Читать онлайн Григорий Распутин

Глава 1

– Ванька, Ванька, охальник, убьют ведь. Как пить дать, убьют. Вставай, дурень!

Прямо передо мной маячило лицо человека, которого я сто процентов не знаю. Вообще. Даже приблизительно.

Это был мужик, но определить его возраст не представлялось возможным. Незнакомец явно имел сильную тягу к алкоголю. Лицо его выглядело опухшим и почему-то имело синюшные пятна, подозрительно напоминавшие трупные.

– Ванька, подохнешь, как собака. Жил, как пёс и подохнешь как пёс. Вставай.

Я несколько раз моргнул, с удивлением изучая физиономию, которая то приближалась ко мне, то отдалялась.

Она, эта физиономия, вообще выглядела несколько странно. У нее не было шеи и всего, что к шее прилагается. По крайней мере, должно прилагаться по законам анатомии человеческого тела.

Мужская голова просто плавала в тумане, будто существует сама по себе. Но самое главное, я понятия не имел, что надо бомжатской башке от моей скромной персоны и почему она называет меня Ванькой. Потому что я – вообще ни разу не Ванька.

А обращался загадочный мужик именно ко мне, это несомненно. И кстати, да. Он здорово напоминал бомжа в самой что ни на есть классической версии.

Густая, неаккуратная борода сбилась колтунами. Кое-где виднелись куски еды. Или не еды…

Пожалуй, я бы не хотел знать природу этого дерьма. Потому как на дерьмо оно больше всего и было похоже. Кустистые брови нависали над маленькими глазками, испещрёнными красными прожилками. Одутловатое лицо скорее подходило… как бы это странно не звучало… покойнику.

Да! Вот кого мне напоминала дурацкая башка. Не просто бомжа, а бомжатский труп. И пятна… чёртовы пятна упорно навевали мысли о мертвецах.

Покойников видеть приходилось, поэтому, сравнить есть с чем. Не то, чтоб я любитель поглазеть на трупы, однако в силу специфики моей деятельности пару раз случалось, да. Было дело.

Последние пять лет я активно ударился в эзотерику и экстрасенсорику. Конечно, это не было внезапным озарением. Никакой третий, пятый или сто двадцатый глаз у меня не открылся. Все гораздо проще. Как говорил герой одного фильма: «Бабки, сука! Бабки!»

Оказалось, что дурить людей очень легко. Особенно, когда они сами этого хотят.

К теме экстрасенсов меня подтянул бывший одноклассник, Колька Ивлеев. Тот еще аферист и прощелыга. Он начал продвигать себя как «специалиста энергетических практик» в инете от безысходности. Безысходность у Кольки была специфическая. Он очень любил деньги, но при этом испытывал отвращение к любой форме физического труда.

Опытным путем выяснилось, что денег в выше упомянутой сфере лежит немерено. Нужно только прийти и взять их.

Мы с Колькой встретились случайно. Я как раз уволился из универа, который ненавидел тихой ненавистью. Традиции семьи, чтоб их.

Отец с раннего детства видел меня исключительно в роли историка и непременно профессором университета. Тот факт, что ради профессорского звания нужно просрать половину жизни, родителя не особо волновало.

Да и какая это, к черту, жизнь – работа на кафедре в окружении старых маразматиков. Единственный плюс – молодые студенточки, ради зачета или экзамена готовые проявить ласку и заботу.

Моего терпения хватило ровно на четыре года. Свое двадцатипятилетие я встретил в ночном клубе, чувствуя себя свободным человеком. Отец моего мнения не разделял, да и черт с ним. В конце концов «вышка» есть, куда-нибудь устроюсь.

Оказалось, что без папиных связей, к которым я, чего уж греха таить, привык, «куда-нибудь» выглядело не очень презентабельно. Несколько месяцев я тыкался носом в различные двери, но на более-менее приличных местах получал отказ.

Несомненно, здесь не обошлось без отцовского влияния, который убедительно намекнул всем, кому мог, не брать меня на работу. Город у нас, конечно, немаленький, но профессора Пряхина, ректора университета, знали многие. Впрочем, как и он знал многих. Океа руку моет.

В этот сложный период, как раз, и появился Колька. Бабки на моем счету закончились, от семьи больше поступлений не было и я всерьез начал рассматривать работу таксистом или (тьфу-тьфу-тьфу) грузчиком. Идти к отцу на поклон не собирался из принципа.

Ивлеев научил меня всему. Как создать образ молодого экстрасенса, какую легенду придумать, как разводить людей, разыгрывая перед ними профессионала.

Так… о чем я? А, да. О покойниках. Пару раз приходилось изображать медиума. Причём клиенты непременно желали провести сеанс связи с почившими родственниками именно в морге. Деньги платили очень хорошие.

Вот откуда я знаю, как выглядят трупы. В данный момент, лицо, плавающее передо мной в тумане, сильно напоминало те самые случаи работы с мертвыми.

При этом от мужика весьма конкретно разило сивухой. Он перегаром будто пропитался насквозь.

К «аромату» дешевого, кустарного алкоголя примешивались еще другие запахи, и все они были тошнотворными.

Может ли труп пахнуть алкашкой или у меня начались галлюцинации? Не знаю. Видеть мертвецов – видел, а вот нюхать не нюхал. Но с другой стороны, покойники, как бы, и не разговаривают. А этот, конкретный покойник явно что-то упорно от меня хотел, при этом вполне отчетливо произнося странные непонятные фразы.

В общем, скажем прямо, ситуация была очень дурацкая, даже если предположить, что я сплю.

– Ты кто? – Спросил я.

Хотел еще поинтересоваться, где нахожусь, но, услышав звук своего голоса, тут же испуганно закрыл рот.

Просто… голос был, как бы, не мой. Честное слово. Я понимаю, сложно, наверное, оценивать свой же тембр, однако в данном случае ошибка исключена.

Я почему-то говорил звонким, юным тенорком, и это вообще не про меня. Судя по всему, голос мог принадлежать юноше лет шестнадцати-семнадцати, если не меньше. А я, на секундочку, уже давно, практически сразу после пубертата, являлся обладателем приятного, сексуального баритона, который безумно нравился женщинам. Какого черта, блин?!

– Ах ты ж сучий потрох! – Возмутилась голова. – Отца родного не признал. Пёс и есть. Вот так и случается. Сдохнешь, через день уже никто не вспомнит. Ванька, бестолочь, ты пошто батю забыл? Помер батька и все? Будто не было батьки!

Я хотел громко рассмеяться и сообщить бомжу, что подобного бреда еще никогда не слышал, однако смех отчего-то застрял в горле. Ситуация напоминала кошмар, но настолько явный, четкий, что хоть волком вой. И насчёт родителя поспорить я бы точно мог.

Отец мой, слава тебе Господи, вполне приличный человек. Сволочь редкостная, это да. Родного сына выкинул на обочину жизни из-за сраного университета. Однако при этом, повторюсь, человек он, с точки зрения общества, вполне приличный.

Профессор, ректор, один из первых людей в городе, все дела. Да, мы с ним немножко в ссоре, но это не меняет того факта, что родителя я узнать в состоянии.

– Вставай, ирод! Пономарь тебе нужен. Пономарь! Ищи пономаря! – Гаркнула голова, а потом я вдруг почувствовал удар.

Это было больно!

Я моргнул раз, два… туман постепенно начал рассеиваться. Вместе с туманом исчезло лицо.

Главное – лицо исчезло, а вот кое-что другое появилось. Прямо мне в рожу летел носок сапога.

Не знаю, каким чудом я ухитрился кувыркнуться и уйти от удара. Из-за резкого движения мое тело прострелила адская боль. Такое чувство, будто каждый сантиметр превратился в оголенный нерв.

– Твою мать! – Выругался я сквозь зубы, а уже в следующую секунду заорал в голос, – Твою мать!!!

Сапог все-таки меня догнал. Удар пришелся куда-то в район ребер. Это, конечно, лучше, чем в лицо, но хуже, чем если бы все происходящее реально оказалось сном.

Я вообще не мог понять, какого черта меня бьют? А главное – кто?

Последние воспоминания касались событий, которые случились после студийной записи очередного испытания «Лучшего экстрасенса». Я, расстроенный внезапно возникшей во время съемок проблемой, поехал в ближайший кабак, чтоб снять стресс. Пил. Много.

А проблема возникла реально серьезная. Один из участников телевизионного шоу, в котором типа боролись лучшие экстрасенсы страны, уж не знаю, каким образом, выяснил, что я за бабки покупаю информацию о каждом испытании.

– Я отказываюсь принимать участие в этом фарсе и требую честного задания. – Выдал вдруг придурок-конкурент прямо во время записи.

Сам он называл себя шаманом в хрен его знает каком поколении, на съемки являлся в потертой фланелевой рубахе и штанах, которые сгодились бы разве что для дойки коровы, или что там делают эти деревенские простачки. Хотя, мне кажется, даже корова закатила бы глаза при виде «шамана» и категорически отказалась бы давать ему доступ к своему коровьему телу.

Лично меня этот тип по имени Владислав, бесил изрядно. Во-первых, ненавижу неопрятных людей. А он был неопрятен настолько, насколько вообще возможно. Вечно лохматые, кудрявые волосы, борода, с проблесками седины и запах деревенского быта. Вот все, что можно о нем сказать.

Но при этом Владислав уже несколько недель считался моим главным конкурентом, а потому бесил меня еще сильнее, чем мог бы. Это как раз и есть «во-вторых».

Зрительское голосование постоянно колебалось между нами двумя и я искренне не понимал, что такого привлекательного люди в нем находят. Тем более, каждое задание я выполнял на сто процентов.

Ясен хрен! Мне это стоило очень приличной суммы денег.

В общем, разразился скандал и съёмки пришлось свернуть. Естественно, я был расстроен. Надеюсь, никто не позволит информации о нечистоплотности съёмочной группы просочиться в народ, но, как говорится, интернет все помнит. Если кто-нибудь из присутствующих сольёт запись скандала в сеть, мне конец. Наверное…

Под влиянием эмоций я отправился в бар. А куда еще? Отлично продуманный план, в котором Игорь Пряхин становится лучшим экстрасенсом, а значит получает возможность поднять цену на свои услуги, трещал по швам. Ну и еще, конечно, хотелось своим успехом плюнут в лицо отцу. Образно выражаясь, естественно.

Потом помню, что ко мне подсел какой-то странный мужик. Требовал извинений. Мол, людей обманываю, все дела.

Вот мужика я уже могу восстановить в голове с трудом. Даже лица его не помню. Голос только в башке гудит: «Накажут тебя Высшие Силы, сволочь. Накажут, что с людей деньги дерёшь и врешь им в наглую». Честно говоря, я вообще не помню, откуда появился этот сумасшедший.

После разговора с мужиком – все. Белый шум и белое же пятно. Как уходил из бара, как домой добрался, как оказался здесь, в месте, где меня лупят ногами по ребрам – вообще понятия не имею. Провал.

– Никанор Митрофанович, может вздернуть его да и вся до́лга?

Новый голос принадлежал человеку, вполне очевидно мне не знакомому. Судя по всему, данное высказывание выдала не бомжатская голова. Интонации не те. Да и потом, голова просто плавала в воздухе, а здесь имеются вполне себе реальные ноги и сапоги. Убедился в этом на собственной шкуре.

Я осторожно, стараясь не завыть от боли, из позы «зародыша», в которую свернулся после удара, перетёк в более удобное положение. Именно перетёк. Мое тело словно превратилось в желе, которое долго и усердно взбивали миксером. Хотя, нет. Какой, к черту, миксер. Бетономешалкой!

Попытался осмотреться по сторонам. Ключевое слово – попытался. Судя по всему, один глаз заплыл, а потому видел я окружающую реальность частично. Только левой стороной.

Башка пропала. Исчезла. Как и туман. Выходит, мужик, назвавший себя отцом, реально мне померещился.

Странное дело… Увидеть призрак отца, который моим отцом не является. Хотя сам бомж искренне считал, будто я – его сын.

Черт… Что мне вчера наливал бармен? Может, палёнки какой-то намешал?

В общем, как бы то ни было, голова бомжа исчезла, но зато все остальное…

Честно говоря, у меня вообще пропал дар речи, когда я понял где нахожусь. А главное, с кем.

Для начала, это был… ну, наверное, сарай. Хм… Или конюшня? Затрудняюсь дать более точное определение, не силен я в деревенском быте. По крайней мере, пол был устлан соломой, в стороне виднелась перегородка, напоминавшая стойло, а в воздухе отвратительно пахло скотиной.

На стене висели какие-то странные приспособления, неизвестного назначения. Судя по их внешнему виду, создавали их точно не для людей.

Хотя… Если мне «посчастливилось» оказаться в лапах какого-нибудь маньяка-шизофреника… Почему бы и нет. Может, он пытки уважает.

Сам я лежал на полу, прямо на соломе, а рядом со мной стояли двое. Первый мужик выглядел серьезно. Навскидку ему было лет сорок пять, может чуть больше.

Высокий, крепкий, он был одет в костюм-тройку серого цвета. Место этому костюму, как и мужику, где-нибудь на съемках исторического фильма о дореволюционных временах.

В руках незнакомец держал трость. Сука, трость! Толстую, солидную, с набалдашником в виде львиной головы.

Мужик очень сильно напоминал Паратова из «Бесприданницы». Чертово гуманитарное образование. Даже в такой идиотской ситуации я мыслю литературными стереотипами.

Упитанную физиономию незнакомца украшала борода лопатообразного вида. Густая, красиво причесанная. Прямо волосок к волоску.

Какая-то странная любовь к бородам, скажу я вам. Сначала башка, теперь этот. Волосатость на лице, конечно, сегодня в тренде, но именно эти бороды выглядели слегка непривычно. Было в них что-то… хм… старинное, наверное.

Почему я использую множественное число? Потому что рядом с Паратовым, а я мысленно окрестил мужика именно так, стоял еще один тип. Конечно же, бородатый.

В отличие от первого, второй был одет попроще. Ну как попроще… В том смысле, что на нем не наблюдалось костюма-тройки, однако имелась рубаха, которую, если не ошибаюсь, в народе называют косовороткой, штаны, заправленные в высокие сапоги, и наглый, уверенный взгляд маслянистых глаз. В руках второй незнакомец держал… нагайку. Реально. Самую настоящую нагайку.

– Вот ты ж погляди… – Протянул он удивленным голосом. – Живой. Правду говорят, ворьё это хуч бей, хуч убивай, все одно не подохнет. Никанор Митрофанович, уж я его лупцевал от души, уверяю. А он зенки свои вытаращил наглючие и пялится на нас. У-у-у…

Мужик с нагайкой, замахнувшись, сделал шаг в мою сторону. Судя по всему, планировалось дальнейшее избиение. И да, я не ошибся. Дальнейшее. Потому что теперь стало понятно, отчего заплыл глаз и по какой причине адски болит каждая частица моего организма.

– Прошка, стой! Погоди. Возьми-ка лучше кнут да отходи его так, чтоб он больше ручонки свои шаловливые к купеческому товару не тянул. Кроме того, сам понимаешь, отсюда он выйти не должо́н.

Первый, или Никанор Митрофанович, имя которого теперь мне стало известно, (от чего, прямо скажем, совсем не легче), сделал небрежный жест рукой, указав как раз в сторону тех предметов, которые висели на стене.

И да, кнут там действительно был. Его я узнал наверняка. Хотя, лучше бы не узнавал. Если Прошка выполнит распоряжение хозяина, мне – конец. Он меня просто-напросто, забьет до смерти.

Черт… Где я нахожусь вообще? Что это за психи? Куда делся телефон? Нужно срочно как-то исхитриться и вызвать ментов, пока реально я тут кони не двинул.

Я, конечно, знал, что когда-нибудь за все мои аферы прилетит наказание. Именно поэтому старался выбирать клиентов тщательно, осторожно. Никаких жён крутых чиновников или бывших «братков». Эти точно могут потом жизнь знатно испортить.

Обычно я просматривал соцсети каждой потенциальной клиентки, шерстил круг знакомых, а уже потом брал дамочку в оборот. Естественно, в первую очередь работал с женщинами.

Здесь же, судя по ситуации, явно причина в какой-то личной обиде. Одно не пойму. С хрена Никанор Митрофанович упомянул купеческое добро и почему у них с Прошкой такие дурацкие имена?

Нет, я знаю, у многих олигархов крыша едет от собственного богатства. Они себя кем только не считают. И купцами, и графья́ми, и князьями. Но именно этот тип говорил как-то слишком серьезно. Либо он искренне верит, что является купцом, либо он вообще конченый псих. Похлеще Прошки с нагайкой.

В этот момент меня вдруг осенила еще одна мысль. А что, если это – развод? Не знаю. Реалити шоу.

Однако, стоило пошевелить пальцами на руках, я уже не говорю о бо́льшем, как тело вновь пронзила адская боль, и от мысли о телевизионной подставе пришлось отказаться.

Вряд ли реалити-шоу может быть настолько реалити. Меня били не на показуху. Меня отметелили самым настоящим образом. На теле нет ни одного здорового местечка. Слишком уж как-то достоверно. За это уголовку можно отхватить. Ни один режиссёр, ни один продюсер не пойдёт на подобный риск даже ради заоблачного рейтинга.

– Мужики, а давайте договоримся. – Высказался я вслух, заодно выплюнув выбитый зуб.

Он, наверное, держался на добром слове, а мое желание поговорить это доброе слово окончательно уничтожило.

– Могу дать вам денег. Много. Только отпустите меня. А еще мой отец, знаете, не последний человек в городе.

Я старался держаться очень уверенно, хотя на самом деле меня буквально потрясывало. Голос. Чертов голос. Теперь, когда я говорил не во сне с плавающей головой, а вполне себе в реальности, он все равно звучал слишком тонко и звонко.

Оба мужика уставились на меня с такими выражениями лиц, будто с ними начал вести научные беседы, не знаю… лесной олень.

Около минуты они молчали, а потом одновременно заржали. Как кони, честное слово. У Прошки аж слюна изо рта вылетела.

Психи. Точно психи. Как еще можно назвать людей, вырядившихся в одежду, которая больше соответствует началу прошлого века?

– Никанор Митрофанович, все сейчас сделаем в лучшем виде. Вида́ли, что охальник несёт? Денег, говорит, дам вам. Издевается. Несомненно издевается. Ну ничего… Сейчас я его научу уму-разуму. – Бубнил Порошка, снимая со стены кнут.

Я машинально зажмурился, ожидая нового удара, но… он не последовал. Вместо этого раздался низкий, хрипловатый голос, доносящийся со стороны входа:

– Никанор Митрофанович, ты ли это? Господи помилуй, что за безобразие у тебя тут творится?

Голос звучал так, будто его обладатель привык, что его слушают очень внимательно. Интонации были спокойные, тихие. Я осторожно приоткрыл один глаз (второй всё ещё отказывался работать) и увидел…

«Нет. Этого не может быть.» – Вот первая и единственная мысль, мелькнувшая в моей голове.

В дверях стоял высокий мужчина в длинном, поношенном одеянии, претендующем на смесь монашьей рясы и чёрного пальто Нео из «Матрицы». Лицо его выглядело каким-то изможденным. Густая рыжевато-русая борода и пронзительные серые глаза создавали впечатление сильного контраста. Хотелось или бороду убрать или цвет глаз заменить.

А вообще, глаза, если честно, выглядели пугающе. Вернее не они сами, конечно, а взгляд. Он словно проникал в самую суть моей души. Моей, потому что смотрел мужик на меня. А я, естественно, на него.

И самое страшное, что я этого человека узнал. Сразу. С первой же секунды. Потому что предметом последнего испытания на «Лучшем экстрасенсе» был он.

Ну… Может, не совсем он… Если предположить, что передо мной стоит тот, кого больше ста лет нет в живых, то это очень хреновый признак.

Скажем так, человек, замерший в дверях сарая, очень сильно был похож на Григория Распутина.

Глава 2

Кровь отхлынула от моего лица. Или наоборот – прихлынула. Черт его знает. Мне просто стало очень погано. Еще поганее, чем было, хотя казалось, куда уж дальше.

Я впервые по-настоящему понял выражение «засосало под ложечкой». Не знаю, где эта самая «ложечка» находится, но состояние было именно таким.

Ледяная волна паники грозила вот-вот накрыть мое сознание целиком и полностью, смывая остатки алкогольного дурмана, в котором я по идее могу пребывать после обильных возлияний.

Конечно переизбыток спиртного в некотором роде способен объяснить наличие столь ярких галлюцинаций. С другой стороны, не так уж много было выпито, чтоб заполучить себе «белочку».

Именно в этот момент я прекрасно понял, почему сумасшедшие бегают и уверяют всех, будто являются Наполеоном, Сатаной или гласом божьим. Тут кому как повезёт. Смотря, в какую сторону крыша поедет. Психи просто искренне верят в то, что видят. Прямо как я сейчас. Мои глаза, вернее один глаз, отчетливо видел Григория Распутина.

В общем-то, варианта два. Либо я сошел с ума, чего сильно не хотелось бы, либо передо мной стоял настоящий Гришка. Ну, или мужчина, фантастически на него похожий.

А это очень сомнительно. Что-то не встречал я в своей жизни косплееров Распутина. Прямо скажем, не самый подходящий для подражания образ.

Я несколько раз моргнул здоровым глазом, потом закрыл его, досчитал до десяти и снова открыл. Распутин никуда не исчез. Стоял на том же месте, изучая меня своими странными, пронзительными глазами.

От его взгляда, честно говоря, пробирало до костей. А еще, когда он вошел в сарай, воздух словно сгустился, стал тяжёлым. Присутствие этого человека ощущалось физически. Оно было почти осязаемым. Не знаю, насколько он плохой или хороший, но харизма у мужика просто бешеная. Это факт.

Григорий (не дай бог) Распутин неспешно осмотрелся. Его взгляд скользнул по мне, будто я был чем-то незначительным, вроде соринки на полу.

– Батюшка Григорий Ефимович! – купец резко изменился в лице, его надменность испарилась без следа. – Помилуйте, да вы как тут оказались? Я же велел, чтоб вам сообщили, когда заказ будет готов! Что ж вы ноги бьете, сами ходите.

– Да уж готово, готово… Сон мне был. Прямо ты и приснился, Никанор Митрофанович. Рукой манил, в гости зазывал. Я так и понял, что надобно к тебе сегодня наведаться, – ответил Распутин, продолжая шарить взглядом по сараю.

Чего он хотел рассмотреть, не знаю. По мне, так физиономия «благочестивого старца» стала в этот момент какой-то вороватой.

И кстати, почему его называли старцем? Выглядит он вполне себе бодро. Лет пятьдесят легко дашь. А если убрать нелепую бороду, причесать нормально и переодеть, так и все сорок можно предположить.

Впрочем, конкретно сейчас все это было незначительным. Стоило купцу произнести имя и отчество вслух, как в моей голове взорвалось фейерверком – Распутин! Реально Распутин!

Эта мысль пронзила сознание быстрее, чем сапог Прошки, подручного купца, врезался в мои ребра. Григорий Распутин. Живой. Передо мной. Но ведь… его же убили! Больше ста лет назад!

Черт. Какая разница, убили или нет?! Дело-то не в этом. Он вообще в принципе жил более ста лет назад.

А потом, практически сразу, пришло отчетливое понимание – это не розыгрыш. Не реалити-шоу. И уж точно не галлюцинация. Все происходящее – реальность. Такое чувство, будто пазлы сложились в картину и в мозгу что-то щелкнуло.

Значит… значит тот юный тенорок, которым я вдруг заговорил… и обращение «Ванька»… и слова бомжатской головы про отца… Не может быть!

Но все указывало именно на это. Я не Игорь Пряхин. Я… я в чужом теле. В прошлом. В самом что ни на есть дремучем прошлом. Вот это я влип!

Распутин меж тем в очередной раз окинул сарай своим пронзительным взглядом, затем уставился на Никанора Митрофановича и Прошку, который сжимал в одной руке кнут, а из второй не выпускал нагайку.

– Это что за пташка? – Григорий (чтоб я сдох) Ефимыч кивнул в мою сторону.

– Ворюга, – буркнул Прошка. – Понадёргал у Никанора Митрофановича из лавки. Думал, раз мальчишка – отделается лёгким испугом. Ан нет, пришлось построже… Воспитываем.

Честно говоря, в этот момент в голосе Прошки мне послышалось напряжение. Так бывает, когда человек не совсем врет, вроде бы по факту говорит, но в то же время явно пытается утаить правду.

Распутин нахмурился, его серые глаза буравили меня насквозь. В голову, как назло, полезли все мистические истории об этом человеке.

Я, конечно, образованный, современный товарищ. Мне, как никому, известно, что вся эта экстрасенсорная хрень – полнейшая чушь и развод на бабки. Но… Я невольно внутренне съежился. Хотя, наверное, и внешне тоже.

Распутин подошёл ближе, замер рядом, изучая меня с высоты своего роста.

– Воровство – грех, – медленно произнес он. Затем повернулся к Никанору Митрофановичу. – Но и самосуд не богоугодное дело. А тебе, любезный, надо хорошо подумать, отчего ворье в твой карман лезет. Грешил, поди? Купец первой гильдии – точно грешил. Негоже.

Никанор Митрофанович откровенно занервничал. Он как-то мелко засуетился, переминаясь с ноги на ногу и перекидывая трость из одной руки в другую. Потом прокашлялся и принялся оправдываться:

– Григорий Ефимович, да тут… понимаете ли… воришка этот… А грехи наши тяжкие… Так кто же не грешит, отец родной? Купеческая доля, она что? Она тяжела.

– Отпустите его, – перебил Распутин Никанора Митрофановича. – Пусть идет с миром и впредь ему неповадно будет чужое брать. Всякий человек заслуживает милосердия. Прояви милость, тебе она вернется во сто крат.

Купец и Прошка переглянулись. Видно было, что решение гостя им не по душе, но перечить другу царской семьи они не посмели.

Черт… Хоть бы выяснить, какой сейчас год. Друг он уже Романовым или нет? Если мы все-таки не в деревне, как я подумал сначала, а в Петербурге, например, то императрице его уже представили. Да и смотрит эта парочка садистов на Григория с чувством глубокого уважения. Сомневаюсь, конечно, что оно искреннее, но тем не менее.

Прошка угрюмо насупился и опустил нагайку:

– Ладно уж, Григорий Ефимович. Как скажете. Только чтоб духу его здесь больше не было! Да, Никанор Митрофанович?

Купец молча кивнул. Но при этом я заметил, как он быстро бросил в сторону подручного выразительный взгляд. Есть ощущение, что своим взглядом Никанор Митрофанович весьма конкретно давал Прошке понять, никого никуда отпускать не надо.

Видимо, с Распутиным спорить желания у него не имелось, однако насчет моей персоны мнение у купца было совсем иное. А значит, как только гость уйдет, хрен мне, а не свобода.

– Идемте, Григорий Ефимыч, я вам заказ ваш лично отдам. А там, может, и чайку решите испить? У меня Машка сегодня отменную кулебяку приготовила.

Никанор Митрофанович в два шага оказался рядом с Распутиным, подхватил его под руку и шустро направился к выходу, увлекая гостя за собой.

Распутин коротко кивнул, а затем, бросив на меня последний, странный, изучающий взгляд, от которого по спине снова побежали мурашки, вышел из сарая.

Как только дверь за ним закрылась, Прошка злобно зыркнул в мою сторону.

– Поди уши развесил, да губу раскатал до самого Саратова. А, ирод? Обрадовался. Решил, вот она, сладкая свобода. А ты выкуси! После того, что ты сотворил, тебе одна дорога. Пока правды не скажешь, конца не видать. Понял? Выкуси!

Подручный купца подскочил ко мне и сунул под мой разбитый нос фигуру из трех пальцев, в народе называемую кукиш.

Потом, видимо, для убедительности, еще и пнул меня под зад. Боль моментально пронзила тело, но сейчас это казалось мелочью по сравнению с осознанием реальности.

Я в прошлом. В начале двадцатого века. В теле какого-то воришки Ваньки. И это не сон.

Адреналин вытеснил боль. Мозг словно включил запасные резервы, анализируя ситуацию.

Оставаться здесь нельзя. Вернется купец – либо забьют до смерти, либо сдадут в полицию. Первый вариант гораздо ближе к правде, если что. Есть ощущение, что-то нечисто с этой кражей, за которую меня якобы наказывают.

Но и полиция – такое себе вариант. Ждать от них ничего хорошего не приходится. Каторга? Виселица? Черт, да какой же год сейчас? Вешают или голову рубят ворам? По идее уже ни то, ни другое не должны. Твою мать…

– Прошка! Прошка, поди сюда! Бегом! – раздался с улицы крик Никанора Митрофановича. – Надобно посыльного отправить.

– Не балуй тут. – Погрозил подручный купца кулаком. Мне, естественно, пригрозил. – Скоро вернусь.

Я с тоской смотрел на захлопнувшуюся за Прошкой дверь, продолжая лихорадочно соображать. Что делать?

Голоса купца и Прошки сначала слышались прямо рядом с дверью. Никонор Митрофанович давал какие-то указания. Судя по всему, этот псих с нагайкой кто-то типа приказчика. Потом они вроде как начали удаляться. Их разговор становился все тише.

Я осторожно поднялся на ноги. Болело все. Вообще все. Но! Когда очень хочется жить, побежишь и на сломанных конечностях. Поползешь, как червяк. А я хотел. Страсть как хотел.

Приоткрыл дверь, высунул голову и осмотрел пространство рядом с сараем. Похоже, это всё-таки была конюшня. Потому как неподалёку виднелся жилой дом, большой, деревянный, с мезонином и ставнями. Чуть в стороне располагались еще какие-то хозяйственные постройки.

Я ужом выскользнул наружу, а потом со всех ног бросился бежать без оглядки. Впереди имелся забор, рядом с которым стояло дерево. Крайне необдуманно со стороны хозяев. С помощью этой яблони можно прекрасно перелезать через ограду. Что я, собственно говоря, и сделал.

Оказавшись на улице, скорости не сбавил. Несся вперёд, как умалишенный. Лишь бы оказаться подальше от дома Никанора Митрофановича. Мне мерещилось, сейчас кто-нибудь заметит мой побег и все. Пиши – пропало. Опять схватят и потащут в конюшню.

И только после получасового, сумасшедшего бега я, наконец, остановился. Замер на месте, ошалело оглядываясь по сторонам.

Мир перевернулся окончательно. Надежда, упорно тлевшая внутри меня, жалобно пискнула, трепыхнулась и сдохла.

Все. Это не декорации. Это настоящий Петербург. Я действительно нахожусь в начале двадцатого века в столице… Господи… Как же странно это звучит. В столице Российской Империи.

Передо мной расстилалась мощеная булыжником улица. Высокие, статные дома с лепниной, резными балконами и золочеными вывесками со всеми этими «ятями» напрочь перечеркивали любые мысли о постанове или разводе.

Фонари явно были заправлены керосином, его запах отлично чувствовался. По улице степенно прохаживались люди в старомодных одеждах: мужчины в косоворотках и картузах, господа в сюртуках с тросточками, некоторые – в военных мундирах.

Дамы прогуливались в длинных платьях с узкими талиями, в шляпках, с ридикюлями, игриво висевшими на локотке.

Мимо проезжали конные экипажи, извозчики на пролетках что-то громко выкрикивали, лошади фыркали, копыта цокали по камням. Где-то вдалеке звенели трамвайные колокольчики. В воздухе висел густой запах конского навоза, дыма из печных труб и свежей выпечки из ближайшей булочной.

Я тяжело вздохнул и побрел вдоль улицы, стараясь не привлекать внимания. Мой собственный вид оставлял желать лучшего. Успел рассмотреть себя в витрине магазина дамских шляпок.

Рваная рубаха, залатанные штаны, босые ноги – выдавали во мне уличного оборванца. Это только по мелочи, если не оценивать расквашенную физиономию.

Ванька-воришка. Вот так вот. Злой рок просто. Неужели нельзя было очнуться в прошлом князем или… не знаю… да хоть тем же купцом. Почему голодранец, не пойму? Типа, наказание? Месть?

Желудок предательски заурчал, его буквально свело от голода. Последний раз я ел… кажется, еще вчера, в прошлой жизни.

Возле одной из лавок стоял лоток с пирожками. Аппетитный запах ударил в нос, удерживая меня возле булочной.

К счастью, удача, наконец, повернулась ко мне лицом и торговец на мгновение отвлекся. Недолго думая, я подскочил к лотку и ловко стянул один пирожок. Достаточно шустро, можно сказать, профессионально. К тому же, возле лавки толпились дамочки и я красиво смешался с толпой, на ходу глотая пирожок кусками. Почти не жевал его.

Набив рот, почувствовал крохотный прилив сил. Не сказать, чтоб это чрезвычайно вдохновляло, однако хотя бы перестало свербить внутри от голода.

Нужно найти местечко, спрятаться, сесть и подумать. Вопросов слишком много. Ответов – практически ни одного.

Где я? Судя по всему, в Петербурге.

Что делать? Понятия не имею.

Как вернуться? Тут вообще затык.

Чтоб понять, каким образом обеспечить себе обратный билет в свой, родной две тысячи двадцать пятый год, необходимо понимать, с хрена ли я вообще оказался в прошлом. А с этим, как раз, огромная проблема.

«Пономарь», – вдруг всплыло в памяти бормотание того мужика-призрака из сна или бреда.

«Ванька, бестолочь, ты пошто батю забыл?»

Пономарь. Значит, этот Ванька, чье тело я занимаю, был как-то связан с церковью? Может, его отец? А, нет. Отец же помер. Он сам так сказал. Это было всего лишь видение.

В любом случае, если речь шла о пономаре, то в биографии Ваньки должна фигурировать церковь. Или монастырь. Или… Или башка, привидевшаяся мне, просто несла чушь.

Так как особого выбора не было, я решил все-таки попытать счастья с церковью. С какой? Да с любой!

Просто в моей голове не имелось воспоминаний о Ванькиной жизни. Вообще никаких. Что, как минимум, странно. Должны же быть хоть какие-то факты, мысли, детали.

Однако, все, что я знал – это имя Ванька и четкое понимание, кем на самом деле являюсь сам. Все.

С другой стороны, церковь, она вроде как для страждущих. Мне один черт податься некуда. А в храме, глядишь, получится навязаться в работники.

Конечно, от подобной перспективы меня буквально с души воротило, но и выбор, прямо скажем, невелик.

Нужна любая ближайшая церковь. Вот, что я решил. К тому же, вдруг при виде храма или от звона колоколов всплывут воспоминания настоящего пацана. Когда рассматривал себя в витрине магазина, пришел к выводу, что мне новому навскидку не больше семнадцати.

Должен же хоть кто-нибудь сжалиться над голодранцем. Наверное… Осталось разыскать первый попавшийся храм, а там тогда будет видно.

Спрашивать дорогу у прохожих было опасно. Мой современный язык и манера изъясняться наверняка выдадут меня. Придется полагаться на интуицию.

Поэтому я шел наугад, держась в тени, наблюдая за этим чужим, пугающим, но таким реальным миром.

Справедливости ради скажу, прохожие в мою сторону особо не смотрели. Я для них был босяком и нищебродом. Только барышни и дамы, проходившие мимо, крепче прижимали к себе свои сумки.

Вскоре я вышел к большой площади. В центре возвышался величественный собор с золотыми куполами.

Вот оно. Церковь. Какая? Понятия не имею. Я в Питере вообще никогда не бывал. Однозначно не Исаакиевский собор. Это могу сказать наверняка. Подобные знаковые места даже мне, жителю региона, известны.

Желудок, как назло, снова заурчал. Причем в этот раз гораздо сильнее, чем в прошлый. А потом в глазах вдруг взметнулась стая черных «мушек» и я почувствовал, как земля плывёт под ногами.

Сдаётся мне, пацан голодал не один день. От съеденного пирожка стало лучше буквально на пятнадцать минут, зато теперь начался обратный процесс.

В общем, церковь и пономарь отошли на второй план. Сначала – еда. Любой ценой. Иначе, велика вероятность, что я всё-таки двину кони. А подыхать в прошлом сильно не хочется.

Я внимательно изучил название улиц, находящихся рядом с церковью. Мне они, конечно, не говорили ни о чем, но хотя бы на худой случай буду понимать, что искать.

Затем свернул в проулок и двинулся вперед. Необходимо найти либо какой-нибудь общепит, либо опять булочную.

Я целенаправленно топал в неизвестном направлении, и буквально через пару метров почувствовал запах свежеиспеченного хлеба.

Аромат выпечки привел меня к нужному месту. Витрина ломилась от румяных калачей, саек и буханок простого хлеба. Слюнки потекли сами собой.

Внутри было несколько покупателей, значит, можно воспользоваться их присутствием и своровать парочку калачей. С пирожками уже понятно. Мне их надо сразу штук десять, а половину прилавка никак с собой не утащишь.

Булочник, полный мужчина в белом фартуке, ловко орудовал специальными щипцами и был сосредоточен на клиентах, что делало ситуацию максимально удобной для задуманного.

Риск, конечно, имелся. Второй раз буду красть что-то, да еще после того, как меня уже поймали за воровство в лавке Никанора Митрофановича… Но голод был сильнее страха. Да и потом, с пирожком вон как ловко вышло.

Я зашел внутрь булочной, стараясь выглядеть как можно незаметнее, хотя мои рваные штаны и босые ноги сложно не заметить.

Поэтому я тихонечко пристроился за дамой, которая в очереди стояла последней, и с уверенным видом притворился, будто выбираю хлеб.

На самом деле, мне фантастически повезло, что никто из присутствующих не обратил внимания ни на звякнувший колокольчик над дверью, ни на меня. В этот момент хозяин булочной вдохновенно объяснял покупателям, как конкретно они пекут столь прекрасные калачи, лучшие на всем Васильевском острове. Васильевский остров… Видимо, так называется район, в котором я сейчас нахожусь.

Дождавшись момента, когда булочник отвернется к полке с товаром, я молниеносно схватил с прилавка пышную булку и рванул к дверям.

– А ну, стой! Опять ты, оборванец!?

Кажется, Ванька, сволочь такая, уже светился в этом районе.

Чьи-то руки – не такие сильные, как у Прошки, но достаточно цепкие – схватили меня за рубаху. Один из молодых мужчин, судя по простому наряду не дворянин, оказался слишком шустрым. Именно он и пресек кражу. Чтоб ему обосраться…

– В участок его! Ан нет! Розгами выпороть, чтоб неповадно было!

Булочник, красный от гнева, надвигался с другой стороны. Он кричал во весь голос, привлекая внимание даже тех, кто шел по улице.

Паника снова обожгла ледяным холодом. Я дернулся изо всех сил, извернулся ужом, вырывая ткань рубахи. Толкнув одного из державших меня зевак, споткнулся, чуть не упал, но тут же вскочил и бросился бежать со всех ног, не разбирая дороги. Булку при этом держал мертвой хваткой. Убивать будут, я один хрен успею ее съесть.

За спиной слышались крики: «Держи вора!».

Я несся по переулкам, сворачивая наугад, пока легкие не начало жечь огнем, а крики преследователей не стихли вдалеке. Остановился лишь когда понял, что окончательно заблудился в лабиринте незнакомых дворов и проходных арок. Зато погоня, наконец, отстала.

– Вот тебе бабушка и Юрьев день… – Вырвалось у меня вслух.

Да, пословица совсем не подходила к ситуации, но к этой ситуации вообще ни черта не подойдёт.

Тяжело вздохнув, я снова двинулся вперёд, совершенно не понимая, куда иду.

Глава 3

Солнце клонилось к закату, окрашивая небо над крышами Петербурга в багровые тона.

Я вдруг понял, почему у всех классиков, писавших об этом городе, всё время выходили какие-то трагичные истории.

Естественно, студенту захотелось взять топор и пойти к старухе-процентщице. Тут же такая атмосфера, что только подобные мысли в голову и лезут. Ну или это конкретно меня таращило от всей ситуации настолько, что я на полном серьезе подумал: «Эх, был бы у меня топор…»

Дальше начальной идеи мыслительный процесс никуда не шел, поэтому, на кой черт мне топор, ответить затрудняюсь. В какой-то момент даже показалось, что столь нелепые размышления вообще не мои. В голове периодически проскакивали мысли, которые я ощущал, как чужеродные. Они были смутными, размазанными и очень глухими.

Еще, будто назло, становилось прохладно, а у меня из одежды – только старые штаны и старая рубаха. С обувью вообще засада. Ее просто нет.

К счастью, на улице была то ли поздняя весна, то ли раннее лето. Точнее определить не берусь, в этом прекрасном городе, построенном в не менее «прекрасном» месте, сложно изображать из себя синоптика.

К счастью – потому что где-нибудь в середине января бегать босиком по брусчатке было бы, наверное, крайне увлекательно, но скорее всего недолго. Умер бы от обморожения в первые несколько часов.

До кучи, снова начало ныть и болеть тело. Видимо, приступ адреналина прошел и все побои, доставшиеся мне от Прошки, мгновенно дали о себе знать.

Украденная булка была давно съедена. Легче от нее опять же не стало. Наоборот. В голову лезли воспоминания про родной дом и холодильник, в котором остались буженина, запеченная в духовке курица, овощи и приличный кусок торта.

А еще – вискарь. Вот его было особенно жаль. Сейчас бы пару стаканчиков опрокинуть… Хотя, в свете произошедшего, думаю, парой стаканчиков дело не исправить. Тут и бутылки не хватит.

Но самое поганое – я был один. Совершенно один в чужом времени, в чужом теле, без денег, без знакомых, без малейшего представления, что делать дальше.

План с церковью тоже не казался больше адекватным. Наверное, повлияло шоковое состояние, когда я решил, будто храм мне чем-нибудь поможет. Да и потом, как я его теперь найду?

В момент бегства из булочной нёсся так, что за мной гепард хрен угнался бы. В итоге, умчался в неизвестном направлении и не имел ни малейшего понятия, где вообще нахожусь.

Положа руку на сердце, что я там скажу, в церкви? Ну вот если рассуждать здраво. Что?

Здравствуйте, я кажется, сын пономаря, но это не точно. Или брат. Или сват. Или пономарь совершенно не причем, сам не знаю, на кой черт он мне нужен. А еще я из будущего и ничего не помню о жизни воришки, в теле которого оказался? Бред…

Естественно, пока бродил по незнакомым улицам и дворам, стараясь лишний раз никому не попадаться на глаза, неизбежно наступил вечер. Холодный, сырой питерский вечер начала двадцатого века. Особенно во всем этом убивала вторая часть предложения. Я никак не мог выкинуть ее из головы. Имею в виду, про двадцатый век.

Улицы постепенно пустели, лишь редкие фонари тускло освещали булыжную мостовую. Так как ни одного более-менее разумного варианта относительно дальнейших действий в моей голове не имелось, я решил, нужно где-то спрятаться, переждать до утра.

Не зря народная мудрость гласит, что утро вечера мудренее. Народ не дурак, он фигни не скажет.

Другой вопрос, денег на самую дешевую ночлежку у меня нет, знакомых и подавно. Да еще где-то неподалеку кружат Прошка и Никанор Митрофанович со своими весьма сомнительными целями.

Чем больше я думал о купце и его приказчике, тем крепче становилась моя вера в то, что Ванька, настоящий имею в виду, не просто стащил товар из лавки. За такое не убивают. Максимум – морду начистили бы хорошенько да отправили восвояси. Тут же – нет.

Взгляд Никанора Митрофановича, которым он смотрел на меня, а потом на Прошку, однозначно говорил о том, что Ваньку отпускать никто не собирался. А значит, велика вероятность, эти двое вполне могут озадачиться моим поиском. То есть, пока я не решу, куда идти и что делать, лучше особо не светиться.

Соответственно, выход один – ночевать на улице.

Забившись в темную, вонючую подворотню между двумя домами, я съежился на холодных камнях, подтянув колени к груди. Заодно пытался выстроить план дальнейших действий, мало-мальски подходящий ситуации.

Однако все размышления упирались в непробиваемую стену на первом же пункте. Потому как для начала, мне нужно привести себя в человеческий вид. То есть, раздобыть одежду, помыться, причесаться, пожрать, в конце концов. Не ворованный хлеб, который тяжелым комком падает в желудок, а что-то нормальное. Пока я выгляжу как самый настоящий голодранец и побирушка, наладить жизнь будет достаточно сложно.

Вот с этими мыслями я и сидел в подворотне, пытаясь как-то слепить их в кучу. Ветер гулял по узкому проходу, пробирая мое тело до самого нутра. Он нес с собой запах гнили, сырости и тревоги.

В итоге, усталость и пережитые события взяли верх. Я провалился в тяжелую, беспокойную дрему, но ненадолго. Меня разбудил свет фонаря, ударивший прямо в глаза, и чей-то грубый голос:

– А ну, вставай! Чего разлегся? Ты погляди-ка, совсем страх потеряли…

Я с трудом разлепил тяжелые веки, поднял голову и посмотрел вверх.

Надо мной возвышалась грузная фигура в полицейской форме. Судя по всему, это был городовой.

Взрослый мужчина лет сорока пяти, крепко сбитый, с внушительными густыми усами, делавшими его отдаленно похожим на покойного императора Александра Третьего. Лицо под фуражкой было обветренным, красным, а взгляд тяжелых глаз – суровым и непроницаемым.

Ясно… Бывший вояка. Сто процентов. От него этим военным духом и твердолобостью разило за километр. А значит, договориться не получится, даже если очень постараться.

Я мог бы, конечно, рыдать, причитать и рассказывать про несчастную жизнь. С этой точки зрения возраст моего нового тела крайне удобен. Ноющий взрослый мужик – рискует отхватить по роже. Ноющий паренек – чисто теоретически, может вызвать желание помочь.

Но конкретно этому господину точно будет искренне плевать и на рассказы, и на рыдания. Такие упрямые солдафоны все делают по уставу.

– Кто таков? Почему здесь?

Я молчал, не зная, что ответить. Имя «Ванька» вряд ли его удовлетворит, а других вариантов у меня не было и быть не могло. Правду говорить точно не собираюсь. Упекут в какой-нибудь сумасшедший дом для нищих. А это – хреновое сочетание – психи и бедность.

К тому же, я хоть убей, не мог вспомнить, в начале века вообще были какие-нибудь документы у граждан, или как в советском мультике, лапы и хвост – вот мое удостоверение личности. Хватит ли городовому просто моего слова?

Дело в том, что специализация у меня – Отечественная История Нового и Новейшего времени, а значит, все, что было после революции, знаю хорошо. Но это сейчас вообще ничего не решает, потому как нахожусь я в Российской Империи, а это точно ДО революции.

Слава Богу, хоть не во времена Ивана Васильевича закинуло. Там вообще мне был бы трындец.

– Молчишь? Выходит, бродяга… Или воришка? – Городовой бесцеремонно схватил меня за шиворот и рывком поднял на ноги. От него отвратительно несло луком и махоркой. – Пойдем-ка в участок, там разберутся. Тем более, я тебя тут впервые вижу. Своих всех наперечет знаю. И они меня, само собой. Вот так запросто у доходных домов купца Лыкова никто себе ночлежку не устроит. Шевелись!

Сопротивляться было бесполезно, учитывая, что в весовой категории я городовому явно проигрываю. А бежать, если честно, просто не имелось сил. Набегался, спасибо.

Да и потом, где-то в глубине сознания мелькнула мыслишка: в участке, наверное, тепло. Там, наверное, можно будет поспать. В конце-концов, меня же не на месте преступления поймали. Просто городовой решил со своей территории убрать левого босяка.

Он грубо подтолкнул меня в спину, и я, спотыкаясь на неровной брусчатке, побрел по темной, почти безлюдной улице.

Городовой шел сзади, его тяжелые сапоги гулко стучали по камням, время от времени он подталкивал меня между лопаток своей увесистой рукой. Мы прошли пару кварталов, свернули в переулок, где тускло светился одинокий фонарь над дверью с казенной табличкой. Это и был полицейский участок.

Холодный, неуютный свет единственной лампочки под потолком едва разгонял мрак в помещении. Пахло сыростью, дешевым табаком, карболкой и чем-то кислым – то ли немытыми телами, то ли отчаянием задержанных.

Стоило мне подумать о запахах, гуляющих по полицейскому участку, как в голове сразу возник закономерный вопрос: что такое, блин, «карболка» и откуда я вообще знаю это слово? Мысленно покрутил его, пытаясь понять, почему именно оно мелькнуло в голове. Не понял. Похоже, снова какие-то посторонние воспоминания.

А вообще, любопытно, конечно. Почему меня буквально клинит на запахах? В прошлой жизни не обращал на них столько внимания. Правда, в прошлой жизни не приходилось шляться по ментовкам и ночевать на улице, да и в чужие тела я тоже, как бы, не прыгал прежде.

У высокой деревянной конторки стоял хмурый усатый мужик, чисто предположительно, унтер-офицер, которому мой конвоир что-то коротко доложил. Я не вслушивался, если честно. Крутил головой, с интересом рассматривая обстановку.

Интерес, само собой, имел в своей основе исключительно любопытство. В конце концов, не каждый день попадаешь в прошлое.

Рядом с конторкой топтался еще один человек – сухопарый мужчина в приличном, хоть и потертом пальто, с бегающими глазками, нервно теребящий в руках котелок.

– О-о-о-о-о… Господин Горецкий. А вас какими ветрами занесло? – Удивился городовой, заметив мужика. – Давно ли скупщики краденого имущества изволили сами, своими ножками в полицейский участок являться?

– Господин унтер-офицер, попрошу! Что за инсинуации?! Горецкий – законопослушный гражданин.

Мужик с котелком возмущённо вскинул голову и попытался изобразить оскорблённую невинность, отчего-то рассуждая о себе самом в третьем лице.

Вышло у него это, прямо скажем, очень хреново. Имею в виду, невинность. С первого взгляда было видно, что на Горецком клейма негде ставить. Это, наверное, профессиональное у меня – чувствовать аферистов на расстоянии. Как говорится, рыбак рыбака…

Заметив недовольный взгляд городового, который не оценил его гневных фраз, Горецкий тут же сбавил тон и подавшись вперед, громким шёпотом заявил:

– Пришёл в поисках справедливости. Вы же знаете, Петр Алексеевич, у меня ломбард. Скромный такой, небольшой. Так вот, представьте себе, повадилась какая-то дрянь таскать вещички под носом у вашего покорного слуги. А это, знаете, ни в какие ворота не лезет. До позднего вечера весь в делах был, а потом смотрю – бусы опять пропали! Вот и пришел, на ночь глядя.

– Согласен. – С серьёзным видом кивнул городовой, или Петр Алексеевич, как его назвал скупщик. – Невиданное дело. Одно ворьё у другого ворья наворованное крадёт. Черт знает что!

– Вот вы все издеваетесь… – Горецкий смешно сморщил лицо, будто собирался заплакать. – Всё ведь нажито непосильным трудом.

– Куртка кожаная, две штуки… – Машинально выдал я себе под нос.

Не удержался, честное слово. Владелец ломбарда с его нытьем до ужаса напомнил мне сцену из старого фильма.

Говорил я тихо, очень тихо. Совершенно не рассчитывал, что мое высказывание вообще кто-нибудь услышит. Однако невинная фраза, а вернее звук голоса, привлек внимание всех присутствующих.

В помещении повисла пауза.

Со стороны мужика, стоявшего за конторкой, она была вопросительной. Мол, это что за клоун и откуда он взялся? Со стороны городового, приведшего меня в участок – этот кусок дерьма еще и разговаривает?

Но самой впечатляющей выглядела пауза, которую выдерживал Горецкий. Впрочем, как и его изменившееся лицо.

Стоило владельцу ломбарда увидеть мою физиономию, он словно воздухом подавился. Из него даже звук такой вылетел, будто кто-то невидимый наступил ногой на резиновую игрушку.

Затем во взгляде Горецкого мелькнул страх. Причина этого страха была мне непонятна. Я – оборвыш с улицы, не старше семнадцати лет. Что могло в моей роже, напоминавшей сейчас кусок отбитого мяса, напугать человека, который скупает краденое? Вряд ли у господина Горецкого настолько тонкая душевная организация, чтоб он впечатлился моим помятым лицом без весомого повода.

– Простите, господа офицеры… то есть унтер… да… извиняйте… – Произнес вдруг Горецкий растерянным тоном. – Вот ведь дурень я старый… Вспомнил. Сам переложил те бусы… И тот кулон тоже. Запамятовал просто…

Он бросил на меня еще один мимолетный, испуганный взгляд. Затем недовольно поджал губы и тихонечко, вдоль стены, начал передвигаться в сторону выхода. Как только дверь оказалась в шаговой доступности, Горецкий очень поспешно рванул на улицу, плотнее запахивая на ходу пальто.

– Я не понял… – Протянул Петр Алексеевич, задумчиво уставившись сбежавшему Горецкому вслед. – А что это такое было? А? Лядов, скажи, что это?

– Да леший его знает, Петр Алексеевич. – Пожал плечами унтер-офицер, стоявший за конторкой. – Баба с возу, кобыле легче.

– Есть такое дело. Вот, прийми-ка лучше оборванца. На улице подобрал. Сидел возле доходного дома купца Лыкова. Видать, замышлял что-то. Ненашенский па́ря. Определи его за решетку. Пусть побудет до утра, а там разберемся.

Городовой, сдавший меня дежурному, козырнул и вышел обратно на улицу.

Унтер-офицер бросил в мою сторону быстрый, безразличный взгляд.

– Сядь там, – буркнул он, указывая на жесткую деревянную лавку у обшарпанной стены. – Имя? Фамилия? Чем промышляешь?

Я молчал, лихорадочно соображая, что ответить. Башка гудела от недосыпа, от голодухи и от сосредоточенной работы. Мысли суматошно метались, как взбесившиеся блохи по уличной собаке.

И вот именно в эту секунду, когда я пытался в пустой голове, раскалывающейся от боли, найти верный ответ, меня осенило. Прозрение случилось быстрое и очень яркое.

Вот я идиот! Туплю черт его знает сколько времени. А выход на самом деле лежит у меня под носом.

Историк! Я же, блин, историк! Я знаю, что будет дальше! Война, революция, гибель империи, гражданская война… Знаю даты, имена, события! По сути, мое положение сейчас максимально выигрышное. Чего я разнылся-то?

Не думал, что когда-нибудь это скажу, даже мысленно, но спасибо папе за то, что он силком впихнул меня в универ.

Я нахожусь в охренительно удачной позиции. Это то же самое, как если дать человеку информацию о всех счастливых билетах «Лото», которые победят в розыгрышах ближайших десятилетий!

Мысль была безумная, но я вдруг понял – это мой единственный шанс.

Во-первых, если я здесь, если это не сон, может… может, смогу что-то изменить? В истории изменить. Мне ведь известны все пароли и явки! Ну… Образно говоря.

Я могу предотвратить Первую мировую, революцию. Обе. А если не получится глобально… то хотя бы обрету возможность устроить свою жизнь. Господи, да кого я обманываю! Плевать мне на революции, своя судьба интересует гораздо больше.

Распутин… Друг императорской семьи. Вот он, ключик от квартиры, где деньги лежат! Человек, в руках которого сейчас имеется некоторая власть. Может, встреча наша была неслучайной?

Если верить в перемещение из 2025 года в прошлое, чего бы не поверить в судьбоносность появления Григория? А что, если он – зацепка ко всему. К царской семье, к влиянию, к… выживанию. И к богатству. Да, чего уж там, скромничать? Естественно, богатство волнует меня больше, чем все остальное.

Я поднял голову и посмотрел на унтер-офицера.

– Простите, ваше благородие…

Мой голос прозвучал сипло и неуверенно. Специально постарался придать ему жалобные, несчастные нотки. И не таких разводили. Знаем, как людьми манипулировать. Поначалу меня просто сама ситуация добила. Вот и потерялся. Но теперь, выкручусь, потому что могу.

– Заплутал я, голова не варит… Скажите, какой сегодня день? Число, год?

Унтер-офицер удивленно поднял брови.

– Год? Да ты что, болен никак? Тысяча девятьсот тринадцатый на дворе. Май. Пятнадцатое число нынче. А теперь имя говори, бродяга!

15 мая 1913 года. Отлично! До Первой мировой около года. До Февральской революции – чуть больше трех лет. А насчет октябрьской – вообще большой вопрос, будет ли она, благодаря моим усилиям. И Гришка! Гришку надо от гибели уберечь. Его руками я много чего сделать могу. Обычного оборванца никто слушать не станет, а вот Распутина… Но главное – у меня есть время. И есть знание.

План созрел мгновенно. Безумный, дерзкий, но единственно возможный.

– Ванькой кличут, – сказал я уже увереннее. При этом старался придерживаться манеры, в которой говорили Петр Алексеевич и Горецкий, дабы не ляпнуть какое-нибудь современное словечко. – И не бродяги мы вовсе. Господин полицейский, мне нужно срочно к Григорию Ефимычу. К Распутину. Знаете такого? Не можете не знать. У меня для него важное известие. Из самой Тобольской губернии добирался. Да вот какая беда. Злые люди напали. Избили. Все отобрали.

Унтер-офицер расхохотался.

– К Распутину? Тебе, оборванцу? Ты что, ума лишился? Или белены объелся? Да кто тебя к нему пустит? Сиди тихо, а утром в работный дом отправят, если ничего не натворил. Ну а ежли натворил, то в Сибири люди тоже живут.

– Вы не понимаете! – Я вскочил с лавки, стараясь выглядеть как можно убедительнее. – Дело срочное! Григорий Ефимыч вас за помощь точно отблагодарит. Но вот, если я не явлюсь, а он узнает… Сами понимаете, господин унтер-офицер, он точно узнает… Будут тогда Григорий Ефимыч страсть как недовольны. Очень. А вы же знаете, как к нему прислушиваются… там, наверху. – Я многозначительно поднял глаза к потолку. – Его гнев… он ведь и на вас пасть может. Не думаете же вы, что Григорий Ефимыч будет рад узнать, будто господа полицейские задерживают людей, что ему важные вести несут.

Лицо унтер-офицера изменилось. Смех пропал, зато появилась растерянность и сомнения.

Распутин – это тебе не просто так. По идее, если сейчас 1913 год, его имя в Петербурге имеет вес. Григория боятся ненавидят, но считаются с его влиянием. По крайней мере, я на это очень надеялся.

Судя по озабоченному лицу унтер-офицера, моя надежда не была безосновательной. Угроза, пусть и высказанная оборванным мальчишкой, казалась ему вполне правдоподобной. Он хмурился, перебирал губами, словно беззвучно шептал что-то себе под нос, и очевидно очень напряжённо думал. Кроме вероятности заполучить кучу проблем, унтер-офицер, похоже, еще прикидывал, а какую выгоду можно извлечь из ситуации.

– К Распутину, говоришь? – пробормотал он, нервно теребя ус. – И что ж за дело у тебя к нему такое спешное?

– Личное. Очень личное. Естественно, для Григория Ефимыча. Ох, уж он как будет рад, когда узнает. Точно отблагодарит человека, который помог мне справиться со временными трудностями и принести благую весть. – туманно ответил я, понимая, чем меньше конкретики, тем лучше. – Так вы меня отведете? Или мне потом Григорию Ефимовичу передать, что господин унтер-офицер Лядов отказался исполнить его волю?

Фамилию я, конечно же, специально упомянул. Для весомости своих угроз.

Полицейский скрипнул зубами. Видно было, что он разрывается между служебным долгом и страхом перед влиянием Распутина. А еще было видно, что ума он недалёкого. И в этом – мое счастье.

Ему не пришло в голову, к примеру, поинтересоваться, какого черта я, вместо того, чтоб сразу идти домой к Распутину, улегся на улице, в подворотне. Да и вообще, рассказ о путешествии из Тобольска в Петербург имел неимоверное количество белых пятен. Он весь был одним белым пятном. Спроси меня этот Лядов, а как я добирался, на каком поезде, по какой дороге – и все. Легенда рассыпалась бы как карточный домик. Ни на один вопрос я бы не смог ответить.

Наконец, полицейский решился.

– Ладно… Черт с тобой! Пойдем. Но если ты соврал, пеняй на себя! Хуже будет! Пошли, говорю!

Он схватил меня за руку, уже не так грубо, как до этого, и потащил к выходу.

– Сидоров! – крикнул унтер-офицер кому-то в участке. – Я отлучусь ненадолго. Отведу тут одного… по особому поручению.

Ответа не последовало. Либо неведомый Сидоров спал и ни черта не слышал, либо господин Лядов ведёт беседы с выдуманными людьми, что в принципе меня бы не удивило. Слишком легко он повелся на мою аферу. Может, и правда дурачок?

Мы вышли на ночную улицу. Унтер-офицер нервно озирался по сторонам, словно боялся, что из темноты вынырнет какой-нибудь случайный свидетель. А свидетели ему сейчас не нужны. Он явно вознамерился доставить меня к другу императорской семьи и получить за это вознаграждение.

– И где живет твой… Распутин? – Спросил Лядов с таким выражением лица, словно сейчас будет проверять меня на детекторе лжи. Говорю же, или дурак, или наивен до безобразия.

– Английский проспект, дом три, в доме господина генерал-майора Веретенникова. – уверенно ответил я, а затем, чтоб моя столь четкая осведомлённость не выглядела совсем уж странно, скромно потупился и добавил. – Мне было велено выучить и улицу, и дом на зубок.

Адрес помнил еще со времен учебы. Понятия не имею, почему он так основательно запечатлелся в моей памяти. Или может она, память, решила именно сейчас вытащить из своих закромов необходимую информацию. Не знаю.

– Ну, да. Верно… – Задумчиво протянул Лядов. Он реально таким простым вопросом проверял не вру ли я. – Идём. Да смотри у меня…

Мы двинулись по темным, пустынным улицам ночного Петербурга. Я едва сдерживал ликование. Первый шаг сделан! Меня ведут к Распутину!

Теперь главное – убедить «старца» в моих необычных способностях. А именно таким образом я и собирался напроситься ему в помощники. Явить, так сказать, чудо.

Глава 4

Путь от полицейского участка до Английского проспекта показался мне вечностью. Каждый шаг отдавался ноющей болью в избитом теле, а противная питерская сырость легко пробиралась сквозь одежду, что лишь усугублял ощущение бесконечности дороги.

Фонари, тускло мерцающие во мгле, бросали на мостовую длинные, дрожащие тени, придавая ситуации налет трагичности и мистичности. Прямо готовая сцена для фильма про Гришку. Особенно, если учесть, каким злодеем его частенько выставляли.

Меня вся эта атмосферность не угнетала, а наоборот, отчего-то веселила. Тем более, что внутри своего нового, крайне измотанного тела, я впервые за последние несколько часов почувствовал подъём и эйфорию.

Хотелось бежать вперед на всех парах, едва ли не в припрыжку, но чертов Лядов плёлся еле-еле, словно нарочно растягивая этот путь. По крайней мере, мне так казалось. На самом деле, думаю, это реально было чисто мое ощущение.

Унтер-офицер топал широким шагом, крепко держа меня за локоть, будто боялся, что я рассыплюсь в прах при первом же порыве ветра. Или банально сбегу, что более вероятно.

Его пальцы, грубые и мозолистые, впивались в мою кожу, оставляя синяки даже сквозь рукав.

Задолбали, если честно. Один бьет, второй – хватает, третий лапищей своей жмет, будто тело у меня казенное.

При этом Лядов продолжал бросать по сторонам настороженные взгляды и нервно оглядываться, словно ожидал, что из каждой подворотни может выскочить какой-нибудь особо опасный недоброжелатель.

Подозреваю, решив отвести голодранца к Распутину, Лядов нарушил какие-то правила, а потому заметно волновался из-за риска спалиться на ровном месте.

Ну или второй вариант. Он тупо боялся, что ему «на хвост» упадёт кто-нибудь типа городового Петра Алексеевича, и тогда придётся делиться предполагаемой благодарностью.

Я знаю людей неплохо. Работа научила определять интуитивно их мысли, намерения и, чего уж греха таить, тёмные стороны.

Вот Лядов конкретно сейчас уже был настроен получить куш. Его маленькие, жадные глазки бегали, словно суетливые мыши в амбаре, а губы подергивались в едва заметной ухмылке.

Причем, могу дать руку на отсечение, рассчитывал он на вполне себе ощутимую, материальную благодарность, а не на простое человеческое «спасибо». Более того, судя по налету мечтательности, нет-нет да появляющемуся во взгляде Лядова, как и на его физиономии, он уже мысленно тратил полученные денежки на девок и выпивку.

Откуда я взял, что унтер-офицер мечтал конкретно об этих вещах? Да у него на роже все было написано. Люди, подобные Лядову, не умеют скрывать, что думают. Поэтому, наверное, он не смотря на приличный возраст, а на вид ему не меньше сорока, все еще стоит за конторкой полицейского участка. Ни ума, ни фантазии у Лядова не имеется. К моему, конечно же, счастью. Будь на его месте городовой Петр Алексеевич, есть ощущение, вместо путешествия к дому Григория сидел бы я за решёткой в компании ворья и жулья.

В отличие от Лядова, занятого фантазиями и мечтами, мои мысли имели более практичную направленность. Всю дорогу я гонял по кругу воспоминания, которые имелись у меня о Распутине. Слава Богу, было их немало.

Фигура это неоднозначная, по мнению историков – своеобразная. Вот только фишка в том, что относительно личности Гришки мнения как раз расходились.

Кто-то вешал на него ярлык афериста, кто-то чуть ли не возводил в ранг чудотворца. По большому счету – плевать. Главное – убедить Распутина, что я ему нужен. А уж под моим чутким контролем и руководством мы с ним таких дел натворим, что дух захватывает при одной только мысли об открывающихся перспективах.

Наконец, Лядов сбавил шаг и остановился.

Дом, возле которого мы оказались, выглядел обычным. Обычным среди остальных петербургских домов, естественно. Высокие, узкие окна, потемневший от времени фасад, скрипучая деревянная дверь, выкрашенная в коричневый цвет. На первый взгляд место, где жил Распутин, было абсолютно ничем не примечательно.

Странно, при его возможностях можно было обустроиться в небольшом особнячке. Все-таки ближайший друг Александры Фёдоровны. Спаситель цесаревича. Нет, однозначно с Гришкой надо будет поработать. Наставить его на путь истинный.

Мы поднялись по довольно чистой, но гулкой лестнице на второй этаж. Каждый шаг отдавался эхом в пустых пролётах, будто дом прислушивался к нашему приближению. Лядов шёл прямо за мной и громко сопел мне в спину.

Уже перед дверью он отодвинул меня в сторону, поднял руку, завис на секунду, а потом неуверенно постучал в массивную дубовую створку.

Дверь почти сразу открыла худая, высохшая женщина в черном платке, похожая на прислугу, но только глубоко верующую. Её лицо, темное и морщинистое, напоминало запеченное в духовке яблоко, а глаза, маленькие и колючие, сверлили нас с осуждением, будто тетка наверняка знала, что мы с Лядовым по утрам принимаем ванные из крови девственниц.

По общему впечатлению тётка напоминала монашку, которая решила подзаработать мытьём полов.

Увидев полицейского и меня, оборванца, она нахмурилась. Трепета от появления представителя правоохранительных органов на её лице не наблюдалось, а вот недовольство читалось отчётливо.

Лядов шагнул вперёд, наклонился и, понизив голос, что-то быстро ей сказал, упомянув имя «старца». Женщина около минуты пялилась на него, затем молча отошла в сторону, пропуская нас внутрь.

Мы переступили порог, сначала Лядов, затем я, и оказались в прихожей. Воздух был густым, застоявшимся. Пахло ладаном, сушёными травами, чем-то кислым, как квашеная капуста, и едва уловимо – дорогими духами, словно недавно по комнатам прошлась благородная дама, оставив в них свой невидимый след.

Уверен, у Григория сегодня была гостья из дворянок. Или гостьи. Очень вряд ли тётка в платке пользуется парфюмом, ей этот запах принадлежать не может. У неё такая постная, недовольная рожа, что её быстрее можно заподозрить в массовом убийстве грешников, чем в любви к духам.

Я снова с удивлением отметил, как сильно реагирую на запахи. Более того, похоже, могу определить составляющие компоненты ароматов.

Вот сейчас, как я понял, что в доме недавно ели квашенную капусту? Ну ладно парфюм. Его можно объяснить. А капусту – нет. Я её в жизни никогда не пробовал, потому что в моей профессорской семейке пренебрежительно относились к «плебейской» кухне. Мы же – интеллигенты в хрен его знает, каком поколении. Были. Вернее, я был.

Квартира, хоть и занимала, судя по тому, что смог оценить беглым взглядом, не менее четырех комнат, выглядела она на удивление скромно, даже аскетично.

Никакой пошлой позолоты, никаких атрибутов барской жизни или роскоши, которую можно было бы ожидать от человека с влиянием подобного уровня. Скажи мне кто-нибудь, что здесь живёт Григорий Распутин, в жизни не проверил бы.

Я, конечно, знал, что по воспоминаниям современников Гришка придерживался аскетизма в быту, но, честно говоря, не особо в это верил.

По моему прежнему мнению, у него скорее всего были комнаты для посетителей, в которых он нарочито все обустроил бедненько, на показуху так сказать. А на самом деле, за этой ширмой простоты и скромности, прятались роскошные апартаменты. Допускались туда, естественно не все. Так я думал раньше.

Но, как теперь выяснилось, Григорий и правда жил в очень скромных условиях. Ясное дело, золотые унитазы и серебряные столовые приборы, инкрустированные каменьями, это не про Распутина, однако настолько аскетичная обстановка – тоже перебор.

Простая, немного грубоватая деревянная мебель, иконы в углу под рушниками, на стенах – несколько фотографий в простых рамках, в том числе снимок царской семьи. Естественно, на самом видном месте.

На столе в одной из комнат, куда вела открытая дверь, стоял самовар, лежали какие-то бумаги, письма. Все вокруг выглядело небогато, но вполне по жилому. Правда, повторюсь, слишком просто для того, чьё слово по нынешним временам стоит дороже золота.

А ещё квартира создавала впечатление немного захламлённой, будто здесь часто бывают посторонние люди, и после толпы посетителей прислуга не успевает убираться. Ну или Гришке вообще плевать, что и кто подумает о его жилье. Это, кстати, тоже вполне рабочая версия.

Из глубины квартиры, шаркая домашними туфлями по полу, вышел Григорий. Он, наверное, услышал возню в прихожей и решил проверить лично, кого принесло на ночь глядя, потому что тётка с недовольным лицом его не звала. Распутин явился сам.

Он был одет в простую тёмную рубаху навыпуск, подпоясанную верёвкой, и широкие штаны.

«Старец» выглядел вполне себе по-домашнему, можно даже сказать мило и уютно, но вот его взгляд… Он остался прежним – пронзительным, тяжёлым, изучающим. Ни одна фотография, попадавшаяся мне в прошлом, не передавала особенности этого взгляда.

Распутин, как только появился в комнате, выполняющей роль гостиной, сразу уставился на меня. В сторону Лядова он глянул очень быстро, бегло. Видимо, полицейские не являлись для него предметом интереса. А вот мою физиономию Григорий изучал внимательно. Через минуту в его глазах мелькнуло узнавание, а потом – лёгкое недоумение.

– Ты? – искренне удивился Распутин. – Пошто явился? Ежли с благодарностью, так пустое. Не стоило оно того. Да ещё служивого притащил. Зачем он тут?

Мне кажется, во всей ситуации Лядова больше всего поразили две вещи. Первая – что Распутин заговорил не с ним, а со мной. Вторая – что по мнению «старца» это я притащил полицейского, а не он меня.

Унтер-офицер вытянулся, козырнул и решил срочно брать инициативу в свои руки.

– Ваше… э-э… господин Распутин! Прошу прощения за беспокойство в столь поздний час. Вот, задержали сего молодца за бродяжничество, а он утверждает, что к вам по срочному делу торопился. Мол, ограбили его, все отняли, избили. Говорит, вы его ждёте по важному делу, будет недовольство, если не явится… Я уж и не знал, что думать… Решил сам, лично препроводить.

Распутин перевёл взгляд на полицейского, поморщился, будто его крайне раздражал голос Лядова, а затем снова уставился на меня. Во взгляде Григория уже не было ни ожидания, ни недовольства – скорее, усталое любопытство.

– Жду? – он хмыкнул. – Делов-то у меня и без того хватает.

Лядов сразу всё понял. Его лицо вытянулось, покраснело от злости и смущения, а потом пошло белыми пятнами. Конечно, по реакции Григория он сообразил, что оборванец, то бишь я, его надул, сыграв на страхе перед именем Распутина.

– Ах ты, шваль! – зашипел Лядов на меня, едва не брызгая через губу ядовитой слюной. – Сбрехал, сволочь такая! Ну, погоди, я тебе!

– Не торопись, служивый, – неожиданно остановил его Распутин, поднимая руку.

Он продолжал смотреть только на меня, но теперь во взгляде сквозило что-то новое – не то интерес, не то подозрение.

– Дай-ка мне словечком с отроком перекинуться. Оставь его. Можешь за дверью подождать.

Унтер-офицер растерянно моргнул, но спорить не посмел. Козырнув, он почти бегом ретировался из комнаты, бормоча что-то себе под нос. Я отчетливо расслышал пару словечек, заканчивающихся на «ять» и по-моему конкретно в данном случае дело было вовсе не в старорусском языке.

Мы остались одни, я и Григорий. Он замер напротив меня, сложив руки на груди. Ожидал, что последует дальше.

Атмосфера стала напряжённой. Сейчас или никогда, решил я и приступил к операции: «Разведи того, кто сам разводит половину Петербурга».

– Григорий Ефимович, – заговорил быстро, не давая ему времени опомниться, передумать и выставить меня за дверь. Бить нужно сразу, наверняка. – Сказать вам хочу очень важное. Оно касается вас. Вашего прошлого и вашего будущего.

Распутин чуть прищурился. Мне кажется, он совершенно не принимал всерьёз все происходящее, но ему реально было любопытно.

– Ну-ка, ну-ка… И что же ты такое знаешь? – Усмехнулся он в бороду.

– Я знаю, что вы родились в селе Покровском Тобольской губернии. Знаю, что при рождении вас нарекли Григорием Ефимовичем Новых, а Распутиным вас прозвали позже. Знаю про вашего брата Дмитрия и сестру Марию, умерших во младенчестве, и про то, как вы сами в детстве чуть не утонули. Знаю про ваше паломничество в Верхотурский монастырь после обвинения в конокрадстве, которое изменило вашу жизнь.

Вот конкретно в этом месте я сильно рисковал. Вопрос: был ли Гришка конокрадом или не был, так и остался без однозначного ответа.

Одни авторы утверждали, что якобы был. Вторые ссылались на то, что Распутин в роли конокрада до Петербурга точно не дожил бы. Конокрадов ловили часто, били жестко. В основном, до смерти.

Кроме того, якобы сам Григорий в силу отвращения к физическому труду, заморачиваться с кражей коней не стал бы. И все же я рискнул.

Дело в том, что именно этот факт, если он правдив, станет одним из весомых доказательств моего «дара», потому что Гришка его явно скрывает. А я отчего-то был уверен, был в его жизни этот период, точно был.

Стоит вспомнить тот момент в конюшне Никанора Митрофановича. Распутин буквально сканировал ее профессиональным взглядом человека, чисто машинально прикидывающего, чего бы скомуниздить. Подобные замашки, они остаются в крови на всю жизнь.

К тому же, после слов про конокрадство Распутин меня не остановил и ничего против не сказал. Выходит, есть что-то в этой версии. Видать, и правда промышлял.

– Знаю, как вы пришли в Петербург в около десяти лет назад с рекомендательным письмом от епископа Саратовского Гермогена к инспектору духовной академии архимандриту Феофану…

Я говорил быстро, выпаливая факты, многие из которых действительно не были широко известны публике или считались слухами. По крайней мере, пока.

Я видел, как меняется лицо Распутина. Усталость и снисходительность исчезли без следа. Его глаза впились в меня, в них читалось изумление, недоверие и растущая настороженность.

Черт… Не переборщить бы. А то он, чего доброго, с перепугу примет меня за какого-нибудь агента «охранки», пытающегося втереться в доверие, долбанет по башке. Вот тогда будут и власть, и деньги, и дружба с Императором. На том свете, в видениях.

Распутин подошёл ближе, замер, глядя на меня сверху вниз. На самом деле он не был очень уж крепким, вопреки распространённому образу, который успешно юзали киношники.

Да, рост у него приличный, выше среднего, а вот комплекция… Как-то худоват, мне кажется… Однако в силу того, что я сейчас не особо взрослый, росточку во мне метр семьдесят, вряд ли больше, при близком расстоянии между нами мне приходилось немного поднимать голову вверх.

– Откуда… – его голос звучал тихо, но от этого казался более весомым. – Откуда ты всё это знаешь? Кто тебе рассказал?

Я прекрасно понял по Гришкиному лицу, что мои слова о его прошлом попали в цель, но этого было мало. Нужен контрольный выстрел.

– Кто мне рассказал? – Я помолчал, делая вид, будто собираюсь с духом, затем посмотрел прямо в его прищуренные глаза. – Никто, Григорий Ефимович. Мне это… является. Во сне чаще, но иной раз так и наяву. Просто льются слова в уши, сами собою. Будто кто-то истории читает. Я смысла некоторых фраз и не понимаю даже. Умные слова. Не по моему чину.

Распутин недоверчиво хмыкнул, однако вслух ничего не сказал. Он стоял молча, ожидая продолжения.

– Я знаю не только о вашем прошлом в Покровском или о пути сюда, – говорил я, понизив голос до доверительного шёпота. – Я знаю, что ваши дочери, Матрёна и Варвара, сейчас не здесь, в Петербурге, а гостят на юге, у княгини Милицы Николаевны… И знаю, что совсем недавно, может, пару недель назад, вы снова молились денно и нощно, когда у Наследника Цесаревича Алексея Николаевича опять пошла кровь… Сильно пошла, так, что лейб-медики Фёдоров и Боткин уже руками разводили. А вы молились, и кровь остановилась. Об этом ведь почти никто не знает, кроме Государыни и самых близких, верно? Откуда бы мне, бродяжке с улицы, такое знать?

Вот теперь я увидел не просто удивление или подозрение. В глазах Распутина мелькнул настоящий шок, смешанный с суеверным трепетом. Ну… Прибить не должен, а вот сам он… Как бы удар не хватил «старца» от переизбытка эмоций.

Информация о дочерях была относительно частной, но не секретной. Зато подробности недавнего кровотечения у цесаревича и роли Григория в его остановке – это сведения, предназначенные для самого ближнего круга императрицы. Такое не просочилось бы на улицы.

Вопрос: как я попал в точку? Всё очень просто. Всего лишь сделал ставку на том, что подобные кризисы у цесаревича случались регулярно, и не прогадал.

Если верить воспоминаниям некоторых современников, это происходило с пугающей периодичностью. Поэтому сомневаться не приходилось – недавно такая ситуация по-любому была. Я же не уточнял временные рамки упомянутого «недавно». Может, месяц назад, а может, неделю. По большому счёту, я действовал наугад, но все вышло «в ёлочку».

Распутин медленно отступил на шаг, перекрестился широким, размашистым жестом. Его взгляд ощупывал меня с ног до головы, словно пытался заглянуть внутрь, понять, что я за существо.

Эх, Григорий Ефимыч, знал бы ты правду, просто охренел бы. Ну а теперь давай, родимый, не подведи.

– Видения, говоришь… – пророкотал он задумчиво, поглаживая бороду. – Сны вещие… И что же ты ещё видишь?

– Многое вижу, Григорий Ефимович, – ответил я, стараясь казаться смиренным и немного напуганным своим «даром». – Вижу людей… события разные… Туманно часто, как в дымке, но иногда ясно. Я увидел вас. Увидел, что вы – человек Божий, хоть и говорят про вас всякое… Увидел, что вы нужны семье Императора нашего, цесаревичу и всей России-матушке… И что я… я должен быть рядом. Помогать вам, чем смогу.

Я шагнул вперёд и, сделав вид, будто повинуюсь внезапному порыву (хотя, конечно же, это был чистый расчёт), бухнулся перед ним на колени, прямо на потертый ковер.

Чуть не взвыл от боли, честное слово. Во-первых, пол был словно каменный, во-вторых, моментально отозвались все побои, нанесённые Прошкой.

Как только в этой новой жизни поднимусь по карьерной лестнице, когда буду уверен в собственной безопасности, непременно разыщу приказчика и верну ему должок. Так верну, чтоб он пару недель не то, чтоб сидеть не мог, но и лежал бы с трудом. Сволочь…

– Вы Божий человек, Григорий Ефимович! Не гоните меня! Я сирота, мне идти некуда… В полиции сказали – в работный дом или на этап. А я вам пригодиться могу! Я буду вам служить верой и правдой. Дрова колоть, воду носить, за лошадьми ходить, если есть… Сапоги ваши чистить буду! А когда видения придут – расскажу всё как на духу. Может, пригодится моё предсказание. Возьмите меня в услужение, Христа ради! Не дайте пропасть! Я ить когда вас у Никанора Митрофановича увидал, сразу понял, знак это. Свыше послали. Не надо мне свой «дар» прятать. Надо рядом с вами быть.

Про сапоги, дрова и лошадей я, конечно, нагло и беспардонно врал. Этого ещё не хватало. Однако расчёт был на то, что сейчас, конкретно в данную минуту, Григорий должен увидеть напуганного парнишку, готового на всё ради возможности прислуживать «старцу».

В конце концов, если Распутин не дурак, а что-то мне подсказывает, башка у него варит нормально, не смотря на отсутствие университетов, то свою личную выгоду он должен в нашем знакомстве увидеть сразу.

Я склонил голову, ожидая его решения. В комнате повисла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь бормотанием тётки в платке, которая шарилась по соседним комнатам, да моим собственным колотящимся сердцем.

Без ложной скромности, я рискнул всем. Теперь слово было за «старцем». Отправит он меня обратно в полицию или увидит в странном мальчишке, знающем слишком много и говорящем о вещих снах, знак судьбы и полезный инструмент?

– Воровал? – спросил он вдруг строго, будто речь сейчас шла не о судьбе Империи, на что я весьма непрозрачно намекнул, а о каких-то бытовых вещах.

– Воровал. – Пришлось согласиться.

Григорий видел меня у Никанора Митрофановича, слышал Прошкин рассказ. Да и по моей разбитой роже вполне было понятно – это я не случайно на ровном месте споткнулся.

Может, таким образом, Григорий хотел проверить, вру ли я? Начал бы утаивать воровское прошлое – точно брехун. Хотя, с другой стороны, все те вещи, которые я ему сказал, придумать невозможно.

– Больше не воруй. – Бросил он коротко и вышел из комнаты, оставив меня в состоянии недоумения.

Это как понимать? Я принят на службу?

В прихожей послышался бубнеж. Говорили двое и голоса были мужские. Судя по всему, один принадлежал Распутину, второй – Лядову.

Диалог у них вышел недолгий. Буквально через пару минут раздался звук хлопнувшей двери. И вот только в этот момент я смог облегченно выдохнуть.

Все. Похоже, моя ставка реально сыграла. Распутин оставил меня при себе. Можно расслабиться.

Глава 5

Очнулся я рано утром от холода, голода и ломоты во всем теле. Ясное дело, ни хрена не выспался.

Жесткий тюфяк, брошенный прямо на пол в темном углу комнаты, казался пыточным ложем. Ноздри уже привычно щекотала въедливая смесь запахов: пыль, вчерашний ужин (который я, кстати, так и не попробовал, потому что никто так и не предложил), густой, тяжелый дух ладана и аромат каких-то трав, пропитавший, казалось, сами стены этой квартиры.

Я разлепил веки, громко чихнул и почесал нос. Нет, так не пойдёт. С этой внезапной чувствительностью нужно что-то делать. Я не хочу везде и всюду ощущать запахи, которые лично мне вообще не впёрлись ни в какое место.

Откуда у Ваньки настолько усиленное обоняние? Он явно выходец из народа, а такое чувство, будто парниша все детство провел в семье дворян или интеллигентов. Нежный какой-то, что ли. Особенно насчет ароматов.

Я потянулся и посмотрел по сторонам. Мутный свет нехотя сочился сквозь засиженное мухами оконце каморки – бывшей кладовки или чулана при кухне. Обстановка в моем новом жилище была… никакая. Буквально. В чулане не имелось ничего, кроме набитого шуршашей соломой подобия матраса.

Да уж… Скажем прямо, не особо Распутин впечатлился свалившимся на него счастьем в виде отрока, способного предсказывать будущее. Мог бы поприличнее апартаменты выделить. Засунули в угол, как собаку. Ладно. Черт с ним. Будем считать, что все эти неудобства – временный этап.