Читать онлайн Прохожий

© Малышева А., 2025

© ООО «Издательство „АСТ“», 2025

Художественное оформление – Екатерина Ферез

Глава 1

– Это тот самый случай, – сказала Александра, рассматривая подарки, – когда нужно сказать спасибо, а напрашиваются совсем другие слова. Ты исчез в декабре, а сейчас март месяц! Мы тут все с ума посходили, думали, тебя в Питере разводным мостом защемило! Ты же в Питер уезжал? Ты где был, вообще?!

Ее старый приятель скульптор Стас, сидевший напротив нее за столом, покаянно качал кудлатой головой. Как всегда, он был немного пьян.

– Ангел Саша, – хрипло произнес он, – я виноват, как последняя свинья. Признаю. А мосты в Питере зимой не разводят…

– Знаю, – бросила Александра, закрывая коробку с подарками и отодвигая ее в сторону. – Но специально для тебя один бы развели! Ты же в параллельном мире живешь! Ты ни разу не позвонил ни мне, ни Марье Семеновне! У меня с ней отношения испортились, она считает, что я от нее что-то скрываю!

Стас окончательно сник. Марья Семеновна, «железная старуха», как прозвали ее на Солянке, его бессменная нянька, муза и модель, была неукротимо ревнива, причем не только к женщинам. Она контролировала всю жизнь своего подопечного: разгоняла компании, собиравшиеся в его мастерской, отыскивала его в других мастерских, хоть в Москве, хоть в области. У нее был невероятный нюх на его местонахождение. Стас нигде не мог чувствовать себя в безопасности. Этот «фавн», как прозвала его Александра, здоровенный мужчина с шрамом поперек лба – память об одном ревнивом муже, – гнул арматуру для скульптур руками. Но согнуть железную волю Марьи Семеновны он даже не пытался. Его тактикой было смирение, которое, впрочем, не обманывало «железную старуху». Это был на редкость удачный житейский симбиоз. Стасу благодаря Марье Семеновне никак не удавалось окончательно спиться, и он вполне успешно работал. Марья Семеновна, натура сильная, пылкая и фанатичная, обретала смысл жизни в борьбе с пороками Стаса, борьбе бессмысленной и увлекательной. Ей случалось даже избивать своего подопечного, ослабевшего после попойки. «Где-то среди предков у нее затесался Торквемада, попомните мое слово, – заявил как-то Стас, примачивая мокрым полотенцем шишку на темени. – Однажды она меня сожжет!»

И вот впервые за много лет Стас на три месяца выпал из поля зрения грозной старухи. Он не появлялся в мастерской, которую снял в Пушкино, у родни Марьи Семеновны. Они перебрались туда с Солянки, когда дом от Союза художников, где располагались мастерские, пошел на реконструкцию. Тогда же оттуда съехала и Александра, правда, ей удалось устроиться неподалеку, всего за пару переулков. Мастерскую сдавала вдова забытого всеми художника. У Стаса имелось дьявольское свойство очаровывать вдов. Он сам объяснял это тем, что в основном изготавливает надгробные бюсты их почивших мужей. «Ну я не мог не утешить вдову, – каялся он, совершив очередной подвиг. – Женщина переживает…» Стас делал это совершенно бескорыстно, «по доброте душевной», как выражался он сам. Юлия Петровна Снегирева, квартирная хозяйка Александры, также пала его жертвой.

– А с Юлией ты как будешь объясняться? – Александра ткнула пальцем в стену, за которой располагалась квартира хозяйки. – Когда я ей квартплату заношу, она смотрит на меня такими глазами, с такой надеждой… Три месяца ни слова! Она тебе вещи дорогие покупала, ты не отказывался, Новый год вместе справили, женщина надеялась на что-то… И все, тебя нет, номер не отвечает! Они же обе думают, что мы поддерживаем связь, только я молчу.

– Скотина я! – самокритично заявил Стас и, нагнувшись, достал из дорожной сумки бутылку водки. – Саша, мне это необходимо сейчас. Я в поезде плакал, веришь, плакал! Натуральными слезами. Дашь стакан?

Александра шумно отодвинулась от стола вместе со стулом и отправилась на кухню. Включила чайник, нашла в старинном буфете граненый стакан. В пожилом пожелтевшем холодильнике, пугавшем ее по ночам внезапными предсмертными хрипами, нашлась пара яблок. Александра нарезала их дольками на тарелке и вместе со стаканом отнесла Стасу. Сердиться долго она на него не могла. Их сплотило когда-то соседство в разрушающемся особняке с мастерскими, и теперь, когда они жили далеко друг от друга, она часто ловила себя на том, что ей не хватает беспутного скульптора и его грозной няньки. Марья Семеновна, ненавидевшая всех женщин в принципе, уважала Александру. «Ты с мужиками не путаешься, – объясняла ей причину своей симпатии „железная старуха“. – И правильно делаешь, курица не птица, мужчина не человек! За ними все время ходить нужно, как за младенцами, а где тебе…»

– Убить меня мало! – с пафосом продолжал Стас, завидев в дверях Александру. Вскочив, он галантно принял у нее стакан и тарелку с яблочными дольками. Его огромные руки заметно дрожали.

– Насчет «убить» – это не ко мне, это тебе обеспечит Марья Семеновна. – Александра сдвинула на край рабочего стола банки с растворителем и лаком. – И мало не покажется. Да, и не рассчитывай, что я позволю тебе тут пожить. Это их окончательно убедит, что я тебя покрывала. Чтобы сразу же звонил Марье Семеновне и ехал к ней! Выпей, закуси – и вперед.

Стас замер со стаканом, поднесенным к губам, потом закрыл глаза и залпом выпил. Мучительно морщась, вслепую отыскал дольку яблока и захрустел. Александра смотрела на него с жалостью.

– Она тебя побьет, – вздохнула художница, когда Стас налил себе еще. – А Юлия будет плакать, наверное. Так почему ты не звонил?

– Не звонилось. – Захмелев, Стас несколько успокоился. Склонность к самобичеванию появлялась у него лишь тогда, когда градус опьянения снижался. – Я даже думал насовсем в Питере остаться. И мастерскую хорошую нашел, ну, это под Питером уже. И не думай, что я там все время пил и валялся. Я работал, а то бы на какие шиши я…

– Пил и валялся, – закончила за него Александра. – Все это чудесно, но зачем ты выключил телефон?

– Я не выключил, а уронил и разбил. А потом сменил и аппарат, и номер. Хотел начать новую жизнь, – последовал ответ. После чего Стас незамедлительно выпил и закусил.

Александра покачала головой:

– Ничего нового я пока не услышала. И мне кажется, тебе хватит, а то уснешь. Я хочу, чтобы ты до Пушкино доехал. Там падай в ноги Марье Семеновне, кайся и спи сколько влезет.

Она встала и взяла ополовиненную бутылку:

– Я это сейчас вылью.

Стас, дожевывая яблоко, вскочил:

– Не бери греха на душу! Поставь в холодильник, клянусь, не притронусь!

– Твои клятвы ничего не стоят, ты… – начала обличающую речь Александра. И осеклась.

В дверь позвонили.

Стас тоже замер, вопросительно глядя на художницу. Когда звонок настойчиво повторился, он прошептал:

– Это может быть Марья?

Александра покачала головой:

– Навряд ли. Сиди тут, во всяком случае.

Она вошла на кухню, где и располагалась входная дверь, когда раздался третий звонок. Глазка в старинной дубовой двери не было. Александра повернула в тугом замке массивный ключ и отперла. Никаких страхов художница не испытывала, долгая жизнь в полуразрушенной мансарде на Солянке закалила ее и физически, и морально. Она была готова ко всему.

На площадке стояли мужчина и женщина, которых она никогда прежде не видела. «Если бы видела, то запомнила бы», – мелькнуло в голове у Александры.

Мужчина, маленького роста, щуплый, совершенно лысый и как будто печальный, походил на дождевого червя, слишком долго пролежавшего на дне банки и не пошедшего в дело из-за своей тщедушности. А его спутница, высокая, пышная, эффектная дама с иссиня-черными волосами, подстриженными в каре, с накладными ресницами неестественной длины и пронзительным взглядом – она, казалось, только что сошла с цирковой арены. Для полноты впечатления не хватало плетки и тигров.

Дама распахнула красное пальто, продемонстрировав леопардовую подкладку и глубоко декольтированную грудь, на которой покоилось массивное колье со сверкающими зелеными камнями, и осведомилась:

– Вы Александра Корзухина?

– Да, это я. – Александра с интересом разглядывала необычную пару.

– Мы к вам по рекомендации. – Дама слегка подтолкнула в спину своего спутника, и тот тихим, словно свалянным из ваты голосом подтвердил:

– Нам вас рекомендовали.

– Может, позволите нам все-таки войти? – осведомилась дама, видя, что Александра не торопится их пригласить.

Художница отступила в глубь кухни, сделав пригласительный жест свободной рукой. В другой руке она по-прежнему держала ополовиненную бутылку водки, на которую посетители бросали косые взгляды. Смутившись, Александра поставила водку в холодильник и повернулась к гостям:

– Чем могу быть полезна? И, кстати, кто меня рекомендовал?

– Игорь Горбылев, – ватным голосом ответил лысоватый человечек. Казалось, говорил воротник его серого полупальто, губы визитера почти не шевелились.

– Аукционист, – красивым грудным контральто подтвердила его спутница, брезгливо оглядывая облупленные стены кухни, выкрашенные синей краской, какой красят подъезды.

– Ах, вот кто! – с удовлетворением кивнула Александра. С Игорем Горбылевым, одним из лучших аукционистов Москвы, она дружила давно. – Слушаю вас. Присаживайтесь. В мастерскую не приглашаю, там не убрано.

Дама с опаской оглядела предлагаемый ей венский стул и, смирившись, присела. Ее спутник остался стоять. Теперь они оказались одного роста.

– Мы его друзья, – продолжала дама, без всякого стеснения осматривая как обстановку, так и саму художницу. Она не скрывала своего пренебрежительного удивления. – Игорь посоветовал обратиться именно к вам.

– Очень хорошо, и какого рода ваше дело? – Александра опустилась на другой стул. – Реставрация, продажа?

Посетители переглянулись, словно ища друг у друга совета. Дама осторожно заявила:

– Нет, ни то и ни другое, а скорее, установление подлинности. Мы готовим к аукциону небольшую коллекцию, так вот, требуется экспертное мнение.

– Вообще-то я за такие дела не берусь, – покачала головой Александра. – Если вы будете продавать через аукционный дом, через ту же «Империю», где служит Игорь, они сами сделают вам экспертное заключение. Поймите, мне же потом отвечать перед покупателями, если выяснится, что предмет датирован неправильно или это подделка. И в суд подадут уже не на аукционный дом, а на меня! Чувствуете разницу? Нет и нет. С «Империей» работает авторитетная экспертная группа, они сами издают каталоги.

Парочка снова переглянулась. На этот раз заговорил мужчина:

– Нам нужно ваше мнение не для аукциона, а для нас самих. Чтобы мы понимали, от чего избавиться, а что оставить себе.

– А, это другое дело, – кивнула Александра. – Станковая живопись?

– Нет, старинное стекло и эпоксидные смолы, – ошеломил ее червячок в полупальто.

Александра с минуту молчала. Молчали и ее гости, так что в кухне стал отчетливо слышен густой храп, доносившийся из комнаты. Стас, упившись своими невзгодами, уснул.

–Не знаю, что и сказать,– вымолвила наконец художница.– Я никогда не имела дела со старинным стеклом и с эпоксидными смолами. Только один раз – с оттоманским бакелитом[1], и этого мне хватило надолго. Но… У меня есть хорошая знакомая, она эксперт по старым пластикам, с химическим образованием. Редкий и очень авторитетный специалист. Я могу связаться с ней, спросить, не согласится ли она вам помочь.

Александра имела в виду Марину Алешину, обладательницу обширной коллекции пластиков, давно снятых с производства. Их первая встреча, как раз на аукционе «Империи», обернулась конфликтом, но вскоре они стали близкими подругами.

– Правда, я не уверена, что она занимается старинным стеклом, – добавила Александра.

Парочка переглянулась. Дама внезапно протянула Александре руку с пугающе длинными, алыми накладными ногтями:

– Мы ведь не представились. Клавдия. Я должна кое-что вам объяснить.

Художница недоуменно пожала сильную широкую ладонь, обратив при этом внимание, что каждый накладной ноготь украшен серебряным значком. Все значки были разные и напоминали элементы наскальной живописи. Клавдия уловила направление ее взгляда и немедленно пояснила:

– Это руны. Они меня защищают.

– Понятно, – пробормотала Александра, поворачиваясь к ее спутнику.

–Леонид,– ей в ладонь скользнуло нечто вялое, влажноватое и словно бескостное – рука человечка с ватным голосом.– Да, вы не все понимаете. Это не просто старинное стекло и смолы. Это нечто большее. Это…

В этот миг густой храп, доносящийся из комнаты, оборвался и раздался протяжный мучительный стон. Вероятно, Стасу приснилось, что его настигла Марья Семеновна. Александра улыбнулась:

– Это мой старый знакомый, устал с дороги. Не обращайте внимания.

Художница понимала, как двусмысленно звучит такое объяснение, какое впечатление должна производить эта ободранная кухня, обставленная разномастной мебелью, и она сама – в растянутом свитере и спортивных штанах, испачканных масляной краской всех цветов. «И бутылка водки», – напомнила себе Александра. Но все это ее не слишком волновало. Эти потенциальные клиенты скорее отталкивали ее, чем привлекали, и она была бы не прочь, если бы они ушли, разочаровавшись.

Но яркая пара не собиралась ее покидать. Клавдия достала сигарету и, не спросив разрешения, закурила. Александра чуть отодвинулась от стола. Сама она бросила курить давно и теперь с трудом переносила табачный дым.

–Дело в том, что вся наша коллекция – совершенно особенного рода,– проговорила Клавдия, изучая желтые разводы на потолке. Крыша старинного особняка во время таяния снега и сильных дождей давала протечки.– Это – магические шары и оргонайты. Все – уникального происхождения, не с рынка и не из интернет-магазина. Европа, Америка… Берилл, кварц, старое стекло. Есть совершенно исключительный шар, немецкий, из баварского рубинового стекла. Шары всегда прозрачные, бесцветные, но этот словно наполнен кровью.

– Он не продается, – встревоженно вставил Леонид. – Да, мы главного вам не сказали! Дело в том, что я – медиум, а Клавдия – моя ассистентка.

– Ах, вот как, – только и сумела вымолвить Александра.

–Еще я практикую литотерапию,– с достоинством добавила Клавдия.– И создаю индивидуальные оргонайты.

– Я, извините, впервые слышу эти слова. – Художница старалась сохранять любезный вид и тон, про себя на все лады поминая Игоря Горбылева, поднесшего ей такой подарок.

Клавдия снисходительно улыбнулась:

– Скажем так, я изготавливаю приборы, помогающие нормализовать правильную биологическую пульсацию органов и всего тела. Биологическая пульсация – основное свойство всего живого, от амебы до человека. Вы, думаю, никогда не слышали об оргонной камере Вильгельма Райха?

– Не доводилось, – ответила Александра.

– Я вам покажу, у нас она есть, – обнадежила ее Клавдия.

– Мы сделали ее на заказ, – прошептал Леонид. – По образцу 1941 года, который применялся в Нью-Йорке, а потом фигурировал в судебном процессе против Райха. Его обвинили в том, что по его милости некоторые раковые больные переставали лечиться, потому что исцелялись в камере. Это был заговор американской страховой медицины против гениального ученого-одиночки.

– Но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, – перебила его Клавдия. – Мы приглашаем вас в свою лабораторию.

– Так мы ее называем, – почти беззвучно добавил Леонид. – Мы ведем сложную исследовательскую работу.

Александра, теряя остатки терпения, улыбнулась и встала:

– Я обязательно к вам загляну, как только выполню срочные заказы по реставрации. Оставьте телефон, пожалуйста.

Визитеры переглянулись. Клавдия тоже поднялась. Ее внушительный рост и властный вид должны были производить большое впечатление на сеансах медиума, предположила Александра. «Как-то неудобно говорить, что медиум ошибается, когда рядом с ним стоит такая телохранительница!» – подумалось ей.

– Вообще-то, мы рассчитывали, что вы поедете с нами прямо сейчас, – почти угрожающим тоном произнесла Клавдия.

– Но я вас не ждала и не могу… – начала Александра. И осеклась, услышав за спиной густой сиплый голос:

– Саша, ты водку, надеюсь, не вылила? О, у тебя гости!

Обернувшись, она увидела на пороге кухни Стаса во всей красе – с помятым лицом, растрепанными буйными кудрями, ошалелым взглядом. Шрам, пересекавший его высокий античный лоб, эффектно багровел, красиво оттеняя лиловый шелк стеганого халата, подаренного Юлией Петровной. Вдова художника одевала своего непутевого возлюбленного в дорогих магазинах, не считаясь с расходами. Все подарки Стас принимал без стеснения, «чтобы не обидеть хорошего человека», как выражался он сам, и так же без стеснения укатил с ними в Питер.

Медиум и его ассистентка были впечатлены. Червячок что-то тихо промямлил, а Клавдия добавила гораздо более мирным тоном:

– Конечно, мы пришли без предупреждения, но все-таки… Игорь так горячо вас рекомендовал…

– Добрый день, простите за беспокойство. – Стас молниеносно оценил Клавдию, и поскольку он остался к ней равнодушен, Александра сделала вывод, что Клавдия не вдова. Скульптор реагировал только на юных моделей и на вдов. Остальные женщины его интересовали только в том случае, если они работали в винно-водочном магазине. – Мне тут надо…

Достав из холодильника ополовиненную бутылку, он с живой благодарностью посмотрел на Александру. Ухватив последнее яблоко, Стас с победным видом удалился. Вскоре из мастерской послышалось негромкое пение. Настроение скульптора улучшалось с каждой секундой.

–Давайте назначим день, и я к вам приеду,– скрепя сердце пообещала Александра. Ей не терпелось выпроводить диковинную пару, а также избавиться от Стаса, который явно начал обживаться в ее мастерской.– Сегодня никак не могу. Да и в принципе… Я с каким-то подобием мистики имела дело всего однажды, когда продавала коллекцию одного московского алхимика. Он жил неподалеку, на Яузском бульваре. Именовал себя бароном Варнбюллером. Этакий московский граф Сен-Жермен, искатель философского камня[2].

– Это не Дмитрий Лыгин был, часом?! – воскликнул чрезвычайно оживившийся медиум.

– Он самый, – призналась Александра. – Я удивлюсь, если на Яузском бульваре жил еще один алхимик и некромант такого масштаба. Хотя в Москве бывает всякое.

– Это мой учитель! – с пафосом произнес Леонид, прижимая руки к груди. – С его помощью я вошел в свой первый транс. Так вы знали барона?

– Лишь в последний год его жизни, – сдержанно ответила Александра.

– Он умер так ужасно, – прошептал Леонид, закрывая глаза. – По Москве ходили разные слухи, говорили о черной магии, о ритуальном убийстве… Я входил в транс, пытался что-то увидеть и каждый раз видел лестницу и нож.

Александра молчала. Память о тех давних событиях, во многом изменивших ее жизнь, воскресла с пугающей ясностью. Она снова видела черные смоляные глаза Лыгина, слышала ироничный, насмешливый голос, изрекающий парадоксы, низвергающий истины.

– Лестница и нож там участвовали, – отрывисто подтвердила она. – Но об этом в конце концов стало известно многим. Ведь было громкое уголовное дело.

– Барона убивали трижды, – проговорил Леонид, не открывая глаз. – И там были еще мертвые черные птицы…

– Ты волнуешься? – Клавдия положила сильную руку на плечо спутника. – Сейчас не время и не место.

Тот замер, только под опущенными голубоватыми веками быстро двигались глазные яблоки. Это производило жуткое впечатление, словно слепой безуспешно пытался прозреть. Александра взяла со стола телефон:

– Дайте ваш номер, я позвоню, как только освобожусь и буду готова приехать.

Клавдия, не снимая руки с плеча своего безмолвного кавалера, продиктовала номер мобильного телефона и уточнила:

– Это мой. У Леона телефона нет, он мобильниками не пользуется. Я бы тоже с удовольствием отказалась, это грубое нарушение вибраций. Но сами понимаете, невозможно. Клиенты, запись на прием, заказы… Ведь все на мне. Что же, до встречи!

Она повлекла Леонида-Леона к двери. Тот, внезапно открыв глаза, в упор посмотрел на Александру:

– И вы там были, когда барон погиб!

Художница содрогнулась всем телом, желудок словно наполнился ледяной кислотой. «Вот этого он ниоткуда не мог узнать!»

– Я позвоню, – сказала она Клавдии, подходя к двери и поворачивая ключ в замке. – В самое ближайшее время. Возможно, завтра.

– Горел фонарь, – уже в дверях сообщил Леонид, не сводя с художницы неподвижного взгляда. – Была абсолютная тьма, и в ней горел один фонарь. Вы видели это.

– Ты волнуешься, – повторила Клавдия и буквально выволокла медиума на лестничную клетку.

Александра поспешила закрыть за ними дверь. Сердце сильно колотилось, она облизывала пересохшие губы. «Он говорит то, что действительно было, но это ничего не значит! – твердила про себя художница. – Если он был учеником Лыгина, то вращался в самых ближних кругах, где знали такие подробности. Мог общаться и с его женой, и с дочерью. Хотя они жили отдельно. Но могли быть и другие связи. В любом случае, это производит сильное впечатление, да».

Она залпом выпила стакан воды и вернулась в мастерскую. Стаса она застала стоящим перед окном, меланхолически оценивающим на просвет остатки водки в бутылке.

– Знаешь, что я думаю? – Заслышав ее шаги, скульптор обернулся. – Не надо мне сейчас соваться к Марье. Пойду сразу к Юлии. Как думаешь, она обрадуется?

– Я будущее предсказывать не умею, – мрачно ответила Александра. – От тебя зависит.

– Скажу, что в больнице три месяца с язвенным колитом лежал, а телефон украли, – вдохновился Стас. – Номеров наизусть, само собой, не помню, вот и не звонил. Тогда она меня пожалеет!

Он допил водку и с сожалением поставил пустую бутылку в угол, как непослушного ребенка. Пригладил ладонями растрепанные волосы, покрутил головой, словно проверяя, крепко ли она держится на могучей шее. Беспутная жизнь не могла сломить ни здоровья, ни жизнелюбия скульптора, его неукротимый оптимизм не иссякал никогда.

– Ну, так я пойду к ней. – Стас заглянул в сумку, вытащил помятые элегантные брюки и серый кашемировый свитер в пятнах от гипса и красного вина. Дорогие подарки Юлии Петровны моментально превращались на его мощном теле в жалкие тряпки. – Можно вещи пока у тебя оставлю?

– Ни в коем случае! – запротестовала Александра. – Ты должен прийти с вещами, будто только что с поезда, и даже не упоминай, что заходил ко мне! Рассказывай ей сказки про больницу и украденный телефон, может, поверит. Если захочет. Сам-то ты…

Она сделала паузу. Стас в это время переоделся за ширмой и появился уже в более официальном виде.

– Сам-то ты чего хочешь? – закончила фразу художница. – Остаться с ней надолго? Жениться?

– Боже упаси, – зажмурился Стас. – Нет, женщина она хорошая. Конечно, сильно старше меня…

– Ты еще рассуждать начал?! – повысила голос Александра. – Марья Семеновна еще старше, вся Солянка гадает, сколько ей лет! Говорят, и в девяностых точно так же выглядела! А сколько раз она тебя из грязи вытаскивала? Да тебе необходим авторитет кого-то старшего, или через год в канализации будешь ползать!

– Марья – гарпия, – с чувством произнес скульптор. – Она бессмертна. Это мифологическое существо, рожденное из хаоса еще до богов Олимпа. А Юлия – совсем другое дело, слабая земная женщина. Она любви хочет, а мне ее только жалко. Ладно, пойду сдаваться.

Запихав атласный халат в сумку и с трудом застегнув молнию, Стас выпрямился и, взглянув в лицо приятельнице, вдруг нахмурился:

– Слушай, а что это с тобой?

– Что со мной? – Александра машинально провела ладонью по лицу.

– Да на себя не похожа. Эти двое, там, на кухне, тебя расстроили чем-то?

– Напомнили кое о чем, скажем так, – уклончиво ответила художница.

– Долги? – осведомился Стас. – Ты мне только скажи! Я сейчас на мели, но для тебя деньги найду! Не в первый же раз друг друга выручаем.

– Ну, если долги, то разве что моральные и очень давние. – Александра попыталась улыбнуться. – Тут ты мне не помощник. Иди свои личные долги плати. Женщина всю зиму в депрессии из-за тебя была.

В дверь позвонили. Они синхронно повернули головы в сторону коридора.

– У тебя сегодня приемный день? – осведомился Стас.

– А может, Юлия Петровна услышала голоса и решила наведаться? – шепотом предположила Александра. – Я никого не жду.

Мастерская, которую она снимала у вдовы художника, была частью большой старинной квартиры с двумя входами – парадным и черным, и двумя ванными комнатами в разных концах квартиры. Покойный художник устроил себе отдельное жилье очень простым образом: наглухо перегородил коридор гипсокартоном, оштукатурил и покрасил перегородку, так что она стала неотличима от настоящей стены. Таким образом, из одной квартиры получилось две. Из переулка, через парадный вход, попадали в квартиру к Юлии Петровне. Чтобы попасть в мастерскую, нужно было свернуть в подворотню, пройти через двор и подняться на второй этаж по лестнице черного входа. С одной стороны, это была абсолютная изоляция от хозяйки квартиры, с другой… Гипсокартон отлично пропускал звуки, а одинокая женщина, живущая среди картин покойного супруга, обожала подслушивать, стоя в коридоре у перегородки. Александра убедилась в этом, когда Юлия Петровна пару раз упомянула в разговоре такие детали, о которых ничего не должна была узнать из их непосредственного общения.

Звонок повторился. Александра сделала Стасу знак оставаться на месте и пошла открывать.

– Извините, это снова я, – виновато прошептал Леонид, переминаясь с ноги на ногу. Он был один.

– Вы забыли что-то? – Художница оглянулась, окидывая взглядом стол.

– Нет, то есть я должен… Впустите меня, пожалуйста, это одна минута!

Александра недоуменно посторонилась, и червячок вполз в кухню. Не останавливаясь у стола, он проследовал в коридор. Обеспокоенная хозяйка поспешила за ним:

– Простите, я сейчас собиралась уходить по делам, и…

Она остановилась. Леонид, даже не взглянув на дверь в комнату, подошел к перегородке и медленно, осторожно приложил к ней раскрытые ладони. Низко склонил голову, словно разглядывал бурый затоптанный паркет. Подойдя ближе, Александра убедилась, что его глаза закрыты. Из комнаты выглянул Стас. Она сделала отрицательный жест, и скульптор бесшумно исчез.

Установилась тишина, нарушаемая лишь рокотом капели, падающей с крыши на жестяные отливы под окнами. Это был чрезвычайно тихий переулок, где нечасто проезжали машины, и почти безмолвный дом. На первом этаже старинного двухэтажного особняка располагались офисы двух загадочных фирм, занимавшихся неизвестно чем. Золотые таблички на дверях ничего не сообщали о роде их деятельности, и эти высокие солидные двери никогда не открывались. На площадке второго этажа, напротив двери Юлии Петровны, находилась дверь в другую жилую квартиру, но и та никогда не открывалась. Владелец, кем бы он ни был, предпочитал, вероятно, попадать домой с черного входа. Юлия Петровна обмолвилась как-то, что ни разу не повстречала его в подъезде.

– Да, – внезапно выдохнул Леонид. Открыв глаза, он со свистом втянул воздух. Александра поняла, что примерно с минуту он не дышал совсем. – Я это сразу почувствовал, когда вошел, только не мог уловить где. Это не у вас, это идет отсюда. Какая странная стена.

– Это не стена. – Александра прислушалась. За перегородкой было тихо. – Гипсокартон. Там другая часть квартиры.

– Вот оно что. – У Леонида был вид внезапно разбуженного человека, который в первый миг не понимает, как он оказался в своей спальне, если только что убегал от ягуара в джунглях. – Поэтому я ощутил, что это случится у вас, и хотел предупредить. Я ошибся.

– Что случится? – Глядя в часто моргающие, неуловимые глаза медиума, Александра почувствовала тревогу. Вялый человечек внушал беспокойство.

– Там, за перегородкой, скоро случится что-то очень плохое, – уверенно ответил Леонид. – Но не сейчас. Сейчас там никого нет.

И, не добавив больше ничего, стремительно пошел на кухню. Александра опомниться не успела, как за ним закрылась входная дверь. Выскочив на лестничную площадку, художница услышала только, как хлопнула дверь подъезда. Леонид исчез с молниеносной быстротой, словно пылающая на мартовском солнце радужная капель растворила его в своем спектре.

Вернувшись на кухню, она застала там уже совершенно одетого Стаса. Тот застегивал роскошную замшевую куртку, продранную на одном локте, – также подарок Юлии Петровны. На плече у него висела сумка.

– Что этот клоун забыл у тебя? – прогудел скульптор. – Как хочешь, а он очень подозрителен, и баба его тоже. Они кто такие? Из какого шапито сбежали?

– В них и правда есть что-то цирковое. – Александра прикрыла дверь. – Работают на публику. И возможно, правда жулье.

– Гони в шею! – решительно предложил Стас.

– Как ни странно, их направил ко мне человек, которого я очень уважаю, – задумчиво проговорила Александра. – И это потенциальные клиенты, а в наше время разбрасываться заработками неразумно. Так ты идешь к Юлии Петровне?

– А что делать? – Стас поправил ремень сумки на плече. – Ты же меня на улицу выставляешь.

Александра помедлила, глядя на сверкающее мелькание капели в окне. Вынула из кармана спортивных штанов мобильник, пролистала список контактов до номера Клавдии. Стоило удалить этот номер – и больше ничто бы не связывало ее с фантастической парой, побывавшей здесь с визитом. Но… Леониду удалось произвести впечатление. Художница, никогда не доверявшая экстрасенсам и медиумам, должна была это признать. «Хотя тут явно была игра на внешний эффект, – повторяла она про себя. – Запугать, удивить, не сказав ничего конкретного… Я тоже могу ворваться к незнакомому человеку и заявить, что скоро у него за стеной случится что-то ужасное! Только… Что им нужно от меня? Обобрать? Так брать-то нечего».

– Саша, я второй раз спрашиваю, а ты где-то витаешь! – повысил голос скульптор, встревоженный ее отрешенным видом и молчанием. – Мне идти сейчас или погодить чуток? Глядишь вдаль, будто этот дохляк тебя загипнотизировал!

– Не может быть, – встряхнувшись, ответила Александра. – Когда бы он успел?!

– У, милая моя, есть умельцы! – помотал головой Стас. – Меня один раз цыганка на Ярославском вокзале так обработала за минуту, что я очнулся в пустой электричке, в Софрино, без денег, без документов. Патруль обходил состав перед тем, как в депо отправить, они меня и нашли в тамбуре, на полу. Решили, что пьяный, а я был чист, как хрусталь. За гранитом на памятник собирался ехать, при деньгах был, естественно. А всего-то она мне сказала, помню: «Очень ты доверчив, дорогой мой, сердце у тебя золотое, вот и веришь нехорошим людям. Надя-сербиянка все тебе скажет…» И я, дурак, ей в глаза посмотрел и руку дал. Больше ничего не помню, все стерлось.

– Перестань, это не цыгане с Ярославского вокзала, – сердито ответила художница, заглядывая в пустой холодильник. – Эти двое работают «по науке». Нормализуют какие-то вибрации, как я поняла. В любом случае, платить будут они мне, а не наоборот.

Стас скептически хмыкнул.

– И знаешь, – добавила художница, закрывая холодильник, – поставь-ка пока сумку. Давай сходим в магазин и пообедаем вместе. Юлии Петровны все равно дома нет.

– Откуда ты знаешь? – обеспокоился Стас.

– Ну, я хоть и не Надя-сербиянка, но кое-что угадывать умею, – усмехнулась Александра. – Погоди, найду резиновые сапоги. Смотри, что на улице творится!

Во время оттепели или сильных дождей переулок превращался в ручей. Он шел под уклон, от Солянки к Покровскому бульвару, и бурая вода бежала по нему, затопляя водостоки. В подворотне стояла лужа по щиколотку. Стас чертыхнулся, моментально зачерпнув полные ботинки. Выйдя в переулок, Александра сощурилась на солнце, игравшее в безоблачном небе:

– Глядишь, за неделю все растает. Слушай, проверь для меня кое-что. Сбегай в парадное, постучись к Юлии Петровне.

– Ты же говорила, ее нет?

– Я хочу убедиться.

– А если она дома?

– Падай моментально в ноги и кайся. Вещи у меня потом заберешь.

Обескураженный Стас с великой неохотой отправился в подъезд. Александра ждала долго. Через десять минут скульптор явился с отчетом:

– Звонил, долбился в дверь, не отвечает.

«Это абсолютно ничего не доказывает, – говорила себе Александра, направляясь в сторону ближайшего продуктового магазина. – Дневное время, рабочие будни, за стеной тихо. И Леонид долго прислушивался, прежде чем сказать, что там никого нет».

…В магазине Стаса приветствовали как старого знакомого. Так как этот маленький, существовавший еще в советские времена магазинчик располагался неподалеку от дома с прежними мастерскими Стаса и Александры, скульптор часто туда заглядывал. Иногда он даже прятался в подсобке от Марьи Семеновны, преследовавшей его по пятам, и умудрялся за пять минут уничтожить только что купленную бутылку. Вот и сейчас пожилая продавщица из винно-водочного отдела расцвела, увидев бывшего постоянного клиента:

– Какими судьбами!

– Ириночка, – галантно облокотился на прилавок скульптор. – Когда я вижу вас, то чувствую себя Одиссеем, вернувшимся на Итаку. Не забыли меня?

– Вас забудешь, – с чувством ответила Ириночка, не без кокетства поправляя рыжие локоны, удачно оттенявшие багровые тона ее лица. – Как обычно, литровую? Нашу или финскую?

– Стас, – тихо, без интонаций, произнесла у него за спиной Александра, направляясь к другому прилавку. По опыту она знала – отговаривать бесполезно, и уже предполагала, что придется устраивать лежанку на кухне. Впрочем, скульптор явно согласился бы спать даже на голом полу, лишь бы не встречаться с Юлией Петровной и Марьей Семеновной.

– Саша, все будет очень умеренно! – жарко пообещал Стас, обернувшись к ней. И продолжал, интимным полушепотом, облокотившись на потрескавшийся мраморный прилавок еще советских времен: – Давайте, Ириночка, чтобы никого не обидеть, и нашу, и финскую! Еще шампанского для дамы, подороже. Да, «Асти» сойдет. У меня сегодня сложный день.

Александра запаслась своим обычным набором продуктов – полуфабрикаты, хлеб, овощи и фрукты. Готовить она не умела и не любила, полки с соусами и приправами приводили ее в замешательство. По роду деятельности как посреднику при продажах Александре часто случалось бывать в ресторанах, порой очень дорогих, и меню всегда было ей безразлично. Стас, гурман и сибарит, не понимал ее, но и не осуждал. «Ты, Саша, должна была родиться во времена гонений на первых христиан, – говаривал он. – Жила бы в пустыне, в пещере, питалась колючками и духовно росла над собой. И все бы тебя уважали, кроме римского императора!»

Обернувшись, Александра увидела за спиной довольного Стаса. Пакет он бережно держал у груди, словно младенца. «Младенец» многозначительно позвякивал. Александра молча вышла из магазина. Скульптор следовал за ней, уверяя на ходу:

– Саша, абсолютно ничего не будет, это для Юлии, должен же я как-то разрядить обстановку! Шампанское, конфеты… Хорошо бы цветы!

– Цветы у метро. – Она остановилась прямо в луже, Стас топтался у кромки воды. – Вот что. У меня ты больше пить не будешь, знаю, чем это кончится. Юлия Петровна давала тебе ключи от квартиры?

– Да, конечно… – Скульптор похлопал по карманам роскошной замызганной куртки, расстегнул молнию нагрудного кармана. – Здесь!

– Ну, хоть не потерял, – вздохнула Александра. – Значит, беги сейчас на Солянку за цветами, купи букет пороскошнее. Потом забирай у меня вещи и дуй сразу к ней. Там и сиди, с шампанским и букетом, жди ее. Человека труднее выгнать, чем не впустить, по опыту знаю.

Стас переменился в лице:

– Я еще не в форме. Ты обещала, что пообедаем…

– Хорошо, сделаю тебе бутерброд, – в сердцах ответила Александра. – Водку пить не разрешу, у меня не рюмочная.

– У тебя сердца нет. – Стас уныло посмотрел на свои мокрые ботинки, словно ища у них поддержки. – Ты представить себе не можешь, как я сейчас уязвим. А если Юлия начнет плакать, мне вообще конец. Плачущая женщина может дотащить меня до ЗАГСа.

– Вот повезет этой плачущей женщине, – бросила художница. – Все, я к себе, а ты за цветами. И если встретишь кого-нибудь из приятелей, ради всего святого, не исчезай снова на три месяца!

И зашагала в сторону бульваров.

Стол был накрыт уже минут через пятнадцать, и Александра занялась варкой кофе. Это был единственный процесс из разряда готовки, к которому она подходила с душой. Слегка придавливая ложкой медленно вздымавшуюся над кромкой джезвы пену, она невольно прислушивалась. В той части квартиры, которая была отделена перегородкой, стояла глухая тишина. Хотя Юлия Петровна передвигалась в мягких домашних туфлях совершенно бесшумно, какие-то звуки она все же производила – звякала посудой, включала телевизор, говорила по телефону. Все это было отлично слышно через гипсокартон, хоть в мастерской, хоть на кухне, и первое время Александра с непривычки вздрагивала. Но сейчас на хозяйской половине невозможно было различить ни единого звука. Поразмыслив, Александра поняла, что такая тишина стоит не первый день. Но как давно, вычислить было сложно. В отличие от Юлии Петровны Александра подслушивать не любила и была слишком поглощена собственными делами, чтобы интересоваться тем, что происходит за перегородкой.

«Может быть, в гости уехала? – предположила художница. – Почему она должна меня предупреждать, в конце концов?» Но эта версия тут же показалась ей сомнительной. Юлия Петровна вела крайне замкнутый образ жизни. Она не принимала гостей и сама выходила из дома лишь в магазин. Ее постигла участь многих вдов художников: физическая смерть мужа стала духовной смертью для нее самой. «Жена художника Снегирева», став «вдовой художника Снегирева», превратилась в медленно выцветающую, никому не интересную тень. Известность супруга скончалась одновременно с ним самим, его быстро забыли. Вдова жила безбедно и бессмысленно, и Александра подозревала, что сдавать бывшую мастерскую мужа Юлия Петровна надумала не ради денег, а чтобы хоть как-то разбавить свое одиночество.

Сняв джезву с огня и выключив газ, Александра вышла в коридор. Остановившись точно на том месте, где стоял Леонид, она осторожно приложила ладони к оклеенной малиновыми обоями перегородке. Такими же обоями с золотистыми букетами в стиле «помпадур» были оклеены и ее комната-мастерская, и та половина квартиры, где обитала Юлия Петровна.

«Стена как стена, – сказала себе художница, невольно наклоняя голову так же, как делал это медиум. – Ни с виду, ни на ощупь невозможно определить ее, как „странную“. А ведь это в самом деле не стена, ее нет на планах БТИ. Ее можно молотком проломить. Как он мог это узнать? От Игоря? А разве Игорь это знает?»

Ей впервые пришел в голову вопрос: почему аукционист снабдил своих друзей ее адресом, но, по всей видимости, не дал телефона. «Или дал, но они решили нагрянуть внезапно, ведь этот Леонид чувствует, есть ли кто дома?» – саркастически предположила художница. Вернувшись в кухню, она взяла мобильный.

Игорь Горбылев ответил, когда Александра уже решила сбросить вызов.

– Извини, не слышал, очень шумно, – раздался знакомый голос. Аукционист говорил с манерным прононсом, чуть нараспев, растягивая последние гласные в словах, так что его речь производила несколько карикатурное впечатление. Но на сцене, за кафедрой, с молоточком в руке он не имел себе равных. Никто не умел так растормошить публику, как Горбылев, манерный и остроумный, неизменно улыбающийся и предельно хладнокровный, вопиюще несовременный и элегантный в сшитом на заказ сером сюртуке, бархатном жилете и шелковом шейном платке от «Эрмес» вместо галстука. Он был звездой аукционного дома «Империя».

– Я отвлекаю тебя? – спросила Александра.

– Нет, какое, торги закончились. Мы тут неустойку оформляли, отказ от выкупа, пришлось подойти к секретарю, – продолжал Горбылев. – Сейчас выйду из зала. Слушаю тебя. Нашла что-то интересное?

Александра не раз сотрудничала с аукционистом, сводя его за комиссию с коллекционерами, когда сама не могла или не хотела выступать посредником при продажах.

– На этот раз что-то интересное нашло меня само, – не слишком весело ответила она. – Ко мне на квартиру пожаловали твои друзья, по рекомендации. Некие Клавдия и Леонид. Он представился как медиум, а она как его ассистентка. Насколько я поняла, они хотят, чтобы я занялась их собранием магических шаров и еще каких-то штук. Игорь, они кто такие, вообще? И почему ты им дал мой адрес, а не телефон?

Когда после недолгой паузы Горбылев заговорил снова, его голос заметно изменился. Аукционист перестал растягивать слова.

– Я дал им только телефон, естественно. Об адресе речи не было, они и не просили. Как-то сами раздобыли, ничему не удивлюсь. Но только они не мои друзья.

– Так и подумала, – пробормотала Александра.

– Они не друзья, – голос в трубке завибрировал, – но они спасли мне жизнь. Представь… Год назад у меня стали случаться приступы головокружения. Я все списывал на усталость, на нервы. Отец умер, ты помнишь. Шла большая волна торгов, работал без перерыва. Потом на одном аукционе я вдруг потерял сознание. К счастью, после торгов, в служебном помещении. Когда потом вышел в зал, там было почти пусто, и эти двое сразу бросились в глаза. Я никогда прежде их не видел, они в торгах не участвовали. Леонид подошел и внезапно, без всяких «здрасьте», положил ладони мне на голову. Я обалдел. А он очень серьезно сказал, чтобы я немедленно ложился на обследование, он видит опухоль, пока еще очень маленькую.

– Господи, – тихо откликнулась Александра.

– И я ему почему-то поверил, – продолжал Горбылев. – Жена отвезла меня в больницу, я сам за руль не решался сесть. И он оказался прав! Тут же положили, прошел два курса химиотерапии. И все, понимаешь, проскочил! Профессор, который меня вел, сказал, что задержись я с госпитализацией на две-три недели, и картина была бы совершенно другая. Надеюсь, ты мне веришь? Все документы на руках.

– Конечно, верю. – Прижимая телефон к уху, Александра вновь вышла в коридор и посмотрела на перегородку. – Значит, Леонид – настоящий…

– Более того! – воодушевился Горбылев. – Когда я после излечения сказал Леониду, что хочу как-то отблагодарить его, он заявил, что денег не возьмет. Он работает только бесплатно.

– Час от часу не легче. – Художница не сводила взгляда с золотистых букетиков на обоях. – Они еще и альтруисты.

– Я твою иронию понимаю, – без обиды произнес старый приятель. – Сам никогда в такие вещи не верил. Но как он мог угадать, что со мной творилось в то время? Я от всех, кроме жены, скрывал. Мне же семью кормить, у нас трое детей! А если руководство узнает, что болен, – выкинут на улицу моментально. И обморока за сценой Леонид никаким образом видеть не мог! Разве что я выглядел не блестяще, но это еще не повод ставить такие диагнозы. Даже не знаю, что меня больше ошеломило: результат обследования или то, что он все это разглядел без всякой аппаратуры.

В телефоне послышался отрывистый, несколько деланный смех.

– Знаешь, что Леонид сказал там, в зале, когда держал руки у меня на голове? – Горбылев заговорил почти шепотом. – Напугал страшно. Он сказал: «Я вижу смерть, я всегда вижу смерть».

Глава 2

Букет был огромен и ярок, под стать раскаянию скульптора. После безуспешной попытки засунуть цветы в кувшин, который тут же опрокидывался, Александра поставила их в ведро. Кухню мгновенно наполнил горький аромат белых лилий, свежайших, жестких, словно вырезанных из оцинкованного железа, осыпанного ржавчиной тычинок. Между лилиями, среди папоротника, полыхали алые розы, но их карамельный аромат можно было уловить, лишь приблизившись к цветам вплотную. Лилии побеждали все.

Стас приободрился. Сидя за столом, он уминал бутерброды, пил кофе кружка за кружкой и рассуждал:

– Действительно, как она может меня выгнать, если я уже буду сидеть в комнате? Ни за что не выгонит. Это ты, Саша, хорошо придумала. А цветы она любит, я ей пару раз покупал. Но не помню какие. Один мой друг говорит, что женщины делятся всего на две категории: одним нравятся розы, другим лилии. Я на всякий случай купил и то, и другое.

– Какой у тебя мудрый друг. – Александра поднесла к губам кружку.

– Он кладбищенский сторож, – пояснил Стас. – Так что в цветах разбирается. Знаешь, работа непростая и устроиться туда нелегко! Мы на монтаже памятника познакомились, год назад. Я за установкой следил, а он надзирал, как бы чего не вышло.

– А что могло выйти? – заинтересовалась Александра.

– Там несколько свежих могил было в ряд, могли бюст влепить не туда, – пояснил Стас. – Это что! Валера мне рассказал, что если свежевырытые ямы расположены рядом, могут и гроб не туда сунуть. За покойниками глаз да глаз нужен.

Он стрельнул взглядом в сторону пакета с бутылками. Александра нахмурилась.

– Одну! – умоляюще прошептал Стас. – Мне ведь к Юлии идти.

Не встретив сопротивления, скульптор стыдливо извлек бутылку из пакета, вскрыл и налил половину стакана.

– За твою ангельскую доброту, – провозгласил он и залпом проглотил содержимое. – Так вот, Валера оказался интересным мужиком. Филфак МГУ бросил. Проводником в поезде «Москва – Владивосток» два года ездил – бросил. Успел жениться где-то в тайге, по пути. Жену…

– Бросил, – закончила художница.

– Ничего подобного, – возразил Стас, – привез ее в Москву, поселил у родителей. Его отца как раз парализовало, мать болеет, жена за ними ухаживает. Пора, значит, было осесть и за ум взяться. Знакомые устроили его на кладбище, по большому блату. Не смотрителем, конечно. Главный смотритель кладбища – большой человек, он деньги гребет в прямом смысле лопатой. А так взяли в команду. За порядком следить, вандалов гонять, сатанистов всяких. Не поверишь, чем занимаются прямо на могилах!

Стас снова потянулся к бутылке. На этот раз Александра перехватила ее и поставила на пол, у своей ноги.

– Ты мне зубы не заговаривай, – предупредила она сникшего скульптора. – Прямо сейчас умываешься и со всем имуществом идешь к Юлии Петровне. Даришь цветы, вымаливаешь прощение. Только про кладбище ей в связи с букетом не рассказывай, она женщина впечатлительная. Говори о чем-нибудь трогательном.

– Да понял, понял. – Стас растер ладонями покрасневшее лицо. – Я про кладбище могу и трогательное рассказать. Валера засек как-то одну старушку: возится около могилки, детской лопаткой сбоку ковыряет. Он к ней. Старушка в слезы. Оказывается, умер котейка, любимый мужнин. И вот она принесла этого кота, зашив в наволочку, и пытается к мужу подхоронить. Что строжайше запрещено, само собой. У многих людей остались понятия бронзового века: чтобы с покойником скот хоронили и личные вещи. Кот, конечно, не конь, много места не займет, но по санитарным и этическим нормам – нельзя. Валера старушку утешил, кота у нее забрал, сказал, что сам закопает, ближе к темноте. И бабуля ушла счастливая до невозможности, на бутылку ему дала. Так что работа тонкая… Человеческий фактор надо учитывать.

– Подхоронил? – сочувственно спросила художница.

– Да ты что, Саша? – изумленно взглянул Стас. – Сказано – запрещено! У них там мусоросжигатель есть, вот он котейку туда и сунул. Но с точки зрения старушки-то все в порядке. Наш мир – сплошная воля и представление, как доказал Шопенгауэр.

Упоминание имени Шопенгауэра служило верным признаком того, что скульптор переступил роковую черту, за которой может начаться очередной запой. Александра встала и собрала со стола посуду. Красноречиво обмахнула столешницу полотенцем. Стас тоже поднялся.

– Знаешь, мне мысль в голову пришла, – сообщил он, накидывая куртку. – Заверну-ка сперва к Валере. Может, он мне за зиму клиентов нашел. Я ведь вернулся гол как сокол, имею только на текущие расходы. Не могу же я сесть Юлии на шею после всего… А Валера мне уже кое-какие заказы подкидывал. Он же всегда в курсе, кого хоронят, какие планы у родни насчет памятника. Само собой, у главного смотрителя все схвачено и везде свои кадры. Приходится действовать в обход, потихоньку… И мне хорошо, и Валере приработок.

Художница послала старому приятелю самый гневный взгляд, на какой была способна.

– Мне твоя мысль не нравится вообще, – заявила она. – И Валера твой тоже. Я знаю, что будет. Опять исчезнешь. Все эти разговоры про заработки – только предлог. Не хочешь возвращаться к Юлии Петровне – иди и прямо скажи ей, что все кончено! Освободи ее! Жила она без тебя, проживет и дальше!

Стас извлек из кармана куртки телефон, несколько раз провел по экрану пальцем.

– Вот мой новый номер, кидаю тебе, – сказал он, не поднимая глаз от экрана. – А вот еще номер Валеры, на всякий случай. Ты права, Саша, до отвращения права. Я трус. Начать новую жизнь – это вовсе не значит уехать в Питер на всю зиму, потом вернуться и дрожать перед Марьей, унижаться перед Юлией. Кем я стал? Утешителем вдов. Кладбищенским Роденом. А кем я был?

Пряча телефон в карман, скульптор горько усмехнулся:

– Дело в том, что никем я и не был. Просто ползал в грязи в поисках пропитания. Как и ты, Саша, будь честна. Звони. Если не отвечу, то Валера на связи всегда. Я ему про тебя много рассказывал.

Забросив на плечо ремень дорожной сумки, подхватив звякнувший пакет с покупками, Стас обернулся на пороге:

– Знаешь, Шопенгауэр утверждал, что каждый человек в чем-то гениален. Просто люди боятся обнаружить в себе эту гениальность.

– Иди ты к черту, – с чувством произнесла Александра.

…И только спустя полчаса после ухода Стаса она вспомнила о забытом в ведре роскошном букете, ярком и бесполезном.

Александра села за работу: очередной натюрморт, скучная косметическая реставрация. То, что годами давало ежедневный хлеб, но не позволяло строить планов на завтрашний день. «Наверное, это похоже на несчастливый, но крепкий брак, – горько острила она, в разговорах со своей подругой Мариной Алешиной. – И счастья нет, и бросить сложно».

Художница несколько раз брала телефон, находила новый номер Стаса, но не решалась позвонить. «Он наверняка уже не в состоянии говорить, – предполагала Александра. Она злилась. – По его милости я теперь должна врать, что ничего о нем не знаю… Врагов наживать». Но мысль выдать Стаса Марье Семеновне ее не посещала. В прежние времена Александре случалось сдавать запутавшегося в житейских передрягах скульптора в железные руки его няньки, но лишь в самых крайних случаях, когда Стас сам признавал, что нуждается в помощи. Теперь же в дело оказалась замешана покинутая страдающая женщина, да к тому же квартирная хозяйка Александры… Более нелепого положения художница и представить себе не могла.

Когда она отодвинула в сторону банку с комками ваты, испачканной растворителем, и сняла перчатки, давно стемнело. Капель перестала барабанить в отливы под окнами. Художница взглянула на циферблат огромного жестяного будильника – время подходило к десяти. Встала, вышла в коридор, безотчетно прислушиваясь. Прямо за перегородкой, с другой стороны, Юлия Петровна установила огромные часы в человеческий рост, в деревянном футляре – изделие середины прошлого века, когда вещи делались массивными, основательными. Эти колоссальные часы до сих пор шли точно. Их надо было раз в сутки заводить ключом, открыв дверцу сбоку. Как сказал однажды Стас, в них можно было бы и спать, правда, стоя. Каждый час раздавался бой глубокого, солидного, бронзового тона. Сперва, поселившись в новой мастерской, Александра возненавидела эти часы, потому что они будили ее, а слышимость была такая, будто они стояли у нее в изголовье. Потом художница привыкла к ним. Наконец перестала замечать и больше не просыпалась от этих величественных звуков.

Через пять минут она поняла: часы так и не пробили десять раз. Сегодня, а быть может, и вчера их не заводили.

Это могло показаться пустяком, но Юлия Петровна была сердечно привязана к этим исполинским часам, подаренным ее родителям на свадьбу. В детстве она неимоверно гордилась привилегией заводить их. И теперь, достигнув более чем зрелых лет, Юлия Петровна никогда не пренебрегала своей священной обязанностью. Обо всем этом она не раз рассказывала жиличке, принимая от нее очередной взнос за квартиру. Юлия Петровна вообще говорила очень много, стараясь удержать возле себя слушателя, прежде чем снова оказаться в одиночестве. Александре во время ее кратких визитов непременно предлагались чашка чая и расклад на картах Таро, с которыми Юлия Петровна не расставалась. Чай художница выпивала, а от гадания вежливо отказывалась. Взамен ее пичкали воспоминаниями, обычно одними и теми же.

«А если с ней случился инсульт или инфаркт и она лежит там одна, без сознания, без помощи? – Александру одолевали все более панические мысли. – Ну почему Стас не зашел туда днем, у него же есть ключи! А если… Она наглоталась каких-нибудь таблеток из-за Стаса?! У нее же целая аптека на дому!»

Накинув куртку и переобувшись в резиновые сапоги, Александра вышла на лестницу и торопливо пересекла двор. Прошла подворотню, набрала код на двери парадного подъезда, почти бегом поднялась на второй этаж. Позвонила. Затем начала стучать в дверь. Достав телефон, попыталась дозвониться до квартирной хозяйки. Безрезультатно, аппарат был выключен.

Александра подошла к двери напротив, которая, по словам Юлии Петровны, никогда не открывалась, и нажала звонок. Через полминуты ей открыли, не задавая вопросов.

На пороге стоял мужчина средних лет, краснолицый, плотный, в спортивном костюме и в тапочках. На руках у него сидел откормленный рыжий кот. Кот неприязненно смотрел на Александру.

– Да? – без интереса спросил хозяин кота.

– Извините, – взволнованно проговорила она. – Вы не слышали, не видели сегодня ничего необычного? А может, и вчера… Там…

Она указала на дверь Юлии Петровны. Сосед покачал головой:

– Нет.

Хозяин кота был очень немногословен. Александра извинилась, и он закрыл перед ней дверь.

Поколебавшись, художница набрала новый номер Стаса. Как она и опасалась, номер не отвечал. Тогда она позвонила Валере. Ответили сразу. Александра ожидала услышать хриплый пропитой голос, но Валерий заговорил мягко и любезно:

– Да, слушаю вас? Чем могу служить?

Было ясно, что, несмотря на позднее время, кладбищенский сторож, недоучившийся на филфаке МГУ, трезв.

– Мне дал этот номер Стас, – ответила Александра. – Он рядом?

– Рядом, но…

После короткой паузы Александра закончила за собеседника:

– Спит?

– Да, – подтвердил Валера. – Стас приехал очень усталый и сразу лег. Разбудить его?

– Если у вас получится, – вздохнула художница. – Скажите, что звонит Саша.

Через минуту она услышала знакомый сиплый бас:

– Саш, прости, я уже лег. Что там у тебя срочного? До утра нельзя погодить?

– Да есть кое-что, – сурово ответила она, невольно копируя интонации Марьи Семеновны. – Ты больше не заходил к Юлии Петровне?

– Я ведь сказал тебе, что сразу поеду к Валере на кладбище. – Стас прокашлялся. – Может, завтра соберусь с духом…

– А ее, похоже, второй день дома нет. – Александра взглянула на дверь своей квартирной хозяйки. – Может, даже третий.

– Я же тебе сказал, когда мы шли в магазин, – напомнил скульптор. – Десять минут не мог ни дозвониться, ни достучаться. Уехала, наверное.

Юлия Петровна относилась к той разновидности жителей центра старой Москвы, которые почти никогда не покидают ареала своего обитания. Александре встречались люди, чьи передвижения ограничивались несколькими переулками, с которыми они срослись, как улитка с раковиной.

– Удивлюсь, если это так, – после паузы сказала она. – Жалко, что ты увез ключи.

– Думаешь, что-то случилось? – встревожился Стас.

Александра снова помедлила с ответом. Ей вспомнился Леонид, приложивший ладони к перегородке, его тихий голос, шепчущий: «Это идет отсюда… Скоро случится что-то очень плохое…» Затем она вспомнила рассказ Игоря и похолодела.

– Я думаю, тебе надо ехать сюда с ключами, – решительно произнесла она. – Мы должны открыть дверь.

– Да ты что! – в панике воскликнул скульптор. – Я чуть жив, как я поеду?! Да и поздно, далеко… Давай завтра?

Александра различила голос Валеры. Тот что-то говорил приятелю. Через минуту скульптор обреченно обратился к собеседнице:

– Тут Валера говорит, что он меня отвезет.

– Прекрасно, я буду у себя, – ответила Александра.

Закончив разговор, она вновь нажала кнопку звонка и прислушалась. «Леонид сказал, что там никого нет, но вдруг он ошибся? Ведь может он ошибаться? Вдруг она все время была там, без сознания?» Художница позвонила еще раз. Ответом ей была мертвая тишина.

Стас и Валера явились уже ближе к полуночи.

– Как кладбищенские вампиры, – попытался пошутить скульптор. Он был иззелена-бледен и явно боролся с дурнотой. – Вот, Саша, познакомься, это Валера. Я тебе рассказывал о нем.

– Да, – коротко ответила Александра, тут же вспомнив кота в мусоросжигалке.

Валера и с виду не совпал с ожиданиями Александры. Кладбищенского сторожа она представляла себе как мрачного, сильно пьющего человека в камуфляже, с циничным взглядом на жизнь и смерть. Валера больше походил на учителя литературы из мало престижной школы – буроватый дешевый костюм, мятая, но чистая белая рубашка в полоску, очки. Лицо чисто выбрито, взгляд выпуклых серых глаз грустный, русые отросшие волосы аккуратно зачесаны назад. Он явно колебался, протянуть ли Александре руку для пожатия, но после ее холодного приветствия не решился этого сделать.

Все трое спустились во двор, прошли подворотню и вскоре стояли перед безмолвной дверью квартиры номер три, где обитала Юлия Петровна. Стас не без колебаний достал ключи.

– Как-то это не того, – предпринял он последнюю попытку увильнуть от возможной встречи с брошенной возлюбленной. – Будто в чужую квартиру лезем.

– Мы именно лезем в чужую квартиру, – отрезала Александра. – Открывай!

И Стас повиновался. Они вошли втроем, Валера замыкал шествие. В квартире было тихо, темно и сильно пахло гвоздичным маслом, которым хозяйка растирала колени от ревматизма.

– Включи свет, – шепотом попросила Александра, словно боясь кого-то разбудить.

Стас нашарил на обоях выключатель, на стенах вспыхнули помпезные бронзовые бра. Юлия Петровна обожала солидные вещи. Александра слышала в ушах бешеный стук сердца. Сперва она заглянула в кухню, слева от входа, переделанную некогда художником Снегиревым из длинного чулана с окном. В кухне-чулане не оказалось никого, кроме нескольких тараканов, ничуть не испугавшихся включенного света и продолжавших сплетничать на краю раковины. Осталось зайти в комнату, единственную, огромную, в два окна, точную копию ее мастерской. Эта комната служила хозяйке гостиной, столовой и спальней одновременно. «Если Юлия где и есть, то только там», – думала Александра.

Стас переступил порог комнаты и нажал на выключатель.

– Никого! – Его голос окреп и повеселел. В то время как Александра боялась найти мертвую Юлию Петровну, он опасался встречи с Юлией Петровной живой. – Говорил же я, она куда-то уехала.

Александра вошла вслед за ним и внимательно осмотрелась. Все выглядело мирно и обыденно. Исполинский буфет между окнами, неизбежный круглый стол посреди комнаты, лампа с матерчатым абажуром над ним. Шелк абажура, некогда оранжевый, побурел от пыли. На столе, на желтой застиранной скатерти – несколько книг в мягких обложках, на которых целовались пары неземной красоты. Рядом – разложенные карты, очки, две пустые чашки с присохшими ко дну чаинками. Продавленное кресло, накрытое пледом, старинное трюмо до потолка с зеленоватым пятнистым зеркалом. Двуспальная, аккуратно застеленная кровать. И картины, картины покойного супруга по всем стенам. Как-то раз, внеся месячную плату и выпивая неизбежную чашку чая, Александра от скуки принялась их считать. Дойдя до сорока, она оставила эту затею. Наследие художника Снегирева было священно для его вдовы. Юлия Петровна обметала багеты от пыли, в солнечные дни задергивала занавески, чтобы полотна не выгорели, и расспрашивала Александру, не нуждаются ли те или иные шедевры в реставрации.

И только две картины, висевшие крайне неудачно, в углу, на уровне коленей, явно были здесь не в чести. Как-то раз Александра, заинтересовавшись, наклонилась к ним, но тут же была остановлена возгласом хозяйки: «Не обращайте внимания, это не его!» Художница и сама заметила, что оба небольших этюда были исполнены совершенно в другой манере, чем зализанные картины Снегирева. На одном полотне был изображен вид из окна – куст лиловой сирени. На другом опять же вид из окна – девочка в белом платье, на фоне куста сирени, только белого. На первом этюде небо закрывали грозовые облака, второй этюд был полон солнца.

Тогда Александра, остановленная ревнивым окриком хозяйки, не успела оценить, как автор решил сложный живописный вопрос «белого на белом». Теперь, в отсутствии Юлии Петровны, у нее появилась такая возможность. Она бросила взгляд в темный угол, где томились этюды.

Оба полотна исчезли.

В комнату вошел и Валера, переминавшийся до той поры в коридоре. Обведя взглядом стены, увешанные картинами так тесно, что в промежутках почти не видно было малиновых обоев, он только и смог произнести:

– Ух ты!

– Стас, – обратилась к приятелю Александра, указывая на два гвоздика, торчащих из стены. – Смотри. Ты помнишь эти картины?

Скульптор уставился на пустой участок стены.

– Вообще не помню, – признался он. – Что-то там было, да. Саша, ты знаешь меня, я не любитель живописи. А пойдемте-ка отсюда, ребята. Нехорошо, ну правда!

За полночь они совещались на кухне у Александры. Прежде чем отправить друзей обратно на кладбище, художница пригласила их к себе на чашку кофе. Впрочем, Валера робко попросил чаю. Пока Александра стояла у плиты, Стас держал речь:

– Юлия взрослый человек, она имеет право уехать, выключить телефон, никому ничего не сказать…

– Ничего не напоминает? – повернулась к нему Александра.

– Думаешь, это месть? – изумился скульптор. – Мне?

А, ну да, схема-то похожая.

Александра процедила кофе и поставила кружку перед Стасом. Для Валеры нашелся чай в пакетике, и он покорно уставился в чашку, не встревая в разговор.

– Схема похожая, а вы с ней совсем не похожи, – вздохнула Александра, – вот что меня пугает. Ты – перекати-поле, она домашний человек. Ты можешь в Москве нырнуть, в Питере вынырнуть, а она дальше Солянки не решается заходить. И вот так исчезнуть… Нет и нет! Что-то произошло.

Вспомнив предсказание Леонида, художница добавила:

– Или произойдет.

– Может, Юлию на скорой увезли, когда тебя дома не было, – предположил Стас. – Может, она в больнице, ей не до тебя, да и кто ты ей, чтобы звонить, извещать? Вот и все объяснение. Что ты панику-то поднимаешь?

– Зато ты очень спокойно относишься к такому варианту, – в сердцах бросила Александра. Ей хотелось как следует отчитать Стаса, но сдерживало присутствие постороннего лица. Валера с отсутствующим видом потягивал чай, но, без всяких сомнений, к разговору прислушивался.

Стас сложил ладони в молитвенном жесте:

– Что, ну что я должен делать, по-твоему? Беспокоиться? Я беспокоюсь, а толку-то? Обзванивать больницы и морги?

При упоминании моргов Валера поднял глаза и тут же опустил их. Стекла очков слепо блеснули в свете лампочки.

– У нее были… – Александра осеклась, поймав себя на том, что говорит о квартирной хозяйке в прошедшем времени. – У нее есть родственники?

– Понятия не имею. – Отодвинув кружку, скульптор поднялся из-за стола. – Об этом мы никогда не говорили. И вообще, Саша, сейчас ты делаешь ошибку. Расспрашивать надо не меня, а Марью, они близко сошлись, прямо подружились. А когда Юлия мне что-то рассказывала, я даже не слушал.

– И очень плохо, – вздохнула Александра. – Что ж, остается ждать и надеяться, что все обойдется. Не к гадалке же обращаться, чтобы ее найти…

– Все гадалки – мошенницы, – немедленно заявил Стас, явно вспомнив Надю-сербиянку. – Ладно, Саша, мы к себе на кладбище, время позднее, дорога дальняя. Не сердись.

Валера встал, поставив на стол ополовиненную чашку жидкого чая. Александре вновь показалось, что он колеблется, не решаясь протянуть ей руку на прощание. Художница демонстративно скрестила руки на груди и повернулась к Стасу, который натягивал куртку.

– Забери свои цветы. – Она кивнула на букет в ведре. – И знаешь что? Отдай мне ключи. Я буду туда заходить, проверять.

– К чертовой матери цветы! И что там проверять? – Стас с явным облегчением протянул ей два ключа на кольце, как будто эта почти невесомая ноша чрезвычайно тяготила его. – Все было как всегда.

– А у меня осталось ощущение, – заметила Александра, словно про себя, принимая ключи, – что там было не все как всегда. Что-то было не так, но я не могу понять, что именно. Глазом зацепила, а разумом не поняла.

– Две картины пропали, – напомнил Стас.

– Нет, – отрывисто ответила Александра. Она отперла дверь, и мужчины вышли на лестничную площадку. – Не картины. Дело не в картинах.

Следующий день обещал быть сложным – Александре предстояло посетить трех возможных клиентов на разных концах Москвы. Из троих она знала только одного и заранее содрогалась, планируя встречу.

Этот именитый коллекционер довольно часто что-то покупал и продавал. С ним приходилось иметь дело ради заработка, но Александра долго потом отплевывалась, вспоминая лисье морщинистое лицо, сладкий фальшивый голос и всяческие каверзы, которыми тот украшал свои сделки. «Вязкий скряга, скользкий, хитрый, – жаловалась она иногда Марине Алешиной. – Только и думает, как бы тебя обдурить, причем из-за чего убивается? Из-за ерунды, из-за копейки. Богатый человек, в живописи разбирается отлично, можно сказать, сам эксперт. Два образования, три европейских языка… Общаться невозможно, тошнит!»

Был еще момент, на который Александра подруге не жаловалась. Показывая свои богатства, Николай Сергеевич постоянно норовил взять ее за талию. Это носило бы характер доброй стариковской ласки, поскольку коллекционеру было под восемьдесят, но поползновения были слишком навязчивы. Александра уворачивалась от этих объятий как могла, не имея возможности резко одернуть старого ловеласа – ведь от него зависел заработок. Одной из самых тяжелых сторон ее профессии была именно необходимость общаться с малоприятными людьми, сохраняя самообладание и посылая любезные улыбки. Художница подозревала, что Николай Сергеевич устраивает все это специально, чтобы выбить ее из колеи и заставить совершить оплошность в его пользу. Александра прекрасно понимала, что этого человека интересуют только деньги. Он был проницателен, дерзок и совершенно не брезглив. Покупал заведомо краденое по дешевке и умудрялся куда-то сбывать втридорога. Александра от таких сделок сторонилась, так же как от объятий коллекционера, и все же пару раз ей случилось продавать краденые картины. Полотна ушли быстро и на редкость удачно, она неплохо заработала, но омерзительный осадок остался навсегда.

…И сейчас, стоя перед дверью квартиры, где обитал Николай Сергеевич Кожемякин, готовясь нажать кнопку звонка, она поморщилась, словно ей предстояло влезть в смердящую помойку. Вспомнились горькие слова Стаса, произнесенные накануне: «Я просто ползал в грязи в поисках пропитания. Как и ты, Саша, будь честна!»

Дверь отворилась, прежде чем она позвонила. Коллекционер, извещенный о ее прибытии по домофону, был начеку, и не успела Александра переступить порог, как он полез с объятиями:

– Сашенька, дорогая, как я рад вас видеть! Совсем меня забыли!

– Ну что вы, Николай Сергеевич, – внутренне содрогаясь, ответила она и вежливо высвободилась из цепкого кольца его тощих жилистых рук. – Я часто вас вспоминаю!

«И это чистая правда», – сказала она себе, проходя вслед за хозяином в глубь квартиры, в комнату, где тот хранил свои сокровища.

…Среди многообразных типов коллекционеров можно выделить две крайности.

Одни, целиком уйдя в создание своего собрания, начинают пренебрегать бытовыми удобствами и качеством жизни. Александре случалось встречать людей, спящих чуть ли не на полу, одетых в лохмотья, с неоплаченными счетами за воду и свет. Художница подозревала, что некоторые из них попросту недоедают, не из-за нехватки средств, а потому что забывают поесть. С внешним миром такие коллекционеры почти не контактируют, разве чтобы сделать очередное приобретение. Их собрания варьируются от убогих до блестящих, они редко прибегают к помощи экспертов, ориентируясь лишь на свое чутье, иногда поразительное. Их можно заметить на помойках, где они перебирают выброшенные вещи. Это настоящие фанатики, рабы и рыцари своей мечты и страсти. Окружающие считают их сумасшедшими. Некоторые из них и впрямь таковы.

Коллекционеры противоположного типа предпочитают окружать себя красивыми вещами и комфортом. Вся мебель в их жилищах, как правило, антикварная, иной раз музейного уровня. Они имеют обширные знакомства и высоких покровителей. Отслеживают вещи на аукционах, как правило, пользуясь услугами посредников, следят за новостями из мирка собирателей старины – кто умер, чье наследство продается. Покупают дешево, чтобы продать дорого, не брезгуют краденым. Коллекция сама по себе их не волнует. Это холодные философы, уяснившие себе, что любая ценность не более чем условность. Страстям в их жизни места нет. Любой человек, вступающий с ними в сделку, останется в убытке почти наверняка.

Николай Сергеевич Кожемякин принадлежал ко второму типу. И сейчас, войдя в большую комнату, обставленную старинной мрачной мебелью из резного грушевого дерева, усевшись на предложенный ей неудобный стул, больше похожий на трон, Александра держалась натянуто. На обильные вопросы о здоровье и настроении художница отвечала так сдержанно, что Николай Сергеевич забеспокоился.

– Сашенька, милая, я ничем вас не обидел? – заворковал он, топчась рядом с ее стулом. – Вы не держите в себе, скажите прямо!

– Ну что вы, что вы, – сказала художница, через силу улыбаясь. В этот миг она заново переживала недавнюю кошмарную историю, когда обнаружилось, что продаваемая по поручению Кожемякина картина – краденая. Дело удалось замять лишь благодаря вмешательству самого коллекционера, который на удивление ловко гасил такие скандалы.

– И хорошо, – мгновенно успокоился Николай Сергеевич. – Чайку, кофейку?

– Спасибо, только что пила, ничего не надо. – Александра оглядела стены, сплошь увешанные картинами, от угла до угла и от пола до потолка.

Плотная развеска была очень похожа на ту, которую можно было наблюдать у Юлии Петровны, с одним существенным отличием – здесь были только ценные полотна. Картины покойного художника Снегирева коллекционера Кожемякина не заинтересовали бы даже в качестве курьеза. При полном отсутствии морали Николай Сергеевич обладал безукоризненным вкусом и дьявольским чутьем.

– Не смотрите, дорогая, ничего нового не увидите. – Покружив вокруг стола, Николай Сергеевич присел на стул рядом с Александрой. – У меня сегодня, собственно, не продажа, а секретный разговорчик.

Внутренне содрогнувшись, художница любезно ответила:

– Слушаю вас очень внимательно!

Кожемякин поерзал на сиденье и устремил в пространство загадочный взгляд маленьких мутных глаз. Могло показаться, что у него катаракта, но Александра знала – коллекционер отлично видит и не пользуется очками.

– Видите ли, Сашенька, – задумчиво проговорил он, обращаясь, впрочем, не к Александре, а к умывающейся девушке на советском полотне тридцатых годов прошлого века. – Дельце особенного свойства.

«Краденка», – решила художница и осталась безмолвна.

– Вот, предлагают кое-что приобрести, и я не прочь, – продолжал Кожемякин. – Но требуется экспертиза. У меня возникли сомнения.

– В подлинности? – рискнула спросить Александра, хотя по опыту знала, что рядом с Николаем Сергеевичем лучше всего молчать и слушать.

– В авторстве, – сообщил тот умывающейся девушке на картине. – Мне кажется, автор не тот. И дело очень-очень деликатное. Такое дело требует тишины, понимаете, дорогая моя?

– Да, вполне, – кивнула художница. – Но хотелось бы ясности.

– Вот и мне тоже хотелось бы, – вздохнул Кожемякин и перевел наконец взгляд мутных глаз на Александру, чем доставил ей мало удовольствия. – Хорошо бы вы за это взялись. Я вам доверяю, а это знаете… Дорогого стоит.

– Так что от меня требуется? – осведомилась Александра, снова припомнив эпизод с краденой картиной и выругавшись про себя. – Установить авторство?

– Совершенно верно, установить авторство, но так… – Николай Сергеевич сделал многозначительную паузу. – Так, чтобы продавец ничего этого не… Чтобы ни мур-мур, понимаете, дорогая?

Александра поняла. Ей часто случалось иметь дело с клиентами, которые не знали, чем именно они обладают. Причем кто-то в разы преувеличивал ценность товара, кто-то преуменьшал. Кожемякин явно взял какой-то след и надеялся крупно нажиться на невежестве продавца, это было ясно.

– Вы знаете мои принципы, – ответила она. – Я всегда действую в интересах заказчика и не болтаю много.

– Поэтому я к вам и обратился, Сашенька! – обрадовался Кожемякин, и его широкая, все еще тяжелая ладонь легла ей на плечо. Александру передернуло. Она улыбнулась. – Картины будут у меня завтра, около полудня. Я настоял, чтобы мне их привезли на дом для подробного ознакомления. Надеюсь, что и вы к тому времени подъедете?

Художница кивнула и встала:

– Я приеду. Сориентируйте, пожалуйста, хоть примерно, что за картины.

– Да ничего особенного, – отмахнулся Николай Сергеевич, также поднимаясь со стула. – Пара этюдов, конца семидесятых, советские. Так владельцу сказали в антикварном магазине, куда он их притащил. Сам владелец понятия не имеет, что продает. Наследничек.

Коллекционер презрительно надул увядшие лиловатые губы.

– Я эти этюды в руках не держал, мне оценщик из магазина прислал фотографии, – продолжал Кожемякин. – У нас с ним уговор, откладывает для меня вкусненькое.

Николай Сергеевич хищно сощурился.

– Так вот, владелец оставил этюды на реализацию, и знакомый мой из магазина считает, что это Майя Копытцева. Подписи там нет, этюды вообще не часто подписывают, вы знаете. Я к Майе хорошо отношусь, но цена этому всему – полтинник штука. Больше не дам, у меня не аукцион. Там и за сто тысяч рублей может уйти. Навяжется какой-нибудь блаженный и купит.

– А вы считаете, что оценщик ошибается? – осведомилась Александра.

– Копытцеву я знаю, – задумчиво произнес коллекционер, обводя взглядом картины на стенах. – Даже лично с нею был знаком, с покойницей. И в мастерской у нее в Ленинграде бывал. Похоже, очень похоже, что это она, матушка, к тому же и плодовита была очень. Но…

Он сделал паузу, уставившись на картину, изображавшую солнечную веранду, окруженную цветущими кустами. Наклонил голову, словно рассматривая полотно впервые.

– Что-то мне говорит – там не Копытцева, – почти шепотом сообщил Кожемякин. – Какая, к черту, Копытцева? Но мне нужно увидеть, понимаете? Понюхать, так сказать. Не Копытцева это. Выколите мне глаза, если я ошибаюсь!

Когда коллекционер превращался в эксперта, Александра забывала об отвращении, которое он ей внушал. Она начинала испытывать уважение к его огромному опыту и невероятному чутью.

– У вас есть версии, кто это может быть? – спросила художница, тоже невольно перейдя на шепот.

–Вам скажу, Сашенька,– после краткой заминки ответил тот.– Вы молчать умеете, редкое качество. По моей версии, это может быть Александр Герасимов. И тогда цена всему этому… На российском внутреннем аукционе эстимейт[3] одного этюда может быть выставлен от полумиллиона рублей до полутора. И он будет превышен.

Ошеломленная Александра молчала, и Кожемякин с торжествующим видом закончил:

– И если я прав, то это никакие не семидесятые годы, а одна тысяча девятьсот четырнадцатый, перед самой Первой мировой. Скорее всего.

Художница пришла в себя.

– Но по каким признакам вы это предполагаете? – осторожно осведомилась она.

– Так, бывал пару раз в Красноярском государственном музее, – загадочно ответил коллекционер. В его мутных глазах горели огоньки, словно кто-то светил через грязные окна фонариком.

– Значит… – начала Александра и осеклась. Их взгляды встретились, и они поняли друг друга без слов.

– А это не мое дело, – спокойно произнес Кожемякин. – Да и не ваше, вы только приглашенный эксперт. Я не буду привлекать вас к перепродаже, с Герасимовым справлюсь сам. Есть у меня любитель. На аукцион этюды все равно не отправишь, сами понимаете. Поэтому завтра мне нужно ваше мнение, и без эмоций, здесь будет третье лицо. Этот самый оценщик из магазина. Пусть он себе думает, что это Майя Копытцева.

И, не сводя с Александры взгляда, коллекционер заключил:

– Честно говоря, этот тип ни уха ни рыла в живописи не понимает. Здесь трудностей не будет. Еще надуется от гордости, что вы его версию подтвердили. Ваш авторитет известен всей Москве. Ну, что скажете?

Александра не торопилась с ответом. Кожемякин истолковал ее молчание по-своему и поторопился добавить:

– Естественно, никаких письменных заключений я не потребую, Сашенька! Никакого урона вашей драгоценной репутации.

– Нет, я… – начала она, но коллекционер перебил:

– Зная ваше мягкое сердце, Сашенька, я предполагаю, что вам сейчас мерещатся несчастные обобранные наследники: голодные детки, заброшенные старички… А также кошечки и собачки, – добавил он, оскаливаясь в улыбке и показывая крепкие желтые зубы. – Ничего этого нет в помине, наследник – здоровый дядя в цвете лет. Ну так что?

Александра решилась.

– Я приеду завтра к двенадцати, – ответила она, перекидывая через плечо ремень брезентовой сумки, испачканной масляными красками. – Любопытно посмотреть… Но при оценщике высказываться не буду.

Кожемякин молча смотрел на Александру. Выражения глаз коллекционера невозможно было уловить по простой причине – его не существовало.

– Сложный вы человек, – сказал он наконец.

– Увы. – Александра прошла в прихожую и сняла с крючка куртку. – От этого и страдаю, Николай Сергеевич.

– Сложный, но нужный, – заключил внезапно повеселевший коллекционер. – Позвольте поухаживаю.

Александре пришлось принять его услуги. Помогая гостье надеть куртку, Кожемякин умудрился слегка приобнять ее за плечи. Художница заторопилась к двери.

– Да, и! – На прощание хозяин квартиры многозначительно поднял узловатый указательный палец: – Напоминаю, что никому, никому, никому!

– Разумеется, – подтвердила она, выходя на лестничную площадку и нажимая кнопку вызова лифта.

В этот миг в сумке зазвонил телефон. Достав его, Александра увидела имя Клавдии. Художница опустила телефон обратно в сумку и вошла в подъехавший лифт, слушая назойливый рингтон. Во-первых, она никогда не стала бы отвечать на звонок при Кожемякине, чья голова все еще торчала из-за приоткрытой двери. Во-вторых, она вообще не хотела отвечать.

«Не сейчас,– говорила себе Александра, выходя из подъезда и с облегчением вдыхая легкий весенний воздух.– Не сегодня. До сих пор в моей жизни все было понятно. Да, в ней есть вот такие Кожемякины, есть подделки, краденки. Все объяснимо, пусть иногда отвратительно. И даже в самые неудачные моменты я считала себя хозяйкой своей судьбы. Но этот Леонид… Он заставляет поверить в то, что существуют некие высшие силы, противостоять которым нельзя».

И художница впервые подумала, что совсем не хотела бы заглянуть в свое будущее.

Глава 3

Клавдия позвонила снова, когда у Александры сорвалась вторая встреча, назначенная на этот день. Художница связалась по вотсапу с клиентом, чтобы уточнить адрес, и выяснилось, что того нет в городе – он попросту забыл об их договоренности и уехал на дачу. С его стороны не последовало даже извинений. В расписании образовалась вынужденная пауза, и поэтому Александра ответила на звонок. В этот миг она брела по улице, отыскивая взглядом недорогую кофейню, чтобы перекусить.

– Наконец-то! – напористо приветствовала ее Клавдия, и у Александры сразу создалось впечатление, что ей звонит обманутый кредитор, которому она должна большую сумму с процентами. Ассистентка медиума говорила с нескрываемым раздражением. – Вы обещали прийти сегодня! Мы вас ждем, между прочим!

– И напрасно. – Александра нахмурилась, остановившись перед входом в кафе. – Я вовсе не давала вам конкретных обещаний. Только сказала, что, возможно, позвоню.

– Но мы из-за вас отменили прием! – В голосе собеседницы появились визгливые базарные нотки. – Это деньги!

– Послушайте, – художница с трудом сдерживалась, чтобы не заговорить на повышенных тонах, – я не знаю, зачем вы отменили прием, если мы не назначали встречи. У меня весь день был распланирован заранее. Я сейчас очень занята, и у меня…

– Вы сейчас совершенно свободны! – оборвала ее Клавдия. – Так говорит Леон.

Александра отступила к стене, чтобы пропустить прохожих. В час обеденных перерывов на узком тротуаре становилось тесновато.

– У меня назначена встреча, – изменившимся от волнения голосом произнесла она.

– Леон сказал, что вы абсолютно свободны, – повторила Клавдия. Теперь она говорила без раздражения, скорее с упреком, словно пытаясь вразумить непослушного ребенка. – Хорошо, как определитесь, перезвоните мне. В любом случае мы весь день в лаборатории и сегодня никуда выходить не собираемся.

Сунув замолчавший телефон в карман куртки, Александра вошла наконец в кафе. Она взяла кусок пиццы, сок и кофе, и едва успела приступить к еде, как звонок раздался снова. Звонил третий сегодняшний клиент. Он извинился, туманно ссылаясь на семейные обстоятельства и отменил назначенную встречу, которой сам настойчиво добивался.

Пицца приобрела вкус горячей резины. Александра отодвинула тарелку. «Дьявольщина», – думала художница, глядя, как возле стойки клубится местная офисная молодежь. Многие брали кофе навынос и тут же исчезали со стаканчиками на улице. Погода стояла великолепная.

Александра взяла телефон и нашла номер Клавдии. Та откликнулась немедленно.

– Знаете, я действительно сегодня свободна, – сдавленно произнесла художница. – Все отменилось. Пришлите мне адрес, пожалуйста, я приеду.

Лаборатория Клавдии и Леонида находилась в обычной квартире, в жилом доме сталинской постройки, в Измайлово. Отыскав этот трехэтажный дом на одной из Парковых улиц, Александра несколько минут стояла у подъезда, не решаясь нажать кнопки на домофоне. Ей не хотелось идти, мучило предчувствие предстоящего провала. «Любая экспертиза основана на знании, понимании и доказательствах. – Она поднимала руку, чтобы набрать номер и тут же опускала ее. – А что я знаю о магических шарах? И о штуках, которые якобы нормализуют вибрации? Но этот Леонид, он же Леон, снова утверждал то, чего знать не мог, когда сказал, что я свободна. И потом, я все равно уже здесь». Она со стыдом признавалась себе, что явилась сюда не столько ради возможного заработка, сколько для того, чтобы расспросить медиума. «Что именно он почувствовал за перегородкой? Что там должно случиться? Возможно ли вмешаться и предотвратить?»

Александра выругала себя за то, что начала поддаваться ядовитым чарам, источаемым этой парочкой, и набрала, наконец, номер квартиры на домофоне.

– Поднимайтесь, – раздался в динамике сочный голос Клавдии. – Третий этаж.

Ассистентка медиума ждала ее на пороге квартиры, открыв дверь. Александра ожидала, что на лестничной площадке будет пахнуть восточными благовониями – этот запах ассоциировался у нее с адептами всяких паранормальных культур. Но весь лестничный пролет, не слишком опрятный, густо пропах сигаретным дымом, мусоропроводом и кошками. Художница однозначно предпочла бы благовония.

– Я же говорила, – произнесла вместо приветствия Клавдия, впуская гостью в квартиру и запирая за ней дверь. – Я говорила, что сегодня вы обязательно будете у нас. Так и вышло. И не надо было спорить!

Александра, не торопясь снимать куртку, хмуро обернулась к хозяйке:

– Можно задать вопрос?

– Конечно, – любезно откликнулась та, ловко вбрасывая сигарету из пачки прямо в накрашенные губы. Клавдия была облачена в обтягивающий спортивный костюм из черного бархата, с лиловыми атласными лампасами. Этот наряд, более уместный на подростке-эмо, как ни странно, очень ей шел. – Сюда все за этим и приходят – задавать вопросы.

– У меня внезапно отменились две назначенные встречи, – сообщила Александра, стараясь не вдыхать поплывший по прихожей табачный дым. – Вы сейчас намекнули, что имеете к этому какое-то отношение, я не ошиблась? Вы или Леонид?

Клавдия подняла брови и вынула сигарету изо рта:

– Да что вы такое говорите?! Леон не влияет на реальность, он ее просто читает, как открытую книгу. Вы его принимаете за дешевого колдуна, который уверяет, что может делать порчу и приворот?! Никогда не связывайтесь с такими мошенниками. Их в тюрьму надо сажать!

Отмежевавшись подобным образом от коллег по ремеслу, ассистентка медиума с видом оскорбленной герцогини направилась в дальнюю комнату с двустворчатыми дверями. По пути она раздавила дымящуюся сигарету в переполненной пепельнице, стоявшей на консоли у вешалки.

– Раздеться можно здесь, – не оборачиваясь, указала она Александре на крючки. – У нас жарко, все еще топят.

…В большой комнате, куда вслед за ней вошла художница, действительно стояла духота. Не спасала даже открытая балконная дверь, над которой время от времени слегка вздувалась легкая белая занавеска. Батареи работали вовсю, тогда как на улице, на солнце, температура поднялась чуть не до двадцати градусов.

– Садитесь. – Клавдия сделала пригласительный жест в сторону обширного углового дивана, обтянутого черным велюром. На нем почти не выделялись черные же подушки. – Хотите травяного чаю? На тибетских травах?

– Спасибо, только стакан воды. – Художница опасливо присела на диван, оглядывая обстановку. Никаких магических шаров она не замечала. Клавдия поймала ее недоуменный взгляд и усмехнулась:

– Коллекция в лаборатории. Леон сейчас там. Подождите минутку.

Клавдия вышла, прикрыв за собой дверь. Александра вновь обвела взглядом стены. По обстановке никак нельзя было судить о роде деятельности хозяев. Обычная, немного запущенная комната в сталинском доме. Высокие сероватые потолки, лепнина по карнизам и вокруг пыльной люстры, скучные бежевые обои. Стол, несколько стульев, буфет. Вся мебель примерно семидесятых годов, румынская, как предположила Александра. За модой здесь явно не гнались. Новыми были только огромный черный диван да еще длинная тумба под телевизор. Вместо ожидаемой плазмы на ней разместился внушительный музыкальный центр. Динамики были прикручены во всех четырех углах, под потолком.

Александра облокотилась на одну из диванных подушек, лежавших рядом, и вскрикнула: подушка зашевелилась и открыла большие желтые глаза. Художнице понадобилось несколько секунд, чтобы осознать – рядом с ней лежит раскормленный черный кот, абсолютно слившийся с обивкой по цвету и фактуре. «А вот это было ожидаемо, – думала Александра, наблюдая за тем, как котяра грузно спрыгивает с дивана, раздраженно вылизывает спину и плетется к двери. – Разумеется, черный кот им просто необходим».

Добравшись до порога, кот ловко поддел когтями одну из створок и просочился в приоткрывшуюся щель. Как только он исчез, дверь распахнулась настежь, показалась Клавдия:

– Пойдемте в лабораторию, воду я отнесла туда. Леон ждет.

Каждый раз, произнося имя медиума (сценический вариант, как предполагала Александра, поскольку сам он представился все-таки Леонидом), Клавдия принимала напыщенный вид. Это должно было производить впечатление на публику, которая потратила деньги, чтобы увидеть нечто сверхъестественное, но Александра лишь боролась с глухим раздражением. Если Леониду удалось заинтриговать художницу, то Клавдия была ей вполне ясна.

В коридор выходило несколько дверей. В дальнем конце располагалась, очевидно, кухня, оттуда доносился запах тушеного мяса. Прежде Александра полагала, что люди, имеющие связи с загробным миром, должны быть аскетами и вегетарианцами, но при взгляде на пышную фигуру Клавдии она разуверилась в этом. Правда, Леонид выглядел так, словно питался исключительно кладбищенской землей и венками с могил.

Клавдия провела гостью в соседнюю комнату. Черный кот был уже там. Он сидел прямо посреди лаборатории и умывался. Увидев Александру, кот бросил мыться, насупился и вспрыгнул на кресло рядом с большим столом, накрытым черной тканью. Из-за стола навстречу вошедшим дамам поднялся Леонид. Встав, он прибавил в росте очень незначительно, настолько короткими были его ноги.

– Прошу, – прошептал он, указывая на кресло, занятое котом. – Присаживайтесь.

Клавдия без всяких церемоний согнала кота, и Александра уселась, держась очень прямо.

– Вы просили воду. – Клавдия придвинула к ней запотевший стакан, стоявший на столе.

– Да, спасибо, – ответила Александра и собралась сделать глоток, когда услышала шепот Леонида:

– Эта вода настаивается на минералах, нормализующих энергетические потоки.

– Шунгит, горный кварц и нефрит, – подхватила Клавдия. – Я подарю вам такой набор и расскажу, как делать целебную воду дома. Попробуйте! Вы сразу ощутите разницу.

Александра с опаской сделала пару глотков. Вода была ледяной – это все, что она ощутила. С вежливой улыбкой художница поставила стакан на стол:

– Вы очень любезны. Итак?

– Да вот. – Леонид обернулся и широким жестом обвел деревянные лабораторные шкафы со стеклянными дверцами, стоящие позади стола. Александра предположила про себя, что шкафы были приобретены после реконструкции какого-то НИИ. На некоторых дверцах сохранились инвентарные номера, написанные красной масляной краской. – Все здесь.

– Как видите, тут есть на что посмотреть. – Клавдия подошла к одному из шкафов и открыла дверцу. Кот, тершийся рядом, немедленно предпринял попытку влезть в шкаф, но хозяйка бесцеремонно отпихнула его ногой. Кот отскочил и принялся ожесточенно мыться. Видимо, это был его личный способ бороться с ударами судьбы.

– Клава, покажи мой баварский шар, – тонким детским голосом попросил Леонид.

Клавдия повернулась к Александре, держа в сомкнутых ладонях багровый шар размером с большой грейпфрут. Вид у ассистентки медиума был таинственный и торжествующий одновременно. Она явно предлагала гостье оценить значительность момента.

–Уникальная… Язык не поворачивается сказать – вещь, потому что он, безусловно, одушевлен,– глубоким взволнованным голосом произнесла она.– Мы купили этот шар в Мюнхене, у наследников одного знаменитого медиума. Это старинное баварское рубиновое стекло, так называемый золотой рубин.

–Этот шар,– продолжил Леонид, бережно принимая свое сокровище из ладоней ассистентки и вновь усаживаясь,– уникальное творение самого Иоганна Кункеля, немецкого алхимика конца семнадцатого века. Он варил рубиновое стекло и для бранденбургского курфюрста, и для баварского. У себя в лаборатории на Павлиньем острове, на реке между Берлином и Потсдамом, в величайшей тайне, он восстанавливал античные утерянные рецепты золотого рубина. Он растворял золото в кислотах, после обрабатывал хлористым оловом и варил с бесцветной глушеной смальтой. Его рубиновое стекло имело кроваво-красный цвет, так его всегда и можно узнать. Кункеля даже обвинили в том, что он подмешивает в смальту человеческую кровь. От инквизиции его смог спасти только сам курфюрст.

– Очень интересно, – без всякой иронии высказалась Александра, когда Леонид, слегка задохнувшись от восторга, взял паузу и принялся созерцать багровый шар, лежавший у него в ладонях. – Я при первой встрече говорила вам об одной моей знакомой, Марине Алешиной, она занимается редкими старыми пластиками. Так вот, ей все это было бы еще интересней. Марина – химик. Жаль, вы поторопили меня с визитом, я-то думала с ней договориться. Мы могли бы прийти вместе.

Клавдия покачала головой:

– Мы не пускаем в лабораторию всех подряд. Сюда попадают лишь избранные.

Если она думала польстить художнице тем, что та вошла в число избранных, то просчиталась. Александра рассердилась, хотя старалась этого не показывать.

– Моей рекомендации недостаточно? – осведомилась она. – Присутствие специалиста могло бы стать очень полезным. Сейчас я услышала описание технологического процесса, о котором не имею никакого понятия. Как же я могу выступить экспертом?

– А нам не нужна химическая экспертиза. – В напыщенном тоне Клавдии послышались резкие нотки. – Нам требуется ваше знаменитое чутье.

–Про мое чутье вам рассказал Игорь Горбылев?– Александра невольно улыбнулась.– Как раз он стал свидетелем моего позора на одном из аукционов[4]. Торги пришлось остановить, разразился скандал на всю Москву. И произошло такое как раз потому, что я связалась с коллекцией, в которой ничего не понимала. Это были те самые старинные пластики и органические материалы, в которых так великолепно разбирается Марина Алешина.

Поколебавшись, Александра призналась:

– Кстати, именно Марина тогда публично усомнилась в подлинности продаваемых лотов, почему торги и были закрыты.

– Так себе реклама, – заметила Клавдия.

– Смотря какую цель преследует продавец, – возразила художница. – Если нужно сбыть подделки, такой эксперт действительно вреден. Но если требуется, как в вашем случае, установить подлинность для самих себя, не имея в виду выгоды…

– Я повторюсь. – Голос ассистентки медиума загустел, как переваренное варенье. – Нам нужна не химическая экспертиза, а лишь ваше мнение, основанное на ощущениях. Мы не требуем заключения для аукциона. Наша коллекция легко пройдет любую экспертизу.

– И вы собираетесь оплатить мое мнение, основанное на ощущениях? – недоверчиво уточнила Александра.

– Наконец мы поняли друг друга! – победоносно заявила Клавдия.

Александра задумалась, не торопясь с окончательным ответом. В отличие от Клавдии она ничего не понимала. Достав из сумки телефон, художница проверила почту, чтобы выиграть время.

– И мы хорошо заплатим, – обеспокоенно добавила ассистентка медиума. Вероятно, ей показалось, что гостья собирается уйти. – Хотите, заключим договор в письменной форме? У меня ИП, все легально. Если клиент хочет, он получает все бумаги и чеки. Просто кому-то это надо, кому-то нет. Мы всем идем навстречу. Мы ведь работаем для людей!

Александра решилась:

– Хорошо, я согласна. Обойдемся без договора и чеков. Я возьму с вас обычную стоимость экспертизы. Но у меня все-таки будет условие. Я настаиваю на том, чтобы привлечь для консультации еще одного эксперта. Эти услуги вам оплачивать не придется, рассчитаюсь из своего гонорара.

– Непременно хотите показать нашу коллекцию этой вашей Марине Алешиной, которая устроила скандал на аукционе? – поморщилась Клавдия.

– Именно ей, – подтвердила Александра.

– Это будет затруднительно, – заявила та. – Я уже говорила, что кого попало мы в квартиру не впускаем. И выносить предметы из нашей коллекции не разрешим. Думаю, все ваши клиенты так же осторожны?

– Многие, – кивнула художница. – Ну что ж, тогда вы получите за свои деньги просто мое субъективное мнение, основанное на ощущениях. Не для аукциона. Кстати, Игорь в курсе того, что вы собираетесь расстаться с частью коллекции?

– Игорь и посоветовал нам это сделать, – сообщила Клавдия. – Он бывал здесь, нашел наше собрание очень интересным и думает, что такое предложение привлечет публику.

– Ну, раз Игорь так считает, то я не… – начала Александра и осеклась, услышав рядом громкий шепот медиума.

Леонид, до сих пор молчавший и сосредоточенно глядевший на багровый стеклянный шар в своих ладонях, вдруг подал голос.

– Я что-то вижу, – без интонаций произнес он. – Я что-то вижу. Положите руку.

Клавдия склонилась к гостье, обдавая ее пряным запахом дорогих духов:

– Положите ладонь на шар, скорее!

Леонид с закрытыми глазами протянул шар вперед, и Александра, внутренне содрогаясь от волнения, положила руку на гладкую стеклянную сферу, словно наполненную кровью. Шар оказался неожиданно теплым. В какой-то миг ей почудилось, что она ощущает слабую пульсацию, будто шар бился и дышал, как сердце. «Леонид просто согрел его в ладонях, пока мы говорили, – сказала себе художница, не отводя взгляда от бескровного лица медиума. – А пульсация стекла – самовнушение. Это я сейчас ощущаю пульсацию собственной крови».

– Не сопротивляйтесь, – услышала она сзади взволнованный шепот Клавдии. – Не сопротивляйтесь!

– Я вижу дом и рядом деревья, – продолжал Леонид, не открывая глаз. – Я вижу человека. Он сейчас думает о вас. Он много думает о вас. Вы расстались… На полпути.

Александра старалась контролировать сбивавшееся дыхание. Во рту пересохло, она покосилась на стакан с водой, но пошевелиться не решилась.

– Вы тоже думаете о нем, – бесцветным голосом произнес Леонид, выдержав паузу. – Вы знаете, о ком я говорю.

Александра смотрела в переносицу сидевшего напротив медиума.

– Не сопротивляйтесь, – снова послышался шепот Клавдии.

– Мужчина исчез, я больше его не вижу, – проговорил Леонид. – Теперь появилась женщина. Женщина намного старше вас. Вы сильно беспокоитесь о ней.

Александра сжала губы, с которых готов был сорваться вопрос. Она ни в коем случае не хотела наводить медиума на верный путь. «Если он все увидит сам и скажет правильно, тогда поверю!»

– У этой женщины много проблем, – продолжал Леонид. – Слабое здоровье. Одиночество. Материальных проблем я не вижу. У нее часто бывают плохие мысли… Очень плохие мысли…

Он вдруг замолчал, словно наткнулся на стену. Александра не выдержала:

– Что за мысли? О чем?

Леонид внезапно открыл глаза. При первой встрече Александра не сумела определить их цвет. Теперь они сделались больше и ярче и оказались зелеными.

– О смерти, – просто ответил медиум.

Художница откинулась на спинку кресла, и ее ладонь соскользнула с поверхности шара. Клавдия, стоявшая у Александры за спиной, услужливо подала ей ополовиненный стакан с водой:

– Это забирает много сил. Несколько минут не вставайте, у вас может закружиться голова. Вы были в контакте с уникальной вибрацией.

Жадно осушив стакан, Александра закрыла глаза. Вода показалась ей горьковатой, и художница действительно ощущала дурноту, как в самолете при турбулентности.

– Вы можете описать мужчину, который думал обо мне? – спросила она Леонида, не открывая глаз.

– Нет, – моментально ответил медиум. – Я тут же забываю все лица и имена после сеанса. Так защищается от истощения мой мозг. Вам надо было спрашивать в момент контакта.

– Удобно. – Александра сделала глубокий медленный вдох и заставила себя взглянуть на хозяина лаборатории. – Хотелось бы и мне уметь забывать.

– Очень мудрое желание, – кивнул Леонид. – Заметьте, люди массово посещают всякие курсы по тренировке памяти. А попробуйте затащить кого-нибудь на курсы по тренировке забвения! Придут разве что жертвы насилия, которые мечтают стереть страшные воспоминания. Считается, что хорошая память – это дар судьбы. А ведь совсем наоборот. Здоровье, покой и долголетие дарит именно способность забывать все ненужное, ранящее нас.

–Вы очень побледнели.– Клавдия обошла кресло и, склонившись, заглянула гостье в лицо.– Вам не помешало бы провести полчасика в нашей оргонной камере.

Александра отрицательно покачала головой. Она часто сглатывала слюну, борясь с подступающей тошнотой, на лбу выступила испарина.

– Дайте еще воды, – сквозь стиснутые зубы процедила художница. – Только простой воды, из-под крана.

Пожав пышными плечами, обтянутыми черным бархатом, Клавдия удалилась. Леонид сочувственно смотрел на гостью. Его глаза померкли, яркий зеленый оттенок радужки выцвел.

– Вы напрасно отказываетесь от сеанса в камере Райха. – Повернувшись в кресле, медиум указал на приземистый деревянный шкаф в углу комнаты. В отличие от других шкафов дверца у этого была не стеклянная, а сплошная, из массива дерева. – Люди выходят оттуда обновленными.

Неслышно ступая, сзади подошла Клавдия, и Александра вздрогнула, когда та коснулась ее плеча:

– Ваша вода. Несколько сеансов в камере – и вы забудете о бессоннице, например.

– Я не жалуюсь на сон. – Приняв стакан, Александра медленно осушила его. Ей становилось легче, голова уже не кружилась. При всем скептицизме, с которым художница всегда относилась к области сверхъестественного, она должна была признать – только что ей довелось испытать нечто совершенно новое. Ее правая ладонь как будто все еще ощущала гладкую, словно маслянистую стеклянную поверхность шара.

Клавдия подошла к шкафу в углу и распахнула дверцу. Александра, заинтересовавшись, встала и приблизилась к оргонной камере. При ближайшем рассмотрении становилось очевидно, что это не шкаф, а довольно грубо сработанный ящик высотой метра полтора, шириной и глубиной около метра. Вместо полок Александра увидела внутри обыкновенный венский стул, довольно облезлый, но с виду еще крепкий. Изнутри ящик был обит листовым железом, включая пол и потолок. В боковых стенках художница заметила круглые сквозные отверстия.

–Это для того, чтобы в закрытую камеру проникал воздух,– пояснила Клавдия, уловив направление взгляда Александры.– Пациент входит в камеру, просто садится на стул, мы закрываем дверь снаружи. И следующие полчаса он проводит наедине с собственными вибрациями и уникальной солнечной энергией, которую засасывает и удерживает в себе камера. Это атмосферный оргон, исцеляющий спектр солнечного излучения. Основа зарождения жизни на Земле и гарант ее сохранения. То, что человек безжалостно разрушает.

Александра молча обводила взглядом внутренность камеры. Ассоциации у нее возникали от жутких до смешных. Вероятно, другие посетители лаборатории мыслили подобным же образом, потому что Клавдия с некоторой претензией в голосе добавила:

–Людям свойственно бояться того, чего они не понимают. Некоторым камера Райха напоминает гроб, некоторым – деревенский сортир. Само название способно напугать. А между тем этот примитивный оргонный аккумулятор исцелял безнадежных раковых больных еще в 1941 году в Нью-Йорке, где Райх его и создал. Почти все участники эксперимента после нескольких сеансов отказались от морфия, несколько выздоровели полностью и вернулись к нормальной жизни без оперативного вмешательства. Другие прожили еще несколько лет в сносном состоянии и без страданий, хотя врачи давали им месяца полтора на агонию. Все эти факты зафиксированы и фигурировали на суде над Райхом.

– Мир тогда уже вовсю подвергался воздействию электромагнитных волн и полей, – прошелестел голос медиума, оставшегося сидеть в своем кресле и не сводившего глаз с камеры. – Страшные мировые войны вынужденно двигали вперед науку, а наука в ответ снабжала все более страшным оружием мировые войны. Этика, гуманизм? Все это стало пустыми словами. Иоанн Богослов в «Откровении» называет четырех всадников Апокалипсиса. Это Чума, Война, Голод и Смерть. Я бы добавил пятого – это Наука. Наука – это чудовищный Голем, изначально созданный для того, чтобы помогать людям, но из-за сбоя начавший их уничтожать.

Александра повернулась к нему:

– Если бы вы сами не сказали мне, что были учеником Дмитрия Лыгина, я бы сейчас об этом догадалась. Он говорил примерно то же самое, и чуть ли не теми же словами.

– Я не захожу так далеко в поисках истины, как покойный барон, – скромно ответил медиум. – Некромантия – это уж точно не моя стихия. Я в жизни своей капли крови не пролил и даже вида ее не выношу.

– Мы действуем строго по науке, – поспешила заверить Клавдия, прикрывая дверь камеры. – И можем показать журнал с результатами лечения, предоставить благодарственные отзывы, снимки, анализы, копии медицинских карт… Во всех случаях состояние наших друзей – так мы называем клиентов – значительно улучшалось. Наблюдались случаи полного исцеления! Да вы можете спросить об этом у вашего друга!

– У Игоря Горбылева? – уточнила Александра. – Он, значит, тоже сидел в этом… В этой камере?

–Да, после каждого курса химиотерапии он стабилизировал свое состояние в оргонной камере, – подтвердила Клавдия. – Благодаря этому лечение прошло так быстро и успешно.

–Если бы официальная медицина не смотрела на нас как на мошенников и сумасшедших и мы работали вместе, результаты были бы поразительные,– подхватил Леонид с неподдельным воодушевлением.– Но пока это утопия, мечта. Мы неуместны в научном мире, мы там даже не бедные родственники. Примером тому может служить печальная судьба самого Вильгельма Райха. В 1957 году правительство США под нажимом официальных медицинских светил посадило ученого, одного из лучших учеников Зигмунда Фрейда, в тюрьму. Все его книги и камеры были публично сожжены. Его приговорили к двум годам заключения, но, не отсидев и года, Райх внезапно и загадочно умер от сердечного приступа, в своей камере. Отнюдь не в оргонной. Он был совершенно здоров, и ему едва исполнилось шестьдесят лет.

– Вы полагаете… – начала Александра, впечатленная рассказом, но Клавдия бесцеремонно ее оборвала:

– Вне всяких сомнений, великого ученого убили! Хватит одной инъекции… Появление Райха на свободе превратило бы его в мученика, пострадавшего за идею, а это было совсем не на руку последователям скальпеля и агрессивной химии. Представьте себе уровень медицины начала шестидесятых годов прошлого века! Большинство из разработанных тогда методов, которые считались панацеей, теперь запрещены.

– А то, что преподносится сейчас на золотом блюде, как последнее спасительное слово науки, будет запрещено еще скорее, – угасающим голосом дополнил Леонид. – Потому что наука развивается быстрее и быстрее. Она взбесилась и давно не обращается к нуждам человека, обслуживая сама себя. Этот станок без перерыва штампует иллюзии, которые ничем не подкреплены. Пятый всадник Апокалипсиса придет в хирургической маске, и в руках у него будет шприц!

И внезапно, без паузы, медиум обратился к ассистентке, благоговейно ему внимающей:

– Клава, ты хотела сделать подарок нашей гостье!

–Да-да,– опомнилась Клавдия, несколько раз сморгнув, словно просыпаясь.– Конечно, индивидуальный оргонайт! Александра, он вам просто необходим!

Художница опасливо покосилась на оргонную камеру, но Клавдия, перехватив ее взгляд, рассмеялась:

– Ну, что вы, я имею в виду совсем другой прибор. При его изготовлении требуется знание исцеляющих свойств минералов. А это уже моя стихия, ведь я – литотерапевт. Например, настольный прибор может выглядеть так!

Открыв один из шкафов, Клавдия взяла с полки полупрозрачную дымчатую полусферу, с виду – из мутного стекла. В диаметре полусфера достигала сантиметров пятнадцати, в высшей точки – не более десяти. Внутри, как показалось Александре, заключались некие темные сгустки.

– Идемте к свету, – пригласила ее ассистентка медиума, подходя к окну и отдергивая тонкую белую занавеску, плясавшую на весеннем ветру. Окно из-за духоты было открыто и здесь. Обыденный городской шум, доносившийся с улицы, внезапно показался Александре неуместным в этой комнате. – Взгляните.

Художница последовала приглашению. Она не ошиблась: на просвет было хорошо видно, что внутри полусферы находится несколько уплотнений разной формы и величины, а также нечто вроде спутанного клубка нитей или волос. «Вот это уж точно какое-то шарлатанство», – заметила про себя художница.

–Никакой мистики,– приветливо улыбнулась Клавдия, демонстрируя полусферу.– Никаких заклинаний. Только законы физики и химии. Оргонайт за счет своего правильного наполнения моделирует здоровые вибрации и гасит вредные. Внутри можно различить объекты, вы их видите?

Александра кивнула. Оргонайт производил на нее отталкивающее впечатление. Он казался грязноватым и подозрительным, и к нему, в отличие от баварского шара из золотого рубина, совсем не тянуло прикоснуться.

– Прежде всего там намагниченная металлическая стружка.

Клавдия легонько постучала кончиком накладного красного ногтя по верхней части полусферы. На солнце сверкнул серебряный значок, нанесенный на лак. По форме он напомнил Александре кириллическую литеру «Ж». Клавдия, по всей видимости, следившая за гостьей очень внимательно, вновь уловила ее взгляд и немедленно пояснила:

– Это руна Рок. Символ сущего, но не проявленного духа, являющегося и началом, и концом всего. Судьба, неизбежность. Предначертанный исход.

– Понятно, – пробормотала Александра.

– Я вам чуть попозже все это объясню, – любезно пообещала ассистентка медиума.

– В этом нет необходимости, думаю, – резче, чем собиралась, ответила художница. – Я рунами не интересуюсь. Мне важнее понять, как я могу составить хоть сколько-нибудь ценное мнение о вашей коллекции. Вы ведь собираетесь заплатить мне за это.

Клавдия тонко улыбнулась и подняла оргонайт выше, отчего он красивее не стал:

– Итак, в форму для заливки я кладу железную стружку и опилки. Затем, по кругу, шесть камней. В данном приборе я использовала горный хрусталь, нефрит, гранат, обсидиан, гематит и аметист. Затем…

Клавдия постучала по оргонайту снизу, по центру плоской стороны:

–Затем я кладу главный камень силы, который соберет и распределит все энергетические потоки. В данном приборе это – кианит. Достать его непросто, только по предварительному заказу. Кианит – настолько сильный камень, что носить его на теле долго не рекомендуется, можно впасть в депрессию. Да и ювелиры его не любят – он крошится при обработке. Но в оргонайте кианит просто не имеет себе равных! Это непревзойденный дирижер своего маленького оркестра!

– Секстета, – чуть слышно уточнил медиум, чутко внимавший речам своей ассистентки.

–Затем я все заливаю эпоксидной смолой,– продолжала Клавдия.– Отвердитель готовится по моей собственной рецептуре. Могу сказать только, что я добавляю туда янтарную крошку. Такой оргонайт отлично подходит для нейтрализации вредных излучений от приборов!

В голосе Клавдии зазвучали заученные рекламные интонации:

–Мы, жители городов, находимся в плену агрессивных электромагнитных полей, даже если не пользуемся компьютерами и мобильными телефонами! Этот прибор просто необходим в каждом доме! Но специально для вас я сделаю другую подборку камней. Ваш оргонайт будет защищать от вредных человеческих влияний. Вы много общаетесь с разными людьми, и это травмирует ауру.

«Сегодня травмирует как никогда», – заметила про себя художница. Вслух же она уклончиво произнесла:

– Вы очень любезны, но сразу хочу предупредить, что к подобным темам я всегда была равнодушна. Так что вряд ли у меня получится оценить ваш прибор по достоинству.

Клавдия сострадательно улыбнулась:

–Верите вы в действие оргона или не верите, прибор будет работать. Солнце светит всем, даже слепым.

Александра не нашла что ответить на это замечание, и Клавдия победно улыбнулась:

– Мы часто имеем дело со скептиками, и, поверьте, скептицизм превращается в труху при столкновении с реальностью! Нас называют шарлатанами, обманщиками лишь за то, что мы обращаемся к самым истокам жизни, чтобы почерпнуть в них истину, найти исцеление.

– Человечество развивалось миллионы лет, иногда заходя в тупики, но тем не менее развитие всегда шло только вперед, – подал голос Леонид. – И когда же человечество начало массово деградировать, болеть, уничтожать само себя? Да лишь в последнюю сотню лет, вместе со стремительным развитием науки. И это не совпадение, нет! Это очевидность, от которой люди отворачиваются в детском страхе, предпочитая успокоительные мифы, созданные наукой. Вода, воздух, силы Земли – все это коверкается и уничтожается, и во имя чего? Сейчас на 3D-принтере можно напечатать сустав для замены. Скоро можно будет напечатать человека целиком. В интернете можно купить любой орган или оплодотворенную яйцеклетку. Некромантия, за которую в былые времена жгли на кострах, – детская забава по сравнению с тем, за что сейчас дают всяческие премии. А колдунами называют нас!

Клавдия вернула оргонайт в шкаф и, подойдя к креслу, коснулась плеча медиума:

– Ты волнуешься. Я заварю тебе травяной сбор.

Леонид покорно склонил лысую голову. Александра осторожно откашлялась и произнесла фразу, которую давно заготовила:

– Ну, для первого ознакомления я увидела достаточно, кажется. Если позволите… У меня еще дела…

Хозяева лаборатории не стали возражать против ее ухода. Медиум в самом деле выглядел очень утомленным. Он закрыл глаза и лишь слегка кивнул в ответ. Клавдия, озабоченно взглянув на него, направилась к двери.

– Еще на два слова, – через плечо бросила она Александре. – Я вас надолго не задержу.

Они прошли на кухню, где Клавдия сразу поставила на газ закопченную медную кастрюльку. Александра присела на угловой диванчик и огляделась. Обстановка и техника были не из дешевых, но все в целом производило впечатление неряшливости и запущенности. Тарелки с объедками на столе, плита в пятнах, груда посуды в огромной керамической раковине… Было ясно, что хозяйка не страдает манией чистоплотности. Черный кот медитировал в углу у окна, сгорбившись над миской с сухим кормом. Судя по выражению морды, жизнь разочаровала его давно и окончательно.

Клавдия тем временем рылась в подвесном шкафчике, доставая бумажные пакеты и жестяные банки. Она не переставала говорить:

– Я вижу, что вы очень скептически настроены против нас, но знаете, это даже к лучшему! Тем ярче будет ваше прозрение. Ко мне вы чувствуете недоверие и антипатию, я права?

Клавдия неожиданно повернулась, пронзая гостью цепким взглядом. Александра, чуть поежившись, солгала:

– Ничего подобного.

Ассистентка медиума густо хохотнула:

– Да у вас это на лице написано! И мне, в общем, все равно, как вы ко мне относитесь. Важно, чтобы вы воспринимали всерьез Леона.

– А я его воспринимаю очень серьезно, именно поэтому к вам и пришла, – твердо ответила художница, на этот раз не покривив душой.

Клавдия удовлетворенно кивнула:

– Леон – уникум, достойный особенного отношения. И он страшно выматывается, каждый контакт стоит ему огромных энергетических потерь.

В ее голосе зазвучали мягкие, сентиментальные нотки:

– Этот дар был у него всегда, с самого детства. Леон часто болел и после таких озарений просто пластом лежал. Мама страшно за него боялась… Он и в школу почти не ходил, учился дома. Наблюдался у кучи разных врачей. Его обследовали, держали в больницах, пичкали таблетками. Никто ничего не понимал, не желал увидеть очевидное – что Леон просто создан не так, как большинство людей.

Вода в закопченной кастрюльке вскипела, и Клавдия щедрыми щепотками принялась бросать в кипяток травы, которые брала из пакетов и коробок не глядя, будто наугад. Воздух немедленно пропитался крепким пьянящим ароматом. Выключив газ, Клавдия вновь повернулась к гостье:

– Школу Леон заканчивал лежа в психиатрической больнице. Его озарения принимали за шизофренический бред. Родители боялись его. Его – самого безобидного человека на свете! Друзей, конечно, никаких. О девушках смешно и думать. Вакуум, отчаяние. Я одна была на его стороне, одна на всем свете. Он не раз думал о самоубийстве в то время. Такие способности, не находя выхода, разрушают человека быстрее, чем самая страшная болезнь. И даже сейчас, когда Леон научился обуздывать свою силу, направлять ее поток в нужное русло, он страдает. Помогает людям, исцеляет их, а сам часто не в состоянии с постели встать. Он и ребенок, и старик одновременно, а я…

Клавдия улыбнулась, и в этой улыбке в равных долях сочетались гордость и горечь:

– Я его нянька, и всю жизнь так было. А ведь я старше Леона на пять лет. Разве с виду скажешь, что я старше? Вот сколько вы ему дадите?

Александра покачала головой:

– Не знаю, ну, пятьдесят с небольшим…

– Ему тридцать восемь! – ошарашила ее Клавдия. Вооружившись ситечком, она ловко, не пролив ни капли, нацедила большую кружку настоявшегося отвара. – Волосы у него выпали после психбольницы, от стресса и лекарств. Больница, с одной стороны, сильно его подкосила, а с другой, он впервые понял, что совершенно здоров психически и причину видений надо искать в другом месте. Мы с Леоном тогда ушли от родителей, стали жить своей жизнью и ни разу об этом не пожалели!

– Так вы брат и сестра?! – вырвалось у Александры.

Клавдия тихонько рассмеялась, сделав маленький глоток отвара на пробу. Поморщившись, взяла банку с медом:

– Горечь ужасная, ее дает один редкий корешок… А вы что же, решили, что мы муж и жена?

– Нет, знаете, – задумчиво ответила художница. – Хотя в первую минуту знакомства такая мысль мелькнула. Но между вами нет… Какого-то натяжения, как между супругами. Хотя видно, что вы очень близки. Я решила, что вы прочно устоявшаяся пара, вот как бывают пары артистов в цирке. Когда делают один номер и понимают друг друга без слов.

– У жуликов тоже бывают такие пары, – присовокупила Клавдия, облизываясь и щурясь сквозь длинные накладные ресницы. – У шулеров, например.

– Я совсем не это имела в виду, – сконфузилась Александра.

Клавдия усмехнулась и, вновь заглянув в недра шкафчика, достала небольшой пузатенький флакон с темной жидкостью. Флакон был заткнут пробкой от винной бутылки. Этикетки не наблюдалось.

–Это эликсир – подарок лично для вас!– Хозяйка вручила флакон гостье так стремительно, что он оказался в руках у Александры словно сам собой.– А оргонайт будет готов к вашему следующему посещению. Я уже настроилась на вашу энергетику и определилась с выбором камней. Это будет нестандартный набор. Один камушек придется поискать… Но так ведь и вы человек необычный, верно?

Александра встала со стула и отрицательно замотала головой, пытаясь отделаться одновременно и от подарка, и от комплимента:

–Нет-нет, совершенно не стоит, я ничем подобным не пользуюсь… И оргонайт тоже лишнее, уверяю вас! Мне просто жаль ваших трудов…

Клавдия взглянула на нее неожиданно жестко.

– А мне всегда жаль людей, которые дорожат своими заблуждениями, как некоей высшей ценностью, – медленно проговорила она. – Знаете, почему вы так шарахаетесь от моих подарков? Знаете, чего боитесь? Вы боитесь прозреть и убедиться в том, что прожили половину жизни с закрытыми глазами.

– Извините, если я вас чем-то обидела. – Александра слегка сместилась в сторону двери. – Я неправа. Большое спасибо за подарки, я просто была к ним не готова.

Больше всего ей хотелось немедленно уйти и никогда больше не появляться в этой квартире. Художница ругала себя: «Зачем с ней дискутировать? Надо взять то, что она сует, и просто выбросить!» Александра спрятала флакон в сумку и закрыла молнию.

Клавдия, продолжавшая сверлить ее взглядом, неожиданно заявила:

– Запомните: мои подарки выбрасывать или передаривать ни в коем случае нельзя. Это принесет несчастье и вам, и тому, кто их получит.

– Но я не собиралась…

– Собирались! – отрезала хозяйка без всяких церемоний. – Запоминайте лучше, как пользоваться эликсиром. Он изготовлен на основе яблок из одного особенного сада. Сад этот очень далеко, за несколько тысяч километров, в другом государстве, в предгорьях Тянь-Шаня. Эти яблоки сами по себе имеют мощные целительные свойства, также бальзам обогащен витаминами и минералами, которые необходимы для стабильного обновления вашей крови. Каждые двадцать девять дней кровь человека должна полностью обновляться, как обновляется Луна, но…

Клавдия завела глаза к потолку:

– Чаще всего в засоренном организме этот процесс не происходит полностью и вовремя. Отсюда болезни. Держите бальзам на столе и понемногу добавляйте в чай. Или в воду. Уже через несколько дней вы почувствуете себя совершенно иным человеком!

Александра, решившая больше не раздражать хозяйку, молча наблюдала за тем, как черный кот крадется за мухой, ползающей по солнечному квадрату на плитках пола. Муха только что очнулась от зимней спячки и была нерасторопна. Один меткий удар лапой – и муха коротко, отчаянно взвизгнула, тут же умолкнув. Клавдия повысила голос:

– Самое главное, что я хотела до вас донести: отбросьте предрассудки, оставьте враждебность. И в следующий раз приходите к нам как к добрым друзьям.

Александра кивнула, думая о том, что даже общение с Кожемякиным не тяготило ее так, как присутствие этой дружелюбной дамы. Художница едва нашла в себе силы улыбнуться:

– Конечно, обязательно.

Клавдия взяла кружку с отваром и снова коснулась губами темной жидкости. Подняв голову, прислушалась.

–Пойду к Леону,– сообщила она, направляясь в прихожую. Александра последовала за ней. Остановившись у входной двери, хозяйка отперла замок: – Скоро увидимся. Я позвоню вам, когда оргонайт будет готов. Да, и возьмите нашу визитку! Может быть, заинтересует ваших знакомых.

На консоли у вешалки, рядом с пепельницей, веером лежали черные карточки с крупными золотыми буквами. Александра, торопливо попрощавшись, взяла одну карточку и, переступив порог квартиры, с облегчением выдохнула.

Затхлый запах подъезда внезапно показался ей легким и живительным, а сбежав по лестнице и выйдя на крыльцо, она чуть не опьянела от легкого ветра. Он развевался в небе Москвы, как голубой шелковый флаг, знаменующий наступление весны. Замешкавшись на миг, отыскивая в сумке телефон, Александра не заметила поднимавшегося по ступеням мужчину. Она, не глядя, шагнула ему навстречу, и они столкнулись плечами. Художница успела схватиться за перила и выронила визитку.

– Извините, – вырвалось у Александры.

Мужчина молча отстранился и, подойдя к домофону, приложил к датчику магнитный ключ. Пискнул электронный замок, дверь отворилась и захлопнулась. Александра поискала взглядом визитку и увидела ее на поверхности обширной лужи у подножия крыльца. Черный глянцевый прямоугольник дрейфовал по талой воде среди мусора. Золотые буквы были такими крупными, что легко читались на расстоянии, бросаясь в глаза. Собственно, текст состоял из двух слов и номера телефона. «Лаборатория Кадавер» – прочитала Александра, нагнувшись над лужей и нахмурилась. Она извлекла визитку из лужи, отряхнула ее и убедилась, что прочитала правильно. Взглянула на оборотную сторону, где те же два слова были написаны по-английски.