Читать онлайн Когда засияет Журавль

1. Пламенник на вражеской стене

Меня накрыли крышкой гроба.

Родители не поскупились и раздобыли для него дорогую древесину – дуб. Зимой они будут жить впроголодь, зато единственное дитя сгниет в роскоши. Мало кого на Великих равнинах клали в землю в объятьях нашего священного дерева, поэтому о моих похоронах еще долго будут судачить.

Доски были выглажены песком и камнем, оттого светились на солнце. Никто бы не сделал гроб лучше отца, а для дочери он постарался: засел в мастерской вскоре после того, как мое тело принесли домой, и вышел лишь на третий вечер.

Утро похорон было еще по-зимнему ледяным. Весна только-только пришла на наши земли, но холод не желал отступать без боя. Снег отражал солнечные лучи россыпью переливов на моем гробу.

Как только его опустили на дно ямы, к ней потянулась вереница людей в светлых одеждах, украшенных яркими нитями и лентами. Женщины – с красными платками на головах, цепочками с монетками из меди, бусинами, а мужчины – в расшитых кафтанах из выбеленного льна. И не скажешь, что в деревне случилось несчастье. Сколько знала себя, что похороны, что свадьбы оставались в воспоминаниях торжественными и однообразными, будто между этими событиями не было никакой разницы.

Снег хрустел под ногами.

Меня убили валгомцы[1]. Наверняка они. Кому бы еще быть ночью в лесу и говорить на чужом языке? Кому бы еще перерезать горло заплутавшей девке, молящей о помощи? Меня убили валгомцы, и шел уже четвертый день, как я твердила об этом. Только мертвую никто не слышал.

Все дни в доме звучали плач, отпевания, слова похвалы. Расхваливали так, чтобы боги без долгих дум приняли меня в Тоначи и не дали блуждать по владениям богини Светавы до скончания мира.

Могилу засыпали под истошные вопли матери. Она повторяла мое имя, цепляясь за рубаху отца.

Ава.

Так они назвали меня в надежде, что божественное имя дарует счастливую и долгую жизнь.

Отца под руку держал мой милый Тифей, облаченный в скорбный кафтан. Он был ему к лицу, и я бы схлопотала от жениха, услышь он такое.

Толпа обогнула могилу и двинулась прочь с кладбища. Скоро во дворе родительского дома загорится костер, и на нем сожгут все милые моему сердцу вещи, а я пропаду из этого мира. Бабушка перед смертью умоляла не забыть сжечь ее любимый платок – все боялась, что потянется к нему с того света. Смерть не была окончанием пути, так она говорила: мол, не нужно страшиться, когда дорога приведет тебя в Тоначи, – и я старалась поверить в то, что не боялась этого мига.

Родители остались лить слезы над единственным чадом. Мать лежала на могильном холмике, сгребая пальцами землю, и причитала так громко, что, будь отец в добром расположении духа, стукнул бы, чтоб замолчала. Но он стоял, низко опустив голову, и я не видела его лица.

Как им теперь быть? Кто поможет по хозяйству? Нынче волхвы предрекали хороший урожай за молитвы Светаве, а раз так, отцу придется самому убирать поле. Ему не повезло, что Кшай послал одно дитя, и то девку, а теперь и этих рук лишил.

От мыслей отвлекла рана на шее – она зудела. Я прикоснулась к ней пальцами и ощутила что-то влажное, теплое. Кровь. Она стекала по шее и пропитывала белый ворот свадебного покая[2].

Как?..

Дыхание, замершее в груди в миг гибели, сперло, а тело словно проснулось. Оно болело, было тяжелым и тянулось вниз. Я захрипела и опустилась на землю, уперлась руками в рыхлый снег подле могилы.

Родители меня не замечали, для них я была там, под землей. Плач матери мешался с моим хрипом, но слышно это было лишь мне.

Мир вокруг зашумел, как проливной дождь, все громче и громче, а затем и солнце, и небо, и родители исчезли, оставив меня одну. Вместо полей, что окружали кладбище, перед глазами появилась каменная стена. Она расходилась в стороны, перетекая в пол и потолок. Рядом со мной стояли светцы, на ними плавно танцевал дым от погасшей лучины. Вокруг было темно. Где-то вдали капала вода.

Я в Тоначи? Царство мертвых выглядит как дно колодца?

Позади раздался раздосадованный вздох, и это заставило меня взвизгнуть и обернуться.

Поодаль стоял молодой мужчина, опускавший руку от зажженного пламенника на стене. На его лицо ложились тени, отчего оно казалось широким. Темные волосы растрепались, на щеках и подбородке – щетина. На незнакомце была черная рубаха, стянутая поверх кожаной безрукавкой. На плечах висел кафтан из меха не то медведя, не то волка. В руке он сжимал кусок пергамента.

Я сжалась и попятилась назад, словно могла выскользнуть через стену и сбежать. Взгляд зацепился за рисунок на его безрукавке: морда медведя, вышитая золотыми нитями у сердца. Знак врагов моего народа переливался на свету.

Валгомец.

Он поглядел на меня с недовольством и что-то злобно произнес. Это заставило меня еще немного отползти.

– Не понимаю тебя! – рявкнула я на едином языке.

Кажется, я впервые произнесла что-то на давигорском: раньше мне не приходилось встречать людей из чужого княжества. Но язык некогда единого царства так и не сгинул во времени, и говорил на нем любой, кто вырос на давигорских землях.

– Ты не похожа на великого воина, – ответил незнакомец низким голосом, изучая меня таким пронзительным взглядом, что я почувствовала, как от страха выступили слезы. – И нашего языка не знаешь.

– Да с чего бы мне знать валгомский? – Мой голос прозвучал тише.

Я оставалась на полу, но и отсюда видела, что мужчина выше меня головы на три, кабы не больше, и был широкоплечим и крепким.

Валгомец нахмурился и снова взглянул на пергамент, с виду переживший много, завидно много зим.

Я огляделась. За спиной мужчины находился деревянный стол с крошечными мешочками из светлой ткани. В углу комнаты была тяжелая на вид деревянная дверь.

– Где я?

– А где должна быть? – Он щурился в попытке что-то разглядеть на пергаменте при свете пламенника.

– В Тоначи.

– Тонаши, – вдруг поправил он и все же соизволил поднять голову. – Постой! Ты, – валгомец скривился, словно ему на стол швырнули освежеванную крысу, – шиньянка[3]?

Презрение в его голосе заставило меня пожалеть, что раскрыла рот, а потому отвечать я не спешила.

Он снова рыкнул и резко сунул пергамент за пазуху.

Я испуганно дернулась и заметила на левой руке веревку. Нет, это была нить! Тонкая, едва различимая, она тянулась от меня к левой руке валгомца.

– Что это? – на выдохе прошептала я и посмотрела на него. – Что это?

– Неужто не так заклинание прочитал и вместо духа великого воина призвал дух почившей девчонки-шиньянки? – задумчиво обратился он сам к себе.

От его слов в моей груди разгорался костер негодования. Я привстала на коленях, вгрызлась взглядом в его глаза.

– Какое заклинание? Что это за нить? Кто ты и что натворил, Таншай тебя задери?!

Он тяжело вздохнул, словно мое присутствие удручало. Ухмылка исказила лицо.

– Я Торей, а ты теперь мой дух-хранитель. Эта нить, – он приподнял левую руку над головой, – твой обет Кшаю защищать меня, пока не позволю уйти на покой либо не сгину сам.

Смысл слов обрушился на меня, когда я открыла рот, чтобы выругаться.

Наши народы враждовали много зим. Валгомцы лишили нас покоя, заставили жить в страхе перед скорой войной. Валгомцы вторглись на наши земли и убили меня.

А я оказалась на службе у одного из них.

2. Мертвая невеста на привязи

– И чтобы я ни слова от тебя не слышал, ясно? – прошипел Торей, бросив на меня грозный взгляд.

Он шумно толкнул тяжелую деревянную дверь и скрылся за ней, я же не сделала и шага. Душой чувствовала, что была в опасности, но тело мне не принадлежало. Рана больше не болела, и я не дрожала. Казалось, мне все почудилось, но сердце вопило: «Беги! Спасайся!»

Нить, невесть откуда взявшаяся на руке, казалась цепью. Она потянула меня за Тореем.

Долго мы шли в темноте, я – настороженно, мой недруг же ступал твердо, зная каждый поворот и закуток, и свет ему был не нужен. Когда мы добрались до широких ступеней, ведущих наверх, Торей с легкостью взбежал по ним, мне же пришлось семенить, приподняв подол платья. Я помнила, какой тяжелой была ткань покая, но не ощущала ее.

Как странно.

Ступени напоминали широкие плахи моего гроба, только из камня. Над ними будто тоже поработали умелые руки отца, сгладили все неровности и щедро обмазали смолой – в ступенях отражался свет из окон.

Я остановилась, разглядывая серые прожилки на камне, но меня тут же дернуло в сторону.

Нить натянулась.

Торей стоял на верхней ступени, и моему взгляду предстало его изуродованное лицо. Вдоль левой щеки от виска к челюсти тянулся и прятался в щетине рваный шрам, едва светлее кожи, но все же заметный. А по шее стекала багровая кровь.

– Шевелись, – почти одними губами произнес Торей и снова дернул нить. От этого я подалась вперед и запнулась о ступень. Длинные волосы, не стянутые лентой, упали на лицо, и я смахнула их, взглянув на Торея уже не с сочувствием, а с ненавистью.

Проклятый валгомец!

Все казалось сном. Не мог, ну не мог же Кшай и впрямь отдать меня на службу врагам? Я была покладистой, не перечила родителям, чтила богов, подносила дары на праздники и смерть приняла покорно, как и должно шиньянке. Я не заслужила такой участи!

Я сделала шаг и провалилась вперед. Мир смолк, осталась лишь давящая тишина, как будто я приложила ладони к ушам и с силой надавила – и вот Торей уже был позади меня.

Он был ошарашен, а правой рукой медленно провел по своей груди.

Я смотрела на него с не меньшим удивлением.

Я прошла сквозь него?

– Ты прошла сквозь меня? – отрешенно спросил он.

Я прошла сквозь него!

Торей зажмурился и толкнул дверь слева от себя со словами:

– Нет, не стану об этом раздумывать.

Мы оказались в светлой комнате. Сквозь два широких окна пробивался тусклый свет. Возле серых стен стояли сундуки, чуть поодаль – кадушки с травами. На стенах были развешаны сушеные веточки полыни, из котелка у окна шел пар, как от горячей похлебки. На двух столах лежали развернутые свитки, исписанные обрывки пергамента и гусиное перо. Место напоминало отцовскую мастерскую, только здесь мастерили не утварь, а снадобья.

У дальнего окна виднелся узкий проход, ведущий в еще одну комнату.

– Викай, поди сюда! – Торей уперся руками в стол слева от окна.

– Бегу, светлейшество, – раздался глухой ответ.

Светлейшество?

Я повернулась к нему.

– Ты из княжьего рода?

– Рот закрой.

Теперь, когда шрам на его лице был так заметен, Торей казался куда страшнее, и я умолкла.

Молодой, и для сватовства гож. Уж не тот ли это сын валгомского князя, который клялся жениться на княжне Равнин, да исчез?

Я отвернулась. Какая мне разница, кто он? Этот Викай разорвет наш обет, и я отправлюсь в Тоначи. Так заверил Торей по пути сюда, добавив, что ему мерзкие шиньянцы в услужении не нужны.

Казалось, уже ничего не могло удивить, но на стене комнаты, где каждый камушек пропитался ароматами трав, висело копье! Выглядело оно здесь нелепо, как бельмо на глазу. Этот… м-м-м, Викай был дружинником? Помнится, мать говорила: отец хотел положить жизнь на служение шиньянскому князю, хотел быть дружинником, но куда уж простолюдину! Вот и делал копья и мечи, пока со двора не погнали. Мама посмеивалась, мол, любовь к сказаниям о давигорских богатырях, прекрасных княгинях и великих битвах мне досталась от него. Я воображала себя, обычную деревенскую девку, верхом на вороном коне, в одеянии княжьего воина, скачущей по полю боя. Наш храбрый отряд непременно одолел бы врагов и увенчал победу славным пиром. Я воображала себя отважной и свободной. Ну не дуреха ли?

От этих воспоминаний копье на стене стало манящим. Длинное и толстое древко выглядело как крепкий сук, а наконечник был отлит из прочного металла, заостренный, хоть и покрытый пылью. Мне захотелось коснуться кончиком пальца острия, почувствовать его. Но когда я протянула руку – прозрачную, как лед на поверхности колодца, – она прошла насквозь.

На миг я позабыла, что умерла.

Из прохода у окна, покряхтывая, вышел старик. Судя по его виду, ему давно было пора почтить Кшая своим присутствием: серый балахон прибавлял прожитых зим, седые волосы переходили в длинную бороду, а та покоилась на широком брюхе. Густые брови торчали в разные стороны. Завидев меня, он сначала опешил, затем крепко зажмурился, надавил кулаками на глаза и распахнул их.

– Святая Видава, – вырвалось у него. Видать, проверял, не чудится ли.

Торей виновато склонил голову и указал на меня ладонью:

– Я ослушался и ошибся. Помоги.

– Ты и вправду ухо себе отрезал! – Викай бросился к нему и повернул голову Торея боком к себе. Курчавые темные волосы были перепачканы в крови и прилипали к шее, прячась багровыми дорожками за ворот.

Старик сокрушенно охнул:

– Как ты еще дух не испустил!

– Это всего лишь ухо. Я прижег рану.

Чем больше я слышала, тем дурнее мне становилось. Он отрезал себе ухо? Сам?

Ответом был вздох, полный негодования.

Торей же волнений Викая не разделял. Он протянул старику смятый пергамент и попытался задобрить улыбкой, но тот взмахнул руками и даже с некоторой обидой выдернул подачку.

– Украл у меня из-под носа, так еще и в крови испачкал, – проворчал он.

Теперь я заметила, как Торей сжимал левую ладонь, пытаясь скрыть порез.

– Ладонь-то зачем резал?

– Сначала я струсил кромсать ухо.

Разговор больше напоминал беседу двух соседей, которые решали, какую скотину прирезать на ужин.

– Чего вы не на валгомском говорите? – удивилась я. Когда мы зашли, Торей и позвал старика на давигорском языке, и теперь ворчал на нем, будто Викай на другом бы не понял.

– Помалкивай, сказано тебе! – Торей уселся на край стола.

– Не разговаривай так с юной девой! – Викай пригрозил ему пальцем.

– Она шиньянка!

– И потревоженный дух! Имей уважение, не позорь меня перед богами! – Викай зыркнул на Торея голубыми глазами, и тот потупился.

Я задиристо глянула на Торея. То-то же!

Викай притащил еще ткани, чистой воды и мешочки с травами, расставил все это рядом с Тореем и попросил его повернуться раной к свету. То, что раньше было ухом, теперь напоминало кусок свежего мяса, забытого на солнце. Кровь запеклась на месте среза, почернела, а кожа вокруг покраснела. Этот божедурье отсек себе большую часть плоти, оставив нетронутым только мочку, куда женщины обычно вдевали украшения. Старик свободной рукой сунул Торею мешочек с травой, приказал съесть горсть, а сам приложил смоченную тряпицу к ране.

Я вздрогнула – его прикосновение отозвалось болью в моем теле. Почудилось?

Торей зачерпнул траву и впихнул в рот, шумно похрустел и запил водой.

Викай тем временем уже расправлял на столе пергамент. Проведя пальцем по смятой поверхности, он указал на слово:

– Как ты прочитал это, светлейшество?

Торей вытянул шею, чтобы лучше разглядеть.

– Вайме[4]. Валгомский же.

– Не валгомский, а стародавигорский, – вновь заворчал Викай. – Ты бы знал, коли не прогуливал бы наши занятия. Правильно не вайме, а ойме, как у шиньянцев. Стыдоба-то какая, – добавил он себе под нос и вздохнул. Оплошность светлейшества его расстраивала.

Торей поморщился и помахал возле лица рукой, будто отгонял надоедливую мошкару.

– Будь добр, убери ее и помоги правильно прочесть заклинание. Мне нужен на защиту великий валгомский воин.

Я фыркнула:

– Великий, тоже мне.

Торей или не услышал, или решил не тратить на меня силы.

– Да как же ты не понимаешь! – негодовал Викай. – Это, – он стукнул по пергаменту пальцем, – заклинание давигорских волхвов, отвернувшихся от богов. Его писали кровью, в правильную луну, дабы оно свершилось, даже приносили жертвы, скрепляли кровью колдовство и слово. Я много зим провел за его изучением не ради твоей прихоти! Каждое слово несет смысл, чуть не так прочтешь – и вот что получается. Благодари Кшая, что к рукам не прибрал! – Он указал на меня. – Дева не просто бесплотная душа. Ты ведь уже чувствуешь жизнь, милейшая?

Он обратился ко мне так внезапно, что я растерялась. Здесь я слышала только брань поганого валгомца, и вот меня назвали «милейшей», будто я была не простолюдинкой, а из знатной семьи.

Когда я умерла, то не чувствовала ни скорби, ни обиды – ничего. Но теперь в груди бушевали негодование и ненависть к Торею. Я не могла касаться мира: я пыталась в родительском доме, пыталась и здесь, но ничего не выходило. А вот чувства… чувства вернулись.

Я кивнула, и Торей обреченно выдохнул, спрыгнул со стола и принялся расхаживать по комнате. Его сапоги раздражающе скрипели.

Викай благодушно улыбнулся, словно услышал вести о моем добром здравии.

Он совсем не походил на валгомца. При виде Торея мне хотелось убежать в поисках спасения, но стоило появиться Викаю, и сразу стало спокойнее. Его добрый взгляд успокаивал, приглашал довериться. И глаза цвета ясного неба… почему у него были такие глаза? У валгомца – и светлые?

– Понимаешь? – Викай взглянул на Торея. – Она связана с тобой духовно, твои силы и в нее вдыхают земную жизнь.

– Дух-хранитель беспрекословно повинуется своему хозяину. – Торей указал на меня рукой. – А эта несколько раз перечила. Какой толк от такого защитника?

– Заклинания читать нужно верно, божедурье! – Викаю явно надоело спорить. – Особенно те, что можно использовать лишь раз, да еще и расплатившись плотью. Ты хотя бы не додумался себе пальцы отрубить!

Глаза Торея испуганно округлились.

– Как это – лишь раз? – Он в два шага оказался подле Викая. Он был выше головы на две, и старику пришлось вздернуть подбородок, чтобы посмотреть на светлейшество. – Говоришь, отныне у меня в хранителях будет девка-шиньянка, да еще и мертвая невеста к тому же?

В груди кольнуло. Никто еще не называл меня мертвой невестой, а ведь так и было. В моих волосах виднелась красная тонкая лента с нанизанными камушками агата – знак того, что вскоре я бы стала женой. И похоронили меня в белоснежном покае, уже расшитом сермами[5] нашей богини Светавы. И впрямь мертвая невеста.

Викай выждал и медленно опустил подбородок, а затем снова поднял.

– Сочти ее обещание исполненным и позволь уйти на покой – не терзай душу после смерти, богов ради!

– Тонар велел призвать хранителя, я не могу не внять его последним словам, – с жаром выпалил Торей и повернулся ко мне. – Ты! Меч или лук в руках держать умеешь?

От одного его обращения мне стало страшно. В голосе звучала только вражда, в глазах горело лишь безрассудство.

Ответить мне не дал жуткий вой: он вихрем ворвался сквозь окна, заполнил собой комнату. Нет, то был не вой, а протяжный трубный гул.

И Торей, и Викай ринулись к окну.

Мужчина охнул:

– Неужто воеводы вернулись?

– Вести с границ привезли! – Торей радостно хлопнул ладонью по стене и пролетел мимо меня к двери.

Нить потянула за ним.

Снаружи звук был громче. Он наполнял коридор, разбиваясь о стены.

Мы бежали, и мне приходилось подлаживаться под широкий шаг, чтобы не упасть. Вскоре мы оказались на площадке со ступенями – они вели вниз на все четыре стороны.

Вести с границ? У них на границах войска?

– Так вы все же развязали войну?

Я бросила вопрос ему в спину, и Торей остановился, посмотрел на меня через плечо и нахмурился, будто только что увидел.

– Вам земель мало? Это мы на клочках ютимся, так оставили бы нас в покое!

– Что ты мелешь, девка? Лесам ваши земли и даром не нужны.

Он повернулся ко мне, и я отступила. Теперь, когда, кроме него, рядом никого не было, страх в душе проснулся и заставил умолкнуть.

Послышался топот, и вот мимо нас пробежали шестеро мужчин в одинаковых одеяниях: рубахи цвета сухой земли, такие же безрукавки и штаны. К ткани были пришиты металлические пластинки, скрепленные между собой так, что не стесняли движения тела. На головах – шлемы, напомнившие мне глиняные миски под кашу. В руках – копья, похожие на то, что у Викая на стене висит. Увидев нас, люди замерли в поклоне перед Тореем. Один из валгомцев покосился на меня и даже приоткрыл рот от удивления. Торей заметил это и грозно рявкнул. Мужчины тут же двинулись дальше, и я проводила их взглядом. Со спин на меня смотрели морды медведей, вышитые серебряными нитями.

Мы же больше не спешили. Торей будто вспомнил, что я поплетусь за ним, и потому развернулся спиной и уперся руками в стену.

Нас окружали окна, забранные решетками, но сквозь них все равно виднелись задний двор и конюшня. Я шагнула к одному. Взору предстала округа, такая же мрачная, как и все остальное. Ни единого цветка! Моя шиньянская душа порадовалась бы даже ромашкам, всяко лучше этого мрака.

– Здесь все такое же темное, как и история вашего народа, – прошипела я на свою беду.

Слова заставили Торея опустить голову и издать не то смешок, не то проклятие.

Нить на моей руке дернулась и с силой притянула к его ногам. Сидя подле сапог, я еще никогда не чувствовала себя такой маленькой и ничтожной. Страх, сковавший меня, напомнил, как сильно я отличалась от той выдуманной Авы, скачущей по полю брани с мечом. Она никогда бы не позволила такому произойти. Она бы ударила обидчика, сбила с ног, придумала бы что угодно, но спаслась. Я же вжалась в пол под тяжелым взглядом валгомца. Он опустился на одно колено и склонился надо мной. Вблизи его лицо казалось еще шире, черты лица – грубее, а глаза стали черными. Пугающе черными.

Торей накинул мне нить на шею и сжал под волосами. Кожу больно резало, а я почувствовала, что не могу вздохнуть.

Пальцы царапали нить. Я хрипела. Воздуха не хватало, и невольно я начала извиваться под его отрешенным взглядом.

Торей не улыбался своему деянию – наблюдал. Я попыталась ударить его по лицу, но ладонь прошла насквозь.

– Тебе было велено не раскрывать рот. – Он приподнял нить и меня. – Теперь ты в моей власти и будешь делать то, что я сказал. А я сказал: «Молчи». Тебе ясно, шиньянка?

Все происходящее казалось ненастоящим, еще одним дурным сном. Но боль от удавки напоминала – все было наяву: я в плену у врага, и даже смерть не спасала от боли и страданий, на которые он меня обрек.

Я выцарапывала себе вдох, но все было без толку.

– Кивни, если поняла, – нашелся Торей. В его голосе слышалась усмешка, но разглядеть ее я не могла – перед глазами поплыли стены.

Я несколько раз качнула головой вверх-вниз и зажмурилась.

Удавка ослабла, и я рухнула на пол. В легкие с хрипом ворвался воздух, но тут же вышел наружу кашлем.

Я же дух, я дух, так почему я дышу и задыхаюсь?

Торей оскалился. Он поднялся во весь рост, отряхнул штанину у моего лица и зашагал по ступеням вниз. Нить между нами стремительно удлинялась.

Вот второе отличие меня от выдуманной Авы: даже после смерти мне не быть свободной.

3. Обещание

Я старалась больше не дерзить Торею. Снова ощутить удавку на шее – нет уж. Сердцем чувствовала: он убьет меня, если пожелает, и на сей раз запугивать уже не станет.

Мы были в его покоях, темных и хмурых, как он сам. Но подумать только, целые покои – как вся родительская изба! Уместились бы и печка, и стол, и лавки, и сундуки с одеждой, и еще бы место осталось.

Я точно попала в руки либо богатого вельможи, либо и вовсе княжича.

В покоях было два окна, узких и высоких, тянувшихся почти от пола до потолка. Они были занавешены тяжелой синей тканью, отчего света мучительно не хватало. Широкая кровать, на которой могло спать целое семейство, была застелена медвежьими шкурами. Подле нее – громоздкие сундуки, а поодаль – деревянный стол, заваленный свитками. Но больше остального меня поразила открытая печка, где пламя плясало на поленьях. Торей назвал это камином и велел сидеть подле него, а сам достал из сундука темную тряпицу, разорвал ее на лоскуты и принялся перематывать раненую ладонь. От движений наша нить поднималась и опускалась, поднималась и опускалась. Я задумчиво провела по ней пальцем, обогнула запястье и стукнула по узлу. Крепко завязан.

Навечно завязан.

– Вот как чувствуют себя псы.

Торей вскинул голову, словно позабыл, что теперь его жизнь омрачала шиньянка.

Я приподняла запястье.

– На привязи.

Он на миг воздел глаза к потолку и продолжил обматывать руку.

Чего к лекарю не сходит?

– Ты отпустишь меня?

Он молчал. Закончив с перевязкой, он уселся на кровать и уперся локтями в колени. Вид у него был задумчивый, но каждое мое слово, напоминание о себе – злило: он хмурился, шумно вдыхал. И все же я произнесла:

– Отпусти, прошу. Ты же дал мне слово.

– Сколько раз надо обвить твою шею нитью, чтобы ты умолкла? – Он все-таки поднял взгляд: так хозяева смотрят на больной скот, от которого хлопот больше, чем пользы.

Я прикусила язык и потупила взгляд. Если Торей поднимется с постели – я забуду, как дышать.

Отец поколачивал маму, и я знала: тишина и покорность не спасали. Даже молчание могло породить желание ударить, и потакание каждому слову – тоже. Так было у родителей, но меня отец никогда не трогал, да только всегда так быть не могло. Я знала, придет день, и я тоже попаду под его руку. Так почему же это не взрастило во мне опаску к мужчинам? Почему я все равно подошла в поисках спасения в лесу к незнакомым людям? Почему теперь не могла умолкнуть и вымаливала свободу?

Торей поднялся, и я дернулась в сторону, но ему было не до меня – он шагнул к окну и отдернул ткань. Тусклый свет ворвался в покои.

– Ты внимательна? – Торей все же повернулся. – Что умеешь делать? Быстро назови!

– А… я… готовлю вкусно и дом в чистоте содержу, – выдала я первое, что пришло на ум.

Негодование на его лице сменилось удивлением. Он моргнул, и я решила, что с испуга ответила на шиньянском языке, но тут Торей рассмеялся.

– Пища и порядок, – он покивал, – за это стоило расплатиться ухом.

– Да не принесу я тебе никакой пользы! – Я поднялась. – Ты мой враг. Хранить твою жизнь я не стану. Отпусти.

Он дернул бровью и нахально скривил губы.

– Неудивительно, что ты мертва. Твой язык явно живет отдельно от головы.

«Дочка, прибьет тебя однажды за твой язык либо батюшка, либо Тифей», – вспомнились причитания матери.

И хоть мой голос дрожал, смолчать я не смогла:

– Я мертва из-за вас, дикарей. Клятва для вас была пустым звуком, раз на наши земли вторглись! И так отхватили себе большую часть давигорских земель во время Братской войны, оставили нам клочки. Ты хоть знаешь, что такое голод? Попробуй вырастить пшено на тех пожитках, что нам достались!

Торей сделал шаг ко мне, и я попятилась. Он глядел исподлобья, но ухмылялся. Мой страх забавлял его, как дикого зверя – беспомощность раненой жертвы.

– Ты что несешь? Наши воины не пересекают границу, только охраняют ее.

– Меня убили валгомцы.

– На ваших землях?

Я смотрела на него с таким же удивлением, что и он – на меня.

– Валгомцы не просто перешли границу – они топчут почти середину Равнин! Моя деревня далеко от выжженной полосы, но я встретила их в нашем лесу.

Торей уже не пытался меня перебить. Он слушал, казалось, внимательнее.

– Я знаю историю своего народа, знаю, как ваш князь столетие назад продал страну соседней Иирдании, пошел против брата и уничтожил Давигор. Теперь же вы пытаетесь прибрать к рукам все земли. Да будь я проклята, если стану помогать тебе!

– Умолкни, – холодно произнес он и взмахнул рукой, отчего я вздрогнула и затихла.

Торей задумчиво посмотрел в окно, и я невольно проследила за ним взглядом. А там меня ждало диво. За окном виднелась огромная река, уходящая вдаль. Ветер с силой толкал к краям земли темную воду, и она билась о подножья высоких бугров, тянущихся к небу.

Уж не вижу ли я пристанище валгомской богини Видавы? Говорили, что она обитает в самой большой воде на давигорских землях.

У берега стояло два деревянных изогнутых сооружения с синими полотнищами на высоких толстых палках, на каждом была вышита морда медведя. Рядом, на земле, ходили валгомцы – перетаскивали бочки с рыбой, отмахивались от прожорливых птиц. Я привыкла к солнцу, зеленым полям, цветам и теплу. Здесь, на валгомских землях, тепла словно никогда и не было, и все же этот вид из окна, он был… прекрасен.

– Я не отпущу тебя.

Чуть обернувшись, он смотрел мне под ноги, и на мгновение мне почудилось, будто ему жаль произносить это.

– Пусть ты и не воин, от тебя может быть толк. Либо тебя в хранители, либо совсем ничего не получить, а я все же себе ухо отрезал. Так что ты останешься.

Его слова обжигали душу, оставляли на ней шрамы, болезненные, нестерпимые.

Мне захотелось позвать маму, убежать к ней, спрятаться в ее объятьях от страшного мира, в котором я очутилась. Никогда еще я не чувствовала себя такой беспомощной, такой безвольной. От этого на глазах выступили слезы, и я подняла лицо к потолку, чтобы они не побежали по щекам.

Я здесь. Я правда здесь. Это не сновидение, я умерла и теперь привязана к незнакомому мужчине из вражеской страны. Милостивый Кшай, за что?

– Да… да не реви ты! – вдруг пробормотал он. – Это же не на всю жизнь… мою… Не реви, дуреха! Разберусь с угрозой, и уйдешь в Тонаши.

– Врешь, ты меня никогда не отпустишь. – Я закрыла лицо ладонями. Остановить плач я уже не могла, а если бы Торей меня ударил, разрыдалась бы еще громче. Казалось, он тоже понимал это, поэтому не трогал. – Валгомцы слов не держат!

Это была последняя попытка обрести свободу – через жалость и слезы. Мадага говорила, что молодые мужчины не выносили девичьих слез и делали все, лишь бы те прекратили плач. Подруга сама так часто поступала перед женихом.

Сквозь пальцы я все равно видела, каким напуганным выглядел Торей, а когда заплакала еще громче, растерянно произнес:

– Сказал же, что отпущу. Послушай, всего семиднев, и будет тебе свобода, даю слово.

Я притихла.

Торей стоял с поднятыми ладонями.

– Сдалась ты мне, право слово, – буркнул он и опустил руки. – Но о своей гибели ты должна мне рассказать.

– Потехи ради?

– Хочу понять, что происходит.

Я утерла рукавом щеки и шумно вздохнула.

А Торей вдруг улыбнулся, и на мгновение его лицо перестало пугать. Это был обычный мужчина, чуть старше меня, с усталым взглядом и шрамами, у каждого из которых была своя история.

Он поморщился – от улыбки заболела рана, – и присел на край кровати.

– Напомни имя, – попросил он.

Я опустилась на пол, поджав под себя ноги.

Семиднев? Куда он потащит меня за семиднев? Что заставит сделать? Неужто решил, будто я поверила ему, что войны нет? Что ж, пускай думает, но защищать я его не стану. Я никогда не предам свой народ.

Торей наклонился и пощелкал перед собой пальцами.

– Эй, если имя слишком шиньянское, получишь новое, – не то пошутил, не то всерьез сказал он.

– Ава. Меня звали Ава.

– Ава, – протянул Торей, будто пробовал имя на вкус. – В честь всех богинь?

Я кивнула.

Покои снова погрузились в тишину: мы будто обдумывали, что делать дальше, ведь доверия между нами не было и быть не могло. Хранитель из меня тоже не выйдет – мне попросту безразлична его жизнь.

Я перевела взгляд на нить. Она была такой же призрачной, как и мое тело, и все же и я, и Торей могли касаться ее.

Касаться друг друга через нее.

В дверь громко и отрывисто постучали.

Торей произнес непонятное слово, грубое на слух, и в спальню вошел молодой мужчина, такой же высокий, но куда худее Торея. Он замер на пороге. Взгляд темных глаз пробежался по хозяину покоев, и тот поднялся. Незнакомец что-то ему сказал и возмущенно взмахнул рукой. Он казался моложе Торея, на лице не было ни бороды, ни щетины. Волосы, собранные в низкий хвост, напоминали огонь в камине. Несколько прядей падали на лоб и щеки.

Я тоже поднялась, и сначала взгляд незнакомца прошел сквозь меня, будто девушки в этой спальне не были редкостью, а затем его глаза округлились. Он приоткрыл рот, но так и не задал вопрос, только взор его метался с меня на Торея и обратно.

Торей устало вздохнул. Он выглядел недовольным.

– Эй! – Этот возглас я поняла. Дальше последовала валгомская речь. Незнакомец отвечал на вопросы, пояснял, но поглядывал на меня. Я же от смущения обхватила себя руками и отвернулась к окну.

Они недолго о чем-то спорили, а когда дверь захлопнулась, я услышала:

– Вызывают на военный совет.

Торей распахнул сундук и нырнул туда, вынул простую белую рубаху. В темных покоях она казалась луной на черном небе. Бросив ее на кровать, он распустил шнуровку на своей безрукавке, стянул ее и бросил туда же, а затем принялся расстегивать пуговицы.

Внутри меня что-то дернулось, когда оголился смуглый участок кожи.

– Эй, эй! – Я прикрыла глаза ладонями. – Совсем стыд потерял? Я же здесь!

Послышался ехидный ответ:

– Ты что же, не видела мужчин без рубахи?

Я прижала ладони к глазницам сильнее. Провалилась бы сквозь землю, кабы могла.

– Не обязана смотреть на тебя нагого. Будь так добр, не забывай, что я теперь тоже здесь!

– Будто ты дашь забыть, – хохотнул Торей. Позади меня шуршали ткани. – Тебе тоже надо переодеться. Я попросил Кисея принести одежду. Тебя что, прямо во время свадьбы убили?

– Нет.

– Почему тогда в свадебном покае?

Отвечать я не собиралась, и чуть погодя Торей тоже это понял.

– Ладно. Но отныне ты в Овтае[6], и будешь выглядеть как валгомка.

В столице Великих лесов?

Я повернулась, но его нагота заткнула мне рот. Торей стянул с себя рубашку. Лучи солнца скользнули по обнаженной груди. Его кожа была куда темнее моей, напоминала хлебную корку, хорошенько запеченную в печи. Живот Торея перечеркивал шрам, длинный и неровный.

Я замерла от смущения. Торей явно не заметил этого, потому что спокойно натянул на себя рубаху и безрукавку.

– И как же я переоденусь, коли я дух?

– Перетянешь к себе, как в легенде о давигорском князе-духе. – Торей поправил повязку там, где раньше было ухо.

Я глядела на него в ожидании.

– Ты же слышала эту легенду?

– О Ранее, что после смерти заключил со Кшаем сделку на десять зим?

– И мог вытягивать душу из любых вещей, – кивнул тот. – Да, я о ней. Ясно представь, что вещь уже у тебя в руках, и так и станет.

Торей огляделся и схватил с кровати медвежью шкуру, протянул мне с приказом: «Попробуй!»

Отец рассказывал мне легенду о князе-духе так часто, что она стала едина со мной, будто воспоминание из иной жизни. Теперь же я стала этим князем, только без выбора и воли.

Моя ладонь замерла над шкурой, а я постаралась представить, какая она на ощупь. Наверняка мягкая и густая, будет щекотать ладони и тянуть к полу своей тяжестью.

Я опустила руку, и она скрылась под шкурой, а я почувствовала твердость в ладони, сжала пальцы и потянула ее к себе. И вот у меня в руках была такая же шкура, что и у Торея.

– Милостивая Светава, – сорвалось с моих губ.

Я не ощущала ни тяжести, ни мягкости, но она была в моих руках.

– Все же удивительно, – выдохнул Торей. Хоть он и ожидал чуда, скрыть удивление не смог.

В дверь снова постучали, но не стали ждать разрешения. В покои вошел Кисей со стопкой одежды. Ни единой яркой ткани там не было, лишь земляные, черные и серые тона. Они будто напоминали, что жизнь валгомцев была такой же мрачной, как они сами. Будь на мне наша одежда, я бы стала ярким пятном среди этих унылых стен.

Кисей положил одежду на кровать и поспешил уйти, напоследок бросив на меня внимательный взгляд.

– Одевайся, – снова приказал Торей и принялся стягивать завязки на своей безрукавке.

Я посмотрела на него, как родители – на детей в ожидании верного ответа, но Торей был слишком занят завязками. Пришлось прокашляться.

Он вскинул брови, заметив мою нерешительность.

– Смущаешься? – серьезно спросил он.

– В отличие от тебя – да. Исчезни куда-нибудь. – Я помахала ладонью в сторону двери.

– Но это мои покои, – напомнил Торей. Ему понравилось меня злить или что?

– Тогда будешь объяснять, почему у тебя на привязи мертвая невеста-шиньянка. – Я нежно улыбнулась.

Он закатил глаза, взъерошил волосы и отвернулся.

Я обошла кровать, подступила к одежде и тут меня осенило. Нить! Как он умудрился переодеться с ней на запястье?

– А как…

– Нить? – Он чуть повернул голову, и мне снова стал виден шрам. – Она заметна лишь нам, и касаться ее можем только мы. Ни люди, ни предметы, лишь мы.

Вытянув в свой мир вещи, я огляделась в поисках любого укромного уголка, но в этих покоях не было ничего подходящего.

Ты ничего не можешь сделать. Ты никогда ничего не могла сделать. Смирись с этим так же, как смирилась с замужеством.

Стало противно от собственной беспомощности, да только сделать я и вправду ничего не могла. Что живая и дома, что мертвая и у врага за спиной, я оставалась духом: без выбора, без воли.

– Ава. – На сей раз его голос был мягок. – Знаю, как неприятен тебе, но ничего не поделать.

Я сняла бусы, которые мать надела на меня перед самым погребением. При жизни красные, теперь они ничем не отличались от новой меня: бледной и прозрачной. Опустив украшение на кровать, я едва сдержала удивленный вздох, когда оно исчезло. Прямо как я из маминой жизни.

– И я хочу услышать, что с тобой случилось и как ты оказалась здесь.

Ты меня призвал!

Я стянула с себя покай и прижала к себе на случай, если Торей все же повернется. Одной рукой надевать платье было неудобно, зато я чувствовала хоть какую-то безопасность.

– Ты же поможешь мне разобраться?

– Да помогу, помогу.

– И вредить не станешь?

Я усмехнулась от его наивности. Будто бы я могла ему навредить!

– Не стану.

– Обещаешь? – все так же мягко протянул Торей.

Покай выпал из рук, и я выругалась, на мгновение оставшись почти голой. Наспех надернув платье, я завязала на талии пояс.

– Да обещаю!

4. Военный совет

Валгомцы выгнали шиньянский народ на край Давигора холодной зимой. Многие люди погибали от голода, замерзали в полях. Если умирал родитель, то вскоре Кшай прибирал к рукам и дитя – оно не могло выжить в одиночку, а брать себе нахлебника никто не решался.

Спустя много зим народ все же расплодился, и тогда семьям запретили рожать больше двух детей, а у тех, кто ослушался, отбирали чад и… здесь мама всегда вздыхала и благодарила Светаву, что та позволила ей родить только одно дитя.

Минуло еще несколько зим, и на Великие равнины пришла засуха, люди голодали. До нас долетали слухи, что в землях валгомцев случались бунты: подданные негодовали от равнодушия князя к их бедам. И тогда наш правитель согласился выдать старшую дочь за наследника валгомских земель в знак союза и помощи друг другу. Да только поганые валгомцы подвели, и свадьбу отменили. А после я встретила тех незнакомцев в лесу…

Нить между мной и Тореем сократилась, но не давала идти рядом. Мы были привязаны друг к другу за левые руки, и мне приходилось держать ладонь возле живота, чтобы нить не мешала. Я пыталась встать справа от Торея, но он быстро возвращал меня на место.

– Идти неудобно! – прошипела я, но больше это было похоже на плач.

Мы свернули со ступеней в широкий коридор с оконцами.

– Ты не должна идти рядом. Заклинание заставляет духа следовать за своим хозяином, – холодно пояснил Торей.

– Как собака?

– Как собака.

Я фыркнула и тут же осеклась – он мог бы снова накинуть мне нить на шею.

Прикуси язык, Ава!

Коридор вывел нас к большим деревянным дверям. Они были украшены коваными узорами, напоминающими пики. Те тянулись одна за другой, создавая очертания медвежьей морды. Когда дверь открылась, половина морды отъехала в сторону, пропуская нас.

Это было просторное темное место, с круглым каменным столом посередине и с тремя окнами в одной из стен. За столом сидели мужчины с густыми бородами и смурными глазами. Каждый из них прожил свои зимы, кто-то больше, кто-то меньше, это было видно по волосам и коже. На каждом – темные одеяния. Такой мне и запомнится столица Великих лесов – мрачной, что ночь без звезд.

Торей вышел к ним, как князья выходят на встречу с народом: статный, высокий, широкоплечий, с высоко поднятой головой.

Голоса смолкли, и я была уверена: причина не во мне. Все смотрели на Торея, будто желали поприветствовать его преданными взглядами.

Все же воевода? Но эти мужчины выглядят так, будто обсуждают княжеские дела.

Все поднялись, кроме мужчины во главе стола. Седовласый, с бледной морщинистой кожей, обтягивающей острое лицо, он устало улыбнулся. Темные глаза смотрели в такие же напротив. Если бы он был моложе на десятки зим, я бы раньше разглядела их сходство с Тореем.

– Князь, – учтиво склонился он перед ним.

Князь?

Отец рассказывал об этом человеке. Некогда сильный князь Торай, в юности терзаемый проклятием, сумел за свое правление привести валгомские земли к процветанию и почти покончить с голодом, но ввел непомерную дань. Многим обнищавшим валгомцам пришлось оставить родину, перебежать на наши земли и даже дальше в надежде найти новый дом.

– Сын, – коротко обронил мужчина и уперся руками в стол.

Я без смущения раскрыла рот. Меня взял на привязь не просто валгомец, а их будущий правитель!

Торей кивнул, и стулья заскрипели – мужчины усаживались. Постепенно все взгляды переходили на меня, и люди не скрывали своего удивления. Чем дольше на меня смотрели, тем больше округлялись глаза. Неясно было, что завораживало их больше: прозрачное тело или светлые волосы?

Я провела ладонью по косе, которую заплела перед самым выходом из спальни. Мне хотелось, чтобы все в этом зале знали, как оплошал их будущий правитель.

Повязка на его голове, скрывающая отрезанное ухо, вызывала такое же любопытство, как и я.

Снова зазвучала валгомская речь. Торей указывал на меня рукой и размахивал ею так, что нить между нами болталась. То, что он умолчал о моем происхождении, я поняла, когда светлейшество прошел к своему стулу и потянул за собой. Ни слова не проронил, потому что валгомский я бы не поняла, а давигорский выдал бы его оплошность.

Поначалу я стояла подле Торея и отчаянно пыталась вникнуть в их разговор – язык, пусть и чужой, был похож на шиньянский.

Они напали на Равнины? Но Тифей – дружинник князя, ему бы не позволили покинуть войско, если бы началась война, но он приехал, чтобы проститься со мной. Тогда что делали валгомцы подле моей деревни? Зачем жгли костер в нашем лесу?

Зачем меня убили?

Совет окончился, когда солнце почти скрылось.

Я сидела у стены и провожала глазами мужчин: они уходили друг за другом, но прежде бросали на меня любопытные взгляды. Я обхватила руками колени и притянула их к себе, желая укрыться от этих взглядов. Благо я была мертва, и они меня не коснутся.

Отец Торея оставался за столом, когда к нему подошли мужчина и женщина. На них были багряные одеяния и белые передники. Посреди унылых темных стен ткань словно светилась.

Они ухватили мужчину под руки и помогли подняться. Он же слабо улыбнулся стоящему рядом сыну и положил ладонь на его щеку. Князь валгомцев выглядел худо. Стоять ему было трудно, потому он цеплялся за руку мужчины. Женщина держала кружку, наверняка с отваром.

Он при смерти?

Торей произнес несколько слов, и его отец посмотрел на меня, нахмурился.

Я поднялась под его тяжелым взглядом и отряхнула подол. Не нарочно, но выглядело так, словно я выказывала неуважение этому человеку. Да и за что бы мне, шиньянке, уважать валгомского князя? Я росла в ожидании войны между народами, и даже мне, темной девке, было ясно, что только князьям под силу эту войну извести. Наш правитель пытался сгладить беду, готов был отправить свое дитя этим извергам, а они и того не оценили!

Князя вывели из зала. Торей же подошел ко мне и навис, как паук над добычей:

– Из какой ты деревни?

– На кой тебе знать?

Он дернул бровью и опустил подбородок к груди, но улыбнулся так, словно набивался ко мне в женихи.

– Разве мы не договорились дружить?

– Ты всех друзей привязываешь к себе колдовством?

Не успела я договорить, как на плечо Торея легла чья-то ладонь и толкнула его сквозь меня. Мир снова смолк, и я успела напугаться. Отскочив в сторону, увидела: Кисей придавил Торея к стене, заломив ему руки за спину. В весе и росте он явно уступал будущему князю, но был напорист.

Кисей что-то пробурчал на валгомском, отчего Торей тихо засмеялся.

– Говори на общем языке, она не понимает по-нашему.

Взгляд темных глаз метнулся с княжича на меня, и Кисей прищурился. Так пристально отец разглядывал древесину для своих работ: тоже с прищуром, желая выведать все подвохи, отсечь лишнее, извести то, что могло бы навредить изделию.

Кисей расправил плечи:

– Шиньянка?

Его давигорский звучал грубее, будто выговаривать слова было трудно.

Он повернулся к Торею и указал на меня рукой:

– Правда – шиньянка? Как? Отца решил позлить?

– По-твоему, в заклинании можно указать происхождение? – Торей поднял руки и потянулся, покачался в разные стороны. Вся эта история с неправильным заклинанием явно беспокоила его меньше, чем Кисея.

Тот же замахал ладонью, словно пытался отогнать мошкару от лица.

– Мне почем знать! Я был уверен, ты шутил о духе-хранителе, а теперь здесь шиньянка, да еще и девка. Какой из нее хранитель, когда она даже меня испугалась?

– Потому что ты страшный, – Торей по-доброму хлопнул его по плечу. – Ава, знакомься, это мой друг и воевода княжьего Западного лагеря Кисей. – Торей кивнул в его сторону, а затем указал на меня. – А это Ава…

– Да я понял, ты же только что назвал ее имя. Здравствуй. – Воевода кивнул мне. – Кажется, я напугал тебя. Извини.

Его холодная вежливость удивила, и оставалось лишь молча кивнуть в ответ. Но все же, пусть он смотрел на меня с подозрением, ненависти во взгляде не было.

Я потупилась, чем вызвала гогот Торея. Он что-то произнес на валгомском, подтолкнул Кисея локтем и двинулся к выходу.

Нить потянула меня за ними.

– Ты зачем вернулся? – спросил княжич и притворно ахнул. – По мне тосковал?

– По теплу и возможности помыться не на глазах у всего отряда. – Кисей почесал щеку. – В лагере стало куда спокойнее с твоим уходом. Никто не жалуется на смрад, и воды в купальне всем хватает. К слову, рядом с лагерем есть деревушка, Коновкой зовется. Местные топят для нас бани да едой иногда помогают. Можем чем отблагодарить?

– Отдам поручение, – незамедлительно отозвался Торей. – Мог бы и в письме прислать свою просьбу, не гнать коня.

– Просьба к случаю пришлась, я приехал тебя от глупости удержать. – Он указал на свое левое ухо, но глядел на друга. – Тебе идет. Другое отрезать не думал?

Теперь лицо княжича выглядело глупо из-за хмельной улыбки.

Он провел широкой ладонью вдоль хребта Кисея и сжал его безрукавку на пояснице.

Я же раскрыла рот от такого зрелища.

– До чего же мне не хватало твоих шуток и тебя, – нежно, как полюбовнице, прошептал Торей, глядя на друга.

Воевода отскочил в сторону:

– Торей! Просил ведь перестать так делать, в замке шептаться начнут! – Его голос стал куда выше, в нем звучало раздражение.

Торей лишь заржал, ухватившись за живот.

– Мне это никогда не надоест.

– Уж кто бы сомневался, – проворчал воевода. Расстояние между ними он сокращать не собирался. – Дурень. Я еще жениться хочу, в отличие от тебя.

В моей деревне мальчишки частенько так дурачились, хлопали друг друга по ногам и заду, приговаривая любовные слова, но увидеть это на чужой земле, да еще и между будущим князем и воеводой, было дико. Равно как и находиться одной с двумя мужчинами! Почему эта мысль пришла мне в голову лишь сейчас?

А что ты можешь сделать? Ничего. И я лишь обхватила себя руками, будто пыталась оградиться от их общества.

Мы спускались по ступеням. Торей и Кисей перешли на валгомский, а я от скуки разглядывала стены. Как воевода назвал это место? Замок? Замок. Я и слова-то такого раньше не слышала. У нашего правителя дом звался хоромами и был построен из бревен и досок. Здесь же, среди бесконечных лесов, возвышались хоромы из камней. До чего странно.

Наше бесцельное шествие закончилось подле широких дверей, ведущих во двор.

Кисей произнес очередную речь на валгомском. Его голос звучал грозно, будто он требовал у чада признаться, кто разбросал по избе вещи.

– Да не убьет она меня, – отмахнулся княжич и поглядел в мою сторону. – Так ведь, Ава? – Он подмигнул.

Торей хотел, чтобы я услышала это. Хотел указать на мою беспомощность, потому что знал – я не смогу причинить ему ни малейшего вреда.

Я опустила голову, притворившись покорной, но взгляд прилип к нити. Мы можем касаться ею друг друга. Можем касаться. Можем…

Кисей тяжело вздохнул и вроде бы согласился.

– Только не сболтни о ее происхождении.

– То-то тебя наши засмеют. – Воевода отвесил небрежный поклон, больше напоминавший очередную шутку, и вышел во двор.

Торей же объявил мне, что обещал отцу наведаться к нему, и мы снова отправились бродить по коридорам этого… замка.

– Так ты княжич? – осторожно произнесла я, плетясь рядом. Лишь снова оставшись с ним наедине, я почувствовала себя в опасности.

Торей напоминал мне зверя, то ласкового, то пугающего. Стоило ему пожелать помощи, он становился покладистым и учтивым, но это быстро сменялось грубостью и жестокостью, как только надобность в помощи отпадала.

Он кивнул, не удостоив меня взглядом.

Ясно. Немногословный княжич.

Мы прошли мимо очередных ступеней, и я указала на них рукой:

– Разве покои князя не там же, где и твои?

– Нет. Нет, он… – Торей запнулся о собственную ногу и выругался. – Его покои теперь внизу.

– Зимой ему будет холодно.

– Не будет.

– Потому что он болен?

Торей резко остановился, и мне стоило усилий не пролететь сквозь него.

Наши взгляды встретились.

– Мы не будем это обсуждать. Никогда. Ясно? – Его бас прокатился эхом по каменному коридору.

Оставшуюся часть пути мы молчали, пока не оказались подле узкой дубовой двери, сплошь покрытой давигорскими тешксами[7]. Короткие линии, выдавленные ножом, пересекали друг друга и образовывали подобие снежинок. Наши народы многим отличались, но когда-то мы были едины, и что-то до сих пор напоминало об этом. Такие тешксы делали на кроватях больных, а суеверные набивали их краской на своих телах. Я царапала их у изголовья кровати бабушки. Эти тешксы отгоняли смерть.

Мне стало жаль Торея. Потерять близкого человека ужасно. И когда это происходит быстро, как со мной, остается только оплакивать тело и дни, которые вам не суждено провести вместе. Куда страшнее смотреть, как жизнь медленно угасает в том, кого ты любишь. С каждым восходом солнца он становится слабее, все больше исчезает из мира живых, а ты ничего не можешь сделать.

– Ты остаешься здесь. – Торей стукнул по дереву и вошел. Нить потянулась за ним и прошла сквозь закрытую дверь.

Я осталась в тишине и одиночестве. Какими же долгожданными они были после стольких событий! Отойдя в сторону, я приложила пальцы ко лбу и зажмурилась. Точно не сплю? Распахнув глаза, тяжело вздохнула. Валгомский замок никуда не делся, и нить на руке все так же тянулась за дверь.

Чувство беспомощности в груди нарастало с каждым вдохом.

Когда я еще была жива, в деревне ходили слухи, что скоро начнется война с валгомским народом. Мол, князь Великих лесов расторг уговор о свадьбе, но и о продолжении мира речи быть не могло. Мы старались жить как прежде, но любая весть из столицы наводила шуму, и все чаще мужчины собирались во дворах и говорили, мол, уже вот-вот и начнется. Так все же началась?

Торей вылетел в коридор, хмурый пуще прежнего.

– Отчитали за дружбу с шиньянкой? – Я не удержалась от издевки.

– Мы не друзья. – Он провел ладонью по лицу. – Но меня не выпустят из замка, пока отец не поверит, что ты можешь меня защитить.

– Ну и сидеть тебе здесь до конца своих дней.

– Закрой рот, – прошипел Торей, прожигая меня взглядом. – Если моя свобода зависит от твоего умения владеть мечом, я сделаю из тебя воина. Завтра начинаем уроки! А до утра умолкни, сделай милость. – Он ухмыльнулся и зашагал по коридору.

Я фыркнула ему в спину.

Ты не доживешь до утра, светлейшество.

5. Ночь

Никогда не любила темноту. С детства я страшилась наступления сумерек, и в них мне чудилась всякая нечисть. Вот Кудо[8] сидит у печи и ждет подношения, а если не дать ему шерсти животного – он сдерет с меня волосы заживо. А вот в окно заглядывает вирься[9], жаждущая отведать человеческой плоти. Минуло много зим, и я перестала видеть образы во тьме, однако отголоски воспоминаний будоражили мысли перед сном. Но эту ночь я ждала.

Вечер принес новое знание о моей жизни ойме: я не могла касаться ничего вокруг. Это я выяснила, когда попыталась сесть на сундук – провалилась сквозь него, а вот под пол не ушла.

Кисей приносил в покои то свитки, то мечи, а в третий раз – одежду: штаны, рубахи, платье и пару сапог.

– Это тебе, – сказал Торей.

Когда усталость взяла свое и княжич уснул, я замерла, вслушиваясь в его дыхание: спокойное, постепенно затихающее.

Я осторожно поднялась с пола и встала на цыпочки. Торей лежал на спине неподвижно и расслабленно, раскинув руки в стороны.

Вот и стань той Авой из сказаний. Ты на поле брани, а он враг, которого надо извести. Ты уже мертва, так что не робей! Смерть сына точно скосила бы князя, и тогда на мой народ нападать будет некому. Представь, что ты та Ава!

Ладони обхватили нить и натянули ее. Я сделала несколько шагов и замерла – вдруг не спал. Но княжич не шевелился, и дыхание его звучало все так же. Как волк за добычей, я плавной поступью двигалась к кровати, пока не нависла над своим хозяином.

Уговорить себя на такое было просто, и это пугало. Я не задумывалась, что стану убийцей, казалось, меня это и не заботило. А вот мысль о том, чтобы остаться на привязи и беречь валгомца, быть его прислугой, заставляла сжимать нить сильнее.

Не стану, не стану, не стану!

Стоило нити коснуться кожи Торея, она загорелась в моих ладонях. Я завизжала и отбросила ее. Боль, жгучая и пронизывающая, окутала руки. Из глаз хлынули слезы, на миг растворив все вокруг.

– Мое почтение, – прозвучал хриплый голос Торея. Он сел на кровати. – Вижу, что ты не трусиха, коль решила меня убить.

Я взглянула на него со злобой, но закусила губу: делать себе еще хуже не хотелось. На сей раз он будет душить меня, пока не надоест, в этом не было сомнений.

Он усмехнулся, словно я произнесла это вслух.

– А говоришь, что знаешь легенду о князе-духе. Он не по доброй воле остался в этом мире. Его привязал к себе слуга Моран и попросил волхвов сотворить такое заклинание, которое не даст князю лишиться разума да заодно убережет Морана. Ты поклялась защищать меня, так что заклинание не даст меня убить.

– Да не давала я никакой клятвы! – выпалила я и тут же осеклась. Давала. Здесь, в этой комнате!

– Ах ты, жабья бородавка! Ты заставил меня!

Торей с довольным видом опустился на подушку.

– Тебе стоит следить за тем, что вылетает из твоего поганого шиньянского рта, – добродушно посоветовал он. – Я не уснул бы с тобой в одной комнате, не будь у меня защиты.

По моим щекам бежали слезы злобы и боли.

– Все равно не стану оберегать тебя! – зашипела я. – Будь то шальная стрела или вражеское копье, а может, милостью Светавы дикий зверь, но ты подохнешь и вместе со мной станешь ждать суда у Кшая! – Я шмыгнула носом. – Ты предводитель насильников и убийц, сеятель горя, и будь я проклята, если подниму меч на твою защиту и спасу твою несчастную жизнь от гибели. Не бывать этому!

Торей смерил меня спокойным взглядом, словно я была полотном, чьи сплетенные нити он сотни раз разглядывал перед сном.

– Бывать, – равнодушно выдохнул он и закрыл глаза.

Я же взревела и сжала ладони. Боль от ожогов ударила по телу, прокатилась по хребту и отозвалась слабостью в ногах.

Не в силах совладать с собой, я опустилась на пол, сложила обожженные руки на животе и заплакала. Глупо было думать, что я смогла бы убить кого-то, смогла бы защитить себя. Никогда, никогда не могла ни за себя постоять, ни за мать. Только и делала, что покорно жила в родительском доме и ждала замужества, смотрела, как отец колотил ее, и молчала.

Ненавижу… ненавижу себя.

Ладони горели и зудели, и я не знала, чем унять эту боль.

Тяжелый вздох дал понять, что мое горе мешало Торею уснуть. Он сел и спустил ноги на каменный пол, посмотрел на меня, будто решая: выставить за дверь или снова накинуть нить на шею. Когда он встал, я дернулась.

Торей опустился подле меня.

– Прошу, – проскулила я, глядя сквозь слезы, – дай мне уйти из этого мира.

Он поджал губы и покачал головой.

– Я могу забрать часть твоей боли. Станет полегче. Но о большем не проси.

От такого предложения я даже перестала плакать.

Торей молчал, давая мне время для раздумий.

– Я пыталась убить тебя, а ты хочешь облегчить мои страдания? – Я сглотнула слезы. – Неудивительно, что тебе нужна защита.

– Не считай это щедростью. Мне предстоит сделать из тебя воина. Пока твои руки будут болеть, ты не сможешь взять меч, а я не смогу сдержать обещание, данное брату, и ты так и будешь всюду таскаться за мной. Ни тебе, ни мне это не нужно. – Он вытянул вперед ладони. – Поднеси свои.

Но я только смотрела на него с недоверием.

– Ты совсем не знаешь легенды о князе-духе.

– Да что ты заладил? При чем тут эта легенда?

– Да при том, что князь Раней жил и правил Овтаем, а когда смерть нашла его, взял слово со своего летописца Морана, что тот вернет его к жизни с помощью колдовства. На ваших землях это лишь детская сказка, для нас же – величайшее наследие, и слова Морана передавали из века в век, а его записи переводили лучшие мудрецы Лесов, в том числе и Викай. Раней и Моран были связаны и духом, и телом, и один мог забирать боль другого. Так что, – он снова протянул мне ладони, – позволь.

Я и раньше обжигала руки – в отцовской мастерской или об печь, и боль была нестерпимой, пока мать не окунала мои ладони в ведро с холодной водой. Но теперь как можно мне помочь?

Кожа горела и покалывала, отзывалась болью во всем теле.

Я послушно вытянула ладони. Торей поднес к ним свои, оставив между ними едва заметную пустоту.

– Тебе будет больно.

– Это не та боль, которой я боюсь, – мимолетно улыбнулся он и закрыл глаза.

Вскоре я почувствовала, как боль притупляется. Жжение отступало, оставаясь неприятным воспоминанием на коже.

Торей чуть поморщился, дернул пальцами, но ладони убрал, лишь когда с моих сошел зуд. Затем он молчком отодвинулся к кровати и уперся в нее спиной.

Я уже видела гнев княжича, слышала его колкие слова, замечала радость от встречи с Кисеем, и каждый раз это словно был другой человек. Теперь же он проявил сострадание к той, кто пыталась его убить.

До чего странный валгомец.

– А чего ты боишься? – запоздало произнесла я.

Торей шумно вытянул ногу. Его взгляд медленно перешел с ладоней на меня, и в нем стоял немой вопрос.

– Что заставляет тебя трепетать от ужаса?

– Теперь мне непонятно. К чему спрашиваешь?

Под покровом ночи Торей словно стал другим. Не было в его голосе той грубости, не было ненависти в глазах, которая прожигала мое прозрачное тело. Ночь будто убаюкивала его гнев и дарила спокойствие.

– Я росла в ожидании войны. Когда ждешь, что вот-вот сожгут твой дом и убьют родителей, тишина и спокойствие не приносят радости – они настораживают. Я боялась, до помутнения рассудка боялась смерти. В последнюю зиму деревню заполонили слухи, что скоро князь Пурез снова призовет всех мужчин на войну, только на сей раз нам придется не соседям помогать, а свои земли отбивать. – Я утерла остатки слез рукавом и поднялась. – Простому люду дела нет до ваших княжьих разногласий. Валгомцы отняли у меня сначала покой, а затем и жизнь. – Я посмотрела на ладони и вытянула их перед собой. – Благодарю за это, но знай, сколько бы я ни пыталась тебя защитить, сколько бы раз ты ни помогал мне, я искренне, всей душой и сердцем, буду желать тебе смерти. Потому что ты один из тех, по чьей вине сбылся мой страх.

Темные глаза Торея изучали мое лицо, искали на нем сомнения, но не находили. Тогда он поднялся.

Я силой заставила себя не отступить. Мне хотелось, чтобы он понял: я не стану его бояться.

Он ухватил нить так, что та мягко улеглась на его правую ладонь. Торей вытянул вперед руку.

– Пусть так. Желай мне смерти и ненавидь, но главное – сдержи обещание и убереги меня. Быть может, ты станешь разгадкой к тому, что творится на землях двух княжеств.

Я не понимала смысла его слов, поэтому нахмурилась и кивнула на нить:

– Чего ты хочешь?

Он закатил глаза.

– Я предлагаю перемирие и в знак этого протягиваю руку.

– А я что?

– А ты сделай то же самое, – с легким раздражением в голосе проворчал он.

Я глядела на него в надежде, что он пошутил.

Моя рука легла поверх руки Торея. Стоило кускам нити коснуться друг друга, ее едва заметно окутало голубое сияние.

Мы оба охнули, завороженно наблюдая за свечением. Оно согревало и успокаивало, как теплое молоко после ночного кошмара. Но мне было горько оттого, что именно с таким чувством я предала свой народ.

6. Три – с востока, два – с запада

Келазь[10] – невероятно красивый город. Он поднялся посреди степи, когда шиньянский народ был оттеснен на Равнины. Маленькие постройки выросли в дома, а те выстроились в ровные ряды, ведущие к хоромам князя Пуреза. Город построили его родичи, и, в отличие от завоевателей-валгомцев, у нас княжение передавалось из поколения в поколение.

Отец взял меня с собой в Келазь, когда мне исполнилось тринадцать зим. Его призвал сам князь Великих равнин – большей чести и знать нельзя!

Мама надела на меня лучшее платье – с красной юбкой и белоснежными рукавами. Вырез оголял ключицы, и, как бы я ни противилась, она не разрешила набросить мне сверху платок. Голову я тоже оставила непокрытой: кудри должны быть видны всем.

Мы долго добирались из нашей деревушки до Келазя: ночевали в трактирах, а днем гнали повозку по ухабистым дорогам.

Когда мы въехали в столицу, я вертелась во все стороны. Куда бы я ни посмотрела, везде были высокие строения, в которые зазывали зайти и отведать яства, купить платье или же…

– О каком удовольствии она говорит? И почему на ней так мало одежды, ее обокрали? – спросила я у отца, на что тот лишь смущенно округлил глаза и подстегнул лошадь поводьями.

– Смотри вперед, Ава, – посоветовал он.

А впереди высились хоромы князя, окруженные деревянным забором. Их было видно в городе отовсюду. Громадные, просмоленные – я завороженно глядела на них, пока мы не въехали во двор.

Отец всю дорогу до хором жевал губы и приглаживал бороду, растирал пальцами поводья и то и дело прочищал горло.

Стоило воротам за нами закрыться, я выпрямила спину и задрала подбородок – явно выше, чем наставляла мама. Но мне хотелось казаться взрослой девкой, а не глупым ребенком. Разумеется, я запнулась на первой же ступени и оставшуюся часть пути смущенно глядела под ноги.

Пурез ожидал отца в главной палате. Он восседал на узком троне, закинув ногу на ногу. На нем были темные одежды, кафтан и штаны, до того простецкие, что легко можно было бы спутать князя с кем-то из нашей деревни, если б не золотая шапка на его голове. Усаженная самоцветами, она, казалось, сияла ярче солнца. Не подтолкни отец меня на поклон, я бы так и стояла разинув рот.

– Государь, честь, какая честь, государь, – пролепетал отец и рухнул на пол, прикладываясь к нему лбом снова и снова.

Отца считали лучшим ремесленником на всех Равнинах. В его мастерскую съезжались именитые дворяне, чтобы купить посуду из дуба. В деревне его за это и любили, да и вряд ли бы кто осмелился сказать иное – отца боялись. Нрав у него был скверный, а сам он – крупным и хмурым… Но в те мгновения он бился лбом о пол и сжимался так, словно умолял простить за то, что дышит.

Когда князь остановился подле нас, я склонилась ниже, а отец еще громче запричитал благодарности за приглашение.

– Ремесленник Келемас, – прозвучал мягкий голос.

Князь был настолько прекрасен, что мне не хватило бы слов описать его. Он был высоким, светловолосым, а голубые глаза напоминали васильки. И улыбка его была такой же прекрасной, и даже простая одежда не умаляла его величия.

– Моя лучшая посуда сделана твоими руками. Для меня наша встреча тоже честь.

Он протянул отцу руку, и тот кинулся целовать ее.

Когда с выказыванием уважения было покончено, отец поднялся и позволил мне выпрямиться.

Князь взглянул на меня, и, если бы мое сердце могло биться еще сильнее, оно пробило бы грудь.

– Моя дочь.

Отец без устали повторял, как же несправедлив был к нему Кшай, раз послал ему девку, а не сына, но теперь в его речах звучала гордость. Только через несколько зим я пойму, что меня снарядили в дорогу не просто так: родители надеялись, что я приглянусь князю и он пожелает забрать меня в наложницы. После я схлопотала по лицу за то, что не уродилась красавицей.

Пурез позвал нас за стол, и пока я уплетала лучшие сладости Равнин, он спросил у отца, не хотел бы тот вернуться к кузнечному делу.

По молодости отец жил в Келазе и ковал при дворе оружие. Его изделия славились сталью крепкой, но тонкой и легкой, так что дружинник мог прошагать с таким оружием куда дольше, чем с любым другим. Умение отца было замечено тогдашним князем Пуреем. Он позвал отца ковать мечи для княжеской дружины.

Но случилась беда. Младший сын князя отсек себе руку мечом, который создал отец, – пробрался в мастерскую, пока тот спал. Отца помиловали, но запретили ковать и сослали в Радогу на поля. Там он повстречал маму, и жизнь его сложилась не так уж плохо.

– В Келазе нужен надежный человек, которому я доверю изготавливать оружие, – мягко говорил Пурез. – Я буду счастлив вновь видеть твои мечи и копья в руках шиньянских дружинников.

– Так ведь я же не молод, государь. Да и руки мои уже забыли, как приручать грубую сталь. Но если князь желает, я вернусь! Вернусь!

Пурез улыбнулся и покачал головой.

– Я хочу, чтобы ты пришел по доброй воле. По глупости моего брата тебя изгнали, и пришло время исправить это. Но коли тебе угодно, оставайся в своем доме и продолжай изготовлять славную посуду, а правители других государств пусть завидуют мне. Ты все так же ставишь метки на своих творениях?

Ставил. И даже я, его порождение, носила на левом мизинце кольцо в виде этой отметки – креста с точкой посередине.

Пурез отпустил отца с миром. После этого к нам стали часто наведываться дружинники князя, проверять, не начал ли отец ковать что-нибудь. Теперь я понимала, Пурез отчего-то боялся, что отец решит изготавливать мечи и копья для вражеских земель, но жизнь ему все же сохранил.

Неужели Равнины готовились к войне?

За окном наступал новый день, первый для меня на этих землях. Я просидела у потухшего камина оставшуюся ночь, глядя, как дотлевают угли. Стоило лучам солнца показаться на небосклоне, я перебралась к окну. Отодвинуть плотную ткань не могла, но отыскала небольшой зазор. Через него было видно, как темное небо становилось алым, а золотой круг медленно выплывал из-за горы. Он отражался от воды, и казалось, это и не вода вовсе, а кусочек неба, по которому вот-вот поплывут лодки. Валгомские лодки. Надеюсь, кто-нибудь их потопит.

Я перевела взгляд на дремучий лес, окружавший замок с тех сторон, где не было воды. Ели купались в солнечном свете и едва покачивались от ветра. Скрип стволов вернул меня в ту ночь, когда я последний раз могла чувствовать прохладу, касаться ветвей, ощущать босыми ногами мокрую землю.

Как я очутилась в том лесу?

Со двора донеслась валгомская речь, грубая, громкая. Я дернулась от окна, словно кто-то мог снова ухватить меня за горло, прижать к дереву, приложить сталь к коже.

Позабудь. Это уже случилось.

Я не знала, чем занять себя, и блуждала по комнате. Проходя по новому кругу мимо стола, я заметила, что на нем что-то блестит.

На самом краю лежала золотая монета. Маленькая, с отверстием у края и надломленная, она сверкала так, будто ее начищали каждый день. В середине был изображен всадник, скачущий на коне. Монета казалась мне знакомой и точно была когда-то частью украшения. Обычно такие делали из меди и пришивали к поясам и юбкам для нарядности, но знатные люди могли позволить себе носить монеты из серебра и золота.

Я посмотрела на Торея и окинула взглядом его комнату. Все было темным, мрачным, и трудно было представить, что княжич хотя бы раз надевал что-то нарядное.

Кому принадлежит эта монета?

Я вытянула ее в свой мир и очертила пальцем всадника. Он был выдавлен, так что при жизни я ощутила бы бугорки и неровности, но сейчас казался плоским. Перевернув монету, я ахнула. На другой стороне была оттиснута печать Пуреза – лисья морда. Это была не просто монета, она была с Равнин!

– Положи.

Хриплый голос прозвучал над ухом, и я взвизгнула.

Торей склонился надо мной, почти касаясь своим лбом моего.

– И никогда больше ничего не трогай в этих покоях. Ясно?

– Ясно, – прошипела я.

Откуда у него монета с печатью Пуреза?

Он зыркнул на украшение в моей руке, и я разжала пальцы – монета выскользнула и исчезла.

Мы оставались слишком близко. Торей через мое плечо смотрел на монету, а я – на его шрам у левого глаза. Я впервые стояла так близко к мужчине, чужому мужчине, да еще и врагу в придачу. В груди неприятно щемило, но сдвинуться с места не могла – боялась. Молчание Торея пугало. Что он удумает? Разозлится из-за монеты и снова будет душить? Ударит? Он мог бы.

Но Торей поджал губы и отвел взгляд.

Я будто растревожила ворох воспоминаний, от которых он старался избавиться.

Бросив, что он голоден, княжич шагнул к сундуку в поисках одежды.

Из комнаты мы вышли, когда солнце уже вовсю растапливало снег на валгомских землях. Спускаясь, мы столкнулись с людьми в одеянии дружинников. Их было пятеро, и у четверых одежда выглядела так же, как у тех людей на ступенях: рубахи цвета земли, безрукавки и штаны в тон, поверх безрукавок – латы, а на открытой части спины – медвежья морда, вышитая серебряными нитями. Одеяние же пятого человека отличалось. На груди слева, как и у Торея, была вышита морда медведя, только серебряными нитями.

Увидев княжича, дружинники остановились и поклонились. Он же не пролетел мимо, а задержался и поприветствовал их кивком. Они даже обменялись парой слов с тем, чья одежда походила на княжескую. Торей несколько раз кивнул, соглашаясь с ним.

– Почему у него другая одежда? – Я повернулась в сторону уходящих дружинников. На спине у пятого медведя не было.

– Потому что у него иной чин.

– Какой?

– Не докучай, – пробурчал он и свернул за угол.

Я была уверена, что мы идем в роскошную княжью трапезную, но Торей привел меня на кухню. Это было небольшое помещение с широким и длинным деревянным столом посередине. Подле него стояли лавки, уже местами ободранные. Слева от стола виднелся проход, а в нем – кухарки, готовящие еду. Одна из них зачерпывала поварешкой что-то вроде похлебки и разливала по мискам.

За столом сидели дружинники, у всех – миски с похлебкой и кружки, а между ними лежал нарезанный хлеб. Каждый мужчина прожил свой срок, но это не мешало им говорить наперебой и шутить. Однако с появлением Торея голоса стихли.

Я едва сдержала ухмылку. Веселье при нем всегда исчезало.

Но только я так решила, как дружинники радостно протянули «О-о-о», засуетились и начали двигаться со своих мест, словно каждому хотелось, чтобы княжич сел рядом. Чем ближе мы подходили, тем больше взглядов переходило с Торея на меня.

Княжич сделал немыслимое – улыбнулся всем. Меня он называть не стал, но, сев за стол, попросил об одолжении.

«Не стой над душой», – так это прозвучало.

Я уселась подле края скамьи, на пол, спиной к нему и дружинникам. Мне было омерзительно смотреть на то, как они набивали брюхо перед нападением на мой дом.

Утро прошло под ржание моего мучителя и его холопов. Приходилось закрывать руками уши – настолько громким был их смех. Понемногу мужчины расходились, и перед выходом из столовой смотрели на меня: кто-то мельком, а кто-то – открыто разглядывая. Наконец поднялся Торей.

– Идем, – бросил он и зашагал к выходу. – Здесь воняет гнилой репой.

Я мельком огляделась. Остальные валгомцы ели так, будто в воздухе витал запах цветов. Либо они привыкли к гнили, либо светлейшество уж очень чувствителен.

– Как будто у меня есть выбор, – проворчала я под нос.

Неужели теперь я буду таскаться за Тореем по замку, смотреть, как отвратительно он ест, смеется, слушать валгомскую речь, видеть, как они зачеркивают шиньянские деревни на карте?

Что ж мне не хватило храбрости его убить!

Торей запнулся о нашу нить и едва не упал. От этого меня дернуло вперед, и я рухнула на пол, проехав по нему обожженными ладонями. Мне бы взвыть от боли, но я ее не ощутила. Совсем ничего! А вот пальцы на правой ноге ныли, хоть я ими и не билась.

– Ава, не ушиблась? – спросил тот, кто вчера пытался меня удушить. Торей склонился с виноватым видом. – Проклятая нить, я и не думал, что она под ноги может угодить. Длинной стала…

Будто меня от него подальше отвести хотела. О чем я думала, когда это случилось?

Торей ухватил нить в ладонь и протянул мне:

– Хватайся, я помогу.

Я недоверчиво вложила ладонь в его руку и поднялась.

– О какую ногу ты запнулся?

Торей посмотрел вниз и вытянул правую.

– Заклинание передает твои ощущения мне… – простонала я и прикрыла глаза.

Нога болела.

Княжич промолчал. Ему такой расклад был только на руку, ведь, защищая его от копий и мечей, я буду защищать от боли и себя.

Наш путь по коридорам замка меня мало волновал. Я не умела запоминать дороги, да мне и не нужно было: Радогу я знала, а ее мне никогда не было суждено покинуть.

– Куда путь держим, княже? – раздался голос слева от нас. По коридору к нам шагал Кисей. На нем была такая же одежда, как и на том пятом человеке.

– Ага, так он воевода! – победно провозгласила я, повернувшись к Торею. – Тот мужчина.

Он только закатил глаза, показывая, как сильно его раздражало мое присутствие.

Кисей кивнул мне в знак приветствия и сказал Торею:

– Тебя ждут у картографа. Воеводы двух лагерей привезли пергаменты с границы, правят карты, отмечают слабые места Равнин.

Едва произнеся это, он тут же поджал губы и посмотрел на меня.

Я не была знакома с военным делом, откуда ж. Но я была обещана дружиннику. Тифей поступил на службу к князю, когда нам минуло пятнадцать зим и уже полагалось пожениться. В соседнем царстве Иирдании вспыхнули мятежи, и их царь Акимир запросил помощи у Равнин. Пурез отправил туда бывалых вояк, а еще обычных работяг с полей, заверив тех, что каждому дарует воинское звание, коли вернутся. Тогда судачили, что это была попытка избавиться от лишних ртов, чтобы пережить голод, но из Иирдании воротились многие, и Тифей в их числе.

Пурез слово сдержал, и с тех пор Тифей служил в дружине князя, изредка наведываясь в Радогу, и без умолку трещал о картах, битвах и прочем, чего женщине знать не полагалось.

Судя по тому, как по-свойски дружинники встретили Торея, он был либо одним из них, либо предводителем, а значит, он отправится на поле боя, туда, где будут шиньянцы. Туда, где будет Тифей.

Как же он возненавидит меня, когда увидит на привязи у валгомца.

Остановившись у невысоких деревянных дверей, Торей бросил мне через плечо:

– Только молчи, Ава. Никому не надо знать о твоем происхождении.

Комнатой картографа оказалось узкое помещение, куда странным образом втиснулось пятеро громадных мужчин. Когда в комнату вошли еще и княжич с воеводой, места почти не осталось.

Стоило мне показаться, все взгляды тут же обратились на меня. И если валгомские дружинники уже наверняка знали обо мне, то картограф – низенький мужчина с длинной бородой и сеткой морщинок у глаз – от удивления выронил из рук гусиное перо.

Кисей чуть склонил голову, будто ему стало неловко за его поступок. А вот Торей грозно буркнул, и картограф тут же перестал меня разглядывать. Он схватил перо и склонился над столом как ни в чем не бывало.

На столе лежал широкий пергамент, поделенный кривой линией. Большая часть рисунка была с левой стороны, и от линии в разные стороны тянулись линии покороче, разбегались по пергаменту как ручейки. А на той части, что меньше, была нарисована лисья морда. Такая же, как на медали в покоях Торея, а значит… на пергаменте это были шиньянские земли? А ведь похоже! Валгомцы отхапали себе огромные владения, а нам оставили клочок!

Пока картограф тыкал пером в другие пергаменты, я разглядывала этот. На нем были нарисованы и перечеркнуты круги – деревни? И почти вокруг каждой были разбросаны черные точки. Это же были не войска? Милостивая Светава, это войска валгомцев на наших землях? Как много! Почему так много?

– Когда вы нападете? – Я повернулась к Торею. Звук моего голоса был настолько громким, что все замолчали. Или их заставил смолкнуть давигорский язык?

Торей покосился на меня, но сделать вид, будто меня здесь нет, у него не вышло.

Мужчины переглянулись, но заговорить не решались. Я была уверена, всех нас, врагов, объединяло одно чувство: мы боялись Торея.

Он медленно втянул носом воздух и резко выдохнул через рот и обратился к Кисею. Тот кивнул и отошел в сторону, пропуская княжича. Нить потянула меня за ним, но напоследок я взглянула на карту.

Три со стороны Лесов, два со стороны Келазя. Три со стороны Лесов, два со стороны Келазя.

Торей выдернул меня в коридор и захлопнул дверь. Я попятилась от него.

Три со стороны Лесов, два со стороны Келазя.

Убивать он меня не станет, а душить ему когда-нибудь надоест. Но если мне суждено встретить Тифея на поле боя, я расскажу о пергаменте, о кругах, я расскажу все, что узнаю в этом поганом замке!

Три со стороны Лесов, два со стороны Келазя.

Но Торей посмотрел на меня с обидой, как обычно смотрят дети, если пообещать угостить их лакомством и не сдержать слово.

– Ведь я просил, – прошептал он. – Зачем заговорила?

– Почему войска подле моей деревни? – Я не собиралась скрывать свое происхождение. Да пусть бы весь Овтай узнал, какой олух их будущий князь!

Торей отпрянул назад.

– Нет там войск.

– Точки вокруг Радоги! Вы все же развязали войну! Перебьете, уничтожите!..

Мой голос дрожал от слез, застрявших в горле.

В воспоминаниях возник образ родной деревни, полыхающей огнем. И мой дом, и любимое место у реки, и площадь, где мы плясали, – все горело. Исчезало.

– Успокойся, – прогремел княжич. – Девка, уймись. Никто на твою деревню нападать не собирается.

– Да так я тебе и поверила!

– Дура, – только и бросил он, взглянув на дверь. – Воеводы смолчат, но картографа даже страх смерти не остановит, он всем растрезвонит, кто у меня на привязи. Я пытаюсь вернуться к своим, понимаешь? Пытаюсь остановить это безумие! Уже столько наших погибло от голода, люди озлоблены, я пытаюсь не развязать войну!

Я сделала к нему полшага и процедила сквозь зубы:

– Наших. Погибло. Не меньше.

Наши взгляды вцепились друг в друга, как лисы – в добычу. Если бы так можно было убивать, Овтай уже лишился бы своего наследника.

Торей осуждающе покачал головой, мол, я не понимала важности его желания, устало нахмурился и приложил ладонь ко лбу.

Я же ощутила неприятную ломоту в теле. От чего?

Торей потер лоб двумя пальцами и встал ко мне боком:

– Ты останешься здесь, – спокойно произнес он. – И только попробуй войти – придушу.

Я сжала кулаки и издала подобие писка – до того мне была обидна моя беспомощность.

– И что вы обсуждаете на этом собрании? – прокричала я ему в спину. – Нападать ночью или же с утра, чтоб день не тратить?

Торей устало вздохнул и бросил мне через плечо:

– Обсуждаем, брать пленных или убивать без разбора.

Его слова ударили меня, и дыхание сперло. Шутил он или сказал правду – было неважно. Все почернело, и остался только княжич, открывающий дверь.

Я бросилась на Торея и накинула ему на шею нить. Ладони вспыхнули болью, но я должна была протянуть чуть дольше, чем он. Подогнув ноги, я повисла на враге и сильнее натянула нить. Она обжигала меня, словно крапива, но ярость внутри горела сильнее.