Читать онлайн История папства

Объяснение возникновения, затем жизни, то есть изменения, развития церкви – и, внутри ее, института папства – возможно с позиции христианско-католической или (не в полном отрыве от этой позиции) на чисто исторической методике. Сформировавшееся после I Вселенского собора католическое теологическое представление о том, что церковь была основана Иисусом – а папство является ее имманентной частью, – в итоговом виде можно сформулировать так: «Мостом между исторической фигурой Иисуса и христианской церковью является небольшая группа учеников. Эту горстку своих последователей Иисус подготовил к тому, чтобы они – в духе близящегося Царства Божия – могли принять участие в осуществлении Его миссии. Если вдуматься в это, то мы уже не с такой уверенностью сможем называть Назарянина „основателем“ Церкви – в юридическом смысле этого слова. Скорее мы увидим в нем зачинателя того движения, из которого после Пасхи родилась и сформировалась Церковь»[10]. Тогда мы, сказав о возникновении церкви, не можем говорить в юридическом смысле и о папстве, – можем только в теологическом. Отсюда становится понятно, почему II Ватиканский собор определил церковь – несмотря на то что она по-прежнему остается иерархической – как «странствующий народ Божий».

Объяснение, которое, прибегая к помощи истории и родственных ей наук, попытаемся реконструировать и мы, стремится, пользуясь методом критического анализа источников, доказать историческую закономерность возникновения христианства, раскрыть социальные причины и обстоятельства его возникновения, показать стадии его становления как религии, включая долгий путь превращения римского епископа в папу – в иерархическом смысле этого слова.

Процесс формирования монархического института папства берет начало в период отмирания древней церкви. Ведь и об истории римских епископов мы можем говорить лишь с возникновения епископальной церкви и института епископата как такового. Таким образом, для того чтобы понять закономерность возникновения папства, мы должны вкратце изложить историю возникновения католической церкви.

Возникновение христианства и древняя церковь

В соответствии с официальной позицией христианских церквей христианство и церковь возникли в Палестине в период правления императоров Августа (31 до н. э. – 14 н. э.) и Тиберия (14–37 н. э.). Палестина, которая, в силу своего географического положения, была объектом завоеваний то Египта, то государств Месопотамии, затем – Римской империи, с 586 г. до н. э. почти постоянно находилась под чужестранным владычеством. Населявшие Палестину еврейские племена никогда не расставались с надеждой вновь обрести независимость. Они ждали Мессию, который принесет им освобождение и спасет от рабства. Мессианская идея пустила глубокие корни в их сознании, видоизменяясь в зависимости от исторических обстоятельств.

Римский полководец Помпей в 63 г. до н. э. захватил Иерусалим и присоединил Палестину к провинции Сирии. В годы царствования в Иудее идумеянина Ирода, большого друга Рима, теплившееся в душе евреев ожидание Мессии вспыхнуло с новой, небывалой силой. В этой атмосфере и появился на сцене провозвестник и основатель христианства – Иисус из Назарета. Основополагающие догматы нового вероучения были сформулированы в Никейском Символе веры. В подробном виде это вероучение содержится в четырех евангелиях (из них три – синоптические – от Матфея, от Марка и от Луки, появившиеся после 70 г. от Р. Х., и четвертое – от Иоанна, написанное в конце I в. от Р. Х.). (Слово «евангелие» – euangelion – у греческих классиков, например у Гомера, означало награду за добрую, благую весть. В Новом Завете евангелием, благой вестью, называли исходящее от Христа и повествующее о нем учение, а также распространение его.)

Сегодня уже большинство историков считают Иисуса исторической личностью. Не подвергается сомнению и то, что евангелия достоверно (это находит подтверждение в исторических, археологических и других научных источниках) рассказывают о возникновении апостольского коллектива, который стал ядром группы Иисуса, и об одном из членов этого коллектива, Петре, опираясь на которого, как на камень, Иисус хотел строить свою церковь. В формулировании догматов этой церкви и принципов ее организации большая роль принадлежит посланиям, приписываемым Павлу, и положениям, содержащимся в четвертом Евангелии – от Иоанна. Тезис, что церковь была основана Христом, католическая теология доказывала, ссылаясь главным образом на Евангелие от Матфея. Согласно Матфею, Иисус, находясь с учениками в окрестностях Цезареи, на берегу Иордана, сказал Симону: «И Я говорю тебе: ты – Петр (камень. – Е. Г.), и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее; и дам тебе ключи Царства Небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах» (Мф.,16: 18–19). С конца Средневековья паломник, вступающий на землю Рима, видит на куполе, созданном Микеланджело в храме, воздвигнутом над могилой Петра, горделивую латинскую надпись: «Tu es Petrus et super hanc petram aedificabo ecclesiam meam, et tibi dabo claves regni coelorum»[11].

Смысл учения, таким образом, заключается в следующем: церковь – состоящее из людей видимое сообщество, а сила, на которой зиждется это сообщество, таится в авторитете. Камень (Петр) и есть тот авторитет, на котором стоит церковь. Отсюда следует: тот, кто воплощает авторитет, и является главой церкви. Что же означают ключи от Царства Небесного? Ключ – символ права и власти. Ключ от дома (от церкви) принадлежит тому, кому принадлежит дом. Воплощение авторитета, хранителя ключей, – Петр и его преемники, папы. Что такое власть разрешающая и связующая? Это доказательство монархической, наместнической власти Петра. В древнееврейской духовной литературе и вообще у восточных народов выражение «разрешать и связывать» было общепринятым юридическим выражением для обозначения правовых полномочий в законодательстве, в практике вынесения приговоров, в мотивации административных распоряжений и действий. Одним словом, оно означало принятие решения с опорой на авторитет. Элементы иерархической церкви обнаруживаются и в Евангелии от Луки, и в Деяниях святых апостолов. Петр стал центральной фигурой потому, что был человеком компромисса и утвердил себя как носителя харизмы (Деян., 15: 5–31).

Авторитарному характеру Петра вроде бы противоречит Евангелие от Иоанна, где мы узнаем о неоднократных случаях, когда Петр колебался, выказывал нерешительность (Ин. 18: 25–27; 19: 26; 21: 15–24). Иоанн считал себя лучшим, самым верным учеником Христа. Иисус передал апостольскую миссию и право наместничества в церкви всем своим апостолам (и их преемникам, епископам) в равной мере. Тогда для чего понадобилось подчеркивать первенство Петра? По мнению святого Киприана, епископа Карфагенского (ум. 258), это было необходимо для того, чтобы, даже при соблюдении принципа коллегиальности, подчеркнуть и утвердить единство церкви. Петр как апостол был равен остальным, но внутри церкви ему была дана особая, конституционная по своей природе власть, и как таковая она имела наследственный характер. Таким образом, первостепенная функция примата папства, то есть исторически сформировавшегося принципа авторитарности и его практики, заключалась в сохранении единства управления церковью и единства вероучения.

При реконструкции основных линий исторического развития мы должны были исходить из того, что христианство географически возникло в Палестине, хронологически же – в первой половине I в. н. э. Членами первой христианской общины, появившейся в Иерусалиме, были исключительно евреи, которые оставались в тесном контакте с иудаизмом, да и сами соблюдали законы Моисеевы. В социальном отношении самые ранние иерусалимские и иудейские христианские общины состояли из бедняков. Социальное положение этих людей, а также то, что Иудея находилась под гнетом Рима, позволяет сделать вывод, что ранние христиане ненавидели богатых и ненавидели Рим, который в данной ситуации представлял власть богатых. Надежды на улучшение своей жизни они связывали с пришествием Мессии, который покончит с владычеством Римской империи.

Вера в скорое наступление конца света, равно как и враждебное отношение к власти и богатству – эти два факта объясняют, почему первые христиане обращали свое имущество в деньги и жили общинами с коллективным владением всеми благами. Такой образ жизни, конечно, был бы немыслим без внутренней демократии. А отсюда следует, что у первых христиан не было клириков и мирян, как не было и общественных должностей: здесь каждый мог учить, каждый, участвуя в общей трапезе, играющей роль культового мероприятия (агапа), мог выступать с проповедью. Независимые друг от друга, чаще всего изолированные общины не могли быть едины и в плане учения, которого они придерживались. Поэтому на формирование их веры, догматов, которые они считали истинными, решающее влияние оказывала среда, окружение, в котором они жили.

Уже во время Иудейской войны (66–70), а тем более после нее ранние христианские общины стали искать контакты с еврейской диаспорой за пределами Палестины. Подавление еврейского восстания, разрушение Иерусалима в 70 г. – эти события рассеяли обитавшие в Палестине еврейские христианские общины по всему тогдашнему миру. Беженцы искали и находили приют прежде всего в восточных провинциях империи. В это время многочисленные еврейские колонии уже существовали не только в больших торговых городах, таких как Дамаск, Антиохия, Александрия, Афины, Коринф, в прибрежных городах Малой Азии, но и даже в самом Риме. К этому времени, после разгрома вооруженных восстаний, экзальтированное мессианство, окрашивающее еврейское движение за независимость, уступило место разочарованию; выходом из кризиса представлялся уход из мрачной реальности в сферу воображения. Так тоска по свободе постепенно перемещалась в мир трансцендентного.

Выйдя за пределы Палестины, христианство – если оно не желало превратиться в незначительную иудейскую секту – должно было порвать с еврейскими (иудаистскими) корнями. (Это и был первый акт высвобождения, разрешения.) Однако разрыв происходил нелегко. Многие евреи-христиане (которые в соответствии с традицией считали своими лидерами Петра и бóльшую часть апостолов) не приветствовали сдвиг общей миссии в сторону языческого – главным образом эллинистического – мира. Поэтому соблюдение Моисеевых законов они считали обязательным и для язычников, обратившихся в христианство. Дальнейшее распространение христианства, таким образом, натолкнулось на сопротивление самих евреев. В то же время к христианам присоединялось все больше людей не из числа евреев (их и называли язычниками). Это благоприятствовало укреплению того направления в христианстве, которое связано с именем апостола Павла (паулианство). Павел не требовал соблюдения законов Моисеевых ни от евреев, ни от перешедших в христианство язычников; более того, он считал это вредным.

Проблема отношения к иудаизму отражается в сюжете о так называемом апостольском соборе, созванном, как утверждается, в 49 г. от Р. Х. в Иерусалиме. Председательствовал на соборе якобы сам Петр. Созвать собор потребовалось из-за разгоревшейся в Антиохии полемики, обязаны ли крещеные язычники соблюдать еврейские законы. Совет апостолов, то есть орган коллегиального руководства церковью, решил: нет, не обязаны! Значимость Иерусалимского собора не только в принятии этого решения, но и в том, что он проливает свет на роль Петра, претендующего на верховенство. Однако собор как орган коллегиального руководства принял свое решение вместе с Петром: церковь монархического типа тогда еще не сформировалась.

Вторая Иудейская война (116–117) ускорила разделение иудео-христианства и паулианства. Евреи-христиане оказались в численном меньшинстве. Последний толчок к разрыву дало восстание под предводительством Бар-Кохбы, вспыхнувшее в 132 г. и утопленное в крови в 135 г. Волна репрессий, последовавшая за подавлением восстания, побудила крещеных отказаться от всего, что у них было общего с евреями. «Поворот этот стал решающим: он открыл перед христианством возможность полностью отказаться от племенных, этнических рамок и распространить свое влияние на все народы, входившие в состав Римской империи»[12]. Согласно нынешней точке зрения, утвердившейся в богословии после II Ватиканского собора, книги Нового Завета позволяют проследить степень расхождения (допускающего тем не менее конвергенцию) между Иерусалимской матерью-церковью и паулианскими общинами, демонстрируют желание сохранить единство церковной иерархии и веры, то есть показывают процесс осознания сушности папского служения. Следовательно, апостола Петра с точки зрения теологии можно с самого начала рассматривать как папу; то же относится к его преемникам.

Формирование епископальной церкви

Эмансипируясь от иудаизма, христианство встретилось с эллинизмом, – это и обеспечило ему универсальность в масштабах всей империи. (Скажем, Библия в империи вначале получила распространение на греческом языке.) С расширением Римской империи ускорилось проникновение в нее восточных (гностических) религий; этот процесс достиг апогея во II в. н. э., то есть в период быстрого распространения христианства. Стержневой мыслью в мистериальных религиях – как и в христианстве – было трансцендентное ощущение искупления и обретения свободы. Такого рода эллинистические мистериальные религии создавали идеологическую базу для социальных волнений в провинциях.

Во второй половине I в. именно эллинистические общины стали центрами распространения христианства. Первая древняя церковь, состоявшая из греков, возникла в Антиохии. Однако христианско-античную культуру выпестовала египетская Александрия, последний бастион восточноантичной философии; она же наделила мощным зарядом энергии все более романизирующееся христианство, обеспечив ему экспансию на новые территории. Когда христианство из еврейского гетто хлынуло в эллинско-римский мир, символическим выражением этой тенденции можно считать то, что после разрушения в 70 г. Иерусалима функция первенства переходит к церкви столицы империи, Рима. Правда, первым опорным пунктом в экспансии христианства, возникшего на Востоке, в Италию и в западный мир стал все же не Рим, а латинизированная африканская провинция Карфаген.

Однако Рим наряду с эллинизмом сыграл в распространении христианства решающую роль. В писаниях апостола Павла встретились и образовали синтез три важных для истории элемента: вскормленный еврейской духовностью пророческий пафос, который наложился на греческую интеллектуальную глубину, и римская цивилизация, создавшая организационные рамки для торжества христианства в мировых масштабах. Историческое значение христианства, представляемого Павлом, заключалось в том, что благодаря ему и в христианстве как движении, и в идеологии христианства на передний план вышел человек как таковой; это особенно четко высказано в Послании к галатам: «Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал., 3: 28).

Осуждение непримиримого отношения к богатым и власть имущим, свойственного ранним христианским общинам, имеет место уже у апостола Павла; во II же веке само отношение это постепенно менялось под влиянием того очевидного факта, что Искупление отодвинулось куда-то в далекое будущее. Превращение христианства в массовое движение сопровождалось изменением социального состава общин: к христианству присоединялось все больше зажиточных и знатных граждан. Стремление к всеобщности, всеохватности проявляло себя не только в географическом, но и в социальном плане. Это обстоятельство вело к тому, что от христианства ждали одновременного удовлетворения требований, часто прямо противоположных, исходящих от угнетенных и от угнетателей. Идеология и политика паулианства как раз и позволяла найти приемлемый выход из этого противоречия. Согласно апостолу Павлу, власть дарована человеку Богом. «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены», – читаем в Послании к римлянам (Рим., 13: 1). Подобный подход виден, например, и в том, что, по христианской логике, свободный человек и раб равны перед Богом, но раб должен смириться со своей судьбой, ибо так предопределено Богом, и против власти нельзя восставать, «противящийся власти противится Божию установлению» (Рим., 13: 2).

Так, инстинктивные революционные и коллективистские традиции древних общин утрачивали свою остроту (или частично встраивались в существующую идеологию), и из паулианства рождалась институциональная церковь, то есть постепенно формировалась монархическая церковная организация. Появление же церковной организации позволило паулианству – как самому реалистическому направлению в христианстве, – одержав победу во внутрицерковной борьбе, заключив компромисс с существующей властью и окончательно порвав с еврейскими корнями, объединить догматы и ритуалы новой религии в единую систему.

В раннем христианстве верующие не думали о создании каких-либо твердых организационных рамок прежде всего потому, что ожидали скорого конца света. Когда ожидания эти утратили свою актуальность, община должна была настроиться на долгую перспективу. Что с необходимостью повлекло за собой такие вещи, как укрепление организационных рамок, создание правил для выполнения определенных функций, отделение клира от мирян. В обретающих стабильность христианских общинах распространением вероучения и поддержанием контактов между общинами занимались странствующие проповедники, или апостолы. Священнослужители, жившие при общине, назывались пророками, они на постоянной основе выполняли культовые действия и проповедовали. Внутри общины особым почетом пользовались пресвитеры (старейшины) – здесь еврейская традиция еще сохранялась; их мнение по тем или иным вопросам принималось во внимание, но харизматической властью они не обладали. Для ведения различных дел, связанных с жизнью общины, избирались облекаемые теми или иными полномочиями лица (говоря современным языком, служащие). Диакон (слуга) изначально действительно был слугой, он прислуживал при общей трапезе (агапа) за столом. Из этой функции и образовалась должность диакона, обязанностью которого было прислуживать, помогать епископу. Потребность в совместном владении имуществом в общине постепенно слабела и со временем сошла на нет, однако долго еще сохранялась общая касса, общая сокровищница, где хранились дары и пожертвования, полученные общиной. Членов общины, которые ведали кассой и сокровищницей, называли епископами (надзирателями). Так что епископ изначально был кем-то вроде ответственного за хозяйство, казначея. Таким образом, авторитет диакона и епископа в то время был всего лишь авторитетом выборного лица, тогда как пресвитеры пользовались почетом по традиции, а пророки и апостолы обладали реальной харизматической властью.

В самой ранней христианской общине каждый ее член в равной мере имел право проповедовать, учить, быть доктором (то есть толкователем Библии). В ходе развития и преобразования христианского движения и общин роль апостолов, пророков и докторов уменьшилась или, во всяком случае, сушественно изменилась. В соответствии с новой ситуацией доктора стали называть себя толкователями, имеющими на это призвание и исключительное право, то есть попами, клириками, среди которых позже установился свой иерархический порядок. По отношению к этой иерархии остальные члены общины были просто непосвященными верующими, мирянами.

Но разделение на посвященных и непосвященных еще далеко не завершилось. Апостол Павел, даже говоря о клириках, настаивал на том, что крепкая семья является обязательным условием истинно праведной жизни. В Первом послании к Тимофею мы читаем (речь идет о выборе епископа): «Но епископ должен быть непорочен, одной жены муж, трезв, целомудрен, благочинен, честен, страннолюбив, учителен» (1 Тим., 3: 2). Там же сказано о диаконе: «Диакон должен быть муж одной жены, хорошо управляющий детьми и домом своим» (1 Тим., 3: 12). Таким образом, указания Павла направлены только против многоженства, о безбрачии же он не говорит ни слова, безбрачие считалось скорее несовместимым с положением клирика.

Выборные главы христианских общин, заботясь о распространении веры и ища пути соглашения с властью, все сильнее ужесточали организационные ограничения и устрожали дисциплину. Начиная с конца I в. демократические принципы, на которых строилась церковь, постепенно вытеснялись пожизненным правлением пресвитеров и епископов, которые заявляли, что авторитет свой они обрели, унаследовав его от первых апостолов. С середины II в. епископ становится в общине главным должностным лицом и абсолютным авторитетом; правда, его по-прежнему избирает паства вместе с формирующимся клиром. Епископ становится главным вероучителем и повелителем в общине (хотя раньше не был ни тем ни другим). Он наделен правом судить рядовых верующих и даже пресвитеров. Перестройка общин, разделение их на клир и паству делает понятным, почему христианство, руководимое священниками, профессиональными чтецами и толкователями текстов, сначала стало движением городским и интеллектуальным. (В провинции христианство не могло пока распространяться с такой же скоростью, там еще была жива старая, paganus [то есть деревенская] религия, – отсюда слово «поганый», «pogány», которое в венгерском языке означает «язычник»[13].)

С середины II в. наступает новый этап централизации. К этому времени соседние общины вступают в тесный контакт друг с другом. Как правило, епископы городских, более богатых общин берут под свое крыло общины в окрестностях города. Процесс этот, по всей очевидности, тесно связан с хозяйственной деятельностью, которой занимается епископ: абсолютным лидером экклезии становится тот, в чьих руках находится имущество данной общины. Епископаты, возникающие главным образом в городах, показывают, что христианство в античном мире было религией в первую очередь городского населения, ремесленников. Во второй половине II в. христианство – если сравнить его с предшествующим периодом, когда оно состояло из конкурирующих между собой, независимых друг от друга общин, – превратилось в широкую сеть тесно связанных друг с другом церквей. В некоторых регионах у общин появился один общий глава – в лице епископа, резиденция которого находилась в городе. Подчиненное епископу духовенство (клир) набиралось из пресвитеров и диаконов.

За всеми этими изменениями в организационной структуре христианства стояли определенные социальные и идеологические перемены. Так, в общине все большую роль играют те богатые и знатные люди, против которых менее чем столетие назад провозглашалась беспощадная борьба. С присоединением к церкви богачей увеличивалась общинная собственность, а значит, возрастала и власть тех, кто ею управлял. Сращению богатства с духовной властью способствовало, в конце концов, и то, что епископы во многих случаях и сами изначально были людьми далеко не нищими. Теологическую базу епископской власти, формирующейся в ходе истории, обосновали во многих отношениях задним числом, уже в прочно стоящей на собственных ногах церкви: истоки этой власти возводили, через апостолов, фигурирующих в подредактированных с течением времени евангелиях, к самому Иисусу Христу. Так во второй половине II в. завершился первый и наиболее важный период развития христианства: сформировался институт епископата, а вместе с ним и церковь как институт.

Процесс централизации внутри христианства протекал не одномоментно. Скорее всего, система епископата сложилась поначалу не в Риме, а на Востоке, в Малой Азии. Во второй половине II в. христианское движение управлялось епископами, поддерживавшими регулярные контакты друг с другом, и состояло из сети находившихся под их строгим надзором местных церквей, которые стремились к единообразию и в догматах веры, и в организационных принципах. Во многом благодаря этому христианство и оказалось способным – по крайней мере, в своей духовной сути – выстоять в условиях охватившего Римскую империю кризиса.

Епископальная организация церкви впервые открыла возможность достижения общего согласия в вопросах канонизации (единообразия) догматов христианской веры. В молодой церкви неизбежно появлялось множество лжеучений (ересей) в форме отклонения от успевших сложиться идейных, теоретических или организационных традиций. Вообще говоря, возникновение ересей показывает, что к началу II в. уже было от чего отклоняться, то есть имелось претендующее на всеобщее признание вероучение, которое многие церкви принимали, в то время как другие что-то в нем отвергали. (Пока не было церкви, объединенной в единую систему, каждая экклезия считала свое учение единственно правильным.) В борьбе различных, взаимно обвинявших друг друга в заблуждениях и раскольничестве (схизма) направлений и выковывалась претендующая на всеобщность (католическая) церковь, в религиозной форме выражавшая те политические устремления, которые были направлены на единение распадающейся империи.

В молодой церкви, надо полагать, было много теологических и организационных вопросов, которые требовали решения. Единство церкви и единство борьбы с лжеучениями обеспечивалось соборами, с конца II в. созывавшимися уже регулярно. Особенно бурно проходили соборы в восточных церквах; в полемике, которая здесь велась, вырастали ведущие теологи (Отцы Церкви), разрабатывающие единое христианское вероучение. Как правило, на соборы съезжались епископы какого-либо региона (провинциальный собор), чтобы обсудить спорные вопросы и выработать единую позицию. Здесь еще сказывалось то обстоятельство, что таких понятий, как вселенская церковь, Вселенский собор, пока не существовало, – то есть в форме собора продолжал жить принцип коллегиального управления церковной системой, осуществляемого епископами равноправных церквей.

В III в. власть и авторитет епископов упрочились, к задачам управления, литургического служения и обучения добавились такие функции, как охрана чистоты и аутентичного истолкования вероучения. Незыблемый авторитет епископства как института обосновали: с теологической стороны Иреней (ок. 130–202), с правовой – Тертуллиан (160–230?). Истоки епископства как коллегиального института и власть, которой наделены епископы, оба теолога возводят к апостолам, апостолы же получили власть от самого Христа. В этой конструкции еще не было речи о примате римского – или какого-либо другого – епископа, о его верховенстве над остальными епископами.

Епископ Рима, папа

Что нам известно конкретно о формировании римского епископства и о его ранней истории? Первым епископом Рима, согласно католическому учению, был сам святой Петр, но заслугу в основании римской церкви он должен был разделить с Павлом. С точки зрения истории нет ничего невероятного в том, что Павел – который, в отличие от Петра, был римским гражданином – в 61 г. оказался в Риме. О Петре же мы знаем, что он проповедовал в Антиохии – и оттуда прибыл в Рим, но прибыл, несомненно, позже Павла. Легенда о встрече Петра и Павла в Риме, об их совместных деяниях и о мученической смерти, ставшей уделом обоих, обретает смысл в контексте истории объединения различных направлений внутри христианства.

Оба апостола, по всей вероятности, пали жертвой гонений на христиан, начавшихся при императоре Нероне, в 64 г., после пожара Рима; правда, ясными и однозначными сведениями об их судьбе мы не располагаем. Однако и то, что известно, дает основания сделать вывод: Петр еще никак не мог быть епископом Рима в том значении этого слова, какое оно приобрело позже: в 60-х гг. в Риме еще не сложилась епископальная церковь. Однако значительная часть исторической литературы считает вполне вероятным, что Петр действительно прибыл в Рим и там они вместе с Павлом приняли мученическую смерть. (У нас нет причин оставлять без внимания и «Климентины»[14], согласно которым Петр погиб мученической смертью в 64 г. в Риме.)

Впрочем, для того чтобы доказать и понять, как возникало и утверждалось первенство римских епископов в христианской церкви, как складывалось их верховенство в трактовке догматов вероучения, особой необходимости доказывать факт иерархического значения римского епископства Петра нет. Другое дело, что легенды, связанные с фигурой Петра и говорящие о его верховенстве в статусе римского епископа, сами стали фактором, формирующим историю. Рим, еще до появления в нем Петра, не просто поднялся выше Антиохии – места, где, судя по всему, проповедовал Петр, – но стал центром тогдашнего мира, экономическим и политическим центром империи. Первенство римского епископа в христианской церкви обусловлено было не только Евангелиями, но и не вызывающей никаких сомнений ведущей политической ролью Рима.

О римских епископах первых трех столетий мало что известно; мы знаем лишь их имена, которые содержатся в так называемых папских списках. Сведения о первых папах дошли до нас только в легендах, созданных позже и сохранившихся в «Liber Pontificalis»[15]. Долгое время принято было считать, что первые три века истории папства – эпоха апостолов, эпоха катакомбной церкви – являлись сплошным периодом мученичества. Согласно папским спискам, от святого Петра до папы Мильтиада (ум. 314) в Риме было тридцать два епископа: двое из них умерли в изгнании, остальные тридцать приняли мученическую смерть. В действительности же о большинстве из них мы вообще не знаем, кем они были и как умерли. Если римские епископы первых столетий, в соответствии с римскими законами, не допускались к участию в публичной государственной и общественной жизни, то отсюда еще не следует, что они были осуждены на смерть. У ранних католических авторов – собственно только у них – можно встретить утверждение, будто именно гонениям, которым подвергались верующие во II–III вв., и большому количеству мучеников обязано христианство своим стремительным распространением в империи.

Действительно, в соответствии с духом римских законов христианство, как только оно отделилось от иудаизма (который был в империи признанной религией), сразу стало религией запрещенной, и ее, как новшество, могущее быть опасным для государства, стали преследовать официально. Неприязненное отношение к новой вере было вызвано тем обстоятельством, что христиане не желали приносить жертвы официальным римским богам, в отличие от приверженцев других новых религий, по тем или иным причинам оказавшихся на территории империи. Неприязнь переросла в преследования после того, как культ императора достиг апогея: христианство открыто восстало против почитания императора (Divinus Imperator) как бога, считая это идолопоклонством.

Начавшаяся в 64 г., инициированная Нероном кампания преследования христиан, по всей вероятности, ограничивалась только Римом и не носила массового характера. И вообще, если человек отказывался от веры и соглашался приносить жертвы богам, власти даже выдавали ему письменный документ, своего рода свидетельство о лояльности (libellatici). На протяжении II и III столетий преследования христиан также не были всеобщими. Правда, император Домициан (81–96) развязал волну репрессий против христиан, так что Евсевий[16] оправданно назвал его действия гонениями. Что же касается известного обмена письмами между императором Траяном (98–117) и Плинием, наместником Вифинии, относительно борьбы с христианами, то переписка эта показывает, что император хотел скорее ограничить размах обвинений против христиан: он распорядился, чтобы администрация оставляла без внимания анонимные доносы. Марк Аврелий (161–168) также пытался сократить и ввести в рамки законности репрессии против христиан в провинциях (например, в Галлии).

Первым, кто вмешался во внутренние дела церкви за пределами Рима, был римский епископ, то есть папа, Климент (90–99?). В основанной апостолом Павлом коринфской церкви в конце I в. произошел раскол, и коринфский епископ обратился к Риму с просьбой помочь навести порядок в общине. Римский епископ в своем письме решительно встал на сторону коллеги. Во II в. римская община была уже достаточно сильной и многочисленной, чтобы другие церкви смотрели на нее с почтением. О папе Эваристе (99—107?) известно, что он был избран всеми членами римской церковной общины. Широко известен и общепризнан факт: в первые века епископов избирал народ вместе с формирующимся клиром. Епископом мог быть избран любой из присутствующих на собрании верующих. (Важно также, что нельзя было избрать епископом лицо, принадлежащее к другой экклезии. Со временем правом участия в выборах стали обладать только клирики, а также епископы данной метрополии или провинции.) В первые века епископом избирали, как правило, кого-то из простых священников или диаконов. Лишь с IV в. преемником уходящего епископа стали избирать главным образом его бывшего помощника, архидиакона. Это означало укрепление иерархии и в то же время появление определенного элемента наследования. О папе Александре (107–116?) известно, что он происходил из аристократической римской семьи. Это уже признак того, что начался процесс изменения социального состава римской католической общины.

На момент избрания папы Пия I (140–154?) приходится первый раскол римской церкви. Выразилось это в том, что голоса на выборах разделились между двумя кандидатами, и получивший большинство голосов Пий выступил в защиту официального учения и против своего соперника, якобы представлявшего лжеучение. Хотя в то время большинство епископов выходили из пресвитеров, заведомо располагавших солидным авторитетом, не всегда было ясно, который из них представляет истинное учение. Так, например, об Элевтерии (174–189?) сохранилось мнение, что он и в статусе епископа делал уступки еретичеству.

В III в. источники уже с большей определенностью сообщают об отдельных римских епископах, о папах, хотя их хронология по-прежнему остается неточной. Папа Виктор (189–198?), избранный при императоре Септимии Севере (192–211), проявил себя как вполне самостоятельный глава церкви. В тот период римская церковь – благодаря тому, что к ней присоединилось много знатных и богатых людей – стала значительно богаче. Милостыню среди бедных членов общины распределяли диаконы, главой которых был архидиакон. Неслучайно Виктор до избрания епископом сам был архидиаконом. Став папой, Виктор резко, в авторитарном духе выступил против восточных церквей в споре о Пасхе. В Риме и на Западе пятницу, следующую за 14-м днем месяца нисан (апрель), отмечали как Великую пятницу – смерть Иисуса на кресте, – а через день (в Пасху) праздновали его Воскресение. На Востоке же смерть Христа отмечали 14 нисана, на какой бы день недели это ни падало, а спустя два дня – его воскресение. Виктор (по-видимому, это было в 196 г.) созвал в Риме собор, в котором участвовали 14 итальянских епископов, и на этом соборе западный обычай был объявлен обязательным для всей церкви. Однако многие епископы в Малой Азии отказались следовать этому решению и на своем соборе в Эфесе выступили за сохранение прежнего обычая. Папа в ответ предал их анафеме. Приговор выглядел слишком строгим, так что даже ряд западных епископов, в том числе Иреней, не согласились с ним, и папа вынужден был отменить свое решение. История эта свидетельствует, в частности, о том, что папа стремился утверждать свое верховенство уже и в вопросах догматики.

В 199–217(?) гг. папой в Риме был Зефирин – этот период заслуживает упоминания только в связи с тем, что, как сообщают отдельные источники, еретики выдвинули в противовес ему некоего священника Наталия в качестве антипапы. Преемником Зефирина стал его ближайший помощник, архидиакон Каликст (217–222). Это говорит уже о том, что на смену свободным выборам постепенно приходит практика наследования епископской власти внутри клира. Оппозиция же прибегла к уже опробованному приему, избрав антипапу в лице Ипполита. По всей вероятности, в римской экклезии к этому времени сформировались две партии, и каждая из них выбирала своего епископа.

Первый достаточно длительный период sede vacante (вакантного, то есть незанятого папского престола) имел место во время преследования христиан императором Децием (249–251). Жертвой этих преследований стал папа Фабиан (236–250), после чего в течение целого года община не имела возможности выбрать нового епископа. Заботясь об укреплении государственной религии, Деций планировал принудить всех христиан к отказу от веры. Преследования 250 г. действительно затронули широкие слои населения империи; наряду с большим количеством мучеников многие христиане (в их числе были даже епископы) стали вероотступниками.

В период папства Стефана I (254–257) в африканских общинах развернулась полемика по вопросу, следует ли еретиков и вероотступников, пожелавших вернуться в истинную веру, крестить заново. Очевидно, таковых было много, что понудило римского епископа задуматься над тем, как облегчить бывшим вероотступникам возврат в лоно церкви, – он посчитал повторное крещение ненужным. Послание Стефана по этому вопросу, направленное им карфагенскому епископу, было выдержано в весьма решительном тоне, что опять-таки свидетельствует о растущем верховенстве римского епископа в принципиальных вопросах веры.

В середине III в. римская христианская церковь находилась в состоянии расцвета; об этом периоде есть следующие данные: количество верующих – примерно 30 тысяч; клир – 46 пресвитеров, 7 диаконов, 7 поддиаконов, 42 алтарных слуги (acholythus), 52 младших служащих (чтецы, экзорцисты, привратники). Римский клир в строгом иерархическом порядке (соответственно приведенному перечню) подчинялся стоящему во главе церкви епископу. Внутри самого клира также существовала иерархическая дистанция между священнослужителями высшего ранга и более многочисленным отрядом низшего духовенства.

В последней трети III в. церковь подошла к новой ступени своего расцвета, власть ее все возрастала. Заботясь об укреплении единства империи, император Диоклетиан (284–305) не мог терпеть ситуации «государства в государстве» – и предпринял попытку разрушить церковь. Гонения на церковь при Диоклетиане были самыми кровавыми в ее истории: несколько тысяч христиан были казнены, еще больше стали вероотступниками. Папой в это время был епископ Марцеллин (296–304): ему пришлось вести борьбу не только с государством, но еще и с манихейством – вероучением, пришедшим из Персии. В сложных перипетиях борьбы, по свидетельству ряда источников, папа проявил слабость: страшась мученической смерти, он пожертвовал верой и стал вероотступником. Гонения и преследования при Диоклетиане подорвали римскую церковь организационно: целых четыре года здесь не могли избрать нового епископа.

В III в. в Римской империи возникла опасность распада. В конечном счете императорская власть – прибегнув к новой, откровенно диктаторской форме правления, доминату, – сумела справиться с кризисом. Создание домината связывается с именем Диоклетиана. Император рассматривал себя как бога и требовал почестей, положенных богу. А любые народные движения подавлял силой, топил их в крови. Прежде всего он расправился с радикальной сектой манихейского христианства, потом предпринял попытку уничтожить христианство как таковое. Однако это ему уже не удалось; более того, христианство вышло из этих испытаний морально окрепшим.

Сила христианства отчасти как раз и крылась в том, что как религия оно изначально отделилось от государства и создало самостоятельную организацию – церковь. В перспективе это сделало возможным сотрудничество между политической властью (государством) и церковью, ставшей властью религиозной. Свою структуру, как и иерархию внутри клира, церковь строила по образцу Римской империи (то есть монархически). В плане содержания всеохватность, всемирность (по тем временам она действительно могла считаться всемирной) Римской империи и католицизм[17] христианства тесно переплетаются друг с другом, в формальном же аспекте внешние контуры христианства как религии, как церкви практически совпадают с границами Римской империи. Христианская церковь сформировалась в рамках централизованной мировой империи: государственная структура в данном случае послужила моделью для церковной организации. Например, епископства совпадали с административными единицами империи. Города – государственные административные центры – стали центрами церковной жизни, резиденциями епископов. Ранг их зависел от фактической роли того или иного города. (Центрами раннего христианства были основанные апостолами пять церквей: Иерусалим, Антиохия, Эфес, Александрия и Рим.)

Силой, влияющей на формирование мировой истории, христианство становится к концу III в. На Западе, вследствие полного краха государства, церковь с первых десятилетий IV в. становится хранительницей и продолжательницей античной культуры. Когда христианство возобладало над греческим и римским духом, это означало победу Востока.

Превращение раннехристианской церкви в церковь епископальную, монархическую по своему характеру, создало внутри христианства условия для появления центральной власти, стоящей над остальными епископами, для становления института монархического папства. Однако для реализации этой имманентной тенденции, для того чтобы верховная власть сосредоточилась в руках одного-единственного епископа, необходимо было изменить взаимоотношения между церковью и государственной властью. Папская верховная власть внутри иерархической церкви могла сформироваться при поддержке со стороны власти централизованного римского государства.

Император Константин: поворот в церковной политике

Поворотной вехой в отношениях между церковью и римской государственной властью стал Никомидийский эдикт от 30 апреля 311 г., в котором император Галерий (305–311), август запада, отменял – не только от своего имени, но и от имени двух своих соправителей – указы о преследовании христиан. Объясняется этот неожиданный акт милосердия со стороны императора, ранее прославившегося беспощадными репрессиями против христиан, отнюдь не проснувшейся совестью, а чисто политическими причинами. Император вынужден был признать, что преследования и репрессии не достигли своей цели. Поскольку среди христиан «многие остаются в этом безрассудстве […] мы, следуя нашему снисходительнейшему милосердию и неизменной привычке даровать всем людям прощение, решили незамедлительно распространить и на них наше снисхождение, дабы они снова были христианами и составляли свои собрания»[18], говорится в эдикте. Таким образом, высшая политическая власть Римской империи пришла к выводу: чтобы снять напряженность, вызванную отчаянным сопротивлением христиан, целесообразнее не усиливать репрессии, а декларировать веротерпимость.

В борьбе претендентов на императорский трон, разгоревшейся после отречения (в 305 г.) Диоклетиана, победителем вышел Константин I (306–337). Он увидел, какие возможности таятся в складывающейся церковной организации, и, в отличие от своих предшественников, избрал путь компромисса с христианством. У христиан – после коррекций, которые в свое время внес в вероучение апостол Павел, – были для этого и возможности, и (в верховном руководстве церковью) политическая воля. Константин, стремившийся к укреплению собственной автократической власти и к восстановлению единства империи, 28 октября 312 г. в битве у Мульвийского моста через Тибр одержал победу над своим соправителем в западной части империи Максенцием. Существует легенда, будто перед битвой Константину было во сне видение: на фоне синего неба воссиял крест, воспринятый императором как знамение, предвещающее победу; отсюда следует, что Константин сражался против соправителя-язычника уже как бы под знаком торжествующего христианства, надеясь с помощью христианской общины консолидировать свою автократическую власть. Действительно, знамена Константинова войска были украшены крестом и монограммой Христа, под этими знаменами он стал единоличным правителем империи, рассматривая новую религию как силу, сплачивающую общество.

В феврале 313 г. император Константин признал христианство официально. Об этом нам известно из решений Миланской императорской конференции, которые сохранились не в форме эдикта (указа), а в виде рескрипта (нормативного акта), изготовленного в двух экземплярах. Два экземпляра – по числу августов: западного, Константина, и восточного, Лициния (308–323). Таким образом, эта декларация толерантности исходит не только от Константина: 13 июня 313 г. Лициний издает аналогичный документ на Востоке, в Никомидии, хотя сам он не был, да и после этого не стал христианином. В миланском рескрипте оба Августа констатировали: «…нам угодно отменить все без исключения условия касательно имени христиан, содержавшиеся в письмах… каковые представляются весьма пагубными и чуждыми милости нашей, и отныне каждый из тех, кто проявил бы желание соблюдать христианскую религию, свободно и просто может позволить себе соблюдать ее безо всякого беспокойства и обременения. […] Мы даровали христианам возможность свободно и независимо блюсти свою религию. […] И другим дарована возможность соблюдать свою религию так же открыто и свободно ради покоя времен наших, дабы каждый имел свободную возможность блюсти то, что он избрал, почитать, что ему угодно»[19]. Таким образом, император очень достойно, исходя из интересов политического спокойствия и единства общества, из интересов империи, высказался за веротерпимость, за полное равноправие религий.

В документе фигурировали и другие меры, обеспечивающие свободу исповедания христианами своих верований. Во-первых, было заявлено: все места, где обычно собирались христиане, то есть храмы, строения, казенные или принадлежащие частным лицам, перешедшие в чью-либо собственность во время преследований, «без оплаты и без каких-либо денежных претензий возвращались бы христианам помимо всякой проволочки и тяжбы»[20]. Этот пункт болезненно затрагивал тех, кто во времена гонений скупал недвижимость, принадлежавшую христианам: их деньги, затраченные на покупку, оказались потерянными. А тот, кто получил конфискованное у христиан имущество под видом подарков, должен был возвратить его без всякой компенсации. Император не исключал возможности возмещения убытков, но для этого пострадавшим нужно было обратиться к императору со специальным прошением. Важным моментом в рескрипте следует считать то, что христианское имущество нужно было возвращать не отдельным лицам, например епископам, а христианской общине, к тому же при содействии властей. В рескрипте, кроме того, указывалось, что наряду с возвращением мест отправления культа (то есть церквей, храмов) христианской общине, экклезии, в соответствии с вышеупомянутым положением должно передаваться и прочее, по юридическим нормам принадлежащее им имущество. Возмещение ущерба и в этих случаях зависело от воли или прихоти императора.

Легализацию христианских общин и возвращение им имущества императоры осуществляли при поддержке государственного аппарата. «Во всем этом, – читаем мы все в том же, в данном случае прямо обращенном к чиновникам рескрипте, – ты должен оказывать вышеупомянутому христианскому сообществу свое самое деятельное участие, дабы как можно быстрее исполнено было это наше распоряжение, так как и в нем через милость нашу также проявляется забота об общественном спокойствии»[21].

Эффект этого компромисса удивил своей неожиданностью саму христианскую церковь: из преследуемого меньшинства она в один момент стала едва ли не самым могущественным и – благодаря поддержке Константина – едва ли не самым главным учреждением империи. Процесс легализации христианства состоял из двух этапов: рескрипт 313 г., касающийся признания христианства и предоставления ему равноправия, стал лишь прологом к фактическому повороту, в ходе которого христианская церковь очень быстро окажется в привилегированном положении, а затем превратится в автократическую, то есть в государственную церковь. Превращаясь в государственную религию, христианство станет идеологической базой общества, органической частью государства.

Вот важнейшие этапы этого процесса. Во-первых, император предоставил христианскому клиру официальные государственные льготы и привилегии. В декрете от 21 октября 313 г. прямо указывалось, что те, кого называют клириками, освобождаются от всяческих тягот. Христианское духовенство быстро превратилось в пользующийся иммунитетом, обособленный от мирян корпус; император вывел из-под надзора казны имущество церкви, освободил земли, уже принадлежавшие церкви, от налогообложения, предоставил право наследования имущества даже неженатым клирикам. Передал значительные суммы из государственной казны в распоряжение епископов – на организационные расходы, на строительство храмов. Начиная с 321 г. церковь, епископства получили возможность легально, на законных основаниях передавать наследство кому-либо в дар. В 321 г. император своим декретом объявил воскресенье еженедельным праздничным днем. Было признано законным освобождение рабов, если оно совершалось именем церкви. Император установил для священнослужителей государственное жалованье. С 333 г. епископы получили право быть судьями и выносить приговор в целом ряде гражданских дел.

Благодаря предоставленным властью привилегиям общественное влияние церкви и духовенства быстро росло. Своими радикальными мерами, изменившими положение церкви в государстве, Константин привлек на свою сторону и христианское население, находящееся в той части империи, которой ведал его соправитель Лициний, не испытывавший к христианству симпатии. В 323 г. в битве при Хризополисе Константин одержал победу над Лицинием и вновь объединил империю. Для своей семьи, для потомков он установил систему наследования трона по принципу династической монархии, опираясь в этом на христианство как на идеологическую базу. Так начиналась эпоха завоевания христианством стран и континентов, растянувшаяся на много столетий. Начиная с IV в. новое вероучение пронизывает все стороны общественной и государственной жизни в Римской империи, а потом и за ее пределами. Если говорить более конкретно, то в первую очередь нужно отметить, что в новой исторической обстановке очень быстро складываются благоприятные условия для превращения римского епископа в папу. И епископы в Риме сумели в полной мере использовать эти возможности.

Когда Константин предоставил свободу церкви, римским папой был Мильтиад (311–314), пресвитер, выходец из Африки. О его жизни и деяниях почти ничего не известно. Императора личность Мильтиада мало интересовала. За все время своего правления Константин не проявлял особого внимания к уже оформившемуся внутри церкви верховенству римских епископов, не придавая этому факту большого значения. Все епископы в его глазах играли примерно одинаковую роль, важным для него было лишь его собственное верховенство над ними. Однако он следил за тем, чтобы епископ Рима, то есть папа, жил в условиях, соответствующих рангу имперской столицы. Поэтому Константин подарил Мильтиаду дворец, принадлежавший жене августа, Фаусте, и стоявший на Латеранском холме. Этот дворец служил римским папам резиденцией вплоть до XIV в. Там же Константин построил первую в Риме базилику, позже названную Папской архибазиликой Святого Иоанна. А в 325 г. он начал строительство – над криптой с саркофагом апостола Петра в Ватикане – базилики Святого Петра, которая вплоть до понтификата Юлия II (1503–1513) считалась центром мирового христианства.

Цена, которую христианской церкви пришлось заплатить за свою свободу и за союз с имперской властью, была немалой: церковь вынуждена была служить интересам империи, а чтобы это было максимально эффективно, императоры без стеснения вмешивались в вопросы церковной организации и вероучения. Переплетение самых разных моментов жизни государства и христианской церкви неизбежно приводило к переплетению, к общности их судеб. Опираясь на мощь государства, церковь быстро обретала могущество, но и власть неоднократно брала верх над церковью. В христианской империи император и сам обретает статус наследника Христа. Как впервые сформулировал Константин, защита церкви и веры становится одной из обязанностей императора. Однако Константин еще не считает себя первосвященником, он в церкви – всего лишь «епископ внешних сношений», поэтому для обозначения своей роли он пользуется формулировкой episcopus extraneus или episcopus in externis. Избавившись от гонений, церковь с готовностью взяла на себя роль государственной церкви. Она заняла свое место в структуре государства, а не рядом с ним; она стала частью государственного организма, освящая власть императора и побуждая к этому верующих.

Вместе с тем отношения между государством и церковью стали своего рода постоянной невралгической точкой христианства – настолько противоречивы были эти отношения. Церковь не могла позволить себе мириться с какой бы то ни было светской властью, пока та ограничивала ее претензии на роль единственного земного гаранта обретения человеком совершенного бытия. Разделение духовной и светской власти церковь никогда не считала партнерством: ведь светская власть в конечном счете должна была раствориться во власти духовной (церковной). Взаимоотношения между государством и церковью, установившиеся при Константине, базировались на убеждении, что католицизм является идейной и моральной основой государства. Сам же католицизм рассматривал себя как не зависящую от чего бы то ни было светского, абсолютную, вечную доктрину, обладая которой церковь всегда искала – и, как правило, находила – нужную ей мирскую власть, очередного своего, так сказать, константина.

Уже первый союз между государством и церковью не был безоблачным, и первым разочаровался в нем император. Дело в том, что христианство в тот момент, когда оно стало играть роль государственной религии, отнюдь не было монолитным. Константин и его преемники не могли равнодушно смотреть на внутренние распри внутри церкви уже с точки зрения интересов государства. Поэтому они стремились любой ценой восстановить единство церкви. Поставив перед собой такую задачу, император – пускай он претендовал лишь на роль «епископа внешних сношений» – решил распространить свою власть на всю церковь. Наилучшим способом для достижения этой цели выглядел Вселенский собор.

Когда христианская церковь стала церковью имперской, руководство ею в тот момент осуществлялось еще на коллегиальной основе, посредством соборов, участие в которых принимали равные по рангу епископы. Однако уже тогда внутри церковного синклита, состоявшего из равных по рангу епископов, стала усиливаться тенденция к установлению монархического принципа в руководстве церковью. Победе этого принципа и способствовал Константин, когда он низвел собор, орган фактического управления церковью, до роли совещательного, консультативного собрания.

Когда и как происходили первые случаи вмешательства имперской верховной власти в церковную жизнь с целью укрепления единства церкви? На Западе папа Мильтиад боролся с ересью донатизма. Уже в октябре 313 г. в Латеранском дворце, подаренном папе императором, состоялся собор, в котором участвовали три епископа из Галлии и пятнадцать – из Италии; собор осудил донатизм, а самого епископа Доната предал анафеме. По-видимому, большого эффекта эти постановления не имели, так что император решил взять дело в свои руки. В 314 г. он собрал епископов Запада в Арле, где донатизм был вновь осужден, но с самой ересью покончить так и не удалось.

Ересь, возникшая в Северной Африке и связанная с именем карфагенского епископа Доната (носил епископский сан с 313 по 360 г.), восходила к учению апостола Иоанна и признавала лишь невидимую церковь праведников, «чистых», находящихся в состоянии благодати. Поэтому сторонники этого направления выступили против официальной церкви, которая довольствовалась минимальными требованиями (в сфере догматики и церковной морали) к верующим, а господствующие позиции себе обеспечивала, освящая институт имперской власти. Собственно говоря, донатизм как еретическое движение стал идеологическим выражением социального и национального протеста коренного берберо-пунического земледельческого населения Северной Африки против римских крупных землевладельцев. (Донатизм как движение и донатистская церковь, несмотря на беспощадные преследования, существовали вплоть до V в., когда были уничтожены вандалами.)

На Востоке наиболее значительной ересью в эпоху Константина было арианство, зародившееся в Александрии и Антиохии. Пресвитер Арий (260?–336) учился в Антиохии, в Александрии же был простым священником. С его полемического выступления о том, что такое Троица, началась длившаяся столетиями дискуссия вокруг уяснения учения о Троице. (В учении о Святой Троице, говорящем, что Бог един в трех лицах, рудименты политеизма присутствуют так же, как и элементы коллегиальности. Арий и его сторонники и в этом вопросе последовательно стремились реализовать воплощение тех монархических тенденций, которые быстро завоевывали позиции внутри восточной церкви, стремились увидеть подтверждение того иерархического подхода, который всюду предполагает наличие строгой субординации.) Согласно Арию, Сын – творение Бога Отца, он не единосущен с Богом, следовательно, он не Бог, а лишь творение Божие. Отсюда логически вытекало отрицание Марии как Богоматери, равно как и отрицание Искупления, а это подрывало самые основы религиозной системы христианства.

Различные еретические движения были территориально связаны с теми или иными экономическими и культурными центрами империи. Соперничество, неизбежное между ними, вело к возвышению и укреплению позиций одного какого-то центра. Партикулярные властные устремления, находившие в них свое выражение, угрожали единству империи. В то же время еретические движения в основе своей носили социальный характер. Враждебное отношение угнетенных групп и слоев населения к власти, к Риму, проецируясь на религию, порождало неприятие господствующего вероучения и официальной церкви. Христианство стремилось к гомогенизации античной культуры, в то время как культурное наследие отдельных регионов пыталось противостоять универсальной христианской культуре, тем самым вольно или невольно питая еретические учения. В конечном счете ереси являлись неизбежными спутниками процесса формирования христианского учения, представляя собой тупиковые ответвления в ходе поиска общего пути. Во многих случаях еретические учения – теперь уже на почве христианства, внутри христианства – были отголосками, пережитками прежних, языческих религий; со временем они или встраивались в вероучение, воспринимаемое верующими как ортодоксальное, или окончательно отмирали.

Короче говоря, можно понять, почему император усматривал в ересях опасность для государства и для существующего общественного уклада. Арианская ересь, охватившая едва ли не весь Восток, побудила Константина созвать в Никее, своей летней резиденции, находившейся по соседству с восточной столицей империи, Никомедией, первый экуменический (Вселенский) собор нового типа, в котором участвовали епископы со всей империи. Поскольку это был совет епископов, представлявших церковь, ставшую единой, как единой была и сама империя, то все принятые собором решения, касающиеся веры и морали, заведомо объявлялись непогрешимыми. (Решения собора были снабжены формулой «Anathema sit»[22]. Это означало: тот, кто посмеет не принять данные решения или в чем-то отступит от них, будет предан анафеме. Первые восемь Вселенских соборов, созванных на Востоке империи, были инициированы самим императором, папа в них не участвовал, лишь посылал своего представителя. Председательствовал на них император или кто-то получивший на это полномочия. Император же утверждал решения [позже он это делал совместно с папой], после чего они приобретали силу закона. Всего, вплоть до наших дней, состоялся двадцать один Вселенский собор.)

Итак, I Вселенский собор был созван императором Константином в Никее в 325 г., при папе Сильвестре I (314–335). На собор прибыло примерно 250 епископов, в том числе 17 арианцев. Участвовали в соборе почти исключительно восточные епископы, западные церкви были представлены всего пятью епископами, среди которых были и представители папы. Собор открыл сам император, который внимательно следил за его ходом; правда, председательство он уступил кордовскому (Испания) епископу Осию. Арианскую партию возглавлял Евсевий, никомедийский епископ, разработавший учение арианства; главным же его оппонентом являлся представитель ортодоксального вероисповедания Афанасий из Александрии. (О том, как проходил собор, рассказывает епископ Евсевий Кесарийский, церковный историк, апологет церковной политики Константина, в III томе своего труда «Vita Constantini», т. е. «Житие Константина».)

В речи, произнесенной на открытии собора, Константин определил задачи, стоящие перед епископами, следующим образом: «Внутреннее смятение в Церкви Божией, по моему мнению, страшнее и тягостнее всякой войны и битвы: это меня печалит более, чем все внешние брани. […] Но, против всякого чаяния, получив известие о вашем разногласии, – не мог оставить этого без внимания. Итак, желая содействием своим уврачевать и это зло, я немедленно собрал всех вас. Радуюсь, видя ваше собрание; но думаю, что мои желания тогда только совершенно исполнятся, когда увижу, что все вы оживлены единым духом и блюдете общее мирное согласие, которое вы, как посвященные Богу, должны внушать и другим. He медлите же, о други, служители Божии и благие рабы общего Владыки и Спасителя нашего; не медлите в самом начале рассмотреть причины вашего разногласия и разрешить все спорные вопросы мирными постановлениями. Чрез это вы совершите дело, приятное Богу, и доставите величайшую радость мне, вашему сослужителю»[23]. Из этих слов становится ясно, что император был весьма раздосадован разногласиями, существующими в церкви: ведь, предоставляя ей свободу, он надеялся, что она будет полностью единой. С другой стороны, обращает на себя внимание, что он называет себя «сослужителем», то есть коллегой епископов – и под этим предлогом претендует на право руководить церковью и для себя.

Говоря о дискуссиях на соборе, Евсевий Кесарийский сообщает: после того как обе противостоящие партии высказали друг другу свои обвинения, император, устами Осия, попытался помирить противников. Константин был настроен на компромисс, но большинство епископов и слышать об этом не хотели. Направление, называвшее себя католическим, приняло догмат, сформулированный Афанасием: вторая ипостась Святой Троицы, Бог Сын, единосущен с Богом Отцом. Приверженцы Ария же настаивали на том, что Иисус – лишь человек, творение Божие. Католики, по предложению Осия, для выражения единосущности приняли термин «homoousios». Тогда Евсевий Никомедийский внес компромиссное предложение: он предложил для обозначения природы Сына применять слово «homoiousios», что значит «подобосущный», подобный по существу. Однако император принял сторону католиков, и собор – из-за одной-единственной буквы «i» – отлучил Ария, Евсевия Никомедийского и арианцев от церкви.

Затем I Вселенский собор принял еще двадцать канонов (правил, соборных постановлений); в частности, им был определен порядок празднования Пасхи. Большинство канонов были посвящены организационным вопросам церковной жизни. На соборе Константин привел структуру церкви в соответствие с существующим административным делением империи на провинции. С этого момента церковная организация следует светской административной системе, сложившейся еще при Диоклетиане. (Диоклетиан вместо прежних крупных провинций создал сто небольших. Десять-двенадцать провинций образовывали диоцез, во главе которого стоял викарий.) В результате административных реформ и появления новых факторов экономического развития многие церковные центры так называемого апостольского устроения уже в III в. утратили свое значение. На их место выдвинулись столицы провинций, крупные города, епископам которых (episcopus metropolites) подчинялись епископы всей данной провинции; со временем эти «главные» епископы были наделены официальной властью и стали называться митрополитами. Такая структура церковного управления особенно прочно прижилась на Востоке, митрополиты здесь получали все больше прав над епископами. Провинциальные соборы, созываемые митрополитами, уже не были форумами коллегиального руководства, они стали совещательными и исполнительными органами при митрополите. На Западе подобная структура развивалась несколько по-другому. Здесь скорее преобладала доминирующая роль материнских церквей по отношению к дочерним (в большинстве случаев ими же и образованным) церквам. На Западе митрополиты и подчиненные им провинции (позже митрополиты здесь стали архиепископами, у которых были свои архиепископства) с гораздо большим трудом и позднее, чем на Востоке, смогли вытеснить соборное управление. На Востоке митрополит возглавлял епархию, на Западе – церковную провинцию. В Африке (где митрополита называли senex, то есть старейшиной, или примасом) во главе провинции всегда стоял самый пожилой епископ, который оставался primus inter pares[24].

В соответствии с шестым каноном Никейского собора Александрия, Антиохия и «иные области» на своих территориях обладали теми же правами, что и римский епископ. Тем самым собор объединил епископские церкви, считавшиеся прежде – за исключением Рима – равноправными, в систему митрополий. Фактически же епископы-митрополиты Рима, Александрии и Антиохии были поставлены выше остальных митрополитов, – так было положено начало образованию патриархатов, стоящих над митрополитами провинций. Седьмой канон Никейского собора обеспечивал почетный статус Иерусалима, но не наделял его правовыми (jurisdictionalis) полномочиями, позволяющими давать указания другим митрополитам. Образовавшиеся патриархаты соответствовали структуре крупных региональных имперских единиц: Александрия получила верховенство над эллинистическим Египтом; Антиохия – над Востоком, Киликией и Кипром, а Рим – над латинским Западом, включая Северную Африку. (Балканы и Греция не составили отдельный патриархат, так как влияние Рима распространялось до Фракии и Иллирии, – в дальнейшем это дало повод для продолжительных и ожесточенных споров.)

Таким образом, при Константине в истории христианства произошел второй крупный поворот: гонимая церковь превратилась в церковь триумфально победившую и при этом тесно связанную с системой имперского управления. Эту связь утвердил Никейский собор, решения которого были провозглашены как имперский закон. (Первый момент, демонстрирующий тенденцию «связывания», – см. предисловие.)

Церковь нетерпимая (IV в.)

Эпоха Константина совпала с началом упадка империи, с ослаблением роли Италии и Рима. Еще Диоклетиан разделил Италию на три большие провинции: Северную Италию (центр – Милан, затем Равенна), Центральную Италию (центр – Рим) и Южную Италию (центр – Неаполь). В непосредственном подчинении у римского епископа-митрополита оказались лишь центральные и южные провинции. Вместо прежней, языческой столицы – Рима – Константин начал строительство нового города, который должен был стать столицей христианской империи. Так на берегу Босфора, на месте захолустного городка Византия в 330 г. была возведена и освящена новая столица, новый Рим – Константинополь.

Быстрое возвышение Константинополя и постепенный упадок Рима заставляют лишний раз осмыслить судьбоносные изменения, происходившие в те времена в мире. В позднеримскую эпоху все более важную экономическую, политическую, а главное – культурную роль играют Малая Азия и северное побережье Африки. При Константине политический и духовный центр империи окончательно смещается на Восток. Центрами христианской культуры стали Константинополь и Александрия. «Христианство – порождение Востока; решающие дискуссии по вопросам догматики также разворачивались на Востоке. Хотя Рим иной раз и откликался на эти события, происходившие в духовной и церковной сфере, его роль была уже не столь значимой. Он удовлетворялся тем, что перенимал учения христологии и тринитарианства, вокруг которых на великих соборах Востока велись ожесточенные битвы с применением всего арсенала духовного оружия (IV и V вв.)»[25].

Эти изменения, а также переселение императоров в Византию, затем переезд западноримских императоров в Равенну сыграли решающую роль в становлении папства как института: благодаря им римский епископ освободился от постоянной близости государственной власти, от ее назойливой опеки, которая мешала ему чувствовать себя папой. В IV в. Рим почти равнодушно взирал на все возрастающие претензии императора и константинопольских епископов, на их попытки управлять жизнью всей церкви. Грубое вмешательство императорского двора возмутило поначалу даже не папу римского, а ревниво оберегающую свою самостоятельность, сказочно богатую Александрийскую церковь, которая к тому же пользовалась в те времена непререкаемым авторитетом в сфере христианской теологии. Да и сопротивление Запада, если оно как-то выражалось, исходило в то время не от римского епископа, а от упомянутого выше Осия или, в еще более ощутимой мере, от легендарного епископа Амвросия Медиоланского (339–397).

Император Константин, оказывая поддержку христианству, еще оставался на платформе религиозной терпимости. Преемники же его начали преследовать традиционные нехристианские религии (Констанций II [337–361] в 341 и 346 гг. принял законы, осуждающие язычество), хотя западная часть империи о христианстве пока едва что-то слышала. При Констанции христианство фактически стало государственной религией. В те времена император уже называл себя главой церкви, епископом епископов (episcopus episcoporum). Правда, к Риму и к Никейскому Символу веры это отношения не имело. Евсевию Никомедийскому к концу своего епископства удалось всерьез увлечь арианством императора Константина, Констанций же, после того как в 350 г. он вновь объединил империю в своих руках, вознамерился распространить арианство на всю Западную Европу. На соборах, созванных в 353 г. в Арле и в 355 г. в Милане, Констанций потребовал от епископов Запада, чтобы они приняли ту «мягкую» версию арианства, которую разработал Евсевий Никомедийский. Когда папа Либерий (352–366) осмелился протестовать против этого, император отправил его в ссылку. Позже Либерий смог вернуться в Рим – но это, по всей вероятности, стало возможным лишь после того, как он тоже отрекся от Никейского Символа веры. Таким образом, единство церкви было временно восстановлено под знаком арианства.

Император Юлиан Отступник (361–363) с 361 г. вернулся к политике религиозной терпимости, позволив различным христианским течениям осуществлять на территории империи свою деятельность. (Цель этого решения заключалась в том, чтобы, создав условия для борьбы фракций внутри христианской церкви, ускорить ее ослабление, а затем восстановить в империи традиционную веру.) Однако политика Юлиана лишь разрушила арианское единство, что привело к укреплению католицизма. За полтора года правления императора-язычника все попытки реставрации прежнего культа закончились неудачей. Причину неудачи, видимо, следует видеть в следующем: если Юлиан, будучи приверженцем традиционных взглядов, надеялся укрепить единство империи, соединяя различные воззрения и религии в эклектическую, лоскутную систему (синкретизм), то христианство представляло собой синтез, опирающийся на такие кардинальные изменения в мировоззрении, которые предусматривали фактический разрыв с прошлым и создавали условия для нового единства, – в этом и заключалась их огромная притягательная сила.

После поворота, осуществленного Константином, выборы папы в Риме характеризовались тем, что сенат и имперские органы власти все в большей мере оттесняли простых верующих. Круг лиц, имевших право быть избранными, все в большей степени сводился к высшим иерархам: претендентами на епископский сан могли стать лишь пресвитеры, архидиаконы и диаконы. Низший клир и миряне имели возможность лишь задним числом (приветственными возгласами) одобрить итоги выборов. Избранного епископа посвящали, совершая миропомазание, епископы непосредственно подчиняющихся ему епархий. После акта рукоположения (consecratio) избранный обретал епископский сан, самый высокий в церковной иерархической системе. После рукоположения в главном соборе данной епархии происходила торжественная интронизация. Разница между процедурой рукоположения в епископы и вводом в епископские обязанности состояла в том, что в интронизации принимали участие и миряне. Епископ в соборе садился на трон, отсюда и появилось понятие: возвести на папский трон (престол).

С середины IV в. до нас доходят сведения, что между партиями, созданными для возведения на епископский трон своего кандидата, разыгрывались настоящие кровавые уличные бои. Папа Дамас (366–384) был диаконом у своего предшественника. Однако против него выступил диакон Урсин; в ходе боев, разгоревшихся между двумя противоборствующими партиями, не щадили и храмов, – даже в них совершались смертоубийства. Для восстановления порядка и для защиты Дамаса, признанного законным папой, пришлось вмешаться императору Валентиниану I (364–375), а также римскому городскому префекту. Однако вмешательство властей нарушало автономию римской церкви. Император Грациан (367–383) принял к сведению и подтвердил решение собора 378 г. о праве римской церкви свободно избирать папу. Грациан подтвердил также наличие у римского епископа полномочий митрополита (право судить и выносить приговор), – эти полномочия означали его верховенство над епископами Запада. Преемники Грациана: императоры Феодосий (379–395) и Валентиниан II (375–392) – в ряде принятых ими законов признали и гарантировали верховную учительскую власть римского епископа в церкви. «Вот так под императорским крылом росла и крепла с этого момента власть римского епископа. Но именно в этой политической ситуации таились и ограничения этой власти»[26].

После своего официального признания христианская церковь, претендующая на универсальность и неделимость, довольно быстро становится нетерпимой по отношению к любым покушениям на ее единство. Император Феодосий в эдикте от 27 февраля 380 г., обращаясь к жителям Константинополя от своего лица и от лица своих соправителей Грациана и Валентиниана II, предписывал всем народам, населяющим империю, исповедовать христианское католическое вероисповедание, ортодоксальную веру, и это звучало – несмотря на некоторые обороты – не как пожелание, но как обязательный для исполнения закон:

«Мы желаем, чтобы все народы, которыми благоразумно правит Наша Милость, жили в той религии, которую божественный Петр Апостол передал римлянам, как она, будучи им самим установленной, свидетельствует до сего дня, и которой ясно следуют понтифик Дамас и Петр, епископ Александрии, муж апостольской святости, а именно что мы должны исповедовать в соответствии с апостольским наставлением и учением Евангелия единое Божество Отца и Сына и Святого Духа в равном величестве и в Святой Троице.

Мы приказываем, чтобы те, кто повинуется этому закону, приняли наименование кафолических христиан, и определяем, что остальные, помешанные и безумные, должны потерпеть бесчестие, связанное с еретическим учением, а их сборища не принимать наименование церквей, и что они должны понести сначала Божественную кару, а затем наказание от Наших действий, которые Мы предприняли по небесному велению»[27].

Эдикт представляет собой типичный пример религиозной нетерпимости. Государственной религией, защищаемой законом, стало не просто христианство: государственной религией считалось только католическое христианство, опирающееся на Никейский Символ веры. Данный эдикт заслуживает внимания еще и потому, что в нем находит выражение возведенная в ранг имперского закона попытка напрямую связать статус епископа Рима, наставнической власти папы Дамасия со святым Петром, утвердить апостолический характер епископского сана.

Но из этого также следует, что не только римский, но и александрийский епископ является хранителем апостольской и евангельской веры. Эдикт однозначно квалифицирует верования, отклонившиеся от Никейского Символа веры, как ереси, а потому не признает их достойными привилегий, положенных христианству.

Имперская власть сыграла решающую роль в том, что первейшей задачей римского епископа стала забота о сохранении единства церкви. Поначалу это проявилось в утверждении римского епископа как высшей инстанции в сфере учительства, наставничества, которое было сосредоточено прежде всего на сохранении чистоты и единства католического вероучения и на его развитии в заданном русле. Верховенство епископа еще не понималось как вселенская церковно-административная власть: на тогдашнем уровне централизации – в системе формирующегося патриархата – юрисдикцию над церковью в провинциях осуществляли патриархи.

В 381–383 гг. императоры Грациан и Феодосий запретили подданным возвращаться в языческую веру, а также переходить в иудаизм (еврейскую веру). 8 ноября 392 г. Феодосий вместе со своими соправителями-цезарями издал декрет, согласно которому отправляющие языческие культы лица, какое бы положение они ни занимали в обществе, «за нарушение закона о вере лишаются дома и земельного владения, где они поклоняются языческим суевериям»[28]. Конфискованные постройки и земельные владения изымались в имперскую казну. Превращение христианства в обязательную государственную религию повлекло за собой преследование нехристианских культов. Таким образом, языческие религии попали в то положение, в котором прежде находилось христианство.

В 381 г. император Феодосий созвал епископов восточной части империи на Вселенский собор в Константинополе. Главными задачами собора было решительное осуждение арианства и восстановление единства церкви на основе католицизма (Никейского Символа веры). В соборе принимало участие 150 ортодоксальных и 36 арианских епископов, но ни папа, ни епископы Запада на соборе не присутствовали. Собор по настоянию Феодосия предал анафеме сторонников арианства и добавил к Никейскому Символу веры догмат о Святом Духе.

Ряд постановлений (правил) собора 381 г. касался вопросов структуры христианской церкви. Третье правило гласило, что епископ Константинопольский, который до этого находился в подчинении митрополита Гераклеи Фракийской, теперь, в связи с изменением порядка перечисления по чести, занял место непосредственно после епископа Рима. Согласно этому правилу, епископ Константинопольский (Нового Рима) по рангу опередил епископов Антиохии и Александрии. Повышение Константинополя в церковном ранге еще не было тогда направлено непосредственно против Рима, а стало следствием развернувшегося на Востоке соперничества и привело к понижению главным образом прав и самостоятельности Александрийской церкви. Понятно, что против этого постановления наиболее энергично протестовали на соборе представители Александрии. Борьба вокруг места на иерархической лестнице приняла и теологические формы: теперь Константинополь стал крепостью ортодоксии, а Антиохия и Александрия – оплотами арианства.

Другие правила Константинопольского собора 381 г. закрепили систему патриархата. В соответствии с административным делением восточной части империи на пять диоцезов здесь было создано пять архимитрополий с центрами в Фессалониках, Гераклее, Цезарее, Эфесе и Константинополе. Одновременно были утверждены и территориальные границы указанных единиц. Константинополь получил ранг патриархата, его юрисдикция распространялась на значительную часть Балкан и Греции.

Возвышение константинопольского патриарха отражало реальную политическую ситуацию в регионе. Однако папа Дамас усмотрел в этом скрытую опасность для верховенства Рима, а потому и сразу после завершения Константинопольского собора, и в последующем отказывался признавать за третьим правилом «вселенский» характер. Свое несогласие с церковной политикой императора и византийского патриарха папа Дамас выразил уже в 382 г. на Римском соборе, сформулировав тезис, что во главе христианской церкви должны стоять епископы тех трех городов, которые когда-то были связаны с деяниями апостола Петра. Эти города: Рим, где Петр стал первым епископом, Александрия, где епископом был Марк, ученик Петра, и, наконец, Антиохия, где Петр занимал епископский пост еще до Рима. Решения Римского собора Дамас, впервые в истории употребив это выражение, назвал – глас Апостольского престола. Правда, реальное распределение имперской власти той конструкции, которую выстроил папа, не соответствовало, в то время как претензии Константинополя опирались на очень даже реальную власть!

Но, с другой стороны, если византийские притязания на главенство имели под собой мощную опору в виде успевшей подчинить себе церковь, хотя и оказавшейся в перспективе очень недолговечной имперской власти, то борьба за верховенство папы римского не была обусловлена зависимостью от государства. В тот период, на заре эпохи феодализма, базу для этой борьбы предоставляло владение землей, на которой и возникло папское государство. Церковное землевладение оказалось решающим фактором в формировании папства – не только потому, что обеспечивало римскому епископу материальную независимость, но и потому еще, что в условиях становления феодализма право собственности на землю давало владельцу право осуществлять и административную (аналогичную государственной) деятельность на данной конкретной территории, при необходимости или при желании даже противодействуя центральной, политической власти.

После признания христианства (313) стало быстро расти количество верующих, в том числе и очень богатых; одновременно росло количество добровольных пожертвований, учету, рациональному использованию и приумножению которых (в отличие от восточных епархий, занятых религиозной полемикой) прагматическая римская церковь уделяла особое внимание. Сведения о принадлежащих римской церкви землях восходят уже к IV в. Большие пожертвования церкви делал император Константин I. Благодаря щедрым дарам, исходящим от самых богатых аристократических семей сенаторов и всадников, следовавших примеру императора, земельные владения римской церкви росли стремительно. В начале V в. церковь заполучила в свои руки еще и земли упраздненных языческих храмов и капищ. К частным дарам и наследованию по завещаниям нужно добавить имущество скончавшихся священников, которое переходило к церкви автоматически. Кроме всего прочего, Константин ввел правило, ставшее в Средние века правовой нормой: к церкви переходило отчуждаемое по каким-либо причинам имущество, а также собственность осужденных преступников, если их родители умерли. С точки зрения источника накапливаемого церковью имущества оно было скорее античным, чем феодальным. Епископ владел им от имени общины, а потому не имел права ни делить его, ни продавать. Но постепенно характер владения земельными угодьями менялся, в нем все более явно проступали феодальные черты.

По мере снижения политической значимости Рима авторитет пап не падал, а скорее наоборот, возрастал. Опираясь на свое быстро растущее экономическое могущество, римские епископы приобретали в западном мире чрезвычайно высокий, не идущий в сравнение ни с чем другим авторитет во всех вопросах веры и нравственности. Распространение христианской веры и яростная борьба, развернувшаяся вокруг ее ключевых вопросов, способствовали упрочению прежде всего авторитета самого папы. При папе Дамасе один из Отцов Церкви, святой Иероним (347–420?), перевел Библию на латинский язык; этот перевод стал широко известен под названием Вульгата. (Ветхий Завет святой Иероним перевел на латынь, официальный язык западной церкви, с иврита, Новый же Завет и отдельные книги Ветхого Завета, которые были написаны или сохранились на греческом, – соответственно с греческого языка.) Это важно отметить потому, что на Римском соборе 382 г. был утвержден порядок канонических текстов, уточнено, какие именно тексты входят в канонический свод Священного Писания. Разработка и фиксация апостольского вероучения, то есть установление обязательных для всех христиан правил веры, были обусловлены борьбой с еретическими учениями. (Эту же цель преследовал и утвержденный канон Священного Писания.) Правила веры (regula fidei) приобрели свой окончательный, канонический вид в конце IV в., и практически в таком виде их утвердил Тридентский собор. Провозглашение идеологического и организационного единства христианского учения и церкви свидетельствовало о том, что церковь считала цель всеобщности (вселенскости) в общем достигнутой.

После смерти императора Феодосия (395) Римская империя окончательно разделилась на две части: Восточную и Западную. С этого момента Восточная Римская империя (Византия) на протяжении более тысячи лет существовала как совершенно самостоятельное историческое образование, в то время как Западная Римская империя (в условиях Великого переселения народов) под ударами варваров раскрошилась на мелкие единицы, и на ее месте постепенно возникли христианские феодальные государства: франкское и германское. В результате разделения империи на две части на Востоке сложилась цезаропапистская греческая восточная церковь, в западной же, латинской церкви постепенно сформировалась папская верховная власть, которая, довлея над мелкими раздробленными княжествами, была для них воплощением идейно-идеологического, а позже во многих случаях и политического христианского универсализма.

Папство в Западной Римской империи (V в.)

После смерти Феодосия Западная империя жила как бы в летаргическом состоянии, постоянно подвергаясь нападениям со стороны вестготов, гуннов, затем германцев. Царящий повсеместно экономический и политический хаос, усугубляющийся социальный и идеологический кризис, охвативший рабовладельческое (античное) общество, – все это делает понятным, почему церковь все в большей мере воспринимается как единственный центр устойчивости в зыбком мире. Именно общий упадок, несмотря на все его негативное влияние, стал той средой, в которой в конечном счете созрели условия для выстраивания папской верховной власти.

В сложнейшем процессе формирования верховенства папы исходным моментом послужило особое положение римского епископа как патриарха Запада. Правда, ранг и полномочия патриарха в общих чертах были одинаковы для всех патриархатов. Однако в римском и византийском центрах предпринимались попытки возвести этот сан на более высокий, «вселенский» уровень. (Остальные патриархи старались скорее укрепить свою власть в данном регионе, утвердиться в своей независимости от кого бы то ни было.) Верховенство римского епископа как главного авторитета в толковании принципов веры в то время уже не подвергалось сомнению, оно было признано и восточными императорами. Но в Риме верховенство это (и здесь невозможно было не учитывать юридические аспекты подчиненности западному патриарху других западных епископов) трактовалось – в проекции на вселенскую христианскую церковь – как полноправное управление всеми делами церкви и как обладание высшей судебной властью. Правда, с этим не соглашалась не только Византия, протестовали и другие патриархи.

Впрочем, непосредственная юрисдикция римского патриарха даже в латинском мире ограничивалась лишь Центральной Италией. В эллинизированной Южной Италии, в Африке и особенно в Испании влияние его было куда слабее, а в Северной Италии и в Галлии вообще едва ощущалось. Особенно успешно выступали против Рима, отстаивая свою автономию, Карфаген, Арль и Милан.

Таким образом, фактическое соперничество за верховную власть над всей христианской церковью существовало лишь между Византией и Римом. Константинополь настаивал на своем верховенстве, ссылаясь на реальную политическую ситуацию, Рим же на первый план выдвигал теологические аргументы. С конца IV в. все чаще говорилось об апостольском характере римской церкви, об авторитете святого Петра. Опирающийся на подобные бесспорные аргументы приоритет в равной степени признавался как Востоком, так и Западом, но не как обоснование права на управление всей церковью. О значении идейных моментов, которые должны были подкреплять притязания на высшую церковную власть, свидетельствует то, что Константинополь, кроме такого явного факта, как близость к реальной имперской власти, также вынужден был искать опору на апостольский авторитет. Согласно легендам, древнюю византийскую церковь, еще до Петра, основал брат Петра, апостол Андрей Первозванный. Следовательно, Константинополь как церковный центр не только был одного ранга с Римом, но даже «старше» его.

С конца IV в. и на протяжении всего V в. папы все более решительно отстаивали приоритет Рима. Правда, их усилий в это время хватало лишь на то, чтобы как можно более убедительно аргументировать принцип своего верховенства, – на проведение же этого принципа в жизнь сил пока недоставало. Однако работа над этими вопросами весьма способствовала росту самосознания пап, – нужен был лишь благоприятный исторический момент.

Какие конкретные документы свидетельствуют о развитии принципа папства? От папы Сириция (384–399) сохранился и дошел до нас первый папский декреталий (датированный 385 г.). До той поры папы если что и писали, то в стиле обычных частных писем. Папа Сириций был первым, кто в переписке прибег к высокому официальному языку, каким писались императорские документы. Ему же принадлежат слова, что римский епископ должен печься не просто о своей (римской) церкви, но обо всех церквах.

Иннокентий I (401–417) был сыном своего предшественника, папы Анастасия I. (Следовательно, Анастасий был женат или вдовец.) По мнению Иннокентия, местный собор – это лишь совещательный орган при папе, решения его вступают в силу после того, как их утвердит папа. (К тому времени коллегиальное руководство и на Западе стало уже фактом прошлого.) Во времена Иннокентия I развал Западной Римской империи ускорился. Так что для пап стало не только возможным, но и необходимым обращение к политическим средствам – с целью защиты города, в котором находится Святой престол. В 410 г. Аларих и вестготы трое суток грабили Рим, и папа Иннокентий отправился в Равенну, новую столицу императора Запада, чтобы умолять его о помощи.

Папа Иннокентий I немало сделал для укрепления авторитета папы как защитника истинной веры, – в частности, борясь с одной из самых значительных на тот момент ересей, пелагианством. Ересиарх Пелагий выступил с проповедью своих взглядов между 400 и 411 гг., сначала в Риме, затем в Северной Африке. В центре его учения стоял человек, точнее, взаимоотношения между человеком и Богом, между человеком и божественной благодатью. (Стоит напомнить, что уже в донатизме шла речь о «чистых», о людях, которые находятся в состоянии благодати. Как и западный дуализм, указанные еретические направления возникли вокруг вопроса о понимании, истолковании связи между Богом и человеком. Средневековые европейские ереси, да и сама Реформация также будут сосредоточены на решении этих проблем. Пелагий учил, что первородного греха не существует, для достижения благодати не нужна божественная милость, тут достаточно свободной воли человека, ибо благодать – это всего лишь внутренняя склонность человеческой природы к добру. Эта мысль, если продолжить ее ad absurdum, не может не привести нас к логическому заключению, что человеку, человечеству нет никакой необходимости в Искуплении, а значит, нет нужды и в посреднической инстанции, то есть в церкви.) В борьбе против пелагианства особенно значительную роль сыграл Блаженный Августин.

Крупнейшая фигура латинской патристики, Блаженный Августин с 396 г. был епископом города Гиппон в Северной Африке. Много боролся против манихейцев, донатистов, особенно же против пелагианцев. Главные его произведения: «De Trinitate» («О Святой Троице») и «De civitate Dei» («О граде Божьем») – являются выдающимися достижениями раннехристианской теологии. Философия истории, разработанная Августином в трактате «О граде Божием», легла в основу представлений о государстве и церкви в эпоху раннего Средневековья. В полемических выступлениях, направленных против пелагианства, Августин сформулировал католическую доктрину о предопределении и благодати. В дискуссиях Августин выступал союзником Рима и Иннокентия I. Когда Иннокентий отлучил Пелагия и его последователей от церкви, Августин так высказался по этому поводу: «Roma locuta, causa finita est»[29]. (Фраза эта легла в основу сформулированного позже тезиса о непререкаемости папских решений.) Однако донатистскому и пелагианскому раскольничеству положили конец не Августин и не папа римский, а вандалы, захватившие (в 430 г.) Северную Африку, и арабские завоеватели, которые уничтожили христианскую культуру в этих краях.

После Иннокентия I некоторое время – до Льва I – в Риме не было выдающихся епископов: правившие очень недолго папы во всем подчинялись Византии. Папа Зосима (417–418), проявивший излишнюю мягкость в полемике с пелагианцами и сделавший им ряд уступок, стал первым папой, которому церковь не возносит хвалу в своих литургиях. После его смерти произошел новый раскол, приведший к ослаблению римской церкви. Партия диаконов избрала папой архидиакона Евлалия, однако большинство пресвитеров избрало папой другого кандидата, Бонифация. Обе партии обратились за помощью к императору. Чтобы предотвратить подобные казусы, император сформулировал первую официальную светскую позицию, регламентирующую избрание пап: если выборы не закончились однозначной победой одного из претендентов, следует продолжать выборы до тех пор, пока не будет найден устраивающий всех кандидат. (Однако даже императоры не смогли добиться, чтобы правило это сразу вошло в практику.)

Во второй половине V в. были сделаны попытки подавить движения, объявленные церковью еретическими, с помощью государственных декретов. Эдикт от 30 мая 428 г., изданный императорами Феодосием II (408–450) и Валентинианом III (425–455), был направлен в первую очередь против ересей, связанных по своему происхождению с манихейством и касающихся учения о Святой Троице. «Безумство еретиков должно быть подавлено таким образом: прежде всего нужно отнять у них те приходы, которые они захватили у истинно верующих и держат в своих руках, и эти приходы следует незамедлительно передать вселенской церкви»[30].

Императорский эдикт предписывал в первую очередь пресекать отправление культов еретических движений, отнимая у них культовые сооружения, не допуская создания новых и избрания еретического клира. Интересно, что император, определяя характер действий против различных видов ереси, делал различия между ними – в зависимости от степени их общественного радикализма. Еретиков лишали гражданских прав: они не могли нести военную службу, не имели права делать и получать подарки, оставлять завещания. Им было также запрещено принудительно обращать своих рабов в еретическую веру или удерживать в ней. Государство обрушило на последователей еретических вероучений те же самые кары, каким ранее подвергало само христианство, а затем язычество.

Императорские постановления, однако, не в силах были остановить ни появление ересей, ни теологические споры. С начала 400-х гг. на протяжении трех столетий на Востоке бушевали так называемые христологические дискуссии. Предметом этих дискуссий, кроме прояснения понятия Святой Троицы, становились спекулятивные тезисы, выдвигаемые еретиками касательно того, кем был Христос, вопросы о Его природе и воле. (На Востоке в центре теологической дискуссии находилась внутренняя взаимосвязь Богочеловека – а не Бога и человека. В бесконечных спорах шло выяснение, как понимать превращение Бога в человека и как понимать Искупление.)

Согласно католическому учению, в личности Христа (в Логосе) в самом тесном единстве, не допускающем ни смешивания, ни разделения, слиты две абсолютные сущности: божественная и человеческая. (Это основа так называемого дуализма.) Отклоняющиеся от этого тезиса ереси можно сгруппировать в три группы:

1. Возникшее в начале V в. несторианское направление. Согласно мнению константинопольского патриарха Нестория, два естества, человеческое и божественное, присутствуют в личности Христа раздельно, обособленно друг от друга.

2. Реакцией на несторианство было монофизитство: человеческое естество Христа растворилось в божественном, слилось с ним, так что в личности Христа естество одно – божественное. (Если несторианство, подчеркивая человеческую сущность Христа, напоминает арианство, то монофизитство, отвергая пресуществление Логоса в человека, в итоге отрицает и Искупление.)

3. Последним предметом христологических диспутов стало появление в VII в. более мягкого варианта монофизитства – монофелитизма, сторонники которого считали, что во Христе имеют место два естества, но воля – одна, и это воля Богочеловека, которая определяет и его деятельность.

В 431 г., при папе Целестине I (422–432), в Эфесе собрался Вселенский собор, чтобы осудить несторианство. Ересь эта не пользовалась популярностью среди верующих, так как не хотела Марию признавать Богоматерью (и тем самым оскорбляла сложившийся на Востоке и подхваченный всей христианской церковью культ Богородицы). На соборе присутствовало 160 епископов. Главным противником Нестория был защитник ортодоксальной веры, александрийский архиепископ Кирилл. (Представители папы прибыли на собор с опозданием.) Собор принял тезис Кирилла о двух естествах Христа и об их отношении друг к другу. (Правда, так называемый Эфесский Символ веры, в котором излагался этот тезис, был принят лишь в 433 г.)

Очень крупной по своему историческому значению фигурой в истории папства, заслужившей в этой истории эпитет «великий», был папа Лев I (440–461), который укрепил институт папства и, пускай временно, распространил папскую власть на всю церковь (за исключением греческого Востока).

От святого Петра до Льва I списки римских епископов включают в себя 44 имени. Но все они были скорее первыми среди равных (епископов), в то время как Лев стал папой в монархическом смысле слова: ссылаясь на апостола Петра, он считал, что стоит над всеми епископами. Свой авторитет он утверждал с помощью обширной переписки и интенсивных письменных контактов с епископами. Его примат как папы подтвердил в своем эдикте император Валентиниан III. Именно в период понтификата Льва I апостолическая церковь обрела статус римской авторитарной церкви.

Первенству константинопольского патриарха, опиравшегося на политическую (императорскую) власть, папа Лев I сознательно противопоставил верховенство религиозное. У него мы впервые встречаемся с формулой, согласно которой папа римский – наместник апостола Петра. Руководствуясь этим убеждением, Лев и претендовал на вселенское верховенство над церковью. Под девизом заботы о всей церкви папа Лев ввел авторитарное правление. При нем культ Петра в Италии принял небывалые доселе масштабы, – большую поддержку в этом ему оказало переселившееся в Равенну императорское (имеется в виду император Западной Римской империи) семейство. Немалую роль в легитимации культа святого Петра сыграло глубокое почитание памяти апостола матерью императора, Плацидией, и Евдоксией, его сестрой.

Результативно действовал папа Лев I и на ниве защиты католического вероучения. Италию он в буквальном смысле слова очистил от пелагианцев. (По его совету император Валентиниан III специальным распоряжением лишил их гражданства и изгнал из страны.) Весьма эффективно епископ Рима вмешивался и в христологические сражения, бушевавшие на Востоке. К этому времени самым опасным противником католического вероучения стало монофизитство, возникшее как реакция на несторианство и набравшее силы благодаря активности византийского архимандрита Евтихия. Для решения проблемы Феодосий II, император Восточной Римской империи, в 449 г. созвал в Эфесе имперский собор; однако собор высказался за монофизитство, и тогда императору ничего не оставалось, как тоже принять его. После смерти Феодосия II папа Лев I добился от нового императора, Маркиана (450–457), созыва нового, Вселенского собора, который состоялся в 451 г. в Халкидоне. На этом соборе, самом многолюдном христианском соборе античной эпохи (присутствовало 350 епископов), председательствовали высокие чины из администрации императора, в то время как легаты папы были оттеснены на задний план. На решающем, шестом заседании появилась сама императорская чета. Иерархи, участники собора, отвергли монофизитство и утвердили – поддерживаемое и папой Львом I – никейское вероучение (Никейский Символ веры). Это событие, вне всяких сомнений, весьма способствовало повышению авторитета папы, пекущегося о чистоте католического учения, и на Востоке. (Другое дело, что ни авторитет императора, ни авторитет папы не были еще настолько высоки для того, чтобы Халкидонский Символ веры приняли все церкви Востока.)

Халкидонский собор, продемонстрировав прогресс в восстановлении единства вероучения, одновременно сделал еще один шаг по пути размежевания восточной и западной церквей. Император добился, чтобы 28-й канон собора провозглашал следующее: Константинополь на Востоке во всех отношениях стоит на первом месте, его епископ по рангу и авторитету равен Риму. Таким образом, Константинополь и Рим стали равноправными. Собор утвердил верховенство константинопольского патриарха над церквами провинций Понта, Азии и Фракии. Со времен Халкидонского Вселенского собора 451 г. можно как о факте говорить о пяти патриархатах: в Восточной Римской империи – это Константинополь, которому подчинены Антиохия, Александрия и Иерусалим, а на Западе – равноправный с ним (то есть с Константинополем) Рим. Рангом патриарха в Риме впервые стал пользоваться папа Лев I, а в Константинополе – Акакий. (В соперничество глав церквей двух столиц существенные коррективы внесет со временем то обстоятельство, что Иерусалим, Антиохия и Александрия в результате арабских завоеваний окончательно отпадут от христианского мира.) Новый шаг, предпринятый Халкидонским собором в деле организационного и административного единения христианской церкви, привел к тому, что церкви патриаршеств оказались подчинены двум центрам: римскому и константинопольскому. Уравнивание в правах римского и константинопольского патриархов, верховенство церковно-административной власти, уже достигнутое в восточной церкви, – все это представляло серьезную опасность для папства, только еще развивающего свой универсализм.

Как утверждение равноправия Рима и Византии, так и их растущее обособление друг от друга отражали реальную политическую и церковно-политическую ситуацию. В углублении различий между ними наличествовал и идеологический акспект. Монофизитский подход, укоренившийся на Востоке, соответствовал организационному слиянию государства (человеческое начало) и церкви (божественное начало) в цезаропапизме (политическое монофизитство).

На Западе отношения между государством и церковью складывались по-иному. Здесь католическое учение о двух природах Христа (божественной и человеческой, находящихся в единстве, обусловливающих друг друга, но не смешивающихся между собой) последовательно вело к дуалистической системе. Религия и политика создают единство, не смешиваясь в государственной жизни, но в то же время неразделимо присутствуя в ней. Этот западный дуализм явился теоретической основой средневекового государства.

Таким образом, папа Лев I, последовательно проводя в жизнь дуалистический подход, предопределил для своих преемников направление дальнейшего развития. «Основные параметры средневековой истории европейского общества обозначило сформировавшееся к этому моменту отношение между светской властью и обществом, а также церковью (квазиобществом). Необходим был лишь подходящий политический момент, чтобы рядом с императором (который на Востоке обеспечивал влияние церкви и проводил его в жизнь) носителем политической власти стала сама христианская церковь…»[31] Правда, этого момента нужно было ждать еще несколько столетий.

Секрет становления светской власти папы к середине V в. следует искать прежде всего в источниках экономической мощи Святого престола, в его имуществе, в огромных размерах получаемых им пожертвований. Уже в V в. папа был самым крупным землевладельцем в Италии, и земельные владения его (в том числе за пределами Италии) в последующие столетия продолжали расти. Такие титулы пап, как auctoritas или potestas, относящиеся к их светской власти, также начали применять с V в. Так что примат римского папы реально воплощался в жизнь вопреки тому, что Халкидонский собор (в 451 г.) присвоил епископу Константинополя тот же ранг и то же достоинство, которые до тех пор принадлежали только епископу Рима. В восточной церкви примат византийского патриарха формировался в рамках цезаропапизма. Получив верховную власть над церковью Востока, византийский патриарх при всем том оставался лишь придворным епископом византийского императора.

Между тем римский патриархат – по мере того как он осваивал механизм бюрократического и иерархического функционирования императорской администрации – в каких-то моментах (особенно это относится к временам понтификата Льва I) присваивал некоторые полномочия императорской власти. В ситуации соперничества между папой и византийским патриархом – при всем формальном их равноправии – византийское преимущество должно было бы становиться все более явным. В действительности же патриарх в Византии, находясь рядом с императором, и помыслить не мог о собственной светской власти. Он мог рассчитывать максимум на то, что найдет возможность оказывать более значительное влияние на императора в политических вопросах; однако все складывалось так, что император подчинял его себе даже в церковных делах. В то время как в Риме, на развалинах Западной Римской империи, папа, являясь (частным) владельцем значительной части ее территории, потенциально мог обладать и светской властью.

Правда, с середины V в. римским папам еще добрых три столетия и в голову не приходило ставить под сомнение верховную императорскую власть над Италией и Римом. В то же время об изменении их политической роли однозначно свидетельствует, например, то обстоятельство, что Лев I – первый папа, у которого был постоянный представитель (апокрисиарий) при дворе византийского императора, – тем самым его отношения с византийским императором уже приобретали политический характер.

В круговороте событий, связанных с великим переселением народов, Византия, с головой занятая проблемой защиты собственной территории, могла оказать Италии лишь незначительную помощь. Поэтому римский епископ все в большей мере становился защитником Рима и населения Италии от нашествий. В частности, с именем папы Льва I связано спасение Италии от гуннов. История гласит: в 452 г., когда Северную Италию разоряли полчища царя Аттилы, папа во главе делегации, состоящей из знати, с грузом богатых подарков выехал навстречу Аттиле в Мантую. «Устрашенные» видом папы (на самом деле, скорее всего, видимо, удовлетворенные результатом переговоров), гунны не пошли дальше на юг. (Это событие впечатляюще изобразил на своем полотне Рафаэль, полотно находится в Станцах, в музее Ватикана.) Успешные переговоры вел папа и с вандалами. В 455 г. он с помощью щедрых подарков добился, чтобы вандалы, разгромившие Рим, хотя бы не убивали жителей.