Читать онлайн Исповедь страждущего. Ужасы

Дар сватовства

Ровно в то мгновение, когда из-за разлапистых веток вылетел сонм потревоженных птиц, а отец жениха воскликнул: “Что-то они долго”, Рада поняла: быть беде. Она подняла голову над забором и в который раз взглянула на заросшую сухой травой подъездную дорожку. Поселок хранил гробовое молчание, и Раде отчего-то подумалось, что стылый октябрьский день больше подходит для поминок, чем для свадьбы сестры.

Мать, Зинаида Федоровна, в сотый раз поправила салфетки на столах, которые без конца расправлялись от ветра, выровняла приборы. От суеты на ее новом красном платье пошли складки. Женщина подняла глаза на мужа, курившего сигарету в сторонке (которую по счету?), и значительно кивнула. Василий Степанович понял жену без слов.

– Поеду-ка навстречу молодым, – объявил он малочисленным гостям. – Может, колесо спустило.

Зинаида Федоровна проводила мужа до гаража, переглянулась с дочерью молчаливым, напряженным взором. Ни она, ни Рада не произнесли вслух то, что было ясно, как божий день, и тревожно, как волчий вой в полнолуние: если бы у Златы с Романом спустило колесо, они первом бы делом сообщили родным о поломке или, на худой конец, ответили на звонки. Пока же в динамике слышались одни гудки – прерывные, нервные, громкие.

Рада снова оглядела лес, что окружал участок: высокие сосны с острыми верхушками, колющими небо, тонкие березы, широкие великаны-дубы. Деревья отчего-то не нравились Раде. Они будто мялись у двора, топтались с ноги на ногу, задумав неладное, но не решаясь войти. Приехав этим днем в домик на окраине сонного поселка, Рада удивилась, как кому-то могло прийти в голову променять город на жизнь в глуши. Два километра до ближайшего продуктового, половина домов используются как дачи и пустуют, густой мрачный лес на каждом шагу и то, что Рада в нем видела…

Отпраздновать свадьбу в карельском поселке, разумеется, было идеей Златы. Старшей сестре с детства не сиделось спокойно. Пока младшенькая, Рада, часами строила замки из кубиков, собирала пазлы и рисовала принцесс, старшая пинала мяч с дворовыми мальчишками, ходила на рыбалку с отцом и ловила жуков в бабушкином огороде. Даже жениха Злата встретила не в тихом городском парке, фойе театра или кофейне, а в соседней палатке на кемпинге. Год назад, когда Рада пережила болезненный разрыв с парнем, старшая сестра уверенно заявила, что слезы быстрее высохнут на ветру, а душа излечится суровой природой севера. Она снарядила рюкзаки, арендовала крошечный домик, больше похожий на хижину, захватила палатку и ураганом оптимизма затянула хмурую Раду в Карелию. Не прошло и двух дней, как общительная хохотушка-сестра подружилась с группой туристов, умчалась с ними в сплав, а к сестре вернулась под руку с новоявленным кавалером – Романом, застенчивым молодым человеком из Волгограда.

Неудивительно, что год спустя в порыве сентиментальности Злата решила расписаться в родном городе на Неве и в то же утро умчаться в Карелию в узком семейном кругу. Рада не разделяла энтузиазма сестры, хоть и искренне за нее радовалась. То, что они встретили в лесу год назад по дороге домой, должно было держать молодоженов – и Раду вместе с ними – подальше от карельских земель.

И все же Рада снова здесь, на прежнем месте, будто та встреча со странным, неземным (чем?) возле кричащего дорожного знака была лишь сном, что приснился ей одной. Из-за прихоти сестры Рада вынуждена сжиматься, косясь на деревянных исполинов с ржавой кроной, а Злата с Ромой… бог знает, где они сейчас. Конечно, зная сестру, рассуждала Рада, от нее можно ждать скоропалительных решений и смены планов – но не в день же собственной свадьбы.

Рада вернулась за стол, где не осталось места для новых блюд, склонилась над пустым бокалом. Темнело, становилось зябко, и лес словно подбирался ближе, окружая в кольцо.

 Климины, мать и отец жениха, оба низкие, полноватые, молча и неловко сидели напротив. Как и сын, родители не отличались бойкостью на язык. Насколько знала Рада, Климины приехали на один день и завтра уезжали обратно.

– Рома не звонил? – будто невзначай спросила Зинаида Федоровна сватью.

Климина покачала головой и поджала губы. Их с мужем тарелки с “селедкой под шубой” стояли нетронутые. Рада заметила в одном из салатов двух мушек: одна чуть трепыхалась, вторая сдохла.

За забором взвизгнули шины, цепляя траву. На подъездную дорожку влетел отцовский джип. Рада с матерью засеменили навстречу, обгоняя друг друга. Василий Степанович опустил стекло и, не выходя из машины, по-мужски скупо отчеканил:

– “Приора” Романа на обочине, в трех километрах отсюда. Двери открыты, внутри никого. Полицию я вызвал, скоро приедут. Садитесь в машину, поедем.

Зинаида Федоровна открыла рот и схватилась за сердце. Нетвердыми ногами, запинаясь в траве, она подошла к джипу и послушно села внутрь.

– Сбегай, сообщи им, – сказал отец.

Рада обернулась на Климиных. Муж с женой встали из-за стола. Издалека они казались двумя насупленными, отвергнутыми жизнью гномами, для которых закончилась сказка.

– Куда, мне сказать, им надо ехать?

– Пусть едут за нами. Если что, там рядом знак. Опасный поворот, вроде как.

Рада широко распахнула глаза, столбенея. В голове против воли наливалась цветом картина: ночь, карельский лес, дорожный указатель и высокая фигура на дороге – точно воспоминание совсем свежее, вчерашнее. Рома тормозит, Злата восклицает, а Рада… Рада напряглась и просит их не выходить из машины, но старшая сестра как обычно не слушает. Злата открывает дверь и опускает ноги на дорогу – медленно, осторожно, чтобы не спугнуть того, кто в растерянности застыл на асфальте.

И теперь Злата с женихом пропала, растворилась на том же месте, где вышла из машины год назад.

То, что она пыталась спасти, по всей видимости, саму ее настигло.

Раде вручили фонарик. Сквозь плотный лесной полог виднелись разрозненные куски синюшного неба, но здесь, среди частокола стволов и пышной листвы, уже царствовала ночь. Впереди, пригибаясь под низкими ветками, бежала рыжая овчарка, рядом с ней шагал полицейский. Крупная рука в синей латексной перчатке сжимала лоскут фатина с платья невесты. Зажатый дверью обрывок нашли при беглом обыске машины, в глянце кровавых капель.

Климовы старались не отставать, хотя семенили перебежками на задворках. Мать Романа мучила одышка, ее бледное скорбное лицо плыло в темноте чащи, точно вторая луна. Муж, строгий, собранный и нервный, тянул жену за руку.

Василий Степанович косо взглянул на новоиспеченных родственников. Они с Радой шагали чуть в стороне от поисковой группы, стараясь охватить больший периметр. Зинаида Федоровна давно отстала.

– Он мне всегда не нравился, этот Рома, – бормотал отец. – Отмалчивается, скромничает… Такие всегда что-то скрывают.

– Что скрывают? – спросила Рада. Она ускорила шаг, стараясь держаться ближе к крепкому брюнету в форме.

– Натуру маньяка, – заявил отец так громко и злобно, что полицейский внимательно на них поглядел.

Они шли уже больше получаса, не заметив ни единого следа молодоженов, однако поисковая овчарка уверенно двигалась вперед, явно что-то нащупав.

– Может, они просто решили прогуляться по лесу в романтическом порыве? – слабо спросила Рада.

Василий Степанович смерил дочь строгим, осудительным взглядом как когда-то в детстве. От его молчания веяло трагизмом и скорбью, словно Злата не только пропала, а давно была найдена мертвой, оплакана и похоронена. Словно за их спинами по иголкам, валежнику и листьям шагал ее труп.

“Интересно, – подумала Рада против воли, – кого из нас двоих папа предпочел бы видеть мертвой – меня или сестру?”

Разумеется, ни он, ни мать никогда бы не признались, что Злата – их любимица. Но Рада-то знала правду и, пожалуй, была с ними согласна. На фоне жизнерадостной сестры она с детства проигрывала: угрюмый гадкий утенок рядом с прекрасным лебедем.

Зычный лай овчарки возле высокой толстой сосны заставил их с отцом перейти на бег.

– Вот увидишь, если он хоть пальцем тронул Злату, я его убью, – зловеще прошипел Василий Степанович.

Овчарка поднялась на задние лапы и принялась звонко тявкать наверх, в лабиринт ветвей. Двое полицейских с фонариками бросились к ней. Вскоре они склонились над травой, усыпанной сухими шишками. Движения замедлились, меткий взор выискивал зацепки.

– Что там? Что вы нашли? – трясущимися губами спросил Василий Степанович и ухватился за ствол березы.

Рада вдруг поняла, что ее бесстрашный, грозный отец, супергерой беззаботного детства расплачется, стоит стражам порядка многозначительно на него взглянуть. Однако те не подняли голов и не ответили.

Рада обошла сосну. Широкий черствый ствол скрыл от нее отца и хмурых полицейских. Рада присела на корточки, направила луч света вниз. На клочке сухой земли блестело несколько бурых горошин. Они напоминали бусины, из которых сестры плели браслеты в начальной школе, однако, приглядевшись, Рада поняла, что бусины больше похожи на капли – капли крови.

Она медленно выпрямилась, поднимая руку с фонариком выше сантиметр за сантиметром. В круге света сосна будто вышла вперед – на сцену с прожектором, пока прочие деревья остались ждать за кулисами. Ее шершавый ствол, точно обгоревшая кожа, лоснился и кровоточил. Извилистые линии ярко-красной влаги тянулись от паутины ветвей к корням. Дрожь сковала колени и руки Рады. Фонарик едва не выскользнул из пальцев, влажных и холодных.

Полицейские разогнули спины и направили лучи света к чернеющей кроне. Массивная челюсть брюнета отвисла, из бледных губ вырвалось крепкое ругательство. Где-то рядом вскрикнула и упала на колени мать жениха. Ее пронзительный возглас ввел Раду в ступор. Овчарка лаяла и прыгала по ногам, действуя на нервы. Рада затаила дыхание и посмотрела наверх, в россыпь сухих веток и игл, которые подсвечивались холодным искусственным светом.

Сперва она не поняла, что видит – вернее, не хотела понимать. Очевидная догадка казалась настолько ужасной, что мозг судорожно придумывал альтернативы, но не нашел ни одной. На верхушку дерева, точно кусок мяса на шампур, был нанизан Рома. Рада узнала его по коричневому костюму-тройке, который Злата выбирала на сайте вместе с сестрой и матерью. Тонкие ручейки крови, уже почти высохшие, нитями спускались по стволу от сквозной раны в спине. По бокам свисали тошнотворно-серые кишки. Голова Романа с прилизанной прической оттопырилась, на месте глаз осталась кровавая жижа.

Сквозь ужас Рада даже удивилась, каким образом держится тело и почему не ломается на две части, как глиняная фигурка. Очевидно, ветки дерева надежно поддерживали хрупкие останки, коими теперь являлся мертвый жених.

Рада опустилась на колени, схватилась за живот. Ее вырвало праздничным салатом и куском свадебного пирожного. Кто-то тронул ее за плечо. Рада вздрогнула, посмотрела наверх. Испуганное лицо отца, его немые округлившиеся глаза вопрошали: “Если Рома мертв и мертв страшной смертью, где тогда Злата?”

Рада стиснула веки и покачала головой. Не все ли равно, где сестра, внезапно для себя подумала она. Смертный приговор был подписан им год назад и приводится в исполнение.

В четвертом часу ночи в холодный коттедж с черными окнами вернулись только Рада с отцом. Поиски Златы отложили до рассвета, – беспокойная овчарка наворачивала круги по проклятому лесу, пока окончательно не потеряла след и не вернулась к группе, поджав хвост. Зинаиду Федоровну увезли в больницу на скорой с сердечным приступом. Прошло не больше минуты, прежде чем женщина побледнела, закатила глаза и рухнула на землю, услышав новости о судьбе зятя. Василий Степанович подхватил жену в последний миг, хотя сам выглядел не лучше.

Полицейские посоветовали ему оставаться в арендованном доме на случай, если старшая дочь вернется, однако по его мрачному, безрадостному лицу Рада поняла: отец, как и она, с каждой секундой все меньше верит, что подобное случится. В его нервных, прерывистых движениях, растерянных глазах и трясущихся губах читались страшные подозрения: гибель жениха – мучительная, зверская и не поддающаяся осмыслению – равна смерти невесты.

Пока Рада с Василием Степановичем ехали в коттедж, родители Романа отправились в полицейский участок. Когда обезображенное тело их сына спустят вниз, объяснили Климиным оперативники, муж с женой вместо свадебного пиршества отправятся на опознание в морг.

По приезде Рада не знала, куда себя деть. Василий Степанович посоветовал дочери лечь спать, а сам закрылся на кухне, но сперва занес в дом с уличного стола все до одной бутылки с вином, водкой и шампанским. Пока стеклянное горлышко звонко бряцало о стакан, безмолвные комнаты наполнялись отчаянием. Их пестрые праздничные стены давно не ощущали горя и гнетущей тишины и оттого будто съежились и потеряли лоск.

Рада стояла на крыльце и глядела на красивый кирпичный дом с одним лишь светлым глазом-окном. Коттедж казался барским особняком по сравнению с ее миниатюрной студией в городе. Два этажа, пять спален, три ванные комнаты, сауна, гостиная, кухня, столовая – все брошено, затоплено в темноте и заражено чем-то похуже плесени – тяжелой родительской скорбью. Не слышно смеха молодоженов, громких тостов родителей, поцелуев на “горько” или звона бокалов. Вдобавок сахарная россыпь звезд на ясном небе, так поразившая Раду масштабом, с каждой минутой светила все бледнее и неохотнее, будто удалялась от Земли.

Рада постояла еще пару мгновений, глядя на праздничный стол, усыпанный желтыми листьями. Она рассудила, что может пойти в выделенную ей спальню, укутаться в одеяло и попытаться забыть о бренном мире – трюк, который Рада проделывала каждый вечер последние пару лет. Однако стражи порядка наказали ждать сестру. Значило ли это, что им с отцом стоит укрыться пледами на мерзлых лежаках, включить уличные фонари и до самого утра напряженно вглядываться в чернильные проемы между частых стволов? Отец-то явно имел другие планы на эту ночь. Рада, в свою очередь, готова была выполнить сестринский долг и не смыкать глаз до самого рассвета. Однако образ разорванного тела жениха преследовал ее, куда бы Рада ни шла, а догадки о том, кто мог сделать подобное, заставляли пятиться ближе к порогу. Когда она обернулась, напоследок окинув прощальным взглядом лес, ей показалось, что между сосен пронеслось нечто огромное, ростом с дерево. Рада тут же шмыгнула за дверь, повернула ключ в замке, а подумав, опустила и задвижку.

Она прошла по просторному затемненному коридору и ступила на деревянную лестницу, как вдруг ручку входной двери отчаянно задергали. Рада решила, что с новостями вернулись полицейские, и быстро спустилась, однако сквозь мутное дверное оконце на нее смотрело лицо безумца. Пятна грязи, царапины с засохшей кровью и гнездо растрепанных волос сливались с уличным мраком, но широко распахнутые серые глаза почти что светились, точно блуждающие огоньки на кладбище.

В коттедж вернулась Злата.

Рада открыла дверь. Старшая сестра пушечным ядром влетела внутрь и, не сказав ни слова, растворилась во тьме дома. Вместе с ней ворвался шлейф лесных запахов – сосновых иголок и сырой земли. Рада застыла от удивления, но быстро взяла себя в руки и отправилась вглубь дома. Проводником ей служил шорох свадебного платья.

Рада поднялась на второй этаж, заметила приоткрытую дверь с бумажным сердечком, – спальня молодоженов – встала на пороге.

– Не включай свет, они могут увидеть, – прошептала Злата.

Тянущаяся к выключателю рука упала на бедро и сжала вторую, не зная куда себя деть. Рада уставилась на широкую кровать у окна, что вздулась, точно гнойный нарыв: старшая сестра с головой спряталась под одеяло и не двигалась. Сотни кроваво-красных лепестков роз, которые должны были добавить романтики в первую брачную ночь, осыпались на холодный пол.

– Пойду скажу отцу, что ты вернулась… Надо позвонить в полицию. Они думают, ты…

– Да плевать мне, что они думают! Надо выбираться отсюда! – ощетинилась Злата. – Ты не представляешь, чего мне стоило сбежать от этих тварей…

– Что случилось? Ваша машина… Рома… Мне так жаль…

Озлобленное лицо старшей сестры выплыло из-под одеяла. Грязный подол ее оборванного платья свесился с матраса. Она растянула рот в злобной гримасе и проговорила, четко выделяя каждое слово:

– Скажи отцу, пусть заводит машину! Я сваливаю.

– Это он вас нашел – тот, кого мы встретили на дороге? – тихо спросила Рада

Тон и поведение сестры, воскресшей из мертвых, пугали. В дом вернулась не прежняя Злата – веселая, бойкая хохотушка – и даже не горюющая вдова. В дом пришло нечто качественно другое – существо звериной природы, напуганное до состояния лютой злости, готовое пойти по головам, чтобы выжить.

Злата не ответила, лишь продолжала буравить сестру, застывшую на пороге, вражеским взглядом.

– Хорошо, скажу папе. Только мама в больнице, и полиция нас вряд ли отпустит…

Злата уже не слушала. Она снова юркнула под одеяло и замерла, не издавая ни звука. Рада закрыла за собой дверь, чтобы сестра чувствовала себя в безопасности, и вернулась к лестнице. Очевидно, Злата заразила ее паранойей, ибо широкие панорамные окна вдруг вызвали у Рады приступ паники. Затылком она чувствовала чужой пристальный взгляд, хоть и была одна на ступенях.

Из-за кухонной двери слышались пьяные всхлипы, услышав которые даже побитые уличные псы поджали бы уши. Рада взялась за ручку и дважды постучала. Новость о том, что Злата вернулась, обрадует отца, подумала она, но добавит лишний повод промочить горло – уже по радостному поводу. Василий Степанович был в завязке четвертый год, и сегодняшний день, очевидно, положил конец его героической трезвости.

Отец шумно вытер слезы и сопли со щек, влажно откашлялся.

– Что там? Входи.

Рада замешкалась на секунду, раздумывая, в каких красках описать отцу ситуацию. Злата вернулась – и это прекрасно, но вернулась, явно будучи не в себе. Настаивать на немедленном возвращении домой, когда родные трясутся в панике, новоиспеченного мужа нашли зверски убитым, а в голове возникало так много вопросов, было, по меньшей мере, глупо, а по большей – жестоко. Когда Рада наконец толкнула ручку, на втором этаже разлетелось стекло, а через секунду истошно завопила Злата.

Несмотря на опьянение, Василий Степанович тут же распахнул дверь, больно толкнул Раду в плечо и бросился наверх, перепрыгивая через две ступени. Рада побежала следом за отцом, а, войдя в спальню, застыла. Василий Степанович успел включить свет. Древние инстинкты, переданные пращурами, приказали Раде замереть, притвориться мертвой, ибо то, чему она стала свидетелем, казалось ужасным настолько, что сознание не доверяло самому себе.

Большая часть оконного стекла разлетелась на осколки. Пластиковая рама ощерилась, точно акула, рваными зубьями обломков. Часть из них оказалась измазана кровью Златы. Ее изящные в кольцах пальцы крепкой хваткой цеплялись за зазубренные края рамы, что рассекали тонкую кожу, разрезали сосуды. Чьи-то костлявые, но сильные и нечеловечески длинные руки сжимали Злату поперек живота, изо всех сил тянули в глубокую ночь. Ее мокрые, полные слез и ужаса глаза молили о помощи, окровавленные губы вопили. У Златы не хватало двух передних зубов, а на месте носа краснела бесформенная мешанина из хрящей и разорванной кожи.

“Как они нас нашли? – спрашивала себя Рада. – Как запомнили?”

Василий Степанович бросился к Злате, схватил ее за лучевую кость в попытке затянуть в комнату.

– Помогай, Рада!! Давай!!!

Не успел отец договорить, а Рада прийти на подмогу, как недюжинная сила дернула Злату к себе и уволокла в беспробудную темноту, точно ребенок – капризного котенка. Ее надрывный протяжный вой постепенно затихал, терялся за высокими соснами. Будто выпь на болоте, она взывала о помощи, зная, что та уже не придет.

Хотелось закрыть уши, но Рада заставила себя слушать предсмертную агонию сестры. Последний знак уважения, пусть для Златы это ничего не значило.

Василий Степанович, разумеется, погнался следом, хотя количество выпитого дало о себе знать. На ступенях лестницы он запнулся и кубарем скатился вниз, а когда поднялся и выбежал во двор, то выплеснул содержимое желудка на газон. Рада не видела отца, но слышала надрывные харкающие звуки, доносившиеся из зияющей пасти разбитого окна. Затем отец заплакал – так печально и жалко, что сердце дочери переполнилось отчаянием.

Она рухнула на колени и скрючилась на полу, обнимая себя за плечи. Вопль сестры эхом звучал в перепонках, вызывая болезненные картинки из прошлого. Рада знала наверняка, кто утащил ее сестру, кто расправился над Ромой и кто, возможно, ждет момента, чтобы прийти по ее душу, и вспоминала, вспоминала…

То был последний день совместного отпуска в Карелии. В начале отдыха сестры верили, что за две недели станут ближе друг к другу, поделятся сокровенными тайнами, заполнят брешь, что образовалась со дня переезда каждой из отчего дома. Ничего подобного, однако, не случилось. Уже на третий день отпуска Злата заскучала, отправилась в сплав с группой туристов, а вернулась под руку с парнем – Романом. Вдвоем они отыскивали глухие экотропы, сплавлялись на рафте, устраивали свидания при Луне, пока Рада безучастно бродила в одиночестве по каменистому пляжу, наведывалась в поселок за провизией и жила затворником в крохотном треугольном домике в лесу. Она не роптала, не выговаривала сестре, однако дыра отчаяния в груди разрасталась. Ревность и зависть к чужому счастью обжигали нутро, точно красный перец, лишали сил.

Рада звонила матери, надеясь на поддержку, но та советовала следовать примеру сестры и искать пару среди приезжих. “В двадцать восемь не стоит воротить носом, – настойчиво поучала мать. – Златка-то метит в невесты, а ты когда встретишь суженого? За работу замуж не выйдешь, детей не родишь”.

Вечерело. На небе алел один из тех редких августовских закатов, когда хотелось ехать, высунув голову, словно собака, и напитывать душу прощальными красками лета. В окно залетал ветерок, игриво лохматил волосы. Рада сидела на заднем сидении Роминой машины, заткнув уши наушниками. Сестра без умолку о чем-то вещала, и влюбленный парень не мог отвести от нее глаз, выдавая редкие реплики. “Смотри на дорогу!” – хотела крикнуть Рада, но стискивала зубы и молчала. Сегодня она чувствовала себя почти счастливой и не хотела пробуждать раздражительность в себе и людях. В конце концов, Роман вез их домой, в любимый город на Неве. Больше никаких тайных ужимок “голубков”, их бесконечных поцелуев, бескрайнего леса и холодного прибрежного ветра. Только домашний уют, любимые хобби и надежная работа, которая, пусть и не даст любви, но не променяет на кого-то получше.

Небо стремительно темнело. Роман включил ближний свет фар, освещая узкую дорогу. От малинового заката осталась тонкая полоска багрянца на горизонте. Они выехали поздно, каких-то сорок минут назад, и Рада винила себя, что не поторопила сестру со сборами.

Роман пошутил, очевидно, удачно. Злата рассмеялась, и щеки парня раскраснелись – на зависть закату. Он уставился на Злату, мечтательно улыбнулся, как улыбаются, подумала Рада, только в начале отношений. Затем сестра взвизгнула, и Рада отметила про себя, что шутка вряд ли вышла настолько смешной, однако, когда Злата завопила: “Сто-ой!”, Роман и Рада перевели взгляд на дорогу.

– Там человек, блин! – воскликнула сестра. – Ты что, не видишь?

Роман захлопал ресницами и съехал на обочину. Злата смерила парня недовольным взором (к которому Рада мысленно посоветовала ему привыкать), открыла дверь и вышла.

– Может не будем? – слабо предложила Рада вдогонку.

Смущенный Роман нажал на кнопку аварийной сигнализации и вылетел следом.

Рада в отличие от него выходить не спешила. Фраза “человек на дороге” априори не вызывала в ней радостного предчувствия. Напротив, она представила кишки, размазанные по дороге, лужу крови, переломанные кости или, в лучшем случае, пьяную проститутку, выброшенную на трассу. На миг в ней шевельнулось сочувствие – кого бы ни занесло на дорогу, ему, возможно, требовалась помощь, но, наклонившись ближе к лобовому стеклу и вглядевшись в сумрак, в груди пробудилось нечто иное – холодное и вязкое, чему трудно было подобрать название.

Рада медленно вышла, осторожно ступила на траву. Уходить далеко от машины и захлопывать дверцу отчего-то не хотелось. Ее брови задумчиво, мрачно хмурились, лоб разделила ровная морщина.

На трассе, спиной к ним, возвышалась фигура – выше самого высокого мужчины, которого Рада когда-либо видела, на целую голову. Его непропорциональное, нескладное тело сплошь покрывали жесткие черные волосы, которые были единственной “одеждой” незнакомца. На щуплых ягодицах волос росло особенно много, и издалека их можно было принять за шерстяные шорты. Взъерошенная шевелюра незнакомца цвета прелой листвы царапала голые плечи; к шее, точно змея, тянулся шишковатый позвоночник. Человек стоял, широко расставив ноги и рассеянно глядя по сторонам, будто не вполне понимал, где находится.

– С вами все хорошо? – вежливо спросила Злата, приближаясь мелкими шажками. – Мы вас не напугали?

Незнакомец медленно повернулся на голос, расплылся в глуповатой улыбке. В ярком свете фар Рада разглядела узкую грудную клетку, стянутую ребрами, и половой орган, похожий на гигантского червя, который тянулся из колючего клубка лобковых волос до самых коленей. Однако Раду напугала далеко не эта часть тела. Страшнее всего было смотреть на лицо незнакомца. Оно одновременно напоминало как ребенка, так и подростка – с его пухлыми щеками, крупными красными прыщами, раззявленным ртом и наивными карими глазами. Назвать человека мужчиной не повернулся бы язык.

– Вы потерялись? Нужна помощь? – вопрошала Злата.

Роман стоял чуть позади и кисло улыбался. Если бы не сестра, подумала Рада, он промчался бы мимо оборванца без зазрения совести.

Незнакомец продолжал глядеть на троицу добродушно и отстраненно, как если бы они были не более, чем пылинками в воздухе. Он явно не понимал, что происходит вокруг, и был не в себе, но его придурковатое лицо, простодушный взгляд и тонкие кулачки не таили угрозу.

– Вызвать скорую? – спросил Роман.

Злата покачала головой.

– Прождем их часа два, если не больше. Бедняга озябнет. Нет, сами его отвезем. Помоги усадить на заднее.

Она бойко схватила незнакомца за руку и повела к машине. Макушка Златы едва доставала ему до мохнатых сосков.

– Мы отвезем вас в больницу, хорошо? О вас позаботятся. Садитесь, пожалуйста.

Незнакомец не отвечал и по-прежнему апатично глядел на людей, что желали ему помочь, однако с готовностью следовал за Златой и даже забрался на заднее сидение, куда Роман успел суетливо бросить плед. В машине незнакомцу оказалось тесно, пришлось склонить голову на грудь.

– Садись, – скомандовала сестре Злата и вернулась в машину.

Романа звать не пришлось. Едва он пристегнул незнакомца ремнем безопасности, как тут же юркнул на водительское кресло и положил ладони на руль.

Рада, однако, не торопилась садиться. Близость неизвестного мужчины – которого и мужчиной-то трудно было назвать, – влажный, землистый запах его голого долговязого тела вызывали отвращение, несмотря на жалость и желание помочь. Злата метнула в сестру, как стрелу, хмурый взгляд, и та послушно забралась в салон. Рада прижалась вплотную к холодному окну и оглядела незнакомца. К удивлению, тот, посмотрев на нее, оживился: широкий рот расплылся в неумелой улыбке, кривые желтые зубы выпятились, на подбородок потекла нитка вязкой слюны. Рада сморщилась от брезгливости, но тут же округлила глаза: член незнакомца, упругий и крепкий, как полицейская дубинка, приник к его животу, точно подпорка, мошонка набухла и расширила ягодицы.

Рада вскрикнула и, матерясь, вылетела из машины. Злата тут же высунулась из окна, раздраженно огрызнулась:

– В чем проблема?

Однако Рада больше не смотрела ни на машину, где ждал возбужденный уродец, ни на сестру, с ее пассивной агрессией и нездоровым милосердием. Нет, она вглядывалась в бескрайний ряд деревьев, что тянулся на десятки и сотни метров вперед. Поодаль от Роминой машины одна за другой качались сосны, словно там орудовал точечный ураган. Рада вдруг поняла, что стволы размером с римскую колонну раздвигались намеренно. В просветах между деревьями мелькали бурые пакли, похожие на метровые волосы, и отвисшие морщинистые груди длиной с человеческую руку. Раде показалось (она выбрала именно это слово), что к ним со скоростью пожара приближалась женщина, чья макушка заканчивалась там же, где верхушка ближайшей сосны.

Рада нагнулась и, глядя прямиком на Романа, закричала:

– Выбрасывай его на дорогу! Быстрее!

Роман растерялся, с молчаливым вопросом повернулся к Злате, изумленной не меньше его. Рада не стала дожидаться подмогу. Ведомая неизвестным порывом, она ринулась к задней дверце, за которой сидел незнакомец, дернула с такой силой, что едва не вырвала ручку, и потянула человека на трассу. Тот не сопротивлялся, а напротив, шире улыбнулся и провел длинным красным языком по слюнявым губам.

Из леса донесся болезненный крик – лишенный слов, но полный смысла.

Оставив незнакомца на трассе, Рада прыгнула в машину.

– Гони, блин! Быстрее!

Повторять дважды не пришлось. Роман повернул ключ в замке зажигания, выжал сцепление, нажал на педаль газа и без сожалений рванул вперед. Злата потеряла дар речи на мгновение – не могла поверить, что ее прямого приказа ослушались, – затем возмущенно запричитала.

Рада приникла щекой к стеклу и смотрела на долговязые стволы, оставшиеся позади, пока не затекла шея и спазм мышц не вызвал головную боль. Она видела, как в вечернем сумраке из леса вышла высоченная женщина и направилась к человеку на дороге, будучи в полтора раза выше него. С ее круглой головы на плечи длинным плащом свисали темные волосы; остальное тело, с обвисшими грудями и комковатым животом, бледнело наготой. Женщина схватила незнакомца за предплечье и подтолкнула в сторону чащи. И все то время, что Рада следила за странными людьми в окно, костлявая женщина следила за ней. Ее черные глаза не выпускали из поля зрения машину, несущуюся прочь, пока та не скрылась за поворотом – запоминая.

И вот, год с лишним спустя, Романа убили, Злату похитили, а Рада сжималась от страха в закутке огромного дома, что затерялся в бескрайнем карельском лесу.

Светало. По комнате бродили длинные серые тени. Рада глядела в одну точку, не издавая ни звука. Василий Степанович, едва затихли крики Златы, умчался в ночь. Оставшись одна, Рада боялась включить свет в комнате, справить нужду, попить воды и тем самым выдать себя. Из разбитого в соседней комнате окна в коттедж залетали шорохи и шаги со двора, которые, быть может, только мерещились.

“Меня, бл…, так легко не возьмешь”, – думала Рада и крепко сжимала взятый на кухне тесак.

Она сидела в углу спальни, выбранной ею будто не прошлым утром, а вечность назад. Широкая кровать с высокой спинкой стояла нетронутой, флисовый плед на ней съежился, комковатые подушки сдулись и осели. Сквозь просторное окно, закрытое шторами, просачивался, точно навязчивый призрак, бледный рассвет.

Поясница и колени ныли без движения. Бездействовать дальше Рада не могла. Она опустила нож на пол, встала, потянулась. Зеркало напротив отразило невысокую, чуть сгорбленную от долгого сидения девушку с копной разметавшихся по плечам кудрей. Ее стройную фигуру по-прежнему облегало синее платье с оборками, выбранное мамой в прошлые выходные.

Кто-то стряхнул обувь на крыльце, нерешительно потоптался. Затем во входную дверь постучали.

– Есть кто?

Звякнули ключи.

Рада выбралась из спальни, прошмыгнула через коридор, вместительную столовую и метнулась в прихожую. Сквозь дверное оконце на нее глядело, поджав губы, настороженное мужское лицо. Рада отперла замок. Кожу облепил холодный утренний воздух.

– Доброе утро, – поздоровался гость и внимательно оглядел потрепанную Раду с ног до головы. – Извиняюсь, что так рано. У вас окно сломано.

В удушающем запахе сигарет, что тянулся от пышных черных усов, Рада попыталась вспомнить имя мужчины. Он был хозяином коттеджа, который арендовала сестра. Рада видела его по приезде и слышала их с отцом вежливый разговор у ворот. Григорий, вспомнила она, вот его имя.

Помимо усов в глаза бросались блестящая лысина, низкий рост и крепкие мужицкие руки. Насколько Рада поняла, Григорий жил на соседнем участке – небольшом клочке земли – в рыжем кирпичном доме высотой в один этаж. Должно быть, жил он один, раз при встрече к ним не вышли ни жена, ни дети, ни внуки. С тяжелым, понурым взглядом и густыми насупленными бровями счесть его семьянином было и вправду трудно. За забором лишь взъерошенная пятнистая дворняжка с громким лаем ходила взад-вперед, не сводя преданных глаз с хозяина.

Григорий неловко почесал заросшую щетиной загорелую шею, ожидая пояснений, но Рада молчала.

– Случилось что? – продолжал он. – Заметил, вы вчера особо не праздновали. И народу, вроде как, не было. Дело, конечно, ваше, но окно…

– Мы возместим, – быстро сказала Рада. – Наверное…

Уверенность в том, что родители, где бы они сейчас ни были, обеспокоятся сломанным имуществом, казалась ничтожно малой. Говорить об этом хозяину дома напрямик Рада побоялась. Разбитое стекло смотрелось нелепо по сравнению с разбитыми сердцами родных. Вместе с тем, в данную минуту Григорий, пусть малость враждебный и чужой, был единственным живым человеком поблизости. Единственным, кто мог хоть как-то помочь.

Рада решила, что стоит узнать у мужчины, где находится ближайшая станция электрички, а затем попросить отвезти туда. При мысли, что уже к вечеру она выберется из лесных дебрей и окажется в безопасности бетонных стен мегаполиса, на душе полегчало. Однако затем Рада вспомнила про мать, от которой почти сутки не слышала вестей. Про обезумевшего от чувства вины отца. Про сестру, чья судьба по-прежнему мучила неизвестностью. Нет, Рада не могла их бросить, но, возможно, могла попытаться спасти.

– К нам кто-то вломился, – осторожно начала она.

– На второй этаж? – спросил Григорий – ровно и без удивления.

Рада кивнула. Мужчина бросил взгляд на дом за спиной, будто сомневаясь, стоило ли покидать его утром. Собака поднялась на задние лапы и, скуля, уткнулась носом в забор.

– Быть такого не может. У нас поселок маленький, тихий. Кому это нужно…

Рада заметила, как воровато и всего на секунду Григорий покосился на чащу. Его голова вжалась в шею, взгляд утонул в траве.

– Моя сестра пропала, – в отчаянии проговорилась Рада. – Может, вы знаете, кто ее забрал? Вы же здесь живете. – Она немного помолчала. – Я видела вчера человека в два раза выше вас. Он вышел из леса и выкрал мою сестру в день ее свадьбы. А жениха убил.

Григорий поежился, хоть и стоял на пороге в тяжелой кожаной куртке.

– Вы не из прессы? – спросил он вдруг.

Рада ответила изумленным взором.

– Тем лучше. Ну, пойдемте.

Мужчина развернулся и направился по протоптанной дорожке к кирпичному дому.

– Мне идти… за вами? – нерешительно спросила Рада и взглянула на широкий открытый двор, окаймленный подозрительно притихшими деревьями. – Может, поговорим здесь?

– Лучше показать, чем рассказать, – коротко бросил Григорий. – Кстати, лучше б вам переодеться. Сверкаете, как мишень в тире.

Домик Григория оказался вполне уютным, хоть и небольшим: панели из светлого дерева, чистые полы, потертые книги и забавные безделушки на полках. Охотничье ружье на стене. В прихожей их никто не встретил, с кухни не тянуло горячим завтраком. Дом одиноко поскрипывал и свистел, как легкие курильщика.

Григорий провел Раду в маленькую кладовую без окон, включил тусклый свет лампочки. В комнате от пола до потолка тянулись пыльные коробки. Тут и там хаотично лежали доски, ножки стола, стопки старых журналов и книг, сломанная стеклянная люстра и прочие вещи, отслужившие свой век. Григорий протиснулся вдоль небоскребов ненужного скарба в угол, где приютился допотопный брюхатый телевизор. Рада подумала, что для доставки таких громадин, должно быть, приходилось вызывать великанов из сказок. Тут же вспомнился жуткий переросток, что ночью забрал сестру, и созданная воображением картинка перестала казаться столь фантастической.

Григорий достал из тумбы со сломанной ручкой видеомагнитофон, поставил на телевизор, подсоединил длинные провода. Экран зарябил серыми хлопьями цифровой пурги. Григорий пошарил в нескольких коробках и на дне одной из них нашел нужную видеокассету. Белая этикетка на ней была помечена маркером – длинный человечек с крошечной головой.

– Сам я никогда их не видел. Не довелось, слава богу, – объяснял Григорий, пока вставлял кассету в разъем. – Но дед мой был повернут. Как вышел на пенсию – сорок лет проработал профессором, – весь день шатался по лесу. “Контакт налаживал”, так он говорил.

На экране зарябило умное лицо старика, усатого и лысого, как внук.

– Отец хотел его в дом престарелых сдать, но мать запретила.

Григорий прибавил громкость, и картинка на телевизоре обрела голос.

– … просто задавай по списку, – попросил профессор.

– Я тогда был подростком, – пояснил Григорий, пока второй голос за кадром откашливался. – Дед купил камеру, составил речь, написал вопросы. Попросил меня помочь ему с видео – в тайне от родителей, разумеется. Хотел отправить запись на телевидение, думал, прославится.

– Варфоломей Игнатьевич, – послышался вопрос юноши, чей тонкий голос еще не успел “сломаться”, – вы заявляете, что засвидетельствовали в лесах Карелии людей, прежде неизвестных науке?

– Науке они точно не известны, – уверенно заявил профессор, – но давно упомянуты и утверждены в карело-финской мифологии. Еще в шестнадцатых-семнадцатых веках местные давали им названия: пиру, хийси, лемпо. Кто-то нарекал их богами и хранителями леса, другие считали их демонами, мстительными великанами.

– Как бы назвали их вы?

– Нечто схожее с великанами из сказок у них и вправду есть. Они выше человека раза в два, а то и в три, не освоили речь, у них примитивное мышление, хоть и далеко не глупое. О, порой они очень хитры. Но все же я бы назвал этих существ людьми.

– Объясните почему?

– Охотно. Я считаю пи́ру – для удобства назовем их так – очень смышлеными и способными. Я изучаю их больше двух лет и нашел немало общего между ними и человеком. Как и первобытные люди, пиру строят примитивные жилища из палок и шкур, ведут кочевой образ жизни – в пределах леса, разумеется. Передвигаются ночью, живут небольшими группами. По правде сказать, я наткнулся всего лишь на одну группу и рискну предположить, что в нашем лесу нет других, а может, и не существует вовсе. Речи пиру не обучены, но обмениваются жестами и мычанием, имеющим определенное значение.

– Чем питаются пиру?

– В основном ягодами, кореньями, животным мясом. Правда, разводить огонь эти люди не научились, поэтому едят мясо сырым. Не научились они и шить. На время сна они укрываются шкурами, но в остальное время ходят нагими. Очевидно, у пиру особое строение кожи, которое позволяет телу не мерзнуть даже в минусовую температуру. А может, они просто закаленные, – добавил профессор со смешком.

Рада не смеялась. Под кожей будто бегали пауки.

– Как вам удалось завязать контакт с пиру и признали ли они в вас своего? – продолжал Григорий-подросток.

– О, уверен, что признали. Я приносил им свинину с сарая, украшения, безделушки, даже шубу покойной жены. Шуба понравилась особенно. Я показал женщине из племени, как засовывать руки в рукава, как застегивать пуговицы. Думаю, их интеллектуальное развитие пошло бы семимильными шагами, живи они среди нас.

– По вашему мнению, пиру не представляют для людей угрозу?

Варфоломей Игнатьевич задумался, направив взгляд в потолок. Рада задержала дыхание. Ответ на этот вопрос она знала.

– Думаю, что нет, – наконец ответил профессор, – если правильно себя вести, соблюдать их правила.

– Какие правила нужно соблюдать при общении с пиру?

Профессор принялся загибать пальцы:

– Не приходить на встречу с пустыми руками, не подходить близко, пока сами не подойдут, и самое главное – не прикасаться к молодняку.

– Не могли бы вы пояснить последний пункт?

– В племени пиру есть дети, – вздохнул профессор. – Я насчитал всего двух, мальчик и девочка. Пару недель назад я принес им игрушки: машинку, куклу, солдатиков. Собирался лично передать мальчику, который, кстати сказать, был ростом с меня. Взрослые сородичи завопили, а от матери я едва унес ноги, – старик изобразил руками беготню и рассмеялся. – Что поделать, в следующий раз придется принести больше подарков. Эти пиру скоро разорят бедного пенсионера.

Запись закончилась, экран вновь затянула серая пелена. Григорий выдернул шнур из розетки, и телевизор погас.

Вдвоем они вышли на кухню. Рада села за стол, покосилась на чайник со свистком в надежде на горячий чай. Григорий, однако, первым делом широко распахнул окно, зажег сигарету и крепко затянулся. От холода, что ворвался в комнату вместе со свежестью, Рада задрожала.

– Я долго не верил деду, – задумчиво сказал мужчина, глядя на верхушки сосен. – Отец говорил, он выдумывает, сходит с ума. Да только раз в год в лесу пропадали женщины. Некоторых из них находили живыми, чаще – мертвыми. Каждая была жестоко изнасилована. Те, кто выжили, говорили что-то про высоких людей. Одна молчит по сей день – в районной психбольнице. У трех женщин, насколько я знаю, родились дети – по слухам, гораздо крупнее обычных младенцев. Всех их позже выкрали из роддома. Кто и для каких целей – не знаю, но могу предположить.

Рада вопросительно подняла бровь.

– Похоже, у великанш проблемы с деторождением.

Григорий затушил сигарету о грязную банку и захлопнул окно.

– Если это утешит, твоя сестра может быть жива, – заключил он, – коли переживет брачную ночь.

Григорий прислонился к стене и засунул руки в карманы, как бы спроваживая гостью. Очевидно, разговоры о людях-переростках нервировали и тревожили его не меньше, чем Раду.

Рада поняла намек. Она прошла в прихожую, сунула ноги в отцовские ботинки, что натянула впопыхах перед выходом, и уже возле входной двери вспомнила вопрос, который вертелся на языке.

– Ваш дедушка еще виделся с пиру?

– Всего раз, – ответил Григорий. – После этой встречи от него осталась только ступня. Похоже, жрут пиру не только животное мясо.

Рада в ужасе разинула рот. Григорий пожал плечами и снова потянулся к пачке сигарет.

– До разговора с вами я свято верил, что деда убил медведь. Оказывается, может быть кое-что пострашнее зверей, – он горько усмехнулся. – Одного не понимаю: чем вы им насолили?

Рада рассеянно пожала плечами и быстрым шагом направилась к коттеджу. По пути она гадала, какую судьбу желает сестре: быть убитой из мести или изнасилованной. Пока выигрывало насилие, ведь тогда Злата могла остаться живой. Однако, когда Рада вдруг представила себя на месте сестры, она надеялась, что уйдет на тот свет как можно скорее.

День выдался пасмурный, поднялся ветер и принялся издевательски свистеть в окна. Пепельное небо с низкими тучами похоронило солнце и всеми силами приближало ночь. Рада сидела в столовой, глядя на беспокойную крону деревьев. Она доедала вторую тарелку салата и знала, что после примется за пирожные. Нервное состояние который час заставляло ее барабанить ногой по полу, покусывать щеку и время от времени заглядывать в холодильник. Григорий выходил несколько раз во двор, оставлял собаке еду и снова возвращался. На коттедж он не оглядывался.

Рада несколько раз звонила отцу, но тот не отвечал. В шестом часу вечера, когда за окном стемнело, а вокруг дома эхом раздавались шорохи, раздался звонок.

– Доченька, родная моя, как ты? – послышался в динамике слабый голос матери. – А меня перевели из реанимации в палату.

– Рада тебя слышать, мам. Все в порядке. Не знаешь, где папа?

– Здесь, со мной.

– Передай, пожалуйста, ему телефон.

– Хорошо-хорошо, сейчас. Ой, он, наверно, тебе не сказал? – воскликнула Зинаида Федоровна.

– Что не сказал? – спросила Рада. По внутренностям разлился холод тревоги.

– Златочку, звездочку нашу, нашли. Жива-здорова, только напугана, – счастливо выпалила Зинаида Федоровна. -В терапию положат, как обследуют. Папа сказал.

В который раз за день Рада раскрыла от удивления рот. Воистину пути Господни неисповедимы, подумала она. Хорошая новость, когда ее не ждешь, лишает дара речи так же, как плохая. Возможно, Рада ошибалась и лесные люди оказались не такими кровожадными. Возможно, они способны на сочувствие, а может, их даже не существует. Быть может, все, что случилось со Златой и Ромой, было частью жестокого свадебного розыгрыша с ходулями и кетчупом. У Златы всегда было ужасное чувство юмора.

Рада улыбнулась новостям. Необходимость скрываться во тьме пропала. Она повернулась и зажгла настенное бра в форме молочного шара.

– Передаю трубку папе, – заворковала мать. Ее оживленный голос отдалился. – Скажи дочуле, чтоб не скучала.

– Ладно, скажу. Привет, дочь, – устало ответил Василий Степанович. – А, что говоришь? Поговорить наедине? Сейчас выйду.

В динамике скрипнула дверь, послышались отдаленные женские голоса и топот ног в коридоре. Рада напряженно ловила звуки. Ее удивило, как ладно отец разыграл диалог, и встревожило. Дыхание в телефоне зазвучало громче, тяжелее. Отец тихо заплакал – так, как плачут дети в тайне от взрослых.

– Пап, ты чего?.. – голос Рады дрогнул. За широким окном по двору пролетел тощий силуэт. Или то был ветер?

– Злату нашли, – прошептал Василий Степанович, задыхаясь в слезах. – На дереве… – он заскулил и прикусил губу.

– Но мама сказала…

– Я ее обманул. У мамы обширный инфаркт, ей нельзя волноваться. Как поправится, скажу правду, – он помолчал немного. – Но как о таком сказать?..

Всхлипы отца сменились равнодушными гудками, и Рада снова осталась один на один с ужасом, рвущимся из глотки.

Рома мертв.

Злата мертва.

У мамы инфаркт.

Отец, сильный и крепкий, как кремень, сломался.

Рада, правда, жива и невредима, так что все не так плохо, но она снова осталась одна – один на один с пустым домом, черными тенями и бескрайним лесом, скрывающим мрачные тайны.

Словно в утешение к безрадостным мыслям в окне всплыло лицо – продолговатое, скуластое – в два раза длиннее обычного. Под густыми бровями горели черные глаза, растянутый рот обнажал желтые, в пятнах кариеса, зубы размером с волчий клык. С макушки беспорядочными патлами до колен свисали темные волосы. Они слегка прикрывали голое, непомерно высокое тело, что согнулось в три погибели, заглядывая на первый этаж. Тонкие, когтистые пальцы, грудная клетка и дряблый живот были вымазаны засохшими пятнами крови. Существо – женская особь, если судить по растянутой груди, похожей на бабушкин шарф – улыбалось, и улыбка эта не сулила ничего приятного.

Вытянутое лицо прижалось к окну, бледной луной повисло во мраке. Рада могла разглядеть каждую морщинку, каждое пятно на грязной коже. Она узнала гостью. Почудился даже смрадный запах немытого тела, который никак не мог проникнуть сквозь закрытую раму. Хищные пальцы великанши легли на стекло, подушечки прилипли, словно присоски. Существо осматривало Раду с плотоядной улыбкой хищницы. В уголке сухих губ копилась слюна.

Рада открыла рот, чтобы закричать, но издала лишь хрип. Да и кто придет на помощь в пустом доме? Григорий, едва услышав зов, выглянет в окно и махнет рукой. В лучшем случае – мысленно пожелает удачи и проверит замки. Нет, каждый сам за себя, и сейчас Рада понимала это четко как никогда. Она схватила вилку со стола и вытянула вперед в надежде, что существо примет жест за угрозу.

Однако великанша исчезла.

Слабый свет бра высветил пустой газон, а на нем – нечто черное, мешковатое, в комках грязи и сухих листьях. Рада подумала сперва, что существо притащило ей иссохшую тушку медведя, но затем заметила рукава, торчащие в стороны. Шуба. Женщина-переросток принесла ей шубу и положила перед домом. Зачем? Утешение за убитую сестру, в чьей крови убийца испачкала руки? Но разве желание утешить присуще убийцам?

Рада выключила свет и надолго задумалась. Пусть существо не убило ее, но знало, где она находится, и явно чего-то хотело. Быть может, помучить перед смертью, мелькая жуткой вытянутой мордой.

– Не дождетесь, – процедила Рада.

Она прождала полчаса, ходя на цыпочках по комнатам и ведя слежку за двором. Пес Григория заходился от лая, его цепь громко звенела. Сквозь разбитое окно спальни по полу разливался ветер, и Рада никак не могла согреться. Холод заполнял дом, размывая границу между жилищем и улицей.

Рада укуталась в шарф, натянула шапку на макушку, надела куртку. Последним штрихом стала дорожная сумка, что оттянула плечо. Когда Рада вышла на крыльцо, из-за рваного облака выплыла Луна и осветила пустынный двор. Слева, со стороны ближайших стволов, послышались шорохи. Рада не стала оборачиваться и ускорила шаг, боясь, однако, перейти на бег. Кто знает – быть может, эти существа реагируют на движение, как дикие псы.

На стене автоматически вспыхнул холодный глаз светильника, когда Рада поднималась по ступеням. После короткого стука Григорий открыл. Он глядел хмуро, но как будто не удивился визиту.

– Помогите мне, – с порога выдала Рада.

Мужчина медленно склонил голову набок, заглядывая ей за спину. Вздохнул.

Сбоку слабо тявкнул пес, заметив что-то в темноте. Он убежал в будку и тонко, жалобно заскулил. С сухого куста малины вспорхнула птица, и Рада наконец обернулась.

В двадцати метрах от них, на противоположном конце двора, высилась фигура. По росту и худощавости она могла сойти за дерево, среди которых стояла, если бы не блестящие глаза размером с яблоко и мантия волос, трепещущая на ветру.

– Пришли-таки? – Григорий покачал головой. – И чем вы им не понравились?

Они ехали в тишине уже сорок минут. Чернота салона скрывала напряженные лица и поджатые губы. Рада полулежала на заднем сидении, вжавшись в кресло. Темнота ночи и тонированные стекла скрывали ее от посторонних глаз и слегка ослабляли тревогу.

Рада следила за плотной стеной деревьев, что проносилась мимо вперемежку с фонарями. К счастью, их никто не преследовал и густой лес стоял неподвижно и тихо. Глядя в спину Григорию, Рада вспомнила, как долго пришлось умолять мужчину отвезти ее домой. В конце концов, она пообещала заплатить ему сорок пять тысяч: за услуги таксиста и за сломанное окно. Для ее кошелька сумма была внушительной, но лучше голодать в четырех стенах студии на Лиговском проспекте, чем провести следующие двадцать четыре часа на прозекторском столе.

Она не успела попрощаться с матерью, не сказала ничего отцу. Родителям не грозило то, что настигло дочерей, а значит, они бы ее не поняли.

Окруженная темнотой и спокойствием ночи, Рада прокручивала в голове прошлогоднюю встречу на дороге и без конца пыталась понять, где они с сестрой ошиблись, в какой момент подписали смертный приговор, какие правила нарушили. Она решила, что великанша, которая забрала парня-переростка год назад и вновь пришла этим вечером, была его матерью. Интервью профессора натолкнуло на вывод. И Злата, и Роман, да и она сама касались переростка. Должно быть, мать решила, что попутчики хотели забрать ее сына, а этот недоумок не смог или не стал объяснять, что брел куда глаза глядят, ведомый исключительной тупостью. Или половым инстинктом? Последняя догадка сразу показалась верной. Рада вспомнила налитый кровью орган с набухшими венами, слюнявую улыбку… Лучше бы Григорий не рассказывал ей о лишенных чести женщинах. Лишь за это можно было с чистой совестью поджигать чертов лес вместе с дьявольским отродьем.

– Может, подружиться хотела? – подал голос Григорий. Похоже, он, как и Рада, всю дорогу раздумывал. – Раз шубу подарила. Наверняка моей бабки…

– Эта тварь насадила сестру и ее жениха на ствол дерева, как шашлык. Своими руками вырвала из комнаты. Хотите сказать, этой суке вдруг стала нужна подруга для чаепития?

Григорий пожал плечами и замолчал. Рада закрыла глаза. Думать больше не хотелось, только мечтать о спокойствии. Она представляла, как едет в шумном вагоне метро, гуляет по оживленному Невскому, пьет ромашковый чай на крошечном балконе – в общем, находится там, где нет места гигантам из дремучих лесов.

А еще Рада скучала по сестре, оплакивала ее той частью души, что не дрожала от страха. Злата заслуживала быть любимой, счастливой, дожить до глубоких седин и отпраздновать золотую свадьбу в кругу детей и внуков. И если бы не ее безрассудное милосердие, так и случилось бы. Но Злата мертва, а Раде, несмотря на тревожность и горе, придется обхитрить судьбу. Ничего, подумала она, родители еще погуляют на свадьбе дочери. Белая полоса обязательно вернется, замаячит за ближайшим поворотом…

– А это что такое? – воскликнул Григорий.

Рада резко открыла глаза и всмотрелась вдаль. Впереди, ровно на середине однополосной дороги, выросла фигура. В сумраке ночи ее можно было принять за потухший фонарь, если бы не отсвет фар в черных зрачках.

– Объезжайте! – закричала Рада.

– Узко, не объехать…

– Тогда давите!

Из гущи леса на дорогу стали выходить и другие исполины – дюжина мужчин и всего пара женщин. Они неторопливо, но уверенно двигались к фигуре в центре, вставали стеной за рослой спиной. Издалека могло показаться, что ожили сосны и, вырвав с мясом родные корни, тронулись с места.

Оставалось не больше пяти метров до столкновения, однако исполины не отступали. Они вперили твердый взор в мчащийся на них автомобиль, стиснули кулаки и крупные челюсти. Их нагие грязные тела сливались с чернотой ночи, а патлатые путаные волосы – с ощетиненными, точно сороконожка, хвойными ветками.

– Нужно развернуться! Они не уходят! – закричала Рада.

Внезапно для нее машина остановилась. Григорий отпустил педаль тормоза, но продолжал напряженно сжимать кожаный руль. Он о чем-то напряженно думал, и его сосредоточенный взгляд бегал то влево, то вправо по приборной панели.

– Это был дар, – сказал он задумчиво. – Конечно. Дар сватовства.

– Что? О чем вы?

Рада мельком взглянула на Григория, но быстро отвернулась и уставилась в заднее стекло. Ее колени дрожали, но сознание сохраняло трезвость. Если выскочить из машины и прыгнуть в овраг, размышляла она, появится шанс затеряться в чаще, а позже – добраться до поселка. Злате удалось сбежать в первый раз, получится и у нее.

Рада поставила телефон на беззвучный режим, чтобы случайное уведомление не выдало ее, и стиснула ручку двери. Мышцы ягодиц напряглись, готовые к побегу.

На капот машины что-рухнуло. Рада повернула голову. Длинные руки, будто трещины в сухой земле, пересекали лобовое стекло, пыльный капот царапала копна черных волос, острые когти скребли по металлу. Опустилось и заглянуло в салон вытянутое женское лицо, которое Рада не спутала бы с чужим. Рот великанши-матери приоткрылся в надменном оскале.

– Выходи, – прошипел Григорий. Он обернулся и нервно заморгал. – Выходи! Они и меня убьют!

Не успел он договорить, как вторая пара тонких, как ветки, рук опустила на капот то, что Рада приняла сперва за мешок земли. Она наклонилась вперед и озадаченно присмотрелась. Из груди на свободу вырвался крик, но Рада поспешно запечатала его ладонями. На машине, в комьях грязи, лежало то, что, очевидно, некогда было человеком. Желтовато-бурые кости, тонкие и толстые, целые и сломанные, беспорядочной мешаниной лежали в шерстяном мужском пальто, чей цвет едва угадывался. В центре груды высился череп человека с насквозь проломленной лобной костью. Из его челюсти торчало три зуба.

– Боже… – прошептал Григорий.

– Что это? Чего они теперь хотят?!

– Это свадебный дар, – объяснил мужчина. Его покрасневшие глаза влажно блестели. – Они принесли останки дедушки, чтобы я отдал им тебя. Я узнаю пальто старика из тысячи. Наконец-то похороню по-человечески…

– Нет, Григорий, прошу вас…

– Как ты не понимаешь, – грустно ответил мужчина, – они без тебя не уйдут, а вот я еще могу выжить.

Он дернулся и за секунду распахнул заднюю дверь. Чьи-то крепкие пальцы тут же вытянули Раду из салона, закинули на жесткое плечо и бегом понесли в чащу. Скрипнули шины, и машина Григория вместе с мертвецом на капоте исчезла. Свет фар еще мелькал сквозь стволы, но вскоре исчез.

Очертания леса утонули во мраке. Рада больно билась о ветки, лишенная возможности видеть и уворачиваться. Сосновые иглы, будто звериные когти, царапали лицо, набивались в рот и ноздри. Она кричала, била похитителя по спине, кусалась. Однако тот держал Раду крепко и терпеливо сносил увечья, а может, и вовсе их не замечал. В руках четырехметрового гиганта она была не больше, чем визжащей шавкой.

Исполины двигались шумно, шелестя травой и листьями, но не обмениваясь словами или звуками. Куда они шли и как отыскивали путь в темноте – оставалось для Рады загадкой. В нос просачивался запах грязных, зловонных тел, и ее замутило. Когда глаза привыкли к мраку и разглядели ветви, стволы и голые спины существ резче, она разглядела впереди небольшую поляну, на которую они вскоре вышли. В окружении высокой пожухлой травы стоял массивный плоский камень, шириной с человеческий рост. На нем лежала толстая звериная шкура и сухие стебли полевых цветов.

Интуиция подсказала Раде, что на этом нехитром ложе она найдет свою смерть.

“Жертвоприношение, – в панике подумала Рада. – Эти дикари убьют меня и сложат по частям в мою же куртку, как дурачка-профессора”.

Она завертела головой, выискивая пути к отступлению. Когда она вырвется, решила Рада, то помчится в высокие заросли, откуда слышался тонкий шепот воды. Если идти вдоль речки, объяснял ей в детстве дедушка, придешь прямиком к людям.

Возле камня исполины остановились. Последние клочья облаков, точно по заказу, разлетелись в стороны, выпуская яркие звезды подсветить зловещие тени.

Рядом с Радой встала великанша-мать.

– О-хим-да-на, – по слогам приказала она сородичу, что держал пленницу.

Исполин опустил Раду на камень. Два его товарища молчаливо вышли из толпы. Один из них крепко, точно булыжником, прижал к холодной влажной шкуре ее лодыжки, второй принялся неумело стягивать куртку, джинсы и кофту, едва не свернув девушке шею. Рада брыкалась, угрожала матом, звала на помощь. Исполины не обращали внимания на крики, лишь птицы в чаще отзывались тревожной беспомощной трелью.

Через минуту Рада мерзла на осеннем ветру в одном нижнем белье, пригвожденная четырьмя конечностями к камню. Ее одежда затерялась в примятой траве по обе стороны от жесткого ложа. Холод сжимал мышцы и челюсть крепкой хваткой, лишая последней воли к протесту.

– Отпустите, пожалуйста! – заплакала Рада. – Я заплачу́! Дары, дары! – добавила она, надеясь, что профессор научил безмозглых тварей хотя бы этому слову.

Мольба сменилась отчаянием, когда над лицом склонилась великанша. Ее сухие волосы набились Раде в рот, защекотали веки и шею. Проворные узкие пальцы стянули трусы, оставив на коже зудящие царапины. Рада закричала.

Великанша выпрямилась, обвела довольным взором бледное тело.

– Ва-рухи-и-на! – гаркнула она, повернувшись к лесу.

Ее сородичи замерли, ожидая чего-то. Рада заерзала сильнее, надеясь сбежать, пока исполины отвлеклись, но лишь спустила на землю шкуру. Голые ягодицы и спина прижались к ледяному камню. Раде показалось, что она лежит в снегу на вершине скалы, откуда вот-вот скатится и разобьется вдребезги.

Ближайший кустарник зашевелился, колючие ветви раздвинулись. На поляну вышел новый самец, на две головы ниже сородичей. Его красные, усеянные прыщами щеки с жидкой черной порослью выделялись даже в сумраке. Самец был щуплым, шагал неловко, а его чуть раскосые глаза казались бестолковыми даже для такого примитивного существа, как пиру.

Рада мгновенно узнала переростка. Узнал ее и он. Непомерно длинный мужской агрегат, похожий на ножку стула, поднялся к животу при виде распростертой на камне пленницы. Мать-великанша нагло рассмеялась, сородичи подхватили горделивый смех.

Рада всхлипнула. Когда незнакомец подошел ближе, глуповато улыбнулся и лег сверху, она закрыла глаза, уверенная, что больше никогда их не откроет.

– Отпустите меня… Пожалуйста… – прошептала она напоследок.

– Мо-я же-на, – громко, по слогам проговорил незнакомец и расплылся в улыбке. Из его рта пахну́ло гнилыми зубами и кровью.

Переросток прижался горячим телом к холодной девичьей коже и резко вошел. И звезды, что отражались в ее серых глазах, померкли.

Из-за верхушек сосен вырвалась Луна и осветила усыпанную листьями бурлящую реку. Пара зеленых совиных глаз уставилась с ветки на одинокую путницу, что через силу брела к водоему. Ее тонкие бледные ноги блестели от крови, руки безжизненно болтались, бессмысленный взгляд плутал, а голая израненная кожа не замечала ветра. Когда путница подошла к реке, то на минуту закрыла ладонями лицо, стирая с щек остатки слез. Затем она опустила правую ногу в реку, пошатнулась от бурного течения, но быстро обрела равновесие.

– Река… к людям… – пробормотала она неслышно и погрузилась с головой под воду.

Обратно всплывать путница не стала.

Горюшко

“Горюшко ты мое, горе луковое”, – часто говорила ему мать. Ее усталые, в кружеве ранних морщин глаза при этом сужались, будто она готовилась заплакать вопреки улыбке. Будто она уже тогда знала, сколько женщин – молодых и не очень – утонут в бездонных глубинах невинных сыновних глаз, так похожих на ее, но лишенных совести.

И почему он вдруг вспомнил о матери? Жаркое солнце грело кожу, за спиной ласково шептались волны, а он вдруг помянул покойницу…

Ах, да. Удивительно, но так же, как в детстве мать, сейчас на него смотрела собеседница, едва знакомая женщина. Вместо привычных увлеченности, восхищения, огонька страсти, которыми горели глаза его спутниц, в умудренном взгляде новой знакомой читалось нечто незнакомое, тревожное. Пренебрежение? Насмешка? Заносчивость? Лев будто столкнулся с неведомым зверем и не понимал, как себя вести.

Они познакомились полчаса назад, на закате. Раздраженный Лев широким шагом вышел из бунгало. Очередная ссора с пассией: для него – Наденькой, для других – Надеждой Петровной, женой столичного банкира.

По правде говоря, Наденька порядком приелась Льву, и ее опухшее пьяное лицо в неряшливых разводах туши больше не вызывало жалости, а просило хорошей взбучки. Однако Лев был не из тех, кто поднимал на женщину руку, пусть это могло быть единственным, что заставило бы ее “собраться”. Он уже взял с любовницы, что хотел: украшения, дизайнерскую одежду, отдых за границей и, конечно, заметно “раздобревший” счет на карте . Он все чаще разглядывал богатеньких туристок на пляже, все меньше проводил время в бунгало и равнодушно отводил каменный взгляд, когда сорокашестилетняя “Наденька” рыдала и клялась наглотаться успокоительных, если он ее бросит.

Как и воспоминания о матери Лев прогнал прочь мысли о постылой любовнице. Сейчас его интересовала другая.

Полноватая женщина, слегка за пятьдесят, одиноко сидела в пляжном кафе за столиком и глядела на чистые воды моря, розовые от заката, когда Лев к ней подсел. Незнакомка на чистом русском представилась Элен. Лев и сам нередко величал себя за границей Леонардом, желая подчеркнуть свою исключительность и статус, однако его смазливому лицу подходило любое вычурное имя, в то время как Элен (а на деле какая-нибудь Елена Семеновна Чаплышкина, подумал Лев) с ее узкими бурятскими глазами, которые едва могли что-то разглядеть, тонкими губами и широким носом, настаивая на чужестранном имени, казалась смешной и нелепой.

И все же у Елены (или Элен, если угодно) деньги несомненно водились. С ее дряблых рук свисали нити золотых браслетов толщиной с мизинец, на толстых пальцах сверкали драгоценные камни, а со складок потной шеи ниспадала и тонула в вырезе майки россыпь жемчужных нитей.

“Безвкусица”, – в который раз подумал Лев. И тем не менее эта несуразная женщина манила его – легкой, быстрой победой и кошельком.

– Значит, вы у нас трейдер, – подвела итог Элен, выслушав неправдоподобно долгий и детальный рассказ Льва о себе – выдумку от начала до конца. Лев уловил в ее низком голосе насмешку и неприятно удивился.

– На криптовалюте сейчас можно хорошо “навариться”, – продолжил он как можно скромнее. – Правда, свои риски тоже имеются.

Он говорил эти фразы-приманки женщинам, которым хотел понравиться, не меньше двух десятков раз. И каждый раз те “клевали”. “ Этот парень красив, богат, успешен, – читалось на их влюбленных лицах, – так еще и храбр, как царь зверей!” И к тому моменту, когда Лев якобы неожиданно и бесповоротно терял на скачке акций свое состояние, сердобольные спутницы без сомнений протягивали руку помощи.

Однако Элен смотрела на него отстраненно и молчала, молчала. Лев почувствовал, как в груди с болью откололась песчинка с постамента его непреложной самоуверенности. Он еле заметно вздрогнул, несмотря на жару, и нахмурился. Под тяжестью пристального взора женщины по коже расползался мороз.

“Глядит, будто видит насквозь, – подумалось Льву. – Почему тогда не гонит?”

Кем-кем, а уж навязчивым Лев бы себя не назвал. По обыкновению спутницы в любой точке света выстраивались в очередь, лишь бы урвать приватный вечер. Так в чем же дело? На его лице появились первые морщины? Загар лег неровно? Набухли мешки под глазами?

Или Элен не такая набитая дура, как все прочие?..

Лев тихо вздохнул. Вот к чему он пришел. В самом центре райского уголка, среди белоснежных пляжей и небесно-голубых лагун его ждала лишь зареванная, “скисшая” рожа любовницы да хладнокровное лицо новой знакомой. И ведь Элен его даже не слушала. Все время, что Лев сочинял небылицы о прошлом, она глядела куда-то вдаль, погруженная в тяжелые мысли.

Лев поднялся, задвинул стул. В сандалии набился песок.

– Простите, что потревожил ваше уединение. Приятного вечера.

Элен прищурилась. Тонкая улыбка смягчила бесцветные губы.

– Вечер действительно приятный. Есть в вас что-то… Пройдемся?

Они дошли до конца острова, куда от природной лености Лев еще не забредал. У кромки моря в россыпи полусонных пальм растянулась роскошная вилла, равной которой в деревне не нашлось. Однако дом будто был мертв. Широкие окна и двери не подавали ни признака жизни. Бетонное нутро не грели лампы, наружность не освещали фонари. Лишь по стеклу жидкими красками расползалась вечерняя синева.

Элен уверенной походкой двинулась к воротам. Лев дошел до края насыпной дорожки и остановился. Словно бездыханный великан, вилла печально взирала пустыми глазницами в чернильное небо, куда утекла ее душа.

– Ты идешь? – подала голос Элен.

Лев молча обернулся к густым зарослям и прислушался. Сверчки сегодня словно обезумели. Их оглушительное стрекотание наводняло тревогой бескрайнюю ночь.

Должно быть, у тощих тварей брачный сезон, подумал Лев. Он не удосужился разобраться в повадках местной фауны. У тому же в тишине, вдали от шумной, под завязку заполненной туристами деревни любые звуки казались громче.

На террасе за домом вспыхнул мягкий свет, и Лев, точно блуждающий во мраке мотылек, двинулся на вспышку.

Когда он подошел, Элен лениво покачивалась в кресле-качалке, отталкиваясь ногой от пола. При каждом движении ее кожаные сандалии ворчливо скрипели. Напротив нее, окруженный по периметру подсветкой, монотонно гудел широкий бассейн. Его прозрачные голубые воды манили прохладой.

– Поплаваешь? – предложила Элен, будто прочитав его мысли.

Лев усмехнулся:

– Какому гению пришло в голову строить бассейн в паре метров от моря?

– Ты предпочел бы сейчас поплавать в море? – безмятежно спросила Элен.

Лев покачал головой.

– Тогда залезай, дружок. Ты наверняка вспотел, пока мы шли.

Элен приторно улыбнулась, ее черные радужки скрылись за веками. В расслабленной позе женщины читался дружелюбный настрой, и все же она казалась мало похожей на ту, кто приводит в дом первого встречного.

Лев стянул с себя и опустил на лежак джинсовые шорты и плавки. Губы Элен растянулись в улыбке. Она следила за Львом, как кошка за заплутавшей мышью.

– Знаешь, ты очень красив. Преступно красив.

Лев грациозно опустился в воду и голышом поплыл к Элен. В голове настойчиво мигал красным огоньком вопрос: почему он весь вечер плетется за этой молчаливой, надменной толстухой, к которой его даже не тянуло? Конечно, он любил быть в компании богатых женщин, любил чувствовать их неуверенность в себе, все возрастающую с каждым годом, и был рад компенсировать их печали вниманием в обмен на мирские блага. Однако Элен явно не сомневалась в себе и вряд ли нуждалась в альфонсе, пусть даже столь молодом и привлекательном. Так чего же она хотела?

– Знаешь, львенок, я весь вечер думала, какой подарок преподнести тебе первым.

Пустые тревоги и едкие мысли растворились в прозрачных водах бассейна. Богатая тетка поняла его правильно.

– Что скажешь, если я приведу на разговор твою мамочку?

Лев опешил.

– Я давно совершеннолетний, красавица, если ты об этом, – хохотнул он и отчего-то поежился. – Хочешь поиграть в мамочку?

 Элен сладко улыбнулась.

– Еще как. Александра Ивановна, правильно?

В желудке у Льва засосало. В бассейне будто стало холодно.

– Вы… Вас прислал кто-то из бывших?

Элен прикрыла глаза. Складки на ее лице расслабились, губы что-то зашептали. Толстые пальцы сжали крупное кольцо с печаткой.

Лев подумал, что пора высказать Элен все, что он о ней думал, и пойти домой, но в ту самую секунду за углом дома скрипнуло колесо инвалидной коляски.

– Она долго и мучительно болела, – пробормотала Элен, не открывая глаз, – пока ты отдыхал в Куршевеле с женой депутата. Мать тогда много чего тебе хотела сказать. Не успела.

Скрип вращающихся железных колес по песку нарастал. Лев с тревогой подплыл к бортику, готовясь в любую минуту «делать ноги».

Властный голос Элен остановил его.

– Не торопись, львенок. Разве тебя так учили? Уйдешь и не скажешь маме “привет”?

Из-за дальнего угла дома показалось колесо. Голубая подсветка бассейна черкнула по спицам и отразилась в мутных белках женщины, что сидела в кресле. Ее тонкие, почерневшие руки крепко стискивали и вращали колеса. Сухое серое лицо искажала гримаса злобы, на губах пузырилась слюна.

– Значит, вот каким ты стал, “сыночек”? – с издевкой прохрипела мертвая мать. – Берешь одну, другую, высасываешь кровь – и в расход?

Покойница злобно скрипнула зубами и направила кресло к сыну.

– Как вы… – фальцетом начал было Лев, но Элен звучно его перебила:

– Динь-динь! Другая гостья спешит на огонек. Позовем ее вместе? Степанида Петровна!

Лев прижался ледяной спиной к склизкому бортику. Страх грядущего мешал пошевелиться.

В пустой вилле что-то яростно звякнуло. В глубине дома послышался мучительный плач.

Элен сложила руки на груди и ухмыльнулась.

Через мгновение входная дверь с грохотом распахнулась. Из густой темноты на террасу выползла женщина в сорочке. Ее обесцвеченные волосы падали на лоб сальными патлами, бледные руки в глубоких порезах стискивали кухонный нож. Тонкие пальцы с поломанными ногтями оставляли на досках кровавые следы.

– А вот и жена депутата собственной персоной. Жалкое зрелище, не так ли? Ты променял ее на позабытую миром певичку, по совместительству – лучшую подругу.

Лев задержал дыхание и замер. Быть может, он бредит или видит кошмар? Значит, нужно подождать. Как только он испугается так, что сердце сделает сальто, а кишечник в голос забурлит, мозг подаст сигнал и тогда…

Тусклый свет террасы упал на белесую голову. Степанида Петровна подняла бескровное лицо. Никто и никогда за двадцать шесть лет не смотрел на Льва со злостью, сравнимой по силе с этой. Разъяренные зрачки в плетении лопнувших капилляров неотрывно глядели на замершую в бассейне фигуру, синие веки не моргали.

– Покончила с собой. Какая жалость, – притворно вздохнула Элен. – Зайка, скажешь что-нибудь нашему львенку?

Вместо слов покойница, точно гигантская ящерица, шустро подползла к кромке бассейна и нырнула в воду.

Подсветка бортиков резко погасла. Лев с тревогой уставился вниз, пытаясь разглядеть дно и то, что на нем затаилось.

За спиной скрипнуло ржавое колесо.

Лев отшатнулся, когда сухая, будто кора дерева, рука матери прикоснулась к его шее. Он отпрянул в сторону, пока пальцы не успели намертво стиснуть горло, и кролем поплыл к лестнице.

– Уже уходишь? – удивилась Элен. – Оставишь любимых дам в одиночестве? Потерянное поколение… А как же Маша? Про нее не забыл?

Под водой цепкая ледяная рука схватила Льва за щиколотку. Лев в ужасе задергался, закричал. Он отчаянно пытался высвободить ногу, вытягивая торс и барахтаясь в воде, как раненая рыба, но хватка мертвой любовницы была крепче наручников.

– Ты… не имеешь… права! – в отчаянии закричал Лев, захлебываясь. – Кто ты… такая, а? Думаешь… все можно?!

Поверхность воды за его спиной покрылась пузырьками. Позади медленно всплывал черный бугорок.

– Что тебе нужно? Деньги? Связи? Секс? Назови… цену!

 Элен безрадостно усмехнулась.

– Цену назовут они.

Чьи-то липкие пальцы коснулись плеча Льва. В то же мгновение ледяные цепкие руки на дне выпустили его ключицу.

Лев заметил, что вода в бассейне помутнела. В нос набился запах тины и болотной жижи. Ноги, к животному ужасу Льва, нащупали песчаное дно, усеянное липкими водорослями.

Он медленно обернулся.

Напротив него в холодной стоячей воде стояла девушка. Лев узнал ее даже сейчас, спустя восемь лет. Длинные черные волосы, ободок с бабочкой, желтое платье в горох. А вдобавок ко всему – распухшее синее лицо, закатившиеся зрачки и мутная пена на губах…

Маша.

Сердце горько заныло.

– Твоя первая жертва, – пояснила Элен. – Ты ведь ее вроде как любил?

Лев, дрожа, кивнул.

– Только ты уже тогда знал себе цену. Мальчик-красавчик, мальчик-любимчик! Девочка из бедной семьи не ровня, верно? Надо было найти кого-то популярнее, богаче…

Маша молча сделала шаг вперед.

– Например, ее тетка, – продолжала Элен. – Уж та-то была достойна внимания. Свой магазин, квартира, машина… А любовь – дело наживное. Так ты тогда думал? Ну что, нажил?

Голос Элен охрип от натуги.

Маша неторопливо шагала к Льву. На ее серые белки налипли мухи.

Бортик больно врезался в спину Льву. Сейчас или никогда. Лев сжался, напрягся, готовясь резким движением повернуться и выпрыгнуть на доски.

– Бедная Маша… Не смогла пережить предательство. А ты даже не пришел на похороны. Уехал. С глаз долой, из сердца вон, так ведь?

Кресло под Элен скрипнуло. Краем глаза Лев заметил, как она распрямилась и встала.

– Наверно, стоит сказать “прости” на прощание? Прости, львенок, не сдержалась. Посидела с тобой рядышком, послушала мысли, поглядела прошлое и поняла, что дар мой доброму делу послужит. Всех звать я не стану, не переживай. Да это и не нужно. И так несладко придется, уж поверь…

Элен подошла к стене у входной двери и щелкнула выключателем. Последний свет на террасе погас, вилла погрузилась в равнодушную темноту. Лев с трудом различил, как крупный женский силуэт исчез во мгле, шаркая подошвой.

В ту же секунду болезненная резь в промежности обожгла кожу и заставила согнуться. Ледяная, смрадная жидкость заполнила нос, уши и глотку, метя в легкие. Не дав передышку, острие полоснуло по шее.

Лев попытался закричать, но понял, что не может вдохнуть.

Где-то сбоку скрипели спицы инвалидного кресла и злобно рокотал материн голос:

– Горюшко! Горе луковое!..

Лев беззвучно заплакал, чувствуя, как из ран вместе с кровью вытекает жизнь. Новый удар лезвия пришелся на живот, и он с недоумением почувствовал подушечками пальцев скользкие петли кишечника. Лев устало закрыл глаза и приготовился умирать.

Смерть настигла его через мгновение, но перед тем, как исчезнуть в забвении, он ощутил на щеке еле заметное касание, будто мимо проплывала травинка. Лев приоткрыл бессильные веки и увидел в сантиметре от себя мертвое лицо Маши. Она нежно поцеловала его бескровными губами и провела распухшей рукой по волосам.

“Любовь исцелила прошлое, – будто говорила она, – теперь мы вместе, мы квиты. И все стало так, как и должно быть”.

Лев еле заметно кивнул и отключился, но перед этим с поразительной четкостью подумал: “Чертова Надя, чтоб ты сдохла…. Так и знал, что надо было выбирать сестру…”

И откроется дверь

Все началось во вторник, с открытой двери. Мама Саши, Антонина Петровна, пошла ночью в ванную комнату и растерянно уставилась на пустой чернильный проем. Тяжелая железная дверь в квартиру была широко распахнута. Нудный гул подъездного щитка и вой сентябрьского ветра эхом залетали в квартиру.

Щелкнул выключатель, и растрепанная голова Антонины Петровны появилась в спальне дочери.

– Ты, что ли, дверь не закрыла?

Саша с трудом разлепила один глаз и не сразу поняла, в чем дело. Она вернулась со смены два часа назад и после позднего ужина без чувств рухнула на постель.

– Какую дверь? – пробормотала она в подушку.

Мать что-то ответила, но Саша уже снова спала.

Ситуация прояснилась утром. Наспех проглатывая кашу с гренками, Саша глядела на мать и хмурила лоб.

– Дверь была открыта? – переспросила она.

– Да! – воскликнула Антонина Петровна и округлила глаза. – Ты, видимо, защелку не задвинула, и дверь от сквозняка открылась. А я иду мимо, в одних трусах и майке. Хорошо хоть, света в подъезде не было, никто не увидел.

Саша задумчиво вытянула шею и поглядела в коридор, где виднелся серый прямоугольник массивной железяки.

– Закрывала вроде… – промямлила она.

– Может, ограбить нас хотели, – беззубым ртом прошамкала бабушка, Тамара Матвеевна.

Антонина Петровна зачерпнула ложку каши и аккуратно приземлила ее матери в рот.

– Все может быть. Слава богу, обошлось. Но дверь теперь сама буду проверять.

Саша взглянула на часы, что висели на старомодных обоях в цветочек, и побежала одеваться. Смена в торговом центре начиналась через час и сорок шесть минут. Саша взяла контейнер с пюре и котлетами, попрощалась с родными и помчалась на выход, огибая небоскребы коробок с домашним скарбом. Если сегодня матери удастся разобрать хотя бы половину вещей, подумала она, передвигаться по узкой квартирке станет проще. Прошлым утром Саша повредила мизинец на левой ноге и локоть правой, прокладывая путь в ванную комнату.

Саша тряслась в душной маршрутке, а после – в переполненном метро, как заклинание повторяя про себя план на ближайших год: накопить деньги, пройти вступительные в институт, стать певицей с дипломом, завязать полезные связи, прославиться. Три месяца назад Сашу приняли на курс академического пения в

Санкт-Петербургский государственный университет, но, увы, лишь на платной основе. Средств у Саши, как и у мамы с престарелой бабушкой-инвалидом, не нашлось. Саша отчаялась и на целую неделю отгородилась ото всех в спальне, однако Антонина Петровна придумала решение: продать просторную четырехкомнатную квартиру в Приозерске, купить двухкомнатную на окраине северной столицы, скромно жить на пенсию бабушки, а Саше – работать и копить на мечту. План всех устроил. По счастливой случайности покупатель на родительскую квартиру нашелся уже через месяц. Три женщины в последний раз вытерли слезы, глядя на кирпичные стены родной хрущевки, и отправились в новую жизнь.

Мегаполис, конечно, не отличился радушием. На остановке у бабушки украли сумочку, вышитую бисером – подарок давно умершего мужа. Цены на квартиры оказались космическими и денег хватало разве что на однокомнатную. Саша ходила на собеседования с красным школьным дипломом и собирала отказы. Однако, в конце концов, все разрешилось: Саша снизила планку и устроилась кассиром в магазин одежды, Антонина Петровна отыскала скромную двухкомнатную квартиру на окраине, а бабушкина деменция помогла ей забыть о сумке. Два дня назад семейство получило ключи от нового жилища, спешно погрузило вещи в такси и с яркими надеждами на будущее въехало в район серых панельных девятиэтажек и заплеванных лестничных клеток.

Очередная рабочая смена плелась медленнее больной улитки. Саша вернулась домой на последнем автобусе, еле волоча ноги. От многочасового стояния икры гудели, будто трансформаторная подстанция. Пустынный двор и хлипкие скамейки давно скрылись в темноте. Острые ветки берез скреблись в потухшие черные окна. Тишина обостряла шум крови в сосудах.

Вдруг с крыши что-то громко рухнуло, послышался сдавленный вскрик. Мимо, тяжело дыша, пробежал полицейский. Саша сжала в кармане перцовый баллончик и вошла в подъезд.

Как и прошлым вечером, в тамбуре было темно и влажно, будто в желудке кита. Похоже, лампочки в управляющей компании были наперечет. Саша включила на телефоне фонарик и едва тут же не выронила: два огромных желтых глаза в дальнем углу горели неприкрытой злобой. Глаза моргнули и исчезли, и Саша убедила себя в том, что наткнулась на бездомного кота. Освещая путь фонариком, она стала подниматься по лестнице. Как сказали соседи, домовой лифт сломался пару месяцев назад и теперь стоял бесполезной глыбой.