входя в подробности причины их ссоры, которые мне истинно неизвестны, а желая единственно, чтобы сим спокойствие обеих сторон, сколько в таковых худых обстоятельствах возможно, доставлено было». Иван Абрамович и в дальнейшем придерживался этой позиции, выделив, кроме того, 10 тысяч рублей из унаследованного капитала на содержание племянницы и невестки.

Но Осип Абрамович, несомненно подталкиваемый Устиньей Ермолаевной, начал кампанию жалоб и протестов, все больше сосредоточивая внимание на материальной стороне дела.

Еще в сентябре 1781 года он подал прошение на высочайшее имя, в котором повторял с некоторыми вариациями свои доводы, изложенные в объяснениях консистории, всячески понося первую жену и выставляя себя жертвой «хитрости и пролаз Пушкиных», умолял о снятии с него наложенной архиепископом Иннокентием епитимьи и восстановлении второго брака. Ему было предложено обратиться в Святейший синод. 26 января 1782 года он подал в Синод пространную апелляцию с теми же доводами, прося о пересмотре дела, но Синод своим решением от 15 марта ему отказал. Тогда в июне он обратился с вторым прошением к императрице, в котором, явно под давлением старшего брата, заявлял о готовности выделить четвертую часть доставшегося ему после отца недвижимого имения на содержание первой жены и дочери. За вторым прошением последовало третье, снова с согласием отдать «на пропитание бывшей жене… Марье Алексеевой дочери Пушкиной с малолетнею ея дочерью Надеждою, из… наличного недвижимого имения четвертую часть, состоящую в самых лучших местах близ Санктпетербурха из деревни Кобрино, с принадлежащими ко оной части землею и угодьями». И одновременно умолял снять с него епитимью и утвердить брак с Толстой.

В то же время подала прошение на высочайшее имя и Устинья Ермолаевна, слезно моля «возвратить ей мужа», к которому «особливую имеет привязанность», освободить от «тяжкого ига напрасного поношения».

Заботясь об имущественных интересах своих и дочери, необходимые шаги предприняла и Мария Алексеевна. Она обратилась с прошением в Петербургское губернское правление, а когда там его не приняли, дважды, в апреле 1782-го и феврале 1783 года, принесла челобитную императрице. На последнюю челобитную последовало высочайшее повеление собрать «все следующие по сему делу обстоятельствы и потом доложить ея величеству». В то время на стороне Марии Алексеевны был уже не только П. И. Турчанинов, но и И. А. Ганнибал. Иван Абрамович, по-видимому, понял, какую роль играет в этом деле Устинья Толстая при недостойном поведении брата, и решительно осуждал его. 8 ноября 1783 года он писал П. И. Турчанинову: «Согласен будучи с предложением вашим, касающимся до дел брата моего с бывшей его женою, старался я, сколько возможности моей было, преклонить его к решительному с нею положению, но с огорчением моим должен теперь вам сознаться, что тщетны были на сей случай все мои дружеские советы и что не мог его никак привести на мысль означающего человека здравого и беспристрастного рассудка. Потеряв тогда всю надежду преуспеть в моем желании к прекращению всего и недопущению фамильных наших дел к обремененному важнейшими делами престолу ея величества, нахожу еще единственно сие средство – полагая из доставшегося мне одному после отца нашего капитала выделить на содержание ея (невестки) и воспитание малолетней дочери брата моего десять тысяч рублей. Уповаю, милостивый государь мой Петр Иванович, что решение мое по справедливости должно бы почитаться безобидным для обеих сторон. Что ж касается до недвижимого имения брата моего, которое, по нынешнему его ослеплению и пущему его разорению, может быть им расточено, то я уверен, что в святейших законах премудрой нашей монархини найдется средство отвратить и не допустить его до неминуемого сего несчастия».

Письмо это вошло в «Записку о деле морского флота 2-го ранга капитана Осипа Ганнибала с женою его Марьею Алексеевою дочерью по отце Пушкиною», составленную для доклада императрице исполняющим должность генерал-рекетмейстера[24] А. И. Терским, и послужило важным доводом в пользу Марии Алексеевны. В записке подробнейшим образом, последовательно, с изложением содержания подававшихся обеими сторонами прошений, освещены все обстоятельства дела.

По докладу А. И. Терского 10 января 1784 года Екатерина утвердила окончательное решение: «1-е. Марью Пушкину Осипу Ганнибалу почитать законною женою. 2-е. Учиненный Осипом Ганнибалом второй брак с Устиньею Толстою признать уничтоженным и ее за законную ему жену не признавать. 3-е. За учиненное Осипом Ганнибалом преступление вступлением во второй брак при живой жене его, вместо наложенной на него церковной епитимии, послать его на кораблях в Средиземное море, дабы он там службою и раскаянием своим содеянное им преступление заслужить мог. 4-е. Что принадлежит до прошения Ганнибаловой жены Марии по отце Пушкиной в оставлении ей на прожиток из мужнего имения, то как она в письме своем к мужу ея Осипу Ганнибалу от 18-го мая 1776 года за свидетельством брата ее статского советника Михаилы Пушкина написала, что она от него и от наследников его на содержание свое ничего требовать не будет, то за тем ныне ей при живом ее муже, как на то и закону нет, из имения его ничего определять не следует. 5-е. Назначенную самим Ганнибалом в поданном к ея величеству прошении из доставшегося ему по наследству после отца его четвертую часть недвижимого имения, состоящую близ Санктпетербурга из деревни Кобриной с принадлежащими ко оной части угодьями, отдать в ведомство дворянской опеки, дабы оное употреблено было в пользу и на содержание малолетней Осипа Ганнибала дочери, прижитой с женою его Марьею по отце Пушкиною, как о том в Учреждении, изданном для управления губерниями, XVI главы 215 статье предписано».

17 января 1784 года был подписан указ, а 2 марта передан в Сенат для опубликования и внесения в полный свод законов (№ 15946) с небольшими изменениями: в п. 3 – «отправить на кораблях или фрегатах наших на целую кампанию в Северное море, дабы он службою погрешения свои наградить мог». 8 марта указ уже поступил в Адмиралтейств-коллегию для исполнения.

Осип Абрамович пробыл в плавании всего немногим более двух месяцев. Адмиралтейств-коллегия рапортовала в Сенат об отбытии Ганнибала из Петербурга в Архангельск 16 мая 1784 года, об его возвращении – 3 сентября. Наказание оказалось не столь уж суровым.

«Кампания», которую проделал Осип Абрамович в Северном море, была не совсем обычной. Распоряжение о ее проведении исходило от самой Екатерины II. 19 февраля 1784 года именным указом она повелела Адмиралтейств-коллегии «снарядить суда всеми нужными надобностями, так, чтобы оные по первому приказанию могли в поход отправиться». Основной задачей плавания, подготовка к которому сохранялась в глубокой тайне, являлась демонстрация морской силы у северных берегов Швеции. Участвовавшим в нем судам предстояло отправиться из Кронштадта и Архангельска и, после встречи на широте Нордкапа, совершить совместное плавание в Кронштадт. О. А. Ганнибал находился в архангельском отряде из пяти судов, которым командовал контр-адмирал В. Фандезин. Отряд отправился из Архангельска 29 июня 1784 года, 7 июля пришел к Нордкапу, 4 августа – в Копенгаген, а в первых числах сентября – в Кронштадт. В рапорте Адмиралтейств-коллегии Сенату и 16 сентября об О. А. Ганнибале говорилось, что по окончании кампании «на кораблях через Северное море от города Архангельска сюда прибыл». И на основании этого рапорта Сенат определил, что в отношении него все предписанное именным указом Екатерины исполнено, «следует оставить его в том положении, в каком он до отправления его в вышеписанную на кораблях кампанию находился». Об этом «для ведома» был послан указ в Псковское наместническое правление.

Позже, обращаясь с прошением к императрице в марте 1792 года, Осип Абрамович о своем плавании напишет: «Неумышленное мое во второй брак поступление ваше императорское величество всемилостивейше повелели наградить мне службою: зделать на кораблях ваших целую кампанию в Северное море; оная кампания мною тогда же зделана, о чем и Правительствующему Сенату донесено, который мне объявил, что более дела до меня не имеет, а ехал бы, куда надлежит…»

Незадолго до ухода в плавание, в начале 1784 года, – еще один пример его легкомыслия – он заключил контракт на содержание в течение 12 лет Долговской почтовой станции в Петербургской губернии, близ Луги. Условие контракта, конечно, не выполнил, и впоследствии с него по суду были взысканы значительные суммы. Была продана с торгов деревня Грешнево и произведена опись «хоромного строения», хлеба, скота и прочего в Михайловском[25].

Вернувшись из плавания, Осип Абрамович вновь и вновь обращался к императрице, продолжая ходатайствовать, жаловаться, слезно молить, оспаривая, как несправедливую, передачу на содержание бывшей жены и дочери всех его имений под Петербургом. Неоднократно с прошениями на высочайшее имя обращалась У. Е. Толстая. С особым упорством она защищала имущественные интересы Осипа Абрамовича, не скрывая, что это и ее интересы, так как он должен ей крупную сумму – 27 тысяч рублей, которые якобы передала ему при вступлении в брак в виде приданого «по рядной записи». Своими домогательствами она так досадила двору, что ей было официально через петербургского генерал-губернатора категорически запрещено подавать какие-либо прошения под угрозой сурового наказания.

Еще в апреле 1784 года деревня Кобрино с мызой Рунёво Софийского уезда под Петербургом (110 душ) была взята в ведение Софийской дворянской опеки. Опекунами над малолетней дочерью О. А. Ганнибала Надеждой были назначены ее дяди: со стороны отца – Петр Абрамович Ганнибал, со стороны матери – Михаил Алексеевич Пушкин.

Осип Абрамович пытался по-своему трактовать решение выделить четвертую часть наследства на содержание дочери – не как четвертую часть всего имения, а только деревни Кобрино, ожесточенно отстаивал свои права на мызу Рунёво и «три души», которые якобы выделенную дочери часть превышают. За всем этим опять-таки явно чувствуется рука Устиньи Толстой. И она, и Осип Абрамович в своих прошениях обрушивались с нападками на Ивана Абрамовича, обвиняя его в измене родственным началам и несправедливой передаче опеке 10 тысяч рублей, предназначенных Осипу Абрамовичу. В 1788 году Осип Абрамович даже возбудил по поводу этих десяти тысяч судебное дело против старшего брата, которое тянулось до самой смерти Ивана Абрамовича в 1801 году.

Когда в начале 90-х годов Осип Абрамович вернулся в Псков с намерением служить по выборам и был избран заседателем Верхнего земского суда от дворян, новый псковский наместник X. Л. Зуев выборы его не утвердил, ссылаясь на решение консистории 1780 года. Это окончательно лишало его, не старого еще человека, надежды вернуться к активной жизни в обществе. Он писал в последнем прошении Екатерине: «Позор тот имел в мысли мои такое влияние, что я вскорости получил удар, который на то время лишил меня употребления обеих ног, коими и ныне едва владею».

Все жалобы его и прошения не дали результатов, и последние полтора десятка лет своей нескладной сумбурной жизни Осип Абрамович вынужден был провести в тягостном одиночестве в глухом Михайловском, кое-как управляясь с немалым своим хозяйством, насчитывавшим почти 2 тысячи десятин земли и около 400 крепостных обоего пола.

Но и здесь не знал он покоя по вине все той же Устиньи Толстой. Дорого обошлось ему легкомысленное увлечение коварной вдовушкой. Когда ей стало ясно, что Осип Абрамович как законный муж для нее потерян, Устинья Ермолаевна в январе 1797 года предъявила ко взысканию «рядную запись» на 27 тысяч рублей, выданную ей Ганнибалом при вступлении в брак в январе 1779 года[26]. Весьма маловероятно, чтобы у нее, по происхождению и первому замужеству принадлежавшей к семьям весьма скромного достатка, вообще были такие суммы, и уж совсем невероятно, чтобы она решилась доверить таковые Ганнибалу, зная его характер, а также непрочность сколоченного ею союза с ним, но документ существовал. Вскоре после смерти Екатерины II, запретившей ей подавать прошения на высочайшее имя, Толстая обратилась с челобитной к новому императору, Павлу I. 23 марта 1797 года написал императору и Осип Абрамович. Жалуясь на свою участь – человека, «угнетенного несчастными стечениями в жизни своей», он изложил «чистосердечное признание» во всем, что касалось его имущественных отношений с У. Е. Толстой и просил милостивого решения.

«По несчастию моему бывшая жена моя Устинья Ермолаева дочь, вдова покойного капитана Толстого… сего генваря месяца утруждала ваше императорское величество просьбою о взыскании с меня по рядной, данной мною ей по замужестве, в 27 тысяч рублей. Признаюсь, всемилостивейший государь, что оная действительно мною дана, но не получил за нею приданое ни малой части из означенного числа, коего она по состоянию ее до замужества, кое известно всему Псковской губернии благородному обществу, такового немаловажного количества она иметь никогда не могла, а дана оная из одной моей к ней любви и приверженности; но, оставя все сии дальновидныя исследования, я, живши еще с нею, собственностию моею построил ей в городе Пскове дом, в коем она ныне сама живет и пользуется онаго доходами, под городом купил дачу, устроил оную, доходы оной доставляют ей непосредственно; притом сделано мною ей по ее желанию довольное число бриллиантовых вещей и серебро, доставшееся мне по разделе с братьями по кончине родителя нашего, все мною ей предоставлено, что составит суммою против рядной, и она, признав уже себя удовлетворенною по оной, дала мне в том расписку, чтоб ей по оной с меня никакого взыскания не чинить, о чем неоднократно говорила господину полковнику Александру Максимовичу Вындомскому и артиллерии подпоручику Павлу Ивановичу Неелову. Но во усугубление совершенного моего несчастия, оная ея расписка у меня по бытности моем в ее доме похищена, а она, воспользуясь сим случаем, споспешествующим ее коварству, означенную рядную представила правительству, дабы по оной с меня учинить взыскание, и тем ввела меня до бедственного состояния, в коем я ныне по несчастию нахожусь. Вот истинное мое признание, августейший монарх, моего проступка и обличения ея несправедливого поступка».

По словам Ольги Сергеевны Павлищевой, Осип Абрамович еще «выселил» из Михайловского «душ шестьдесят в пустошь, подаренную им Устинье Ермолаевне». Но документального подтверждения тому нет.

Прошения и У. Е. Толстой, и О. А. Ганнибала были «оставлены без резолюции». Толстая обратилась в суд, и дело тянулось несколько лет, дойдя до Сената. Оно не было закрыто не только после смерти ответчика, но и после смерти самой истицы в начале 1810-х годов. «И с тем умерли, а решимости не получили», – писал Петр Абрамович Ганнибал, когда, как опекун Надежды Осиповны, запрашивал в 1813 году Сенат о состоянии этого дела.

После смерти Осипа Абрамовича (12 октября 1806 года) Михайловское оказалось обремененным множеством различных долгов. Их пришлось «очищать» опеке.

К устройству усадьбы в псковских своих владениях О. А. Ганнибал приступил вскоре же после получения наследства в 1782 году и исподволь все время занимался ею, несмотря на тревожность и суетность своей жизни. Как можно судить по Межевым книгам, Геометрическим специальным планам 1786 года, а также «Книге экономических примечаний Опочецкого уезда»[27], первоначально усадьбу стали разбивать на месте деревни Поршюгово, где проходила проселочная дорога, возле небольшого ручья, и назвали ее Генварское (возможно, по первоначальному имени Осипа Абрамовича – Януарий). К 1786 году здесь уже было возведено несколько усадебных построек и разбит «ирегулярный парк». Но вскоре стало очевидным неудобство этого места – на суходоле, у мелководного, пересыхающего летом ручья – и явное преимущество другого места – в версте-полутора севернее, на высоком лесистом берегу реки Сороти, между двумя озерами, Кучане и Маленец, где находилось селение Устье (такое наименование его встречается даже много позже в письмах Надежды Осиповны), или Зуево. В 1782 году, по свидетельству Осипа Абрамовича, на этом месте «строения никакого не было», кроме одной избы, скотного двора и ветхих амбаров. В конце 1780-х годов здесь выросло сельцо Михайловское (название было дано еще раньше по названию губы) с господским домом, службами и таким же «ирегулярным парком».

Когда в начале 1790-х годов Осип Абрамович вынужден был постоянно поселиться в деревне, местом своего пребывания он, естественно, выбрал Михайловское.

Забот по имению хватало. Но благоустройству усадьбы Осип Абрамович уделял особое внимание. Под его наблюдением она была перепланирована, обновлен господский дом, возведены людские флигеля, где разместилось без малого 40 человек дворни, и другие хозяйственные постройки, разведен фруктовый сад, благоустроен парк – в нем появились новые аллеи, беседки, цветники, были вырыты пруды.

Таким увидел Михайловское в 1817 году Пушкин, а два десятилетия спустя зарисовал псковский землемер И. С. Иванов.

Владелец Петровского

Петр Абрамович Ганнибал, старше Осипа Абрамовича на полтора года (родился 21 июля 1742 года в Ревеле), – единственный из братьев Ганнибалов, связавший свою судьбу не с морской, а с сухопутной артиллерией[28].

Окончив в 1750-х годах Санкт-Петербургскую артиллерийскую школу, служил в различных армейских артиллерийских частях. В 40 лет (ко времени смерти отца и раздела имения) он был полковником, а в 1783 году вышел в отставку генерал-майором. Как пишут его биографы П. В. Анненков, а за ним Н. А. Белозерская, «весьма возможно, что Петр Абрамович достиг бы еще более видного общественного положения, если бы не попался в неприятном деле, в виде растраты каких-то артиллерийских снарядов. Вследствие этого он долгое время состоял под судом и избавился от него только благодаря связям и влиянию своего старшего брата, Ивана Абрамовича. Таким образом, о новой службе помышлять было нечего…». Вероятно, речь шла о халатности со стороны несколько легкомысленного полковника, но никаких документов по этому делу в архивах не обнаружено. В «пашпорте», выданном П. А. Ганнибалу после подачи челобитной об отставке 15 октября 1783 года за подписью князя Г. А. Потемкина, сказано: «Объявитель сего артиллерии Господин Полковник Петр Ганнибал, просящийся поданною на высочайшее ея императорского величества имя челобитною об отставке от службы до получения на оную резолюции отпущен мною в дом ево, состоящий в Санктпетербурге, во уверение чего дан сей пашпорт за подписанием моим и с приложением герба моего печати…»[29]

Как все Ганнибалы, Петр Абрамович обладал недурной наружностью, лицом был смугл, умел расположить к себе общительностью и веселостью, но нрав имел горячий, непокладистый, не без самодурства.

В 1777 году он женился на дочери казанского помещика, коллежского советника Григория Григорьевича фон Данненштерна Ольге Григорьевне. За женою получил в приданое имения в Казанской и Саратовской губерниях.

По-видимому, в Казани Петр Абрамович служил, командовал какой-то артиллерийской частью. Граф А. Г. Бобринский в августе 1777 года писал в дневнике о встречах с Ганнибалом в Казани. 10 августа: «…играла полковая артиллерийская музыка, г-н полковник Ганнибал – негр, брат того, что управляет в Херсоне, человек очень веселый; он был с женою». 15 августа: «Ганнибал пригласил нас в лагерь на артиллерийские маневры». 16 августа: «После обеда мы ездили к Ганнибалу смотреть его полк и видели, как бомбардировали и брали нарочно им выстроенный городок. Тут присутствовала вся Казань, был и путешественник-англичанин»[30].

Доверенность на представление его интересов при разделе имения после смерти отца «артиллерии полковник Ганнибал» заверял в «Казанского наместничества палате гражданского суда».

С Ольгой Григорьевной П. А. Ганнибал имел троих детей – сына Вениамина и дочерей Христину и Александру. Однако «и сей брак был несчастлив». Прожив с семьей девять лет, Петр Абрамович оставил ее и, по выражению Н. А. Белозерской, «поселился в своем наследственном псковском имении, доставлявшем ему возможность безбедного и праздного существования; здесь он зажил жизнью большинства тогдашних провинциальных дворян».

Предполагали, что разрыв с семьей в это время был связан с его увлечением Надеждой Гавриловной Лихачевой, дочерью небогатого псковского помещика, отставного инженер-поручика Гаврилы Анатольевича Лихачева, доброго знакомца братьев Ганнибалов (именно он представлял интересы и Петра, и Ивана Абрамовичей при разделе имения в 1782 году; через него впоследствии получала от мужа содержание Ольга Григорьевна). Петр Абрамович имел дела и с сыном Г. А. Лихачева Петром Гавриловичем – тогда армейским офицером, а впоследствии генерал-майором, героем Отечественной войны, скончавшимся от ран, полученных в Бородинском сражении.

Из деревни Петр Абрамович послал жене письмо, в котором, по ее словам, сообщал свое «желание», чтобы она «к успокоению его не жила более с ним вместе, а получала бы от него с детьми положенное им содержание». Ольга Григорьевна согласилась и поселилась с детьми в принадлежавшей Петру Абрамовичу мызе Елицы под Петербургом. Но хозяйкой здесь она себя не чувствовала – мызой управлял зять Петра Абрамовича Адольф Карпович Роткирх, который относился к ней недружелюбно, во всем ее стеснял. «Содержание», назначенное ей мужем, было ограниченным, хотя и не вовсе скудным, – она получала ежегодно 500 рублей деньгами и провизию натурой, имела свой выезд; особо оплачивались квартира в Петербурге, учителя для детей и содержание слуг. Это далеко от того полного равнодушия, которое проявлял к оставленной им семье Осип Абрамович.

Ольга Григорьевна соглашалась с таким положением до 1792 года, когда узнала от Ивана Абрамовича, что муж намерен продать мызу Елицы и, отобрав у нее детей, отдать их в «панцион». В январе 1792 года она через Г. Р. Державина, бывшего тогда «секретарем у принятия прошений», обратилась к императрице. Обвиняя мужа в нарушении супружеского долга, перечисляя подробно обиды и притеснения, которым подвергалась, ходатайствовала о наложении запрещения на продажу мызы и оставлении детей для воспитания под ее наблюдением, а также об учреждении опеки, через которую она могла бы аккуратно получать положенное «содержание». Несомненно, она знала о существовании опеки над дочерью Осипа Абрамовича и о том, что ее муж был одним из опекунов.

Решением Екатерины Петр Абрамович был обязан выдавать Ольге Григорьевне на содержание семьи 1000 рублей в год; указано было и о «не чинении впредь оскорблений и не отобрании у нее детей». Ольга Григорьевна снова писала императрице, подробнейшим образом обосновывая как минимальную потребную ей сумму 1800 рублей в год. Екатерина через Державина указала, чтобы «Петр Абрамович Ганнибал непременно по мере достатка удовлетворял жену и не доводил бы более жалоб ее до высочайшего престола».

Державин сам пытался уладить спор – вел обширную переписку с обеими сторонами, приглашал Ганнибала к себе, но ничего не добился: Петр Абрамович упорно стоял на своем, отвергая все претензии жены как «нерезонабельные». Он продал в 1792 году мызу Елицы с деревнями, лишив таким образом семью натурального довольствия, и выдавал Ольге Григорьевне на все ее «содержание» 1000 рублей в год, «которое число денег, – по его словам, – с доходами, получаемыми ею из собственных ее деревень (140 душ в Казанской губернии. – А. Г.), превосходят почти то, что оставляет для себя и расходует на воспитание детей». То, что он детей любит и о них заботится, не отрицала и Ольга Григорьевна. Добросовестно выполнял он и свои обязанности опекуна над племянницей.

Человек своего века и своей среды, невысокой культуры, с грубыми армейскими манерами, своенравный, подчас суровый даже по отношению к близким, не говоря уже о крепостных, Петр Абрамович не был, однако, малограмотным дикарем, не знавшим иных интересов, кроме самозабвенного изготовления водок и настоек, каким обычно представляется по рассказу его слуги, а позже михайловского приказчика Михаила Ивановича Калашникова или по написанному им самим началу автобиографии. Он пользовался уважением в губернии, и, вероятно, не только благодаря значительному состоянию и генеральскому чину, но и личным качествам; избирался губернским предводителем дворянства. Живя постоянно в деревне, нередко наезжал в Петербург. Бывал и за границей. Так, 24 января 1800 года (Петру Абрамовичу шел уже 58-й год) в «Санкт-Петербургских ведомостях» в списке отъезжающих за границу значился «Петр Абрамович Ганнибал, генерал-майор, живет в Сергиевской улице, в собственном доме»[31]. Есть свидетельства о его интересе к музыке.

Говоря о малограмотности и нелогичности сохранившегося начала его автобиографии, нельзя не иметь в виду, что оно писано 82-летним стариком (бумага, на которой оно написано, имеет водяной знак 1823), притом страдавшим сильным склерозом (дошедшие до нас его собственноручные письма начала 1790-х годов и по грамотности, и по логичности мысли не отличаются от писем большинства образованных людей того времени). Начало автобиографии представляет значительный документальный интерес. Да и само намерение взяться за перо, чтобы рассказать потомкам о себе, своих близких, событиях, свидетелем которых был, для человека его круга и его возраста, даже если оно было подсказано внуком-поэтом, – явление для того времени примечательное. Это отметил еще П. А. Вяземский при чтении посвященных П. А. Ганнибалу строк в книге П. В. Анненкова «А. С. Пушкин в Александровскую эпоху»: «Ведение записок или же одна мысль вести их уже признак в то время, что он был недюжинный человек. Безграмотность или кривописание были также признаком века, например, у французов, не говоря уже о русских»[32].

Заслуживает внимания и тот интерес, который проявлял Петр Абрамович к истории жизни своего знаменитого отца – ведь именно у него хранилась (перешедшая потом к Пушкину) копия биографии А. П. Ганнибала, написанная на немецком языке его зятем А. К. Роткирхом.

Что касается образа жизни П. А. Ганнибала в деревне, то он, вероятно, действительно мало чем отличался от «жизни большинства тогдашних провинциальных дворян», хотя известно о нем очень мало. П. В. Анненков, сведения которого о Ганнибалах вообще крайне скудны и неточны, писал: «Генерал от артиллерии, по свидетельству слуги его, Михаила Ивановича Калашникова, которого мы еще знали, занимался на покое перегоном водок и настоек и занимался без устали, со страстью. Молодой крепостной человек был его помощником в этом деле, но кроме того, имел еще и другую должность. Обученный через посредство какого-то немца искусству разыгрывать русские песенные и плясовые мотивы на гуслях, он погружал вечером старого арапа в слезы или приводил в азарт своей музыкой». Нет основания сомневаться в достоверности рассказа М. И. Калашникова, как он поплатился своей спиной за неудачный опыт изготовления какой-то новой водки, и в его выразительном замечании, что «когда бывали сердиты Ганнибалы, все без исключения, то людей у них выносили на простынях». Крепостнический быт Петровского отвечал всем нормам времени, был полон жестокости и самодурства.

Взыскательный хозяин, Петр Абрамович, конечно, уделял не меньше внимания управлению имением, нежели изготовлению водок и настоек. Псковские владения его были немалые – согласно Межевым книгам и Геометрическим специальным планам 1786 года, включали 8 деревень, земли пашенной, сенокосной и прочей более 2 тысяч десятин, крепостных, как и у Осипа Абрамовича, не менее 400 душ. К наследственным имениям Петр Абрамович прикупил еще сельцо Сафонтьево в Новоржевском уезде с деревнями Тараскино, Молофеево, Абаканово, Фякино, Кошино, Гербачи и Замошье с 139 мужского пола «душами». В Сафонтьево он наезжал, а с 1819 года жил там постоянно[33].

Сельцо Петровское начало отстраиваться, как мы знаем, на месте деревни Кучане, на берегу озера того же названия, вскоре после получения А. П. Ганнибалом Михайловской губы. Название Петровское дано было тогда же. Планировка усадьбы, разбивка парка производились уже в бытность там Петра Абрамовича, во второй половине 1780-х и начале 1790-х годов.

Дом построили в полуверсте от берега озера – большой, удобный, значительно больше Михайловского, а поодаль – многочисленные хозяйственные сооружения.

Внутреннее убранство дома, можно полагать, было своеобразным. Традиционные штофные обои, большие печи голландских изразцов, старые портреты и картины на стенах, дорогая мебель красного дерева и карельской березы, привезенная из столицы, ковры и гобелены соседствовали с сосновыми скамьями, табуретами и комодами работы крепостных умельцев, с домоткаными половиками и занавесками.

Одним фасадом дом выходил к подъездной дороге и деревне, другим – в парк, где за традиционным зеленым газоном прямо против парадного крыльца начиналась широкая центральная аллея, ведущая к озеру.

Парк занимал небольшую площадь, но на ней размещалось несколько тысяч деревьев и кустарников всевозможных пород, которые по приказу Петра Абрамовича собирали в окрестных лесах, в соседних имениях, а то и привозили издалека. Росли здесь липа, клен, дуб, вяз, береза, серебристая ива, кусты сирени, жасмина, акации.

Парк был «ирегулярный», как и в Михайловском. Но с геометрической правильностью пересекали его вдоль и поперек стройные аллеи, поражающие то деревьями-великанами, то карликами. Карликовые липы специально «фигурно» подрезали, и они, густые, ветвистые, образовывали сплошные темные коридоры, почти непроницаемые для дождя и солнца. Квадраты, образуемые пересечением аллей, – светлые зеленые лужайки – в сочетании с тенистыми аллеями создавали удивительную игру света и тени, придающую парку особую прелесть. На этих открытых лужайках росли фруктовые деревья – диковинные сорта яблонь, груш, вишен, слив. Украшениями парка служили пруды, цветники, беседки. Небольшая открытая беседка стояла в конце центральной аллеи, у самой воды. Отсюда можно было любоваться и гладью озера, и заливными лугами, и лесистыми холмами по его берегам. Вид не был столь широк и разнообразен, как из Михайловского, но обладал своей особой неброской прелестью. Огибая озеро, почти по самому берегу шла дорога в Михайловское, усадьба которого виднелась на одном из дальних холмов (до нее от Петровского было около пяти верст).

Но пользовались этой дорогой редко. Братья не поддерживали дружественных отношений. Осип Абрамович был недоволен тем, что старший брат не оказал ему содействия в его тяжебных делах с Марией Алексеевной и согласился стать опекуном дочери, выполняя эти обязанности со всей добросовестностью, хотя сам находился в разрыве с семьей.

После смерти Петра Абрамовича в 1826 году Петровское перешло к его сыну Вениамину Петровичу, двоюродному дяде Пушкина (а несколько раньше, в 1819 году, Петр Абрамович выделил сыну часть имения – 125 душ, когда сделал местом своего постоянного пребывания сельцо Сафонтьево).

Вениамин Петрович родился в 1780 году, служил в гвардии, но значительной карьеры не сделал. Выйдя в отставку, определился по гражданской части, но и здесь выше 10-го класса не поднялся. В 1823 году состоял заседателем Палаты гражданского суда в Пскове. Затем главным образом жил в унаследованном им Петровском, занимаясь хозяйством. Скончался в возрасте 59 лет 23 декабря 1839 года и был похоронен в ограде Вороничской Воскресенской церкви[34].

Немногое, что мы знаем, позволяет судить о нем как о человеке порядочном, добром, гостеприимном, хорошем, умелом хозяине.

Ничего не известно о его семейной жизни. В рассказе Ольги Сергеевны Пушкиной, по мужу Павлищевой, о посещении Петровского летом 1817 года приведены слова Петра Абрамовича о приезде к нему сына – «прекрасного молодого офицера», который «недавно женился в Казани… хотел купить дом в Казани»[35]. Хотя точность рассказа вызывает сомнения, упоминание о Казани придает ему некоторую достоверность – в Казани, как мы знаем, женился сам Петр Абрамович, в Казанской губернии находились наследственные деревни Ольги Григорьевны, которые после ее смерти (умерла она как раз в июне 1817 года) достались Вениамину Петровичу. Если он действительно женился в Казани, то не позже 1801–1802 годов, так как в 1802–1803 годах у него уже была дочь Мария, носившая его отчество, выданная им потом замуж за поручика В. Ф. Коротова. Марии Вениаминовне и ее детям он завещал все свое движимое имущество. Но ни о женитьбе, ни о жене его не сохранилось никаких документальных свидетельств. Есть какая-то странность и в том, что внуков своих он в завещании именует «крестными детьми».

Надежда Осиповна и Сергей Львович Пушкины поддерживали с Вениамином Петровичем дружеские отношения. Наезжая в Михайловское, гостили у него и принимали у себя. В письмах к дочери из деревни они часто упоминают об этом. В одном из писем Сергей Львович рассказывает, например, о том, как Вениамин Петрович представлял им свою 15-летнюю судомойку Глашку, дочь свинопаса Гаврюшки из Опочки, которая выучила наизусть «Бахчисарайский фонтан» и очень смешно декламировала из «Евгения Онегина». «Вениамин Петрович вызвал ее из кухни нас потешать декламацией из „Евгения Онегина“. Глашка встала в третью позицию и закричала во все горло:

(Глашка тут прыгает, кружится, делает на воздухе какие-то антраша и падает невзначай на пол. Расквасив себе нос, громко ревет и опрометью на кухню. Ей стыдно, все хохочут)».

Тон рассказа Сергея Львовича высокомерно-барский, но сам факт, что эта пятнадцатилетняя девочка, служа судомойкой у Вениамина Петровича, могла выучить наизусть «Бахчисарайский фонтан» и декламировать, да еще с «представлением», из «Онегина», примечателен.

В другом письме Сергей Львович сообщает, что сопровождающий Вениамина Петровича на охоту «рыжий цирюльник», поднимая различную подстреленную дичь, поет из «Братьев-разбойников»: