Читать онлайн Плоть и кровь Эймерика

Великий инквизитор

Valerio Evangelisti

IL СORPO E IL SANGUE DI EYMERICH

В оформлении обложки использована иллюстрация Василия Половцева

Перевод с итальянского: Марина Яшина

© 1996 Arnoldo Mondadori Editore S.p.A., Milano

© 2015 Mondadori Libri S.p.A., Milano

© Марина Яшина, перевод, 2025

© Василий Половцев, иллюстрация, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

1. Заражение

Ночной Ястреб прошел вглубь подземного коридора и ногтем большого пальца начертил на двери круг. Тут же открылось маленькое окошечко, в котором появился глаз, уставившийся на гостя суровым взглядом.

– Кто? – высокий голос явно принадлежал Клекстеру.

Вместо ответа Ночной Ястреб только присвистнул.

– Пароль?

– Превосходство.

– Входите.

Ястреб и его люди один за другим протиснулись сквозь толпу в центральном зале Клаверны, где было уже не протолкнуться. Стоявшие у стен Клудд, Клалифф, Циклоп и Клокард время от времени просили окружающих потесниться и пропустить тех, кто вошел, но тщетно. У многих на белых плащах виднелись большие пятна пота. Но тяжелее всех приходилось Вампирам и Ужасам, окружившим императорскую сцену, – они были облачены в тяжелые черные одежды, а головы скрывались под капюшонами.

К Ночному Ястребу подошел Перкинс и подергал его за полу красного плаща.

– Кто это? – он показал на тучного мужчину в пурпурно-золотом платье, который что-то оживленно обсуждал с Клалиффом.

– Да ты его знаешь, – фыркнул Ястреб. – Это Сэм Грин, Имперский Маг. А тот, в зеленом, рядом с ним, – Сэм Ропер, Знатный циклоп из Клаверны 297. Фактически второе лицо Клана.

На самом деле Перкинс слышал имя этого человека, но видел его впервые. Представление об организационной структуре Невидимой Империи почти полностью сложилось у него в голове.

Вдруг Циклоп включил крест, сделанный из неоновых труб, рядом с алтарем. Голоса тут же стихли, помещение озарил красноватый свет.

Имперский маг в сопровождении сановников пересек зал и поднялся на сцену. С благоговением поцеловал флаг Конфедерации, окинул взглядом стоящих в первых рядах и протянул вперед левую руку с растопыренными пальцами. Повисла гробовая тишина.

– Братья клансмены, благородные Клыцари Ку-клукс-клана, – зазвучал баритон Мага, – я официально объявляю Клонклав Клаверны номер один города Атланты, королевства Джорджиа, открытым. Прежде чем начать, Клудд прочитает молитву.

Весь в черном, как и полагается священнослужителю, Клудд благочестиво соединил пальцы.

– Господи, милосердный и всемогущий! Благослови нас, клансменов, всегда сражаться за добро и не дай свернуть с пути истинного. Благослови нашего Императора, Имперского Мага и всех высших

сановников правительства Невидимой империи. Ты научил нас жертвовать собой и бороться за торжество справедливости. Смиренно просим помощи Твоей в делах наших, и да прославится через это имя Твое во веки веков. Аминь!

– Аминь! – согласно повторили все собравшиеся.

Ночной Ястреб, подошедший к сцене и присевший за столик, два раза ударил молоточком.

– Братья клансмены, – снова взял слово Имперский Маг, – этот Клонклав в отличии от предыдущих омрачен плохими известиями. В наши ряды проник грязный лазутчик, прислужник негров и жидов Вашингтона. Его имя известно каждому – Стетсон Кеннеди…

Перкинс вздрогнул. Оказывается, разведгруппа Клана под руководством Клоканна уже узнала его настоящее имя. Спасибо, что есть большой капюшон, под которым можно спрятать лицо и эмоции.

– Выяснить, под какой маской скрывается этот негодяй, теперь уже вопрос не дней, а часов, – голос Имперского Мага дрожал от гнева. – Нам пришлось пригласить на Клонклав только тех клансменов, в чьей вере мы не сомневаемся, и оставить без внимания недавно присоединившихся. Это неприятное, но вынужденное решение.

Перкинс вздохнул с огромным облегчением. Значит, его считают клуксером, «в чьей вере не сомневаются». Дэну Дюку, генеральному вице-прокурору Джорджии, это должно понравиться.

Добавив еще несколько угроз в адрес Стетсона Кеннеди, Имперский Маг перешел к завершающей части своей речи.

– Все это не помешает нам сейчас, в конце 1952 года, по-прежнему вершить правосудие, чем Клан занимается уже почти девяносто лет; никто из еврейских политиков не смог отобрать у нас это право. Но позвольте мне передать слово гостям, членам Клана из других штатов и округов, которые почтили уважаемое собрание своим присутствием.

Первым взял слово доктор Э. Дж. Пруитт, Великий дракон союзного Клана из Алабамы, за ним – Дж. Б. Стоунер, Клигл из Теннеси. Их речи с обилием общих фраз нагнали скуку на клуксеров, в общем-то привыкших к подобным церемониям. Более того, Стоунер осмелился высказать предложение отправить всех негров в Африку, чем немало рассердил аудиторию.

– Ну уж нет, – проворчал кто-то за спиной Перкинса. – Если все негры уедут в Африку, кто будет делать самую тяжелую работу?

Зал уже почти не слушал ораторов, когда Клифф Картер, Ночной Ястреб, несколько раз ударил молоточком и призвал к порядку:

– Прошу тишины! Сейчас на сцену выйдет особенный гость, – он указал на поднимавшегося по ступенькам человека в красно-зеленом облачении. – Доктор Ликург Пинкс, Имперский император Клыцарей Ку-клукс-клана из Монтгомери!

Перкинс впервые слышал это имя, но, взглянув на Пинкса, сразу понял: тот – человек необычный. Большинство клансменов с типичной внешностью южан, склонных к полноте, имели грубые лица и манеры, тогда как в Ликурге не было ничего от героев «Рождения нации» Гриффита [1]. Напротив – тонкие, резкие черты, острая бородка, холеные светлые усики и выразительные голубые глаза. Настоящий южный джентльмен, да еще моложе большинства собравшихся, если не считать детей. Перкинс смотрел на него с удвоенным вниманием.

– Говорят, что мы, члены Клана, ненавидим негров, – голос Пинкса оказался неожиданно хриплым. – Но это совсем не так. Мы хорошо относимся к послушным неграм, которые работают на совесть и ведут себя, как полагается. У меня самого много таких, я забочусь о них и стараюсь, чтобы они были счастливы, – вдруг голос Пинкса стал выше на октаву. – Но сегодня негры все чаще забывают свое место. Подстрекаемые евреями с Севера, они претендуют не только на право голосовать, а хотят, чтобы их дети ходили с нашими в одни школы и даже в университеты! В то же время еврейская клика не позволяет белым южанам сделать карьеру, на которую они могут рассчитывать по праву и положению!

Очевидно, у Пинкса с этим было связано что-то личное. Клансмены заинтересовались и стали слушать выступающего с большим вниманием, казалось, уже почти угасшим.

Сделав выразительную паузу, Пинкс заговорил более спокойно.

– Я биолог. Еще два года назад работал в Калифорнийском технологическом институте и считался одним из самых перспективных исследователей. Изучал врожденные аномалии негров и всякую гадость, которая есть в их крови от природы. Это не понравилось моим боссам-евреям, и профессор Паулинг, руководитель группы, вышвырнул меня. Запомните его имя. Профессор Линус Паулинг.

По залу прокатился недовольный ропот. Причиной его была не симпатия к Пинксу, казавшемуся слишком странным и чужим, а ненависть к ученым-северянам, которые здесь, на юге, смеют устанавливать свои порядки.

– Как это ни печально, но нужно смотреть правде в глаза, – продолжал Пинкс. – В наши дни биология, как и медицина, находятся под контролем евреев и коммунистов. Скоро среди врачей и ученых не останется ни одного белого протестанта-южанина, и нам придется доверить своих детей этим грязным выродкам, зараженным всеми отвратительными болезнями их рас. Поверьте мне, недалек тот час, когда нас будут лечить темнокожие доктора.

Среди слушателей снова поднялся гул – на этот раз от возмущения.

Пинкс пригладил усики, встал по стойке смирно и снова повысил голос.

– К счастью, Клан начеку и все так же, как и столетие назад, готов защищать наших женщин и детей от афро-еврейской нечисти. Именно Клан спас Юг в 1867 году. И сегодня только он может уничтожить коммунистического спрута. Вперед, Ку-клукс-клан! Пришла пора нанести настоящий удар!

Толпа с таким энтузиазмом встретила заключительные слова Имперского императора, что завибрировали стекла. К Пинксу, который под маской сосредоточенности скрывал самодовольство, подошел Маг Сэмуэль Грин и не без зависти обнял своего коллегу под звуки торжественного «The Old Rugged Cross» в исполнении Клудда. Гимн с готовностью подхватили все присутствующие.

После нескольких малозначащих выступлений собрание закончилось, клуксеры потянулись к выходу.

Речь Пинкса очень впечатлила Перкинса. Надо бы побольше узнать об этом человеке, столь сильно отличающемся от остальных. Но с такой важной персоной просто так не сведешь знакомство.

Он направился к выходу на Уайтхолл-стрит, раздумывая, не стоит ли заехать в Монтгомери, когда на помощь неожиданно пришел Клифф Картер.

– Эй, Перкинс! – Ночной Ястреб спустился со сцены и, подойдя поближе, шепнул: – Не уходи. Через полчаса Клыцари собираются в кафе Винго. Придут Имперский Маг и сегодняшние гости.

– Надо быть наготове? – глаза Перкинса загорелись, но на лице тут же мелькнула тень разочарования.

– Нет. Ни оружие, ни униформа не нужны. Мы просто поговорим.

В коридоре, убирая в шкафчик свой плащ с капюшоном, Перкинс увидел других членов опергруппы Клана, в которую его недавно приняли. Один из них, некий Нэйтан Джонс, попросил сигарету.

– Тебя тоже вызвали в «Черную гору»?

– Да, – ответил Перкинс. – Картер сказал, что туда и эти, из других штатов, придут.

– Мы же от скуки сдохнем. Подвезти тебя?

– Нет, я на машине.

Когда что-то намечалось, Перкинс должен был сообщать Дэну Дюку о месте встречи клансменов. Он остановился на Пичтри-стрит, заметив телефонную будку, которая стояла подальше от дороги. К счастью, прокурор оказался дома и сразу взял трубку.

– Я иду в кафе «Винго». Они называют его «Черной горой». Это незапланированное собрание.

– Вылазка? – забеспокоился Дюк.

– Нет. Сегодня там будут гости. Вы слышали что-нибудь о докторе Ликурге Пинксе?

В трубке повисла тишина.

– Дай подумать, – наконец прервал молчание Дюк. – Это не его выгнали из клиники за эксперименты на цветных пациентах? Но он же из Клана, который соперничает с вашим.

– Видимо, они с Грином договорились. Пинкс сидел в тюрьме?

– Нет. Он проводил свои опыты с разрешения одной госструктуры, просто руководитель его научной группы был не в курсе. Стет, мне прислать подмогу?

– Не нужно. Вряд ли там будет опасно. Хотя можешь отправить кого-нибудь записать номера машин.

«Винго» оказалось забегаловкой на востоке Атланты, открытой всю ночь. К тому времени, как Перкинс туда добрался, многие Клыцари уже заняли места за столиками, сдвинутыми вместе. Имперский Маг сидел между Имперским императором и Великим драконом Пруиттом, а перед ними стояло полдюжины бутылок дрянного бурбона. От слишком густого дыма слезились глаза, что, похоже, очень раздражало Пинкса.

– Здешний повар – крайне нахальный негр, – возмущался Маг. – Он отказался нам прислуживать – нам, клансменам!

– Почему же вы не проучили его? – поинтересовался Пруитт.

– Хозяин сказал, что ему сложно найти замену, – Маг грустно покачал головой. – Он пообещал держать этого ниггера подальше от нас.

– Я бы никогда, – презрительно задрал подбородок Пинкс, – никогда не прикоснулся к еде, которую приготовил незнакомый негр. Учитывая, носителями скольких заболеваний они являются…

Перкинс сидел в самом конце стола, между Ночным Ястребом и таксистом по имени Слим. Он заказал гамбургер и выпил пару стаканчиков, молча слушая кто что скажет.

Болтали обо всяких пустяках – чем больше появлялось пустых бутылок, тем оживленнее становился разговор. Вдруг Перкинс вздрогнул, во второй раз за сегодняшний вечер услышав свое настоящее имя.

– Если мы не поймаем этого Стетсона Кеннеди, нам придется приостановить свою деятельность, – Грин уже успел набраться и решил пожаловаться Знаменитому циклопу Сэму Роперу. – На прошлой неделе он сообщил кодовое слово ведущим радио-шоу «Супермен». Теперь над нами смеются даже дети.

– Новых людей приходит все меньше и меньше, Ваше величество, – хмуро добавил Ночной Ястреб. – Если так и дальше пойдет, скоро никто не захочет вступать в наши ряды.

Зря он это сказал. Грин не любил упоминать при гостях о слабости своего Клана, поэтому бросил на Ястреба красноречивый взгляд и сменил тему.

Прошло больше часа, прежде чем перешли к главному. Почти все это время Пинкс сидел молча и ничего не пил. Лишь сооружал на столе перед собой сложные конструкции из стаканов и столовых приборов. А когда увидел, что большинство присутствующих – и всего-то не больше дюжины – осоловели от выпивки, не смог сдержать кипящий внутри гнев.

– Я обратился к вам с просьбой о помощи, но до сих пор не получил ответа! – прошипел он, глядя на Грина. – Это означает отказ? – его голос звучал еще более хрипло, чем обычно.

– О, я совсем забыл, – смущенно отозвался Имперский Маг. – Напомните, о чем именно вы просили?

– Для начала о том, чтобы здесь перестали курить и открыли окна. Или я хочу слишком многого?

Изумленный Маг кивнул Ночному Ястребу. Тот, ворча себе под нос, отправился открывать единственное окно, которое выходило не на улицу.

Немного успокоившись, Пинкс уставился на Грина своими фарфоровыми глазами.

– Если не ошибаюсь, Батон-Руж – это ваша территория.

– Да, единственный наш район в Луизиане, если не считать Новый Орлеан, – нахмурился Имперский Маг. – А в чем дело?

– Здесь слишком много народу, – процедил сквозь зубы Пинкс, оглядываясь по сторонам. – Я просил вас о личной встрече, а вы притащили меня на вечеринку, – низкий голос выдавал его ярость.

– Я предполагал, что в вашем деле понадобится помощь моих людей. Потому и позвал их сюда.

– Мы можем поговорить наедине?

– Да, конечно. В моей машине.

– Тогда чего мы ждем?

Раздраженный Грин поднялся и вышел вслед за Пинксом. Прошло почти двадцать минут; Клыцари убивали время, допивая бурбон. Перкинс болтал с водителем такси, пытаясь выведать хоть что-нибудь полезное.

– На следующей неделе мы разберемся с парочкой профсоюзных активистов, которым не дает покоя лесопилка Кастаньо, – у Слима заплетался язык. – А потом займемся темнокожими таксистами, которые, несмотря на закон, возят белых женщин. Одного из них я знаю лично, и он дорого мне заплатит.

– А причем тут Батон-Руж? – рискнул спросить Перкинс.

– Понятия не имею, даже не знаю, где это. С чего вообще Маг слушает какого-то молокососа?

– Ну, он Имперский император Монтгомери, – заметил Клыцарь по имени Микс.

– Там Клан очень маленький, – вмешался Ночной Ястреб, явно раздосадованный тем, что Грин не взял его с собой. – Пустая трата времени.

Наконец вернулся Имперский Маг, один. Он был очень взволнован. Сел, схватил бутылку, обнаружил, что она пуста. Нетерпеливо махнул рукой и крикнул:

– Выпить! – потом прошептал, медленно выговаривая каждое слово. – Боже мой… Этот Пинкс точно псих.

– Что-то случилось, Ваше величество? – участливо поинтересовался Ночной Ястреб.

– Случилось?! Не то слово! – Грин встал, не дожидаясь, пока ему принесут бурбон. – Только давай об этом не здесь. Отвези меня домой.

На какой-то миг Перкинс испугался, что больше ничего не узнает, но быстро нашелся:

– Не подвезете? У меня машина барахлит.

– Перкинсу можно доверять, – кивнул Грину Ночной Ястреб.

– Ладно, – согласился Имперский Маг, направляясь к двери. – Только пошевеливайтесь.

Троица вышла, оставив в кафе клуксеров, которые допивали последний бурбон. Поначалу Грин молчал, но когда Ночной Ястреб свернул на Айви-стрит, не смог сдержать раздражения:

– Вот придурок! Я думал, он хочет договориться о слиянии кланов. А у него, оказывается, просто крыша поехала.

– Чего ему надо? – спросил Картер.

– От нас? Чтобы мы позволили ему кое-что сделать в Батон-Руж. А собирается он, ни много ни мало, устроить там эпидемию!

Перкинс вздрогнул.

– Вы шутите, Ваше величество? – спросил Картер, поворачиваясь к Магу.

– Если бы. – Грин устало откинулся на спинку сиденья. – Он говорит, что есть болезнь, которой болеют только черномазые, и у многих из них она уже в крови. Хочет воспользоваться этим, чтобы устроить бойню.

– Наверняка врет, – проворчал Картер.

– Он показал мне фотографии больных негров. Кошмар какой. Глаза выпучены, сосуды на лицах толстые, как веревки. Везде кровь. От этой болезни разрываются вены, не знаю почему. Но после такого мне долго кусок в горло не полезет.

– Ну, неплохо бы и местных черных немного проучить, – нахмурился Ночной Ястреб.

– Ты не понял, – пожал плечами Грин. – Пинкс не собирается исправлять негров. Он хочет, чтобы они все сдохли – те, кто живет к югу от Батон-Руж.

– Но почему Батон-Руж? – с трудом сглотнул Перкинс. Внутри у него все похолодело.

– Потому что там открыли штаб-квартиру Общества, которое будет помогать цветным развиваться, NAACP. Да и район там малярийный, а болезнь, судя по всему, распространяется только в таком климате. – Грин помолчал. – Вы поняли? Этот придурок хочет, чтобы негры дохли, как мухи, и просит нашей поддержки! Это сейчас-то, когда среди нас полно шпионов, а проклятые федералы следят за каждым шагом!

– Что вы ему ответили, Ваше величество? – Ночной Ястреб был поражен и даже сбавил скорость.

– Чтобы держался от нас подальше. Для работы нужны негры, а не трупы. Но его не переубедить. Я ему пытался втолковать, что не надо заниматься всякой хренью, белым от этого пользы не будет. А он засмеялся и ушел.

– Проучить его, как думаете?

– Это сложно. Подумать только, в Монтгомери у Пинкса есть поддержка. Надо обязательно предупредить наших в Батон-Руж. Пусть будут начеку и докладывают обо всем, что он делает. И другие кланы Луизианы поставить в известность. Остается только надеяться на то, что этот придурок передумает. – Грин тихонько присвистнул и пробурчал: – Имперский император! Какое идиотское название!

В ту ночь Перкинс спал плохо. Утром сразу позвонил Дюку и сказал, что есть важные новости. Они договорились встретиться в одиннадцать часов в Смит-Палас, где находился кабинет одного ушлого адвоката, служивший им чем-то вроде конспиративной квартиры.

– Бред какой-то, – выслушав Перкинса, сказал прокурор, энергичный молодой человек с открытым лицом. – И все же это вполне в духе Пинкса. Если бы не его фанатизм, он мог бы стать очень уважаемой фигурой в научных кругах.

Перкинс ненадолго задумался, щурясь от солнца, льющегося в кабинет через полукруглое окно.

– А вы точно знаете, за что Пинкса уволили из Калифорнийского института?

– Более-менее. Его руководитель, профессор Паулинг, обнаружил, что Пинкс намеренно заражает цветных пациентов. Выгнал его и даже пытался посадить, но тут вмешались люди из правительства, только не спрашивай, кто именно. Они были заинтересованы в экспериментах Пинкса и сделали все, чтобы он не сел.

– Ясно. А мне чем лучше заняться?

– Можешь съездить в Батон-Руж? – Дюк нахмурил лоб.

– Да. Я же вроде как продаю энциклопедии. А в Клане скажу, что издательство отправляет меня в командировку на несколько дней.

– Хорошо, – Дюк отодвинул стопку бумаг и сел на край стола из красного дерева, стоявший посреди комнаты. – В Батон-Руж найди агента ФБР Хью Клеггса и скажи, что это я тебя послал. Я давно его знаю, мы познакомились много лет назад в Лафайете. Думаю, ему можно доверять.

Перед отъездом Перкинс заглянул в одно ветхое здание, где собирались члены рабочего движения Коломбо – небольшая нацистская группировка, к которой он присоединился после внедрения в Клан. Руководитель группы, фюрер Гомер Лумис – невероятно болтливый толстяк с квадратной физиономией сказал, что никогда не слышал о Ликурге Пинксе и никого не знает в Батон-Руж. Однако поделился с Перкинсом позывным главы Корпорации «Шлюмберже» в городе Хоума – единственным человеком, с кем были знакомы в Луизиане рабочие Коломбо.

Утром следующего дня Перкинс приехал в Батон-Руж на машине с багажником, битком набитым энциклопедиями, продавать которые не собирался. На заднем сиденье лежала пачка «Южного прогноза» – ультраконсервативной газеты Бирмингема. Называясь представителем этого издания, Перкинс не раз получал возможность проникнуть в самые закрытые круги общества, отличавшиеся крайней расовой нетерпимостью.

Хотя у него по-прежнему все холодело при мысли о том, что может случиться, если ему не удастся предотвратить опасность – непонятную, а потому тревожащую, – страха Перкинс не испытывал. В детстве, проведенном в Джексонвилле, он насмотрелся немало ужасов, которые творил Клан, что во многом предопределило его решение стать тайным агентом; в этом он видел свою миссию. Стетсон Кеннеди остался в прошлом. Теперь был Джон С. Перкинс, человек с раздвоившейся личностью – фанатичного клансмена, чью маску он носил ежедневно, и мстителя, который скрывался внутри, ожидая нужного момента, когда Клану можно будет нанести сокрушительный удар.

Под палящим солнцем Перкинс ехал по живописным улочкам Батон-Руж в поисках телефонной будки. Увидев свободную, нашел в телефонной книге адрес ФБР.

Едва успев переступить порог кабинета Клеггса, Перкинс прямо с ходу спросил: «Вы знаете некоего господина Аяка?», чем немало шокировал агента.

– Нет. Что еще за Аяк, черт его дери? – озадаченно ответил тот, поглаживая идеально выбритый подбородок.

– Если бы вы сказали – да, и господина Акайя тоже, я бы ушел, – улыбнулся Перкинс. – Аяк означает «Я клансмен».

– Понимаю, – улыбнулся Клеггс. – Значит, вот вы какой, Кеннеди. Дюк сообщил мне по телефону о вашем приезде, – агент подошел к столу и отодвинул громоздкий вентилятор. Указал на кресло. – Садитесь, мистер Кеннеди. Чем могу быть полезен?

Разговор получился коротким. После звонка Дюка Клеггс запросил информацию о Ликурге Пинксе, однако не смог найти никаких следов присутствия его группировки в городе. Местный Клан доставлял немало хлопот, но был связан с Грином и Ропером, а не с Пинксом. Ни эпидемий, ни подозрительных заболеваний в городе не отмечалось.

– Что вы теперь собираетесь делать? – спросил Клеггс, провожая Перкинса до дверей и пожимая руку.

– Не знаю, если честно. Наверное, поеду в Хоуму – это единственная зацепка, которая осталась.

– Удачи! И будьте осторожны. В тех районах штата легко подцепить малярию.

Перкинс пробыл в Батон-Руж еще несколько часов. Купил местную газету, но не нашел в ней ничего интересного; поужинал в баре – в такой вполне могли заглядывать клансмены, – но услышал лишь болтовню на довольно безобидные темы; заглянул в больницу, убедился, что вспышек заболеваний нет. Наконец около семи вечера снова отправился в путь, собираясь переночевать в каком-нибудь мотеле поближе к пункту назначения.

Миновал Аддис, Плейкемин и Сеймурвиль. После Уайт Касла от жары стало совсем нечем дышать, а дома встречались все реже. За окном мелькали стволы деревьев, от сырости покрывшиеся мхом, темные пятна стоячей воды, засыпанные гниющими листьями. То и дело приходилось включать дворники, чтобы очищать лобовое стекло от раздавленных мошек, которые роились вокруг. В воздухе стоял гул от их жужжания.

Перкинс хотел остановиться в Дональдсонвилле, но было еще не темно, он решил, что не очень устал и может ехать дальше. Нездоровая влажная духота становилась совершенно невыносимой.

Пьер-Парт напоминал город-призрак, его пустынные улицы заливал лунный свет. Уже давно мимо не проезжала ни одна машина, и Перкинс начал опасаться, что случайно свернул не туда. Рубашка намокла от пота, а в душе поселилось странное беспокойство. Он решил остановиться в ближайшем мотеле.

Вывеска первого попавшегося по дороге не горела – похоже, он был заброшен. Перкинс проехал еще несколько миль, пока легкий туман с болот не начал заволакивать дорогу. Гробовую тишину нарушало лишь жужжание вездесущих мошек. Было так душно, что хотелось снять рубашку. Останавливала только боязнь быть искусанным.

Где-то недалеко от Наполеонвилла Перкинс увидел второй мотель. На этот раз вывеска светилась, а с веранды доносился скрип кресел-качалок, в которых расположилось семейство негров. У Перкинса невольно вырвался вздох облегчения. Он оставил машину на пустынной площади и направился к ним.

Лишь когда оставалось пройти несколько метров, ему стало понятно – здесь что-то не так. Никто из темнокожих не обернулся, чтобы взглянуть на гостя. Одни смотрели на землю, другие – на усыпанное звездами небо и продолжали раскачиваться. Старик, словно напевая, бормотал что-то нечленораздельное.

На веранде сидели пожилая пара, две пары помладше и трое детей. Чувствуя, как колотится сердце, Перкинс нерешительно подошел ближе. И увидел, какие у негров лица.

Сначала в глаза бросились желтушные пятна на темной коже. Но еще страшнее были синяки от лопнувших капилляров, особенно вокруг глаз и на лбу. На лицах взрослых пульсировали набухшие вены, словно под кожей шевелился клубок жирных червей. И все же в глазах теплилась жизнь, а рты были открыты. По губам детей текли тонкие струйки крови.

Перкинс с трудом справился с желанием вернуться к машине и уехать отсюда куда-нибудь подальше. Но раз эти люди живы, им нужна помощь, как и любому больному. Сколь бы отвратительным ни был их недуг.

– Мистер, я могу вам чем-нибудь помочь? – спросил он, подходя к напевающему старику.

Тот медленно повернул голову, будто это стоило ему огромных усилий. Маска из вен пульсировала и шевелилась.

– Наш мотель очень хороший, – едва слышно сказал он. – Замечательный.

– Не сомневаюсь. – Перкинс с трудом проглотил слюну. – Как вы себя чувствуете?

– Здесь всегда много народу, – продолжал бормотать старик. Затем кашлянул, и по подбородку потекла красноватая слюна.

– Сейчас я вызову врача. – Краем глаза Перкинс заметил, как пожилая женщина с трудом повернула голову и пытается что-то сказать.

– Говорите, мэм. – Он положил руку ей на плечо. – Сможете?

В горле у старухи что-то забулькало. Она выставила вперед челюсть, зашевелила губами, за которыми виднелись беззубые десны:

– Это лучший… лучший мотель в штате… Точно вам говорю.

Несколько секунд Перкинс стоял неподвижно, чувствуя, как по спине бегают мурашки. Потом поднялся по ступенькам и толкнул входную дверь.

Она оказалась не заперта. В холле бегали дети, негромко перекрикиваясь. Их лица покрывала сеть алых жилок. Телефона не было.

Перкинс закрыл дверь и бросился к машине. Когда двигатель завелся, резко вдавил педаль газа в пол. Сердце колотилось как сумасшедшее, воздуха не хватало.

Лившийся со лба пот обжигал глаза. Едва успев разогнаться, Перкинс заметил старого негра, который ехал на велосипеде, виляя из стороны в сторону. Дал по тормозам, чтобы спросить, не нужна ли ему помощь, но снова увидел ту же кровавую маску. Не выдержал и понесся вперед.

Увидев огни Лабадивилля, Перкинс вздохнул с облегчением. Но оказалось, источник света – один, и очень яркий. Это горел крест, высотой метров пять, из банок с керосином, прибитых к балкам; от него шел густой дым.

Въезд в город охраняли несколько человек в капюшонах – их форма немного отличалась от принятой в его Клане. Один из клуксеров, откидывая капюшон, направился к Перкинсу. Тот остановился и увидел женское лицо с тонкими чертами лица и распущенными волосами цвета соломы.

– Здравствуйте, незнакомец, – женщина поприветствовала Перкинса с легким французским акцентом. Потом посмотрела в машину. – Гляди-ка! Вы журналист «Южного прогноза»? Очень вовремя.

– Что-то случилось? – Перкинс пытался собраться, но голос предательски срывался.

– Не то слово! – вдруг очень резким тоном ответила женщина. – Бог наказывает местных негров. Они подыхают от проклятой болезни, которая у них в крови. Так и напишите. Рано или поздно это должно было случиться. Сам Бог показывает нам превосходство белого человека. Правильно я говорю?

Перкинс хотел улыбнуться, но вместо улыбки получилась лишь зловещая ухмылка. Такая же, как у стоящей перед ним женщины.

2. Башня правосудия

Отец Арно де Санси, настоятель доминиканского монастыря в Каркассоне, изучал тонкие строгие черты лица стоявшего перед ним человека.

– Так сколько вам лет? – приподняв одну бровь, спросил он на чистом языке ок.

– Тридцать восемь, – Эймерик растянул в улыбке сжатые губы. – Я родился в 1320 году.

– Всего тридцать восемь! – нахмурился отец де Санси. – А вы уже стали Великим инквизитором Арагона! Я полагал, что, согласно требованиям Климента V, эту должность не может занимать человек моложе сорока лет.

Эймерик слегка развел руками.

Стоявший в нескольких шагах сеньор де Берхавель посчитал своим долгом вмешаться.

– Отец Эймерик был назначен одним из последних указов папы Климента V. И арагонцы признали дальновидность его выбора.

– Сеньор нотариус, это мне известно. – Отец де Санси перевел взгляд на поблескивающие воды реки Од, которая лезвием разрезала долину с уже пожухшей растительностью и устремлялась к подножию крепости. – Я читал сопроводительное письмо аббата де Гримоара. Но вы должны понять мое, стариковское, удивление.

– Ну, не такой уж вы старик, – мясистое лицо сеньора де Берхавеля расплылось в улыбке. – Но если вам все же нужен тот, на кого можно опереться, лучше отца Николаса Эймерика не найти.

Разговор происходил на насыпном валу Каркассонской крепости, у входа в крытую галерею. Отсюда было рукой подать до круглой Башни правосудия, которую занимала канцелярия Инквизиции. Только что пробил Девятый час; послеобеденную духоту едва облегчал легкий ветерок.

– Простите, отец приор, – начал раздражаться Эймерик, – но я хотел бы узнать, зачем меня вызвали. В столовой говорить об этом вы не захотели.

– Вы очень проницательны, хотя и молоды, – вздохнул старик, а его голубые глаза, окруженные сеточкой морщин, лукаво блеснули. – Однако действительно пора поговорить о серьезных вещах. Сеньор нотариус, вы к нам присоединитесь?

– Прошу прощения, святой отец, но я должен присутствовать на допросе. – Де Берхавель слегка наклонил голову на толстой шее.

– Тогда увидимся позже в Башне правосудия.

Старик быстро зашагал по крытой галерее, Эймерик последовал за ним. Через бойницы в толстой каменной стене, тянувшейся по правую руку, можно было разглядеть высоченные постройки, проходы и укрепления в самом центре крепости. В воздухе чувствовался резкий запах серы.

– Сейчас мы войдем в помещение, где очень многолюдно, – предупредил отец де Санси, остановившись в конце галереи. – Но смею вас заверить, его постоянно окуривают.

– Зачем вы это говорите? – насторожился Эймерик. – Здесь по-прежнему бывают случаи Черной смерти?

– К сожалению, да. Хотя и довольно редко, – с этими словами отец де Санси открыл дверь.

От дыма факелов, тошнотворной вони и какофонии голосов Эймерик почувствовал удушье. Круглый зал с очень высоким потолком занимал целый этаж Башни правосудия. В помещении стоял полумрак – его освещала лишь пара маленьких окон в глубоких нишах за каменными скамьями. На них ожидали своей очереди люди разных сословий – крестьяне в грубых холщовых туниках, торговцы в вышитых тюрбанах; мелкие адвокатишки в черном платье держали на коленях свитки.

А в центре зала, где за заваленными бумагами столами сидели деловитые молодые доминиканцы, было настоящее столпотворение. Десятки мужчин и женщин хотели узнать, зачем их вызвали, спросить о задержанных или немедленно поговорить с инквизитором. Обычно в ответ они слышали лишь сказанные с раздражением общие фразы. Когда толпа напирала слишком сильно, в дело вмешивалась пара стражников, награждая ударами стоявших в первых рядах.

Поначалу появление приора и Эймерика осталось незамеченным; потом один доминиканец, увидев их, вскочил на ноги, а его примеру последовали остальные.

– Чем мы можем служить вам, отец де Санси? – юноша старался перекричать гомон толпы. Все сразу затихли. Некоторые крестьяне опустились на колени; у кого была шляпа, тот почтительно ее снял. Во многих глазах промелькнул страх.

– Продолжайте работу, – улыбнулся приор. – Мы с нашим знаменитым гостем идем в мой кабинет.

Толпа расступилась, освобождая проход в дальний конец зала, где в нише большого неиспользуемого камина скрывалась маленькая дверца. При входе Эймерику пришлось нагнуться. За его спиной кто-то услужливо закрыл дверь.

Несколько секунд они шли в темноте, потом свернули в маленькое помещение, куда свет падал сверху.

– Вот мое пристанище, – с улыбкой произнес отец де Санси. – Не очень удобное, зато вдалеке от любопытных ушей.

Комната полукруглой формы была довольно узкой, но с очень высоким потолком. По краям двух бойниц в середине стены когда-то молотком выбили кирпичи, сделав настоящие окна, которые пропускали достаточно света, чтобы разглядеть заваленный бумагами стол, несколько стульев и сумки с книгами и документами, висевшие на стенах.

Сев за стол, приор указал Эймерику на скамью. Потом наклонился вперед и неожиданно серьезно начал:

– Аббат де Гримоар очень хорошо отзывался о вас. Но мне этого недостаточно. Вы храбрый человек? И насколько храбрый?

– О храбрости человека судят по его поступкам, – ответил Эймерик, нахмурившись, но не выказывая удивления. – До сегодняшнего дня храбрости мне хватало.

– Хороший ответ, – заметил старик. Его лицо немного смячилось. – Может, вы действительно тот, кто нам нужен. Но я должен предупредить, что для нашего поручения – если вы согласитесь его выполнить – понадобится много мужества.

– Я вас слушаю, – Эймерик был краток.

Пару минут собеседники изучали друг друга взглядами. В маленьких глазах старика инквизитор увидел хитрость, мудрость и проницательность. Значит, придется взвешивать каждое слово и не показывать свои чувства. Ну что ж, ему не привыкать.

– Вы слышали о Кастре? – спросил приор.

– Да. В этом городе останавливаются паломники по дороге в Сан-Джакомо-ди-Компостелла. Но я никогда там не был.

– Как раз туда вы и поедете. Если уж из Арагона вызвали инквизитора вашего ранга, можете догадаться, насколько серьезно дело.

– Ересь? – Эймерик выгнул бровь.

– В том числе. Уцелевших катаров не так много, как раньше, но они продолжают делать свое дело. Кастр, как и весь Лангедок, никак не может забыть о своей давней независимости и не испытывает желания подчиняться французскому королю. Это благодатная почва для ереси. Сколько бы катаров мы ни сжигали, тут же появляются новые.

– Возможно, вы сжигаете недостаточно много, – ледяным тоном сказал Эймерик.

– Знаю, что вас считают неумолимым, – губы приора тронула улыбка, – но уверяю, мы тоже не сидим без дела. Нет, проблема не в обычной ереси.

– А в чем же?

– Похоже, в Кастре появился новый культ, основанный на осквернении крови. Нечто колдовское, дьявольское, невообразимое. Его приверженцев называют масками, но это общее слово, которое в тех краях используют, говоря обо всем, что пугает. И до сих пор мы ни одного из них не поймали.

По телу Эймерика пробежала дрожь, будто в этом влажном помещении со спертым воздухом ему вдруг стало холодно.

– Осквернение крови? Вы имеете в виду священную кровь?

– Нет. Я мало что могу вам рассказать – мы почти ничего не знаем. По всей видимости, они разносят болезнь, которая заражает кровь и быстро приводит к смерти. Нечто вроде чумы – местные называют ее «Красной смертью».

– Колдовство, – пожал плечами Эймерик. – Простите, отец Арно, неужели в Каркассоне, Тулузе или Авиньоне не нашлось инквизитора, способного расследовать это дело? Зачем вы вызвали меня из Арагона?

– Ваше недоумение вполне понятно, – на тонких губах старика снова появилась улыбка. – Вас вызвали по двум причинам. Во-первых, вы не француз и не окситанец, поэтому будете судить непредвзято.

– Мне кажется, это недостаточное основание, – холодно возразил Эймерик. – Даже в этой крепости найдутся священники из разных городов.

– Действительно: инквизитор, которого я послал в Кастр до вас, отец Хасинто Корона, – из Вильядолида. Но есть и вторая причина. По словам аббата де Гримоара, вы обладаете немалым политическим талантом. Это правда?

– Не знаю. Только мне непонятно, как это может быть связано с сектой кровожадных еретиков.

– Вы когда-нибудь слышали о Симоне де Монфоре? – снова нахмурился отец де Санси.

– Если не ошибаюсь, он победил альбигойцев в прошлом веке?

– Именно. Возможно, вам известно, что после крестового похода Симон де Монфор оставил управлять Кастром своего брата Ги, которого позже сменил его сын Филипп. Потомок Филиппа, Отон де Монфор, до сих пор правит городом. Его владения включают также Безье и собственно Каркассон.

– Ну и что? – не стал скрывать раздражение Эймерик. Его выводила из себя манера старика вести разговор – испытывать подробностями терпение собеседника, заставляя гадать, когда же приор, наконец, доберется до сути.

– Наверняка вы знаете, – продолжал тот как ни в чем не бывало, – что другая ветвь рода Монфор управляет Бретанью.

Инквизитор кивнул.

– Что ж, – заканчивать отец де Санси, видимо, не собирался, – в 1341 году, в один из самых щекотливых моментов войны, которую Франция уже пятьдесят лет ведет против Англии, Жан де Монфор, сводный брат герцога Бретани, вступил в союз с Эдуардом III. После смерти Жана его жена, а теперь и сын продолжают пользоваться поддержкой Плантагенетов. На самом деле, можно сказать, что сын Монфора управляет французскими землями по доверенности, тем более что он – граф Ричмонда, а Эдуард для него своего рода опекун. – Немного помолчав, приор спросил прямо: – Что вы думаете о продолжающейся войне?

– То же, что и Церковь, – ответил Эймерик с легкой улыбкой.

– Восхищаюсь вашей осторожностью, – кивнул старик, пристально глядя на инквизитора, – но со мной вы можете говорить без утайки. В чем, на ваш взгляд, заключается интерес Церкви в данной войне?

Несколько мгновений Эймерик колебался, гадая, насколько откровенным стоит быть.

– Официальная позиция Авиньона – нейтралитет, – наконец решился он. – Оба короля – католики. Однако Эдуард Английский, воспользовавшись своим выгодным положением, присвоил себе право самому назначать высшее духовенство. Объективный интерес папства заключается в победе французов, хотя после разгрома при Пуатье и пленения короля Иоанна II это кажется маловероятным.

– Именно так. Церковь заинтересована в победе Франции, – во взгляде приора теперь читалось откровенное самодовольство. – В конечном счете Бретань может сыграть ключевую стратегическую роль, так как это своего рода естественный мост в Англию. Вряд ли Жан де Монфор отречется от Эдуарда III, особенно теперь, когда французская армия истекает кровью, а Францией управляет дофин.

– Здесь-то нам и понадобится Монфор из Кастра, – улыбнулся Эймерик.

– Вы приятно удивляете меня, отец Николас, – в голосе старика послышалось уважение, которого раньше не было. – У Отона де Монфора достаточно титулов, чтобы претендовать на герцогство Бретани; в прошлом он уже пытался им стать, правда, недостаточно настойчиво. Я думаю, следует подпитывать желание Монфора снова заявить свои притязания. Это может нам пригодиться. Если англичане потеряют Бретань, им тяжело придется во Франции.

– Но есть еще Карл де Блуа, который тоже боролся за бретонское наследство. Два года назад он вернулся из английского плена и твердо намерен получить власть над родной землей.

– Вижу, вы хорошо осведомлены. Правда, Карл де Блуа – аскет, чуть ли не святой. А святые в Бретани нам не нужны. Тогда как Монфор из Кастра – свой человек до мозга костей. Конечно, это не значит, что мы забудем про Блуа. Всегда лучше иметь в рукаве запасную карту.

Эймерику начал нравиться этот остроглазый старик – похоже, его логика была столь же гибкой, как у него самого.

– В целом все понятно. Но прошу объяснить, какое это имеет отношение к кровавой секте, о которой шла речь.

– О, самое прямое, – невозмутимо сказал приор. – Отона де Монфора и его приближенных подозревают в связях с сектой. Точнее в том, что они сами – маски, которых люди так боятся.

– Это возможно? – одна бровь Эймерика поползла вверх.

– Не думаю. Но – да или нет – по сути не столь важно, как то, что их таковыми считают. При следующем появлении масок мы опасаемся восстания. Как вы понимаете, оно сильно расстроит наши планы.

– Какой смысл поднимать восстание в Кастре? Рядом и Авиньон, и Каркассон… Недовольных легко усмирить.

– Так было еще несколько лет назад, – вздохнул старик. – Однако теперь на южные деревни часто нападают банды бывших наемников из армий Эдуарда и Иоанна. Среди них восставшие легко найдут себе союзников, пусть и не самых приятных. К тому же наместник Кастра, Гийом д’Арманьяк, вынашивает тайные планы захватить власть в свои руки. Воспользовавшись ситуацией, он может занять место Монфора – а Гийом далеко не такой преданный нам человек. Тогда мы потеряем не только Бретань, но и фактический контроль над землями.

Несколько секунд Эймерик молчал, разглядывая сумки с книгами и документами.

– В общем, – наконец резюмировал он, – моя задача не в том, чтобы уничтожить осквернителей крови. Главное – развеять подозрения, нависшие над Монфором.

– Мы надеемся, – отец де Санси чинно сложил руки, – что эти две задачи не противоречат друг другу. В противном случае нам останется только полагаться на вашу мудрость.

– Надеюсь, что не разочарую вас. – Эймерик поднялся.

– Когда вы намерены отправиться в путь? – Приор тоже встал.

– В ближайшее время, если вам больше нечего мне сказать.

– Вы не хотели бы взглянуть на маску?

– Вы же говорили, что не поймали ни одного. – Эймерик остановился в дверях.

– Есть один подозреваемый. Просто мы не знаем, считать его палачом или жертвой.

– Как это?

– Следуйте за мной, и вы все увидите сами.

Старик быстро засеменил к маленькой двери. Эймерик поспешил за ним. Они снова прошли через набитый просителями зал, где воцарилась хрупкая тишина. Но вместо того чтобы свернуть в крытую галерею, приор направился к одному из стражников позади сидящих за столом доминиканцев и прошептал «люк», не обращая внимания на толпу.

Огромный рыжеволосый парень, видимо, фламандец, молча кивнув, проводил Эймерика и отца де Санси к нише, занавешенной потертой тканью. Отодвинул ее, пропустил монахов внутрь, а сам остался снаружи.

Они оказались в маленьком закутке, где вместо пола зияла большая яма. Из нее торчали концы лестницы.

– Придется спуститься, – сказал приор. – Другого входа нет.

Старик поднял рясу, согнулся и полез вниз. После некоторого замешательства Эймерик последовал за ним.

Лестница уходила в глубину всего на несколько ступеней, но сюда уже не долетал шум из зала. Комнатушка внизу, без окон и бойниц, оказалась лишь немного больше верхней. От дыма закрепленных на стенах факелов слезились глаза. К столбу, поддерживающему свод, был прикован мальчик. Он сидел на земле, в собственных экскрементах, лишь кое-где виднелись пучки соломы да стояла щербатая миска – по всей видимости, инквизиция уготовила ему суровое обращение.

Опираясь на алебарду, рядом дремал стражник в доспехах, который тут же любезно поспешил подойти к приору.

– Чем могу служить, святой отец?

– Он что-нибудь говорил? – Де Санси сделал шаг к пленнику.

– Нет, только бредил, как обычно, – пожал плечами солдат. – Я думаю, он умирает.

Эймерик посмотрел на заключенного. Это был

мальчишка лет пятнадцати, очень бледный, в изорванной и залитой кровью крестьянской одежде – очевидно, его долго пытали. Пленник тяжело дышал, уставясь глазами в пустоту. По лицу землистого цвета текла кровь. Жизнь ощущалась только в пульсации странно вздутых вен на висках.

– Как дела, друг мой? – добродушно спросил его приор.

Мальчик не ответил. Тогда старик своей тонкой рукой распахнул лохмотья на груди. Костлявое тело, перетянутое цепями, было изрезано глубокими ранами с запекшейся кровью. Приор молча впился ногтями в один из порезов, откуда тут же потек алый ручеек.

Пленник вздрогнул и прищурил глаза. Издал какой-то звук – видимо, стон, только очень хриплый. Чуть-чуть зазвенели цепи.

– Я спросил, как дела, – невозмутимо прошептал приор, глядя на кровь, стекающую по пальцам. Потом перевел взгляд на Эймерика. – Вас это смущает?

От неожиданности инквизитор не сразу нашелся, что ответить.

– Нет, падре. Однако по правилам подобные вещи должны совершаться светской рукой.

– Вижу, вам не чуждо право, – улыбнулся старик, вытирая пальцы о черный капюшон. Потом повернулся к пленнику. – Почему ты не хочешь говорить? Тебе необходима помощь врача. Только от тебя зависит, получишь ты ее или нет.

Заключенный мотнул головой, откидывая с лица длинные волосы соломенного цвета. Хотел что-то сказать, открыл беззубый рот, но из него потекли лишь красноватые слюни. Задыхаясь, он несколько раз кашлянул. Наконец, капая слюной, смог прохрипеть несколько фраз.

– Свободные от тела… Свободные от тела… Больше не слуги Иалдабаота…

Эти слова отняли у него последние силы. Набухшие вены на висках пугающе запульсировали. Мальчик задрожал, глаза закатились. Короткий вздох – и голова упала на грудь, а изо рта потекла кровь.

– Умер, – констатировал отец де Санси, пощупав вялые конечности. – Впрочем, когда его привели, было уже ясно, что он не жилец.

Эймерику не терпелось уйти отсюда. За время службы в инквизиции ему приходилось быть свидетелем и даже виновником гораздо более ужасных смертей, но это зрелище казалось каким-то грязным, непристойным. Противен стал и сам старик с испачканными кровью руками – как будто он тоже заразился неизвестной болезнью. А большего отвращения у инквизитора не вызывало ничего на свете.

– Лучше я пойду, – резко бросил он, поворачиваясь к лестнице.

Приор удивился, но ничего не сказал. Отдал распоряжения стражнику, поднялся наверх и поспешил за Эймериком, который, не дожидаясь своего спутника, быстрым нервным шагом пересек канцелярию и миновал крытую галерею.

Только выйдя на край насыпного вала, инквизитор почувствовал, что тошнота отступила. Он остановился и набрал полные легкие свежего воздуха. Тут наконец его догнал приор и встал рядом.

– Вы сказали, – Эймерик старался говорить спокойно, не желая показывать обуревавшие его эмоции, – пленник может быть как жертвой, так и палачом. Что вы имели в виду?

Запыхавшийся отец де Санси медлил с ответом, вглядываясь в лицо инквизитора, словно хотел прочитать его мысли.

– Мальчика взяли под стражу, – наконец прервал молчание старик, – по обвинению в том, что он пил человеческую кровь, хотя все признаки заражения Красной чумой были налицо. Мы не знаем, маска он или жертва, если, конечно, маски существуют. Обвиняемый так ничего нам и не сказал.

– А теперь уже тем более ничего не скажет, – Эймерик окинул взглядом залитые солнцем окрестности, чтобы избавиться от ощущения сырости, впитавшейся в каменные стены. Потом повернулся к приору. – Отец Арно, вы сообщили достаточно. Я постараюсь выполнить задание, если такова воля Церкви. Но поеду один и прямо сейчас.

– Один? Вам нужны сопровождающие!

– Отряд привлечет внимание, а я хочу приехать в Кастр тайно. Прошу вас позволить мне не надевать рясу в дороге.

– Хорошо, – приор озадаченно кивнул.

– Также прошу вас разрешить мне носить оружие, несмотря на запрет ордена.

– Меч?

– Нет, просто кинжал.

– Я не только разрешаю вам взять его с собой, но и рекомендую незамедлительно воспользоваться им в случае необходимости. Когда вы едете?

– Прямо сейчас. Я уже приказал оседлать лошадь.

– Но тогда ночь застанет вас в дороге, а это опасно.

– Я тоже могу быть опасным, если нужно, – улыбнулся Эймерик.

Приор не ответил, но глаза говорили о том, что он в этом не сомневается.

Не прошло и часа, как Эймерик рысью пустил коня по каменистой дороге, с западной стороны огибавшей горный хребет под названием Черные горы. Жара еще не спала, поэтому он снял плащ и убрал его вместе с рясой и сандалиями в седельную сумку, оставшись в простой саржевой рубахе, перетянутой кожаным поясом, да грубых холщовых штанах. Войлочная шляпа с широкими полями, хоть и доставляла немало неудобств, но скрывала тонзуру. Тяжелые сапоги были крепко обмотаны веревкой на лодыжках.

Вскоре рубашка на спине намокла от пота. Солнце раскалило камни плато, покрытого зарослями испанского дрока – никакой другой растительности тут не было. Яркие лучи слепили глаза, позволяя разглядеть лишь темный профиль крепости Ластур – мощного укрепления из четырех замков, которое много лет назад взял Симон де Монфор во время наступления на катаров.

Эймерик, сухощавый и неврастеничный, легко переносил жару и даже любил ее. Но после переезда в Арагон она стала ассоциироваться в его сознании с чем-то потусторонним и коварным, скрывающимся в знойном мареве, которое колышется над землей. Чума, оставившая свой след в этих краях, где многие деревни опустели, больше не возвращалась; но все же инквизитору казалось, что воздух по-прежнему отравлен, и только дождь или холод могут вернуть ему чистоту. Правда, по словам приора, дождя не было уже много месяцев, и частые трещины на земле напоминали пересохшие губы человека, умирающего от жажды.

На этом участке река Орбиэль совсем обмелела, обманув надежду инквизитора напиться воды. Подъем казался бесконечным, лошадь с каждым шагом дышала все тяжелее. Позади осталась большая деревня, разграбленная и разоренная, видимо, бандой наемников из нерегулярного войска. Толстые стены домов из дерева и глины, называемых в тех краях остали, обгорели, двери и ставни были выбиты или сломаны. На задних дворах и на гумне валялись трупы домашнего скота – значит, мародеры искали деньги или ценные вещи, которые легко унести с собой. Похоже, после нападения на деревню прошло не больше трех дней.

Над тушами животных роились зеленые мухи, жужжа и перелетая с места на место. Они же облепили единственный человеческий труп, руки которого были прибиты к стропилам сарая. Вороны уже успели исклевать лицо, но судя по одежде, превратившейся в лохмотья, это был пастух. Наверное, он отказался говорить, где спрятано его жалкое добро.

Теперь Эймерик повел коня осторожнее, останавливаясь и прислушиваясь к каждому необычному звуку. Через некоторое время скудная растительность сменилась пышной зеленью буков и дубов, подарившей долгожданную прохладу. Эймерик окунулся в вековую тишину этих рощ. Совершенно один, вдалеке от людей, он всегда испытывал пьянящее чувство свободы. А каждая встреча с человеком, даже мимолетная и случайная, беспокоила и раздражала его. Он знал, что это неправильно, но ничего не мог с собой поделать. Мешала привычка считать всех врагами, пока не будет доказано обратное.

Если бы не жажда и льющийся ручьями пот, Эймерик сейчас чувствовал бы себя на вершине блаженства, наслаждаясь покоем и безмятежностью. Так прошел час. День клонился к вечеру, но низко висевшее над горизонтом солнце еще пекло. Отсюда, из рощи, гранит Черных гор казался усыпанным красноватыми прожилками, как будто в нем отражалось пламя гигантской жаровни.

Проехав еще немного, Эймерик увидел небольшое стадо баранов, вокруг которого бегала тощая собачонка.

– Да пребудет с вами Господь, странник, – крикнул ему худой как щепка пастух на диалекте Верхнего Лангедока.

– Что случилось с деревней? – Эймерик показал себе за спину.

Старик посмотрел в ту сторону. Все его лицо заросло седой бородой, а глаза были живыми и ясными.

– Вы о Кабардесе? Бедные, бедные люди. После Черной смерти – легочная чума. После легочной чумы – засуха. Там оставалось лишь три семьи, которые должны были содержать наемников капитана де Морлюса из Пик-де-Нор. Но они не могли столько платить, и три дня назад капитан разорил деревню.

– Вы сказали, наемники? – нахмурился Эймерик. – Но кому они служат? Англии? Королю Франции?

– Наверное, и сами не знают. С тех пор как англичане взяли в плен короля Иоанна, все стало так запутано. Капитан де Морлюс воевал с французами, а теперь не подчиняется никому. В Кабреспине живет Раймон де Канигу, который тоже был на службе у англичан. Есть еще Жан ле Вотур, Арман де Найрак, дон Педро де Барселона. У них теперь нет знамен, но есть крестьяне, у которых можно выпить всю кровь, до последней капли. Как делает самый жестокий из них, Отон де Монфор.

– Сеньор Кастра? – вздрогнул Эймерик.

– Да, сеньор Кастра, – пастух перекрестился. – Простите, путник, скоро стемнеет. Я хочу добраться до дома засветло.

– Конечно, только скажите, далеко ли до Кастра?

– Нет, но в темноте не стоит туда идти. Дорога опасна. Переночуйте где-нибудь и отправляйтесь в путь поутру.

– Последую вашему совету. Да пребудет с вами Господь, – Эймерик кивнул старику и сопровождаемый собачим лаем повел коня между баранами.

Солнце садилось, подлесок быстро заселяли тени. Но духота еще не спала, правда, воздух уже не был таким сухим. Инквизитор пожалел, что не попросил у пастуха воды. Неожиданно услышав столь резкие слова в адрес Отона де Монфора, он даже забыл о жажде. Оставалось только надеяться встретить какой-нибудь ручеек и омыть в нем лицо и руки.

Спустившись в ущелье, над которым возвышались внушительные скалы, инквизитор увидел перед собой каменистую равнину, окруженную вязами. Прямо по краю неплодородной, засушливой земли, в тени деревьев, стояли крестьянские домики с гумном и задними дворами. Тропинка, ведущая к деревне, почти заросла ежевикой. Не было слышно ни трелей птиц, ни жужжания насекомых, ни мычания домашнего скота.

Ничто не нарушало гробовую тишину, и это все больше тревожило инквизитора. Непроизвольно пригнувшись к шее лошади, левой рукой он стиснул ножны с кинжалом, которые висели на шее, незаметные в складках рубахи. Ранее приятное одиночество начинало его тяготить.

Деревня оказалась столь же пустынной, как Кабардес. Однако никаких следов разбоя Эймерик не заметил. Двери и ставни осталей – а их было всего шесть-семь, – прикрытые чьей-то рукой, выглядели целыми и довольно прочными. О том, что в деревне давно нет жителей, говорило только заросшее гумно. Не видно было и животных – ни живых, ни мертвых.

Эймерик занервничал еще сильнее. Торопливо проскакал мимо деревушки и заехал в рощицу; тени все сгущались.

Послышался шум воды. Инквизитор сошел с лошади, измученной жарой и жаждой не меньше, чем он, и привязал ее к стволу дерева. Потом, осторожно пробираясь среди зарослей, спустился к реке.

Не доходя до берега, встал на колени и выглянул из-за кустов. Чуть впереди, между деревьями мелькало что-то металлическое. Похолодев, инквизитор снова спрятался в листве, а потом осторожно высунул голову. Сомневаться не приходилось. По берегу реки, держа шлем в руке, шел какой-то человек. Журчание воды заглушало шаги.

Стараясь не шуметь, Эймерик поднялся и прошел немного вперед, прячась среди зелени. Солнце почти село, но кое-что еще удавалось разглядеть.

Мужчина был один. На голове из-под кольчужного капюшона, койфа, свисали очень длинные волосы, заплетенные в косички. Льняной ваффенрок доходил до колен. Висящий на плече меч чуть раскачивался, когда солдат шел по узкой полоске берега у воды.

Река – без сомнения, приток Орбиэля, – в этом месте разливалась и бурлила: возможно, в нее впадал какой-то ручей, который загораживали скалы. Внимательно приглядевшись, на противоположном берегу Эймерик заметил большой вооруженный отряд – опираясь на щиты и мечи, солдаты ждали своего товарища. На одеждах, в основном зеленых, виднелись знаки отличия – у всех разные. Вероятно, это были остатки наемной армии – сборище разбойников и проходимцев всех сословий.

Сейчас не самый подходящий момент, чтобы вступать с ними в разговор. Эймерик вернулся, отвязал лошадь и, очень надеясь, что она не заржет, повел ее под уздцы назад, к заброшенной деревне.

Ему совсем не хотелось ночевать в каком-нибудь доме, тем более в такую духоту. Но выбора не было. В темноте остали казались призрачными. Все они имели вытянутую форму, несколько окон, чтобы сохранить прохладу в жару, и почти плоские крыши.

Эймерик дошел до последнего дома, у которого оказались плотно закрыты двери и ставни. Но он и не собирался в него заходить. Повел лошадь на задний двор, где, как и ожидал, увидел хлев – пустой, с открытой дверью.

Света хватало, чтобы оглядеться. Хлев был большим и опрятным; утрамбованный земляной пол покрывала солома. Эймерик опасался, что его лошадь может рухнуть в любую минуту. К счастью, в яслях оставалось зерно. Правда, напоить животное было нечем.

Лошадь тихонько заржала, заставив Эймерика вздрогнуть, и уткнулась мордой в кормушку. Инквизитор с облегчением вздохнул, подобрал почти прогоревший факел, на котором еще оставалось чуть-чуть смолы. Снял с седла сумку и порылся в ней в поисках огнива.

После долгих мучений наконец удалось высечь искры. Смола загорелась. При свете факела оказалось, что хлев достаточно просторный, чтобы вместить не меньше десяти коров. Здесь даже стоял глиняный горшок с молоком. Инквизитор взял его, понюхал и осторожно отхлебнул. Молоко еще не скисло. Тогда он выпил содержимое до дна.

Утолив жажду, Эймерик внимательно посмотрел вокруг. Обнаружил второй горшок, побольше, с довольно грязной водой, которую человек пить бы не стал. Притащил его к лошади. Та, немного помедлив, опустила в него морду и тут же осушила, о чем возвестило довольное фырканье.

Факел догорал. Эймерик собрал всю солому и соорудил некое подобие кровати. А когда собрался лечь, заметил, что в дальнем углу стоят толстые доски – зачем они здесь? Может, это тайный вход для влюбленных? Пошевелил одну, и конструкция тут же с грохотом рухнула.

Вздрогнув от неожиданности, Эймерик увидел проем в стене – достаточно широкий, чтобы в него мог протиснуться не слишком толстый человек. Видимо, ему все-таки придется заглянуть в дом, тем более что вернуть тяжелые доски на место в одиночку вряд ли удастся.

Эймерик посветил в нишу факелом, просунул голову внутрь.

И не смог сдержать крик. На него смотрели шесть пар остекленевших глаз на бледных лицах, лишенных какого бы то ни было выражения.

3. Человек серпа

Не в силах поверить в происходящее, Перкинс бродил по больнице Нового Орлеана, где царили шум и суета. Мест не хватало, больных укладывали прямо на голые кровати, без матрасов, усаживали вдоль стен, устраивали на скамейках и диванах – в зависимости от тяжести состояния. Весь пол был закапан кровью, а к ее резкому аромату примешивался запах спирта. Как только пациент умирал, на освободившуюся кровать тут же переносили другого.

Медсестры плакали, а некоторые готовы были впасть в истерику. Врачи с непроницаемыми лицами ходили между пациентами, делая уколы, в эффективность которых и сами не верили. Священники, солдаты Национальной гвардии, даже бойскауты то и дело приносили новых заболевших.

В этом аду Перкинса больше всего поражало, что рядом с умирающими нет родственников, которые горевали бы или поддерживали своих близких. Похоже, болезнь выкашивала целые семьи темнокожих, невзирая на возраст. Даже стонов было не слышно – просто бессвязный бред вдруг стихал и наступала тишина, прерываемая металлическим стуком больничных каталок.

– Что с ними? – спросил Перкинс у пожилого врача, утомленно прислонившегося к стене. – Чем они все больны?

Тот посмотрел на него усталыми глазами.

– Это очень редкое заболевание. Мы считали, что оно исчезло – ну, почти исчезло, – ответил доктор, немного помедлив. – Оказывается, зря, – похоже, он был рад хоть немного отвлечься от происходящего вокруг.

– Исчезло? – переспросил Перкинс.

Врач пригладил седые волосы. На лбу блестели капли пота.

– Подробностей я говорить не могу, но это заболевание хорошо известно. Просто мы были уверены, что держим все под контролем. Оно генетического происхождения. Обычно проявляется еще в детстве. Название решено не сообщать, чтобы не вызвать панику.

– Оно встречается в этом регионе?

– Оно часто встречается в Африке, а здесь – нет.

Покачав головой, врач отошел от стены и направился к кровати больного. Он уже едва стоял на ногах.

Перкинс понял, что ему больше нечего делать в этом пристанище смерти.

^–Тысяча пятьсот. Понимаешь? – Дэн Дюк в отчаянии смял лежащий перед ним листок бумаги. – Тысяча пятьсот! То есть каждый десятый негр здесь, в Луизиане! Каждый десятый негр умер от неизвестной болезни!

– Врач, – Перкинс уперся взглядом в стену, увешанную фотографиями разыскиваемых, – сказал, что болезнь очень даже известна.

– Да, мы знаем ее научное название, – проворчал Дюк. – Но в Америке она почти не встречается! И как ты объяснишь, почему от нее вдруг умерло столько народу?

– Кто-то намеренно вызвал вспышку, – хмыкнул Перкинс. И добавил: – А кто – и так понятно.

– Вот в этом-то все и дело. Болезнь не заразная. Она передается по наследству. Мораль басни такова, – выпрямился в кресле Дюк, – мы знаем, что виноват Пинкс. Но нам никогда этого не доказать, – в его голосе слышались ноты не столько гнева, сколько уныния.

Оба замолчали. Из окна в форме полумесяца было видно, как блестят раскаленные солнцем крыши Атланты. Но даже при таком ярком свете Перкинс не мог избавиться от запаха смерти, который преследовал его уже два дня. Казалось, тот присосался к коже, впился в нее, как насекомое или паразит. Сейчас Перкинс отдал бы все на свете за глоток холодного, чистого воздуха.

– По крайней мере, эпидемия закончилась, – наконец сказал он, больше для того, чтобы нарушить гнетущее молчание.

– Я же говорю, – покачал головой Дюк. – Это была не эпидемия. У определенного процента темнокожих определенный тип крови, и все они умерли в течение тридцати шести часов потому, что их вены вздулись, а потом лопнули. Хотя еще вчера никто не сомневался, что эти люди доживут до глубокой старости. Знаешь, в чем проблема?

– В чем?

– Такой же тип крови у десяти-двадцати процентов темнокожих Америки. И если это действительно сделал Пинкс…

– А это сделал Пинкс.

– Знаю, я просто так сказал, – Дюк потер глаза большим и указательным пальцами. – Если мы не остановим Пинкса, то он может сотворить такое же в другом штате. Жизни миллионов негров Америки теперь под угрозой, – он от души выругался.

– Вы объявили его в розыск? Разослали фотографии?

– Нет. Нельзя сеять панику. Гибель этих людей должна выглядеть, как несчастный случай – якобы, все дело в малярийных болотах. Иначе вспыхнут беспорядки или того хуже. Надо молчать. И искать Пинкса.

– Ладно, – Перкинс тяжело вздохнул, – значит, маскарад продолжается.

– Стет, ты поможешь нам?

– Всем, чем смогу. Но сначала местный Клан должен получить по заслугам.

– Разумеется, – Дюк безрадостно ухмыльнулся. – По сравнению с Пинксом люди Грина и Ропера просто ангелы.

Перкинс хотел что-то сказать, но передумал. Молча вышел из кабинета и зашагал по коридору, сгорбившись, будто постарел за одну ночь.

Неожиданный визит вызвал у Жака де Месниля замешательство и раздражение.

– Я занят. Хотя бы минут пятнадцать ни с кем меня не соединяй! – рявкнул он в трубку внутреннего телефона.

Сидевший за другим концом стола Ликург Пинкс раскладывал ровными рядами карандаши, кнопки и скрепки. Казалось, царивший тут беспорядок был для него просто невыносим.

Де Месниль на мгновение задумался, посмотрел на собеседника, вздохнул и начал.

– Ну, слушаю вас. Почему «Шлюмберже» должны вам помочь?

– Не «Шлюмберже», – сказал Пинкс низким хриплым голосом. – А ЦРУ…

– Не имеет значения, – нетерпеливо прервал его де Месниль. – Говорите.

– Потому что вы мне уже помогали, – Пинкс уставился своими неестественно голубыми глазами в черные радужки сидевшего напротив.

– Так я и думал, – де Месниль резко встал и подошел к окну, которое выходило на северное крыло здания. Положил руку на заметное брюшко. Потом обернулся. – Тогда мы считали вас нормальным, Пинкс. Мы не предполагали…

– Называйте меня доктором, – тихо заметил тот, перебивая собеседника.

На лице де Месниля заходили желваки. Он немного помолчал, прежде чем продолжить.

– Хорошо, доктор Пинкс, – в голосе слышался едва сдерживаемый гнев. – Когда мы спасли вас от скандала и тюрьмы, вы не были императором Клана и не устраивали подобных фокусов.

– Я проводил точно такие же опыты. На ниггерах. Для вас.

– Нет! Не такие! Те эксперименты были полезны для национальной обороны, а это просто… просто… – Месниль не мог подобрать слов.

– Точно такие же. На ниггерах. Для вас, – Пинкс понизил голос до шепота и хрипло добавил: – Мои убеждения нисколько не изменились. Они и тогда были прекрасно вам известны. Как вы покраснели. Присядьте, пожалуйста.

Де Месниль машинально повиновался. Потом опомнился, рассердился на самого себя и, сцепив пальцы на животе, постарался успокоиться.

– Вы же понимаете, что мы можем с вами сделать, если захотим? – он судорожно пошарил в пачке в поисках сигареты. Достал одну и поспешно затянулся.

– Я все равно успею рассказать правду, – не смутился Пинкс, поглаживая усики. – Представляю заголовки газет: «Сотни негров Луизианы погибли из-за экспериментов ЦРУ». Вряд ли вам это понравится.

Уже вполне овладевший собой де Месниль смотрел на струйку дыма из своего рта.

– А теперь конкретно. Что вы хотите?

– Прежде всего, чтобы вы перестали курить, – Пинкс выхватил сигарету из пальцев Месниля и потушил в пепельнице. – Ненавижу дышать всякой дрянью.

Наглость Пинкса не переставала изумлять де Месниля. Но этот раз он быстро нашелся.

– Перестаньте паясничать. Я спросил, что вам нужно.

– Другое имя, на какое-то время. И деньги на исследования. Взамен обещаю, что не буду применять на практике свои открытия без вашего разрешения.

Де Месниль помолчал. Ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

– Денег вам никто не даст, – задумчиво сказал он.

– Я не прошу финансирования от ЦРУ. Пусть «Шлюмберже» просто платят зарплату. Можете нанять меня в качестве руководителя. Или заведующего лабораторией.

– Вы прекрасно знаете, это невозможно, – покачал головой де Месниль. – Из-за того, что вы, воспользовавшись нашим оборудованием, устроили в Хоуме, опустел целый район. Рано или поздно вас поймают.

– Но я не собираюсь здесь оставаться. Разве у вас нет филиалов в других штатах? Или за границей?

Мясистое лицо де Месниля смягчилось. Перспектива отправить этого придурка куда-нибудь подальше ему определенно нравилась. А там видно будет.

– Дайте подумать. Да, другие филиалы есть. И правда… Или вы хотите в конкретную страну?

– Нет. Но место, куда вы меня отправите, должно соответствовать определенным требованиям.

– Каким именно?

– Там должны быть темнокожие, – любезно улыбнулся Пинкс. – И чем больше, тем лучше.

Де Месниль нахмурился. Задержал изучающий взгляд на лице сидящего напротив человека, который невозмутимо смотрел ему в глаза. Неужели он и правда совсем чокнутый?.. А впрочем, кто ж его разберет?

– У нас есть интересы в Алжире, – предложил он. – Вас устроит?

– Алжир? – Пинкс широко улыбнулся. – Почему бы и нет? Алжир подходит. Вот туда и поеду, – добавил он, вставая из-за стола.

Де Месниль не стал пожимать протянутую ему руку.

4. Алый город

Первый испуг, хоть и очень сильный, прошел за несколько секунд. Глаза, которые выхватил из темноты свет факела, были широко открыты и принадлежали трупам, усаженным на солому спиной к стене. За свою жизнь Эймерик повидал столько всяких ужасов, что подобные пустяки его не трогали. И все же решил не заходить внутрь, а осмотреть помещение при свете догорающего факела.

Такие довольно большие комнаты на первых этажах – типичные для домов в горах, – в здешних краях называли сотули; в них хранили бочки, а иногда даже ставили кровати. Дверь около большого чана, видимо, вела на кухню.

Тела принадлежали трем мужчинам, двое из которых казались совсем молодыми, и трем женщинам неопределенного возраста, одетым в крестьянскую одежду. У всех было перерезано горло, но одежда и солома почти не испачкались кровью. Вероятно, их убили в другом месте, а потом перенесли сюда, не поленившись усадить рядом.

Факел затухал, лишая Эймерика возможности разглядеть что-нибудь еще. Сердце его перестало колотиться, но даже сама мысль провести ночь в хлеву теперь казалась невыносимой. Инквизитор подошел к лошади, которая слегка мотнула головой, взял сумку. Погасил факел и вышел на улицу.

Небо было безлунным. Долину окутал густой мрак. Тишину нарушали только стрекот сверчков и далекое журчание реки. Жара так и не спала, будто бы земля, напитавшись теплом за день, отдавала его в двойном размере. Пахло чем-то приторно сладким.

Сделав несколько шагов вслепую, Эймерик отыскал участок земли, покрытый травой, – сначала походил по нему ногами, потом ощупал руками. Темнота сделала инквизитора еще подозрительнее, чем обычно. Стоя неподвижно, он довольно долго ждал и напряженно прислушивался, прежде чем решился вытащить из сумки рясу и расстелить ее на земле. Потом лег, подложил сумку под голову, закрыл полами рясы ноги и грудь, чтобы под одежду не заползло какое-нибудь насекомое. Пусть лучше будет жарко.

В хлеву его наверняка покусали бы блохи или даже вши. Эта мысль отчасти утешала Эймерика. Келья в Сарагосе, где он жил, была одной из немногих в Арагоне – и даже во всей Европе – чистой от паразитов. Сама мысль о том, что эти твари могут ползать по его телу, вселяла в инквизитора невыносимый ужас. Они даже снились ему в кошмарах, став каким-то проклятием.

Но в ту ночь Эймерик спал довольно спокойно, несмотря на духоту, из-за которой дышалось тяжелее. Проснулся на рассвете, когда было уже немного прохладнее. И увидел, что лежит между двумя тонкими кипарисами на краю поля, засеянного рожью. На соседнем поле рос лен – необычная культура для такой горной местности.

При свете дня все постройки выглядели ничем не примечательными. Эймерик с содроганием подумал, что трупы могут быть и в других домах, но проверять не стал. Опустился на колени, прочитал молитву, а потом отправился в хлев и оседлал лошадь, довольно бодрую с виду.

Держа ее за уздечку, Эймерик осторожно подошел к зарослям у реки. Солдат не было, но дощатый мостик казался слишком узким и ненадежным, чтобы выдержать вес всадника верхом. Он дал лошади напиться и сам умылся в бурном потоке, встав коленями на камни. Потом пошел вверх по течению в поисках брода.

Немного восточнее, там, где подземные ручьи были недостаточно полноводны, Орбиэль сильно обмелел. Перебравшись на другой берег, Эймерик сразу увидел тропинку. Судя по обугленным веткам, помятой траве и обглоданным костям, здесь солдаты недавно устраивали привал.

Инквизитор вскочил в седло и отправился в путь; солнце снова начало нещадно палить. Черные горы – величественные, изрезанные ущельями, – впечатляли своей суровой красотой, но Эймерик был слишком взволнован увиденным, чтобы любоваться пейзажем. Мысли не давали ему покоя. Трупы, которые он нашел – дело рук наемников или кровожадных масок? Первое – вряд ли. Кроме печально известных наемников-арманьяков [2], солдаты не убивали женщин. Да, за пятьдесят лет войны рыцарский кодекс немного подзабылся, но главные запреты соблюдали члены любой армии и не только регулярной.

И потом, зачем солдатам усаживать тела на соломе? Нет, это явно какой-то зловещий ритуал. А широко раскрытые глаза? Значит, люди умерли внезапно, до смерти напуганные чем-то ужасным.

По спине побежал холодок, но Эймерик тут же взял себя в руки – в строжайшей самодисциплине ему не было равных. Он сжигал ведьм и колдунов всех мастей и расправлялся с сектами еретиков, которые казались непобедимыми. Отец Николас имел в своем распоряжении всю мощь светского аппарата, вооруженного жуткими инструментами и внушавшего страх. Каким бы страшным ни выглядел враг, сила была на стороне инквизитора.

Тропинка повернула, и перед ним внезапно выросло внушительное сооружение, захватившее в свое владение часть Черных гор, как будто стервятник свил здесь свое гнездо. Видимо, это Отпуль – грозная крепость, где обычно жил Монфор; оттуда шла дорога в Кастр. Толстенные стены, за которыми возвышалась колокольня, протянулись по всему отрогу и окружали большую часть города, всем своим видом говоря о том, что способны выдержать любую осаду.

Эймерик подошел к подножию крепости, и из-за деревьев тут же появились несколько вооруженных солдат. На коротких треугольных щитах и кольчугах красовался простой Красный крест на белом поле, как у крестоносцев. Инквизитор догадался, что это люди Монфора, по-прежнему использующие знаки отличия первого крестового похода против альбигойцев.

– Кто ты и что тебе здесь нужно? – спросил уже немолодой солдат с дубинкой – видимо, главный.

Говорить правду или нет? Внутреннее чутье подсказало Эймерику, что лгать не стоит.

– Я отец Николас Эймерик из ордена Святого Доминика, – ответил он, останавливаясь, – новый инквизитор Кастра.

– Вы можете чем-то подтвердить свои слова? – спросил удивленный солдат.

– Разумеется, – Эймерик порылся в седельной сумке и протянул ему письмо, подписанное отцом де Санси. – Вот, – он передал его солдату. – Оно от инквизиции Каркассона.

Тот взял свиток, переглянувшись с остальными. Поразительно, но солдат умел читать.

– Вы говорите правду, падре, – подтвердил он через некоторое время, отдавая письмо обратно. – Но почему на вас такое платье?

– Я хотел прибыть в Кастр тайно.

– Понимаю, – кивнул солдат. – Граф де Монфор, конечно, был бы рад вас видеть. Он сейчас в замке.

– Я нанесу ему визит чуть позже, когда переоденусь и приведу себя в порядок. Передайте графу мое почтение.

– Как прикажете, – солдат слегка поклонился. В его голосе слышалось глубочайшее уважение. – Мы все очень ждали, когда приедет настоящий инквизитор и освободит нас от колдовства масок.

– Масок? – строго спросил Эймерик. Услышав это слово, он вздрогнул. Пришлось натянуть поводья, чтобы удержать лошадь. – Вы что-нибудь о них знаете?

Солдат немного замялся.

– Знаю не больше других. Они не люди, а демоны, – он перекрестился. – Нападают на крестьян и выпивают кровь, всю, до последней капли.

– Я видел заброшенное селение неподалеку. И шесть трупов.

– Понимаю, о чем вы, – кивнул солдат. – Мы нашли их шесть дней назад. Во всех домах лежали тела. Отец Корона приказал закрыть двери и окна и ничего не трогать. Он говорил о болезни – но болезнь не может перерезать горло! Мы боимся, падре! – солдат упал на колени и склонил голову над мечом с крестообразной рукояткой. – Благослови нас! – остальные сделали то же самое.

Трусость всегда вызывала у Эймерика презрение. Дав свое благословение, он сухо добавил:

– Мне пора. А масок боятся не стоит. В лесах достаточно дров, чтобы сжечь их всех.

Пришпорив лошадь, Эймерик пустил ее в галоп. И услышал за спиной голос солдата: «Мы знаем, кто они…» – но остальные тут же заставили его замолчать. Инквизитор непроизвольно поднял взгляд на мрачные стены крепости. Потом пожал плечами и стал следить за изгибами тропы.

На этом отрезке пути больше не было спасительной тени, поэтому Эймерик спешил – хотя бы для того, чтобы побыстрее укрыться от палящего солнца. От жары и раздражающего ощущения, что воздух чем-то заражен, к горлу подступала тошнота. Он проделал совсем недолгий путь, а уже обнаружил шесть трупов. Если это дело рук секты, которую он должен уничтожить, то безумие у масок в крови.

Когда инквизитор миновал долину, изрезанную еще не пересохшими ручейками, его взгляду открылся вид на Кастр. Город стоял среди пурпурных полей – Эймерик решил, что это заросли шафрана, – на реке с неизвестным названием; крыши ярко блестели на солнце. Вокруг Кастра не было крепостных стен – лишь невысокие бревенчатые заграждения. Странно, однако город, по-видимому, считал себя в безопасности после быстрой сдачи крестоносцам Симона де Монфора.

Подъехав ближе, Эймерик увидел вдоль реки ряды красноватых домиков, возле которых кипела работа. Несколько мужчин, издалека казавшихся крошечными, в клубах пара помешивали в чанах длинными палками; другие возились у колес водяных мельниц.

Только вблизи инквизитор понял, чем они занимались. В чанах мокла ткань, ее время от времени переворачивали и ворошили; лопасти мельницы били по бесформенным тюкам, которые мальчишки периодически уносили, заменяя на новые. Видимо, главным занятием жителей Кастра было ткачество.

В город вел каменный мост – достаточно широкий, чтобы могли разминуться две повозки. При виде охранявших вход солдат с белым крестом на одежде, Эймерик подумал, не лучше ли привязать коня к дереву, а самому переодеться в доминиканское платье. Но желание остаться неузнанным, как всегда, было слишком велико. Он решил не менять одежду, а при необходимости показать рекомендательное письмо.

Однако солдаты не обратили на Эймерика никакого внимания – возможно потому, что он не вез с собой поклажи. Колокола пробили лауды, когда инквизитор по длинному мосту над все еще бурными водами въехал в город.

После тишины безлюдных долин у подножия Черных гор суета улиц Кастра ошеломила инквизитора. По дорогам, усыпанным соломой и пометом всевозможных животных, тащились вереницы телег, запряженных мулами или ослами; в них везли корм, тюки ткани, шерсть, рулоны сукна. Прохожих, спешивших по делам, было столько, что Эймерику пришлось сойти с лошади. Некоторые гнали больших баранов, подталкивая их сзади, из-за чего на каждом перекрестке возникал затор, и начиналась перебранка между пастухами и возчиками телег. Это очень забавляло ремесленников, которые, сидя на улице возле своих мастерских, громко комментировали происходящее или подбадривали криками одну из сторон.

В этой части города фасады домов, как правило двухэтажных и довольно неуклюжих, были ярко-красного цвета, а в сточные канавы стекали алые ручейки. Даже стена бенедиктинского монастыря, слева на углу, не избежала своей участи и раздражала глаз нестерпимой яркостью, резко контрастируя со строгой архитектурой здания.

Дойдя до грозного с виду, мрачного дворца, Эймерик понял, откуда взялось столько краски. На площади стояли в ряд огромные чаны. Горластые парни окунали в них рулоны грубой ткани и чесаной шерсти, а потом разматывали и вешали на веревки, натянутые рядом. Их руки были по локоть в краске. Мальчишки, в том числе сарацины, толкли в больших ступках корни растения, известного Эймерику под названием марена – заросли этой травы он заметил на подъезде к городу. К содержимому чанов добавляли полученный из корней пурпурно-красный сок, благодаря чему получался краситель, придающий ткани алый цвет.

Эймерик решил объехать площадь, и тут увидел, как четверо доминиканцев выходят из дворца и пытаются пробраться через толпу красильщиков.

Внимание инквизитора привлек старший из них. Это был мужчина плотного телосложения, почти ровесник Эймерика, с крупными чертами лица и темной бородкой. Инквизитор поймал взгляд умных глаз, и несколько мгновений монахи с любопытством изучали друг друга. Незнакомец словно почувствовал, что перед ним не просто странник. Эймерик уже намеревался подойти к собратьям и представиться, как один из рабочих вдруг взял моток шерсти, обмакнул в краску и бросил в доминиканцев, угодив точно в монаха с бородкой. На белой рясе расползлось большое красное пятно.

Раздался дружный хохот. Красильщики словно только этого и ждали, принялись швырять в монахов скатанные в шарики клочки ткани и пучки шерсти, мокрые от краски. Как ни старались доминиканцы уклониться от «обстрела» и как ни прибавляли шаг, с площади они ушли испачканные с ног до головы.

– Смерть слугам Монфора! – прокричал кто-то. Но веселье было сильнее ненависти, и неудержимый смех продолжал разноситься по площади.

Эймерик с яростью наблюдал за происходящим. Поначалу он хотел встать на защиту собратьев, но тогда пришлось бы выдать себя и, возможно, подвергнуться такому же возмутительному обращению. Отказавшись от этой идеи, инквизитор молча смотрел на их унижение, дрожа от гнева и бессилия. И невероятным усилием воли сдержал себя, когда стоявший рядом парень негромко сказал: «Да здравствуют bonhommes!» Эймерик бросил на красильщика один-единственный взгляд, но в нем было столько ненависти и ледяного обещания припомнить обиду, что парень удивился и не на шутку занервничал.

Позволив себе проявить эмоции таким безобидным с виду способом, инквизитор немного успокоился. Ведя лошадь под уздцы, он продолжил путь. Доминиканцы были уже далеко, на противоположном краю площади, и красным пятном выделялись на фоне хозяйственных построек. Очевидно, они спешили ко дворцу, грозно возвышающемуся над убогими домишками.

Судя по всем, там и находилось епископство. Однако догонять монахов Эймерик не стал, решив сначала оценить обстановку.

Прямо напротив сурового дворца стояла обычная таверна – скромная, невзрачная, с постоялым двором. Посетителей почти не было. Хозяйка, дородная женщина с грубыми чертами лица и вульгарными манерами, вытирала столы – всего штук пять, не больше; вместе со скамейками они составляли всю обстановку зала.

Увидев Эймерика, женщина выпрямилась и бросила на него оценивающий взгляд.

– Кухня закрыта, мессер, – низким голосом сказала она, подперев бедра руками. – Вам нужна комната?

– Да, но я могу подойти позже, ничего страшного, – инквизитор был преувеличенно вежлив. – Главное, позаботьтесь о моем коне, пожалуйста. Хорошо?

– Раймон! – крикнула женщина после минутного раздумья.

Из кухни выскочил бледный мальчишка лет двенадцати. Хозяйка показала на входную дверь.

– Займись конем сеньора, – приказала она. Потом обратилась к Эймерику: – Вы надолго собираетесь здесь остановиться? Если нет, то нужен аванс.

Порывшись в карманах рубахи, инквизитор достал кошелек и вынул несколько монет. Бросил их на стол между пустым кувшином и тарелкой с недоеденным бульоном.

– Это за жилье и за коня. Я бы хотел подняться прямо сейчас, если есть свободная комната.

– Конечно, есть. – Угрюмое лицо женщины немного подобрело. – Идите вверх по лестнице. В комнате все готово, обустраивайтесь. Вас проводить?

– Не обязательно. Только предупреждаю, что иногда могу отсутствовать – и достаточно долго. Но я заплатил вперед.

– Делайте, как вам нужно, мессер, – женщина взвесила на ладони кучку монет. – Вы торговец?

– Кто я – вы скоро узнаете, – ухмыльнулся Эймерик. – Позвольте спросить. Дворец напротив – это епископство?

– Да, там живет наш добрый епископ Тома де Лотрек. К сожалению, он уже очень старый и даже немного того… – хозяйка постучала указательным пальцем по лбу. – Раньше он был великим епископом и, возможно, остается им до сих пор. Но народ его больше не любит.

– Почему? – насторожился Эймерик.

– Сами поймете, пожив здесь. Этот город грешников разделился на три части – сторонники д’Арманьяка, Найрака и Монфора. Многие плохо относятся к епископу потому, что он поддерживает Монфора и борется с еретиками.

– А кого поддерживаете вы?

Несколько секунд женщина молча смотрела на инквизитора.

– Я скажу вам только потому, что вы не из этих краев. Сама я родом из деревни, там осталась моя семья. Если бы не Монфор, банды головорезов все бы разграбили и сожгли. В Кастре живет много народу, да, но люди бегут сюда из деревень, чтобы спастись от рутьеров. От этих негодяев нас защищают теперь только солдаты Монфора. Они мало что могут сделать, но без них было бы еще хуже.

Эймерик хотел расспросить хозяйку поподробнее, но передумал. Проверил, как мальчишка обращается с лошадью, снял седельную сумку и по лестнице с шаткими ступенями поднялся в отведенную ему комнату – единственную на верхнем этаже.

Зайдя внутрь и глянув по сторонам, Эймерик тут же понял – это то, что нужно. В соломе, конечно же, жили вши, но на другое инквизитор и не надеялся. Однако на стенах не было влажных разводов, а в полу – крысиных нор. Через большое окно проникало много света, солома под ногами выглядела свежей. У стены стояли два сундука, а под огромным распятием – небольшой столик, что было еще более необычным. Такая обстановка обещала сделать проживание удобным – редкий случай для подобного рода заведений.

Первым делом Эймерик встал на колени перед распятием и помолился. Потом снял светское платье, аккуратно свернул его и положил на сундук. Открыл седельную сумку, вытащил черный капюшон и белую рясу, очень сильно помявшиеся. Как мог разгладил складки рукой и надел. Решил остаться в сапогах, но снял шпоры.

Несмотря на ужасную усталость, инквизитор не рискнул лечь на солому, опасаясь паразитов. Растянулся на втором сундуке и закрыл глаза. Через несколько мгновений он уже крепко спал, хотя ложе было крайне неудобным.

Проснулся Эймерик незадолго до того, как пробило Шестой час, судя по свету из окна и грохоту с улицы. Поднялся, размял немного затекшее тело, достал из сумки бумаги, положил за пазуху и вышел, не удосужившись закрыть за собой дверь.

В таверне сидели несколько посетителей, пили вино и ели лепешки. Увидев Эймерика в доминиканском платье, они даже замолчали от неожиданности. Однако еще большим было удивление хозяйки, которая в тот момент выходила из кухни со второй порцией лепешек.

– Боже милостивый! – воскликнула она. – Ну вы и вырядились!

Эймерик остановился в центре зала. Сурово взглянул на сидевших за столами, потом посмотрел на женщину:

– Сеньора, меня зовут Николас Эймерик из Жироны. Сообщаю вам, что вы принимаете у себя нового инквизитора Кастра по поручению Священной Инквизиции Каркассона. За все неудобства вы будете вознаграждены должным образом.

Трактирщица, несомненно, с радостью отказалась бы от подобной чести, но тон Эймерика, хоть и вежливый, был настолько властным, что перечить она не осмелилась. Зато один из посетителей – молодой парень нахального вида – не удержался от язвительного замечания.

– Вот это да! Монах, живущий на постоялом дворе у таверны!

– И в таверне можно устроить суд, – слова Эймерика обрушились на головы захихикавших, как удар меча. – А гостей сделать первыми ответчиками.

Инквизитор повернулся и вышел на улицу. Через несколько шагов он уже был у епископства.

Широкую массивную дверь охранял совсем старый вооруженный солдат без знаков отличия. Он стоял, прислонившись к косяку, и даже не подумал выпрямиться, когда увидел Эймерика. Не говоря уже о том, чтобы поднять алебарду.

– Вы вместе с теми доминиканцами? – спросил стражник.

– Я Великий инквизитор Арагона, прибыл в Кастр с особой миссией. Доложите обо мне епископу.

– Епископ уже обедает. Приходите позже.

Эймерик нахмурился и, прищурившись, впился взглядом в старика.

– Вижу, что граф де Монфор отправил епископу всех непригодных к службе солдат, – он медленно выговаривал каждое слово, едва сдерживая гнев. – Я велел тебе доложить обо мне Тома де Лотреку. Не заставляй меня повторять приказ.

– Эй, успокойтесь, – опомнился солдат. – Если вы знакомы с епископом, идите без доклада. Там, в конце галереи, найдете его и других монахов.

Старик еще не успел договорить, а Эймерик уже шагал по темному коридору дворца, украшением которого служили простые сундуки. Слуг было не видно. За большой деревянной дверью послышались голоса и звон посуды. Эймерик подошел и бесцеремонно ее распахнул.

За длинным столом сидели прелат преклонного возраста в пурпурном облачении и доминиканцы, так бесславно ретировавшиеся с площади красильщиков. Они разглядывали жареного поросенка, которого перед ними на подносе держали двое молодых слуг. При виде незнакомца лицо епископа стало серьезным, но тут же снова расплылось в улыбке, даже шире прежней.

– Какой приятный сюрприз! Еще один доблестный брат ордена Святого Доминика посетил нас! И какое подходящее время он выбрал!

Эймерик поклонился хрупкому старику, кожа которого белизной напоминала воск. Правила требовали поцеловать кольцо, но хозяина и гостя разделяли стол, двое слуг и поросенок. Инквизитор посмотрел на доминиканцев – монахи тоже улыбались. Взгляд самого тучного был настороженным. Эймерик понял, что тот узнал его. Трое других, помоложе, казалось, видели незнакомца впервые и были не очень-то ему рады.

– Вы уже успели переодеться? – заметил инквизитор нарочито язвительным тоном. И тут же обратился к епископу. – Монсеньор, передаю вам почтение от приора Каркассона, отца Арно де Санси.

– О, святой человек! – просиял епископ. – Падре, отведайте с нами этого чудесного поросенка. И передайте дорогому приору, что я здоров, и мое почтение в свою очередь.

– Монсеньор, думаю, наш брат – не простой посланник, – очень серьезно сказал толстый доминиканец, глядя на Эймерика. – Или я не прав?

– Правы, – инквизитор поджал губы. Он понял, кто это. – Полагаю, вы – отец Хасинто Корона.

– К вашим услугам, – поклонился тот. – Хасинто Корона Гутьеррес из Вальядолида.

– О, вы – кастилец. Я – каталонец из Жироны. Меня зовут Эймерик, Николас Эймерик.

– Значит… – отец Корона открыл от изумления рот, но тут же взял себя в руки, сглотнул и переспросил: – Вы и есть тот самый знаменитый Эймерик, инквизитор Королевства Арагон?

– Мне льстит, что вы обо мне слышали. Я прибыл сюда, чтобы принять на себя руководство инквизицией Кастра. Разумеется, временно.

– Но у нас уже есть инквизитор – отец Корона. – Епископу, по-видимому, не терпелось начать обед. От его улыбки не осталось и следа.

– Я очень рассчитываю на помощь отца Короны при выполнении данного мне поручения, – заверил Эймерик чуть мягче. – Я должен провести определенное расследование и надеюсь справиться с этим как можно быстрее. Дела не позволяют мне надолго покидать Арагон.

– Какое расследование? – один из доминиканцев решил выразить всеобщее любопытство.

– Вижу, вас ждет вкусный обед, и мне не хотелось бы злоупотреблять вашим терпением. Если

позволите разделить с вами трапезу, я объясню суть своей миссии.

– Прошу вас, – снова повеселел епископ. Потом повернулся к слугам, все еще стоявшим как вкопанные с тяжелым блюдом. – Принесите тарелку и бокал.

Хозяин дворца явно не привык отказывать себе в удовольствиях – скатерти и салфетки были сделаны из тонкой ткани, кувшины для вина – из серебра, рядом с ножами лежали маленькие трезубцы – Эймерик хоть и слышал о них раньше, но видел впервые. Зал с большим потухшим камином освещали многочисленные свечи, источавшие приятный аромат.

Эймерика всегда раздражала чрезмерная утонченность, и, садясь за стол, он не смог сдержать гримасу. А когда поднял глаза, заметил, что это не ускользнуло от внимания отца Короны. Правда, понять, разделяет его взгляды кастилец или нет, инквизитору не удалось.

– После обеда вам приготовят комнату, отец Николас, – сказал епископ, – если, конечно, вы не предпочтете остановиться у наших добрых отцов-бенедиктинцев, которые будут рады принять вас, – старик, очевидно, надеялся, что Эймерик выберет второе.

– Благодарю вас, монсеньор, – инквизитор омыл пальцы в чаше с водой. – Я поселился на постоялом дворе, напротив, и прекрасно там устроился.

– В таверне? – лицо епископа выражало одновременно изумление и возмущение. – Вы? Но вы подвергаете свою жизнь опасности!

– Почему?

– Видите ли, магистр, – вмешался отец Корона. – Наше присутствие нравится здесь далеко не всем – я говорю о противниках Монфора, а их большинство. Вы сами недавно стали тому свидетелем.

Эймерик оценил, что доминиканец без тени смущения вспоминает столь постыдный эпизод. Подождав, пока слуга наполнит его тарелку мясом, инквизитор заговорил:

– Отец Хасинто, возможно, свиньи, среди которых вырос и этот поросенок, ненавидят людей и готовы укусить их в любой момент. Но держу пари, если стадо увидит, как кто-то из них будет сожжен, такое желание сразу пройдет.

Сидевшие за столом вздрогнули.

– А если поросят слишком много? – нахмурился отец Корона. – Вы ведь не можете сжечь всех.

– Этого и не потребуется. Сожгите одного, а при необходимости еще парочку. В конце концов у уцелевших поросят исчезнет желание обливать людей краской.

Доминиканцы помоложе покраснели. Отец Корона ничего не ответил, но лицо его стало очень серьезным. Один только епископ, похоже, не понял аллегории.

– Отец Николас, вы не можете жить на постоялом дворе. Это недостойно.

Эймерик пристально посмотрел на него, слегка прищурив глаза.

– Достоинство определяется не ситуацией, а тем, как вы себя в ней ведете. Возможно, скромные священнослужители, коими являемся мы, не достойны сидеть в столь богатой столовой. Но если бы мы прочитали молитву и поблагодарили Бога за пищу, как того требуют правила, наша вина, вероятно, была бы меньше.

Повисло смущенное молчание.

– Благодарим Тебя, Господи, за… – через некоторое время пробормотал епископ, кашлянув и положив ложку на стол.

– Не стоит, монсеньор, – отец Корона прервал его резким жестом. – Отец Николас прав, исправлять ошибку уже поздно. – Он обратился к Эймерику, который спокойно ел, не обращая внимания на маленький трезубец: – Магистр, расскажите нам, с какой миссией вы здесь?

– Задача, на первый взгляд, проста… – инквизитор вытер рот вышитой салфеткой. – Искоренить секту еретических преступников, называемых маски.

Епископ сделал глоток вина и так закашлялся, что пришлось выпить еще два бокала.

– Значит, в Каркассоне знают о масках, – пробормотал один из молодых доминиканцев.

– Не только в Каркассоне, – ответил Эймерик. – Даже в Авиньоне. Задание дал мне лично аббат де Гримоар – как известно, он самый близкий человек нашего святого отца Иннокентия.

– По поводу так называемых масок я отправил несколько докладов, – сказал отец Корона. – И объяснил, что, на мой взгляд, кровопийц не существует. Один лишь бенедиктинский аббат, похоже, верит в эту историю. Наверняка из-за его писем вас и вызвали.

– С аббатом я не знаком. Однако отец де Санси показал мне пленника, который умер, истекая кровью и вызывая какое-то божество. А здесь, в крестьянском доме на склоне Черных гор, я сам наткнулся на шесть обескровленных трупов.

– Жертвы рутьеров, – пожал плечами отец Корона, – остатки английской армии до сих пор бродят по деревням. А раз убитые казались обескровленными, видимо, у них была чума…

– Красная смерть.

– Именно. Говорят, что болезнь распространяют маски, но это не доказано. Я сам расследовал гибель крестьян у Черных гор. Кроме того, что они не хотели содержать наемников, почти все страдали от неизвестной болезни. Это объясняет и бледность их кожи, и перерезанное горло.

– Отец Хасинто! – епископ долго сидел с недовольным видом и, наконец, не выдержал. – Неужели вы хотите испортить наш обед разговорами о смерти и болезнях?! Отец Николас, лучше расскажите нам, с какими специями в Арагоне запекают поросят?