Читать онлайн Вторая смерть Эди и Вайолет Бонд

© Екатерина Морозова, перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025. Popcorn Books®

Text copyright © 2022 by Amanda Glaze

Cover illustration © 2022 Union Square & Co., LLC

Дорогой читатель!

На эту книгу меня вдохновили моя прабабушка Эди Бонд и ее сестра-близнец Вайолет.

Мое очарование ими началось с фотографии, стоявшей на книжном шкафу в доме моего детства: это был их постановочный студийный портрет в ранней юности. Он странным образом притягивал взгляд. Проходя мимо фотографии, я каждый раз ненадолго встречалась с сестрами взглядом: я была уверена, что они хотят мне что-то рассказать.

Позже я узнала, что Эди и Вайолет были заядлыми медиумами и регулярно проводили спиритические сеансы. Погрузившись в исследование движения спиритизма XIX века, я обнаружила поразительный факт: в то время эталоном медиума была необразованная юная девушка с как можно меньшим количеством собственных мыслей (в этих пустых дамских головках так просторно, есть где разгуляться духам!). И я сразу поняла: Эди и Вайолет хотели, чтобы я написала об этом. Ведь, когда медиумы ездили по стране и читали лекции в состоянии транса, происходила удивительная вещь: духи, которые говорили их устами, выражали все более радикальные взгляды.

И я принялась за историю про умных молодых женщин, которые учатся существовать в мире, ни во что не ставящем женский ум. Историю, где есть место множеству тайн, леденящих кровь потусторонних сил, людей-чудовищ – и одному симпатичному цепкому журналисту с объективно великолепной прической. Но прежде всего это история о двух сестрах, об их связи, о ее проверке на прочность – и о борьбе за место под солнцем.

Когда настоящие Эди и Вайолет выросли и обзавелись собственными семьями, они построили между своими домами переход. Для меня этот переход – символ постоянства их любви друг к другу. Думаю, Эди и Вайолет понравились бы приключения, которые я им сочинила, и для меня большая радость поделиться ими с вами.

Искренне ваша,

Аманда Глейз

Эди Бонд (слева) и Вайолет Бонд (справа) в шестнадцать лет

1

Вайолет задерживалась.

Эди раздвинула плотные бархатные шторы самого крошечного салона почти самой лучшей гостиницы Сакраменто и всмотрелась в вечернюю улицу. Уже больше часа назад зажгли газовые фонари, и, насколько она могла судить, нигде в городе не разгорался пожар и не зрела какая-нибудь иная природная катастрофа, которая могла бы помешать ее сестре вернуться вовремя.

Последний лавочник запер дверь на ночь и, надвинув шляпу, вышел в прохладу весеннего вечера. По Кей-стрит катила плотная череда повозок, в открытых окнах виднелись шелковые рукава и шляпки с перьями. Из фургонов, где подавали поздний обед, лился аромат свежесваренного кофе и мешался с вездесущим запахом навоза, тем более острым, что через дорогу располагался конюшенный двор.

Все и вся были ровно там, где им до́лжно. Кроме ее сестры-близнеца. Она опаздывала.

Эди плотно закрыла окно, чуть сильнее нужного рванула шторы, расправляя, и тяжело вздохнула, когда расшитый кистями бархат, взметнувшись, поднял волну воздуха и задул свечу на столе у нее за спиной. Три парафиновые свечи были единственным источником света в крошечном гостиничном салоне. Она чертовски утомилась, пока уговаривала портье погасить шаровые лампы на безвкусной газовой люстре, свисавшей с потолка (в почти самую лучшую гостиницу Сакраменто еще не провели электричество).

«Но, мисс… Вы же ничего не увидите!»

Вот именно! В этом и заключался весь смысл. Как прикажете проводить приличный сеанс, если клиент все видит?

Но, разумеется, вслух она этого не сказала. Только жеманно сослалась на головную боль. В любой непонятной ситуации нужно жаловаться на головную боль.

Теперь Эди достала из лежащего в кармане шелкового кисета коробок спичек. Из кисета поплыл пряный аромат сушеных трав, но она туго затянула завязку, пока запах не пробудил никаких воспоминаний. Зажгла погасшую свечу и вернула спички на место.

Вскоре портье привыкнет к их методам работы. Ему придется: это лишь первый из множества сеансов, которые они с Вайолет намеревались проводить здесь, пока их труппа спиритистов не двинулась в следующий город. Эди опустилась на колени и, согнувшись, заглянула под круглый стол: перепроверила тонкую леску, которую обвязала вокруг ножки стула. Потом потрогала непримечательный кусочек древесины, который заклинила под ножкой стола: идеальное положение для капельки левитации в нужный момент.

Она никогда не понимала, кто вообще мог решить, что духи проявляют себя, гремя мебелью, но платежеспособные посетители ждали этого – и они это получали.

В коридоре неподалеку от салона прозвенел знакомый смех. Ему вторил низкий мужской голос. Эди протопала через комнату и, приподняв брови, распахнула дверь.

– Ты опаздываешь.

Буйство розовой и черной ткани вскоре обернулось двумя отдельными силуэтами. Первый представлял собой молодого человека, на вид лет восемнадцати-девятнадцати, одетого в добротный черный костюм. Большую часть его лица занимали неудачно напомаженные и закрученные усы, с которыми он очень походил на моржа.

Рядом с ним стояла семнадцатилетняя девушка в розовом шелковом платье, расшитом всевозможными финтифлюшками по последней моде. Эди все еще не могла смотреть на этот кошмар без боли в груди: платье стоило им заработка за целый месяц. Каштановые волосы сестры были забраны в шиньон на затылке, а несколько кудрей модно обрамляли круглое румяное личико.

Моржеподобному юноше хватило такта запунцоветь от неожиданного вмешательства. А вот сестра-близнец Эди, Вайолет, напротив, широко и радостно улыбнулась, как будто ничто в целом мире не могло пойти не так.

– Эди! – воскликнула она своим музыкальным голоском. – Смерть как хочу вас познакомить. Мистер Джон Биллингсли, могу я представить вам мою сестру-двойняшку? Мисс Эдит Бонд.

– Так вы близнецы! – Юный морж ликующе сложил ладони, потом поспешно поклонился. – Богом клянусь, я уж думал, в глазах двоится. Если бы не волосы, – он неопределенно показал рукой на свою голову, – я бы решил, что спятил.

Рука Эди, не успела она одернуть себя, машинально метнулась к волосам. Это был жест смущения. Она пыталась его искоренить – и не преуспела.

Вайолет с Эди были неотличимы почти во всем, по меньшей мере на вид. Когда-то у новорожденных сестер были одинаковые вздернутые носики, ясные зеленые глаза и пучки каштановых волос. Цвет волос Вайолет с возрастом стал насыщеннее и глубже, у Эди же выходило совсем наоборот: ее волосы с каждым годом становились бледнее, пока не выцвели почти добела.

Эди наградила моржа ледяным взглядом.

– Да. Как вы, должно быть, наблюдательны, раз это подметили. – Он открыл рот, собираясь ответить, но Эди не дала ему вставить и слова: – И хотя было бы, несомненно, приятно познакомиться, боюсь, мы вынуждены пожелать вам доброй ночи. Вайолет опаздывает по делам.

– Эди! – Сестра прижала ладонь к груди с той же драматической страстью, от которой когда-то лезли глаза на лоб у зрителей ежегодных рождественских сценок в их родном городе: учитель воскресной школы имел неосторожность дать ей роль Марии. – Мистер Биллингсли, прошу, не слушайте мою сестру. Она бывает излишне резка. – Последнее слово Вайолет адресовала сестре вкупе с острым взглядом, но та не сдавалась:

– Я, может, и резка, но ты опоздала.

С этими словами она схватила Вайолет за локоть и втащила ее в салон.

Морж выпятил грудь, будто собирался вмешаться в то, как Эди обращается с собственной сестрой, но Вайолет только рассмеялась и одарила его одной из своих ошеломительных улыбок.

– Похоже, на сегодня наша песенка спета. Придешь же в субботу в «Метрополитен»?

Эди закрыла дверь перед носом моржа, не успел он ответить.

Едва дверь захлопнулась, Вайолет вывернулась из захвата сестры.

– Эди, честное слово, обязательно так ужасно себя вести? Джон – театральный приказчик, прах побери. Он считает, что у меня настоящий талант. – Эди не сдержалась – закатила глаза. – Да хватит тебе. У него отличные связи в Сан-Франциско, чтоб ты знала. И в Нью-Йорке тоже!

Эди скрестила руки на груди.

– Вот как, значит? Конечно, в его-то годы, умудренный опытом…

– Обязательно обо всех думать самое худшее? Так уж вышло, театр – это семейное дело, и его отец…

– Вай, пусть он говорит, что владеет хоть всем Бродвеем, мне плевать! Мисс Крокер придет с минуты на минуту…

– А я уже здесь, – ответила Вайолет, стягивая перчатки. – Готова к работе.

– А список, который я тебе дала, ты прочитала?

Вайолет сняла шляпу и водрузила на вешалку у двери.

– Вай. Ты читала? Нам нужно подготовиться…

– Эди, бог с тобой, это клятый кот!

В обычной ситуации Эди могла бы рассмеяться. Даже и сейчас она не сумела сдержать легкой улыбки, растянувшей края ее губ. Это действительно была одна из самых забавных просьб, а уж странных заказов с тех пор, как год назад стали практикующими медиумами, сестры повидали немало.

Мисс Крокер была старой девой. Очень богатой старой девой; и ее кот, которого она по неясным причинам нарекла Томасом, был ее единственным верным товарищем. Месяц назад он преставился, и с тех пор она была безутешна и хотела напоследок связаться с ним.

– Ну… – ответила Эди. – Строго говоря, да, это дух кота. Но на самом деле он был скорее членом семьи…

Ее прервал смешок Вайолет. Потом сестра икнула, и от попыток сдержать смех ее глаза заполнились слезами.

– Да, положим, это довольно забавно, но…

– Забавно?! – прохрипела Вайолет. Ее плечи тряслись. Пошарив в кармане платья, она достала список, который Эди утром оставила на ночном столике их номера.

Мистер Хадл, директор труппы странствующих медиумов, за процент от их дохода помогал собрать полезные сведения об усопшем, чей дух клиент желал призвать. Обычно дело касалось занятий, интересов и манер дорогого почившего родственника. Но в этом случае…

– Внешний вид? Черный с белой манишкой, – провозгласила Вайолет, читая вслух. – Любимое блюдо? Рубленая сырая куриная печень. И наконец, вишенка на торте: любимые занятия – лежать на солнышке, царапать диван. – Вайолет подняла голову от списка – по ее лицу струились слезы. – Эди, ты серьезно?

Остатки напряжения между ними испарились, и узел в груди Эди ослаб. И вот она тоже засмеялась, громко судорожно всхлипывая, отчего сестру охватывали новые приступы хихиканья. Так они хохотали добрую минуту, пока Вайолет не пришлось сесть, а Эди не согнулась пополам, вцепившись в спинку стула розового дерева.

– Судьбы ужаснее и быть не может! – произнесла Вайолет, постепенно выравнивая дыхание. – Чтобы величайшей любовью всей твоей жизни был какой-то драный кошак!

Она в ужасе помотала головой, но Эди только пожала в ответ плечами и принялась промокать глаза платком. Ей не хотелось спорить с сестрой о природе любви, но в глубине души она была не согласна. Когда-то их мать любила отца; и если любовь к человеку может закончиться вот так, Эди предпочла бы кота.

В дверь салона постучали, и из головы Эди вылетели все мысли о родителях и любви. Выпрямив спину, она задвинула стул и крикнула:

– Секунду! – Потом шепотом обратилась к Вайолет: – Понимаю, ты считаешь это смешным, но все равно постарайся, ладно? Мисс Крокер вхожа к Мэри Саттон, и если она замолвит словечко…

– Да-да, с миру по нитке. Эди, я все понимаю. Обещаю вести себя прилично.

Как бы демонстрируя серьезность своих намерений, Вайолет уселась на стул и положила руки на стол ладонями вниз. Потом голосом заправской спиритистки объявила:

– Входите.

Жилистый старый портье открыл дверь перед тучной женщиной, облаченной в черный креп. Вдовья вуаль свисала со спины мисс Крокер на добрый метр. Эди отчетливо услышала, как Вайолет у нее за спиной подавила смешок.

Носить полный траур по коту было и вправду немного слишком.

Портье смерил Эди подозрительным взглядом, очевидно все еще недоумевая по поводу люстры, и чопорно закрыл дверь.

– Мисс Крокер, – Эди склонила голову и заставила голос звучать тихо и торжественно. – Я горячо соболезную вашей утрате. Прошу вас, садитесь. Мы с моей сестрой Вайолет сделаем все, что в наших силах, чтобы сколь-нибудь унять ваше горе.

Эди предложила ей руку. Мисс Крокер приняла ее и охотно пожала.

– Благодарю вас, милая. Понимаю, это необычно, но мне отчаянно его не хватает.

Внутри Эди поднялась волна сочувствия, и на целую секунду она почти пожалела, что они не могут правда призвать кота бедной женщины.

Эди усадила мисс Крокер по правую руку от Вайолет, а сама села по левую.

– Прежде чем мы начнем, – осторожно произнесла она, – остается вопрос…

– Да, да, конечно. – Мисс Крокер запустила руку в шелковый ридикюль на шнурке и извлекла оттуда банкноту. Эди быстро выхватила ее и спрятала к себе в карман. Потом взглянула на Вайолет – та еле заметно кивнула. Они были готовы начинать.

– Теперь, – произнесла Эди, – давайте все возьмемся за руки. – Три женщины переплели пальцы. – Желаете начать с гимна?

Эди ненавидела эту часть представления. Но они обнаружили, что гимн обычно успокаивает старых перечниц, которые еще сомневаются, пристойно ли призывать духов.

«Сам Иисус Христос, – часто говаривала Эди колеблющимся клиенткам, – вернулся духом на землю, когда воскрес. Сами видите, наши дела не могут нарушать волю Господа».

Они начали первый куплет «Издали нам сияет страна»:

Вайолет пела чисто и сладко, Эди – как всегда, без выражения. Но настоящей звездой их трио оказалась мисс Крокер. Пожилая дама вложила в гимн всю душу. Ее фальшивое меццо-сопрано гремело на весь крошечный салон:

Иногда, если религиозные песни и пляски особенно сильно действовали на нервы, Эди успокаивалась, представляя, что сказал бы отец, узнай он, как именно дочери используют христианское воспитание.

Не то чтобы она собиралась его просвещать.

Они допели гимн, и воцарилось молчание. Сделав несколько выверенных вдохов и выдохов, Вайолет подожгла сушеную лаванду в стоящем посреди стола блюдечке – травяной дым был фирменным штрихом их представления, – и по салону растекся ее мягкий, будто неземной голос:

– Я чувствую среди нас духа.

Эди нащупала ногой брусок, заклиненный под ножкой стола. Медленно и осторожно надавила на него, чтобы казалось, что стол оторвался от земли.

– Духи пришли! – воскликнула мисс Крокер.

– Тише! – предостерегла Эди. – Сестра впала в транс.

И действительно, голова Вайолет запрокинулась, а глаза закрылись. Эди снова нажала ногой на брусок, на этот раз заставив стол трястись, пока не потухла одна из стоящих посередине свечей.

– Свеча погасла, – прошептала Эди, подпуская в голос благоговения.

Мисс Крокер ахнула, но не осмелилась больше сказать ни слова.

Свечку Эди, разумеется, подготовила заранее: укоротила фитиль и так вылепила воск, чтобы, растаяв, от тряски стола он залил пламя.

Голова Вайолет взметнулась вверх, а позвоночник резко распрямился. Тело подобралось, а глаза закрыты – так она весьма напоминала марионетку на чьих-то ниточках. Эди вовсе не желала поощрять непрактичную любовь Вайолет к сцене, но, если начистоту, сестра была довольно-таки талантливой актрисой.

– Марджи? – прокаркала Вайолет. Эди все гадала, какой голос сестра подберет коту, и ее позабавило, что та остановилась на старческом тенорке. Разумно. Кот скончался в глубочайшей старости.

– Томас? Это ты?

Одного взгляда на лучащиеся теплом глаза мисс Крокер, на ее часто кивающую голову хватило Эди, чтобы понять: представления, в сущности, можно было и не устраивать. Женщина – как и многие другие – пришла сюда, готовая поверить во все, что ей скажут.

– Милая Марджи, – проскрипела Вайолет, – мне так тебя не хватает.

По лицу мисс Крокер хлынули слезы, она навалилась на стол и принялась задавать вопросы – и получала ответы.

Счастлив ли он в посмертии?

Да, вполне доволен. Здесь полным-полно рыбы.

Скучает ли он по ней хоть немного?

Ужасно скучает. Но разве не чувствовала она, что он за ней присматривает? Что он всегда рядом, только в ином бытии?

Мисс Крокер признала, что да, как ей показалось, она ощущала его присутствие, только не была уверена.

– Томас, ты правда всегда со мной? Где бы я ни была?

– Всегда, – промолвила Вайолет. Только Эди разобрала в ее голосе нотку смеха. – Едва завидишь солнечный зайчик – знай, я рядом.

Мисс Крокер вздохнула, и по ее лицу расплылась блаженная улыбка.

– Боюсь, милая моя, мне пора, – сообщила Вайолет. – Знай, что я всегда буду любить тебя и…

Последнее «прости» Вайолет оборвал кашель. Прочистив горло, она открыла рот, собираясь продолжать говорить, но ее тут же скрутил новый приступ.

Такого в их представлении не было.

Мисс Крокер повернулась к Эди, приподняв брови:

– С ней все в порядке?

– Да, – голос Эди звучал спокойно, но она пристально вглядывалась в сестру. – Наверняка это просто… ну, дух щекочется. Они иногда очень… егозят.

Вайолет снова кашлянула. Резко и гортанно.

И тут Эди ощутила холодный ветерок на загривке.

Сидящая слева от нее мисс Крокер покосилась на окно, наверняка решив, что внутрь просто задул ночной воздух. Воспользовавшись тем, что клиентка ненадолго отвлеклась, Эди закрыла глаза и потянулась к Завесе между жизнью и смертью.

Вот только ощутила пустоту. Вернее, что-то она нащупала, но Завеса была тоньше, чем должна быть. Будто паутинка вместо привычного плотного шелка.

Завеса истончалась, когда кто-то умирал, но от одной-единственной смерти обычно не менялась так сильно. Может, Вайолет сделала это специально? Она зажгла лаванду, но они не планировали и вправду призывать духа, ведь дух принадлежал коту.

Открыв глаза, Эди сжала руку сестры, молчаливо спрашивая: «Это ты?»

Вайолет глаз не открывала, но еле заметно покачала головой. Она этого не делала.

Из горла мисс Крокер вырвался полузадушенный смешок. Она отвернулась от окна – очевидно поняв, что оно было закрыто, – и теперь переводила взгляд с одной сестры на другую, широко распахнув глаза и приоткрыв рот в начальной стадии шока.

Вайолет быстрым движением сжала руку Эди. «Я справлюсь».

Сестра подала знак, что сможет незаметно разобраться с Завесой – что бы с ней ни происходило, – а значит, Эди нужно было успокаивать мисс Крокер.

Именно поэтому большинство их сеансов были пустышками. Ведь одно дело – развлекаться получением посланий от усопших близких (в этом случае – близких котов), и совсем другое – по-настоящему ощутить присутствие смерти. Щекотку от ледяных пальцев на задворках сознания. Холодок по позвоночнику. Прямо скажем, это выбивало из колеи большинство. Тех, для кого связь с духами была просто салонной игрой, приятным времяпрепровождением.

Эди откашлялась, готовясь отвлекать внимание пожилой дамы. Но не успела она заговорить, как ее желудок сделал кульбит, а голова закружилась.

В смерти что-то двигалось.

Но не легкой поступью любопытного духа, пришедшего на запах лаванды. Нет. В движении была тяжесть, от которой у Эди заломило зубы.

В голову хлынуло незваное воспоминание. В нем тоже был дух, чье присутствие ощущалось неправильным, и тоже внезапно, без причины истончилась Завеса.

Сердце заколотилось в грудную клетку. Не успев осознать, что́ делает, она рванулась вперед, схватила со стола пустое чайное блюдце и прихлопнула им зажженную лаванду, обрывая плотную спираль дыма.

Когда фарфор звякнул о фарфор, мисс Крокер подпрыгнула и тоненько взвизгнула.

Через секунду глаза Вайолет распахнулись, широко и недоуменно. Она цепко уставилась на Эди, спрашивая взглядом: «Ты чего?»

Но Эди только помотала головой. Сердце все еще колотилось, она дышала с трудом, поверхностно. Ненадолго закрыв глаза, Эди снова потянулась к Завесе. Все еще тонка. Но того, кого она почувствовала в смерти, рядом больше не было.

Вайолет взглянула на Эди с прищуром. Та в ответ кивнула на пожилую даму. Вайолет шумно выдохнула, но тут же снова вошла в роль. Запрокинув голову, она судорожно втянула воздух и вскрикнула:

– Чую, он уходит! Его дух покинул это бытие!

Мисс Крокер замотала головой.

– Томас, постой! Вернись!

– Он ушел! – добавила Эди.

Сидящая напротив Вайолет снова вопросительно подняла брови, но Эди, проигнорировав ее жест, встала и помогла подняться мисс Крокер.

– Прошу вас, мэм. Вам выпало нелегкое испытание. Мы попросим сделать вам чай.

– Думается, – произнесла пожилая женщина, позволяя себя увести, – мне может понадобиться кое-что покрепче. Ну, понимаете, нервы успокоить.

– Разумеется, – пробормотала Эди. Живот крутить перестало, но голова все еще кружилась. Ей требовались усилия, чтобы сохранять невозмутимый и торжественный вид. – Уверена, это можно устроить.

Эди открыла перед пожилой женщиной дверь, но, прежде чем выйти, та остановилась и взглянула на нее с волнением и надеждой.

– Он показался… счастливым. Правда ведь, милая?

Эди посмотрела ей в глаза, и ее сердце смягчилось перед стоявшей там нуждой.

– Да, мэм. По-моему, Томас обрел в посмертии подлинный покой.

Долгую, бесконечно долгую секунду мисс Крокер не отводила взгляда. Потом бледно улыбнулась и кивнула.

– Да, милая. Думаю, так и есть. – Вздохнув, она похлопала Эди по руке. – Что ж, ведите. Меня бьет дрожь, и моим старым костям не повредила бы порция бренди.

Эди кивнула в ответ. Она чувствовала, как взгляд сестры сверлит затылок, но не обернулась. Вайолет будет спрашивать, почему она так резко оборвала сеанс, и Эди нужно было время – сформулировать ответ, который удовлетворил бы ее. Так что она вывела мисс Крокер за дверь, не сводя с нее глаз, и проводила в соседнюю комнату.

2

Высокие пузырьки с широким горлышком, которыми полнились полки «Центральной аптеки», подмигивали Эди, отражая свет вечернего солнца. А вот лысеющий аптекарь за стойкой лишь сурово неодобрительно хмурился.

– Но, мисс, – заявил он, выпятив грудь до такой степени, что Эди начала всерьез опасаться за среднюю пуговицу его жилета, – если бы вы только назвали мне свою болезнь, я подобрал бы микстуру…

– Мне не нужна микстура, – сказала Эди. Очень терпеливо. В третий раз. – Мне вполне хватит просто трав.

Аптекарь нахмурился еще ожесточеннее. Похоже, Эди раздражала пожилых мужчин, неспособных понять, как это она сама может знать, что ей нужно.

– Вы, вероятно, не понимаете, – продолжил он, и его тон так и сочился снисходительностью, – что я лучше осведомлен, как изготовить пилюлю или настой…

– Хватит вам про пилюли, – вмешалась Вайолет, становясь рядом с Эди. Очевидно, ее интерес к косметическим мелочам в главной витрине иссяк, и она решила примкнуть к диспуту. – Будьте так любезны, выдайте, бога ради, сестре все ее травки, и можно мы уже пойдем? Мы и так кучу времени потеряли.

Эди вздохнула, но вообще-то эффективность методов Вайолет невозможно было отрицать. Три секунды ее недовольного взгляда, и напыщенный аптекаришка уже помчался к шкафам за заказом Эди.

Они впервые пополняли свои запасы в аптеке. До сих пор им удавалось проводить все сеансы, используя только лаванду. Было странно наблюдать, как аптекарь отсыпает им мешочек полыни из одной из множества тщательно подписанных жестяных банок, стоящих в аккуратном шкафу. Матушкины травы всегда висели на виду, привязанные всюду, куда только можно, кусками бечевки или ненужными лентами. Не было надписей мелким аккуратным почерком: вот такая трава, а вот другая. Их приходилось различать лишь по виду, запаху и на ощупь.

Отойдя от сверкающей мраморной стойки, Эди обратилась к Вайолет:

– Спасибо.

– Мне все еще кажется, что это совершенно излишняя предосторожность.

– Вай…

– На деньги, которые мы здесь потратили, куда лучше было бы выправить мою шляпку. Посмотри только на это перо! – Вайолет наклонила голову, чтобы Эди полюбовалась снежно-белым страусиным пером – оно и правда совсем погнулось.

– Если получим награду Мэри Саттон, – тихо, чтобы не услышал аптекарь, сказала Эди, – вообще новую шляпку тебе купим.

– За девятьсот-то долларов – уж будь так добра, не одну!

– Ладно, пять новых шляпок, – улыбнулась Эди.

– Десять! – возразила Вайолет так громко, что ее голос эхом отразился от стен лавки и хмурый аптекарь замер с розмарином в руках: он как раз заворачивал несколько длинных стеблей в коричневую бумагу и перевязывал. Но когда его недовольный взгляд остановился на Вайолет, та в ответ просто высунула язык.

– Вай! – шепнула Эди, разрываясь между раздражением и смехом. – Прекрати!

Вайолет спрятала язык и одарила аптекаря своей фирменной чарующей улыбкой. Фыркнув, коротышка вернулся к работе.

Эди взяла Вайолет под локоть и увела подальше от стойки. Остановившись у полки с открытками, она схватила первую попавшуюся, чтобы оправдать их бегство. Ей не хотелось, чтобы аптекарь, навострив уши, силился подслушать то, что ей нужно было сказать.

– Понимаю, тебе кажется, что я перестраховываюсь, – тихо произнесла она. – Но мы не можем допустить, чтобы завтра вечером что-то разладилось. Среди зрителей ведь будет Мэри Саттон!

Вайолет закатила глаза, но промолчала. Наверняка потому, что понимала – как и Эди, – что провести частный сеанс с Мэри Саттон можно только по приглашению. И чтобы заполучить его, завтра им нужно было впечатлить ее своим искусством.

Вайолет шумно выдохнула через нос и тоже взяла себе открытку. Но вместо того чтобы рассматривать запечатленный на ней живописный ландшафт, недовольно взглянула на Эди:

– Вчера вечером, вообще-то, ничего не разладилось! Я прекрасно справлялась, а потом ты задергалась и перепугала ту старую дамочку до полусмерти.

Эди, опустив глаза, уставилась на свою открытку. Это была цветная литография калифорнийской апельсиновой рощи с ярким и ясным солнцем. Такие открытки часто отправляли родственникам на заснеженное восточное побережье – и те принимали их, несомненно, с должной завистью.

Сестра была, разумеется, права. Вчера вечером Эди не стоило так резко перекрывать дым. Никакая опасность им не грозила. Да, Завеса, возможно, истончилась. Да, Эди показалось, что в смерти что-то двигалось. Но пока ни она, ни Вайолет не открывали Завесу, ни один дух не мог просочиться в жизнь.

Если начистоту, Эди сама до сих пор не понимала, почему так поступила. Ей двигал инстинкт. Бессознательная реакция на воспоминание, внезапно всплывшее в голове. Воспоминание, которое она обычно хранила запертым на ключ. И о котором не рассказывала своей сестре.

Она моргнула, взглянув на открытку в руке: та как-то оказалась смята. Теперь посреди апельсиновых деревьев шла складка, портя идеальную картинку. Постаравшись разгладить открытку, Эди вернула ее на стойку. Потом натянула на лицо спокойное выражение и взглянула в глаза сестре.

– Меньше всего нам нужно, чтобы какой-нибудь беспокойный дух потревожил тебя завтра вечером, когда в зрительном зале будет Мэри Саттон, – Эди пожала плечами, стараясь говорить беспечно. – Просто хочу быть готовой, если мне понадобится пройти.

Вайолет посмотрела на нее внимательно и цепко. Каждой из сестер досталась половина дара матери: через Вайолет говорили духи, а Эди умела ходить между жизнью и смертью. Но, в отличие от Вайолет, своим даром Эди не пользовалась почти год. Со дня смерти матери.

Вайолет склонила голову набок, вглядываясь в сестру. И Эди заранее поняла – как часто понимала, – что́ она скажет.

«Это не твоя вина».

Но она не хотела, чтобы эти слова звучали вслух. Не оттого, что думала, будто сестра лукавит. Вайолет, конечно, и сама в это верила. Но лишь потому, что не знала правды.

Из-за стойки за их спинами раздалось деликатное покашливание, и, развернувшись, они поймали ледяной взгляд надутого аптекаря. В руках у него было полдюжины бумажных мешочков с травами.

– Мисс, с вас ровно два доллара.

Вайолет громко застонала. И в глубине души Эди вынуждена была с ней согласиться. Травы обошлись в кругленькую сумму и порядочно ударили им по карману. Она подозревала, что коротышка раздул цену, быть может из обиды, что Эди отказалась от его драгоценных микстур. Но ей не хотелось доставлять Вайолет радость, признавая, что с заказом она и правда погорячилась. Вместо этого она вынула из сумочки деньги и заплатила, хотя и стиснув до боли зубы.

Эди убрала травы в холщовую сумку, и они с Вайолет вышли на шумную главную улицу деловой части Сакраменто; мимо них грохотал плотный поток телег, повозок и запряженных лошадьми омнибусов.

Когда они с Вайолет шагали по деревянным мосткам, приподнятым над землей на метр с лишним – река Сакраменто часто выходила из берегов, – по спине Эди, несмотря на мягкую весеннюю погоду, пробежал холодок.

Не нравились ей эти мостки. Ее тревожило, что они с Вайолет будто выставлены на витрину и за их променадом по Третьей улице наблюдают все кому не лень. Хотя, думалось ей, винить именно мостки было бы несправедливо. Ведь она чувствовала это беспокойство с тех самых пор, как позавчера они прибыли на вокзал Сакраменто.

Прошло два дня. Оставалось всего пять.

Когда мистер Хадл только объявил, что труппа отправляется в Сакраменто, Эди совершенно всерьез размышляла, не пропустить ли эти выступления, хотя понимала, что тогда их место в программе окажется под угрозой. Проведя полгода в турне по востоку и среднему западу, она привыкла чувствовать себя в относительной безопасности. Возвращение в Калифорнию, да еще в город, откуда можно было за неполный день доехать на повозке в их родной городишко, слишком походило на игры с судьбой.

Но потом мистер Хадл рассказал ей про Мэри Саттон. Эта богатая жительница Сакраменто обещала неприлично огромную награду первому медиуму, который сможет призвать неизвестного духа. Эту награду не смогли получить даже самые видные медиумы запада. Но если дух, которого ищет эта женщина, пребывает в Завесе где-то подле нее, Эди с Вайолет получат деньги играючи.

Семь месяцев назад, когда у сестер кончились последние сбережения и они еле выживали, скудно питаясь один раз в день, Эди поклялась себе, что найдет способ заново выстроить жизнь, которой сама их лишила. Труппа мистера Хадла стала первой ступенькой, но кругленькая сумма вроде награды Мэри Саттон могла обеспечить им с Вайолет настоящую независимость – впервые в жизни.

Возможность была просто-напросто слишком заманчивой, чтобы ее упускать. И вообще, напомнила себе тогда Эди, они сбежали почти год назад. Разумеется, ничего страшного, если они всего на недельку вернутся.

И до сих пор – не считая непонятного происшествия на вчерашнем сеансе с мисс Крокер – все действительно шло довольно неплохо. Позавчера, на первом представлении труппы в театре «Метрополитен», публика приняла их очень благосклонно. Сестры уже договорились о нескольких частных сеансах на этой неделе. А завтрашнее представление в «Метрополитен», как сообщали надежные источники, должна была посетить сама Мэри Саттон.

Эди чуть встряхнулась и в мыслях велела слишком сильно колотящемуся сердцу успокоиться. Волноваться не о чем. Все будет хорошо.

Они с Вайолет завернули на Кей-стрит и направились к «Юнион-хотел», их приюту на эту неделю. Как и большая часть центра города, он выцвел и казался сошедшим со страниц истории. Пусть в остальной Америке стоял 1885 год, во многих районах Сакраменто еще ощущался порядком выветрившийся дух золотой лихорадки, привлекавшей сюда старателей тридцать с лишком лет назад. И «Юнион-хотел» не был исключением. Его некогда, должно быть, ослепительно-белый фасад пожелтел от старости, а широкие веранды, идущие вдоль второго этажа, напоминали об архитектурном стиле, модном еще в те времена, когда эта земля принадлежала Мексике.

Но несмотря на явные признаки упадка, «Юнион-хотел» был заведением солидным – именно там останавливались члены сената, приезжая в город на заседание парламента, – потому мистер Хадл счел его подходящим: какие бы баснословные деньги он ни потратил на роскошные апартаменты для медиумов, они дважды окупятся, когда за столики для сеансов потечет богатая клиентура.

Мимо прогрохотал запряженный лошадьми омнибус – ярко-синяя повозка стучала по проложенным посередине улицы путям, поднимая пыльный шлейф. Когда пыль осела, перед гостиницей, среди ряда ожидающих повозок и кэбов, Эди заметила кое-что, от чего у нее глаза на лоб полезли.

– Неужели…

– Руби! – вскричала Вайолет. – Что такое на тебе надето?!

Услышав свое имя, Руби Миллер, молодая женщина с блестящими светлыми волосами, обернулась. Сощурив искрящиеся голубые глаза, она вгляделась в толпу на тротуаре. Отвисших при виде нее челюстей хорошо одетых мужчин и женщин, заходивших в гостиницу и покидавших ее, Руби как будто не замечала. Ей, конечно, к таким взглядам было не привыкать. За круглое румяное личико и тонкий, но фигуристый стан ее часто называли самой красивой из медиумов труппы. Но сегодня она привлекала внимание не своей красотой, а экстравагантным нарядом.

В отличие от Эди и Вайолет, одетых в длинные юбки и застегнутые по самую шею блузки, Руби щеголяла в чем-то вроде ярко-голубых брюк, которые парусом раздувались из-под коричневого клетчатого сюртука с пышными рукавами.

Заметив сестер в толпе, Руби улыбнулась им и радостно замахала рукой, подзывая. Вайолет пробормотала себе под нос что-то о преступлениях против стиля, но Эди ее проигнорировала. Все ее внимание принадлежало великолепному серебристому велосипеду, руль которого изо всех сил сжимала подруга. Велосипеды были последним писком моды, но, поскольку последние полгода медиумы переезжали от города к городу, Эди еще не доводилось на них кататься.

– Вы не поверите! – воскликнула Руби, когда сестры подошли к ней, и покрутила рулем, отчего металлические спицы колес засверкали в ярком послеобеденном солнце. – Он мой на целых два дня!

Эди оглядела велосипед сверху донизу: треугольное кожаное седло, уходящая глубоко вниз рама, между ручками руля закреплена плетеная корзинка.

– Ох, Руби, как чудесно!

Руби улыбнулась.

– И не говори! Сегодня с утра гадала одному малому, и он, как узнал, что я никогда раньше не каталась, одолжил мне велосипед своей сестры. Она уехала из города…

– Хватит вам про велосипед, – перебила Вайолет. – Руби, ты выглядишь как беглянка из цирка! Что это за уродливые… конструкции?

Эди ткнула сестру локтем в бок, но Руби только расхохоталась.

– Это называется шаровары. – Она подняла правую ногу и показала на кромку брюк, сжимавшую ее щиколотку. – Разве не прелесть? Мой клиент предложил одолжить сразу и костюм, раз уж я собираюсь учиться ездить верхом.

На последней фразе Руби, чья бледная кожа плохо скрывала румянец, слегка порозовела. Эди наблюдала за ней, склонив голову.

– Этот малый, – медленно произнесла она, – похоже, крайне… обходителен.

Руби пожала плечами, но ее щеки зарумянились еще гуще.

– Думаю, это может быть связано с тем, что я обещала отправиться с ним на пикник завтра перед выступлением. Понимаете, у него свой велосипед, и он предложил выбраться к…

– Ох, Руби, – простонала Эди. – Ты опять, что ли?

В ту же секунду Вайолет воскликнула:

– Ах, Руби, он симпатичный?

Лицо подруги стало вовсе пунцовым. Она была всего на год старше сестер, а значит, еще слишком молода (ну, по мнению Эди), чтобы влюбляться и остывать с такой частотой. Тем более что ни один из ее романов не доводил до добра.

Не далее как в прошлом месяце, когда труппа выступала в Рочестере, она не являлась на представления все выходные, потому что какой-то дурной ловелас подмигнул ей и уговорил сбежать и тайно обручиться у Ниагарского водопада. По счастью, Руби очнулась прежде, чем случилось непоправимое, и все же мистер Хадл только чудом не выгнал ее из труппы. Наверняка он оставил ее только потому, что Руби, как и Вайолет, была любимицей публики. У нее не было настоящего таланта к обращению с Завесой – по крайней мере, Эди была в этом почти уверена: медиумы обычно не обсуждали такие вещи, – однако, как и Вайолет, она была прирожденной актрисой.

– Что ж, – отрешенно сказала Эди. – С этим только не сбегай, ладно?

– Да не слушай ты ее, – возразила Вайолет. – Мне все еще кажется, что это было ужасно романтично.

– Ужасно – это точно, – пробормотала Эди.

Вайолет резко повернула к ней голову.

– Что-что?

– Да так. Просто задумалась, чего романтичного в том, что мужчина на пять лет старше пытался заманить Руби в пожизненное рабство, но, возможно, я…

– Пожизненное рабство?! Эди, право слово! Не каждый брак…

– Даже не начинай про «не каждый»…

– Кто хочет прокатиться?

Они обе резко развернулись к Руби – та выпалила вопрос так громко, что заинтересовались несколько прохожих, и снова покрутила рулем, пуская резиновые покрышки в пляс.

– Смелее, – увещевала она. – Клиент рассказал, что у реки есть тропка, по которой можно кататься. Я одна не пойду – свалюсь лицом в землю, кто меня лечить будет?

– Я попробую, – ответила Эди. – Вай?

– Я посмотрю на вас, – пожала та плечами. – Но мне плевать, что вы обе скажете, сама я ни за что не натяну брюки и на это тоже не полезу!

– Боже, боже, боже!

– Все нормально, Вай. Только осторожно…

– Эди, не отпускай! Если отпустишь, клянусь…

– Не отпущу, Вай. Обещаю. Давай, крути педали чуть быстрее.

– Не могу! Упаду!

– Не упадешь. Я тебя не отпущу, правда.

Эди с Вайолет тряслись по тропке, а мимо лениво катила свои сине-зеленые воды река Сакраменто. Вайолет примостилась на кожаном седле, совершенно немодно и абсолютно скандально завязав длинные юбки узлом, так что виднелись лодыжки, а Эди трусцой бежала за ней, удерживая велосипед сзади, чтобы сестра не упала.

Этот прием они с Руби отточили полчаса назад, когда учились кататься сами. Но стоило им успешно проехаться туда-сюда по тропе без поддержки, Вайолет заявила – совершенно никого этим не удивив, – что передумала и тоже хочет попробовать.

Руби, разлегшаяся на траве в нескольких метрах, у начала тропы, прокричала что-то ободряющее, но Вайолет только помотала головой.

– Не могу! – взвизгнула она снова, но так тихо, чтобы слышала только Эди. – Как только ты меня отпустишь, я расшибу лоб, и буду уродиной, и никогда не стану актрисой, и…

Эди, запыхавшаяся от бега рысью, всхрапнула носом.

– Я не шучу! Я упаду! Я разобьюсь! Понимаю, для тебя это глупость…

– Вай.

– Но я мечтаю о сцене, и матушка хотела, чтобы мы…

– Вай, я не держу велосипед.

Вайолет, за последние несколько минут постепенно набравшая скорость, глянула вниз и закричала:

– Я еду! Эди, я еду сама!

К этому времени она ехала без поддержки уже секунд тридцать, но, увы, ее пока хрупкое равновесие не вынесло такого потрясения, и она тут же полетела вверх тормашками.

Эди бросилась к ней.

– Ты как?..

Она не договорила: руки Вайолет со шлепком сомкнулись на ее шее. Сестра подскочила с земли, как удивительно прыгучий кролик, и обняла ее, прижавшись левой щекой к щеке.

– Это. Было. Чудесно!

Черты лица Эди разгладились, и, улыбнувшись, она покрепче вжалась щекой в щеку сестры. В детстве они постоянно так делали – обнимались и стояли щека к щеке, когда одна хотела успокоить другую или если требовалось разделить сильную эмоцию, которой они не знали названия. Сейчас Эди прекрасно чувствовала упоение Вайолет.

Сколько они уже так не делали?

Вайолет отстранилась.

– Хочу еще раз. Немедленно!

Эди рассмеялась.

– Сперва отдохну, ладно? Слишком запыхалась, чтобы бежать…

– Надо было раньше об этом подумать и не обманывать меня. Ты же обещала, что не отпустишь!

Час спустя три молодые женщины направились обратно в гостиницу готовиться к вечерним сеансам, а с ними катился одолженный Руби велосипед, который Вайолет не выпускала из рук. Осталось пройти всего квартал, когда Эди заметила на углу Фронт-стрит элегантную женщину средних лет со стопкой чего-то вроде листовок в руках. На женщине красовался желтый шелковый кушак, поперек которого были вышиты крупные буквы: «Голоса женщинам!»

Эди невольно замедлила шаг, что не укрылось от незнакомки на углу. Ее взгляд скользнул по Эди, потом упал на Руби, на секунду задержался на ее шароварах и наконец перетек на велосипед в руках у Вайолет. Коротко кивнув им, женщина вытащила из стопки листовку и направилась навстречу, поравнявшись с ними посреди тротуара.

– Вы кажетесь разумными молодыми женщинами. – Она протянула Эди листовку. – Думаю, мысли мисс де Форс вам понравятся.

Видя, что Эди не спешит ничего брать, листовку с громким вздохом забрала Руби, буркнув что-то благодарственное. Женщина снова одарила их долгим оценивающим взглядом, кивнула и вернулась на свой угол высматривать прохожих.

Когда они снова двинулись по тротуару, Руби посмотрела на листовку и, тихо присвистнув, отдала ее Эди.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ РАВЕНСТВО!

По адресу

Шестая улица, 52.

ЛЕКТОР – МИСС ЛОРА ДЕ ФОРС.

Тема – НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ в отношении МИССИС ДОРОТИ ДРАЕР.

Федеральное подразделение Женской суфражистской ассоциации.

Суббота 22 марта.

ТРИ ЧАСА ПОПОЛУДНИ.

ПРИГЛАШЕНЫ ВСЕ!

Едва Эди успела дойти до последней строчки, как Вайолет выхватила листовку у нее из рук и принялась зачитывать вслух. На имени Дороти Драер она замолчала и покосилась на Эди:

– Это та, которую?..

– Которую заперли в сумасшедшем доме за использование препаратов против зачатия, – вмешалась Руби. – Да, это та самая.

Эди с Вайолет переглянулись, и между ними пробежало что-то невыразимое словами.

– Я читала про нее в «Дейли Юнион», – продолжила Руби, качая головой. – Муженек-кретин взял и запихнул ее в лечебницу для душевнобольных. И плевать, что врач предупредил: мол, еще один ребенок ее убьет. И на то, что теперь некому заботиться о двух детях, которых она родила раньше.

Сестры согласно кивнули: они хорошо осознавали, что государственная система позволяет мужчине-опекуну – мужу, отцу или брату – запереть женщину в сумасшедший дом практически без единой причины.

Руби кивнула на листовку.

– Эди, сходи завтра. До представления у нас весь день свободен. А этой темой как раз могут заинтересоваться духи, не находишь?

Руби выгнула бровь, и Эди в ответ дернула уголками губ.

Если способность Вайолет общаться с духами хорошо сочеталась с тем, чего публика привыкла ждать от медиума, дар Эди был куда менее… эффектным. Когда ее дух переходил из жизни в Завесу смерти, тело оставалось. И она прекрасно понимала: знай изобретательный руководитель труппы мистер Хадл о ее даре – даже он не нашел бы предлога собрать плату за честь наблюдать, как кожа Эди холодеет и бледнеет, а сама она как будто погружается в сон.

Так что Эди придумала другой способ отработать свое место в труппе. И тут ей очень пригодился ее совершенно не подобающий леди интерес к политике. Она читала лекции в состоянии транса.

Это было, в общем-то, довольно несложно. Эди выходила на сцену и объявляла зрителям, что сейчас призовет одного из великих мыслителей. Само собой, давно почивших. Кого-нибудь почтенного вроде Аристотеля, Джорджа Вашингтона или Декарта. Или из уважаемых политических умов, Бенджамина Франклина там или Джона Локка. Одну особенно взбаламутившую слушателей речь она произнесла голосом старого мудрого моряка по имени Джед, которому надо было хорошенько выговориться.

На самом-то деле не было большой разницы, кого именно Эди вызовет. Главное, чтобы он был мертв и желательно мужского пола, – тогда Эди могла вещать почти на любую тему, на какую пожелает, и публика приходила в восторг. Эди нравилось думать, что толпу вдохновляет ее красноречие – как ни иронично, она выработала его в оживленных теологических спорах, которые некогда вела с отцом. Но, разумеется, куда вероятнее было то, что толпа попросту наслаждалась новизной зрелища: молодая необразованная девчушка говорит громкие слова, которые ей неоткуда знать.

Вайолет вернула сестре листовку, и Эди снова пробежала глазами текст.

Историю Лоры де Форс она прочитала в «Первопроходце» еще до того, как отец узнал, что она подписана на политическое издание, и отменил подписку. Сперва Лора, как и Эди, была медиумом и ездила по стране с лекциями в состоянии транса, приписывая свои мысли и идеи духам, с которыми якобы говорила. Но потом она совершила немыслимое – подала в суд на Гастингсский колледж права в Сан-Франциско: тот отказал в приеме ей и другой женщине. Подала в суд и выиграла. Теперь Лора де Форс была знаменитым адвокатом, и, когда она выступала перед толпой, все знали, что ее слова принадлежат только ей самой.

Закусив губу, Эди сложила листовку и убрала в карман.

– Боюсь, мне не стоит, – сказала она. – Если мистер Хадл узнает…

– Ерунда, – перебила Вайолет. – Откуда он может узнать?

Эди помотала головой.

– Вай, риск того не стоит.

– Да ну тебя с твоим риском! И вообще, когда ты сама проповедуешь равенство со сцены, его все устраивает. Ну увидит тебя кто-то на лекции про равенство, и что?

– Его все устраивает, когда равенство проповедует дух Бенджамина Франклина, – поправила Эди. – Сама знаешь, он просто печется о пользе дела. Если кто-то решит, что идеи принадлежат нам, билеты перестанут покупать.

Вайолет поджала губы, но спорить не стала. В этом-то и был подвох лекций в состоянии транса. Да, они давали Эди свободу публичных выступлений, какая и не снилась большинству женщин, но стоит кому-то заподозрить, что мысли и аргументы рождаются в ее собственной голове, все и кончится.

– Будь рядом матушка, – начала Вайолет, – она бы хотела…

– Но ее рядом нет. – Эди поймала взгляд Вайолет, подняла брови и быстро, но со значением стрельнула глазами в сторону Руби, пристально за ними наблюдавшей.

Вайолет сжала губы в тонкую полоску, отвернулась от Эди и сосредоточенно уставилась вперед, недвусмысленно давая Эди понять, что просьбу закрыть тему она уяснила, но ей не нравится, когда ее прилюдно затыкают.

Натянув на лицо улыбку, Эди развернулась к Руби и поспешно перевела разговор. Через минуту она уже смеялась: Руби рассказала, что один клиент так стремился поймать ее на мошенничестве, что нанял фотографа, который должен был посреди сеанса выпрыгнуть из-за шелковой ширмы, – в итоге он так перепугал одного из гостей, что тот вскочил из-за стола и расколотил бесценный фарфоровый сервиз.

Но, даже прилежно улыбаясь рассказу Руби, при взгляде на сестру Эди невольно ощущала давящее чувство потери. Лицо Вайолет было напряжено и замкнуто, а ведь меньше часа назад на нем играла сияющая улыбка. Тогда она смеялась, и ветер раздувал ей волосы. И просила Эди ни за что ее не отпускать!

3

Наутро Эди проспала допоздна, а когда проснулась, Вайолет уже не было. На столике между их кроватями лежала записка: «Утром встречаюсь с мистером Биллингсли. Увидимся вечером. В.»

Вчера вечером, во время сеансов внизу, в салоне, между сестрами висело напряжение. Клиенты, конечно, ничего не заметили. Они с Вайолет уже поднаторели выступать единым фронтом, даже когда не ладили. Но если Вайолет решилась тихо сбежать с утра, пока Эди спала… значит, она обижена сильнее, чем казалось.

Не стоило вчера срываться на нее при Руби.

Эди снова откинулась на подушки. Единственной радостной вестью за вчерашний вечер стало то, что с Завесой не случилось ничего странного. Разумеется, открывать ее на сеансах нужды не было. Про обоих клиентов мистер Хадл собрал самые подробные сведения, и духов, с которыми они хотели связаться, легко было и отыскать, и изобразить. Но Эди все равно было не по себе.

Откинув одеяло, она встала с кровати. Пока размышляла, стоит ли спуститься на завтрак в обеденную залу, сообразила: когда она еще спала, Вайолет наверняка уже позавтракала там с Джоном «Моржом» Биллингсли. Несомненно, все время, пока они наслаждались яйцами всмятку, он строил воздушные замки – замки, которые тут же рухнут, едва вмешается реальность.

Больше всего на свете Эди хотелось предупредить сестру держаться от моржа подальше. Увы, Вайолет мечтала о сцене еще с тех пор, как в одиннадцать лет они увидели гастрольную афишу спектакля «Много шума из ничего» со звездой Бродвея Мод Адамс в главной роли. На сам спектакль их так и не пустили, но какая разница? Вайолет получила доказательство, что такая жизнь существует, и уже на следующий день принялась зубрить шекспировские монологи.

Даже когда отец запретил Вайолет хотя бы думать, не то что упоминать о греховной жизни актрисы, мать – уже привыкшая идти против мужа – втайне поощряла мечты дочери.

Тогда Эди не видела в этом вреда. Но теперь явился этот смазливый юноша и собирался воспользоваться наивными мечтами сестры. Эди ясно как день понимала, чего он добивается на самом деле, но сказать об этом Вайолет значило бы только окончательно ее оттолкнуть. Ей оставалось только ждать, пока все рухнет, и надеяться что-то выстроить из обломков.

Эти мысли лишили ее остатков аппетита, и дилемма завтрака была решена: она поест потом, когда подготовит травы на вечер.

Не заботясь о наряде, она накинула видавший лучшие дни халат и, разложив перед собой бумажные свертки с травами, которые вчера достались ей втридорога, устроилась за письменным столом розового дерева перед единственным в номере окошком. Как следует прищурившись, она могла бы разглядеть краешек сине-зеленых вод реки Сакраменто, что искрилась за железной дорогой.

Высвободив из пучков дюжину стеблей сушеной полыни, она разложила их на столе в ряд. Вынула из ящика стола потертые кожаные ножны, которые сама туда положила, когда разбирала вещи. Расстегнув застежку, вытащила острый ножик с приметной белой костяной ручкой.

«Следи, чтобы не затупился, милая».

Так учила мать в день, когда Эди исполнилось четырнадцать. Тогда, в травяном садике, она отдала дочери нож, принадлежавший в свое время бабке, которой Эди никогда не знала. При жизни бабка была славной повитухой. А особым клиентам могла помочь и в менее приземленных материях. Мать Эди должна была пойти по ее стопам, но влюбилась в сына священника и через три месяца вышла за него замуж.

Эди моргнула, прогоняя воспоминание, и сосредоточенно вонзила острое лезвие в оливково-зеленую полынь, обрезая неровные кончики. Но, увидев, как нож в руке ходит ходуном, она отложила его в сторону.

Набрала в грудь побольше воздуха, успокаиваясь.

«Ты справишься».

Взялась за нож снова. Рука продолжала трястись.

Эди оглядела стебли полыни, лежащие на изящном столике розового дерева. Такие безвредные. Кроткие. Желтые кругляши цветков крошились, и пряный полынный запах заполнял тесный номер, хотя их даже не поджигали.

Вайолет на сеансах брала травы россыпью, крошила в блюдечко и тогда уже подносила спичку. Но Эди нужно было легко поджигать их в Завесе, и мать научила ее делать из трав пучки, горевшие ровно и долго.

Последний раз она так готовила травы в тот день, год назад. Вечер начинался совершенно обыденно: Вайолет занималась садом – была ее очередь, – Эди связывала травы в гостиной, единственной комнате их дома, которую отец никогда не удостаивал присутствием, а мать сидела на полу, скрестив ноги и оседлав подушку: она всегда старалась принять эту позу, когда ее дух уходил в Завесу смерти.

О клиенте, заказавшем ее матери работу в смерти в тот день, Эди знала всего две вещи. Во-первых, мать соврала мужу, что собирается навестить тяжелобольную прихожанку их церкви, потому что ей нужно было взять телегу – она встречалась с клиентом за пределами города. И во‐вторых, получить заказ помогла тайная сеть женщин, которые, как и мать, знали правду о смерти – правду, которую она раскрыла дочерям в день их тринадцатилетия.

Смерть, объяснила мать, вовсе не такова, как проповедует с кафедры отец. Нет рая – посмертия для добродетельных – и ада для грешников. Истина была в том, что всех – добрыми они были или злыми – ждали две смерти.

Первая – смерть тела.

И вторая – уход духа.

«Когда умирает тело, – говорила она дочерям своим мягким, убаюкивающим голосом, – дух проходит в Завесу смерти. Большинство духов на сколько-то времени задерживаются там – их утешает близость Завесы к миру живых. Но в конце концов все духи поддаются силе, тянущей их сквозь Завесу и… дальше.

Это вторая смерть. Окончательная. После нее не возвращался ни один дух».

Потом она объяснила, что были, конечно, и те, кто противился этой силе. Иногда это сопротивление ощущали их живые близкие. Она научила сестер, как тогда можно помочь. Иногда духу нужно было напоследок поговорить с любимым – или ненавистным – человеком, оставшимся в мире живых. Иногда требовалась приличная доза розмарина с чуточкой ромашки – помочь духу отпустить слишком прочно въевшиеся тяжелые воспоминания.

Иногда требовались и более радикальные меры.

Эди отложила нож. И ее ладонь вдруг, словно в трансе, легла на белый шелковый кисет, лежащий в углу письменного стола. В кисете хранились травы, которые она всегда держала при себе или рядом. Развязав шнурок, она запустила руку внутрь: пальцы пробежали по разным сверткам и наконец, на дне кисета, сомкнулись на чем-то плотном. На чем-то перекрученном и узловатом.

На корне белладонны.

Она же сонная одурь.

Если зажечь эту траву в смерти, любой дух, вдохнувший дыма, отправится за Завесу – в окончательную смерть. Дух того, кто ее зажег, – тоже.

Эди впервые увидела ядовитый корень тем самым вечером, год назад. Была ее очередь нести стражу, пока мать странствует в смерти. Никак нельзя было, чтобы отец сестер узнал о явно противных христианству делах жены, поэтому, уходя в смерть искать нужного клиенту духа, мать всегда просила одну из дочерей побыть рядом. Так она все равно рисковала быть обнаруженной, но шла на риск ради скромной награды за труды, которая прибавлялась к невеликим, но постепенно растущим сбережениям. Мать хранила их под вынимающимся кирпичом в гостиной и собиралась однажды отдать дочерям.

«Пусть у вас будут возможности, которых я никогда не знала».

Тем вечером Эди обеспокоенно наморщила лоб вовсе не оттого, что заслышала шаги отца на первом этаже. Нет, она заметила, что из матушкиного запасного кисета с травами торчит кончик перевитого корня белладонны – Эди сразу узнала его по рисункам матери. Этот корень настолько опасен, что матушка заставила дочерей пообещать никогда не брать его с собой.

Так почему же взяла сама?

Эди кинула тревожный взгляд на часы на каминной полке. Дух мог без вреда для живого тела оставаться в смерти не так уж и долго. Эди переходила не дольше чем на четверть часа. Лишняя секунда – и остаток дня ее выворачивало всем содержимым желудка. Мать была повыносливее: она могла без видимых последствий ходить в Завесу на полчаса.

Вот только, по расчетам Эди, тем вечером дух матери провел в Завесе куда больше привычного получаса. Поэтому, завидев зловещий корень белладонны, Эди бегом пересекла комнату и села на корточки у неподвижного, безучастного лица матери.

Ее светлые добела волосы – за тридцать лет Завеса слизала с них все краски – были стянуты в привычный пучок на затылке. Закрытые веки скрывали бутылочно-зеленые глаза, такие же, как и у ее дочерей. Кожа была бледной и холодной на ощупь, а дыхание – таким редким, что с непривычки вовсе не понять, дышит ли она.

Но все это было обычным делом для любого, кто провел в Завесе больше нескольких минут. Со стороны все было как будто в порядке – настолько нормально, что Эди знала: не стоит обращать внимания на гложущее чувство, что что-то не так.

Но она обратила.

Отложила корень белладонны, зажгла связку лаванды и открыла Завесу.

Едва ее дух прошел в смерть, Эди с удивлением уловила сочетание ароматов фенхеля, полыни и чемерицы. Это редко используемое сочетание трав подчиняло духа воле заклинателя и прежде срока отправляло за грань, на окончательную смерть, – мать шла на эту крайнюю меру, только если дух преследовал близкого человека и причинял ему страдания.

Убедившись, что Завеса закрылась за ней, Эди, до того сидевшая, вскочила на ноги и ринулась на запах. Переменчивая Завеса в тот день приняла обличье леса. Эди, петляя, пробежала сквозь рощу и попала на заросшую травой поляну; там сидел спиной к ней, скрестив ноги, сияющий дух ее матери. Вокруг матери клубился туман – вечный спутник смерти, – и силуэт ее духа мягко светился в этой дымке.

На секунду Эди выдохнула, признала, что волновалась зря, и даже подготовилась слушать нотацию – а она не заставит себя ждать, как только мать обнаружит, что дочь прошла в смерть одна и без разрешения.

Но, подняв голову, она увидела другого духа, стоящего на краю поляны, и ее облегчение тут же растаяло без следа.

Дымок от матушкиных трав крест-накрест обвивал духа веревками темного золота, похожими на искристую паутину. Но было ясно – даже Эди, стоящей в паре метров, – что травы не действуют как им следует. Их дым должен был немедленно отправить духа за грань.

Но не отправил.

И еще кое-что: дух светился достаточно ярко, как у недавно умершего, но не горел ровным светом, а вместо этого… мерцал. То вспыхивал, то гас. Как пламя свечи.

Эди никогда раньше не видела, чтобы дух мерцал.

Она сделала еще шаг вперед, и тут мать резко повернула к ней голову и ее глаза расширились от страха.

– Эди?

Паутина травяного дыма за спиной матери начала таять. Эди сморщилась. Ее приход отвлек мать, связь с дымом оборвалась, и путы на духе ослабли.

Эди потянулась к собственному кисету с травами. Она могла все исправить.

Но не успела она развязать его, как мать резко вскочила на ноги и бросилась к ней.

– Эди, возвращайся. Немедленно.

– Но я…

– Эди, бегом! Мне некогда объяснять.

Эди застыла, блуждая взглядом между матерью и духом, стоящим на краю поляны. Сеть золотистого дыма почти развеялась, и дух, излучающий неверные вспышки света, грозил вот-вот вырваться.

Она не понимала, что случилось и зачем мать силилась отправить странного судорожно мигающего духа за Завесу. Но ради него мать рисковала задержаться здесь слишком надолго – значит, это было важно.

– Но я могу помочь, я…

Эди замолкла: в смерти что-то двинулось. Изменилось напряжение – закружилась голова, а желудок сделал кульбит.

Завеса истончилась.

Но этого просто не могло быть. Ведь они с матерью не зажигали ни лаванды, ни других трав для перехода. Она быстро огляделась: новых духов не видно, то есть Завеса истончилась не от недавней смерти.

– Что та?..

Мать схватила ее за плечи и развернула.

– Эди, беги! Подальше от дыма!

Эди обернулась к ней, вывернув шею:

– Но почему?..

– К тому дереву. – Голос матери звучал напряженно и тревожно. – Видишь там, за поляной, перекрученный дуб? – Она сильно толкнула Эди в спину. – Беги к дереву, открывай Завесу и проходи.

От толчка Эди споткнулась и полетела вперед, но быстро выровнялась и обернулась. Дух уже полностью высвободился из травяных пут, и Эди наконец ясно увидела его черты. Это был мужчина средних лет, высокий и худой, с впалыми щеками и почти черными глазами с нависшими веками.

А еще он шел к ним. Быстро.

Мать зашагала по поляне навстречу духу. На ходу обернулась через плечо, и при виде Эди, так и не двинувшейся с места, ее лицо исказилось в явном ужасе.

– Беги! Ну же!

Ее тон не терпел возражений. Раз – и Эди пятится, а потом на всех парах несется к перекрученному дубу. И вот она уже суетливо достает из кисета связку лаванды, бешено трясущимися руками поджигает и открывает Завесу.

В ту же секунду – перед тем как выйти из смерти – она учуяла разлившийся по туману запах. Свежий и живой. Как будто зреющие на стебле помидоры.

«Подальше от дыма».

До нее с опозданием дошел истинный смысл слов матери. Из горла вырвался крик неверия, и она резко развернулась. Ну конечно, она ошиблась. Не могла же мать…

Могла.

Эди в ужасе смотрела, как мать поднимает над головой руку с зажатым в ней корнем белладонны, почти таким же, как тот, что лежал рядом с телом матери в жизни, и из перекрученного корешка струится черный дым, а на ладонь падают отсветы пламени.

Туман пошел рябью: дух проскользнул мимо матери. К Эди. Но это было неважно. Ведь белладонна курилась черным дымом. Этот дым подчинял всех духов, до которых мог дотянуться, и навеки утягивал за Завесу.

Дыму было плевать, что матушка еще жива. Что ее тело еще дышит. Что она нужна дочерям. Белладонна не щадила никого. И, оцепенело падая обратно в жизнь, Эди понимала: забрав мерцающего духа, дым возьмет с собой и мать.

Теперь, в гостиничном номере, Эди сжимала в руке загнутый корень, который сберегла с того дня. Она заставила себя выпустить его, фаланга за фалангой разжала пальцы. Медленно вынула руку из шелкового кисета, завязала шнурок и взялась за матушкин нож: в ее жилах вновь бурлила решимость.

Она так и не рассказала Вайолет, что на самом деле тогда случилось в Завесе.

Сестра вбежала в гостиную, когда Эди и мать еще оставались в смерти. Она и застала отца стоящим перед женой и дочерью на коленях, выкрикивающим их имена и трясущим их холодные, будто безжизненные тела.

Вдруг на глазах у Вайолет кожа Эди налилась румянцем, и отец в ужасе отшатнулся. Глаза Эди распахнулись, и она рухнула на тело матери, тщетно выискивая хоть тончайшую ниточку связи с ее духом. Моля сквозь сотрясающие всю ее всхлипы – найти дорогу назад, к жизни.

«Богопротивные девчонки. Вы у меня спасетесь!»

Позже Эди позволила Вайолет решить, что она так и не нашла мать в Завесе. Что вернулась несолоно хлебавши и тут же почувствовала, как матушкин дух уходит за грань. Она оправдывала свою ложь тем, что не хотела обрекать сестру на мучительное незнание, которым тяготилась сама. На невозможность понять, что случилось и почему.

Той ночью сестры сбежали. Отец запер их в комнате и отправился готовить все к их излечению. Но Эди и Вайолет связали из простыней веревку, вылезли из окна и сперва на почтовой повозке, потом на пароме добрались до Сан-Франциско.

Вайолет успела забрать небольшую сумму денег, которые мать для них отложила, но этого хватило всего на несколько месяцев. С их природными дарами естественно было податься в медиумы. Но у Эди были на то и свои причины.

Утром их побега, пока Вайолет беспокойно спала в почтовой повозке, Эди нащупала кое-что между банкнотами и монетами, завернутыми в старый матушкин платок.

На клочке бумаги были записаны три имени.

Два из них Эди, заведя связи среди товарок по ремеслу, в конце концов отследила. Ее подозрения подтвердились: действительно, посредством этих женщин мать сносилась с клиентами, но, к сожалению, ни та ни другая ничего не знали про ее последний заказ.

Третье имя привело ее в комнаты на Маркет-стрит, хозяйка которых возмущенно заявила Эди, что да, последние три года их снимала некая мисс Нелл Дойл. Но больше не снимает: скрылась посреди ночи, не заплатив за жилье и стол.

Так вот, через полгода, когда они с Вайолет примкнули к труппе спиритистов мистера Хадла, Эди ни на шаг не приблизилась к разгадке личности последнего клиента матери – и причин, побудивших ее зажечь сонную одурь.

Сморгнув, Эди вновь взглянула на зажатый в руке нож. Когда она опять взялась за него, ее рука не дрожала. Обрезав кончики стеблей полыни, она отложила нож и куском небеленой веревки прочно и надежно связала травы.

Следом она отмотала второй кусок веревки, подлиннее, сложила пополам и принялась аккуратно перевязывать травы в пучок, после каждого узла накидывая веревку накрест.

Закончив, она убрала пучок в белый шелковый кисет.

Потом взяла сверток с сушеной чемерицей и принялась проделывать все то же самое с ней: руки больше не дрожали, и так она трудилась, пока утро не прошло и кисет не заполнился.

4

Эди перепроверила адрес с листовки.

Вообще-то она не собиралась идти на выступление Лоры де Форс, но закончила с травами всего только в половину первого, и до вечернего представления оставалось еще много часов.

Сперва она попыталась подготовиться к выступлению и села разбирать газетные вырезки, которые вложила в свой дневник. Каждая история, будь то пересказ судебного процесса, где муж в который раз получал несправедливую власть над жизнью жены, или эссе против равного права девушек на образование, вызывала в ее душе праведный гнев. Но когда Эди пыталась вылепить из своей злости и негодования убедительную лекцию, она заходила в тупик. Ей все не давала покоя размолвка с Вайолет. Она все переживала, как они выступят перед Мэри Саттон.

Тогда она решила прогуляться, проветрить голову. Быть может, полюбоваться видами Сакраменто: она еще не бывала здесь, хоть и выросла всего в одном дне езды отсюда.

Перед уходом она постучала в дверь Руби, но подруга не отозвалась. Потом вспомнила: Руби, как и Вайолет, собиралась провести день с едва знакомым мужчиной.

До здания законодательного собрания было пятнадцать минут ходу. Там она прилежно осмотрела белое здание с куполом, посидела на скамейке под одной из величественных тенистых секвой в парке, который недавно разбили вокруг. Если верить изданиям радикального толка, законодательное собрание Калифорнии было по большей части куплено и содержалось на средства баснословно богатых фабрикантов.

Тут Эди перестала себе врать, встала и двинулась по Джи-стрит.

Голос она услышала раньше, чем увидела толпу. Женский голос громко и звонко разносился вокруг. Эди завернула за угол, на Шестую улицу – человек пятьдесят стояли на широком щебеночном подъезде какого-то большого дома за черными коваными железными воротами.

Большую часть толпы составляли элегантные ученые дамы в модных шляпках и изящно подогнанных костюмах. Но немало было и продавщиц, и трудящихся женщин, к чьим ногам жались дети. Многие носили сверкающие золотые булавки на обшлагах или золотистые нагрудные ленты с крупными буквами: «Голоса женщинам». В отдалении Эди еле различила силуэт женщины в серо-голубом костюме, стоявшей на импровизированном помосте.

Когда Эди подошла поближе, женщина на возвышении что-то сказала, и публика разразилась аплодисментами. Толпа устремилась вперед, Эди, плотно зажатую телами, повлекло туда же – и вот она наконец рассмотрела выступающую как следует.

Лора де Форс выглядела в точности так, как Эди ее себе и представляла: статно и элегантно. Платье, пусть и подчеркивало фигуру, было простым; единственным украшением служила приколотая на груди желтая роза: желтый был цветом суфражисток. Светло-русые волосы были стянуты на затылке в удобный узел, но лицо обрамляли несколько выбившихся прядей, будто демонстрируя: все в этой женщине рвется на свободу.

Лора де Форс подняла руки в перчатках, и аплодисменты стихли.

– Слишком долго, – выкрикнула она звонко и уверенно, – женщин систематически подавляли и угнетали. Слишком часто девочку, что осмелилась высказаться вразрез с мнением, скажем, брата, ждет отвратительное и оскорбительное напоминание о ее низшем положении, звучащее как «Ты же девочка. Что ты в этом понимаешь!».

Толпа загудела зло и согласно. И хотя Эди шумела вместе со всеми, краем сознания она невольно вспомнила совсем иного мужчину – отца, какого знала в раннем детстве. Мужчину, который, учуяв ее интерес, разрешал ей по утрам читать с ним газету. Вспомнила, как плясала гордость в его ярко-синих глазах, когда Эди приводила аргументы из прочитанного в споре. Как отец брал ее с собой в пустую церковь, когда репетировал проповеди, и терпеливо наставлял ее в ораторском искусстве.

Вспомнила, каким он был, пока все не изменилось.

«Эдит, ты уже не ребенок. Я и так достаточно потакал твоему противному природе увлечению».

– Закон людской и божий, – продолжала Лора де Форс, – объединились против женщин и объявили их место в жизни богомерзким и подчиненным. В глазах закона женщина всегда под чьей-то опекой. Сперва отцовской, а потом и вовеки – супружеской. Но я стою здесь сейчас перед вами, и я говорю вам, что женщины больше не желают оставаться вещами!

Толпа снова согласно взревела. В этот раз Эди кричала с остальными, пока не охрипла.

Лора подняла руки, призывая к молчанию, дождалась, пока все затихнут, и продолжила.

– Миссис Дороти Драер, – торжественно произнесла она, – жена, мать двух детей, лишь последняя из множества женщин, павших жертвами несправедливых законов этой страны. Законов, разработанных мужчинами. Истолкованных мужчинами. И мужчинами примененных. Государство, живущее на налоги, которые платят и женщины тоже, вынуждает женщин соблюдать законы, которых они не принимали! А потом по этим самым законам их заключают под стражу и сажают в тюрьмы – без права на суд присяжных-женщин!

Толпа снова взревела, на сей раз не только с восторгом. Теперь к нему примешивалась ярость.

– Я подготовила список, – выкрикнула Лора, показывая стопку листов, покрытых официального вида печатным текстом, – причин, по которым мужчина имеет право поместить в лечебницу для душевнобольных свою жену, дочь или другую подопечную. И уж поверьте мне, бремя доказательства лежит не на нем! Как вы, несомненно, знаете, – продолжила она, – в этот список входит прием лекарств для предотвращения зачатия, даже в случаях, когда это обычно счастливое событие крайне опасно для здоровья матери. Но еще тут есть привычка читать романы! А вот еще преступление – быть плохой собеседницей. А какова дерзость – проявлять интерес к политике!

Толпа снова недовольно загудела, как рой разозленных пчел.

– Покажите мне хоть одного мужчину, – воскликнула Лора, – которого поместили бы в подобное заведение, – она показала рукой на черные кованые ворота за ее спиной, – за проявление интереса к политике! Ведь, если это действительно преступное помрачение рассудка, поверьте мне, у меня найдется длинный список мужчин, чей рассудок безмерно слаб.

Толпа вокруг Эди разразилась довольным смехом, и напряжение спало. Но Эди не смеялась. Даже не улыбнулась. Ее взгляд устремился на ворота позади Лоры де Форс – она впервые рассмотрела их по-настоящему, и ее глаза широко распахнулись при виде огромного готического чудища за ними, с темными каменными стенами и множеством башен и башенок.

А наверху – наверху красовалась табличка: «Приют для умалишенных города Сакраменто».

Эди вся застыла.

Не стоило сюда идти.

Но не успела она развернуться и сбежать, как у края толпы возникла свалка. Вперед прорывалась группка мужчин. Взгляд Эди упал на зловещее белое пятно вокруг шеи предводителя группы. Из-под черного облачения выглядывала колоратка священника.

Эди попятилась было, но толпа сомкнулась слишком плотно, и ее бегство не обошлось бы без ненужного внимания и сумятицы. Сердце колотилось в груди. Из памяти воспрянул голос: «Богопротивные девчонки!»

Она содрогнулась всем телом, как в тот день год назад, когда отец хлопнул дверью их с Вайолет спальни и провернул в замке ключ.

«Вы у меня спасетесь!»

Мужчина в колоратке заговорил:

– Отверните свои взгляды от этой грешной дочери Евы!

Но нет, голос совсем другой. Высокий и гнусавый, тогда как голос отца был низким, с еле заметными отзвуками былой шепелявости.

Священник крикнул снова:

– Возвращайтесь по домам! – Не он. – Возвращайтесь к вашим женским обязанностям. Не забывайте слова апостола Павла – первое послание к коринфянам, глава четырнадцатая, тридцать четвертый стих: «Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить».

Эди уже слышала этот стих от священника. Но от другого.

Лора де Форс развернулась к проповедующему священнику и смерила его уверенным, твердым взглядом. Но Эди не хватало ее уверенности. Она видела лишь идущих к толпе полицейских.

Завороженная словами Лоры де Форс, Эди заметила их только сейчас. Слишком потрясла ее женщина, способная разговаривать столь властно. Зачарованная, Эди даже не осознала, как сама пришла к воротам той самой лечебницы, которая могла стать их с Вайолет будущим, если бы год назад они не сбежали.

С ее губ чуть не сорвался истерический смешок. С тем же успехом можно было натянуть смирительную рубашку и сдаться в лечебницу самой.

Нужно было бежать прочь от черных ворот. И немедленно.

Эди развернулась и принялась пробираться сквозь толпу. Позади нее Лора де Форс заговорила снова:

– Слишком долго, – ее слова отскакивали от спины Эди, – церковь зиждилась на невежестве и упадке женщин!

Другие тоже начали замечать приближение полицейских. Эди поймала несколько встревоженных взглядов. И ускорилась.

В передних рядах снова подал голос священник. Но Эди различала хорошо если половину его слов, и особенно часто звучало «богохульство».

А когда она уже почти вышла на тротуар, посреди толпы разразилась какая-то заварушка. Через несколько секунд прозвучал свисток. Полицейские только того и ждали и решительно двинулись на женщин.

Эди оглянулась через плечо: один из них, с маленькими глазками и торчащими из-под круглого шлема сальными волосами, шел к ней.

Паника сдавила грудь, и секунду она не могла вдохнуть. Арестуют ее вряд ли, но полицейский мог задержать ее как свидетеля. Выяснить ее имя. Настоящее.

Подобрав юбки, она бегом бросилась к тротуару, но на ее пути встало что-то высокое и плотное. Эди влетела в него с такой силой, что потеряла равновесие и рухнула бы наземь, если бы чья-то рука не вцепилась ей в локоть и не вздернула на ноги. Она заметила, как на землю, трепеща, упало что-то белое.

– Мисс, у вас все в порядке?

Эди подняла взгляд и увидела обеспокоенное лицо молодого человека. Причем довольно симпатичного, невольно отметила она, невзирая на нависшую над ней угрозу. Он был едва ли старше нее самой – она дала бы ему лет семнадцать-восемнадцать – и одет в весьма приличный, пусть и немного поношенный пиджачный костюм из холстины. У него была бледная кожа и копна неряшливых черных кудрей, торчащих из-под шляпы. А еще он с беспокойством смотрел на нее карими глазами. Добрыми карими глазами.

Одной рукой он продолжал поддерживать ее под локоть. Другой, наклонившись, подхватил белое, упавшее на землю, и убрал в нагрудный карман костюма.

Кто-то из полицейских снова дунул в свисток. И у Эди вдруг появилась идея.

Вцепившись в ладонь молодого человека, она поспешно продела свою руку ему под локоть. Встала на цыпочки и тихо, напряженно велела:

– Скривитесь и скажите какую-нибудь гадость!

Молодой человек нахмурился.

– Прошу прощения?

– Плохо стараетесь! – Эди покрепче вцепилась ему в локоть. – Попробуйте взглянуть на меня сверху вниз и как бы покачать головой. Будто очень разочарованы – вот так, отлично.

Вышло, конечно, далеко не отлично. Молодой человек действительно покачал головой, но выглядел скорее растерянным, чем злым. Но придется довольствоваться этим.

Эди дернула его за руку, увлекая к тротуару.

– А теперь притворитесь, что волочете меня прочь отсюда.

– Мисс! – перебил молодой человек. Он еле заметно растягивал слова, как южанин. – Я в самом деле не…

Но он не договорил: Эди вдруг замерла. Развернулась к нему, заглянула в глаза. И на секунду позволила своей браваде развеяться.

Миг – и она снова собралась, но того, что молодой человек успел за этот краткий миг разглядеть в ее лице, видимо, хватило, чтобы убедить его подыграть. Его рука вдруг легла Эди на поясницу и настойчиво, пусть и мягко, подтолкнула ее прочь от толпы.

Эди изобразила сопротивление. И, притворяясь, что извивается во все стороны, глянула через плечо. Направлявшийся в их сторону полицейский решил заняться другой одинокой молодой женщиной.

Эди развернулась и позволила кареглазому молодому человеку увести себя по улице. Они шли так близко, что она чуяла еле заметный древесный запах его кожи. Он мешался с чем-то резким – Эди не могла точно определить, что это, но сосредоточилась на этом запахе, чтобы успокоить перепуганный ум.

Только когда они завернули за угол, Эди наконец облегченно выдохнула. Поспешно высвободилась из рук молодого человека и, чувствуя, что сознание все еще цепенеет от страха, направилась на другую сторону улицы.

Он отпустил ее сразу же, но, когда она стала переходить дорогу, окликнул:

– Стойте!

Эди напряглась.

– И это… – он помедлил, будто не зная, что сказать. – И это все?

Обернувшись, она подняла брови.

– Я не собираюсь благодарить вас, что сыграли роль моего опекуна, – произнесла она одновременно сдержанно и высокомерно. – Если вы этого ждали…

– Нет, – он оборвал ее, помотав головой. – Я только хотел сказать… просто… У вас все в порядке?

На одно предательское мгновение Эди задумалась.

Все ли у нее в порядке?

Сердце по-прежнему колотилось – слишком близко оказались ворота лечебницы. Если отец разыщет их, в этом заведении ей томиться до конца жизни. А еще в паре метров от нее только что прошел полицейский. Очень возможно, что он прочитал в списке беглых несовершеннолетних их с Вайолет имена – настоящие.

Эди с вызовом взглянула в лицо молодому человеку.

– Ну конечно, все в порядке, – она распрямила плечи. – А могло быть иначе?

С этими словами она развернулась и пошла прочь по улице. Дрожь пробирала до костей, лоб от испуга блестел потом, но внутри кипело и нечто иное. Четкое понимание цели.

Наконец-то пришло вдохновение, и пора было писать лекцию.

5

За кулисами театра «Метрополитен» на Джей-стрит царил привычный хаос.

Медиумы недосчитывались пуговиц. Поспешно переодевали драные чулки. Воздух пронизывал запах слегка опаленных при завивке волос.

Единственным уголком относительного спокойствия была Зеленая комната, где, уже облаченная в свой сценический костюм (белое воздушное нечто, в котором, по словам мистера Хадла, она выглядела не от мира сего), свернулась в кресле калачиком Эди и делала заметки к своей лекции в состоянии транса.

Не считая шороха ручки по бумаге, единственным звуком в комнате было тихое позвякивание стекла: Лилиан Фиоре, молодая женщина двадцати лет, чья оливковая кожа и черные волосы выдавали итальянское происхождение, разбирала и подписывала десяток с лишним пузырьков с укрепляющими напитками, которые давала клиентам во время своего номера со спиритическим исцелением.

На коленях Лилиан возлежали одетые в чулки ноги Ады Лоринг, темнокожей женщины двадцати одного года; она тоже строчила что-то в тетради. Спустя несколько секунд сосредоточенного молчания Ада отложила ручку и протянула Лилиан открытую тетрадь.

Та отставила пузырек с янтарной жидкостью, который надписывала, прочитала страницу, улыбнулась Аде и легонько чмокнула в кончик носа:

– Гениально.

Ада игриво сморщила нос и откинулась в кресле, вытягивая ноги, чтобы еще основательнее разместить их на коленях Лилиан.

Ада была поэтессой и писала метрические стихи, настолько прекрасные, что дух захватывало и на глаза Эди не раз наворачивались слезы. Этим талантом Ада пользовалась в спиритических кругах еще с двенадцати лет, когда встала посреди новоорлеанской церкви и прочитала настолько сложное стихотворение собственного сочинения, что все прихожане на несколько минут обмерли на скамьях. Придя в себя, они единогласно постановили, что единственное возможное объяснение произошедшему – ее устами говорил дух.

С тех пор она ездила по стране и декламировала спиритические стихи.

Завершив мысль, Эди тоже отложила ручку, потянулась, высоко подняв руки, и выдохнула.

Ада подняла на нее взгляд:

– Готовишь на сегодня что-то новенькое?

Кивнув, Эди встала с кресла и положила тетрадь на стол между Адой и Лилиан. Они взяли Эди с Вайолет под крыло сразу же, как только сестры примкнули к труппе, и Эди привыкла перед выходом на сцену сообщать темы своих выступлений хотя бы одной из них, а лучше двум.

Склонившись над тетрадью, Ада и Лилиан принялись вместе читать открытую страницу.

Через минуту Лилиан выпрямилась и присвистнула.

– Решила удариться во все тяжкие?

Напоследок пробежав глазами по списку аргументов, Ада вернула тетрадь Эди.

– Замахнуться на тему несправедливых законов о браке – большая дерзость. Даже для тебя. Можно спросить, с чего ты вдруг оседлала этого конька?

Эди с деланой беспечностью пожала плечами.

– Как будто бы важная тема.

Лилиан бросила на нее оценивающий взгляд, и Эди постаралась его выдержать.

Хотя на самом деле Лилиан не умела лечить людей наложением рук и воззванием к духам, у нее был необъяснимый талант чувствовать хвори. Она всегда первой узнавала, если кому-то прошлой ночью плохо спалось. Всегда приносила чашку чая, если кому нездоровилось. Поэтому было бы совсем не удивительно, почувствуй она, что Эди питает к этой теме отнюдь не только академический интерес.

Лилиан не спешила отводить испытующий взгляд – Эди отвернулась и снова села в то же кресло.

Ей не хотелось объяснять, почему ей на самом деле вдруг приспичило раскритиковать закон из общего права, лишающий замужнюю женщину всех человеческих прав. Тот самый закон, из-за которого женщина вроде ее матери не могла сбежать вместе с дочерьми, когда тихий пытливый мужчина, в которого она влюбилась в девятнадцать лет, проникся влиянием старших чинов своей церкви и изменился до неузнаваемости.

– Если хочешь знать, – сказала она, хватаясь за возможность уйти от темы, – я сегодня ходила на лекцию Лоры де Форс, ей и вдохновилась. – И поспешно добавила: – Мистеру Хадлу, конечно, говорить об этом не стоит.

– Хм, – Лилиан откинулась на спинку кресла, скрестив руки на груди, – не знаю, как относиться к этой женщине.

Эди кинула на нее изумленный взгляд.

– Мне казалось, уж кто-кто, а ты должна ее поддерживать. Ведь она с помощью своего авторитета борется с несправедливым заключением совершенно здравой и невинной женщины в лечебницу для умалишенных!

– В этом-то все и дело, – вмешалась Ада. – Такие, как Лора де Форс, рады на публику закидать поддержкой кого-то вроде Дороти Драер. Почтенную и, как ты сказала, невинную женщину. Но что-то я не слышала, чтобы она или еще кто-то из важных шишек суфражистской ассоциации поднимали шум, когда пропадали женщины с Белден-плейс.

От слов Ады в комнате как будто повисла зловещая туча.

– Сегодня утром Аде пришло еще одно письмо, – тихо сообщила Эди Лилиан.

Эди взглянула на Аду:

– Такое же, как и прошлые?

Та медленно кивнула.

– Полли Эдвардс. Вы, кажется, не были знакомы.

Эди помотала головой. Сбежав из дома и приехав в Сан-Франциско, они с Вайолет познакомились с несколькими обитательницами крайне злачного проулка под названием Белден-плейс. Эти женщины занимались спиритизмом, но обстоятельства вынуждали их предлагать и другие, менее благородные услуги.

Перед тем как отбыть в турне с мистером Хадлом, Эди с Вайолет пробыли в городе слишком мало, чтобы завести много подобных знакомств, но Ада и Лилиан имели в этом мирке обширные связи. Поэтому пять месяцев назад их известили, что одну их знакомую с Белден-плейс забрал полицейский под предлогом выборочного контроля за исполнением закона о бродяжничестве. Сам по себе такой арест не был чем-то из ряда вон выходящим – вот только ту женщину никто с тех пор не видел и весточек от нее не получал. Не менее тревожно было и то, что в ответ на все запросы о месте ее нахождения бюрократы стойко отмалчивались.

А потом точно так же пропала еще одна медиум.

И еще одна.

– Сколько уже получается? – спросила Эди. – Пять?

Ада покачала головой.

– С Полли будет шесть.

– И никто не знает…

– Они как будто в воздухе растворились, – произнесла Лилиан. – И никому нет до них дела. Мы с Адой не единственные писали в местную суфражистскую ячейку. Дьявол, да мы написали вообще всем, у кого может хватить влияния получить ответы. Но, очевидно, власти предержащие не желают замараться о полдюжины женщин дурной репутации!

От слов Лилиан по спине Эди пробежал мороз. Далеки ли они с Вайолет были от подобной жизни?

Ада, наклонившись через стол, взяла Лилиан за руку. Та со вздохом поднесла ладонь Ады к губам и легонько поцеловала костяшки.

В ту же секунду дверь Зеленой комнаты открылась. Из-за косяка выглянуло бледное лицо-сердечко Эммы Фостер, и Лилиан с Адой тут же отпрянули друг от друга.

Эмма, талантливый композитор, была, как и Ада, вынуждена приписывать собственные сочинения духам; всего на год старше сестер, она непостижимым образом казалась младше. Быть может, из-за того, что без музыкального инструмента под рукой от волнения теряла нить речи.

– Ах, Эди, вот ты где! – сказала она, и в ее больших голубых глазах явственно проступило облегчение. – Тебя мистер Хадл ищет. Сможешь выйти к нему в фойе? Он просил тебя поторопиться, но я не сообразила сюда заглянуть. Хотя глупость какая, ты же всегда здесь. Но, боюсь, он станет злиться, что я так закопалась. Так что, если тебе не сложно…

– Сейчас выйду, – перебила беднягу Эди, пока та не договорилась до нервического припадка. – Спасибо, что сказала, Эмма.

Та, кивнув, попятилась прочь из комнаты, а Эди наклонилась и со вздохом принялась натягивать обувь. Помимо лекций, время от времени Эди выполняла поручения мистера Хадла. У нее не было выбора, ведь место в труппе они получили благодаря Вайолет, ее сценической харизме и удивительным спиритическим талантам. Лекции в состоянии транса принимали сносно, но любимицей публики Эди вовсе не была. Приходилось отрабатывать свое содержание иными способами.

Завязав шнурки, Эди убрала ручку и еще разок пробежала взглядом тетрадную страницу, где набросала основные тезисы своей лекции. Там еще многого не хватало, но у нее хорошо получалось додумывать прямо на сцене – просто давать речи литься, а не прописывать заранее каждое слово. Отец точно так же готовил проповеди.

Вырвав страницу из тетради, Эди сложила ее, спрятала в потайной карман платья, к шелковому кисету с травами, и, наскоро попрощавшись с Адой и Лилиан, направилась в фойе.

Мужчина средних лет с впечатляющего размера усами и круглым красным лицом зашагал к ней по ковру, устилавшему фойе театра «Метрополитен».

– Эди! Как хорошо, что ты пришла!

– Мистер Хадл, – Эди протянула ему руку. Он коснулся губами ее перчатки – шлейф сигаретного дыма, пропитавшего его сюртук, защекотал Эди нос. – Сэр, как покупают сегодняшние билеты? Надеюсь, наша особая гостья не передумала.

Хмыкнув, мистер Хадл заговорщицки подмигнул.

– Нет-нет, не передумала. И сегодня нас посетит не только твоя Мэри Саттон. Если не возражаешь, у меня будет для тебя еще одно поручение.

– Хорошо, мистер Хадл. Если я смогу посмотреть выступление Вайолет.

– Конечно, ты будешь свободна как птица… о, а вот и наш юноша! Как вовремя!

Двери фойе с тихим шорохом открылись, и загривок Эди обдул холодный воздух. Она обернулась, чтобы поздороваться с гостем, но, едва заметив всклокоченную копну черных кудрей, тут же отвернулась обратно.

– Мистер Хадл! – Какой знакомый южный выговор с протяжными гласными. – Очень рад знакомству, сэр. Простите, что заставил вас ждать. Не поверите, спустила клятая покрышка.

– Ничего страшного, молодой человек! – дружелюбно ответил мистер Хадл, направляясь ему навстречу. – Вот скажите, это я постарел или ваши с каждым годом все молодеют?

– Сэр, мне в следующем месяце исполнится восемнадцать. И уверяю вас, мой редактор убежден, что я более чем…

– Что вы, я и не сомневаюсь. Молодой острый ум. Всегда говорю, побольше бы таких. И должен вам сказать, вы явились очень вовремя. Я хотел познакомить вас с одной юной дамой.

Эди так и стояла спиной ко входу, и это было возмутительно грубо. Пора бы уже и развернуться. Выхода у нее не было, хотя упрямый разум продолжал метаться в поисках лазейки.

Просто сбежать из фойе не поможет. Тогда мистер Хадл просто снова разыщет ее за кулисами и спросит, почему она так себя повела. Да и все равно прятаться без толку, ее ведь уже заметили. Точнее, ее вид сзади. Увы, выбора нет. Придется столкнуться с ним лицом к лицу.

Эди развернулась.

Карие глаза молодого человека недоуменно прищурились. Потом широко раскрылись в понимании и узнавании. Он был одет в ту же повседневную одежду, что и днем на лекции Лоры де Форс: слегка помятый пиджачный костюм из холстины с закатанными рукавами, из-под которых виднелись пальцы в пятнах чернил. Шляпу он снял, и пара непослушных кудрей упала на лоб. Из нагрудного кармана пиджака торчал уголок блокнота.

Нацепив на лицо легкую улыбку, Эди подошла к нему, намереваясь поздороваться.

– А вот и она, – просиял мистер Хадл. – Мисс Эдит Бонд, позвольте представить вам мистера Лоуренса Эверетта. Мистер Эверетт – репортер и собирается подготовить о нас небольшую заметку.

При виде открытого интереса во взгляде мистера Лоуренса Эверетта по шее Эди поползла краска, но она заставила себя взглянуть ему в глаза как можно более ледяным взглядом.

– Рада знакомству, мистер Эверетт.

Она выделила голосом слово «знакомство», и его губы дрогнули: он понял ее безмолвную просьбу.

– Прошу, – сказал он с легким поклоном, не отрывая взгляда от ее лица, – зовите меня Лоус.

От такой фамильярности Эди моргнула. Подобралась, ожидая, что он упомянет об их дневной встрече. Но вот прошла целая секунда. Потом вторая. А Лоус Эверетт только молча улыбался.

Мистер Хадл хлопнул в ладоши:

– Вот и прекрасно! Эди, покажи юному Лоусу, что у нас да как. Он, кстати, из «Жала Сакраменто». Замечательная газета.

Эди вздернула брови. Вообще-то нет, не замечательная. С тех пор как их труппа приехала в Сакраменто, Эди читала «Жало» достаточно, чтобы заметить, что карикатур на его страницах больше, чем текста, а редакторов скорее заботит повод позубоскалить на любую тему, а не предоставить достоверный репортаж.

Но объяснять все это мистеру Хадлу не имело никакого смысла. Он как охотничий пес вцеплялся в любой шанс оживить проседающие продажи билетов.

– Устрой ему несколько интервью с другими дамами, – продолжил мистер Хадл. – Было бы чудесно, не правда ли?

– Да, – произнес Лоус, сверкая глазами. – Мне уже не терпится побольше узнать о вашем… о вашем миленьком шоу.

Эди чуть распрямила плечи.

– О нашем миленьком шоу?!

– Будет тебе, Эди, – укорил мистер Хадл. – Не дуйся. Вот увидишь, юный Лоус устроит нам прекрасную рекламу. Правда, мой мальчик? – Мужчина подошел к Лоусу и приобнял его за плечи. – И уверяю вас, лучше Эди с экскурсией никто не справится. Ее сестра-близнец – одна из лучших наших медиумов. Обязательно дождитесь ее выступления! Вы растрогаетесь до слез, вот увидите!

Брови Лоуса еле заметно приподнялись, и он одарил Эди еще одним пронзительным взглядом:

– Сестра-близнец? Должно быть, это… удобно.

Мистер Хадл только фыркнул.

– Чудесно, чудесно. Пойду-ка предупрежу девочек, что вы скоро придете. И, молодой человек, подготовлю характеристики, которые обещал вам выдать. Эди, на пару слов.

Эди, раздраженно глянув на Лоуса, прошла с мистером Хадлом в другой конец фойе.

– Ну, милая, – тихо и неодобрительно произнес мистер Хадл. – Ты наверняка понимаешь, что я сейчас скажу.

Он проницательно взглянул на нее, и на его обычно добродушном лице вдруг проступила сталь. На одну безумную секунду Эди показалось: он все-таки узнал, что она ходила на лекцию Лоры де Форс. Не потому ли пожаловал журналист? Неужели он как-то выяснил, кто она такая, и выдал ее?

– Да, – продолжил мистер Хадл, без труда считав панику в ее глазах. – Это было немного слишком, не правда ли? Должен сказать, Эди, потом мы получили множество… жалоб. Не забывай, фермы и фруктовые сады кормят этот город.

Только через две долгие секунды Эди сообразила, о чем он говорит.

– Вы имеете в виду лекцию, которую я читала в среду? – медленно произнесла она. – Об угнетении фермерских жен, которые работают не меньше мужчин, но ничего за это не получают. Они не только собирают урожай, но еще должны…

– Да, да, – перебил ее мистер Хадл, нервно покосившись в сторону журналиста. – Согласись, довольно странно позволять… хм, духам осуждать доходы богатеев и при этом ожидать хвалебных статей, да?

Этот вопрос застал Эди врасплох. Она тоже оглянулась на журналиста.

– Вы хотите сказать, поскольку владелец газеты, где работает этот юноша, тоже занимается фермерством…

– Я просто предлагаю, – сказал мистер Хадл таким тоном, что стало ясно: это вовсе не просто предложение, – подыскать на сегодняшний вечер духа, чьи взгляды менее… радикальны.

– Менее радикальны, – повторила Эди.

– Именно, – ответил мистер Хадл, явно радуясь, что до нее начало доходить. – Как насчет Жанны д’Арк? Она всем нравится. Красивая речь о жертвенности как женской добродетели была бы очень кстати. Беспроигрышный вариант, согласись.

– Но, мистер Хадл…

– Вот и умница. Схожу-ка я за характеристиками. – Кивнув на мистера Лоуренса Эверетта, он добавил: – Присмотри за ним, ладно, дорогуша?

И, не дожидаясь ответа, засеменил прочь. Эди открыла рот, собираясь окликнуть его, и тут же закрыла и стиснула зубы, силясь удержаться от искушения. Мистер Хадл не был ни тираном, ни самодуром, но, когда речь заходила о продажах билетов, он бывал поразительно безжалостным. А сейчас только от его расположения зависело, будет ли им на что жить. Эди выдохнула сквозь зубы. Вот еще одна причина, почему им так нужна была роскошная премия Мэри Саттон. Чтобы ни один мужчина – даже такой учтивый с виду, как мистер Хадл, – не имел над ней власти.

– Что ж, – раздалось у нее за спиной.

Эди подскочила. Этот невоспитанный репортеришка подкрался к ней через все фойе, а она даже не заметила, и это раздражало: обычно она бдительно следила за тем, что происходит вокруг.

Она развернулась к нему лицом. И тут же об этом пожалела. В его карих глазах таилось какое-то понимание и озорство. У нее аж мурашки по рукам забегали.

К черту опасения, что Лоуренс Эверетт расскажет мистеру Хадлу, как она ходила на политическую лекцию. Этот юноша видел, как она спасалась от полицейского. Он журналист. Со связями. Он может разузнать о ней – и о Вайолет – то, что Эди предпочла бы оставить в тайне.

Он открыл рот, намереваясь заговорить, но Эди, покачав головой, устремилась к двери, ведущей за кулисы. Ей нужна была секундная передышка. Нужно было подумать.

– Прошу простить, – произнесла она на ходу, – мне следует сперва уладить некоторые…

– А вот и нет, – Лоус одним прыжком оказался перед ней, загораживая дорогу. – Теперь я знаю, где вас найти. Можете не пытаться сбежать снова.

Эди так и застыла.

– Вы мне угрожаете?

Он с размаха прижал руку к груди, изображая ужас:

– Угрожаю? Как вы могли такое подумать, мисс Бонд? Или Эди, верно? Можно звать вас Эди?

– Так называют меня друзья.

– Значит, Эдит. Пусть мы, возможно, и не друзья, однако несомненно знакомы.

Эди сощурилась, но промолчала.

– Послушайте. – Он поднял руки ладонями от себя, как бы говоря: «Я не желаю вам зла». – Буду с вами честен… мисс Бонд. Мне нужна история. И хорошая – способная убедить редактора, что он не зря повысил меня до репортера. И мне кажется, что вы-то мне с ней и поможете.

Эди склонила голову набок.

– Я уже согласилась устроить вам экскурсию. Чего еще вы хотите…

– Я хочу, – прервал ее Лоус, шагнув к ней и лукаво приподняв брови, – узнать настоящую историю. Думаю, вы хорошо меня поняли.

Эди скрестила руки на груди. Скептиков всегда видно издалека, и она не собиралась давать наглому юному репортеру повод оставить всех женщин труппы без средств к существованию, лишь бы напечатать статейку в третьесортной газете, куда завтра завернут рыбу.

– Я оплачу ваш труд, – добавил Лоус, приняв ее молчание за раздумье, – если вас волнует этот вопрос. – Он вынул из-под мышки стопку бумаги и пролистал, показав спрятанную меж листами хрустящую банкноту. Открыл чистую страницу и достал из кармана пиджака ручку. – Быть может, начнем с устройства сцены? Вам подобные обычно любят театральщину.

Эди изобразила на лице вежливую улыбку.

– С великим удовольствием. – У Лоуса загорелись глаза. – Что желаете осмотреть в первую очередь? Натянутые на сцене веревки или чан, где мы готовим эктоплазму?

Улыбка юноши погасла.

– Я попросил бы вас отнестись к моему предложению посерьезнее.

– И с чего бы это мне соглашаться?

– Ну… – Он бросил взгляд ей через плечо, туда, где до этого стоял мистер Хадл. Потом шагнул ближе и заговорил тихо: – Насколько я вижу, вы очень хотели бы сохранить в тайне правду о том, где были сегодня днем. И, мисс Бонд, я вовсе не возражаю. Если, конечно, вы согласитесь мне чуточку помочь.

– О чем вы, мистер Эверетт? – Пришел черед Эди с размаху подносить руку к груди. – Я совсем вас не понимаю. Я весь день провела в своем номере «Юнион-хотел».

– Вы же не собираетесь отрицать, что…

– Но я отрицаю.

На этот раз Эди сама шагнула ближе. Их носы оказались в паре сантиметров. С такого расстояния она различала древесный запах, который учуяла днем, но только теперь поняла, что́ это. Сандал. Было и еще кое-что – резкий маслянистый запах чернил.

С тех пор как она избрала стезю медиума, Эди кое-чему научилась. Например, читать людей. И у нее было предчувствие насчет этого юноши. Что он не собирается выдавать ее мистеру Хадлу. Быть может, всему виной его добрые глаза. Или тот его вопрос на углу улицы: все ли у нее в порядке? Как будто он искренне хотел помочь. В чем бы ни было дело, она решила идти ва-банк.

Лоуренс Эверетт открыл рот, собираясь заговорить, но смог выдавить только:

– Я… ну что ж.

Эди улыбнулась, стараясь скрыть облегченный вздох.

– Думаю, мистер Эверетт, мы друг друга поняли, – она отступила на шаг и украдкой позволила себе вдохнуть не пахнущего сандалом воздуха. – Я сообщу мистеру Хадлу, что вы, к сожалению, все-таки не сможете написать заметку. Думаю, он поймет, что стоит поручить это другому репортеру. Возможно, кому-нибудь более… – Она замолкла и медленно обвела взглядом его лицо. – Опытному.

С этими словами она развернулась к двери за кулисы. Но, не успела она повернуть ручку, ее окликнули:

– Вот еще что, мисс Бонд.

Эди неспешно обернулась, приподняв брови. И даже почти не опустила их при виде серебристого велосипеда под рукой Лоуса. До того она краем глаза приметила его, прислоненный к дверям фойе, но толком рассмотрела только сейчас. Он чуть-чуть отличался от одолженного Руби. Центральная перекладина, шедшая от руля, упиралась прямо в сиденье, вместо того чтобы изящно загибаться вниз, но соблазна это не умаляло. Глядя на велосипед, Эди почти ощущала, как в волосах свистит ветер, почти чувствовала вкус свободы, как вчера, когда крутила педали на полном ходу.

Должно быть, эта тяга к свободе отразилась на ее лице: Лоус склонил голову набок и хитро улыбнулся.

– Мисс Бонд, вы катаетесь?

Эди оторвала взгляд от велосипеда, скрестила руки на груди и нахмурилась.

– Если катаетесь, – продолжил он, так и вперившись в нее, – вам, наверно, стоит знать, что у меня есть строгое правило: я позволяю своим друзьям брать мой велосипед, когда они хотят.

Эди сощурилась:

– Мы не друзья.

Лоус развел руками.

– А это, мисс Бонд, уже вам решать.

Они еще секунду посверлили друг друга глазами. Эди как раз успела заметить в его карих глазах золотые искорки.

Потом он качнул руль, переднее колесо дернулось влево, и напряжение рассеялось.

– Не подскажете, где бы мне его разместить? Не хотелось бы, чтобы за время нашей экскурсии его умыкнули.

6

– А здесь, – сказала Эди, ведя Лоуса прочь со сцены через кулисы, – в кулуарах, медиумы готовятся к выступлению. Занавес поднимут примерно через полчаса, так что, полагаю, мы успеем зайти поздороваться с парой дам.

Лоус пролистал свой блокнот, пробежал глазами по очень скромным заметкам, которые сделал за их экскурсию.

– Что ж, мисс Бонд, должен сказать, вы отлично проявили себя как экскурсовод.

Эди постаралась скрыть изумление. Она-то радовалась, что справилась просто отвратительно.

– Вот как?

– Еще бы. Для начала вам удалось помешать мне поискать на сцене тайные механизмы, подозвав мужчину, который почти наверняка на самом деле не осветитель.

И действительно, Эди окликнула стюарда, еще не успевшего надеть ливрею, и заявила Лоусу, что тот сейчас будет чистить ламповые стекла и оставаться на сцене им небезопасно.

– Затем, – продолжил Лоус, – вы до обидного заметно повысили голос, когда мы проходили мимо кучки, вероятно, участниц вашей труппы, пока они выпытывали у милых старушек сведения об их свежепреставившихся мужьях.

Прах побери. Значит, он все-таки услышал.

– И хотя я убежден, что вы готовы столь же… старательно помогать мне брать интервью, могу ли я попросить вас позволить мне заняться этим одному?

– Увы, мистер Эверетт, как бы ни хотелось мне уважить вашу просьбу, боюсь, это будет попросту неприлично. Сами понимаете, навещать женщин в их гримерках…

Эди замолкла и старательно изобразила стыдливое пожатие плечами: мол, что поделать.

Лоус несколько обреченно вздохнул.

– Что ж, тогда ведите.

Спрятав довольную улыбку, Эди направилась к коридору, ведущему за кулисы. Лоус двинулся за ней.

– А когда мне представится возможность, – произнес он, – взять интервью у вас, мисс Бонд?

У Эди дрогнула челюсть, но она ответила, старательно сохраняя беспечный тон:

– Мне казалось, вы как раз этим занимаетесь.

Они подошли к двери, отделявшей кулисы от крыла с гримерками. Лоус рванулся вперед и придержал дверь, а Эди просочилась внутрь.

– В таком случае, мисс Бонд, – ответил Лоус, снова следуя за ней, – позволите ли спросить вас о вашей недавней лекции? Очень необычная и злободневная тема. Несправедливые условия труда фермерских жен.

Эди бросила на него краткий взгляд.

– Вы… вы присутствовали в зале в среду?

– Ну конечно, – ответил он, сверкая глазами. – Вы же не думаете, что я мог бы заявиться брать интервью у кучки… медиумов-спиритистов, – оба слова так и сочились скептицизмом, – и не навести перед этим справок? Впрочем… – Он понизил голос и склонил голову поближе к уху Эди. – Должен отметить, я не признал вас днем, когда мы…

– Насчет моей лекции, – перебила его Эди. Чем меньше они будут обсуждать встречу на выступлении Лоры де Форс, тем лучше. – Боюсь, вынуждена вас разочаровать. Я не способна обсуждать свои лекции после выхода из транса.

– Да? И почему бы это?

– Потому что это не мои слова. Их произносит призванный мной дух, и я потом ничего не помню.

– Вот как, – произнес Лоус, высматривая что-то в ее лице. – Жаль, право же. Аргументация показалась мне очень достойной. И уверен, что нашим читателям было бы любопытно узнать на эту тему побольше.

Эди окинула его оценивающим взглядом. Попытка была хороша. Сыграть на ее тщеславии. На желании, чтобы заметили ее ум. Чтобы можно было не скрывать, что слова и мысли – ее собственные. Но она не собиралась клевать на приманку. Ведь стоит ей хотя бы заикнуться о своем мнении по этому вопросу, и на следующий же день газетенка – если «Жало» вообще достойно так называться – опубликует вовсе не скрупулезный анализ ужасного положения женщин, которых общество заставило до кости стирать руки на фермах, ничего за это не получая. Нет, «Жало» жадно набросится на сенсацию: как же, медиум призналась в мошенничестве! Наверняка там еще будет шарж с ее изуродованным лицом.

К счастью, можно было ничего не отвечать: они дошли до первой своей цели. Эди стукнула в дверь гримерки, и та распахнулась, являя взгляду миниатюрную, похожую на птицу женщину под сорок. Как и Эди, она была облачена в жемчужно-белое платье, только расшила его куда большим числом перьев и кружев.

– О, Эдит, милая, – сказала она высоким, почти детским голосом, – то-то мне казалось, я слышала твой голос. – Не дожидаясь представления, она развернулась к Лоусу и схватила его за руку. – А вы, должно быть, молодой репортер, о котором говорил мистер Хадл. Ну разве вы не милашка! И, уверена, вы охочи до подробностей.

Лоус, на добрый фут возвышавшийся над женщиной, сжимавшей его руку, смотрел на нее сверху вниз в чистейшем замешательстве.

– Хм, да, подробности всегда… ценны.

Он вопросительно взглянул на Эди, и, хотя его растерянность доставляла ей удовольствие, пожалуй, и вправду стоило официально представить их друг другу.

– Мисс Кора Брэдли, позвольте познакомить вас с мистером Лоуренсом Эвереттом из «Жала Сакраменто». Мистер Эверетт, мисс Брэдли – одна из самых выдающихся наших медиумов. Как широко известно и как вы, несомненно, знаете, ее многократно вызывали в Белый дом, и именно она помогла президенту Линкольну выиграть войну.

Брови Лоуса взлетели вверх.

– Вот как?

Уголок губ Эди дернулся, но ей удалось сохранить почти серьезное лицо.

– Именно так. Вся страна перед ней в огромном долгу.

Кора, судя по всему, не могла ни секунды больше ждать своей минуты славы и потянула Лоуса в гримерку, примерно как паук – замотанную жертву.

– Знаете, – заговорила она, – первой меня вызвала милая Мэри Тодд. Видите ли, ее муженек, дорогой Эйб, да хранят его духи, был немало обеспокоен, и Мэри решила, что я могу помочь. Мне было тогда всего тринадцать! Да, да, понимаю ваше удивление. Но, видите ли, духи рано призвали меня на службу.

Эди прошла за ними внутрь, даже не пытаясь скрыть довольную ухмылку. При обычных обстоятельствах она готова была прыгнуть через огонь, лишь бы спастись от очередного рассказа о былой славе Коры, но ей хватало мелочности, чтобы с наслаждением наблюдать, как аналогичным образом страдает Лоуренс Эверетт. Думал, она мешает ему ухватить самые пикантные подробности их выступлений? Пусть тогда насладится Корой Брэдли без ее вмешательства. Посмотрим, как он запоет.

Для начала та рассказала Лоусу про своего старшего брата, который погиб в Гражданской войне, сражаясь на стороне Союза. Именно его дух первый связался с ней, еще совсем маленькой девочкой. И хотя сейчас Кора была абсолютной и бесспорной мошенницей, Эди была почти уверена, что ребенком та действительно говорила с духом брата. Это было достаточно типично для женщин, ставших впоследствии медиумами.

Способность открывать и закрывать Завесу по собственной воле и вправду встречалась редко. И те, кто ей обладал, не спешили это демонстрировать. Даже недавний всплеск популярности спиритизма не мог затмить многовековой привычки скрываться и страха, что тебя будут преследовать как ведьму или сожгут.

Но пусть устойчивый дар был редкостью, случайные встречи со смертью происходили чаще. Большинство так называемых медиумов раскрыли в себе «талант», потеряв кого-то близкого. Как правило, ребенка или любимого. Дух усопшего отбывал за Завесу, к окончательной смерти, не сразу и какое-то время оставался при них и обнаруживал свое присутствие в жизни – даже на ухо шептал.

Но если какая-нибудь Кора однажды поговорила с близким человеком в смерти, это еще не значило, что она могла по своему желанию призывать чью-нибудь тетушку Милдред. Поэтому Кора, как и большинство спиритистов, имитировала транс – неважно, перед президентом Линкольном в Белом доме или на сцене перед двумя сотнями зрителей.

Эди не мешала Коре трещать, пока глаза Лоуса не сделались совершенно стеклянными. А потом, забавы ради, не вмешивалась еще несколько минут. Когда она наконец поднялась и объявила, что пора переходить к следующему интервью, репортер взглянул на нее чуть ли не с благодарностью.

Следом она собиралась познакомить его с Руби, но, заглянув в гримерку подруги, никого там не обнаружила. Не желая, чтобы Лоус что-то заподозрил, она поспешно затворила дверь. Если Руби ради внимания симпатичного юноши пропустит еще одно представление, мистер Хадл будет в ярости. И наличие у юноши велосипеда ее не спасет.