Читать онлайн Вода, в которой мы рыбы

1.1. Вступление

Роман этот никогда не был написан. Всё, о чём вы сейчас читаете, – игра вашего собственного воображения.

Это были первые слова, произнесённые Владимиром Мальцевым, после того как он открыл глаза. Видимо, в них отразился последний перед пробуждением сон.

Главный герой осмотрелся. Он лежал на кровати в собственной комнате, раздетый и даже частично под одеялом. За окном уже рассвело, и предметы вокруг имели привычные бытовые очертания. Квадратный стол у стены с клеёнчатой скатертью и монитор на нём; напротив, у другой стены, старый диван с откидными валиками, высокой спинкой к стене и подушками в голове на случай оставшегося на ночь гостя; в ногах дивана небольшая этажерка с книгами, за которой платяной шкаф с небольшим зеркалом на уровне лица; а напротив кровати окно с тюлевой занавеской и дверью на балкон… Два кресла, два стула и табуретка – всё это стоит на своих обычных местах. Хотя всего несколько мгновений назад в этой комнате была драка. Стол был сдвинут, клеёнка с него сдёрнута, монитор свалился в кресло, занавеска оторвалась, стулья опрокинулись, табуретка отлетела в сторону после того, как враг пытался ударить ею Мальцева по голове…

Последнее, что он помнил, это как, изловчившись, схватил противника за шею и, резко повернувшись, в падении на кровать изо всей силы треснул головой о стену, желая убить. Громкий хруст, и сразу за этим – полная, могильная тишина. Сквозь которую вдруг доносится стук клавиш и голос, словно в фильме за кадром: «Роман этот никогда не был написан. Всё, о чём вы читаете, – игра вашего собственного воображения».

– Никогда не был написан… – медленно повторил Мальцев вслух, словно пробуя произносимые слова на вкус. – Хорошая фраза для того, чтобы начать с неё роман! Жаль только, что я никогда не писал романов…

«Значит, сон, – подумал он, оглядев комнату. – Ну, хорошо…»

Откинул одеяло, поднялся, нащупал ногами тапочки и прошлёпал в совмещённый с ванной туалет, где остановился напротив большого зеркала. Помятое лицо выдавало усталость от затянувшегося пьянства.

– А не написать ли тебе, действительно, роман? – спросило отражение, шевеля губами. Первая фраза есть – считай, что полдела сделано! Он открыл душ, настроил температуру воды и залез в ванну.

Владимир Семёнович Мальцев уже лет десять считался подающим надежды молодым писателем. Но романов не писал. Сочинял небольшие рассказики, которые относил для прочтения в литстудию «Тритон», обсуждался на местных семинарах и изредка публиковался в городском журнале «Параллель». И один раз, четыре года назад, имел успех. Его опубликованную сказку тогда сразу же адаптировали для постановки в местном кукольном театре. Затем приглашали на телевидение, брали интервью, устроили авторский вечер, хорошо освещённый в прессе… Словом, дали почувствовать себя звездой. После чего ни один его новый рассказ даже отдалённо не имел успеха, сопоставимого с прежним. И это затянувшееся ожидание нового луча славы внесло тревогу в прежде наполненное радостью течение жизни Мальцева.

…Намылившись, Владимир потёр мочалкой левое плечо и ощутил внезапную боль. Скосив глаза, увидел отчётливый синий след зубов. «Вот те раз, вампиры!» – подумал, и тут же память о вчерашнем дне включилась, словно по нажатию невидимой кнопки.

Вчера, придя с работы на час раньше обычного, он сразу сел за компьютер, хотел набросать свежий рассказик, но успел набрать всего несколько строк, когда в дверь позвонили…

– С наступающим Днём защитника Отечества тебя, дорогой товарищ!

На пороге стояли Матвей Зайкин с женой и Юрка Пирогов. Зайкин – бывший одноклассник Мальцева, лучший школьный друг, а Пирогов – однокурсник Зайкина по техникуму электроники, куда тот поступил после восьмого класса. С Галиной Зайкин познакомился на заводе, и все трое работали в одном цехе, откуда после смены и шли. Завод их находится в двух кварталах от дома, в котором живёт Мальцев, вот они и заглянули; у них тоже был предпраздничный короткий день. Принесли с собой бутылку водки и кое-какую закуску…

Присели. Выпили достаточно быстро, после чего, невзирая на протесты Галины, мужчины возжелали продолжить. Тогда-то Зайкин и предложил поехать к Полковнику.

– У Черкашиных наверняка столы накрыты; поехали, Юра, к нему!

Мальцев успел подумать, что посидит ещё немного за клавиатурой, но тут уже Пирогов возразил:

– Некрасиво получается, товарищ прапорщик! Пришли к человеку, душу ему растравили, а теперь бросаем? Нет уж! Поехали с нами, Володя!

Прапорщик – это Зайкин, прослуживший пятнадцать лет на границе большой Родины вдали от малой. Так его в шутку, в противовес полковнику полиции Олегу Черкашину, их третьему однокурснику, называл постоянно Юрка. Мальцев же всегда называл Зайкина на немецкий лад: Матеус – по старой школьной привычке. (Был во времена их юности такой футболист – Лотар Маттеус.)

С Пироговым Мальцев всегда общался через Матеуса, но сейчас, когда тот позвал его лично, Мальцев решил, что отказываться неудобно…

Чуть позже в полупустом троллейбусе Зайкин занял высокое место «на колесе», громко запел «Баньку» Высоцкого и отказался платить за проезд:

– И ты не плати, Владимир Семёныч! Сегодня за мой счёт!

Обычно он звал Мальцева просто Семёнычем, но сейчас не смог устоять, чтобы не подчеркнуть совпадающее с поэтом имя друга.

Мальцев в этот момент подумал, что товарищи его, похоже, начали праздновать ещё на работе, потому что для одной бутылки были слишком весёлые.

– Я на государственной службе и выполняю важное задание! – кричал прапорщик, показывая удостоверение, когда подошла кондукторша. Красные корочки резко отбивали у многих желание продолжать прения. Однако кондуктор, кивнув на Мальцева, всё же спросила:

– А второй кто? Тоже из органов?

– А это американский шпион, – не моргнув глазом ответил Зайкин. – Я его в управление везу. Ему теперь срок мотать лет двадцать, так что имеет право в последний раз бесплатно проехать!

Доехали до хорошо знакомой Мальцеву остановки: здесь неподалёку жила его бывшая жена. Когда проходили мимо её дома, он ещё подумал: «Маловат городок!» Потом шли, плутая какими-то дворами, позвонили в домофон и поднялись на четвёртый этаж… Черкашин открыл дверь и, как ни странно, сразу сдавил Мальцева в объятиях:

– Вовка! Сколько ж мы не виделись-то?

Зайкин познакомил Мальцева с однокурсниками, ещё когда учился с ними, но, честно говоря, до этой минуты Владимир и не подумал бы, что Полковник его вспомнит, половина жизни ведь прошла с тех пор!

Оказалось, что столы здесь действительно накрыты, и почему-то в квартире, кроме хозяев, находится ещё и Юркина жена, причём вместе с детьми. Которых, таким образом, оказалось четверо: два мальчика Пироговых и мальчик с девочкой Черкашиных.

Взрослых же оказалось семь. Три семейных пары и среди них Мальцев – единственный неженатый.

Потом дети ушли в другую комнату… И рюмка понеслась за рюмкой… Какое-то время гости пели под субтитры караоке, ползшие по экрану телевизора, но быстро переключились на видеоклипы…

И вскоре Мальцев заметил, что остался с тремя женщинами один: все три мужика, словно по заказу, свалились в ряд поперёк дивана и заснули.

Вот тут-то и начались настоящие танцы! Перед глазами, словно в продолжение клипов, замелькали постоянно меняющиеся глаза, на губах по очереди оказывались чьи-то губы. И ироничный, с лёгкой хрипотцой голосок: «Девчонки, не волнуйтесь! Завтра дяденька ничего не вспомнит!» В перерывах между песнями исправно подносят рюмку и дают закусить…

– Ты кто? – растерявшись, спрашивал он всякий раз каждые очередные глаза.

– Ты меня уже спрашивал!

Почему-то все три были одинаковые. То есть все разные: одна фигуристая блондинка, вторая русая пышка, а третья худенькая и темноволосая. По именам – Валя, Галя и Женя, но всё равно одинаковые, и от этого кружилась голова. Жену Матеуса он ещё идентифицировал, остальные две слились в нечто неразделимое. Вот в какой-то момент одна из них и пометила его плечо укусом. Кажется, он позволил себе в танце чуть больше, чем разрешали правила игры. «Увлёкся!..» – поморщился сейчас с помесью насмешки и стыда Мальцев, вспомнив этот эпизод.

– Я где? – был второй вопрос, который он не меньше десяти раз задавал всем трём.

– У Олега! – отвечали все три.

– У какого Олега?.. – недоумевал он, а глаза и губы продолжали кружить его в танце.

Дальше – смех и снова те же слова: «Завтра дяденька ничего не вспомнит!»

Помнится, разгорячившись, он предложил одной из дам уйти от мужа к нему. «В понедельник пойдёшь на работу, тогда вернёшься. А пока – поживёшь со мной!» Наверно, это была всё-таки Галя, двух других он видел первый раз в жизни и вряд ли осмелился бы. Глаза в ответ смеялись, губы старались заткнуть рот…

Потом внезапно всё прервалось; Мальцева вытолкнули на балкон.

– Хватит: муж проснулся! Постой здесь, освежись чутка́!

Февральский воздух, да ещё ночью, был не слишком тёплым. Владимир захотел вернуться в комнату, но дверь балкона оказалась запертой. Он постучал. Одна из женщин вышла к нему.

– Чего шумишь? Успокойся, тебя не забыли. Нюхни морозца, сейчас в комнату пойдём.

– А я где? – снова спросил он. Прямо напротив балкона стоял ещё один дом, закрывая собой всякий обзор.

– У Олега! Сколько раз тебе говорить? – женщина засмеялась.

– Это я уже понял! А где мы все? Это хотя бы Кудойск?

– Кудойск! Заречный!

«Один из районов города, – мысленно обрадовался Мальцев. – Не самый дальний от дома, если что…»

– Правда?! А ты у нас кто?

– Я – Женя!

Дальше воспоминания снова размывались. Впрочем, дальше ничего интересного и не было… Выпили ещё по чуть-чуть и, кажется, разбрелись по домам. Во всяком случае, он ушёл. Забавно, что, очутившись на улице, легко сориентировался и добрался без приключений, хотя путь был не близок, и топал он более получаса. Впрочем – какие могут быть приключения зимой в два часа ночи? Все хулиганы в это время спят…

1.2. Надя

Мальцев включил компьютер и открыл вчерашний файл.

Два абзаца, которые он успел набрать до прихода гостей, показались сырыми настолько, что отбили всякое желание развивать тему. «Оставлю, не буду удалять, может, исправлю позже…» – подумал он, закрыл файл и выключил компьютер, подозревая, что ничего править не будет и набросок так и останется наброском. «Схожу лучше к Лёне Бакланову, давно его не видел. Поболтаем о чём-нибудь разумном», – решил он и отправился в прихожую одеваться.

«Странное застолье вчера случилось!» – думал он, пока спускался по лестнице и выходил из подъезда. Будто на карнавал попал в Латинскую Америку.

Кажется, укусила его жена Черкашина; а Женя на балконе – это супруга Пирогова. «Знакомы с Пироговым через Матеуса полжизни, а только недавно узнал, что он, как и я, сочиняет прозу». Четыре года назад Юрий впервые появился на семинаре с рассказом о древней Руси; главный герой там бился то ли с половцами, то ли с монголами и, насколько запомнил Мальцев, всех победил. Написано было коряво, по смыслу неглубоко, но Иван Лукич Борисов, глава жюри, похвалил, и Пирогову посулили большое литературное будущее. Однако последующие его рассказы сильно напоминали первый, и если второй члены жюри ещё отметили, то после третьего тот же Борисов сказал, что ждёт от автора сюжетов посвежее. А ребята во дворе во время перекура над Юркой, пока тот не видел, и вовсе смеялись… Не смеялся тогда только Мальцев; ему было откровенно жаль хорошего парня, он долго думал о причинах такого зацикливания на теме, но так ни к чему тогда и не пришёл. «А супруга-то у него с изюминкой!» – подумал теперь, вспоминая темноволосую, короткой причёской напоминавшую кого-то из звёзд немого кино. Не красавица, но очаровательна! И, кажется, не без чувства юмора…

С неба лениво падали мелкие сырые снежинки, смешиваясь под ногами с серой оттепельной грязью. Дороги были пусты; лишь изредка, шурша и чавкая, мимо проносилась какая-нибудь, словно заблудившаяся, легковушка.

«Праздник, вот и нет никого», – подумал Мальцев, сворачивая в супермаркет. Вытащил из кармана телефон и набрал номер.

– Привет, Лёня! Иду в твою сторону, купить чего-нибудь?

Товарищ заказал яйца, молоко, хлеб и сметану, к которым Мальцев от себя прибавил полторашку кваса и, выйдя из магазина, направился в сторону частного сектора – старого района, много лет ожидающего сноса и застройки высотками.

Перешёл дорогу и внезапно увидел прямо перед собой бывшую жену. Та приближалась к переходу навстречу ему и вела за руку пятилетнюю дочку.

– Привет, Володя! С праздником тебя!

– Ой, привет, Надя! Спасибо!..

Он опустился перед девочкой на корточки.

– Привет, Оля!

– Привет, папа! Ты почему давно не приходишь? – сразу спросил ребёнок.

– Приду, Оля, приду обязательно! Сейчас вот потеплее станет, приду, погуляем с тобой обязательно!..

Он снова поднялся:

– Извините, что не заметил. Под ноги смотрю, не вижу ничего… Каким ветром в моих краях?.. – задал глупейший вопрос.

– Это не твои края… – улыбаясь, возразила Надя. – У нас здесь собор по воскресеньям.

– Собор? Это какой-нибудь молебен, что ли? – не понял он.

– Вроде того, – Надя продолжала улыбаться.

– Так сегодня ж среда!..

– Фу, какой ты въедливый! Нисколько не меняешься… – Надя рассмеялась и, не ответив, побежала на загоревшийся зелёный свет.

– Дай хоть с ребёнком поговорить! – крикнул он вслед.

– Придёшь по графику, тогда и поговорите…

Мальцев проводил долгим взглядом двух женщин, большую и маленькую, ощутив привычный укол совести.

Они познакомились девять лет назад при драматичных обстоятельствах. Двумя неделями раньше у Нади от сердечного приступа внезапно умерла мама, и она, ученица девятого класса, находилась в состоянии глубокого стресса, из которого её в меру сил пытались вывести подруги, таская буквально за руку везде, куда направлялись сами.

У одноклассницы Ларисы была старшая сестра; у этой сестры – приятель, будущий муж. Приятель этот, теперь почти забытый, дружил в ту пору с Мальцевым и иногда наведывался в гости. Вот он и привёл в тот день вместе с подругой незнакомую девушку: чаю попить да поболтать о разном.

Ничего этого Мальцеву не сказали, но он обратил внимание, что подросток сидит за столом отрешённо, ничего не спрашивая и не поддерживая беседу. Потом, во время прогулки, парочка ненавязчиво спихнула подростка на Мальцева, и он был вынужден пойти провожать девочку до дома. А возле подъезда она вдруг задрожала, произнесла: «Мне возвращаться страшно…» – и расплакалась, сквозь слёзы сообщив о причине. И ему пришлось, чтобы успокоить ребёнка, погулять с ней ещё полчаса, а на прощание пообещать прийти на следующий день…

И так – больше месяца. Три раза в неделю после работы, а в выходные ещё и днём, Мальцев приезжал и гулял с девочкой по улицам. Рассказывал историю родного города (насколько её знал), развлекал байками из жизни, пересказывал полузабытые детские и подростковые книжки… Неожиданно увлёк темой звёзд и планет, показывая те из них, которые знал, на вечернем небе. И очень радовался, когда видел на лице подростка улыбку.

Возвращаясь после прогулки, выкуривал одну за другой полпачки сигарет, настолько был вымотан; однако через пару дней ехал к ней снова. И так – пока Надя не перестала нуждаться в посторонней опеке. После чего стал появляться всё реже, а потом и вовсе исчез с её горизонта.

Правда, они добавились «в друзья» в социальных сетях, но в следующие три года лишь поздравляли друг друга с днём рождения и Новым годом. Пока Надя однажды не предложила ему в письме как-нибудь погулять. Он согласился. К этому времени девушка окончила второй курс филфака в местном университете и на вид изрядно повзрослела. Тем не менее, провожая её тем вечером, Мальцев решил поставить на этом точку. Рассказывая очередные байки, он отчётливо видел искусственность происходящего, а о чём говорить с девушкой всерьёз, даже не представлял.

Но вышло иначе. Когда они дошли до подъезда, Надя попросила его подняться до дверей квартиры. А там, за полпролёта до двери, внезапно обняла и поцеловала…

Но даже тогда он не придал этому большого значения, решив, что поцелуй этот – символическая благодарность за старое… Но в следующую пятницу вечером получил сетевое письмо: «Ты завтра свободен? Можно я к тебе приеду?» «Приезжай…» – ответил, не найдя причин для вежливого отказа.

Так всё и началось…

А через несколько месяцев Надя сообщила, что ждёт ребёнка, и это признание окончательно закрыло пути к отступлению. Они без торжества оформили законный брак, после которого молодая жена перебралась жить к нему.

Все три года он изумлялся произошедшему. Надя любила его преданной, страстной, почти рабской любовью, однако сквозь чувства всё отчётливее проступала скука, настолько они были разными и, по сути, чужими…

Ребёнок сблизил только на время. Они как были, так и оставались разными абсолютно во всём, начиная с отношения к музыке и заканчивая кулинарными предпочтениями. Разговоры их заканчивались даже не спорами или ссорами, а просто прерывались на середине, оставляя каждого во мнении, что собеседник его не слышит. И постепенно каждый со своей стороны пришёл к выводу, что лучше будет расстаться.

Мальцев сам помог жене собрать и перевезти вещи. Единственный скандал, случившийся при этом, произошёл с отцом Нади, который крыл зятя последними словами, обвиняя его во всех смертных грехах. «Я тебя с первого дня насквозь видел!» – кричал он, играя мускулами, словно собираясь Мальцева поколотить. Надя, как всегда, молчала, и это било сильнее, чем кулаки. Она всегда была такой; если бы отец и вправду убил Мальцева, она, наверно, и тогда промолчала бы…

Тем не менее даже сейчас, через два с половиной года после расставания, бывшая жена продолжала нравиться Владимиру внешне. С возрастом она стала ещё привлекательнее и легко могла бы вить из мужчин верёвки, если бы захотела. Но она была другая…

1.3. Бакланов

Леонид Бакланов имел врождённую инвалидность по опорно-двигательной системе, поэтому из дома выходил редко, а если выходил, то летом, и чаще всего сидел во дворе на деревянной широкой скамье со спинкой и подлокотниками, собственноручно сделанной для сына покойным отцом. Мать Лёни в последние годы тоже передвигалась не очень уверенно, поэтому продукты Баклановы обычно заказывали по телефону или через интернет. Зная это, Мальцев каждый раз по пути к другу предварительно звонил и, приняв заказ, заходил по дороге в магазин. А чек сохранял, чтобы Лёня мог перевести ему потраченную сумму на карту.

Однажды, уже давно, он выбросил чек и попытался сумму округлить, чтобы оказать товарищу услугу, но Бакланов его благородства не оценил.

– Насчёт денег – не волнуйся, мы с мамой не бедные. И недостаток мобильности легко покрываем наличностью.

Действительно, как можно было заметить, с виду простой, как скворечник, дом изнутри был оборудован вполне современно. Да и каменный был, один из немногих в этом деревянном районе. А двор снаружи окружал высокий кирпичный забор, калитка в котором открывалась по сигналу дистанционного пульта, как и парадная дверь на крыльце. Из чего Мальцев в своё время сделал вывод, что отец перед смертью хорошо озаботился благосостоянием семьи.

По дому Бакланов перемещался чаще всего в инвалидном кресле с моторчиком, утверждая, что так ему быстрее. Вставал с него, по собственному признанию, только чтобы ноги не атрофировались от долгого бездействия. С этой целью занимался и разного рода зарядкой; Мальцев видел у него в комнате небольшие гантели и различные эспандеры. А для выезда «в большой мир» имелось ещё одно кресло, стоявшее в пристройке. И тоже с мотором…

– Колёса после улицы всякий раз мыть не хочется, – объяснил эту роскошь хозяин, и Мальцев тогда понял, что Лёня и в самом деле человек не бедный.

– Я мог бы и машину себе позволить, – заметил он как-то. – Только без надобности. Да и водители мы с мамой неважные… Если надо, проще такси заказать.

Ребята познакомились в пятом классе. Именно тогда родители Бакланова дали возможность сыну вместо обучения на дому посещать обычную школу, где он и оказался с Мальцевым в одном классе. Правда, проучился Лёня среди здоровых детей совсем недолго, но зато, когда родители вернули его на домашнее обучение, уже мама Володи проявила инициативу, предложив сыну ходить к Лёне в гости. Вот эти искусственные поначалу отношения и переросли постепенно в дружбу: ребята нашли множество общих интересов – от решения математических головоломок и логических игр до постепенных рассуждений на более взрослые темы.

Сейчас, сложив принесённые продукты в холодильник и взяв стаканы для кваса, Мальцев прошёл в комнату Лёни и уселся на диване. Сам Лёня в кресле на колёсах расположился напротив стола с компьютером.

– В последнее время окончательно разочаровался в коммунизме, – начал он разговор без раскачки, и Мальцев сразу вспомнил, как часто тот прежде касался этой темы. – То есть не в коммунизме как общественной формации, а в классовом подходе при его построении. В том смысле, что если коммунизм возможен, то на совсем других основах.

– То есть? – не понял Мальцев.

– Ну, как форма взросления человечества. Если коммунизм является высшей фазой развития, то люди со временем придут к нему сами. Искусственно же его строить – всё равно что заставлять женщину рожать прежде времени.

Мальцев хмыкнул. Сравнение, сделанное Лёней, показалось интересным, и он приготовился к развитию темы. Однако хозяин заговорил о другом.

– В последнее время размышляю о дарвинизме, – произнёс он так, словно именно на этом месте оборвался их последний разговор. – Естественный отбор, наследственность и изменчивость. Случайные мутации и закрепление тех, которые оказываются полезными для выживания вида… А кто определяет их полезность, не подскажешь? – спросил вдруг.

– Так естественный отбор и определяет, – не задумываясь ответил Мальцев. – Кто выжил, тот дальше и пойдёт.

– Тогда объясни: как из гладкошёрстного грызуна типа мыши вдруг взял да и возник колючий ёж?

– А что не так? Возник – и возник…

– Да то, что никакая мутация не сделает из мыши ежа сразу. Необходимо не меньше десятка последовательных мутаций. Как ступенек у лестницы. Которая, пока ты её всю не прошёл, на следующий этаж тебя не привела. Представь горную тропу, серпантин. Туда-сюда по склону. И лестницу на скале, ведущую с одного яруса на другой. Поднялся всего десять ступеней – срезал километр пути. А вот если в скале всего одна ступенька – какой в ней прок? Как ты по серпантину идёшь, так и пойдёшь дальше. Вот эта ступенька и есть одиночная мутация. Не станет она закрепляться через естественный отбор! Мутанты погибнут или сольются с немутантами. И никогда ёж не возникнет! Нужна готовая лестница, десять целенаправленных мутаций сразу. Понял?

– Более или менее… И что, по-твоему, за этим стоит?

– А то, что где-то внутри, кроме естественного отбора, прячется другой механизм. Вот идёт человек по серпантину, видит ступеньку в скале и смекает: неплохо было бы пристроить к ней ещё девять – тогда не нужно будет каждый раз делать огромный крюк. И проявляет инициативу: начинает вырубать в скале вторую ступеньку. А чтобы дело быстрее пошло, зовёт на помощь односельчан. И, глядишь, через пару недель готова лестница.

– Хочешь сказать, что у эволюции есть инженеры?

– Наверняка. И не один. На каждом участке и в каждой экологической нише. Слишком много в природе такого, что не решается линейным способом. Смотри: на автозаводе в одном цехе делают колёса, в другом двигатель, в третьем шасси, и только в четвёртый всё это направляют, чтобы собрать готовый автомобиль. Так и в природе.

– Чушь… – отмахнулся Мальцев. – Ты даже не представляешь себе, что такое четыре миллиарда лет! За это время без всякой инженерии, за счёт только мутаций и приспособления к среде обитания, может произойти всё что угодно. Твои мысли – реверанс в сторону идеи Творца. А я – убеждённый атеист и материалист, так что никогда с этим не соглашусь.

– Не согласишься. Но не потому, что прав, а потому что веришь, что никакого Творца во Вселенной нет. Однако я, собственно, Творца и не утверждаю. Я всего лишь исследователь. Я пришёл в этот мир один раз и всего один раз из него уйду. Лет семьдесят, даст бог, проживу. И за это время смысл моей жизни определится ровно настолько, насколько я сам успею его определить. Вот скажи: на кой чёрт я пришёл в мир такой ущербный? И, может, мне дано взамен тела что-нибудь другое?..

Мальцев кисло усмехнулся.

– Я, в отличие от тебя, пришёл в мир здоровым… Умею штангу поднять в семьдесят кило. А вот есть ли в этом толк, не знаю. Чувствую себя совершенно потерявшимся. Вроде и не дурак и тоже иногда о смысле думаю…

– Потому что думаешь прямолинейно. Не хватает тебе как раз инженерного подхода. Может, ты находишься в фазе, когда месится раствор и обжигаются кирпичи, а ты уже хочешь строить дом. Подожди: пройдёт время, и то, чем ты сегодня занят, покажется понятным и закономерным.

– Да это-то и сейчас понятно! – Мальцев вдруг вскочил с дивана и нервно заходил по комнате. Бакланов наблюдал за ним неподвижными глазами, кнопками поворачивая кресло то вправо, то влево.

– Творческий кризис у меня! – выпалил, словно прорвав плотину нерешительности, Мальцев. – Сколько ни пытаюсь написать что-нибудь стоящее, ничего не получается! Выходит сплошная ерунда и пошлятина.

– Так, может, ты и не родился, чтобы быть писателем? Может, судьба твоя стать учёным, бизнесменом или рекорды в тяжёлой атлетике бить? А с литературой ты не в свои дебри полез?

– Этого я больше всего и боюсь! В юности ведь неплохо начинал! На семинарах хвалили, говорили о перспективах… Публиковать начали… Потом, наконец, написал свой маленький шедевр…

– Ты сказку имеешь в виду?

– Да. Сказку. «О памяти и забвении». По которой спектакль поставили. И даже мультфильм сняли… Так себе и то и другое, честно говоря, но не это важно! А то, что рецензии были одна лучше другой! И я губу раскатал, подумал – всё! Скоро кончится эта ежедневная возня с напильниками и гаечными ключами. Буду как аристократ – сидеть в кабинете, творить и получать за творчество приличные деньги.

Бакланов склонил голову и почесал подбородок.

– Сказка хороша! – произнёс он наконец. – Но это совершенно не твой жанр. Она у тебя как-то случайно получилась, мне кажется. Ты уж извини…

– А о чём, по-твоему, я должен писать, чтобы это было моё?

– О пьянстве и разврате и о том, что на первое у тебя не хватает здоровья, а на второе – денег. Тогда будет, по крайней мере, достоверно.

Мальцев усмехнулся.

– Я про это и пишу! Вчера вот набросал начало… Там приличный семьянин через десять лет идеального брака случайно сходил налево: школьную любовь на улице встретил, да не устояли оба… И вдруг то, что случилось, настолько ему понравилось, что начал он по бабам шастать, словно с цепи сорвался… Дальше его ловит жена, забирает дочку и уходит к родителям. После чего герой проваливается в одиночество. Понимает, что никакие бабы не в радость, когда нет главного. Начинает крепко пить… И однажды выпивает с лучшим другом в тот момент, когда рядом оказывается случайный человек. И делится с ними наш герой своей бедой. А через пару месяцев к нему возвращается жена и предлагает начать всё заново.

Мальцев смолк.

– И что? – не понял Бакланов.

– Объяснение даётся в конце! Оказывается, этот случайный собутыльник – известный в окрестностях донжуан. Который решает нашему горе-герою помочь. Правда, никому об этом не говорит. Просто находит его жену и соблазняет. Как он это делает – неважно, факт в том, что поматросил слегка да бросил. А лучше, если ещё и подогнал корешам своим, которые тоже женщину слегка попользовали. И она, пережив такое же кратковременное опьянение, как и её супруг, решает простить ему всё. Поэтому и возвращается. И оба теперь понимают…

– Вот здесь остановись! – резко перебил Бакланов. – Что они понимают, оставь сообразить читателю. Добавь временной интервал и убери друзей этого донжуана. Достаточно его одного. Который, может, даже и не бросил её, просто она сама быстро пресытилась. Ну, может, оставив его, попробовала ещё одного мужчину – не более. Учитывай мнение читателя: обыватель не станет сочувствовать распущенной тётке. Да и супругу её – тоже. Нужно, чтобы каждый ступил на неверный путь, сделал пару шагов и вернулся. Но не нужно, чтобы слишком глубоко пал.

– Ты мыслишь как редактор! – восхитился Мальцев. – Не ожидал!

– От меня никто многого не ожидает, – усмехнулся Бакланов. – Между тем я ещё в школе не поленился и сделал самообучающуюся машину из спичечных коробков для игры в мини-шашки, помнишь? В каждом коробке – цветные бусинки, обозначающие ходы. Если возникает позиция, нарисованная на ярлычке, достаёшь не глядя бусинку и делаешь ход, которому она соответствует. Если ход проигрывает, бусинка выбрасывается. Опустевший коробок тоже выбрасывается. И так машина постепенно учится играть. Я её почти полгода делал, а играл всего две недели. Научилась и стала меня бить, как я ни старался. Все проигрывающие ходы исключились, остались только выигрывающие.

– Ты это к чему сейчас? – перебил Мальцев, прекрасно помнивший игрушку из тысячи коробков.

– К тому, что я усидчивый и терпеливый. И многие вопросы умею моделировать так, как мало кому удаётся. На моё счастье, люди изобрели компьютер, который очень облегчил мою исследовательскую деятельность. Не выходя из дома, я могу оказаться в очень многих точках Вселенной, как в прошлом, так и в будущем. Ну, мысленно, конечно! – рассмеялся Бакланов, увидев скептицизм на лице гостя.

– А я – рядовой пользователь, даже не хакер, к сожалению, – пожал плечами Мальцев, – так что мне трудно судить.

– Ну тогда ответь хотя бы: где, по-твоему, я деньги беру? Ведь отнюдь не на пенсии, мою и мамину, я обзавёлся автоматическими воротами, креслами и довольно дорогой утварью.

– Разве не отец?..

– Кое-что отец. Остальное я сам. Теперь скажи: если все жители России перечислят мне на счёт по одной копейке, сколько наберётся?

– Около полутора миллионов рублей, – мгновенно подсчитал Мальцев.

– Ну вот и вся нехитрая механика. Считай, что милостыню собираю. Главное – не жадничать, и никто ничего не заподозрит… Не хочу об этом, просто учти – я не так беспомощен, как кажусь. И, возможно… – он многозначительно поднял вверх палец. – Возможно, тебе ещё понадобится моя помощь! Не финансовая, конечно; хотя и в этом я могу, если нужно, спасти тебя от голодной смерти.

Мальцев был удивлён словами Лёни, но сделал вид, что они его не заинтересовали. И, возвращаясь к собственной теме, спросил:

– Скажи, коли такой умный: отчего у меня чувство дискомфорта в последнее время?

Бакланов задумчиво пожал плечами.

– Если в двух словах? Себя потерял. Ищешь, да никак найти не можешь.

Мальцев хлопнул себя ладонью по коленке.

– Так-то я и сам сказать могу! Ты по делу разъясни! Вот никогда я не жаловался на жизнь, на работу ходил, рассказики пописывал, жену любил… Надя на меня снизу вверх смотрела: всё-таки я на десять лет старше, опытнее… Верила в мой успех, послушно таскала вирши мои в редакцию… А тут я взял да исписался!

И думаю. В природе всё ненужное отмирает. Выполнил функцию – уходи! Комар вот комариху оплодотворил – и сдох. Богомолу самка и вовсе голову откусывает. Так, может, и мне дано было написать свой маленький шедевр – и на покой? А теперь, сколько ни бейся, ничего стоящего создать всё равно не дано?..

Бакланов внезапно захохотал:

– Только что в грудь кулаком бился за атеизм и материализм, а теперь говоришь «не дано»! Кем не дано? Уж не Богом ли?

– При чём здесь Бог? Ну вот кому-то не дано великим танцором стать! – вспыхнул Мальцев, но тут же виновато осёкся: – Извини, я без намёков…

– Да ничего, – отмахнулся Бакланов. – Я над этими вопросами всю жизнь голову ломаю. Человек ведь – узник тела. Но разум может быть свободным, потому что вхож в мир абстракций, которые никто не может ему запретить.

– От чего же тогда творческое бесплодие? От того, что живу в Кудойске, на задворках мира?..

– Я тоже живу в Кудойске…

– Знаю! Живу и не жалуюсь! Сам прежде Наде говорил: человек – не тот, кто место под солнцем умеет найти, а тот, кто зажигает его там, где живёт. Она меня слушала, уши развесив. А теперь чувствую: не зажигается у меня больше солнце-то!..

– Может, спички отсырели?

– Что? – Мальцев встрепенулся. – Это ты в каком смысле?

– Да всё в том же – в религиозном. Раньше ты верил в смысл, а теперь не веришь. Может, тебе влюбиться пора? – Бакланов сказал эти слова равнодушно, но Мальцеву послышалась провокация, и он дёрнулся, словно от удара током.

– Мы с Надей расстались, как раз когда я этот кризис почувствовал! – сказал с чувством. – Тут ещё Матеус, как на грех, в отставку вышел. И загуляли мы с ним так, что не всех дам теперь, простите, по имени вспомнить могу!.. Только не любви я от них ищу; любви-то после Нади как раз хватит с меня! Секрет в этой штуке таится какой-то, заложенный природой. Будоражит! Зато внутри будто окаменел я; пропало во мне что-то живое. И оттого хочу теперь этот камень растрясти, разбить вдребезги! Чую: серьёзный стресс нужен! Правда, не знаю, какой… Может, отколотят меня так, что едва не сдохну, учиться ходить и говорить заново буду! Или погибнет у меня на глазах кто-то! Не знаю… Но что-то нужно! А то хирею…

– Говоришь ты и сейчас живописно. Я б так не смог! – восхитился Бакланов.

– Что касается Нади… – Мальцев словно не услышал последнюю реплику. – Она по-своему интересная… Любознательная. Хочет понять устройство мира! Только ей надо, чтоб этот мир был как дом с садиком вокруг, по которому она бы ходила, лейкой, что нужно, поливала, а ненужное выпалывала. Гектар, от забора до забора. Остальное – где-то далеко и неважно… И мужчина ей нужен не физик, а мистик.

Бакланов вытаращил глаза:

– Мне бы твои проблемы! Тебе ж все мужики завидовали! Таких красавиц на руках надо носить, а не о мироздании с ними спорить…

– Какое-то время я тоже так считал. Она бесподобна – и как жена, и как любовница! И даже домохозяйка неплохая!.. Да и как мать ребёнка… Но эта разница… Ты даже не представляешь, насколько союз с ней был изначально безнадёжен!

– Тем не менее ты её всё время вспоминаешь!

– Так встретил сейчас, когда к тебе шёл! Вместе с дочкой. Вот благодаря дочке и поддерживаем дипломатические отношения. Да ещё библиотеку при разводе почти всю ей отдал, она попросила – не смог отказать.

– Книги читать любит?

– По-моему, больше любуется, как они на полке стоят. А вот я иногда прошу что-нибудь почитать.

Он несколько секунд помолчал. Затем произнёс:

– Вообще, она в мою жизнь будто ледокол вошла! Никогда подробностей никому не рассказывал: интимно это… Но тебе сейчас коротко скажу. Потому что не могу пережить до сих пор… Переварить, осмыслить и отпустить…

– Думаешь, стоит? – усомнился Бакланов.

– Не знаю… Не Матеусу ж такое рассказывать? Да и давно это было… Можно, наверно, уже?..

И он заговорил медленно, стараясь подбирать слова, которых явно стеснялся. Леонид слушал не перебивая.

– В тот день, когда она пришла… Я думал: попьём чаю с пирожными, потом немножко погуляем, и я скажу, что не надо этих встреч больше… У каждого свой путь, и всё такое… Вошла она в комнату… Взяла меня за руку… И вдруг – как-то резко – оказалось, что мы уже стоим возле стола и целуемся. Даже не понял, как… Недолго, секунд пятнадцать, наверно, всего. И вдруг она меня отталкивает; «Подожди!» – говорит. Я отступил, стою… А она несколькими движениями сбрасывает с себя абсолютно всю одежду, идёт к дивану, ложится и зовёт: «Теперь иди ко мне!» И у меня всего пара секунд на раздумье, и я понимаю, что надо бы сказать: «Девушка, встаньте, оденьтесь, уходите и больше так не делайте!» Но сказать так выше моих сил. И я послушно исполняю всё, что требуется… И это при том, что у неё ничего прежде с мужчинами не было! Она даже ни разу не целовалась! Зато теперь – я её пленник! Надя прекрасна! Она не просто женщина, она рождена для любви, никакой игры, ни капли искусственности. Чиста, как солнечный свет! Вот Ларина у Пушкина отдалась душой в письме, а эта – сразу всем телом… И это такой подвиг был с её стороны, такой красивый вызов всем вековым устоям, что я влюбился весь и сразу. Забыл всё, о чём думал. Как проводить и проститься хотел… А ведь я ж за другой в это время ухаживал! С которой познакомился месяцем раньше и плавно круги сужал: цветы подарить успел, в кафе посидели… И с которой, кабы не Надя, через неделю-две ждал близости! А вместо этого пришлось неделю прятаться, трубку не брать! Потому что сам себе ещё не верил, думал: вдруг Надя опомнится да не придёт больше?.. И уже только потом, после второго раза, позвонил этой даме и во всём признался. Прощения попросил и трубку положил.

Мальцев выдержал паузу.

– Зато, когда пожил с Надей вместе, понял, что никакого подвига не было, и не бросала Надя никаких вызовов обществу, не ломала барьеров… Как-то собрался с духом и спросил её, уже с год спустя: «Скажи, как ты решилась вдруг полностью раздеться?» Она посмотрела на меня и говорит: «А я не знала, как надо». Вот и весь подвиг…

Мальцев снова немного помолчал.

– А ещё она единственная в моей жизни женщина, ради близости с которой я не сделал ни одного шага! Даже шоколадкой не угостил! Всё она сама!

– Ну… Это тебе так с твоей колокольни видится, что не сделал! У самой Нади наверняка другое мнение!

– Возможно, – кивнул Мальцев.

– А про ту, другую, не пробовал узнать, где она теперь?

– Уехала. Замуж вышла да вместе с мужем и уехала куда-то. В сетях позже искал – не нашёл. Да я и не старался особо… Смысла не вижу.

1.4. Матеус

Следующим вечером, едва Мальцев успел перекусить после работы, позвонил Зайкин.

– Тебе взять?

– Не надо.

– Понятно!

Вообще Зайкин заходил часто. Иногда, как в прошлый раз, прихватывал жену и Юрку, но обычно один. Сидел минут двадцать, выпивал купленный по дороге стограммовый стаканчик водки и бежал дальше.

– Удачно ты живёшь, Семёныч! – говорил он всякий раз, снимая ботинки и аккуратно ставя их возле порога. – Будто сам Бог маяк на моём пути установил!

Ребята учились в одном классе всего два года, но этого хватило, чтобы успеть побыть непримиримыми врагами и стать затем закадычными друзьями.

После школы Мальцев ушёл в армию. А позже, окончив техникум, и Зайкин отправился служить, успев, впрочем, к тому времени жениться и стать отцом. Позже он рассказывал другу об этом событии так: «Не успело на лестнице стихнуть эхо моих удаляющихся шагов, как навстречу им громко простучали другие». Именно изменой жены объяснял он возникшее желание остаться на сверхсрочную службу, благо диплом техникума давал право на звание прапорщика.

– Имею ангажемент на посещение завтра вечером сауны. Не желаешь, Семёныч, составить компанию? – спросил Зайкин после того, как, усевшись в одно из кресел, поставил на стол стаканчик и положил рядом с ним краюху чёрного хлеба.

– Сауна – это где мыло, горячая вода и девочки? – поднял бровь Мальцев.

– Первые два пункта я специально для тебя уточню! – кивнул гость, срывая со стаканчика пластиковую крышку.

– Боюсь, не получится… – подумав, покачал отрицательно головой хозяин.

Зайкин отхлебнул до середины и зажевал кусочком краюхи, раздумчиво жестикулируя. Мальцев улыбнулся в предвкушении сальности.

– Значит, так и запишем: клиент от девочек отказался. Имеется подозрение на гомосексуальную ориентацию! – не заставил себя ждать старый солдат.

– Всё проще гораздо, товарищ прапорщик: я в субботу к матери рано утром собираюсь съездить. Автобус с автовокзала в шесть двадцать, и после сауны я на него вряд ли успею.

– Матушка в деревне? – шевельнул бровью гость.

Хозяин кивнул.

– Пребывает в добром здравии?

– Осмотрюсь, вернусь и доложу по полной форме!

– Можно и в письменной, и по телефону!

Засим Зайкин допил остаток водки, зажевал второй половиной краюхи и резким движением поднялся из кресла.

– Спасибо этому дому! Не смею боле беспокоить! – приложил руку к голове, словно отдавая честь, и направился походным шагом в прихожую.

Мальцев вышел проводить гостя до двери.

Обувшись, тот протянул для прощания руку.

– Намного пашалили ви на днях у Палаковника, – произнёс, имитируя манеру Сталина.

– Сильно?

– Нэ асобо. Харашо сдэлали, что бистро ушли! Нэ всегда следует умнажать сущность без ниабхадымости.

И, сверкнув чёрными очами, отставной прапорщик шагнул за порог.

Прощальные слова Матеуса задели в Мальцеве и без того звенящую струну. Уже двое суток мысли его, бегая по кругу, неизменно возвращались к разговору на полковничьем балконе.

– Вот за этим домом, слева, отсюда не видно, будет детский садик, – говорила темноволосая женщина рядом. – Вообще-то их там два: четвёртый и сорок второй. В сорок втором я и работаю. Да не тянись жирафом, навернёшься, копыта отлетят!

Потом он быстро её поцеловал. Но женщина его оттолкнула: «Хватит! Мужики проснулись. Забудь всё, что я сказала! Да ладно… Завтра ты всё равно ничего не вспомнишь».

– А ты кто? – спросил он в сотый, наверно, раз за вечер.

– Я – Женя.

– И ты работаешь в сорок втором детском садике? Что, так и спросить: где здесь Женя?

– Нет, конечно! Жени, Сани, Мани – это дети! Спроси Евгению Александровну! Или поднимись сразу на второй этаж, и дверь налево. Там моя группа… Всё, идём в комнату, а то окочуримся!

Следовало забыть. Ещё в детстве выросший без отца и лишних карманных денег Мальцев придумал для себя правило, которому старался следовать и теперь: если в магазине ему попадалась вещь, которую хотелось купить, он уходил и старался забыть о ней. И возвращался только в том случае, если через несколько дней всё ещё помнил и хотел вернуться.

Так в квартире появились несколько книг, ситечко для чая, кружка из нержавеющей стали, набор прозрачных фиолетовых игральных костей в виде платоновых тел с цифрами на гранях и ещё пара безделушек.

А вот теперь мысли то и дело возвращались к женщине на балконе. Что было в ней притягивающего, он не понимал, но что-то тянуло. Глаза, что ли, эти с постоянной лёгкой смешинкой?.. Или лёгкая хрипотца в голосе, словно от долгого курения? Копна тёмных вьющихся волос?.. Совершенно, казалось бы, не в его вкусе. К тому же замужняя!

И он не знал, хорошо или плохо то, о чём сказал Зайкин. Наверно, плохо… Всё наверняка было не так, как запомнилось ему с пьяных глаз, и лучше было действительно об этом забыть. Но – не забывалось!

От размышлений отвлёк телефонный звонок. На связи был Игорь Васютин.

– Завтра «Тритон» собирается, ты не забыл? Придёшь?

Мальцев схватился за голову. Этого ещё не хватало! Лит-студия собиралась не часто, раз в два месяца, и он старался без причины эти встречи не пропускать. Ребята читали что-то новое, обсуждали прочитанное и обычно под конец выпивали. То есть выпивали не все: дамы в основном расходились по домам; оставались те, кто хотел выпить. Среди них руководитель студии Иван Лукич Борисов, сам Васютин и ещё пара ребят, среди которых не последним числился Мальцев.

– Не получится, извини… – почти через не могу ответил он Игорю теперь. – Ничего не написал такого, чтоб прочитать было не стыдно.

– Tán посидишь!

Мальцев почувствовал, что наступает на горло искушению.

– Нет времени, извини… Дело у меня завтра одно. Очень важное…

Положил трубку и подумал: «Так сидеть – это, значит, точно выпивать! А я и так пью в последнее время слишком много, хоть один вечер трезвый побуду. Для разнообразия. А там – как получится!» – возразил он сам себе, вспомнив причину, по которой только что отказал Матеусу.

«Завтра после работы. Не заходя домой. Сяду на зареченский автобус…»

1.5. Женя

Конечная остановка автобусов была рядом с заводской проходной, и обычно Мальцев запрыгивал в тот, что стоял у крайней правой платформы. Сегодня же пошёл на левую, от которой отходил служебный в сторону Заречного.

Волнение, похожее на страх, тихо шептало на ухо: «Не езди никуда. Иди домой! Или позвони Матеусу: авось не опоздал ещё в баню?.. А ещё лучше – поезжай во Дворец культуры на заседание «Тритона». И там, и здесь тебя встретят с радостью». Но, приняв решение съездить в Заречный, Мальцев знал: вопрос этот надо закрыть. «Если не поеду сейчас, позже решиться будет ещё труднее».

В последнее время Мальцев работал слесарем-ремонтником: занимался починкой неисправного оборудования и прочей черновой работой, которой нагружал его механик. Прежде, около десяти лет, трудился автослесарем, сначала на автобазе, затем в частном сервисе. У хозяина было выгоднее, однако слишком часто требовалось жертвовать личным временем: могли вызвать и в выходной, и даже разбудить ночью. Желание клиента ставилось на первое место, и многими планами приходилось жертвовать. Пока жил один, тем не менее время находилось на всё: и для творчества, и для досуга; но когда женился, пришлось сильно перекроить график.

И тогда он оставил прибыльную работу, сменив её на более скромную, зато с постоянным графиком. И со временем настолько привык, что теперь уже и сам бы не захотел вернуться на «рыбное место».

Уже работая здесь, он написал сказку, принёсшую ему успех, и это был не последний аргумент в пользу завода: спокойный график больше способствовал концентрации на творчестве. Часто, разбирая и собирая станки, он параллельно обдумывал текущий замысел, запоминая главное, чтобы затем дома перенести всё в компьютер. Автосервис в этом плане был значительно хуже: там всё время следовало оглядываться то на хозяина, то на клиента, каждого со своими прихотями. Это давало много материала для наблюдения, но очень мешало уходить в себя.

За окном автобуса проносились заснеженные заборы и дымящие заводские трубы, затем мост через глубокий овраг с замёрзшим внизу прудом, а вдалеке за ним – краны грузовой железнодорожной станции и вагоноремонтного завода. Потом начались старые городские кварталы, увязшие в чёрных от грязи сугробах. Ещё один мост, теперь через речку, серую подо льдом, а за мостом – новостройки на месте снесённых пару лет назад деревянных кварталов. И, наконец, въезд в район, в детстве бывший сравнительно новым, а теперь ставший давно привычным, весь застроенный панельными пятиэтажками.

Где-то здесь, в глубине квартала, была квартира Полковника, из которой он недавно возвращался… И снова пришло в голову, что неподалёку живёт Надя, после развода вернувшаяся в дом отца. «Тесен мир, однако…» – подумал он, прыгая со ступеньки через оттепельную жижу, скопившуюся вдоль бордюра. «Зайти пора, вернуть «Тошноту» Сартра и взять что-нибудь ещё почитать». Мальцев бросил беглый взгляд в сторону её дома, который, впрочем, с остановки был не виден.

Двухэтажный детский сад открылся за домами, а за ним виднелся ещё один. «Четвёртый и сорок второй», – припомнил он. На всякий случай свернул в калитку ближнего. Табличка гласила, что этот – четвёртый. «Всё верно; помню даже больше, чем предполагал», – похвалил он себя…

Поднялся на крыльцо следующего. Дверь оказалась заперта. Осмотрелся. Дальше было ещё одно крыльцо, из которого вышла и удалялась женщина с ребёнком. Улыбнувшись мыслям о неизбежном, Мальцев обошёл сугроб, поднялся на ступеньки и открыл дверь.

Слева от двери за столом сидела немолодая женщина, уже одетая для выхода. Вопросительно на него посмотрела.

– Добрый вечер, я могу видеть Евгению Александровну? – спросил он, поймав себя на том, что, если услышит «здесь таких нет», с облегчением пойдёт обратно.

– Поднимитесь наверх, левая дверь… – равнодушно ответила женщина.

«Точно. Левая!» – подумал он.

– Спасибо…

И понял, что, ещё ничего не совершив, уже оставил ненужные следы. Вспомнились вчерашние слова Матеуса про «нашалили»… «Идиот!» – сказал сам себе.

Левая дверь была открыта. За ней его взору предстала большая комната с маленькими столами и стульчиками, между которыми неспешно передвигалась, собирая с пола забытые детьми игрушки, сама Евгения Александровна.

– Здрасте… – крякнул он, словно кашлянул.

Женя распрямила спину и посмотрела на него. В глазах отразилось недоумение, а в уголках рта появились ямочки.

– Вот те раз!.. Я-то думала, что дяденька после столько выпитого ничего не вспомнит…

Она бросила зайца и собаку в большой ящик возле подоконника, поправила скатерть на одном из столиков и шагнула навстречу Мальцеву.

– Не поубился, видать, дяденька, домой-то пока шёл! Ток чёй-то молчит, не говорит совсем!

– Имею предложение, но не осмелюсь сказать, какое, – ответил он первой вспомнившейся фразой из арсенала отставного прапорщика.

– Шёл на подвиг, да под конец и оробел? – глаза женщины улыбались, но улыбка могла равно оказаться как доброй, так и злой.

– Думаю: не выпить ли нам по чуть-чуть в честь моего прибытия?

– Имеется при себе?

– Пока нет, но если надо – будет. Я ж не знаю расклад…

– Расклад простой: рабочий день ещё не кончился, но детей уже разобрали, и я могу идти домой… Внизу есть кто-нибудь?

– Дама. Не очень молодая, но в жёны ещё пригодная.

– Тогда тебе придётся уйти. Пусть пригодная увидит, что ты вышел. Я ей скажу, что ты из родительского комитета… Они тут часто снуют… – Женя взяла со столика какой-то детский рисунок и протянула Мальцеву: – На вот: пойдёшь мимо, демонстративно сверни и в карман засунь, вроде ценное что-то… Вернёшься минут через двадцать… Зайдёшь, когда в окнах свет погаснет. Это значит, я осталась одна.

– Понял. Что взять? Вино красное подойдёт?

– Возьми лучше джин-тоник какой. По баночке. Можно сидру. Газировки, короч. Пообщаемся чуток, коль уж ты дорогу нашёл. Не потеряешься чай?..

– Постараюсь…

И он мячиком скатился на первый этаж.

– До свидания! – сказал даме, которая стояла уже в шапочке и рылась в сумочке.

– Уже уходите? – осведомилась она.

Он приветливо кивнул и вышел на крыльцо.

Гастроном находился возле остановки, от которой только что пришёл Мальцев. В советское время он назывался «Чайка», позже название убрали, сделав магазин обычным, безымянным. Сейчас, открывая дверь, Мальцев заметил на ближайшем окне нарисованную летящую белую птицу, хотя вывески с названием не было. «Живёт старое имя!» – подумал он с некоторым удовлетворением.

Выбрал напиток и двинулся обратно, во дворы. Прежде они не раз прогуливались здесь с Надей, видели два детских садика, но он даже представить не мог, что когда-нибудь окажется в этих краях совсем с другой целью. Остановился так, чтобы хорошо видеть окна угловой комнаты второго этажа, но так, чтобы люди, если пойдут с крыльца, не обратили на него внимания. Свет пока горел, и он задумался о своём.

«Этот роман никогда не был написан. Всё, что вы прочли, – результат игры вашего собственного воображения». Интересно, роман о чём можно начать с подобной фразы? А фраза хорошая! Мальцев вспомнил, что в «Тошноте» у Сартра есть глава, состоящая всего из трёх слов, разбитых на два предложения: «Ничего нового. Существовал». Экзистенциализм – философия существования, которую исповедовал француз. Позже русский писатель Венедикт Ерофеев усугубит тему экзистенции в книге «Москва – Петушки» фразой ещё короче: «И немедленно выпил».

Мальцев испытывал некоторую зависть к авторам, сумевшим запечатлеть состояние такой вот одной, вмещающей весь мир фразой. И знал, что дано это далеко не всем.

«Есть ли смысл в литературе?» – подумал было он, но в этот миг свет на втором этаже погас, и ноги, плавно разгоняя ход, понесли его в сторону калитки.

– Ирка долго не верила, что ты из родительского комитета, – встретила его Евгения Александровна. – Сказала, что на родителя ты не похож.

– А на самом деле? Похож? – спросил он.

– Не знаю. Иной раз папы такие тюлени попадаются, что не подумаешь. А ничего – отцы…

– Я, наверно, тоже тюлень отчасти…

– С чего решил?

– Ребёнок у бывшей жены остался. Хотя… Есть, наверно, смысл и в том, чтобы исхитриться тупо размножиться и сбежать.

– Не знаю, есть ли в этом смысл… – Женя на секунду нахмурилась. – Кабы мне сказали, что будет двойня, да ещё мальчишки, я бы никогда замуж за их отца не пошла.

– Не понял? При чём тут?..

– Поймёшь со временем… – она отмахнулась. – Или не поймёшь… Ладно, это – мои мысли, больше ничьи… Разувайся и ступай в комнату. Я настольную лампу включила. Она чахлая, с улицы почти не видать. Если чё – может сойти за отсвет фонарей напротив…

Мальцев прошёл.

– Какое всё маленькое!..

– Меж тем это старшая группа. В младшей мебель ещё меньше. Садись на пол, а я напротив к шкафчику прижмакаюсь.

Банки на стол поставим. Большой стул один, но если ты сядешь на пол, а я на стул, нелеписто будет. Пить будем из детских чашек, если ты не против.

– Извини, не купил стаканчики. Привык, что такие вещи пьют из банок.

– Я из банки не хочу. Мы не в гаражах колдырим. Хочется чувства некоего… интима, что ли… Всё-таки в первый раз друг друга видим… Знакомимся…

Мальцев смотрел на Женю и не знал, о чём сказать. Тональность беседы, которую она задала, была совсем не такой, какая представлялась в минувшие три дня. У него по-прежнему чесалось укушенное плечо, а перед глазами продолжали мелькать три непохожие пары глаз.

– Ты та́к говоришь… – произнёс он наконец. – Я прям чувствую себя учеником восьмого класса, впервые провожающим после второй смены домой девочку из параллельного класса.

– Почему из параллельного?

– Потому что свой класс знаешь как облупленных. А параллель видишь только на переменах и разных там линейках… Вот – лицо вроде знакомое, а человека совсем не знаешь. При этом непонятно, о чём говорить…

– Да. Непонятно…

Женя усмехнулась.

– Ты, поди, ждал, что я сразу танцы-обниманцы устрою, как в прошлый раз?

– Если честно – не думал об этом… Просто захотелось тебя увидеть. И не проходит…

– А я думала, что ты наутро ничего не вспомнишь. Хотя тоже прикольным показался. Дурью помаялись, конечно… Но что-то зацепило. Олень такой, типа лось, всё время: «Ты кто?», «Я где?», «А ты кто?»

– Ну, давай знакомиться… Ты, Женя, давно воспитательницей работаешь?

– После пединститута сразу. Двенадцать лет, получается.

– И как думаешь: вот дети маленькие… Смогла б ты узнать ребёнка через много лет по характеру?

– Конечно смогла бы.

– Так уверенно?

Женя пожала плечами. Тёмные завитки волос отразили свет лампочки, будто зеркальце.

– Их же видно. Если кто собачонок, то и вырастет псиной… Другой как кот – всю жизнь будет ласки ждать… Кто белкой суетится, кто как хомяк… Иные вовсе как насекомые: слов не слышат, понимают только яркий свет и тапок. Такие и вырастут, только тапка бояться будут!

– И что, каждому место в матрице есть?

– Почти. Обычно два-три зверька на брата выходит. Редко бывает, что скотинку не подберёшь.

– И тебе нравится это? Со зверями сравнивать?

– Нет. Просто работать легче. Если видишь, что перед тобой хомяк, то к нему и относишься как к хомяку, а не как к собачонку. Меньше нервов, больше пользы.

– Наверно, дети тебя любят?..

Она быстро пожала плечами.

– Скажешь тоже – любят! На голову не лезут, уже хорошо.

– Ну а я кем показался? – спросил Мальцев неожиданно для самого себя.

Женя посмотрела ему прямо в глаза.

– Я ж сказала – лось-олень. Бегемота чуток было… Сегодня вот волком пришёл… А щас, как спросил, – лисой смотришь.

– Ничего себе! Калейдоскоп у тебя!

– Морочить голову не хочу. Время покажет; я ж тебя не знаю пока…

«Пока! – зацепился Мальцев за слово. – Значит, какой-то интерес к моей персоне есть». И почуяв, что может затянуть паузу, быстро спросил:

– Ну а сама себя представляешь кем-нибудь? Или это только для других?

– На кой тебе? – моментально среагировала она.

– Интересно. Насколько объективна твоя система.

– Я – это я…

Женя резко отвернулась к окну, представ Мальцеву частью затылка, так, что он видел лишь мочку её левого уха.

– Можешь считать ёжиком, – произнесла затем. – Только не спрашивай, почему.

– Да хоть крокодилом, – рассмеялся он. – Хозяйка – барыня!

Женя обернулась к нему. Глаза её смеялись.

– Хорошо! Пусть будет крокодил.

Они немного посмеялись, а затем наступило молчание. Желая прервать его, Мальцев вернулся к теме:

– И ты полагаешь, не меняются дети с возрастом?

– Меняются, конечно. А всё равно такие же остаются. Моим первым по восемнадцать, но, мне кажется, я и теперь каждого узнала бы. Кто хитрый, кто подлый…

– Ничего себе, как ты о детях!..

– Я не о детях, я о людях. А люди – какие в колыбельке, такие и в могилку. Так мой отец говорит…

– А братья-сёстры у тебя есть?

– Младший брат есть. Но я его лет десять не видела уже. Я и отца-то редко вижу. Он в райцентре, в соседней области.

– Ты не местная?

– Нет. Приехала после школы. У нас мне сразу сказали: не поступишь, вот и метнулась в Кудойск. Здесь конкурс меньше… Жила в общаге… К отцу только на каникулы приезжала. А брат у nác в город поступил. А после армии в Москву махнул…

– Ты про отца всё время говоришь. А у меня нет отца. Был когда-то, в раннем детстве. Но мать с ним развелась и даже на алименты не подала почему-то…

– Может, он не родной был?

– Да не… Вроде родной…

– А у нас мамы нет. Умерла, когда я в восьмом классе была…

– Сердце?

– Да, сердце. А что?

Мальцев вспомнил про Надю. Там тоже было сердце…

– А почему ты про отца сразу решила, что не родной?

– Родной бы и спрашивать не стал. Сам бы деньги присылал. Ты ж его сын!

Мальцев застыл от изумления. За тридцать пять лет такая простая догадка ни разу не пришла ему в голову.

– У моей бывшей жены тоже мама от сердца умерла, – сказал он, чувствуя вновь возникающую паузу. – Она тоже в школе училась, только в девятом классе.

Женя улыбнулась:

– Давай о грустном в другой раз. Всё ж знакомки, а не помин!

– Хорошо. Я на заводе работаю. Чиню разные станки: токарные, фрезерные, сверлильные. Врачую технику, образно говоря.

– А мужа моего хорошо знаешь?

– Через Матеуса. В смысле – через Зайкина. Получается, давно, но не близко. Мы с Зайкиным в школе дружили, а с Юрой он в техникуме учился. Как и с Полковником…

– Зайкин – Матеус? – она подняла брови, усмехнулась: – Хорёк дошлый! А Полковник молодец. Лихо в гору прёт! Правда, у него и отец мент, сына с детства тащил… И теперь дети у них с Валькой на карьеру прицелены. Младше моих, а уже волчатами смотрят.

– Как ты цепко всё замечаешь! – не то восхитился, не то усомнился Мальцев.

– Не хошь, не верь. – Женя пожала плечами. – Только тяга к успеху из семьи идёт. Мой отец вот служил на подводной лодке когда-то, а всю жизнь ветеринарит в родном колхозе. И мама никогда про успех не думала…

– Наверно, ты права… Меня мать учила уравнения решать, корни извлекать отовсюду – квадратные да кубические… А локтями и зубами и сама не умеет, и мне не вложила.

– Семь часов! – Женя улыбнулась в полумраке, так, что глаза её блеснули. – Можем идти. Допиваем последнюю – и одеваемся!

Мальцев разлил оставшийся джин-тоник по чашечкам.

– За знакомство!

– За знакомки, – кивнула Женя, и они едва слышно чокнулись посудой. – Пей и иди одеваться. А я ещё шорох наведу слегка.

– Проводить тебя можно?

– Можно. Только недалеко. До угла. Мало ли кто увидит?

Мальцев кивнул. От кипучей страсти недавней пьяной ночи ничего не осталось. Сейчас они расстанутся, и больше никогда он эту женщину не увидит. Что-то внутри стремительно остывало.

Он спустился по лестнице, обулся и стал ждать, когда спустится она.

– Не иди к парадному! – тихо сказала она сверху. – Выйдем через чёрный ход! Там крыльцо не освещено…

Он подал ей пальто и шапку. Несколько секунд спустя она всё это надела на себя.

– Пойдём?

И вдруг он быстро обнял её и поцеловал в щёчку.

– Вот те, ну те! – рассмеялась Женя. – Теперь-то, когда я в пальто, ничего ж не чувствуется…

– Ну и что? Пусть так!

– Пусть так, чем никак? Хорошо, пусть!

Она тоже резко обняла его и чмокнула, так что он не успел приготовить губы.

– А теперь пойдём!

На улице начиналась вьюга. Похолодало. Маленькие, но уже не мокрые снежинки кололи щёки так, что постоянно хотелось моргать и чесать нос.

– Вот здесь тропинка, – показала Женя. – Так ближе, чем через калитку.

– Сумку дашь? – предложил свои услуги Мальцев.

– Она лёгкая… Так вы с моим мужем друзья или нет?

– Не знаю. Он – друг Матеуса, и я – друг Матеуса… Зайкина, в смысле! Правда, мы иногда пересекались и без Зайкина.

– Да? Это где? – Женя резко остановилась.

– В литстудии «Тритон» от Союза писателей. Я давно туда хожу, а Юра появился недавно. Правда, ходит редко…

– …Тоже, что ль, писатель? – она бросила на Мальцева недобрый взгляд. – Я думала, только мне шизанутый достался!

– Скажешь тоже: писатель! – ответил он ей в тон. – Вот Лев Толстой – тот шизанутый! А мы – так, чай ходим пить с булочками… Я помню, Юра что-то о древней Руси писал, о битве с половцами…

Женя поморщилась.

– Да, ему русская старина нравится… – произнесла наконец. – Не знаю, какой он писатель… Я его писюном зову, когда злая. Так вы друзья?

– Почему ты спрашиваешь? Да так настойчиво…

– Потому что у меня правило: не контачить с друзьями мужа. Плохо, что ты вообще с ним знаком…

Мальцев вдруг вспомнил, как Юрка хвалил его «Сказку» и от души тряс руку. Сказал, что хотел бы научиться писать так же хорошо.

– Приятели, – сказал он, чуть подумав. – Или даже просто знакомые. Мне никогда не был интересен его мир, как и ему – мой.

Женя пристально посмотрела Владимиру в глаза.

– Запомни: ты сказал «просто знакомые!»

И вдруг взяла его под руку. Впрочем, пройдя так несколько шагов по узкой тропинке, отпустила.

– Трассу не проложили, черти корявые…

Улицы были пусты. В свете фонарей летящие снежинки блестели словно кусочки стекла и продолжали безжалостно колоть лицо. А они шли и разговаривали. Прошли мимо угла, о котором сказала Женя, и ещё два квартала… Женя рассказывала Мальцеву о времени своей юности в райцентре соседней области, он ей – о школе, где учился с Зайкиным, и немного об армии.

– Ты кем в армии был? – спросила она внезапно.

– Автослесарем. Чинил двигатели и коробки передач.

– Если понадобится, «Хёндэ» сможешь починить?

– Думаю, что смогу. А что?

– У мужа старая модель. Но чинить её не надо… Если попросит, откажи.

Мальцев улыбнулся.

– Я уже пятый год этим не занимаюсь…

Но, увидев её лицо, прибавил:

– Откажу.

Возле школьного забора Женя остановилась.

– Вон наш дом показался.

– Я знаю, были когда-то с Матеусом. Ещё до армии. Первый подъезд, второй этаж…

– Прощаемся. График мой запомнил?

– Да.

– Тогда до встречи!

1.6. Мать

Когда Мальцев садился в пригородный пазик, было ещё совсем темно; дорогой рассвело, и на последних километрах в лобовое стекло, в глаза водителю, уже било яркое солнце. Мальцев всю дорогу смотрел в окно, хотя поначалу за ним ничего не было видно.

Степная полоса зимой не балует игрой красок, но деревни вдоль трассы вносили живую ноту в серость пейзажа. Да редкие встречные машины нарушали замёрзший покой уставшего от спячки мира.

Выйдя на пенсию, мать пожелала перебраться в деревню. Её предки никогда в сёлах не жили, и родственников там никаких не было. Поэтому найти подходящий дом под продажу оказалось нелегко. Очень не хотелось выкинуть деньги, а затем обнаружить, что дом не приспособлен для жилья. Помогла старинная подруга по работе. Когда-то, очень давно, она приглашала Зинаиду Петровну к своей родне, вместе с маленьким Володей. Маме с сыном поездка на природу тогда чрезвычайно понравилась.

Потом этот дом опустел и стоял целый год с заколоченными окнами… Тогда-то Зинаида Петровна его и купила почти за бесценок, лишь часть денег попросив у сына, чтобы не влезать в долги.

Поначалу домик представлялся как летняя дача, но затем Зинаида Петровна обзавелась курами, беспородным псом и приблудившейся кошкой, и теперь оставлять живность на зиму было не с кем. Поэтому квартиру в Кудойске пришлось сдать внаём, а сама Зинаида Петровна жила в деревне круглый год.

Сын навещал её регулярно: привозил свежий хлеб на несколько дней и муку – чтобы она пекла сама. Да и просто так – поговорить…

Сейчас Володя сидел на кухне под самодельным абажуром с одинокой лампочкой, а мать старалась угодить ему салатом и бутербродами.

– Думаю, не завести ли козу, – сообщила между делом.

– Для чего?

– Коза ухода не требует. Выгони её со двора, она и жрёт всё подряд. А козье молоко – полезное.

– Лучше самогонный аппарат заведи. Сахар да дрожжи привозить буду…

– Чем же лучше-то? Одно другому не помешает… – мать подхватила тему, но Володю коза пока не увлекла.

– Скажи, почему, когда вы с отцом разводились, ты на алименты подавать не стала?

– Я ж тебе сотню раз говорила: Сёмка больше всего на свете платить алименты боялся… Кричал на суде, что семью хочет сохранить. А как я сказала, что никаких денег с него брать не собираюсь, так он сразу и согласился… Судья аж в голос хохотала.

– Мам… Мне тридцать пять… И всё равно, если что: был твой Сёмка моим настоящим отцом или нет. Но я как-то думал в последнее время… Не выдерживает критики твоя история. Скажи как есть: не был, да?

Зинаида Петровна стояла, повернувшись к плите. Однако после слов сына повернулась через плечо.

– Самогоночка-то есть у меня. Брала у Наташки аппарат. По осени несколько банок варенья сварила, да три банки, вишь, забродили… Ну, я их на бражку и пустила. А потом у Наташки аппарат взяла, перегнала… Много не вышло, литра два всего… Попробуешь?

– Отведаю. Не козье молоко, конечно, но тоже, поди, полезная?

– Тогда пойдём, сам из погреба достанешь, я тебе скажу, где стоит…

Владимир вышел из кухни в коридор и поднял за железную ручку дверцу в полу.

– Фонарь возьми только, а то лампочка всё время гаснет – сыреет, что ли? Свалишься ещё, чего доброго…

Он взял протянутый фонарь и спустился по крутым деревянным ступенькам.

– Картошки-то нарыла… Куда столько? – спросил снизу.

– А куда ж её? Она ведь растёт, не спрашиват…

– Не спрашиват… – передразнил сын, – чё говоришь-то как?

– Перенимаю язык народа. Руса вульгата, – отозвалась Зинаида Петровна. – Смотри: огурцы видишь в банке? За ними помидоры… А за помидорами, в газету завёрнутая, она и есть.

– Чтоб менты, если что, не заметили, обернула?

– Нет, чтобы видно было в темноте хорошо. Мало ли… Доставай её и неси сюда. Только аккуратно неси, другой нету. Не к соседям же бежать, просить?..

Мальцев, как она велела, аккуратно снял банку с полки и не разворачивая понёс к лестнице. Поставил фонарь на пол и стал подниматься наверх.

– Давай её сюда! Давай – не уроню я! – мать перехватила у него банку и отнесла на кухню. Через минуту следом появился и Владимир.

На столе уже стояли небольшие стопки.

– Со мной хочешь?

– Отчего ж? Не всяк день сын серьёзны вопросы спрашиват!

Владимир промолчал, хотя ему всё и так уже стало ясно. Можно было и не пить… Но соблюсти ритуал следовало.

Он наполнил себе и матери посуду.

– За встречу! – сказал. – И за вульгату твою. А то козу заведёшь, ещё и заблеешь, чего доброго…

– За остроумие своё выпей! В детстве от тебя сплошное горе было, и вырос – издеваешься только над старухой.

– Так я не со зла ж! Потешить тебя хочу! Да и не старуха ещё…

– Внучку лучше б привёз, она бы бабку ой как потешила!

– Девочку надо было родить, тогда и внучка со мной была бы теперь. С мальчишки-то какой спрос?

– У тебя жена девочка была. Красивая к тому ж! Я и не ожидала, что такую найдёшь. Глуповата, правда, – у меня куры во дворе такие… Но родить смогла; вот только ты дурак оказался!

– Какого вырастила, таким и оказался! Да тесть ещё будто специально вредил…

– Да, тесть паршивый попался – эт верно. Он тебе день-ги-т за машину отдал?

– Переводит каждый месяц. Полгода ещё осталось.

Автомобиль при разводе стал единственным предметом спора. Решили, что Наде он нужнее оттого, что дочка с ней, однако сама она не водила, так что машину сразу прибрал к рукам её отец, который теперь должен был выплатить Владимиру означенную сумму.

– Пропивашь, небось, деньги-т?

– С чего ты решила?

– С того, что вообще: пьянствушь только со своим Матеусом да по девкам таскаться.

– У него получается хорошо, вот и стараюсь опыт перенимать.

– Если ты думать, что мужчина – тот, кто женщин, как кот, метит, то ошибаешься.

– А кто же, по-твоему, мужчина?

– Тот, кто чувство комфорта создаёт. Безопасность, удобство; радость, опять же…

– И много мужчин в твоей жизни чувство комфорта сумели создать?

– Хотели-т многие! Да ток я-то особенная; под меня не подстроишься больно-т!

– Вот и все такие же. Особенные…

Мать немного помолчала.

– Машину-т нову покупать не думашь?

– На кой она мне?..

– Ко мне ездить. Да и пить, чай, меньше бушь, коль за рулём-т!..

– Нет. Вот кабы она сама меня умела домой пьяного возить, тогда бы подумал.

– Зато, может, внучку всё-таки привезёшь?

– Когда это ещё будет!..

– Теперь, коли снова жениться надумашь, с дитём бери. Сваво, если надо, позже сделашь. Оне, коды с дитём, к тому ж и поумнее, чем малолетки-т эти…

– С двумя подойдёт, если что?

Мать пристально на него посмотрела.

– Была бы женщина хорошая, а там и трое не помеха. Присмотрел, что ль, кого?

– Да нет, так спросил…

– Так… Знаю я тебя – так! Иль на замужнюю глаз положил?

– Ничего я не присмотрел!

Владимир разозлился – никто ведь за язык не тянул! Да и кто ему эта Евгения? Проводил разок до дома… Что ж, в жёны брать всех теперь?..

– Хорошая самогоночка! Будто профессионал делал! Давай ещё, что ли, по одной нальём? – предложил.

– Не развезёт, коли ещё по одной? Ну да ладно, полежишь, если чё, на диване в комнате, подремлешь. Наливай!

Владимир послушно налил себе и матери до краёв.

– Теперь слушай!

Она устремила взгляд в окно, словно увидела за стеклом что-то интересное.

– Сёма парень был неплохой. И в школе учился прилично. Не хулиган, скромный, стеснительный. Только с девчонками у него не ладилось; не нравился он им. Двадцать три, а всё мальчик. И за мной ухаживал как-то коряво, неумело… Ни поцеловать, ни рук распустить не мог. Заикался даже от волнения… Сейчас понимаю – очень хороший был парень; его б в умелы бабьи руки!.. Но тогда об этом не думала, своих проблем выше крыши было. Как-то вот оно и загулялось в то лето… А потом – раз, и беременность образовалась! А мать моя, бабка твоя, – ханжа редкостная. С детства мне плешь проела: «В подоле принесёшь – из дому выгоню, в чём родилась по улице побежишь!»

Аборт делать не захотела… Как представила, что во мне человечек маленький живёт, а я возьму его да убью… Вот и решила растить сама… Только надо было отца этому ребёнку найти. Для закону. Вот Сёмка и подвернулся вовремя… Ты только не подумай, что я его обманула! Я ему сразу сказала, что беременная. Предложила пожить какое-то время вместе… Ну а ему, мальчишке сопливому, женщина всяко была нужна – для опыта. Но он любил меня, ревновал даж… И тебя, когда ты родился, как своего принял. Вот токо опыта-то со мной поднабрался, мужчиной себя почуял. На девок поглядывать стал. Но я б его удержала, кабы захотела. Да кабы не мать! Невзлюбила она его за что-то, вот как тебя тесть… Всяко клинья меж нами вбивала… Словом, пожили чуть-чуть да и развелись без скандала. А насчёт алиментов – разыграли всё при разводе, чтоб достоверно выглядело… Люди и поверили… Сёма уехал потом, больше я его и не видела.

– А отца моего настоящего назвать сможешь?

– Конечно смогу. Только ни к чему это, женатый он был. Старше намного, у него двое детей было: мальчик и девочка. То есть родные твои брат и сестра… Но он уже тогда собирался из Кудойска уезжать. Когда ты родился, его уже в городе не было. Он про тебя и не знает.

Мать и сын замолчали.

– Раньше почему не говорила? – спросил наконец Владимир.

– А зачем? Ты вообще никакого отца не помнишь. Что тебе тот отец? Я тебя одна вырастила, чему смогла, научила. Вроде уж не совсем тупой уродился… Не всё, конечно, получилось… Зато здоровьем нормальный, и гвоздь, если что, забить сумеешь.

– Сумею… И забью ещё не один… Давай-ка, матушка, по третьей выпьем да уберём…

1.7. Матеус

– Оконфузился я, Семёныч! – с порога доложил Зайкин, проходя в комнату и доставая из кармана уже привычный стаканчик водки с крышкой. – Заснул в этой клятой сауне. Проснулся – никого! Но, похоже, только что ушли, потому что разбудил меня банщик. «Ваши, говорит, друзья-товарищи по домам разъехались, а вы задремали». Как отключился – не пойму. И не разбудили! Но – не взяли ничего. Хотя у меня ничего и не было с собой, только бумажник, а в нём карта да удостоверение.

– С кем ходил-то, хоть помнишь?

– Да, товарищ один позвал… Ну, как товарищ? Служили когда-то срочку вместе. Ты его не знаешь… И две дамы. Этих я и сам не знаю…

– Ну, это как раз понятно… – Мальцев усмехнулся.

– Ничего тебе не понятно, Семёныч! – вскричал Матеус, резко подскочив из кресла. – Потому что мне и самому ни черта не понятно. Проснулся-то я одетый!

– В смысле?

– Вот, в том самом смысле! Что не совсем одетый, зато надета на мне та штука, которую при случайных связях используют. И штука эта, судя по всему, использованная! Да только я не помню, Семёныч, где и с кем её использовал! Потому что вообще ни черта не помню. Как коньяк пили – помню, как пивом запивали – помню…

– Извращенец ты, Матеус. Кто ж коньяк с пивом мешает?

– Вот и я думаю… Короче, случилось так, что вроде дело было, а рассказать-то и не о чем! А что у нас самое интересное в любовных похождениях? Правильно, Семёныч: поделиться впечатлениями с товарищами! А впечатлений-то как раз и нету!

– Ну как же нету? Уж полчаса твердишь про свой конфуз…

– Не… Ну всякое бывало! – подхватил тему прапорщик. – Было даже так, что и совсем никак… Это когда за один вечер пришёл я по очереди в четыре места – и во всех четырёх местах мне отказали. У одной аккурат муж вернулся, у второй ребёнок заболел, у третьей – не помню уже, какой-то скандал с соседями… А четвёртая занята оказалась, опередил меня кто-то…

– Ты Ольгу-то не посещаешь? – спросил Мальцев, просто чтобы задать какой-нибудь вопрос.

– Это Крещенскую, что ли? – приподнял бровь гость.

Ольга была Крещенской, потому что познакомились с ней друзья вечером в канун Крещения. Вопреки традиции, никаким морозом в этот день не пахло, наоборот: накануне навалил снег, а утром наступила оттепель.

Владимир с Матвеем в этот вечер тихо пили пиво возле Центрального рынка. А мимо проносилась стайка молодых девушек, одна из которых работала с Мальцевым на заводе.

– С праздником вас! – окликнула она сослуживца.

– И вас с Крещением! – отозвался Мальцев.

Как получилось, что дальше пошли они все вместе, вшестером, Мальцев не запомнил. Девиц было четверо, и одна из них, молодая и круглолицая брюнетка, отчего-то буквально повисла на его друге.

– А куда мы идём? – осведомились мужчины.

– Как куда? В проруби купаться! – был ответ.

– Э, нет! Так мы не договаривались! В проруби мокро и холодно! – сразу запротестовал старый воин. – Да и вообще, еврей я, нам на ваше Крещение купаться не положено.

Был ли Зайкин евреем, Мальцев не знал. То есть за долгие годы дружбы ни разу об этом не слышал. Однако причина показалась дамам серьёзной, и они восприняли её с уважением. Поэтому на прорубь пошли только три из них, а Матеус с новой подружкой повернули обратно.

– Айда с нами, а то у меня ключей от квартиры нет! – громко шепнул он тогда Мальцеву в ухо, и тот, прежде чем понял, что речь идёт о его квартире, уже шагал рядом.

И пришлось ему в ту ночь спать на раскладушке в собственной кухне…

А утром в дверь кухни постучалась одетая в пальто и шапку девица.

– Закройте за мной дверь, пожалуйста, а то ваш друг спит.

…Друг на самом деле не спал, но был как-то озадачен. А дама ушла со следами обиды на лице.

– Что случилось? – спросил Мальцев, войдя в комнату после того, как выпустил гостью.

– Да что? Открываю глаза от того, что вода рядом плещется. Смотрю – она на корточках по комнате ползает, полы моет. Ну я и спросил: «Ты жить, что ли, здесь хочешь остаться?»

– А она?

– Почему бы нет, говорит. Ты ж меня приголубил, так и оставляй теперь у себя. На что я ей честно и сказал, что это твоя квартира, и пусть она у тебя разрешения жить спрашивает, а у меня сегодня вечером поезд до Салехарда, к месту службы.

– Не припомню я, чтобы в Салехард поезда ходили…

– Ага… Вот и ей, похоже, мои слова не понравились…

Тем не менее, насколько Мальцев знал, с Ольгой Зайкин иногда встречается.

– Приходится, правда, выпивать очень много… – пояснил как-то. – А то страшно с ней.

– Да она ж вроде не уродина? – усомнился Мальцев.

– Не уродина… Но какая-то… Непростая, словом. У ней что ни тема, так про то, какая она умная да какие все мужики козлы и как она их по-всякому кидала. Тяжело такое слушать, Семёныч!..

– Зачем же встречаешься?

– Так приголубил же! Как бросить?..

– Она знает, что ты женатый?

– Откуда? Я ж, когда с ней, даже и сам этого не знаю!..

Мальцев вздохнул. Он редко задавал Зайкину серьёзные вопросы, но в этот раз не удержался.

– А на Галине-то ты зачем женился? Ты ж её ни грамма не любишь?

– Для того и женился, чтоб вот такие Ольги в загс не тягали. Это ж верный аргумент! Ну окажусь, понятно, очередным козлом… Так ведь один раз живём, и то не больно долго отмерено.

Зайкин прищурился.

– Я, кстати, видел, как ты жён наших лапал… Хочу спросить: ты что, и впрямь с моей Галиной остаться жить хотел?

– Нет, конечно. С чего ты подумал?

– Да уж больно настойчиво предлагал. «До понедельника», – кричал!

– Извини, коль обидел!

– Брось. Было бы с чего… Но в понедельник чтоб вернул!

– Хорошо. Я подумаю!

Зайкин был женат третьим браком. Первый раз он женился ещё до армии, а второй – уже во время службы. И даже привозил вторую жену в родительский дом, когда приезжал в отпуск. Но затем внезапно с ней расстался.

– Она меня один раз патрулю сдала. Пьяный я был, она и позвонила… И мне потом влетело по службе, так что мало не показалось. Ну я и развёлся, – объяснил он однажды.

В обоих браках было по дочери. На обеих приходилось платить алименты. Которые он, впрочем, отправлял переводом сам, не по суду.

– А Галине от меня только получка требуется, – сказал как-то. – Она земная совершенно. Кухня да тряпки… Вообще не знаю, зачем ей мужик.

На Галине он официально женат не был. Просто жил у неё да получку отдавал – на ведение хозяйства.

– Я ж ведь вообще могу не работать… Пенсию дали такую, что работа не требуется. Работаю, чтоб голову занять чем-нибудь. Иначе сопьюсь к чёртовой матери…

Сразу после возвращения из армии Зайкин, по приглашению Полковника, устроился в полицию. Вроде специальность смежная, и дело должно было пойти. Но не пошло.

– За пятнадцать лет до того надоело, что видеть всю эту уставщину не могу. Честь отдавать да по форме докладывать…

Правда, однажды, под пьяную руку, Зайкин признался, что дело не только в этом. Пришлось ему как-то раз брать на улице хулигана за драку. Хулиган оказался крепкий, при задержании настучал прапорщику по роже и пригрозил при новой встрече добавить ещё. Зайкин не то чтобы сильно испугался, но, судя по его словам, «осадочек остался».

– А потом выяснилось, что парень этот, Носком кличут, прикормленный. Толян Носков. Есть такие люди… Мне Полковник разъяснил. Вот ежели, к примеру, кто-то на районе ведёт себя плохо: журналюга, там, не о том пишет, иль музыкант неправильные песни поёт… И нужно, чтобы такого человека на улице побили хулиганы. Вот тогда такие Носки и применяются. Собственно, я его и взял, когда он заказ выполнял: недовольному активисту руку ломал. А я такие вещи не люблю. Да и не знал!.. Но парень он не просто отмороженный, я тебе скажу! Он ещё и странный какой-то. Говорят, ни страха, ни боли не чувствует. Как машина. Или собака бойцовая.

Словом, проработал Зайкин в полиции всего четыре месяца, после чего ушёл и теперь уже по совету Юрки Пирогова устроился на завод, где тот был начальником участка. Сначала взяли инженером по технике безопасности, чуть позже перешёл в один из отделов.

– В технике-то я с детства неплохо разбираюсь. Я ж и в армии не взводом командовал, а фактически электромонтёром был… Всего два бойца в подчинении, и то – один водитель…

Зайкин запрокинул в себя остаток водки и поднялся с кресла:

– Если гадюшник какой наклюнется, тебя звать? Или ты с женским полом совсем завязать решил?

– Зови… – без особой убеждённости кивнул Мальцев, провожая товарища до входной двери.

– Чуть не забыл! – спохватился тот. – Ты матушку-то навестил? Как дела?

– Всё нормально… Козу завести хочет…

– Козу… Козу на возу…

И видя, что друг не врубился, пояснил:

– Армейская присказка такая. Когда молодой солдат к командиру обращается: «Можно то-то и то-то?», ему объясняют: «В армии можно только Машку за ляжку да козу на возу. Всё остальное – «разрешите, товарищ командир».

– Припоминаю… Было и у нас такое…

– Счастливый ты, Семёныч! Припоминаешь!.. Из меня-то осиновым колом теперь всю эту шелуху не вышибешь… Живу весь по пояс деревянный, причём – в обе стороны… Ну ладно, бывай!

1.8. Бакланов

– …Ты очень сильно занят? – в голосе Леонида из трубки слышалось волнение.

– Нет. А что случилось?

– Интересный разговор есть. Подходи, как сможешь…

Лёня не любил говорить по телефону. Предпочитал дождаться собеседника, усадить на диван и тогда уже спокойно общаться.

Мальцеву идеи Бакланова были интересны, хотя иногда и казались дикими для человека двадцать первого века. Лёня сомневался в правильности научного понимания мира. И говорил, что человек много знает о мире, но при этом не понимает собственное знание.

В качестве примера приводил понятие «жизнь».

– Живой – это одушевлённый, – говорил. – Даже в языке: «кто или что»? Но никакой души наука не признаёт. И наше мировоззрение не протестует; хотя, по логике, если нет души, следует отменить и одушевлённость.

А значит, и понятие «жизнь» следует отменить, – развивал тему. – А с ней и все правовые нормы. Потому что если нет жизни, то не существует и убийства. Ибо нельзя убить то, что не живёт. Наука должна требовать отмены юридических понятий, но не делает этого! Получается, что мы постоянно себе врём!

– Жизнь – это механизмы, построенные на инстинктах, – пытался возражать Мальцев. – В первую очередь – самосохранения и продолжения рода.

– На инстинктах? – цеплялся к словам Бакланов. – Стало быть, инстинкты и жизнь – различные понятия? И что же тогда есть сами эти инстинкты? Законы природы, вроде закона Ома? Если так, то они должны работать не только с живой материей, но и с неживой тоже.

– Материя не бывает живая и неживая, – спорил Мальцев, с чем друг его тотчас соглашался.

– Правильно! Она вся или живая, или неживая. От точки зрения зависит! – радостно восклицал он.

…Мальцев обзывал товарища идеалистом, смеялся над ним, но слушать тем не менее любил.

И теперь, прихватив в магазине заказанные продукты, заранее гадал: какую тему предложит сегодня Лёня?

– Когда я услышал про тёмную материю и тёмную энергию, они мне жутко не понравились, – начал тот, усадив гостя перед собой. – И до сих пор не нравятся! Но сегодня я буду говорить именно о тёмной материи, потому что она вдруг дала мне то, что я давно искал.

Начнём с того, что мы о ней знаем? А знаем мы только, что тёмной её зовут, потому что она ничему, кроме гравитации, не подчиняется. То есть имеет массу, и больше ничего. С нашей точки зрения, она – тяжёлая пустота, и всё. И ни в какой ёмкости её не удержишь: она просочится сквозь стенки так, словно их и нет…

Казалось, Бакланов готов говорить долго, но он внезапно переключился.

– Вот тебе, брат, и доказательство того, что материя живая! Я имею в виду нашу, привычную, которую теперь называют барионной, чтобы отличить от тёмной. Она-то обладает теми самыми свойствами, которые впоследствии создают жизнь. Ведь любая материальная точка подвержена законам физики. Воспринимает окружающее и воздействует на него. Образно говоря, любая частица – это глаз, который видит мир, но вместе с тем и рука, которая его лепит.

– Ты об этом уже говорил. Я не вижу доказательства, – пожал плечами Мальцев.

– Оно в том, что тёмная материя этими качествами не обладает! – радостно вскричал Лёня. – У тёмной нет никакой структуры, в ней отсутствует то, что способно стать субъектом! Она мёртвая! Следовательно, на контрасте мы можем утверждать, что барионная материя как раз живая! Что и требовалось доказать!

– Тёмную материю никто не видит, – снова возразил Мальцев. – И никто не знает, что это такое. Возможно, её вообще нет. С её помощью пытаются объяснить дефицит массы вещества во Вселенной, но, возможно, очень скоро он получит другое объяснение. Так что, Лёня, ты оперируешь действительно пустотой!

– Может быть, её и нет, – охотно кивнул Бакланов. – Но для нас это уже не важно! Потому что моя тёмная материя дала контраст, который объясняет наличие субъективизма. Представь Вселенную, в которой нет субъективизма. Получишь комья неорганизованной грязи, разлетевшиеся во все стороны после Большого Взрыва, которые так комьями грязи и останутся. Не то что «жизнь», а даже обычный камень никогда не возникнет! Внутренняя способность к структурированию, к организации, к рефлексии – вот свойства барионной материи, которые делают её живой. Любой атом – это уже организация! Следовательно – живой! Субъект! А тёмная материя… Есть она или нет? Да какая нам разница? Именно барионная материя на раннем этапе эволюции создала первые шаблоны, единые для всех уголков Вселенной. Материя решила существовать в виде кварков, барионов, квантов, волн и прочих системных элементов. И это уже была жизнь, наделённая разумом! Или, во всяком случае, сознанием. Потому что барионная материя – живая. А тёмная – нет! Понял разницу наконец?

Мальцев поднял вверх палец:

– Стоп! Поясни: разум и сознание – это одно и то же или нет?

– Практически. Разум – более централизованная форма, чем просто «сознание», только и всего. Можно ведь сказать: «Пришёл в сознание, но разум ещё не включился». Но разница только в оттенке. Сказать «коллективный разум» или «коллективное сознание» – сказать, в принципе, одно и то же.

Мальцев кивнул и некоторое время молчал.

– Разницу, кажется, понял… – произнёс затем. – И логика твоя меня убедила. Но я всё равно не вижу в ней смысла. Ну назвал ты новым словом давно известные явления, и что изменилось?

– Изменилось понимание мира! Теперь становится ясным, что земная жизнь возникла не в результате статистической химии, а изначально развивалась целенаправленно!

– С чего бы? Не вижу!

– Ну смотри. Представь. Ты высадился на необитаемой планете с отрядом подчинённых. И решил построить казарму, чтобы всем отрядом жить. Но чтобы её построить, нужны кирпичи, раствор и плиты перекрытия. И ты разделяешь отряд на бригады: одна ищет камни для кирпичей, вторая месит песок и глину для раствора, а третья ищет способы изготовить кровлю. Первая камни быстро нашла, сидит, обтёсывает; песок тоже есть, а вот с глиной на планете непорядок. И вторая бригада строит химическую кухню по приготовлению глины из почвы, которая на планете есть. Сложнее всего создать кровлю, поэтому третью бригаду приходится делить на звенья. Кто-то ищет руду, кто-то мастерит печь, а кто-то раскатывает выплавленный металл до жести… Словом, ты задействуешь факторы, которые, на первый взгляд, друг с другом не связаны. На самом же деле эта связь есть! Она в твоей голове. Если ты толковый инженер, то дом будет построен. И если даже нет, но склонен к развитию, постепенно научишься всему, что нужно. Именно так и движется эволюция: организованная материя учится идти вперёд. А заложенную в ней способность к самообучению люди называют Промыслом Божьим. Который предполагает наличие этого самого Бога. Который Творец. И который на самом деле лишь абстракция! Потому что материя, способная к развитию, сделает всё сама!

Мальцев немного помолчал.

– То есть, по твоей схеме, Бога как бы нет, но в то же время Он есть? – спросил затем.

Бакланов закивал.

– Его нет в первый момент эволюции, когда организация находится на нулевом уровне. А можно сказать, что он появляется вместе с ней. Потому что попытки организоваться начинаются с этого же – первого – момента.

Мальцев снова помолчал. Затем отрицательно покачал головой.

– Мне, Лёнь, в моём мире Бог не нужен. И всё, о чём ты говоришь, кажется притянутым за уши. Чтоб верить, что не зря живёшь. Земля существует четыре с лишним миллиарда лет. Возьми сантиметровую ленту длиной четыре миллиарда сантиметров, и тебе этого хватит, чтобы обернуть земной шар полностью! Сантиметр – ничто! Но, двигаясь по ленте на один сантиметр в год, ты обползёшь её вокруг! Вот что такое четыре миллиарда! Тут никакие инженерные мысли не нужны! Сам интервал времени огромен! Обычный отбор (по Дарвину) даст все нужные результаты!

– Это если двигаться направленно – в одну сторону. А если топтаться хаотически, то хоть сто миллиардов лет прыгай, всё равно никуда не сдвинешься! – возразил теперь Бакланов и тут же спросил о другом: – А разделение на два пола, по-твоему, тоже случайность?

– Для продолжения рода два родителя лучше одного, здесь всё как раз понятно. Вопрос для первоклассника…

– Два родителя – да. Но для чего разделять сам вид на самцов и самок? Легко ведь могли бы так и жить гермафродитами, как некоторые улитки. Два пола в одном. Которые при совокуплении могут оплодотвориться оба.

– Значит, разделение на два пола более удобно, чем гермафродитизм.

– Согласен. Но это не всё! В физике существуют четыре фундаментальные силы, других нет. Любая энергия существует в этих четырёх формах. Однако разделение полов дало способ черпать энергию пятым способом – за счёт полового влечения. Как плюс притягивает минус, так и здесь: природа нашла способ создать искусственные полюса. Именно они и двинули жизнь вперёд. У гермафродитов это недоразвито. А в неживой природе их вообще не было! Или всё-таки были? Подумай: в той же тёмной материи никакой поляризации. Поляризация – начало организации.

– Мы уходим куда-то в сторону, – запротестовал Мальцев. – Ты хотел мне показать, что материя жива. Показал. Я не согласен, но понял. Теперь ответь: материалисты говорят, что первична материя, вторична идея; идеалисты – что первична идея, а материя вторична… А ты? Ты себя к кому относишь?

– Ни к тем, ни к другим! Или, точнее, и к тем, и к другим одновременно. Потому что вопрос этот, как бы основной, на самом деле искусственный. Любое разделение на первичное-вторичное условно. И если некий тезис верен, то всегда найдётся противоположный ему, который тоже будет верен.

– Да? Ну, вот тебе верный тезис: дважды два четыре. Покажи противоположный ему, чтобы тоже был верный.

Мальцев улыбнулся, ожидая, что Бакланов предложит банально разделить четыре пополам. Но Лёня ответил иначе.

– В природе вообще нигде, ни на планетах, ни в космосе, не существует таблицы умножения. И никаких дважды два в космосе нет. Таблица верна только в наших мозгах. И это – противоположность!

– Тем не менее законы физики работают безупречно!

– Прекрасно обходясь без умножений и делений.

– Но когда мы подсчитываем результаты…

– …То именно МЫ подсчитываем, а не кто-то на небесах.

Мальцев поднял руки.

– Ты хороший игрок. Мыслишь чётко, как шахматист, и быстро, как теннисист. Но то, что как игрок ты лучше меня, не значит, что ты меня убедил.

Бакланов пожал плечами.

– Да я особо и не стремлюсь… Однако я тебе кое-что хотел сказать. Вернее – показать.

– Показывай!

Леонид ткнул пальцем в монитор.

– Компьютер мой видишь? Так вот, он получает информацию не из интернета.

– А откуда же?

– Ну то есть и из интернета тоже… Но интернет – это озорство. Интернет – это консервы. Всё приготовленное, переваренное и упакованное по баночкам. Продукт, готовый к употреблению. А я нашёл способ подключиться к пространству и получать информацию в сыром виде. Очень долго над этим думал. Антенну специальную сделал.

– Сам?!

– Нет, конечно. Многие детали заказывал… Подробно говорить не стану. Суть – примерно как у зеркального телескопа, только не для визуального режима. И на четыре измерения.

– И что она ловит?

– Тонкие вибрации Вселенной.

Мальцев огляделся по сторонам.

– Я её не вижу. Показать можешь?

Бакланов кивнул.

– Ты слышал гипотезу, что египетские пирамиды строились в соответствии с линиями неких силовых полей?

– Слышал. И что?

– Так вот: я использовал собственный дом как контур Антенны. Он весь опутан тонкими проводами, которые оклеены обоями. Но основная часть – в подвале. Было дорогое удовольствие нанять рабочих, чтобы его расширили по сравнению с тем, что оставил отец; зато сама Антенна теперь работает весьма эффективно.

– Посмотреть можно?

Бакланов пожал плечами.

– Взгляни, если хочешь. Вход в подвал из прихожей. Люк в полу вверх потяни и спускайся. Только там темно, да и неинтересно не посвящённому в инженерные хитрости.

– И всё-таки…

– Изволь!

Бакланов нажал какую-то кнопку, и кресло его быстро переехало в коридор.

– Подойди сюда!

Мальцев послушно приблизился.

– Прямо под тобой коврик. Отодвинь его. Под ним будет кольцо.

Мальцев послушно открыл люк.

– Фонарик нужен, там темно, – предостерёг его Бакланов.

– Телефоном подсвечу, – успокоил его Мальцев.

– Как хочешь. Всё равно ничего толкового не увидишь. Несколько металлических пластин и проволоку вокруг них. Только осторожно, не разорви её, она кое-где тонкая, как паутина. Но может оказаться под напряжением! Потому что для обработки сигнала там установлена куча всякой аппаратуры. Сама Антенна хоть и внушительная, но слабенькая. Сам понимаешь: я кустарь, построить большое метро не могу себе позволить. Приходится довольствоваться системой усилителей, хотя они значительно искажают сигнал, и приходится его же чистить с помощью фильтров. Всё это требует электроэнергии, которую приходится дифференцировать: понижать, ветвить и менять фазность… Много возни было, можешь поверить.

Мальцев уже стоял на земляном полу «минус первого этажа» и пытался освещать пространство вокруг себя. В пустоте кое-где промелькнули предметы, похожие на зеркала, блестящие паутинки проволоки и какие-то ящики. Он сделал шаг, другой. Зеркала и паутинки казались расположенными бессистемно. Ящики стояли более рационально – видимо, это и была дополнительная аппаратура.

– Выхожу! – крикнул он и начал подниматься по лестнице наверх.

Через минуту друзья вновь сидели в комнате.

– А теперь хочешь, я тебе тебя покажу? – спросил Бакланов.

– То есть?

– Смотри!

Леонид нажал какие-то кнопки клавиатуры, и на экране монитора появилось схематичное чёрно-белое лицо человека, осторожно передвигающегося на тёмном фоне. Нажав несколько клавиш, Бакланов увеличил лицо человека и придал ему некоторые цвета, впрочем, весьма блёклые.

– Ты находился близко к рабочему центру Антенны, поэтому разглядеть тебя несложно, – объяснил он. – В принципе, мы можем увидеть себя и сидящими сейчас в комнате…

Ещё несколько нажатий клавиш, и на экране действительно возникла комната, в которой сидели два человека, один в кресле у стола, второй на диване.

– Обрати внимание: в доме нет никаких видеокамер. Изображение формируется исключительно за счёт тонких вибраций. Предметы, которые близко, ловить легко, но, в принципе, Антенна видит всё, до границ обозреваемой Вселенной. То, что я тебе показал, – выстрел из пушки по воробьям. Больше я этого делать не буду, потому что использую Антенну для исследования мира, и мне жалко тратить энергию на всякую чушь.

Мальцев молчал. То, что показал ему друг, было грандиозно и плохо укладывалось в привычные рамки. Затем всё же спросил:

– И что же – есть какие-то результаты на практике?

– Кое-что есть… – уклончиво ответил Бакланов.

– Например?

– Ну-у… Я смоделировал евангельскую историю и заставил компьютер исследовать, что было бы, если бы слуги царя Ирода обнаружили новорождённого Иисуса и убили его, как и других младенцев. Пошла бы история после этого вкривь и вкось или не пошла?

– И? Пошла?

– Нет! В Назарете обнаружился другой младенец, который берёт на себя роль мессии. Более того, младенца тоже почему-то зовут Иисус, хотя это уже не принципиально. Потому что чем дальше, тем меньше остаётся различий.

– Да был ли вообще Иисус? – хмыкнул Мальцев. – Не легенда ли это?

– Я тоже так подумал, – кивнул Бакланов. – И поэтому разыграл ещё одну сценку, на сей раз более близкую к исторической реальности. Вернее – две, но на один сюжет. Я убил Ленина. В первом случае утопил его во время купания в Волге в возрасте восьми лет, а во втором позволил убить его Фанни Каплан.

– Да ну?

– Да. И в первом случае, как и в истории с Иисусом, ничего не изменилось. В семнадцатом году другой человек встал во главе революции и государства… А вот во втором… Некоторые, весьма серьёзные, изменения поначалу были, но уже к тридцать седьмому году стёрлись и они. И войну Советский Союз выиграл точно так же, после тех же бед в первые месяцы…

– Любопытно… – Мальцев хмыкнул.

– Да. И я сделал из этих опытов вывод, который назвал «анти-бабочка Брэдбери». Ты ведь помнишь: у Рэя Брэдбери люди попали в прошлое, раздавили там случайно бабочку и уже не смогли вернуться в настоящее? Потому что жизнь на Земле пошла другим путём. Маленькое изменение прошлого повлекло за собой всё более крупные отклонения от прежней линии, пока мир не изменился до неузнаваемости. Так вот: я пришёл к выводу, что структура эволюции совсем иная. Она ведёт себя подобно живому организму. И изменение, которое мы вносим в прошлое, – это что-то вроде раны, которая со временем затягивается. Поначалу язва, потом рубец, который постепенно зарастает, оставляя шрам; и шрам этот всё больше и больше рассасывается, пока мы не получаем полностью восстановленную картину.

– Любопытно… – снова пробормотал Мальцев.

– И это уже наталкивает на размышления, что организация материи распространяется не только на пространство, но и на время. Что, в свою очередь, говорит о свободе отдельного человека. Который может оказаться весьма свободным, но роль его в истории, даже при очень резких движениях, практически не изменится!

Этим вечером домой Мальцев шёл и думал о том, что жизнь в последнее время преподносит ему приятные сюрпризы. Сначала знакомство с интересной женщиной, а сегодня давно знакомый друг внезапно оказывается изобретателем. Антенна, если Леонид не переоценивает её возможностей, способна бросить вызов многим достижениям современной науки.

«И мне посчастливилось быть товарищем этого изобретателя…» – думал он с некоторым недоумением, открывая дверь в подъезд и поднимаясь по лестнице на второй этаж.

1.9. Женя

На сей раз Мальцев сразу остановился на углу, откуда хорошо виделись окна второго этажа, и набрал номер телефона.

– Детский сад номер сорок два, – послышалось спустя полминуты в динамике.

Это был голос Жени. Условленная фраза, достаточно длинная, чтобы он успел узнать голос.

Сославшись на конспирацию, она вместо личного номера дала ему телефон с работы. Аппарат стоял на первом этаже с незапамятных времён и не снабжён был даже определителем номера, что вполне соответствовало целям созвона.

– Мне телефон муж подарил, – пояснила она свой отказ. – Вместе с симкой. Спецом, чтоб с крючка не соскочила. И даже чистить список бесполезно: они ж с Полковником кенты, и тот регулярно делает мужу распечатки. Так что я под колпаком, нос не высунуть. Правда, я давным-давно купила вторую симку, но приходится её вынимать, потому что муж может и в сам телефон залезть…

Мальцева это признание поразило. Он знал, что мужья часто бывают ревнивы, но чтобы вели слежку настолько продуманно, видел впервые.

– Ванечку Сидорова забрали уже? – произнёс он заготовленный пароль.

– Можешь идти. Путь свободен!

Если бы в садике, как в прошлый раз, притаилась какая-нибудь Ирина, Женя ответила бы, что Ванечку забрали, и положила трубку, не вызывая подозрений. А затем, когда все уйдут, набрала его номер сама. Положительный ответ в качестве запрета был выбран, чтобы случайные уши могли услышать только слова «да, забрали». Отрицательный предполагал объяснения и потому мог вызвать подозрения.

Обрадованный, он бодро двинулся к калитке и тут же увидел Надю. Бывшая жена шла под руку с каким-то пухлолицым дядькой ему навстречу.

– Добрый вечер! – сказал Мальцев, кивнув заодно и её попутчику, одновременно радуясь, что ещё не свернул во двор садика.

– Здравствуй, Володя! Теперь ты в моих краях, – улыбнулась Надя.

– Приятель у меня здесь, во-он в том доме! – соврал он не моргнув глазом и засеменил мимо нужного поворота.

Отойдя подальше, обернулся и подождал, пока парочка скроется за углом, после чего вернулся и шмыгнул в калитку.

– Привет! Чёй-то ты мимо пролетел? – взгляд Жени был удивлённым, но глаза улыбались.

– Жену бывшую встретил. Подумал: незачем ей знать, куда я иду.

– А я в окно увидела: идёт, идёт, да вдруг сайгаком как припустит! Подумала, сбежать решил! – рассмеялась Женя. – Так эта красная шапочка с толстым волчарой – твоя бывшая?

– Да. А что, знаешь её?

– Видела поблизости… Фарфоровая кошечка с кукольным личиком. Приметная!

– Да, запоминающаяся… – кивнул он, и зачем-то прибавил: – А вот кавалера её я не знаю…

– Что, приревновал слегонца?

– Чуть-чуть… Не могу избавиться почему-то, хотя уже больше двух лет прошло.

– Ревность – нормальное чувство. В отличие от ревнивости, – произнесла Женя.

– А ты ревнивая?

– Адекватная. Если я и приревную, зубовный скрежет никто не услышит. А мужика ентого, я, кажись, тоже встречала…

– Да ну? И кто он?

Мальцев спросил и рассмеялся над собственным любопытством.

– Спрашиваю просто так, на самом деле мне всё равно. Можешь не отвечать!

– Его Павел зовут. Мне одна наша его на улице показала, я и запомнила. Гадает на картах, с мёртвыми говорит, будущее предсказывает. Тошнотворное создание, словом… Но иных девиц к подобным типам как магнитом тянет!

– Надо же! Надя как раз такая… Мистику любит… Моя мать говорит, что я был для неё слишком рационален.

Он вынул из пакета две железных баночки, немного иные, чем в прошлый раз, и поставил их на столик, возле которого уже привычно сел на пол.

– Да! Уж коли мать упомянул! Спросил я её… Ты права: не был он моим отцом. Снимаю шляпу перед твоей проницательностью.

– Брось, какая проницательность?! Просто со стороны виднее… А я не знала, придёшь ты сегодня или нет.

– Я же обещал!

– Ну а вдруг передумал?

– Нет, не передумал…

Она улыбнулась как-то загадочно.

– Мне надо немного привыкнуть к тебе. Какой ты?

– Одинокий.

Вопрос оказался неожиданным и от этого ответ прозвучал вызывающе, хотя Мальцев этого не хотел.

– Это пугает! – качнула головой Женя. – Можно завести любовника, но так, чтобы мы ни в чём друг от друга не зависели.

– Ты и не будешь зависеть!

– Надеюсь… Иду на это не от любви к тебе, а от нелюбви к мужу.

Она посмотрела ему прямо в глаза. Мальцев промолчал. Измена ради измены на короткое мгновение резанула некой пошлостью. Впрочем, он тут же вспомнил, что и сам в последнее время пытается встряхнуть загулами устоявшийся омут бытия. А вспомнив о мелочной ревнивости Юрки, подумал, что иначе, наверно, и быть не может, что жизнь с тираном ведёт к постоянному желанию удрать хоть на время. «Не стоит судить, – решил он. – Во всяком случае, Женя не пытается врать, и это уже хорошо!..»

– Чего замолчал?

– Думаю. Тоже хочу понять, какая ты?

– Тебе-то на кой? Ты как раз ничем не рискуешь. Если что, взбрыкнул копытцами да умчался как конь. Никто следом не рванёт.

– А вы давно вместе? Лет десять?

– Двенадцать. Нашим детям одиннадцать.

– И когда… Ну-у… романтика прошла, что ли?

– Хочешь спросить, долго ли я хранила мужу верность? Два года. Первый год была беременна, второй – кормила грудью.

– Ты так легко говоришь об этом…

– А что? Мы ведь с тобой уже встречаемся. Если муж узнает, то не будет уточнять подробности. В его понимании всё уже было! И я могла бы изменить ему прямо сейчас, но мне действительно нужно к тебе привыкнуть. Я такая.

– Вот. Об этом я и спросил. Но ты ведь любила его в самом начале?

– Нет. Я ж тебе рассказывала, откуда приехала. И куда мне было деваться после института? В заштат с населением пять тыщ?.. Я в большом городе остаться хотела.

Мальцев не сдержал улыбку.

– Первый раз слышу, чтобы Кудойск кто-то назвал большим городом.

– Всё ж статус! От вас ведь в Москву бегут да в Питер… А из деревни – к вам. Ну а Пирогов клещом цеплялся ещё до армии. Я смеха ради сказала, что дождусь, он и повёлся, хотя близости тогда ещё не было. Письмишко даже царапнула… А вот когда Юра ушёл, и впрямь появился парень. Всё так стремительно получилось: раз – и вляпалась! Как с тобой на балконе, только круче в сто раз… А потом он тоже в армию пошёл. Со спецнабором, летом. И через два месяца погиб. Потом рассказывали: товарищ задним ходом загонял грузовик, а этот ему сигналил. И как-то вышло, что друг его задним бортом в кирпичную стену и впечатал. Череп, сказали, как яйцо треснул. Ещё живой был, даже в сознании, успел сказать: Славка, мол, не виноват. Не знаю… Вот тогда что-то оборвалось во мне… Я взяла да с тоски Юрке и написала… Второй раз… Так оно и покатилось слово за слово… Но верность ему не хранила…

– Извини… И много у тебя мужчин было?

– Тьфу ты! – Женя даже сморщилась. – Прям как все сразу запел! Почему-то всех парней этот вопрос волнует!

– Извини ещё раз… Но ты так рассказываешь, что этот вопрос сам встаёт. Да и любопытно; мы-то, парни, своих женщин всегда считаем. Может, и не на публику, но для себя – каждый помнит. Так заложено: для самца количество самок – главный способ самореализации.

– Да ты философ! – подняла Женя брови. – Ну, так я тебе вот что скажу: нам, бабам, это намного проще. Как вам, мужикам, на забор отлить. Ты ж все помеченные заборы не считаешь?..

– Конечно не считаю! Но… Однако ж сравненьице у тебя!

– А чё? Зарделась во стеснении юна дева? – в глазах Жени проскользнуло высокомерие. – Ума-то в этом деле не надо. Это вам, парням, надо подкатить, познакомиться, интригой заманить да колёса смазать. Пока девку уломаешь – семьдесят семь потов сойдёт!.. А нам – только улыбнись, головой кивни! Особенно если молодая да мордашка на месте – и парниша не только сам куда надо побежит, но и тебя на руках понесёт!

– И что, у тебя всегда так просто?

– Нет, конечно. Хочется ведь не только траха, а ещё чего-то.

Женя вдруг как-то странно сморщилась, словно собиралась чихнуть, а потом раздумала, и утерла нос рукавом блузки.

– А вот с этим – проблемы.

– В смысле?

– Скучные вы, мужики! Поговорить-то с вами и не о чем. Одни шутки плоские да комплименты корявые…

Мальцев хотел ответить, но заметил, что Женя собирается сказать о чём-то важном, поэтому промолчал. А она действительно, некоторое время подумав, заговорила:

– Смолоду часто бывало: гормон припрёт – дурь взыграет. Это ведь как наркотик… А вот Юрке я призналась, что были до него двое… – Женя вздохнула: – И это было последний раз, когда я ему в чём-то признавалась! Думала – он меня убьёт! Такие глаза страшные были! Дверью хлопнул, аж потолок посыпался. Неделю не появлялся! Думала – в вине утопился насмерть с горя! Потом пришёл, цветы принёс. Хороший такой букет! Большой… Приятно было! А я уже на последнем курсе, надо что-то решать. Я и решилась! И он меня после этого с родителями повёл знакомить. Мама его, когда они с отцом курить пошли, сказала: «Наш Юра та́к тебя любит! На руках носить будет!..» Я, дура, и купилась. К тому же фамилию менять почти не пришлось.

– В смысле – почти? Это как?..

– Я по отцу – Рогова. Так что поменяла фамилию, а вроде и не поменяла, две буквы только впереди прибавила. Как будто спряталась…

– Надо же! – удивился Мальцев. И тут же спросил: – И как? Носит?

– Что?

– На руках – носит?

– Ещё как! В том-то и дело! Любит, как в первый день! Ничего страшнее нет, чем любовь собственника!

– Да?

– Да! Никому не пожелаю! Ты, часом, не собственник? – её глаза стрельнули молнией.

– Если только чуть-чуть. У меня это было, наверно, как твой гормон, когда дурь лезет, но тоже прошло быстро… Когда второй раз женился, уже не было.

– Стоп-стоп-стоп! С этого места поподробней можно? Кукольная Надя в красной шапочке – это вторая?

– Да. Она меня на десять лет моложе. Первая, Катя, была почти ровесница. Это через год после армии было. Два закомплексованных переростка, два девственника на квадратном метре; сошлись, потому что так принято… Расписались… Дружили… Но не любили, как я это теперь понимаю. Через два года расстались, будто и не было ничего. Хорошо, что детей не завели: училась она, закончить хотела. А как закончила – всё уже остыло. Даже не поссорились… Здороваемся, если видимся на улице, но отношений не поддерживаем. Она замуж вышла, всё хорошо у неё.

А вот я после решил не жениться как можно дольше. И держался, пока Надя неожиданно меня не скрутила. Она ж прям будто для любви рождённая! Полная противоположность тому, к чему я привык… Мечта любого мужчины, на самом деле.

Женя смотрела на Мальцева с интересом. А он, разведя руками, продолжал:

– Только как с ней жить, я не знаю. И как ей самой с кем-то – тоже. Она же как кошка, которую нужно непрерывно гладить, ласкать и тискать, но которая не слышит ни одного слова, если сказанное выходит за рамки привычного ей мира. В школе ей сказали, что Земля круглая, но если некий умник обоснует, что квадратная – она тотчас ему поверит. Так что этот шарлатан рядом с ней – как раз то, чего требует её разум.

Мальцев замолчал.

– Ты сказал «как кошка», и я тоже кошку представила… – произнесла Женя, словно говорила сама с собой. Затем обратилась к Мальцеву: – А ты откровенен! Даже не знаю, хорошо ли это. Опасно с тобой!

– Почему?

– Откровенность притягивает.

– А это плохо?

– Я не сказала «плохо». Я сказала – опасно!

Они помолчали. Потом Мальцев осторожно спросил:

– Женя! А мы целоваться сегодня будем? Или опять – сначала оденемся?

– Да, через пять минут выходить уже… Так что давай уже немножко поцелуемся.

И, отставив, чтобы не уронить, недопитую чашку, придвинулась к Мальцеву поближе…

На улице сегодня подморозило. На чистом небе ярко сверкали звёзды, лунный серп висел над крышами пятиэтажек…

– О чём ты пишешь? – спросила Женя после того, как они оказались за оградой.

– В смысле «о чём»?

– Ну, нетленка твоя про что? Любовь там, убийства иль, мож, фантастика какая?

Мальцев рассмеялся:

– Именно про любовь и убийства! Так, чтоб одно с другим связано было.

– Я почему-то так и подумала!

Он сморщился.

– Хочешь, вкратце один рассказец перескажу? Буквально в пару слов. А то как-то не по себе от твоего «так и подумала».

– Да? Ну рискни! Разбавь нудную действительность полётом фантазии.

– Хорошо. Слушай!

И, набрав побольше воздуха, Мальцев заговорил.

– Начинается с того, что три старых товарища пришли на кладбище помянуть четвёртого, погибшего тридцать лет назад при пожаре. Весельчак был когда-то, душа компании, без него совсем не то теперь. Вот разговаривают, прошлое вспоминают. И выясняется, что сами же они этот пожар и подстроили! Потому что узнали, что душевный этот (по имени Толик) исправно пользует их жён. Причём всех трёх, по очереди. Вот как узнали, так и отомстили, устроили ему несчастный случай. О чём теперь очень сожалеют. Но не от угрызений совести, как можно подумать, а оттого, что жизнь семейная ни у одного из них так и не сложилась. Все трое теперь одиноки: как только дети выросли, жёны их побросали. Да и сами дети внимание оказывают всё реже… И вот теперь, пока болтают между собой, всё больше вырисовывается тезис, что «Толик-то был нужен! Без Толика ни одно колесо не крутится». Пока доставлял жёнам радость, те как-то мирились с корявостью брачных уз, а не стало его, постепенно всё и рассыпалось.

Мальцев развёл руками.

– Ну, это вкратце если…

– И чем кончается?

– Ничем… Посидели, помянули да и разошлись по домам, каждый к своему одиночеству.

– Нереально как-то… – фыркнула Женя.

– Ну так ты ж фантастику просила, – парировал он.

– И у тебя всё… Такое?

– Какое?

– Ну… Про любовь. Запретную…

– Любовь, по-моему, всегда запретная, – усмехнулся он, не желая развивать тему творчества.

Женя вдруг остановилась и пристально на него посмотрела.

– А ничё, смешняво! И толково! Как будто и правда и неправда.

Она ещё немножко подумала, наморщив лоб.

– А ты, похож, эксперт в теме-то! Не в первый раз к столу присел!..

В улыбке её мелькнуло подозрение.

– Да ну, какой эксперт?.. Так – схемка, чтоб проблему обозначить.

Она покачала головой.

– В первый раз я тебя с волком сравнила, а сегодня сперва лисом показался, а сейчас вдруг козликом стал.

– Козликом? Это, типа, козлом, но так, чтоб не обидеть?

– Да нет! Козёл – это друг твой Зайкин. Матеус который. А ты – козлик. Дружелюбный такой, ласковый даже. Только хитро уже в огород поглядывает, шажок за шажочком к капусте подбирается.

– Так я и подбираюсь! – честно признался Мальцев, широко ухмыльнувшись.

– Вижу! – сказала Женя и внезапно прижалась к спутнику. – Холодно, блин! Замёрзла как псина! А ты искусатель! Но при этом, кажись-таки, очень романтичный козлик. Не козёл!

– Не козёл! – великодушно согласился Мальцев. И тут же прибавил: – Однако словечки у тебя мудрёные: искусатель, прижмакаться…

– А что? Не нравятся?

– Наоборот. Хоть в блокнот записывай да используй где-нибудь.

– А это у меня играшки такие. Чтоб весельче жить было.

Несколько шагов они прошли, обнявшись, молча. Затем она отстранилась:

– Ты романтичный. А я вот не знаю, есть ли во мне романтика. Способна ли я любить?.. Я ведь даже детей своих не люблю.

– В смысле – не любишь? – удивился он.

– Ну, то есть люблю, конечно! Даже сильно… Но я ведь на работе вижу, как родители чад своих любят. Тискают, ласкают, чуть не в попку на́ людях целуют, не стесняются. Разум теряют от чувств… А я как-то холодно, головой к своим отношусь, а не сердцем.

– Надо же! – Мальцева удивил поворот темы. – Необычно… Хотя я не знаю, как должно быть. Я вот свою дочку люблю, но в попку целовать не пробовал… Сейчас ты сказала, представил… Но она большая уже, я как-то и постеснялся бы… Наверно, все люди разные просто… Но мне странно, что ты вдруг решила об этом сказать.

Она пожала плечами.

– Я ж говорю: откровенность притягивает. Доверять начинаю. Да и привыкаю, наверно… Мне нравится, что с тобой говорить можно. В этом что-то новое для меня… Я привыкла всё смешками да прибаутками… С тобой по-другому…

– Я рад, что с тобой познакомился.

– Я тоже…

Они дошли до того же поворота, что и в прошлый раз, и, вскользь поцеловав друг друга в щёчку, расстались.

1.10. Сказка

Пока Мальцев ехал в троллейбусе и затем шёл от остановки к дому, голова его работала в двух независимых друг от друга направлениях сразу. Во-первых, он думал о Жене. Мысленно продолжал с ней диалог, задавал какие-то вопросы, давал ответы на те, что задавала она, и боялся, что подобная игра воображения может увести его в сторону от реальности.

Второе направление касалось творчества. Ещё вчера вечером он задумал рассказ. И теперь горел желанием как можно скорее добраться до компьютера.

Пока компьютер грузился, поставил греть чайник. Дождался, когда закипит, заварил и углубился в набор.

Быстро набросал полторы странички… Остановился. Вышел на кухню. Чай остыл, так что пришлось разбавить его кипятком. Сделав пару бутербродов, он быстро перекусил, после чего вернулся в комнату и перечитал только что написанное.

Оно показалось невообразимой чушью. Набором плохо составленных словосочетаний. Удалять не стал, но закрыл файл, сохранив его под названием «Набросок…» с указанием сегодняшней даты.

Вместо него открыл свою старую сказку. Ту, что когда-то принесла успех. Подумал, что не перечитывал текст уже года два. Вначале, после шумного успеха, как и многие на его месте, он попытался скорее выбросить её из головы. Переключиться, чтобы тень старой работы не нависала над новой. Потом один раз как-то перечитал – и снова отложил.

И вот теперь вновь решил глянуть. Начал и, пробегая абзац за абзацем, прочёл без остановки до конца.

Далеко на востоке и немного к северу от наших мест, в стороне от большой дороги, на многие километры простираются леса, непроходимые настолько, что кажется, будто никогда вовеки не ступала здесь нога человека. Так думал и я, пока не наткнулся среди деревьев на древние развалины. Заворожённый, шёл, продираясь через подлесок, находя тут и там следы старинных строений, одиночные камни, а кое-где даже поваленные временем куски стен, давно поросшие травой и обжитые муравьями…

Но больше всего удивила меня встреча со старухой, столь древней на вид, что, казалось, одно дуновение ветра способно разметать её в пыль.

Старуха как будто возникла из-под земли и уставилась на меня неподвижными глазами. Я вздрогнул: угольки зрачков застыли в прозрачных озёрах белков. Несмотря на ветхий вид старухи, взгляд этот был чрезвычайно осмысленным и целеустремлённым, словно взор хищной птицы, выглядывающей из-под облаков добычу. Через секунду я понял, что добычей был я…

– Здравствуйте, бабушка! – произнёс я, вежливо поклонившись, словно подчиняясь чужой воле и сам себе удивляясь.

– Какая я тебе бабушка? – проскрипела в ответ старуха, словно услышав оскорбление, но тут же сменила тон на более ласковый – А впрочем, наверно, бабушка и есть… Зачем пожаловал, путник, во владения мои?

– Брожу просторами земными, ищу правду и неправду, быль и небыль, – ответил я так, чтоб ненароком не обидеть её.

– Быль и небыль, говоришь?.. – взгляд стал ещё пристальней, и паутина глубоких морщин подёрнулась в усмешке. – Что ж… Коль не врёшь, пойдём, покажу тебе такую быль, что давно уже небыль.

Она повернулась, стукнула своей палкой-посохом о землю и пошла, шаркая, по траве, не оборачиваясь, словно зная, что я безропотно иду за ней. Несмотря на ветхость, передвигалась она быстро, даже, я бы сказал, по-юному легко, продолжая постукивать палкой оземь, и после каждого постукивания, как казалось мне, густой лес расступался, раскрывая впереди ровную тропинку, которая смыкалась сразу за моей спиной.

Шагали долго, но вышли наконец на поляну, на которой там и здесь торчали из земли бугры, бывшие, видимо, когда-то камнями, но давно покрытые перегноем и заросшие травой.

– Нечасто встречаются люди в этих краях, – промолвила старуха, не по годам ловко присаживаясь на одну из кочек, видимо, хорошо ей знакомую.

– А сама-то ты, бабушка, откуда будешь? – спросил я, садясь на соседнюю.

Старуха не ответила, лишь пристально посмотрела на меня. Затем закрыла глаза и заговорила. Говорила она так, словно в сотый раз пересказывала эту историю и знала каждый поворот мысли; и от плавности слов дребезжавший поначалу голос её стал вскоре казаться мне отчётливым и ясным.

– Видишь все вот эти камни? – начала она рассказ и, не дожидаясь очевидного ответа, продолжила…

– Когда-то на этом месте располагалась столица древнего царства. Название её тебе ничего не скажет, но был это красивый светлый город, жили в нём многочисленные ремесленники и мастера, а также художники и артисты. Весело и без бед жили горожане, а с ними и жители окрестных сёл, и ни на миг не смолкало веселье в древнем царстве… Возможно, из-за того, что трудолюбивы и жизнерадостны были здесь люди, а возможно, оттого, что правили ими мудрый царь Додон и прекрасная жена его царица Елена. Крепко любили царь с царицей свой народ, заботились трудом и чаяниями его, и народ за это платил им тем же.

И не кончался в городе праздник ни летом, ни зимой, и весёлые песни лились по улицам до глубокой ночи, когда ничего уже не видно, и лишь Млечный Путь освещает небо. Двадцать лет без малого правили в городе и царстве Додон с Еленой, и казалось, что на веки вечные пришло к людям счастье, потому что на смену им подрастали наследники – благородный и добрый царевич Елисей, юноша шестнадцати лет, и сестра его младшая Лариса, обещавшая стать со временем краше и мудрее собственной матери.

Но однажды откуда ни возьмись появился в местных краях враг коварный да жестокий: злобный Хан с ордой своей бесчисленной. И пришёл с войной на царство Додоново, и вмиг покорил земли, стольный город окружающие, а саму столицу в осаду взял.

Вышел тогда царь к народу и призвал всех, кто в седле сидеть может и меч держать в силах, собраться дружиною и дать отпор Хану злобному. Весь как один поднялся народ, и первым вызвался сын его – царевич Елисей. Но удержала его мать словами мудрыми:

«Никто не знает, чем битва закончится, ибо многочисленно воинство ханское. Должен остаться ты в городе и друзей своих, юношей, оставить с собой. Пусть отцы и братья ваши старшие нынче в бой идут. И коль вернутся с победою, будет кому встретить и сменить их в труде ремесленном. Ежели же биты будут отцы и братья, то пусть затаят в душе ненависть, чтоб затем отомстить захватчикам».

Возроптать хотел царевич, но сказал ему отец: «Не прекословь матери, ибо мудра она. Вижу: силы нашей на борьбу с Ханом злобным недостаточно может статься. И понадобишься ты и друзья твои ради подвига. А сегодня мал ты ещё, чтобы кровь понапрасну проливать свою!»

С теми словами скорбными простился Додон с сыном, поцеловал на прощанье дочь, крепко обнял жену и наутро отправился с дружиною биться с войском вражеским не на жизнь, а на смерть…

Три дня и три ночи продолжалась битва лютая. Ни на миг не смолкал звон мечей, и кровь рекой залила степь широкую… Но становился тот звон всё слабее и на утро четвёртого дня стих совсем. Потому что не осталось никого от храброй дружины Додоновой, и сам царь погиб, на куски порубленный…

И потребовал Хан ворота ему открыть, пообещав сжечь дотла стольный город, а оставшихся в нём жителей казнить и в рабство отдать… Тогда повелела царица подать себе наряды лучшие и открыть ворота победителю. Сама же вышла к нему с поклоном и улыбкою, словно много лет ждала освобождения. Сыну же, Елисею, сказала так: «Не гневайся на меня, сын единственный. Каждому своя судьба и подвиг свой. Должна я сделать так, как сделаю. Когда же придёт твой черёд – поквитаешься сполна за отца с матерью».

При виде красоты Елениной возликовал злобный Хан, и даже свирепый взор его на время смягчился, помутившись зовом похоти. И приказал он ей стол накрыть для себя и своих военачальников. И три дня пировали захватчики, ласкаемые царицей и её слугами. Когда же закончился пир, повелел Хан не сжигать гостеприимный город, а лишь городские стены порушить. Жителей же обязал присягнуть на верность себе и дань исправную платить. После чего отправился с войском в новый поход…

Присягнула первой Елена, присягнул за ней и весь народ. Лишь детей своих она обманом укрыла, чтоб избавить их от присяги мерзкой.

«Помните, дети, – сказала им, – какой ценой жизнь ваша куплена. Придёт срок, и должны вы будете освободить город, чтобы снова сделать его людей счастливыми. Меня же не осуждайте, а помните слова мои».

И стал с тех пор стольный город городом невольным. И платили жители его дань Хану злобному, а Елена – царица бывшая – всякий раз хлебом-солью да ласками встречала его, когда наведывался. И не ведал Хан, что день и ночь куются в глубоких подвалах городских мечи острые, и учатся биться без страха юные жители города. И руководит ими молодой царевич Елисей, не только готовый жизнь отдать, но и в победе уверенный.

Год миновал, другой, третий… Обратно из похода с ордой усталою возвращался злобный Хан. И устроил в городе привычный трёхдневный пир. Когда же минули три дня, наказал сыну своему с войском отправляться дальше – домой, сам же с отрядом небольшим подзадержаться решил в городе. Не насладился, видимо, встречей и лаской царицыными… Почуял ханский сын недоброе, но возражать отцу не решился, и, как рассвело, ушёл вместе с войском в сторону родную – восточную… А тем же вечером выскочили из подвалов дружинники царевича Елисея, в куски порубили отряд ханский, самому же Хану голову отрубили.

И готовы были праздновать, но призвала сына Елена и сказала ему:

«Рано радуешься, сын! Видно, забыл ты цену, что пришлось родителям заплатить за жизнь твою! Возьми эту голову и отдай сыну ханскому, пусть запомнит, гадина, чем зло заканчивается! Когда ж вернёшься с победою, примешь трон отца своего и станешь царствовать справедливо, как прежде».

Бросился царевич в ноги матери.

«Ничего не забыл я, матушка! – отвечал ей. – Ждал лишь твоего благословения. Сей же час пустимся мы в погоню и исполним всё, как велишь».

Сказано – сделано. Оседлали коней быстрых дружинники Елисеевы и кинулись в погоню за ордами ханскими. Когда ж нагнали, напали на них с таким остервенением, что побежали враги в разные стороны, хоть и больше было их раз в несколько. Потому что помнили дружинники кровь отцов и братьев своих, слёзы матерей и сестёр.

И не вышло на этот раз битвы лютой, а случилось побоище. Потому что разметали и разбросали дружинники ордынцев в разные стороны и кололи, рубили, топтали копытами конскими до полного поражения.

Сам же Елисей принялся искать сына ханского. Спрятался тот за повозкой опрокинутой и мёртвым прикинулся. Но нашёл его Елисей то ли по запаху гнусному, то ли как по-другому ещё, только выволок из кучи добра рассыпанного и меч к горлу приставил.

«Вспомни, гнида иноземная, сколько зла принёс отец твой на землю нашу! Погляди же на него перед смертию и помни, что принял он погибель позорную: не воина, а насильника!» С тем выхватил из мешка походного голову мёртвого Хана злобного и ткнул её в морду сыну его. Но замешкался при этом и не увидел, как поднял тот с земли кинжал. И внезапно вонзился тот кинжал, ханским сыном брошенный, в самое сердце царевича, и рухнул Елисей, словно срезанный косою острой стебель соломенный, на сына ханского, и меч его пронзил того насквозь.

Так и найдены они были вскоре: сын ханский, мечом к земле пришпиленный, царевич Елисей поверх его и голова ханская, поодаль лежащая…

На другой день воротились дружинники домой с великой победой, но была та победа омрачена гибелью молодого царевича. При виде сына своего побелела лицом Елена, но не заплакала, а речь молвила:

«Хотела я трон мужний сыну своему передать, чтобы правил он вами справедливо, как прежде. Да не судьба… Видно, придётся самой, покуда дочь Лариса подрастёт, замуж выйдет да образумится. Так что примите правление моё, а каким будет оно – Бог покажет. В трудное время сохранила я город от разрушения, позвольте мне же и восстановить его…»

Обрадовался народ мужественным словам Елены, и принялись горожане обустраивать город с новой силой. И вскоре понеслись по улицам его прежние песни и начались праздники до зари.

Но в один из дней вышла к народу царица, в чёрное платье облачённая. Была она бледнее бледного и речь сказала суровую.

«Что-то очень быстро развеселились вы. Видно, забыли, какой ценой ваша свобода куплена?! Не остыл ещё в земле юный царь Елисей, а вы поёте и пляшете уже. Вспомните же, что не успел спаситель ваш ни радостей земных отведать, ни заботы отцовской. И устыдитесь!»

С тем повелела царица возвести памятник сыну своему на центральной площади, а покуда не будет возведён, объявила всенародный траур и запретила всякое веселье.

С пониманием отнеслись люди к словам правительницы, ибо священно горе материнское. Прекратили гуляния, прервали песни весёлые и принялись дружно строить памятник царевичу. Когда же построили, то вновь появилась перед народом Елена, мрачнее мрачного и чернее чёрного.

«Так, значит, любите вы спасителя своего, что памятник ваш от соседней улицы не виден даже? Такой ли памяти достоин тот, кто жизни не пожалел за то, чтоб жили вы теперь мирно и весело? Должен же памятник стать таким, чтобы отовсюду в городе виден был. И чтобы любой из вас всегда помнил, кому счастьем обязан».

Преклонили головы люди, ибо была в словах Елены правда, хоть грустная, но справедливая. Сломали только что построенный памятник и принялись строить новый. И покуда строили его, продолжался великий траур и не слышны были в городе ни песни, ни пляски.

Но когда готов был новый памятник, оказалось, что и этот мал. Ибо не одним лишь городом царство исчерпано, а и сёлами на многие вёрсты вокруг. Когда же велела царица возвести памятник ещё выше, осмелились возразить ей мастеровые. Дескать, если сделать выше – рухнет тот памятник от сильного ветра, да и вблизи не виден будет совсем…

Осерчала Елена. Велела заточить в темницу главного мастерового до полного вразумления. Когда же и выйдя из темницы не вразумился мастеровой, велела она вместо одного памятника построить по памятнику в каждом селе.

Так и повелось с той поры. Дни за днями бегут, месяц за месяцем…

И вот в каждом селе уже по три памятника стоит да на улицах города по два, а всё не слабеет горе матери. Каждый вечер, в комнате одна оставаясь, оплакивает она сына своего, храброго царевича… А днём повелевает строить новые памятники. И к каждому новому лично приходит поклониться и цветы живые возложить…

Послушен ей, как и прежде, народ. И строит памятники по первому слову. Но замечать стала вскоре Елена: нет больше в людях той любви, что видела она прежде. И стоит ослабить ей бдительность, как норовят они то песню спеть, а то сплясать чего. Спасителя же своего, доблестного царевича Елисея, забыть хотят, словно сон дурной. И на памятниках его тут и там стали углем да мелом рисунки делать, пока не видит никто…

А тут ещё дочь Елены – Лариса – подросла и замуж запросилась. Дескать, женихов вокруг видимо-невидимо, а она вынуждена в царских хоромах, словно в темнице, сидеть, траур по брату блюсти.

«Посмотри, – говорит, – как под солнечным светом наливаются девушки румянцем юношам на радость. Одна я, солнца не видя, живу, как луна бледная».

Поглядела на неё мать, ничего не сказала, а молча пошла молиться. Потому что поняла – без помощи небесной не совладать ей с ропотом человеческим. Ибо неблагодарны люди по сути своей и не хотят помнить имя спасшего их и подвиг его.

И услышана была молитва её в небесах. И с той поры перестало светить солнце в городе и окрестностях его. Стоило лишь забрезжить рассвету, как набегали отовсюду облачка, и не видно было светило дневное до самого вечера. А по полудням ещё и дождь проливался с той поры неизменно. Лишь ночью, при луне, оставалось небо ясным, звёздами усеянным.

Призвала тогда Елена Ларису к себе и спросила её:

«Довольна ли ты теперь, дочь моя? Нет больше солнца в отечестве нашем. Нет больше праздников, и не будут девушки румянцем наливаться юношам на радость, а тебе на зависть. Могу ли ещё что-то сделать для тебя, чтобы вспомнила ты, чьей сестрой являешься?»

«Можешь, – дочь ей ответила. – Отмени траур и оставь трон».

«Ни за что! – вскричала царица. – Ибо если уйду и трон оставлю, вмиг люди памятники разрушат. И забудут всё, что сделал для них сын мой и брат твой».

«Тогда я уйду! – сказала ей Лариса. – Не гневайтесь, матушка. Или гневайтесь – неважно теперь. Буду я в народе простолюдинкой жить, может, счастье ещё своё найду. А в хоромах царских лишь сырость живёт, и плесенью душа моя покрывается».

Сверкнула на неё очами Елена.

«Коль предать решила – уходи и не возвращайся более! Чтоб не слышала я никогда больше о тебе, ибо нет у меня дочери. А есть лишь сын – молодой царь Елисей».

Ушла в народ дочка царская. Ушла простолюдинкою, голову платком прикрыв. Надеясь, что не узнают её люди в городе и за свою примут. Но не угадала. Ибо ждали её здесь. Потому как давно в народе смута народилась. Надоело людям песен не петь и жить в вечном трауре. И собрали они рать, дабы идти во дворец с оружием, охрану перебить, а царицу Елену опостылевшую из города выгнать. Потом памятники с землёй сравнять, тучи разогнать над городом и устроить праздник великий, с песнями и плясками. На место же царское её – царевну Ларису – посадить. И присягнуть, надеясь на справедливость её.

Теперь же, встретив Ларису в городе, отвели её люди к главному бунтовщику. Был тот бунтовщик одним из тех, кто орду ханскую вместе с царевичем преследовал. Отличился тогда отвагой и доблестью. Теперь же, при виде Ларисы, предложил ей вместе с собою народ возглавить.

Но ответила юная царевна:

– Неверно понимаете вы справедливость, ежели предлагаете мне изгнать собственную мать. Быстро забыли вы, как в сражении пал муж её, отец мой, царь Додон, как сохранила она город во время гнёта ханского и как погиб сын её, любимец ваш царевич Елисей. Её это город, и оставаться здесь царствовать она право имеет хоть на веки вечные. Кому же не нравится правление её, волен как я поступить – уйти навсегда отсюда и собственный город основать. Вдали, где не будет вспоминаться страшное время ханское и где забудется навсегда подвиг брата моего.

Подивился словам царевны главный заговорщик. Призадумался. И решил, что права дева юная и не следует бунт устраивать против царицы своей, и без того горем убитой. Приказал воинам своим отменить выступление, а взамен дал время на сборы. И однажды ночью все как один вышли жители из домов своих и покинули город…

Никто не знает точно, что с ними дальше было, но ходит слух, что основали горожане где-то далеко новую столицу и новое царство, где правят потомки Ларисы и мужа её, бывшего главного бунтовщика…

И позабыли в том царстве о гнёте ханском, и не почитают великий подвиг царевича. И песни весёлые поют, и плясками праздники отмечают.

Царица Елена же, проснувшись поутру, узнала, что никого в городе нет, кроме её самой да стражи её. И, подумав, отпустила стражников на все четыре стороны, поскольку незачем стало охранять её. Стражники же, поразмыслив, подались в разбойники на большие дороги, ибо ничему другому не были обучены.

Осталась Елена в городе одна. Целыми днями бродила она теперь по заброшенным улицам, останавливаясь возле памятников и возлагая цветы на них. Никто не мешал теперь горю её: ни дожди, ни солнце, которое теперь снова светило над бывшим городом, медленно иссушая его. Гнили постройки деревянные, зарастали улицы травой и деревьями… Но одно лишь тревожило старую мать: после смерти забудется подвиг сына её и некому будет оплакать его. И тогда обратила она взгляд к небесам и стала просить их сделать так, чтобы не был забыт подвиг царевича.

Старуха, опираясь на посох, поднялась с камня и прошла через поляну туда, где лежала огромных размеров глыба.

– Много веков с тех пор прошло, – вздохнула она. – Ничего не осталось от города, некогда цветущего. Разве что обломки неясные да камень вот этот. Был этот камень некогда пьедесталом памятника царевичу Елисею. Нет уж давно памятника, а только пьедестал этот да память материнская…

Сказав это, старуха достала откуда-то, точно по волшебству, маленький букетик лесных цветов и положила на ступень в пьедестале. Затем шагнула за глыбу и растворилась за деревьями.

Я поднялся со своего камня и последовал за ней. Но старухи нигде не было, и на оклики мои лес отозвался лишь шорохом листьев. Она исчезла так же внезапно, как и появилась. Лишь букетик цветов остался напоминанием о том, что всё это мне не пригрезилось…

…Плохо помню, как возвращался я из леса на большую дорогу. Не потому, что устал или труден был путь, напротив: путь почему-то был лёгок, и дорогу я как будто знал теперь. Причиной были мысли, внезапно нахлынувшие.

Где граница, после которой любовь переходит в безумие, а память о подвиге становится пагубнее вражеского нашествия? И кто та старуха, что встретилась мне? Не сама ли бывшая царица Елена, которой небеса подарили бессмертие во имя памяти о сыне?

Ничто, однако, не прояснилось в голове моей, сколько я ни раздумывал. Потому, вернувшись, решил эту историю записать. Возможно, захочет кто-то ответить, прочитав её? А коль не ответит, так послужит она хотя бы памятником подвигу, давно забытому. И не только ему! Ведь в истории, поведанной мне старухой, много есть того, что памяти достойно. И подвиг царя Додона, жизнь за свободу отдавшего; и подвиг жены его, во спасение города чести не пожалевшей, с тем, чтоб со временем месть свершить. И подвиг сына их, царевича Елисея, город освободившего; и поступок Ларисы, насилия не допустившей и предавшей прошлое забвению…

Странная история, одним словом.

Конец сказки

Дочитав, Мальцев взглянул на часы. Всего-то двадцать минут прошло. А сколько чувств и воспоминаний успело пронестись перед глазами…

Взял телефон и набрал номер Леонида Бакланова.

– Хочу завтра после работы зайти к тебе.

– Так виделись вчера только!..

– Вопрос есть.

– Если серьёзный – задай прямо сейчас. Я пока помозгую.

Мальцев немного помычал в трубку, словно подбирая правильные слова.

– Что ты думаешь о природе творческого вдохновения? – спросил затем.

– Ничего себе! – присвистнула в ответ трубка. – Ну, приходи, поговорим…

2.1. Бакланов

День на работе выдался непростой. Кроме ремонта двух токарных станков, пришлось долбить лёд вокруг цеха. В обязанности слесарей эта работа не входила, однако всегда ложилась на их плечи.

– Не станочники же будут этим заниматься! – говорил каждый раз механик. – Они на сдельщине, а вы – на окладе. Им за свой рупь работать надо, а вам побоку, чем заниматься, лишь бы время шло.

В результате второй из станков починить так и не успели, а вечером к нему присоединился ещё один, теперь фрезерный… Механик получил нагоняй от начальника цеха и наорал с досады на подчинённых. Впрочем, Мальцева это не расстроило: на работе он предпочитал работать, а не выяснять отношения, и даже во время перекуров редко присоединялся к разговорам товарищей.

Но от активной долбёжки ломиком теперь болели кисти рук, а на безымянном пальце правой руки образовалась и успела лопнуть мозоль. Пришлось идти в раздевалку, чтобы залепить её пластырем. А в конце смены сорвать этот пластырь и на его место наклеить новый.

– Лёня! Не передумал? – позвонил он Бакланову, выйдя из проходной.

– Подходи! Ничего, кроме молока, не бери. Если только себе – перекусить чего.

И заскочив привычно в магазин, Мальцев направился к другу.

– Не ожидал, что твои вопросы могут поставить меня в тупик, – привычно, без раскачки взялся за тему хозяин, едва Мальцев занял «гостевое место» на диване. – Потому что вдохновение, о котором говорят разные поэты и художники, действительно берётся непонятно откуда. У меня же вдохновение совсем другое, но, наверно, и оно имеет право на такое название?

– Готов выслушать твою версию! – кивнул Мальцев.

– Разумеется! Коли сам спросил на ночь глядя. Думать заставил. Теперь слушай. Я – инвалид. Но у меня есть мозги и жажда исследовать мир, в который я пришёл. И когда мне удаётся что-то открыть, то всегда очень хочется поделиться этим с другими. Открытием я называю новое понимание того, о чём, возможно, знал и раньше.

– Например? – немедленно спросил Мальцев.

– Ну-у… Вот все образованные люди знают, что скорость света – максимально возможная в природе, а почему – никто не задумывается! Закон такой – и этого достаточно. А вот если ты вдруг понял причину – значит, открыл нечто новое; только чаще всего это никому не интересно. Как правило, людям хватает старого понимания, новое только мешает. Даже мне! – рассмеялся он. – Вот потому-то открытия так редко случаются.

– И что? Открытия порождают вдохновение?

– Не сами открытия… Радость от них! Непонятно откуда рождается новая вера, которая и толкает творческий потенциал.

– Любопытно! Ну-ка, поточнее! – заинтересовался Мальцев.

– Ну, занимаешься ты каким-нибудь исследованием. Грызёшь, так сказать, гранит науки… Ищешь некую истину, закономерность. И вдруг, откусив очередной кусок, внезапно понимаешь, что весь твой гранит оказался базальтом. И это внезапное открытие приводит к тому, что ты начинаешь виртуозно строить новую модель Вселенной – уже не на гранитной, а на базальтовой основе.

Мальцев помолчал, обдумывая услышанное.

– Ты сказал об откушенном куске. Получается, когда ты его кусал, никакого предчувствия открытия и, следовательно, вдохновения не было?

– Нет. Была только работа. Рутина, от которой ты ждал совсем другого результата. Искал дорогу в Индию, а внезапно открыл Америку.

– То есть природа вдохновения иррациональна?

– Я бы сказал иначе: она не поддаётся рациональному исчислению. Потому что начинаешь ты петь одну песню, а заканчиваешь совсем другой. Но одно рациональное условие всё-таки есть: чтобы иметь шанс выиграть в лотерею, надо покупать лотерейные билеты!

– Вот! Именно этот ответ я и хотел услышать! – вскричал Мальцев, подскочил с дивана и несколько раз прошёлся по комнате. Бакланов следил за ним, привычно меняя угол обзора положением колёс кресла, а не поворотом головы. Затем, видимо, устав вращаться вокруг своей оси, произнёс:

– Не мельтеши! Сядь на место и расскажи, что тебя ко мне привело?

Мальцев остановился.

– Да. Действительно.

Сел, немного подумал и заговорил:

– Вчера перечитал свою сказку. И вспомнил твои слова, что она вышла у меня случайно. Как будто её писал не я. Тем не менее писал её всё-таки я. А вдохновили меня два совершенно разных события, о которых сейчас расскажу!

Первое случилось задолго до, семь лет назад. Я ещё в автосервисе работал. Одного парня с работы тогда на улице ночью убили хулиганы. Деньги хотели отнять, а он не дал. Каратистом оказался, решил проучить наглецов. Как потом один мужик пошутил: был бы бегуном, может, и жив бы остался! А так – настучали крепко, он и умер… Хулиганов взяли по горячим следам, сроки какие-то дали… Но не в них дело. Просто мы с ребятами на похороны пришли, и нас на поминки позвали. Домой. Мать парня – лично каждого.

Так вот: среди ритуальных блюд не было алкоголя. Только кисель. Почему так – до сих пор не знаю, но атмосфера за столом оказалась крайне гнетущей.

Мать парня когда-то работала в исправительной колонии. Полжизни в тюрьме преступниц охраняла. От этого или нет, но поминки она вела будто допрос с пристрастием. Заставила каждого по очереди встать и сказать несколько слов о сыне, портрет которого висел здесь же. Пришлось мужикам срочно вспоминать какой-нибудь случай, в котором парень проявил себя героем. А что вспомнишь, коли он после армии всего год проработал? Однако обидеть мать никто не решился. Мужики молча ели гречку с горохом, но каждый в свою очередь встал и что-то сказал…

Разошлись подавленные, как будто виноватые! Так эта мать на выходе велела дать ей свои телефоны! «Я, – говорит, – вас на сорок дней позову!» И позвала! И все, как под гипнозом, пришли. Ни один не прикинулся, что ногу сломал… И на сорок дней пытка повторилась!

В общем, выйдя из квартиры, мы оба раза с мужиками скидывались и тут же, в соседнем дворе за столиком, ужирались, как свиньи! Хорошо, что лето было… Не столько даже пацана поминали, сколько стресс снимали.

Вот этот, первый случай крепко сидел в голове несколько лет, но я всё не знал, как его можно использовать…

…А второй – он даже и не случай… Девушка у нас одна была – это уже на заводе… Она давно работала, а я только устроился и поначалу ни на кого внимания не обращал. Потом заметил её и сразу, как говорится, поплыл. Выше меня ростом, темноволосая, стройная, немного даже худощавая… Во взгляде словно какая-то гипнотическая сила. И попал я под этот гипноз крепчайше! А жил в то время ещё с Надей и официально изменять ей не собирался. Но в мыслях!..

Она улыбалась при встречах, была приветлива, говорила «здравствуйте» или «доброе утро», но один её вид внушал мне панику. Страх простолюдина перед аристократкой. Кажется, скажи она: «Прыгни с крыши!» – прыгнул бы! Пока не знал имени, называл её Снежной Королевой, потом только по имени-отчеству: Ольга Николаевна, хотя она моложе на три года. Не знаю, во что бы это вылилось… К счастью, она резко исчезла: уволилась и уехала в Питер, так что больше я никогда её не видел.

Вот когда узнал, что она уехала насовсем, тогда и написал эту сказку. Писал так, словно говорил для неё, с ней и о ней. Но что интересно: когда закончил – она меня отпустила! Ни разу больше не вспоминал; сейчас даже удивляюсь той силе, которую она надо мной имела… И, если честно, почти забыл её, если вдруг встречу на улице, может, и не узна́ю! Зато поминки до сих пор помню хорошо.

Бакланов поёжился в своём кресле, будто озяб.

– Ты что-то недоговариваешь, – произнёс он.

– С чего ты решил? – опешил Мальцев.

– Природа вдохновения, поиск и женщина – это три величины, задающие базис смыслового пространства. Которое тебе не нравится, потому что ответ вроде бы есть, а вдохновение отчего-то не приходит.

– Ну-ка, ну-ка… Продолжай! – Мальцев был изумлён. Но Бакланов поморщился.

– Чего тут продолжать? Ты недавно познакомился с дамой; она тебе нравится, будоражит, но вдохновения нет. И ты думаешь: не сбежать ли от неё, пока дело не зашло слишком далеко. Так ведь?

– Именно так! – Мальцев с шумом выдохнул. – Всё совсем не так, как я ожидал!

– Это жизнь! – ответил Бакланов. – Здесь всё всегда не так, как мы ожидаем. Но я не стану ничего тебе советовать. Свои решения ты должен принимать только сам. А что касается вдохновения – никто не знает, за каким откушенным куском гранита откроется дверь в базальтовую Вселенную.

– Спасибо! – Мальцев поднялся. – Ты меня успокоил. А то я весь день сегодня сам не свой. Не смею больше отнимать твоего времени!

– Не за что! Всегда рад с тобой поговорить! А твой вопрос о вдохновении оказался, как ни странно, очень кстати. Я тут недавно решил тоже литературой заняться. Как ты можешь догадаться, довольно специфической.

– Серьёзно?! Правда?

– Да. Затеял сразу две повести. Одну почти закончил, вторую едва начал. Не претендую на успех, но тебе со временем покажу. Надеюсь, прочтёшь?

– Разумеется!

И гость побежал в прихожую одеваться.

2.2. Женя

Заскочив после работы домой и наспех перекусив, Мальцев отправился в Заречный. Пока ехал, думал о необходимости держать в руках сразу несколько нитей. Его рабочий день заканчивался в шестнадцать пятнадцать, ещё полчаса уходило на дорогу, а уже в пять со своей работы выходил Зайкин. Который по пути на остановку любил «заглянуть к старому товарищу» с неизменным стаканчиком водки и краюхой чёрного хлеба в кармане. Евгения же работала до семи, но появляться в садике раньше шести не имело смысла, так как там было полно детей и воспитателей, которые, как правило, вслед за последними детьми и уходили.

Поэтому ехать в садик сразу не имело смысла, но и надолго задерживаться дома было боязно: появившийся Матеус далеко не всегда ограничивался стаканчиком и мог начать задавать вопросы, куда и зачем собрался его друг? Не по бабам ли? Врать Мальцев не любил, правду говорить не хотел, а потому, чтобы избежать встречи с прапорщиком, надо было удрать из дома до десяти минут шестого. Старый солдат, не увидев в окнах света и не получив ответа по телефону, никогда не задавал лишних вопросов, а попросту шёл мимо – на остановку. Однако, добравшись до Заречного, Мальцев ещё почти полчаса слонялся между домами, дожидаясь условленного времени.

В прошлый раз он подошёл к садику в самый последний момент и тут же наткнулся на бывшую жену, которую видеть не хотел. Зато сегодня был встретиться не против, но, разумеется, так, чтобы это выглядело чистой случайностью. Поэтому сейчас он проехал на троллейбусе лишнюю остановку, чтобы пройти в сторону садика со стороны дома, в котором она живёт.

«Если встречу, поболтаем немножко, и уйду», – подумал, зная, что Надя, легко вступая в разговор, так же легко его и обрывает, и расстаться с ней не составит труда. Скажешь «мне пора» – она улыбнётся, ответит «всего хорошего», тем дело и кончится, беги куда хочешь.

Но получилось не так, как он планировал.

Потому что Надя действительно встретилась ему недалеко от дома, но оказалась не одна, а с давешним, всё тем же пухлым мужчиной с масляными глазами. И мужчина этот оказался совсем не таким, каким можно было представить ухажёра.

Не успел Мальцев, поздоровавшись, дежурно кивнуть ему и пройти мимо, как тот протянул руку.

– Здравствуйте, молодой человек! Меня зовут Павел, я руководитель организации «Время и стекло». Хотел бы задать вам несколько вопросов.

Мальцев растерялся от такого панибратства и посмотрел на Надю. Она улыбалась, что означало: подвоха можно не опасаться. Была всегда в её мимике некая бесхитростность, которая прежде одновременно и радовала Мальцева, и приводила в недоумение. Надя умела врать, но лицо всегда выдавало в ней настороженность, если таковая присутствовала. И если бы новый мужчина имел агрессивные намерения к старому, она ни за что бы не улыбнулась.

Поэтому улыбнулся и Мальцев.

– Владимир, – представился он, пожимая протянутую руку. Ладонь оказалась пухлой, как и весь её обладатель.

– Скажите, Владимир, вы в Бога веруете? – без разбега спросил пухлый Павел.

– Не особо. Скорее, отношу себя к атеистам.

– То есть понятие греха видится вам простым набором звуков?

Мальцев на несколько секунд задумался.

– В каждой системе отсчёта этот термин имеет разное значение, – сказал он после раздумий. – Например, в шахматах грехом можно назвать невнимательность или недооценку противника. То и другое приводит к ошибкам, но сами ошибки – это, уже не грех, а, скорее, расплата за него.

– Не играю, к сожалению… Но думаю, что понимаю вашу мысль… То есть вы согласитесь, если я определю грех как некое неуважение к окружающей среде?

– Пожалуй, – снова подумав, согласился Мальцев. – Но, скорее, к правилам игры.

– Это, по сути, одно и то же, – расплылся в улыбке Павел. – Только вы сказали даже точнее, я сам хотел постепенно к этому подвести. Тогда новый вопрос: как вам кажется, у природы есть какие-то правила, которые можно нарушить?

– Правила придумывают люди. Природой руководят законы. Их не нарушишь.

– Законы лежат у истоков бытия. А правила возникают на бытовом уровне. Например, не плыть против течения. Или не злить окружающих без необходимости. Это ведь не законы физики, это именно правила.

– Пожалуй…

– Тогда представьте картину: любой человек, например я, мог бы идти по улице и плевать каждому встречному в лицо; но я этого не делаю. Почему?

– Инстинкт самосохранения. Рискните – поймёте сами.

– Самосохранение – это, конечно, верно… Но на самом деле в этом просто нет необходимости. И все мы интуитивно это чувствуем. Не только люди, но и животные.

– Возможно… – Павел вдруг показался Мальцеву интересным. Эдакий картонный Бакланов, в чём-то даже забавный. Щёки надувает и глаза пучит, как рыба…

– В таком случае встаёт вопрос: в чём природа интуиции? На который напрашивается ответ: мир вокруг наполнен различными предметами, ветрами, запахами, вкусами, явлениями и прочим… Такова среда, в которой формируются наши чувства. Симпатии, антипатии, вкусы, эстетические предпочтения и прочее…

– Вода, в которой мы рыбы? – подсказал Мальцев неожиданно для самого себя, продолжая наблюдать за надувающим щёки дядькой и пытаясь представить, ка́к тот целует его бывшую жену. Получилось неважно…

– Что? Как вы сказали? – Павел уже снова тянул руку для пожатия. – Очень точное замечание! Я его запомню!

– Пожалуйста!..

– А вы, я вижу, очень быстро схватываете… Виден человек мыслящий, не зря Надюша о вас так уважительно отзывалась! Поэтому позвольте, я перейду к основной мысли?

– К основной ли? – Мальцеву внезапно стало весело от словесных конструкций собеседника.

– Ну… Не основной, возможно. Но одной из главных. О том, что человек и среда его обитания давно вступили между собой в конфликт. Много тысячелетий назад. И конфликт этот из года в год нарастает всё больше. Человек изменяет среду, при этом не замечая, как нарушает важные правила безопасности. Отравляет ту самую воду, выражаясь вашими словами…

– Пожалуй…

– И среда, медленно отступая, постепенно готовит контрнаступление. Которое может оказаться не только неожиданным, но и неотвратимым.

– Вы об изменении климата?

– Отчасти. Но не обязательно. Никто не знает, как среда отреагирует! Возможно, будет резкое потепление или похолодание… До уровня, когда нормальная жизнь станет невозможна.

– Я думал об этом, – сказал Мальцев, поглядывая на часы. Пора было звонить в садик.

– Но ведь и это ещё не всё! – вкрадчиво пуча глаза, продолжал Павел. – Среда обитания – это не только Земля, это ещё и вся Солнечная система! Вам не приходило в голову, что, нарушая гармонию в одной её части, можно запустить ответную реакцию в другой? И – на более глубоком уровне?

– В смысле?

– Ну, например, однажды, в знак протеста, может погаснуть Солнце.

– Да что вы говорите?..

– А вы не смейтесь, мой друг! Наши предки недаром поклонялись небесному светилу; они понимали, что жизнь на планете без него невозможна. А современный человек утратил уважение к дарящему жизнь. И эта реакция может оказаться непоправимой. Вот мы и призываем людей к покаянию и возврату к истокам.

– Кто это – мы?

– Ну, я же представился: руководитель организации «Время и стекло». Мы проповедуем экологически здоровый образ жизни.

– Экологически здоровый? Звучит хорошо. Однако при чём здесь стекло? Я где-то слышал, что есть некие стеклопо-клонники, но совершенно не имею представления о них…

– Ну нет! Что вы! – чавкнул снисходительной ухмылкой Павел. – Мы не стеклопоклонники, как вы это назвали. Не стекло! А «истекло». Глагол такой. Пишется слитно. От слова «истечь», «истекать».

– Это как истекают кровью?

– Именно. Смысл названия в том, что времени на Земле осталось очень мало, оно истекло. Закончилось. И нужно прямо сегодня, немедля каяться в грехах и вставать на путь исправления.

Мальцев ещё раз посмотрел на часы. Время действительно истекло! Звонить надо было пять минут назад.

– Простите, вынужден буду откланяться! Меня ждут! – сказал он, но Павел остановил его, слегка тронув за рукав.

– Вы ведь с техникой работаете? Ремонтируете, возможно? – спросил неожиданно.

– Да. А какое это имеет значение?

– Никакого. Просто глаз намётанный. Многое в людях можно увидеть, если смотреть внимательно.

– Да… Конечно же… Всего хорошего!

– Ещё секунду! Визитку мою возьмите, пожалуйста! – Павел протянул Мальцеву прямоугольную картонку с какой-то надписью.

– Ага… Спасибо! Приятно было познакомиться…

И опрометью метнулся в направлении ближайшего укрытия. Для того только, чтобы спрятаться от парочки и позвонить. «С Надей даже словом не перекинулся!» – промелькнуло где-то на краю сознания.

Набрал номер. Долгие гудки продолжались больше минуты, и он отключился. «Проклятье!» – подумал он, чувствуя глубокую досаду на Павла, а ещё больше – на самого себя, и не зная, куда теперь пойти. Внезапно телефон загудел сам. На экране был вызов с фамилии Четвергов. Так был конспиративно обозначен телефон садика.

– Слушаю! – прокричал он в трубку.

– Вы звонили? – знакомый, но очень осторожный голос в трубке принадлежал Жене.

– Я насчёт Ванечки Сидорова…

– Какой, к чёрту, Ванечка?! Я вышла уже! Детей разобрали, взрослые ушли, а мы семьёй сегодня идём в гости, нас тут вдруг мужевы сородичи позвали… Совсем некстати, будь они неладны!.. Я уж на крыльце стояла, когда ты позвонил. Да пока вернулась, отключился уже.

– Так я успею зайти?

– А ты где?

– В районе магазина «Штопор».

– Тогда обойди его так, чтоб стоять с тыла, на тропинке, где деревья. Я буду проходить мимо. Пару минут постоим, больше не получится.

– Понял!

И Мальцев, проклиная себя за общительность, пошёл обходить магазин в поисках указанной точки.

Через две минуты появилась Женя.

– Прости! Снова встретил бывшую жену с этим Павлом, и он увлёк меня разговором. Чувствуется, умеет работать с публикой и дурить голову.

– А я предупреждала… Вляпалась твоя бывшая, похоже!

– Но он безошибочно сказал, что я работаю с техникой! Как понял, не пойму…

Женя вдруг быстро ткнулась ему носом в щёку и сразу же отпрянула.

– Запах! – сказала, улыбаясь. – Лёгкий запах смазки. Мазут…

– От меня пахнет? – растерялся Мальцев.

– Ото всех пахнет. Не волнуйся, запах не противный. Лучше, чем от табака. Просто если у человека обоняние развито, он почувствует! А этот Павел, понятное дело, чувак непростой! Чего только не сделает, чтобы произвести эффект! Ну, бог с ним!.. Да не перебирай ты ногами, как конь взмыленный! Я тебе о важном хотела сказать!

– Да, Жень, слушаю?

– Есть вариант, что муж будет работать в субботу. Возможно! Он иногда работает по субботам. Но никогда заранее не предупреждает, а я не спрашиваю. Но есть кое-какие мелочи, вроде вот этих самых запахов. Не факт, но возможно. В общем, я завтра возьму ключ от чёрного входа с собой. Им никто не пользуется, сниму со связки, а после обратно повешу, никто и внимания не обратит… Вот, если ты не передумал…

– Я не передумал!

– А я, пока ждала звонка, успела решить, что передумал! – в её взгляде мелькнул упрёк. Он резко притянул её к себе и хотел поцеловать в губы, но Женя повернулась щекой.

– Не надо! Я накрасилась – в гости же идём. Помада дешёвая, может смазаться… Подозрительно будет, а перекрашиваться некогда. В субботу ровно в десять утра я тебе позвоню со своей сим-карты. Которую смогу вставить, если только муж будет на работе. Возьми трубку, договоримся. Если нет, жди пять минут – мало ли что?.. Если звонка не будет, сам не перезванивай. И тогда приходи как обычно, в понедельник. Посидим, покалякаем. Всё! Не провожай и не иди за мной, мало ли… Я бегу!

Дойдя до остановки, Мальцев внезапно понял, что не хочет садиться в троллейбус. Слова Жени резко взбодрили кровь, следовало прогуляться, успокоиться и собраться с мыслями. «Не пойду вдоль троллейбусной линии, – решил он. – Лучше сделаю крюк, прогуляюсь до набережной и вдоль парка».

Погода, однако, к пешим прогулкам не располагала. Чередующиеся морозы и оттепели привели к тому, что дорожки покрылись колючими грязными комьями, которые то с треском ломались под ногами, то скользили, и подошва ехала по ним, пока не натыкалась на следующий ком. Приходилось идти, постоянно балансируя, стараясь случайно не упасть. Через триста метров Мальцев вспотел, но тем не менее шёл, не забывая смотреть по сторонам, попутно думая о недавних событиях.

Мать безошибочно угадала, что он увлёкся замужней женщиной, а Женя, в свою очередь, угадала, что он – не родной сын своего отца. Человека, которого едва помнил, но в отцовстве которого никогда не сомневался. А вчера ещё и Бакланов угадал, что в его жизни появилась новая дама… Мальцев внезапно почувствовал себя подопытным кроликом, на которого каждый смотрит через свою лупу, развлекаясь и оценивая, в то время как он сам никак не может навести порядок в собственном сознании… «Хоть Матеус ничего не замечает, и то уже хорошо, – подумал он, но тут же сам себе возразил – А впрочем, кто ж его знает, служивого?.. Поди, всё видит, молчит только».

До революции Кудойск был совсем небольшим городком. Увеличился он втрое в предвоенные годы, а затем – ещё в десять раз. Поэтому старого центра в городе практически не существовало. Всё, что было построено до войны и сразу после неё, в последние годы нещадно сносилось; город застраивался заново, омолаживаясь буквально на глазах. Восемь лет назад он пришёл на набережную с матерью, и она после двухчасовой прогулки произнесла: «Город, конечно, стал красивый… Но это – не мой город». А чуть позже добавила: «Больше не приводи меня сюда». Именно после этого она решила перебраться в деревню…

Улица Мичурина. С детства помнились стоящие по обе стороны небольшие деревянные домики. Мать говорила, что люди хлынули в город из деревни после смерти Сталина, и именно тогда застроили этот бывший пустырь. Сейчас на одной стороне улицы стояли новые, не везде ещё заселённые девятиэтажки, другая почти везде была огорожена забором, через просветы в котором виднелись строительные котлованы.

«Но как она могла столько лет молчать о том, что Семён Мальцев не был моим отцом? Неужели ей никогда не было передо мной стыдно? И никогда не возникало желания рассказать? Я бы так не смог!» – в отчаянии думал Мальцев.

А вот Женя. «Я призналась Юрке, что до него были двое. И это было в последний раз, когда я в чём-то признавалась». И тоже спокойно, без угрызений…

«Интересно – это женщины так отличаются от мужчин или это я настолько отличаюсь от окружающих?» Рассуждая, он пришёл к выводу, что не может быть объективен, ведь общение со своим полом и противоположным всегда происходит по-разному. С близкими друзьями он любил выпивать и делиться мыслями; с женщинами, если везло, занимался сексом. А если и не занимался, то стремился к этому. Играл в игру, правила которой приходится придумывать по ходу самой игры. Это задавало поле диалога, совершенно отличное от общения с друзьями. Как тут сравнить?..

Напротив парка когда-то стоял почерневший от старости двухэтажный деревянный дом. Когда он гулял с матерью, на месте этого дома уже была автостоянка. Именно там мать произнесла фразу о «не её» городе. Сейчас вместо стоянки возвышалось нечто псевдостаринное, с куполами, немного напоминающими архитектуру Рима эпохи Возрождения. «Мать бы сюда!» – подумалось с неким ехидством: город ещё раз преобразился. Скоро уже и он скажет, что это не его город; а следом за ним – и те, кому сейчас лет по десять, как Жениным мальчикам.

«До сих пор не знаю, как их зовут. Спрашивал, но сразу забыл…»

Хаос в голове.

«Позвонить, что ли, Бакланову, напроситься на лекцию об устройстве мира? Да я уж, поди, надоел ему за эту неделю?.. Он весь растворился в музыке звёздных сфер, которую ловит своей Антенной, а тут я со своей бытовухой. Ещё ведь и писать что-то затеял! Спасенья нет от этих писателей! Зайду, конечно, но не сегодня…

Скорей бы суббота!»

Сидеть сегодня весь вечер, завтра после работы и утром в субботу, не зная, та самая это суббота икс или просто суббота, невыносимо! Надо пойти домой, попробовать написать рассказ.

О чём? Какой рассказ? Заснуть, убить ночь, чтобы проснуться и пойти на работу. Вот что сейчас требуется!

Впрочем, приняв решение, Мальцев не отменил предыдущее: дошёл, как и собирался, до Центральной площади и уже оттуда направился в сторону дома. Зашёл в магазин. Долго размышлял, взять или не взять в качестве снотворного любимый Зайкиным стаканчик водки? Пришёл к выводу, что взять лучше чекушку. Взял… Но уже от кассы вернулся и заменил её на поллитровку. «Чтоб не думалось, что взял мало…»

Пришёл домой, сварил гречневую кашу, открыл рыбные консервы и под такой ужин потихоньку выпил всю бутылку.

А наутро встал свежий, словно и не пил.

2.3. Пятница

Вскоре после работы раздался звонок. Матеус спросил: «Я зайду?», и Мальцев обрадовался: удастся скоротать вечер. А когда вместо одного прапорщика на пороге возникли сразу три лица, даже не знал, как себя вести. Под руку Зайкина держала Галя, а рядом улыбался Пирогов, пожимая руку которому, Мальцев испытал изрядное смущение.

– А мы вот с работы идём! – кричал Матеус, и стало понятно, что готовиться к выходному он начал уже на работе.

Мальцев присмотрелся. Юрка казался трезвым, хотя и улыбался как-то странно, Галя точно не пила ни капли.

– Ты, Семёныч, приютишь нас на часок, а то на улице зима разгулялась? – продолжал громогласить Зайкин.

– Разумеется! Проходите, чувствуйте себя! – в тон ответил Мальцев.

– Так ведь мы не с пустыми руками! – как бы шёпотом, но по-прежнему громко сообщил товарищ.

– Тем более – выставляйте на стол, не стесняйтесь!..

Мужчины заняли кресла возле стола. Уступив Юрке любимое место, Мальцев присел рядом с Галей на диван.

– У тебя ложки, вилки и ножик имеются? – спросил Матеус.

– Найдём!

Быстро сбегал на кухню, а когда вернулся, увидел на столе бутылку водки и рядом с ней палку копчёной колбасы, банку маслин, несколько солёных огурцов в целлофановой упаковке и буханку хлеба. Бутылка была «ноль семь».

– Это Юрка посоветовал седьмую модель взять, – кивнул в сторону товарища прапорщик.

– Ну а чего ноль пять на четверых-то?.. – пожал плечами, словно оправдываясь, Пирогов.

– Правильно: только губы зря мочить! – поддержал его морально Зайкин.

Налили по первой.

– За конец рабочей недели! – провозгласил прапорщик и не мешкая запрокинул содержимое рюмки в рот.

При этих словах Мальцев едва не поперхнулся. Конец рабочей недели! И с огромным трудом удержался от искушения задать какой-нибудь провокационный вопрос, только не придумал, какой.

Удержался он и после второй рюмки.

А после третьей не удержался. И спросил:

– А что, Матеюшка, разве не работаешь ты завтра? У нас на заводе многие выходят… Меня вот тоже звали, – добавил для правдоподобия.

– Не-е!.. Ни в коем случае! Суббота для еврея – главный в году выходной!

У Мальцева в душе умерла надежда… Не захотелось даже подковырнуть товарища внезапно проснувшимся еврейством. Но тут новоявленный сын сиона прибавил:

– Вот Юрка у нас работает! Дежурит, в смысле…

У Мальцева аж дыхание перехватило от этих слов.

– А ты разве не выходил дежурить тоже? – спросил он, замазывая равнодушным тоном всплеск внезапно вспыхнувшей надежды.

– Выходил! Но в этот раз буду дома сидеть! – ответил Зайкин. С учётом выпитого на работе, его уже повело нешуточно. Лицо стало красным, глаза стеклянными, а выражение лица несколько сонным.

– Допивайте-ка вдвоём! – сказала Галя. – А то мне ещё мужа домой тащить!..

Мальцев кивнул и разлил остатки по двум рюмкам. Они с Пироговым чокнулись и быстро её выпили. После чего гости пошли одеваться.

– Провожу вас до остановки! Заодно в магазин на обратном пути заскочу, – решил Мальцев, чьё упавшее настроение резко поднялось.

– Пойдём!

Оделись и вышли. Час пик прошёл, людей на остановке оставалось совсем немного. Четвёрка остановилась недалеко от козырька, когда Матеус обратил внимание на девушку в красной шапочке.

– Семёныч, мне кажется или я слепой? Это не твоя бывшая, часом?..

Неподалёку стояла Надя и смотрела на Мальцева. Увидев, что он её заметил, улыбнулась. Пирогов, зачем-то отошедший в сторону, случайно оказался к ней ближе всех.

– Привет, что-то часто встречаемся в последнее время! – помахал ей Мальцев. – А я вот с друзьями…

– Очень рада за тебя, – Надя кивнула Матеусу и Галине.

В этот момент Юрка сделал в её направлении шаг.

– Добрый вечер… – обратился он к девушке.

– Добрый вечер! – ответила она довольно приветливо, хотя и заметила, что парень в приподнятом настроении. Он подошёл ещё поближе и о чём-то спросил её. Надя ответила, искоса взглянув при этом на бывшего мужа. Тот миролюбиво подмигнул.

– Семёныч! – встрепенулся Зайкин. – Юрка внаглую твою женщину клеит, а ты молчишь?

Мальцев переглянулся с Галей. Её, в отличие от мужа, ситуация забавляла. Он улыбнулся. В этот миг из сумерек выплыл троллейбус и медленно подкатился к остановке.

– Зареченский, – прокомментировал этот факт Зайкин. – Не наш.

Зато Пирогов вместе с Надей запрыгнули внутрь. Юрка на прощанье поспешно махнул рукой, и двери закрылись.

– Даже не попрощался! – расхохоталась Галя. – Надо будет Женьке рассказать при случае.

– Семёныч! – заорал уже во весь голос отставной воин. – У тебя на глазах жену увели!

– Бывшую, Матеус, бывшую!.. Этим всё сказано.

– Ох, добрый ты, боярин! – покачал головой лучший друг.

Мальцев закрыл лицо руками. На него накатил судорожный смех, и он не хотел, чтобы друзья его заметили. «Завтра в десять часов позвонит Женя… И тогда мы посмотрим, кто у кого жену увёл!..»

– Ты чего, Семёныч? Плачешь, что ли?.. – подскочил к нему Зайкин.

– Чихнуть захотелось… – тот потёр нос и громко шмыгнул для вида. «Похоже, игра начинается весёлая!» – подумал не без иронии.

2.4. Суббота

Ровно в десять утра Мальцев сидел на диване с телефоном в руке. Готовый накинуть куртку, натянуть ботинки, завязать шнурки и выбежать из квартиры. А в последние минут десять ещё и курить хотелось безумно. И когда наконец раздался звонок, Мальцев, принимая вызов, от волнения едва не выронил телефон на пол.

Однако Женя несколько охладила его пыл.

– Мне ещё детей накормить нужно. Да и самой хоть жвальце умыть… Так что давай так: будь на остановке в половине двенадцатого. Только не возле «Чайки», а где «Штопор». Просто стой и делай вид, что трамвай ждёшь. А уж как поплетусь мимо – не потеряемся.

Закончив разговор, Мальцев почувствовал, что вспотел. Поэтому стянул свитер и джинсы, оставшись в майке и трусах. Ну и ладно. Ничего страшного… Теперь всё решено. А то странное дело: утром вчерашние слова Зайкина вдруг показались ему какой-то иллюзией. То ли говорил их прапорщик, то ли нет? Да и мало ли? Вдруг всё изменилось? И вообще, о том, что Пирогов дежурит, упомянул только Матеус; ни Галя, ни сам Юрка его слов не подтвердили.

Вышел на кухню, достал долгожданную сигарету, но тут же вспомнил слова Жени о мазуте: «Запах не противный; лучше, чем от табака». При ней он пока не курил ни разу. Да и вообще курил мало. Только когда выпивал с друзьями; иногда, за компанию, с мужиками на работе. Поэтому она и сказала про табак, что сочла Мальцева некурящим. Значит, и не стоит портить впечатление.

Мальцев снова оделся и вышел на улицу. Ночью выпал снег, и, хотя с крыш капало, мир вокруг казался белым, словно стояла середина зимы. Он зашёл в магазин, купил шоколадку и бутылку красного вина, такую, чтобы открывалась без штопора… «Что бы ещё взять? С другой стороны, мы не жрать туда собрались идти! Хватит вина и шоколадки!»

Можно было прогуляться пешком, времени оставалось достаточно… Но дорожки даже под снегом по-прежнему оставляли желать лучшего, а ему не хотелось приходить на свидание вспотевшим. Поэтому сел в троллейбус, доехал до Заречного и решил пройтись там – поблизости от места встречи.

Лет пять назад, когда он жил с Надей, в этом районе открыли храм с одним большим золотым куполом и четырьмя маленькими, голубыми, по углам. Издалека Мальцев видел храм много раз, но близко прежде подходить не случалось. Теперь он приблизился вплотную, обошёл церковь вокруг, внимательно разглядывая каждую деталь орнамента, и заглянул внутрь.

Довольно долго ходил перед образами, думая о своём, потом, взглянув на часы, двинулся к выходу. «Будем считать, благословение получил», – подумал, спускаясь с крыльца.

Когда Женя показалась вдалеке, Мальцев вышел из-под козырька и встал так, чтобы она не могла его не заметить. Она же, свернув с асфальта на тропинку, мельком улыбнулась и кивком головы указала идти за ней.

Он послушно пересёк тротуар и пошёл за ней по тропинке, не пытаясь догнать. Так, с интервалом в двадцать шагов, они и дошли до угла забора. Здесь Женя обернулась и подняла вверх руку в варежке.

– Не иди за мной! Я открою дверь, а ты выжди минуты две.

Она говорила тихо, но ему казалось, что он слышит каждое слово. Кивнув, прошёл мимо угла и остановился чуть дальше. Засёк на телефонных часах две минуты, по истечении которых не спеша двинулся обратно.

На крыльце чёрного хода отпечатались следы. Те, которые только что оставила Женя, и прежде чем войти, Мальцев пару раз провёл по ним носком своего ботинка. «Конспирация, мать вашу!» – пробормотал при этом.

Потянул дверь и оказался в узком слабо освещённом коридорчике.

– Проходи, я затворю! – Женя протянула к замку руку и повернула ручку щеколды. – Здесь никого, можно хоть в потолок головой биться, но лучше всё ж зря не отсвечивать.

Он поймал её за талию и притянул к себе. На миг перед глазами промелькнули смеющиеся глаза, и в следующий миг она его поцеловала.

– Представляю, как ты мандражи́л эти дни…

– А ты?

– Мне не до изяществ… Последний нерв давно изничтожен. Только сегодня утром, когда муж стал собираться, я убедилась, что была права!

Он снял куртку и повесил её на вешалку.

– Извини, я сегодня не стал брать джин-тоник. Купил вместо этого бутылку красного вина.

– Ой! А я как раз хотела, да забыла тебя попросить, чтоб ты вина взял! Как ты почувствовал?

– Не знаю… Наверно, сегодня день особенный.

– Наверно. А я пару мандаринов прихватила… И бутеры на перекус сделала.

– На второй этаж пойдём?

– Конечно! Тут я зажгла лампу, потому как окон нет, а наверху придётся светом не пользоваться: с улицы заметно будет.

– Будем сидеть в потёмках? – он привычно шагнул к детским столикам.

– Нет. Сегодня будем, где дети спят. Там вообще мрак! Койки, правда, крохотулишные, но если сдвинуть три вместе, то места хватит. Поперёк, естественно. Ты вроде не длинный…

Мальцеву стало смешно.

– Чего ржунькаешь?

– Цинизм твой забавляет.

– При чём здесь цинизм? Два взрослых тела хотят уединиться, а места для этого нет. Что делать?..

Единственное окно спальной комнаты было задёрнуто плотной занавеской, отчего даже в полдень здесь царил глубокий сумрак; видимо, специально, чтобы дети могли легче в тихий час заснуть.

– Не закемарить бы… ненароком, – усмехнулся Мальцев.

– Попробуем, – в тон ему отозвалась Женя.

– Как мы временем располагаем?

– Полтора часа.

– Понял! Ну, показывай, какие кроватки будем сдвигать!..

…Мальцев завернул кран и вышел из душевой. Глаза уже привыкли к темноте, и теперь ему всё было видно хорошо.

– У детей всё как у взрослых. Только маленькое. Как будто игрушечное. Вот и кроватки… Неудобно даже…

– Ясно дело, неудобно, – Женя вложила в слово «неудобно» совсем иной смысл. – Надо было на ковре одеял накидать…

– Не поверишь, но когда-то я тоже был маленьким и тоже ходил в садик. И у меня был точно такой же шкафчик с картинкой, как вот эти. Только тогда он казался большим.

– Я тоже ходила. Но у нас садик был маленький, деревянный и больше напоминал многодетную семью…

– А ещё вдруг вспомнил! – сказал Мальцев. – В шесть лет однажды попал в больницу. Месяц лежал… И один раз нам устроили в рекреации концерт. Девочки из старших палат пели песни, медсестра сказку прочитала… А в четырнадцать я снова попал в эту же больницу… И разок решил пройтись по старым местам. Нашёл ту самую рекреацию, и меня поразило, какая она стала маленькая! Как они нас там всех на стульях рассадили, почти тридцать-то детишек?! Туда всего десяток стульев можно впихнуть, да и то тесно будет, как в консервной банке! Вот тогда первый раз почувствовал, что такое «стать большим»…

– Однако пора выходить, – голос Жени резко изменился. – Три часа колбасились!

– Думаешь, ищут?

– Не знаю… Дети – вряд ли. Они привыкли друг с другом… Но с огнём лучше не озоровать. Давай, помогай мне всё по местам распихивать!

И Мальцев начал послушно двигать кроватки.

– Ты сразу стала такая деловитая… – заметил, глядя, как Женя рассовывает по шкафам одеяла и подушки.

– Это ты можешь как кот: наелся сметаны и отвалился. А я работаю здесь! И знаю, что воспитательницы далеко не монашки. Дети вообще, если помнишь, от греха получаются. Поэтому если наши девчонки тебя расшифруют, даже не удивятся. Они ко всему привыкли! Но я этого не хочу. Понимаешь? – она пристально посмотрела на Мальцева.

Он кивнул.

– Надеюсь, что понимаю. Но вот Матеус говорит, что самое приятное в блуде – это как раз делиться впечатлениями с товарищами.

– Это потому, что твой Матеус блуда и ищет! У него всё по-собачьи.

– А у тебя… у нас по-другому?

– Хочется верить!

В голосе Жени был вызов. Мальцев подумал, что если продолжит тему, она укажет ему на дверь.

– Извини… – сказал, улыбнувшись. – Когда увидимся теперь?

– В понедельник приходи. Пораньше сможешь?

– Если только сразу после работы, на час где-то раньше. Нормально?

– Да, прекрасно. А теперь давай я тебя выпущу. С крыльца – сразу направо, и за угол. Я выйду чуть позже. И пойду в другую сторону. Так что прощаемся здесь.

Он чуть наклонился и легко коснулся губами её губ.

– Женя…

– Что?

– Имя такое.

– А я твоё не говорю. Просто «ты».

– Почему?

– Чтобы не привыкнуть и не брякнуть где-нибудь случайно. И ты моё не толки понапрасну. Если будешь выпивать и делиться впечатлениями, называй меня Мариной.

– Именно так?

– Можно как хочешь. Хоть крокодилом. Только одинаково. Иначе запутаешься.

2.5. Матеус

На лестничной клетке между этажами стоял Зайкин с помятой пивной баклажкой в руке.

– Семёныч! Ты куда пропал? Я тут тебя битый час жду!

– Так позвонил бы!

– Звонил!.. Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети.

Мальцев резко сунул руку в карман.

– А ведь точно! Случайно, наверно, выключился. Извини, Матеюшка!

– Ну и хорошо. А то я уж волноваться начал. Ну давай, открывай дверь поскорей, а то невмоготу; пиво всё ж!..

…И, вернувшись из туалета, спросил:

– Что за старуха у тебя этажом ниже живёт?

– Рыжая? Да чёрт знает, как её зовут. Одна вроде живёт.

– Сильно отсвечивает?

– Не то чтобы, но бывает. А что?

– Да вот, Семёныч… Как я позвонил, а ты не ответил, я и решил, что ты неподалёку где-нибудь, раз телефон с собой не взял. А я к тебе аккурат с пивом пришёл… Ну, открыл, стою – жду. Выпиваю… И тут эта смерть без косы как выскочит из-под лестницы, и давай голосить: «Замучили совсем, алкаши проклятые! Всё парадное из-за вас провоняло!» Щас, кричит, позвоню куда следует! И, чувствую, ведь не шутит, бестия, точно позвонит! Подзываю её вот так пальцем к себе и шепчу, тихо, но отчётливо: «Что ж вы меня па́лите, гражданочка? Я ж здесь на задании! За квартирой одной слежу. По нашим сведениям, у вас здесь иноагенты собираются. Так что – на госслужбе я!» И сую ей в нос удостоверение своё красное. Она как увидела: «Ой, – грит, – простите, пожалуйста, товарищ, бес попутал, не признала родные органы». Ушла. Стою дальше, думаю: спокойно всё теперь будет. Так нет же: минут через десять появляется снова. «Вот, чтоб вам холодно ждать не было, бутербродик, – грит, – сделала, отведайте!» Молодец бабуля, наш человек. Старой закалки!

– Отведал?

– Разумеется. Понятное дело, не в спецраспределителях кормится старушка: колбаса соевая, социальная, но, как говорится, дарёному коню в зубы палец не кладут.

– Не перевелись ещё бдительные бабушки! – одобрительно подмигнул Мальцев. – Я надеюсь, ты ей не мою квартиру указал?

– Обижаешь! И это… Ты, Семёныч, если чего, я, может, не вовремя пришёл… Ты, может, рассказ пописать хотел или ещё, может, чего… А то я без приглашения…

– Да нет, очень рад тебя видеть.

Мальцев не знал на самом деле, чего он хочет. Пока ехал, планировал побыть один. Однако появление старого товарища неожиданно его обрадовало.

– А у меня вот Галина спозаранку к родственникам в Заречный намылилась. Сумку большую сложила… По делам каким-то своим, родственным.

Матеус постоянно рассказывал что-нибудь, часто совсем незначительное. Такая привычка выработалась за долгие годы службы: всё увиденное запомнить и чётко доложить. И когда под руку попадал благодарный слушатель, прапорщик по-деловому изливал на него весь поток новостей. Мальцев слушал вполуха. Однако неожиданно тема его заинтересовала.

– …А после обеда к Пироговым пошла. Мол, Юрка на работе, а Женьке одной, поди, делать нечего. Отзвонилась мне: взяла, грит, две бутылки пива. Посижу, грит, с Женькой немного, за жизнь посудачим.

Мальцев насторожился.

– Может, я ещё схожу, Семёныч, а то мало осталось? Выпил я в подъезде больше половины…

– Вместе сходим! Только уж сначала допьём, давай… – Мальцев понял, что нельзя спугнуть тему и надо, чтобы прапорщик договорил. Три часа в садике, похоже, не прошли незамеченными.

– Так звонила уж два раза! Грит: пришла, а Евгении нету! Дети, мол, дома, пригласили её пройти, подождать. Она и Женьке позвонила, да телефон запищал на столе. Забыла, стало быть, Евгения телефон… Ну, Галина сидит, ждёт. Подождала немного, давай мне названивать. «Я, грит, Евгению жду». А я, грю, Семёныча! Она мне: позвони Юрке на работу, спроси, может, он знает, где его жена? Вдруг, мол, налево пошла?.. Ну, прикалывается так, типа! Я ей: не пори ерунду! Если дети дома, значит, и мать их где-то рядом. А если телефон ейный на столе, значит, Юрка всё равно дозвониться не сможет. Зачем же человека зря беспокоить, может, жена в магазин вышла, подругу встретила и стоит, клюздит битый час у подъезда. Вы ж, бабы, побалагурить любите не хуже нас, мужиков.

– И чем кончилось? – спросил Мальцев, делая большой глоток пива, так, чтобы прапорщик не видел его лица.

– Да ничем. Позвонила вот сейчас ещё раз, говорит – пришла Евгения. Точно, была в магазине, телефон забыла да одноклассницу встретила, разговорилась.

«Какую одноклассницу? Женя в другой области школу заканчивала!» – едва не брякнул Мальцев, да поперхнулся от неожиданности пивом и закашлялся.

– Что с тобой, Семёныч? По спине, может, постучать?..

– Спасибо, не надо… – Мальцев быстро прокашлялся, попутно думая, что Галина, видимо, перепутала одноклассницу с однокурсницей. Но уточнять не стал.

…Друзья немного посидели, потом сходили, как и планировали, купили пива ещё. К пиву – копчёную рыбу путассу.

Поговорили о былых временах. И вскоре Зайкин засобирался домой.

– Что-то меня, Семёныч, сон морит. Давай-ка вызову я себе такси, не хочу в таком виде на трамвае ехать. Мало ли…

«На трамвае, – повторил мысленно Мальцев. – Второй раз сегодня это слово слышу». Трамваев в Кудойске не было, и люди частенько называли так любой общественный транспорт. Машина пришла скоро, и хозяин вышел проводить гостя «до дверцы». Потом поднялся обратно, прилёг на диван и предался размышлениям. «Странно всё закрутилось как-то». И задремал…

2.6. Женя

– Я насчёт Ванечки Сидорова!

– Заходи спокойно. Только по сторонам гляди!

И пару минут спустя, уже не в трубке, а наяву:

– Привет! Хорошо, что пришёл так рано. Значит, у нас будет достаточно времени.

– Ну так мы же договорились…

– Молодец! Завтра праздник, везде короткий день, поэтому и детей забрали раньше, и девчонки разбежались. Ирка должна была уйти последней, но я ей сказала, что побуду…

– Она подозревает? – Мальцев вспомнил немолодую, но приятную женщину.

– Возможно. Но Ирка – могила. Она сама пару раз мужика приводила, и тоже тщательно скрывает, так что будет молчать… Да тут многие не без греха, если честно.

– Ты об этом уже говорила. Но слушать всё равно страшно…

– Это потому, что ты неиспорченный.

– Я – неиспорченный? – всколыхнулся он.

– Да. Ты! Ну да ладно. Хватит трепаться. Времени всё ж не так много. Пойдём наверх!

– Будем снова сдвигать кроватки?

– Нет! Бросим одеяла на пол. Ты, я вижу, опять вино принёс?

– Ну так праздник же завтра…

– Хорошо-хорошо. Проходи в спальню. Там темно, поэтому свети фонариком с телефона. А свет не включай!

– Я помню…

Квадрат окна, едва заметный сквозь плотную занавеску вначале, постепенно полностью исчез.

– На улице темнеет, – сообщила Женя.

– Понял. Бегу в душ…

Через десять минут они сидели на полу в игровой. Мальцев разлил по чашкам остатки вина.

– Ко мне в субботу Галина приходила, – сообщила Женя.

– Зачем? Разве вы подруги? Я думал, что дружат ваши мужья.

– Я тоже так думала… Но Галина – как моль бесхребетная. Её куда прибьёт, там и гоношится. Я, если чес, не знаю, о чём с ней говорить.

– Зачем же она приходила?

– Говорит, к родственникам. А после решила меня навестить, о женском потолковать. Без мужей. Её прапор тоже куда-то слинял.

– Ко мне. Я от тебя приехал – его в подъезде встретил. Пришлось пивка попить. И он мне, кстати, сказал, что Галина тебя искала.

– Да? Стал быть, ты в курсе?.. Ну, это вообще абзац был, конечно! Пришла ни с того ни с сего… Пива две бутылки принесла. «Хотела, говорит, выпить с тобой». Дети её впустили, она и уселась в зале на диван. Давай мне звонить, наяривать… Я когда пришла, она, говорит, уже целый час сидела. Хотела Юрке звякнуть, спросить: «Куда твоя жена делась? Не с любовником, часом?» Хорошо, что у ней номера нет! И рабочий у них отключили недавно; только для внутреннего дозвона сделали. Позвонила тогда прапорщику, стала номер моего трясти! Спасибо Зайкину, он, хоть и пень деревянный, но фишку сечёт: кому что можно говорить, а чего нельзя.

…Целый час изводила, учила яблочный пирог печь. Я её чуть утюгом не навернула от скуки! Как Зайкин терпит её, не знаю!

– Да он не терпит особо…

– Зато потом перешла на тебя! Стала рассказывать, какой Володя Мальцев офигенный чел. Что из друзей мужа ты нравишься ей больше всех. И что с тобой поговорить можно по душам, и что умный, как профессор.

Мальцев вскинул брови.

– Польщён! Не припомню, правда, чтобы когда-нибудь разговаривал с ней по душам. Разве что приставал в тот вечер, когда с тобой познакомился. Честно говоря, я её совсем не знаю. Знаю, что есть сын от первого брака и что вроде отец этого сына умер.

– Умер, но уже после развода с ней, – уточнила Женя. – Вот о тебе было весело слушать! Я с тобой только что три часа провела, от эмоций не остыла ещё, а тут другая тётка о тебе говорит. Ты, кстати, чё не сказал, что мой Юрка к твоей кукольной кошечке клеился и даже в один троллейбус с ней сел?

– Так она живёт здесь, за «Штопором», через дом.

– Да, маленький город у нас! И Черкашины рядом, и жена твоя…

– И ты недалеко. Ещё одну остановку проехать…

– Будто не город, а родной райцентр… Так ты не ответил: почему не сказал, что Юрка твою жену клеил? Только не ври, что забыл!

Мальцев помолчал несколько секунд.

– А сама как думаешь? – спросил затем.

– Что, решил, негоже будет?

– Да. Наши с тобой отношения – они только наши. Знаю, многие мужики, чтоб замужнюю женщину увлечь, рассказывают о проделках её супруга. О том, как тот не верен и гуляет напропалую со всеми, кто шевелится. И что многие на это ведутся: наставляют рога в отместку. Вот не хотел, чтобы в наших отношениях появилась эта самая «отместка».

– Я так и подумала… Правильно, что не сказал. Но… Если честно… Я бы многое отдала, чтобы мой муж кем-нибудь увлёкся.

– Серьёзно?

– Честное пионерское! Потому как верность его хуже удавки! «Ты моя, никому тебя не отдам!» Кстати, это был самый ржачный момент в Галькином рассказе. Говорит, прапор тебя чуть не за грудки хватал: глянь, мол, что Юрка творит! А ты лыбился только, как юродивый.

– Прости, но было и впрямь смешно! Ведь я уже знал, что он завтра будет дежурить, а я встречусь с тобой.

– Об этом тоже не сказал! Скрытный, оказывается…

– Не скрытный. Не сказал по той же причине. Повезло: Матеус проболтался. Кстати, Юрке это, по-моему, не понравилось.

– Да. Из Юрки слова не выдавишь. Тот ещё партизан коммунячий! Бывает, пеной брызгаю, а он как и не слышит! Зато я по этим молчанкам как раз и наблатыкалась многое понимать. В прошлый вторник нарочно спросила, записался он на субботу или нет; он промолчал. В среду спросила снова – он снова промолчал. Посмотрел искоса, и о своём… Если б не собирался дежурить, так в среду и сказал бы. Или брякнул что-то вроде: ты уж спрашивала. А он тему затёр; значит, было о чём.

– А ты, оказывается, психолог, Женя!

– Так у нас курс был в институте по работе с детьми. Дети ж – замочки, к которым надо подбирать ключики. Но в жизни, конечно, не только с детьми приходится навык применять.

– И со мной?

Женя пристально на него взглянула.

– Уверен, что хочешь услышать?

– Уверен, что уже знаю! – рассмеялся он.

– В самый первый вечер. Когда дурачились у Полковника, мне было интересно на тебя посмотреть. А чтоб дурой не выглядеть, я и остальных поиграть подбила. Валька до сих пор с ужасом тот вечер вспоминает.

– Почему с ужасом?

– Потому что Валька собака, в смысле – верная жена. Вот такую бы моему Юрке! Но она бы за Юрку не пошла. Её бы родители за него не отпустили. Он же простой инженер по образованию. Бугор на участке, и карьера особая не светит. А у Полковника и родичи богатые, и у самого перспективы были изначально. Словом, Валька трезвая тебя на пушечный выстрел не подпустит. Поэтому и говорю: это она тебя укусила! Галина слишком вялая для такого, я просто не стала бы; а вот Валька – с чувством!

– Попка у неё, однако, упругая, как футбольный мяч, – усмехнулся Мальцев.

– Да уж, гузастенькая. Аппетитная! Но только внешне! Внутри лёд, любой лом сломаешь!

– Может, и аппетитная… Зато ты – красивая!

– Брось! Я обыкновенная.

– Возможно. Но у тебя взгляд, словно зовущий поиграть. Не в низменном смысле, а вообще. Ты как будто всё время наблюдаешь…

– Я и наблюдаю.

– Всегда?

– Если не сплю зубами к стенке.

– И тебе это жить не мешает?

– Нет. Только иногда надо спиртом бодяжить, чтоб голову отключить.

Мальцев надолго замолчал.

– Чего замер, как суслик в степи? Лицо – как помолиться решил… – спросила Женя.

– Да не… жену бывшую вспомнил. Надю. Вот ей совсем не требовалось голову отключать. Она в нужный момент у неё сама отключалась. И, наверно, она – идеал жены. Но мне с ней в какой-то момент стало скучно…

Женя взглянула на часы.

– Ой! Нам уже пора! А ну-ка давай, бегом собираться и выходим. А то заболтались с тобой совсем…

2.7. Бакланов. Время

Восьмого марта с утра Мальцев позвонил матери – поздравил её и пообещал приехать в субботу. Потом долго думал, кого бы поздравить ещё. Написал сообщение Наде. Пролистал список знакомых дам в соцсетях, черканул пару строк каждой и, наконец, решил, что нужно не забыть мать Лёни Бакланова.

– Привет, Лёня! Ты не против, если я сегодня зайду?

– Если хочешь узнать, что такое экзистенциализация материи, заходи, – не без иронии отозвался тот.

– Чего купить по дороге? Маму твою поздравить хочу.

– А что сегодня такое? Ой-ё!.. Восьмое ж марта, я и забыл совсем… Цветов каких-нибудь, небольшой букетик. И от меня тоже, если не трудно. Вина красного бутылочку – больше для порядка… Мы с мамой не любители, так хоть сам выпьешь!

Мальцев улыбнулся. Лёня, несмотря на замкнутый образ жизни, всегда старался выглядеть хорошо воспитанным. Иногда это выглядело забавно, но обычно внушало уважение.

– Ой, Володечка, спасибо! – Нина Дмитриевна неловко притянула Мальцева к себе и чмокнула в щёку. – Давно уж меня мужчины не вспоминают, один Лёня только… Ты не голодный? – осведомилась она тут же, будто опомнившись.

– Я завтракал, – ответил Мальцев, – но от чашки чая не откажусь.

Плюшки к чаю были куплены им по заказу Лёни, так что всё сложилось будто само собой.

Улучив момент, когда сын для чего-то отъехал в комнату к компьютеру, Нина Дмитриевна скороговоркой произнесла:

– Старая стала. Смерти не боюсь, но боюсь, что Леонид один, без меня, пропадёт. Он ведь совершенно не от мира сего. У него и друзей-то, кроме тебя, Володечка, нет никого…

– Лёня неплохо зарабатывает в интернете, – возразил Мальцев. – И даже от меня никакой помощи не принимает.

– Да, он говорил… Но я в этом совсем не понимаю. Думаешь, не пропадёт?

– Любой одинокий человек уязвим. Если мне плохо с сердцем станет, никто скорую не вызовет. А что касается инвалидности, поверьте: Лёня в состоянии себя обеспечить! Да и я, если что, всегда помогу. Я ж ему каждые два-три дня звоню!

– Спасибо тебе, Володечка…

В этот миг в кухню вкатился Леонид, и Нина Дмитриевна сразу заговорила о другом:

– Как там мама, Володечка? Не болеет? Так и живёт в деревне? Привет ей передай от меня и с праздником поздравь!

– Обязательно! – пообещал Мальцев.

Попив чай, друзья оставили маму и перебрались в Лёнину комнату. Бакланов поставил рядом с собой открытую бутылку и стакан:

– Подходи, наливай себе, сколько сочтёшь нужным!.. – предложил он гостю.

– Ты в экзистенциализацию материи обещал меня погрузить, – Мальцев решил перейти к теме сам.

– Обещал. Но вопрос требует небольшого математического вступления. Ты в курсе, что если обычный лист бумаги сложить пополам пятьдесят один раз, то толщина полученной «тетрадки» окажется размером от Земли до Солнца?

– Всего лишь пятьдесят один?

– Да, если бумага хорошая. Вопрос не в этом… Просто лист бумаги считается эталоном двумерного пространства, но при этом всё же имеет реальную толщину, которая при последовательном удвоении даёт гигантские размеры. А вот если плоскость не будет совсем иметь толщины – тогда как? Сколько раз потребуется сложить такой лист?

Мальцев хмыкнул:

– Да, сколько ни складывай, ничего не получишь. Ноль, помноженный на любое число, всё равно ноль. Если только в вопросе нет какого-нибудь подвоха.

– Подвохов нет. Ноль так и останется нулём. Ну а что такой лист мы даже не увидим, понятно?

– Разумеется!

– Хорошо. А то, что пересечением двух прямых является точка, двух плоскостей – прямая, а двух трёхмерных пространств – плоскость, ты помнишь?

– Само собой.

– Как раз такая – невидимая! – уточнил Бакланов.

Мальцев кивнул.

– Вот с этого и начнём, – обрадовался Лёня. – Пространственно-временной континуум, согласно науке, – четырёхмерный. Между тем физические тела задаются всего тремя координатами: длиной, шириной и высотой. Так же и масса: величина, определяющаяся только тремя измерениями, и ни на йоту больше! То есть любое тело имеет три измерения, а пространство, в котором оно существует, – четырёхмерно. Стало быть, физические тела должны быть невидимы в пространстве, в котором существуют. Ты не подскажешь, как такое возможно?

– Нет, не подскажу. А в чём, собственно, проблема?

– В том, что четвёртым измерением в континууме является время. Именно оно придаёт толщину условному листу бумаги, делая его видимым. Но если тело обладает протяжённостью во времени, это должно как-то отражаться физическими формулами, а ни объём, ни масса четвёртой координаты не имеют! Парадокс?

– Ну… Как-то оно вот так вот устроено… – пожал плечами Мальцев, желая выслушать товарища, а уже затем, при необходимости, спорить.

Бакланов выдержал паузу.

– Теперь представь, что мы снимаем на киноплёнку фильм, – заговорил он потом. – В кадре остаётся только то, что излучает свет. Сверхкороткая вспышка может остаться не экспонированной, если попадёт в паузу между кадрами. Но даже она имеет протяжённость во времени. А предмет, не имеющий такой протяжённости, не отобразится даже при сверхвысокой скорости съёмки. По аналогии с плоскостью, не имеющей толщины. И получается, что ни один предмет во Вселенной не должен быть видимым!

– Однако энергия и импульс учитывают время! Их формулы связаны со скоростью, а та – со временем, – осторожно возразил Мальцев.

– Правильно, энергия четырёхмерна, – согласился Бакланов. – Полная энергия равна массе, умноженной на параметр, который связан с четвёртым измерением. Вот эту связь я и назвал термином «экзистенциализация материи».

– Для чего?

– Чтобы показать, что без этой связи реальности не существует. Материя как бы есть, но только в образе, в проекте, в чертеже. Без экзистенциализации всё – в лучшем случае абстракция. Черновик реальности, так сказать. В природе возможно всё что угодно, любая игра воображения, однако в реальности существует лишь то, что экзистенциализировалось.

– Метафизика какая-то… – скривил губы Мальцев. – К чему это?

– Чтобы понять кое-что дальше! Вот смотри: в нашем мире тела трёхмерны и имеют некий вектор во времени, но не факт, что невозможны иные способы экзистенциализации. Мы уже говорили о тёмной материи, которая может быть экзистенци-ализована иначе. Не в четвёртое, а в некое иное, условно «пятое» измерение…

– Стоп! В прошлый раз ты говорил, что тёмная материя – сырая, недоделанная, мёртвая и вообще – грязь низшего сорта. Давай-ка о более осязаемых субстратах!

– Так я и говорю об осязаемых! Вектор экзистенции, которым материя связана со временем, на самом деле связывает её вовсе не со временем, а всего лишь с дополнительным измерением! Это сам субъект ощущает его как время, а объективно такого параметра вообще нет! Четырёхмерный континуум во все стороны однороден. Координата времени – такой же параметр, как длина, ширина и высота. И мерить его нужно теми же метрами, что и три указанных. А собственно время – признак самого тела, которое материально существует в трёх измерениях и векторно в четвёртом.

– И что?

– А то, что именно здесь предстоит искать природу того, что я называю субъективизмом. Того, что делает материю изначально живой!

Мальцев снова скривил губы:

– Я думал, сегодня праздник. Хоть мы и не женщины, но всё же. А ты опять за старое!

– А как же? – хихикнул Бакланов. – Скажи, дружище, ты хоть отдалённо понимаешь, что вообще такое время? Вот первую его ипостась мы сейчас определили: это четвёртое измерение пространства, такое же, как длина, ширина и высота. Но всё ли это?

Мальцев пожал плечами:

– Так чертили на уроках физики в школе. По оси икс обозначали секунды, а по оси игрек – метры. Но мне всегда казалось, что так делают просто для удобства. Однако я буду рад, если ты покажешь что-нибудь ещё!

– Хорошо. Тогда представь железную дорогу. Прямую, уходящую вдаль. Поскольку время измеряется теми же метрами, будем считать, что железная дорога как раз и есть ось времени (икс) для идущего по ней поезда. И для пассажира, смотрящего в окно. За окном меняются пейзажи и проносятся верстовые столбы, на которых вместо километров нанесены секунды, минуты и часы. Понятно?

– Пока да.

– Предполагается, что поезд идёт с постоянной скоростью, поэтому верстовые столбы мелькают со строгой регулярностью. Как говорится, секунда в секунду. Но ведь это совсем не обязательно, и поезд вполне может ехать то быстрее, то медленнее. И тогда скорость времени будет уже не секунда в секунду, а, например, две секунды в секунду или, наоборот, половина секунды в секунду.

– Теоретически понятно, – кивнул Мальцев. – Только зачем это?

– Затем, что это – второе понимание времени. «Скорость времени», как я уже его назвал. Кроме которого есть ещё и третье понимание. Представь, что глаз пассажира делает своего рода кинокадры. Реальное зрение устроено сложнее, но мы для простоты представим, что глаз работает как кинокамера, снимающая то, что видит. Со скоростью, например, двадцать пять кадров в секунду.

И с какой бы скоростью ни ехал поезд, глаз так и будет снимать свои двадцать пять кадров. Не относительно верстовых столбов, а лишь согласно собственному устройству. Секундой для пассажира будет не расстояние, как в первом понимании, и не скорость поезда, как во втором, а лишь эти самые двадцать пять кадров. Во-от… Это и будет третье понимание времени: «Скорость восприятия». Но и оно не будет последним, потому что есть как минимум ещё одно – четвёртое!

И Бакланов торжествующе улыбнулся.

– Потому что фильм, который «снимает» глаз, будет обрабатываться мозговым процессором. Который может оказаться стремительным, а может, наоборот, страшно тугодумным. Например, компьютер будет осмысливать информацию в сотни раз быстрее человека. Ты будешь ему целый год снимать по двадцать пять кадров в секунду, а он обработает происходящее за пару минут. То есть сожмёт твой временной интервал многократно. Или наоборот, сверхбыстрая камера будет делать миллион кадров в секунду, но смотреть ты сможешь только собственные двадцать пять, то есть растягивая уже ЕЁ интервал. И это будет уже четвёртое понимание времени: «Скорость осмысления»! Из которого можно при желании выколупнуть пятое, шестое и так далее, потому что в разных ситуациях один и тот же мозг может работать с разной скоростью. Но это уже не так интересно, ибо с каждым разом всё больше будет похоже на смысловую матрёшку. Четыре основных дают достаточную картину для понимания темы.

Мальцев покачал головой:

– Только первое понимание объективно, второе, третье и четвёртое резко субъективны. И чем дальше, тем сильнее.

Бакланов аж подскочил в кресле от удовольствия.

– Правильно! – вскричал он. – Но в том-то и дело, что объективное понимание – это вовсе не время, а лишь одно из измерений континуума! Ты сам сейчас признал, что время существует внутри субъекта и больше нигде! И вот если этот субъект каким-то образом сумеет повернуть свой вектор времени на девяносто градусов, то окажется в мире, где время и длина поменяются местами, тогда как ширина и высота останутся неизменными. Кстати! Я думаю, что именно такой поворот случится, если космическую ракету разогнать до скорости света. Согласно формулам, её длина сократится до нуля, а время внутри остановится. Ракета для наблюдателя с Земли превратится в ту самую плоскость, с которой мы начали: в лист, не имеющий толщины. Как и наоборот: наблюдатель для космонавта тоже станет листом бумаги!

Бакланов знаком предложил Мальцеву налить себе вина. Тот наполнил стакан и снова сел на диван.

– …Однако нам сейчас не это интересно, – продолжил Лёня. – А то, что время – именно как ВРЕМЯ – существует только субъективно. А первое, что возникает при экзистенциализации, как раз вектор времени. То есть во всей реальной материи заложена способность к субъективизму. Иначе говоря – живое начало!

Мальцев по-школьному поднял руку вверх.

– Лёня, извини! У меня вопрос. Для чего ты постоянно ищешь это субъективное живое начало? Есть оно или нет – какая разница? Тебе-то оно зачем?

– Как зачем?! Разве непонятно? Показать, что именно субъект – основа реальности! Он не только пассивное зеркало, в котором этот мир отражается, но и активный творец, без которого не было бы эволюции. Каждый в своей точке создаёт проект будущего. Чем сложнее организация субъекта, тем грандиознее его проекты. Человек, например, силой воображения может создавать целые фантастические миры. Правда, все эти проекты остаются в черновиках, потому что экзистен-циализируется не какой-то один, а вся их интегральная сумма. Но тем не менее именно так из прошлого создаётся будущее.

– То есть субъекты – не только живые существа?

– Не только. Камни, планеты, звёзды, галактики. И вся Вселенная в целом. Везде работает живое начало!

– Любопытно… – проговорил, недоверчиво покачав головой, Мальцев.

Друзья на несколько минут замолчали, погрузившись каждый в свои размышления.

– В твоей теории есть одно допущение, – наконец нарушил молчание вопросом Мальцев. – Ты утверждаешь, что объективного стандарта времени не существует. Но так ли это?

– Да. Объективного стандарта времени не существует! – согласился Бакланов.

– А как тогда быть с идеальными часами? В смысле – атомными? Которые давно изобретены и которые идут с постоянной скоростью, независимо от того, где находятся.

– Никак. Идеальные часы измеряют время только внутри себя и именно поэтому идеальны. Они не имеют никакого отношения ко времени, которое происходит вокруг них. С ними сравнивают, чтобы определить кривизну реального времени, но именно кривое время является для любой системы отсчёта главным, а вовсе не атомное. Например, во сне оно бежит как в сильно ускоренном кино, но это никак не связано с идеальным будильником, который стоит на тумбочке в твоей комнате.