Читать онлайн Оттенки красного

Глава 1

Лилиана д’Арье сидела перед зеркалом, погружённая в уютный полумрак гримёрки, который прорезали лучи круглых ламп, обрамляющих зеркало. В их теплом свете её лицо казалось словно отлитым из бледного фарфора – почти идеальным, почти неестественным.

Её взгляд скользнул по отражению, внимательно изучая каждую деталь. Волосы цвета тёмного шоколада струились длинными шелковистыми прядями по плечам, слегка переливаясь в свете ламп. На лбу покоилась изящная диадема, украшенная мелкими камнями, которые мерцали подобно звёздам в ночном небе.

Кисть плавно скользила по векам, оставляя за собой тонкую дымчатую линию. Каждый её жест был точен и отточен десятками репетиций перед десятками выступлений. Макияж всегда был частью её ритуала, её брони, за которой она пряталась, выходя на сцену.

Сегодня она выбрала глубокий винный оттенок помады, подчёркивающий форму её губ, полных и чувственных, контрастировавших с хрупкостью её фигуры. Черное платье идеально облегало её тело, подчеркивая тонкую талию и изящный изгиб плеч. Корсет, плотно затянутый шнуровкой, напоминал ей, что сцена – это всегда чуть-чуть больно, но именно эта боль делала её живой.

Колготки в крупную сетку добавляли образу вызов, будто напоминание о её внутренней дерзости, которую она всегда держала под контролем. Туфли-лодочки на высоких шпильках завершали картину, придавая ей уверенность и чуть больше роста – словно иллюзию власти над зрительным залом.

Лилиана услышала глухой, ритмичный стук бас-бочки – Нико, их барабанщик, уже настраивал установку. Этот звук был похож на сердцебиение какого-то огромного зверя, ждущего пробуждения. Затем вступил бас, глубокий и бархатный – это Рэйвен, всегда спокойный и чуть отстранённый, будто наблюдающий за происходящим со стороны.

Наконец зазвучали аккорды гитары Воланда, резкие, пронзительные, словно пытающиеся донести до всех то, о чём сам гитарист никогда не говорил вслух. Воланд всегда казался ей самым загадочным участником группы – вечно молчаливым, прячущим что-то за своими глазами цвета мокрого асфальта.

Лилиана отвела взгляд от зеркала, прислушиваясь к шуму зала за стенами гримёрки. Где-то там, среди голосов и обрывков смеха, возможно, уже ждал Дэмиан. Сердце отозвалось тихим, но отчётливым беспокойством.

Когда-то он был просто странным парнем, пришедшим после концерта с огромным букетом роз и нелепой улыбкой. Но сейчас он стал кем-то иным, неуловимым и пугающе притягательным. Лилиана сама не заметила, как он завладел её мыслями и с каждым днём всё больше заполнял её внутренний мир.

Она слегка поморщилась, вспоминая слова родителей, друзей и особенно Воланда, которые говорили, что она изменилась с тех пор, как в её жизни появился Дэмиан. Что она стала другой – отстранённой, закрытой, будто под его влиянием.

"Но разве это плохо?" – спросила она себя, поправляя прядь волос, выбившуюся из-под диадемы. Ведь именно Дэмиан видел в ней то, чего не замечали другие. Он видел её настоящей. Или ей только казалось, что видел?

До выхода оставалось десять минут. Десять минут на то, чтобы забыть обо всём, что не касалось сцены и музыки. Лилиана снова взглянула на отражение, глубоко вдохнула, задержала дыхание, словно боясь нарушить хрупкое равновесие, а затем медленно выдохнула.

Сегодня она снова выйдет на сцену как Лилиана д’Арье – сильная, загадочная и совершенно неуязвимая. Пусть никто не знает, как тяжело ей даётся этот образ, пусть никто не видит, сколько сомнений прячется в глубине её глаз.

Сегодня она станет собой. Хотя бы на эти несколько часов.

Смотря на своё отражение и неторопливо проводя расческой по гладким, словно шёлк, волосам, Лилиана не могла избавиться от мыслей о Дэмиане. Он будто поселился в её сознании, наполняя собой каждую свободную минуту и заставляя сердце ускорять ритм. А ведь поначалу она даже не обратила на него внимания. Когда после выступления он появился перед ней с роскошным букетом алых роз, она увидела в нём лишь странного, немного неуклюжего поклонника. Однако что-то в его искреннем восхищении и щедрости заставило её сказать не дежурное «спасибо», а принять приглашение выпить вина.

Один глоток перешёл в следующий, и вскоре бокал оказался пуст. Мир вокруг вдруг обрёл новые краски и глубину. Чем дольше они общались, тем сильнее Лилиана понимала, насколько ошибалась в нём. Дэм, как он попросил себя называть, оказался остроумным, обаятельным и необычным собеседником. Его голос, мягкий и завораживающий, имел странную силу уносить её далеко от повседневных забот и сомнений.

Они обменялись контактами и стали часто гулять по ночному Санкт-Петербургу. В тусклом свете фонарей Лилиана впервые почувствовала ту странную силу и магнетизм, исходившие от Дэмиана. А затем последовало признание, изменившее всё. Дэмиан оказался вампиром. Это открытие одновременно напугало и восхитило её. Он жил между двух миров – привычного, людского, и тёмного, полного загадок и соблазнов. Лилиана не могла устоять перед тайной, окутывавшей его, и начала мечтать быть частью его мира.

Теперь её мысли целиком были заняты Дэмианом, тем, как он преобразился в её глазах из обычного поклонника в сильного и могущественного вампира. Её внутренний голос всё настойчивее шептал ей, что она хочет стать такой же, как он. В последний раз, когда Дэмиан провожал её домой и собирался уходить, Лилиана не выдержала и резко повернулась, пытаясь поцеловать его. Но он уклонился с мягкой, почти снисходительной улыбкой.

– Не стоит, малышка, – произнёс он тихо.

– Но я хочу быть с тобой и… – Лилиана замолчала, подбирая слова, – хочу быть такой, как ты.

Дэмиан долго смотрел на неё с задумчивым выражением, затем медленно улыбнулся.

– Интересно. Хорошо, – произнёс он загадочно, – после твоего следующего выступления я исполню твою просьбу.

Сегодня был именно тот вечер, и Лилиана не могла подавить волнение. В глубине души она понимала, что это решение изменит всю её жизнь. Возможно, ей придётся отказаться от прежних отношений и привычного общения. Родители уже начали выражать тревогу – им не нравилось, что она стала замкнутой и таинственной, что её мысли были заняты только им одним. Она знала, что они не поймут, даже если расскажет правду.

Сложнее всего было с музыкантами группы. Они прямо говорили, что Дэмиан плохо влияет на неё. Воланд был особенно резок, и это больно задевало её. Между ними всегда существовала особая связь, которую она теперь невольно разрушала. На одной из репетиций разговор дошёл до серьёзной ссоры, и Лилиане пришлось жестко поставить условие – или её личную жизнь оставляют в покое, или она уйдёт из группы. Конфликт был заглушен, но напряжение осталось, словно невидимая трещина в их отношениях.

Лилиана отложила расчёску и прислушалась к звукам зала. Шум становился всё громче, смешиваясь с отдалёнными нотами инструментов. Она знала, что Воланд наблюдает за ней с тревогой и ревностью. Он даже иногда тайком следовал за ней на ночных прогулках с Дэмианом, и это знание одновременно раздражало и почему-то согревало её изнутри.

«Всё не может быть так просто», – подумала Лилиана, сжимая пальцами край стола перед зеркалом. Она ещё раз взглянула на себя, словно стараясь убедиться, что готова принять то, что ждёт её сегодня после выступления. Вздохнула глубоко, прогоняя остатки сомнений, и поднялась со стула.

Настало время выйти к зрителям и вновь стать Лилианой д’Арье – неуязвимой, уверенной, той, кем мечтала быть.

В шум зала проникли первые аккорды вступительной композиции "Schizophrenia", звучавшие как призыв проснуться и ощутить музыку каждой клеткой тела. Лилиана глубоко вдохнула, на мгновение замерла, а затем решительно шагнула из темноты гримёрки на освещённую сцену, высоко подняв руки над головой. Свет прожекторов ослепил её на мгновение, но через секунду она уже видела лица людей, собравшихся сегодня, и улыбнулась им искренне и широко.

Зал взорвался аплодисментами, свистом и приветственными выкриками. Волна энергии, исходившая от зрителей, буквально толкала её вперёд. Лилиана сняла микрофон со стойки и с грацией, свойственной только ей, прошла к краю сцены, приветствуя фанатов рукопожатиями и лёгкими касаниями ладоней. С каждым прикосновением её сердце билось всё быстрее, захваченное этим живым, ощутимым обменом энергией.

Она остановилась в центре сцены, чувствуя, как холодный металл микрофона приятно успокаивает слегка дрожащие пальцы. Прожекторы вновь сфокусировались на ней, окутывая фигуру мягким светом, словно выделяя её из реальности в отдельный мир. Вдохнув ещё раз, Лилиана закрыла глаза на мгновение, собирая мысли, и начала петь.

Её голос, глубокий и выразительный, разнёсся по залу, сливаясь с инструментами в единое живое полотно звука. Она полностью отдалась музыке, позволяя ей управлять своими движениями и эмоциями. Каждое слово и каждая нота вырывались из её сердца, выражая бесконечную бурю эмоций: страсть, боль, надежду и непреодолимую силу. Лилиана ощущала себя частью этой музыки, словно песня была продолжением её собственной души.

Зал отвечал ей мощным ритмом, подхватывая эмоции и усиливая их своими аплодисментами и восторженными криками. Когда последняя нота "Schizophrenia" затихла, пространство заполнилось громкими овациями. Лилиана чувствовала, как её грудь вздымается от быстрого дыхания, а на губах расцветает довольная улыбка.

Она подошла к краю сцены, сделала глоток прохладной воды из бутылки, которую предусмотрительно оставила на стойке, и быстро окинула взглядом зал, надеясь увидеть Дэмиана. Его нигде не было видно, и сердце на мгновение сжалось в груди, но девушка быстро прогнала разочарование. "Если он не захочет, то и не покажется," – напомнила она себе.

Музыканты уже начинали вступление к следующей песне "Закрой". Гитарные аккорды Воланда прозвучали пронзительно и выразительно, словно вторя её внутренним переживаниям. Лилиана снова подняла микрофон, голос её звучал ярко и напористо, вплетаясь в музыкальный рисунок, созданный её группой. Песня звучала настойчиво и драматично, заставляя зрителей замереть и внимать каждому слову, каждой ноте.

Последние аккорды "Закрой" медленно растворились в воздухе, сменившись мягким и тревожным вступлением "Phantoms of the Past". Лилиана решительно выбросила из головы все посторонние мысли, сосредоточившись лишь на музыке и текущем моменте. Её голос снова зазвучал, наполненный глубокой печалью и трепетной нежностью, перенося слушателей в иной, почти мистический мир.

Она пела, полностью отдавшись волне музыки, став проводником эмоций, заложенных в песне. Её голос, словно магия, проникал в сердца присутствующих, заставляя их испытывать каждое её чувство – от горечи потерь до тихой, почти неуловимой надежды. Лилиана чувствовала, как с каждой спетой строчкой она освобождается от внутренних страхов и сомнений, превращая их в мощную волну, которая окутывала весь зал и соединяла её с каждым из слушателей.

Всё это время Лилиана даже не подозревала, что девушка, сидящая в одиночестве за барной стойкой в дальнем углу зала, внимательно наблюдала за ней. Она сидела в тени, будто вырезанная из плотного клубного полумрака, растворённая в нём. Узкая стойка в углу зала, за которой почти никто не задерживался, стала её укрытием. На лице – непроницаемые тёмные очки. Даже в помещении они не казались странными: наоборот, были частью неё, как дыхание, как след на снегу, который оставляет идущий одинокий зверь.

Скрытые за тёмными очками глаза Ники отражали внутреннюю тревогу, смешанную с любопытством и восхищением. Она внимательно следила за каждым движением Лилианы, замечая, как энергия и страсть девушки проникают в сердца зрителей. Но еще Ника ясно видела неестественные следы, словно тёмные нити, тянущиеся к ауре девушки, и это ей совершенно не нравилось. В этом влиянии было нечто мрачное и деструктивное.

Она не имела права. Ника не просто наблюдала за происходящим – она вслушивалась, втягивала звук в себя, как когда-то давно на сцене – с той остервенелой жадностью, с которой умирающий пьёт влагу с ладоней. И всё же в этот раз внутри не пылал огонь. Она уже не горела. Она давно не выходила под свет прожекторов – не потому, что потеряла голос или смысл. Потому что перестала быть тем, кем была. И теперь, будучи тем, кем стала…

Музыка зацепила. Нельзя было отрицать очевидное – девчонка на сцене пела настоящим голосом, без глянца, без маски, отдавая себя и свой огонь полностью, без остатка. С каждой строкой в ней звенело что-то, с чем Ника была знакома до боли.

Несносна боль… Эту боль разделю я с тобой!

Ты не одна. Верь мне, это не просто слова!

Мне холодно… Этот холод несет с собой тьма.

Принять пора все, что сделала с нами судьба….¹

Голос звучал, как стёкла, брошенные в воду. Ярко. Остро. Правдиво. Строки ударили. Простые, почти подростковые, но именно в этом была сила – в искренности. Лилиана д’Арье стояла в залитом светом центре сцены – не как икона, не как жрица, а как та, кто уже однажды упала, но всё равно поёт. Пальцы её обнимали микрофон, будто зацепку. А голос…

Ника затаила дыхание. Это было красиво. Живое. И в этом была проблема. Слишком живое – а значит уязвимое.

Она видела больше, чем остальные. Видела не свет, а то, что в него впивалось. Аура Лилианы – золотисто-белая, с искрами пурпура по краям – была бы прекрасна, если бы не грязные, липкие нити, что свисали с плеч и шеи. Присоски. Паразиты. Энергетические щупальца, внедрённые извне, питавшиеся её болью, эмоциями, даже её ритмом.

Мы не смогли наладить связь – всё против нас!

Я так хочу найти душевный консонанс. ¹

Чужое влияние обвивало девушку почти ласково. Оно не подавляло – оно подчёркивало. Подталкивало к ещё большей отдаче, к ещё большей боли, чтобы ей питаться. В зале никто этого не видел. Но Ника – видела. И ненавидела за это себя. За то, что узнаёт в этом собственный след, слишком хорошо знакомый вкус…

Она снова почувствовала, как в ней вспыхивает то, что давно пыталась забыть: старое желание – вмешаться, спасти, отрезать, выжечь. Но она знала: ей нельзя. Она больше не из тех, кто спасает.

В толпе, недалеко от сцены, она увидела Кайзера – тот стоял у пульта, как обычно, полуразвёрнутый к публике, но его взгляд не был рассеян. Он смотрел… на неё. Они встретились глазами, и он коротко кивнул. Едва заметно. Почти виновато. Он знал. Не всё, но достаточно.

Когда-то, давным-давно, Ника и Кайзер вместе выступали на одной сцене. Он был клавишником в группе, которая делила с её командой вечер за вечером. Иногда помогал на разогреве, иногда – в бэкстейдже. Один раз – заменял вживую основного клавишника их команды, когда тот сломал руку. Тогда они по-настоящему сработались. Даже не музыкально – по-человечески.

Позже, уже после её исчезновения из светской жизни, Кайзер всё ещё верил, что она где-то рядом. Он не знал, что она – не совсем та, кто была. Но что-то чувствовал. Потому и позвал её сейчас. Не напрямую – намёком, фразой, переданной через общих людей: «Сходи послушай, пожалуйста. Там что-то странное творится с девчонкой. Может, тебе покажется знакомым».

Теперь Ника поняла, почему. Кайзер, хоть и слабый колдун, всегда имел чуткость к вибрациям, к тем, кто творит – настоящим. Он не видел присоски, не различал чары, но он чувствовал фальшь, когда кто-то глушит голос сильной души.

И поглотила его тьма.

Забвение и пустота, что где-то рядом,

Скоро настигнут и меня.

Ведь этот мир уже не тот, что был когда-то.²

Ника провела рукой по столешнице, словно стирая пыль. Её внутренний пульс ускорился. Она ощущала, как вибрации чужого влияния нарастают, как отголоски тьмы жадно впитывают каждую сильную эмоцию, что рождалась на сцене. И Лилиана отдавалась этому неосознанно, всей собой. Не из глупости – а потому что иначе не умела.

«Ты даже не знаешь, что тебя грабят при всех», – прошептала Ника мысленно.

Но песня шла дальше. И она не могла остановиться.На секунду ей показалось, что взгляд Лилианы зацепился за неё – прямо сквозь прожекторы, зал и звук. Мимолётно, мимикой, словно внутренняя тревога что-то уловила.

Ника вытащила телефон. Пальцы быстро пробежались по экрану. Сообщение – короткое, чёткое, адресовано не тем, кто спасает, а тем, кто следит. Контакт, не существующий в обычной сети. Те, кто знают, что делать, если энергетические паразиты завелись у сильных.

Ника на мгновение прикрыла глаза. Внутри пульсировала тоска, как старая струна. Раньше она бы взлетела на сцену и пела бы рядом. Вмешалась бы. Спасла бы.

Но она уже не могла дотрагиваться до света.

Пройди его, удиви нас!

О, ты увидел этот сон, теперь ты первый,

Кто выделяется из масс.

Ты выбрал этот сложный путь, сложный безмерно.²

Последние строки как выстрел. Как вызов. И Ника впервые за долгое время почувствовала – возможно, у этой девочки есть шанс. Если успеть. Если вмешаться. Если не дать тем, кто тянет её вниз, добраться до корня.

Она встала. Осторожно. Плавно. Словно не тело поднималось, а тень внутри неё выпрямлялась. Она шла по направлению к сцене, но не с намерением вмешаться – пока нет. Она просто хотела… посмотреть ближе. Почувствовать, что именно пульсирует под этой искренностью. И почему именно сейчас ей стало не всё равно.

Сцена заканчивалась, но волнение в зале не спадало. Наоборот, оно сгущалось. Казалось, что энергия, которую Лилиана вплела в своё выступление, не угасала, а продолжала вибрировать в воздухе, под потолком, в груди у каждого. И в этом резонансе Ника чувствовала напряжение – почти как перед взрывом.

Она стояла теперь у самой границы танцпола, будто тень, отделённая от тела. Незаметная, но внимательная до предела. Отсюда она видела всё. Ритм, пульс, вспышки света. И главное – девушку в центре сцены, которая не просто пела. Она докричивалась до чьей-то боли. И каждое слово, будто клинок, входило в грудь, а не в уши.

Отдача была абсолютной. Настолько сильной, что чужеродное влияние, паразитирующее на ней, начало раскрываться – щупальца расправлялись, расширяясь, пульсируя в такт барабанам, как будто и они были частью шоу. Но Ника знала: если сорвать всё сейчас, вмешаться резко – произойдёт обратный выброс. И всё пойдёт не в ту сторону.

Я не знаю, где ты, но я в силах узнать…

Как мне выход найти? Как из леса сбежать?.. ³

Песня началась, и у Ники на затылке встали волосы дыбом. «Оттенки красного». В качестве последней – почти вызов. Эта песня не только вписывалась в происходящее, она слишком точно повторяла происходящее здесь, сейчас, в этом клубе.

Как же я устала убегать.

Как же я устала тебя ждать…

Разбавят серые тона

Разные оттенки красного… ³

Даже не зная, Лилиана словно раскрывала себя, как страницу. Как откровение.

Ника сжала зубы. Пора было что-то решать. Сейчас – нет. Внутри выступления – любое внешнее вторжение может навредить. Но сразу после – да. Есть способы. Один, в частности, был почти древним, почти забытым, и применяемым редко. Но она – могла.

Высший маяк крови. Метка, незаметная для большинства, но чётко фиксируемая всеми, кто способен видеть – инквизиторами, старыми вампирами, существами из верхних сфер. Установить его на Лилиану – значило пометить её как «объект под защитой». Прикосновение к её ауре теперь будет вызывать резонанс.

И всё же… этого может быть мало.

Идея пришла внезапно, но села как пазл. Прямая передача энергии через соприкосновение дыхания. Не магия в привычном смысле, а энергетический импульс, словно капля чистой крови, влитая в сосуд.

Паразиты хитры. Они прячутся. Они могут вернуться. Но если передать часть себя… дать вспышку света, отпечаток, эмоциональный слепок с ядром силы – этого будет достаточно, чтобы на время стабилизировать Лилиану. Высший поцелуй.

Больше мне не надо убегать.

Больше мне не надо тебя ждать…

Ты её жизнь не заберёшь…

За всё, что сделал – ты умрёшь!³

Сцена кипела. Лилиана уже пела с закрытыми глазами, будто сама растворялась в этих словах. И в этот момент Ника увидела его.

Фронтмен. Второй вокал. Гитарист. Тот, кто стоял чуть в стороне, но каждую секунду держал её поле. Он не знал, что делает, но интуитивно подпитывал её, перекрывая паразитов, как щит. Он любил.

Эта мысль хлестнула Нику. И одновременно подтолкнула: он – её якорь. Но она может стать вторым контуром.

Пока я жив – ты не умрёшь…

Последние слова прозвучали, как заклинание. Как финальная печать.

И вот – всё стихло.

Микрофон был поставлен на стойку. Свет прожекторов потух, оставив за собой только пар, тёплый воздух и… волну тишины, вибрирующую в груди.

Лилиана, опустив плечи, направилась к краю сцены, благодарно кивая в сторону зала. Она не видела, что теперь Ника уже двигалась навстречу. Скользя между людьми, как ветер между флагами, почти незаметно. Но не для всех.

Кайзер повернул голову. Увидел её. Сделал шаг. Потом ещё один. Он всё понял. Слишком много эмоций в воздухе. Слишком много влияний. И Ника… Она не просто наблюдатель.

Он хотел было подойти, остановить. Но в этот момент она послала волну – не агрессию, не приказ, а чёткий ментальный импульс, как крик внутри головы:

«Не лезь. Я поняла, что можно сделать. Не мешай.»

Кайзер вздрогнул, словно ему дали током. Споткнулся, качнулся, потом остановился. Посмотрел ей в глаза. И кивнул. Молча. Понимающе. А потом развернулся и ушёл к своему пульту.

Ника двинулась дальше. В зале уже гас свет, кто-то расходился, кто-то толпился у бара, кто-то пытался поймать музыкантов для фото. Но она шла только к одной цели.

Пока я жива – ты не умрёшь. И когда её пальцы на долю секунды коснутся запястья Лилианы, когда та повернётся – всё изменится.

Шум стихал. Свет прожекторов один за другим затухал, оставляя на сцене золотистые отсветы прожилков дыма и дрожащего воздуха. Лилиана стояла в центре, дыша глубоко, раскалённо, как после бега. Микрофон уже был поставлен на стойку. Больше не нужно слов.

Выдох. Она подняла голову. Публика аплодировала стоя. Зал, что ещё минуту назад дышал с ней в унисон, теперь будто отдавал накопленное – бурей эмоций, благодарностью, светом телефонов и свистами. Лилиана наклонилась в лёгком поклоне – не театрально, не ради формальности, а искренне. Как умеют только те, кто действительно отдал себя. Потом шагнула к краю сцены и коротко кивнула – группе, публике, звуку, свету… себе.

За кулисами было тише, но только внешне. Пульс гремел в висках. Пальцы ещё дрожали. Она прошла в гримёрку, скинула с плеч кардиган, села на край дивана. Несколько глотков воды – сухость не проходила. Кожа чуть липкая от пота, туфли давят, а спина словно сделана из проволоки. И всё же внутри – легкость. Та самая, которая приходит только после настоящего выступления. Краткая передышка между разрушением и возрождением.

Она переоделась: плотные джинсы, простая чёрная футболка, куртка. Убрала волосы в высокий хвост, наскоро умывшись. Ни косметики, ни образа. Только она. Настоящая. Лилиана д’Арье без света рампы.

Может, он будет там. Она ещё надеялась. Не видела Дэмиана среди зала, но возможно, он просто не захотел показываться. А может – наблюдал. Он часто делал именно так. Молчаливо, издалека.

Лилиана вышла среди них – не как звезда, не как героиня, просто как девушка, которая ещё не до конца отошла от прожекторов. На щеках ещё оставался жар. В теле – отголоски чего-то незавершённого.Зал уже выдыхал. Кто-то фотографировался у сцены, кто-то скупал диски у стенда, кто-то просто стоял у барной стойки, обсуждая.

Голос раздался сзади. Спокойный, низкий, но с приятным тембром.

– Прекрасное выступление. Я поражена.

Лилиана обернулась.

Перед ней стояла женщина – невысокая, стройная, с идеально ровной стрижкой каре. Тёмные очки прятали глаза, и в полутёмном зале они казались лишними, но… в её случае – органичными. Что-то в ней сразу ощущалось – не то чтобы опасность, но напряжение. Будто внутри неё спрятано больше, чем может показаться. И всё же – голос был искренним.

– Спасибо, – ответила Лилиана, слегка удивлённо. – Я стараюсь отдаваться целиком. Иначе… иначе просто не выходит.

– Это заметно, – незнакомка кивнула. На её губах появилась лёгкая, почти тёплая усмешка. – Только не сгорите раньше времени.

Она сделала шаг ближе. И вдруг – кто-то из-за спины, не глядя, толкнул её плечом, прорываясь мимо.

Незнакомка качнулась вперёд, и в это движение – быстрое, на грани неловкости – её губы едва, но ощутимо, коснулись губ Лилианы. Мгновение. Как электрический разряд. Ни жар, ни холод – просто мгновенный контакт дыханий. Глубже, чем прикосновение. Ни поцелуй, ни жест… но что-то между.

Обе отпрянули почти одновременно. Лилиана замерла, не сразу поняв, что произошло. Сердце стукнуло чуть быстрее. Незнакомка задержалась на долю секунды. Затем сказала с лёгкой, почти ласковой тенью в голосе:

– Простите, – сдержанно произнесла незнакомка, быстро оправившись. – Меня толкнули.

– Всё в порядке… – Лилиана кивнула. Но в голосе дрогнуло. Потому что не всё.

– Главное… не забывай, кто ты. – Сказала немонятную фразу собеседница. И развернулась, исчезая в толпе так, будто никогда и не была рядом.

А Лилиана осталась. Стояла, глядя ей вслед. Пальцы нервно сжались в кулаки. Во рту будто остался вкус металла, а в лёгких – ощущение, что кто-то вдохнул в неё воздух… но чужой.

Не поцелуй. Не прикосновение. Но в чём-то больше.

Будто с неё слегка сдвинули маску, которую она не знала, что носит.Она не могла это объяснить, но чувствовала – что-то только что изменилось. Что-то на грани. Её собственные мысли теперь будто резонировали, и в этом резонансе… был дискомфорт. Тонкий. Тревожный.

И впервые за долгое время – Лилиана почувствовала неуверенность не в себе, а в своих желаниях.

Что-то было не так. И не тогда. И, возможно… не с тем?

– Девушка, вы кого-то ждете?

Этот голос был ей знаком до последнего оттенка. Тихий, мягкий, обволакивающий, словно тонкая шаль в промозглый вечер, и в то же время полный едва уловимого, тревожного подтекста. Это был Дэмиан. Он всегда умел появляться именно тогда, когда её защита была на исходе, когда внутри не оставалось ничего, кроме беззащитности и ожидания. Лилиана медленно обернулась, чувствуя, как её сердце делает привычный, резкий скачок.

Но вместо того, чтобы почувствовать привычную теплоту или хотя бы знакомую сладкую боль от его присутствия, она вдруг ощутила странную пустоту. Будто кто-то закрыл в ней дверцу, за которой всегда хранились чувства к нему. Это было так непривычно, что она на мгновение растерялась. Дэмиан протянул ей букет из тёмно-алых роз, и Лилиана смотрела на них так, будто видела впервые. Почему раньше эти цветы казались ей воплощением романтики и тайны, а теперь выглядели словно театральный реквизит, который не вызвал в ней ни единой искры? Ведь она никогда не любила розы.

– Всё хорошо? – спросил он, изучая её лицо так внимательно, словно искал на нём следы тайных перемен. И это было правда – с ней что-то изменилось. Но она сама ещё не могла понять, что именно.

– Да, конечно, – ответила она чуть медленнее, чем обычно, словно ей пришлось искать слова где-то далеко внутри. – Просто я… не заметила тебя на выступлении.

– Надо было посмотреть на второй этаж, я был там, – улыбнулся он, стараясь выглядеть легко и непринуждённо.

Но его голос не обманывал её. Она знала, что это неправда. Всегда раньше она чувствовала его присутствие, его взгляд на своей коже, даже когда не видела. Ощущение его присуствия, или же наоборот отсуствия было знакомо ей до мельчайших деталей – тяжёлая, вязкая, манящая, когда он есть и пустота – когда его нет. А сегодня была именно пустотаю Которая продалжала расширятся. Пустота, отчего окружающее казалась ей тонким и прозрачным, лишённым той притягательной глубины, что всегда заставляла её сердце сбиваться с привычного ритма.

Они отошли к тихому уголку клуба, уселись на мягкий полукруглый диванчик, который спрятался от взглядов в полумраке. Дэмиан что-то рассказывал ей, улыбался, говорил, как обычно, правильные и уместные вещи. Но она с каждой минутой всё отчётливее чувствовала, что его слова не вызывают в ней абсолютно ничего – ни восторга, ни трепета, ни даже страха, который всегда сопровождал её встречи с ним.

Лилиана смотрела на него и впервые отчётливо видела все мелочи, которые раньше ускользали от неё. Его лицо, всегда казавшееся ей красивым и пугающим одновременно, вдруг открылось ей совершенно по-другому: слишком ровное, слишком отточенное, словно вылепленное из воска, застывшее в вечном выражении лёгкой насмешки. Взгляд его глаз, раньше заставлявший её дыхание сбиваться, теперь казался пустым и неестественным. Будто не она, а кто-то другой смотрел на него через её собственные глаза и отмечал все эти мелкие несовершенства, не понимая, как можно было когда-то считать его прекрасным.

«Что со мной происходит? Ведь всего час назад я мечтала о том, чтобы он забрал меня к себе, думала, как это будет прекрасно – перестать быть человеком и стать такой, как он. Что изменилось? В какой момент всё пошло не так? Может быть, этот случайный поцелуй? Нет, невозможно, я даже не знаю её имени, той странной девушки в тёмных очках. И всё-таки, почему после её прикосновения я чувствую себя такой пустой рядом с ним? Что она сделала со мной?»

Лилиана вспомнила его признание, как тогда была поражена и очарована его тайной, как казалось ей, что его мир был тем единственным, куда она всегда хотела попасть. Но теперь эта идея вдруг стала казаться ей почти абсурдной. Как я могла хотеть отдать свою жизнь, свою сущность кому-то, кто даже не может искренне смотреть в мои глаза и признать, что его не было рядом, когда я так отчаянно его ждала?

– Ты сегодня совсем не здесь, – тихо произнёс Дэмиан, впервые за вечер прерывая свои ровные, безупречно построенные речи, которые теперь казались ей ненастоящими, как дешёвый театральный монолог. – Что-то случилось?

Она снова подняла на него глаза и почувствовала отчуждение, которое накрыло её ещё сильнее. Раньше она ждала его вопросов, его прикосновений, его внимательности. Сейчас же это вызвало только раздражение и желание немедленно сбежать от него, уйти в тишину, где она могла бы понять, что на самом деле происходит внутри неё.

– Прости, наверное, я просто устала после выступления, – произнесла она, стараясь говорить спокойно, хотя внутри всё сжималось от нарастающего смятения. Она понимала, что это не просто усталость. Это была потеря той связи, которую она считала неразрывной. И хуже всего было то, что Лилиана даже не могла объяснить самой себе, что именно произошло за те несколько секунд, пока её губы касались губ незнакомой девушки. Но это прикосновение оставило внутри неё что-то странное, неуловимое, что теперь мешало ей вернуться к прежней жизни, прежним желаниям, прежним мечтам.

Она посмотрела на букет роз, который лежал рядом с ней на диване, и вдруг подумала, что он похож на неё саму – красивый, но обречённый увянуть, если его не освободить от удушающего целлофана и не дать ему глотнуть воздуха и воды. Может быть, и ей нужно освободиться от той иллюзии, что долгое время душила её, не давая понять, кто она на самом деле?

Дэмиан продолжал что-то говорить, но Лилиана снова не слышала его. Она уходила всё глубже внутрь себя, пытаясь найти ответы на вопросы, которых становилось всё больше с каждой минутой.

«Что теперь со мной будет? Что я буду делать, если моё прежнее желание стать одной из них было просто ошибкой? Что, если я всегда шла не туда, куда следовало?»

И, самое главное, она вдруг ощутила отчётливую тревогу, осознав, что теперь совершенно не знает, чего хочет на самом деле.

Ника, укрытая в полупрозрачном пологе незаметности, внимательно наблюдала за парой из дальнего угла зала и тихо улыбалась. В её улыбке не было радости – только горькая, почти болезненная ирония. Всё оказалось именно так, как она и предполагала с самого начала. Вампир и околдованная им дурочка, играющая по его правилам. Только этот вампир, даж не так, недовампир был слаб. Ему было не более нескольких лет. Кровосос без смысла жизни, чести и, как показала практика, – мозгов. Ника сама когда-то проходила через подобное, и сейчас, наблюдая со стороны, она видела все эти болезненно знакомые штрихи с ужасающей отчётливостью.

И всё же, было в этой ситуации что-то странное. Почему именно эта девочка? Ника скользнула внимательным взглядом по фигуре Лилианы и задумалась. В ней была особая яркость, её аура пульсировала насыщенными красками, и даже сейчас, несмотря на иссякание чужого влияния, в ней оставалась внутренняя сила и чистота, которые явно притягивали Дэмиана. Хотя, вспомнив своё собственное обращение, Ника нахмурилась, подумав, что, может быть, здесь и нет глубокого замысла. Возможно, вся его игра просто была развлечением, обычным способом скоротать вечность для тех, кому больше нечем себя занять. Сломать ещё одну жизнь, просто ради удовольствия видеть, как кто-то падает. Ника презрительно скривила губы, зная, каково это – оказаться на месте того, кто падает. А учитывая его возраст – она была первой к кому он применил свои умения. Убогие как и он сам. Чаще всего на такие действия никто не обращает внимания. Ну хочет вампир поиграть со своей жертвой, как кошка с мышкой. Ну и фиг с ним. Вот только вампиры, как и инквизиторы были санитарами. И все их жертвы чаще всего было ассоциальными элементами. Такое незримое правило было заложено еще 50 лет назад, во время блокады ленинграда. Где все существуства, независимо от пола и принадлежности воевали на одной или на другой стороне. С Лилианой же была иная ситуация. Ну не могла она натворить ничего такого, чтобы перейти в статус жертвы. Значит этот вампирчик – приезжий. И правил явно не знает. Или игнорирует их, так как что-то, а остслеживание прибывающих в город было одной из функций ордена Инквизиторов. А они своими обязаностями не пренебрегают.

А раз так, то тут явно ошибка и она не позволит ничему непоправимому произойти. И вовсе не потому, что ей было жаль эту девушку, хотя нельзя было отрицать, что в глубине её холодного сердца была крохотная искра сочувствия. Девчонка повторяла её путь почти шаг за шагом, и от этого становилось мучительно больно, будто она смотрела в старое зеркало. Но основная причина была другой.

Во-первых, Дэмиан не имел никакого права использовать на ней такое воздействие – слишком грубое, грязное, лишённое всякого уважения к сущности жертвы. Ника точно знала, кто и по каким причинам мог пользоваться подобным влиянием в этом городе, и этот недовампир явно не был среди тех, кому это дозволено. Во-вторых, его воздействие было губительным и примитивным, направленным исключительно на подавление личности, на уничтожение внутренней силы и воли. Такое всегда каралось только одним – полным развоплощением. Кем ты не был или не мнил себе.

Ника слегка поёжилась, представив, что стало бы с девушкой через несколько месяцев, если бы она не вмешалась. Лилиана стала бы гулем – пустой оболочкой, существом, которое не смогло пройти полноценного обращения, но уже навсегда утратило человеческую сущность. Жаждущим крови, лишённым разума и обречённым на вечное мучительное существование, хуже самой смерти. Или стала бы безвольным пленцов без воли и внутреннего огня, что горел в ней. И даже непонятно какой исход хуже. Нет, такого исхода Ника допустить не могла.

Она мысленно поблагодарила Кайзера за его чуткость и внимательность. Пусть его группа, исполняющая странную, на её взгляд, музыку, никогда не вызывала у Ники симпатий, но он проявил человечность и интуицию, что всегда заслуживало уважения. Надо будет попросить Сола выделить немного денег на поддержку ребят – услуга за услугу, всё честно и без лишних слов. Баланс всегда должен сохраняться.

Сейчас было важнее проследить, чем закончится эта история. Ника снова перевела взгляд на парочку. Дэмиан сидел рядом с Лилианой и заметно нервничал, его движения стали резкими и раздражёнными. Ника почти физически ощущала, как он пытается восстановить контроль над девушкой, вернуть те эмоции, которыми он привык подпитываться. Но ничего не выходило – Лилиана оставалась молчаливой, отрешённой, будто смотрела сквозь него, словно тот и вовсе был не настоящим, а всего лишь неубедительной копией самого себя.

Ника с удовлетворением отметила это перемену. Дэмиан, очевидно, привык к тому, что девушки легко поддавались его магнетизму, и теперь, сталкиваясь с полным отсутствием ожидаемых реакций, он не мог понять, что происходит. Да, он и близко не был настоящим энергетиком, не мог питаться эмоциями напрямую, как это делают "высшие" вампиры, которые себя "высшими" никогда не называли, но вот прилипло такое понятие, что даже инвквизиторы им пользуются.

И всё же даже в его грубом, неопытном исполнении, привычные человеческие эмоции были сладки и приятны, хоть он и не понимал до конца, почему. А сейчас их не было, и это его бесило – тихо, скрытно, но неистово.

Впрочем, это уже неважно. Ника ясно читала его намерения и поверхностные мысли и эмоции. Это было не сложно, к тому же с учителями ей при перерождении, хоть и не сразу, но повезло. Сегодня этот недовампир планировал исполнить «просьбу» Лилианы, превратить её в покорную марионетку. После этого ему уже не придётся притворяться, делать вид, что она ему интересна, не нужно будет носить маску вежливого восхищения. Это раздражало его больше всего – необходимость притворства, игра в чувства, которых он на самом деле не испытывал.

– Что-то душно сегодня, пойдем прогуляемся? – голос Дэмиана прорезал воздух, усиленный искусственным магическим давлением, пытаясь пробить ледяную стену, возникшую вокруг девушки.

Никак видела, как Лилиана нахмурилась, инстинктивно хотя отказаться, но вдруг, не видя, как холодная волна влияния от ее собедника пробивает остатки её защиты. Глаза Лилианы потускнели, она слегка расслабилась, кивнула головой, и с улыбкой ответила:

– Да, конечно, пойдем.

Ника напряглась. Она знала, что так и будет. Знала, что маяк и поцелуй ещё не успели укрепиться и полностью закрыть девушку от внешнего воздействия. А значит, ей придётся вмешаться ещё раз, уже без возможности остаться в стороне. И на этот раз – навсегда остановить это жалкое подобие ночного хищника.

Она медленно поднялась, стряхивая с себя остатки незаметности, следуя за парочкой.

«Если этот недовампир думает, что сумеет просто так завершить свою игру, он жестоко ошибается. И в эту ночь, – думала Ника, и её улыбка стала по-настоящему ледяной, – он об этом узнает.»

Он вёл её медленно, уверенно, как хищник, который вновь почувствовал тепло в лапах. Лилиана шла за ним с тем притушенным выражением лица, что бывает у тех, кто думает, будто принял решение самостоятельно. Ника видела таких много. И видела, как под ногами у этих людей сгибается воля, даже если их губы шепчут: «Я не хочу этого».

Она шла следом – не по пятам, а в стороне, растворённая в тени набережной, где желтоватый свет фонарей не добирался до самой кромки канала. Ника двигалась почти бесшумно, стараясь не просто идти за ними, а вслушиваться в движение энергии вокруг – в каждый жест, в каждый взгляд, в микропульсации ауры.

Она чувствовала: Дэмиан доволен. Внутри него разливалась мрачная самодовольная эйфория. Ему удалось – он пробил защиту. Не до конца, нет, но достаточно, чтобы снова почувствовать контроль. Его энергия, выдохшаяся почти до пустоты, теперь медленно насыщалась – как застоявшаяся вода, которой вновь дали течение. Ему было всё равно, какой ценой. Для него она – кукла. Инструмент. Привязка. Приятный сосуд, в который можно впрыснуть яд и назвать это даром.

Ника сжала кулаки. Отвращение к подобным схемам всегда вызывало в ней холодную злость – не резкую, не вспышечную, а ледяную и тихую, как ветер в горах, несущий снег лавиной. И всё же она не спешила. Потому что вмешательство раньше времени – обнулит всё. Должен быть момент. Точка давления. Он сам должен вытащить свою ложь на поверхность. И именно тогда – она ударит.

«Сейчас начнёт спектакль», – подумала она. И не ошиблась.Дэмиан остановился у развилки каналов. Их освещал кривой фонарь, качающийся от ветра, как старое повешенное тело. Он взял Лилиану за руку, и Ника почувствовала, как его голос меняется – становится медовым, тяжёлым, почти ласкающим.

– Дорогая… – начал он, с лёгкой наклоном головы, будто и сам верил, что это нежность. – Ты помнишь, что сказала в нашу последнюю встречу?

– Да, Дэм. Я хочу быть с тобой. И… быть такой, как ты.

Ника даже не пыталась угадать её ответ – она чувствовала. Оттенок страха, смешанный с остатками вины и искреннего желания. Её голос был сдавленным, но в нём ещё звучала старая лояльность.

«Вот и всё», – холодно отметила Ника. Сейчас он попытается оформить это, как добровольный выбор.

«Обрати кого-нибудь – и тебя не станет. Высоси досуха – и тебе будет больно. Нарушь равновесие – и тебя разорвут, даже если ты спрячешься в тени мира» .Она знала, увидела в его памяти, как он появился в городе. Даже не он, а тот, кем он был прежде – вампирчик Дима. Смешной, самоуверенный, только обращённый. Тогда, на вокзале, двое инквизиторов прошлись мимо него с такой аурой силы, что у него дрожали колени. Они даже не стали его трогать просто посмотрели. Но их предупреждение осталось навсегда.

Дэмиан это помнил. И потому искал способ обойти запрет. Такой же как тот, когда обращали его. Тот, кто это сделал, за немаленькую сумму, и смотря на него как нечно углеродное под ногами, тогда четко ему сказал – Обращённый по согласию – не карается. Слово, данное вслух. Свободный выбор. Даже если этот выбор выжжен чарами и манипуляцией. По букве закона такое допустимо..

Ника чувствовала, как в нём клубится злость. На Лилиану. На Воланда. На себя. Он подозревал, что кто-то снял чары. И, конечно, он уже почти убедил себя, кто виноват.

«Воланд… – пронеслось в его мыслях, – точно он. Переломаю ему кости. Сначала её обращу, потом осушу его. Или наоборот. Отличная выйдет месть. Кровь за кровь, эйфория за унижение…»

Он тешил себя этими фантазиями, не замечая, что рядом за его спиной идёт тень, которая знает каждый его поворот мысли. Ника не просто шла – она вплеталась в пространство, как плеск воды в берега. Её шаги не было слышно, но её воля уже затеняла Лилиану – медленно, осторожно, как ткань, накинутая на голову перед тем, как начнётся шторм.

Она не спешила. Ей нужно было, чтобы Лилиана ещё на шаг приблизилась к краю. Чтобы её «да» прозвучало не по инерции, а от сомнения. Тогда Ника сможет ударить точно в этот нерв.

Она уже чувствовала: после этой ночи Лилиана не будет прежней. Если, конечно, вообще останется живой.

Он задал вопрос с наигранной мягкостью, будто предлагая выбор, которого не было.

– Готова ли ты принять от меня этот дар? – произнёс он, словно речь шла о подарке, а не об узде. Но вся его суть в тот момент напоминала хищника, осторожно подбирающегося к жертве, уже зная, как та будет дёргаться в капкане. Ника ощутила, как волны напряжения сгустились, словно воздух вокруг начал дрожать, предвкушая что-то обратимое – или бесповоротно страшное.

Она следила за ними, не мигая, не шевелясь, с тем холодным вниманием, которое вырабатывается только после столетий – вниманием того, кто умеет ждать и знает, когда именно надо нанести удар. Дэмиан знал, что нельзя обратиться без согласия. Он понимал правила. Он боялся. Всё, что он делал – это отчаянная попытка провести линию под сделкой: получить согласие, пусть и вымученное, пусть и ложное, но формально чистое. И в этой чистоте он надеялся спрятаться от наказания.

Лилиана колебалась. Ника чувствовала, как в девушке ещё звучит остаточный шепот влечения, иллюзии, страха быть потерянной. Но вместе с этим пульсировала новая, чуждая ему сила – остаток поцелуя, маяка, внутреннего пробуждения, которое пока ещё не оформилось в ясное понимание, но уже давало ей право сказать: нет. И она сказала.

Её голос был тихим, неуверенным, но в нём прозвучало главное – остановка.

– Нет, Дэм. Извини. Я больше не хочу быть такой, как ты. Не сейчас.

И в эту секунду, едва слова коснулись воздуха, словно нарушив все внутренние запреты, Ника увидела, как его аура вспыхнула – не светом, а безумной, липкой яростью. Дэмиан сорвался, не думая. Он навалился на Лилиану, схватил её за горло и швырнул вниз, прижимая к холодному граниту набережной, будто мог таким образом вернуть контроль, вернуть прошлое, вернуть власть.

– Что ты сказала? – прошипел он в ярости

Она задыхалась, пальцы хватались за воздух, за ворот, за его запястье. А Ника поняла – нужно действовать. Она вызвала тех, кто должен этим щаниматься, но только они пока не появилимь. Она знала: именно сейчас он пересекает границу. Ещё миг – и не останется ничего, кроме мертвого тела молодой дурочки, а значит все ее усилия пропадут вупустую. Она решила показаться и заговорила:

– Глухой, что ли? – её голос раздался в тишине, отчётливо, как удар по стеклу. – Девушка чётко ответила на твой вопрос.

Он вздрогнул. Отшатнулся. Лилиана осела на парапет, хватая ртом воздух, а Дэмиан, забыв про неё, поднял голову. Его взгляд увидел ту, кто помешал.

Ника сидела на парапете, как ни в чём не бывало, с пилочкой в руке и видом человека, которому наскучила вся эта сцена задолго до кульминации. В её облике не было ни пафоса, ни позы – только усталость. Сложившаяся веками, впитавшая в себя всё: кровь, ошибки, чужие молитвы и собственные падения. Только в голосе осталась живая сталь.

– Пшел вон, крыса, – сказала она, не меняя выражения лица. – Пока до тебя не добрались те, кто уже начал охоту. Может, сумеешь протянуть ещё парочку суток.

Он понял. Вздрогнул. Назвал её тварью, как если бы слово могло укусить сильнее клинка. Он прыгнул – как зверь, загнанный в тупик. И в этом броске не было угрозы. Только паника.

Но её уже не было там.

Она стояла позади. Её движение было мягким, как перекат ветра. Первый удар – короткий, точный, в поясницу. Он упал вперёд, захрипел. Второй – под рёбра, в воздух. Его подняло и отбросило. Всё это заняло долю секунды.

Он попытался отползти, спиной по камню, руками, дрожащими от боли. Но она уже стояла рядом. Ни слова. Только блеск оружия в её руке – короткий меч, потускневший от времени, но всё ещё насыщенный живой кровью тех, кого он обнулял.

Девушка вонзила меч под ключицу – в один точный удар, резкий и чистый. Раз – и всё. Позвоночник перерезан, аура рассыпалась, энергетический контур сбит. Тело дёрнулось, как лягушка на вскрытии. Он издал сдавленный вскрик.

– Никто не смеет называть меня так, – прошипела Ника, наклонившись ближе. – Тварь тут только ты. Паразит. Ошибка.

Он посмотрел на неё в последний раз, и в этих глазах мелькнул страх.

Ника отошла от валяющегося на камнях недовампира и, не спеша, расстегнула ремешок на бедре, достав металлическую флягу. Сделала пару глотков – джин жёг горло привычным теплом, будто пробуждая то, что на мгновение затихло. Она оглянулась через плечо. Ну и где, спрашивается, хвалёные охотники, когда они действительно нужны? Геолокацию она ещё в клубе отправила, чтобы нашедшие знали, где искать тело – или её. Но пока, как обычно, никого.

Спустившись ниже, к Лилиане, которая теперь сидела на мостовой, всё ещё бледная, с ссадинами на коленях и шеей, испачканной от грубого захвата, Ника остановилась. Одежда выглядела так, будто его носили неделю без перерыва. Блеск, слава, одержимость – всё осталось где-то там, в клубной тьме и иллюзиях. Протянув флягу, Ника кивнула:

– На, глотни. Только сразу предупреждаю – джин. Безо всяких тоников. Хотя, – она смотрела как девушка судорожно пытается протолкнуть воздух в обозженное алкоголем горло – , уже поздно.

– Сразу бы сказала, – прохрипела Лилиана, откашливаясь, но сделала еще глоток и передала обратно.

– Я сразу и сказала, – усмехнулась Ника, без злобы, почти рассеянно, – ты просто не слушала.

Лилиана поднялась, тяжело опираясь на руку, и села рядом, устало прижимаясь спиной к гранитной стене. Лицо её оставалось в тени, но голос прозвучал глухо, с той хриплой надломленностью, которую даёт не боль, а пустота.

– А курить к тебя нет?

Ника молча достала из внутреннего кармана новую, нераспечатанную пачку и подала вместе с зажигалкой. Та взяла, неловко вынула сигарету и попыталась прикурить, несколько раз не попадая огнём. Потом сделала первый затяжной вдох и снова выпила джина.

– Ты… ты такая же, как он?

Вопрос повис в воздухе. Простой на поверхности, но в нём сквозил страх – и надежда. Надежда, что она получит ответ, в котором будет граница. Где-то между монстром и человеком.

– Не совсем, – ответила Ника, глядя в темноту канала, не желая обьяснять как все обстоит на самом деле, – Я уже не вампир в обычном понимании. Кто я сейчас? Даже сама не знаю. И тебе не советую знать.

На мгновение воцарилась тишина. Лишь сигарета тлела в пальцах Лилианы, будто мерцание угасшей сцены. Потом та снова заговорила, но теперь голос был тише, почти детский:

– И что же дальше?

Ника пожала плечами. Легко, как будто речь шла о пустяке.

– Жить. Дышать. Любить. Это звучит банально, да. Но поверь, когда ты теряешь всё это, начинаешь понимать, насколько это важно. Я не хотела быть такой. Но стала. И хорошо ещё, что у меня был наставник… Иначе давно бы превратилась в такую же дрянь, как он.

Она скользнула взглядом по телу, которое лежало чуть дальше, не подавая признаков жизни. Отброшенное. Жалкое. Существо, которое ещё недавно кого-то называло своей куклой. Но даже в таком состоянии еще живое и способное востановиться.

– Такие, как он, – добавила Ника, – отбросы. И именно таких Сол и его инквизиторы счищают с этого мира без тени сожаления. Неважно, какого они пола, положения, сколько у них денег и власти. Инки не оставляют шансов. И правильно делают.

– А ты?

Лилиана посмотрела на неё с новым оттенком в голосе. Не страхом. Не благодарностью. Скорее, с неуверенностью: а кем ты тогда становишься, если не сжигаешь таких – но и не защищаешь?

– Я? – Ника откинулась на локти, глядя в небо. – Мне они неинтересны. И ты, по сути, тоже. Просто… ты чуть не пошла по тому же пути, что и я. Даже хуже. Я тебя всего лишь пожалела.

Лилиана открыла рот, но не сказала ничего. Только слегка округлила губы от удивления – Ника рассмеялась. Тихо, глухо. Затем снова поднесла флягу к губам, сделала несколько коротких глотков и подошла ближе.

Наклонилась, коснулась пальцами щеки Лилианы, поправила выбившийся локон, как мать поправляет волосы дочери перед фотографией. И, не меняя выражения лица, наклонилась и легко поцеловала её. Всё так же, как в клубе. Только теперь – чуть глубже. С ноткой металла. С крошечной, почти неощутимой болью – след её клыков аккуратно царапнул нижнюю губу.

– У тебя вкусная кровь, – сказала она спокойно. – И, знаешь, отчасти я даже понимаю этого ублюдка. Но мой тебе совет: забудь. Всё, что произошло сегодня. Всё, что он тебе шептал. Все «если бы». Не получится – а я догадываюсь, что не получится, – обратись к Людмиле. Или лучше – к Ане Грин. Последняя надёжнее, но я знаю, первая тебе ближе.

– А он? – Лилиана по-прежнему смотрела на неё, сдержанно, но не отстранённо. Там ещё был вопрос. Последний.

– Он? – Ника фыркнула. – Его уже почти нет. По сути – пустая обёртка. Сейчас приедет кто-то из тех, кто обязан заниматься таким и заберут его. Тебе даже не стоит знать, что с ним будет.

– А?

– Не знаю! – отрезала Ника и резко повернулась к ней, впервые дав понять, что разговор надоел. – И никому не советую знать. Всё. Прощай.

Она развернулась, шагнула в сторону воды, где камень исчезал в чёрной глубине канала, и, растворяясь в темноте, исчезла. Без вспышек, без театра. Просто перестала быть в этом месте.

А Лилиана почуствовала что ее подталкивают. Заставляют встать и уйти отсуда. Это не было подавлением воли, как было с Дэмианом, скорее мягкое наставление, как когда дердат за плечи и пытаются увести, но сопротивлятся этому не хотелось, да и сил не было. С сигаретой, чужим вкусом на губах, болью в шее – и ощущением, будто граница между жизнью и чем-то другим на несколько часов стала слишком тонкой.

Лилиана поняла: сейчас – действительно лучше уйти. Пока она ещё могла идти. Пока не начала соскальзывать в ту вязкую апатию, где всё теряет очертания. Шаг за шагом, каблук за каблуком, она двигалась вдоль канала, глотая слёзы, которые текли сами, без усилия и даже без причины. Они просто были – как отражение того, что внутри больше нечем дышать.

Надо было вернуться в клуб. Забрать вещи, привести себя в порядок… хотя какой уж там порядок. Её вид сейчас как у бомжихи, которая вылезла из грязной кучи. Волосы растрёпаны – как говорил папа, «взрыв на макаронной фабрике». Один каблук обломан, из-за чего она шла вперевалку, прихрамывая, как после шальной ночи или плохой пьесы, в которой играла себя. Да и остальное не в лучшем виде.

И еще изо рта несёт алкоголем. Лилиана не понимала, как можно пить эту жидкость в чистом виде. Она собрала слюну, густую и вязкую, и сплюнула в сторону, хотя ещё в детстве поклялась себе больше так не делать. Плевки – это не поэтично. Но сейчас всё казалось нарушенным – и запреты, и ритуалы, и образы. Осталась только она. Без бронзы. Без голоса.

Подходя к клубу, она заметила, как кто-то метался около входа. Воланд. Его фигура сразу вынырнула из расплывчатых теней, словно он кружил там всё это время, выжидая. Когда он увидел её, то рванул вперёд, но остановился, оценивая. Его глаза метнулись от ног до лица, фиксируя каждый разорванный шов, каждую ссадину, каждую трещину, что теперь зияла в ней.

– Ч… что случилось? – он выдохнул, будто в нём не хватило воздуха, чтобы спросить больше.

Лилиана подошла сама. Без слов. Просто обняла его, уткнувшись лицом в его плечо, в пахнущую дымом и пылью рубашку, и сдавленно, почти нечленораздельно прошептала:

– Всё хорошо, мой… Воланд. Теперь всё хорошо.

Ника наблюдала, как фигура девушки растворяется в темноте, скользя по набережной, как капля по стеклу. Старая привычка – провожать глазами до тех пор, пока не исчезнет полностью. Пока не исчезнет боль. Она допила остатки джина, на вкус он уже не жёг, а просто согревал. Подобрала пачку сигарет, оставленную на камне, и устало опустилась спиной к прохладному, влажному граниту. Его шероховатая поверхность казалась привычной, почти родной. Здесь всегда всё заканчивалось. Или начиналось.

Снизу лениво билась о берег вода. Сверху – хрипел, кашлял, пытался выговорить что-то этот неудавшийся вампир. Ника не слушала. Он был ей больше не интересен. Тело. Ошибка. Остаток. Она знала – скоро за ним придут.

И в тот момент, как по заказу, воздух разрезал визг тормозов. Дверь машины хлопнула с негромким, но очень чётким звуком. Высокий, худой парень с вечно насмешливым выражением лица подошёл, окинул взглядом всё поле действия и фыркнул, чуть склонив голову.

– Так-так… Юная Ника и… что это у нас тут? Недоразумение с клыками? Прямо как вкусный ужин, поданный на серебре.

– Обойдёшься, Кам, – Ника не шевельнулась. Только уголок губ дёрнулся. – И да, я тоже рада тебя видеть. Почти.

Каманч, один из инквизиторов и хороший знакомый ее наставника, по старой привычке потрепал её по голове, как младшую сестру. Его аура была всё такой же – ментолово-холодная, но со странной теплотой под слоями цинизма. Он подошёл к телу, посмотрел пару секунд и двумя ударами – не жестокими, а технически идеальными – отправил того в отключку. Затем вытащил из-за пояса серебристые браслеты, тускло пульсирующие в темноте, и посмотрел на Нику с видом: «Ты тут старшая. Давай.»

– Ну? – коротко спросил он.

– Ась? – она оторвалась от своих мыслей. – Что это у тебя?

– Подавители. Удобная штука. Можно, конечно, и по старинке – огонь, соль, крики, но я, знаешь ли, уставший. Сначала хотел пойти домой. Вкусный ужин. Горячий стейк. Что-нибудь горячительное. А тут – твой сигнал. Ладно, ты видела всё – тебе и зачитывать.

Ника вздохнула. Всё логично. По протоколу.

– Насильственное подавление воли. Вмешательство в чувства и разум необретённой. Атака без поединка на старшую. Вердикт – развоплощение.

Браслеты засияли чуть ярче, вибрация усилилась. Тело вампира дёрнулось, выгнулось мостиком, искажённое лицо застыло в беззвучном крике. Последним, что он услышал, было короткое и сухое:

– Приговор.

Огонь вспыхнул без дыма. Без крика. Без души. От тела осталась только серая пыль, рассыпавшаяся по камню, будто его и не было вовсе. Только тень исчезающего зла, которому даже не оставили эпитафии.

Кам молча подобрал подавители, щёлкнул крышкой багажника и бросил их внутрь. Обернулся. Его глаза на мгновение потемнели, но голос остался легким:

– Не хочешь посидеть с нормальной компанией? Пара наших, призрак, пара оборотней, может, даже твой старший заглянет. Что скажешь?

Ника посмотрела на пустую флягу. На воду. На небо. Потом не сказала ни слова, просто подошла к машине и села на переднее сиденье. Плавно, будто так и было задумано с самого начала.

– Поехали, – сказала она, когда Каманч завёл мотор.

________________________________________________________________________________

Примечания. В тексте использованы слова из песен группы AlterSight

1. Лилия

2. Пророчество

3. Оттенки красного

Глава 2. Тишина после

Она проснулась не сразу.

Сначала просто вернулась в тело – медленно, как вода, заливающая сосуд. Затем осознала, что лежит не у себя: чужие простыни, чуть грубее, чем привыкла; подушка, пахнущая волчьим шампунем и мятой; потолок, на котором она ни разу не задерживала взгляд, но сейчас мога бы изучать его часами – таким ровным и неестественно белым он казался в свете нового утра.

Лилиана сделала вдох. Медленный. Протяжный. Воздух был густой, как туман, и чуть прохладный. Где-то далеко – в ванной – с глухим эхом капала вода. Раньше бы она не услышала этого. А сейчас слышала всё: как скребётся часы на стене, как еле шуршит о подоконник занавеска, как щёлкает терморегулятор батареи. Шум мира стал крупнее, ближе, навязчивее.

Её тело казалось неподвижным. Не то чтобы оно не слушалось – просто не было желания двигаться. Пальцы лежали вдоль бёдер, и в них ощущалось странное покалывание, будто они только что отмерзли и начали оживать. Тело было тёплым. Даже горячим. И всё же – не её. Как будто она вернулась в каркас, который больше не чувствуется родным.

Она прикрыла глаза.

В памяти всплывали фрагменты: сцена, крики, свет, рёв публики. Вкус микрофона, чужая энергия, распахнутая грудная клетка, через которую, казалось, проходили сотни взглядов.

Затем – Дэмиан. Его лицо, не то чтобы страшное – слишком обыкновенное, чтобы быть опасным, и потому – коварное. Его взгляд, его уверенность, его ложь. И её собственная вера в него – такая слепая, юная, обжигающе настоящая. Она действительно хотела быть как он. Не ради силы. Не ради бессмертия. Просто… ради ощущения, что она важна. Что её выбрали.

Он исчез. Потом – вспышка. Чужой голос. Чужое прикосновение. Не губы – дыхание. Ника. Поцелуй, который не был поцелуем. Маяк. Контакт. Что-то, что перевернуло внутри все якоря, все основы, все желания. Затем – гнев. Рёв. Тень. Удар. Свет.

Дэмиан мертв. Её это больше не волновало. Что-то внутри просто зафиксировало факт: он больше не представляет угрозы. Этого было достаточно.

Воланд.

Она позволила ему быть рядом. Даже… быть ближе. Ночной разговор, небрежные касания, поцелуи. Тепло кожи. Всё это случилось как бы не с ней, но через неё. Она не отвергла, но и не была внутри момента. Она сама пришла к нему. И он забрал её. Увёл. Уложил. Не задавал вопросов. Не просил объяснений. И вот теперь – тишина. Утро.

Лилиана приподнялась в постели. Простыня соскользнула по бедру, оставив прохладу на коже. Она провела пальцами по шее – всё на месте. Всё цело. И всё же… внутри было странное ощущение. Не пустоты – тишины. Как будто то, что раньше звенело – теперь стихло. Ни боли. Ни восторга. Ни страха. Ни сожаления.

Она опустила ноги на пол. Прохлада паркета приятно кольнула пятки. Комната была залита мягким рассеянным светом, и всё в ней казалось слишком правильным. Слишком упорядоченным. Слишком… человеческим.

На прикроватной тумбе – стакан воды. Она сделала глоток и почувствовала, как вода отдаёт горечью железа. Металлический привкус. Дэмиан? Нет. Это не связано с ним. Просто… ощущение, будто рецепторы настроились иначе.

На кухне пахло кофе – но не свежим. Запах был слабым, едва уловимым, как будто кто-то когда-то давно заваривал его и забыл. На столе – записка:

«Пошёл за кофе. Буду скоро. Вол.»

Она взяла её в руки. Бумага была чуть влажной от пара, словно он писал её, пока чайник кипел. Строчки ровные, аккуратные. Она провела пальцем по его подписи. "Вол". Он всегда подписывался так. Её это раньше умиляло. Сейчас – ничего не вызвало. Ни улыбки, ни раздражения.

Она села на стул. Просто села. Тело всё ещё было тёплым, но чувствовалось… лишним. Или нет. Просто – ненужным для того, что она сейчас ощущала.

"И я не чувствую… вообще. Он умер. Но я не чувствую жалости. Он почти сделал меня своей. Насильно. Но я не чувствую злости. Он исчез."

Это не было равнодушием. Это было заземлением. Словно внутри неё появилось ядро, не пылающее, не дрожащее, не ломающее. Просто… молчаливое и тяжёлое. Как гранит.

Она поднялась. Провела рукой по волосам. И направилась в ванную.

В ванной зеркало, покрытое тонкой пылью, отразило её лицо – почти без изменений. Та же она, и в то же время – не та. Что-то изменилось в взгляде. Стало глубже. Чужим. Не испуганным. Спокойно-равнодушным. Отражение показалось ей чуть отстающим, но она отмахнулась. Алкоголь. Усталость. Сон.

Чистое полотенце, сложенное на рейке. Стеклянный флакон с жидким мылом в форме черепа – ее глуповатая шутка-подарок после прошлого Хэллоуина. Маленький кактус на подоконнике, которому она всегда забывала сказать «привет». Всё привычно, до странного. Даже её зубная щётка на месте, зелёная, с мягкой щетиной. В ванной всё выглядело так же, как и раньше. Но вот что-то было иначе.

Лилиана включила воду, опустила ладони под струю и заметила, как вода… закручивалась не так. Не вправо, не влево – как-то вбок. Не кругом, а в спираль, словно кто-то натянул невидимую нить и тянул за неё с другой стороны стеклянной реальности. На секунду – заторможенная реакция. Будто разум увидел это, но не выдал сигнала тревоги.

Показалось. Устала.

– Нервы шалят, – тихо выдохнула она, умываясь.

Она наклонилась над раковиной, плеснула прохладную воду на лицо. Капли стекали по щекам, медленно, лениво. На кончике языка все еще оставался привкус металла. Не острый как кровь, нет, а что-то вроде меди, старого серебра. То, что бывает на губах после плохих снов.

Было ощущение, будто кожа тоньше, чем раньше. Как будто под ней – слишком много тишины. Она провела пальцами по лицу, по скулам, по шее, задержавшись на ключице.

В зеркале – отражение. Она смотрела на него. Оно смотрело на неё. И в какой-то момент она подняла руку, чтобы смахнуть каплю с подбородка – и отражение отстало. На долю мгновения. Но это было заметно. Секунда – и всё синхронизировалось. Но это было. Точно. Она моргнула. И снова – всё ровно. Всё как надо.

"Наверное, переутомление. Или я всё ещё не проснулась."

Она потянулась к халату, но остановилась. Сбросила футболку. Медленно, как будто движения отдавались эхом. Легко стянула с себя трусики, затем, не задумываясь, шагнула в душ.

Теплая вода обрушилась на плечи – вторая кожа, более живая, чем её собственная. Она вздохнула глубже. Потянулась за мочалкой. Обычной – синтетической, мягкой. Налила геля, вспенила.

Проходила по телу методично, как будто не мылась, а искала, что ещё ощущает. Линия плеч. Рёбра. Живот. Бёдра, внутренняя поверхность, колени, лодыжки. Снова вверх – по позвоночнику, по шее, под грудью, вокруг сосков. Кожа реагировала лениво. Не замиранием удовольствия, не дрожью. Просто – реагировала. Как пластина, на которую упала тёплая ткань.

Стёрла ощущение. Слишком много вчерашнего. Волосы. Она намочила их под струёй, влила шампунь в ладонь, вспенила и втерла в кожу головы. Ногти зацепили кожу – на секунду показалось, что чешется не кожа, а что-то под ней.

Но даже моясь она продолжала вспоминать и анализоровать, что произошло. Дэмиан. Он. Тот, кого она называла «мой». Тот, ради кого рисковала, смеялась, флиртовала, искала смысл и красоту. Теперь – пустое слово. Она не испытывала желания анализировать. Просто… фиксировала. Понимая, что вела себя не как взрослая женщина, а как взбалмашный ребенок, когда ставила условия, требовала и почти приказывала. Да, можно назвать все это наваждением, и принуждением, но она понимала – чары Дэмиана были только на подчинение ее. Все остальное она творила сама.

"Уже нет. – Вспыхнула мысль. — Все, что было до этого – уже нет."

Она не жалела. Ни о нём. Ни о том что случилось на набережной. Ни о себе той, что позволила себя захватить.

Она смыла пену. Провела ладонями по телу – на этот раз быстро, не задумываясь. Смывала себя. Остатки чего-то. Касаний, слов, попыток.

Потом – остановилась.

Ключи. Воланд. Он положил их, как всегда, на полку у входа.Где-то там, за дверью, что-то щёлкнуло. Мелко, еле заметно. Но она услышала это через шум воды. Звук поворота ключа. Мягкий толчок двери. Стук металла о пластик, когда ключи ударились о дно чащи, куда Воланд обычно их укладывал.

Лилиана замерла, прислушиваясь. Вода лилась, но она отчётливо знала, что Воланд снял куртку. Что он чихнул тихо, под нос. Что он поставил кофе и оставил пакет на табурете.

"Я не должна этого слышать."

Мысль вспыхнула – и исчезла, словно смытая водой.

Она выключила душ. Обернулась в полотенце. Волосы ещё текли по спине, оставляя узоры. Она подошла к зеркалу – снова. Собственное отражение показалось ей чуть… темнее. Зеркало молчало. Блики дрожали.

"Показалось."

Она вышла из ванной, обмотавшись полотенцем, волосы оставались влажными, тяжёлыми, медленно стекали по плечам каплями. Воздух в квартире был прохладным и плотным, словно её отсутствие наполнило пространство тишиной, которая никуда не исчезла, даже когда она вернулась.

На секунду она замерла у двери в коридор. Полка у входа – пустая. Никаких шагов. Никаких звуков.

"Но я слышала. Точно слышала…"

Щелчок ключа, чих, звон пластика – всё было так чётко, что она почти могла воспроизвести эту сцену в голове до мельчайших деталей. И всё же – Воланда не было. Ни запаха кофе. Ни едва заметного пара от открытой сумки. Даже воздух был девственно не тронут – как в музее, где экспонаты нельзя касаться.

Она бросила полотенце на стул в гостиной, надела рубашку с чужого плеча – длинную, почти до колен, с выцветшей аппликацией на спине. Когда-то он купил её в Берлине. Тогда это было забавно. Сейчас – просто ткань. Ощущение одежды на коже показалось… вязким. Как будто ткань не прилегала, а цеплялась за неё. Вновь – короткая дрожь по позвоночнику.

Она прошла в комнату, села на диван. Из колонок, стоящих на полке, торчал AUX-кабель.

Она подключила телефон. Нажала «воспроизвести». Выбрала плейлист – тот самый, проверенный годами.

Голос – словно из консервной банки, искажённый, хрипловатый. Всё звучало не так. Словно мир сдвинулся на полтона вниз, будто кто-то подвинул реальность в сторону и не удосужился вернуть.Музыка пошла. Первый аккорд – глухой. Бас – ниже, чем нужно.

Она склонила голову и вслушалась. Знакомый трек – но тональность смазанная, эмоции певца – будто через вату. Места, где обычно пробегали мурашки, – сейчас вызывали только… раздражение.

"Что с записью? Колонки? Или Bluetooth тупит?"

Тот же эффект. Словно звук задохнулся по дороге. Отключила. Попробовала другой трек. Тоже самое.

Лилиана встала. Подошла к стойке у стены, взяла свою гитару – «Эмбер». Она сама дала ей имя когда-то, за оттенок лака. Гитара была слегка расстроена, как и всегда после перерыва, но струны были целы. Натяжение правильное. Всё вроде бы так.

Она провела по струнам ладонью. Дребезжание отозвалось внутри неё, не в ушах. Не в груди. Глубже. Как будто звук вошёл под кожу и там отозвался слишком сильно.

Струны словно резонировали с внутренним напряжением, с тем, чего она не могла назвать.Она осторожно взяла аккорд. Соль. Простой. Проверочный. Звук пошёл в пальцы, затем – в локоть. Потом – в позвоночник. На третьем она остановилась. Пальцы дрожали. Незаметно. Она даже не сразу поняла это – просто аккорд вышел «грязным». Второй – тоже.

"Руки…"

Никаких судорог, никакой боли. Просто дрожь, как у человека, который не ел сутки. Или пережил что-то, от чего тело всё ещё не пришло в себя. Сжала кулаки. Разжала.

Она положила гитару обратно. Осторожно, как стекло.

Села. Обняла колени. Вгляделась в темнеющий экран телефона. Там – её отражение. Смуглая, влажные волосы, рубашка, как будто чужая. И в глазах – тишина. Не пустота. Не испуг. Просто… тишина, которая раньше была где-то на заднем плане, а теперь стала в ней.

"Переутомление."

Музыка звучит иначе – реакция на то, что произошло? Единственное объяснение. Стресс. Тело протестует. Гитара отреагировала на напряжение.

"Это. Просто. Шок. И это нормально."

Но признаться в этом – значило бы признать, что она уже не такая, какой была вчера. Ложь. Нормально – не значит молчаливо. Она встала. Пошла на кухню. Сделала глоток воды из-под крана.

На вкус – всё та же медь.

Лилиана села на подоконник, завернувшись в плед. Волосы успели высохнуть, но кожа всё ещё хранила тепло воды и влагу невыговоренных мыслей, когда она снова услышала звук ключа – теперь уже настоящий. Скрип замка, щелчок защёлки, толчок двери плечом. Он вошёл. На этот раз без фантомных ощущений – всё происходило по-настоящему, без отсрочек и искажений. Или ей просто хотелось в это верить.

Воланд заглянул в комнату с белым бумажным пакетом в руках.

– Я как шпион, – сказал он, усмехаясь. – Несу свежий кофе и круассаны, как доказательство мирных намерений.

Она приподняла бровь. Улыбнулась. Натянуто, но не лживо.

– Ты герой нашего времени.

Он подошёл ближе, поставил пакет на стол, вытащил картонный стаканчик, подал ей. Лилиана взяла – пальцы почти не ощутили тепла. Она сделала глоток. Вкус – горький, но слишком лёгкий, будто не кофе, а его отголосок.

– Ты как? – спросил он мягко, присаживаясь рядом. – После всего?

– После чего?

Он нахмурился. Ненадолго. Но она успела заметить, как в его взгляде мелькнула нерешительность. Ожидание объяснений.

– После концерта, – произнёс он. – После этого… клоуна. И всей остальной кутерьмы.

Она пожала плечами.

– Бывает.

– Бывает, – эхом повторил он. – Но обычно ты не приходишь ко мне вся в грязи, разутой, с глазами, как будто из тебя вынули душу, и не просишь: "Оставь меня у себя".

Она засмеялась. Почти по-настоящему.

– Слишком драматично. Я так сказала?

– Не словами. Глазами.

Он откинулся на спинку дивана, потянулся, как кот. Вроде бы расслаблен, но весь натянут, как струна. Он чувствовал, что что-то не так. Может, не осознавал, что именно, но вибрации между ними уже были другими. Сбившимися.

– Ты не такая, как была, – сказал он, наконец. – Не вчера. А вообще.

Она чуть вскинула подбородок. В глазах – весёлый вызов.

– Серьёзно? Что, прическу сменила?

– Нет, – спокойно ответил он, не принимая ее шутливого тона. – Ты изменилась. Не внешне. Изнутри. Ты говоришь так, будто тебя здесь нет. Будто ты смотришь на меня через стекло.

Лилиана замолчала. Губы её чуть тронула усмешка, но внутри пошло по швам. Не болью. Не испугом. А осознанием, что он прав. Что даже если она захочет сказать правду – не сможет. Потому что сама не знает, что с ней происходит. И как рассказать то, что она знала и знает. А Воланд все продолжал допытываться.

– А ты можешь рассказать? – продолжил он. – Что случилось? С тобой. С ним. Почему ты потом… – он запнулся, – заливалась алкоголем, как будто пыталась смыть себя изнутри?

Она хотела отшутиться. Сказать, что просто хотела выпить. Или что у неё был сложный день. Но… вспышки пришли сами.

Мигающий свет сцены. Образ Дэма когда он держал за горло. Его оскаленный рот и голос Ники сверху:

«Глухой что ли? Девушка чётко ответила.» Гранит набережной в спину. Рык. И фляшка с джином перед носом с ироничным вопросом:

– Будешь?

Что-то в том мгновении сдвинуло всю её внутреннюю архитектуру. Не эмоцией, не смыслом. Структурно. Словно кто-то переставил несущие балки – и дом остался тем же, только звук шагов по полу стал другим.

– Мы… – Лилиана заговорила слишком резко, спохватилась и сбавила тон. – Мы с ним поссорились. Сильно. Не первый раз. Просто на этот раз – окончательно.

Воланд повернулся к ней с недоумением, но молчал. Ждал продолжения.

– Я не хотела… – она запнулась, подбирая слова. – Я не думала, что всё так резко обернётся. Мы… поругались. Он сказал… гадости. А я ушла. Бежала почти. Споткнулась, упала, ну и… – она усмехнулась, жестом обвела себя. – Результат ты видел сам. Грязь, каблук, всё остальное.

Пауза.

Вова смотрел на неё внимательно, в этом взгляде было больше заботы, чем анализа, но всё же… она чувствовала – он ей верит. Частично. Доверяет, но понимает, что это не вся правда. И что он, скорее всего, никогда не узнает остального.

– То есть ты просто… упала в лужу? – переспросил он медленно.

– Да, – ответила она слабо. – Серьёзно. Звучит как фигня, знаю. Но это так и было.

Она вдруг поняла, насколько она благодарна ему за эту паузу. За то, что не требует больше. Не копает. Просто… остаётся рядом. На том уровне, на каком может. Он кивнул. Медленно. Без вопросов.

– Даша… – тихо сказал он. – Я не хочу давить. Просто ты… ты действительно другая. Я тебя не осуждаю. И не лезу. Но если захочешь – скажи. Мне не всё равно.

Она посмотрела на него – Вова, Воланд, родной, настоящий. Сидит напротив, с тёплым кофе и беспомощной надеждой, что всё можно починить. Вернуть. Объяснить.

– Спасибо, Вова, – сказала она тихо. – Правда. Просто сейчас… не время.

Он кивнул. Снова. И на этом всё стало ясно.

Они сидели рядом. Просто рядом. Как и раньше – после концертов, после длинных прогулок, после бессонных репетиций. Только раньше в этом было уютное молчание, а теперь – гулкая пустота, будто между ними натянули невидимую мембрану. Не колючую. Не враждебную. Просто… отделяющую.

Даша слушала, кивала, даже вставляла короткие «угу», но каждое его слово звучало как фон, как радио, включённое в соседней комнате.Володя говорил что-то – о новом треке, о предложении от клуба, о разборках с арендаторами, которые вдруг начали выёживаться. Всё это касалось их мира. Привычного. Человеческого.

Легко. Пальцами. Почти незаметно.И вдруг – он коснулся её плеча.

Она вздрогнула.

Рефлекторно, будто прикоснулись к обнажённому нерву. Но это было не больно – противно. Точно по коже прошлась липкая ткань, как мокрая вата, как чужая одежда, примеряемая силой. Она сжала зубы, чтобы не отдёрнуться.

«Он же не виноват. Это Вова. Это Володя. Это Воланд, черт возьми. Всё хорошо. Это я – не в порядке.»

Она резко встала, потом снова села, будто забыла, зачем встала.

– Всё нормально? – тихо спросил он, не отводя взгляда.

– Да, – соврала она, выдавив улыбку. – Просто плечо затекло. Душ тёплый, диван мягкий – и вот тебе кривой позвоночник.

И в этот момент она почувствовала: он думает, что это про него. Что она его не хочет. Или боится. Или стесняется. Он усмехнулся, но глаза его уже сузились. Он что-то уловил. А это не так.

Она посмотрела на него и внезапно ощутила желание прикоснуться – стереть это напряжение, это недоверие, этот отголосок стыда. Она потянулась, хотела положить ладонь на его щеку, может быть, даже поцеловать, просто чтобы – успокоить. Чтобы вернуть их.

Но не смогла.

Рука застыла на полпути. Не дрожала, не ломалась. Просто… не шла дальше. Как будто за её плечом стоял кто-то, кто схватил невидимой рукой и держал. Тихо. Без насилия. Просто не пускал.

И с этой неподвижностью пришёл страх. Не на поверхности. А тот, что под кожей. Паника без формы, без причины. Пугающее чувство, что она больше не принадлежит себе. Что её жест – не её.

– Всё ок? – повторил он, теперь уже тише.

– Да, – снова сказала она, но голос сорвался. – Просто… голова гудит. Я, наверное, немного перегрелась. И… всё. Я хочу пройтись. Немного. Проветриться.

Володя приподнялся. В нём проскользнула тревога, но он не стал спорить.

– Ты хочешь, чтобы я…?

– Если… если ты не против, я потом вернусь. Не к себе. Сюда. Просто… мне нужно немного тишины снаружи, чтобы в голове стало тише.– Нет, – перебила она быстро. Слишком быстро. – Спасибо. Мне нужно одной. Просто побыть одной.

Она замялась. Он смотрел на неё. Долго. Потом кивнул.

– Конечно. Я буду тут. Хочешь – ключ возьми. Или просто позвони.

Она слабо кивнула, не глядя ему в глаза.

И пока она собиралась – натягивая кроссовки, застёгивая куртку – в ней нарастало одно-единственное желание: уйти. Быстро. Пока ещё можно держать лицо. Пока он не видит, как дрожат её пальцы. Пока она ещё помнит, как звучит её собственный голос.

Стоило ей выйти из дома как холодный воздух ударил в лицо с неожиданной силой. Не мороз – скорее, свежесть, плотная и липкая, будто влажная вата. Лилиана спустилась с крыльца, оглянулась на окна – в одном из них, за прозрачной занавеской, угадывался силуэт друга. Но она отвернулась, не досматривая. Не хотелось видеть, как он смотрит ей вслед.

На улице было слишком много света. Даже при пасмурном небе он будто резал глаза. Машины мчались по асфальту, всплёскивая лужи. Собаки на поводках нервно дёргались, будто чувствовали что-то под землёй. Люди шли, как обычно – быстро, ссутулившись, в телефонах. И всё же Лилиана ощущала, что всё не так.

Каждое лицо, мелькавшее мимо, будто дёргалось по своим нитям – мимика не совпадала с вибрацией тела. Вот девушка, говорящая по телефону с натянутой улыбкой: «Ну да, конечно, мне всё равно», – а внутри неё как будто горело от обиды, комок жёлчи пульсировал под рёбрами. Мужчина, что шёл с женщиной под руку, смотрел на неё влюблённо, но от него исходила ненависть, почти тошнотворная – будто его костюм натирал душу.

Каждое искажение чувствовалось телом, как дрожь. Как будто все эти эмоции – резонансные волны, а Лилиана стала камертоном. Тонким. Хрупким. И слишком чувствительным.

"Это не должно быть так. Люди – не книги. Я не должна читать их вот так, открыто. Без просьбы. Без фильтра. Что, черт возьми, со мной происходит?!"

Слева на углу раздавался смех – звонкий, девичий. Трое подростков в одинаковых чёрных куртках, громко переговариваясь, ели сладкую вату и обсуждали какого-то блогера. Но как только одна из них отвернулась, вторая мгновенно сжала кулаки в кармане. Ревность. Злость. Ощущение собственной вторичности. Смех – маска. Сахар на вате – прикрытие горечи.

Лилиана свернула в переулок. Хотелось уйти подальше от скоплений людей. Но даже в одиночестве было слишком громко.

Пожилой мужчина, роясь в тележке, думал не о скидках, а повторял про себя одну и ту же фразу: «Никто не ждёт. Никто. Никто. Никто.» – как мантру, от которой мороз пробежал у Лилианы по коже.В супермаркете она взяла корзинку и на автопилоте направилась к молочке. Люди в очереди стояли тихо, но их внутренние вибрации били как гул трансформатора. Женщина в красной шапке, выдавшая в лицо кассиру натянутую улыбку, внутри кипела: «Сдохни уже, задохлик. Я твоё лицо с первого курса терпеть не могу.»

Она выронила пачку творога. Та глухо шлёпнулась на пол.

– Девушка, с вами всё в порядке? – спросила работница, проходившая мимо.

– Да… Просто уронила, – выдавила она.

Руки дрожали. Внутри было ощущение, будто её клетчатка кожи впитывает чужое. Как губка, которая не просила воды. Как тело, к которому подключили чужой нервный шлейф.

На выходе из магазина рекламный зазывала в костюме лисы нараспев кричал в мегафон:

– Приходите в субботу! Маскарад! Шоу для всей семьи!

Он кричал весело – и одновременно плакал внутри. Без звука. Без слёз. Только голосовой дрожью в собственной груди.Но в этот момент Лилиана услышала внутри него: «Бегите. Пожалуйста. Не приходите. Не хочу видеть ваших лиц. Не могу больше улыбаться.»

Она вышла на улицу. Захотелось сесть. Неважно куда. Просто застыть. Остановить поток. Но ноги не слушались – они сами вели её дальше, как в кошмарном сне, где ты идёшь, не имея цели, потому что если остановишься – всё обрушится.

«Что со мной?»

В голове – тишина. Ни паники. Ни ответа. Только вопрос, ставший постоянным шумом. Лилиана двинулась в сторону метро решив погулять на Елагином острове, где ей всегда нравилось. Это место обычно помогало ей успоиться. Поможет ли сегодня? Она не знала.

Метро всегда казалось ей местом, где можно раствориться. Люди – потоком, никто не вглядывается, не слушает, не замечает. Но сегодня всё было иначе. Она все равно продолжала читать и видеть.

Лилиана почувствовала, как мир уплотняется. Стены стали ближе. Воздух – гуще. А люди вокруг – слишком отчётливые, как будто кто-то резко прибавил яркость. Она видела, слышала и ощущала то что не должна была. Не слова. А вибрацию голоса. Мельчайшие напряжения в горле, фальшь на вдохе. Вот – женщина в бежевом пальто стояла на ступеньку ниже. Волосы её были аккуратно убраны в пучок, в руках сумка и пакет с детскими вещами. Она говорила по телефону, голос ровный:

– Да, дорогой, я уже почти доехала. Всё хорошо.

Но Лилиана слышала другое.

«Я не доехала. Я не хочу возвращаться. Я устала врать. Устала улыбаться твоим родителям. Устала быть «мамой».»

Как будто женщина одновременно звучала на двух частотах: одна – для внешнего мира, вторая – для самой себя. Именно так – не мысли, не реплики. А отзвук.

Лилиана отпрыгнула от перил. Сердце заколотилось. Это было слишком ясно.

Подошел поезд. Лилиана вошла. В вагоне народу было немного. Она села в угол у двери. Закрыла глаза, думая, что темнота поможет. Не помогла.

Парень напротив нервно теребил рюкзак. Наушники в ушах, но он всё равно косился на каждого вошедшего. Он боялся. Не кого-то конкретно – всего.

«Если они меня заметят – конец. Не смотреть. Не дышать. Просто сидеть. Невидимка. Ты – никто.»

Девушка рядом с ним читала книгу, но вся её спина дрожала от напряжения. Лилиана уловила внутренний монолог.

«Он сказал, что больше не любит. Нормально. Я выживу. Я сильная. Я никому не скажу. Главное – не заплакать.»

Лилиана вцепилась в поручень. Металл был холодным, но под пальцами как будто пульсировал. Каждый гул рельсов отдавался в позвоночник, как таран. Она ощущала себя не в теле – в сгустке ощущений. Без оболочки. Без границ.

Запах был тошнотворно липким, будто кто-то разлил концентрат искусственного сиропа на батарею. Он проник в ноздри, лёг на язык. Слёзы выступили на глазах. У женщины, стоявшей у двери, был резкий, сладкий аромат духов. Раньше она не обратила бы внимания. Сейчас – её едва вывернуло.

«Она не любит эти духи. Они от мужа. Она носит их, потому что он подарил. Потому что он требует. Она ненавидит этот запах. А теперь и я.»

Поезд резко дёрнулся. Кто-то вскрикнул. Девочка-подросток упала на скамейку и зажала уши. Она не сказала ни слова – но из неё хлынул поток паники. Немой. Плотный. Словно кто-то открыл шлюз.

«Слишком громко. Слишком близко. Слишком много. Все думают, что я странная. Что я псих. Я просто не хочу слышать, как они думают!»

Лилиана стиснула зубы.

«Я тебя слышу. Я тоже не хочу. Я не знаю, как это остановить.»

Поезд въехал на станцию. Она выскочила первой, не глядя на указатели. Просто прочь. На свет. На воздух. На любые частоты, кроме этих.

Она ощущала, как тело сопротивляется реальности. Оно больше не было фильтром. Оно стало проводником. Всего.Наверху, у входа в парк, она остановилась, вцепившись пальцами в перила. Лёгкие горели. Мозг гудел. Всё тело дрожало.

«Я не могу. Не хочу. Верните назад. Верните мне границы.»

Но они не возвращались.

Выйдя из метро она вздохнула. Все же на "Крестовском острове" если это не день футбола всегда было не очень много народа. И до нее почти не долетали эмоции окружающих. Она пошла в сторону Елагина острова. Парк был почти пуст. Ветви деревьев скрипели под ветром, трава ещё не оправилась от ночного дождя, и запах земли бил в нос – пряный, острый, насыщенный, почти… живой.

Лилиана шла по гравию, не разбирая пути. Просто двигалась вперёд, подальше от грохота метро, от вибраций толпы, от чужих голосов в голове. Воздух здесь был легче. Но и плотнее. Словно насыщен чем-то невидимым.

Проходя мимо лавки, она почувствовала странную дрожь в животе – не страх, а словно щекотку изнутри. Там сидел ребёнок. Мальчик лет десяти, с пухлыми щеками и настороженными глазами. Он ел мороженое. На вид – обычный. Но что-то… не совпадало.

Мгновение – и их взгляды встретились. Когда она прошла мимо, он чуть повернул голову. Не испуганно, не дерзко. Просто – зафиксировал. Он знал. И она знала.

Мальчик был не человеком. Или уже не совсем. Возможно – ведьмак в начале пути. Или кто-то, кто только пробудился. От него веяло слабым, но чётким переплетением силы и незнания. Он не улыбнулся. Но кивнул. Чуть заметно. Будто сказал: «Я вижу.»

Она ответила таким же кивком – рефлекторно, прежде чем успела понять, зачем.

«Что за чёрт? Я что, теперь вижу их? Узнаю?»

Дальше – женщина с собакой. Крупный пёс, серый, как тень, шёл строго по пятке. Его шерсть шевелилась против ветра, глаза были золотыми, как у дикого волка. Хозяйка – лет сорока, в тёмном пальто, с сумкой через плечо – выглядела уставшей, но в её движениях была грация зверя.

Оборотень. Старая. Сильная. Усталая.

Они пересеклись взглядами, и женщина чуть сузила глаза. Но вместо агрессии – спокойствие. Признание. Как будто они были участниками одного тайного собрания, и этого взгляда было достаточно, чтобы подтвердить: «Своя.»

«Откуда я это знаю? Почему я чувствую это? Это… знание? Или что-то другое?»

На скамейке у фонтана – пара. Молодой человек в шарфе, чуть сутулый, тёмные волосы. И – девушка с огненно-рыжими волосами, заколотыми в хаотичный пучок. Он смеялся, рассказывал что-то, она слушала, улыбаясь – но на ней была аура, которую невозможно было спутать. Плотная, как пыльца, дрожащая, как пламя свечи.

И ведьма это знала. И он знал. И они были вместе не несмотря, а вопреки. И она знала. Она ведьма. А он – нет. Но не слаб. Просто… рядом. По любви.

Признание. Но с оттенком настороженности. Лилиана прошла мимо. Девушка мельком взглянула на неё – и замерла, словно что-то уловила. Резко подалась вперёд, будто хотела заговорить. Но потом передумала. И лишь слегка улыбнулась. Не поняла.

Дальше, за углом, под соснами – ещё одна пара. Мужчина лет пятидесяти и юноша, совсем мальчишка на вид. Первый – инквизитор. Без сомнений. Его энергия была как лезвие: чистая, ровная, опасная. Второй – скорее всего, только что обращённый ведьмак. Ещё пахнущий страхом. Лилиана ощущала его растрёпанное восприятие, как электрические искры в воздухе. Он учился быть – кем-то. Быть не человеком. А инквизитор видимо следил. Она поняла что он предок этого ведьмака. Не отец и не дед. Скорее всего прадед или может даже роство еще страше.

"А я? Кто я?" – Ей даже захотелось подойти и спроситью Но не стала. Прошла мимо.

Пройдя вглубь парка она села на лавку. Небо над головой было свинцовым, ветви раскачивались, и всё было будто в замедленной съёмке. Люди проходили мимо – обычные. Сумки, пакеты, коляски, собаки. Но между ними – те, кто чувствовались иначе. Не по виду. Не по походке. По сути.

И те, кто были сильнее, старше, опытнее, – все они, проходя мимо, кивали. Легко. Без слов. Без улыбок. Просто признавая её как нечто уже не-человеческое.

Просто новое существо, прошедшее некий порог, которого они – каждый по-своему – боялись и уважали. Не врага. Не угрозу.

«Что же во мне они видят? Почему не отворачиваются? Почему не прячутся? Почему… признают?»

Она обхватила себя руками, ощущая, как её тело больше не хочет участвовать в этом всём. Оно просто носитель, скафандр. Всё важное происходило внутри, в том новом «я», которое проснулось и теперь смотрело на мир изнутри её глаз, но уже – иначе.

Она просидела в парке до вечера. С каждым часом город и парк становился тише.

Её восприятие словно привыкло. Или – приспособилось. Она больше не вздрагивала от чужих эмоций. Теперь она просто слышала. Замечала. Отмечала про себя. Словно наблюдатель на границе невидимого. Отголоски того что случилось с ней все еще оставались, но стали фоном. Как шум улиц, что всё ещё был: троллейбусы гремели, где-то ругались водители, телефоны названивали в карманах прохожих, но который не замечаешь и не фиксируешь. И тот гул внутри – тот, что выжигал с утра, – тоже начал стихать. Что не мешало ей продолжать видеть и фиксировать.

Вот двое – коллеги или друзья, но в их походке, в наклоне плеч – напряжение. Один устал, другой влюблён. Ни один не говорит об этом. Вот женщина, спорящая с мужем по телефону. Говорит, что «всё нормально» – но изнутри пульсирует истерика, как ярость, запертая в стеклянной банке. Вот подросток, идущий мимо с наушниками. Бьётся ритмом, но внутри – тревожный фон: страх быть «недостаточным», стать чужим среди своих.

Теперь она почти машинально подмечала разрывы. Несовпадения. И в какой-то момент поймала себя на том, что ей это… нравится. Не в извращённом смысле, не как власть. Но как доступ к тайне.

«Так вот как оно. Видеть на самом деле. Без фильтра. Без масок.»

Это было отвратительно – и… честно.

Лилиана поднялась и двинулась прочь из парка. У одной из боковых улиц, между магазинами и студией йоги, была уличная кофейня с высоким подоконником и табуретами. Лилиана подошла – тёплый запах зёрен ударил в нос. Хотелось просто почувствовать вкус чего-то простого и реального.

– Латте. На овсяном молоке. Пожалуйста, – сказала она, протянув карту.

Бариста кивнул и начал готовить.

– Извините… – раздалось сзади.

Она обернулась.

Юноша. Лет двадцать. Спортивного телосложения, в тёмно-серой футболке с хорошо знакомым логотипом – логотип их группы. Один из старых тиражей, с концертного сезона прошлого года. Чуть поношенный, но носимый явно с любовью.

– Вы… вы Дарья, да? Лилиана д'Арье?

Было странно – но приятно. Особенно после всего сегодняшнего. Она кивнула. Улыбнулась.

– Я был на вашем выступлении в «Терминале» в прошлом году. Это было… – он замялся, – это было лучшее, что я слышал. У вас такой голос… он как будто… в тебя входит.

Он улыбался. Искренне. Глаза блестели.

– Спасибо, – сказала она. И вдруг поняла, как мало значат эти слова теперь. Они казались чужими. Отработанными.

«Он ещё не знает. Кто я. Что я. Для него я всё ещё Лилиана с вокала. Живая. Привычная.»

Он не видел, что уже видела в нем она.

Под его кожей – жар, почти звериный. В дыхании – вибрация. От него шла мягкая, пушистая энергия. Она не колола, не давила – но излучала потенцию. Природную. Инстинктивную. Возбуждающую. Грацию хищного зверя который в любой момент может пробудиться на сейчас оставаясь добродушным зверьком.

Он, похоже, не понимал, что она что-то заметила. Он просто стоял и говорил. Человеческий. Влюблённый в музыку. Оборотень. Молодой. Свежий. Ещё в балансе с человеческим, но… на границе.

– А вы, – она помолчала, – вы… давно слушаете?

– С первого альбома. «Пророчество» навсегда в моём плейлисте. Это как… как крик души. Знаете?

Она кивнула. И вдруг очень захотела спросить:

«Каково это? Быть… другим? Жить, зная, что ты не только человек?»

Но она сдержалась. Язык почти приподнялся. Слова готовы были вырваться.

Во-первых, он видел в ней обычного человека. Просто вокалистку. А то что она хотела спросить значило – доверие, открытие постороннему человеку. Простое. Настоящее.

"Не хочу разрушать." – подумала она.

Во-вторых – а как она сама могла это объяснить? Что ей теперь можно? Что нельзя? Что уместно, а что вызовет шок?

И в-третьих…

«Я же сама пока не знаю, кто я.»

Бариста подал ей стакан. Она сделала глоток. Парень сжал ремешок сумки и неловко улыбнулся:

– Спасибо, что пообщались. Это много значит. А можно автограф?

– Спасибо, что подошёл, – искренне ответила она, рассмеявшись. – Конечно, куда тебе его поставить?

Приятно, когда тебя ценят за твое творчество. Он ушёл, получив ее автограф в тетрадке. А она осталась с кофе и тенью на губах.

Потом она села в сквере. Отошла от людей. Позвонила родителям – простыми словами, как обычная дочь:

– Привет, мам. Да, всё нормально. Я у Володи, останусь на пару дней. Просто… отдохнуть. Нет, всё хорошо. Правда.

Она не врала. Не совсем. Просто умолчала всё, что больше нельзя назвать словами. Затем – медленно встала. Сделала глоток. Выдохнула.

«Пора домой. Ну… туда, где меня сейчас ждут. Пока это – и есть мой дом.»

До метро оставалось меньше нескольких сотен метров, когда Лилиана заметила их. ни стояли в тени у стены книжного, почти не привлекая внимания. Тот самый парень с футболкой группы, её недавний собеседник у кофе. Сейчас он казался другим – сбитым с толку, сжатым, как пружина.

Перед ним – девушка. Хрупкая, тонкая, с длинными светлыми волосами, в пальто до колен и шарфе, который она сжимала пальцами, как оберег.

Она говорила что-то тихо. Он – отвечал. Почти шепотом. Но Лилиана слышала. Сквозь шум улицы, сквозь городской гул – она ловила не звуки. Суть. Неподдельную, оголённую.

Он говорил ей

– Я не знаю, как сдерживаться. Боюсь навредить. Я хочу быть рядом, но если я обернусь и почуствую агрессию – я не смогу остановиться…

Она отвечала:

– Я не боюсь тебя. Я боюсь, что мы не выдержим. Что кто-то из нас первым скажет: «Хватит».

Это не был просто диалог. Это была отчаянная попытка удержать любовь – ту, что рассыпалась сквозь пальцы, как битое стекло. Он прятался в словах, будто искал в них спасение. А она будто резала ими изнутри – потому что не сказать было бы хуже.

Эти двое не просто чувствовали – они заполнили собой всё пространство. Любовь висела в воздухе, как влага в лёгких. Страх – как соль под кожей. А нежность была такой острой, что от неё хотелось кричать.

Лилиана сделала шаг. Потом ещё один. Её влекло. Не к ним – к тому, что между ними.

Они не замечали её. Замкнулись друг на друге, как раковины, оберегающие боль.

Он сказал:

– Если ты останешься… если ты вдруг сорвёшься… мне придётся…

– Ты не сделаешь мне больно. Никогда. Но я сделаю себе, если увижу, как ты страдаешь рядом со мной.

– Зачем тогда всё это? Мы не можем быть вместе.

– Значит, будем порознь. Хоть это и хуже, чем смерть.

Слова вытекали из них, как кровь из открытой раны. Они оба знали: перевязать – значит признать. А значит – не получится.

В воздухе натянулся ток, будто между их телами был невидимый провод под напряжением.

Любовь. Отчаяние. Страх выбора. Страх правды. Но – ни капли ненависти.

Лилиана знала это чувство. Знала, каково это – стоять на краю, балансируя между «всё» и «никогда». Рядом с Дэмианом она слишком долго молчала. Позволяла себя ломать. Но сейчас…

"Чёрт с ним. Но не с ними", – подумала она. И шагнула вперёд.

– Снова ты, – с лёгкой улыбкой произнесла Лилиана. – Кажется, у нас сегодня одинаковые маршруты.

Парень вздрогнул, но сразу узнал её. Улыбка скользнула по напряжённому лицу, как солнце по льду.

– Лилиана. Привет. Это Алиса… подруга. Она, кстати, первая кто дала мне послушать ваш альбом.

Девушка подняла глаза. Большие, светлые, будто наполненные туманом.

– Приятно познакомиться. Вы… совсем не такая, как на сцене. Я думала – высокомерная рок-звезда.

– Иногда бываю, – усмехнулась Лилиана. – Особенно когда кто-то съедает мой последний круассан. Но сейчас – не та сцена. Сейчас я просто Даша. Или… почти.

Она всмотрелась в них. Чувство – резкое, как вспышка – ударило изнутри.

– Не бойтесь, – сказала она тихо. – Я просто… теперь кое-что вижу. Чувствую. Вы ведь действительно собираетесь расстаться? Только потому, что вы разные?

Он опустил взгляд. Алиса вцепилась в шарф, как в спасательный круг.

– Ты, – сказала Лилиана, – оборотень. Уже стабильный что ли. Я не знаю, как привильно это называть. И как вас… У вас… Вобщем, ты…

– Медведь, – неловко пробормотал он.

Она кивнула и перевела взгляд на девушку.

– А ты – вампир. Стала им совсем недавно. Меньше года, кажется. И это не был твой выбор.

Алиса вздрогнула. Её глаза расширились, пальцы побелели.

– Лейкемия, – прошептала она. Словно крик, уместившийся в одном слове. – Меня было уже не спасти и тогда врач предложил мне выбор.

Парень резко повернулся к ней.

– Ты мне не говорила…

– Когда мы встретились, я уже была такой. Я хотела понять – могу ли жить. С кем-то. Не теряя себя.

Лилиана смотрела на них – и чувствовала, как они вцепились в этот момент. В шанс объясниться. В друг друга.

– Так скажите мне, – мягко, но с силой произнесла она, – что мешает вам быть вместе?

Он пожал плечами. Глаза – куда-то в асфальт, будто там был ответ.

– Мы думали… это невозможно.

Лилиана рассмеялась. Без злости. Устало. Почти тепло.

– А жить – возможно? Особенно вам, особенным? Ты думаешь, медведица решит твои страхи? А ты, Алиса, счастливо закроешься в склепе с древним скучным бессмертным?

Алиса хихикнула. Парень улыбнулся – впервые легко.

– Я вижу, как вы держитесь друг за друга. И как боитесь отпустить. Так не отпускайте. Забудьте о правилах, о природе, о старших. Всё это – шум. Всё важное – уже здесь. Между вами. Если вы сейчас откажетесь – это будет с вами всю жизнь. Как тень. Как шрам.

Они молчали. Алиса прижалась к нему плечом. Он – мягко коснулся её виска губами.

Лилиана уже собиралась уйти, но, вдруг обернувшись, подмигнула:

– И, кстати… вы же не детей собрались делать прямо сейчас?

Оба покраснели. Алиса засмеялась, пряча лицо в шарф. Парень закашлялся.

– Оу, – хохотнула Лилиана. – Неожидала. Но это не суть. Суть в другом. Живите. Пока чувствуете. Пока можете. Если не получится еще успеете разбежаться. Главное не делаейте это ломая себя. Будьте счастливы.

Она развернулась и двинулась прочь. Но сделав несколько шагов, остановилась и сказала, не оборачиваясь:

– И если решите пожениться… позовите. Я вам на ваш первый танец спою. Только без гроула.

За спиной раздался настоящий смех. Тёплый, солнечный, живой.

И Лилиана поняла – всё было не зря. Спускаясь в метро она улыбалась. Прогулка и вправду ей помогла.

Глава 3

После случая с оборотнем и вампиркой, а Лилиана никак не могла назвать ее иначе, так как Алиса, ну никак не походила на полноценного вампира, к которым Даша относила Нику или того же Дэмиана, путь до дома Воланда казался намного проще. Воздух словно был теплее и свежее, чем должен быть в такой поздний час, а звуки громче и ярке.

Лилиана шла медленно, вымеряя шагами остатки происшедшего с ней, уже привыкая к этим изменениям. Камень под ногами был гладким, плитка на тротуаре ровной, и город вокруг – обыденным. Словно ничего не случилось. Словно не было ни обострённого восприятия, ни чужих чувств, налетающих, как рой ос, ни признаний, вырезанных из живого. И в тоже время – всё было. Она просто… научилась не тонуть.

То, что еще утром обрушивалось на нее – шквал эмоций, чужих тревог, неясных мыслей, спрессованных в тяжёлую как пепел жижу, – теперь стало чем-то, с чем можно было иметь дело. Её сознание, уже натренированное, как глаза, которые умеют перестраивать зрение к темноте, начинало понимать: можно смотреть, а можно не смотреть. Можно чувствовать, но и не впускать. Это как окно с полузакрытой створкой – ветер дует сквозь него, задевает лицо и щёки, но не проникает вглубь.

И всё же она поймала себя на том, что идёт чуть быстрее. Не потому что спешит – просто хотелось побыстрее оказаться в знакомом пространстве. Там, где стены не разговаривают, и люди не оставляют за собой след из боли и неуверенности. Хотя теперь, поняв, как работает её странный дар, Лилиана знала: можно выбирать, что принимать, а что отодвигать не ныряя в клоаку других чувств и ощущений.

Она выдохнула – ровно, спокойно. И тут же ощутила, как рядом, почти плечом к плечу, прошёл парень – высокий, в капюшоне, запах его мужского одеколона всё ещё витал в воздухе. Мимолётное пересечение взглядов. И она – раньше бы просто прошла мимо – теперь увидела.

Как вспышка – яркое, недолгое, но отчётливое. Он представил её в чём-то полупрозрачном, сидящей на его коленях, волосы растрёпаны, её грудь прижата к его лицу, и его руки – на её бёдрах, жадные, настойчивые. Фантазия не была грязной, но была живой. И направленной на неё.

Лилиана резко опустила голову, будто кто-то плеснул ей в лицо холодной водой. Щёки вспыхнули, как будто он не подумал, а произнёс это вслух. Её шаг сбился, дыхание стало рваным – но ненадолго. Она знала теперь, как «отключить картинку». Как приглушить поток, сузить фокус, словно вручную поворачивая линзу объектива, пока всё не расплывётся в расфокус.

Он уже ушёл вперёд, даже не догадываясь, что его фантазия отразилась в её восприятии, как в зеркале. Просто прохожий. Просто мысль. Но всё равно – странно. Интимно. Слишком близко.

И всё же – это был не ужас. Не страх. Это было… знание. Возможность.

Она остановилась, провела ладонью по волосам, глубоко вдохнула. Почувствовала, как собственное тело реагирует, как напряжение в плечах отпускает – и снова идёт. Теперь уже легко. Мягко. Потому что она поняла, что может не только ощущать. Может видеть. И не всегда должна смотреть. Это как навык: не сверхъестественный, а почти физиологический. Как навык слышать ложь по интонации, чувствовать усталость по взгляду. Только глубже. Только… прозрачнее.

"Дома будет проще. Воланд, возможно, снова устроит ужин. Может, скажет что-нибудь ободряющее – умеет он это. И, возможно, соврёт – мягко, заботливо. Но теперь она точно заметит."

Она прищурилась, будто настраивала внутреннюю резкость, и – словно по команде – потекли обрывки мыслей, как радиостанции в старом приёмнике.

«…двенадцать тысяч за сапоги, я с ума сошла?!…»«…и если я скажу ей это, она точно уйдёт…» «…хоть бы он мне сегодня не позвонил…»

Она чуть улыбнулась, поравнявшись с девушкой, от которой прилетела последняя мысль. Та стояла, вглядывающейся в витрину обувного магазина. Она не заметила Лилиану – просто теребила край сумки, глядя в пространство.

"…Беру! Пусть мама меня точно примет за сумасшедшую, если узнает цену…", – мелькнуло у Лилианы, и она сдержала смешок. Смех рвался сам – как в библиотеке, когда нельзя, но именно поэтому особенно хочется.

А вот следующая налетевшая на нее эмоция ей не понравилась – другой оттенок. Тяжесть. Не звуки – а почти вкус. Она обернулась, будто что-то толкнуло в грудь, и увидела мужчину лет пятидесяти, сидящего на ступенях подъезда, со взглядом, в котором не было ни одного живого блика. Его мысли были чернильными, вязкими: «позвонить… не звонить… может, она уже умерла, а я даже не был рядом…» И боль. Такая, что в животе свело. Такая, что не хотелось дышать.

Лилиана на секунду замерла. Взгляд мужчины не двигался. Он даже не чувствовал, что рядом кто-то есть. Просто сидел, растворяясь в своих чувств.

Она не подошла. Не потому что не хотела – а потому что не могла. Это было как провал в ледяную воду. Чужое горе тянуло, как воронка. И если она впустит – утонет.

"Не вмешивайся, – сказала себе, – пока не умеешь вытаскивать. Пока не можешь дать что-то настоящее. Пока даже не знаешь как и возможно ли помочь".

Щелчок. Переключение. Как рубильник. Линия связи разомкнулась.

Она почувствовала, как тяжесть слетает с плеч, будто сброшенное одеяло. Боль – не ушла, но стала далёкой, за стеклом. Она пошла дальше, стараясь не оборачиваться, не думать, не брать в себя.

Следующие пойманные эмоции были почти комичными:

"…если я положу ему руку на колено – это уже будет заигрывание? Или просто поддержка?.."

"…вот бы она предложила пиццу… пожалуйста, просто скажи "пицца"…"

И снова – улыбка. Её собственные мысли стали легче. Она шла, как сквозь эфир. Не в шуме – в резонансе.

"Можно смотреть. Можно не смотреть. Можно чувствовать – и не растворяться. Можно быть рядом – и не тонуть в чужом."

Этот путь казался самым простым и самым важным. Уметь не теряться в чужом – значит, вернуться к себе. И, может быть, даже помочь, когда будешь готова.

Дом Воланда показался впереди – чёрная решётка ограды, свет в окне на седьмом этаже. Она вдруг поняла: он будто чувствует, что она приближается. Наверняка знает, как стучит её шаг по плитке.

Она открыла калитку и вошла во двор, где пахло лавандой и сигаретным дымом, оставленным кем-то у входа. Поднимаясь по ступеням, Лилиана чувствовала – всё внутри неё уже не пугается. Просто учится.

Она не стала вызывать лифт. Захотелось подняться пешком. Рука легла на перила – холодные, шероховатые, с заусенцами краски, нанесённой много лет назад. Металл отозвался чем-то почти нежным: пальцы узнали его раньше, чем глаза. Он хранил тепло прошлых прикосновений – как старик, который всё ещё помнит чужие ладони.

Шаг за шагом. Плитка под ногами потрескавшаяся, воздух в подъезде пах запылёнными газетами, прелой штукатуркой, и ещё чем-то личным, чужим – как будто сам дом дышал прошлыми разговорами, невысказанным.

Лилиана шла медленно. Не из усталости – из интереса. Поднимаясь, она, как бы между прочим, потянулась внутренним зрением, настраивая восприятие, словно прислушивалась к шорохам на другом конце коридора сознания. И вдруг – всплеск.

На третьем этаже – мужчина. За закрытой дверью. Его мысли были серыми, сбивчивыми, как пыль, кружащая под потолком. Он боялся. Телефон на столе казался ему мина замедленного действия. "Если она скажет… если скажет, что всё…" Его мысли были "мокрыми". Он прокручивал фразы, которые не хотел услышать. Лилиана невольно сжала поручень крепче – такой знакомый привкус, когда ты ещё надеешься, но уже наполовину сдался.

Этаж выше – женщина, взрослая. Не старая, но уставшая. От самой себя. Мысли вязкие, густые: "если не засну сегодня – не проснусь уже завтра". Она лежала на боку, не выключая свет. Лилиана почувствовала, как в груди защемило. Но – только на миг. Щёлк – и отключила. Не погружаться. Не сейчас.

И тут – другой тон, совсем другой. Волна живого, жаркого, сбивчивого.

В квартире слева – секс. Молодая пара. Плотный, запутавшийся диалог на грани тел и мыслей. Парень – неуверенный, почти трепетный: "Сейчас? Так? Или слишком резко?.. Надеюсь, ей нравится…"

Он прикусывал губу, стараясь быть нежным, внимательным. Он верил, что он у неё первый.

А девушка…

О, девушка металась в мыслях иначе: "Чёрт, да возьми ты меня жёстче. Что ты мямлишь? С бывшим было проще. Хоть один мужчина в этой жизни может перестать быть зайчиком?.."

Лилиана прикусила щёку изнутри, чтобы не расхохотаться. Картина была одновременно неловкой и болезненно узнаваемой. Наивность с одной стороны, нетерпение и воспоминания с другой. Как хрупкий фарфор, который собираются мыть в посудомойке с кирпичами.

"Бедняга, – подумала она. – И не подозревает, что она в это время сравнивает его с бывшим. А ведь так старается…"

Она остановилась у перил, на уровне между этажами. Стук сердца звучал глухо в ушах. Мысли других – как тени в аквариуме. Беспокойные, пульсирующие. И всё-таки – она знала теперь, что может отпустить. Выключить.

Щёлк. Внутри – словно свет гаснет. И в голове – только её ритм, её дыхание, звук каблуков по плитке.

Простая тишина. Поворот ручки – дверь оказало открыта. И она вошла туда, откуда утром бежала почти в страхе.

В квартире пахло как-то по-домашнему. Не уютно – нет, скорее просто знакомо. Смесь кофе, пыли и древесины старого паркета. Лилиана вошла, стянув с плеча куртку, и молча прошла на кухню. Воланд не удивляясь ее появлению, будто так и должно быть, уже наливал себе чай, словно ждал именно её, не удивлённый ни временем, ни её молчаливым появлением. Он кивнул, не задавая лишних вопросов, и жестом предложил кружку. Она кивнула в ответ. Не хотелось говорить сразу – в горле всё ещё стоял привкус чужих чувств, будто чья-то тоска застряла между голосовыми связками.

– Как прогулка? – спросил он, наконец, когда они устроились за столом, напротив друг друга. Голос – спокойный, ровный. Без поддёвки. Без давления.

Лилиана пожала плечами, поднося к губам кружку. Горячее обожгло ладони, и это было приятно.

– Тихо. Просто шла. Смотрела. Думала.

На самом деле – чувствовала. Видела. Пропускала через себя чужие эмоции, как через волокна. Стирала с себя их следы, как песок с кожи. Училась быть собой. Или хотя бы не чужой. Но этого нельзя было сказать. Не потому что она не доверяла Воланду. А потому что… он не знал. И не должен был. Пока нет.

Он смотрел на неё внимательно, как всегда – не пронизывающе, но цепко. Умел видеть нюансы. Не чувства, нет. Скорее настроения. И от этого становилось неловко – не потому что он понимал, а потому что не понимал, но всё равно чувствовал что-то не так.

– Ты изменилась, – сказал он вдруг, спокойно, отставляя кружку. – Не сильно. Не внешне. Но как будто… ну, знаешь. Взгляд другой. Глубже что ли. Или тише.

– Просто учусь слушать, – усмехнулась она, прикрываясь иронией, даже зная, что он не поймет, что именно она вкладывает в эти слова. – Себя, людей. Музыку.

– Музыка – это хорошо. А вот себя – спорно, – подмигнул он. – Иногда то, что внутри, не то, что хочется слышать.

Она кивнула. Слишком точно. Слишком близко. Он ничего не знал, но попадал пальцем в рану.

– Кстати, о музыке. – Воланд чуть выпрямился, опираясь локтями о стол. – Когда уже займёшься текстами? Серьёзно. Мы репетируем это новый материал два месяца, и каждый раз я вижу как вы с Максом переглядываетесь – типа "вот щас накинем пару строчек", – он изобразил вдохновлённое выражение лица, – а потом: "Ну, ещё рано". Серьёзно. Нам нужен припев. Нам нужен хотя бы текст для одной из этих мелодий. А нам еще снимать клип. И то будет? Приходим в студию – и мы такие: "Добрый вечер, мы поём на эльфийском, да".

Лилиана рассмеялась, откинулась на спинку стула. Смех был настоящим, тёплым. Она благодарна ему за эту лёгкость. За то, что он всё ещё тут. Рядом. Говорит с ней как всегда. Не смотрит на неё, как на тронутую. Не видит, как иногда в ней мелькают вспышки чужих желаний, как шепчутся чужие мысли где-то под кожей.

Она хотела заглянуть в него.

Вот прямо сейчас – увидеть, как он её видит, какие оттенки держит внутри, когда говорит с ней. Насколько она для него – просто вокалистка. Или не совсем. Может быть… может быть чуть больше?

Но – не рискнула. Впервые за день.

Она боялась нарушить тонкий баланс, который держался между ними. Он верил в неё – в обычную, человеческую. И если она начнёт смотреть на него, как на открытую книгу, заглядывать в сны и оттенки вины под его голосом… доверие рухнет. Да и она станет кем-то другим. Кем, кого боятся, не понимают. Или, хуже всего – жалеют.

– Тексты… – сказала она после паузы, выдыхая. – Они придут. Это не "накреативить за час". Они должны вызреть. Быть честными.

– Мы не поём про лирику, – напомнил он. – Мы поём про боль, которая шевелится под кожей. Про ночь, которая в каждом. Про то, как жить, когда ты не знаешь зачем. Это должно быть честно – но не только для тебя. Для всех.

– Да, – кивнула она, уже серьёзнее. – Потому я и не пишу пока. Пока всё, что во мне – только моё. Слишком личное. Я ещё не готова делиться этим.

Он кивнул. Понял. По-своему. Но достаточно.

Они сидели в тишине, каждый со своими мыслями, с чашками, уже остывшими, с расстоянием, которое не требовало слов. Он говорил – простыми словами. Она слушала – сложной тишиной. А внутри неё – вот оно: странное, тёплое, тихое чувство. Будто всё, что с ней случилось, можно удержать в себе. Пока. Если не дышать слишком глубоко. Если не смотреть в глаза тем, кто может видеть больше, чем она хочет показать.

И всё-таки она знала – скоро это прорвётся. Или она сама впустит. И он, этот человек с настороженным теплом и музыкальным чутьём, будет первым, кто это заметит.

Но пока – чай. И разговоры ни о чём. И музыка без слов.

А это – уже почти спасение.

Кухня была наполнена мягким светом настольной лампы, отбрасывающим длинные тени на старый кафельный пол. В воздухе веяло остатками свежевыпеченного хлеба и травяного чая. Лилиана вошла первой, едва коснувшись плечом дверцы, и тут же ощутила, как напряжение дня отступает – уступает место тихому уюту. Воланд вытащил из духовки запеканку с овощами и раскрыл бутылку вина. Его движения были плавными, продуманными, словно он готовил этот ужин не просто по привычке, а специально для неё – чтобы вернуть ей ощущение людского тепла, простого и безопасного.

Они уселись за стол, накрытый тонкой скатертью, и Воланд, проверив температуру блюда – не слишком горяче ли – улыбнулся. Лилиана взяла вилку, откусила кусочек перца, и словно впервые за всё это время почувствовала вкус. Яркий, сочный, настоящий.

"Как в репетиционной, да?" – тихо спросил Воланд, – "Почти такие же запахи: специи, пот и чуть-чуть бензина от ламп». Его слова были шуткой, но в голосе слышалась искренняя забота.

Она рассмеялась, расплавившись внутрь смехом.

– Похоже, твоя кухня – наше новое святилище!

Разговор плавно перетек в обсуждение прогресса группы. Воланд загибал пальцы: «Макс уже точно отпадно сыграл соло, а ты… ты смело берёшь высокие ноты, которые раньше заставляли тебя отступать». Он смотрел, как она жует маленький кусочек запеканки, и в этом взгляде было одновременно и восхищение, и лёгкая ностальгия по прошлому, когда всё казалось проще.

Затем они переместились в гостиную. Низкий столик с сырной тарелкой и бокалами тускло сиял под приглушённым светом одной настенной лампы. На полках – пластинки, книги по визуальному искусству, пара потертых чёрных свечей. Воланд налил вино, и оно забурлило, всплеснув рубиновыми бликами.

– Клип, – сказал он, накрутив завиток дыма из своей ручной курительной трубки. – Думаю, нам стоит уйти от привычного городского пейзажа. Хочу что-то более тёмное. Заброшенный завод, ржавые перекрытия, игра теней и искры огня». Его глаза светились творческой искрой, но в голосе промелькнул нюанс, который Лилиана улавливала яснее, чем слова: напряжение. Как будто он боялся признаться себе, почему предлагает именно эту эстетику.

Она задумалась. Казалось, он говорит о клипе, но её внутренний «радар» ловил пустоту между словами – ту невысказанную причину, что гудела, как зловещая тишина перед грозой. Почему завод и огонь, а не лес и лунный свет? – подумала она. И чуть не озвучила это вслух, но передумала: доверие легко потерять, а вернуть – почти невозможно.

– Звучит эпично, – ответила, медленно раскручивая бокал, – но… что за огонь ты видишь в своей голове? Я хочу понять, что именно ты хочешь передать». Она говорила спокойно, но её слова нащупывали ту самую дыру в его рассказе.

Воланд отвел взгляд к окну, по которому стекают ленивые капли дождя.

– Это… метафора. Горит что-то внутри. Страх. Память. Пульс жизни, которую мы не прожили. – Его тон смягчился, но Лилиана сразу ощутила: это было не про музыку. Это было про него. Про то, что он не хочет или не может назвать прямо.

Она сделала глоток вина – терпкий, как разоблачение.

– Когда мы репетируем, музыка уже полна эмоций. Но если слова не соответствуют настроению, всё звучит фальшиво. – Лилиана внимательно смотрела ему в глаза, пытаясь уловить искру истины, спрятанную за дымкой его метафор.

Воланд опустил трубку и чуть улыбнулся:

– Хорошо сказано. Значит, мы ищем не только образ. Мы ищем правду.

Его рука скользнула по столу, почти коснулась её, но потом отдернулась. Как будто сам не знал, можно ли допустить к себе правду, которую она ищет. Молчание растянулось на секунды, которые казались часами. Лилиана поняла, что его «тёмная» идея – способ спрятаться от чего-то, что он не готов объяснить. И это откровение, хотя и болезненное, ещё больше укрепило в ней решимость не позволять пустоте поселяться между ними.

Я мягко улыбнулась, отпив ещё глоток вина:

– Давай работать с тем, что есть. Будем добавлять тени туда, где они нужны, но не станем строить их из чужой боли». Её голос был тихим, но твёрдым: она готова идти вместе, но без секретов, без недомолвок.

Воланд поднял бокал:

– За правду в музыке и за… тебя.

Он коснулся её фужера своим. И в этот момент Лилиана почувствовала – доверие хрупко, но возможно сохранить его, если не позволять пустоте расти. И если они вместе пройдут в эту тьму, она не отдаст ему возможность уйти без объяснений.

Свет в гостиной стал мягче, как будто потемнел от тени между ними. Вино в бокале казалось теперь более густым, почти вяжущим – терпким, как недосказанная правда. Лилиана смотрела на Воланда, на его расслабленные плечи, на лёгкую складку в уголке губ, когда он говорил про локации, цветовую гамму, монтаж. Казалось бы – обычный разговор о творчестве. Но под ним шёл другой слой. Как будто аккорды звучали в неверной тональности, ноты не ложились на строчки, а слова – на смысл.

"Что ты скрываешь, Воланд?"

Раньше, когда она была просто Лилианой – обычной девчонкой с вокалом, дерзостью и мягкими локонами, – даже тогда она терпеть не могла, когда с ней говорили не до конца. Не прямо. Не полностью. Особенно мужчины. Особенно те, чьё мнение для неё что-то значило. Теперь же, когда внутри неё поселился новый взгляд – глубокий, рентгеновый – бороться с этим было ещё труднее.

Она смотрела на него, и как бы между делом, с небрежной улыбкой, провела пальцем по ножке бокала. Стекло отозвалось чуть слышным скрипом, но внутри неё – шёл другой звук. Щёлк. Включилось. Она почти почувствовала, как где-то в области груди развернулся цветок, который начал вбирать в себя токи, вибрации, внутренние штормы. Она мысленно усмехнулась: "Только один раз. Только сегодня. И больше – никогда. Ну, хотя бы не с ним…"

Он говорил что-то о планах, о следующей неделе, об освещении на съёмке, но слова его начали раздваиваться – она слышала их и как звук, и как внутреннюю волну.

Сначала – коктейль. Его мысли – сбивчивые, горячие, слишком живые. Там были обрывки её образа: голос, плечи, смех… Резкое желание – обнять, взять, удержать. Ревность, яркая как вспышка. Что-то в нём стучало по рёбрам – страх? Или гордость, вцепившаяся когтями в самоконтроль. Всё это перемешивалось с холодным, неприятно ясным рассудком. Если не изменит свое отношение – придется решать иначе. Её имя будто кололо его изнутри. Словно он ждал, что она сама всё поймёт.

И тут – провал. Глубже. Ниже.

Она уже не чувствовала кресло под собой. Всё исчезло – свет, комната, голос. Остался только внутренний экран, который распахнулся в воспоминание – чужое, но теперь и её.

И голос Воланда, сухой, сдержанный, но с подкладкой злости и обиды:Комната. Репетиционная. Звук кабеля, подцепленного в усилок. Свет от неоновой лампы, перекрывающий лица.

– Если Лили не одумается, я поставлю вопрос о её исключении и замене вокалистки. Поэтому с клипом и новым альбомом пока всё ставим на паузу. Надо понять: с нами она или ещё нет.

Внутри Лилианы что-то хрустнуло, но она не вынырнула. Ещё нет.

– Да гнать её надо, – голос Макса. Жёсткий. Как удар под дых. – Нет, у Дашки конечно хороший голос и классная внешность. Но в первую очередь надо думать о группе, а не бегать за этим смазливым уродом. Тексты к новым песням я ей отослал ещё неделю назад. И на русском, и на английском. А она их, похоже, даже не смотрела!

– Поддерживаю, – глухо отозвался барабанщик. – Надо что-то решать.

И снова Воланд. Тот же голос, только резче, твёрже.

– Если за неделю ничего не решится – я сам ей всё скажу и поставлю перед фактом.

– Решать тебе. Ты – лидер группы, – как бы равнодушно пожал плечами Макс.

И только после этих слов Лилиана позволила себе вынырнуть. Резко. Будто из-под воды – с дрожью в пальцах и тяжестью в груди. Сердце билось слишком громко. Бокал в её руке чуть дрожал.

Воланд посмотрел на неё, нахмурившись:

– Ты меня сейчас слушала?

Она едва не выдала себя. Но привычка к сцене, к быстрой маске сработала автоматически.

– Прости, я задумалась. Повтори, пожалуйста?

Он повторил, уже с чуть заметной тенью сомнения в голосе. А она кивала, улыбалась, притворяясь, что всё в порядке. Что ничего не случилось.

Но внутри бушевал шторм.

Вот оно, объяснение. Почему он избегал взгляда. Клип и альбом "поставлены на паузу". Почему слова его были выверены, как на интервью. Они уже практически поставили на ней крест. Пока она ходила, разбиралась в себе, жила в новой плоскости, группа решила, что её больше нет.

И это обидно… чертовски больно… – думала она, делая глоток вина и ощущая, как оно жжёт горло.

Но в то же время – она понимала их. Понимала Воланда. Она перестала интересоваться жизнью команды.

А в голове – ещё одна мысль, липкая и холодная:

Если они уже тогда почти отказались от меня…то что будет теперь?

Она уставилась в своё вино – красное, как сгустившийся закат, как кровь, как недосказанность. Свет от настольной лампы колыхался, будто от ветра, хотя воздух в комнате стоял неподвижный, как в куполе стеклянного колпака. Воланд что-то говорил, снова – что-то о свете на локации, про "ну ты ведь понимаешь, если сделать кадр тёмным, то глаза могут стать центром…" Но она его почти не слышала. Или не хотела.

В голове вновь всплыл образ Дэмиана. "Всё началось с него", – мелькнула мысль. С его глаз, с его слов, с его голоса, вползающего под кожу, как змея, медленно, с наслаждением. Она тогда потеряла нить. Всё остальное словно отступило – группа, тексты, музыка. И она сама.

– Я забыла обо всём… под его чарами… – почти хотела себя оправдать.

Но тут же внутри что-то сжалось – как ладонь, которая рвано заткнула рот:

– Не лги самой себе.

Голос – внутренний, острый, холодный, почти как у матери, когда та сердилась. Или – как у взрослой части её, той, что давно наблюдала со стороны, терпеливо ждала, когда она, Лилиана, наиграется в маленькую трагедию.

– Да, Воланд применял чары. Привязку. Приворот. Не знаю, как это называется у них. – Продолжал этот голос в ее голове – Он хотел быть центром твоего мира – мыслей, чувств, действий. Хотел, и стал. Но всё остальное – это уже твоя работа. Ты сама выбрала отстраниться. Ты бросила тексты, не потому что он запретил тебе. А потому что тебе было плевать.

Лицо Воланда – рядом, напротив, ждущее её ответа, её участия в разговоре – поплыло в туман. Она чуть не моргнула, чтобы прогнать пелену, но осталась – в этом странном, тягучем диалоге с собой.

– Да, ребятам он не нравился… и теперь понятно почему. Они видели, что он тебя сжирает. А ты? Ты сделала два слабых захода – поговорить, оправдаться, сказать, что “всё нормально”. А потом? Потом ты просто выкинула их. Как старое. Как ненужное. Как прошлое, которое тебя стыдит.

Её внутренний голос стал грубее, как будто потерял терпение.

– Ты сама решила стать вампиром. Ты даже не думала, что с группой придётся разорвать связь – ты просто разорвала её заранее, чтобы не мешала. Потому что была уверена: ты теперь выше этого. Бессмертие, сила, красота… Ты просто бегала, как собачка, за… как там Ника его назвала? “Недовампиром”?

Она чуть не усмехнулась – то ли от боли, то ли от правды. А потом вступила другая ее часть – та, что хотела хоть что-то объяснить, хоть что-то сохранить:

– Но я была под приворотом… – мысленно прошептала она, как перед исповедью.

– Под хуевротом ты была, – отрезала первая, резко, без жалости. – Мозги и глаза, даже под приворотом, ты ж не потеряла! Видела всё, чувствовала всё. Просто не хотела видеть, не хотела чувствовать. А теперь – расплачивайся. Или соберись и поговори. Открой рот, наконец. Вон он тебя опять зовёт, а ты сидишь, как кукла. Дура.

Она вздрогнула.

Воланд смотрел на неё – взгляд мягкий, немного озадаченный, как у человека, который сказал фразу дважды и всё ещё ждёт отклика. В его лице было удивление, но и что-то ещё – почти нежность. Он не знал. Он не подозревал, какая буря кипела в ней под этой внешне спокойной маской. Он не знал, насколько близко она сейчас была к тому, чтобы или всё взорвать… или впервые сказать правду.

– Лили… – тихо, с лёгким волнением. – Ты точно в порядке?

Она выдохнула, наклонившись вперёд, положив локти на колени. Вино осталось в бокале. Пустота в груди – нет.

– Прости… – сказала она, и сама не знала, кому: ему, себе, группе, тем голосам внутри. – Я… просто думаю.

Он не перебивал. Он умел ждать. Иногда это злило, сейчас – успокаивало. Она подняла глаза и впервые за всё это время не скрылась в своей роли.

– Ты спрашивал про тексты. Они у меня. Я их читала. Просто… не знала, с чего начать.

Он кивнул, серьёзно, по-взрослому. Да, она сейчас солгала ему, она не помнила того, что читала наработки, присланные Максом, но сейчас это была спасительная ложь. Вова всё ещё смотрел на неё, и в его глазах – не раздражение, не удивление, а… усталость. Или, может быть, неуверенность. Так смотрят на человека, который внезапно меняет правила давно начатой игры.

Даша глубоко вздохнула. Воздух был густым, как перед грозой. Она поставила бокал с вином на стол, наклонилась вперёд, сцепив пальцы.

– Я знаю, – начала она. Голос не дрожал, но внутри всё сжималось. – Я знаю, что вы обсуждали, как меня убрать из команды. Я не злюсь. Честно. Я понимаю причины. Мне даже не нужно, чтобы ты что-то объяснял. Просто… выслушай. Услышь, что я хочу сказать.

Он не перебивал. Только брови чуть приподнялись, взгляд стал внимательнее. Она почувствовала, как ему хочется сразу сказать: «Кто тебе сказал?», «Макс проболтался?», «Это неправда». Но он сдержался. И за это она была ему благодарна.

– Есть вещи, которые… которые звучат, как бред. Даже для меня, хотя я это прожила. – Она посмотрела в его глаза, – Воланд, вампиры существуют. И ведьмы. И оборотни. И все эти сказки, что мы слышим с детства – это не сказки. Это мир, который просто от нас прячется.

Он наклонил голову чуть вбок. Скепсис в лице даже не прятался – он был очевидным. Уголок рта дёрнулся – то ли от усмешки, то ли от попытки понять, прикалывается ли она.

– Сейчас ты думаешь: «Она рехнулась. Или играет. Или пытается драматизировать, чтобы я не выгнал её из группы». – Она смотрела прямо в него. – Ты не веришь. И это нормально. Я бы тоже не поверила.

Его лицо замерло. А потом медленно сменилось выражение – то самое, когда человек понимает, что его мысли читают не в переносном смысле.

– Ты сейчас думаешь: «Откуда она знает, что я думаю? Я же ни слова не сказал». И ты вспоминаешь, как в тот вечер хотел сказать мне, что я перебарщиваю с пафосом, но промолчал. И что сегодня, когда я молчала, тебе показалось, что я уже мысленно ушла – из группы, из жизни, из вас.

Он побледнел.

– Хватит, – сказал он, тихо, но резко. – Я… я не понимаю, как ты это делаешь. Это какое-то… внушение?

Она качнула головой. Не извиняясь.

– Нет. Это я. Или то, чем я стала. И ты хочешь знать, что дальше? – Она резко поднялась с кресла, прошлась по комнате. – Тогда слушай. Только не перебивай. Мне нужно сказать это хотя бы раз.

Он молчал.

– Его звали Дэмиан, сам знаешь. Он был вампиром. Настоящим. Не «готом», не «ролевиком» – а тем, кто действительно пьёт кровь, владеет магией, манипулирует разумом. Он выбрал меня. Или, скорее, подсмотрел и решил, что я – подходящая. Он наложил на меня привязку. Приворот, я не знаю, как это называется точно. Просто в какой-то момент он стал центром всего. Моего дня, мыслей, тела. Я больше ничего не хотела, кроме него.

Слова вырывались, как обломки внутреннего взрыва.

– Я продолжала петь. Но уже без сердца. Я приходила на репетиции, но внутри меня не было. И когда я, после нашего последнего выступления, ушла с ним… я ушла не потому, что хотела предать. А потому что уже не могла иначе. Я была не собой.

Она остановилась, глядя в пол.

– На набережной, куда мы ушли, он чуть не убил меня. Буквально. И если бы не она… Ника. – Она подняла глаза. – Потом я тебе расскажу, кто она. Ника спасла меня. Вступилась, в самый последний момент. И тогда я впервые… очнулась. Но было уже поздно. Всё рушилось. И я вернулась к клубу, к тебе. Ты забрал меня тогда. Ты ничего не знал. Но я… я уже не была той, кем была раньше.

Он смотрел на неё, неподвижный, с руками, сжатыми в замок. Не перебивая. Не дыша, казалось.

– Что случилось потом – я не знаю. Я просто… была как в тумане. И потом снова очнулась только около клуба. А потом уже тебя дома сегодня утром. С ощущением, что мне надо что-то восстановить. Но я уже не знала – можно ли.

От того, останется ли он в мире людей. Или сделает шаг навстречу ей.Тишина между ними стала ощутимой, почти материальной. И она знала – дальше всё будет зависеть от него.

Он долго молчал. Слишком долго. И каждая его секунда тишины ложилась на Дашу, как влажное, липкое одеяло, сдавливая грудную клетку, вползая под кожу. Она чувствовала, как ускользает что-то важное – не момент, не слова, не конкретная фраза. А связь. Тонкая ниточка, которая ещё утром, казалось, была прочной, а теперь обугливалась от напряжения, дымясь прямо у неё в сердце.

– Это всё звучит… – наконец произнёс он, и даже тембр его голоса будто стал другим – вымеренным, ровным, отстранённым. – Как будто ты правда в это веришь. И даже очень. Я вижу – ты не врёшь. Но, Даш, ты правда думаешь, что можно вот так начать видеть людей насквозь, читать мысли? Вампиры, ведьмы, оборотни?.. Это всё…

Она вздрогнула от паузы. Он не договорил. Он специально не договорил. Но её новый внутренний слух, обострившийся почти до боли, услышал то, что он не сказал. Психоз. Он считает, что у неё поехала крыша.

И всё внутри сжалось.

Она посмотрела на него. А он, Воланд, смотрел в пол. Вперёд. В стену. Куда угодно, только не на неё. И это – предательство.

– Значит, ты мне не веришь, – сказала она тихо, почти беззвучно. Но внутри, под этой хрупкой фразой, бушевала целая буря: ты не веришь, ты оставляешь меня одну, ты тоже как все – нормальные, безопасные, слепые…

Он поднял глаза, встревоженно, будто только сейчас понял, насколько его слова задели её.

– Даша, Лил, я просто… Я не знаю, что мне с этим делать. С тем, что ты говоришь. Я не понимаю, как можно…

– Принять? – перебила она его, уже не сдерживаясь. – Поверить? Просто – поверить? Без доказательств, без логики, без рациональных объяснений. Как человек – человеку. Как друг – тому, кто тебе доверяет всё. Даже страх. Даже то, что сам понять не может!

Он поднялся. Подошёл ближе, будто хотел дотронуться до её плеча, но замер на полпути.

– Я не могу поверить в то, что не вижу, – сказал он тихо. – Прости.

Вот и всё. Финальный аккорд. Осталось только поставить точку. А внутри – будто провал. Пустота, голая, ледяная, зияющая. Она не знала, что должна чувствовать в этот момент. Гнев? Обиду? Разочарование? Боль? Всё сразу?

Но чувствовала лишь одно – холод. Он расползался по венам, медленно и равномерно, как яд.

Она резко поднялась, подошла к столику, где ещё оставалось немного вина. Взяла бокал. Рука дрожала. И залпом – выпила. Как воду. Как лекарство. Или как яд.

Ну же, скажи что-нибудь. Подойди. Останови меня…

Молчание.

Она обернулась. Он всё ещё стоял, опустив руки. Глаза растерянные, но неуверенные. Он не шелохнулся. Не сделал ни шага. Не сказал ни слова.

Ты ждёшь, что я передумаю. Что я сяду обратно, буду молчать, притворюсь, что ничего не произошло…

Но что-то внутри неё уже встало на дыбы. В ней что-то всколыхнулось – та самая вторая, рациональная часть, безымянная и сильная. Та, что умела выживать.

Ты не хочешь знать правду. Ты хочешь удобную меня. И если я не укладываюсь в картинку – ты просто отвернёшься. Хорошо. Только не говори потом, что не знал.

Она направилась в коридор. Открыла шкаф. Пальцы нащупывали одежду почти наощупь, сквозь плёнку слёз. Куртка, шарф, кроссовки – всё в разнобой. Плевать. Главное – уйти. Не разрыдаться при нём.

Он, наконец, вышел из комнаты.

– Лиль… Подожди. Пожалуйста. Не уходи так. Давай поговорим спокойно…

Она обернулась. Его голос был мягким. Почти извиняющимся. Почти… Но не совсем.

– Поздно, Вова, – прошептала она. – Просто… поздно. Я не смогу быть здесь, зная, что ты смотришь на меня и думаешь, что я больная. Что мне нужно лечиться, а не быть рядом. Не петь, не дышать, не существовать. Я слишком живая для твоей нормальности. Слишком… настоящая.

Слёзы текли уже не каплями – потоком. Горячие, едкие, настоящие. Она вытерла их рукавом, и снова – не глядя – сунула ноги в кроссовки, запинаясь, путаясь в шнурках.

– Лиль…

– Не подходи ко мне! – выкрикнула она. Голос сорвался. Дрожащий, надломленный, почти детский. – Не надо! Просто… не надо!

Он застыл. Она не дождалась от него ничего. Ни объятий. Ни слов, способных сшить трещину. Ни крика: остановись. Ни даже шепота: я всё равно с тобой.

И потому – она выскочила за дверь.

Тупо, как во сне, как во сне бегут люди по пустым улицам, где нет ни света, ни спасения.

Она бежала по лестнице. Слёзы застилали глаза, мешали видеть ступени, мир плыл, а внутри неё гудело только одно: он не остановил меня. Он отпустил.

И не потому, что не любил. А потому, что не смог. Или не захотел. А может – не поверил. Или испугался. Она не знала. Ведь иногда слова значат меньше, чем одно движение навстречу. Чем шаг. Чем рука, удерживающая на краю. Иногда, чтобы спасти – нужно не понимать, а просто остаться рядом.

Воланд остался позади. А она – пошла вперёд. В темноту. В ночь. В никуда.

***

Ни она, ни Воланд, ни кто-либо другой – из тех, кто шел сейчас по улицам, сидел в окнах, обнимал любимых или в одиночестве смотрел в экран – не заметили сдвига. Не ощутили, как тонкая грань между мирами дрогнула, как легкое дыхание неведомого скользнуло по реальности, оставив после себя едва уловимый след.

Лилиана – или всё ещё Даша? – бежала, не разбирая дороги, не помня, как оказалась в этом квартале, с невыносимым горьким комком в груди. Мир вокруг расплывался, как акварель под дождем. Свет фонарей казался слишком ярким, мокрый воздух – слишком плотным, и только удары сердца оставались точкой опоры. Один. Второй. Третий. Как отсчёт. Как приговор.

И в тот момент, когда она споткнулась на перекрестке и чуть не упала, когда зарыдала в голос, впервые по-настоящему отпуская всё – все обиды, страхи, боль – там, за гранью, что-то открыло глаза.

Не в небе. Не в аду. Не в чьей-то вере или мифе. А в том, что глубже любых сказаний, старше самой смерти. Далеко за пределами человеческого воображения, в слоях реальности, пересекающихся только в определённых точках и под определённым светом, – одно из древнейших существ, то, что спит веками и просыпается лишь когда ход истории меняет ритм, – посмотрело на неё.

На ту, что теперь шла в одиночестве, вытирая слёзы ладонью, дрожащей не только от холода, но от рождения нового в себе.

И в этой глубокой многомерности, где образы заменяют слова, прозвучала мысль. Без звука. Без языка. Но проникающая в саму ткань мира:

С новым рождением, Лилиана д’Арье. Тебе предстоит трудный путь.