Читать онлайн День, когда я потерял себя

Глава 1. Дом, милый дом

Кабинет психолога, словно продолжение личного пространства, дома, но при этом неуловимо чужд и двусмыслен. На первый взгляд, здесь царит уют: мягкий свет льётся из-под абажура, стены окрашены в спокойные, нейтральные тона, не вызывающие раздражения, а на полу лежит ворсистый ковёр, приглушающий шаги и создающий ощущение защищённости. Мебель – удобные кресла и диван, журнальный столик с аккуратно разложенными книгами и стопкой чистых листов – будто бы приглашает к откровенному разговору, к отдыху, к домашнему теплу.

Однако, чем дольше находишься здесь, тем явственнее проступает ощущение неестественности. Всё слишком правильно, слишком стерильно: ни одной случайной вещи, ни намёка на беспорядок, который всегда присутствует в настоящем доме. На полках – методические пособия, аккуратно расставленные игрушки и настольные игры для терапии, а в одном из углов – аквариум, чья вода кажется застывшей, как и воздух в комнате. Окна плотно завешены тяжёлыми шторами, что позволяет полностью затемнить помещение, будто отрезая его от внешнего мира и времени.

– Вам, не кажется, что все вокруг сплошная фальшь, – потирая лицо сказал молодой человек, лежа на кресле, – зачем все это нужно и кому?

– Что вы именно имеете в виду, Дмитрий, можете рассказать поподробнее? – психолог закрыл папку и положил ее на стол.

В этом кабинете есть что-то от дома пациента – те же мягкие цвета, похожая мебель, знакомый запах древесины и бумаги. Но всё это словно бы копия, лишённая подлинного тепла и спонтанности. Здесь нет ни одной личной вещи героя, ни фотографии, ни книги с загнутым уголком, ни чашки с недопитым чаем. Всё напоминает о доме, но не является им.

– Я про нас, других, в общем и целом, каждого члена нашего пустого мира.

– Почему же наш мир пустой, Дмитрий?

– Без него, более нет смысла, даже в нашем разговоре…

9:54. Утро следующего дня.

Дмитрий проснулся, будто вынырнув из ледяной воды, с тяжестью в груди, которая не давала сделать вдох. Комната была окутана серым рассветом, и даже свет казался чужим, холодным, не своим. Он лежал, не открывая глаз, надеясь, что если задержит дыхание, если не пошевелится, то этот день не начнётся. Но время неумолимо тянуло его за собой.

Вчерашний день стоял за дверью, как тень, которую не прогнать. Он не хотел вспоминать, не хотел снова видеть перед глазами то, что унесло его навсегда. Память предательски подбрасывала обрывки: голос, улыбку, прикосновение – всё то, что теперь стало болью. Мир вокруг будто сжался, стал тесным и пустым одновременно, и даже воздух казался тяжелее.

Он медленно открыл глаза, и потолок показался ему бесконечно далеким, словно разделённым с ним целой жизнью. Внутри всё было выжжено, ни одной живой мысли, только глухая тоска. Он знал: этот день – худший. День, в который не хочется жить, не хочется помнить, не хочется даже дышать. День, когда смерть стала ближе, чем жизнь.

Стук в дверь прервал тишину. Это была мама, она медленно вошла в комнату и присела рядом на кровать. Глаза ее были пусты, голова опущена вниз, а в руках была смятая бумажка. Она не могла сказать ни слова, просто ждала чего-то, мечтая, чтобы это был лишь жуткий сон. Дмитрий приподнялся, потирая глаза он коснулся руки мамы. Женщина не выдержала и положила лист, а сама выбежала из комнаты. Дверь захлопнулась. Провожая ее силуэт взглядом, веки саму опускались. Но спать более нельзя было. Впереди самая сложная часть сложившейся ситуации и только парень, с темными и длинными под каре волосами, мог взять ее в свои руки. Он потянулся за бумажкой – заключение о смерти. Губы дрожали, а пальцы вдавливались в бумагу все сильней. Вслух он прочитал содержимое – Смерть наступила по биологическим причинам.

– Случайность значит, – шепнул Дмитрий и упал на подушку. Пролежав еще полчаса, он принял решение подняться и идти все готовить для похорон.

Он одевался медленно, словно каждое движение требовало усилия, будто его тело стало тяжелым и чужим. Рубашка, аккуратно сложенная на стуле, вдруг показалась слишком белой для такого утра. Он долго смотрел на неё, не решаясь прикоснуться, как будто простая ткань могла обжечь. Пальцы дрожали, когда он застёгивал пуговицы, одна за другой, будто собирая себя по кусочкам, чтобы не рассыпаться окончательно.

В комнате стояла тишина, наполненная эхом вчерашних слов и несказанных прощаний. Он надел тёмные брюки, чувствуя, как ткань обхватывает ноги, придавая хоть какую-то устойчивость в этом зыбком мире. Пиджак висел на двери, тяжёлый, как груз, который теперь придётся нести всю жизнь. Он накинул его на плечи, и в этот момент понял: сегодня он должен быть взрослым, сильным, собранным – хотя внутри всё рвалось на части.

Взгляд задержался на зеркале. Оттуда смотрел человек с потухшими глазами, в которых отражалась усталость и боль. Он поправил воротник, провёл рукой по волосам, пытаясь придать себе видимость порядка. Но порядок был только снаружи – внутри бушевал шторм.

Он надел часы, которые когда-то подарил ему отец, и на секунду задержал руку на запястье, будто ловя невидимую поддержку. Потом взял ключи, вдохнул глубже, чем мог, и вышел из комнаты, где всё ещё пахло домом, в котором они были вдвоём. Впереди был день, наполненный тяжёлыми покупками. День, который, казалось, никогда не закончится.

На улице он встретил мужчину, который работал с его отцом. Это был мужчина уже за сорок. Он неплохо выглядел, для рабочего на трудном производстве, сразу было видно, что он занимал руководящую должность. Он неспеша подошел к парню.

– Соболезную, – мужчина тут же опустил свой взгляд в пол, понимая, что никакие слова сейчас не смогут помочь мальчику.

– Спасибо, вы виделись с ним в его последний день? – Дмитрий решил задать вопрос сразу.

– Да, он выполнял задание на работе, меняли теплопушку, – качаясь на ногах ответил мужчина, – И, кажется, он себя плохо почувствовал, я лишь видел записи с камер и не могу тебе ничего больше сказать. Прости, если бы я мог знать больше, – он положил руку на плечо Дмитрия.

– Плохо? Он жаловался на здоровье на инструктаже? – приоткрыв наконец глаза.

– Честно уже слабо помню вчерашний день, сам меня понимаешь все в тумане.

– Он, кажется, жаловался бабушке, сердце кололо, – не успел Дмитрий закончить как увидел блеск в глазах папиного начальника.

– Да, точно. Кажется, он действительно говорил, что немного сердце колит, но сказал это от тренировок. Бывает, – вздохнул он, – надо было тогда его отправить домой, но кто мог подумать, мне пора, я вам занесу деньги, помощь будет для вас, – мужчина пожал руку и пошел дальше.

– Значит сердце все-таки, ты слишком много работал, пап, ради нас, – глаза стали океаном, и будто бы вся вода мира сейчас должна была из них вытекать.

Дмитрий снова собрал свои мысли и двинулся к лавке ритуальных услуг.

Он вошёл в лавку ритуальных услуг, словно переступил порог чужого, холодного мира, где всё было пропитано запахом дешёвой хвои и нафталина, а воздух казался тяжёлым от чужих слёз и чужой боли. Здесь не было места для памяти, здесь всё имело цену: траурные ленты, венки, гроб – как товары на прилавке, разложенные с равнодушной аккуратностью.

За стойкой сидела женщина с усталым лицом, её голос был ровным и выученным, как у кассира на рынке. Она перечисляла варианты – дуб, сосна, бархат, золочёные ручки, – и в каждом её слове слышалась привычка к чужому горю, к чужим кошелькам. Он слушал, как она называет суммы, и внутри него что-то сжималось, скрипело, нарастало – злоба, горькая и липкая, будто грязь после дождя.

Вокруг ходили такие же потерянные люди, их лица были серыми, чужими, каждый держал в руках свой чек, свой прайс на прощание. Он чувствовал, как их взгляды скользят по нему, как продавцы оценивают его боль – не как трагедию, а как очередную сделку. Мир, в котором только что был отец, теперь продавался по частям: метр ткани, метр земли, метр скорби.

Он сжимал кулаки, чтобы не закричать, чтобы не дать этой лавке выдавить из него всё человеческое. Но с каждой минутой злость нарастала – на людей, на их деловитую суету, на эти улыбки, которые прячутся за вежливостью, на равнодушие, что стало здесь товаром. Он понимал: здесь чужая смерть – лишь повод для очередной выгоды, и от этого становилось ещё больнее, ещё одиноко. Но правила игры всегда одни, и этого фарса невозможно было избежать. Купив все, что нужно было он направился в ближайшее кафе, чтобы заказать стол на помины.

Он зашёл в кафе, где всё, казалось, было создано для того, чтобы не мешать скорби: приглушённый свет, тяжёлые шторы, ровные ряды столов, накрытых однотонными скатертями. Здесь не звучал смех, а голоса официантов были тише обычного – словно сам воздух знал, ради чего сюда приходят.

Он подошёл к администратору, и слова давались с трудом – даже простое перечисление блюд казалось неуместным, почти кощунственным в этот день. Но надо было выбрать: кутья, блины, простые салаты, горячее – чтобы всё было по традиции, чтобы никто не остался без куска хлеба и без воспоминания. Он машинально кивал, слушая предложения: «Можно добавить пироги, компот, кисель…» – и всё это звучало как-то отстранённо, будто речь шла не о прощании, а о каком-то обычном застолье.

Он подписал квитанцию, поблагодарил администратора и вышел обратно в серый день, унося с собой ощущение, что даже самые простые покупки могут быть наполнены скорбью, а обычный заказ – стать последним подарком тому, кого уже нельзя обнять.

Он медленно открыл дверь, словно боялся потревожить тишину, ставшую вдруг невыносимо плотной. Дом встретил его знакомым запахом – смесью чая, старых книг и чего-то неуловимо родного, что всегда было здесь, но сегодня казалось особенно острым, почти режущим. В коридоре стояли мамины туфли и кеды сестры, аккуратно поставленные рядом, будто и вещи здесь поддерживали друг друга в этой новой, пустой реальности.

В гостиной горел приглушённый свет. Мама сидела на диване, ссутулившись, с платком в руках, который она бессознательно теребила, как будто могла выжать из него остатки своих слёз. Её взгляд был устремлён в одну точку, где на стене висела фотография – отец, ещё молодой, улыбается, не зная, что однажды станет лишь воспоминанием.

Рядом, почти прижавшись плечом, сидела сестра. Её глаза были красными, но слёзы уже высохли – осталась только пустота и растерянность. Она выглядела совсем маленькой, хотя в свои пятнадцать всегда старалась казаться взрослой. Теперь же она снова была ребёнком, потерявшим опору, ищущим хоть какой-то смысл в том, что произошло. Он подошел к ним ближе, и передал заключение.

– Это мама завтра на похоронах, нужно будет положить в ящик, рядом с церковью, возьми пожалуйста, – он достал сложенный лист и обнял обеих.

– Спасибо, сын, что сходил и все оформил. Я…я была просто не в состоянии, – слезы только накидывались, со страшной силой. Сестра отвернулась к стене и уже просто молчала. Дмитрий посмотрел на нее и решив, что пока не будет тревожить, направился в ванную.

Дом после утраты словно затаил дыхание. Всё вокруг изменилось, хотя вещи остались на своих местах: чашка на кухонном столе, аккуратно сложенный плед на спинке кресла, старые тапочки у порога. Воздух в комнатах стал гуще, тяжелее, будто стены впитали в себя чужую боль и теперь не могут её отпустить. Вечерами тишина кажется особенно глубокой, и даже скрип половиц звучит не так, как прежде – осторожно, сдержанно, словно сам дом боится потревожить чью-то память.

Зеркала тускло отражают пустые проходы, а часы на стене идут медленнее, будто не спешат вести время дальше. Вещи, к которым раньше никто не придавал значения – любимая книга на полке, чашка с потёртым рисунком, старая рубашка на вешалке – теперь становятся реликвиями, напоминанием о том, кто ушёл. Свет в доме кажется другим: утром он пробирается сквозь шторы неохотно, а вечером ложится длинными тенями, пряча в себе недосказанные слова и несбывшиеся планы.

Дом живёт в ожидании, в надежде услышать знакомые шаги, голос, смех. Но вместо этого – только эхо воспоминаний, только шелест фотографий на стене и тихий вздох ветра за окном.

Вода лилась в ванной около часа, не переставая, текла она из раковины. Пока керамика начинала чуть желтеть от воды, на полу сидел мальчик, он держал руки на своих ушах, будто делая все возможное, чтобы спастись от самого громкого шума. Он сидел и рыдал, с яро выпученными глазами от ужаса. Дом уже никогда не сможет стать ему, тем самым светлым местом, где тепло и уют его встречали каждый день. Мальчик тогда умер, для всего мира, как и мир для него.