Читать онлайн Сновидения пивного пьяницы

Перед вами – несколько историй одного джентльмена, хаотично разбросанных по страницам. Здесь нет хронологии, нет претензии на мораль, нет «высокой художественной цели». События, о которых идёт речь, происходили преимущественно в городе Ростове-на-Дону, 15–20 лет назад. Или же не происходили вовсе. Кто теперь скажет наверняка?..

Что-то я мог упустить, где-то переиначил на свой лад: человеческая память – механизм несовершенный. Какие-то детали я заменил сознательно, другие – передал буквально, сделал это злонамеренно. Читая эти рассказы, вам придётся либо верить в них без оглядки, либо подвергать сомнению каждое слово. Отделить в них зёрна от плевел получится едва ли. Посему – наслаждайтесь. В них вы найдёте что-то своё.

P. S. Эту книгу я посвящаю своей жене – Оксане. Без её высоковольтного, бравурного нрава и веры в меня, ничего бы и не получилось. Она живёт и моими мечтами тоже. Мудрецы прозвали это состояние – любовью…

Попытка номер ноль

Покойники за пивом

Поздняя весна. Середина мая, всё уже подсохло, ветер дует тёплый, и асфальт выглядит добрым. Я встал, выглянул в открытое окно и увидел, как на дороге играют две собаки. Они бегали, шутливо погавкивали, виляли хвостами. Солнце светило сверху и попадало на листья. Я извлёк из пачки одну сигарету и закурил её. Говорят ведь, что весной-то всё и просыпается. Не знаю, кто это выдумал, но было похоже, что так и есть. Я докурил, выкинул окурок, на который тут же устремились голуби. Три или четыре штуки, но, распознав фальшивку, они вернулись на их дерево. Им наверняка нравилось думать, что это их дерево. Ладно, ладно, я покрошил им хлеба. Они в очередной раз рванули с веток – и на сей раз не прогадали. Я зашёл в комнату, включил компьютер и нашёл там Паганини. То что надо! Скрипка! Мудак и впрямь знал толк в своём ремесле. Дока! Так вот, уже лучше. Я снимал комнату на двоих с братом. Брат – студент аспирантуры. Я предложил выкинуть телевизор, он отказался. Он оплачивал кабельное и интернет. Я ни за что платить не мог, я-то и за себя толком платить не мог. Но у меня был доступ к интернету, компьютеру, телику… Так вот, включил я Никколо и решил вынести мусор из-под своей кровати. Стеклянные, пластиковые бутылки. Объём от 0,5 до 2,5 литров. Винные картонные пакеты. Выпив, я засовывал их под кровать. Вытащил четыре больших, тяжеленных кулька, набитых этой пластиково-стеклянно-бумажной массой. Смятых и сдавленных. Бесполезных: праздник ушёл из них. Бабка из последнего подъезда, рядом с мусорными баками, фыркнула и закрыла окно. Она там постоянно висит. Нас с самого детства учили, что старость нужно уважать. И только повзрослев, мы поняли: плохие люди тоже стареют.

Мне позвонил один мой приятель. Раньше он звонил мне по 10–15 раз за сутки. Но потом он потерял телефон, и я вздохнул полной грудью.

– Да?

– Привет!

– О, привет. Куда пропал, почему не звонишь, не пишешь?

– Не пишу? В смысле?

– Устойчивое выражение… Это я образно.

– Какое?..

– СМС почему не пишешь?

– Я же телефон потерял!

– Ах да, точно, забыл…

Мы немного поболтали – разумеется, ни о чём, и он отвалил. Я с беспокойством осознал, что засранец где-то раздобыл новый телефон. Забавный парень. А кто не забавный?.. Тёма, мой друг, вообще уехал в эти выходные, с ним пивка не выпить. Уехал на «выезд», поболеть за любимый «Ростсельмаш». Тёма – паренёк одиозный. Познакомились мы в институте; сошлись на почве любви к пиву при полном отсутствии желания погружаться в студенческий коллектив. Осмотрелись и волей-неволей сблизились. Он – футбольный фанат, так называемый «хулиган». Активная поддержка команды. Фирмы, файера, шиза, «танцы» с оппонентами, трения с силовиками, КПЗ, алкоголь, смех и выезда. Я – алкоголик, одиночка, отшельник. Принц в изгнании. Каким-то образом мы зацепились. Возможно, потому, что он тоже любил книги…

Я позвонил в пункт приёма крови и разузнал условия. 700 рублей. Неплохо. Я швырнул пакеты в бак, уселся на лавочку во дворе и закурил. И правда весна. Нужно немного пройтись, подумал я, и пошёл в бар. Там я заказал пива, я знал, что, когда приедет Тёма, он примется рассказывать про свой выезд. Он, как и все футбольные хулиганы, выезда обожает. Эмоций масса, и ими хочется поделиться. Я послушаю, интересно бывает. Если бы он взялся написать рассказ, он бы вам про собак на лужайке не повествовал. Я стал налегать на пиво, на сигареты. Я не состоял ни в одной группе или движении. Может, пожарником стать? Херня. Я, порядком подпив, ушёл оттуда. Просто чтобы там не засиживаться, я отправился в другой бар. Там было тихо, полумрак.

– Водки, – скомандовал я.

– Водки?

– Водки.

Налили. Я выпил. Заказал пиво. Бармен был стариком. Там было человека три или четыре. Тихо, спокойно. Покойники за пивом. Ещё порцию водки. Одна пизда, из другого города, написала мне, что хочет меня, хочет поебаться или отсосать. Я пожалел, что я не в другом городе. Почему-то в моём этого никто не хотел. Закон подлости.

– Водки.

– Секунду.

– Лимона ещё порежьте.

– Это ещё пять рублей.

– Режьте.

Я пил там. Сидел, пил и слушал музыку, тихую музыку из чёрного динамика.

Я закурил, отхлебнул пива. Выпил свою водку и вышел.

Я шёл куда глаза глядят. Пару кварталов на север, поворот. Солнце светило. Всё выглядело нормально. Я шёл мимо двухэтажных бараков. Из одного окна доносилась слабая музыка, грустная классическая баллада. Марчелло, «Концерт для гобоя ре минор». Остановился. Прислушался. Подошёл к окну поближе. Потом, чисто из любопытства, заглянул. Может, там одинокая, мокрая, жаждущая мохнатка? Да ещё и в моём городе? Хрен там! В квартире было темно, затем я углядел парня. Он лежал на кровати, вокруг море бутылок, окурков и прочего хлама. Он лежал там и не двигался. Я простоял там минут 20, но он не шелохнулся ни разу. Глаза открыты, на лице неподвижная ухмылка. Было очень плохо видно его лицо, был день – и всё отсвечивало. Полуопустошённая бутылка вина рядом. Сукин сын, подумал я, неплохо разлёгся! Не знаю почему, я постучал в дверь калитки. Открыла старуха. Мерзкая, потная, в большущих очках. Она всё ёрзала своим задом и пыталась отыскать истину.

– Вы комнаты не сдаёте? – спросил я.

– Да, комнаты, вы от Марины?

– Ага, – подтвердил я, – я от Марины.

– Ну сейчас ничего нет, молодой человек.

– По-моему, уже есть, – парировал я, – посмотрите-ка вот эту, – указал я, руководствуясь расположением окна, – вы давно видели съёмщика?

– А-а-а?

Я повторил.

– Дня три как… В среду, или то был четверг… Он матерился на чём свет стоит, а затем хлопнул дверью так, что стены задрожали. Я к нему не касаюсь совсем.

– Проверьте-ка. Сдаётся мне, что комната свободна.

Она отвалила, вернулась со связкой ключей. Комната сильно прокурена. Повсюду бутылки из-под различного спиртного.

Ему было на вид лет 45 или 50. Он лежал на диване. Она вызвала скорую, затем приехала и похоронка. Два здоровяка его водрузили на каталку. Я стоял там, где меня быть не должно, и глазел на всё это. Его покатили.

– Стойте, – сказал я этим парням, – стойте.

– Чего?

Его всего накрыли белой простынёй. Я подошёл и откинул тряпку. Я стал всматриваться в его лицо.

– Ты снимать-то будешь? – старуха ухватила меня за локоть. – Комната свободна.

Я не ответил. Я смотрел. Там было моё лицо.

АЗС

Мне нужна была работа, и я позвонил по одному из объявлений в газете. Точнее, мне деньги нужны были, а не работа. Воровать я не умею, придумывать гениальные преступные схемы тоже, приходится батрачить. Работа – штука безрадостная и мерзкая. Женщина сказала, куда мне приходить надо, и я пришёл. Заправка. Ну подошёл, а там из окна на меня смотрел какой-то рыжий пацан. Он-то мне и объяснил, какие мне собирать документы, когда приходить. Я же припёрся на следующий день, раньше на 50 минут. Вышел из автобуса, перешёл дорогу и отправился в пивнушку с манящим названием «Сытый папа», но и там было закрыто: 7.10 утра. Тогда к заправке пошёл, а тот малый уже смену сдавал.

– Щас, – сказал он, – Юля придёт, будешь стажироваться в её смену.

– Это оплатят?

– Что?

– Ну работу. Пока я буду стажироваться.

– Нет. Работаешь с восьми и до пяти. Стажировка не оплачивается.

И тут он принялся мне рассказывать о том, что трудиться я должен прилежно: приходить раньше на полчаса, убирать заправочную площадку, протирать стёкла витрин, затем переодеваться и приступать.

Юля пришла. Они о чём-то поспорили и выдали мне форму.

– Учись смену сдавать! – говорила Юля рыжему.

Форма ужасная была… Штаны на подтяжках, огромные, куртка.

Заправщик был всего один. Его двадцатичетырёхчасовая смена закончилась час назад, так как было уже девять утра. Но домой его отпускать не торопились.

– Ты чего домой не идёшь? – спросил я.

– Не могут работника найти. Придётся ждать.

– А тебе оплатят переработку? Час-два?

– Нет, это не оплачивается.

– Так, иди домой! Ёбаный рот!

– Не-е-е, – сказал он, – мне нужна эта работа.

Этот малый отработал 24 часа – с 8 и до 8 утра за 1000 рублей, один на двух колонках, теперь он работал свой 25-й и 26-й час, а тот замечательный человек, что держал сеть этих АЗС, не желал ему 45 рублей за каждый переработанный час заплатить. Я уже полюбил своего босса, заочно. Побольше бы таких людей!

Заправка была на одном из самых оживлённых участков Ростова. И вся проблема была в том, что я был один там. Они всё звонили кому-то, говорили, но никто из штатных сотрудников выйти на работу не мог. А я и вовсе стажёр.

– Один, что ль, работать буду?

– Да нет. Сейчас найдём кого-нибудь.

В результате они никого не нашли. Мне выдали форму, я оделся в это тряпьё и вышел. Рыжий написал мне прямо на колонке, куда в каком случае жать. Три вида бензина, а под ними три стрелочки: влево – это деньги, вниз – полный бак, а вправо – литры. То есть подъезжает блондинка в BMW и говорит, снимая солнечные очки (хотя зима уже):

– Девяносто второго пульсара на пятьсот.

Это означает, что нужно нажать на колонке «пульсар», затем стрелочку «влево» – деньги, вводишь сумму – 500, потом «ок», заправляешь, и всё. Делов-то!

Позже свалил рыжий, свалил тот рабочий, что был здесь с ночи. Остались я и Юля. Вдвоём. Нам следовало бы поебаться в задней комнате, например, но мы продолжали усердно обогащать какого-то мудоёба. Форма была очень неудобная, но я каждый раз подходил к машине и спрашивал:

– Да?

Мне марку бензина говорили и сумму.

– Понял, – отвечал я.

Затем вычислял крышку бензобака, наливал, брал деньги и в кассу нёс.

Напор машин не ослабевал, они в очереди стояли, а я один был. В форме. Я не верил глазам своим: я видел много заправок. Работники спали там, затем выходили, заправляли и уходили. Тут же очередь, целая колонна машин, по обе стороны от пистолетов. Я мечусь как обезумевший. Стажёр.

Вот дед подъезжает, за ним восемь машин. Суёт мне карточку какую-то и 10 рублей. Чаевые.

– Чё за хуйня? – спрашиваю Юлю, поднося карточку.

– Давай, – она что-то там в компьютере делает, – иди, заправляй.

Далее втыкаю пистолет одному, беру деньги у другого, несу их в кассу, забираю сдачу, отдаю, вынимаю пистолет у «другого».

– Вам чек нужен?

– Нет.

– Нет?

– Нет.

– Отлично. Всего доброго.

В какой-то момент я совсем издох – даже забыл, что курить хочу. Я подошёл к Юле:

– Это издевательство. Смена штатного сотрудника сколько стоит?

– Тысячу.

– Я имею в виду не с восьми утра и до восьми вечера, а с восьми утра и до восьми утра. Двадцать четыре часа…

– Тысячу рублей. А двенадцать часов – так это четыреста пятьдесят рублей.

– Я уже люблю нашего работодателя…

– Так! Тихо, – сказала она и заулыбалась…

Я не должен критиковать самое крупное начальство при более мелком, но всё же – начальстве! Она ведь на кассе сидела, а это следующая ступень в карьерной лестнице.

– А ты сколько зарабатываешь за одну смену?

– Тысячу триста.

– М-де-е-е, есть к чему стремиться. Наш босс само человеколюбие!

Затем я отправился попить воды, потом заправил несколько десятков машин – и вот что заметил. Чаще всего моя двадцатичетырёхчасовая рабочая смена оплачивается двумя машинами. То есть минут за шесть-восемь. Это в 70 % случаев. Далее: реже – одной, и ещё реже – тремя. Машины идут постоянным потоком, образуют очереди.

– А могу я поесть? Попить? Покурить, в конце концов?

– Да, но это когда вдвоём, а ты сейчас один…

– Я всегда один.

Там уже вовсю сигналил какой-то дебил.

– Это рабовладельческий строй вернулся! Это противоречит конституции, трудовому кодексу! Это противоречит всему, включая Европейскую конвенцию о защите прав человека!

Но она только смеялась с меня, говорила, какой я смешной. Она думала, я шучу.

– Возьми минералки.

Я заправил несколько машин, посмотрел на часы: 10.43 – и взял минералки.

– Я курить хочу.

– Ладно, иди, – сказала Юля.

Она напялила на себя робу и вышла. Ей-то по статусу не положено, но добрая она душа.

Я уселся сзади заправки, закурил. До еды мне дела не было, но выпить я захотел, о чём честно ей и сказал.

– Да ты с ума сошёл!

– Но мне просто необходимо выпить!

Затем я ещё несколько часов заправлял машины.

– Такого-то на столько-то.

– Конечно.

Чаевые давали – по 2–10 рублей… Редко.

Нудная работа, от которой тупеешь, от которой плохо становится.

Потом гопники какие-то пьяные пришли. Тёрлись там, курили. Затем покупать что-то стали. Я подошёл деньги отдать в кассу.

– Дай, я пройду. Деньги отдам, – сказал я одному.

– Слышь, – протянул он, – ты чё модный такой?

Я осмотрел себя: а вдруг и правда модный. Вроде нет.

– Нет, работаю здесь.

– Да?

Я уже уставать начал.

– Да. Съебись.

Я кинул деньги в кассу и пошёл, не оборачиваясь. Слышал, как они что-то говорят, но потом они в такси сели и уехали.

– Слушай, а что ты делать будешь, когда я уйду? В пять часов меня здесь не будет.

– Я не знаю. А может, останешься?

– А оплатят?

– Нет.

– Конечно, не останусь, и к тому же я закончу работу ровно в пять. Не в шесть, не в восемь, а в пять. Это я к тому, чтобы ты была готова.

Но они уже сигналили вовсю, и я опять вернулся к этим ёбаным колонкам. Но затем случилось нечто страшное: приехал огромный бензовоз, или что-то типа того. Какая-то здоровенная машина, и Юля, надев каску и оранжевую жилетку, отправилась туда, лазила по нему, что-то там проверяла, ебошилась с какими-то замерами… А тем временем на заправке чуть ли не бунт начался. Машины стояли в очереди, сигналили, требовали у меня сдачу, а кассира-то не было, я не мог ни деньги в кассу отдать, ни сдачу получить. Я чувствовал себя беспомощным. Я сдерживал их напор, пока Юля не вернулась, а потом взял себе перекур. Ещё через часок она сжалилась надо мной и дала минут 10 просто так посидеть в этой будке, а сама на площадку вышла. Я ждал, пока будет без пяти пять. Я смотрел на время каждые, как мне казалось, 20–25 минут, но выходило так, что прошло 5–7 минут.

В 17.00 я сидел внутри. Тяжело дыша, я стал снимать с себя эти ватные штаны, огромную, тяжёлую куртку. Юля хотела уговорить меня поработать ещё, но я отказался наотрез, даже шанса ей не оставил, она всё поняла. Затем предложила поработать до восьми, но уже платно. Но нет – всё напрасно. Я медленно раздеваюсь, меня не покидает мысль, что это рабство, а не работа. Затем я заполняю все бумаги, но за часы, проведённые с заправочным пистолетом в руках, я действительно отупел. Где нужна подпись, я пишу фамилию, а где фамилия – расписываюсь. И так два раза подряд. Порчу несколько бланков, но мне уже всё равно. Потом я поднял голову и увидел, что творится на улице: машин стало в два раза больше, они хватали заправочные пистолеты, жали не на те кнопки. Заправка была повергнута в хаос! Все они растерялись, как маленькие дети, орали что-то, разводили руками. Какому-то старому саботажнику удалось полностью отключить одну колонку. Всё дошло до того, что бедная Юля уже кричала каждому через стекло: «МЫ НЕ РАБОТАЕМ! НЕ РАБОТАЕМ МЫ!» Звонила кому-то, узнавала, как вернуть колонку в дело. Я ликовал! На тебе, сука! Работодатель хоть и немного, но поплатился за свою жадность. Надеюсь, он только с Юли не вычтет за этот простой. А то, судя по всему, совестью он не обременён. На работу никто выходить не хотел, а единственный бесплатный стажёр умывает руки. И всё: пиздец пришёл заправке на час-другой. Но в результате Юля нашла кого-то, но прибудет он только к восьми.

В итоге мы делим с ней заработанные мной чаевые, выходит по 150 рублей. И тут она вычитает ещё 50 рублей в «фонд АЗС». АЗС бедствует, и потому учреждены фонды в помощь АЗС. Мне уже плевать на всё, я как растение. Требую пиво, но она не даёт, потому как внутри съёмка ведётся – и пить там нельзя. Я махнул на всё рукой и ушёл. Приехал домой и хорошенько надрался. Ноги болели, ноги зудели, и я не представлял себе двадцатичетырёхчасовой смены…

Утром я сомневался, буду ли там работать дальше. Но мне не позвонили, и на следующий день тоже. А на третий день я напился в тряпки: весь день пил пиво и ещё полночи – вино, утром мне сами знаете как, и тут звонок:

– Денис?

– Конечно.

– АЗС №… Вы не могли бы сегодня на работу выйти?

– Сегодня?

– Да, через полчаса нужно быть на месте.

– Ох… Нет, не мог бы. И знаете ещё что?

– Что?

– Я вообще не буду там работать. У вас то есть.

– Да? Почему?

– Я работу искал, а не в рабство нанимался. Увольте.

– Ладно, до свидания!

– Не приведи господь!

Мы распрощались, я выглянул в окно и увидел там снег, я заглянул в холодильник, но там ничего не увидел, тогда я сел за компьютер и написал этот рассказ.

Скачки

Даже несмотря на то, что меня мучило похмелье, я заставил себя встать. Жара. Такие у нас июли! Простынь мокрая от пота и смятая. Начало – в 12.00. Даже вентилятора у меня не было. Суббота. Я отправился на ипподром и раздобыл там программку скачек. Купил её у какой-то старушки, что сидела там в своей будке. Странно, но очередей я не увидел. Вернувшись, я взял много пива и принялся выискивать победителей. Накануне я сильно повздорил с Ларисой, и в этот день я её не видел. Помнится, я сильно шваркнул дверью и заорал: «ДА НАХУЯ МНЕ ВСЁ ЭТО НАДО?!» Она выскочила из комнаты и запустила в меня пустой бутылкой. Я попытался пнуть её, пустую бутылку, но не попал. Был пьян. Что-то я последнее время на шизика похож. Завожусь с пол-оборота, матерюсь. Но любой, кто живёт в одной комнате с женщиной, становится шизиком. Одного я никак не пойму: какого чёрта ей надо? Только одного – и всё. Я подскочил и хлопнул дверью: «И НЕ ВЫЛАЗЬ ОТТУДА, СУКА!» Она вышла и что-то заорала. «РОТ СВОЙ ЗАКРОЙ, БЛЯДЬ», – голосил я в ответ из кухни. Короче, было круто. А сегодня – я, пиво и программа скачек. Я анализировал. Первый заезд, третий, пятнадцатый… Уже голова кругом пошла. Я всё забросил. Пришла она и принялась готовить. Я курил у окна и молчал. Она обняла меня сзади.

– Что, может, и обнять тебя уже нельзя? – промурлыкала она.

– М-можно. Чё готовишь?

– Супчик… Ты будешь?

– Нет, – и я ушёл.

Ипподром был величественным сооружением. Ростовский ипподром – лучший ипподром юга. Единственный ипподром России, который находится в частных руках. Хотя я могу и ошибаться. Огромное здание, огромные козырьки и решётки на впускных воротах. И милиции тоже много. Это немного нервирует. Я заплатил за вход и, пробравшись через кордоны милиции, вступил внутрь. Вот оно. Я уселся на дощатую лавочку и открыл программку.

В первом заезде я проиграл. И во втором – тоже. Ставил немного. А вот в третьем я победил в двойном экспрессе и воодушевился.

– Блядь, – восторжествовал я, – эти лошади пришли, как и нужно было!

Тут ко мне прицепился один дедок.

– Мне нельзя ставить, – развёл он руками, – нельзя.

– Ага.

– Как только увидят – сразу гонят.

– Отчего же так?

– У меня тут свои лошади.

– Какие?

Он назвал какую-то кличку.

– В шестом заезде бежит.

Я открыл шестой заезд. Посмотрел. Такой лошади там не было.

– Тут нет такой лошади.

– Как нет? А ну-ка, дай-ка посмотреть.

Я дал программку. Он сделал вид знатока, нахмурил брови.

– Ах, так вот же она, ты правильно её отметил.

Лошадь звали ВАВИЛОНИЯ, и 1000 метров она бежала за 1.12.2, что не являлось феноменальным результатом, но она мне всё равно нравилась.

– Я ведь в Афгане воевал, – объявил дедок.

– Пенсия, наверное, хорошая?

– Двадцать четыре тысячи. Плюс у меня четыре лошади здесь.

Я окинул его взглядом. Весь потрёпан, помят, пьяноват. Брючки с ремешком, рубашечка, – типичный видок советского алкаша.

Я посмотрел на владельца лошади: «Донской агросоюз». ООО.

– Тут написано, что хозяин – Донской агросоюз, – сказал я старикашке.

Он уткнулся в программку носом:

– Ну… правильно. Я директор.

Я ещё раз измерил его взглядом. И какого чёрта ему нужно? Лапшу мне на уши вешает. Я зашёл в бар и, ознакомившись с прейскурантом цен, попросил стакан воды. Проще вина в розлив купить. Вышел и увидал несколько воробьёв. Воробьи – маленькие распиздяи, подумал я. Прошло ещё несколько заездов. И вот вышла ВАВИЛОНИЯ. Красивая лошадь. Я поставил на неё в ординаре. ВАВИЛОНИЯ шла первой всю дистанцию – от старта и до финиша, не оставляя остальным ни единого шанса. Я пошёл к окошку забирать свои деньги. Дед постоянно отговаривал меня ставить на тех, на кого я хотел ставить. Включая ВАВИЛОНИЮ. Я выиграл в трёх заездах, и каждый раз он подходил ко мне, разводил руками, дескать: «ну видишь, как я тебе подсказал?!» и говорил:

– Тут уж я тебе помог! Ну а дальше сам, дальше сам…

– Ага.

И так каждый раз.

Лошади – это хорошо, а ипподром – адреналин. Намечался последний заезд. Лошадь звали Робин Гуд. Они вышли и покрасовались перед зрителями. Робин Гуд был замечательной лошадью: смоляно-чёрной, жокей прямо-таки всадник, и задница у Робина была в таких полосках. Я не знал, специально ли или от природы, но лошадь была замечательная, ретивая. Я открыл программку – ну точно: вчера выбрал именно его.

– Не советую, – сказал дед с видом оракула, – выдохнется быстро. Пятой или шестой придёт, не выше… Поставь-ка на двоечку.

Я пошёл и сделал свои ставки.

Они рванули из сарая. Дистанция была 1400 метров, и 1200 из них Робин Гуд шёл вторым. Затем они поравнялись, а всадник включил свой хлыст по-доброму. Он уже практически не сидел на своей лошади. Малыш на славу поработал хлыстом, и они пришли ноздря в ноздрю.

– Будет фото – финиш, – сказал какой-то бывалый.

А люди то и дело твердили: первым пришёл «шестёрка»… Шестой номер будет первым. Кретины! Первым был пятый номер, первым был Робин Гуд, и я это знал. По громкоговорителю объявили: заезд выиграл Робин Гуд. И я двинулся к окошку, получить свои деньги. Бывалые огорчились. А двоечка пришла глубоко шестой.

– Ну что я тебе говорил? Да ты тут со мной разбогатеешь! – подошёл дед.

Я смолчал.

Но чёрт, шесть часов на ногах давали о себе знать. Я устал. И морально, и физически. И ещё этот чёртов дед меня утомил. Когда я ехал домой на маршрутке, я заорал водиле: «НА СИТО!» Я перепутал, я заезжал с другой стороны. Все оглянулись на меня. «НА ОСТАНОВКЕ», – закричал я и вышел.

Я прихватил себе выпить и двинул домой. Зашёл.

– Ну как? – встретила меня Лариса.

– Хуйня, – ответил я.

– Хотя бы не проигрался.

– Да уж.

В тот вечер я здорово напился.

– Ты есть-то будешь? – спросила она.

– Чёрт, да я лучший в мире игрок на скачках, – твердил я ей, – я гений.

– В чём?

Я наливал. Зачем отвечать на риторические вопросы?..

Тогда я пил очень много. А она засовывала мне свой язык в самую глотку. Она искупалась, и мы легли в постель. Спать, типа. Она надрочила мне болт. Я то и дело твердил ей тогда:

– Я – лучший в мире игрок на скачках, ты хотя бы это понимаешь? Понимаешь ты это или нет? Я – лучший в мире игрок на скачках!

– Ага, – смеялась она, – ха-ха-ха-ха.

– Ни черта ты не понимаешь!

– Давай-ка лучше делом займись, – и она запускает руку ко мне в трусы. Я запускаю руку ей под майку, думая о том, что она даже не знает, кто я такой. А затем я отыскал там одну грудь и, присосавшись к ней, обо всём позабыл.

Кое-что о гриппе

Тогда зима ещё толком и не началась, а я уже успел заболеть. Да ещё и как! Грипп. Кости ломит, голова болит и, кажется, вот-вот расколется на две части. Это даже хуже, чем похмелье. Я хочу сказать, что, когда у вас похмелье, тут хотя бы ясно, за что вы страдаете, а вот грипп… Короче: этот ублюдок крепко прихватил меня за яйца, и всё тут. Хоть стой, хоть падай. Я слёг. Там имелись какие-то таблетки, но мне было бы куда легче, если бы они не знали номера моего телефона. А выключить я его не мог: ждал нужного мне звонка. И вот утро. Кости ломит, голова трещит, а я обливаюсь потом и малодушно помышляю о смерти. Я Понтий Пилат. Я – Джордано Бруно, пожираемый адским пламенем. Я… Как бы там ни было – звонок.

– Здорово!

– Привет, – отвечаю.

– Ну чё, в «тотошку» едем, а? – это Тёма. Собрался испытать удачу на тотализаторе.

– Нет. Я болен.

Он недоумевает.

– Да, да. Заболел. Это грипп, ужасно себя чувствую.

Мы говорим ещё минуты две о какой-то безделице, потом я вешаю трубку.

Я медленно умираю. Еле встаю, пью таблетки. Я знал, что нужно немного поесть, но не смог проглотить даже малюсенький кусочек хлеба. Чуть не сблевал на ковёр. Чёртова сухая пища! Никогда её не понимал. Вставать мне тяжело, ходить – тем более. Я понятия не имею, что должен делать. Я просто валяюсь в кровати, оглядываюсь, страдаю. Пью какие-то таблетки. Мне звонят люди, и каждый из них – ебучий доктор. Каждый знает, что я должен делать, чтобы выздороветь. «Пей то-то и то-то – и завтра будешь здоров», – говорят они. Но рецепты у каждого разнятся. «Конечно, конечно, ты прав», – отвечаю я каждому: у меня нет сил спорить, я разбит, я просто устал.

– Привет, заболел, говорят?

– Кто говорит?

– Так. Люди…

– Ага. Грипп.

– Я к тебе приеду!

– Послушай, не стоит. Это же грипп, знаешь? Я заразный, правда, заболеешь…

– Не заболею, у меня иммунитет.

– Да похуй на твой иммунитет! Вирус гриппа всё время мутирует, от него не найти лекарства, понимаешь?

– Я приеду к тебе с пивом, полечишься!

– Мне плохо, приятель, я лежу в кровати…

– Я приеду! Посидим! С пивом, ты же его так любишь!

Я сдался. Он непрошибаем, он псих. Чума. Наваждение. Как вам такие ребята? Как вам такие славные ребята? Он вполне успешный, коротко стриженный, не опаздывающий на работу, практически не пьющий, следящий за своей репутацией парень. Но какого чёрта ему понадобилось от меня? А? Я всего лишь пьяница со своими историями. Мы прямые противоположности, тем не менее мне от него, похоже, не отделаться. Он заявляется с пивом. Он доволен. Кажется, он не понимает, что я болею, он думает, что всё это ради шутки. И ещё: разумеется, со своим рецептом. Конечно.

– Как ты тут?

– Держусь…

Я пью пиво. Оно безвкусное, как будто жевать картон. Я его пью и пью, он сидит. Или играет в компьютер, на котором я иногда пишу. Он сам не знает, какого чёрта ему понадобилось, да и никто не знает.

Заходит эта женщина, моя соседка. Её ещё не хватало! Она с каким-то своим дерьмовым рецептом. Она принесла мёд. Я выпроваживаю её матом, это новый скандал. Она проебалась, попала в молоко, села в лужу. Мне не привыкать, слишком много людей хотят вторгнуться в мою жизнь. Тут звонок. Звонит парень, я знаю, что он намерен сказать. Он звонит 74 раза за сутки, его ничем не пронять. Я жму кнопку «Тихо», с меня хватит. Я умираю, я смотрю на потрескавшийся потолок, на обои. Всё застыло, умерло. Я умираю среди умершего и ни о чём не думаю. Мне плохо, я даже встать не могу. Звонит Тёма, вновь:

– Да?

Он начинает нести какую-то ахинею, орать в трубку, смеяться. Пиздюк, напился – и места себе не находит! Я прошу его говорить по делу, мотивируя это тем, что мне вообще тяжело разговаривать. Мне действительно тяжело. В трубке я слышу нечленораздельные звуки, смех. Я вешаю трубку. Я умираю. Все остальные звонки я просто игнорирую. Хватит с меня. Я забываю про важный звонок, выключаю звук. Беру «Бесы» Достоевского (кого же ещё?), пытаюсь почитать. Отлично – Степан Трофимович… Ничего не выходит, я слишком слаб, не могу сконцентрироваться. Откладываю книгу, выпроваживаю того навязчивого ублюдка. У меня давление, температура, всего ломает, я УМИРАЮ! Я пытаюсь встать, пью какие-то таблетки. Я готов, зовите священника! Или на хуй священника, никого не надо, дайте хотя бы умереть спокойно.

Я болел около недели, не меньше. Но ясно же, я остался в живых, иначе кто бы это написал? В общем, я, непонятно как, остался жив. Я отпустил бороду, зарос. Побрившись, я отправился в парикмахерскую. Я едва оклемался и был как отмороженный. Там, в парикмахерской, было три места, три парикмахерши. Но стригли только две, и к ним была очередь, а одна сидела без дела и смотрела в стену. Она просто сидела и уставилась в стену. Её коллеги перешёптывались:

– Смотри, да она же пьяная…

– Да, опять на рабочем месте… напилась!

– Эй, а почему там никто не стрижётся? – спросил я. – Какого чёрта?

– Да она же пьяная, ты посмотри, – ответил какой-то мужик.

Она сидела там одна. Я встал и пошёл к ней. Я сел. Она принялась меня стричь, всё было великолепно. Мы говорили, нет, правда, мы разговорились! Потом она взяла опасную бритву.

– Только не прикончи меня раньше времени, – сказал я.

– Жить хочешь?

– Не знаю пока…

– Ладно, мастерство не пропьёшь!

– Знаю, я уже пробовал…

Всё закончилось благополучно. Я здоровый, подстриженный и почти понимающий, что вообще происходит, протянул ей деньги, я протянул ей деньги и сказал:

– Держись тут, крошка. Они готовы тебя прикончить за пару бутылок пива.

Мудёжка с квартирами

Найти новую квартиру оказалось делом нелёгким, и весьма. Фокус в том, что время я выбрал неподходящее. Конец июля. Летний период – студенты, абитуриенты и прочие. Не один я, в общем, искал жильё. Я пошёл и сорвал несколько объявлений, решив, что позвоню туда вечером, и отправился домой. Я не переношу жару. Чёртов июль, чёртов Ростов! Чёртово всё!

Чёртова полоумная бабка, из-за которой я вынужден искать новое жильё – и это в час пик!

Она была активная, деятельная. Она сошла с ума. Старая цыганка, глаза чёрные, как пуговицы, необузданные седые волосы. Она постоянно чему-то возмущалась. В магазине, что за углом, нас травят. Там печенье лежит аккурат между ядохимикатами и испорченными продуктами. Из сосисок вытекают витамины, если их варить в воде… Всё это, за неимением подруг, она рассказывала мне. Если с бодуна, утром, я брёл в ванную комнату, чтобы поссать и умыться, и, не дай бог, не поздоровался с ней, неделю после она не имела покоя.

Когда ей надоедало докучать мне, то было очень даже смешно – лёжа в кровати и попивая волшебное пивко, наблюдать через окно на первом этаже, как она атакует проезжающие по двору машины. Она снимала тапок с правой ноги и гонялась за каждой проезжающей машиной с криками: «СВИНЬИ! СКОТЫ! СКОЛЬКО МОЖНО ПО ДВОРУ МОТАТЬСЯ! Я ВАМ СКОЛЬКО РАЗ ГОВОРИЛА, НУ Я ТЕБЕ ПОКАЖУ!» – устремлялась она за новой жертвой. И это не выдумка – реальная сцена! Она обезумела. А я пил пиво, покуривал сигаретку и, знай себе, хохотал. Но потом она приходила домой, чтобы я опять слушал её бредни.

У неё был сынок. Лет 35 ему тогда было. Наркоман. Вообще же, я не помню, как оказался там – какая-то малосемейка по улице Штахоновского. Девять этажей, целый улей. Цыгане, торчки, шлюхи. Такой клубок там завертелся, что мама не горюй! Эти шлюхи смотрели на меня с верхних этажей, тыкали языком во внутреннюю сторону щеки и хохотали, потому что я не знал, как к ним добраться. С моего входа подъёма на этажи не было. Цыгане не обращали на меня внимания, они знали, что я алкаш и наркоту покупать у них не буду. Эта девятиэтажка кипела, бурлила, сходила с ума, она вмещала в себя самых мерзких и отвратительных представителей человечества, а я был вишенкой на этом торте.

Сынок старухи заявлялся несколько раз в неделю, и тогда у них происходили скандалы. Меня не сильно парило, если в туалете валялись шприцы. Но кода они начинали орать, это уже напрягало. Однажды конфликт был громче обычного. Я понял: паренёк кому-то крепко задолжал. Незамедлительно он требовал выдать ему денег. Бабка не уступала. Ублюдок сейчас ворвётся ко мне, подумал я. Закрыл дверь на ключ, стал в угол и вооружился увесистой палкой – ножкой от раскладного стола. Недоумок метался по квартире и орал: «ГДЕ МОЯ ДУБИНА, МАМА? ГДЕ МОЯ ЗЕЛЁНАЯ ДУБИНА? Я ЕГО УБЬЮ!» Так он провоцировал её отдать ему деньги, чтобы он, мол, никого не убивал. Затем он убежал – несолоно хлебавши. Повезло мудаку, подумал я и убрал палку.

Заранее убедив себя в том, что все агентства – мошенники, а все риелторы – свиньи, я позвонил по первому номеру. Я искал изолированную комнатку. Чтоб без соседей и, главное, хозяек жилья. На звонок мне никто не ответил. Отлично. Я налил себе стакан охлаждённого пива и набрал второй номер.

Ответила девушка, естественно. Милый спокойный голос, молодая. Родители отдали её учиться на юридический, а тут она летом подрабатывает. В этой дыре она не останется, ей уготовано другое будущее. Ладно, мне просто комната нужна.

Она предложила мне несколько адресов на выбор, которые можно было посмотреть сегодня. Я пил пиво, валялся в кровати. Мне было лень. Я отложил до завтра – я всегда так поступаю. К ночи я планировал сварить себе несколько картошин, но когда попытался встать, то упал с кровати и больно ушибся спиной. Перебрал алкоголя, не надо было мешать пиво с крепким. Тогда я взобрался обратно, решил, что картошка тоже может подождать, закрыл глаза и отключился.

Подскочил я в семь с небольшим. Ещё один минус этой квартиры – вечно орущие, почему-то именно под моим окном, дворники. Первый этаж, окно, естественно, открыто. Каждый божий день. И не божий тоже. Может, это из-за меня? И, когда я съеду, они всё равно меня разыщут и будут так же орать уже под окнами новой квартиры?

Я отправился в туалет, чтобы поссать, а очутившись там, принялся блевать. Еда. Вонь стояла на всю квартиру. Она готовила себе еду. Вонь стояла неимоверная: на этот раз – что-то очень пережаренное, сильно пережаренное, с огромным количеством чеснока. Эта вонь перемешалась с вонью из раковины и попыталась убить меня тем утром, в вонючей квартире с огромными жирными стенами, без вентиляции. Проблевавшись, я вышел и лёг спать. К одиннадцати я был уже на ногах, выпил две банки пива, обнаруженные мной в холодильнике. Куда-то идти – бессмысленно. Мир лишён смысла. Эта сальная масса только совокупляется, пердит, ходит на работу. Всё это лишено смысла. Ублюдки, трусы, тупиковая ветвь эволюции. Я схватился за какую-то книгу и завалился в кровать.

К шести вечера я оказался в баре. В нём было достаточно людно, но я отыскал свободный табурет, уселся там и заказал пива. Закурил и осмотрелся – бар. Бар как бар. Даже кондиционер есть – это уже кое-что. Ну пиво, как обычно, – бодяга. Рядом со мной сидел парень с бейджиком на груди: «Хочешь похудеть? Спроси меня как!». Что за недоумок?

– Я хочу найти квартиру, – сказал я ему.

– Квартиру?

– Квартиру.

– Ну что ж, хм-м-м… ум-м-м… Ладно, вот мой номер, – сказал он, – позвони, может, и смогу тебе помочь. Потом он встал и ушёл. Я взял визитку. Степан Валентинович. Я смял её и положил в пепельницу.

Там, в баре, я пил до ночи, а когда оказался на улице – было уже темно, повсюду были разные цветастые вывески, неоновые рекламы, фонари. На ногах я стоял нетвёрдо и, имея под мышкой ещё бутылку вина, побрёл домой. Вино там продавали в розлив, и более забористую хренотень я встречал нечасто. Набрался я очень неслабо и шёл почти на автопилоте. А когда добрался до дома, то знать не знал, как быть дальше: слишком крутой спуск. Слишком. Тогда я придумал, что нужно делать, чтобы оказаться дома, и не с разбитой головой и переломанными костями. Я лёг на асфальт, обнял бутылку вина – как мамаша своего младенца – и просто покатился вниз. Боком. Как бревно. Скатившись, мне стоило немалых усилий сообразить, где я и что со мной произошло. Мало того, что я был изрядно пьян, у меня ещё и слабый вестибулярный аппарат. Я еле оклемался, нехило проблевался и чудом попал в квартиру. Спать.

Я усиленно включился в работу. Мудёжка с квартирами продолжалась. Сидя в кабаке, жильё не найдёшь. Подтереть жопу – и то потребуется приложить усилия. Какой же это пошлый мир! За три-четыре дня я перелопатил массу вариантов – всё мимо цели. Всё дерьмо собачье. Дерьмо кошачье. Дерьмо коровье. Встречался с разными агентами, хозяевами, повидал множество квартир, домов, гостинок. Я просто устал от всего этого. Каждый день я неизменно напивался и к вечеру уже слабо соображал. Поступали звонки, вечерние, когда я был пьян, выходили забавнее, но неизменно я всё портил. Около восьми позвонила какая-то девушка:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте.

– Вы квартиру ищете, верно?

– Абсолютно верно!

– Простите, как вас зовут?

– Хосе Консека.

– Как?

– Хосе Консека.

– Простите, что?

– Я сказал, что я – Хосе Консека!

Молчание.

Молчание.

– Молодой человек, мне не до шуток, я занята работой, вам нужна квартира или нет?

– А вам?

– У меня уже есть. (Некоторые бросали трубку гораздо раньше, но эта оказалась либо очень терпеливой, либо любопытной.)

– Я буду жить у тебя. Я ведь славный парень. Руки, конечно, не золотые, но банку пива за восемнадцать секунд выпиваю. Могу и быстрее, если пить из бокала, а не из банки.

– Сейчас я повешу трубку.

– Ладно, в самом деле, крошка, я мог бы нагрянуть к тебе, прихватить вина. Мы могли бы посидеть, поговорить. У тебя приятный голос. Ты знаешь…

Договаривал я обычно в никуда. Гудки раздавались с того конца трубки.

После позвонила какая-то бабка. Я её не знал. И приказным тоном она заговорила:

– Ты жить-то будешь? Хата нужна? Кто будет жить? Он, она, оно? Ну? Что? Решил?

– Миссис, да подите-ка вы ко всем чертям! Прочь от меня! Прочь! Прочь!

А утром всё начиналось сызнова: беготня, звонки, просмотры. Я совсем измотался. Выдохся. И денег пропил столько, что хватало теперь только на комнату. Договорившись с одним малым, я пришёл на просмотр очередной… Нет кухни. Нет газа. Нет ванны. Электрическая плита и холодильник – в прихожей, душ – в туалете, прямо над унитазом, в комнатке один квадратный метр. Отказался. Время шло, точнее – сокращалось. А ещё точнее – заканчивалось. Его почти не осталось, а я по-прежнему не мог выбрать. Все владельцы были наглые сребролюбцы. Никто не мог приютить гения. Талантливого писателя, голодающего и жовиального романтика! О, это было ужасно! Холод и безразличие – атмосфера бездомного Ростова.

На горизонте замаячил вариант – комната в секции. Ванна – кухня – туалет – общие с соседями. Чертовски не хотелось видеть этих ублюдков, знать их имена, контактировать с этими мудаками. Но мои требования становились скромнее – прямо пропорционально заканчивающимся деньгам.

– Что там хоть за соседи? – спросил я.

– Две девушки.

– Девушки?

– Да. Ну так, что?

– Давайте посмотрим.

Я не особо обрадовался этим двум сучкам. Чёрта с два! Но место было неплохое, тихий двор. Второй этаж, чистая комната. Ну и пусть живут эти шлюхи. Может, будут мне по очереди перед сном отсасывать…

Я спустился вниз, сжимая в кулаке ключи от нового жилья, и решил отыскать ближайший магазин. В шаговой доступности оказалось три продуктовых магазина, где я мог купить пиво, сигареты и чего-нибудь съестного. Один из них даже имел лицензию на продажу крепкого алкоголя. Для меня это важно: обычно дальше магазина я не выхожу. Если в магазине есть всё, что мне нужно, Ростов для меня ограничится этим пятачком. Позже я обнаружил там же ещё две аутентичные наливайки, где рюмку водки можно было закусить бутербродом с колбасой и запить всё это сомнительным пивом. Короче, мне там понравилось!

Обследовав район, я хорошенько затарился выпивкой и вернулся домой. Дамы ушли. Я был им благодарен за то, что они избавили меня от необходимости знакомства с ними именно сегодня. Я открыл пиво и сделал первый глоток. Волшебно. Остальное пиво я загрузил в холодильник, включил Бетховена и, растянувшись на кровати, уставился в окно – моё окно выходило назад дома, назад двора. Всё было засажено деревьями, кустарником, всякой зеленью. Один каштан буквально засовывал свои ветви в мою комнатушку. Тишина, спокойствие и холодное пиво. Мудёжка с квартирами была окончена!

Сцены невыдуманных спектаклей

Атлантида, дурные сны и соседство со скотами

Дождь третий день не перестаёт. Ночь. А я сижу в машине – такси – и слежу за мужичком, что снаружи. Волосы поредели, но зачёсаны назад. Носит серый костюм, коричневые туфли с острым носком, телогрейку и коричневый плащ. В очках – в общем, похож на художественного руководителя. Так и есть, слышу, как он говорит по телефону:

– Любочка… Любочка! Да. Вы нужны мне. Всё начнётся завтра, в 12.00. В ДК «Ростсельмаш». Да. Это рядом с вокзалом. Что? Ну уж постарайтесь, Любочка, вы очень мне нужны!

Я слушал, как тарабанит дождь по машине, и тут мы поехали. А мне вспомнилось, как ещё в школе, классе в шестом, я написал стишок про дождь. Заканчивался он так:

«Он стучит и стучит, он похож на меня,

Он ведь тоже молчит…»

Я показал его педагогу по литературе. Это была престарелая дама с ярко-красными губами и аристократическим пенсне. Она небрежно пробежала глазами и вернула мне, сказав что-то вроде:

– Литература завтра первым уроком. Не забудь сменную обувь.

Я даже немного обиделся…

Уже двадцать лет я не был маленьким. Пятнадцать – не играл в войнушки. И десять – не бравировал своим возрастом. Когда-то я учился в школе. Не любил книги. Не участвовал в самодеятельности…

В классе висело несколько продуктов самодеятельности, а именно: виниловая пластинка, облепленная семенами подсолнуха, две экспозиции бумажных цветов абстракционного смысла, человечек, слепленный из спичечных коробок…

Думаю, не менее четверти времени в этом классе я провёл в углу.

– Постой в углу, остынь немного, – говорила моя первая учительница – Галина Петровна, – а к доске по-ойдё-ёт…

Кроме нескольких драк и педсоветов, я также помню весьма колоритные записи в дневнике:

«Повредил Блондареву В. глаз ручкой».

Или:

«Пил Coce (по-английски) на уроке!»

И совсем уж неприглядное от преподавательницы иностранного:

«Уважаемые брат и мама! В четверти будет 2! В году – тоже 2. Я настоятельно советую вам принять меры! Он ничего не учит и ничего не хочет…»

У меня было пять двоек в четверти, так что ещё одна двойка – вещь чуть ли не заурядная.

В школе высокая учительница по психологии – с красивыми и длинными ногами – она разрешила нам называть её просто – «Света». Это был, как она думала, педагогический приём. Одноклассники этим чертовски гордились – «Я сказал ей „Света“!»

Я называл её на «вы» и по имени-отчеству.

Победы я не чувствовал. Порицания – тоже.

Водитель довёз меня до дома. Денег с собой не было.

– Погоди, сейчас домой схожу, тогда расплачусь, – говорю ему.

А он:

– А если не вернёшься?!

– Вернусь. Три минуты.

И он мне поверил. Всё же нельзя быть таким доверчивым. В России живёшь, тем более – в Ростове. Нетрезвые ноги вознесли меня на второй этаж, я взял 500 рублей, спустился и расплатился. Затем сел на лавочку перед подъездом – покурить. Да-а-а, думаю, да-а-а… Сколько стоит сегодня «слово чести»? А сколько просто – «слово»? Удивительно быстро время перемалывает все человеческие устои, рушит все постулаты, низвергает святыни. Ещё в девятнадцатом веке далеко не все умели читать и писать, а сегодня уже замызганная бабка вас в биотуалет не пускает.

– Пусти, – говорю, – ведьма! Рубля не хватает!

А сам думаю: «Уссусь щас!»

– Пошёл вон, придурок! Много вас таких! Иди отсюда!

– Аристотель, – говорю, – завещал нам: все вещи в государстве должны находиться в частных руках, но пользование ими должно быть общее!

– Придурок твой Артотель! И ты вместе с ним! А ну щас милицию позову!

– Тогда уж полицию зовите!

Я добежал до каких-то дворов и только там отдал должное природе. Непонятно. Опорожнение мочевого пузыря – естественная человеческая потребность. Это – не прихоть и тем более – не хулиганство. Так почему же нигде нет бесплатных туалетов (даже на вокзалах)? Скоро нас заставят платить за то, что мы чихаем, или за то, что у нас растут ногти. Ну да ладно! О небесные воительницы, о валькирии! Вы увлекли меня слишком рано, и не туда. Я просто ложусь спать.

И правда – поднимаюсь по лестнице, стаскиваю одежонку и падаю в мягкую кровать. Свою (хоть и арендованную) кровать. В гостях хорошо, а дома – лучше. Вот так всё просто.

Просыпаясь с жёсткого бодуна в гостях, вас, вдобавок ко всему, отягощает мысль о предстоящей поездке домой. А это очень-очень непросто, поверьте на слово! А дома – тут вам всё: кровать, подушка, уют. Наволочки, в конце концов! С нравственной точки зрения наволочки – превыше самой подушки или одеяла. Наволочки – они облагораживают спальное место, придают тонкую грациозность всему жилищу. Наволочки – лицо кровати и создают тёплую и добрую атмосферу. Посмотрите на постель, которую украшают наволочки, и любую другую. Вы тут же всё поймёте. Без наволочек я б даже спать не лёг. А как они приятно пахнут!.. Но утром, похмельным утром, самое важное – отсутствие людей и раздражающих факторов. Одиночество. О, одиночество – сокровище из сокровищ, божественная чаша Грааля! Если вы просыпаетесь, а вашу голову сдавливают мерзкие тиски похмелюги, вы отдадите всё, что имеете, всё, что можете пообещать, всё – за несколько минут штиля! Если заиграет будильник – вы расшибёте его о стену. Если постучат в дверь (а она будет железная) – это будет преступлением против всего сущего на земле! Если запоют птицы – вы сочтёте это гадским рёвом. Только одиночество вас и спасёт. От всего на свете. Только не вздумайте молиться или давать зароки больше не пить.

– Ну всё… Хватит с меня… Дошёл до ручки уже, хватит, бросаю! Больше – ни капли!

Во-первых, это пустая трата времени. Она не принесёт ничего, кроме мерзкого настроения, поноса и изжоги. Во-вторых, представьте, ну не будете ли вы смешны: сколько уже похмельных молитв и зароков отправлялось в небо! Сколько плача и стенаний! Сколько язвительного сарказма и детского пессимизма услышали небеса? Довольно самобичевания!..

Уснул я моментально, говорят – как убитый. Но всё же – проснулся… Всё тянулось медленно. Казалось, меня погрузили в яичный белок. Я почему-то стал вспоминать свой сон. А я – чемпион по идиотским снам. В этот раз: помню, некий маленький мальчик, – помню – я должен звать его по какой-то причине Степан Сергеевич. И ещё – я должен приглядывать (именно «приглядывать», хоть я и понятия не имею, что это означает) за ним до тех пор, пока у него не появится второго имени, или же второй фамилии, или, может быть, приставки к имени-фамилии. Подробностей не могу вспомнить, а в общих чертах – вот. После такого хочешь не хочешь, а почувствуешь себя нездоровым.

Затем я стал восстанавливать в памяти то, что привело меня к сегодняшнему утру. Попробую, но так – пунктиром. Выпил 150 в наливайке «Минутка», что на площади Чкалова. Раньше там можно было курить, но сейчас запретили. Ушёл оттуда. Добавил в магазине. Там ступеньки вниз идут – магазин, а дальше проходишь – и опять наливайка. Не ресторан, не бар, не пункт продажи спиртного, а просто – тошниловка. Алкаши там – советские. В пиджачках, брючках, фуражках. Старики. Заказывают – водку. И я там. Ну добавил. Выбрался на свет. Пойду, думаю, домой. Взял домой две бутылки портвейна 777. Употребил. И тут мне позвонили. Это Тёма – выдернул меня на футбол. И я поехал…

Несколько раз я ночевал у Тёмы дома. И обнаружил, что его бабушка совсем не оригинальна: как и все наши бабушки, она очень вкусно готовит, хлопочет по дому и тепло встречает гостей… Не верю я, что сегодняшние барышни когда-нибудь превратятся в таких бабушек. Нам досталось жить в пластмассовом, железном, силиконовом мире. В мире замороженных овощей и заварной вермишели. В мире рыночных отношений, страха, паники и пота. Цитадель поддельной морали, расчёта и невежества.

Ладно, знаю несколько парней с фанатской трибуны. Несколько ребят из фан-движа «Сельмаша». Это интересные личности, добродушные люди, впрочем. Не пьяное бритое быдло, не то, что вам рассказывало про них государство.

Ну да ладно! Я прибыл к стадиону. Меня там уже ожидали четыре знакомых фана. Фамилии не афиширую. Естественно. Мы дали по водке, двинулись на стадион. Кругом уйма народу, ментов – в избытке. Ещё бы. Сегодня «бомжи» приехали. На подступах к стадиону ещё больше полиции: на лошадях. Какие-то бабки торгуют варёной кукурузой. Воздушные шарики, шарфы, крики и звон бьющихся бутылок. Парк заполнен до отказа. Но все ведут себя спокойно. С Зенитом хорошие отношения, потому беспорядков ждать не стоит. На входе большие чёрные ворота и много полицаев. Собаки. Люди, кони, глаза… Меня обыскивает один малый в белых хирургических перчатках. Рядом с нами зелёный пластмассовый столик, а на нём – множество разных пачек сигарет, зажигалок и спичек. Из карманов прут всё, кроме мобильника. Полицай увлёкся, ощупывая моё бедро с внутренней стороны.

– Ну всё, всё, хорош! Не мацай меня! – рявкнул я.

Он отвалил, только сначала измерил меня испепеляющим взглядом. Лопух! Сигареты в заднем кармане так и не нашёл! Я проник на сектор. Он был уже заполнен. В возбуждении люди сильно шумели. Кто-то с кем-то здоровался.

После второго пропущенного гола мы ушли. Я и ещё один паренёк. Мой приятель. Мы взяли водки, какого-то сока и копчёные куриные крылышки. Долго искали, где бы приземлиться. Повсюду были менты. Камнем кинь – попадёшь в мента. Выпили. Купли что-то ещё. Всё поплыло, закружилось и потянулось вверх. Появилось чувство безмятежности. Пахло цветущими тополями и мясом. Другой мир самоликвидировался, всё должно было служить нашей прихоти. Впереди нас шла девушка.

– Девушка, – крикнул я, – я к вам с водкой, крыльями и израненной душой!

Она ускорила шаг. Я не обиделся…

Помню, голоса были. Лица – мелькали. Бухла и сигарет – в избытке. Помню, женщины были. Я рассказывал им про свою неудавшуюся любовь: «Её звали Лена, и она была чиста и непорочна, как новорождённый ребёнок. Когда она улыбалась, вместе с ней смеялось всё небо, но если по какой-то причине она плакала, это отдавалось утренней росой на зелёной, пахнущей свежестью траве…»

А они все смеялись…

«Я не помню, как именно я её потерял… Может быть, это случилось оттого, что я слишком много пил и неоправданно мало работал, но однажды утром я проснулся…»

А они – смеялись… Женщины.

Женщины разговаривают очень странно. Одна моя знакомая говорила: «Он очень хороший человек, он тяжело болеет…»

Но у меня есть одно замечание – это вылезшая на 2/3 задница из джинсов, когда они сидят на лавочке. Нужно либо надевать вещи по размеру, либо не садиться.

Хотя мужчины тоже далеко не ушли. Однажды один мой знакомый явился домой в три часа утра, пьяный в стельку. Он сел за пианино и стал играть, при этом почему-то не включив свет в комнате. «Я не хотел никого разбудить», – объяснил он потом…

Затем – я уже веду диалог с двумя представителями закона. Я пьяный. Один на безлюдной дороге. Неподалёку от главной проходной завода «Ростсельмаш». Около двух ночи. Чокнутая луна поливает меня святым светом.

– Ты чё тут делаешь? – спросил один и направил на меня фонарик.

Чего это, думаю, он фонариком на меня светит? Пьяный, что ли? Я же в него не свечу!

– Домой, – говорю, – иду.

– Откуда?

– Так, с футбола же…

– А чё пьяный такой?!

– Так, проиграли же…

– Что в карманах?!

– Ключи, сигареты, телефон.

– Вытаскивай!

Чего, думаю, ему от меня понадобилось? Вытаскиваю. Он подходит и ощупывает карманы. И этот мацает! Он ничего боле не нашёл.

– Далеко живёшь?

– Нет, тут за углом, – соврал я.

– Ну, давай, дуй домой да проспись.

– Отлично! Ну я, пожалуй, пойду.

И стою посреди большой дороги и восклицаю «Аз есмь! АЗ есмь! АЗ ЕСМЬ!» И тут я расхохотался, расхохотался так, будто Зевс летит на божественной колеснице. Как будто Гера с младенцем на руках, на руках, испачканных кровью. Как будто…

Ладно, как я уже сказал, утро выдалось безрадостным. Но у меня есть один приём. Если вы не хотите похмеляться спиртным, опасаясь, как бы не наклюкаться уже к десяти или одиннадцати утра, то лучше вам ничего не найти. Смотрите: нужно найти объёмную тару. Обычно я просто отрезал горлышко у любой двух- или полуторалитровой бутылки. Лёд нужно готовить с вечера. Так вот, выливаете в свою тару литр охлаждённой кока-колы (не пепси) и засыпаете всё это дело 10–15 кубиками льда. Пить маленькими глотками. Бодрит. Проверено.

Так я и поступил, а затем выполз на солнце. Делать нефиг, дай, думаю, съезжу на «Динамо», покопаюсь в старых книжках – может, найду чего… Шагаю по раскалённому асфальту, как римский прокуратор. В душе – пустота, в голове – гвоздь, да и вообще – «как у латыша – хуй да душа». Да и та – на средневекового рыцаря похожа. Звучит красиво, а на самом деле – пьянство и разврат. Или, может быть, как у лорда – хуй да морда. Да и та – морда.

А что насчёт души Достоевского? Я читал (чего я только не читал), что он частенько наведывался в дом терпимости, где потягивал несовершеннолетних шлюшек. Как знать…

Я заперся в наливайку, где сразу же поправился тремя бокалами холодного пива. Затонувшая Атлантида стала немного ближе. Моя походка становится увереннее, мои цели приобретают явственные контуры – я пытаюсь снять деньги с банковской карты.

Есть, доложу я вам, отдельная каста отвратительных людей – канцелярские служащие, небольшие работники банков, сотрудники соц-чего-то. С ними нестерпимо тяжело иметь дело и даже – говорить. Там, в отдельной комнате, сидела девушка, и у неё были уродливо-мелкие черты лица. Говорила она отрывисто. Голос дребезжал. И даже писала – строго. Восклицательный знак в какой-то бумажке она поставила немного дальше, чем предполагал обычный, общепринятый интервал между буквами и символами. В её отдельную комнату зашёл старик. Она тут же завопила:

– Выйдите! Выйдите! Ждите в коридоре!

В комнате был кондиционер, а вне комнаты – жара и духота.

– Да я остыть немного, – сказал старик, – что я вас, съем, что ли?

– Я не могу работать в таких условиях, – вопила девица…

Я молча сунул ей карточку. Она ощупала меня мокрыми глазами.

– Денег снять, – сказал я, – три тысячи.

Она всё проделала и вернула карточку. Я вышел.

– Заходите, – сказал я деду.

На рынок «Динамо» я отправился на автобусе. И там случилось кое-что. Кое-что из разряда «специально не придумаешь». Короче: на одной из остановок зашёл цыганоподобный мужичок и принялся играть на баяне. Супротив меня сидел какой-то здоровенный, жирный мужик. Сидел себе, гад, и ничем таким не выделялся. И тут вдруг он подскочил, ломанулся к двери, когда мы уже тронулись, и принялся орать:

– Откот-т де-е! От-ткот-т-ти-и-и-и де-е-евре-е-е!

У него явно хромала дикция. Ну дикция и дикция, думаю я, пусть себе хромает на здоровье. Не мешает же никому его хромая дикция? Мне не мешает. Но вот когда цыганоподобный мужичок закончил играть и двинулся вдоль салона, дабы собрать мелочь, случился настоящий взрыв эмоций, натуральный психоз! Этот здоровяк бросился на цыганоподобного, они сцепились, стали бороться. Мелочь с пронизывающим звоном разлетелась по автобусу. Слышались маты. Наконец дверь открылась, и психованный здоровяк рванул из автобуса. Я видел, как он закуривает. Руки его тряслись, его всего трясло. Он орал на водилу:

– А-а-ад-д-д-д! А-а-ад-д-д-д по-о-одажный!

Его всё ещё трясло…

На «Динамо» я сразу же отправился к торговцам старыми книгами. Ну как – сразу же… Пропустил пару пива в пивной палатке. Атлантида дразнила меня всё более явственными контурами.

Торговцы стоят за книжным палатками, расположенными почти что у самой беговой дорожки. В нерабочее время их стеллажи покрыты полиэтиленом. Торговца, кажется, зовут Яша.

– Леопарди есть? – интересуюсь я.

– Леопарди?

– Да. Леопарди, Джакомо Леопарди.

– Се-ейча-ас посмо-о-отрим-м-м, – говорит.

Смотрит.

– Хороший поэт. Но нет. Сейчас нет.

И тогда я завалился в кабак. Заказал 100 грамм, два бутерброда, два бокала пива. Через четверть часа я уже любовался Атлантидой. Я к ней – или она ко мне? Ещё через полчаса я готов был дискутировать о характерах персонажей Достоевского. Ко мне подсел мужичок, бахнул залпом 200 грамм водки, поморщился и закурил. Ни фига себе, думаю. Нужно валить отсюда…

Домой добрался на автобусе. Добавил где-то ещё. Взял пива, иду к подъезду.

Я в жизни встречал разные формы джентльменства, порядочности и такта. Поднявшись домой, я обнаружил там свою соседку, к которой пришёл кавалер. Они сидели в кухне. Своё субтильное тельце он поместил на табуретку, он сел на корточки. Я имею в виду – он сидел на корточках прямо на стуле. Килограммов 45 живого веса, синеющие, размытые партаки, неотъемлемый чубчик контрастирует со стриженой головой… На столе лежал телефон, динамик дребезжал. Какой-то суровый парень пел хриплым голосом. То был шансон. Ухажёр говорил ей:

– Я тебя в жопу ебать буду! Своим хуем в твою жопу, а потом в рот… В жопу буду и в рот сразу…

А она крутилась по кухне, смущалась и хихикала. Она кокетничала. Если бы я не слышал, что говорит эта жертва блатной романтики, то мог бы подумать, что он делает ей красивые комплименты… Но я слышал.

Я вошёл в коридор, его недавно покрасили. Тяжёлый запах краски выталкивал меня из прихожей. Разулся и закурил. Он повернулся и посмотрел на меня. Я уставился на него. Он отвернулся и принялся за борщ. «Правильное решение», – отметил я и пошёл в свою комнату…

Утром хотел попить. В холодильнике было какое-то ситро. На этикетке было написано: «Химический состав…». Пить перехотелось. Вспомнилась одна деталь. Сосед по площадке сообщил мне вчера утром, что отравился водкой. Ночью, встретив меня, сказал:

– Подожди!

Вернулся с ополовиненной бутылкой водки и сказал:

– На, допьёшь!..

Почему мне вспомнилось именно это? Бредни какие-то… Зато сна своего я не вспомнил, ни капли не вспомнил!.. Спорим, мне снился какой-то бред?

Нормальное безумие обречённого

Я сидел неподалёку от дома культуры и играл в карты с какими-то ребятами. Погода стояла отменная, было тепло и солнечно. Мне кто-то позвонил.

– Да? – ответил я.

Оказалось, это была одна девушка, её звали Света, и я залипал на ней лет пять тому назад. Не скажу, что был влюблён, но уж очень она мне нравилась. Фигура у неё была… Мужики, поверьте, нет смысла описывать её фигуру. Она была сложена идеально. То, что англичане называют ”perfect”. Но дело не столько в её фигуре. Константин Левин был без ума от носика Кити, а кто-то западает на женские ноги, а ещё кто-то – на грудь или задницу. Что касается меня, это лицо. Глаза, форма бровей, губы, как она улыбается или пьёт кока-колу через трубочку, как пугается… Может быть, я извращенец, но первым делом меня зачаровывает лицо, а всё остальное – предикат, рождаемый мужиками в курилках.

То, что она сама позвонила, было очень странно. Мы общались раньше, но так – «привет-пока». Я не говорил ей, как она мне нравится, потому что ей нравился другой тип мужчин. Не просто «другой тип», а кардинально. Эти ребята вызывали у меня отвращение, плавно переходящее в тошноту и изжогу. Она всё больше улыбалась и смеялась в обществе двух коротко стриженных самцов, которые слушали на мобильном телефоне шансон, рубашку заправляли в джинсы, а джинсы с огромным ремнём-подделкой натягивали чуть не до шеи. Выглядели они одинаково, говорили, а точнее будет – не всегда успешно пытались формулировать свои мысли, – тоже одинаково. И мне было неприятно, что именно «это» ей нравится. Могла бы выбрать себе менее инфантильных болванов, думал я.

Иногда я ловил на себе её взгляды, когда случайно поворачивался или боковым зрением видел, как она смотрит. Это был тяжёлый взгляд исподлобья, она не улыбалась, а просто смотрела, думала, наверное, «что за идиот». Затем я просто стоял на выходе и курил, а она подходила, вешалась на шею одному из этих болванов и говорила: «Ох, Лёша, я так устала… Забери меня отсюда». У Лёши был собственный автомобиль.

И вот она позвонила, и я плохо расслышал, потому как игроки шумели, машины – опять же, дорога рядом, но мне послышалось что-то вроде:

– Денис, ты не хочешь сделать мне куннилингус?

Я понял, что ослышался, она никогда не говорила таких вещей и вообще воспитана была хорошо.

– Где мы сможем встретиться? – продолжала она.

– Да-да, конечно, – ответил я, решил, что на месте разберусь, что там и к чему.

Через четверть часа мы встретились в летнем кафе, я держался и не курил, потому как помнил: она этого не любит. За пять лет всякое могло произойти, но всё же лучше подождать, решил я.

Она не изменилась совсем, была так же красива, на высоких каблуках.

– Выпьешь?

– Да, соку.

Я заказал два сока.

– Ну что, пойдём погуляем? – спросил я.

Погода сопутствовала нам, и мы пошли. Она вела себя странно, как будто её звонок – вещь заурядная и вообще мы раз в неделю вот так вот встречаемся и гуляем. А я не хотел копаться в том, что сейчас происходит. Будь что будет.

– Как, – говорю, – у тебя дела?

– О, всё нормально… Решила прогуляться, увидела твой номер…

– Здорово, что увидела. Замуж-то не вышла ещё?

– Вышла.

– О-оу-у…

Мы шли и беседовали, как вдруг я увидел, как возле «Магнита» пробегают три маленьких динозаврика. Натуральных. Живых.

– Эй, смотри, смотри! Видела?! Что за чертовщина!

– Что?

– Видела?

– Нет, что?

– Чёрт! Динозавры! Маленькие! Вон там, за угол заскочили!

– Ты, я вижу, с алкоголем так и не завязал?

– Нет. Я однолюб. Но алкоголь тут ни при чём! Я их своими глазами видел!

Она засмеялась, прильнула ко мне, я почувствовал её запах и загорелся, как римский факел. Я знал, что могу всё испортить, но просто ничего не мог с собой поделать. Это всё равно что быть наполовину под дорожным катком, а потом сказать: «Ну я пошёл». Это невозможно, это было выше моих сил. Я приобнял её за бёдра и легко поцеловал. Мы взялись за руки и пошли дальше. Я достал сигареты, вынул одну, зажал в губах и полез за спичками. Она выхватила сигарету и бросила её на обочину.

– Курение тебя погубит, – сказала она.

– Ладно-ладно…

Мы решили зайти в магазин, купить газировки, шоколадных конфет, всякой мелочи. Возле магазина сидела дворняга. Проходя мимо, я отчётливо слышал, как она что-то бормочет на человеческом языке, вокруг было много народу, и никто и вида не подавал. Собака жаловалась на блох и яростно их выкусывала. На нашем, русском, языке.

– Слышишь?

– Да. Что именно?

– Собаку? Она говорит!

– Все животные разговаривают.

– Чёрт, да эта на человечьем языке говорит! Послушай!

Собака подняла на нас мокрый нос и замолчала.

– Пойдём в магазин, – сказала Света.

В магазине, уже на кассе, ко мне подошёл какой-то старый бомж и сказал:

– Сукин сын Луций Корнелий Сулла Счастливый.

– Чего?

– А ведь мой план тогда почти сработал! Разве я был неправ, когда говорил, что тиран скоро умрёт и штраф можно будет не платить? Эх, если бы… Мне не хватило-то пары часиков! Эх… Если бы…

– Я не знаю, старик.

Мы вышли на улицу. Поднялся ветер, и сильно потемнело, как будто был вечер.

– Эй, ну что за хрень? Такая погодка была!

– Хоть бы дождя не было, – ответила она.

– Не говори. Пойдём.

Я думал про того старика – что за чертовщина? Неужели это и есть любовь? Неужели, если человек влюбляется, ему обязательно сходить с ума?

Стало немного прохладно, я воспользовался этим, чтобы прижать её к себе, она не сопротивлялась, затем я засунул одну руку ей в задний карман джинсов и нащупал там самую восхитительную попку, которую только в состоянии носить смертная.

– Э-эй.

– Ничего не могу с собой поделать: руки мёрзнут!

На углу дома я поцеловал её ещё раз, более долго и откровенно.

Мимо проходил какой-то мужик, они поздоровались, затем он протянул мне руку и сказал:

– Ксеркс так хорошо платит, а я с детства знал те места… Я ж ничего, я так… – и пошёл дальше.

– Он, что, ненормальный? – спросил я.

– Нет, он просто поздоровался.

– Какие он там места знал?

– Да откуда я знаю…

Мне надоела вся эта чушь. Все эти собаки, бомжи, ксерксы.

– Слушай, пойдём в какое-нибудь тихое местечко. Я куплю вина. Посидим. Надоело бродить.

– Пойдём. Вина не надо.

Мы зашли в какой-то дворик, сели на лавочке и стали целоваться. Я не чувствовал земли под ногами, это было ни с чем не сравнимое чувство. Сзади была густая-густая трава. Зелёная, свежая и высокая.

Мы упали в эту траву – и целовались, целовались, целовались… Это было очень долго и прекрасно, иногда жадно и настойчиво, иногда нежно и застенчиво. Мои руки на ощупь бродили по её идеальному телу. Я и не помышлял заняться с ней сексом. Я не хотел этого банального хлюпанья. Я только мечтал, чтобы этот момент никогда не кончался. Я тонул в запахе её волос, я был словно зачарованный, да и плевать, лишь бы этот поцелуй длился как можно дольше. И все древнегреческие боги услышали мои молитвы. Мы наслаждались друг другом несколько часов. Потом мы минут десять провалялись в этой траве, просто глядя в небо и не произнося ни слова. Мы молчали, смотрели вверх и всё друг о друге понимали. Затем я встал, зашёл за соседний деревянный сарай, чтобы отлить, закурил сигарету, но тут же выбросил. Когда вышел оттуда, Света уже встала и говорила с какой-то женщиной, они, судя по всему, были знакомы. У женщины на руках был младенец. Я подошёл к ним. Женщина была уже в возрасте – лет 55–60 ей было. Но беззлобная. На голове платок.

– Ну что, вы уже умерли? – спокойно спросила она.

Я не воспринял всерьёз.

– Да. Вместе, – сказала Света так же беззаботно. Потом задумалась и добавила: – Я умерла первая, а он – второй.

– Что за чушь вы порете, дуры? – спросил я.

– Всё, Денис. Вы умерли.

– Ты чё, бабка, с катушек слетела? Иди вон стань на Пушкинской да раздавай свежие номера «Сторожевой башни», или чем вы там, психи, в свободное время занимаетесь…

– Успокойся, Денис, – вдруг сказала Света, – мы и правда умерли. Там же, в кустах, – и рукой она показала на то место, где мы недавно целовались.

– Да ты-то куда? С ума посходили?

– Пойди посмотри, если не веришь, трупы ещё там. В обнимку.

Я было двинул к кустам, но почему-то остановился. Мне было не страшно, нет. Просто почему-то неинтересно. Не хотел смотреть. Как будто мне открылось что-то новое, и что там в кустах – уже не имело значения.

– Смотрите, я вам сейчас покажу, – сказала бабка.

Младенец, что спокойно спал у неё на руках, вдруг проснулся, кожа у него покраснела, он стал кряхтеть и биться в конвульсиях. Он кричал и размахивал руками всё сильнее, затем кожу его стали покрывать волдыри, громадные и противные, ноги срослись в хвост, и он стал похож на чертовски здоровую пиявку, красную, всю в волдырях, с человеческим лицом и орущую. Через пару минут он издох. Что всё это означает, я понять не мог, какой-то бред. Я взял Свету за руку и сказал: