Читать онлайн Хроника кровавого века- 7. С волками жить- по-волчьи выть

Предисловие

Октябрь 2004 года.

Ко мне попали дневники моего отца. Сейчас мне больше семидесяти лет, детские воспоминания об отце стёрлись из памяти. Тем более мама вскоре после развода, вышла замуж. Она велела звать своего нового мужа «папой». Он стал для меня отцом, вытеснив из памяти моего кровного родителя, чьё отчество я ношу. Мать не любила вспоминать о своём первом муже. Лишь однажды в 1956 году после XX съезда КПСС, на котором Никита Сергеевич Хрущёв разоблачил культ личности Сталина, мама сказала, что мой родной отец служил в НКВД, он причастен к репрессиям. В ту пору Иосифа Сталина вынесли из мавзолея, повсюду убирали его памятники, снимали со стен портреты. Мне выпускнику журфака МГУ, корреспонденту газеты «Известия» не пристало упоминать о моём родном отце, «кровавом палаче из НКВД». Я вычеркнул его из памяти.

Жизнь шла своим чередом. В шестидесятые годы на редакционных собраниях я клеймил «литературного тунеядца» Иосифа Бродского, и критиковал «извечную лагерную тему» Александра Солженицына. В семидесятые писал разгромные фельетоны об «идеологически неблагонадёжных» поэтах Анне Ахматовой и Борисе Пастернаке. В восьмидесятые годы кропал восторженные статьи прославляющие курс на «перестройку и гласность», объявленный Генеральным секретарём ЦК КПСС Михаилом Сергеевичем Горбачёвым. Во времена правления первого президента России, я никого не клеймил и ничего не прославлял, так как вышел на пенсию. Строчил книги и писал сценарии к фильмам об «извергах в НКВД». Жил в согласии с самим собой, а тут является человек и приносит дневники моего родного отца, который во времена репрессий служил в том самом «кровавом ведомстве», о котором я рассказывал в своих книгах. Вторую ночь я провожу за чтением этих тетрадей, и впервые в жизни пытаюсь понять: что же происходило в те годы?

***

Дневник Прохора Андреевича Балакирева.

7 января 1931 года.

Вот и пришло Рождество. Правда, в Москве не слышно малинового звона колоколов как в «старорежимное время». В 1929 году на XVI партийной конференции ВКП (б) приняли решение отменить церковные праздники. Рождество объявили обычным рабочим днём. В прошлом году в этот день в Москве были закрыты все рестораны. У нас в ОГПУ на следующее утро, начальство принюхивалось к сотрудникам: если пахнет перегаром, значит, отмечал «старорежимный праздник», тут же следовали оргвыводы.

Украшение новогодних ёлок назвали «поповскими завлекалочками» и запретили. Москва в этот день была, как всегда суетлива и озабочена, но рождественский дух витал в воздухе, это сказывалось на настроении людей. Как в старину, прохожие не поздравляют друг друга с Рождеством Христовым. Но улыбались встречному, словно всех объединяла тайна, именуемая Рождество. Даже в вагонах трамвая, где москвичи в полной мере проявляют свой склочный характер, в этот день не слышно ругани.

В пять часов вечера мне позвонил начальник Орграспредотдела ЦК ВКП (б) Николай Ежов и велел срочно прибыть к нему. Я отправился в Кремль.

– Павел Петрович Буланов рассказывал мне, как ты успешно выявляешь чуждый элемент в ОГПУ, – Ежов встал, налил воды из графина в стакан. – Это хорошо, но на тебя возложена задача по защите честного имени товарища Сталина.

– Мне не удалось разыскать в архивах документы, указывающие на то, что Иосиф Виссарионович являлся агентом Охранки, – я смотрел, как Ежов жадно пьёт воду.

– Напиши об этом рапорт на имя народного комиссара Рабоче-крестьянской инспекции Яна Эрнестовича Рудзутака, – Ежов подал мне лист бумаги. Он кивнул на стол для совещаний: – Садись.

Я быстро написал рапорт.

– Хорошо, – кивнул Ежов, прочитав его. Он вернул мне бумагу: – Отнеси заведующему Секретным отделом ЦК ВКП (б) Поскрёбышеву Александру Николаевичу.

Я отправился в кабинет, который ранее занимал Иван Павлович Товстуха. Именно он в декабре 1929 года вытащил меня из внутренней тюрьмы ОГПУ, и отвёз в кабинет Сталина. С тех пор Иван Павлович являлся моим неофициальным куратором. Летом 1930 года Товстуха назначен директором института Маркса – Энгельса – Ленина, а его кабинет в Сенатском дворце занял Поскрёбышев.

– Прохор Андреевич вам придётся посидеть у меня взаперти часа полтора, – Поскрёбышев положил мой рапорт в папку. Он достал из шкафа стопку журналов «Октябрь»: – Почитайте пока роман писателя Михаила Шолохова «Тихий Дон». Потрясающая вещь!

Александр Николаевич закрыл меня в своём кабинете и удалился. Около восьми часов вечера я был выпущен из заточения. Коридоры Сенатского дворца опустели, я отправился в кабинет Сталина.

– Проходи Прохор, садись, – Иосиф Виссарионович указал на стол для совещаний. На нём стояли тарелки с бутербродами и винные бутылки: – Хоть мы большевики не верим в Бога, и празднование Рождества отвергаем, однако воспоминания детства не прогонишь прочь.

Иосиф Виссарионович разлил вино по фужерам.

– Когда мне было десять лет, я учился в Духовном училище. На Рождество мама связала мне шарф. Шерсть была выкрашена в ярко красный цвет. Шарф стал предметом зависти моих однокашников, – улыбнулся Иосиф Виссарионович. Он вздохнул: – Это был единственный в моей жизни подарок на Рождество.

– А мне в четыре года на Рождество отец подарил деревянную лошадку. Говорил, раз я казак, мне без лошади никак нельзя, – вдруг вспомнилось мне.

– Выпьем за наших родителей, – предложил Сталин. Он указал на тарелку: – Ты вероятно голоден, ешь бутерброды. Вчера был запущен первый цех Московского мясокомбината. Эти колбасы из пробной партии. Одна носит название «Брауншвейгская», другую директор комбината Юрасов предложил назвать «Сталинской». Но мне это название не нравится.

– Почему?! – от выпитого вина, лёгкий хмель вскружил мне в голову.

– У людей может создаться впечатление, что колбаса сделана из товарища Сталина, – улыбнулся Иосиф Виссарионович. Он подошёл к рабочему столу, взял из коробки «Герцеговина Флор» папиросу, сломал её и табаком набил трубку: – Руководитель Главмяса Абрам Конников, сообщил, что когда разрабатывался рецепт этой колбасы, она носила название «Докторская». Пусть так и останется.

Сталин раскурил трубку:

– Товстуха доложил мне о твоих подозрениях в отношении Карла Паукера.

– Иосиф Виссарионович, Паукер руководит вашей охраной.

– Пока ничего менять не будем, – махнул рукой Сталин. Он сел напротив меня за стол для совещаний: – Паукер должен вывести нас на своих сообщников. Если его сейчас убрать с должности начальника моей охраны, у его клевретов может сложиться впечатление, что я что-то заподозрил. Заговорщики должны быть в полной уверенности, что ничто не угрожает их планам. Товстуха возглавил архив института Маркса – Энгельса – Ленина. Занимается обобщением ленинского наследия. В ходе работы он встречается с Зиновьевым, Каменевым, Бухариным и другими соратниками Владимира Ильича Ленина. Попытается установить руководителей антигосударственного заговора. Этим же тебе нужно заниматься в ОГПУ.

– Слушаюсь, товарищ Сталин! – я вскочил со стула.

– Ты сиди, ешь бутерброды и слушай меня, – улыбнулся Иосиф Виссарионович. Он встал и прошёлся по кабинету: – Пока нам известно лишь то, что есть оппозиция, которая отвергает избранный страной курс на индустриализацию и коллективизацию. Троцкого, который сильно мутил воду, мы выслали из страны. Теперь фронда группируется вокруг Николая Бухарина. Но требуется определить характер их деяний, что это: критика наших ошибок или преступные антигосударственные действия?

– В случае с Карлом Паукером, состав преступления налицо, – развёл я руками.– Он, звено в цепочке, ведущей к лидерам заговора.

– Ты уже пытался потянуть за эту цепочку, и она тут же оборвалась, – пыхнул трубкой Сталин. Иосиф Виссарионович встал напротив меня: – Паукер рано или поздно должен вывести нас на заговорщиков, окопавшихся в ОГПУ. Но он исполнитель, а требуется, не привлекая внимания выйти на организаторов.

– Это очень сложно!

– Товстуха докладывал мне, что ты подозреваешь командующего Московским военным округом Августа Корка, как одного из участников заговора. Но для антигосударственного переворота влияния Корка в армии, а Паукера в ОГПУ недостаточно. Нужна более крупная фигура, пользующаяся авторитетом в партийном аппарате, армии и ОГПУ. Лев Троцкий мог сплотить вокруг себя различные группы заговорщиков, но мы его выслали из страны. Дело Якова Блюмкина показало, что он и сейчас влияет на ситуацию в Советском Союзе. Однако заговорщикам требуется лидер, живущий в СССР. Его авторитет должен быть равен Троцкому.

– Мне не приходит в голову, кто бы это мог быть, – развёл я руками.

– Николай Бухарин, – Сталин взял в руки бутылку. Он неожиданно сменил тему: – Это вино зовётся кипиани. В прошлом веке братья-князья Леван и Дмитрий Кипиани на склонах горы возле селения Хванчкара вывели особый сорт винограда. Из него произвели чудное вино. В 1907 году кипиани на винном фестивале в Бельгии получило золотую медаль короля Леопольда II.

Иосиф Виссарионович разлил вино по фужерам:

– Вино хорошее, но не нравится мне, что оно названо в честь князей. Думаю, лучше будет переименовать его в «хванчкара». В честь селения, где оно производится. В самом деле, не князья же делают сей чудный напиток, а простые люди!

Иосиф Виссарионович выпил вино и закурил папиросу:

– Но мы с тобой Прохор уклонились от темы. Единственной фигурой вокруг, которой могут сплотиться заговорщики является Николай Бухарин. Человек, который как флюгер меняет свои убеждения. Недаром Лев Троцкий прозвал его «Коля Балаболкин». Когда несколько лет назад в ЦК обсуждались методы коллективизации, Троцкий был моим противником.

– Какой путь он предлагал? – янтарный цвет вина в хрустале притягивал мой взор.

– Он доказывал необходимость дальнейшего развития НЭП и сохранения кулацких хозяйств. Бухарин поддерживал Троцкого, заявляя: «Кулак сможет «врасти» в социалистическое хозяйство».

Сталин затянулся папиросой:

– Троцкий хорош был в пору Гражданской войны, когда много выступал на митингах. Но как выяснилось, к созидательному труду он не приспособлен. Проваливал каждое дело, которое ему поручали. Зато в интригах ему нет равных. Не методы коллективизации были важны для Троцкого, а приход к власти с помощью оппозиции. Наплевать ему, что Советскому Союзу как независимому государству осталось существовать считанные годы.

– В первую нашу встречу, товарищ Сталин, вы говорили об угрозах для нашей страны, – кивнул я.

– Повторю ещё раз, у нас пять – шесть лет, за которые мы должны построить множество электростанций, заводов и фабрик, перевооружить армию, – Иосиф Виссарионович затушил окурок в пепельнице. – Мы можем продавать за границу хлеб, на эти деньги покупать оборудование для заводов, нанимать специалистов. Но с хлебом не всё так просто. По статистическим данным за 1927 год, в результате стихийного рынка который возник из-за новой экономической политики, самые бедные крестьяне, а это два с половиной миллиона человек, вынуждены продать кулакам за бесценок свои земельные участки. Наша слабая промышленность такого количества рабочих мест предоставить не может. Нет работы, не на что купить еды. В стране зреют голодные бунты. Массовое строительство заводов, спасёт ситуацию. Но поговорим о деревне. На селе 53% крестьян середняки. Однако что это за середняки?! Почти все безлошадные. Допотопными орудиями труда они кое-как возделывают свои наделы. Только 7% зажиточных крестьян, нанимая батраков, способны обрабатывать большие участки пахотной земли. По этой причине, кулаки легко могут контролировать цены на хлеб и держать государство за горло. Я говорил об этом на заседании ЦК, но Троцкому наплевать, он продолжал мутить воду. Пришлось его выслать из страны.

– Иосиф Виссарионович, моё расследование показало, что заговорщики поддерживают с Троцким постоянный контакт.

– Я это помню, – Сталин разлил вино по фужерам. – После высылки Троцкого мы спокойно приступили к коллективизации. Было ясно, что кулаки будут сопротивляться организации колхозов, они имеют большое влияние на селе и попытаются его использовать. 1929 год подтвердил наши опасения, только 15% крестьян охватила коллективизация.

– В справке Информационного отдела ОГПУ за 1929 год указано что, на деревне злостных врагов советской власти, способных на вооружённое сопротивление, не более шестидесяти тысяч. ОГПУ и милиция легко удержат ситуацию под контролем, – я отпил вино.

– Всё верно, – кивнул Сталин. – Но тут Бухарин меняет свою позицию на сто восемьдесят градусов. Он призывает «разговаривать с кулачеством языком свинца». Перемену во взглядах объясняет тем, что «мы вошли в коллективизацию через ворота чрезвычайных мер и быстро развернувшийся кризис зернового хозяйства». Вся беда в том, что рядовые коммунисты считают его одним из лидеров партии, вдобавок он редактор журнала «Социалистическая реконструкция и наука». На местах его статьи посчитали руководством к действию. И пошло! В кулаки стали записывать крестьян, у которых всего одна лошадь и корова в хозяйстве. Раз кулак, следовательно, на выселение. Центральный аппарат ОГПУ своим региональным подразделением спускает планы по раскулачиванию. Каким образом Генрих Ягода из Москвы видит, сколько человек нужно раскулачить в глухой тамбовской деревне?! Вместо шестидесяти тысяч потенциальных врагов советской власти, выслали один миллион сто пятьдесят тысяч человек. Теперь секретари райкомов бодро докладывают с мест, что добровольно вступили в колхозы 4/5 крестьян. О том, что на селе резко выросло недовольство советской властью, они умалчивают. В марте 1930 года мне пришлось в газете «Правда» опубликовать статью, чтобы прекратить все эти безобразия. А теперь я хочу тебя спросить Прохор, что это было, глупость или что похуже?

– Если я вас правильно понял Иосиф Виссарионович, вы поставили передо мной задачу разобраться во всём этом.

– Ты, верно, меня понял, – кивнул Сталин. – С тобой хочет встретиться Товстуха.

Около полуночи Иван Юсис, телохранитель товарища Сталина, отвёз меня на конспиративную квартиру.

– Прохор Андреевич, выпьем кофе и поговорим о делах наших, – улыбнулся Товстуха, здороваясь со мной.

Мы разместились в креслах. Варвара, хозяйка конспиративной квартиры, сварила кофе.

– По имеющейся у меня информации, среди лидеров партийной оппозиции обсуждается план устранения Сталина, – Иван Павлович взял чашку с тележки, которую вкатила в комнату Варвара. Товстуха положил сахар в кофе: – Через заместителя наркома иностранных дел Крестинского, Лев Троцкий поддерживает постоянный контакт со своими ближайшими соратниками Иваном Смирновым и Авелем Енукидзе.

– Иван Павлович, вы назвали фамилию Смирнов, – я взял чашку. Посмотрел на Товстуху: – Это директор треста «Саратовкомбайстрой» Иван Никитич Смирнов?

– Совершенно верно, – кивнул Товстуха. Он отпил кофе: – Вероятность отстранение от власти Сталина законным путём мала, ибо в Политбюро все прекрасно понимают, что нет человека, способного грамотно руководить государством в такой тяжёлый момент.

– Остаётся физическое устранение Иосифа Виссарионовича.

– Вот мы и рассмотрим гипотетическую возможность: кто сможет занять место Сталина? – Товстуха встал и поставил чашку на стол. Он прошёлся по комнате: – Среди лидеров партии есть два человека, считающихся наследниками Ленина. Это Бухарин и Каменев. Но толстый обрюзгший Каменев, с визгливым голосом, не сможет понравиться рядовым членам партии. Лев Борисович Каменев это хорошо понимает и держится в тени.

– Во времена Ивана Грозного в Казани правил хан Шах Али. Казанцам не нравилась внешность их хана. Из-за этого его несколько раз прогоняли с казанского трона, – улыбнулся я.

– Неприятная внешность не самый большой недостаток Льва Каменева, – вздохнул Товстуха. – Он большой каверзник. Старые члены партии не забыли, как в 1917 году Каменев интриговал против Ленина. Этого ему никогда не простят. Следовательно, позиции Каменева среди оппозиций не так сильны.

– Остаётся Николай Бухарин, – развёл руками я.

– Да, Николай Иванович Бухарин, так называемый «любимец партии», – кивнул Товстуха. – Рядовым членам партии он импонирует, но в ЦК у него репутация болтуна и демагога. Там прекрасно знают его подлинную цену: беспринципный и недалёкий человек. Но есть ещё военные, которые не прочь захватить власть в стране. Не будем сбрасывать со счетов ОГПУ.

– Нам следует приобретать агентуру в кругу заговорщиков, – я допил кофе.

– В том и трудность! Вербовка агентуры, прерогатива ОГПУ, а доверять вашему учреждению мы не можем, – вздохнул Товстуха.

– За неимением гербовой, пишут на простой, – пришла мне в голову любимая поговорка моего дяди Владимира Холмогорова. – Нужно подумать, как завести агентуру в кругу заговорщиков.

***

8 января 1931 года.

На первом январском заседании Коллегии ОГПУ Генрих Ягода доложил об обнаружении чуждых элементов в рядах сотрудников органов безопасности. Председатель Коллегии Вячеслав Менжинский предложил для проверки кандидатов поступающих к нам на службу, организовать Управление кадров. Но для начала требовалось изучить личные дела действующих сотрудников ОГПУ. Этим должен заняться заведующий Организационно – инспекторским отделом ЦК ВКП (б) Дмитрий Булатов. Меня, приказом Генриха Ягоды назначили ему в помощь. Я забил свой сейф личными делами сотрудников, и принялся их изучать.

После обеда сказалась бессонная ночь, я клевал носом над личным делом Леонида Чертока. Героически выдержав борьбу со сном, в шесть часов вечера опечатал сейф и пошёл домой. После ужина решил вздремнуть, но только Морфей заключил меня в свои сладкие объятия, стала будить мать.

– К тебе из милиции пожаловали, – настойчиво трясла она меня за плечо.

В прихожей топтался начальник третьего отделения МУР Журавлёв.

– Александр Николаевич вот уж не ждал, что вы окажете честь своим посещением, – улыбнулся я. Протянул ему руку: – В прошлый раз вы расстраивались тому обстоятельству, что судьба свела нас на Сретенке.

– Злопамятный ты Балакирев, – пожал мою руку Журавлёв.

– Ладно, кто старое помянет, – кивнул я. – Снимай пальто, чаю попьём.

– Чай это хорошо, тем более разговор предстоит долгий, – Журавлёв причёсывал свою взлохмаченную шевелюру.

Занятную историю поведал мне Александр Николаевич: проживает на Пятницкой улице гражданин Пётр Воздвиженский, широко известный в московских гомосексуальных кругах под кличкой «Баронесса». Несмотря на статью 154 (за мужеложество) Уголовного кодекса РФСР, вся эта публика в Москве чувствует себя неплохо. Имеет своё место сбора – сад «Эрмитаж». Как во всяком обществе, у гомосексуалистов существует разделение на патрициев и плебс. Плебеи, встретив пару в «Эрмитаже», ищут прибежище для любовных утех. Для патрициев Баронесса устраивал у себя на квартире светские рауты.

Приёмы у Петра Воздвиженского высоко ценились в кругах любителей однополой любви. Исполнялись там танцевальные номера. Артиста звали Вася-стекольщица, смазливый двадцатилетний паренёк. По желанию гостей он в голом виде отплясывал «Цыганочку» или «Барыню». Светский ужин на квартире Баронессы заканчиваются однотипно: упившись, эта публика производила действия, за которые статьёй 154 УК РСФСР предусмотрено наказание в виде лишения свободы сроком до пяти лет. Впрочем, празднование Рождества в этом году внесло коррективы в распорядок.

На светский раут были приглашены бухгалтер мыльно – косметической фабрики «Свобода» Иван Царёв и его сожитель Пётр Елин. Они привели своего дружка Николая Зенкевича. Так как Зенкевич оказался без пары, он положил глаз на Ваську-стекольщицу. Но танцор понравился ещё одному гостю. Решать возникшие разногласия, Зенкевич с визави вышли в подъезд. Обладая хлипким телосложением, Зенкевич сообразил, что кулачный бой проиграет. Не надеясь на бойцовский навык, он выхватил из кармана револьвер. Выбежавшие на шум гости стали отбирать оружие, но Зенкевич успел нажать на курок. Пуля никого не задела. Однако соседи, услышав выстрел, решили, что это бандитский налёт, они вызвали милицию.

– Я приехал на квартиру со своими ребятами, – Журавлёв закурил папиросу. Не найдя куда бросить сгоревшую спичку, сунул её в карман пиджака: – Мы всех опросили, револьвер у Зенкевича изъяли. Хранит он его незаконно. Собрали материал для уголовного дела. Сегодня вызывает меня начальник МУР Фокин, даёт указание: расследование по этому делу прекратить, Зенкевича отпустить. Оказывается, он работает в аппарате секретаря ЦИК СССР1 Авеля Енукидзе. Материалы у меня Фокин забрал. Вечером он вдруг заявляет, будто бы я Зенкевича избил. Звонил Енукидзе и требовал строго меня наказать.

– Александр Николаевич, а ты его бил? – всплывшее в этой истории имя Авеля Енукидзе меня весьма заинтересовало.

– Бить не бил, но за грудки потряс. Больно уж нагло себя вёл, – Журавлёв затушил о подошву папиросу и сунул в карман пиджака.

– Фокин все материалы забрал? – я отправился в свою комнату, надевать форму.

– Только часть и револьвер, – Журавлёв стоял в дверях моей комнаты.

– Поехали на Пятницкую улицу к Петру Воздвиженскому, – я застегнул портупею.

Баронесса – рыхлый, кудрявый тип лет сорока. Он курил, пуская дым колечками, изредка поглядывая в мою сторону. Я с любопытством разглядывал его жилище. Одинокий Воздвиженский, каким-то образом умудрился занять двухкомнатную квартиру. Это в то время, когда в Москве остро стоит жилищный вопрос. Интересно, как это ему удалось?!

Гостиная служила залом для приёма визитёров. По периметру комната заставлена маленькими двухместными диванчиками. На стенах висят портреты Ленина и Сталина, а между ними изображение бывшей императрицы Александры Фёдоровны, жены Николая II. Остальное пространство завешено фотографиями атлетов. До революции такие открытки продавались в цирке. В детстве у меня была целая коллекция с фотографиями первого русского чемпиона мира по борьбе Сергея Елисеева, силового жонглёра Ивана Заикина и силача Петра Крылова.

К гостиной примыкала небольшая комната, на её двери прибита табличка: «Таверна». Ниже лист ватмана, с надписью, выполненной красной тушью:

« Расписание:

До 24.00 выпивка в таверне, после чего сладострастное утоление своих желаний. Хозяину будут принадлежать двое по его выбору».

– А если кто не захочет принадлежать вам? – я стукнул пальцем по надписи «Расписание».

– Такого быть не может! – рассмеялся Воздвиженский. Он сложил свои пухлые ручки на груди: – Все приходящие сюда гости любят и уважают друг друга. У меня собирается приличное общество. Эксцессов никогда не бывает.

– Как выясняется не всегда! – я повернулся к Баронессе.

– Алкоголь помутил разум Зенкевича! – махнул рукой Воздвиженский. Он вздохнул: – Поверьте, такое в моём доме в первый раз.

– Пётр Алексеевич, а вам не кажется, что портреты вождей нашего народа не уместны здесь? – я кивнул на стену.

– Почему?! – картинно вскинул брови Баронесса. Он улыбнулся: – Присутствие в этом доме вождей мирового пролетариата служит доказательством моей искренней любви к ним. Ведь большевики провозглашают полное равноправие. Следовательно, любовь мужчины с мужчиной, женщины с женщиной, должна быть приравнена к любви между мужчиной и женщиной.

– Статья 154 Уголовного кодекса РСФСР противоречит вашим убеждениям, – спор стал забавлять меня.

– Это родимые пятна царизма, – махнул рукой Воздвиженский. – В Российской империи за нашу любовь тоже было уголовное наказание.

– Пётр Алексеевич вы член ВКП (б)? – пришлось сменить тему, иначе наш разговор затянется до утра.

– Сочувствующий.

– Наличие фотографии бывшей императрицы наводит меня на мысль, что вы тайный монархист, – мне была интересна реакция Воздвиженского на острые вопросы.

– Ни в коей мере! – улыбнулся Баронесса. – Решил разбавить мужское общество, вывешенное у меня, хотя бы одним женским портретом.

– Всё же меня как сотрудника ОГПУ это наводит на некоторые размышления.

– А вы не думайте! – рассмеялся Воздвиженский. Он игриво повёл плечами: – Чем-чем, а контрреволюцией в этой квартире не пахнет!

– Хорошо коли так, – кивнул я. Указал рукой на Журавлёва: – Александр Николаевич хотел вас вновь допросить по прошлому инциденту.

– Если мне не изменяет память, вчера именно вы меня допрашивали, – Воздвиженский подошёл к Журавлёву. – Вы же помните, что я говорил? Напишите всё это, а я подпишу.

Александр Николаевич разместился на диванчике.

– Я сварю кофе, – Баронесса отправился на кухню.

Журавлёв за полчаса по памяти восстановил протокол допроса, Воздвиженский его подписал. Потом мы втроём пили кофе.

– Наша беда в том, что люди общаясь на одном языке, не могут договориться, – Баронесса настроился на философский лад. Он вздохнул: – Ах, если бы мы всегда понимали и уступали друг другу! Сколько бед можно было бы избежать. Вчера Зенкевич и Гуровский не хотели уступить друг другу, тогда один схватился за револьвер. В 1918 году студент Кенингс пошёл к председателю Петроградского ЧК Моисею Соломоновичу Борецкому, которого все звали товарищ Урицкий. Студент просил за своего любимого, юнкера артиллерийского училища Парельцвейгера. Они любили друг друга. Борецкий, то есть Урицкий тоже был из наших. Ему ли не знать, что такое настоящая мужская дружба! Именно по этой причине Кенингсер и пошёл к Урицкому. Тот обещал помочь, а когда через четыре дня Кенингсер позвонил ему, сообщил, что юнкер Перельгцвейгер расстрелян. За это Кенингсер убил Урицкого, а после был расстрелян сам. Никакой контрреволюции там не было, а единственно несчастная любовь. Однако, люди, которые собирается у меня, друг друга понимают. Мой дом посещали Сергей Эйзенштейн и дипломат Рюрик Ивнев, поэты Иван Клюев и Сергей Есенин. Правда, всё это было до революции. Но сейчас люди из органов тоже захаживают ко мне. Вот недавно был Голощёкин Филипп Иванович.

– Что-то не припомню такого, – почесал я лоб.

До поздней ночи мы с Журавлёвым опрашивали гостей гулявших в Рождество у Баронессы. В полночь, Жуков привёз меня домой.

– Завтра, точнее сегодня вечером, по-тихому возьмёшь Зенкевича и привезёшь его в МУР, – я открыл дверь автомобиля.

– Всё сделаю аккуратно, – пообещал Журавлёв.

***

9 января 1931 года.

На конспиративной квартире у меня состоялась встреча с Ольгой Зайончковской. Она сообщила, что двоюродный брат её мужа Кукарин Иван Васильевич, служивший в Штабе РККА2, на Рождество собрал на квартире компанию друзей и сослуживцев. Присутствовали Витовт Путна, военный атташе в Германии, командующий Московским военным округом Август Корк, руководитель кафедры оперативного искусства Военной академии РККА Владимир Готовский и его младший брат Александр, преподаватель Военно-инженерной академии. В пьяном виде, военные выражали неудовольствие курсом, который выбрал для страны Иосиф Сталин. Они говорили о необходимости его отстранения от власти. Август Корк высказал идею, что Михаил Тухачевский смог бы стать во главе государства. Но Владимир Готовский заявил:

– Этот выскочка, возомнивший себя красным Бонапартом, не способен командовать даже дивизией, не говоря уж об управлении страной.

По поводу того, есть ли талант руководителя у Михаила Тухачевского, разгорелся горячий спор. Во время разговора речь о конкретных шагах по устранению Сталина не шла.

«Информация потекла, – я положил сообщение Зайончковской в карман гимнастёрки. Следовало передать его Товстухе: – Если как уверяет Зайончковская, заговор всё же существует, мы выйдем на круг его руководителей. Однако нужны ещё агенты. Где их взять?!»

Мои размышления прервал телефон.

– Всё сделал в наилучшем виде, Зенкевич у меня, – звонил Журавлёв.

Зенкевич сидел в кабинете Журавлева. Я попросил Александра Николаевича оставить нас вдвоём.

– Не понимаю причину моего ареста. Настойчиво требую дать мне возможность позвонить моему начальнику товарищу Енукидзе! Надеюсь вам не нужно объяснять, какой пост он занимает?! Подумайте, какие у вас будут неприятности, – спесиво заявил Зенкевич.

– Вы задержаны за хранение огнестрельного оружия, – похлопал я ладонью по папке. В ней Журавлёв предусмотрительно оставил протоколы допросов гостей Баронессы.

– Какого оружия?! Где это оружие? – весело воскликнул Зенкевич. Он поёрзал на табурете: – Поймите товарищ уполномоченный…

Зенкевич кивнул на мои петлицы:

– Я правильно назвал вашу должность? У вас два кубика в петлице.

– Правильно, – улыбнулся я.

– Товарищ Енукидзе уладил этот вопрос с начальником МУР Фокиным. Теперь вы понимаете всю безосновательность моего задержания?!

– В римском праве существует утверждение: «Duralex, sedlex», в переводе с латыни: «Закон суров, но это закон». Разрешение на хранение огнестрельного оружия у вас нет, следовательно, состав преступления налицо.

– Вам же сказано…

– Продолжим далее, – я поднял руку, давая понять Зенкевичу, чтобы он молчал. Открыл папку: – Вот показания граждан Царёва и Елина. Они заявляют, что в квартире гражданина Воздвиженского вы высказывали намерения совершить террористический акт в отношении лидеров нашего государства. С этой целью приобрели револьвер.

Зенкевич разом обмяк, мне даже показалось, что он сейчас потеряет сознание. На память пришёл случай в прокуратуре.

– «Voluntas est superior intellectu», что в переводе с латинского языка значит: «Воля выше разума», – изрёк однажды прокурор Московской области Андрей Владимирович Филиппов. Это утверждение относилось к одному прохиндею – Соломону Оскаровичу Бройде. Работает он во Всероссийском союзе писателей. Председатель «Союза» Бориса Пильняк утверждал:

– Соломон Оскарович самый незаменимый для писательской организации человек. Он может всё! Требуется ссуда для ремонта нашего здания – пожалуйста. Нужен автомобиль для писательской братии – найдёт. Мы даже коленкор для книжных обложек без Соломона Оскаровича достать не можем.

Со слов Бориса Пильняка выходило, что наша пролетарская литература держалась на плечах Соломона Бройде. Однако такой незаменимый для писательской братии человек, имел массу недоброжелателей. Всему виной его любовь к роскоши: курит дорогие сигары, квартира уставлена изысканной мебелью. Как итог людской зависти, весной 1929 года родился донос. Делом Бройде занялась Московская губернская прокуратура. Больших финансовых нарушений следователи не нашли. Прокурор Филиппов в частной беседе с Бройде заявил:

– Соломон Оскарович нужно жить скромнее, в этом случае вы не привлечёте внимания надзорных органов.

– Зачем мне такая жизнь нужна?! – воскликнул тот. Вот тогда-то прокурор Филиппов и произнёс латинское изречение о воле и разуме. По моим данным Соломон Оскарович до сих пор не изменил свой образ жизни.

Взять Петра Воздвиженского, на моё замечание о недопустимости нахождения изображения бывшей российской императрицы вместе с вождями нашего государства, он даже бровью не повёл. Хотя прекрасно осознавал, что я из этого факта могу «слепить» уголовное дело, которое потянет на пять лет лишения свободы. Я уверен, что Баронесса так и не удосужился снять портрет императрицы Александры Фёдоровны.

Прохвост Бройде и педераст Воздвиженский мне несимпатичны, однако их смелость достойна уважения. Не таким оказался Зенкевич. Услышав, что он подозревается в подготовке теракта, разревелся как баба, мигом растеряв свою спесь.

– О каком теракте вы говорите?! – всхлипывал он. – Я сам неоднократно успокаивал товарища Енукидзе, когда он в пьяном виде орал, что Коба уже не тот и не ценит своих друзей. Енукидзе при этом заявлял, что скоро со Сталиным будет покончено.

Я налил воды из графина, подал Зенкевичу:

– Николай Серафимович вы успокойтесь. Как говорит наш общий знакомый Баронесса, люди должны договариваться.

Я закрыл папку с протоколами допроса:

– Для полного взаимопонимания, ответьте искренне на вопрос, чем вызвано со стороны Енукидзе такое расположение к вам?

– Всему виной мои сексуальные предпочтения, – Зенкевич поставил пустой стакан на стол. Он вытер слёзы: – Товарищ Енукидзе дамский угодник. Он хочет быть уверенным, что любовницы не спят с его помощником, которого он часто посылает к ним.

– Кому нравится поп, а кому попадья, – вспомнилось мне не к месту. Спохватившись, посмотрел на Зенкевича: – Продолжайте, пожалуйста.

– Раньше Енукидзе со своим приятелем заместителем наркома иностранных дел товарищем Короханом всё больше балеринами увлекались, – тараторил Николай Серафимович. Он словно боялся, что я прерву его: – Балерины любили к ним ездить. Потому что товарищ Енукидзе с ними щедро расплачивался. Но в последнее время мой начальник стал отдавать предпочтение девочкам десяти – двенадцати лет. Я лично занимаюсь подбором кандидаток. Договариваюсь с родителями, которые ради получения квартиры или продвижения по службе соглашаются предоставить своих дочерей для утех товарища Енукидзе.

– Николай Серафимович, мне бы хотелось услышать эту историю как можно подробнее, с конкретными именами, – я достал чистый лист бумаги.

– А как же с моим делом?

– Всё зависит от полноты предоставленной вами информации.

– Вы мне гарантируете, что я не пострадаю из-за своей пьяной выходки в квартире Баронессы?

– Гарантирую, – кивнул я.

– Хорошо, – улыбнулся Зенкевич. – Две недели тому назад Енукидзе сказал мне, что ему нужно привлечь на свою сторону члена Политбюро Яна Карловича Рудзутака. У меня была на примете пятнадцатилетняя девочка, от которой в своё время отказался Енукидзе. Он заявил, что его не интересуют переростки. Девочку зовут Полина Иванова. Её отец работал инструктором в Бауманском райкоме партии. В своё время я ему намекал, что товарищ Енукидзе обеспечит его назначение вторым секретарём райкома. Иванов был не против, чтобы его дочь стала любовницей Авеля Сафроновича, но девочку не захотел Енукидзе. Теперь я её решил предоставить Рудзутаку. Собрались на квартире Енукидзе.

– Когда это было? Вспомните, пожалуйста, дату.

– Кажется тридцать первого декабря прошлого года, – почесал затылок Зенкевич.

– Назовите лиц, присутствующих в этот день у Енукидзе.

– Рудзутак, Корохан и комендант Кремля Рудольф Петерсон. Он в последнее время с Енукидзе не разлей вода. Так же пригласили Иванова с дочкой. Девчонка, увидев пьяных мужиков, хотела уйти. Но Рудзутак затащил её в комнату и изнасиловал. Потом девочка убежала домой и отравилась, врачи смогли её откачать. Мог возникнуть большой скандал. Я предложил поставить Иванова, как ему было обещано вторым секретарём райкома партии, тогда всё уладится. Но вначале января этого года, первым секретарём Бауманского райкома назначили Никиту Хрущёва. Енукидзе ответил, что не может решить этот вопрос с ним.

– Он назвал причину?

– Хрущёв, ставленник первого секретаря Московского комитета партии Кагановича. Авель Сафронович Енукидзе ненавидит Кагановича, Лазарь Моисеевич отвечает ему взаимностью. Тут Рудольф Петерсон заявил: он слышал, что Никита Хрущёв сторонник Троцкого. На этом его можно прижать. Так и сделали, два дня назад Иванов занял должность второго секретаря Бауманского райкома партии.

– Николай Серафимович, по вашим словам выходит, Енукидзе вам полностью доверяет?

– У Авеля Серафимович нет от меня секретов, – улыбнулся Зенкевич. – Я сопровождаю его во всех похождениях. Сижу за рулём автомобиля. Енукидзе знает, что на меня можно положиться, буду нем как рыба. В отличие от шоферов из гаража Совнаркома, которые являются информаторами ОГПУ. Я многое могу поведать.

– Сделайте милость Николай Серафимович! Вы удивительный рассказчик, мне нравиться слушать вас.

– Интересует развратная жизнь Москвы?! – рассмеялся Зенкевич. Он понял, что опасность миновала, и успокоился: – Хотя чему тут удивляться, вы же мужчина. Как-то Корохан сообщил Енукидзе, что на Арбате есть любопытная квартира.

– Чем она интересна?

– Там проводятся вечеринки. Но чтобы попасть туда, нужно иметь не высокое положение, а рекомендации от двух постоянных посетителей этих светских раутов. Второе условие: прийти на вечеринку с дамой, которая должна понравиться всей мужской половине гостей. Все дамы присутствующие на вечеринке не имеют право отказать в любви никому из гостей. Это же касается мужчин, он должен любить даму, выбравшую его. Корохан с Енукидзе загорелись идеей попасть на эту вечеринку, но у них ничего не вышло.

– Почему?

– Кто-то настучал на хозяина квартиры. Ему пришили аморалку, погнали из партии. Потом он лишился должности и квартиры на Арбате. Корохан сильно жалел, что нигде в Москве больше не найти такого интересного места.

Нетерпеливый Журавлёв несколько раз заглядывал в кабинет, пока мы беседовали с Зенкевичем. Наконец после одиннадцати вечера я отпустил его домой и позвал из дежурной комнаты Журавлёва.

– О чём с ним можно так долго разговаривать?! – возмущался Александр Николаевич. Он достал стаканы, стал заваривать чай.

– Ты же просил меня уладить твоё дело, – я задумался над рассказом Зенкевича.

– Ну, уладил? – с надеждой спросил Журавлёв.

Мои мысли были далеко, и его вопрос я не расслышал. Вспомнилась история, случившееся полгода назад. Она наделала много шума в ОГПУ, и привела к преобразованиям в структуре нашего учреждения: Особый отдел был слит с Контрразведывательным отделом. Так же объединили Информационный и Секретный отделы. Но это так сказать побочный эффект того события. Случай пришедший мне на память, произошёл с командиром дивизии ОГПУ Михаилом Фриновским и начальником девятого отделения Экономического управления Марком Гаем.

Они познакомились в конце 1927 года. В то время Гай с поста комиссара дивизии имени Дзержинского переводился на работу в Экономическое управление ОГПУ. Михаил Фриновский назначался комдивом дивизии ОГПУ. Марк Исаевич Гай сдавал дела в политотделе дивизии, а Михаил Петрович принимал это воинское подразделение под своё командование. Так завязалась их дружба.

В штабе дивизии имени Дзержинского машинисткой служила Полина Францевна Лорам, знойная женщина, которая одаривала своей благосклонностью Марка Гая. Когда комдивом стал Фриновский, он быстро оказался в её постели. На дружбу с Марком Гаем это обстоятельство нисколько не повлияло.

Как-то в июле 1930 года Марк Гай отправился в Балашиху к своему приятелю Михаилу Фриновскому. Полина Францевна пригласила к себе в гости подругу Эльвиру Реутову, студентку Промакадемии. Компания весело проводила время. Как известно, если служивый человек на Руси хватит лишку, его обязательно тянет поговорить о делах государевых. За столом в присутствии женщин, Гай сообщил Фриновскому о докладе начальника Особого отдела Украинского военного округа Израиля Леплевского, касающегося агентурной разработки, которую назвали: «Дело «Весна»». Под наблюдение чекистов попали бывшие офицеры Русской императорской армии, служившие в РККА.

– Леплевский утверждает, что антигосударственная организация «Весна» имеет разветвлённую сеть, – заявил Гай, выпив рюмку водки. Он стал хлебать борщ: – Следы заговора с Украины тянутся в Москву.

– Неплохо бы было пристегнуть к этому делу братьев Готовских, – Фриновский закурил папиросу.

– Сделаем, – кивнул Гай.

– Мужчины, что же это вы всё о делах?! – жеманничала Полина Францевна.

– Предлагаю выпить за присутствующих здесь дам, – Фриновский разлил по рюмкам водку.

Эльвира Реутова за столом больше молчала. Спустя несколько дней об этом разговоре она поведала своей подруге по Промакадемии. Звали её приятельницу Надежда Аллилуева. Та в свою очередь рассказала мужу о посиделках в Балашихе. На беду Фриновского и Гая, мужем Надежды Аллилуевой был Сталин.

На Политбюро Иосиф Виссарионович устроил разнос Генриху Ягоде. Тот снял Фриновского с должности комдива. Стали разбираться, откуда Марк Гай узнал о деле «Весна»? Выяснилось, что оперативной разработкой этой организации в центральном аппарате ОГПУ занимаются все службы, в таких условиях нет речи о сохранении секретности.

Спустя полтора месяца Михаила Фриновского направили полномочным представителем ГПУ Азербайджана. Генрих Ягода хотел убрать Марка Гая подальше из Москвы, но того отстоял начальник Экономического управления Прокофьев. Гая сняли с руководящей должности и назначили помощником начальника ЭКУ.

Мозг необъяснимая штука, рассказ Николая Зенкевича, сплёлся в моей голове с неприятностями, случившимися с Гаем и Фриновским, выдав избитую истину:

«Человеческую натуру не исправить. Болтуны были, есть и будут. Нужно предоставить им место, где они смогут безбоязненно чесать языками».

– Прохор, ты оглох что ли?! Я тебя спрашиваю, уладил моё дело? – сквозь дебри моих мыслей, до меня дошёл голос Журавлёва.

– Да, не беспокойся, всё хорошо, – кивнул я.

–Тогда я твой должник, – повеселел Александр Николаевич.

– Слушай, каким образом ты вернёшь мне долг, – я усадил Журавлёва за его рабочий стол. Сам разместился рядом: – Но сначала ответь на вопрос: в Москве есть публичные дома?

– Тебя что на девочек потянуло?!

– Хотелось бы изучить этот вопрос со знающим человеком.

– Можно найти такого, – кивнул Журавлёв.

– Устрой мне с ним встречу.

***

2 февраля 1931 года.

Проституток в Москве много. По данным начальника Московской милиции Павла Петровича Бабкевича в 1930 году жриц любви насчитывалось свыше пятнадцати тысяч. Правда, мне кажется, цифра сильно занижена. Достаточно ночью пройтись по Тверской или Дмитровской. Там на панели стоят толпы девиц. Цены колеблются от пятнадцати до тридцати рублей. Если не терпится до вечера, днём следует идти в сад «Эрмитаж». Можно заказать жриц любви в номерах Сандуновских бань, но стоить это будет сто рублей. Из этой суммы половина уйдёт банщику. Даешь ему деньги и описываешь, какую девицу предпочитаешь: блондинку или брюнетку, тощую либо полненькую. Приведет любую. В подъезде дома, расположенного рядом с Сандунами устроена целая биржа из девиц лёгкого поведения. Если с деньгами туго, а женской ласки хочется, можно пойти в так называемый «рваный переулок». Его официальное название «Цветной бульвар».

«Рваным» его прозвали за то, что лет семь назад там собиралась «рванина» – московские беспризорники. Они пили денатурат, играли в карты. Лет пять прошло, как пропали беспризорники. Теперь на Цветном бульваре собираются люмпены, вечно пьяные, в синяках. Заплатив от рубля до трёх, можно пользовать их дурно пахнущих подруг. Но если подцепишь что, не взыщи!

С венерическими заболеваниями в Москве беда. Переболело до 40% взрослого населения города. Во всех больницах висят плакаты: «Шанкры и бобоны – становись в колонны». В медсанчасти ОГПУ есть плакат: «Сифилис не позор, а народное бедствие». Какой-то остряк карандашом приписал: «Мне от этого не легче». Ничего не поделаешь, за любовные утехи порой приходится расплачиваться не только деньгами, но и здоровьем.

Москва может предоставить много развлечений, которые не одобряет общественная мораль и преследует государство. В Головном переулке, можно купить кокаин. Клиентура тамошних торговцев марафетом сплошь уголовная, потому их часто громит МУР. Богема предпочитала собираться на Дмитровке в квартире журналиста Николая Шляхтера. Там устраивались «опиумные вечера», на них читались новеллы «Дым опиума» французского писателя-наркомана Клода Фаррера. Шляхтер был сексотом ИНФО ОГПУ, потому его квартиру не трогали. Но чекистам пришлось разгромить свой источник информации в среде московской богемы, а Шляхтера посадить на пять лет. Всему виной мировая слава!

Летом 1927 года квартиру Николая Шляхтера посетила американская актриса Мери Пикфорд. Вернувшись в США, она дала интервью американским журналистам, поведала свои впечатления о путешествии по Советскому Союзу. Упомянула про «опиумные вечера» на квартире Шляхтера. После её интервью в СССР разразился скандал: «В стране строящегося социализма за десять лет не изжиты родимые пятна капитализма!» Бедняга Шляхтер пострадал.

Но не только с помощью опиума и кокаина москвичи ввергаются в порок. Существовали в Москве игорные заведения и публичные дома. Мне же требовалось что-то необычное. По правде говоря, я и сам точно не представлял, что мне нужно. По этой причине необходима помощь специалиста по разврату. Журавлёв обещал мне оказать содействие, слово своё он сдержал.

Надо же такому случиться, позвонил он мне спустя пять минут, после того как я узнал о смерти Ивана Юсиса, телохранителя товарища Сталина. Всего три раза я видел этого человека, но ощущение у меня было такое, словно потерял брата.

«Живёшь, стоишь планы на будущее, а тут бах, инфаркт, и всё. Нет человека!» – размышлял я, уставившись в окно. Зазвонил телефон.

– Я выполнил своё обещание! – орал в трубку Журавлёв.

– Какое обещание? – мои мысли были заняты Иваном Юсисом.

– Что ты просил у меня три недели назад? Вспомнил?! Жду у себя, – Александр Иванович бросил трубку.

Я поехал в МУР.

– Не снимай шинель, прямо сейчас мы выезжаем, – заявил Журавлёв, едва я вошёл в его кабинет.

Александр Николаевич сам сел за руль автомобиля, приписанного к его отделению.

– В Волконском переулке живёт дворничиха Аделаида Фёдоровна Мендер, – просвещал меня он, когда мы ехали по Божедомке. – Во времена НЭП её муж держал заводик по разливу минеральной воды. Пять лет назад его сильно прижали фининспектора, и предприятие пошло прахом. Пережить банкротство он не смог, умер от сердечного приступа. Аделаида Фёдоровна стала дворничихой. Дама она энергичная и предприимчивая. В цокольном помещении её дома раньше хранились дрова и всякий хлам. Она сделала там ремонт и организовала публичный дом. В 1926 году мы его прихлопнули, а Мендер посадили за сводничество. Месяц назад она освободилась. Устроилась дворничихой в тот же дом.

В тёмной дворницкой Аделаида Фёдоровна попивала чаёк.

– Присаживайтесь граждане начальники, как раз самовар вскипел. Как в старину говаривали: «Откушайте чаю».

В уме и прозорливости мадам Мендер не откажешь. Едва я путано и полунамёками объяснил, что мне нужно, Аделаида Фёдоровна быстро ухватила суть.

– Умную вещь вы в ГПУ придумали, – усмехнулась мадам Мендер. Она достала из кармана вязаной кофты серебряный портсигар: – Папироску не желаете?

Журавлёв взял, я отказался.

– Начальство оно как и мы грешные, из того же теста сделано. Девиц иметь желает и от других удовольствий не откажется. Чем слоняться по Москве в поисках развлечений, не лучше ли получить марьяж в одном месте. Вы их разговоры слушать будете. Не зря же говорят: «Что у трезвого на уме, у пьяного на языке». Иной в постели с девицей разомлеет, и такого наговорит!

Аделаида Фёдоровна встала:

– Пошли хоромы смотреть.

Она привела нас в соседнее с дворницкой цокольное помещение, забитое дровами и всяким хламом.

– Здесь, наверное, крысы бегают, – покачал я головой.

– Почистим, уберём, проведём санобработку, – улыбнулась мадам Менгер. Она кивнула в окно: – Вы указание домоуправу дайте, чтобы он велел уголь и дрова к котельной отнести, а хлам выкинуть. Мы здесь такой дворец Шахерезады устроим с кальяном и танцовщицами, турецкий султан позавидует.

Мадам Менгер указала пальцем в потолок:

– Наверху есть комната с вентиляционной отдушиной. Слово, сказанное здесь шёпотом, хорошо там слышно. Позаботьтесь, чтобы жильцов оттуда расселили.

– Сделаем, – пообещал я.

– В силу определённых обстоятельств, – мадам Менгер выразительно посмотрела на Журавлёва, – я была оторвана от работниц, которые вас интересуют. Мне потребуется помощник по кадрам. Не сочтите за труд, разыщите некую Федулову Елизавету Фёдоровну, в определённых кругах известную как Лили.

– Найдём, – кивнул Журавлёв. Он улыбнулся: – Еще, какие указания будут?

Я позвонил Ивану Павловичу Товстухе и попросил его приехать на конспиративную квартиру. Выслушав меня, он долго расхаживал по комнате, обдумывая моё предложение.

– Дело, которое вы затеяли, Прохор Андреевич, скверное с точки зрения морали, а о законности и говорить не приходится, – изрёк своё мнение Иван Павлович. Он вздохнул: – Но не зря говорят: «С волками жить, по-волчьи выть».

***

24 февраля 1931 года.

Три недели я занимался организационными вопросами по устройству публичного дома. В комнату над салоном мадам Мендер я намеревался определить Чесучова. Товстуха добился, что бы его избрали в партком обувной фабрики имени «Парижской Коммуны». Оттуда Ивана Семёновича командировали в Комитет партийного контроля при ЦК ВКП (б). Столь быстрая карьера обескуражила его. Когда я навестил Чесучова, он поведал мне о своих метаморфозах. Пришлось мне сознаться в том, что приложил к этому руку, и рассказал, какая работа ему предстоит. Реакцию Чесучова я не предусмотрел.

– Меня старого большевика половым в публичный дом назначить! – схватил меня за грудки Иван Семёнович.

Мне пришлось скрутить его, после чего битый час убеждать, что это нужно для страны.

– Это приказ! – заявил я.

– Никто не может мне приказать! Я нигде не служу, – почесал своё ушибленное плечо Иван Семёнович.

– Когда схватил меня за грудки, считай, поступил на службу, – улыбнулся я.

– Работа, грязней, чем у ассенизатора, – вздохнул Чесучов.

– Этим должен кто-то заниматься, – поправил я рукав пиджака, порванный Иваном Семёновичем.

***

Май-август 1931 года.

На Москву навалилась жара. Москвичи, кто имел возможность, разъехались по дачам. Сталин уехал в Цхалтубо. У меня случилась размолвка с заведующим Организационно – инструкторским отделом ЦК ВКП (б) Булатовым. В ОГПУ он занимался формированием Управления кадров. Я считался его заместителем. Дмитрию Александровичу не нравились мои непонятные отлучки. Я прикрывался тем, что меня вызывал к себе Поскрёбышев.

– Товарищ Балакирев, вы работаете со мной, и будьте любезны выполнять мои указания, а не Александра Николаевича Поскрёбышева! – в один прекрасный момент заявил Булатов.

Лишний шум мне не к чему, и я отправился к Паукеру:

– Карл Викторович, спасайте! Заела меня бумажная работа у Булатова.

– Что тебе не нравится? – улыбнулся начальник Оперативного отдела. Он встал и прошёлся по кабинету: – Никакой горячки, сиди, бумажки перебирай.

– Не могу я без живого дела, – развёл я руками.

– Ладно, попрошу Ягоду вернуть тебя ко мне, – кивнул Паукер.

Работа в Оперативном отделе позволяла объяснять мои отлучки встречей с агентурой. Тем более информация из салона мадам Менгер пошла, и часть её я мог использовать в своей служебной деятельности. Аделаида Фёдоровна оказалась знатоком своего дела. Среди московских руководителей поползла молва о чудном заведении «Дворец султана». Однако просто так туда не попасть.

Вход в дивный дворец лежал через дворницкую, где восседал одноглазый страж Ахмет Хусаинов с прекрасной зрительной памятью. Если он узнавал человека, тогда нажимал потайную кнопку. Открывалась встроенная в стену дверь и появлялась мадам Менгер.

Ночь в её заведении стоила триста целковых. Но оно того стоило! Водка, коньяк и вино лились рекой. Танцевали обнажённые гурии. В соседнем кабинете рулетка и карточные столы. Гостям нет ни в чём отказа. Здесь нет посторонних, не видит строгое око партийного контроля. Известный московский ловелас Авель Енукидзе восторженно рассказал об этом заведении комкору Виталию Примакову. Тот служил военным атташе в Японии, в конце мая его отозвали в Москву. По предложению начальника Штаба РККА Бориса Шапошникова предполагалась отправить Примакова в Германию на стажировку в Генеральный штаб рейхсвера. В ожидании командировки, Виталий Примаков частенько заглядывал во «Дворец султана».

Слухи о заведении мадам Менгер достигли Ленинграда, и командующий Ленинградским военным округом Михаил Тухачевский зачастил в командировки в Москву. Лето выдалось во всех смыслах жарким.

***

7 ноября 1931 года.

Осень вместе с прохладой принесла дожди, загубившие урожай в полях. Жаркое, сухое лето сожгло рожь и пшеницу, а осенняя слякоть помешала убрать то, что уцелело. В 1931 году собрали рекордно низкий урожай. Многие обвиняли во всех бедах коллективизацию. Если у колхозников весь хлеб сгнил в поле, то у меня осень выдалась урожайной. Из салона мадам Мендер шла обильная информация о том, что многие партийные и советские руководители обвиняют Иосифа Сталина во всех бедах, свалившихся на страну.

Николай Зенкевич сообщал, что комендант Кремля Рудольф Петерсон предлагает Авелю Енукидзе, воспользоваться возникшими трудностями, и арестовать Сталина. В Кремле размещена 1-я Советская объединённая военная школа РККА имени ВЦИК, которой командует комбриг Горбачёв.

– Одной роты курсантов хватит, чтобы решить дело, – уверял Петерсон, – Борис Горбачёв поддержит нас.

– Ты горячишься Рудольф, – качал головой Енукидзе. – Мы не можем действовать, не зная позиции командующего Московским военным округом Корка. Пока мы не перетащим его на свою сторону, никаких резких шагов.

– Следует как можно быстрее договориться с Корком. Пока ситуация благоприятная, – кивнул Петерсон. Он закурил папиросу: – Сталина сразу после ареста необходимо уничтожить.

– Согласен, – улыбнулся Енукидзе.

Разговор со слов Зенкевича происходил в автомобиле, когда он вёз Петерсона и Енукидзе во «Дворец султана». После этой беседы Авель Енукидзе упорно стал добиваться дружбы с первым секретарём Сокольнического райкома партии Борисом Гибером. Причиной интереса секретаря ЦИК к незначительному партийному чиновнику Гиберу объясняется тем, что Борис Владимирович постоянный собутыльник Генриха Ягоды.

По сообщению Ольги Зайончковской среди военных сложился ещё один антисталинский заговор. Его участниками были командующий 13-м стрелковым корпусом Виталий Примаков, начальник 1-ой Советской объединенной военной школы имени ВЦИК Борис Горбачёв, командующий Среднеазиатским военным округом Павел Дыбенко. Они в июне – августе 1931 года были на стажировке в Германии, там сложилась их группа. Но тут попахивало шпионажем. На стажировке к советским военным был прикреплён сотрудник отдела «Т» военного министерства Германии капитан Карл Шпальк. Он как раз защитил диссертацию по политической экономике. Тема его диссертации: «Методы индустриализации в СССР». На этой почве между Шпальком, Горбачёвым, Примаковым и Дыбенко велись беседы, в ходе которых обе стороны пришли к выводу о необходимости сближения Германии и СССР. Однако Карл Шпальк заявил, что Иосиф Сталин ориентирован на сотрудничество с США. В кругу Примакова пошли разговоры о необходимости свержения Сталина.

Виталию Примакову и его компании известно о заговорщиках группирующихся вокруг Корка с Тухачевским. Однако объединению с ними мешает застарелый конфликт между Тухачевским и Примаковым, а также разногласия по поводу того, кто должен возглавить ЦК ВКП (б) после отстранения Иосифа Сталина. Группа Примакова предлагает Николая Бухарина. Но категорически против этого Август Корк, заявлявший:

– Коля Балаболкин внесёт сумятицу в управление государством. Во главе ЦК должен стоять Михаил Тухачевский.

Однако группа Примакова с этим не согласилась. Все знают мстительный характер и подлую натуру Михаила Тухачевского. За анализом сообщений агентуры, пролетела осень. Зима пришла вместе с праздником седьмого ноября. В этот день в центральном аппарате ОГПУ царило праздничное настроение.

После военного парада и демонстрации на Красной площади, всё начальство уехало на торжественное собрание в Кремль. Рядовые сотрудники оказались предоставлены сами себе. Работать в такой день никому не хотелось. Мы сидели в кабинете начальника отделения Григорьева. Выпивали, разговаривали о службе. После второго стакана, сославшись на свидание с девушкой, я сбежал с посиделок. Отправился на встречу с Товстухой.

Варвара, хозяйка конспиративной квартиры на праздники уехала к матери в Зарайск, встретил меня Иван Павлович. Он предложил отметить глинтвейном четырнадцатую годовщину Октябрьской революции. Вино Товстуха принёс с собой, а корицу и гвоздику разыскал на кухне у Варвары. Пока Иван Павлович готовил глинтвейн, я докладывал ему информацию, полученную из различных источников.

– У нас нет камина, – вздохнул Товстуха, разливая горячее питьё по кружкам. Он улыбнулся: – Глинтвейн хорошо пить сидя возле камина.

– Иван Павлович мы можем упустить ситуацию, – я взял кружку с винным напитком.

– Вы как юрист должны понимать, что для активных действий нужна твёрдая доказательная база, – Товстуха подул на кружку, попробовал произведение рук своих.

– Так что же нам ждать, когда они попытаются арестовать и убить товарища Сталина?!

– На данный момент ни одна из групп заговорщиков не готова совершить переворот…

– Я не согласен! Рудольф Петерс предлагает арестовать Сталина, – прервал я Товстуху.

– Вы же сами сказали, что Сванидзе его отговорил. Мне доподлинно известно, что никто из окружения Рудольфа Петерсона его не поддерживает в этом вопросе, – Иван Павлович отправился в комнату. Он закурил папиросу: – Мы слишком мало знаем о заговорщиках. Пока нам известны четыре группы: две среди партийных функционеров и две среди военных. Первое объединение, это бывшие сторонники Троцкого. После его высылки из страны, они все публично отреклись от него. Однако поддерживают с ним постоянный контакт. Второй круг, это партийные чиновники, не поддерживающие Троцкого. Оба альянса не доверяют друг другу, но пытаются найти точки соприкосновения. Главное разногласие у них, это судьба Троцкого. Заговорщики из второй группы не желают его возвращения в Советский Союз.