Читать онлайн Хозяйка старой пасеки – 2

Глава 1

В голове закрутилась бессвязная и совершенно нецензурная фраза, однако гости еще не все ушли, а скандал на поминках похоронит все, ради чего я это затеяла. Я медленно выдохнула, разглядывая женишка.

Для юной Глаши он действительно выглядел стариком, однако я дала бы Захару Харитоновичу лет пятьдесят. Когда-то кряжистый и крепкий, судя по ширине плеч. Сейчас – откровенно грузный: сюртук из дорогого сукна поверх шелкового с золотым шитьем жилета натянулся на обширном животе, а дуга золотой цепочки от кармана к пуговице только усиливала ощущение тучности. Мясистое бородатое лицо, покрытое загаром, как у человека, много времени проводящего на улице, ум и хитрость во взгляде. Крупные кисти с широкими запястьями – когда-то он не чурался физической работы, но сейчас на полных пальцах сидели три массивных золотых перстня. Он мог бы оставаться интересным мужчиной, несмотря на полноту, если бы не избыток одеколона, сквозь который все равно пробивался сладковатый запах подзабродивших яблок.

– Могли бы и мне пару строчек черкнуть, – продолжал он.

– Захар Харитонович, если вы пришли в дом, где идут поминки, только с упреками в адрес хозяйки, – я вас услышала и не смею больше задерживать, – произнесла я негромко и глядя в пол, как и полагалось убитой горем юной девице. Добавила, чтобы смягчить резкость первых слов: – Однако, если вы желаете почтить память моей тетушки, поминки еще не закончены.

Он качнулся с пяток на носки, словно желая прибавить себе роста, хотя и без того возвышался надо мной на голову. Брови сдвинулись к переносице.

– Что вы, Глафира Андреевна, какие попреки. – Он слащаво улыбнулся. – Я только сокрушаюсь, что мог бы вам помочь, если бы вовремя узнал. Похороны, поминки – дело затратное, барышне в вашем… – он поправил перстень на пальце, словно тот на миг заинтересовал его больше всего на свете, – …сложном положении не справиться со всем этим самой.

Он извлек из жилетного кармана золотые часы, негромко зазвенели брелоки. Щелкнул крышкой и взглянул на циферблат с таким видом, будто проверял, сколько времени осталось до завершения формальностей.

– Уверен, что тетушка ваша хотела бы, чтобы я позаботился о ее делах… и о вас, разумеется.

– Прошу к столу.

Я двинулась из буфетной перед ним, на правах хозяйки, показывающей гостю дорогу. Кошкин оглянулся на дверь, из-за которой доносились приглушенные голоса, но промолчал. А я изобразила милую улыбку, которая в любом случае будет слышна в голосе.

– Благодарю вас за заботу, однако мне нашлось кому помочь. Граф Стрельцов, земский исправник, расследующий гибель моей тетушки, дал мне несколько ценных советов, а его светлость князь Северский был так добр приехать с соболезнованиями и передать вспомоществование от лица дворянского совета.

– В самом деле, очень любезно со стороны столь высокородных господ. Жаль, что у них вряд ли найдется время и возможности помогать вам дальше.

Я промолчала, впрочем, он и не ждал ответа.

– Вы удивительно хорошо держитесь для столь юной барышни. Все же скоропостижная смерть тетушки наверняка внесла путаницу в ваши дела. Когда вы покончите со всеми скорбными обязанностями, я навещу вас и помогу разобраться с приходными и расходными книгами. С ними и не каждый купец первой гильдии в состоянии управиться.

– Вы чересчур добры ко мне, – обернулась я, хлопая ресницами. – Жаль, я нескоро смогу получить в свое распоряжение эти книги. Они очень заинтересовали его сиятельство, господина исправника. Должно быть, он считает, будто тетушку убили из-за каких-то не очень явных дел. Но Марья Алексеевна Пронская обещала мне помочь с ведением хозяйства, пока я не встану на ноги.

Я открыла дверь, приглашая в комнату. На лице жениха промелькнуло разочарование. За длинным столом еще оставались несколько мужиков, но при виде Кошкина их словно ветром сдуло. Гришин и Игнат поднялись, приветствуя нового гостя – Игнат чуть подобострастно, Гришин – натянув на лицо уже знакомую мне маску недотепы, смущенного чересчур важным обществом. Захар Харитонович поклонился им, подошел к священнику, сложил руки на груди и снова поклонился.

– Благословите, отец Василий.

– Господь благословит. – Тот накрыл ладонью его затылок.

Выпрямившись, Кошкин извлек из-за пазухи пухлый бумажник.

– Примите вспомоществование для храма, на молитвы за упокой души убиенной Агриппины Тимофеевны Верховской.

Он развернул веером пять купюр по десять отрубов, положив их на стол.

– Господь да призрит на вашу щедрость, Захар Харитонович, – негромко и торжественно проговорил священник. Он собрал купюры и тут же повернулся к сидящему рядом церковному старосте. – Федор Петрович, внесите сию сумму на поминовение рабы божьей Агриппины.

Церковный староста, белый как лунь, но еще не согбенный, встал, поклонился Кошкину, прежде чем собрать деньги.

– Сделаем по чести. Молитвы за повиновение рабы Божьей Агриппины да прольют милость небесную на ее душу, да и вашей душе наверняка зачтутся.

– Вот это щедрость! – подчеркнуто простодушно протянул Гришин. Глянул на меня быстро и остро и опять натянул маску простачка. – Вы, верно, сильно почитали Агриппину Тимофеевну.

Сотский Игнат склонил голову.

– Дай вам бог здоровья, Захар Харитонович, такое подаяние – великое дело. – В его голосе прозвучало неподдельное уважение. Правда, сев, он добавил себе под нос: – С деньгами-то оно и душу, поди, спасать легче.

– Благодарю вас, Захар Харитонович, – смиренно произнесла я. – Как любил говаривать мой покойный батюшка, любой дар ценен не дороговизной, а чистотой помыслов. Я, как и вы, буду молиться за упокой души тетушки.

– Действительно, вам только и остается, что молиться, – произнес Кошкин все с той же елейной улыбкой, но в глазах его мелькнуло что-то колкое, неприятное.

– И, надеюсь, Господь, который видит людские души насквозь, воздаст всем нам по достоинству, – кивнула я, с трудом сдерживаясь, чтобы не надеть на голову Кошкину чашу с киселем. – С вашего позволения, я пойду попрощаюсь с другими гостями.

– Глашенька, куда ты пропала! – встретила меня в буфетной Марья Алексеевна. – Крутогоров… – Она осеклась, вглядываясь мне в лицо. – Глаша, милая, что случилось?

Я через силу улыбнулась.

– Жених приехал.

– Тю, было бы из-за чего волноваться! – всплеснула она руками. – Ты как первый день на свете живешь! Сперва траур, потом пост, потом дела, потом еще какие-нибудь дела, а там…

– Или шах помрет, или ишак, – хмыкнула я.

Марья Алексеевна рассмеялась, я сделала вид, будто смеюсь вместе с ней. Может, я зря разволновалась – в конце концов, я не прежняя Глаша, неспособная за себя постоять. Но этот человек не выглядел тем, кто легко отступится от своей затеи. Если, как я предполагала, идея с «удочерением» имени и деньги на взятки – его рук дело, как и любой хороший делец, он сделает все, чтобы инвестиция окупилась.

Интересно, что за болезнь вызывает этот запах, который Кошкин безуспешно пытался замаскировать одеколоном? Хотя какая мне разница, я-то не доктор! Мне сейчас нужно думать не о чужих болезнях, а о собственных инвестициях.

– Марья Алексеевна, сделайте одолжение, проводите Дениса Владимировича с женой в гостиную. И я буду вам очень признательна, если вы поприсутствуете при разговоре.

– Непременно поприсутствую, милая! Иначе Ольга не даст вам обоим слова сказать, а меня она побаивается.

При этом побеседовать с потенциальным деловым партнером с глазу на глаз я не могу, потому что он женатый мужчина, а я незамужняя барышня. Вот же дурь редкостная!

Ольга со страдальческим видом устроилась в кресле.

– Надеюсь, вы недолго будете обсуждать ваши скучные дела.

Денис Владимирович смерил ее далеко не влюбленным взглядом.

– Душа моя, дела не зависят от наших пожеланий. Именно благодаря этим скучным беседам вы недавно получили новый выезд. Впрочем, если желаете, можете пока прогуляться в саду.

– Очарование дикости – не в моем вкусе, – фыркнула она, но все же заткнулась.

Минут пять мы проговорили о поминках, погоде и перспективах на урожай, и наконец Крутогоров перешел к делу.

– Чем могу быть вам полезен, Глафира Андреевна?

– Я слышала, у вас есть пильная мельница. Вы используете ее только для собственных нужд или продаете доски?

– Могу не преуменьшая сказать, что я снабжаю досками весь уезд.

– Я хотела бы сделать заказ. Сколько вы просите за вот такие материалы? – Я протянула ему заранее подготовленный список.

Денис Владимирович пробежал его взглядом, брови его взлетели.

– Кто составил вам этот перечень?

– Я.

– Глафира Андреевна, я настоятельно рекомендую вам обратиться за помощью к хорошему приказчику. Этот набор несколько… необычен.

Не знаю, чего уж он углядел там такого необычного. Доски потолще и покрепче для стенок, чуть тоньше для дна и крышки, рейки для рамок и внутренних деталей.

– Если вы поделитесь, что именно хотите строить, я подскажу вам.

Я заколебалась. Болтать о своих новых ульях направо и налево я пока не собиралась. Во-первых, может и не получиться. Во-вторых, конкуренты, конечно, рано или поздно скопируют идею, но чем позже, тем лучше. Однако и напрямую заявить, будто мои планы – не его дело, нельзя.

– Как справедливо заметила ваша супруга, мой дом сейчас не в лучшем состоянии. Это материалы для самого неотложного ремонта.

– Воля ваша, но зачем вам столько реек?

– Для обрешетки, – нашлась я.

Марья Алексеевна отвернулась к окну, уголки ее губ подрагивали.

Денис Владимирович светски улыбнулся.

– Простите мое любопытство. Конечно, вы вправе сделать любой заказ. Это обойдется… – Он пошевелил губами, подсчитывая. – В тридцать отрубов. Я бы осмелился посоветовать вам отложить такие траты до более подходящего времени. После недавних печальных событий, возможно, ремонт – не самый насущный вопрос.

Да уж, сумма немаленькая. Но ни пчелы, ни медоносы не станут ждать более подходящего времени.

– И какой срок займет выполнение?

– Сами работы – неделю, но сейчас у меня много заказов. Так что не могу обещать раньше двух недель.

Теперь пришла моя очередь возводить глаза к потолку, считая. Выходило, что тесать доски, по предложению Герасима, будет чуть дороже, чем заказать пиленые, – но мужики, которые копали могилу и выносили гроб, уже подходили ко мне сегодня и сообщили, что Герасим намекнул, будто барышня ищет работников, и они готовы приступать хоть завтра. А лесопилку нужно ждать не меньше двух недель. С другой стороны, чтобы вытесать нужное количество досок, понадобится месяц.

– Я очень признательна за вашу заботу, Денис Владимирович, – медленно произнесла я. – В самом деле, расходы в последнее время были существенными. Вас не обидит, если я уменьшу заказ вдвое?

– Никаких обид, Глафира Андреевна, – улыбнулся он.

– Я готова заплатить вперед, – сказала я. Марья Алексеевна закашлялась, я сделала вид, будто не заметила. – Надеюсь, добрые соседи всегда найдут условия, выгодные для обеих сторон. Тем более я рассчитываю, что это лишь начало нашего делового сотрудничества. В будущем мое хозяйство потребует и других материалов.

Я мило улыбнулась. Крутогоров искренне рассмеялся.

– Кажется, я недооценил вас, Глафира Андреевна. Вы правы, добрые соседи всегда поймут друг друга. Я готов уступить вам десятую часть.

Ольга, которая до сих пор с преувеличенным вниманием разглядывала свои ногти, вскинулась, но, встретившись взглядом с мужем, опустила глаза.

– Однако надеюсь, что, если затеете еще один… ремонт, вы обратитесь ко мне, – сказал Крутогоров.

– Непременно, – заверила его я.

– Ну а теперь рассказывай, что за ремонт ты задумала, – вцепилась в меня Марья Алексеевна, едва отъехала коляска, увозящая Крутогоровых.

– Не ремонт. Ульи, – призналась я, вспомнив, что доски мы с Герасимом обсуждали без нее. Удивительно, что Варенька до сих пор не разболтала – или просто, как Ольга, сочла дела скучными?

Эта мысль потянула за собой другую – неужели это та самая Ольга? Хороша, конечно, и был в ней тот лоск уверенной в себе красавицы, который я никогда не могла…

– Чем тебе батюшкины ульи плохи? – вернула меня в реальность Марья Алексеевна.

Я обозвала себя идиоткой. Веду себя как старая сплетница, какое мне дело до чужой личной жизни!

– Всем плохи.

Пришлось повторить вчерашние объяснения для Герасима. Генеральша кивнула.

– Интересная затея. Правильно делаешь, что никому не болтаешь. И дальше не болтай, а еще лучше – получи привилегию. Заодно, может, и деньгами сенат поможет.

– Привилегию? – переспросила я.

– Да, привилегию на право делать такие ульи, которые ты придумала. У других этого права не будет, пока твоя привилегия не закончится.

Я заколебалась. С одной стороны – идея не моя. С другой…

– Вы сказали, поможет деньгами?

– Да, если сможешь доказать, что твоя придумка полезна державе, и пообещаешь часть продукции произвести для государственных нужд.

Выходит, привилегия – это что-то вроде патента и гранта одновременно.

– Я ничего в этом не понимаю.

– Ничего, наш князюшка тоже со знаниями законов не родился, как и граф. Разберешься. Я тебе подскажу, как написать Северскому, чтобы тот помог составить прошение к императрице и приглядел, чтобы дело не затянулось.

– А без письма никак не обойтись? Я и так ему обязана.

И не хочу становиться еще больше обязанной князю, облеченному властью. Даже если как человек он замечательный, некоторые долги бывает очень сложно отдать.

– Душенька, на нашей грешной земле даже младенцы уже родителям обязаны. Дело не в том, чтобы никому не быть должной, а в том, кому именно задолжать. Вот, скажем, жених твой…

Я поморщилась.

– Он мне не жених.

– Неважно. Ему задолжать – так он из лап не выпустит, пока весь долг с процентами до последней четверти змейки не выжмет. А Северский хоть чужие долги не забывает, но и свои помнит. Значит помнит, что председателем дворянского совета его сделали не для того, чтобы он свои карманы набивал – впрочем, он и так в золоте купаться может, – а чтобы жизнь в нашем уезде лучше делалась, в интересах державы нашей. И сделали его председателем члены совета, к которым и ты сейчас принадлежишь. Так что можно сказать, будто и он тебе должен.

Я с сомнением покачала головой. Марья Алексеевна добавила:

– К тому же и ты ему свою благодарность покажешь.

– Он берет взятки?

Почему-то эта мысль была мне неприятна, Северские мне понравились, и разочаровываться не хотелось.

– Ты, Глашенька, взятки и благодарность не путай. Вот, скажем, затеялся князюшка о том годе сахар из свеклы добывать. Пока завод строили, немало мастики на воске перевели, и очень уж он сокрушался, что мужики-бортники цены на воск задрали так, что пришлось из соседнего уезда возить.

– Поняла, – медленно проговорила я, в который раз чувствуя себя безмозглой девчонкой рядом с этой женщиной. Потом сообразила еще кое-что.

– Сахар из свеклы, говорите?

– Да, кто бы мог подумать, а ведь получилось. Привилегию на этакую диковинку получил.

– И свеклу он, конечно, сам выращивает? Из своих семян?

– Как и все.

А чтобы были семена, нужно опыление.

– К чему ты об этом? – полюбопытствовала генеральша.

– Похоже, я в самом деле могу его отблагодарить, и не только продавая воск по-соседски. Но надо подумать.

– Подумать всегда полезно. А что до взяток… – Она вздохнула. – Опять же, не путай плату за покрытие злодейства или, скажем, за то, чтобы барку с солью потопить, соль до того продав, – и признательность за труды. Канцелярист в столице жалования имеет двести отрубов в год, а чтобы там жить хоть как-то, нужно не менее трех тысяч в год. Вот и идут все с подарками, понимая, что иначе чиновнику не выжить. А ведь у них семьи.

– Как будто их кто-то заставляет работать канцеляристами, – не удержалась я.

– Милая, так по закону, еще в прошлом веке принятом, дети канцеляристов ни на какую службу, кроме гражданской, поступать не могут.

Похоже, мне надо поставить свечку местному богу за то, что я оказалась дворянкой. Как бы я ни ворчала на дурацкий этикет, он все же лучше подобного бесправия.

– Хотя бывают и настоящие мздоимцы, конечно. Наш прежний исправник, говорят, целое состояние на вымогательстве сколотил. Да немного оно ему помогло, когда удар хватил. – Она похлопала меня по руке. – Не бери в голову, милая. Я подскажу, где надо.

– Да как же не брать в голову! – возмутилась я. – Ладно привилегия, могу и без нее обойтись, но мне еще в губернский суд прошение писать.

– Зачем?

– Чтобы вводный лист получить.

Марья Алексеевна открыла рот. Закрыла.

– Господи, прости мою душу грешную, еще земля на могиле Граппы, чтоб ей на том свете икалось, не осела. – Она осенила себя священным знамением. – Но ведь ни стыда ни совести, видать, у нее под старость лет не осталось. Как всем пела, будто о сироте радеет, а сама даже о главном не позаботилась. Вот уж воистину своя родня хуже чужой вражины бывает. Карга старая, чтоб ее на том свете на сковородке… – Она осеклась. – Прости, Глашенька. Я знаю, как ты тетушку любила. И за то прости, что я вовремя не разузнала, что да как, подруге поверила.

– Не за что, Марья Алексеевна. Вы и без того очень мне помогаете.

– Значит, начнешь с прошения в суд. Но и про привилегию забывать не стоит. Судейские дела медленные, так что нечего время терять. Сегодня же и напишешь.

Я кивнула. Но сперва надо выпроводить гостей.

Глава 2

На крыльцо вышли Нелидов – тот молодой человек, что явно очаровался Варенькой и она сама. В паре шагов за ними следовал Стрельцов.

Еще накануне вечером графиня успела пошарить по сусекам и раздобыть трость из темной вишни с латунным набалдашником в виде орлиной головы и латунным же наконечником. Я спросила, не слишком ли рано она отказалась от костылей, но девушка только отмахнулась: «Нога почти не болит, и так куда изящней, чем скакать на костылях, будто древесная жаба».

В самом деле, с тростью Варенька передвигалась, хоть и прихрамывая, но изящно, а сейчас, когда она шла рядом с молодым человеком, в походке и выражении лица появилось нечто трогательно-беззащитное, словно легкая дымка уязвимости, провоцирующая немедленно о ней позаботиться. Ее губы слегка подрагивали при каждом шаге, а глаза, широко распахнутые и блестящие, создавали впечатление мужественного преодоления нестерпимой боли. Варенька чуть заметно наклонялась к спутнику, будто ища опоры, но не позволяя себе ею воспользоваться – идеальное сочетание аристократической стойкости и женской хрупкости, перед которой не устоял бы ни один мужчина.

Похоже, мне есть чему поучиться у этой юницы.

– Ваша идея записать рассказы о рыбалке – великолепна, – негромко говорил Нелидов. – Сейчас мода на все природное, естественное, и чистота и простота этих рассказов вместе с красотой деревенской жизни и изяществом вашего слога наверняка найдут признание в столице. Жаль, что вам нельзя будет открыть вашего настоящего пола, хоть остротой ума вы могли бы соперничать со многими известными мне мужчинами.

Варенька стрельнула глазками в Нелидова и снова опустила пушистые ресницы.

Я отвернулась, пряча улыбку. Шустра графиня!

– Боюсь, я не заслуживаю такой высокой оценки, – прощебетала девушка.

– Нисколько! – горячо возразил он. – Подобно нимфе Эхо, вы превращаете простые слова рыбака в мелодию, достойную Аполлона. Такой дар встречается реже жемчужины в речной ракушке… и ценится еще выше теми, кто способен понимать истинную красоту, а не только блеск золота.

– Чую я, у Лешеньки появился соперник, – промурлыкала себе под нос Марья Алексеевна.

– Надо бы разузнать, что за тип и зачем он явился на поминки, если не местный, – отозвалась я.

– Я тебе скажу. О самом Сереже ничего плохого не слышала, хотя, может, из Готтенбурга не долетело. Дед его дворянство выслужил доблестью, а потом достаток рода приумножал как мог. Но правду говорят, что на детях выдающихся людей природа отдыхает, – Семен все богатство пропил да проиграл и умер не по-божески: удар хватил, когда в последний раз отыграться не смог. Так что жена его и дочь теперь из милости у дальних родичей в усадьбе живут, а сын коллежским секретарем служит.

Я снова пригляделась к молодому человеку, отмечая то, чего не заметила раньше. Жилет под сюртуком хорошего сукна был лишен даже намека на вышивку, украшавшую жилеты других дворян. Ни часовой цепочки, ни перстней. Едва заметная потертость на белоснежных манжетах. Особая тщательность человека, который следит за каждой деталью туалета не из-за модничанья, а потому, что малейшая небрежность превратит честную бедность в потасканность.

– Мало мне охотника за титулом, охотник за приданым явился, – пробурчала я.

Тут же мысленно одернула себя: я ничего не знаю об этом человеке, и нечего уподобляться всяким там, готовым осудить заочно.

– Глаша, Сергей Семенович хотел бы побеседовать с тобой о делах, – сказала Варенька. Обернулась к нему. – Я тронута вашими словами, хоть они и чересчур лестны для меня. Однако я должна откланяться. Надеюсь, сегодняшний день не станет в нашем знакомстве и мы сможем еще не раз обменяться мнениями о литературе и искусстве.

Она оперлась на подставленную руку кузена и грациозно похромала прочь. Я успела заметить, что на лице Стрельцова недовольство борется с весельем – наверняка он, как и я, насквозь видел все эти маневры. А вот молодой Нелидов проводил девушку восхищенным взглядом, кажется, даже на миг забыв, что хотел поговорить о делах.

Мне показалось, что в окне мелькнуло бородатое лицо Кошкина, но прежде, чем я успела в этом убедиться, лицо исчезло. Марья Алексеевна тронула меня за локоть.

– Пойду намекну, что кое-кому пора и честь знать. – Она улыбнулась Нелидову. – А вы с Глашей можете устроиться вот на этой скамейке и спокойно поговорить. Благо наконец-то распогодилось.

Сев на скамейку в добром метре от меня, Сергей нервно огладил папку, которую до сих пор держал под мышкой.

– Благодарю вас за уделенное время, Глафира Андреевна, – начал он. – Наверняка у вас много забот, поэтому позволю себе говорить прямо. Осмелюсь предположить, что после недавних печальных событий ваше имение требует особого внимания.

Он замолчал, явно ожидая моей реакции.

– Продолжайте, – сухо сказала я. Мало мне Кошкина, еще один помощничек просится на мою голову!

– У меня есть некоторый опыт управления делами, хоть и не столь обширный, как хотелось бы. Как вы уже поняли, я живу в Ильин-граде, но вторую неделю гощу у Татьяны Павловны, неподалеку. Мне известно, что сейчас у вас нет управляющего, и потому я позволю себе предложить вам свои услуги.

Я снова окинула его взглядом, припоминая слова Марьи Алексеевны о жаловании столичных чиновников и стоимости столичной же жизни. Как же мне понять, хочет ли парень оставаться честным, поэтому ищет другое место или, наоборот, рассчитывает поживиться, пользуясь неопытностью и плохой репутацией возможной хозяйки? Второй Савелий мне тут не нужен.

– Я не стану скрывать: мое финансовое положение достаточно затруднительно – впрочем, вы наверняка об этом слышали, – продолжал он. – Это место – если вы согласитесь – станет для меня спасением. Однако считаю, что и я могу быть полезен вам. Я готов работать за скромное жалование. При этом, уверен, смогу взять на себя значительную часть забот по управлению имением, что освободит вам время для других важных дел.

Не знаю, насколько он честен, но по крайней мере парень не пытался укрыться за витиеватыми фразами с двойным и тройным дном – и я невольно почувствовала к нему симпатию, на контрасте с Кошкиным.

– Рискну и я быть прямолинейной. Скромное жалование, жилье и питание за моим столом – это все, что я могу обещать. При этом положение мое действительно сложное, и я не могу позволить себе нанять некомпетентного человека. Сколько вам лет? Что вы знаете о ведении хозяйства?

– Мне двадцать. – Он едва заметно улыбнулся. – Молодость обычно синоним неопытности, но не всегда синоним некомпетентности. Вот мой диплом Готтенбургского университета, который я окончил с отличием два года назад.

Он раскрыл папку и протянул мне лист на гербовой бумаге.

– Постойте, так во сколько же вы поступили в таком случае?

– В пятнадцать, как все, – пожал он плечами.

Я взяла документ, глаз выхватил несколько немецких слов. Еще бы я знала немецкий или как там называется его местный аналог. Я опустила диплом на колени, внимательно посмотрела на Нелидова.

– Философский факультет… – сказал он.

В мое время вряд ли кто-то стал бы щеголять дипломом философа в доказательство своих хозяйственных познаний. Поэтому я вернула ему бумагу.

– Диплом говорит о вашей целеустремленности и работоспособности. Все же расскажите, что вы там изучали. Барышень не учат в университетах. – Против моей воли в голосе прорезался сарказм.

– Прошу прощения. Если оставить в стороне математику, историю и языки и перейти к наукам практическим – естественное право и законы общественного устройства, а также науки камеральные и экономические. Принципы организации доходных хозяйств, учет и оценка земельных ресурсов, современная агрономия, лесоразведение и лесоустройство и так далее. У меня есть рекомендательные письма от профессоров, если хотите.

Он снова открыл папку, и в этот раз пальцы его не дрожали – похоже, он был уверен в своих знаниях.

– Не хочу. Вы получили прекрасное образование, Сергей Семенович, и я верю, что и рекомендации у вас блестящие. Но это рекомендации кабинетных профессоров, а не практиков.

Да, я много раз слышала от подруг, как сложно найти место молодому специалисту сразу после диплома: всем нужен опыт работы, а где его взять, если никуда без этого самого опыта не берут? Но я не могла, просто не могла себе позволить нанять его только из сочувствия к совсем молодому по моим меркам человеку, на которого свалилась ответственность за семью.

– К слову, почему вы выбрали именно философию, а не, скажем, юриспруденцию? Разве это не более подходящий путь для благородного человека – следить за соблюдением законов и, возможно, участвовать в создании новых?

– Я думал об этом. Однако, еще когда батюшка предложил мне выбирать стезю, было очевидно, что дела нашей семьи расстроены – правда, тогда я не имел понятия, насколько сильно. – На его лицо легла тень. – Возможно, останься я дома, все повернулось бы иначе, но Господь управил так, как счел нужным. Словом, думая об образовании, я надеялся, что мои знания помогут мне восстановить хозяйство и вернуть былое достоинство нашей фамилии. Однако все пришлось продать из-за батюшкиных долгов. Мне кажется, он сам понятия не имел об их масштабах.

Внутри что-то противно заныло. Я тоже не имею понятия о масштабах родительских, теткиных, а теперь и моих долгов. Здесь никому даже не приходило в голову составлять расписки в двух экземплярах! Как бы мне самой вскоре не оказаться в положении Нелидова – но меня-то управляющей точно не возьмут.

– Буду честен, год я пытался бороться, надеясь, что доходы с земель позволят удержать их в руках. Однако долги победили. – Он невесело улыбнулся. – Можно сказать, что я знаю, как управлять чужим имуществом, потому, что извлек уроки из небрежного управления своим собственным.

– Это действительно честный аргумент, Сергей Семенович. И, раз уж мы честны друг с другом… Из-за… болезни, о которой вы тоже наверняка наслышаны, я не следила за делами, и сейчас они совершенно расстроены. Если я найму вас, вам придется второй раз разбираться с последствиями небрежного управления. И как бы это место не похоронило вашу еще не начавшуюся карьеру в качестве управляющего. – Я усмехнулась. – Знаете, как это бывает. Один все разваливает, но успевает уйти до того, как это становится очевидным, и получает славу… – тьфу, чуть было не сказала «эффективного менеджера», – хорошего управленца, а все шишки валятся на того, кто принял полуразвалившегося хозяйство и изо всех сил работает, чтобы поставить его на ноги.

Он кивнул со спокойным достоинством.

– Понимаю ваши сомнения, Глафира Андреевна. Браться за восстановление хозяйства после чьего-либо небрежного управления – задача непростая даже для опытного человека. Однако я умею быстро извлекать уроки. – Он помолчал. – Я знаю, что такое горечь потери родового гнезда из-за чужой безалаберности. И что такое ответственность, тоже знаю: на моих руках мать и сестра. Кузина матушки, Татьяна Павловна, приютила их, и за это я благодарен, но, раз уж я стал единственным мужчиной в семье… Словом, я готов поставить на кон свою репутацию – от которой, между нами, и без того немного осталось благодаря батюшке – чтобы доказать свою компетентность и честность. Если я помогу вам восстановить ваше имение – это станет лучшей моей рекомендацией.

– Я немного могу вам предложить, – сказала я, поразмыслив. – Семнадцать отрубов в месяц до начала зимы.

Как ни крути, сейчас самая горячая пора. Заканчивается посевная, потом начнется сенокос, а там и первый урожай пойдет. И пчелы, которыми некому заняться, кроме меня. Лучше сегодня нанять хоть какого-то управляющего и начать работу, чем получить идеального управляющего – которого, я, возможно, и не смогу себе позволить – к концу лета.

– К тому времени будет понятно, на что вы способны, и я буду готова пересмотреть условия, либо мы расстанемся. Еще комната и еда, как я и обещала.

Он попытался не показывать своей радости, но улыбка, которую не получилось сдержать, говорила сама за себя. Он встал и поклонился.

– В пересчете на год это всего на четыре отруба больше моего годового жалования, – сказал Нелидов. – Однако кров и стол – большое подспорье, и я смогу отправлять деньги матери. Я очень вам благодарен, Глафира Андреевна, и я вас не подведу.

– Надеюсь, – улыбнулась я. – Возвращайтесь с вещами и обсудим дела.

Хорошо, что флигели отмыты. В одном из них можно и поселить управляющего – заодно и лишняя преграда от ночных разбойников.

Нелидов ушел – пешком: родственница, с которой он приехал, укатила на коляске раньше. Я огляделась. У дверей оставался только один экипаж, вызывающе дорогой, это было очевидно даже мне.

Я глубоко вздохнула, собираясь с духом. Этого гостя выпроводить будет не так легко. Но едва я подошла к крыльцу, как дверь открылась мне навстречу.

– Благодарю за гостеприимство, Глафира Андреевна. – В голосе Кошкина было столько сахара, что у меня пересохло во рту. – За любезность вашу и за верность обещаниям.

Я присела в реверансе.

– Не утруждайтесь проводами, с вашего позволения, мы с Кириллом Аркадьевичем о делах побеседуем. – Он кивнул в сторону сеней, где маячил Стрельцов.

– Как вам угодно, Захар Харитонович.

Он словно не заметил иронии в моем тоне.

– Вот, именно те слова, которые жених хочет услышать от своей невесты.

Ах ты!..

– Захар Харитонович, боюсь, вы неверно истолковали слова моей тетушки. Я не давала обязательств становиться чьей-либо невестой. К тому же в доме траур, и при этих обстоятельствах обсуждение каких-либо матримониальных планов совершенно неуместно.

Глаза купца нехорошо сузились.

– Что ж, мы вернемся к этому разговору при более благоприятных обстоятельствах. Всего наилучшего, Глафира Андреевна.

Он повернулся к Стрельцову, демонстративно перестав обращать на меня внимание.

– Ваше сиятельство, скажите мне как служитель закона, что делать честному человеку, когда планы, в которые он вложил душу и капитал, рушатся на глазах?

– Не понимаю вас, Захар Харитонович, – подчеркнуто сдержанно ответил Стрельцов, но мне показалось, будто его спина напряглась. – Возможно, потому, что я исправник, а не купец.

– Так ли это важно? Я слышал, дворянское слово так же твердо, как и купеческое. Честное купеческое слово дороже золота. А выходит, что обещания барышни – что ветер: не поймаешь, не удержишь. Думаешь, будто все сговорено, а потом… – Он махнул рукой. – Вы меня понимаете?

Я вцепилась в перила. Очень хотелось выломать их и от всей души отходить Кошкина по хребту. Хорошо, что перила такие крепкие.

– Вы совершенно правы. Слово дворянина нерушимо. – Стрельцов на миг обернулся, но я не успела ничего понять по его лицу и выражению глаз. – Однако за время службы я слишком часто видел, как люди неверно истолковывают чужие слова и выдают желаемое за действительное.

– Воля ваша, ваше сиятельство, да только как же можно неверно истолковать, если барышня то о трауре говорит, то с молодым щеглом щебечет.

– Не понимаю вас.

Кошкин махнул рукой в сторону удаляющегося Нелидова.

– Да вот же. Только что на скамеечке беседовали при всем честном народе, будто сто лет знакомы.

Я от души пожелала Кошкину сломать ногу.

Стрельцов снова коротко оглянулся на меня.

– Не вижу ничего странного. Времена, когда барышень запирали в теремах, к счастью, давно миновали.

– К счастью ли? – подчеркнуто глубокомысленно заметил Кошкин. – Отцы наши-то, поди, знали, что делали.

Он поднял голову, видимо, демонстративно возводя глаза к небу. Ступил не глядя и. Стрельцов едва удержал его.

– Что случилось?

– Встал неловко. – Кошкин попытался опереться на поджатую ногу и снова охнул. – Невезучий сегодня день.

– Послать за Иваном Михайловичем?

– Не верю я докторам, старинные-то средства не в пример лучше.

Кряхтя и ворча, купец взобрался в коляску и наконец укатил.

Я обнаружила, что последние минуты едва дышала. Пальцы, вцепившиеся в перила, ныли, и я машинально растерла их.

Исправник направился ко мне.

– Глафира Андреевна, я начинаю опасаться за ноги всех остальных ваших гостей. Этак может случиться поветрие – куда там прошлогодней холере!

– Я бы предпочла, чтобы он свернул шею, – огрызнулась я.

Может быть, и следовало поддержать шутку, но я чувствовала себя увязшей в паутине мухой, к которой не торопясь приближается паук. Чем активнее брыкаешься – тем сильнее запутываешься.

– Не берите грех на душу, – без тени улыбки ответил он.

– Не понимаю вас.

Он пожал плечами.

– Сделаю вид, что поверил. О чем вы так долго беседовали с Нелидовым?

– О делах, Кирилл Аркадьевич. Сергей Семенович искал место управляющего, и я наняла его на испытательный срок. Однако, похоже, господин Кошкин убедил вас в своем и вашем праве контролировать мои беседы?

Глава 3

Стрельцов едва заметно улыбнулся.

– Господин Кошкин вряд ли способен повлиять на мои суждения. И, разумеется, никто не вправе контролировать ваши беседы, Глафира Андреевна.

Что-то в его голосе, а может, в выражении лица под маской безупречной вежливости мне не понравилось. Совсем не понравилось.

– Но?

– «Но»? – переспросил он.

– Договаривайте.

– Я всегда считал, что обещания – не просто слова. Их нельзя толковать по-разному в зависимости от обстоятельств. Или они были даны – или нет. Очень легко убедить себя, что прошлые обязательства больше не имеют силы, когда появляется… – уголок его рта искривился, – более привлекательная перспектива.

Горло перехватило от обиды и разочарования.

– Вот, значит, как… – выдавила я. – Похоже, ваши суждения не так независимы, как хотелось бы.

Глаза защипало, я уставилась на крышу амбара, часто моргая. Надо бы подлатать. И посуду мыть пора. И… что бы еще придумать, чтобы не думать?

– Я обещал защищать вас, и я помню о своем обещании, – прервал затянувшееся молчание исправник. – Однако такие вещи касаются обеих сторон. С вашего позволения.

Он сбежал со ступенек и размашистым шагом устремился в парк.

Я мазнула по глазам рукавом. Не буду я реветь! Назло всем этим кобелям – не буду!

Полкан ткнулся мне в ногу. Я опустила голову, и он тут же встал на задние лапы, уперев передние мне в живот, и преданно заглянул в глаза.

– Я не тебя имела в виду!

Невозможно было не улыбнуться, глядя на него, не потискать как следует – и, конечно, я не успела увернуться, когда пес решил вылизать мне лицо. Зато слезы высохли совершенно.

– Хватит, я уже чистая. – Я поднялась. – И все же мыть посуду я тебе не доверю. Пусть девчонки работают.

И мальчишки – те трое, которых Марья Алексеевна наняла вчера в качестве посыльных, пока тоже оставались у меня. Собрать посуду и натаскать воды. Вернуть в сарай лавки, принесенные для крестьян. Наколоть дрова для кухни. Привести в порядок двор после чужих экипажей и лошадей. И так далее и тому подобное – забот хватит всем, и мне в том числе.

– Сережа ушел? – встревожилась Марья Алексеевна, когда я зашла на кухню, чтобы раздать указания. – Ты ему отказала?

– Вы знали? – Глупый вопрос, на самом деле. Генеральша явно знает все и про всех. Странно только, что она не стала присутствовать при разговоре. – Я его наняла. Надеюсь, я об этом не пожалею.

Она всплеснула руками.

– Конечно, я знала, голубушка. Он спрашивал моего совета, и я ответила, что решать тебе. Пожалеешь ты о своем решении или нет – время покажет, однако никакие советчики тут не помогут. Не советчикам, а только самой хозяйке потом разбираться, если доверит имущество не тому. Впрочем, кому я это говорю! Ты уж на своей шкуре убедилась.

Я невесело хмыкнула. Еще как убедилась.

– Не печалься, милая. – Генеральша погладила меня по плечу. – Все мы в этой жизни шишки набивали, главное – какие уроки из них извлекли. Думаю, не пожалеешь ты.

Она потерла поясницу, не скрывая вздоха.

– Вы устали, – спохватилась я. – Прилягте, второй день на ногах.

– Да и ты, милая, с первых петухов не присела.

– Вот сейчас займусь бумагами и насижусь столько, что как бы к стулу не прирасти, – отшутилась я. – Пойдемте, я вас провожу.

Генеральша не стала спорить, и по тому, как тяжело она оперлась на мою руку, я поняла, что она действительно еле на ногах держится. Я и сама безумно устала и морально, и физически, но оставались вещи, которые, кроме меня, сделать некому. Пока не забыла – записать имена-фамилии тех дам, которые приглашали их навещать. Написать всем, кто был сегодня, письма с благодарностью за их участие и помощь. И хоть немного привести в порядок документы, пока не вернулся новый управляющий.

Еще бы найти где устроиться. В гостиной, превращенной в кабинет, половина стола была занята неразобранными со вчерашнего бумагами – которые мне остро захотелось просто бросить в камин, все равно никакого толку от них. Вторую половину стола оккупировала Варенька, разложив перед собой исписанные и исчерканные листы.

– Снова стихи? – полюбопытствовала я.

– Нет. Ты была права: мне нужно написать книгу! «Письма из деревни к столичной кузине» – что думаешь? – Варенька взмахнула пером, на бумагу упала клякса, но графиня ее не заметила, продолжая вдохновенно мечтать. – Если отправить в литературный журнал, они будут публиковать по частям, и необязательно ждать, пока я допишу целиком. Вот, послушай! – Она наконец обнаружила кляксу, досадливо покачала головой. – А, ладно, все равно переписывать набело! «Представь себе, душа моя: утром просыпаешься не от грохота экипажей и ругани извозчиков, а от птичьего хора, столь совершенного, что ни один человеческий не смог бы его превзойти! Утренний ветер несет ароматы цветов, с которыми не сравнятся даже самые изысканные духи. Деревенские радости просты и безыскусны – но, когда серебристый карась трепещет на конце лесы, сердце бьется куда быстрее, чем в самой пылкой мазурке!» – Девушка сменила тон на обычный. – Как думаешь, публика хорошо примет это сочинение?

– Не проверишь – не узнаешь. У тебя бойкий слог, и, честно говоря, твоя проза нравится мне больше, чем стихи.

Варенька просияла и снова склонилась над столом. Я раздвинула бумаги, освобождая место. Эпистолярный жанр в моем исполнении явно будет не столь возвышенным и изящным, но надеюсь, почтеннейшая публика в лице соседей примет мои шедевры благосклонно.

Стрельцов вернулся куда раньше, чем стоило бы: я едва начала успокаиваться, сумев наконец сосредоточиться на письмах. Успокоился ли он после той вспышки – кто знает, сейчас на лице исправника была его привычная маска вежливой доброжелательности, за которой я не могла ничего разглядеть. И в голосе ничего расслышать не получилось, когда он спросил, не помешает ли.

Я пожала плечами.

– Вы при исполнении, поэтому можете не задавать лишних вопросов.

Я снова попыталась углубиться в письма, но исправник, шуршащий бумагами рядом, отвлекал и сосредоточиться не получалось. Бормотание Вареньки, подбирающей единственно правильную фразу, стало раздражать – хотя еще четверть часа назад я его вовсе не замечала. Молчание, такое уютное совсем недавно, стало тягостным.

– Я напишу своим знакомым и попрошу Гришина порасспрашивать об этом Нелидове, – сказал Стрельцов. – Раз уж вы решили его нанять, ни с кем не посоветовавшись.

Да что на него нашло, в конце концов? Я изобразила вежливую улыбку.

– Марья Алексеевна рассказала об этом молодом человеке все, что я хотела бы знать. И у него неплохие рекомендации.

Которые я не смогла прочитать, но это опустим.

Стрельцов сделал вид, будто полностью поглощен документами. Ругнувшись про себя, я пододвинула поближе чистый лист, собираясь начать новое письмо.

Перед глазами всплыли строчки рекомендации Нелидова, и я вдруг поняла, что могу разобрать части слов: «проявил похвальное усердие», «отличается живым умом». Пока я озадаченно переваривала внезапно проявившиеся лингвистические способности, Стрельцов снова повернулся ко мне.

– Конечно, это право хозяйки решать, кого впускать в дом. Но, на мой взгляд, ваш поступок чересчур легкомыслен – нанять управляющим мальчишку. Да еще и столичного хлыща, совершенно не знающего местных дел.

– Какая муха тебя укусила, Кир? – захлопала глазами Варенька. – Ты сам всю жизнь прожил в столице.

– Варвара, ты ведешь себя как мужичка, влезая в чужой разговор.

Я досчитала до десяти. Не помогло.

– Что-то я не вижу у своей двери очередь желающих наняться ко мне управляющим за двести отрубов в год.

– А ты ведешь себя как квартальный надзиратель, подозревая всех и вся! Чего ты взъелся на бедного Сергея Семеновича? Он очень милый молодой человек.

– Милый молодой человек – это не профессия, – сухо заметил Стрельцов. – А уж твое умение разбираться в молодых людях и вовсе не стоит обсуждать.

Варенька фыркнула, глаза ее начали наливаться слезами. Она сгребла бумаги и похромала прочь из гостиной.

Я подавила желание вылить чернила на голову Стрельцова, чтобы остудить слегка.

– Спасибо за приятную компанию. – Я собрала со стола незаконченную работу. – Не буду вам мешать.

Идти вслед за Варенькой и слушать ее жалобы не хотелось, поэтому я направилась в другую сторону – в комнату, откуда сегодня вынесли покойницу. Однако пристроиться с работой здесь оказалось негде. Голые доски кровати – постель, на которой умерла бабка, крестьянки вынесли в курятник и велели не возвращать раньше чем через трое суток, «чтобы петух трижды ее отпел». Перевернутая вверх ножками лавка, на которой стоял гроб. Кресло у окна тоже перевернули вверх ногами – видимо, чтобы покойница, вздумав вернуться, увидела бардак в комнате и решила, что попала не туда. Конечно, поставить все как положено не составило бы труда, но сидеть, скрючившись на кровати или у подоконника, мне не хотелось.

Пожалуй, можно расположиться в уборной, если убрать с умывального стола тазы. Но вдруг дальше найдется более подходящее помещение – я ведь так и не обследовала дом до конца.

Еще одна комната, сразу за уборной, выглядела совершенно пустой – пожалуй, тут я обустрою себе спальню, как только найдутся время и силы этим заняться. А за ней обнаружился кабинет. Нормальный рабочий кабинет! Массивный стол с затянутой сукном столешницей, секретер у окна, окованный железом сундук, почему-то напомнивший мне сейф, книжный шкаф, заполненный толстыми журналами в мягком переплете.

Наконец-то мое собственное, нормальное рабочее место, где никто не будет мешаться! Вот только пыли тут скопилось! Намывая полы после выноса тела, женщины прошли от парадной двери до комнаты, где стоял гроб, – чтобы покойница не нашла дорогу назад. А за пределы этой комнаты особо и не заходили – впрочем, я и не настаивала.

Я убрала с края стола выцветшую газету, на которой уже невозможно было ничего прочитать. Пристроила на чистый краешек письма и чернильницу с пером. Возвращаться в гостиную и встречаться со Стрельцовым не хотелось, поэтому я спустилась во двор через лестницу в мезонин. Пожалуй, здесь я и размещу управляющего. Захочет – будет работать в кабинете за секретером, не захочет – всегда сможет подняться, если понадобится что-то доложить. Правда, я была не уверена, что сама стану много времени проводить в кабинете: рабочих рук по-прежнему не хватало. Вот и сейчас из-за двери в коридор доносились команды неугомонной Марьи Алексеевны – когда только успела отдохнуть и спуститься!

Пожалуй, мне не помешала бы и экономка, распоряжаться в доме – да только где ж ее взять и чем платить?

А еще кухарка, горничная, работник в помощь Герасиму, работницы на огород и конюх со скотницей. Мечтать не вредно, но пока воду из колодца придется тащить самой, и отмывать кабинет тоже.

Я опустила в колодец ведро, но едва начала крутить ворот, как поверх моей ладони легла чужая. Я развернулась. Герасим. Внутри всколыхнулась обида и разочарование. Я тут же обозвала себя дурой – а кого я еще ожидала увидеть и, главное, зачем? Наобщались уже за сегодня, достаточно.

Дворник отстранил меня от ворота. Вытащив ведро, поманил за собой в мастерскую.

На верстаке стоял полностью сколоченный улей, рядом лежала рамка. Герасим поднял крышку, вставил в улей рамку. Вопросительно посмотрел на меня.

– Все правильно. У тебя замечательно получилось.

Улей пах свежим деревом, золотился в лучах солнца, падающих в окно. На душе потеплело. Лиха беда начало. Завтра Герасим отправится с мужиками в лес разделывать доски. Скоро будут и другие ульи. Я коснулась крышки – дворник не поленился выгладить доски, чтобы не оставляли заноз. Надо бы побелить известкой, чтобы защитить от гнили, и сделать какой-нибудь яркий рисунок, чтобы пчелам было легче находить свой улей.

– У тебя золотые руки, Герасим.

Дворник просиял, с достоинством поклонился. Взял с верстака рейки, показал мне.

– Да, нужны еще, – подтвердила я. – И не забывай про проволоку, чтобы крепить вощину.

Вощина! Вот о чем я совершенно не подумала!

Солнце уже спускалось к верхушкам деревьев. Кажется, мытье полов и письма придется немного отложить. Надо насобирать воска, пока не стемнело. Вооружившись длинным ножом для вырезания сот и парой ведер, я отправилась на пасеку. Полкан, радуясь прогулке, заскакал рядом.

Моей радости, правда, хватило ненадолго. Вынув заглушку из ближайшей к парку колоды, я едва не разревелась. Вместо сот внутри оказалась восковая труха с запахом затхлости и мышиного помета. Полкан, увязавшийся за мной, недовольно чихнул.

Отодвинувшись, я вытерла глаза рукавом. Обругала себя разнюнившейся дурой. Да, обидно, но этого следовало ожидать. В конце концов, если за пасекой не приглядывали три года, с чего вдруг я взяла, будто в брошенных ульях с погибшими семьями сохранится что-то полезное? Но сдаваться рано. Может, хоть в скольких-то пустых колодах остался воск. А не остался – значит, переплавлю свечи, сколько получится.

Полкан лизнул меня в нос, утешая. Потрусил по траве, ближайшую колоду без пчел проигнорировал, ткнулся носом в следующую.

Я отвязала с пояса фартук, замотала им лицо.

– Не лез бы ты туда. Мышиная лихорадка – жуткая штука. Не знаю, болеют ли ей собаки, но потерять такого замечательного пса из-за глупой инфекции мне не хотелось бы.

Полкан то ли чихнул, то ли фыркнул. «Я о себе сам позабочусь, а ты займись делом», – читалось на его довольной морде с высунутым языком.

Я последовала этому безмолвному совету. В подсказанной Полканом колоде мыши уничтожили соты с медом и пергой, но осталось достаточно пустых и с погибшими личинками, чтобы мне удалось наполнить сразу четверть ведра. Дальше тоже пошло неплохо. Довольно быстро стало очевидно, что в упавших колодах рассчитывать не на что, а те, которые еще стояли, мыши повредили меньше – в самом деле, зачем стараться и карабкаться, когда рядом настоящие кормушки? Полкан то и дело клацал зубами, вылавливая из травы грызунов.

Значит, планы на ближайшие дни придется менять. Завтра же обойду все брошенные колоды, вытащив из них воск, и велю собрать их и сжечь. Только надо придумать, как объяснить парням, зачем дышать через платок, и проследить, чтобы сразу же помыли руки. Еще расставить рядом с живыми семьями мышеловки, хотя бы простейшие: наполненная водой емкость с переворачивающейся крышкой. И не забыть сказать Герасиму, чтобы на ножки подставок к новым ульям приделал деревянные или жестяные круги-козырьки, защищающие от мышей.

– Надо завести сторожа и кошек, – сказала я вслух.

Полкан выплюнул к моим ногам придушенную мышь. Возмущенно гавкнул.

– Уверен? – рассмеялась я.

Он энергично завилял хвостом. Нырнул в траву и положил к моим ногам еще одного грызуна.

– Убедил. – Я потрепала его по голове. – Главное, никакой гадостью от них не заразись.

Пес коротко гавкнул и продолжил охоту. А я продолжила свою. Наполненные смятыми – все равно на переработку – сотами ведра оказались тяжеленькими, и я едва доволокла их до дома.

Герасим, выйдя из сарая, сокрушенно покачал головой. Постучал себя в грудь.

– Пожадничала, – вздохнула я, вытирая лоб рукавом. – Но в следующий раз я лучше кого-нибудь из мальчишек позову. Тяжести таскать много ума не надо, а рамки делать, кроме тебя, некому.

Дворник пожевал губами. Не дожидаясь, пока он начнет спорить, я спросила:

– Не знаешь, в чем батюшка соты вываривал?

Герасим провел меня в дальний угол сарая, где стояли два котла из чугуна, ведра на полтора каждый. Не лучший вариант, конечно – куда больше бы подошла эмалированная посуда или нержавейка, да где ж их тут взять? Я попыталась приподнять котел и охнула – килограммов десять в пустом, а если туда налить воды и воска, пупок развяжется. Дворник решительно отстранил меня в сторону.

– Погоди, – сказала я. – Нечего обсиженные мышами соты в дом тащить. Давай уличный очаг разожжем.

В глазах Герасима промелькнуло удивление – похоже, именно туда он и собирался нести котел. В самом деле, над сложенным из плоских камней очагом стояла чугунная рама с цепью и крюком. Я думала, это было устроено, чтобы кипятить белье или варить какую-нибудь мешанку для скота, но, похоже, не только.

Вдвоем с Герасимом мы подвесили на крюках котлы, наполненные сотами и водой, развели очаг. Вот теперь можно и к письмам вернуться на час-полтора. Впрочем, нет. Сперва мне нужно порасспросить кое о чем Марью Алексеевну.

Глава 4

Генеральша нашлась в кладовой. Вместе с девочками. Акулька скрючилась над листом бумаги на сундуке у окна. Стеша придерживала крышку другого сундука. Марья Алексеевна склонилась над ним.

– Пиши. Сундук, окованный медью.

Я вгляделась в зеленые накладки на старом дереве. Может, и правда медь.

– Внутри… – Она брезгливо, двумя пальцами подняла… нечто. Во все стороны разлетелись белые бабочки. – Внутри одежда, побитая молью. Вынести на улицу, нетронутое вырезать и прокалить на солнце, потом лоскуты употребить по необходимости. Остальное закопать в саду под деревьями. Стеша, убирай.

Девушка захлопнула крышку и передвинула сундук к стене у входа, где уже громоздились с полдюжины разнообразных – от здоровенных до маленьких.

– А, Глашенька! – приветствовала меня генеральша. – Я подумала, что тебе некогда в кладовой роспись сделать, прости за самоуправство.

– Не за что прощать, и я очень вам благодарна, – откликнулась я. Снова оглядела гору разномастных сундуков у одной стены и аккуратные пирамиды у другой. – Это уже рассортированное?

– Да, вот тут – хорошее. – Она указала на стену, где все красовалось почти в армейском порядке. – А вот это – никуда не годится. Там кое-где вещи, которые моей бабке было бы впору носить. Ладно бы целые, доброй ткани применение всегда найдется. Но ведь полный сундук непряденой шерсти моль сожрала! А еще в одном даже не разобрать, что хранилось, все сгнило!

– Это, пожалуй, не только тетушкина заслуга, – задумчиво проговорила я.

– Не только. Прости, милая, но батюшке твоему, кроме своих пчелок, ни до чего дела не было. И матушка больше балами да нарядами интересовалась, чем хозяйством. Кабы Павлуша в первый год свой в гвардии пятнадцать тысяч отрубов не проиграл…

– Сколько?! – ахнула я.

Пятнадцать тысяч! Пять лет, пусть скромной, жизни в столице!

Карточный долг должен быть выплачен сразу же или в ближайшие дни – иначе молодому человеку никто руки не подаст. Вряд ли у… семнадцатилетнего, получается, оболтуса было столько собственных денег. Но хватило ли сбережений семьи, или долги «от родителей», которыми попрекала Глашу старуха, тогда и образовались? И сколько из них успели выплатить?

– А тебе не говорили? Ах да. Оно, конечно, кто из молодых людей не проигрывался в пух и прах. – Она покачала головой. – В каком-то смысле семье это на пользу пошло: снимать дом в столице не по карману стало, а в нашей глуши балов да соблазнов куда меньше, чем там. Правда, Наташа хозяйство все равно не полюбила. Ты, видать, не в нее удалась.

Я пожала плечами: слова в голове крутились исключительно нецензурные.

– Ты чего хотела-то? – вернула меня на грешную землю Марья Алексеевна.

– Не держит ли кто из наших соседей винодельню?

– Откуда ж в наших краях винодельня? – удивилась она. – Не вызревает у нас виноград. Водку многие гонят, наливки-настойки, но чтобы винодельня…

– Понятно. А сыроварню?

– Это к Софочке, князя нашего старшей сестрице.

И тут Северский! Есть ли в этом уезде что-то, с чем он не связан?

– Что тебе от ее сыров? – спохватилась генеральша.

– От сыров – ничего. Мне пресс нужен. Желательно винтовой. В аренду на несколько дней, потом верну.

Марья Алексеевна моргнула.

– Опять чего-то диковинное удумала?

– Да какое там! – отмахнулась я. – Воск вытапливать.

– Из шварки, что ли, воск выжимать? Так, поди, у батюшки твоего чурбаки остались.

– Шварки? – не поняла я.

Мы недоуменно уставились друг на друга.

– Пойдем-ка.

Она подхватила меня под локоть. В сарае уже стемнело, но Марья Алексеевна зажгла огонек. Оглядевшись по сторонам, подняла с пола железный короб с желобом на конце – он лежал рядом с котлами, которые я забрала для вытопки воска.

– Ставишь на очаг, насыпаешь соломы, чтобы, когда сквозь нее воск протекает, коконы личинок и прочий мусор задерживала. Льешь туда воск из котла черпаком. – Она потрясла здоровенным половником, валявшимся тут же. – Как наполнится столько, что больше некуда, кладешь вот этот чурбак, – она подняла увесистую деревяшку, пропитанную воском, – и велишь мужикам стукнуть со всей силы, чтобы воск отжать. В коробке остаются шварки, из них потом шварочный воск можно выварить.

– Так вот отчего «воскобойня»! – сообразила я.

Марья Алексеевна посмотрела на меня как на ребенка, заявившего, что ветер дует оттого, что деревья качаются.

– Глашенька, милая, я, конечно, помогу чем смогу, но как ты собралась всем этим заниматься, если ничего не знаешь? Может, к Лисицыну съездишь? Барышня ты милая, если глазками вот так похлопаешь, – генеральша изобразила как, и я едва не расхохоталась, – все разузнаешь, что тебе надо.

– К Лисицыну, может, и съезжу: ни знания, ни знакомства лишними не бывают, – не стала спорить я, решив не напоминать, что на похороны и поминки этот сосед не приехал. – Но пресс мне нужен не для шварок, а чтобы как можно меньше воска в мерве оставалось.

– В мерве? – нахмурилась она.

– Вытопках.

– А, в жакре! Так там же грязь одна!

– Там почти половина воска. И закапывать его в землю, когда на вощину пчелам не хватает, я не намерена.

Когда Герасим закончит с досками и ульями, можно попробовать вместе с ним придумать воскотопку с прессом. Но пока хотя бы просто пресс в аренду взять.

Генеральша пощупала мне лоб.

– Вроде жара нет. Зачем брать у пчел воск, чтобы обратно его пчелам отдавать?

Пришлось объяснить про рамки подробнее – кажется, в прошлый раз я это упустила.

Марья Алексеевна с сомнением покачала головой.

– Откуда ты это взяла?

– Из старых журналов, – призналась я, не став уточнять, что «старыми» были журналы двадцатых годов двадцатого же века, сохранившиеся у деда.

– Кабы в журналах такое было, все бы пользовались, а я что-то не слышала, чтобы жакру прессом отжимали.

– Марья Алексеевна, так я-то не все! Тетушка говорила, мы в долгах как в шелках. Тут о каждой змейке думать приходится. Сами посчитайте: я сейчас с брошенных пчелами колод принесла два ведра сот.

Генеральша озадаченно кивнула.

– Это около десяти фунтов воска. Если еще два-три раза выварить и отжать, можно еще пару фунтов добыть, а это по нынешним ценам около двух отрубов! Только с четырех колод, а их там сорок брошенных. Хорошо, пусть половину мыши погрызли. Десять отрубов в землю закапывать? Это корова!

– Ну, Глаша, ну шустра! – всплеснула руками Марья Алексеевна. – Не удивлюсь, если ты и из выжимок найдешь, что вытащить.

– Конечно! – воодушевилась я, сделав вид, будто не замечаю смешинок в ее взгляде. – Часть можно дать курам и скоту как вита… как добавку, чтобы здоровей были. Основную часть проварить со щелоком – так можно еще лишнюю десятину воска добыть. А то, что останется, пустить на удобрение.

Еще можно подумать о спиртовой экстракции воска – но это осенью, когда забот меньше станет, так что пока и говорить вслух не стоит.

Генеральша рассмеялась.

– На все у тебя ответ найдется! – Она уставилась в потолок, явно что-то подсчитывая. – Значит, так. Софья за пресс наверняка об услуге попросит. Больше десятины луга ей на сезон не сдавать, овчинка выделки стоить не будет.

– Я запомню, спасибо.

Марья Алексеевна отправилась обратно в кладовую – «пока совсем не стемнело». Я, помешав начинающее закипать варево, собиралась вернуться к письмам, но стук копыт со стороны дороги снова отвлек от дел.

Из дрожек выскочил Нелидов. Поклонившись мне, подхватил небольшой сундучок. Кучер, едва дождавшись знака, тронул поводья и покатил прочь.

– Это все ваши вещи? – не удержалась я.

Он улыбнулся.

– Говорят, мудрец довольствуется малым. Хоть в чем-то я могу уподобиться мудрецу.

– Простите, это было бестактно с моей стороны, – опомнилась я. – Пойдемте, я покажу вам вашу комнату.

Мы подошли к флигелю. Крапиву, проросшую сквозь крыльцо, вырвали еще утром, до приезда гостей, но облупившиеся наличники и подгнившие столбики у перил крыльца было видно даже в спускающихся сумерках.

– Я уже упоминала, что хозяйство не в лучшем состоянии, – зачем-то начала оправдываться я. – С прислугой тоже… сложно. Обед и ужин вместе со всеми, и вы всегда можете попросить еду на кухне, если понадобится. Топить уже, наверное, не придется до осени, но, если что, обратитесь к Герасиму, печи – его забота.

– Ничего страшного. Я привык обходиться без прислуги.

Я кивнула, открывая дверь. Оглядела комнату. Последние лучи солнца падали сквозь окно, и помещение выглядело просторным и светлым. Впрочем, просторным оно могло выглядеть из-за минимума мебели. Печка-голландка у стены с уходящей в потолок трубой. Огромный – метра два в длину – сундук, он же кровать.

– Постель в сундуке. – Я протянула Нелидову ключ. – Солому в тюфяке сменили сегодня, она свежая. Одеяло проветрили, подушку тоже, все там же. – Я едва не брякнула про исключительно экологичную набивку из гречневой лузги, но вовремя придержала язык за зубами, сообразив, что здесь шутку не оценят. – Простыни…

– У меня есть свои.

– Как хотите.

Что еще? Я огляделась снова. Стол с въевшимися пятнами, медный подсвечник и полдюжины свечей, письменный прибор и футляр с перьями. Полка с книгами – старые календари, насколько я могла судить по корешкам. Ширма, сейчас отгораживающая столик с умывальными принадлежностями, но ею можно отгородить и постель от посторонних глаз.

– Вода в бочке, если нужно – попросите Герасима, он принесет. Со всем остальным вам придется справляться самому. Как я уже упоминала, прислуги не хватает.

– Вы очень добры, Глафира Андреевна. Отдельный флигель, рабочее место, светло и сухо – это больше, чем я рассчитывал.

– Надеюсь, вам будет удобно. Устраивайтесь. О делах поговорим завтра.

– С вашего позволения, я бы начал сегодня. Я осмелился написать в Большие Комары и вызвать уездного землемера. Полагаю, он появится послезавтра с утра. Я был бы вам очень признателен, если бы вы не планировали на послезавтра никаких поездок и позволили воспользоваться вашей лошадью и дрожками.

– Во что мне обойдутся его услуги? – спросила я. Тут же обругала себя за чрезмерную прямоту, но Нелидов не смутился.

– Десять отрубов. Однако его официальное заключение образумит ваших соседей, решивших воспользоваться… не слишком хорошим хозяйствованием, и сэкономит вам куда более существенные суммы на судебные издержки.

– Даже так? – приподняла бровь я.

– До меня дошли кое-какие слухи. Не берусь ручаться за их точность, но по своему опыту знаю, что многие добрые соседи не постесняются поживиться за счет того, что, по их мнению, плохо лежит. И вы позволите мне ознакомиться с межевыми книгами?

– Разумеется. Как и со всеми остальными документами. – Подумав, я добавила: – Пожалуй, мне стоит поехать с вами. Хотя бы для начала стоит узнать о состоянии дел из первых рук.

– Поездка может оказаться утомительной.

– Такова моя карма, – фыркнула я.

Нелидов изумленно посмотрел на меня. Я опомнилась.

– На Востоке так называют последствия наших поступков, определяющие наши судьбы. «Что посеешь, то и пожнешь» в изложении тамошних мистиков. – Я поторопилась сменить тему. – Последние годы я пренебрегала своими обязанностями хозяйки, и неважно, что не совсем по собственной воле. Теперь придется наверстывать. В любом случае полагаю, что день, потраченный на личное знакомство с собственными землями и людьми, все же лучше, чем годы, потраченные на судебные тяжбы.

– Согласен с вами.

– Если решите, что готовы приступить к делам уже сегодня до ужина, все документы сейчас у исправника, а он в гостиной. На втором этаже, сразу, как подниметесь по центральной лестнице. Но я бы все же посоветовала вам ознакомиться с ними завтра, чтобы сегодня не мучиться кошмарами.

– Пользуясь вашими словами, видимо, такова моя карма – разбираться с запутанными документами. Надеюсь, до ужина я успею хоть немного сделать.

Варенька, вернулась за стол в гостиной: похоже, успокоилась. Увидев Нелидова, она расцвела, а вот Стрельцов, наоборот, поджал губы. Едва заметно – но, кажется, я научилась замечать то, что он хотел скрыть. Я мысленно ругнулась. Дурь какая-то, не хватало еще мне, будто старшекласснице, ловить каждый взгляд парня, которому я и даром не нужна и который и мне даром не нужен – не нужен, я сказала! – угадывая в этих взглядах и словах, обращенных не ко мне, какие-то тайные знаки.

Устала я, вот что. Третий день в этом мире, а будто три месяца прошло, если не три года. Может, плюнуть на бумаги и на письма и отправиться на боковую? Утро вечера мудренее, и так далее.

Вот только ни посевная, ни пчелы, ни соседи, будь они неладны, не станут ждать, пока я высплюсь.

– Сергей Семенович, какими судьбами? – прощебетала Варенька, протягивая ему руку.

Тот склонился над ней в поклоне, быстро посмотрев на меня. Похоже, представлять его в новом статусе нужно мне как хозяйке дома.

– Сергей Семенович любезно согласился помочь мне разобраться с делами.

Стрельцов, кажется, собирался просверлить меня взглядом, поэтому я вздернула подбородок и с улыбкой добавила:

– И я рада, что приняла его предложение. Сама я бы не подумала объехать границы своих земель… – Как звучит, будто я какая-то королева! – …вместе с уездным землемером.

Интересно, я когда-нибудь привыкну к тому, что я не просто хозяйка, а помещица? Эксплуататорша трудового народа?

Эта мысль едва не заставила меня расхохотаться, я сжала губы – и очень вовремя, потому что Стрельцов сказал:

– Вы всегда могли спросить моего совета.

Или совсем не вовремя: судя по тону его голоса, мое тщательно скрываемое веселье он заметил и категорически не одобрял.

– Полагаю, у исправника множество обязанностей, так что просить вас становиться еще и моим управляющим было бы чересчур, – парировала я.

– Управляющим? О! – Лицо Вареньки вытянулось, будто она только что осознала этот факт.

Который, судя по всему, переводил Нелидова из числа приятных кавалеров в ранг работника, которому если и дозволяется целовать дамам ручки, то исключительно с подобострастием человека, стоящего ниже на социальной лестнице.

– То есть… – спохватилась она. – Глашеньке действительно нужна помощь с хозяйством, и… В смысле, так благородно с вашей стороны пожертвовать… – Она часто заморгала, покраснев будто маков цвет. – То есть я совсем не то хотела… Ах, мне дурно!

Стрельцов молча протянул ей через стол флакончик с нюхательными солями. Варенька ткнулась в него носом, закашлялась.

Нелидов слегка поклонился.

– Говорят, человек должен быть полезен обществу. Думаю, мои познания в экономике и агрономии здесь могут принести максимальную пользу.

– О! – Варенька едва не подпрыгнула на стуле. – А знаете что? Я тоже могу быть полезна! Я привыкла читать бабушке письма от ее подруг и хорошо разбираю почерки.

– Варвара, – процедил Стрельцов.

– Ты сам не раз говорил, что я чересчур легкомысленна, а будущей хозяйке нужно интересоваться не только стихами!

Я не выдержала.

– Кирилл Аркадьевич, я понимаю, что на вас свалилось слишком много забот сразу, начиная с убийства и заканчивая беспокойством о вашей кузине. Но, как говорят, за двумя зайцами погонишься… Предлагаю вам отдохнуть и использовать время отдыха, чтобы расставить приоритеты.

– Благодарю за заботу, Глафира Андреевна. Боюсь, мне придется уделять внимание и имущественным, и всем прочим вашим делам, пока я не удостоверюсь, что они не имеют отношения к убийству, – вежливо улыбнулся Стрельцов. – Да и семейные узы, знаете ли, обязывают.

Да чтоб тебя! Уймешься ты сегодня или нет?

– Конечно, господин исправник, – пропела я. – Ваше служебное рвение – пример для всех нас. Надеюсь только, что ваше усердие не помешает и нам заниматься насущными делами.

– Разумеется, – сухо подтвердил он. – Господин Нелидов, прошу вас. Вот здесь, – он показал на аккуратную стопку документов, – то, что мы уже привели в порядок. Вот с этим предстоит еще разбираться.

– Благодарю вас. – Нелидов опустился на свободный стул. – Судя по всему, вы проделали воистину титаническую работу.

– Совместно с Глафирой Андреевной.

– Прекрасно. Все же никто так не заинтересован в приумножении своего имущества, как владелец, и я очень рад, что Глафира Андреевна намеревается оставаться в курсе всех дел. – Нелидов просмотрел пару листов, обернулся ко мне. – Вы говорили, что вас обкрадывали. Как вы смотрите на то, чтобы провести полную инвентаризацию вашего имущества до того, как мы отправимся обследовать ваши земли?

– Кстати, о землях. Я бы хотел сопровождать вас в этой поездке, – вмешался Стрельцов. – Внимание представителя власти к делам Глафиры Андреевны может умерить пыл некоторых чересчур размечтавшихся лиц. Размечтавшихся о чужих землях, я имею в виду.

Варенька захлопала в ладоши.

– О, какая чудесная идея! Я тоже поеду! Так хочу посмотреть окрестности!

На лице Стрельцова отразилась вся гамма чувств человека, обнаружившего, что ему нужно присматривать за парой полуторагодовалых близнецов и подростком-корги одновременно. Впрочем, он быстро справился с собой. Но прежде, чем он открыл рот, Варенька добавила:

– В конце концов, будет просто неприлично, если Глаша будет разъезжать по окрестностям одна в компании троих мужчин!

– Марья Алексеевна… – начал было исправник.

– Уже в летах и тряска в повозке явно не пойдет ей на пользу, – парировала графиня.

– Давайте отложим обсуждение количества человек в нашей экскурсии до утра, – сказала я, подавляя желание подсыпать Стрельцовым то ли снотворного, то ли слабительного, чтобы на пару дней оба потеряли интерес к моим делам. – Что до вашего предложения об инвентаризации, Сергей Семенович, – признаюсь, Марья Алексеевна вас опередила. Впрочем, кладовка с вещами полувековой давности вряд ли будет интересна в контексте общего состояния дел. А вот амбар, ледник и погреба – как и то, что осталось от конюшен и хлева, – мы с вами обследуем завтра же. – Я улыбнулась. – Теперь, если вам не нужна моя помощь в разборе бумаг…

Оба мужчины с улыбкой помотали головами.

– Я займусь письмами к соседям. Варенька, поможешь мне?

И если благодаря Стрельцову я останусь без управляющего, меня будут судить за убийство представителя власти при исполнении.

Глава 5

– И все-таки не понимаю, какая муха укусила Кира, – пожаловалась Варенька, когда мы расположились в кабинете.

Я пожала плечами.

– Стоит ли пытаться читать чужие мысли, когда можно судить по человеке по его поступкам?

Хотя и с поступками поди разбери. То несется без штанов и с пистолетом спасать дом от неведомого злодея, а потом сутками корпит над документами. Да, для собственного расследования – но он не поленился и для меня сделать выписку. То цепляется по поводу и без, обвиняя в нарушении обещаний, данных – точнее, не-данных – между прочим, не ему!

– Так и я о чем! – не сдавалась графиня. – Ведет себя… как цепной пес. Ладно бы только меня воспитывал, так он и тобой пытается… – Варенька ахнула и широко распахнула глаза. – Глаша! Он же ревнует!

Я застонала и, не выдержав, ритмично постучала лбом о стол.

– Глашенька, что с тобой?! – встревожилась девушка. – Тебе плохо?

– Мне замечательно!

А вот тебе бы стоило бы перестать витать в романтических облаках. Этот… сухарь ни на какие эмоции, кроме «надо» и «должен», не способен – и от других требует того же. Впрочем, чего я хочу от пятнадцатилетней девушки, не видевшей ничего, кроме родительского дома и романов?

– Что-то не похоже. – Варенька извлекла из складок одежды надушенный платочек. Встряхнула его – ткань расправилась и тут же повисла мокрыми складками. – Дай-ка сюда. У тебя теперь все лицо в чернилах.

Я подчинилась, не желая видеть, во что моя несдержанность превратила черновик письма к князю Северскому. Впрочем, все равно переписывать набело.

– Вот, так куда лучше. – Графиня грустно оглядела испачканный в чернилах платочек. – Жаль, у меня нет благословения. Говорят, тогда бы он сам очистился.

– Давай пока замочу.

Я сунула платочек в чашку из сервиза, почему-то стоявшего в книжном шкафу. Варенька создала в нее воды. Но зря я надеялась, что, отвлекшись на повседневные мелочи, она забудет о романтических бреднях.

– Посуди сама. Стоило появиться Сергею… господину Нелидову, и Кир стал за мной хвостом ходить. Это понятно, он все же мой старший родственник и должен оберегать от неподходящих… – Она вздохнула. – Но, как только ты наняла управляющего, все внимание обратил на тебя.

Я пожала плечами, не желая продолжать тему. Варенька снова вздохнула.

– Как жаль, что благородные молодые люди становятся… прислугой.

– Не понимаю, – покачала головой я. – Твой кузен тоже служит, но, насколько я могу судить, это, наоборот, возвышает его в глазах общества.

Она всплеснула руками.

– Ну ты сравнила! Кир служит государыне. Его избрали дворяне уезда, доверив надзор за порядком. Жалование – лишь дополнительное вознаграждение его усилий. А господин Нелидов, – она понизила голос, будто говорила о чем-то неприличном, – пошел к тебе в услужение за деньги. Все равно что графу стать сидельцем в купеческой лавке!

– Графу иной раз приходится и гувернером становиться, – припомнила я рассказ Стрельцова о своем воспитателе.

– И что ж в этом хорошего?

– Лучше, чем голодать.

– Маменька всегда говорила, что честная бедность лучше унижения, – не унималась Варенька.

– И лучше, чем допустить, чтобы из-за твоей гордыни голодали твои близкие.

Она кивнула.

– Да, у него на руках мать и сестра, и, с другой стороны, это так благородно – пожертвовать собой ради тех, кто дорог. Глаша, а он тебе нравится?

Опять!

– Если ты о Нелидове, то он производит впечатление отлично образованного и хорошо воспитанного молодого человека. Надеюсь, что его теоретические знания хорошо покажут себя и на практике.

– Ах, я не о том! Ну… ты понимаешь. Как мужчина.

Я вздохнула. Помедлила, выбирая выражения поприличней.

– Единственный контекст, в котором я сейчас способна рассуждать о мужчинах, – к какой работе бы их припахать.

– Припахать? – вздернула бровки Варенька. – Ты же не хочешь заставить Сергея ходить за плугом! Это было бы… чересчур!

– Хватит, правда. – Я начала терять терпение. Так себе у меня оказалось терпение в этом теле. – Я понимаю твое желание поговорить о молодом человеке, который тебе нравится, но…

– И вовсе он мне не нравится! Мое сердце навсегда отдано Лешеньке!

– Тем более. Давай все же займемся письмами.

Я взяла перо и, не удержавшись, потерла руку: мышцы сводило. Вроде бы после той кучи писанины, к которой я привыкла на работе… впрочем, это я привыкла, а не прежняя Глаша. Да и перо – не шариковая ручка, все равно что голым стержнем писать.

Варенька надула губки, склонилась над бумагой, но долго не выдержала.

– И все равно ты нравишься Киру.

– Тогда ему лучше бы поискать другие способы выразить свою симпатию, – отрезала я.

До графини все же дошло, и она, наконец-то, занялась делом. Какое-то время тишину нарушал только скрип перьев. Когда Стеша постучала в дверь, зовя на ужин, у меня ныли спина и рука, но письма к соседям лежали на столе аккуратной стопкой – прямо с утра можно будет послать мальчишку на почту отправить их.

Мужчины то ли нашли общий язык, то ли заключили временное перемирие, потому что за ужином они болтали довольно дружелюбно – пока все внимание, как всегда, не перетянула на себя Марья Алексеевна с ее байками о бурной молодости. Оставив девочек прибираться, я с помощью Герасима сняла с огня воск и укутала его ветошью, предназначенной генеральшей на выброс. Шерстяная моль воску не повредит, а чем медленней он будет остывать, тем больше грязи успеет осесть вниз – хотя все равно придется для очистки перетапливать повторно.

Разобравшись с этим, я вернулась в кабинет: общества на сегодня оказалось чересчур. Открыла сундучок-сейф, скромно стоявший в углу. Поверх бумаг лежала бутылка с жидкостью, по цвету похожей на коньяк, но к древесно-дубовым ноткам добавлялся явный аромат карамели и ванили. Ром?

Я с сомнением покрутила бутылку. Полкан, пробравшийся за мной в кабинет, поднял голову с лап и тявкнул, будто разрешая. Что ж, поверю.

Я плеснула немного в чашку от сервиза – кажется, становилось понятно его истинное предназначение. От желудка растеклось тепло. Помедлив, я все же сунула бутылку в шкаф за чайник – а то выхлещу все и начну орать «пятнадцать человек на сундук мертвеца». Вынула из сундучка пачку тетрадей. Развернула первую. Дневник.

«Раскрыли омшаник».

Омшаник? Не помню, чтобы я видела на пасеке что-то подобное. Впрочем, может, плохо смотрела: все мое внимание было сосредоточено на пчелах. Если он похож на обычный деревенский погреб – поросший травой холм с дверцей – да на краю луга, я могла просто его не заметить. В любом случае к тому времени, как он мне понадобится, может и сам найтись.

«Из четырех дюжин отправленных на зимовку семей жива лишь дюжина. Объявил мужикам, что плачу пять змеек за каждый указанный рой. Однако едва ли в этом году удастся восполнить пасеку. Не стану падать духом – видимо, такова воля Господня».

И я не стану падать духом. У меня есть с чего начинать, и это уже немало. Кстати, после пересадки пчел опустевшую колоду можно будет разделить на несколько частей и использовать как приманку для роев – ее стенки уже пропитаны прополисом и воском, и запах получится самый подходящий.

Я подтянула к себе чистую тетрадь. Пора заводить ежедневник: от бесконечных «надо» и «хорошо бы» уже сейчас начинала болеть голова и хотелось опустошить бутылку, чтобы не думать.

«Знаток пчел может составить себе такой чистый доход, какового с большим трудом и издержками никакая другая отрасль хозяйства доставить не может. Если бы не пчелки, не знаю, как бы я справлялся со всеми Наташиными прихотями. Еще и Павлуша. Говорят, карьера гвардейского офицера весьма почетна и со временем станет прибыльна, но покамест вижу одни расходы».

«Люди как пчелы – одни добрые и тихонравные, другие злые и вороватые, третьи плохие и глупые. К печали моей, дочь, что составит счастие какого-то чужого молодца, принадлежит к первой породе, а сын, который должен бы стать мне надеждой и опорой в старости, кажется, к третьей».

Стрельцов называл Павла своим другом. Интересно, отец ли судил неверно или исправник настолько же неразборчив в выборе друзей, как и невест?

«Павлуша опять проигрался. Вспоминаю юность свою и стыжусь, сколько горя принес я бедным родителям моим. Жаль, не упасть сейчас перед ними на колена, не попросить прощения. Даст бог, и Павлуша образумится – доживу ли я до того дня?»

Глаза защипало – иногда лучше не знать, что будет потом. А может, правы были оба – и отец и Стрельцов? Может, случившееся с семьей изменило и Павла?

«Отослал Павлуше три тысячи. Пришлось занять у Медведева в счет будущего медосбора».

«Вернул две тысячи вдове Северской. Занял пять тысяч у Кошкина».

Я ругнулась, подтянула к себе еще один лист. Разделив его напополам, разметила дебет с кредитом и начала записывать.

«Наташенька плачет третий день. Заложил участок леса у медвежьего оврага. Кабы не пчелиный мор, может, и выкрутились бы.

Лист начал заполняться цифрами. Похоже, тетка не обманывала, когда говорила, что от родителей Глаше остались едва подъемные долги. А потом два «эффективных менеджера» сделали все, чтобы добить имение. Уж не собирался ли Савелий перекупить его за бесценок, а то и вовсе жениться на Глаше и получить его даром? Тогда сговор с умным и хватким купцом ему был вовсе не на руку.

«Беда пришла откуда не ждали: Глашенька сбежала из дома. Оставила записку, что собирается венчаться с Заборовским».

Вот, значит, как звали того гусара, что до сих пор оставался для меня безымянным.

«Наташа слегла. Только и твердит, что дочь нас опозорила и теперь не показаться в свете. И правда, что скажут соседи?»

Кулак сжался будто сам по себе, треск бумаги заставил опомниться. Я разгладила надорванный лист, снова углубившись в строчки.

«Думал всю ночь. Может, зря я возвожу напраслину на Заборовского. Глашенька красавица, скромница и хозяйкой будет чудной – немудрено потерять голову. Да только, ежели признавать этот брак, нужно передавать приданое по росписи – а приданое-то все заложено. Чем бы выкупить? Написал ему ничего не скрывая, как на духу. Если я в нем ошибаюсь – готов искренне повиниться. Если же нет… не в первый раз супруги разъезжаются, поняв, что брак не оправдывает их ожиданий».

Читать дальше, зная, чем все кончится, было невыносимо, не читать – невозможно.

«Глашенька вернулась. Никого не узнаёт, глаза пустые. Только и твердит: “Все неправда”. Во сне кричит, просит прощения. Сердце разрывается».

Я захлопнула тетрадь – пыль полетела в лицо. Стерла рукавом и ее, и навернувшиеся слезы. Это не моя история, но почему же так больно, будто случилось со мной? Я сунулась в шкаф за бутылкой, отхлебнула прямо из горла, закашлялась.

Нет. Я – не та бедная девочка, которая не смогла пережить чужую подлость. Я взрослая женщина, и я справлюсь. И с подмоченной репутацией, и с соседями, и с долгами.

А сколько их вообще? Сколько из них до сих пор висит на имении и сколько процентов накопилось за эти годы? Почему, ну почему здесь никто не делает расписок в двух экземплярах! Может, кроме дневников, в сундуке найдется хоть что-то о финансах! Я сама никогда не была идеальной хозяйкой, планирующей бюджет заранее, – положа руку на сердце, было бы там что планировать. Но здесь…

Я вытащила из сундука все тетради. Вот она! «Домовая книга». Хоть бы отец Глаши был достаточно аккуратен, если не в ведении хозяйства, то с записью долгов.

Свеча догорала, когда я подвела черту под своими записями. Пересчитала еще раз, не желая верить себе.

Двадцать тысяч отрубов! На момент гибели Глашиного отца долги имения составляли двадцать тысяч отрубов.

Я все же не выдержала – ткнулась лицом в сложенные на столе руки и разревелась. Слезы никак не хотели останавливаться, и я плакала и плакала, пока не уснула.

Кто-то подхватил меня на руки.

– Что с ней? – ахнул голос Вареньки.

– Умаялась, бедняга. – А это, кажется, генеральша.

Я попыталась открыть глаза, но лица коснулось теплое дыхание.

– Тш-ш… Спи. Все будет хорошо.

В сильных руках было так спокойно и уютно, что я едва не всхлипнула, когда они выпустили меня.

– Я помогу Глаше раздеться, Кир. Ступай.

Чувствовать себя ребенком, с которого стаскивают одежду, было жутко неудобно, но проснуться не получалось – вроде и выпила совсем немного, а глаза не открывались. Слишком много дел, слишком много эмоций, разум, похоже, просто решил на время.

– Какая же ты все-таки худенькая, Глашенька! Надо непременно тебя откормить!

– Главное, чтобы не на убой, – буркнула я и заснула окончательно.

Разбудил меня лай Полкана. Открыв один глаз, я обнаружила полную темноту – кто-то не поленился закрыть шторы как следует, и через них не пробивалось ни лучика света. Я застонала, натягивая на голову одеяло. Полкан вцепился в него зубами, потащил на себя.

– Дадут мне выспаться в этой жизни или нет! – ругнулась я. – Вариант «в гробу» не рассматривается.

Хотя еще пару ночей в том же духе, и я залезу спать на чердак в гроб с перископом – закрою крышкой, чтобы точно никто не вытащил.

Полкан облаял меня и, видимо, поняв, что этак каши не сваришь, выскочил из комнаты, продолжая шуметь. Из-за не закрывшейся до конца двери донесся сперва голос Вареньки, а потом и Стрельцова.

Я выругалась и потянулась за платьем. Повторять недавнюю беготню в одной ночнушке не хотелось. Надеюсь, и Стрельцов сделал выводы и натянет штаны.

При воспоминании о нечаянных объятьях и его реакции кровь бросилась в лицо. Пальцы запутались в крючках, и, ругнувшись – в который уже раз! – я повязала поверх платья шаль крест-накрест, закрывая застежку.

Полкан не унимался. Теперь его лай доносился с первого этажа. Короткий, отрывистый, тревожный.

– Что случилось? – спросила Варенька, когда я вышла в их комнату.

– Не знаю, но иду узнавать. Позаботься о Марье Алексеевне, в ее возрасте ни к чему волнения.

Генеральша сдавленно фыркнула, скрывая смех. Разумеется, хитрость моя была шита белыми нитками – эта дама еще нас всех переживет. Но Варенька прощебетала:

– Конечно! Марья Алексеевна, вы только не беспокойтесь! Принести вам чаю?

Что ответила Марья Алексеевна, я уже не слушала, стучась в соседнюю комнату. Стрельцов сам распахнул двери со своей стороны. Штаны он натянул, как и сапоги, – но не больше. Огонек над ладонью делал черты лица резче, суровее.

– Глафира Андреевна, возвращайтесь в свою комнату. Я разберусь.

Я только мотнула головой: пререкаться не было ни желания, ни времени. Обогнув Стрельцова, поспешила вниз, где уже стучали двери и переговаривались мужские голоса. Похоже, Полкан в самом деле перебудил весь дом.

Внизу меня уже встречал Герасим – босой, но в остальном одетый, и Гришин в наспех накинутом сюртуке поверх рубахи, которую он не успел заправить в штаны. Раскрылась дверь флигеля, Нелидов, увидев меня, коротко извинился и скрылся за дверью, чтобы через полмига вернуться в коридор. Что изменилось в его туалете, я не видела: уже неслась за Полканом сквозь кухню к черным сеням.

Двор в свете луны выглядел как на открытке с ночным деревенским пейзажем. Покой и благодать. Фыркнула лошадь, переступив с ноги на ногу.

– Ну и какого рожна тебе не спится? – поинтересовалась я.

Полкан залаял еще яростней, так что мне сразу расхотелось ворчать, и помчался в сторону парка. Я за ним.

Когда ветви закрыли луну, пришлось замедлить шаг. За спиной вспыхнул огонек, освещая передо мной дорогу. Стрельцов подхватил меня за локоть.

– Позвольте, Глафира Андреевна.

Он опередил меня на полшага, и, когда выпустил локоть, почему-то сразу стало холодно. Я зябко поежилась. За деревьями заревело. Я подпрыгнула и вцепилась в ладонь Стрельцова прежде, чем сообразила, что делаю. Его рука сжала мою, успокаивая.

– Шли бы вы домой. Нас четверо мужчин, и мы разберемся.

Я мотнула головой. Заставила себя выпустить его руку и прибавила шагу – впрочем, он все равно шел впереди, и, когда он остановился как вкопанный, погасив огонек, я едва не врезалась в его спину. Сдвинулась, выглядывая, и застыла.

Над опрокинутой колодой стоял медведь.

«Мишка очень любит мед. Почему, кто поймет?» – закрутилось в голове.

Вот только метрах в пяти от меня оказался не смешной увалень из мультиков. Гора мышц, покрытая шерстью, а на лапе, которой он прихлопнул пчелу на носу, когти были длиной с человеческий палец.

– Глаша, немедленно домой! – приказал Стрельцов.

Я отступила на шаг, неосознанно подчиняясь. Но тут Полкан наскочил на медведя, норовя вцепиться в бок. Зверь, рыкнув, отмахнулся. Я вскрикнула: показалось, что когти сейчас развалят пса надвое, однако Полкан увернулся. Зарычав не хуже медведя, снова кинулся на хищника. Сама не понимая, что делаю, я дернулась к ним.

Чьи-то руки обхватили меня, прижимая к твердому телу. Запах – свежий и терпкий – на миг успокоил. Стрельцов задвинул меня за спину, и одновременно откуда-то вылетел сгусток света, рассыпался искрами перед самым носом медведя.

Хищник подпрыгнул и помчался к нам. Куда только подевалась его неуклюжесть – хищник несся стремительно и целеустремленно. Хватило пары заполошных ударов сердца, чтобы он оказался совсем рядом.

Кажется, я закричала.

С поднятой руки Стрельцова слетел ослепительно яркий шарик не крупнее ореха. Медведь взревел. Запахло паленым. Медведь продолжал бежать. Стрельцов не сдвинулся ни на волос – только вскинул перед собой руки, словно выставляя щит, и, наткнувшись на эту невидимую преграду, медведь сполз по ней, бесформенным комом шерсти сложился у ног человека.

Я осела в траву: колени просто подогнулись.

– Глаша! – Стрельцов обнял меня, приподнимая, затормошил. – Глаша, вы…

– Все хорошо, – выдохнула я. – Напугалась до полусмерти.

– Нюхательные соли…

В его голосе появилась неуверенность – и я едва не рассмеялась, настолько нелепо и неожиданно это было после того, как он не отступил перед огромным разъяренным зверем.

Полкан сунулся под его руку. Я обняла его, зарылась носом в теплую шерсть, безуспешно пытаясь унять дрожь, колотившую тело.

– Куда ж ты полез, бестолочь, сожрали бы тебя не поморщившись!

Полкан вывернулся из моих объятий и начал вылизывать мне лицо, улыбаясь во всю пасть.

Глава 6

Я заставила себя встать. Колени все еще походили на желе, мороз пробегал по коже.

– Вы спасли нас всех.

Голос тоже никак не желал успокоиться, и кроме страха в нем прозвучало что-то… какое-то первобытное восхищение, от которого я сама растерялась.

Стрельцов откинул со лба волосы, явно смущенный.

– Глупости. Остальные бы справились, просто я оказался ближе и успел раньше.

– Не скромничайте, ваше сиятельство, – вмешался Гришин. – Это ж надо так: с одного огневика, да вот такусенького, – он сложил пальцы щепотью, – здоровенную зверюгу взять! Прямо в глаз! Наверняка даже шкуру не подпалили.

Я снова посмотрела на огромную тушу. На Стрельцова. Под полной луной, заливавшей луг, было светло почти как днем, и я разглядела, как смущение в его взгляде сменяется чем-то похожим на удовольствие. Будто ему действительно было приятно произвести впечатление – или мне хотелось так думать? Хотелось думать, будто его интересует что-то – или кто-то – кроме долга?

Ветерок пробрался под шаль. Я передернула плечами, ощутив, как взмокли от страха волосы на затылке и спина.

– Вы позволите, Глафира Андреевна? – Не дожидаясь ответа, Нелидов накинул мне на плечи сюртук. – Вам бы домой, чтобы не простыть.

Лицо Стрельцова перестало что-либо выражать, словно опустилось забрало шлема.

Что за глупости в голову лезут?

– В самом деле, шли бы вы домой, барышня, – снова вмешался Гришин. – Этакую страсть пережили и даже в обморок не свалились. Отдохнуть бы вам. Да и ветерок по весне коварный бывает. – Он обернулся к Стрельцову. – Ваше сиятельство, что с трофеем прикажете делать?

– Это Глафире Андреевне решать, – сухо ответил исправник.

– С чего бы? – так же сухо поинтересовалась я. – Вы добыли, ваш и трофей.

– Тогда позвольте подарить его вам, – сказал он таким тоном, что я едва удержалась, чтобы не рассказать – подробно и громко, – что ему делать со своим подарком.

– Благодарю.

Я вернула Нелидову его сюртук: разозлилась так, что жарко стало. И только после этого поняла: это короткое слово прозвучало так, что было непонятно, к кому обращено. То ли управляющему – за сюртук, то ли Стрельцову – за трофей.

– Знатная шуба выйдет. – Гришин будто не заметил напряжения, повисшего над лугом.

А может, слишком хорошо заметил, уж чересчур легкомысленно звучал его голос.

– Хотя для такой хрупкой барышни, наверное, тяжеловата будет медвежья-то шуба. Тогда полость в сани справить, чтобы зимой в дороге не зябнуть.

– Я ничего в этом не понимаю, – призналась я. Обернулась, чтобы приказать Нелидову распорядиться – раз мой трофей, пусть управляющий и командует – но пролетевшая перед глазами пчела отвлекла меня.

Пчела!

Я огляделась.

Над развороченной колодой кружили пчелы. На земле валялись обломки сот, пахло медом, но куда сильнее чувствовался сладковатый, с легкой кислинкой запах растревоженных пчел. Неподалеку на кусте орешника собирался, гудел рой, но не уверенно и низко, как обычно бывает, а тревожно, выше тоном. Так он гудит, оставшись без матки.

Все глупости мигом вылетели у меня из головы.

– Герасим, бегом за ройницей! Если ее нет – тащи любую корзину с крышкой, коробку, ящик – что найдешь! Да, и захвати еще одну корзину и нож – для сот, и дымарь.

Дворник энергично кивнул и умчался.

– Сергей Семенович, подсветите, пожалуйста, над разрушенной колодой.

Нелидов шагнул к ней.

– Нет! – окликнула его я. – Только свет, сами не суйтесь, пчелы сейчас смертельно опасны!

Я обернулась к Стрельцову.

– Кирилл Аркадьевич, вам самому придется распоряжаться вашим трофеем. Мне нужно немедленно спасать пчел, но и медведь, насколько я понимаю, ждать не будет.

– Мы с Гришиным займемся тушей, Глафира Андреевна. – Показалось мне, или в голосе Стрельцова промелькнуло что-то похожее на восхищение? – Вы правы, нужно хотя бы снять шкуру и убрать внутренности, чтобы мясо не испортилось до утра.

– А ежели вы тоже подсветите, ваше сиятельство, то мы и желчь аккуратно соберем, она целебная, – заметил Гришин.

– Тогда придется и тебе метнуться к дому и взять все, что нужно, чтобы освежевать медведя.

– Как прикажете, ваше благородие! – Гришин вытянулся, отдавая честь, и помчался следом за Герасимом.

– Как бы ноги в темноте не переломали, – встревожилась я. – Тогда точно «эпидемия переломов» будет.

– Гришин – очень опытный человек, да и Герасим, я уверен, может о себе позаботиться, – успокоил меня Стрельцов. – А пока они бегают – могу я чем-нибудь вам помочь?

Я снова огляделась.

– Хорошо, что медведь бросился, – вырвалось у меня. – В смысле, звучит идиотски, но он теперь достаточно далеко, чтобы, возясь с тушей, не повредить разбросанные соты.

– Понял.

Я хотела переспросить, что он такое понял, но исправник поднял руку, вокруг которой сгустилась магия, – и здоровенная туша, приподнявшись над травой, отплыла еще на добрых четыре метра от улья.

– Ух ты! – не выдержала я. Как они могут так спокойно относиться к настоящим чудесам?

Исправник улыбнулся.

– Думаю, так будет удобнее всем. Что дальше?

– Возьмите…

Я стащила с себя шаль, забыв, что платье под ней так и не застегнуто до конца. Взгляд исправника будто приклеился к моей груди, потом он резко отвернулся. Я запоздало сообразила, что лунный свет и два огонька – Нелидова и Стрельцова – сделали ткань сорочки почти прозрачной, позволив увидеть больше, чем следовало бы постороннему мужчине. Запахнула платье, справившись с крючками.

– Возьмите пока мою шаль вместо корзины и помогайте мне собирать разбросанные соты. – Я прокашлялась, возвращая контроль над голосом. – Старайтесь не переворачивать те, что с белыми червячками. Это расплод, он поможет не потерять семью. Еще, если увидите на обломке сот матку – она крупнее, чем остальные пчелы, «жопастенькая», как говорил мой… – Я осеклась, поняв, что брякнула. – Словом, если увидите матку, зовите меня. Ее непременно нужно спасти.

Стрельцов проигнорировал мою оговорку. Взял шаль аккуратно, будто боясь случайного прикосновения.

– Да, и еще, – добавила я. – Пчелы напуганы и агрессивны. Двигайтесь медленно и плавно. И, ради бога, не лезьте в колоду!

– Я буду предельно осторожен, – заверил меня Стрельцов, и что-то в его интонации навело меня на мысль, что он имеет в виду не только пчел.

Нелидов, который, конечно же, слышал весь разговор, медленно двинулся по траве, вглядываясь под ноги.

Поднял обломок сот – мишка был не слишком аккуратен, раскидывая колоду.

– Говоря о расплоде, вы имели в виду вот это? – Под двумя огоньками были отчетливо видны личинки в открытых ячейках.

Я кивнула.

Управляющий осторожно положил соты в подставленную Стрельцовым шаль.

Так же, подбирая обломки сот один за другим и складывая их в подол, я двинулась в сторону колоды, готовая, если что, замереть статуей. Но пчелы не трогали меня, и, увлекшись, я подбиралась к колоде все ближе. Уже присев над ней, поняла то, что я должна была осознать раньше. Пчелы, только что потерявшие дом, и часть семьи, раздавленной медведем, наверняка в бешенстве и давно должны были переключиться с одной опасности на другую – людей. Однако они метались над колодой, не пытаясь напасть ни на меня, ни на мужчин. Будто чувствовали, что им пытаются помочь. Хотя, если не выдумывать – скорее всего, потому, что стоит ночь, от медведя все еще несет паленым, а пчелы слишком дезориентированы всем произошедшим. Я присела над колодой и начала бережно разбирать обломки. Нелидов шагнул было ко мне, но я протестующе подняла руку.

– Не нарывайтесь. Не знаю, почему они не трогают меня, но не факт, что не тронут вас. Если можете – переместите свет ближе ко мне, но не прямо к колоде, чтобы не нервировать их лишний раз.

Нелидов послушался. Стрельцов замер рядом с ним, напряженный, будто собирался в любой миг снова схватить меня и закинуть себе за спину, как только что заслонил собой от медведя. Только вот с пчелами такой фокус не пройдет.

– Вернулись мы, ваше сиятельство, – окликнул Гришин. – Вы прямо как на картине «Оборона пасеки» – только подзорной трубы да шпаги не хватает.

– Заткнись, – процедил сквозь зубы Стрельцов.

Я подняла голову.

– Кирилл Аркадьевич, отдайте, пожалуйста, соты Герасиму и займитесь медведем.

– Нет, – отрезал он. – Герасим, давай сюда ящик для сот и помоги Гришину освежевать тушу. А я помогу барышне.

Герасим, конечно, спорить не мог, и я не стала: не до того. Я осторожно переворачивала обломки, стараясь не раздавить ни одной пчелы. Под слоем щепок и восковой трухи что-то шевельнулось. Нет, десяток рабочих, облепивших кусок сота с личинками. Но где же…

Внезапно край глаза зацепил движение. Матка была там же – чуть в стороне, почти сливаясь с тенью, брюшко подрагивало, будто от усилия. Застряла под перекрестными щепками, не в силах выбраться.

Я подняла их. Если бы матка сидела на сотах, было бы куда проще. Но она оставалась на обломке колоды.

Я потерла между руками щепку с остатками воска и прополиса, чтобы убрать с кожи запах пота: он может попасть на матку, и тогда рой ее не примет. Осторожно поставила ладонь рядом с ней, будто плоскую дощечку, и затаила дыхание.

– Что вы делаете? – шепнул Стрельцов.

Я раздраженно глянула на него и снова обратила все свое внимание на матку. Несколько вечностей спустя она все же двинулась, мою ладонь защекотали цепкие лапки.

– Роевню, – прошептала я.

Стрельцов огляделся, сообразив, поднял с земли корзину, затянутую сеткой. Двигаясь быстро, но нечеловечески плавно, – завороженная красотой этого движения, я застыла, уставившись на него, – он приблизился и подставил роевню. Я опустила туда ладонь, позволяя матке перебраться в корзину. Кружившиеся рядом пчелы тут же устремились к ней.

– Вот так, – выдохнула я. Наконец соизволила пояснить: – Матку нельзя хватать руками, можно покалечить.

Оставалось только стряхнуть рой к его королеве, что я и сделала.

Оказывается, пока я возилась с разбором колоды, Гришин с Герасимом уже закончили с медведем – на траве остались лишь следы крови да тяжелый металлический запах. Который почему-то никак не мог перебить яркого теплого аромата меда.

– Странно.

Стрельцов втянул воздух, словно подтверждая мои мысли. Полкан ткнулся носом в траву и потрусил куда-то к краю луга. Я шагнула было за ним, но Стрельцов остановил меня жестом. Я послушалась: в конце концов, он тоже не лез туда, в чем не разбирался.

Полкан замер в напряженной позе. Стрельцов остановился рядом с ним.

– Гришин, глянь-ка на это. – Он поднял на ладони булыжник размером с кулак.

Пристав ткнул в камень, тут же лизнул палец.

– Медом намазано. И камень тепло держит до сих пор.

Я ругнулась, сообразив. Медведь пришел не случайно. Кто-то положил нагретый камень, испачканный медом, и ветер разнес по округе запах, достаточно сильный для чуткого нюха хищника. Кто-то чуть не разрушил дело, которое я едва успела начать.

Но кто? Зачем? Вопросы теснились в голове, гудели – куда там пчелам!

Стрельцов сунул камень под нос Полкану.

– Ищи!

Пес посмотрел на него с видом «без сопливых соображу» и потрусил по границе луга. Всего нашлось пять таких камней.

– Ни следа магии, – заключил исправник.

– Ваше сиятельство, к чему тут магия? – пожал плечами Гришин. – Положить в жаровню, а то и в простой горшок с угольями каменюк, как для бани, которые жар хорошо держат, да рукавицей прихватить, чтобы не обжечься. Гляньте внимательней – он дерн подкопал да вокруг камня гнездо сделал, чтобы дольше остывал.

Стрельцов медленно кивнул.

– Или она.

– Думаете, баба? – Пристав вгляделся в траву.

– Я ничего не думаю. Трава примята… – Огонек сдвинулся к дороге. – Но это только подтверждает, что здесь кто-то был. Мужик, баба, а может, вовсе барин или барыня – теперь не сказать. И на дороге следов не осталось.

Он обернулся ко мне.

– Глафира Андреевна, кто может желать вам зла?

Я развела руками.

– Самой бы знать.

– Ах да… – опомнился он. – Гришин, бегом в дом, возьми у всех обитателей по волосу и прихвати деньги мелочью. Чем больше монеток, тем лучше, номинал не важен. Не забудь пересчитать, я утром верну.

Пристав растворился в темноте. Стрельцов погладил Полкана, снял с ладони нечто невидимое.

– Глафира Андреевна, Сергей Семенович, мне понадобится по волосу от вас.

– Зачем? – полюбопытствовала я, проводя рукой по косе.

– Охранка. – Видя, что я не понимаю, Стрельцов добавил: – Кто-то явно вам вредит. Кто-то умный и хитрый. Вспомните хоть ночное нападение. Сейчас я поставлю защиту вокруг пасеки – такую, чтобы сквозь нее могли проходить лишь обитатели дома.

– Не хотелось бы, чтобы ваша защита убила какого-нибудь деревенского паренька, забредшего сюда, – встревожилась я.

– Сначала просто отпугнет. Знаете, как от шерсти иногда бывают искры?

Я кивнула.

– Второй удар будет сильнее. Третий может оказаться смертельным.

Я поежилась.

– Но я собиралась нанять помощников. Что делать с ними?

– Скажете мне, все равно до конца расследования я буду поблизости. Когда же оно закончится, защита вам не понадобится.

– Снять ее сможете только вы? – полюбопытствовала я. Опомнилась – не слишком ли много я спрашиваю, ведь коренная обитательница этого мира наверняка должна быть в курсе и магии, и ее особенностей.

Но Стрельцов, похоже, принял мое любопытство как должное.

– Со временем охранка истает. Вечных заклинаний не бывает, за исключением разве что благословения.

Опять это непонятное благословение! Как бы поаккуратнее расспросить Вареньку или Марью Алексеевну?

– Но я оставлю сигналку, которая даст мне знать, что охранка начинает слабеть, и подновлю, когда придет время. Сигналка в любом случае понадобится: то, что создал один маг, может разрушить другой.

– Тот самый «опытный боевой маг», который хотел пробраться в дом и которого вы подстрелили?

Стрельцов пожал плечами.

– Не знаю. Разложить нагретые камни мог и деревенский мужик. Однако я должен учесть все возможности.

– А пчелы? – спохватилась я. – Во время медосбора они улетают на две-три версты от улья.

– Пчелы слишком малы для того, чтобы охранка их заметила. – Стрельцов покачал головой. – Вы переживаете за них, словно за детей. Как же вы будете окуривать их серой по осени?

– Что? Серой? Варварство какое! – возмутилась я.

– Но… – Он помолчал. – Впрочем, возможно, благословение вам поможет, как помогло сегодня.

– Нету у меня никакого благословения, – проворчала я. – Если не считать благословением мозги и упрямство. Простите, целеустремленность.

Он рассмеялся, но комментировать не стал. Я села в траву. Мужчины последовали моему примеру.

– Глафира Андреевна, вы не застудитесь? – спросил Нелидов. – Ваша шаль…

Перемазана медом и воском, придется потрудиться, чтобы отстирать. Но это потом. Сейчас даже думать ни о чем не хотелось. Я молча покачала головой – брать у него сюртук не тянуло. Почему-то вспомнилось, как пару дней назад Стрельцов накинул на меня китель. Сколько же всего случилось за эти дни!

– А вы, Кирилл Аркадьевич? Не замерзнете в одной рубашке?

От его улыбки щеки загорелись – хорошо, что в лунном свете румянец не видно.

– Я привычный. Да и вряд ли Гришин задержится надолго.

Действительно, пристав вернулся совсем скоро. Стрельцов высыпал на ладонь горсть мелочи, вокруг его рук заклубился алый ореол. Кивнув сам себе, исправник пошел по периметру луга, время от времени бросая в траву монетку. Обойдя так весь луг, он замер, полузакрыв глаза. Вокруг луга поднялось что-то вроде призрачного забора из сетки-рабицы и тут же исчезло.

Стрельцов пошатнулся, пристав поймал его под локоть.

– Ваше сиятельство, разве так можно? Перестарались вы с магией. До утра подождало бы…

– Помолчи, – отрезал исправник. – Глафира Андреевна, у вас есть еще какие-то дела здесь?

– Сейчас – нет.

Я начала вставать, Нелидов тут же оказался рядом, протянул мне руку, но я уже успела подняться без поддержки. Не привыкла я рассчитывать на поддержку.

– Идите отдыхать, Сергей Семенович, – распорядилась я. – Спасибо вам за помощь. Герасим, возьми роевню и соты, поставь в сарай, я займусь ими с утра.

Дворник указал рукой на восток. В самом деле, за лесом небо начало розоветь. Я вздохнула.

– Я имела в виду, когда станет светло. Ты поспи хоть пару часов перед тем, как идти в лес.

Дворник кивнул.

– А вы, Глафира Андреевна? – окликнул меня Стрельцов.

– И я тоже, сколько получится. Пойдемте в дом.

Пристав попытался подставить начальнику локоть, но Стрельцов отмахнулся. Галантным жестом пригласил меня вперед. Я не стала спорить, понимая, насколько ему не хочется показывать свою усталость.

– Это как-то лечится? Передоз… в смысле, слишком много потраченной магии? – спросила я.

– Не стоит беспокоиться, – холодно ответил исправник.

Я с трудом удержалась, чтобы не оглянуться. Еще больше сил понадобилось, чтобы промолчать. Почему мужчины иногда становятся такими упрямыми идиотами?

Впрочем, возможно, я злюсь просто из-за усталости. Бессонная ночь не улучшает характер никому.

– Чайку сладкого, чем слаще, тем лучше, – сказал Гришин.

– Заткнись!

– И еще господа какие-то конфекты делают, но…

– Уволю, – процедил Стрельцов.

– Вы, ваше сиятельство, уволить, конечно, можете. Да только сейчас с устатку глупостей натворите, а мне потом отвечай, почему позволил начальству от истощения помереть.

– Помереть? – подпрыгнула я.

– Ерунда, – отрезал Стрельцов.

– Не ерунда, – вмешался Нелидов. – От магического истощения действительно можно…

– Уж вы бы помолчали! – взорвался Стрельцов. – Какого… зачем вы вылезли со своей магией на медведя!

– Я собирался его спугнуть.

– А в итоге только разозлили. Так бы он наелся и ушел, а так пришлось…

Я тоже не выдержала.

– Стала бы я ждать, когда он нажрется и всех моих пчел…

– А кто бы вам позволил влезть! – перебил меня Стрельцов.

– Хватит! – Не знаю, чего мне стоило собрать остатки здравого смысла и понизить голос на пару тонов. – Мы все устали и все хотели как лучше, но получилось как всегда. Давайте разбор полетов отложим до утра.

– Полетов? – переспросили хором Стрельцов и Нелидов.

– Полетов вашей фантазии – что было бы, если, – нашлась я. – Как говорят мужики, если бы у бабушки… кхм.

Я в самом деле слишком устала и вообще себя не контролирую.

– Если бы да кабы, во рту б росли бобы, – выручил меня Гришин.

– Спасибо. – Я потерла висок, совершенно не притворяясь: голова раскалывалась. – Словом, давайте все просто помолчим по дороге, дома молча попьем чая с медом и отправимся отдыхать, сколько получится.

Глава 7

Конечно, «молча» не вышло: неугомонная Варенька просто не могла дождаться нашего возвращения и не расспросить, «что так долго». Как мужчины ни старались сократить рассказ, графиня вцепилась в них будто клещ и все же вытрясла все подробности. За время этого разговора я успела раз двадцать позавидовать мужикам, которых никто не позвал на ночное чаепитие господ, и потому они наверняка рухнули спать, едва добравшись до лавки.

– И медведь бросился на вас! – Варенька широко распахнула глаза, прижав руки к груди. – Я бы умерла прямо там, на месте, от страха. Кир, ты такой храбрый!

Вот только взгляд ее устремился не на кузена, а на Нелидова. Впрочем, Стрельцов, кажется, этого не заметил. Когда он подносил к губам кружку с чаем, веки его тяжело опустились, и на миг мне показалось, что он отключится прямо сейчас, с недопитым чаем в руке.

– Я просто исполнял свой долг.

– Какой же ты скучный! Нет чтобы сказать что-то вроде «Я не мог поступить иначе, когда опасность угрожала милой барышне!»

Я испугалась, что сейчас милой барышне действительно начнет угрожать опасность – куда там медведю! – но Стрельцов лишь сказал:

– Мы не в романе. К счастью. И я поговорю с тетушкой, чтобы повнимательней следила за твоим чтением.

– Ябеда!

Стрельцов проигнорировал выпад, и графиня переключилась на Нелидова.

– А вы, Сергей Семенович? Вы ведь тоже не стояли просто так.

Скулы управляющего порозовели.

– Боюсь, я только все испортил.

– Так не могло быть! Вы наверняка действовали храбро и решительно!

Чашка в ее руке неосторожно накренилась, так что чай едва не пролился на платье. Нелидов, не то польщенный, не то обескураженный настойчивым вниманием графини, явно старательно подбирал слова.

– На самом деле я попытался отпугнуть его шаровой молни… – Он осекся под предостерегающим взглядом генеральши. Было ли дело в упоминании шаровой молнии или в Вареньке? – Но только разозлил.

– Ах, ваша стихия молния! Это такой редкий дар, я рада, что вы его развиваете! Современные молодые люди так часто не уделяют достаточно внимания магии, считая, будто она не способна соперничать с техническим прогрессом.

Марья Алексеевна, сидевшая рядом со мной, тихо фыркнула и наклонилась к моему уху:

– Бедный мальчик. Еще немного, и она потребует от него продемонстрировать все известные ему заклинания. А наш исправник вот-вот лицом в чашку упадет.

– Надо спасать обоих, – хихикнула я.

Марья Алексеевна постучала ложечкой о блюдце. Стрельцов вскинулся, будто просыпаясь, и тут же снова прикрыл глаза – впрочем, спина его оставалась безупречно прямой.

– Поздний час! – заявила Марья Алексеевна. – Варенька, дорогая, мужчины устали, и нам всем нужно хоть немного поспать. Завтра, все героические подробности завтра.

– Но… – попыталась возразить графиня, однако я поднялась, не дослушав, зная, что вслед за мной, хозяйкой, подскочат и мужчины.

– Марья Алексеевна совершенно права. Всем нам необходим отдых.

Нелидов благодарно посмотрел на меня, явно радуясь возможности избежать дальнейших расспросов и восторгов.

– Да, конечно. – Голос Стрельцова прозвучал твердо, но при виде его осунувшегося лица с ввалившимися глазами мне захотелось завернуть его в одеяло и отвести в постель.

Пока я ошалело пыталась осознать это странное желание, Нелидов спросил:

– Проводить вас, Кирилл Аркадьевич? Магическое истощение…

– Не в первый и не в последний раз, – отрезал тот. – С вашего позволения.

Я нырнула в кровать, но, едва начала проваливаться в сон, по щеке пробежал сквозняк. Что опять?

– Глаша, ты спишь?

Не дожидаясь моего ответа, Варенька продолжила:

– Послушай! Напрасно жизнь в деревне казалась мне скучной! Сегодня ночью мне довелось услышать о примере подлинного героизма, какой не встретишь и в самых захватывающих романах…

Я накрыла голову подушкой. Полкан, свернувшийся у меня в ногах, заворчал. Вареньку это не смутило.

– Под светом полной луны, серебрившей луг, разыгралась настоящая драма. Представь огромного медведя – не того дрессированного бедолагу, что танцует на ярмарках, а дикого лесного исполина! – и двух благородных мужчин, ставших между зверем и беззащитной барышней. Ах, если бы ты могла видеть, как луна серебрила их фигуры, ты бы не смогла оторвать от них глаз! Два истинных героя, и никаких рыцарских доспехов – только отвага и благородство души…

Не выдержав, я запустила в нее подушкой.

– Если ты сейчас же не уснешь, я нажалуюсь на тебя кузену.

Полкан подтверждающе гавкнул.

– Как тяжела жизнь истинного творца! – Графиня подхватила подушку и прижала ее к груди, запрокинув голову жестом поэтессы. – Вдохновение терзает днем и ночью, не давая покоя, а окружающие, закоснев в повседневных заботах… – Она бросила в меня пуховый снаряд. – …подушками кидаются.

Полкан опять гавкнул.

– Вот! Даже пес гонит меня прочь, неспособный ни оценить мой талант, ни проявить сочувствие… – Однако в ее голосе уже слышался едва сдерживаемый смех.

Не дожидаясь, пока я снова рявкну, Варя тихонько притворила двери, но я успела услышать:

– Катенька умрет от зависти!

Когда я проснулась, понять, сколько времени, оказалось невозможно: шторы по-прежнему плотно закрывали окно. Я прислушалась. Дом был тих, но это само по себе ничего не значило: вчера (или сегодня) все легли поздно.

Приоткрылась дверь, я подняла голову. Стеша. Девушка поклонилась. Протараторила, будто школьница вызубренный стишок:

– Его сиятельство граф Стрельцов просили передать, что если вы уже встали, то он будет рад разделить с вами утренний кофий в столовой.

Я улыбнулась ее интонации и тут же подскочила. Кофе! Полцарства за кофе!

– Передай его сиятельству мою искреннюю благодарность. Я буду через четверть часа.

Привести себя в порядок получилось даже быстрее. Все же есть некоторая прелесть в восемнадцати годах. В своем настоящем возрасте после такой ночки я бы шарахнулась от зеркала, испугавшись отражения. А сейчас мое состояние выдавали только легкая бледность и синева под глазами, хотя самой мне казалось, будто вместо головы у меня тяжелый и пустой чугунок. Вся надежда на кофе.

Стрельцов улыбнулся мне, когда я вошла в столовую, и я не удержалась от ответной улыбки, будто и не было ночной ссоры. На чайном столике горела спиртовка, над которой стояла медная джезва. В воздухе висел густой аромат кофе.

– Где вы раздобыли такое сокровище? – не удержалась я.

– Привез из Скалистого края.

– Я о кофе.

– Гришин привез из Больших Комаров вместе с моими вещами.

– Похоже, ему цены нет, вашему Гришину. – Я жестом предложила ему сесть, сама опускаясь за стол.

– Совершенно верно. К сожалению, его жалование по общему штату присутственных мест не так велико, как он заслуживает.

– Еще и бескорыстен? – не поверила я.

– Я предпочел не проверять, а просто платить столько, сколько он заслуживает, по моему мнению.

– Умно. Получается, он предан лично вам?

– Гришин – честный человек, верный слуга государыни, каким и полагается быть на его должности.

– Простите, я не хотела обидеть ни его, ни вас.

– Вы не обидели. – Его улыбка казалась искренней.

– Надеюсь.

– Сегодня я отправлю его в деревню поразузнавать. А завтра он поедет с нами кучером.

Я хотела было возмутиться, но опомнилась. Сажать Нелидова на козлы – напомнить ему об «унизительном» положении. Граф – раз уж со вчерашнего дня не забыл, не передумает – тоже сам едва ли возьмется за вожжи. Остается только Герасим, но доски сейчас не менее важны, чем поездка.

Стрельцов разлил кофе. Я вдохнула аромат, смешавшийся с запахами белого хлеба, масла и меда, которые Стеша по моей просьбе принесла к столу. Словно снова оказалась у деда в деревне, когда немудреное лакомство – намазанный маслом и медом ломоть хлеба – казалось вкуснее любого пирожного.

Хотя граф наверняка привык к другому.

– Прошу прощения, что не могу дополнить ваше роскошное угощение чем-то соответствующим.

– Гостю дорога хозяйская честь, а не достаток. – Он поставил передо мной чашку. – И, поверьте, ваше общество компенсировало бы даже заплесневелый хлеб.

Как-то так он это сказал, что у меня дрогнули пальцы. Чашечка кофе звякнула о блюдце, но, к счастью, я ее не выронила, разве что поставила на стол чуть резче, чем стоило бы.

Стрельцов будто и не заметил моей неловкости.

– Однако вы напрасно преуменьшаете свое гостеприимство. Это, – он начал намазывать хлеб маслом, – совсем не скромное лакомство. К тому же чистый и настоящий вкус, как сейчас, оттеняет кофе куда лучше замысловатых творений ильинских кондитеров.

– Поверю вам. Иногда для счастья действительно достаточно довольно простых вещей. Вроде отличного кофе или приятной компании.

Кофе или компания были причиной того, что мне захотелось улыбаться, всего лишь от утра, и солнца, и радости жизни? Даже про недосып забыла, хотя кофе так быстро подействовать не мог.

– Умение радоваться самым простым вещам – редкий дар, Глафира Андреевна. Он есть у детей, но, взрослея, мы теряем его. Вы бы хотели вернуться в детство?

– Нет, – вырвалось у меня прежде, чем я успела задуматься.

На его лице отразилось удивление, и я решила объяснить.

– То счастье, о котором мы говорим, – счастье быть живым… вы понимаете, о чем я?

– Лучше, чем вы думаете.

Да, пожалуй, учитывая его прошлое.

– …оно доступно мне и сейчас. И многое из детства я вспоминаю с теплом и благодарностью. Но сейчас я могу сама решать, как мне жить и что делать, а ребенок полностью зависит от воли взрослых.

Я прикусила губу, поняв, что чуть не сболтнула лишнего. Но когда-то я так и не набралась храбрости спросить – почему мама, разведясь с отцом, забрала мою младшую сестру, а я осталась? Нет, я любила папу, но мама есть мама. Сейчас уже и не спросишь – да и надо ли мне это знать, если подумать?

– Я напомнил вам о чем-то грустном, простите.

– О родителях, – не стала скрывать я. – Говорят, будто всех детей хорошие родители любят одинаково, но на самом деле – возможно ли это? Впрочем, я никогда не была матерью, так что не мне судить.

– Узнаете, и, думаю, спустя не так уж много времени. – И снова от интонации в его голосе меня бросило в жар. – Моя мать говорила, что дочери, даже выйдя замуж, всегда останутся ее детьми, а мальчики – пушечное мясо.

Я поперхнулась куском хлеба. Услышь я что-то подобное от своего мужа – не удивилась бы, он не уставал ныть о том, как его никто не любит. Но Стрельцов казался мне… другим, что ли.

Исправник подскочил, деликатно похлопал меня по спине, и я порадовалась, что он не видит моего лица.

А с другой стороны… как можно сказать что-то подобное собственному ребенку!

Он вернулся на свое место за столом.

– Тетушка же, наоборот, считает, будто сыновья останутся с ней до самой ее смерти, а дочери, выйдя замуж, превратятся в отрезанный ломоть, – негромко и задумчиво продолжал Стрельцов. – Возможно, потому Варенька, при всех ее достоинствах, так отчаянно старается заполучить всеобщее внимание.

Я отпила кофе, надеясь, что чашка скроет выражение моего лица. Нет, это не было жалобами подросшего, но так и не повзрослевшего мальчика. Это было откровенное размышление взрослого мужчины – в ответ на мою откровенность.

– Я понимаю и тетушку, и мою матушку.

Как я ни прислушивалась, не смогла уловить в его тоне горечи или обиды. Значит, и мне стоит придержать те слова, что рвутся наружу.

– Самая достойная участь мужчины – быть воином и защитником. Но это не тот путь, что обещает долголетие… и, наверное, легче запретить себе привязываться сразу, чем потом лишиться куска сердца. Мой отец чудом не умер от удара, когда пришла весть о моей гибели. Ошибочная, как вы понимаете. Да и ваша матушка… простите.

Он не просил ни защиты, ни жалости – да и жалость только оскорбила бы его, разорвала ту тонкую паутину доверия, что начала появляться между нами. Все же знай я заранее, что мои слова заставят его раскрыться настолько сильно, – прикусила бы язык. Но теперь было бы просто нечестным ответить какой-нибудь банальностью.

– Да, моя матушка, как и ваша тетушка, возлагала все надежды на сына, – сказала я. – Она не пережила потери. И все же, если бы спросили меня, я бы сказала, что, запрещая себе привязываться и любить из страха потерять, – мы теряем сразу. Возможность оставаться живыми, потому что все живое так или иначе чувствует, и только мертвому все равно. Рано или поздно мы потеряем все, вместе с жизнью, но до того момента я предпочту жить. – Я криво улыбнулась, смутившись пафоса собственных слов. – Простите. Не самая подходящая тема для беседы за утренним кофе.

– В ваших словах есть правда, о которой я не задумывался. – Он медленно поставил на блюдце опустевшую чашку. – Но, боюсь, некоторые… привычки слишком глубоко въедаются в разум.

Стрельцов посмотрел на меня и улыбнулся – той светской, ничего не выражающей улыбкой, которая должна была скрыть истинные чувства, до сих пор бушующие в его взгляде. В наступившей тишине стали слышны стук палки и неровные шаги.

– Кузина проснулась. Начинается новый день.

Варенька вошла в столовую. Мне показалось, что она опирается на трость больше для эффекта, чем по необходимости. Но не могут же надорванные связки заживать так быстро? С другой стороны, рана Полкана совершенно исчезла среди густой шерсти и, кажется, вовсе его не беспокоила.

– О, как чудесно пахнет! – воскликнула графиня. – Кир, почему ты молчал, что привез кофе?

– Возможно, чтобы ты в полной мере ощутила все тяготы и лишения деревенской жизни, – ухмыльнулся Стрельцов.

– Не язви, тебе не идет. Ты же прекрасно видишь, как я полюбила деревню. – Стрельцов приподнял бровь, и Варенька вздернула подбородок в ответ. – Здесь каждый день что-то происходит, а воздух куда чище, чем в любой гостиной. Во всех отношениях.

– Посмотрим, что ты запоешь через неделю.

– Посмотрим. Можно мне кофе?

– Сейчас сварю еще, – кивнул Стрельцов. – Глафира Андреевна, а вам?

– Я бы с удовольствием, – я не стала скрывать сожаления в голосе, – но пчелы не будут ждать, пока я напьюсь кофе и нарадуюсь приятной компании. Я и без того припозднилась сегодня.

Действительно, солнце уже светило вовсю, из кухни доносились голоса девушек, а в людской болтали парни. Позднее утро, пора за работу.

– Глаша, я с тобой, только одну чашечку! Где тебя искать?

– Не думаю, что стоит мешать Глафире Андреевне.

– Я собираюсь помогать! Глашенька, я буду во всем тебя слушаться, честно-честно!

– Конечно.

Я не колебалась. Помощь мне действительно нужна, причем не только в перетаскивании тяжестей – для этого и мальчишек можно привлечь. – а в относительно тонкой работе, с которой Варенька, привычная к рукоделию, должна справиться.

– Только прошу тебя, это не для писем кузине.

– В самом деле? Чем же мы таким будем заниматься? – Она бросила быстрый взгляд на кузена, как бы говоря: «Может, не при нем», – и это было так заметно, что я расхохоталась.

– Ничем романтичным. Я придумала новый способ содержания пчел и не хочу, чтобы его тут же переняли все окружающие. – Вспомнив об окуривании серой, я добавила: – По крайней мере – пока сама не налажу все как следует.

– Я никому ничего не расскажу! – торжественно прошептала Варенька, изобразив, будто застегивает рот на пуговицу.

– Глафира Андреевна, не верьте. Такой болтушки, как моя кузина, еще поискать. – Во взгляде Стрельцова прыгали смешинки.

– Какой ты гадкий, Кир! Я умею хранить тайны!

– Не сомневаюсь, – закончила я их перепалку. – Я буду в сарае, приходи, как напьешься кофе.

По дороге я заглянула на кухню.

– Герасим ушел? – спросила я девочек. – Что-нибудь просил передать?

Они ошалело переглянулись.

– Может, он и хотел что-то передать вам, барышня, да у меня ума не хватило понять, – нашлась Акулька.

На мой взгляд, немой дворник так хорошо изъяснялся жестами, что не понять было невозможно, но другим, возможно, просто незачем было пытаться его понять.

Утащить сразу всю нужную утварь не получилось: мраморная доска для раскатывания теста оказалась тяжелой и неудобной, так что я сбегала второй раз, сопровождаемая изумленными взглядами девочек.

Укрытый воск еще оставался жидким: толстый чугун хорошо держал тепло. Стараясь не взбаламутить его, я собрала верхний слой в горшок с растолченным древесным углем – чем чище воск, тем лучше примут его пчелы. Было бы у меня время – соскоблила бы с застывшего скопившуюся внизу грязь, а верх перетопила еще раз, так же поддерживая тепло, чтобы осели примеси, но времени у меня не было, пришлось крутиться. Отфильтровать уголь через холстину поначалу показалось той еще морокой, но потом я сообразила подогреть горшок с тканью магией, и все стало куда проще.

Варенька появилась, когда я разливала первую партию очищенного воска в застеленный тканью медный противень. Я объяснила и ей про ульи и рамки и про разницу между сотами с медом и расплодом.

Варенька слушала меня, распахнув глаза.

– Это почти так же интересно, как и рыбалка!

– Ты обещала, – напомнила я.

– Конечно. Но я ведь могу поделиться впечатлениями, не раскрывая подробностей? Я покажу тебе черновик, чтобы ты была уверена: никто не узнает ничего лишнего.

А заодно получишь читателя. Ну что поделать с этими творческими личностями!

– Договорились, – не стала спорить я.

Пока воск остывал, мы занялись чем-то вроде мозаики. Доставали из корзины соты и приклеивали их воском к деревянным частям рамок. Часть меда, конечно, вытекла, но Герасим, умница, пристроил корзину в глиняную плошку, а всю конструкцию – в лохань с водой, защитив мед от муравьев и мышей. То, что протекло сквозь прутья корзины, конечно, нельзя было пустить в еду, но можно было перелить в плошку и, опустив в нее несколько щепок, подвесить в улей, помогая пчелам быстрее восполнить запасы корма.

Закончив восстанавливать соты, я подогрела мрамор магией, чтобы легче было раскатывать полузастывший воск в тонкий пласт. Если все пойдет как надо, к зиме закажу вальцы с прорезанным узором сот, своего рода «чертежом» для пчел. Но пока лучшее – враг хорошего. Получившейся вощиной мы заполнили пространство между сотами и навощили оставшиеся пока свободными рамки.

Наконец все было готово. Позвав мальчишек, мы отнесли все на пасеку. Варенька, конечно, увязалась с остальными, передвигаясь так ловко, что нам почти не приходилось замедлять шаг.

Улей я пока установила на лавку, расположив на месте уничтоженной медведем колоды. Выставив рамки, я вытряхнула в улей пчел из роевни, пристроила кормушку и закрыла крышку. Оставалось только надеяться, что пчелы не бросят свой расплод и не отправятся на поиски нового жилища – но убедиться в этом я смогу не раньше чем завтра.

Когда мы уже подходили к дому, Полкан залаял. Не так зло и яростно, как ночью, но явно недобро. А следом я услышала стук копыт.

К крыльцу подкатила коляска. Двух дам я знала. Мужчина, сопровождавший их, был мне незнаком.

На вид лет тридцать. Высокие скулы, прямой нос с едва заметной горбинкой, черные брови над темными глазами, черные же кудри – хоть героя романа с него рисуй. Когда он выскочил из коляски, чтобы помочь дамам спуститься, стала заметна его военная выправка, как у Стрельцова. Но все же перепутать этих двоих, хоть и похожих ростом и сложением, было нельзя. В каждом движении Стрельцова сквозило то внутреннее достоинство, которое невозможно подделать. Этот же словно каждый миг позировал перед невидимой камерой – каждый жест был полон наигранной небрежности, выдававшей часы тренировок перед зеркалом. Улыбка, с которой он мне поклонился, казалась рассчитанной до миллиметра – чтобы продемонстрировать безупречные зубы, но не выглядеть простодушной.

И взгляд, устремленный на меня, был взглядом человека, привыкшего, что его внешность открывает любые двери.

Полкан прижался к земле, злобно рыча.

– Фу! – скомандовала я. – К ноге!

– До чего невоспитанная псина, – проворчал мужчина. Голос у него был под стать внешности – хорошо поставленный бархатный баритон.

– Полкан, иди на задний двор. Я справлюсь, – негромко сказала я. Пес, сделав вид, будто не понял, сел у моих ног, пристально наблюдая за гостями.

– Рада вас видеть, Ольга Николаевна, Дарья Михайловна, – не слишком искренне приветствовала их я. – К сожалению, не могу припомнить, когда имела честь быть представленной вашему спутнику.

Дарья Михайловна, вдова отставного майора, присутствовавшая на похоронах, уставилась на меня с удивлением. Ольга слащаво улыбнулась.

– Глафира Андреевна, не будьте так суровы к бедному Эрасту Петровичу. Он полон раскаяния и надеется загладить свою вину. – Она обернулась к нему. – Ведь так, господин Заборовский?