Читать онлайн Туристы: волчья кровь

ГЛАВА 1 «ВОЛК У РЕКИ»

В небольшом городке Ростовской области, где жизнь текла неспешно, а природа дышала гармонией, жила семья Волковых. Их дом, окружённый полями и берёзовыми рощами, стоял у тихой речки, полной рыбы и раков. Здесь, среди запахов свежескошенной травы и звуков вечерних лягушек, царили радость и тепло, которые Волковы создавали своими руками.

Василий, глава семьи, работал в городской хлебопекарне – самой большой в округе. Высокий, крепкий, с мозолистыми руками, он был местной легендой. В юности за ним выстраивались очереди девчонок, а парни уважительно звали его Васьком. С восьми лет Василий занимался боксом, и даже в зрелом возрасте его сила внушала трепет. Но не только кулаки делали его особенным: он был мастером-плотником, научившись ремеслу у отца, который пропал без вести, оставив лишь воспоминания. Свой дом Василий построил сам – двухэтажный, с резными ставнями и просторной верандой. Несмотря на скромный достаток, этот дом считался лучшим в городке, и соседи нередко заглядывались на него с завистью.

Анна, жена Василия, была женщиной редкой красоты. Её голубые глаза сияли, как утреннее небо, кожа казалась мягкой, словно пух, а стройная фигура и грациозная осанка притягивали взгляды. Но не только внешность выделяла Анну: она была умна и начитанна, работала учительницей младших классов и мечтала вдохновлять детей. Иногда Василий, с его простым образованием, чувствовал себя неловко рядом с ней, но Анна никогда не давала ему повода сомневаться в себе. Она любила мужа за его доброту и силу, а их дом превратила в уютное гнёздышко. Каждый уголок – от вышитых занавесок до расписанных ею стен – говорил о её таланте дизайнера, который мог бы соперничать с профессионалами. Они поженились в восемнадцать, едва достигнув совершеннолетия. Говорят, такие браки редко длятся долго, но Волковы опровергали это правило, их любовь только крепла с годами.

У пары родились два сына – Серёжа и Ваня, с разницей в два года. Мальчишки, шустрые не по годам, были неразлучны, хоть и совсем разные. Серёжа, старший, унаследовал отцовскую силу и ловкость. Он мог постоять за себя, нередко ввязываясь в драки с мальчишками постарше – и побеждая. Друзья побаивались его вспыльчивости, и, хотя никто не говорил этого вслух, Серёжа чувствовал их настороженность. Ваня, младший, был спокойнее и равнодушнее. Он не любил конфликтов и знал, что брат всегда защитит его. «Боец из меня, как из балерины», – шутил Ваня, пряча улыбку. Мальчишек прозвали «братьями водолазами» за их любовь к реке, но кличка им не нравилась – она звучала двусмысленно, и Серёжа не раз лез в драку, чтобы заставить замолчать насмешников.

По выходным Василий брал сыновей на рыбалку. Это была их традиция: с утра, вооружившись удочками и хорошим настроением, они шли к реке. Василий ловил больше всех в городке, хотя иногда его опережал старик-алкаш, вечно сидевший у воды с мутной бутылкой самогона. Дети, конечно, больше играли, чем рыбачили: плескались в реке, гонялись за лягушками или строили плотины, чтобы загнать рыбу ближе к отцу. Но и они иногда вытаскивали по паре карасей, гордо демонстрируя улов. Дома Анна превращала рыбу в своё коронное блюдо – жареную с лимоном, от аромата которого текли слюнки у всей семьи. Укусы комаров, впрочем, доставались всем поровну.

Часто к ужину присоединялся сосед, дядя Витя, пожилой ветеран Второй мировой. С бутылкой водки и историями из прошлого он был желанным гостем. Дядя Витя дружил ещё с отцом Василия, несмотря на разницу в возрасте, и после его исчезновения стал для Василия вторым отцом. Он помогал в трудные времена, особенно после смерти матери Василия, умершей при родах. Для Василия дядя Витя был единственным человеком, которому он мог открыть душу, рассказывая о долгах, которые давили на семью, и о страхах, которые не отпускали. После этих разговоров Василий возвращался домой с лёгким сердцем, забывая на время о своих бедах.

Десятого июля, в душный летний день, у речки собрались друзья и соседи Волковых, чтобы отпраздновать восьмилетие Вани. Двор их дома гудел от смеха: дети носились по траве, взрослые поднимали тосты за здоровье именинника. Анна украсила столы цветными скатертями, а на вертеле жарилась рыба, наполняя воздух аппетитным ароматом. Волковы не жалели средств, и праздник сиял яркими красками, словно отражая их былую радость.

Утром, пока гости ещё не пришли, Василий отвёл Ваню к старому дубу у реки. В его грубых ладонях лежало кольцо. На нём красовался символ Волковых – волчья голова, выжженная неровными линиями. «Это наша традиция, сынок, – сказал отец, надевая кольцо на тонкий палец Вани. – Оно будет расти вместе с тобой и оберегать». Ваня, сияя от гордости, крепко обнял отца, не замечая, как кольцо слегка болтается.

Ванино сердце колотилось, а улыбка не сходила с лица. Он взглянул на кольцо, подаренное отцом, и вдруг почувствовал, как оно будто потяжелело на пальце. В тусклом свете волчья голова, вырезанная на кольце, казалась живой: её глаза сверкали, словно скрывая тайну. Ваня замер, ощутив холодок, пробежавший по спине. Он провёл пальцем по грубому узору, и ему почудилось, что кольцо тёплое, почти живое, как будто оно шептало о чём-то неизбежном.

Анна, заметив, что сын притих, подошла к нему. Её голубые глаза мягко блестели в свете костра. «Что такое, Ванечка?» – спросила она, касаясь его плеча. Ваня показал кольцо. «Мам, оно… странное. Как будто смотрит на меня». Анна улыбнулась, но её взгляд стал серьёзнее. Она присела рядом, глядя на реку, где отражались первые звёзды. «Это не просто кольцо, сынок, – сказала она тихо. – Говорят, что оно хранит Волковых, что оно волшебное. Мой дед рассказывал, что тот, кто носит его, непобедим». Ваня сглотнул, чувствуя, как слова матери оседают в груди тяжёлым камнем. «А что?» – спросил он. Анна покачала головой, её улыбка дрогнула. «Не думай об этом сегодня. Это твой день».

Ваня не мог отвести взгляд от кольца. В его воображении волчья голова оскалилась, и на миг ему показалось, что река застыла, а смех гостей стал тише, как будто время замедлилось. Он тряхнул головой, прогоняя видение, и побежал к Серёже, который болтал с мальчишками у костра. «Серёг, посмотри, – сказал Ваня, показывая кольцо. – Мне кажется, оно… нехорошее». Серёжа фыркнул, выхватил у брата руку и пригляделся. «Чушь, Вань. Это просто кольцо. Хватит выдумывать». Но его голос был резче, чем обычно, и Ваня заметил, как брат быстро отвёл взгляд, будто сам не хотел смотреть на волчью голову слишком долго.

К вечеру, когда солнце окрасило реку золотом, праздник достиг пика. Ваня, набравшись смелости, решил показать фокус, который репетировал неделями. Под любопытными взглядами гостей он достал старую шляпу, спрятал в неё пушистого зайца и, пробормотав «волшебные» слова, перевернул её вверх дном. Заяц исчез. Дети взвизгнули от восторга, взрослые захлопали, притворяясь удивлёнными.

Василий, глядя на сына, широко улыбнулся. «Молодец, Ванечка! Теперь мой черёд!» – крикнул он и, подмигнув, разбежался к реке. С громким плеском он прыгнул в воду и нырнул. Гости засмеялись, ожидая шутки. Но секунды шли, а Василий не выныривал. Смех смолк. Анна, побледнев, бросилась к берегу, выкрикивая его имя. На следующий день тело Василия нашли в корягах, в нескольких километрах вниз по течению.

На похоронах дядя Витя, сгорбленный и бледный, стоял у гроба. Увидев безжизненное лицо Василия, он схватился за сердце, прошептал «малыш» и рухнул на пол. Его тело содрогнулось, и он затих. Многие думали, что старик не доживёт до похорон, но он ушёл вместе с Василием, словно не желая оставлять друга одного.

Ваня винил себя. «Если бы я не показал фокус, отец бы не прыгнул», – крутилось в его голове. Но никто другой не обвинял мальчика – кроме него самого.

Горе сломило Анну. Она, чья красота когда-то заставляла мужчин оборачиваться, начала топить боль в водке. Она пыталась остановиться, но каждый раз срывалась. Однажды в школе, будучи пьяной, она швырнула ключ в ученицу за ошибку в домашней работе. После нескольких таких выходок её уволили, хотя начальство долго терпело, надеясь, что она справится. Без работы Анна пала ещё ниже. Она продавала мебель, посуду, даже детские игрушки, а когда в доме не осталось ничего ценного, начала продавать себя. Мужчины, когда-то завидовавшие Василию, теперь приходили к ней, платя за её тело и.

Каждый мужчина в городе, однажды мечтавший о их матери получал её, и не раз, и по разному, они воплощали все свои фантазии за небольшую плату, их мама делала всё что скажут, где скажут и как скажут.

 Среди них были даже ровесники Серёжи и Вани, едва достигшие совершеннолетия. Дом Волковых, некогда сиявший уютом, превратился в унылую развалину с ободранными обоями и разбитыми окнами. Анна, потерявшая былую красоту, стала отталкивать клиентов. От неё пахло перегаром, и вскоре никто не приходил, кроме собутыльника, который бил её и детей. Но однажды, когда Серёже исполнилось шестнадцать, этот человек исчез. Позже его тело нашли в четырнадцати пакетах, разбросанных по городу.

Годы шли… Братья росли сами по себе. Городок, когда-то казавшийся добрым, стал для них враждебным. Серёжа, унаследовавший силу отца, связался с бандой рэкетиров. Он мстил тем, кто пользовался их матерью, убивая их с жестокостью, словно отыгрываясь за её унижения. Лишь нескольких он пощадил – тех, кто, по его мнению, не перегибал палку. Ваня пошёл другим путём. Он стал карманником, а позже отсидел срок за неудачное ограбление магазина. Но за убийства его не ловили – в этом он был осторожен. Своё первое убийство Ваня совершил в пятнадцать, заколов лучшего друга за связь с его девушкой. Он не любил её, но дело было в принципе.

Одной ночью Анна, напившись с собутыльниками, осталась дома одна. Пьяная ссора с Ваней, смотревшим телевизор, переросла в ярость. Она кричала, что он не даёт ей денег на выпивку. Слово за слово, и Анна схватила кухонный нож, бросившись на сына. Ваня, молниеносно среагировав, ударил её кулаком. Она рухнула на пол. Серёжа, выбежав из комнаты, с трудом поднял мать, несмотря на её сопротивление, и запер в чулане. Всю ночь она кричала, проклиная сыновей, называя их неблагодарными ублюдками. Ваня не мог уснуть, терзаемый чувством вины: «Как я посмел ударить маму?» Серёжа, напротив, был равнодушен. Он вколол дозу, закурил косяк и, включив шансон на полную громкость, ушёл в свой мир.

К утру крики стихли. Братья, решив, что мать уснула, открыли чулан, чтобы перенести её в кровать. Но перед ними предстала страшная картина: окровавленное мёртвое тело Анны, а на потолке – надпись кровью: «ПРОКЛЯНАЮ УБЛЮДКИ».

Утро после смерти Анны было серым, как будто небо решило спрятать солнце за свинцовыми тучами. Ваня сидел на полу в гостиной, уставившись на пятно крови, которое они с Серёжей так и не отмыли. Надпись в чулане – «ПРОКЛЯНАЮ УБЛЮДКИ» – выжглась в его мозгу, словно клеймо. Каждую ночь он видел мать: её пустые глаза, окровавленные пальцы, тянущиеся к нему из темноты. «Ты меня убил, Ваня», – шептала она, и он просыпался, задыхаясь, с мокрой от пота подушкой. Он не мог есть, не мог спать, не мог смотреть на себя в зеркало, боясь увидеть её отражение за своим плечом.

Серёжа, напротив, казался непрошибаемым. Он ходил по дому, гремя посудой, включал шансон на старом магнитофоне и курил одну сигарету за другой. Но даже он замечал, что Ваня изменился. «Хватит ныть, – бросил он однажды, швырнув брату кусок хлеба. – Мать сама себя угробила. Ты тут ни при чём». Ваня молчал, сжимая кулаки. Он хотел закричать, что это неправда, что он ударил её, что проклятие реально, но слова застревали в горле. Серёжа, раздражённый его молчанием, схватил его за воротник. «Слышишь? Очнись, или сгниёшь, как она!» Ваня вырвался и выбежал на улицу, где холодный ветер хлестал по лицу, но не мог заглушить голос матери в его голове.

Через неделю Ваня перестал говорить. Он сидел в углу, обхватив колени, и раскачивался, шепча что-то невнятное. Серёжа, вернувшись с очередной «работы» для рэкетиров, нашёл его с ножом в руке. Ваня не пытался порезаться – он просто смотрел на лезвие, как на старого друга. «Ты что творишь, идиот?» – рявкнул Серёжа, выбивая нож. Ваня поднял на него пустой взгляд. «Она меня зовёт, Серёг. Я должен к ней». В ту ночь Серёжа не спал, сидя у двери Ваниной комнаты, боясь, что брат сделает что-то непоправимое.

Утром всё закончилось. Ваня, дождавшись, пока Серёжа задремлет, разбил зеркало в ванной и попытался перерезать вены осколком. Кровь текла медленно, но он не чувствовал боли – только облегчение. Серёжа ворвался, разбуженный звоном стекла, и, выругавшись, затянул его руку тряпкой. «Дурак, жить надо, слышишь?» – кричал он, таща брата к соседям, чтобы вызвать скорую. Ваню забрали в городскую психиатрическую больницу, а Серёжа остался стоять у дома, глядя на удаляющуюся машину, сжимая кулаки до боли.

Больница пахла хлоркой и отчаянием. Ваню поместили в палату с обшарпанными стенами, где свет ламп был слишком ярким, а тишина – оглушающей. Днём он лежал, глядя в потолок, а ночью кричал, когда кошмары возвращались. Врачи пичкали его таблетками, от которых мысли становились ватными, но голос матери не уходил. «Ты убил меня», – повторяла она, и Ваня верил. Он рисовал её лицо на обрывках бумаги, пока санитары не отбирали карандаш, боясь, что он использует его против себя.

Серёжа навестил его через месяц. Он вошёл в палату, неся запах сигарет и улицы, и бросил на кровать пакет с апельсинами. «Живой ещё?» – буркнул он, садясь на стул. Ваня, осунувшийся, с тёмными кругами под глазами, кивнул. Между ними повисла тишина. Серёжа кашлянул, пытаясь скрыть неловкость. «Слушай, Вань, я не мастер говорить… Но ты нужен мне. Там, снаружи. Без тебя я… не справлюсь». Ваня посмотрел на брата, впервые за долгое время чувствуя что-то, кроме вины. Но вместо ответа он отвернулся к стене. Серёжа стукнул кулаком по стулу и ушёл, пробормотав: «Выкарабкайся, слабак».

Через два года после смерти Анны Ваню выписали из психиатрической больницы. Надпись кровью – «ПРОКЛЯНАЮ УБЛЮДКИ» – всё ещё преследовала его, но кошмары стали реже, а голос матери в голове притих. Таблетки и разговоры с врачами притупили его боль, но не вернули прежнего Ваню. Он был тенью себя: бледный, с ввалившимися щеками, он едва говорил и вздрагивал от резких звуков. Психика, сломанная чувством вины, держалась на тонкой ниточке. Больница, казалось, просто устала его содержать, вытолкнув обратно в мир, к которому он не был готов.

Серёжа, напротив, закалился. Работа на рэкетиров сделала его жёстче, но забота о брате висела тяжёлым грузом. Деньги от бандитских дел уходили на лекарства и еду для Вани, но их едва хватало. Серёжа видел, как Ваня сидит часами, глядя в пустоту, и чувствовал бессилие. «Ты должен жить, Вань», – говорил он, но слова тонули в тишине. Однажды ночью, сидя на крыльце, Серёжа решился. Если честной работы не хватало, он возьмёт у своих. Он был всего лишь пешкой в банде, и крупные суммы проходили мимо него. Почему бы не урвать кусок?

План был прост: обчищать тайники банды, понемногу, чтобы не заметили. Серёжа начал с мелочей – пачки купюр, спрятанные в гаражах, – и вскоре вошёл во вкус. Жадность затмила осторожность. Он брал всё больше, не думая о последствиях, покупал Ване дорогие лекарства и даже новый магнитофон, чтобы заглушить тишину в доме. Но однажды он перешёл черту, украв сумку с годовым «общаком» – деньгами, которые банда копила для боссов. Его поймали на складе, где он прятал добычу. «Братья», с которыми он пил и дрался плечом к плечу, набросились на него, как звери. Пуля пробила ему руку, но Серёжа, сцепив зубы, вырвался, унося сумку. Кровь текла по пальцам, но он бежал, пока не добрался до дома.

Ваня, увидев брата, истекающего кровью, словно очнулся. «Пуля на вылет», – прохрипел Серёжа, падая на стул. Ваня, забыв о своей слабости, метнулся за аптечкой. Его руки дрожали, но он быстро промыл рану, продезинфицировал и туго забинтовал. Серёжа, стиснув зубы, смотрел на брата с удивлением. «Молодец, Вань», – выдавил он, и в его голосе мелькнула гордость. Ваня не ответил, но впервые за долгое время почувствовал себя живым.

Они не могли оставаться в городке. Банда знала, где их искать. Ночью, в холодном зимнем лесу, братья сидели под соснами, не разжигая костра, чтобы не выдать себя. Ваня дрожал, прижимая к груди сумку с деньгами, а Серёжа, морщась от боли, пытался придумать план. «Куда нам, Серёг?» – спросил Ваня, глядя в темноту. Серёжа сплюнул. «В Москву. Там нас не сразу найдут». Ваня покачал головой. «В Европе русская мафия нас достанет». – «Тогда в Штаты, – отрезал Серёжа. – Там они только в Нью-Йорке сильны. Найдём дыру, где нас не тронут».

Их разговор прервал шорох. Из темноты вынырнул старик алкаш с реки – тот самый, что всегда сидел с бутылкой самогона. Его глаза, мутные от алкоголя, смотрели с жалостью. «Эх, мальчишки, – пробормотал он, – молодые, а жизнь уже поломана». Алкаш сунул им бутыль и ушёл, шаркая ногами. Братья, не говоря ни слова, выпили самогон пополам. Горькая жидкость согрела их, придав решимости. К утру они знали: деньги из сумки хватит на билеты до Америки.

Самогон обжёг горло, но согрел озябшие тела. Ваня и Серёжа сидели в тёмном лесу, прижавшись спиной к сосне, и передавали друг другу мутную бутыль. Холодный ветер пробирал до костей, а где-то вдали выла собака, усиливая чувство тревоги. Серёжа, щурясь от дыма, достал из кармана косяк с гашишем, зажёг его и глубоко затянулся. «На, Вань, расслабься», – сказал он, протягивая брату. Ваня, помедлив, взял косяк. Горький дым заполнил лёгкие, и мир вокруг стал чуть мягче, но мысли не отпускали.

Ваня уставился в темноту, где исчез старик. Его слова – «жизнь уже поломана» – крутились в голове, смешиваясь с паранойей. «Серёг, – тихо начал он, – а что, если он слышал? Ну, про Москву, про Штаты?» Серёжа сплюнул, выдохнув облако дыма. «Да похер, Вань. Старик – пьянь, кому он расскажет?» Ваня покачал головой, его голос дрожал. «Ты его знаешь. Он вечно треплется у речки, с рыбаками, с кем попало. Если банда его найдёт, он сдаст нас за бутылку». Серёжа замолчал, глядя на тлеющий косяк. Ванины слова задели его. Он вспомнил, как старик болтал с соседями, хвастаясь, что видел Волковых на рыбалке. «И что ты предлагаешь?» – буркнул он наконец.

Ваня сглотнул, чувствуя, как гашиш кружит голову. «Надо… сделать, чтобы он молчал. Навсегда». Серёжа посмотрел на брата, и в его глазах мелькнула смесь удивления и одобрения. «Ты серьёзно, псих?» Ваня кивнул, хотя сердце колотилось. Он не хотел этого, но страх быть пойманным был сильнее. Серёжа докурил косяк, затоптал окурок и встал. «Ладно. Знаю, где он живёт. Пошли».

Ночь была чёрной, без луны. Братья пробирались через лес, ориентируясь на далёкие огни городка. Дом старика – покосившаяся хибара у реки – стоял на отшибе. Они знали это место с детства: старик, которого звали дядя Коля, часто угощал их карамельками, пока они играли на берегу. Теперь эти воспоминания казались чужими. Серёжа постучал в дверь, сжимая в кармане нож. Ваня стоял позади, дрожа не то от холода, не то от страха.

Дверь скрипнула, и дядя Коля, в мятой рубахе, выглянул наружу. Его глаза, мутные от самогона, расширились. «Мальчишки? Чего в такую пору?» Серёжа улыбнулся, но улыбка была холодной. «Поговорить надо, дядь Коль». Старик, ничего не подозревая, впустил их. Внутри пахло перегаром и сыростью. На столе стояла пустая бутылка, а в углу валялась удочка. Ваня смотрел на старика, и в его голове мелькнула мысль: «Он же просто пьяница, он не виноват». Но Серёжа уже действовал. Он шагнул вперёд, и нож блеснул в тусклом свете лампы. Один быстрый удар – и дядя Коля осел на пол, не издав ни звука. Кровь растеклась по деревянным доскам.

«Не трынди, Вань. Дело сделано», – бросил Серёжа, вытирая нож о рубаху старика. Он обыскал дом, нашёл ключи от старенькой «Нивы» и жестом велел Ване следовать. Они затащили тело в сарай, прикрыв его старыми тряпками, и выбежали к машине. Серёжа сел за руль, Ваня – рядом, сжимая сумку с деньгами. «Нива» затарахтела, и они помчались по просёлочной дороге, оставляя городок позади. Ваня молчал, глядя в окно, где мелькали тёмные силуэты деревьев. Он чувствовал, как что-то внутри него умирает – может, последняя крупица того мальчика, который показывал фокусы на дне рождения.

К утру они добрались до Москвы. Серёжа связался с одним из своих «знакомых» – мелким дельцом по имени Глеб, который за процент помогал обходить неприятности. Деньги из сумки – мятые пачки рублей и долларов – они спрятали в тайнике под задним сиденьем «Нивы». Глеб, получив свою долю, организовал всё: подкупил работника аэропорта, который провёл их через служебный вход, минуя досмотр. Сумку с деньгами забрал другой человек – подельник Глеба, работавший в багажном отделении. Он спрятал её в грузовом отсеке, замаскировав под обычный чемодан, и пометил особым кодом, чтобы братья забрали её после посадки. «Безопасно, как в сейфе», – ухмыльнулся Глеб, но Серёжа не доверял ему, держа руку на ноже в кармане.

В аэропорту Ваня, всё ещё под впечатлением едва держался. Его взгляд метался по толпе, словно ожидая, что банда уже здесь. Серёжа хлопнул его по плечу. «Держись, Вань. Мы почти выбрались». Они прошли регистрацию, сдали поддельные документы, купленные у Глеба, и сели в самолёт, не зная, что их враги уже на шаг впереди.

Рэкетиры, подкупив и угрожая сотрудникам авиакомпании, заслали на борт наёмников. В сиденьях их мест спрятали оружие – АК-47 и ножи. Волковы, не подозревая об этом, сели в самолёт. Наёмники, московские, а не ростовские, смешались с толпой пассажиров. Они планировали убить братьев после посадки, чтобы не поднимать шума.

Полёт был спокойным, но Серёжа не расслаблялся. Его взгляд скользил по пассажирам, выискивая угрозу. Над Атлантикой он заметил татуировку на руке одного из мужчин – эмблему банды, ту же, что была у его бывших «братьев». Серёжа, не подавая виду, шепнул Ване: «Сиди тихо». Он встал, якобы направляясь в туалет, и затаился в узком коридоре. Когда наёмник, решивший не ждать, пошёл за ним с ножом, Серёжа прыгнул сзади и одним движением свернул ему шею. Тело он спрятал в подсобке, забрав нож, и вернулся к Ване. «Идём», – бросил он.

Но другие наёмники почуяли неладное. Не найдя своего – Игоря, – они вытащили спрятанное оружие и открыли огонь. Пули прошили корпус самолёта, проделав дыру. Воздух с рёвом вырвался наружу, утягивая пассажиров в пустоту. Ваня и Серёжа, закрывшись в туалете, вцепились друг в друга, пока самолёт падал. Удар о воду сотряс всё вокруг, но дверь выдержала.

Выбравшись из затопленного отсека, братья плыли в ледяной воде, цепляясь за обломки. Океан, в отличие от их родной речки, был бездонным и чужим. Его голубая гладь манила и пугала. Силы покидали их, и в итоге они потеряли сознание, доверившись течению.

Очнулись они на песчаном берегу, под палящим солнцем. Ваня пришёл в себя первым, кашляя солёной водой. Он бродил по пляжу, зовя Серёжу, пока не нашёл его, лежащего без сознания. Братья обнялись, не говоря ни слова. Они поймали рыбу, развели костёр и, согревшись, осмотрели местность. Это был остров, окружённый морем. Ваня, глядя на волны, сжал в кармане кольцо с волчьей головой. «Мы выжили, Серёг», – сказал он тихо. Серёжа кивнул, но его взгляд был тяжёлым. Они знали: их бегство только началось.

ГЛАВА 2 «ХИЩНИКИ»

Ваня и Серёжа поняли, что остров – их временное убежище. Палящее солнце жгло кожу, а джунгли, начинавшиеся в нескольких метрах от воды, дышали угрозой. Первый день они посвятили выживанию, опираясь на уроки отца. Серёжа наловил рыбы, используя самодельную сеть из обрывков верёвки, найденной в обломках. Ваня развёл костёр, вспоминая, как Анна учила жарить карасей, чтобы корочка хрустела. Аромат рыбы ненадолго вернул их в детство, но реальность быстро напомнила о себе: Серёжина рука, простреленная в Ростове, начала гноиться, а Ваня нашёл в кармане аптечку, выброшенную волнами. Он промыл и забинтовал брату рану, спрятав остатки ваты и бинта в карман.

Ночью, у костра, они молчали, слушая рёв волн. Ваня сжал кольцо на пальце, подаренное отцом. Волчья голова, будто ожила в отблесках пламени. Ему почудилось, что она шепчет – голос матери, холодный и далёкий: «Ты проклят». Он вздрогнул, прогоняя видение, но кольцо жгло кожу, как предупреждение. «Серёг, – тихо сказал он, – это кольцо… оно как будто знает, что с нами будет». Серёжа, морщась от боли в руке, фыркнул. «Бери себя в руки, Вань. Кольцо – просто хрень. Нам надо сваливать». Но его взгляд задержался на волчьей голове, и Ваня заметил, как брат сжал кулаки.

К утру они построили плот из брёвен, срубленных в джунглях, и связали их лианами. Серёжа, проверяя узлы, вручил Ване нож. «Порежешь верёвку, когда отчалим», – сказал он, и в его голосе мелькнула теплота. Они оттолкнули плот от берега, направив его к горизонту, где, по их расчётам, был материк. Море было спокойным, но вскоре волны сменились узким проливом, ведущим к устью реки. Вода стала мутной, а воздух пропитался запахом гниющих растений. Пролив превратился в болотистую дельту, окружённую мангровыми деревьями, чьи корни торчали, как кости. Ваня сжал кольцо – оно снова обожгло палец, и он заметил движение на поверхности воды. «Серёг, смотри», – прошептал он, указывая на тени.

Крокодилы – десятки, с глазами, горящими, как угли, – всплыли из глубины. Их хвосты били по воде, раскачивая плот. Ваня вцепился в край, чувствуя, как кольцо пульсирует, будто призывая беду. Серёжа, стоя на коленях, отмахивался веслом, но звери были быстрее. Один, огромный, с пастью, полной зубов, забрался на плот, целясь в Ваню. Тот, пригнувшись, вспорол ему брюхо ножом. Кровь хлынула, заливая доски, и крокодил рухнул в воду. Его сородичи набросились на добычу, давая братьям шанс. Они гребли, пока лёгкие не горели, и вырвались из болота, когда солнце уже клонилось к закату.

Берег, где они высадились, встретил их стеной тёмного леса. Деревья, покрытые мхом, смыкались над головой, заглушая свет. Ваня, дрожа от усталости, перевязал свою руку, порезанную в схватке. Серёжа, хрипя, опёрся на колено. «Держись, Вань. Мы почти выбрались», – сказал он, но его голос был слабым. Они двинулись вперёд, пробираясь через колючие заросли. Ночь накрыла лес, и каждый шорох казался угрозой. Ваня сжал кольцо, чувствуя, как оно жжёт, и в темноте ему почудилась тень матери, стоящей среди деревьев.

Вдруг из мрака вынырнула фигура – мужик, с кровоточащим обрубком вместо руки, с место где находилась рука свисало мясо и текла кровь. На его плече висели два АК-47, а лицо, измождённое, было знакомым. Ваня узнал его – один из наёмников с самолёта, выживший в катастрофе. Мужик, кашляя кровью, бросил автоматы на землю. «Here you will find death», – прохрипел он и рухнул, не пройдя и десяти метров. Ваня, дрожа, поднял оружие, а кольцо на пальце запульсировало, как сердце. «Он прав, Серёг», – прошептал он. Серёжа сплюнул. «Похер. Идём».

Они устроили привал, но лес ожил. Жёлто-зелёные глаза вспыхнули в кустах – волки. Их рычание разорвало тишину, и звери набросились. Братья стреляли, пока воздух не пропитался порохом. Когда волки затихли братья решили что убили всех волков, у Вани кончились патроны, а у Серёжи остался один. В этот момент зверь прыгнул на Ваню сзади, вцепившись в лицо. Зубы разорвали нос, кровь хлынула, мешая дышать. Серёжа выстрелил, и волк рухнул.

Ваня лежит и мучается от боли, у него ощущение что кровь не даёт ему нормально дышать, а точнее это так и было, кровь втягивалась с воздухом в его огромные ноздри. Ваня корчился, задыхаясь, пока брат перевязывал его лицо ватой из кармана. «Держись, Вань», – повторял Серёжа, но его глаза были полны страха.

На рассвете, еле передвигая ноги, они вышли к поляне. Медведь вынырнул из-за деревьев, его рёв заглушил всё. Братья побежали, но Ваня споткнулся, рухнув на землю. Серёжа вернулся, помогая ему встать, но медведь полоснул когтями по его спине, вскочив вновь они рванули так как никогда не бежали в своей жизни. Впереди показалась дорога и брошенная машина. Серёжа, хромая, обошёл её и сел за руль, Ваня забрался следом. В бардaчке он нашёл ружьё и патроны. Медведь разбил стекло, вцепившись в горло Серёжи. Ваня, дрожа, зарядил ружьё и выстрелил, убив зверя. Но Серёжа хрипел, кровь текла из его шеи. В панике Ваня схватил вату, не замечая, что она обмоталась вокруг ножа. Пытаясь остановить кровь, он провёл лезвием по горлу брата. Серёжа затих, глядя на Ваню с немым укором. Кольцо на пальце Вани запульсировало болью, как будто впитало ещё одну смерть.

Ваня гнал машину по пустынной дороге, не замечая, как ветер хлещет в разбитое стекло. Кровь Серёжи всё ещё липла к его рукам, а в глазах стоял его взгляд – не гневный, а полный тоски, будто брат знал, что конец неизбежен. Ванин нос, разорванный волком, пульсировал болью, но сердце болело сильнее. Он сжал руль, чувствуя, как слёзы мешаются с кровью на лице. Дорога, окружённая деревьями, казалась бесконечной, но в зеркале заднего вида вспыхнули красные огни. Полиция США окружила машину, и голос из мегафона рявкнул: «Выходи, руки за голову!» Ваня, не сопротивляясь, вывалился на асфальт. Его лицо, изуродованное, и поддельные документы, найденные в кармане, стали первыми уликами. «Ты кто такой? Из того самолёта?» – спросил коп, обыскивая его. Ваня молчал, глядя, как кольцо с волчьей головой снимают с пальца и бросают в пакет с вещами.

В участке его допрашивали всю ночь. Следователь, с сединой и запахом кофе, листал папку. «Ты Иван Волков, выживший с рейса из Москвы. Самолёт взорвался не просто так, парень. Твоё имя в списках русской мафии. Организатор теракта?» Ваня, скованный наручниками, смотрел в пол. Он видел Серёжу, падающего под когтями медведя, и Анну, с кровавыми буквами на потолке. «Я не террорист», – выдавил он, но голос дрожал. Следователь фыркнул. «Мафия подставила тебя, или ты их пешка. Нам похер. Говори, или сгниёшь в клетке». Ваня молчал, чувствуя пустоту на пальце, где раньше было кольцо. Его забрали вместе с ножом и курткой, оставив только вину.

Суд прошёл как в тумане. Зал, пропахший лаком и потом, гудел от шепота журналистов. Прокурор, с острым взглядом, называл Ваню «русским волком», связанным с мафией, чьи деньги якобы финансировали взрыв самолёта. Улики – его поддельные документы и присутствие на борту – были шаткими, но никто не искал правды. Адвокат, в мятом костюме, бормотал о смягчении, но Ваня не слушал. Он думал о Серёже, о том, как нож в его руке стал последним, что брат почувствовал. «Пожизненное заключение», – объявил судья, и зал ахнул. Ваня, ожидая решёток и камеры, не знал, что его ждёт нечто худшее. Автобус, везущий его к порту, пах ржавчиной, а море за окном рокотало, как зверь.

Тюремный корабль – плавучая крепость, покрытая ржавыми потёками, – встретил его запахом соли и смерти. Трюмы гудели от криков, а палубы были скользкими от крови. С первого дня Ваня стал добычей. Заключённые, с татуировками и пустыми глазами, избивали его в столовой ежедневно, они считали его террористом, мстя русскому за погибших американцев на борту, пока их самих не зарезали в очередной разборке. Здесь смерть была обыденностью: зэки гибли от ножей, охранники – от бунтов. Ваня, с лицом, изуродованным волком, получил кличку Череп.

На четвёртый день четверо охранников ворвались в его камеру. Они вытащили Ваню на палубу, где холодный ветер хлестал по лицу, и начали избивать. Кулаки ломали рёбра, ботинки вдавливали его в металл. Когда силы их покинули, они сорвали с Вани одежду, помочились на еле живое тело, смеясь, как гиены.

Его изуродованное лицо, без носа, не отталкивало их – наоборот, они хохотали, называя его Черепом, и шрамы только разжигали их. Это повторялось каждый день – толпа, чьи лица слились в мутное пятно. Ваня перестал чувствовать тело, только боль и унижение, а в голове звучал голос Серёжи: «За что, Вань?»

Однажды все изменилось. Охранник, с татуировкой змеи на шее, бросил Ване свёрток. «От твоих друзей, Волков», – буркнул он, сплюнув. Ваня, дрожа, развернул тряпку: внутри лежало кольцо с волчьей головой и нож. Его сердце замерло. Охранник наклонился ближе: «Русские сказали, что найдут тебя, даже здесь. Это их метка». Ваня понял: мафия, гнавшаяся за ним с Ростова, подкупила охрану, вернув кольцо как угрозу. Он надел его, чувствуя, как металл жжёт кожу. В ту ночь ему приснилась мать, стоящая на палубе. «Ты не уйдёшь от судьбы, Ваня», – шептала она, и волчья голова в её глазах горела алым. Ваня понял охранник дал ему возможность закончить страдания, за одно выполнив услугу мафии.

Сломавшись, Ваня решился на конец. В туалете, с ножом, спрятанным в ботинке, он полоснул по венам. Кровь текла медленно, но облегчение не приходило – только тень Серёжи, с кровавой раной на горле, смотрел из угла.

Кольцо с волчьей головой, возвращённое охранником с татуировкой змеи, жгло палец Вани, как раскалённый металл. Мафия, чьё послание он носил, напомнила о себе, но её угрозы были ничем по сравнению с адом корабля. Ежедневное насилие – избиения – сломало его.

В тесном, вонючем туалете, где ржавые трубы сочились водой, он достал нож, спрятанный в ботинке – тот самый, что подкинул охранник с посланием мафии. Лезвие блеснуло в тусклом свете лампы, и Ваня, дрожа, прижал его к запястью. Кольцо жгло, будто умоляло остановиться, но он полоснул, глубоко и резко. Кровь хлынула, тёплая, заливая пол. Он ждал облегчения, но вместо него пришёл Серёжа – не видение, а тень, стоящая в углу, с укором в глазах. «За что, Вань?» – шептал он, и Ваня, задыхаясь, полоснул вторую вену. Мир поплыл, а голос матери эхом отозвался: «Ты не уйдёшь». Его тело осело, и последним, что он видел, была волчья голова, горящая алым.

Дверь туалета с грохотом распахнулась. Франц, громила с французским акцентом, ворвался первым, его глаза сузились при виде крови. «Merde, Череп, что ты натворил?» – рявкнул он, хватая Ваню за плечи. Рашид, низкий и жилистый, с шрамами от ожогов, протиснулся следом, матерясь на узбекском. «Живой ещё, шайтан!» – крикнул он, выдергивая тряпку из кармана. Джордж, серийный убийца с ледяной улыбкой, молча встал у двери, сжимая самодельный нож, готовый резать любого, кто сунется. Франц, не теряя времени, поднял Ванино тело, словно мешок, и потащил не к лазарету – туда охрана не пустила бы, – а в заброшенный отсек в трюме, где троица прятала контрабанду. Ржавые стены отсека, заваленного ящиками и тряпьём, пахли плесенью, но здесь их не нашли бы.

Рашид, сорвав с Вани рубаху, обмотал запястья тряпками, сдавливая, чтобы остановить кровь. «Держись, Череп, не смей дохнуть!» – шипел он, выливая на раны самодельный спирт, украденный из кладовой. Ваня, в полубреду, взвыл от боли, но Франц прижал его к полу. «Терпи, щенок. Мы не для того тебя нашли», – прорычал он, его руки, привыкшие к сделкам с кокаином, были точны, как у хирурга. Джордж, стоя у входа, бросил взгляд на Ваню – не сочувствующий, а оценивающий, будто решал, стоит ли тот спасения. Рашид, закончив перевязку, хлопнул Ваню по щеке. «Очнись, брат». Ваня, задыхаясь, сжал кольцо, чувствуя, как оно жжёт, а тень Серёжи медленно растворяется.

В отсеке, под тусклой лампой, Ваня приходил в себя. Кровь остановилась, но слабость сковывала тело, а кольцо пульсировало, будто впитало его боль. Франц, сидя на ящике, протянул ему флягу с водой. «Пей, Череп. Ты нам нужен», – сказал он, и в его голосе мелькнула не только прагматика, но и тень заботы. Рашид, жуя кусок чёрствого хлеба, ухмыльнулся. «В Ташкенте я видел парней, что резали вены. Все сдавались. А ты, смотри, живучий». Джордж, молча чистя нож, кивнул, и этот жест был для него равносилен речи. Ваня, кашляя, выпил воды и впервые заглянул в их лица – не как в зверей, а как в людей, которые, как и он, были в аду.

Той ночью они говорили. Франц, потягивая самодельный самогон, рассказал, как его предали в Марселе, когда он вёз тонну кокаина. «Друзья продали, Череп. Здесь я научился: доверяй только тем, кто рядом», – сказал он, глядя на Ваню. Джордж, впервые разомкнув губы, пробормотал о своей последней жертве – женщине, чей крик до сих пор снился ему. Его голос был пустым, но глаза, глядя на Ваню, смягчились. Рашид, смеясь, вспомнил, как взрывал склад в Ташкенте, уходя от погони. «Я думал, это конец. А потом попал сюда. Жизнь – хитра, но мы её обхитрим».

Ваня, сжимая кольцо, решился. Он рассказал о Серёже – о медведе, ноже, крови. О матери, чьё проклятие жило в волчьей голове. «Это кольцо… оно меня убьёт», – прошептал он. Рашид присвистнул. «Красивая сказка, Череп. Но если оно проклято, продай его». Франц покачал головой. «Оставь. Оно твоё. Как мои шрамы». Джордж просто кивнул. С тех пор они стали ближе. Они припугнули охрану, и насилие прекратилось, но Ваня знал: корабль – могила.

Франц, Джордж и Рашид стали для Вани не просто союзниками, а единственным, что держало его на плаву в аду тюремного корабля. Их отсек, заваленный ящиками и пропахший плесенью, был убежищем, где они прятали контрабанду и строили планы. Ваня, сжимая кольцо с волчьей головой, чувствовал, как оно жжёт, напоминая о мафии, чья метка лежала на нём. Три года прошло, но они казались бесконечностью.

В одну из ночей, под рёв очередного шторма, Ваня шепнул: «Надо бежать». Франц кивнул, Рашид ухмыльнулся, а Джордж, молча, достал гвоздь из-под койки.

План родился в отсеке, под тусклой лампой. Шторма, сотрясавшие корабль, были их шансом. Охрана раздавала дождевики, которые Франц и Рашид прятали, сшивая их в плот крепкими нитками, украденными из лазарета. Рашид, мастер на все руки, смастерил насос из подручного хлама: пластиковой бутылки, куска шланга, гармошки, найденной в мусоре, и пинг-понгового шарика, вытащенного из комнаты отдыха. «В Ташкенте я делал бомбы из дерьма. Это проще», – хмыкнул он, проверяя насос. Ваня, глядя на кольцо, видел тень матери, шепчущую: «Ты не уйдёшь». Он тряхнул головой, прогоняя видение, но волчья голова сверкнула алым, будто предвещая беду. Франц, заметив его бледность, хлопнул по плечу. «Держись, Череп. Мы вытащим тебя». Джордж, чистя нож, кивнул – для него это было равносильно клятве.

Ночь побега была чёрной, как смола. Грохот волн заглушал крики охраны, а молнии рвали небо. В камере, сжав гвоздь, Франц и Ваня по очереди ковыряли потолок, пока ржавая панель не поддалась. Вентиляция, узкая и вонючая, вела к палубе. Рашид, пролез первым, таща верёвки. Ваня, за ним, чувствовал, как кольцо жжёт, а сердце колотится. Джордж, замыкающий, дышал ровно, будто шёл на прогулку. На палубе ветер хлестал по лицу, сбивая с ног. Они надули плот, сшитый из дождевиков, насосом Рашида, пока охрана не заметила. Выстрелы разорвали воздух, но пули терялись в шторме. Франц толкнул плот в воду, и они прыгнули, цепляясь за скользкие края. Волны швыряли их, как щепки, но Ваня, крича, греб, чувствуя, как кольцо впивается в кожу.

На рассвете море утихло. Солнце, пробиваясь сквозь тучи, осветило их лица – измождённые, но живые. Рашид, хрипя, выругался на узбекском, смеясь. Франц, с мокрыми волосами, хлопнул Ваню по спине. «Свобода, Череп. Чувствуешь?» Джордж, молча, смотрел на горизонт, но его губы дрогнули в улыбке. Ваня, впервые за годы, улыбнулся, чувствуя, как тепло разливается в груди. Он сжал кольцо, и на миг оно не жгло, а грело, будто одобряя. Они кричали, хохотали, брызгая водой, как дети. Но море не прощает слабости.

Акула ударила без предупреждения. Её плавник мелькнул, и зубы вонзились в плот, разрывая дождевики. Вода хлынула, а Ваня закричал, хватаясь за края. Джордж, с ножом в руке, бросился к дыре, зажимая её телом. «Держите, гады!» – рявкнул он, но акула, огромная, как тень смерти, рванула его в воду. Кровь окрасила море, а крик Джорджа оборвался. Ваня, в панике, пополз к краю, пытаясь увидеть друга, но зубы зверя сомкнулись на его левой руке. Ладонь оторвало, как бумагу, и боль пронзила тело.

Кровь Вани, льющаяся из обрубка левой руки, смешивалась с морской водой, заливая рваный плот. Акула, утащившая Джорджа в красную пучину, исчезла, но её тень всё ещё кружила в глазах Вани. Рашид, матерясь, затягивал шланг на его обрубке, а Франц, сжав зубы, греб, пока руки не онемели. Море, чёрное и безжалостное, качало их, как щепки, пока вдали не мелькнул огонёк.

Рыбацкая лодка, пропахшая рыбой и дизелем, подплыла, и грубые руки вытащили их на борт. Хозяин, с кожей, как дублёная кожа, и без левой ладони, как у Вани, склонился над ним. «Бедняга, море тебя не любит», – пробормотал он, промывая обрубок солёной водой и накладывая грязную повязку. Ваня, в бреду, бормотал о побеге, акуле, Джордже, чья кровь всё ещё стояла перед глазами. Франц и Рашид молчали, их взгляды, острые, как ножи, следили за каждым движением рыбаков. Те кивали, подливая тёплый ром, но их улыбки были фальшивыми, как блесна.

Ночью всё изменилось. Ваня проснулся от скрипа верёвок. Хозяин и два его помощника, с фонарями и дубинками, связали их, пока они спали, утомлённые ромом и болью. «Сидите тихо, или сдам копам», – бросил хозяин, запирая их в подвале, где воняло гнилью, солью и дохлой рыбой. Стены, покрытые слизью, дрожали от гула двигателя. Франц, сжав кулаки, шепнул: «Суки нас продадут». Рашид, сплюнув, кивнул: «Награда за нас жирная». Ваня, с обрубком, пульсирующим болью, почувствовал, как кольцо с волчьей головой жжёт палец. Голос матери, холодный, как море, шепнул: «Борись, или умри». Он сжал кольцо, и волчья голова сверкнула в темноте, будто живая. Верёвки, туго затянутые, не держали его – без ладони он выскользнул, как змея, игнорируя боль в обрубке. Дрожащими пальцами он развязал Франца, затем Рашида, и они, не говоря ни слова, двинулись наверх, крадучись.

Рашид, схватив лом из угла подвала, первым выскользнул на палубу. Первый рыбак, дремавший у штурвала, не успел крикнуть – лом проломил ему череп, и кровь брызнула на ржавый металл. Франц, с ножом Джорджа, вонзил лезвие в горло второму, чьи глаза расширились от ужаса. Хозяина нашли в каюте, где он считал цифры на бумаге, мечтая о награде. Ваня, с холодной яростью, поднял лом и ударил, раз за разом, пока лицо рыбака не стало месиво. Кольцо жгло, а голос матери шептал: «Ты Волков». Они сбросили тела в море, где тёмные тени акул уже рвали плоть. Перед уходом Ваня сорвал протез с руки хозяина – грубый, кожаный, с железными скобами. Он надел его, чувствуя, как кольцо сжалось, будто одобряя жестокость.

Лодка, скрипя, понесла их в ночь. Франц, у штурвала, молчал, его лицо было каменным. Рашид, перевязывая обрубок Вани, бормотал: «Череп, ты теперь настоящий зверь». Ваня, сжимая протез, смотрел на море, но кольцо жгло, напоминая о мафии, чья метка лежала на нём. Он знал: побег – лишь начало.

ГЛАВА 3 «РЖАВАЯ КРОВЬ»

Лодка покачивалась на волнах у Бруклинского моста, ее борт все еще липкий от крови убитых рыбаков. Нью-Йорк, раскинувшийся перед Ваней Волковым, Рашидом и Францем, был холодным и равнодушным. Неоновая дымка небоскребов смешивалась с запахом гниющих отбросов и соли Гудзона. Они высадились на берег, измотанные, с пустыми желудками и без единой идеи, где искать ночлег. Ваня, сжимая нож в кармане, озирался, ожидая подвоха. Рашид, напротив, казался спокойным, его темные глаза внимательно изучали окрестности. «Надо найти еду и крышу над головой», – сказал он, потирая небритый подбородок. Франц, долговязый и вечно нервный, лишь кивнул, теребя ремень своей рваной куртки.

В темном переулке под мостом они наткнулись на группу бомжей, греющихся у ржавой бочки, где тлели обломки мебели. Огонь бросал красные блики на их изможденные лица. Один из них, с сальной бородой и в драной шапке, протянул Ване жестяную миску с мутной похлебкой. «Жрите, пока тепло», – буркнул он, сплевывая в сторону. Ваня настороженно принюхался, но Рашид уже хлебал варево, шепнув: «Не будь параноиком, Волков. Они такие же, как мы – на дне». Франц, проглотив пару ложек, скривился: «Гадость, но лучше, чем ничего». К утру бомжи, назвавшиеся Коди и Френком, предложили отправиться на свалку за городом. «Там всегда найдется что-то ценное, – сказал Коди, почесывая шрам на шее. – Бутылки, металл, иногда даже жратва». Рашид, с его привычкой не ссориться с теми, кто оказал услугу, кивнул: «Идем. Отказаться – невежливо». Ваня пожал плечами, но в глубине души чувствовал, что эта затея пахнет бедой.

Свалка встретила их смрадом гниющих отходов и воем ветра, гуляющего между грудами мусора. Вечер опускался на город, и тусклые фонари едва пробивали мглу. Горы старых покрышек, ржавых холодильников и разбитых телевизоров громоздились, как руины забытой цивилизации. Коди, шедший впереди, указал на дальний участок: «Там меньше копаются. Может, найдем что-то стоящее». Они пробирались через хлам, оскальзываясь на мокрых пакетах и спотыкаясь о куски арматуры. Франц, вечно любопытный, пнул рваный дорожный знак, торчавший из кучи. «Гляньте, тут яма какая-то», – сказал он, наклоняясь. Под знаками зияла черная дыра, от которой веяло сыростью и чем-то зловещим. Ваня почувствовал, как волосы на затылке шевельнулись. «Не лезь туда», – рявкнул он, но Франц уже тянул знак в сторону. Земля под ногами задрожала, и в следующий миг все полетели вниз, в темноту.

Падение было долгим и болезненным. Они катились по скользкому тоннелю, цепляясь за стены, пока не рухнули в пещеру. Ваня ударился плечом о камень и выругался. Темнота вокруг была густой, но ее прорезали крошечные огоньки, парящие в воздухе, словно рой светлячков. Они излучали слабое тепло, и от них веяло чем-то… живым. Ваня протянул руку к одному из огоньков, но пальцы прошли насквозь, оставив лишь легкое покалывание. «Что за дьявольщина?» – пробормотал Франц, оглядываясь. Стены пещеры, покрытые красной слизью, блестели в этом странном свете. Слизь была теплой и пульсировала, словно живая плоть. На стенах виднелись грубые рисунки: охотники с копьями, звери с оскаленными пастями, символы, вырезанные, быть может, тысячи лет назад. Рашид, потирая ушибленное колено, прошептал: «Это место… оно не для нас».

Лабиринт, в который они попали, был кошмаром. Стены, узкие и скользкие, извивались, как кишки гигантского зверя. Каждый шаг сопровождался хлюпаньем слизи под ногами и эхом далеких звуков – то ли капель, то ли чьих-то шагов. Франц, пытаясь разрядить напряжение, пошутил: «Если тут есть сокровища, я беру себе золотую корону». Коди хмыкнул, но его глаза бегали по сторонам, выдавая страх. Они брели часами, пока Рашид не остановился. На полу, среди грязи, лежал потрепанный папирус. Он развернул его, и его лицо озарилось: «Карта! Это карта!» Парни столпились вокруг, разглядывая грубые линии и символы. Ваня, скептически хмыкнув, пробормотал: «Если это ловушка, я лично прирежу того, кто нас сюда затащил». Но карта была их единственной надеждой.

Не успели они двинуться дальше, как стены ожили. С шипением из щелей вылетели десятки зазубренных клинков, нацеленных на Рашида. Он бросился на пол, но один нож вонзился ему в плечо, и кровь хлынула на папирус. «Бегите, идиоты!» – заорал он, зажимая рану. Они помчались по лабиринту, следуя карте, уклоняясь от новых ловушек: то шипы вырывались из пола, то раскаленные цепи срывались с потолка. В одной из ловушек, когда Франц замешкался, стальная плита рухнула с потолка, едва не раздавив его. «Двигайся, черт возьми!» – рявкнул Ваня, толкая его вперед.

Карта привела их к склепу – огромной круглой камере, где в центре, на грубом постаменте, лежал алмаз размером с кулак. Его кроваво-красные грани переливались, словно внутри горел огонь. Ваня, забыв о боли в ребрах, шагнул ближе. «Это… не может быть», – выдохнул он, поднимая камень. Алмаз был тяжелым, холодным, но от него исходила странная энергия, проникающая в кожу. Рашид, тяжело дыша, прошептал: «Это проклятие, Ваня. Брось его». Но Волков лишь сжал камень крепче. В тот же миг стены задрожали, и склеп начал сжиматься с ужасающим скрежетом.

Франц, с его кошачьей ловкостью, бросился к стене, цепляясь за скользкие выступы. «Давай, Ваня, шевелись!» – крикнул он, протягивая руку. Волков прыгнул, ухватившись за его запястье, и Франц подтянул его вверх. Но стена, покрытая слизью, предала. Франц поскользнулся, и его нога застряла в щели. Стены сомкнулись с хрустом, раздавливая его тело. Кровь брызнула на Ваню, а крик Франца оборвался, сменившись влажным хлюпаньем. Ваня, сжимая алмаз, отвернулся, чувствуя, как внутри что-то ломается.

Карта обрывалась на склепе – выхода не было. Коди, дрожа от страха, предложил: «Поворачивай всегда направо. Так говорят, это работает». Они брели часами, уклоняясь от новых ловушек. В одном из коридоров пол под Френком провалился, и из ямы вырвался фонтан кислоты. Он успел отпрыгнуть, но капли попали на его руку, прожигая кожу до кости. Фрэнк завыл, катаясь по полу, пока Коди не заткнул ему рот: «Тише, черт возьми, нас услышат!» Но Фрэнк, обезумев от боли, взбунтовался. «К черту твое «право»! Пойдем налево!» – заорал он и рванул в темноту. Коди попытался его остановить, но Фрэнк уже скрылся. Вскоре раздался его крик – стены обрушились, как гигантские домино, раздавливая его в кровавую кашу. Коди рухнул на колени, повторяя: «Я виноват… Это я его убил». Его слезы смешивались со слизью на полу, но Ваня лишь смотрел в пустоту, сжимая алмаз.