Читать онлайн Королевы и монстры. Яд

Любовь – это яд. Сладкий яд, безусловно, но он все равно убьет тебя.

Джордж Р. Р. Мартин

Modern Love. Новый формат. Хиты Дж. Т. Гайсингер

J.T. Geissinger RUTHLESS CREATURES (Queens & Monsters #1)

Text Copyright: © 2021 by J.T.Geissinger, Inc All Rights Reserved

Artwork by Sasha Vinogradova Cover Design by Lori Jackson

Во внутреннем оформлении использована иллюстрация: © vinap / Shutterstock.com / FOTODOM Используется по лицензии от Shutterstock.com / FOTODOM

Перевод с английского Таисии Масленниковой

© Масленникова Т., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Плейлист

«Desperado» Rhianna

«Beautiful Girl» Junge Junge

«My Oh My» Camila Cabello

«Black Magic» Jaymes Young

«Is This Love?» James Arthur

«Superposition» Young the Giant

«Infinity» Jaymes Young

«Fall For You» Leela James

«Don’t Give Up on Me» Andy Grammar

«All Over Again» Leela James

«Rise Up» Andra Day

1

Нат

– Прости. Я так больше не могу. Очевидно, что не все равно только мне.

Голос в трубке звучит расстроенно. Я понимаю: Крис говорит правду. Ему действительно жаль, что у нас ничего не получилось. Впрочем, неудивительно – к этому все шло. Были бы у меня силы волноваться из-за отношений…

Хотя если дело было только в отсутствии у меня сил, мы не оказались бы в такой ситуации.

– Ладно. Я понимаю. Тогда, наверное, пока?

Во время последовавшей короткой паузы его сожаление успевает превратиться в раздражение.

– И это всё? Всё, что ты можешь сказать? Мы встречались два месяца, и единственное, что я слышу: «Тогда пока»?

Он хочет, чтобы я расстроилась, но на самом деле я чувствую лишь облегчение. Хотя, конечно, вслух никогда не признаю это.

Прислонившись к кухонной раковине, смотрю на небольшой огороженный двор за окном. Снаружи ярко светит солнце, но чувствуется морозное дыхание осени. Типичный сентябрьский день на озере Тахо.

Идеальное время для женитьбы.

Я отбрасываю эту неприятную мысль и вновь фокусируюсь на разговоре.

– Не знаю, что еще ты хочешь от меня услышать. Это ты решил порвать со мной, забыл?

– Да, и я думал, что ты чуть острее отреагируешь. – Его тон становится суше. – Хотя мог бы и догадаться.

Крис неплохой парень. Не вспыльчивый, как тот, что был до него, и не назойливый нытик, как позапрошлый. На самом деле он довольно классный.

Наверное, попробую свести его со своей подружкой Мэрибет. Из них получится очень милая пара.

– Просто я загружена на работе, вот и всё. У меня толком нет времени вкладываться в отношения. Я думала, ты понимаешь.

Повисает еще одна пауза, на этот раз дольше.

– Ты учишь шестиклассников пачкать руки краской.

– Я учу их искусству.

– Ага. Толпу двенадцатилеток. Без обид, как будто не самая нервная работа.

У меня нет никакого желания с ним спорить, так что я просто молчу. Крис воспринимает это как провокацию и переходит к лобовой атаке.

– Знаешь, друзья ведь предупреждали меня. Говорили, что не стоит предлагать отношения девушке с такой биографией.

«Такой биографией». Интересная формулировка.

Ну да, ну да. Какой у меня жизненный багаж, когда у меня жених исчез пять лет назад в день торжества? И хватает же самоуверенности упрекать меня в этом.

– Надеюсь, мы сможем остаться друзьями, Крис. Понимаю, я не идеальна…

– Тебе нужно начать жить заново, Нат. Извини, но я должен это сказать. Ты постоянно оглядываешься в прошлое. Все это знают.

Знаю, что знают. Я вижу их взгляды.

В Кингс Бич – маленьком курортном городке на северном берегу озера – проживает около пятнадцати тысяч человек. И даже спустя годы у меня такое ощущение, что каждый из них молится за меня по ночам.

Не услышав никакого ответа, Крис вздыхает.

– Это плохо прозвучало. Я не хотел…

– Нет, хотел. Все нормально. Слушай, если ты не против, давай на этом попрощаемся. Но я серьезно насчет того, чтобы остаться друзьями. Ты хороший парень. Давай без эмоций, ладно?

На секунду задумавшись, он равнодушно отвечает:

– Конечно. Без эмоций. Вообще без всяких. Чувства – это не по твоей части. Удачи тебе, Нат.

Крис отключается, оставив меня вслушиваться в глухую тишину. Я выдыхаю и прикрываю глаза.

Он ошибается насчет того, что я ничего не чувствую. На самом деле я чувствую много разного. Тревогу. Усталость. Подавленность. Стойкую меланхолию в сочетании с легким отчаянием.

Видите? Я не ледышка!

Стоит положить трубку обратно на рычаг на стене, как телефон тут же звонит снова.

Секунду я сомневаюсь. Не знаю, стоит ли мне ответить или уже начать пьянствовать, как я делаю каждый год в этот день и в это время. Но в запасе есть еще где-то десять лишних минут, прежде чем я начну свой ежегодный ритуал.

– Алло?

– Ты знала, что случаи шизофрении резко возросли на рубеже двадцатого века, когда практика заведения домашних котов получила широкое распространение?

Это моя лучшая подруга, Слоан, и то, что ей неинтересно начинать разговор как нормальный человек, – одна из причин, по которым я люблю ее.

– Что тебе сделали коты? Твоя неприязнь к ним уже патологическая.

– Они пушистые маленькие серийные убийцы, готовые заразить тебя мозговыми амебами через свои какашки, но я не об этом хотела рассказать.

– А о чем же?

– Я думаю завести собаку.

Пытаясь представить помешанную на независимости Слоан с собакой, я кидаю взгляд на Моджо, посапывающего в квадрате солнечного света в гостиной. Моджо – черно-коричневая овчарка, сорок кило любви в потрепанной шкуре, с похожим на огромное перо хвостом, который постоянно виляет.

Мы с Дэвидом спасли его, когда ему было всего несколько месяцев. Сейчас Моджо семь лет, но как будто семнадцать. Никогда не видела, чтобы собаки так много спали. По-моему, он наполовину ленивец.

– Ты же понимаешь, что за ними каждый день надо убирать? И гулять? И мыть. Это почти как дети.

– Вот именно. Будет хорошая тренировка, прежде чем я заведу детей.

– С каких пор ты захотела детей? У тебя даже растения не выживают.

– С тех пор как увидела одну горячую гору мышц в «Спрутс» этим утром – высокую, темненькую, симпатичную… Мои биологические часы начали трезвонить, как Биг-Бен. И потом, щетина – моя слабость, ты знаешь. А его была просто эпичной.

Слоан вздыхает, а я улыбаюсь, представив, как она пожирает глазами парня в продуктовом. Обычно все происходит наоборот. На ее занятия по йоге ходит достаточно исполненных надежд мужчин.

– Эпичная щетина. Я бы на это посмотрела.

– Щетина на стероидах. В нем есть такой пиратский вайб… Мне кажется, подходящее слово. В общем, он прямо излучает какую-то бунтарскую опасность. Суперсекс. Р-р-р.

– Суперсекс, говоришь? Не похоже ни на кого из местных. Наверное, турист.

Слоан ахает.

– Надо было спросить, не хочет ли он посмотреть достопримечательности.

– Достопримечательности? Твои сиськи теперь входят в их список?

– Не ерничай. Это называется актив. Благодаря моим девочкам я выпила кучу бесплатного алкоголя, знаешь ли. – Тут она задумывается. – Кстати говоря, посидим вечером в «Даунриггерс»?

– Не могу, извини. Уже есть планы.

– Ага, знаю я эти планы. Время для обновления! Надо создать новую традицию.

– Напиваться не дома, а в баре?

– Именно.

– Я пас. Перспектива блевать на людях меня не очень привлекает.

Она фыркает.

– Мне точно известно, что ты никогда в жизни не блевала. У тебя нулевой рвотный рефлекс.

– Очень странный факт обо мне.

– У нас секретов нет, детка. Мы стали лучшими подружками, когда у нас лобковые волосы еще не выросли.

– Как трогательно, – сухо отзываюсь я. – Так и вижу открытку из «Холлмарка».

Слоан не обращает на меня никакого внимания.

– К тому же я плачу. Это должно привлечь твоего внутреннего Скруджа.

– Хочешь сказать, я жмот?

– Наглядный пример «А»: ты передарила мне двадцатидолларовый купон из сетевого стейкхауса на Рождество.

– Это была шутка!

Она неуверенно мычит в ответ.

– Тебе следовало передарить его кому-то другому, я же говорила! В этом и прикол. Это смешно!

– Да, если твоя лобная доля была повреждена в результате ужасной автомобильной катастрофы. Тогда смешно. Для остальных людей, с функционирующим мозгом, – нет.

Я издаю глубокий драматический вздох.

– Ладно, в этом году я подарю тебе кашемировый свитер. Довольна?

– Заеду за тобой через пятнадцать минут.

– Нет. Я никуда не пойду.

Но она твердо отвечает:

– Я не позволю тебе сидеть дома, отмечая очередную годовщину свадебного ужина, которого у тебя никогда не было, и накачиваясь шампанским, которое ты должна была пить на свадебном приеме.

Остальное она оставляет невысказанным, но оно повисает в воздухе между нами.

Сегодня прошло ровно пять лет с исчезновения Дэвида. В штате Калифорния, если человек считается пропавшим более пяти лет, его официально объявляют умершим. Даже если он где-то еще и существует, то во всех иных возможных отношениях уже давно лежит в могиле.

Пять лет – отметка, внушавшая мне страх.

Я отворачиваюсь от милого солнечного пейзажа в окне и на секунду задумываюсь о Крисе. Вспоминаю горечь в его голосе, когда он говорил, что я живу прошлым… и что все об этом знают. Включая меня.

– Ладно, – мягко говорю я. – Забери меня в пять.

Слоан радостно вскрикивает.

Я вешаю трубку, прежде чем успеваю передумать, и иду надевать юбку – если решила публично напиться, нужно хотя бы хорошо при этом выглядеть.

«Даунриггерс» – обычный местечковый бар, из панорамных окон которого открываются живописные виды: горы Сьерра-Невада с одной стороны и озеро Тахо с другой.

Закат сегодня будет красивый. Солнце уже отливает оранжевым, низко нависая над горизонтом. Мы со Слоан занимаем место у окна, что позволяет нам любоваться и озером, и баром, где сегодня полно людей. Большинство из них я знаю – в конце концов, я прожила тут всю жизнь.

Как только мы садимся, Слоан перегибается через стол и шипит:

– Посмотри! Это он!

Я непонимающе оглядываюсь.

– Кто он?

– Пират! Он сидит с краю стойки!

– Который с эпичной щетиной? – Я верчу головой и выгибаю шею, чтобы рассмотреть лица в толпе. – Да где?..

Это все, что я успеваю сказать, прежде чем вижу его. Он занимает внушительное пространство бара, выглядит как великан на маленьком барном стульчике и сразу производит впечатление.

Широкие плечи. Растрепанные темные волосы. Волевой подбородок, который не встречался с бритвой несколько недель. Черная кожаная куртка, темные джинсы и берцы, которые одновременно выглядят и дорогими, и потертыми, как будто их не очень аккуратно носят. Средний и большой пальцы правой руки украшают массивные серебряные кольца: одно – какая-то печатка, второе – череп. Глаз «пирата» не видно из-за солнцезащитных очков.

Довольно странно носить их в помещении. Как будто ты что-то скрываешь.

– Не понимаю ни образ пирата, ни рок-звезды. Или главаря байкерской банды. Он как будто только что со съемок «Сынов анархии». Десять баксов на то, что он gehhilfen.

– Ну и что? – шепчет Слоан, пялясь на него. – Будь он хоть Джеком Потрошителем, я бы дала ему кончить на мои сиськи.

– Шлюшка, – констатирую я с любовью.

– Мне просто нравятся альфа-самцы с энергетикой огромного хера, – отмахивается она. – Не надо осуждать.

– Ну, тогда вперед! Я закажу нам выпить и буду следить из тыла, не достанет ли он нож.

Я машу официанту. Тот с короткой улыбкой мне кивает, давая понять, что подойдет, как только сможет.

Слоан в это время хихикает мне в ответ:

– Нет, я не настолько отчаялась. Нельзя бегать за мужчинами, какими бы сексуальными те ни были. Это недостойно.

– Если ты не кокер-спаниель, недостойно так часто дышать и пускать слюни! Иди оседлай этого жеребца, подруга. Я пока в уборную.

Оставив Слоан кусать губы от нерешительности – или от возбуждения, – я встаю и отправляюсь в сторону женского туалета.

Сделав там все дела, я иду мыть руки, а заодно решаю поправить помаду перед зеркалом. Она ярко-алого оттенка и называется «Сладкий яд». Не знаю, почему выбрала именно ее – в последнее время я почти не ношу макияж… Но, наверное, не каждый день твоего пропавшего жениха официально объявляют мертвым, так что какого черта.

Ох, Дэвид. Что же с тобой случилось?

На меня накатывает внезапная волна отчаяния. Приходится опереться на край раковины, чтобы устоять на ногах. Я закрываю глаза и медленно, прерывисто выдыхаю.

Мне давно не приходилось испытывать такой мощный прилив тоски. Обычно она ощущается просто как непрерывное кипение у меня внутри, которое я научилась игнорировать. Тупая боль за ребрами. Вопль страдания, заглушенный до такой степени, что он почти смолкает. Почти, но не до конца.

Люди говорят, что время лечит любые раны, но эти люди – скоты. Такие раны, как у меня, не лечатся. Можно только научиться останавливать кровотечение.

Пригладив волосы руками, я делаю несколько глубоких вдохов, пока не возвращаю самообладание. Немножко себя подбадриваю, цепляю улыбку на лицо, распахиваю дверь и… на выходе сразу же врезаюсь в огромный неподвижный объект.

Я отлетаю, спотыкаюсь и теряю равновесие. Но за секунду до падения большая рука хватает меня за плечо, чтобы удержать.

– Осторожно.

Голос приятный, хрипловато-грудной. Я поднимаю глаза и вижу собственное отражение в паре темных очков. Мою спину как будто пронзает электрический разряд.

Это пират. Барыга. Парень с эпичной щетиной и энергетикой огромного хера.

У него массивные плечи. Он сам массивный. Этот мужчина выглядел большим, когда сидел у бара, но стоя кажется противоестественно высоким. Викинг.

Меня никак нельзя назвать миниатюрной, но рядом с ним я чувствую себя фарфоровой статуэткой.

Он пахнет базовыми нотами дорогого каберне: кожа, дым сигар и что-то неуловимо лесное.

Но, конечно, сердце у меня замерло только из-за того, что я чуть не грохнулась.

– Мне ужасно жаль. Я не видела, куда иду.

Почему я извиняюсь? Это он стоял прямо перед чертовой дверью.

Он не отвечает. А еще не отпускает мою руку и даже не улыбается. Мы молча стоим на месте, и никто из нас не двигается до того момента, пока не становится понятно, что пропускать меня он не собирается.

Я приподнимаю бровь и недоуменно на него смотрю.

– Прошу прощения, можно мне?..

Мужчина наклоняет голову набок. Даже не видя его глаз, я чувствую, как пристально он меня разглядывает.

И ровно тогда, когда все это могло бы показаться странным, его рука отпускает меня. Не говоря ни слова, он толкает дверь мужской уборной и исчезает.

Обескураженно посмотрев на закрытую дверь мужского туалета, я возвращаюсь к Слоан и нахожу ее с бокалом вина в руке. Второй уже дожидается меня.

– Твой пират только что отправился в уборную, – сообщаю я, усаживаясь на стул. – Если будешь действовать быстро, сможешь поймать его для перепихона в темном углу, прежде чем он заберет тебя на свою «Черную жемчужину» и увезет на край света.

Она делает большой глоток вина.

– Ты имела в виду похитит? К тому же его это не интересует.

– Откуда тебе знать?

Слоан поджимает губы.

– Он мне в лицо сказал.

Я в шоке. Это беспрецедентно.

– Да ну!

– Да. Я подплыла к нему своей самой манящей походкой в духе Джессики Рэббит, ткнула своих девочек прямо ему под нос и спросила, не хочет ли он купить мне выпить. Его ответ? «Не интересует». И он даже на меня не посмотрел!

Я качаю головой и делаю глоток вина.

– Ну, дело ясно. Гей.

– Мой гей-радар подсказывает, что по натуральности он как сельдерей, но спасибо за поддержку, детка.

– Тогда женат.

– Пф-ф-ф. Невозможно. Он совершенно неукрощенный.

Я вспоминаю его запах, когда мы столкнулись у двери уборной, – от него волнами исходил мускусный аромат чистых феромонов. Вероятно, Слоан права. У льва, блуждающего по саваннам Серенгети в очках «Серенгети», нет жены. Он слишком занят поисками жертвы, в которую сможет вонзить клыки.

Появляется официант и принимает наш заказ. После его ухода мы еще какое-то время болтаем о всякой ерунде, пока подруга не спрашивает, как у меня дела с Крисом.

– А. Он. Ну…

Она неодобрительно на меня косится.

– Ты же не…

– Прежде чем ты начнешь тыкать в меня пальцем, уточню – это он порвал со мной.

– Не уверена, что ты до конца это понимаешь, но мужчина рассчитывает рано или поздно заняться сексом с женщиной, с которой встречается.

– Не надо сарказма. Я не виновата, что на моем влагалище висит табличка «Закрыто».

– Если в ближайшее время в этой горячей пещерке не окажется член, то она просто зарастет, и ты не сможешь заниматься сексом никогда!

А я и не против. Мое либидо испарилось вместе с моим женихом. Но мне нужно отвлечь подругу, пока наш разговор не превратился в сеанс психотерапии.

– Это бы все равно не сработало. Он считал, что кошки так же умны, как и люди.

Слоан смотрит на меня с ужасом.

– Тогда скатертью дорога!

Зная, что такое наверняка ее развеселит, я прибавляю:

– Я думаю свести его с Мэрибет.

– Твоей коллегой? Которая одевается как амиш?

– Она не амиш. Она учительница.

– Она учит взбивать масло и чинить двуколки?

– Нет, она учит физике. Но ей нравится лоскутное шитье. А еще у нее пять кошек.

Поежившись, Слоан поднимает бокал и провозглашает тост:

– Это союз, благословленный небесами!

– За их полное счастья и шерстяных комков будущее!

Мы чокаемся и выпиваем. Я заглатываю свое вино залпом, прекрасно зная, что Слоан сейчас внимательно за мной наблюдает. Она вздыхает, когда я ставлю пустой бокал и показываю официанту принести еще, а потом тянется через стол и сжимает мою руку.

– Ты же знаешь, я люблю тебя.

Понимая, к чему все идет, я отворачиваюсь к окну и смотрю на озеро.

– Кажется, из-за кейла, который ты постоянно ешь, у тебя уже что-то не то с мозгами.

– Я волнуюсь.

– Не надо. Я в полном порядке.

– Ты не в порядке. Ты выживаешь. Это не одно и то же.

Вот именно поэтому нужно было остаться дома.

Я тихим голосом отвечаю:

– Ушло два года, чтобы каждый раз, сидя за рулем, не думать: «А что, если я просто не впишусь в этот поворот? А что, если я просто врежусь в эту кирпичную стену?» Еще год, чтобы перестать гуглить самые безболезненные способы самоубийства. И еще один, чтобы внезапно не разражаться рыданиями. Только последние несколько месяцев я могу войти в комнату и не начать машинально искать его лицо. Я живу с призраком человека, с которым надеялась встретить старость, с давящим грузом вопросов без ответов, а еще с удушающим чувством вины за то, что последними моими словами ему было: «Если опоздаешь, ты труп». – Я отворачиваюсь от окна и смотрю на нее. – Учитывая все вышесказанное, просто выживать – уже победа.

Слоан с блестящими глазами шепчет:

– Ох, милая.

Я проглатываю внезапно вставший в горле ком. Она сжимает мою руку и говорит:

– Знаешь, что нам сейчас нужно?

– Электрошоковая терапия?

Отпустив мою руку, Слоан откидывается на стуле и качает головой.

– Вот всегда ты со своим черным юмором. Я хотела сказать, гуакамоле.

– Ты платишь? Потому что оно здесь стоит десять баксов за две столовые ложки, а я, как мы выяснили, жмот.

Она с любовью мне улыбается.

– Это один из твоих многочисленных недостатков, но с идеальными людьми скучно.

– Ладно, но должна предупредить прямо сейчас: я не ела с завтрака.

– Детка, я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы держаться на безопасном расстоянии, когда ты ешь. Помнишь тот раз, когда мы смотрели «Дневник памяти» и взяли одно ведро попкорна на двоих? Я тогда чуть пальца не лишилась.

– Жду не дождусь, когда ты постареешь и у тебя начнется деменция. Эта твоя идеальная память просто убивает.

– Овощи отказываешься есть ты, а деменция должна начаться у меня? Почему, интересно?

– Я сейчас съем пюре из авокадо. Это считается?

– Авокадо фрукт, дурочка.

– Он зеленый?

– Да.

– Значит, овощ.

Слоан качает головой.

– Ты безнадежна.

– Не отрицаю.

Мы улыбаемся друг другу. В этот момент я случайно бросаю взгляд в другой конец ресторана. Вот он: незнакомец, с которым я столкнулась. Сидит один, спиной к окну, с пинтой пива в руках, и глядит на меня.

Поскольку он снял свои очки, я вижу его глаза: насыщенного темного цвета «Гиннеса», глубоко посаженные под сурово сдвинутыми бровями и обрамленные бахромой черных ресниц. С пугающей сосредоточенностью сфокусировавшись на мне, эти глаза не двигаются и не моргают.

Но, боже, какой тьмой они горят!

2

Нат

– Земля вызывает Натали! Ты с нами, Натали?

Я вырываю себя из удивительно цепкой ловушки глаз незнакомца и снова обращаю внимание на Слоан. Она смотрит на меня, приподняв бровь.

– Что? Извини, я тебя не слышала.

– Да, я знаю, отвлеклась на трахающего тебя глазами прекрасного монстра, который растоптал эго твоей лучшей подруги.

Я вспыхиваю и фыркаю:

– Нет на этой земле человека, способного растоптать твое эго. Оно сделано из того же материала, который НАСА использует для космических кораблей, чтобы они не сгорали при повторном входе в атмосферу.

Она покручивает локон своих темных волос и улыбается.

– Что правда, то правда. Он, кстати, до сих пор на тебя пялится.

Я ерзаю на стуле. Не понимаю, почему так горят уши? Обычно меня нельзя смутить красивым лицом.

– Может, я напоминаю ему человека, которого он не любит.

– Или, может, ты идиотка.

На самом деле нет. Это не вожделеющий взгляд. Скорее он смотрит так, будто я должна ему денег.

Официант возвращается с новой порцией напитков, и Слоан заказывает нам гуакамоле с чипсами. Как только парень отходит достаточно далеко, она выдыхает:

– О нет. Идет Диана Майерс.

Диана – главная городская сплетница. Думаю, она удерживает мировой рекорд как человек, который вообще никогда не затыкает рот. Говорить с ней – все равно что подвергаться пытке водой: она мучительно, непрерывно капает тебе на мозг, пока в какой-то момент ты не ломаешься и не сходишь с ума.

Даже не потрудившись поздороваться, Диана выдвигает свободный стул из-за соседнего стола, садится рядом со мной и подается вперед, обдавая меня запахами лаванды и нафталина.

Приглушенным голосом она сообщает:

– Его зовут Кейдж. Да, как того европейского актера, только непонятно, это имя или фамилия. Как по мне – очень странно звучит. Если только ты не в рок-группе, конечно. Или не какой-нибудь иностранец. И вообще, в мои времена у мужчин были респектабельные имена: Роберт, или Уильям, или Юджин, или…

– О ком мы сейчас говорим? – прерывает ее Слоан.

Пытаясь выглядеть непринужденно, Диана несколько раз дергает головой в том направлении, где сидит незнакомец. Ее залитые лаком кудри подрагивают.

– Аквамен, – провозглашает она театральным шепотом.

– Кто?

– Мужчина у окна, который выглядит как актер из «Аквамена». Как там его зовут? Здоровенный бугай, женатый на девочке из «Шоу Косби».

Интересно, что она сделает, если я вылью бокал вина на ее омерзительную химзавивку? Наверное, затявкает, как перепуганный шпиц.

Представляя это, я чувствую странное удовлетворение.

А Диана тем временем продолжает говорить.

– …очень, очень странно, что он платит наличными. Люди, у которых при себе столько наличных, редко бывают порядочными. Не хотят, чтобы правительство знало об их местонахождении, или что-то такое. Как там говорят? Залег на дно? Да, есть такое выражение. Исчезают из поля зрения, залегают на дно, прячутся у всех на виду, – ну, как бы то ни было, нужно повнимательнее следить за этим субъектом, Кейджем. Очень, очень внимательно следить, говорю я вам, особенно с учетом того, что он живет по соседству с тобой, Натали. Всегда проверяй, что у тебя накрепко заперты все двери и задернуты шторы. Никогда нельзя быть слишком осторожной, милая.

Я выпрямляюсь на стуле.

– Подождите, что? Живет по соседству?

Она смотрит на меня как на дурочку.

– Ты не слышала? Он купил дом рядом с тобой.

– Я не знала, что этот дом продается.

– А он и не продавался. Салливаны мне рассказывали, что этот Кейдж недавно постучал в их дверь и сделал предложение, от которого невозможно отказаться. Чемодан денег – буквально.

Я с удивлением смотрю на Слоан.

– Кто расплачивается за дом чемоданом денег?

Диана щелкает пальцами.

– Понимаете? Это до крайности странно.

– Когда они переехали? Я даже не знала, что их нет!

Диана поджимает губы, взглянув на меня.

– Не пойми меня неправильно, милая, но ты как будто немножко в своем пузыре. Конечно, никто не может обвинить тебя в некоторой рассеянности после всего, через что ты прошла…

Жалость. Худшая вещь на свете.

Я смотрю на Диану исподлобья, уже готовясь отбрить ее каким-нибудь хлестким замечанием по поводу того, через что сейчас может пройти ее уродская химзавивка, но тут вмешивается Слоан.

– Значит, горячий богатый незнакомец будет жить по соседству с Натали? Везучая сучка!

Диана цокает языком.

– О нет, я бы не сказала, что везучая. Совсем не сказала бы! У него внешность преступника, вы не можете этого отрицать, а если кто-то и умеет хорошо разбираться в людях, так это я. Уверена, вы с этим согласитесь. Вы, конечно, помните, что именно я…

– Прошу прощения, леди, – прерывает ее официант, благослови его бог. Он ставит на стол миску с гуакамоле и корзинку с кукурузными чипсами и улыбается. – Вы сегодня ограничитесь напитками и закусками или принести вам меню с горячими блюдами?

– Спасибо, вместо горячих блюд предпочитаю горячительную выпивку..

Слоан бросает на меня кислый взгляд и говорит:

– Принесите посмотреть меню, пожалуйста.

– И повторите напитки, – влезаю я.

– Конечно. Сейчас подойду.

Не успевает он исчезнуть, как Диана снова открывает рот и с жаром обращается ко мне:

– Хочешь, я позвоню шефу полиции и попрошу присылать к твоему дому патрульные машины часам к девяти, чтобы проведывать тебя? Меня ужасает мысль, что ты будешь совсем одна в этом доме, такая беззащитная. Бедняжка, то, что случилось с тобой, ужасная трагедия.

Она хлопает меня по руке. Как же хочется сломать ей гортань!

– А теперь, когда этот сомнительный элемент переехал в наш район, за тобой и правда стоит присмотреть. Это меньшее, что я могу сделать. Твои родители были для меня дорогими, дорогими друзьями, прежде чем переехали на пенсию в Аризону из-за здоровья твоего папы. Наш маленький уголок рая находится на такой высоте, что с возрастом это становится проблемой. Шесть тысяч футов над уровнем моря – испытание не для слабого сердца, и, помимо всего прочего, тут сухо, как в пустыне…

– Нет, Диана, я не хочу, чтобы ты просила полицию меня нянчить.

Она выглядит оскорбленной.

– Не надо раздражаться, милая, я просто пытаюсь…

– Сунуть нос в мои дела, я знаю. Спасибо, категорически нет.

Диана оборачивается к Слоан в поисках поддержки, которой не обнаруживает.

– У Нат есть большая собака и огромное ружье. С ней все будет в порядке.

Окончательно выпавшая в осадок Диана смотрит на меня.

– Ты держишь дома ружье? Господи, а что, если ты случайно выстрелишь?

Я с каменным лицом отвечаю:

– Вот это будет везение.

Тут в разговор вступает Слоан:

– Кстати, раз уж на то пошло, не могла бы ты поделиться своим невеорятно авторитетным мнением по теме, которую мы с Нат обсуждали только что? Хочется узнать твою точку зрения.

Диана вновь расцветает, поправляя прическу.

– О, ну конечно! Как вы знаете, я обладаю широкими познаниями по самым разным вопросам. Спрашивайте!

Сейчас что-то будет. Я делаю глоток вина, пытаясь не улыбаться.

С совершенно невозмутимым лицом Слоан спрашивает:

– Анал. Да или нет?

Повисает звенящая тишина, и тут Диана взвизгивает:

– Смотрите, это же Марджи Холанд! Сто лет ее не видела. Пойду поздороваюсь!

Она вскакивает и убегает, еле выдавив из себя «пока!».

Провожая ее взглядом, я сухо комментирую:

– Ты же понимаешь, что через двадцать четыре часа весь город будет думать, что мы сидим здесь и обсуждаем все за и против анального секса.

– Никто не слушает эту старую драную ворону.

– Она лучшая подруга заведующей нашей школы.

– Что, думаешь, тебя уволят за аморальное поведение? Ты практически монашка.

– Не преувеличивай.

– Не преувеличиваю. За последние пять лет ты встречалась с тремя парнями и ни с одним из них не спала. Если бы ты действительно была монашкой, у тебя хотя бы был секс с Иисусом.

– Не уверена, что это так работает. К тому же у меня полно секса. С самой собой. И моими друзьями на батарейках. Отношения – это слишком сложно.

– Не думаю, что твои кратковременные, асексуальные, безэмоциональные гуляния под ручку можно назвать отношениями. Чтобы так их классифицировать, с парнем нужно переспать. Ну и еще, наверное, что-то к нему чувствовать.

Я пожимаю плечами.

– Если бы встретила подходящего, почувствовала бы.

Она внимательно на меня смотрит, понимая, что моя проблема заключается скорее не в том, что я не могу встретить человека, с которым у меня установилась бы связь, а в том, что я вообще ни с кем не способна установить связь. Но Слоан решает не мучить меня и продолжает старую тему:

– К слову о сексе, там твой новый сосед смотрит на тебя так, будто ты – его обед.

– Буквально. И в этом нет ничего хорошего. По сравнению с ним большая белая акула покажется дружелюбной.

– Откуда столько негатива? Черт, он до одурения горяч. Тебе не кажется?

Я подавляю в себе неожиданно сильное желание повернуться и посмотреть в ту же сторону, что и она, и вместо этого делаю еще глоток вина.

– Не в моем вкусе.

– Детка, он во вкусе любой женщины. Не пытайся мне врать и утверждать, что не слышишь стонов своих яичников.

– Дай мне минутку выдохнуть. Меня полчаса назад бросили.

Она хмыкает.

– Да, и я вижу, насколько ты из-за этого подавлена. Еще оправдания?

– Напомни-ка, почему ты моя лучшая подруга?

– Потому что я великолепна, очевидно.

– Хм-м-м. Судьи всё еще совещаются.

– Слушай, почему бы тебе просто не побыть хорошей соседкой и не представиться? А потом пригласишь его на экскурсию по своему дому. Особенно по спальне. А там уже мы втроем сможем исследовать мир своих сексуальных фантазий, облившись смазкой и слушая «Пусть правит любовь» Ленни Кравица.

– О, ты ради меня готова на ЖМЖ?

– Не ради тебя, глупышка. Ради него.

– Мне понадобится гораздо больше вина, чтобы обдумать эту идею.

– Но ты подумай.

Я в ступоре смотрю на нее.

– Пожалуйста, скажи, что ты шутишь.

Слоан улыбается и зачерпывает гуакамоле чипсами.

– Шучу, но выражение твоего лица было почти так же бесценно, как и Дианы.

Официант возвращается с меню и еще двумя шардоне. Через час мы изничтожаем две тарелки энчилад с креветками и столько же бутылок вина.

Слоан стыдливо рыгает в кулачок.

– Думаю, домой на такси, детка. Я слишком надралась, чтобы садиться за руль.

– Согласна.

– Кстати, я остаюсь у тебя.

– Тебя никто не приглашал.

– Я не дам тебе проснуться завтра в одиночестве.

– Я буду не одна. Со мной будет Моджо.

Она делает жест официанту, чтобы принес счет.

– Если только не укатишь со своим горячим новым соседом, ты застряла со мной, сестренка.

Неуместная ремарка, ведь Слоан прекрасно понимает, что у меня нет никаких намерений уезжать отсюда с загадочным и необъяснимо враждебным Кейджем. Но если так пойдет, то она завтра весь день будет заботливо хлопотать вокруг меня из страха, как бы я на годовщину своей несостоявшейся свадьбы не вскрыла себе вены. Эта удручающая мысль пронимает как ведро ледяной воды на голову.

Я кидаю взгляд на его стол.

Кейдж беседует по телефону. Вернее, только слушает, время от времени кивая. А потом поднимает глаза и смотрит на меня.

Наши взгляды встречаются. Сердце подскакивает в груди. Странная и незнакомая комбинации возбуждения, напряжения и страха горячей волной прокатывается по шее.

Слоан права. Надо быть приветливой. Вы теперь соседи. Из-за чего бы он ни делал такое лицо, его проблемы не связаны с тобой. Не надо сразу все принимать на свой счет. Наверное, у бедного парня просто плохой день.

Все еще глядя на меня, он что-то бормочет в телефон и вешает трубку.

– Сейчас вернусь.

Сказав так Слоан, я встаю, пересекаю зал и подхожу прямо к столику Кейджа.

– Привет. Я Натали. Могу к вам присоединиться?

Не дожидаясь ответа, я усаживаюсь. Он молча и неподвижно смотрит на меня своими темными непроницаемыми глазами.

– Мы с подругой выпили слишком много вина и не можем сами добраться до дома. В нормальных обстоятельствах это не было бы проблемой – мы бы просто взяли такси и забрали ее машину завтра. Но минуту назад подруга сказала, что, если я не уеду отсюда с вами, она останется ночевать у меня. Долгая история, почему бы мне этого не хотелось, но не буду перегружать вас деталями. И, опережая ваш вопрос – нет, обычно я не прошу незнакомцев подвезти меня. Но мне сказали, что вы купили дом рядом с моим, на Стилхед, и я подумала, что убью двух зайцев одним выстрелом и попрошу вас любезно подвезти меня домой, раз уж нам по пути.

Его взгляд останавливается на моих губах. У него гуляют желваки. Он ничего не отвечает.

О нет. Он думает, я с ним флиртую.

– Это не попытка подкатить, клянусь, – быстро прибавляю я, сгорая от стыда. – Мне правда просто нужно, чтобы меня подвезли до дома. Ну и еще, эм… добро пожаловать в наш город!

Какое-то время в нем, видимо, происходит внутренняя борьба, а я сижу и смотрю на него с дико бьющимся сердцем, осознавая, насколько чудовищную ошибку совершила.

Потом Кейдж наконец заговаривает низким и хриплым голосом:

– Извини, принцесса. Я не чертов рыцарь в сияющих доспехах.

Он резко встает, оттолкнув стол и оставив меня наедине с обжигающим чувством унижения.

Так, понятно. Очевидно, забегать к нему за стаканом сахара я не буду.

С горящими щеками я возвращаюсь к нашему столу. Слоан смотрит на меня, пораженно открыв рот.

– Это что сейчас было?

– Я попросила его отвезти меня домой.

Пытаясь оправиться от удивления, она медленно закрывает и открывает глаза, а затем спрашивает:

– И?

– Он ясно дал понять, что лучше прищемит член дверью автомобиля. Мы готовы ехать?

Слоан встает, нашаривая свою сумку на спинке стула, и качает головой.

– Вау. Он отшил нас обеих. Может, ты и права, что он женат.

А потом, когда мы уже идем к двери, задумчиво добавляет:

– Или просто застенчивый.

А может быть, он просто окажется серийным убийцей и освободит меня от страданий.

Хотя, наверное, нет. Я не настолько везучая.

3

Кейдж

Меня не должно волновать, что она великолепна, но волнует. Она настолько вызывающе красива, что я чуть не рассмеялся, увидев ее.

Я был готов ко всему, кроме этого. И она меня удивила.

Ненавижу удивляться. Обычно, если меня застают врасплох, это заканчивается кровью.

Но теперь я уже знаю и в следующий раз, увидев ее, буду готов. Нельзя позволить этому лицу, этим ногам и этим невероятным глазам отвлечь меня от задания.

И еще эти волосы. Я никогда не видел таких гладких и черных волос. Они как будто из сказки. Мне хотелось запустить руку в эту густую, блестящую массу локонов, запрокинуть ее голову и… Черт.

Мне давно известно, что нельзя мешать работу с удовольствием. Нужно просто сосредоточиться и сделать то, ради чего я здесь.

Но лучше бы она не была такой чертовски красивой. Не люблю ломать красивые вещи.

4

Нат

С утра я просыпаюсь с пульсирующей головной болью и Моджо, храпящим у меня под носом.

– Господи, пес, – бормочу я, утыкаясь в его шерстяную грудь, – можно немножко потише? У мамочки похмелье.

Вместо ответа он ворчит, зарывается еще глубже в подушку и портит воздух так, что обои от стен отходят.

Перевернувшись на спину и тяжело вздохнув, я в очередной раз задумываюсь, не совершила ли чего-то ужасного в прошлой жизни. Нынешняя – просто водоворот дерьма, и это единственное разумное объяснение.

Звонит телефон. Я шарю рукой где-то в районе прикроватной тумбочки и нащупываю мобильный. Нажимаю на «Ответить», но Слоан начинает тараторить мне прямо в ухо, прежде чем я успеваю поздороваться:

– Дело раскрыто. Он вдовец.

– Что? Кто?

– Не тупи. Ты знаешь кто. Красавчик, отбривший двух самых горячих штучек Западного Побережья, потому что… – Она делает театральную паузу. – Он скорбит!

В представлении Слоан мужчина может ею не заинтересоваться лишь в том случае, если он гей, женат, слабоумен или его жена недавно скончалась. Очень недавно. Ну, неделю назад. А еще, думаю, втайне она считает, что ее чары способны заставить мужчину любой из вышеприведенных категорий все равно в итоге сдаться – стоит только дать им чуть больше времени.

Мне бы ее уверенность.

Я провожу языком по шершавым зубам и молюсь о материализации феи-крестной, которая принесет мне воду и аспирин. А вдогонку еще и пиво.

– Почему ты так рано звонишь, бессердечная ты ведьма?

Она смеется.

– Сейчас не рано, сейчас десять часов. Я уже провела два занятия по йоге, позавтракала и разобрала шкаф. И ты обещала мне к этому времени позвонить, помнишь?

Не помню. Но это, наверное, из-за белого вина за ужином… и красного после возвращения домой. Слава богу, я не переключилась на бурбон.

Впрочем… у меня впереди еще целый день.

– А почему я обещала тебе позвонить?

Повисает напряженная тишина.

– Мы относим твое платье в «Секонд Винд».

О господи.

Я постанываю, закрываю лицо рукой и зажмуриваю глаза, будто это поможет мне спрятаться.

Слоан твердо продолжает:

– Даже не пытайся придумывать отговорки. Мы относим твое свадебное платье в комиссионку, Нат. Сегодня. Тебе нужно убрать эту штуку из дома. Этот призрак достаточно долго тебя мучил.

Я могла бы обвинить ее в излишнем драматизме, но «призрак» – вполне подходящее слово. Эта чертова штука является мне во снах, гремя цепями и завывая. Я не могу пройти мимо шкафа, не почувствовав, как по спине бегут мурашки. В нем явно обитает потусторонняя сущность – и не вполне дружелюбная.

– Ладно. – Мой голос падает. – Но… но вдруг…

– Пожалуйста, не говори этого.

Какое-то время мы слушаем тишину, но потом Слоан смягчается.

– Если Дэвид вернется, купишь себе другое.

Я закусываю губу, очень сильно. Подруга, которая так хорошо тебя знает, – это одновременно и дар, и огромное, жирное проклятие.

Когда я слишком долго молчу, она начинает нервничать.

– Слушай. У нынешнего платья плохая аура. Оно впитало слишком много негативной энергии. Слишком много болезненных воспоминаний. Если тебе когда-нибудь в будущем понадобится платье, купишь себе новое. Ты же не оставишь то, при виде которого всегда плачешь, правда?

Когда я задумываюсь, Слоан громко повторяет:

– Правда?

Я с таким усилием выдыхаю, что шлепаю губами.

– Ладно. Да. Ты права.

– Конечно, права. А теперь принимай душ, одевайся и закинь какой-нибудь еды в желудок. Я буду где-то через час.

– Да, маменька, – бурчу я.

– И не надо дерзить, юная леди, а то будешь наказана.

– Ха!

– Я заберу все твои электронные приспособления, – хихикает она, – особенно вибрирующие.

– Ты ужасная подруга, – спокойно констатирую я.

– Поблагодаришь потом. Ты, наверное, теперь и оргазм не сможешь получить с нормальным пенисом, потому что разнесла свою вагину всеми этими отбойными молотками. Твоя пилотка теперь – как стройплощадка.

– Я вешаю трубку.

– Не забудь поесть!

Я отключаюсь, не отвечая. Мы обе знаем, что этим утром у меня будет жидкий завтрак.

Пять лет. Как я продержалась так долго, не знаю.

Я вытаскиваю себя из постели, принимаю душ и одеваюсь. Добравшись до кухни, я обнаруживаю Моджо, который лежит у холодильника как старый, потрепанный и улыбчивый ковер.

– Не хочешь пописать перед завтраком, дружок?

Он приподнимает и опускает хвост, возя им по полу, но не встает, ясно обозначая свои приоритеты. У этого пса мочевой пузырь размером с городской бассейн. Не будь Моджо таким плотным, я бы подумала, что у него одна или пара ног полые, и там он держит свою мочу.

– Значит, завтрак.

После того как я кормлю его и отвожу на прогулку, где он все же делает свои дела и резвится на природе, гоняясь за белками, мы возвращаемся. Моджо устраивается на своем обычном месте на ковре в гостиной и мгновенно засыпает, а я вооружаюсь «мимозой» с символическим количеством апельсинового сока. У меня не выйдет исполнить задуманное без алкоголя.

Мысль пришла ко мне, когда я на заднем дворе наблюдала, как Моджо писает на куст. Это глупо, понимаю, но если сегодня – день расставания со свадебным платьем, то я должна разок его примерить. Типа как последнее прощай. Символический шаг в будущее.

Я почти надеюсь, что оно мне больше не подходит. Встающие из могил призраки могут быть опасны.

Руки у меня начинают трястись ровно в тот момент, когда я встаю перед закрытой дверью шкафа в гостевой комнате.

– Так, ладно, Нат. Будь мужиком! Нет, будь бабой! Неважно. Просто… – Я глубоко вдыхаю. – Соберись же! Ты должна быть спокойна, когда придет Слоан, а то она психанет.

Игнорируя тот факт, что разговаривать самому с собой вслух странно, я делаю большой глоток «мимозы», ставлю фужер на комод и осторожно открываю дверь.

И – вот оно. Черный вспученный чехол для одежды, алтарь всех моих разбитых грез. Это – саркофаг, нейлоновый склеп на молнии, а внутри – мой похоронный саван.

Вау, мрачно. Пей до дна, депрессарик.

Я залпом выпиваю остатки «мимозы», но еще несколько минут хожу взад-вперед и заламываю руки, прежде чем заставляю себя расстегнуть чехол. Когда это происходит, содержимое с легким вздохом высвобождается.

Я смотрю на него. Глаза наполняются слезами.

Оно красивое, это глупое проклятое платье. Роскошное, пошитое на заказ облако из шелка, кружев и мелкого жемчуга. Самый дорогой наряд, что у меня когда-либо был. Самый любимый и самый ненавистный.

Я быстро раздеваюсь до трусов, снимаю платье с вешалки и просовываю ноги в широкую юбку. Пытаюсь игнорировать ускорившееся сердцебиение, натягивая его на бедра. Ныряю головой в петлю топа и выворачиваюсь, чтобы застегнуться. А потом медленно иду к ростовому зеркалу в другом конце комнаты и смотрю на себя.

Платье – без рукавов, с фиксирующимся на шее топом, глубоким декольте, открытой спиной и утянутой талией. Оно отделано шелком и декорировано крошечными жемчужинами и кристаллами. Шлейф пышной юбки украшен точно так же. Длинная фата висит в шкафу в собственном чехле, но я не настолько смелая, чтобы надевать весь комплект целиком. Надеть одно платье – уже достаточно травматично. И тот неприятный факт, что оно плохо сидит, ранит не меньше.

Нахмурившись, я оттягиваю несколько сантиметров провисшей на талии ткани.

Я потеряла в весе с момента последней примерки за две недели до свадьбы. По правде сказать, я никогда не была особо фигуристой, но только сейчас поняла, что слишком сильно похудела.

Дэвид не одобрил бы такое тело. Он всегда призывал меня лучше питаться и усерднее заниматься спортом, чтобы быть больше похожей на Слоан. Я только сейчас вспомнила, как это ранило мои чувства.

Я медленно кручусь в разные стороны, погрузившись в воспоминания, и зачарованно наблюдаю за переливающимися на свету кристаллами, пока резкий звук звонка не вырывает меня из забытья.

Это Слоан. Приехала пораньше.

Первый порыв – сорвать с себя платье и стыдливо запихать его обратно в шкаф. Но потом мне приходит в голову, что появиться перед Слоан в нем, будучи совершенно спокойной, – лучший способ убедить ее, что всё в порядке. Она не должна так бдительно за мной следить. Ведь если я могу справиться с этим, то справлюсь с чем угодно, верно?

– Входи! – кричу я в сторону входной двери. А потом спокойно становлюсь перед зеркалом и жду.

Дверь открывается и захлопывается. В гостиной звучат шаги, а потом стихают.

– Я здесь!

Снова слышатся шаги. Наверное, Слоан в ботинках, потому что звук такой, будто по дому бродит лось.

Я приглаживаю топ платья, ожидая увидеть просунувшуюся в дверь голову Слоан. Но появившаяся голова принадлежит вовсе не ей.

Я ахаю, разворачиваюсь и с ужасом смотрю на Кейджа.

Он занимает собой весь дверной проем. Он снова весь в черном – кожа, деним, берцы. В его больших руках – посылка, картонная коробка, заклеенная скотчем. На его лице – выражение полного изумления.

Он смотрит на меня приоткрыв рот. Его пылающий взгляд изучает мое тело вдоль и поперек. Кейдж шумно выдыхает.

С таким ощущением, будто меня застали распростертой на кухонном полу во время мастурбации, я прикрываю грудь и кричу:

– Какого черта ты здесь делаешь?

– Ты сказала входить.

Господи, этот голос… этот богатый, хриплый баритон. Не будь я в таком ужасе, я бы подумала, что он сексуальный.

– Я ждала другого человека!

Его немигающий взгляд снова изучает меня с головы до ног: острый и пронизывающий, как лазер. Кейдж облизывает губы – почему-то это простое действие кажется одновременно сексуальным и угрожающим.

Его голос опускается до рыка:

– Выходишь замуж?

Не знаю, из-за смущения или удивления – а может, из-за грубости, с которой он вчера со мной обращался, – но я внезапно взрываюсь. Мой голос дрожит, лицо краснеет, и я надвигаюсь на него.

– Тебя не касается. Что ты здесь делаешь?

По какой-то причине моя злость его веселит. На губах Кейджа проскальзывает полуулыбка, но потом мгновенно исчезает. Он приподнимает коробку, которую принес.

– Это оставили у меня на крыльце. Оно адресовано тебе.

– О.

Теперь я еще больше смущена. Он просто пытался поступить по-добрососедски. Хотя, если судить по его вчерашнему поведению, легче было представить, что он подожжет коробку и зафутболит ее через забор, а не передаст из рук в руки.

Закипевшая во мне ярость успокаивается.

– Хорошо. Спасибо. Можешь просто оставить на комоде.

Но он не двигается, а так и стоит на месте и смотрит на меня. Поэтому я просто складываю руки на груди и смотрю на него в ответ.

После секунды мучительной неловкости Кейдж неодобрительно показывает на платье.

– Тебе не идет.

У меня глаза вылезают из орбит.

– Прошу прощения?

– Слишком вычурно.

Ему повезло, что фата осталась в шкафу, потому что иначе я бы обмотала ей его шею и придушила.

– На будущее – если ты видишь женщину в свадебном платье, то единственный приемлемый комментарий, который можно высказать, – это что она выглядит прекрасно.

– Ты прекрасна, – следует немедленный ответ. – Но не из-за платья.

Сказав так, Кейдж крепко сжимает губы. У меня возникает ощущение, что он жалеет о своих словах.

Потом он подходит к комоду, бросает на него коробку и вылетает из дома, оставив меня в полном шоке, с открытым ртом и колотящимся сердцем. Когда входная дверь захлопывается, я все еще стою на месте, пытаясь понять, что сейчас произошло.

Через несколько минут начинает раздаваться странный шум. Это ритмичный звук, похожий на приглушенные удары – бах, бах, бах, – как будто кто-то выбивает старый ковер. Я подхожу к окну, выглядываю, пытаясь отыскать источник звука… и тут замечаю его.

Моя улица немного поднимается под углом, и каждый дом располагается на несколько футов выше предыдущего. Такой перепад позволяет заглянуть в соседский двор, так что со своего места я могу увидеть, что происходит за забором другого дома. Еще отсюда прекрасно видно окно гостиной Кейджа. Салливаны держали занавески задернутыми, но сейчас они раздвинуты.

Посреди комнаты с массивной металлической рамы свисает груша для битья: с такими занимаются профессиональные спортсмены. Она кажется единственным предметом обстановки в гостиной. И эту грушу голыми руками жестоко избивает Кейдж.

Он без рубашки. Я застываю на месте, наблюдая, как он снова и снова бьет по груше, как отскакивает и пританцовывает, как играют мускулы у него на торсе… Как с каждым ударом двигаются и искажаются его татуировки.

Он весь ими покрыт – грудь, спина и обе руки до кистей. Свободен от чернил только его пресс, и я благодарна за это, потому что могу рассмотреть его рельефный, мускулистый живот.

То, что Кейдж фанатично тренируется, – очевидно. Его тело в потрясающей форме. А еще очевидно, что он почему-то очень злится и вымещает свою ярость на несчастном спортивном снаряде.

Если только ничего не случилось за те шестьдесят секунд, что прошли с нашего короткого разговора, его ярость должна быть как-то связана со мной.

Кейдж последний раз пинает грушу, потом делает шаг назад и отчаянно рычит. Он стоит перед ней со вздымающейся грудью, его кулаки сжимаются и разжимаются, а потом он внезапно оборачивается и смотрит в окно. Наши взгляды встречаются.

Я никогда не видела такого взгляда. В его глазах столько тьмы, что это пугает.

Я резко вдыхаю и невольно отступаю назад. Прижимаю руки к груди. Так мы и стоим – глядя друг на друга и не двигаясь, – пока он не разрушает чары, шагнув к окну и задернув шторы.

Когда через двадцать минут приходит Слоан, я все еще пригвождена к тому же месту и смотрю на дом Кейджа, со стороны которого доносятся звуки приглушенных ударов его карающего кулака.

5

Нат

– Говорила же, он вдовец. Это единственное логичное объяснение.

Платье уже отправилось в комиссионку, и теперь мы со Слоан обедаем – сидим над салатами и раз за разом прокручиваем мою встречу с Кейджем, чтобы понять ее тайный смысл.

– То есть думаешь, он увидел меня в платье и…

– Психанул, – заканчивает за меня она и кивает. – Оно напомнило ему об умершей жене. Черт, это, наверное, случилось недавно. – Набив рот салатом, она какое-то время его пережевывает. – Видимо, поэтому Кейдж переехал к нам в город. Место, где он жил раньше, слишком напоминало о ней. Боже, интересно, как она умерла?

– Скорее всего, авария. Он молодой… Как думаешь – лет тридцать с небольшим?

– Максимум тридцать пять. Возможно, они были совсем недолго женаты. – Слоан сочувственно вздыхает. – Бедный парень. Не похоже, что он хорошо с этим справляется.

Я чувствую легкий укол совести из-за того, как говорила с ним этим утром. Я жутко растерялась, когда вместо Слоан увидела Кейджа, и едва не сгорела со стыда из-за того, что он поймал меня в свадебном платье, поэтому в результате, боюсь, повела себя малость по-сучьи.

– Так что было в коробке, которую он принес?

– Художественные принадлежности. Масляные краски и кисти. Забавно, что я не помню, как их заказывала.

Слоан смотрит на меня со смесью сочувствия и надежды.

– Значит, ты работаешь над новой картиной?

Прячась от ее пронизывающего взгляда, я утыкаюсь носом в салат.

– Не буду слишком распространяться, не хочу сглазить.

Скорее я не хочу выдумывать очередную ложь. Но если честно скажу ей, что по-прежнему не рисую и при этом заказала себе краски, даже не запомнив этого, она поведет меня к психотерапевту прямо отсюда.

Может, Диана Майерс права и я живу в пузыре? В большом пушистом пузыре отрицания, который отделяет меня от остального мира. Я медленно, но верно теряю связь с реальностью.

Но Слоан говорит:

– Детка, я так рада! Это большой прогресс!

Подняв глаза, я вижу ее сияющее лицо и чувствую себя сволочью. Как вернусь домой, надо будет плюхнуть немного краски на пустой холст, чтобы меня совсем не заела совесть.

– А еще ты прекрасно держалась в комиссионном магазине. Ни слезинки! Я тобой горжусь.

– Значит, я могу взять еще бокал вина?

– Ты большая девочка. Ты можешь делать все, что хочешь.

– Хорошо, потому что сегодня все еще День О Котором Нельзя Упоминать, и я собираюсь впасть в алкогольную кому часам к четырем.

В это время и в этот день пять лет назад я должна была идти к алтарю.

Слава богу, сегодня суббота, а то пришлось бы долго объяснять, почему я с жутким перегаром навернулась посреди урока.

Слоан уже хочет выдать какой-то неодобрительный комментарий, когда ее отвлекает сигнал телефона. Сообщение.

Она вытаскивает телефон из сумки, смотрит на экран и улыбается.

– Да, ты большой мальчик.

А потом она смотрит на меня, и ее лицо вытягивается. Она качает головой и начинает печатать ответ.

– Я попрошу перенести.

– Кого попросишь? Что перенести?

– Это Ставрос. Мы должны были пойти сегодня на свидание. Я забыла.

– Ставрос? Ты встречаешься с греческим судовладельцем?

Она перестает печатать и закатывает глаза.

– Ну нет же, это симпатяга, о котором я тебе рассказывала.

Видя мой непонимающий взгляд, она продолжает:

– Тот, который явился ко мне на йогу в серых обтягивающих спортивных штанах и без нижнего белья, так что все могли созерцать очертания его великолепного члена.

Я выгибаю бровь, уверенная, что такое бы точно запомнила.

– Ну же! Я тебе сто раз про него рассказывала. У него дом прямо на озере. Триста футов частного пляжа. Компьютерщик. Никаких ассоциаций?

Ассоциаций – ноль, но я все равно киваю.

– Ага. Ставрос. Серые штаны. Помню.

Она вздыхает.

– Совсем не помнишь…

Мы долго смотрим друг на друга через стол, пока я не говорю:

– Насколько рано начинает развиваться преждевременный Альцгеймер?

– Не так рано. Тебе и тридцати нет.

– Может, это опухоль головного мозга?

– Это не опухоль головного мозга. Ты просто… – Она жмурится от напряжения, пытаясь не задеть мои чувства. – Выпала.

Так что наша сплетница Диана была права. Я постанываю, упираюсь локтями в стол и роняю голову в ладони.

– Извини меня!

– Незачем извиняться. Ты перенесла мощную травму. И до сих пор ее переживаешь. У скорби нет срока давности.

Если бы только нашли его тело. Я смогла бы двигаться дальше.

Мне так стыдно от этой мысли, что лицо полыхает. Но неприглядная правда в том, что двигаться дальше некуда.

Самое худшее в случае людей, которые пропали без вести и не были найдены, – это что оставшиеся не могут их оплакать. Они застревают в вечных сумерках неизвестности: не могут закрыть эту дверь, не могут по-настоящему скорбеть и существуют в некоем застывшем лимбе. Как многолетники зимой – оцепенело дремлют в промерзшей земле.

Тебя не оставляют вопросы без ответов. Кошмарные предположения впиваются зубами в твою душу по ночам.

Он умер? Если да, то как это случилось? Он страдал? Как долго?

Он вступил в секту? Был похищен? Начал новую жизнь где-то далеко?

Может, он бродит один по лесу и питается кореньями? Или ударился головой и забыл, кто он? Вернется ли он когда-нибудь?

Список бесконечен. Это односторонняя нелинейная анкета, которую предлагают тебе каждое утро, и она предназначена лишь для тебя. А ответы найти нельзя, потому что для таких, как я, ответов не существует. Только жизнь в анабиозе. Только медленное и неумолимое окаменение сердца.

Но черт меня подери, если я позволю лучшей подруге окаменеть вместе со мной.

Я вскидываю подбородок и твердо говорю:

– Ты пойдешь на свидание с этими серыми штанами.

– Нат…

– Не вижу причин, по которым мы обе должны быть несчастны. Конец разговора.

Какое-то время она прищурившись смотрит на меня, а потом вздыхает и качает головой.

– Мне это не нравится.

– Очень жаль. А теперь пиши своему мальчику-зайчику, что свидание в силе, и доедай обед.

Я эффектно приканчиваю свой салат, как будто у меня аппетит жвачного животного, потому что Слоан как бабушка: ей становится спокойнее, когда я ем.

Наблюдая за моим представлением, она сухо произносит:

– Я знаю, что ты делаешь.

С набитым салатом ртом я отвечаю:

– Не понимаю, о чем ты.

Запрокинув голову, она медленно устало выдыхает. А потом удаляет то, что успела написать в телефоне, и начинает заново. Отправляет сообщение и кидает телефон обратно в сумку.

– Довольна?

– Да. И завтра с утра жду подробного отчета.

С видом главы гестапо она спрашивает:

– Чем ты займешься сегодня вечером, если не будешь со мной?

Мне в голову быстро приходит мысль:

– Побалую себя ужином в «Майклс».

«Майклс» – это небольшое элитное казино с невадской стороны озера, куда богатенькие туристы ходят спускать свои деньги. Стейкхаус находится над казино, так что можно смотреть, как внизу играют в крэпс или блек-джек, и одновременно уплетать неоправданно дорогое филе-миньон. На самом деле на свою зарплату я не могу позволить себе такое заведение, но как только слова вылетают у меня изо рта, я уже предвкушаю удовольствие.

Если Слоан доставляет радость смотреть, как я ем, то мне – как другие люди принимают неверные решения.

– Одна? – спрашивает она. – Люди, которые едят в одиночестве, – психопаты.

– Спасибочки. Какие-нибудь еще блестящие слова ободрения с твоей стороны?

Она неодобрительно поджимает губы, но ничего не говорит, а значит, меня отпускают на волю.

Теперь нужно только решить, что надеть.

Когда я в шесть часов захожу в «Майклс», где-то внутри меня уже разливается приятное возбуждение.

Я взяла такси, чтобы не пришлось садиться за руль, ведь мой план на сегодня – заказать самую дорогую бутылку шампанского в меню (к черту, куплю по кредитке) и как следует нажраться.

Освободив дом от свадебного платья, я почувствовала легкость. Как будто скинула тяжелый груз, за который слишком долго цеплялась. Порывшись в закоулках шкафа, я нашла еще одно платье, которое ни разу не надевала, только без такой жуткой смысловой нагрузки. Красное, шелковое и облегающее, оно выгодно подчеркивает мою фигуру, не слишком при этом усердствуя.

К нему я подобрала золотые босоножки на каблуках и с ремешками, надела несколько тонких золотых браслетов и соорудила небрежную прическу, которая, надеюсь, сойдет за бохо-шик. Немного «Сладкого яда» на губах завершает образ. Кто знает? Может, помада останется на ком-то, кого я встречу в баре.

Я смеюсь от этой мысли, потому что она совершенно нелепа.

Метрдотель усаживает меня за чудесный столик в углу. За моей спиной – гигантский аквариум, а немного справа виден этаж с казино. На ресторан у меня тоже отличный обзор, и в основном тут пожилые пары и несколько молодых людей, которые выглядят так, будто у них первое свидание.

Я заказываю шампанское и поудобнее устраиваюсь на стуле, удовлетворенная своей прекрасной идеей. На публике я не могу быть такой же унылой, как дома: там бы я уже поедала макароны с сыром в компании Моджо и рыдала над старыми фотографиями с помолвки.

Удовлетворение я чувствую целых две минуты, а потом вижу его: он в одиночестве сидит в другом конце ресторана и курит сигару, покручивая в руках бокал виски.

– Ты что, издеваешься?! – бормочу я про себя.

Как будто услышав меня, Кейдж поднимает глаза и ловит мой взгляд.

Воу. Сердце в моей груди тут же провалилось в бездну.

Я одариваю его неловкой улыбкой и отворачиваюсь, ерзая на стуле. Интересно, почему зрительный контакт с этим мужчиной всегда пробирает до самого нутра? Каждый раз, когда я встречаюсь с ним глазами, у меня возникает ощущение, будто он залез мне в грудь и сжимает внутренности в своем большом кулаке.

В разговоре со Слоан я не упомянула его комментарий про «ты прекрасна», который весь день не шел у меня из головы. Сопровождался он грубоватым тоном и этим взглядом, к которому я уже начинаю привыкать, – странной смесью вдумчивости и легкой враждебности, смягченных чем-то вроде любопытства, хотя разобраться до конца пока трудно.

Я изо всех сил развлекаюсь наблюдением за казино внизу, но тут возвращается метрдотель и с улыбкой сообщает:

– Мисс, джентльмен за столиком у стены интересуется, не присоединитесь ли вы к нему за ужином.

Он показывает в ту сторону, где сидит Кейдж. Тот по-прежнему смотрит на меня, как охотник на лань через прицел винтовки.

Сердце колотится в груди, и я колеблюсь, как стоит поступить. Отказаться будет грубо, но я его едва знаю. А то, что я о нем знаю, мягко говоря, сбивает с толку.

Тем более сегодня. Почему мы столкнулись с ним сегодня?

Улыбка метрдотеля становится еще шире.

– Да, он говорил, что вы будете сомневаться, но обещал вести себя хорошо.

Вести себя хорошо? Как это, интересно, будет выглядеть?

Прежде чем я успеваю это представить, метрдотель уже помогает мне встать из-за стола и ведет за локоть в другой конец ресторана. Похоже, выбора у меня особо и нет.

Мы подходим к столику Кейджа. Я удивляюсь, когда он встает. Он производит впечатление человека, который не утруждает себя такими формальностями.

Метрдотель отодвигает стул напротив, кланяется и удаляется, а я остаюсь неловко стоять на месте, пока Кейдж глядит на меня своими горящими глазами.

– Пожалуйста, присаживайся.

Именно «пожалуйста» оказывает нужный эффект. Я опускаюсь на стул и сглатываю, потому что внезапно у меня отчего-то пересыхает в горле.

Кейдж тоже садится. Через секунду он произносит:

– Это платье.

Я поглядываю на него, уже готовясь к новым бестактным замечаниям по поводу моего вычурного свадебного наряда, но он из-под опущенных ресниц рассматривает платье, которое надето на мне сейчас. Наверное, считает, что оно тоже омерзительно.

Я смущенно тереблю тонкие бретельки.

– Оно старое. Простое.

Его глаза мгновенно находят мои. Он с жаром говорит:

– Простое лучше. Совершенству не нужны украшения.

Хорошо, что я не держала в руках бокал, а то бы уронила.

Я пораженно смотрю на Кейджа. Он тоже смотрит на меня, но с таким видом, будто хочет себя ударить. Очевидно, ему самому не нравится делать мне комплименты. Также очевидно, что это происходит невольно: они просто вырываются.

А вот почему он так злится, когда это происходит, уже менее очевидно.

У меня горят щеки, и я отвечаю:

– Спасибо. Это… наверное, самый милый комплимент, что мне делали.

Он несколько секунд играет желваками, потом делает большой глоток виски. Ставит стакан на стол с такой силой, что я подпрыгиваю.

Он жалеет о своем приглашении. Пора избавить его от мучений.

– Было очень мило с твоей стороны меня пригласить, но я вижу, что ты хотел бы побыть один. Так что спасибо за…

– Останься.

Кейдж как будто отдал приказ. Я испуганно моргаю, и только тогда он смягчается и бормочет:

– Пожалуйста.

– Ладно, но только если выпьешь таблеточки.

Тогда он бурчит:

– Еще и смешная. Как неудобно.

– Для кого неудобно?

Он просто глядит на меня, ничего не отвечая.

Да что не так с этим парнем?

Метрдотель возвращается с бутылкой шампанского, которую я заказала, и двумя фужерами.

Слава богу. Я уже была готова сгрызть свою руку. Не припомню, когда в последний раз чувствовала себя так неловко.

А, погодите. Конечно, помню. Это было прошлой ночью – прекрасный принц как раз изящно отклонил мою просьбу подбросить до дома. Или, может, этим утром, когда он увидел меня в свадебном платье и изобразил такое лицо, будто его сейчас стошнит?

Уверена, если подождать еще минут пять, выбор вариантов расширится.

Мы с Кейджем сохраняем молчание, пока метрдотель открывает бутылку и разливает шампанское. Он информирует нас, что официант скоро подойдет, а потом исчезает, в то время как я опрокидываю свое шампанское с такой скоростью, будто участвую в конкурсе в отеле «все включено» на Гавайях.

Стоит мне поставить пустой бокал, как раздается вопрос:

– Всегда так много пьешь?

Ах, ну да. Вчера Кейдж тоже видел, как я надираюсь. А сразу после этого мне вздумалось ползти к его столу. Неудивительно, что в его взгляде такое… что бы это ни было.

– На самом деле нет, – говорю я, пытаясь придать себе вид леди, промакивая губы салфеткой. – Только два дня в году.

Он приподнимает бровь в ожидании пояснений. В пепельнице слева от его локтя лениво дымит сигара, пуская вверх серые завитки.

Тебе хоть разрешили здесь курить?

Как будто бы его кто-то остановил.

Я вытаскиваю себя из темного омута его глаз.

– Это долгая история.

Хоть я на него и не смотрю, но его прикованный ко мне внимательный взгляд – словно сила, которая физически ощущается всем телом. В животе. На коже. Я закрываю глаза и медленно выдыхаю, пытаясь успокоить нервы.

А потом – спишем это на выпитый бокал – кидаюсь вниз головой в пропасть, разверзшуюся подо мной.

– Сегодня должна была состояться моя свадьба.

После слишком напряженной паузы он выпаливает:

– Должна была?

Я откашливаюсь, прекрасно понимая, что мои щеки опять покраснели, но ничего не могу с собой поделать.

– Мой жених исчез. Это было пять лет назад. С тех пор я его не видела.

Да пошло оно к черту, рано или поздно он бы все равно узнал. Диана Майерс наверняка уже отправила ему на почту рукописное эссе о случившемся.

Кейдж продолжает молчать, так что мне приходится взглянуть на него. Он сидит совершенно неподвижно, его взгляд остановился на мне. Его лицо ничего не выражает, но в фигуре появилось какое-то особое напряжение. Особая жесткость в каменном подбородке.

И в этот момент я вспоминаю, что он недавно овдовел. Господи, надо же так облажаться…

Прижав руку к груди, я выдыхаю:

– Ох, извини. Совсем не подумала…

Кейдж сводит брови и недоуменно хмурится. Очевидно, он не понимает, о чем идет речь.

– Я про твою… ситуацию.

Он выпрямляется на стуле, кладет руки на стол, сцепляет пальцы, подается вперед и с блеском в глазах спрашивает:

– Мою ситуацию?

Боже, этот парень реально жуткий. Здоровенный, сексуальный и очень жуткий. Но больше сексуальный. Или нет, жуткий.

Черт, кажется, я пьяна.

– Может быть, я ошибаюсь. Я просто предположила…

– Что?

– Что когда ты увидел меня в свадебном платье… Ну, ты новый человек в городе и выглядишь немного, как бы сказать… Не то чтобы злым – скорее расстроенным. Что, возможно, ты переживаешь какую-то недавнюю потерю?

Ощущая себя жалкой, на этом я останавливаюсь.

У него такой жесткий и изучающий взгляд, что с тем же успехом это могла быть лампа в допросной. Но потом его лицо проясняется, и он откидывается на стуле.

– Ты думала, я женат.

Я отчетливо слышу смех в его тоне.

– Да. Если конкретнее, вдовец.

– Никогда не был женат. Или разведен. У меня нет мертвой жены.

– Понятно.

Что тут еще можно сказать? Извини, просто мы с моей лучшей подругой любим конспирологические теории и обсуждали тебя весь ланч?

Нет. Этого говорить точно нельзя.

Также в списке запрещенных тем: если у тебя нет мертвой жены, почему ты так психанул, увидев меня в свадебном платье? Почему смотришь на меня, будто хочешь переехать машиной, а потом разворачиваешься на сто восемьдесят градусов и делаешь приятные комплименты? И позже ненавидишь себя за них?

Последнее по счету, но не по значимости: как там твоя несчастная боксерская груша?

В полной растерянности, что еще можно сказать или сделать, я снова промакиваю рот салфеткой.

– Что же… Прошу прощения. Все равно это не мое дело.

Очень мягко Кейдж спрашивает:

– Не твое?

Его тон намекает на обратное. Теперь я смущена еще больше.

– Ну, в общем… нет?

– Это вопрос?

Уголок его рта приподнимается в легкой улыбке. Его взгляд смягчается, и вокруг глаз появляются маленькие морщинки.

Минуточку – он дразнит меня?

Я холодно отвечаю:

– У меня нет настроения играть в игры.

И все тем же лукавым тоном он продолжает:

– А у меня есть.

Его взгляд падает на мой рот. Он впивается зубами в свою полную нижнюю губу.

Жар волнами поднимается от моей шеи к ушам, где и задерживается, пульсируя в голове. Я хватаю бутылку шампанского и пытаюсь наполнить бокал, но у меня так трясутся руки, что вино льется по стенкам фужера на скатерть.

Кейдж забирает бутылку, берет бокал и успешно наливает шампанское, при этом не переставая изображать на лице нечто очень похожее на ухмылку.

Только не подумайте: это не настоящая ухмылка, потому что для такого надо улыбнуться.

Он подает мне фужер с шампанским. Я одними губами отвечаю:

– Спасибо, – и тут же его опрокидываю.

Когда я ставлю пустой бокал на стол, Кейдж деловым тоном произносит:

– Кажется, мы плохо начали. Давай еще раз.

О, смотрите, он ведет себя разумно. Интересно, какая это по счету личность?

Он протягивает мне руку, больше похожую на бейсбольную перчатку:

– Привет, я Кейдж. Приятно познакомиться.

Оказавшись будто где-то в альтернативной реальности, я подаю ему руку, но тут же пугаюсь, что обратно ее не получу, ведь она просто исчезает где-то внутри его теплой, шершавой циклопической ладони.

А каково было бы ощутить эти руки на своем голом теле?

– Кейдж? – слабо повторяю я, оцепенев от яркого мысленного образа: его руки, блуждающие по моей обнаженной коже. Я вспыхиваю от макушки до кончиков пальцев. – Это имя или фамилия?

– И то и другое.

– Ну конечно. Привет, Кейдж. Я Натали.

– Можно называть тебя Нат?

Он отбрасывает манеры, понятно. И все еще не отпускает мою руку. И я все еще не могу отделаться от образа, как он ласкает меня повсюду, а я извиваюсь с мольбами и стонами.

– Конечно.

Только бы он не заметил, как у меня затвердели соски! Пожалуйста, пожалуйста, только бы не заметил! Какого черта я не надела лифчик?

Он любезным тоном спрашивает:

– Так чем ты занимаешься, Нат?

– Учу детей в средней школе изобразительному искусству.

А еще могу быть сбежавшей пациенткой психиатрического учреждения. Скажу через минуту, как только пульсация у меня между ног успокоится и кровь прильет обратно к голове.

Что со мной не так? Мне даже не нравится этот парень!

– А ты?

– Занимаюсь расчетом и возвратом.

Это меня удивляет. Он бы мог сказать «наемный убийца», и я бы просто кивнула.

– О. Типа помогаешь вернуть товар?

Он крепко и твердо сжимает мою руку. Его взгляд так же тверд, когда он смотрит мне в глаза и отвечает:

– Нет. Долги.

6

Нат

Сложно представить, как этот человек сидит за столом в колл-центре с гарнитурой и уговаривает клиентов вернуть свой просроченный долг по кредитке.

Я высвобождаю руку, но поддерживаю зрительный контакт, испытывая одновременно любопытство, смущение и дикое возбуждение. Запутанная комбинация.

Изображая равнодушие, спрашиваю:

– Коллектор? Интересная область деятельности. Поэтому ты переехал на озеро Тахо? По работе?

Он откидывается на стуле, берет сигару и несколько секунд задумчиво ею попыхивает, глядя на меня, как будто тщательно подбирает слова.

Наконец он отвечает:

– Изначально да, по работе.

– Но теперь нет?

Его взгляд снова застывает на моих губах, а голос слегка ломается.

– Теперь не знаю.

Я на взводе. Каждый звенящий нерв в моем теле встал на дыбы по одной-единственной причине: этот темноглазый незнакомец кинул на меня особенный взгляд. Метущийся, жадный взгляд. Так бы голодающий смотрел на стейк, отчаянно желая его съесть, но зная, что он отравлен.

Я вспоминаю свое первое впечатление, когда увидела его вчера в баре: я еще сказала Слоан, что он похож на персонажей «Сынов анархии». И сейчас на клеточном уровне понимаю, что к сидящему напротив меня человеку неприменимы обычные правила социума.

А еще понимаю, что он опасен. И что он хочет меня, но ему это не нравится. И что я тоже хочу его, но не должна. Потому что люди, которые тянут руки в львиную пасть, обычно остаются с кровавыми культями.

Подходит официант. Кейдж прогоняет его царственным высокомерным щелчком пальцев, не отрывая от меня глаз, и говорит, когда тот уходит:

– Значит, твой жених пропал. И последние пять лет в каждую годовщину несостоявшейся свадьбы ты напиваешься.

– Когда произносишь вслух, звучит ужасно. Мне стоит тебя бояться?

Мы глядим друг на друга через стол. Воздух между нами наэлектризован. Если Кейджа и удивил мой вопрос, вида он не подал.

Он тихо произносит:

– А если я скажу «да»?

– Тогда я поверю тебе на слово и помчусь в ближайший полицейский участок. Так ты говоришь «да»?

– Большинство людей, которые меня знают, боятся.

Мое сердце бьется так сильно, что даже странно, почему он его не слышит.

– Мне нужно «да» или «нет».

– Поверишь, если я скажу «нет»?

Я отвечаю сразу, не думая.

– Да. Ты не из тех, кто прячется за ложью.

Он рассматривает меня, томя в своем горячем, немигающем молчании, и медленно покручивает сигару между большим и указательным пальцами. Наконец он хрипло произносит:

– Ты охренительно красивая.

Я задерживала дыхание, но теперь судорожно выдыхаю.

– Это не ответ.

– Я подбираюсь к нему.

– Подбирайся быстрее.

На его губах возникает какое-то слабое подобие улыбки.

– Сказал ведь уже, что я не рыцарь…

– Это бесконечно далеко от того, о чем я спрашивала.

– Не перебивай, – рычит он, – иначе прямо здесь перекину тебя через колено и буду шлепать по заднице, пока не закричишь.

Услышав подобное заявление от кого-то другого – еще и высказанное в таких грубых, хозяйских выражениях, – я пришла бы в ярость. Но услышав от него – едва не постанываю от желания.

Я закусываю губу и смотрю на Кейджа. Не знаю, кого из нас я сейчас ненавижу больше.

Он тушит сигару в пепельнице, проводит рукой по своим темным волосам и облизывает губы. А потом качает головой, невесело посмеиваясь.

– Ладно. Хочешь ответ? Вот он.

Кейдж смотрит мне прямо в глаза, переставая смеяться, и весь обращается в гуляющие желваки, сжатые губы и обжигающую сексуальность.

– Нет. Не надо меня бояться. Я бы не смог навредить тебе, даже если бы хотел.

Я приподнимаю брови.

– Звучит как-то не очень обнадеживающе.

– Хочешь верь, хочешь нет. Это правда.

Официант возвращается, любезно улыбаясь. Не отворачиваясь от меня, Кейдж рычит:

– Подойди без спросу еще раз, и я прострелю тебе башку.

Я никогда не видела, чтобы человек разворачивался и убегал с такой скоростью.

Упиваясь своим опасным безрассудством, я спрашиваю:

– Раз уж в ты в режиме правдоруба: почему ты заплатил за дом наличными?

– Отмывал деньги. Не говори никому. Следующий вопрос.

У меня открывается рот, и несколько секунд из него не вылетает ни слова. Когда мне удается взять себя в руки, я спрашиваю:

– Почему ты рассказываешь мне такие вещи?

– Чтобы ты доверяла мне.

– Зачем?

– Я хочу тебя. И, подозреваю, возможность тебя получить предполагает некоторый уровень доверия. Ты явно не спишь с кем попало. Следующий вопрос.

Господи, как сильно бьется сердце. От волнения я едва могу дышать. А еще у меня такое ощущение, что я в одном шаге от инфаркта.

– А ты всегда такой…

– Прямолинейный? Да.

– Я хотела сказать, противоречивый. Вчера мне показалось, что я тебе отвратительна. И я до сих пор не уверена, что это не так.

Он понижает голос.

– Вчера ты не была под моей защитой. А теперь – да.

Его взгляд гипнотизирует. Его голос гипнотизирует. Этот мужчина приворожил меня.

– Мне кажется, я не очень понимаю, о чем ты.

– Неважно. Важно, чтобы со мной ты чувствовала себя в безопасности.

Я слабо смеюсь.

– С тобой? В безопасности? О боже, нет! Мне кажется, с тобой я в большей опасности, чем с любым другим мужчиной в своей жизни.

Что-то в моих словах ему нравится. Уголки его губ приподнимаются, но он качает головой.

– Ты понимаешь, о чем я.

– Уточни чуть позже. В данный момент мой мозг работает неважно.

Слегка ворчливым тоном Кейдж сообщает:

– Мне нужно «да» или «нет».

– Переадресовывать мне мои же слова – не самая эффективная стратегия.

– Решай быстрее. Времени мало.

– Почему?

– Я в городе ненадолго.

Эти слова лишают меня дара речи еще секунд на тридцать. Я замечаю, что мы согнулись над столом и оказались в герметично запертом пузыре лицом к лицу, оставив снаружи все и вся. Но почему-то я просто не могу отодвинуться.

Теперь понятно, как чувствует себя мотылек у открытого огня.

– Зачем ты купил дом, если не планировал остаться?

– Сказал ведь.

Кейдж протягивает ко мне руку. Медленно и нежно проводит большим пальцем по моей скуле и подбородку, и его горящий взгляд следует за его движениями.

По моим рукам бегут мурашки. Соски покалывает. Я облизываю губы, сражаясь сразу с двумя противоборствующими желаниями: податься вперед и поцеловать его или убежать отсюда с криками.

Это безумие. Ты слишком рациональна для этого. Поднимайся из-за стола и уходи.

Мне удается проигнорировать голос разума у себя в голове:

– Сколько ты еще здесь пробудешь?

– Пару дней. Мне нужно тебя поцеловать.

– Нет.

Это звучит слабо и не слишком убедительно.

– Тогда садись мне на колени, и я отымею тебя пальцами, пока буду кормить ужином.

Чтобы справиться с бурей шока и похоти, которую это поразительное предложение вызвало во мне, я резко выпрямляюсь на стуле, давясь удивленным смехом.

– Наверное, шампанское ударило мне в голову. Невозможно, чтобы ты сейчас это сказал.

– Сказал. И тебе понравилось.

После недолгой паузы он требует:

– Посмотри на меня.

– Не могу. Это безумие. Я знаю тебя двадцать четыре часа. Со мной никто в жизни так не разговаривал, даже мой жених.

Кейдж молча ждет, пока я приду в себя, но не думаю, что у меня получится. Кажется, этот разговор оставил в моей душе неизгладимый след.

Я наконец набираюсь храбрости и смотрю на него, но от того, что отражается в его глазах, по телу пробегает дрожь.

Кашлянув, продолжаю:

– К тому же тебе понадобится очень хорошая координация, чтобы это осуществить. И наверное, дополнительная пара рук.

В первый раз за все время он улыбается.

Это томная, чувственная улыбка: уголки губ медленно приподнимаются, обнажая ровный ряд белых зубов. Это красивая улыбка, но также пугающая. Пугающая, потому что она слишком мне нравится.

Краснея и потея, я начинаю подниматься на ноги.

– Это определенно было… интересно. – Мой смех звучит почти истерически. – Приятного вечера.

Прежде чем он успевает ответить, я разворачиваюсь и бросаюсь в сторону выхода.

У меня голова идет кругом, и я чуть не падаю с лестницы, убегая из ресторана. Пыхтя, как терьер, я выскакиваю из стеклянных дверей казино и натыкаюсь на парковщика, который стоит под огромным черным зонтом у маленькой стойки.

– Мне нужно такси, пожалуйста.

– Конечно, мисс.

Он берет рацию и просит у парня на другом конце вызвать такси. Обычно парковки казино располагаются рядом с площадкой, где таксисты ждут клиентов, так что, надеюсь, мне не придется долго здесь стоять. Если не уберусь подальше от этого места и от Кейджа как можно быстрее, то, боюсь, просто рассыплюсь на миллион мелких осколков.

«Тогда садись мне на колени, и я отымею тебя пальцами, пока буду кормить ужином».

Его слова вновь и вновь прокручиваются у меня в голове. Чистая пытка.

Хуже того, я могу себе это представить. И моя киска тоже, потому что она вся промокла и пульсирует у меня между ног, с жалобным мяуканьем требуя, чтобы Кейдж поласкал ее своей большой и сильной рукой.

Когда я в двадцать лет встретила Дэвида, я почти не имела опыта. У меня не было тех диких экспериментов в старшей школе или бурных приключений в университете, которыми могла похвастаться Слоан после переезда в Аризону. Я жила дома и ходила в скромный и скучный Университет Невады в Рино, за холмами. Я была хорошей девочкой из маленького городка, девственницей… если не учитывать тот раз с репетитором по математике, но, наверное, десять секунд не считается.

Суть в том, что раньше мне не приходилось общаться с красивыми, опасными, зрелыми мужчинами в самом расцвете сил, способными говорить подобные вещи.

Лучше я остановлюсь в хозяйственном магазине по дороге домой и куплю побольше батареек. Мне нужно будет серьезно все это проработать.

– Я не хотел обидеть тебя.

Я замираю, испуганно вздохнув.

Кейдж говорит низким голосом, стоя за моей спиной – так близко, что я чувствую его аромат и тепло. Он не касается меня, но находится всего в нескольких сантиметрах. Кажется, жар его тела обжигает меня прямо через платье.

Я отвечаю, не поворачиваясь к нему:

– Это было не столько обидно, сколько шокирующе.

Его вздох щекочет волосы у меня на шее.

– Я не часто…

Он передумывает говорить то, что хотел, и начинает снова:

– Я нетерпеливый. Но это не твоя проблема. Если попросишь оставить тебя в покое, я пойму.

И что ему на это ответить? Уж точно не правду. Потому что, решись я высказаться искренне, мы бы уже валялись где-нибудь голые.

Но как-то отреагировать надо, вот я и начинаю:

– Я не из тех девушек, которые запрыгивают в постель к незнакомцам. Особенно к тем, кто уезжает из города через пару дней.

Все еще стоя за моей спиной, Кейдж наклоняется чуть ближе, почти касаясь губами моего уха. Ласкающим, как бархат, голосом он произносит:

– Хочу распробовать каждый сантиметр твоей кожи. Хочу, чтобы ты выкрикивала мое имя и кончала так мощно, что забывала свое. У меня нет времени на ритуальные пляски, поэтому говорю прямо. Попросишь меня отвалить – и я отвалю. Но пока ты не попросила, должен сказать тебе, Натали, что хочу оттрахать тебя в киску, и в твою потрясную задницу, и в роскошный рот, и куда еще ты позволишь, потому что я в жизни не видел такой красивой женщины.

Он глубоко вздыхает, нависая над моей шеей, а я чуть не падаю в обморок прямо на улице.

Большой черный внедорожник притормаживает рядом со стойкой парковщика. Кейдж обходит меня, усаживается в водительское кресло, отдает чаевые сотруднику, который успевает к нему подбежать, и с ревом уезжает, ни разу не оглянувшись.

7

Нат

– Он так сказал?

– Слово в слово.

– Мать моя женщина!

– У меня была примерно такая же реакция.

Слоан замолкает.

– И ты не упала на колени, чтобы расстегнуть ему ширинку и присосаться как рыба-прилипала?

Я закатываю глаза и вздыхаю.

– А еще говорят, что романтика мертва.

Сейчас утро. Я у себя и занимаюсь тем же самым, чем занималась всю ночь с того момента, как меня привезло такси. То есть хожу по дому взад и вперед.

Когда я вернулась вчера вечером, свет в соседнем доме не горел. Этим утром там тоже не было заметно никакого движения. Никаких признаков Кейджа – вообще. Я даже не уверена, что он там.

– Серьезно, детка, это, наверное, самое сексуальное, что я слышала в своей жизни. А слышала я практически всё.

Покусывая ногти, я разворачиваюсь и иду в обратную сторону.

– Согласна, это сексуально. Но еще это немного чересчур. У какой женщины была бы реакция типа: «Да, конечно, отымей меня во все дыры, мистер Незнакомец». Это звучит как надежный и абсолютно безопасный план?

– Ну, для начала… у меня.

– Ой, да ладно тебе! Ты бы на такое не пошла!

– Ты давно меня видела? Конечно, пошла! Если бы я его заинтересовала, то еще из бара поехала бы к нему домой, даже не узнав его имени!

– Думаю, пришло время пересмотреть свои жизненные взгляды.

Слоан фыркает.

– Слушай сюда, сестра Тереза…

– Она мать Тереза, и прекрати сравнивать меня с монашками!

– … это не тот мужчина, которого можно продинамить, если он предлагает прокатить на своем слоне.

Я наконец останавливаюсь, медленно качаю головой и смотрю в потолок.

Подруга продолжает свою мысль:

– Если он сразу перешел на такой уровень грязных заигрываний, спорю на миллион баксов, что он доставит тебе тридцать оргазмов за десять минут, если ты ему позволишь.

– У тебя нет миллиона долларов, и это физически невозможно.

– С ним возможно. Черт, да я бы дюжину раз кончила, просто глядя на него! Это лицо! Это тело! Боже, Натали, он может растопить арктические льды одним взглядом, а ты его отшила?!

– Успокойся.

– Не успокоюсь. Я возмущаюсь от лица всех изголодавшихся по сексу женщин!

– Простите, но единственная изголодавшаяся по сексу женщина здесь – это я!

– Я к тому, что он – трах всей жизни! Ты будешь сладко вспоминать о нем и в восемьдесят, сидя в кресле-качалке в доме престарелых и пачкая подгузники. А вместо этого ведешь себя так, будто тебя каждый день осыпают первосортными сосисками!

Следует пауза, и я заливаюсь хохотом.

– Ох господи. Я представила. Нужно будет поискать этот мем в интернете.

– Перешли мне, если найдешь. Ты услышала хоть что-то из сказанного?

– Да, я не идиотка. Ты донесла свою мысль.

– Не уверена.

– Мне стоит присесть? У меня стойкое ощущение, что впереди еще целая лекция.

– Дай мне просто обрисовать тебе, насколько он идеален.

– Под «ним» ты подразумеваешь его пенис?

Слоан не обращает на меня внимания.

– Он великолепен. Это – божий дар. И он без ума от тебя. А еще он скоро уезжает.

– А значит?..

– А значит, никакой эмоциональной привязанности! Это же твое любимое, помнишь?

Я неохотно признаю, что отсутствие эмоциональной привязанности – галочка в графе «за».

– А еще это снимет с тебя ужасное ледяное заклятие. Или даже поможет двигаться дальше. Воспринимай это как терапию.

– Терапию?

– Для твоей вагины.

– О господи.

– Я лишь хочу сказать, что не вижу никаких минусов.

Увидела бы, расскажи я ей незначительные детали типа того, что он купил дом за наличные ради отмыва денег и крайне неопределенно ответил на вопрос, стоит ли мне его бояться.

С другой стороны, он бы, наверное, еще больше ей понравился. Судя по тому, что Слоан рассказала мне сегодня про Ставроса, его работа компьютерщика кажется прикрытием для настоящего бизнеса, а именно торговли оружием. Никому не нужно столько паспортов и грузовых самолетов.

– Мне просто кажется… Я ничего не знаю о нем. А вдруг он преступник?

– А ты что, баллотируешься в губернаторы? Что такого, если он преступник? Ты не замуж за него собираешься, ты просто попрыгаешь несколько дней на его члене, а потом он исчезнет. Не надо все так усложнять.

– А вдруг у него ЗПП?

Она тяжело и выразительно вздыхает.

– Слышала о такой новомодной штуке – презерватив? Детишки из-за них просто с ума посходили!

– С презервативом все равно можно заразиться.

– Ладно. Я сдаюсь. Наслаждайся своим целибатом. Пусть другие упиваются многообразием сексуальной жизни с самыми неподходящими партнерами как нормальные люди.

Какое-то время мы молчим, но тут Слоан говорит:

– О. Я поняла. Ты боишься не того, что у вас не возникнет эмоциональной привязанности, ты боишься… что она возникнет.

Я уже открываю рот, чтобы удариться в пламенные возражения, но вместо этого серьезно задумываюсь.

– Он первый мужчина, вызвавший у меня подобную реакцию со времен Дэвида. Остальные парни, с которыми я встречалась, были скорее как братья. То есть я считала их милыми и мне нравилось проводить с ними время, но не более. Тусоваться с любым из них мне доставляло такое же удовольствие, как сидеть дома с Моджо. И у меня точно не возникало желания с ними спать. С ними просто было… спокойно. Но Кейдж как будто разогнал мою эндокринную систему до максимума. Тогда, на парковке, казалось, что ко мне подключили электроды и заряжают током, как чудовище Франкенштейна. И это при том, что я его едва знаю.

– Ты не влюбишься в него, если вы пару-тройку раз переспите.

– Ты уверена? Потому что именно такие отвратительные вещи со мной обычно и случаются.

– А-а-а! Ты сама-то себя слышишь?

– Я просто говорю.

– А я просто говорю, что нельзя всю оставшуюся жизнь бояться того, что может произойти! Ну и что, если у тебя проснутся к нему чувства после секса? Что такого? Он вернется к своей жизни, ты – к своей, и ничего не изменится, только у тебя останутся приятные воспоминания и приятно ноющая вагина. Ничто не ранит тебя сильнее, чем то, что уже случилось. Ты пережила худшее из того, что только можно представить. Время снова начать жить. Хочешь, чтобы через двадцать лет мы вели такие же разговоры?

Мы обе тяжело дышим, пока я не отвечаю:

– Нет.

Слоан горестно выдыхает.

– Ладно. Я сейчас кое-что скажу. Будет неприятно.

– Неприятнее того, что ты уже наговорила?

– Дэвид умер, Нат. Он мертв.

Эта фраза во всей своей окончательности повисает в воздухе. У меня внутри что-то сжимается, и я изо всех сил пытаюсь не расплакаться.

Ее голос смягчается.

– Вряд ли есть другое объяснение. Он не мог сознательно тебя бросить, Нат, потому что любил до безумия. Его не похитили инопланетяне и не обработали сектанты. Он поехал на велосипеде в горы и погиб. Сорвался и упал в ущелье. Вот и все.

Мой голос ломается, когда я отвечаю:

– Он был отличным спортсменом. Маршрут знал как свои пять пальцев. Он ездил там миллион раз. Погода была идеальная…

– И все это не уберегает от несчастных случаев, – тихо говорит Слоан. – Дэвид оставил дома кошелек и ключи. Он не ушел навсегда и не пытался исчезнуть. Деньги на его банковском счету остались нетронуты. Как и на кредитках. Ты же знаешь, что полиция не нашла никаких признаков преступления или левых схем. Мне очень жаль, детка, и я тебя очень люблю, но Дэвид не вернется. Хотя ему бы ужасно не понравилось то, что ты творишь с собой.

Я сдаюсь под натиском подступающих слез. Они беззвучно скользят по моим щекам, оставляя обжигающие следы, и капают с подбородка на рубашку.

Даже не буду вытирать их с лица – кто меня видит, кроме собаки?

Я закрываю глаза и шепчу:

– Я все еще слышу его голос. Все еще чувствую его прикосновения. Все еще отчетливо помню его улыбку, когда он поехал кататься в горы перед репетицией свадебного ужина. Мне кажется… – Я вздыхаю, и у меня колет в груди. – Мне кажется, будто он еще здесь. Как я смогу быть с кем-то другим, если это ощущается как измена?

Слоан сочувственно протягивает:

– Ох, милая…

– Я понимаю, это глупо.

– Это не глупо. Это благородно, романтично, но, к сожалению, абсолютно неоправданно. Это память о Дэвиде ты, как тебе кажется, предашь, а не самого Дэвида. Мы обе знаем, что он хотел только одного: чтобы ты была счастлива. А такого он тебе точно бы не пожелал. Ты гораздо больше почтишь его память, став счастливой, а не застряв на одном месте.

У меня дрожит нижняя губа. Голос ломается.

– Черт возьми. Почему ты всегда должна быть права?

А потом я окончательно срываюсь и начинаю всхлипывать.

– Я еду. Буду в десять.

– Нет! Пожалуйста, не надо. Я должна… – Попытка вздохнуть приводит лишь к серии прерывистых всхлипываний. – Должна двигаться дальше, и в том числе это означает, что мне надо перестать воспринимать тебя как животину для эмоциональной поддержки.

– Могла бы сказать просто «жилетку», – сухо реагирует Слоан.

– Нет, это не передает смысл. К тому же мне нравится представлять тебя большой зеленой игуаной, которую я беру с собой в самолеты.

– Игуаной? Я чертова рептилия? Почему я не могу быть маленьким милым песиком?

– Либо она, либо сиамская кошка. Я решила, что ты выберешь игуану.

Посмеиваясь, подруга отвечает:

– По крайней мере, ты не растеряла чувство юмора.

Я вытираю нос рукавом рубашки и шумно вздыхаю.

– Спасибо, Сло. Мне ужасно не понравилось то, что ты сейчас сказала, но спасибо. Ты – единственная, кто не ходит вокруг меня на цыпочках, будто я стеклянная.

– Ты моя лучшая подруга. Я люблю тебя больше, чем некоторых членов семьи. И любую суку за тебя порву. Не забывай об этом.

Я не могу удержаться от смеха.

– Теперь мы можем повесить трубку? – спрашивает она.

– Да, – говорю я, посмеиваясь. – Можем.

– И ты сейчас пойдешь стучаться в соседнюю дверь, чтобы оторваться с этим достойнейшим представителем мужского рода?

– Нет, но моя вагина благодарит тебя за беспокойство.

– Ладно, только не жалуйся, если у следующего твоего ухажера будут генитальные бородавки и убийственный запах изо рта.

– Спасибо за твою веру в меня.

– Пожалуйста. Созвонимся завтра?

– Ага. До скорого.

– Можешь еще позвонить, если вдруг случайно соскользнешь и упадешь с огромного чле…

– Пока!

Я с улыбкой вешаю трубку. Только со Слоан можно перейти с рыданий на смех за какую-то минуту.

Встретить ее было удачей. И у меня есть тревожное подозрение, что за все эти годы Слоан стала для меня чем-то большим, чем просто лучшей подружкой и плечом, в которое можно поплакаться. Она спасла мою жизнь.

Звонок в дверь отвлекает меня от этих мыслей. Я хватаю коробку салфеток со столика, вытираю нос, приглаживаю волосы и пытаюсь прикинуться нормально функционирующим взрослым человеком.

Я подхожу к двери, смотрю через глазок и вижу на пороге молодого незнакомого парня с белым конвертом в руках.

Когда я открываю дверь, он спрашивает:

– Натали Питерсон?

– Да, это я.

– Здравствуйте, я Джош Харрис. Мой отец владеет апартаментами «Торнвуд» в Лейкшоре.

Я замираю и перестаю дышать. Кровь леденеет.

Дэвид жил в Торнвуде, когда пропал.

– Да? – удается прохрипеть мне.

– Мы тут делали капитальный ремонт: крыша, много работы с отделкой. Знаете, прошлая зима была суровой…

– И? – перебиваю я срывающимся голосом.

– И мы нашли это, – он протягивает мне конверт.

Я смотрю на конверт выпученными и полными ужаса глазами, как будто там бомба.

Джош робко продолжает:

– Эм, папа рассказывал мне, что случилось. С вами. Меня тогда тут не было, я жил с мамой в Денвере. Родители в разводе, так что… – Явно смущаясь, он откашливается. – В общем, этот конверт застрял между стеной и почтовым ящиком в лобби. Знаете, такие, которые открываются спереди?

Он ждет какого-то ответа, но я потеряла дар речи.

На конверте написаны мое имя и адрес. Это почерк Дэвида.

Кажется, меня сейчас стошнит.

– Мы не очень понимаем, что случилось. Ну, ящик для отправки почты был довольно потрепанный. Там была дырка в том месте, где он проржавел, так что… Видимо, конверт просто завалился в щель и застрял. Мы нашли его, когда стали менять ящики.

Он протягивает мне конверт. Я в диком испуге шарахаюсь от него.

Глядя, как я пялюсь на письмо, не в силах двинуться и практически задыхаясь, Джош объясняет:

– Оно… Ну, оно адресовано вам.

Я глухо шепчу:

– Да. Да. Сейчас… подождите секунду.

Он смотрит налево. Смотрит направо. Он явно очень, очень сожалеет, что позвонил в эту дверь.

– Извините. Ради бога, извините.

Я вырываю конверт у него из рук, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и захлопываю за собой дверь. Упираюсь в нее, прижав конверт к груди, и пытаюсь справиться с дыханием.

Через несколько секунд раздается голос Джоша:

– Если хотите, я могу… Вам нужен кто-то рядом, чтобы открыть его?

Я запихиваю кулак в рот, чтобы не разрыдаться.

Когда уже начинаешь думать, что весь мир – это просто никчемная куча бессмысленного дерьма, доброта незнакомца может сбить с ног.

– Всё в порядке, – отвечаю я странным голосом, который, уверена, дает отличное представление о том, насколько все не в порядке. – Спасибо, Джош. Это очень мило с вашей стороны. Большое спасибо.

– Ну, хорошо. Тогда всего доброго.

Я слышу удаляющиеся шаги, а потом они затихают.

Мои колени уже не могут выдерживать вес тела, и я опускаюсь на пол. Не знаю, сколько еще я сижу у двери и трясусь, глядя на конверт в своих потных руках.

На нем видно несколько пятен. Бумага высохла и слегка пожелтела. В верхнем правом углу марка, американский флаг, но штампа с датой отправки нет, потому что до почты конверт не дошел.

Однако Дэвид наверняка положил его в ящик за день или два до своего исчезновения. В противном случае он бы уточнил, получила ли я его. И зачем ему вообще что-то посылать мне по почте? Мы виделись каждый день.

Я медленно верчу конверт в руках – осторожно, с благоговением. Подношу его к носу и вдыхаю, но никакого аромата не осталось. Я провожу пальцами по буквам своего имени, выведенным четким косым почерком.

Потом я выдыхаю, снова переворачиваю конверт, запускаю пальцы под клапан, смазанный потрескавшимся, крошащимся клеем, и раскрываю его.

Мне на ладонь соскальзывает тяжелый серебристый ключ.

8

Нат

Сердце грохочет у меня в ушах, и я молча смотрю на ключ. Совершенно непримечательный, обыкновенный на вид ключ. На первый взгляд в нем нет ничего интересного.

Я переворачиваю его. На другой стороне на широкой части выгравированы цифры: 30‑01.

И всё. Записки в конверте нет. Там ничего нет, кроме этого чертова ключа, который может отпирать что угодно, от входной двери до навесного замка. Невозможно определить по его виду, что именно.

Какого черта, Дэвид? Что это?

После нескольких минут немого недоумения я поднимаюсь с пола и иду к своему ноутбуку, который лежит на кухонной столешнице. По дороге мне приходится переступить через храпящего на полу Моджо, преграждающего путь.

Я включаю компьютер и вбиваю: «Как понять, от чего ключ?»

Поиск выдает больше девятисот тысяч результатов. На первой странице в основном советы от производителей ключей и слесарей, а также многочисленные изображения разных типов ключей. Я кликаю на картинки, но, бегло пролистав их, не нахожу ничего похожего на ключ у меня в руках. От сайтов производителей толку не больше.

Я ненадолго задумываюсь, потом вспоминаю ящик, где храню всякие мелочи, и открываю его.

Здесь лежат запасные ключи от дома, дубликаты ключей от сарая на заднем дворе, от моего шкафчика в спортзале, от моего кабинета в школе, а также от маленького сейфа в спальне, где хранятся мои документы на дом, карточка социального страхования и другие важные бумаги.

Но ни один из них не похож на ключ из конверта.

Первый порыв – позвонить Слоан, но я сдерживаю себя, когда вспоминаю, что десять минут назад решила перестать так сильно на нее полагаться.

Я стою посреди кухни и рассеянно глажу пальцем ключ, придумывая возможные объяснения.

Дэвид не имел склонности к чудачествам. Он бы не прислал мне ключ ради шутки. Мой жених был серьезным, зрелым и весьма ответственным взрослым мужчиной. Немножко чересчур ответственным, если честно. Я часто дразнила его, что он постарел раньше времени. Между нами десять лет разницы, но иногда на него нападала такая ворчливость, что казалось, будто все пятьдесят.

Дэвид был единственным ребенком в семье. Его родители погибли в автокатастрофе, когда он только окончил старшую школу. Кроме меня, другой семьи у него не было. Он переехал на озеро Тахо со Среднего Запада за год до нашего знакомства и работал на подъемнике на горнолыжном курорте «Нортстар». Летом организовывал туристические поездки на озеро от лодочной компании. Дэвид, прирожденный спортсмен, всегда поддерживал великолепную форму и очень любил бывать на природе. Он тренировался все свободное время.

Это помогало ему со сном. В те дни, когда ему приходилось пропускать тренировку, он становился нервным и беспокойным, как тигр в клетке. А ночами резко просыпался от глубокого сна весь в поту, дрожа как осиновый лист.

Я зарабатывала больше, но никого из нас это не волновало. Дэвид обладал нюхом на выгодные вклады и инвестиции, и мы оба были достаточно бережливы, так что в финансовом плане всё складывалось идеально. Мои родители оставили мне дом, когда решили переехать в Аризону и жить в кондоминиуме с собственным полем для гольфа. Так что я оказалась в выгодном положении человека, которому не надо платить ипотеку.

После медового месяца Дэвид собирался переехать ко мне. Очевидно, у судьбы были другие планы.

Когда раздается стук в дверь, у меня чуть сердце из груди не выскакивает. Моджо сладко зевает и переворачивается на другой бок.

Потом звучит звонок, и голос из-за двери спрашивает:

– Натали? Ты дома?

Это Крис.

Парень, разорвавший наши отношения по телефону, решил явиться без предупреждения именно в тот момент, когда у меня мозги плавятся из-за загадочного ключа, который прислал из прошлого мой пропавший жених. Крис всегда паршиво выбирал время.

Когда я открываю дверь и вижу, как он стоит на пороге в своей форме, мнет в руках фуражку и неловко улыбается, у меня внутри все падает. Судя по всему, грядет неприятный разговор.

– Привет.

– Привет, Нат. – Крис окидывает меня взглядом. – Ты в порядке?

Копы и их чертово чутье! Хоть он шериф, а не полицейский, мой бывший все равно обладает обостренным восприятием правоохранителя. Неусыпной бдительностью, которая постоянно подсказывает, что в любой момент может быть совершено преступление.

Мои щеки уже высохли, но он наверняка способен учуять слезы по запаху.

Я бодро улыбаюсь.

– Да! Все хорошо. А у тебя как дела?

– Хорошо, спасибо. – Он переминается с ноги на ногу. – Просто хотел проверить, как ты.

Мне сразу приходит в голову, что его подбила на это старая сорока Диана Мейерс, но я решаю уточнить:

– Правда? А что такое?

Крис сконфуженно опускает глаза, глядя себе под ноги и пожевывая губу.

У него такой трогательный мальчишеский вид. Он весь такой положительно-обворожительный, прямо Кларк Кент: в наборе даже имеются очки и квадратная челюсть. Я чувствую смутный укол сожаления, что ничего не смогла к нему почувствовать. Кому-то он станет чертовски хорошим мужем. Но не мне.

Он смотрит на меня не поднимая головы.

– Мне паршиво от того, как мы вчера расстались. Мне кажется, я вел себя как придурок.

Ах, это. Я уже и забыла.

– Не глупи. Ты вел себя как настоящий джентльмен.

Он молча изучает мое лицо.

– Правда? Потому что ты выглядишь расстроенной.

Потрясающе, как мужчины принимают любую женскую эмоцию исключительно на свой счет. Уверена: когда через двадцать лет я буду страдать от менопаузы и у меня случится прилив в очереди в супермаркете, стоящий за мной идиот обязательно решит, что я покраснела и вспотела лишь потому, что он слишком горяч.

Пытаясь не показаться грубой, я отвечаю:

– В эти дни у меня обычно плохое настроение, Крис. Вчера я могла бы отмечать пятую годовщину свадьбы.

Он растерянно моргает, и его глаза округляются.

– Ох, черт! Я даже не…

– Не беспокойся насчет этого. Серьезно, всё в порядке. Но спасибо, что проведал меня. Это очень мило с твоей стороны.

Он морщится так, будто сейчас что-то пнул и сломал большой палец.

– Если бы я знал, что в эти даты… Что это было вчера, я бы не стал… Я имею в виду, я бы не сказал… Черт. Это было очень не вовремя.

– Ты не мог знать. Ты не жил здесь, когда все произошло, и я никогда тебе не говорила. Так что, пожалуйста, перестань казнить себя. Все отлично, я гарантирую.

Мы неловко стоим друг напротив друга, пока он не замечает у меня в руках конверт.

Я прячу тот за спину и сглатываю, сжав ключ в кулаке.

Когда Крис всматривается в мое лицо, недоуменно приподняв бровь, я понимаю, что выгляжу подозрительно.

Черт.

– Просто, ну, разбирала шкафы и нашла там ключи, которые, видимо, оставили родители… – Я пытаюсь небрежно пожать плечами, но получается, наверное, дико нервно. – Ума не приложу, от чего они могут быть.

– Может, послать им фотографию и спросить, что это?

– Отличная идея! Так я и сделаю. Спасибо.

– Хотя, наверное, это просто запасные ключи от дома. У тебя один замок от «Квиксет» и один врезной. – Он кивает на дверь. – К ним всегда прилагаются ключи стандартного размера и формы. Ты уже их пробовала?

– Нет. Я буквально только что их нашла.

– Дай взглянуть, – протягивает руку он.

Чтобы не выглядеть странно, – и еще более подозрительно, – мне приходится показать ему ключ.

Крис берет его и крутит перед собой.

– Нет. Это не от твоей двери.

– А. Понятно. – Я тянусь за ключом. – Тогда просто уберу его…

– Это от банковской ячейки.

Моя рука застывает в воздухе.

– Банковской ячейки? – фальцетом переспрашиваю я.

– Да. Ну, знаешь, типа камеры хранения.

Сердце стучит как барабан. Желание выхватить ключ и захлопнуть дверь прямо у Криса перед носом практически непреодолимо. Но я только убираю прядь волос за ухо, пытаясь сделать вид, что у меня сейчас не едет крыша.

– Банковская ячейка. Ага. И как ты это понял?

– У меня есть такой же. Той же формы и размера, квадратный. Даже цифры такие же. – Он посмеивается. – Ну, не совсем такие же. Это номер ячейки.

Поскольку мне сейчас очень сложно сконцентрироваться и я чуть не пританцовываю от нетерпения в ожидании его ухода, мне удается издать лишь нечленораздельные звуки. Они должны означать примерно: а, понятно, очень интересно.

– На самом деле ключ, скорее всего, из того же банка, что и мой. «Уэллс Фарго». Может, правда, из другого отделения. Но конкретные банки всегда делают ключи по одному образцу.

У Дэвида не было счета в «Уэллс Фарго». Он обслуживался в «Бэнк оф Америка». А если даже можно завести ячейку в банке, где у тебя нет счета, то… зачем?

Крис протягивает ключ мне. Я забираю его, а мои мысли носятся в голове со скоростью миллион километров в час.

– Супер, спасибо. Я позвоню родителям и скажу, что нашла его. Они, наверное, и не помнят, что у них есть ячейка. Во время переезда у отца было много хлопот из-за здоровья.

– Да, лучше тебе побыстрее им сообщить. Если эти ячейки долго не оплачивать, то банк их просто открывает и либо отдает содержимое в государственную казну, либо продает с аукциона. – Он посмеивается. – Если, конечно, там не просто набор неприличных фоток. Тогда их отправляют в шредер.

Я не спрашиваю, откуда он столько знает про правила обращения с банковскими ячейками, боясь нарваться на получасовой монолог, и просто киваю, пытаясь изобразить восхищение и благодарность.

– Позвоню им прямо сейчас. Спасибо, Крис. Было приятно тебя повидать.

Я уже готова закрыть дверь, но тут он внезапно выпаливает:

– Мне кажется, я совершил ошибку.

Господи, почему ты меня ненавидишь? Я сделала что-то плохое? Ты не одобряешь все эти вибраторы?

Я глубоко вздыхаю. Крис вздыхает тяжело.

– Если честно, я думал, что расставание с тобой может сработать как пинок под зад. Заставит тебя осознать, что не надо было воспринимать наши отношения как должное. Ведь мы же очень, очень неплохо ладили.

Да, это правда. А еще я очень неплохо лажу со своей собакой, с манерным парикмахером в салоне красоты и с восьмидесятилетней библиотекаршей в школе. И при этом мне не хотелось бы секса ни с кем из них.

– Крис, – мягко говорю я, – по-моему, ты отличный парень. И это истинная правда. Ты тогда правильно сказал, я действительно живу прошлым…

Он закрывает глаза и вздыхает.

– Это был скотский поступок.

– …и я не виню тебя за то, что ты не стал тратить время на кого-то настолько… неполноценного. На самом деле я думала познакомить тебя со своей подругой Мэрибет.

Крис открывает глаза и сводит брови.

– Которая похожа на амиша?

Мне нужно обсудить с этой женщиной ее гардероб.

– Она не амиш. Она очень хорошая. Очень умная и милая, и мне кажется, ребят, что вы сойдетесь. Как думаешь, это могло бы тебя заинтересовать?

Он странно на меня смотрит. Я не могу расшифровать его взгляд, но тут Крис мрачно отвечает:

– Нет, Нат, не могло бы. Я пришел сюда сказать, что у меня до сих пор остались к тебе чувства, и я сделал ошибку, когда порвал с тобой.

Ох, черт.

– Извини, пожалуйста! Гм. Я не знаю, что сказать.

– Можешь сказать, что разрешишь мне позвать тебя сегодня на ужин.

Мы смотрим друг на друга в неловкой тишине, пока я не отвечаю:

– Думаю, я пас.

– Тогда завтра вечером. Или в четверг. Назови день.

Я мягко обращаюсь к нему:

– Крис…

Прежде чем я успеваю закончить, он делает шаг вперед и целует меня.

По крайней мере, пытается. Я успеваю в последний момент увернуться, так что его губы касаются моей щеки, и я ахаю от неожиданности.

Отступаю на шаг, но Крис хватает меня за плечи и не дает уйти. Вместо этого он прижимает меня к груди и не отпускает.

Он настойчиво шепчет мне в ухо:

– Дай мне еще один шанс. Я буду ждать столько, сколько захочешь… Я знаю, ты через многое прошла, я хочу быть рядом…

– Отпусти меня, пожалуйста.

– …и делать для тебя все на свете. Между нами есть связь, Нат, особая связь…

– Крис, прекрати.

– …и тебе нужен тот, кто о тебе позаботится…

– Я сказала, отпусти!

Я пихаю его в грудь и начинаю паниковать, кожей ощущая будущие синяки там, где он особо крепко в меня вцепился, – но замираю, услышав чей-то голос:

– Убери руки, братан, или останешься без них.

Низкий, мужественный и очень опасный голос.

Крис оборачивается через плечо и видит в паре метров от нас разъяренного Кейджа с пустым, смертоносным взглядом убийцы.

Застигнутый врасплох, Крис шарахается от меня.

– Ты кто?

Не обращая на него внимания, Кейдж поворачивается ко мне:

– Порядок?

Я обнимаю себя за талию и киваю:

– Все нормально.

Он молча осматривает меня с ног до головы строгим, оценивающим взглядом, как будто пытаясь отыскать следы насилия. А потом его ледяные глаза снова останавливаются на Крисе.

– Через две секунды ты уберешься с этого крыльца, или самостоятельно ходить уже не сможешь, – рычит Кейдж.

Крис вскидывает подбородок и выпячивает грудь.

– Не знаю, кто ты такой, но я…

– Мертвец, если не свалишь. Прямо. Сейчас.

Крис ищет у меня поддержки, но сейчас он в моем черном списке. Я мрачно смотрю на него, покачивая головой, и он снова поворачивается к Кейджу.

Крис долго, внимательно и вдумчиво изучает могучие плечи, сжатые кулаки и убийственный оскал. А потом принимает разумное решение. Поднимает свою оброненную фуражку, водружает обратно на голову, говорит мне: «Я перезвоню», – и убегает.

Я складываю конверт втрое и убираю его вместе с ключом в задний карман.

Наблюдая, как Крис съезжает на своей служебной машине с тротуара, где ее припарковал, я сухо комментирую:

– Твое присутствие интересным образом действует на людей, сосед. Даже на тех, у кого есть оружие.

Кейдж приближается к крыльцу, сурово глядя на меня и не менее сурово сжав челюсти.

– Ему повезло, что целым ушел. Ты в порядке?

Я улыбаюсь.

– А еще говоришь, что ты не рыцарь в сияющих доспехах.

– Бесконечно далек от этого. Но нет – значит нет.

– Он безобиден.

– Не бывает безобидных мужчин.

– Ты такого невысокого мнения о представителях своего пола?

Он приподнимает плечи.

– Это тестостерон. В природе нет более смертоносного наркотика.

И более сексуального. От испускаемых Кейджем феромонов у меня кружится голова. Я смущенно отворачиваюсь.

– Я обдумала то, что ты сказал. Вчера вечером. – Я кашляю. – Ну, ты понял.

– Понял, – его голос хрипнет. – И?

– И… – Я набираюсь смелости, делаю глубокий вдох и смотрю ему в глаза. – Я польщена. Ты, наверное, самый привлекательный мужчина из всех, кого я встречала. Но я не была ни с кем с исчезновения моего жениха и прохожу через довольно странный этап в жизни, так что не думаю, что интрижка с сексуальным незнакомцем принесет мне пользу. Много веселья и удовольствия – да, но пользу – однозначно нет.

Мы смотрим друг на друга. Его серьезный и задумчивый взгляд полностью сосредоточен на мне.

Когда я уже начинаю бояться, что сейчас истерически расхохочусь просто из-за стресса, Кейдж тихо бормочет:

– Хорошо. Я уважаю это. Спасибо, что была честна со мной.

Почему я потею? Что творится с моим сердцем? Может, стоит вызвать скорую?

Вытирая потные ладони о штанины джинсов, я говорю:

– Значит, останемся просто соседями.

Он вздыхает, запускает пятерню в волосы и оглядывается на дом.

– Ненадолго. Через несколько недель дом выставят на торги.

Понятия не имею, почему я чувствую такую опустошенность. В конце концов, как ты отмоешь деньги, если не продашь недвижимость, через которую планировал их отмыть? О том, почему это знание так мало меня волнует, я подумаю позже.

– В любом случае, сегодня я уезжаю.

– Сегодня? А что с твоей работой?

Наши взгляды встречаются, и в его глазах я вижу жар, тьму и столько секретов, что не перечесть.

– Работа сделана.

– О. – Если чувство опустошения не уйдет, то я сейчас сдуюсь как шина. – Тогда, видимо, пора прощаться.

– Видимо.

Я подаю ему руку.

– Было очень интересно с тобой познакомиться, Кейдж.

Он задерживает взгляд на моей руке, и его губы складываются в улыбку. Он посмеивается себе под нос.

– Ты все повторяешь это слово.

– Оно подходит.

– Что ж. Мне тоже было интересно, Нат. Береги себя.

– Обязательно, спасибо.

На секунду Кейдж замолкает, и тут говорит:

– Подожди.

Из внутреннего кармана своей кожаной куртки он достает ручку, а из другого – визитку. Переворачивает карточку, пишет что-то на обороте и протягивает мне.

– Мой номер. На всякий случай.

– На какой, например?

– На любой. Если крыша протечет. Или машина сломается. Или шериф Говнюк снова полезет к тебе, и ему понадобится надрать задницу.

Сдерживая улыбку, я спрашиваю:

– Ты и с протекшей крышей можешь справиться, да?

– С чем угодно.

Он очень серьезно это произносит. Серьезно и немного меланхолично, как будто сила – это тяжкий груз, который он носит на своих плечах.

У меня появляется странное чувство, что его жизнь складывалась непросто и Кейдж давно смирился с фактом, что так будет всегда.

А может, это просто мои гормоны, разбушевавшиеся от его близости.

Он разворачивается и начинает уходить, но останавливается, когда я выпаливаю:

– Подожди минутку!

Кейдж не оглядывается. Просто слегка наклоняет голову, прислушиваясь.

– Я… Я…

Ой, да пошло все на хер! Я подбегаю к нему, хватаю за отвороты куртки, встаю на цыпочки и целую в щеку. И говорю едва слышным шепотом:

– Спасибо.

Спустя мгновение он сдержанно произносит:

– За что?

– За то, что заставил меня снова чувствовать. Уже очень давно никому это не удавалось. И я не была уверена, что смогу.

Он смотрит на меня пылающими глазами. Берет мои щеки в ладони и нежно проводит пальцем по скуле. Медленно вдыхает, и его грудь приподнимается. Он сдвигает брови, и у него на лице появляется такое мученическое выражение, будто ему физически больно.

Потом Кейдж выдыхает, опускает руки и идет в сторону своего дома, не говоря больше ни слова. Входная дверь оглушительно захлопывается за его спиной.

Через пять секунд с той стороны начинают раздаваться глухие звуки ударов – кулаки методично колотят боксерскую грушу.

9

Кейдж

Поддерживать связь с заключенным в федеральной тюрьме – задача непростая.

Входящие вызовы запрещены. Звонить можно только из тюрьмы, причем звонок оплачивает вызываемый абонент. Предоплаченные звонки по мобильной связи невозможны, так что использовать нужно домашний телефон.

А это значит, что звонка должен кто-то дожидаться. А это значит, что нужна предварительная договоренность по времени.

Длительность разговора ограничена пятнадцатью минутами. Когда время выходит, связь обрывается без предупреждения. Снова перезвонить заключенный не может.

Сделать разговор приватным еще сложнее.

Надзиратели слушают все звонки – сидят в нескольких метрах от телефонов, в зоне для посетителей, и как ястребы наблюдают за происходящим. Они мониторят все входящие и исходящие письма, бумажные и электронные; последние вообще под запретом и разрешаются только в исключительных случаях – как и остальные, их внимательно проверяют, каждое слово.

Короче говоря, общение с заключенным в федеральной тюрьме – та еще головная боль.

Если только этот заключенный не заплатил каждому человеку в тюремной системе, чтобы получить особые привилегии, – и заплатил хорошо.

– Ты обо всем позаботился?

Мужчина на другом конце провода говорит сиплым голосом с сильным акцентом. Сколько я его знаю, Макс выкуривал по две пачки в день, и это отразилось как на его голосе, так и на лице. Зубы у него тоже довольно паршивые.

– Да.

Одно короткое слово – и самая опасная ложь в моей жизни. Макс убивал за гораздо меньшее. Мне ли не знать – это я нажимал на курок.

– Хорошо, – ворчит он. – Не люблю незаконченные дела. Она что-то знала?

– Нет, ничего. Знала бы – сказала.

Он хрипло и мрачно смеется.

– Поэтому я тебя и послал. Все говорят, когда вопросы задаешь ты.

Это правда. Я лучший в своем деле.

В обычных обстоятельствах от такого комплимента я бы испытал определенную удовлетворенность, если не откровенную гордость. Но сегодня он мне неприятен, и тут нечему удивляться. Я знаю причину.

У этой причины волосы цвета воронова крыла, полные красные губы и глаза как бушующее море: темно-серые и тревожные. Эта причина – симпатичная, веселая, умная и сексуальная. А еще честная. И смелая. И гораздо более сильная, чем думает.

В ту секунду, как я ее увидел, эта причина сбила меня с ног. Во всяком случае, так оно ощущалось.

– Спасибо.

– За что?

– За то, что заставил меня снова чувствовать. Уже очень давно никому это не удавалось. И я не была уверена, что смогу.

Этот десятисекундный разговор взволновал меня сильнее, чем что-либо другое за долгие годы… Десятилетия. Он огненными буквами выжжен в моем мозгу, в моих в ушах, в моем сердце.

Не думал, что оно у меня до сих пор есть, но, видимо, все-таки есть. Пустое пространство, которое я так долго носил в груди, теперь наполнилось бешеным биением. Из-за нее.

– Я пока иду по другим следам. Свяжусь с вами, когда что-нибудь найду.

– Занимайся. И еще, Кейдж…

– Да, босс?

Макс отвечает на нашем родном языке: «Rasschityvau na tebya».

«Znayu», – так же говорю ему я и закрываю глаза, представив лицо Натали.

Если правда о том, что я не выполнил порученное мне задание, когда-нибудь всплывет, мы оба будем мертвы.

10

Нат

Этой ночью сон ко мне не идет. Я ворочаюсь и ерзаю в постели, одолеваемая мрачными мыслями о том, что именно может храниться в банковской ячейке Дэвида, почему он никогда о ней не рассказывал и почему выбрал такой долгий путь и послал мне ключ по почте, а не передал из рук в руки?

И самое странное – почему он не оставил никакой записки с объяснениями?

То есть я что, должна угадывать? Если бы Крис мне не подсказал, я бы в жизни не поняла, от чего этот ключ.

Вся эта загадочность неприятно тревожит. Одна загадка уже и так будет преследовать меня до конца жизни. Спасибо, больше не надо.

Ко всему прочему мою черепную коробку стаей голодных маленьких крысят царапают мысли о Кейдже.

Коллектор? Я вообще правильно его поняла?

Не уверена, что хочу знать. Часть меня хочет, но другая часть – более мудрая – советует тихо отступиться.

Но теперь он уехал, так что это уже не важно.

Я слышала, как его большой внедорожник с ревом исчез в ночи. Его красные задние фары подсветили мои кухонные окна, а потом автомобиль завернул за угол и скрылся из виду. Только тогда я осознала, что даже не знаю, откуда Кейдж приехал, куда направляется и почему меня вообще это волнует.

То есть уже не волнует. Вроде как.

Уроки в понедельник тянутся адски медленно. Я смотрю на часы, как стервятник – на умирающую антилопу, считая каждую секунду до того момента, когда смогу уйти из школы и отправиться в банк.

Во всем городе только одно отделение «Уэллс Фарго», так что мне не приходится кататься по всему штату в поисках нужного. Тут проблем нет. Настоящая проблема заключается в получении доступа к банковской ячейке.

Мы с Дэвидом формально не были женаты, когда он пропал. Наше свидетельство о браке требовало официального признания – уполномоченное лицо должно было провести церемонию бракосочетания.

Я всего лишь невеста, а не жена и потому не получу доступа… если только счет не заведен на мое имя. А это не так, ведь чтобы подписать договор аренды, нужно явиться лично и предоставить свои документы. По крайней мере, так говорит «Гугл».

Еще больше усложняет ситуацию отсутствие свидетельства о смерти. Хотя по законам штата Дэвид официально признан погибшим, потому что числился пропавшим более пяти лет, свидетельство о смерти выдано не было. И обратиться в суд за его получением я тоже не могу. Это может сделать только супруг, родитель или ребенок, а я никем из перечисленных не являюсь.

Будь у меня свидетельство о смерти, я могла бы попробовать уговорить сердобольного банковского работника предоставить мне доступ к ячейке, особенно если бы показала свидетельство о браке. Особенно если бы этот работник жил здесь пять лет назад, ведь тогда несколько месяцев подряд все только о Дэвиде и говорили. Ко мне, как к подбитому летчику, точно бы проявили снисхождение.

В довершение ко всему Дэвид не составил завещание, так что распоряжаться его имуществом я также не могу… Хотя какое там имущество! На момент исчезновения на его банковском счете лежало меньше двух тысяч долларов. Иной собственности у него не было. Брокерский счет с нашими скромными вложениями мы зарегистрировали только на мое имя. Планировалось, что я сделаю Дэвида бенефициаром всех моих счетов после возвращения из медового месяца, но по очевидным причинам этого не произошло.

То есть я не жена, не член семьи и не наследница. Я вообще никто, просто сраная неудачница.

Но попробовать все равно стоит.

В десять минут пятого я паркуюсь на стоянке напротив банка, глушу двигатель и смотрю на стеклянные двойные двери, пытаясь себя приободрить. Я не клиент «Уэллс Фарго», так что своего человека у меня там нет: ни дружелюбного менеджера, ни знакомого кассира, с которыми можно было бы попытать удачу. Действовать придется вслепую.

Я нерешительно останавливаюсь в дверях и оглядываюсь, надеясь узнать кого-нибудь из кассиров. Их всего трое, но никто не кажется знакомым. В итоге мой выбор останавливается на молодой рыжей девушке с приятной улыбкой.

Я знаю, что попаду за это в ад, но втайне надеюсь, что у кассирши тоже есть трагическая история любви, которая заставит ее пожалеть меня, когда я поделюсь своей собственной скорбной повестью.

– Добрый день! Как я могу вам помочь?

– Я хочу получить доступ к банковской ячейке.

– Конечно. Мне только нужно найти образец подписи. На чье имя счет?

Приятно улыбаясь, я отвечаю:

– Дэвид Смит.

– Одну секундочку. – Она задорно бьет пальчиками по клавиатуре. – Вот он. Дэвид Смит и Натали Питерсон. Полагаю, это вы?

Сердце замирает. Счет заведен на меня. Как он может быть заведен на меня? Наверное, «Гугл» ошибся.

– Да, это я.

– Можно мне, пожалуйста, взглянуть на ваши документы?

Я роюсь в сумке, вытаскиваю кошелек и отдаю ей свои водительские права, надеясь, что она не заметила, как страшно дрожат мои руки.

Если и заметила, то вида не подает. Ее жизнерадостная улыбка остается накрепко приклеенной к лицу.

Девушка прислоняет мои права к экрану компьютера, потом кивает.

– Да, это точно вы! Господи, вот бы мне такие волосы! Они даже на фотографии три на четыре выглядят роскошно. Я на своих правах похожа на труп.

В банке есть копия моих водительских прав. Дэвид стянул у меня права из кошелька и открыл банковскую ячейку, не сказав об этом. Какого черта вообще происходит?

Когда она отдает мне права, я как будто между делом спрашиваю:

– Моя сестра тоже хочет арендовать ячейку. Что для этого требуется?

– Нужно просто принести два документа, удостоверяющих личность, подписать договор об аренде, а также оплатить залоговую сумму за ключ и полную стоимость первого года аренды. Самые маленькие ячейки стоят от пятидесяти пяти долларов в год.

– Она хочет включить в договор маму. Ей тоже нужно явиться лично или сестра может просто вписать ее имя?

Кассирша качает головой.

– Все лица, на которых составляется договор, должны присутствовать в банке и предоставить подпись и два действующих документа, подтверждающих личность.

Значит, «Гугл» всё-так был прав. Становится все загадочнее.

– Отлично, я ей передам.

Она с сияющей улыбкой отвечает:

– Вот моя визитка. Направьте вашу сестру ко мне, и я позабочусь, чтобы ее обслужили по высшему разряду. Идите за мной, я покажу, где у нас располагаются камеры хранения.

Я пихаю карточку в сумку и следую за кассиршей, которая идет вдоль стойки в дальний конец зала. Девушка нажимает кнопочку со своей стороны, и вслед за этим с механическим щелчком открывается дверца. Меня пропускают внутрь.

Благодаря судьбу за то, что сегодня воспользовалась суперстойким дезодорантом, я следую за кассиршей по узкому проходу между дверьми рабочих кабинетов. Потом мы сворачиваем в еще один коридор.

– Вот мы и пришли.

Она открывает дверь. Мы заходим в небольшой тамбур, обшитый деревянными панелями. Она отстегивает висящую у нее на ремне связку ключей и открывает дверь, которая ведет в хранилище.

Это большая прямоугольная комната. С трех сторон, от пола до потолка, идут ряды металлических ящичков разных размеров. Напротив голой стены стоят деревянный стол и офисный стул на колесиках.

В комнате страшно холодно, но зубы у меня стучат не поэтому.

– Номер ячейки, пожалуйста?

Я роюсь в сумке, достаю ключ и называю выгравированный номер. Кассирша идет в дальний конец комнаты, останавливается напротив одной из ячеек, вставляет в нее очередной ключ из своей связки и выдвигает длинный деревянный ящик.

– Можете не торопиться, – говорит она, ставя деревянный ящик на стол. – Когда закончите, просто нажмите эту кнопку – я приду и снова все запру.

Она кивает в сторону маленькой красной кнопки на металлической панели у двери, а потом уходит, забрав с собой последние остатки моего самообладания.

Я падаю на стул, кидаю сумку на пол и смотрю на запертый деревянный ящик, стоящий передо мной. Закрыв глаза, делаю несколько глубоких вдохов.

Деньги? Бриллианты? Что люди обычно хранят в таких секретных ячейках? Что хранил Дэвид?

– Есть лишь один способ выяснить, – шепчу я.

И вставляю серебристый ключ в замок.

Руки дрожат настолько, что открыть крышку получается только с третьей попытки. Когда она наконец поддается, я перестаю задерживать дыхание, и воздух шумно вырывается из легких.

Внутри ящик такой же безликий, как и ключ от него. Обшит металлом – ничем не примечательное покрытие. Не знаю, чего именно я ожидала, но уж точно не того, что нашла.

Там лежит один-единственный конверт. Простой белый конверт, ключ пришел в таком же. Если в этом окажется еще один ключ, у меня точно крыша поедет.

Однако, взяв конверт в руки, я понимаю, что ключа там нет. Он меньше весит. Легкий, как перышко. Я открываю клапан и достаю единственный листок бумаги.

Это сложенное втрое письмо.

Я судорожно глотаю воздух, все тело дрожит, эмоции бьют через край. Я разворачиваю письмо и начинаю читать.

Нат,

Я тебя люблю.

Один раз и навсегда – запомни это. Ты для меня – единственное, ради чего стоит жить, и каждый день я благодарю Бога за твою драгоценную улыбку.

Завтра мы поженимся. Что бы ни случилось потом, это будет лучший день в моей жизни. Взять тебя в жены – это привилегия, которой я не достоин, но за которую очень благодарен.

Знаю, впереди нас ждет много приключений, и мне не терпится разделить их с тобой. Ты вдохновляешь меня во всем. Твои красота, сердечность, доброта и талант восхищают меня до глубины души. Надеюсь, ты знаешь, что я изо всех сил тебя поддерживаю.

Изо всех сил поддерживаю твою страсть к искусству.

Однажды ты сказала мне, что находишь себя в искусстве. Сказала, что, когда чувствуешь себя потерянной, вновь находишь себя на своих картинах.

Моя прекрасная Натали, надеюсь, меня ты там тоже найдешь.

Никогда не переставай писать и смотреть на мир своим уникальным взглядом. Надеюсь, наши дети станут такими же, как их потрясающая мать. Надеюсь, наше будущее будет таким же чудесным, как наша жизнь сейчас.

И прежде всего я надеюсь, что ты знаешь, как сильно я тебя люблю. Ни один мужчина еще так не любил женщину.

От всего сердца, на веки вечные.

Дэвид.

Мой взгляд затуманивается, когда я смотрю на дрожащий лист бумаги у себя в руках.

А потом я разражаюсь рыданиями, роняю голову на стол и еще очень долго не могу оторвать от него залитое слезами лицо.

Перед уходом из банка я снова обращаюсь к улыбчивой кассирше и прошу ее узнать текущий баланс на наших расчетном и сберегательном счетах. Она растерянно отвечает, что у нас в их банке нет никаких счетов.

Значит, Дэвид хранил только один секрет. Один непонятный, необязательный секрет. Камера хранения в банке, где он даже не обслуживался, вместе с письмом, которое можно было просто передать мне в руки, а не отправлять по почте, попутно создав кучу сложностей.

Когда я добираюсь до дома и звоню Слоан, она удивляется не меньше меня.

– Я не понимаю. Зачем отправлять тебе ключ по почте?

Я пластом лежу на диване. Моджо валяется на мне как большое одеяло, пускает слюну мне на лодыжки и размахивает хвостом, щекоча мне им нос словно перышком. Я настолько эмоционально истощена, что, кажется, если сейчас лягу спать, то не проснусь лет десять.

– Откуда мне знать? – вяло отвечаю я, потирая кулаком глаза. – Скорее интересно, как он уговорил банковского работника завести на мое имя ячейку без моего присутствия. Какая-то мутная история.

Суховатым голосом она отвечает:

– Этот мужчина мог уговорить кого угодно на что угодно. Стоило человеку заглянуть ему в глаза – и все, пиши пропало.

Это правда. Да, Дэвид был интровертом, но обладал некой особенностью… которая позволяла ему так тебя очаровать, что ты этого даже не замечал. Дэвид заставлял тебя почувствовать себя важным, замеченным, как будто он знает все твои секреты, но не расскажет их никому на свете.

– Ты покажешь письмо полиции?

– Пф-ф. Это еще зачем? Не то чтобы эти следователи были командой «А». И у меня до сих пор перед глазами та страшная женщина-коп, которая считала, будто я имею отношение к его исчезновению. Помнишь, как она постоянно косилась на меня и спрашивала, точно ли я больше ничего не хочу им рассказать?

– Да. Она явно думала, что ты закопала его на заднем дворе.

Еще сильнее приуныв от этой мысли, я вздыхаю:

– К тому же им это письмо все равно никак не поможет. Единственный реальный вопрос – зачем?

– Зачем заводить банковскую ячейку, в которой ничего не хранится, кроме письма?

– Ну да.

Она на секунду задумывается.

– Ну, ты знаешь, наверное, после вашей с Дэвидом свадьбы у вас бы появилась куча важных совместных документов, которые можно было бы туда положить: свидетельство о браке, свидетельство о рождении, паспорта…

– Наверное. Я свой маленький сейф завела только после.

После его исчезновения, имеется в виду. После того, как моя жизнь кончилась. После того, как мое сердце перестало биться навсегда.

Но воспоминание о том, как Кейдж глядел на меня за столиком в «Майклс», напоминает: не навсегда. Что бы я там ни думала, в этом стареньком моторчике еще теплится жизнь.

Кейдж. Кто ты?

– Да, так и есть, – подытоживает Слоан. – Это был сюрприз.

– Дэвид ненавидел сюрпризы. Он даже не любил, когда я поджидала его за углом, пока он ходил по дому. Всегда подпрыгивал до потолка.

– Но сюрприз же был для тебя, а не для него. А если кому-то и могло прийти в голову, что банковская ячейка покажется милым сюрпризом новоиспеченной супруге, то это Дэвиду. У него была душа бухгалтера.

Я улыбаюсь.

– Это правда.

– Помнишь тот раз, когда он подарил тебе бумажник на день рождения?

– В котором лежал купон с двадцатипроцентной скидкой на массаж ног? Как такое можно забыть?

Мы смеемся, но потом умолкаем. Через минуту я тихо спрашиваю:

– Слоан?

– Да, детка?

– Как думаешь, меня это сломало?

Твердым голосом она отвечает:

– Нет. Я думаю, что ты отчаянная сучка, которая прошла через такое дерьмо, какое никому не пожелаешь. Но оно осталось где-то за поворотом. Теперь все будет хорошо.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Будем надеяться, она права.

– Ладно. Если ты так говоришь, я верю.

– Всю жизнь тебе говорю, что нужно слушать меня, тупица. Я гораздо умнее.

Я только посмеиваюсь.

– Ты вообще нисколечко не умнее меня.

– Еще как.

– Не-а.

В ответ она гордо выдает:

– Да, умнее, и у меня есть доказательство!

– Просто не терпится его услышать, – бормочу я.

– Ваша честь, представляю суду следующую неопровержимую улику: вагина подсудимой!

Я фыркаю.

– Как мило. А аудио- и видеоматериалы предоставлены будут?

Она игнорирует мой комментарий и набирает в легкие воздух:

– Со стороны подсудимой она подвергалась постоянным истязаниям с помощью персональных устройств для самоудовлетворения, настроенных на максимальный режим, особенно после встречи с неким Кейджом… как бишь там его фамилия. Скажешь, я не права?

– Что у тебя за одержимость моей вагиной? – ворчливо спрашиваю я.

С еще большей гордостью в голосе она провозглашает:

– Так и думала!

– К вашему сведению, госпожа прокурор, я не использовала никаких электронных устройств с момента встречи с названным мужчиной.

– Хм-м-м. Только пальцы, да?

– Исчезни, злобная ты ведьма.

– Извини, но никуда я от тебя не денусь.

– Почему каждый телефонный разговор с тобой заканчивается тем, что мне хочется найти высотное здание и с него спрыгнуть?

Слоан смеется.

– Это любовь, детка. Если тебе не больно, значит, она ненастоящая.

Забавно, как случайно брошенная фраза может в будущем оказаться самым точным и достоверным описанием действительности, словно какое-то страшное пророчество.

11

Нат

Проходит месяц. Потом еще один. Наступает и проходит День благодарения. Днем мне не дают заскучать уроки, а по вечерам – Слоан, Моджо и мое творчество.

Я снова начала рисовать. Не детальные пейзажи, которые писала раньше, а абстракцию. Жирные, агрессивные мазки – эмоциональные и несдержанные. Пейзажи – они про то, что я вижу, а это… про то, что чувствую.

Я не собираюсь никому их показывать. Это скорее духовное промывание желудка, нежели искусство. Полагаю, абстракции – всего лишь этап, который пройдет, но сейчас я полностью в это погружена.

А еще живопись гораздо дешевле, чем терапия. И эффективнее.

После письма Дэвида мной на какое-то время овладело беспокойство, но с приходом декабря я ощутила чувство благодарности за этот финальный сеанс связи. Эту последнюю весточку из могилы.

Я наконец приняла, что он больше не вернется.

Слоан была права: произошел несчастный случай. Дэвид поехал кататься в горы и потерял равновесие. Спуски там крутые, рельеф – неровный. Каньоны в Сьерра Невада иссечены древними ледниками, которые веками вымывали гранит, и глубина некоторых расщелин доходит до четырех тысяч футов.

Сколько бы опыта на пересеченной местности у него ни было, это все равно не могло уберечь его от случайной узкой горной тропы, которая не выдержала его веса и обвалилась, опрокинув Дэвида в небытие.

Других убедительных объяснений не существует.

У меня ушло пять лет на принятие, но теперь, когда я его достигла, я чувствую… ну, не то чтобы умиротворение – боюсь, такое состояние мне уже недоступно. Наверное, покой. Может, благодарность.

Благодарность за то, что мы имели, пусть этому и не суждено было продлиться всю жизнь. По крайней мере, всю мою жизнь.

А если иногда меня преследует отчетливое чувство, что кто-то за мной наблюдает, я списываю это на ангела-хранителя, который присматривает за мной с небес. Единственная альтернатива – прогрессирующая паранойя, но сейчас я не готова принимать такую версию к рассмотрению.