Читать онлайн Время одуванчиков. Рукопись из генизы

1. Джем

Рука уже потянулась к синей кнопке звонка, но вдруг Джем замер и присмотрелся – обшарпанная металлическая дверь казалась незапертой. Мгновенно сработал рефлекс, и Джем машинально отступил на шаг. Одним прекрасным солнечным утром года три назад он уже вошел как-то в чужой дом и обнаружил там убитого архиепископа. А на выходе его жестко повязали омоновцы, на всю жизнь оставив крайне неприятные воспоминания. И сейчас Джем почувствовал, как натянулись какие-то струны души – от железной двери повеяло опасностью.

В подъезде было тихо, хотя сильно приглушенные отголоски жизни доносились из соседних квартир – где-то бубнил телевизор, а этажом ниже плакал ребенок. В открытую форточку окна между лестничными площадками врывался теплый сентябрьский ветерок, принося с собой запахи старого московского дворика. Джем глубоко вздохнул, пытаясь справиться с нервным возбуждением. Весь его опыт говорил, что надо немедленно уходить отсюда, но Джем сознавал, что не сможет это сделать, пока не разберется с ситуацией.

Еще пару часов назад все выглядело как легкая прогулка. За день до этого позвонил Иван Иванович и попросил съездить в Москву:

– Ты же все равно сейчас сидишь без дела. Смотайся в столицу, надо забрать рукопись у одного писателя-историка. Заодно и новую машину обкатаешь.

Джем усмехнулся:

– Не, вот честное слово, я не устаю поражаться. Про машину-то кто вам сказал?

Иван Иванович только рассмеялся:

– Джем, ты же не первый год меня знаешь. На все вопросы рассмеюсь я тихо, на все вопросы не будет ответа…

– Знаю, знаю. Ведь имя мое – иероглиф, мои одежды залатаны ветром…

Иван Иванович веско подтвердил:

– Именно, – и спросил. – От Янки нет новостей?

Джем сухо буркнул:

– Вчера только разговаривали. Все в порядке у нее, учится, – и добавил, уже не сдерживая эмоций. – Все-таки, Иван Иванович, я считаю, нам надо было обоим в Рим ехать. А так фигня получается – она там, а я здесь болтаюсь.

Иван Иванович только отмахнулся:

– Не начинай…  Сколько уже раз говорили.  Съездишь в Москву, у тебя потом две недели свободных точно будет. Вот и поезжай хоть в Рим, хоть в Римини.

Джем улыбнулся:

– В Римини не получится. Если только на уикенд, и то под вопросом. Янка говорит, у нее даже выходных почти нет, нагрузка бешеная.

Иван Иванович согласился:

– Да. Но так и должно быть. Тайны мира открываются даже труднее, чем Царство Божие. Ладно, давай к делу.

Джем спросил:

– Что от меня нужно будет?

– Вообще пустяки. Приедешь в Москву, созвонишься с адресатом, договоришься о встрече. Его зовут Хрусталев Алексей Михайлович. Номер телефона запиши… Заберешь у него рукопись и узнаешь номер счета, куда деньги перевести. Рукопись привезешь мне. Все. Срочности большой нет, можешь в Москве переночевать. В театр сходить, допустим, или в Третьяковку.

Джем непочтительно заржал:

– Ага, вот театр это как раз для меня. Я последний раз в кукольном был, еще в школе, «Красную шапочку и серый волк» смотрел. Я лучше в ресторане посижу, на людей погляжу.

Иван Иванович не стал спорить:

– Это как сам захочешь. Можешь и вообще не тратить время, а сразу же домой ехать.

Почти полторы тысячи километров до Москвы Джем промчался за рекордно короткое время. Машина у него действительно была новая, и он радовался ей, как ребенок. Черная капля, роскошное купе «Ягуар ХК8» приковывал взгляды окружающих даже против их воли – настолько благородно и грациозно выглядел автомобиль.

Светлый кожаный салон со вставками под дерево казался верхом совершенства – здесь продумана каждая мелочь. Джем полдня разбирался со всякими электрическими штуками – память регулировок сидений, климат-контроль, потрясающая аудио-система с ченджером компакт-дисков в багажнике. В этот «ягуар» невозможно было не влюбиться, достаточно только услышать тихий шелест мотора, который превращался в грозное рычание при малейшем нажатии на педаль газа.

Ночная дорога до Москвы показалась Джему полетом на космическом корабле – в динамиках струилась серебряная канитель «Кислорода» Жана-Мишеля Жарра, мягким зеленоватым светом горела приборная панель, а за окном мелькали фары встречных машин и красные габариты попутных.

Рассвет он встречал уже в Подмосковье. Конечно, после Зеленограда скорость упала почти до черепашьей, а в Химках он просто встал в мертвой пробке – восемь утра, самый час пик. Но Джема это не напрягало. Он еще с вечера созвонился с Хрусталевым, тот заверил, что будет целый день дома, поэтому конкретное время встречи значения не имело. Джем даже успел позавтракать и в половине одиннадцатого поднялся на пятый этаж старого дома в районе Новокузнецкой.

…Он все же нажал кнопку звонка – за дверью послышался неприятный, словно треснувший, звук, но никто на него не отреагировал. Джем даже не удивился. Он машинально вытащил рукав «кенгурухи» из-под джинсовой куртки, натянул его на ладонь и осторожно взялся за дверную ручку. Дверь действительно была не заперта и с легким скрипом распахнулась. Джем заглянул и тут же отшатнулся.

В узком длинном коридоре, освещенном желтоватым светом дешевого светильника, на полу лежал труп мужчины. Даже мимолетного взгляда на неестественно подвернутую ногу и раскинутые руки было достаточно, чтобы понять – человек мертв. Но Джем пересилил себя и рассмотрел все подробно, хотя картина была тошнотворной. Под головой трупа растеклась уже подсохшая лужа крови, а во лбу зияла дыра от пули. Рядом валялись очки в черной круглой оправе.

Джем аккуратно прикрыл дверь, спустился на один лестничный пролет и присел на подоконник. Достав из кармана мягкую пачку сигарет, он выбил одну и, щелкнув блестящей зажигалкой, прикурил, выпустив тонкую струю дыма. Мысли крутились с молниеносной скоростью. Сигарета еще не догорела до половины, а Джем уже четко понимал, что должен сделать. Глубоко затянувшись, он щелчком отправил окурок в форточку и потянулся за мобильником во внутреннем кармане джинсовки.

2. Степанов

Войдя в кабинет, Степанов привычно дернул лист изрядно отощавшего отрывного календаря на стене и пробежал глазами информацию на обороте. Четырнадцатое сентября – начинается новый год по церковному календарю, по старому стилю как раз получается первое сентября. Интересно, что до Петровской реформы календаря новый год в России так и отмечали с началом осени, а отсчет лет вели от сотворения мира. И почему-то не спешили переходить на летоисчисление от Рождества Христова.

Степанов усмехнулся, вспомнив один разговор трехлетней давности – с тех пор он значительно увеличил свой багаж знаний по этой теме. Петр Первый много общался с иезуитами и, вероятнее всего, не без их участия и состоялась реформа календаря. А через несколько лет в Москве открылась первая школа иезуитов для мальчиков, куда стремились отдать своих отпрысков многие знатные фамилии – Апраксины, Головины, Лопухины…

Степанов открыл сейф и взял две картонные папки – он планировал позаниматься с документами, разобрать текучку, хотя, конечно, с большим удовольствием засел бы в библиотеке. С переездом в Москву его жизнь сильно изменилась – стало больше рутины, меньше свободного времени. Мегаполис подтачивал его, ежедневно проверяя на прочность. Порой он даже жалел, что принял предложение Васи Задорожного о переводе в его отдел, но назад уже ничего нельзя было отыграть.

Сейчас как раз шла крупная реорганизация всей службы – два десятка прежних управлений сократили до пяти, остальные преобразовали в департаменты. Изменилось штатное расписание, появились другие должностные обязанности, новые инструкции поступали почти каждый день, все крутилось как в калейдоскопе. Степанову было вдвойне тяжело – он с трудом привыкал к темпу московской жизни, полностью перестроив свой быт, а тут еще на службе непрекращающиеся пертурбации. Задорожный даже шутил порой:

– Пока ты сюда не перебрался, все было просто замечательно, но тебе и здесь удалось хаос создать.

С другой стороны, работа в центральном аппарате Федеральной службы безопасности давала больше возможностей для личностного роста и образования. Степанов активно учился, приобретал опыт и знания, но все равно в глубине души иногда тосковал по тем временам, когда мог лежать на диване в маленькой тульской квартирке с книгой в руках и исследовать реальность, сокрытую от глаз широкой публики.

Негромко затрещал белый телефонный аппарат – городской. Степанов, как только переехал в этот кабинет, первым делом выкрутил звук звонка на минимум, хотя ему звонили редко, мало кто знал этот номер. Зато красный, внутренний, порой не умолкал целыми днями. Степанов снял трубку и коротко сказал:

– Говорите, вас слушают.

Знакомый голос небрежно поздоровался:

– Привет, капитан. Как ты жив-здоров?

Джем. Степанов даже улыбнулся, он по-настоящему был рад его слышать. И насмешливо ответил:

– Во-первых, уже майор…  А во-вторых, откуда у тебя этот номер?

Джем парировал:

– Сам понимаешь, наша служба и опасна, и трудна… – но тут же оборвал сам себя и стал серьезным. – Степанов, помощь нужна. Я тут к одному писателю приехал, а он копыта откинул, причем не без чьей-то помощи. Валяется в коридоре с дыркой во лбу. Что мне делать?

Степанов раскрыл исписанный ежедневник, нашел чистую страницу и приказал:

– Адрес, быстро… Фамилию, имя писателя тоже давай, – и, записав, спросил: – В милицию сообщил уже?

– Нет еще, не успел. Иван Иванычу позвонил только, он сказал с тобой связаться.

– Ты там, на адресе?

– В подъезде сижу. Жду инструкций от тебя.

Степанов полминуты подумал:

– Записывай мой сотовый… Я сейчас еду к тебе. Мне минут тридцать надо. Звони ментам, вызывай их на место, пусть делают свою работу. Особо ни о чем не распространяйся, пока со мной не переговоришь. А я уже решу, что делать.

– Спасибо, Степанов. Жду тебя, – в голосе Джема он уловил облегчение.

Положив трубку на рычаг, Степанов пару минут посидел, обдумывая ситуацию. Понятно, что Джем не сам по себе приехал из Карелии в Москву. Скорее всего, у него поручение от Ивана Ивановича, и, значит, опять начнутся тайны мадридского двора, недомолвки и секреты, через которые очень не хочется продираться. Но и просто слиться он не мог.

После той истории три года назад они еще несколько раз встречались с Иваном Ивановичем, и Степанов давно смирился с тем, что ему просто не суждено узнать все до конца. Но в то же время, само общение с таким человеком было очень интересно и познавательно. Степанов чувствовал, что горизонт его сознания существенно расширился. Многие вещи майор научился воспринимать совершенно по-другому, и это помогало ему спокойно и отстраненно относиться к тектоническим сдвигам в обществе и к ситуации в мире в целом.

Встав из-за стола, он убрал папки сейф и подошел к большой карте Москвы на стене, определив маршрут до нужного адреса. Получалось, ему надо было дойти пешком до Театральной, чтобы сразу нырнуть в метро на зеленую ветку. Сняв с вешалки кожаную куртку, Степанов еще раз оглядел кабинет, вышел в коридор и почти сразу же нос к носу столкнулся с Васей Задорожным.

– Здравия желаю, товарищ полковник!

Задорожный слегка подозрительно спросил:

– Ты куда это намылился?  У тебя же сегодня отчет.

Степанов даже бровью не повел:

– Так это в четырнадцать. Успею. Мне с человечком одним надо поговорить.

Задорожный многозначительно поднял палец:

– Вот. Мне с тобой тоже надо поговорить. Зайди ко мне после совещания. Обсудим кое-что.

Степанов машинально кивнул и доверительно спросил вполголоса:

– Намекнуть-то можешь на предмет разговора? Или это совсекретно?

Полковник усмехнулся:

– Да ладно, какой тут секрет. Информация есть, что один писатель пытается продать за рубеж подборку исторических документов. Но точных сведений нет. Вот хотел, чтобы ты занялся этим, прояснил ситуацию. Зайдешь потом ко мне, поподробнее обсудим что к чему.

Степанов улыбнулся:

– Ааа, я-то думал там по убийству Кеннеди вновь открывшиеся обстоятельства какие-то… А тут писатель… Надеюсь, не Солженицын?

Задорожный хмыкнул:

– Скажешь тоже. Солж нам сейчас друг, товарищ и брат… Нет, там фигура малоизвестная. Некий Хрусталев. Писатель-историк.

Степанов вытаращил глаза:

– Ну надо же… Алексей Михайлович?

Полковник удивленно посмотрел на него:

– Ты знаешь его, что ли?

– Нет, – помотал головой Степанов. – Вот только собирался ехать знакомиться. Похоже, убили его.

Если Задорожный и поразился, то виду не подал. Он коротко ткнул Степанова пальцем в плечо и спросил:

– Так чего время тянешь? Давай, мчи. И потом сразу же ко мне с подробным рапортом.

Степанов напомнил:

– А совещание?

– Я отмажу. В другой раз отчитаешься. Иди, делом занимайся.

Степанов молча кивнул и пошел по коридору в сторону лестницы.

3. Низвицкий

В телефонной трубке послышались короткие гудки, и он машинально положил ее на рычаг. Голова слегка кружилась, а в ушах шумело – он чувствовал, как поднимается давление, и понял, что без таблеток не обойдется. Испуганный голос жены пробился сквозь пелену, накрывшую его:

– Игорь, что случилось?

Низвицкий прерывисто вздохнул. Ему хотелось кричать от страха, но он сдерживался, пытаясь сохранить способность рассуждать. Он искоса посмотрел на жену, застывшую в дверном проеме. Странно, как она почувствовала – вроде бы занималась своими делами на кухне, готовила обед, а вот надо же, сразу прибежала.

– У меня, похоже, большие проблемы, Рая. Мне надо срочно уехать на некоторое время.

Она всплеснула руками:

– Я так и знала! Это Лешка Хрусталев, да? Куда он тебя втянул? Я сейчас ему позвоню! Вот тварь! Я сейчас ему все выскажу…

Низвицкий только рукой махнул:

– Рая, успокойся. Давай таблетки, у меня давление шкалит…

Она зашуршала в коробке с лекарствами, нашла нужную упаковку и протянула ему серебристую пластинку:

– На, одну под язык. Кто тебе звонил?

Низвицкий скривил губы:

– Давай не сейчас, а? Мне и так хреново. Надо все обдумать.

Она мгновенно завелась:

– Да что же ты за человек такой непутевый! Постоянно у тебя какие-то проблемы… Ничего не можешь нормально сделать. Говори быстро, а иначе я тебе сейчас устрою…

Низвицкий даже не разозлился. Они были женаты почти тридцать лет, и он давно привык к таким эмоциональным всплескам. Он молча смотрел на ее расплывшуюся фигуру в цветастом халате, а сам лихорадочно соображал, как теперь быть. Этот телефонный звонок буквально ударил его в лоб – такого развития событий он никак не ожидал.

Еще утром он был уверен, что все складывается прекрасно. Переговоры с Арсеном, покупателем, два дня назад прошли позитивно, финансовые вопросы были улажены, детали согласованы. Оставалось только дождаться аванса – они договорились, что завтра встретятся в «Незабудке» на Малой Бронной. Сумма немалая, Арсен попросил время, чтобы все собрать, а Низвицкий великодушно согласился.

Но теперь все рухнуло. Голос с легким восточным акцентом в телефоне был спокоен и деловит:

– Игорь Николаевич? У вас есть то, что вам не принадлежит.

Низвицкий попытался возразить:

– Секундочку… Вы это о чем? Вы вообще кто?

Собеседник усмехнулся:

– Хотите узнать? Хорошо. Оставайтесь дома, к вам приедут, привезут ко мне. Заодно и познакомимся.

– Не надо никуда ехать, – буквально взвизгнул Низвицкий. – Я не хочу с вами знакомиться. Я вызову милицию…

– В самом деле? – в голосе незнакомца появилась ирония. – Собираетесь донести на самого себя? Ну-ну…

Низвицкого затрясло – он вдруг ясно осознал, что обращение в милицию действительно может закончиться тюрьмой для него самого. Это у Хрусталева на словах все получалось ловко да складно, так, что очень хотелось ему верить, но Низвицкий вдруг представил, что должен будет рассказать всю схему следователю, и ему стало страшно. Одно дело, когда ты уверен в собственной неуязвимости, но совсем другое – осознать, что слишком близко подошел к тюрьме.

– Что вам нужно? – Низвицкий попытался говорить спокойно, но его голос предательски дрожал.

Незнакомец веско произнес:

– Мне нужно, чтобы вы вернули рукопись и компенсировали нам некоторые издержки.

– Послушайте, вы не понимаете… – запротестовал Низвицкий. – У меня нет никаких рукописей, я их даже в руках никогда не держал.

Невидимый собеседник не стал возражать, а просто сказал:

– У вас есть два часа. Я вам позвоню и скажу, куда привезти, – и отключился.

Жена тревожно вглядывалась в его лицо, и Низвицкий успокаивающе махнул рукой:

– Рая, успокойся, мне лучше. Я поеду на дачу. Собери мне сумку.

Она решительно вскочила:

– Я с тобой.

Низвицкий поморщился.

– Ни в коем случае. Останешься дома. Будешь наблюдать за развитием событий.  Мало ли кто придет, будет меня искать. Надо быть в курсе. Если что, потом приедешь.

Она неохотно подчинилась и пошла собирать его вещи. А Низвицкий снял телефонную трубку и начал крутить диск, набирая номер Хрусталева.

4. Петров

Иван Иванович подошел к самой кромке воды и с удовольствием вдохнул запах лесного озера. Это давно превратилось уже в своеобразный ритуал – он почти каждый день приходил сюда, начиная с весны, когда лед становился рыхлым, и в проталинах появлялась темная вода, до самой поздней осени, когда зеркальная гладь превращалась в толстый панцирь.

Здесь находился его персональный рай, где можно посидеть наедине с Творцом и помолчать о чем угодно. Здесь можно было забыть про Ивана Ивановича Петрова и снова ощутить себя Мирославом, пылким неофитом, жаждущим услышать голос Того, Кому посвятил свою жизнь. И не возникало никакого желания подбирать слова, выстраивать их в законченные фразы, формулировать мысли – наоборот, он приходил сюда, чтобы слушать.

Время и пространство сходились в одной точке, и он знал, что это и есть центр вселенной, место, где Творец подходит ближе всего. Когда-то давно этот уголок приглянулся ему своей тихой и скромной красотой. Уютный дом на берегу, обрамленном вечнозелеными елями, старые рыбацкие избушки, в которых давно никто не жил, перевернутые рассохшиеся лодки на светлом песке – и оглушительная тишина. Прошло много лет, но его отношение к этому месту не поменялось, оно по-прежнему оставалось перекрестком миров.

Недавний телефонный разговор с Джемом нарушил внутреннее равновесие Ивана Ивановича. Он не знал всех деталей, но где-то в глубине души понимал, что эта ситуация – новый вызов для него, и вряд ли тут обойдется без его прямого участия. И сейчас хотел поразмыслить, обдумать варианты и понять, что нужно сделать. Убитый писатель, при всей трагичности случившегося, всего лишь маленький винтик, а предстояло понять, кто привел в движение большой механизм.

Иван Иванович вспомнил, как познакомился с Хрусталевым на выставке-презентации, посвященной выходу в свет факсимильного издания Ленинградского кодекса – старейшего манускрипта с текстом Танаха, еврейской Библии, который датируется началом одиннадцатого века. Хрусталев имел отношение к подготовке книги и выступил с занимательным докладом.

В маленьком зале с бежевыми шторами-воланами на окнах собралось человек сорок – весь цвет отечественной библеистики. Иван Иванович со многими был знаком лично, кое-кого знал в лицо или понаслышке, поэтому после доклада разговорился с профессором Шуйским, а через пару минут к ним подошел Хрусталев и непринужденно включился в беседу. С Шуйским он был на короткой ноге, называя его просто Сергеич.

– Ты ведь знаешь, при каких обстоятельствах Авраам Фиркович нашел этот манускрипт? – Хрусталев спрашивал у Шуйского, но поглядывал на Ивана Ивановича, проверяя его заинтересованность.

Шуйский рассмеялся:

– Леша, не надо блистать здесь эрудицией. Иван Иванович сам может рассказать тебе всю историю этого кодекса от его создания.

Иван Иванович улыбнулся:

– Ты, Андрей Сергеевич, не преувеличивай. Некоторые детали все-таки остаются под покровом тайны. Например, как именно этот список оказался в Крыму у караимов?

Хрусталев оживился:

– О, караимы – это мой конек. Вы же знаете, что Фиркович собрал целую коллекцию старинных рукописей? Там были и тексты караимов, и евреев-раввинистов.

– Конечно, знаю. И знаю, как ему удалось их заполучить – он буквально грабил синагоги и даже вскрывал генизы – а это настоящее святотатство. Знаю и то, что Фиркович потом смог весьма выгодно продать правительству эту коллекцию несмотря на то, что некоторые документы в ней считаются новоделами и откровенными подделками. Но на тот момент они служили доказательствами нескольких весьма простых, но далеко идущих идей.

– Каких же? – интерес Хрусталева был неподдельным.

– Самая главная заключалась в том, что евреи поселились в Крыму задолго до евангельских событий, примерно в шестом веке до Рождества Христова. Но несмотря на это, крымские евреи не оказались культурно отрезанными от остального еврейского народа и ничем не отличались от евреев из других стран.

Хрусталев подхватил:

– Ну, конечно. Они также делились на раввинистов и караимов, как когда-то на фарисеев и саддукеев.

– Совершенно верно, – кивнул Иван Иванович. – И Авраам бен-Самуил Фиркович, который имел псевдоним Авен Решеф, вывел теорию, что крымские караимы не могут отвечать за распятие Христа, поскольку уже тогда жили в Крыму, а, стало быть, не должны подпадать под ограничения для евреев в царской России. Понятно, что я формулирую все очень упрощенно.

Профессор Шуйский спросил:

– А что ты думаешь о том, где Фиркович нашел этот кодекс?

Иван Иванович пожал плечами:

– Точно это никто не знает. Считается, что в Бахчисарае, в синагоге, но я все же склонен думать про Феодосию.

Хрусталев поправил очки:

– А можете пояснить ход своих мыслей?

Иван Иванович улыбнулся:

– Да тут и нечего пояснять. Такие древние документы вряд ли могли попасть в Крым, минуя Кафу. И мне кажется, они не избежали внимания Ходжи Бикеш бен Кёккёза, знакомого историкам как Хозя Кокос, потому что его собрание древних манускриптов было известно далеко за пределами Крыма. Кстати, именно для него тверской купец Афанасий Никитин написал свой отчет о командировке, известный нам как «Хождение за три моря».

–Да? – искренне удивился Хрусталев, – я не знал об этом.

Шуйский шутливо поднял палец:

– Есть многое на свете, друг мой Леша, что и не снилось нашим мудрецам.

Все рассмеялись. Разговор еще какое-то время крутился вокруг Крыма – видно было, что собеседникам доставляет удовольствие набрасывать друг другу какие-то малоизвестные факты. Наконец, они обменялись номерами телефонов и разошлись. И почему-то Иван Иванович был уверен, что Хрусталев обязательно позвонит, и их знакомство продолжится. Так и получилось.

Иван Иванович присел на перевернутую деревянную лодку и, подняв веточку, начал рисовать на песке замысловатые знаки. Это помогало ему выстраивать в уме продолжительные логические цепочки, продумывая варианты. И все они приводили к тому, что надо было ехать в Москву…

5. Янка

Янка любила это время – после обеда университет пустел, замолкал, и время словно замедлялось. И можно было просто поговорить на отвлеченные темы с кем-нибудь из своих новых друзей. Старый профессор, отец Хризостом, привычным жестом откинул с лица прядь длинных седых волос и насмешливо посмотрел на Янку. Они сидели в его маленьком кабинете, забитом книгами до самого потолка – здесь было настоящее царство знаний.

– Ну что, русская девочка, съездила в гости к русским князьям?

Янка улыбнулась в ответ:

– Там от русских князей уже ничего не осталось, одни воспоминания…

Прошедшие выходные у нее выдались насыщенные – она и не планировала никуда ехать, но все получилось спонтанно. Куратор Янки, отец Теодор, перехватил ее в коридоре университета после лекции по истории религии и спросил:

– Иоанна, ты как смотришь на то, чтобы съездить во Флоренцию? Две монахини из Успенского монастыря едут туда на конференцию, мне бы хотелось, чтобы ты их сопровождала. Тебе пригодится – опыта наберешься, с людьми познакомишься…

Конечно, она согласилась и уже через три часа сидела в купе поезда вместе с двумя милыми старушками – матерью Еленой и матерью Иунией. Они сразу же разговорились и быстро подружились. Мать Иуния была такой старой, что лично знала папу Пия Двенадцатого. Это как раз он в середине пятидесятых годов учредил в Риме женский католический монастырь, где служили по византийскому обряду, и мать Иуния оказалась в числе самых первых сестер.

Бабулькам все было интересно – они закидывали Янку вопросами все четыре часа дороги. Она рассказывала им про себя, про свою учебу в Григорианском университете, про Россию и даже про Джема. Зато во Флоренции мать Иуния проявила себя как профессиональный гид и провела потрясающую экскурсию – казалось, ей известно каждое здание, и она была готова подробно говорить о нем.

Они пешком прошлись от вокзала до Пьяцца дель Дуомо, где находится кафедральный собор Санта Мария дель Фьоре. Янка поймала себя на мысли, что ей хочется кричать во все горло от переполнявших ее чувств. Конечно, у нее за два года в Риме уже выработался некоторый иммунитет к окружавшей ее красоте, но во Фло она испытала совершенный восторг.

Мать Иуния придерживала Янку под локоть и неторопливо говорила, давая прочувствовать каждое слово:

– Ты знаешь, что флер-де-лис, королевская лилия, является гербом Флоренции? И это символ Непорочной Девы Марии и Благовещения. Вот собор и посвящен Святой Деве Марии с цветком лилии в руке. Дель Фьоре.

Янку вдруг осенило:

– Я слышала про футбольную команду «Фиорентина»… Это ведь местная, да?

– Ты думаешь, мы интересуемся футболом?.. – засмеялась мать Елена. – Но «Фиорентину» даже я знаю…

Янка тоже засмеялась:

– А Святейший папа Иоанн Павел Второй любит футбол, и в молодости даже играл и был вратарем… А еще я знаю, что на самом деле флер-де-лис это не садовая лилия, а водяная, по-русски ее называют ирис, в геральдике именно он использован. Ирис по-гречески означает радугу. Его назвали в честь богини Ириды, которая по радуге сходила на землю с неба.

Мать Иуния шутливо погрозила ей пальцем:

– Да не будет у тебя других богов кроме Меня… Помнишь ведь? Давай лучше о соборе… Ему уже семьсот лет. Конечно, за это время его несколько раз перестраивали, но ты только представь, сколько всего повидали эти стены.

Янка улыбнулась, не отводя глаз от ослепительно-изящной громадины с инкрустациями.

– Да, я читала, именно здесь проповедовал Савонарола.

Мать Елена поддержала:

– Совершенно верно, милочка. Его потом повесили неподалеку отсюда, на Пьяцца делла Синьории. Кстати, именно там, где он устраивал свои «костры тщеславия», в которых сжигали картины, одежду, косметику – в общем, все, что можно было считать предметами роскоши.

Мать Иуния сухо заметила:

– Да, Савонарола был выдающимся проповедником. Своего рода Иоанном Златоустом. И таким же неудобным для своего окружения, как Златоуст.

Янка поинтересовалась:

– А почему это Златоуст был неудобным?

Мать Иуния пожала плечами:

– А кому захочется иметь дело с человеком, который не поддерживает существующий порядок вещей? Ведь во времена Златоуста, например, устраивать пиры для гостей было нормальной практикой среди духовенства. Там собирался весь цвет, иерархи обсуждали насущные вопросы, общались. И только святой Иоанн никогда не устраивал никаких пиров, был белой вороной. Естественно, что у него и отношения не складывались с другими священнослужителями. Они не любили его, а он обличал их. У Савонаролы схожая история – он постоянно обличал многих кардиналов и даже самого Святейшего Папу. Понятно, что долго так продолжаться не могло.

Янка согласилась:

– Да, это со времен Иисуса Христа так. Иерархи не терпят критики.

Мать Елена резюмировала.

– Се ля ви, милочка, такова жизнь. Никто не идеален.

Мать Иуния сменила тему:

– А вот, Иоанна, взгляни, видишь герб на фасаде? Ты знаешь, что это фамильный герб знаменитых Демидовых?

Янка искренне удивилась:

– Надо же, я не знала.

Монахини загорелись и наперебой начали рассказывать:

– Да-да, Павел Демидов имел титул князя Сан-Донато и был почетным гражданином Флоренции…

– Он жертвовал много денег на реставрацию этого собора, да и вообще городу, и горожане его отблагодарили…

– А князем Сан-Донато он стал по наследству от своего дяди Анатолия – тот специально приобрел титул, чтобы жениться на племяннице Наполеона Бонапарта, принцессе Матильде…

– Но в России долго не признавали княжеский титул, только Александр Второй разрешил Демидову именоваться князем…

На Янку вывалилось такое количество информации, что ей даже стало казаться, будто монахини лично были знакомы со всеми Демидовыми.

Мать Иуния предложила:

– А давайте завтра после конференции съездим в Пратолино. Здесь недалеко, полчаса на поезде. Там есть вилла, которая раньше принадлежала Демидовым. Там совершенно потрясающая скульптура – Апеннинский колосс. Между прочим, работы самого Джамболоньо. Ей уже больше четырехсот лет.

Они так и сделали, и Янке не пришлось об этом жалеть – она в жизни еще не видела таких мистически-пронзительных и загадочных произведений. Огромная, высотой примерно с трехэтажный дом, фигура старика, словно выбравшегося из болотной тины, просто поразила ее. И сейчас она так и сказала старому профессору. А он рассмеялся в ответ:

– Иоанна, тебе, наверное, русские монахини рассказывали, что Джамболоньо создал одиннадцатиметрового колосса из целой гранитной скалы на берегу пруда?

Янка простодушно подтвердила:

– Да. И я теперь знаю, что он еще называется Аллегорией Апеннин.

Профессор еще больше развеселился:

– Как только мне отец Теодор сказал, что ты поехала с матерью Иунией, я сразу понял, что без Пратолино не обойдется. Она тебе не рассказывала, что ее прабабка служила у Демидовых?

Янка тоже улыбнулась:

– Вот, кстати, нет. Но теперь мне многое стало понятнее. Но что не так с этим колоссом? Это действительно ведь совершенно поразительная скульптура.

Отец Хризостом только рукой махнул:

– Ерунда, это новодел. Сказка для туристов. Может, когда-то и была оригинальная скульптура Джамболоньи, но та, что сейчас, вовсе не гранитная, а кирпичная. Просто оштукатурена умело. Я думаю, что это все провернул Павел Демидов. Своего рода предпродажная подготовка. Когда он купил эту виллу, она уже больше ста лет была заброшена. Там от зданий-то ничего не осталось, а тут скульптура… Но Павел вложился в реконструкцию, ему хотелось вернуть все в первоначальный вид – тебе мать Иуния рассказывала, что изначально Пратолино строил придворный архитектор Медичи Бернардо Буонталенти?

Янка подтвердила:

– Ага. Он до этого только крепости строил, а тут для него первый опыт был. Но вроде все получилось. А Джамболонью пригласили ландшафтным дизайном заниматься. Вот он и создал там несколько шедевров. Правда, говорили, сам он недоволен был тем, что его творения скрыты от широкой публики в такой глуши.

Отец Хризостом многозначительно поднял палец:

– Вот. В Италии многое так – главное, чтобы была красивая история. То, что сейчас нет ни первоначальных построек, ни скульптуры никого не смущает. Хотя что я про Италию… У меня на родине, в Греции, тебе будут показывать обломки, но зато расскажут длинную историю, начиная от Зевса. А все, что в хорошем состоянии – было отреставрировано в девятнадцатом веке. Я уж про Иерусалим молчу. Это один огромный аттракцион для туристов и паломников. А туризм, особенно религиозный – двигатель экономики…

Он немного помолчал и продолжил:

– У Джамболоньи… Нет, мне все-таки привычнее говорить Жан де Булонь, но, в общем, не важно. У него есть более интересная и изящная работа. Самсон, убивающий филистимлянина… Хочешь кофе?

Янка кивнула и подошла к кофеварке в углу. Налив две чашки, она поставила одну перед профессором, а со своей уселась обратно в кресло. Она не задавала вопросов, потому что и так знала – рассказ будет потрясающе интересным.

6. Низвицкий

Он растерянно смотрел на свою машину на парковке в углу двора и чувствовал, что волна страха быстро накрывает его с головой. Белый «Форд Скорпио», который еще пять минут назад казался Низвицкому способом уехать от всех проблем, беспомощно накренился на бок – оба левых колеса были спущены. Низвицкому не потребовалось даже присматриваться, чтобы понять причину – на передней покрышке отвратительной ухмылкой разошелся длинный боковой порез. С задним колесом было то же самое.

Низвицкий поставил на землю туристическую сумку, которую собрала жена, и вытер разом вспотевшие ладони о штаны. Страх усиливался с каждой минутой. Молнией пронзила мысль, что за ним могут следить, и он беспомощно оглянулся. Но во дворе никого не было, лишь у крайнего подъезда играли маленькие дети. Низвицкий снова перевел взгляд на машину и чуть не заплакал. В отражении на тонированном стекле он увидел себя – обрюзгшего пузатого старика, больного и беспомощного.

Он все понял. Арсен не покупатель, он всего лишь пробивал обстановку, собирал информацию. Низвицкий даже сплюнул от горького разочарования – он вспомнил, как самодовольно и важно вел разговор, чувствуя себя значительным и уже почти богатым. Арсен же, наоборот, был деликатен и вежлив, почтительно слушал и мало говорил.

Конечно, Низвицкий обратил внимание на золотой перстень-печатку на безымянном пальце своего собеседника. Вещь не из дешевых – это не «гайка» из самоварного золота, как у «новых русских», довесок к «бисмарку» в палец толщиной на шее, а изящное произведение ювелирного искусства. Тонкий узор красиво сплетался, и в нем не сразу угадывался циркуль на заднем плане. И вот эта ненавязчивость, стремление не акцентировать главный масонский символ, почему-то подкупила Низвицкого. Ему захотелось блеснуть эрудицией, произвести впечатление.

Он доверительно сообщил, как бы невзначай:

– А вы знаете, что сто лет назад, на пике развития движения, в Америке было почти восемьсот тысяч масонов?

Арсен проследил его взгляд и, поправив перстень на пальце, усмехнулся.

– Это подарок. Как раз из Америки. У меня там дядя живет в Вашингтоне.

Низвицкий понимающе кивнул:

– О, Вашингтон, это как раз самый масонский город Америки. Там даже в архитектуре отражена их символика.

Арсен спросил:

– Доводилось там бывать?

– Да, пару раз. Я ездил на симпозиум года три назад. Кстати, масонов в начале нашего века было так много, что разные ложи сформировали «Масонскую Ассоциацию взаимопомощи». И одной из важных задач этой ассоциации было выявление тех, кто пытался себя выдавать за масонов. Потому что уже в то время, напомню, это в конце девятнадцатого века и начале двадцатого, появилось много самозванцев, мошенников, пытавшихся нажиться на настоящих вольных каменщиках.

Арсен согласился:

– Вот как раз это мне известно. Дядя рассказывал. Выпускался даже специальный циркуляр, в котором указывали приметы и фотографии самозванцев. Но вы можете не сомневаться – мой дядя самых честных правил. Он член ложи Александрия. И, в общем-то, я выполняю его поручение. Эта рукопись интересна определенным людям в его окружении.

Низвицкий проникся. Ему было лестно, что он интересен масонам, о которых он раньше только читал. В свое время на него произвел впечатление Дом Храма на 16-й улице в Дюпон-Серкл, недалеко от Белого Дома – он не разбирался, конечно, в масонской иерархии, не был знаком с их тайным учением, но испытал мистический восторг при виде здания Верховного совета шотландского устава – могущественной организации с многовековой историей. И, сидя в ресторане и беседуя с представителем этой организации, Низвицкий ощущал себя причастным к вершителям судеб мира.

А сейчас рухнуло все. И надо было думать, как выбираться из этой ситуации. Как назло, телефон Хрусталева не отвечал – Низвицкий ему и на домашний звонил, и на работу. Непонятно, куда он мог запропаститься именно в тот момент, когда срочно нужно посоветоваться. Низвицкий предполагал, конечно, что Хрусталев вполне мог вчера просто перебрать с алкоголем – у него периодически бывали такие загулы. Причем произойти это могло совершенно в любой день – Лешке стоило только понюхать пробку, как он мгновенно заводился.

Низвицкий тяжело вздохнул – его план отсидеться на даче до момента сделки претерпевал существенные изменения. Надо было срочно что-то решать, но у него не появлялось никаких идей, кроме как съездить домой к Хрусталеву. Почему-то он не сомневался, что Леша обязательно прояснит ситуацию и все разрулит. Низвицкий подхватил свою сумку и, пройдя через гулкую арку, вышел на улицу и устремился к метро.

Он чувствовал себя очень неспокойно. В глубине души дрожал какой-то сгусток страха, вынуждая поминутно оглядываться по сторонам. Ему казалось, что за ним следят, но он никак не мог понять, кто же именно. Когда впереди показалась большая красная буква М, он ускорил шаги, несмотря на появившуюся одышку, но как только тяжелая дубовая дверь пропустила его в вестибюль станции метро, Низвицкий рванул вправо, к кассам, и застыл, впиваясь взглядом в лица входящих.

Но никто даже не смотрел в его сторону, людской поток деловито двигался в сторону эскалатора, и Низвицкий немного успокоился. Во всяком случае, сейчас ему ничего не угрожало.

Он уже несколько лет не был в метро, передвигаясь по городу на своем «Форде», и теперь слегка терялся от количества народа. Купив в кассе жетон, Низвицкий на всякий случай глянул схему, чтобы составить кратчайший путь до Новокузнецкой, и решил еще раз набрать Хрусталева – как раз был свободный таксофон. Но ему опять никто не ответил. Низвицкий повесил трубку и пошел на эскалатор.

7. Джем

Джем вполне освоился со своей ролью. Встретил у подъезда микроавтобус оперативной группы, коротко доложил о своей находке, деловито провел их к квартире и молча указал на дверь. Потом уселся на подоконник, всем своим видом демонстрируя, что нисколько не претендует на внимание, а будет ждать столько, сколько потребуется.

Подъезд наполнился людьми – опера, следователь, судмедэксперт, кто-то из начальства.  Все подождали, пока будут сделаны нужные фото, и вошли в квартиру. Один из оперов, молодой парнишка в черной водолазке под кожаной курткой и модных слаксах, заглянул было в дверь, но махнул рукой и предложил:

– Коллеги, давайте я пока свидетеля опрошу.

Присев рядом с Джемом, он выбил сигарету из пачки «Мальборо» и похлопал себя по карманам, ища зажигалку. Джем щелкнул своей «Зиппо», дал ему прикурить и вопросительно приподнял бровь, как бы приглашая к разговору. Опер выпустил тонкую струю синего дыма и признался:

– Не люблю жмуров. Ничего не могу с собой поделать.

Джем согласился:

– Приятного мало. Тем более, когда чел головой пулю поймал.

– Знакомый твой?

Джем помотал головой:

– Не, я к нему по делу приехал. Мне поручили у него рукопись забрать. Я так понимаю, этот дядя писателем был.

– А кто поручил? – вскользь поинтересовался опер.

Джем снисходительно покосился на него:

– Мой шеф. Он ученый, историк. Очень известный в научных кругах. Его даже федералы приглашают для консультаций.

– У него есть какое-то имя или фамилия?

Джем усмехнулся:

– Юмор? Понимаю… Иван Иванович Петров. Тебе все равно ничего не скажет. Мы в Карелии живем.

– Ты только за рукописью в Москву приехал? – удивился опер. – Из Карелии?

Джем парировал:

– А что тебя удивляет? В твоем окружении люди книги не читают?

Опер хмыкнул:

– Ну, во всяком случае, не такие, чтобы за ними в такую даль ехать. А что за рукопись?

Джем равнодушно пожал плечами:

– Я-то откуда знаю? Я ведь ее так и не забрал.

Опер докурил сигарету и выкинул окурок в форточку:

– А ты как в Москву приехал? На поезде?

– Неа. Я счастливый автовладелец, – ухмыльнулся Джем. – Видел внизу «ягуар»? Вот на нем я и приехал.

Опер удивленно посмотрел на него и спросил с легким оттенком зависти в голосе:

– А ты, вообще, чем занимаешься?

– Цветами, – засмеялся Джем. – Я предприниматель.

– Ясно, – поднялся опер. – Ты посиди здесь, я с руководством поговорю, потом быстренько протокол напишем, и я тебя отпущу. Если, конечно, следак не захочет тебе пару вопросов задать.

Следователь, естественно, захотел. Джем без энтузиазма посмотрел на седоватого человека в невзрачном сером костюме, который представился:

– Старший следователь прокуратуры Борисов Антон Николаевич. Пойдемте, наверное, вниз, в микроавтобус, мне там удобнее будет писать.

Борисов дотошно расспросил Джема с самого начала, задавая уточняющие вопросы и что-то помечая для себя в блокноте. Джем постарался максимально подробно все ему рассказать – смысла что-то скрывать не было никакого. Ему даже стало интересно, словно он попал в какой-то детективный фильм, и на этот раз на стороне хороших парней, в отличие от своего предыдущего криминального опыта, где от милиции исходила только опасность и угроза. Джем совершенно спокойно наблюдал, как следователь быстро заполняет корявым почерком бланк протокола допроса, и даже подсказывал, как лучше сформулировать фразы.

Следователь перестал писать и внимательно посмотрел на Джема испытывающим взглядом:

– Вы ведь не заходили в квартиру?

Джем скривил губы:

– Я что, на идиота похож? Я, между прочим, в детстве почти все серии смотрел «Следствие ведут знатоки». И уж знаю, что от места преступления надо держаться подальше. Чтобы самому ласты не сплели.

– Ласты… – усмехнулся следователь. – Это Знаменский так говорил или майор Томин?

Он немного помолчал и продолжил:

– Вы, конечно, не знаете, как могла выглядеть рукопись? Ваш начальник никак не обозначил ее? Толстая, тонкая? Может быть, в папке?

Джем неопределенно пошевелил пальцами:

– Да нет, ничего такого. Просто сказал – рукопись. А почему вы спрашиваете, можно узнать?

– Можно, – кивнул Борисов. – Дело в том, что при осмотре квартиры убитого мы не нашли ничего такого, что можно было бы считать рукописью. Ничего. Есть какие-то соображения по этому поводу?

Джем недоверчиво переспросил:

– Ничего? У писателя? Никаких черновиков или других бумаг?

Следователь поморщился:

– Как раз этим добром-то все и забито. Но вот какой-то конкретной рукописи, которую готовились кому-то отдать, нет.

Джем пожал плечами:

– Ну тут уж не могу ничего сказать… Может, у него в квартире тайники какие-то есть, вы же еще толком ничего не смотрели. Ну, там, допустим, сейф в стене, или в полу лючок… Конечно, я мог бы предположить, что ее убийца забрал, но это ведь не кино про какого-нибудь Эркюля Пуаро…

В этот момент он краем глаза уловил движение возле подъезда, повернул голову и радостно заорал:

– Степанов! Ну, наконец-то… Иди сюда, я здесь!

Степанов подошел и заглянул в салон микроавтобуса. Увидев следователя, показал служебное удостоверение и представился:

– Майор Степанов, федеральная служба безопасности. Можно у вас забрать подозреваемого на несколько минут?

Джем возмутился:

– Чего это я подозреваемый? Я самый что ни на есть свидетель, оказывающий всемерную помощь следственным органам в раскрытии преступления. Так что не надо тут наводить тень на плетень.

Они рассмеялись, и Джем крепко пожал руку майора, внимательно его оглядев:

– Ты изменился, Степанов. Москвичом стал. Но тебе идет.

Степанов спросил у Борисова:

– Он вам нужен еще?

Следователь ткнул пальцем в протокол:

– Давай, вот тут пиши: «С моих слов записано верно…»

Джем подхватил:

– Знаю, знаю, «Мною прочитано» и подпись. Дату ставить?

Небрежно нацарапав нужную фразу, он спросил у следователя:

– Все, могу идти?

Борисов проворчал:

– Иди. Понадобишься, я позвоню.

Джем повернулся к Степанову и с облегчением вздохнул:

– Знал бы ты, майор, как я замотался. Я уже два раза все подробно рассказал.

Степанов ухмыльнулся:

– А теперь давай еще раз с самого начала, но только еще подробнее.

Джем уныло посмотрел на него:

– Может, я лучше тебе про свой новый «ягуар» расскажу?

Степанов хмыкнул:

– Успеешь. Я сюда тоже не на блины приехал. У меня от руководства задание. Так что выкладывай.

Внимательно выслушав рассказ Джема, Степанов полминуты поразмыслил, потом приказал:

– Жди меня здесь. Я пойду посмотрю на место. Потом прикинем, что дальше.

Степанов зашел в подъезд, а Джем достал сигарету и закурил. У него было неприятное предчувствие, что вся эта история быстро не закончится.

8. Петров

– Ты, Иван Иванович, не понимаешь. У нас религиозная организация, мы людям предоставляем определенный набор религиозных услуг. И все это подается в традиционной форме, которая складывалась веками. Поэтому тут все регламентировано – купола, иконы, свечки. Это же традиции, духовные скрепы.

Иван Иванович едва заметно улыбался. Этот разговор с перерывами продолжался уже несколько лет – отец Александр, настоятель православного храма в их поселке, всегда испытывал дефицит общения с образованными людьми и любил иногда коротать вечера в гостях у Ивана Ивановича. Ему было чуть за сорок, высокий, крепкий, длинноволосый – он, скорее, походил на неформала, какого-нибудь поклонника тяжелого металла, особенно в своей вытертой до белизны джинсовой куртке, которую носил и в пир, и в мир.

Они не то, чтобы были друзьями, но старались по возможности помогать друг другу – Иван Иванович принимал участие в хозяйственных нуждах храма, а отец Александр никогда не отказывал в мелких бытовых вопросах. Поэтому, как только Петров принял решение ехать в Москву, то сразу же позвонил священнику и попросил отвезти его в Сегежу, на вокзал. Отец Александр примчался минут через двадцать на своем древнем «уазике» – для их бездорожья самый актуальный транспорт.

До Сегежи около восьмидесяти километров, причем большая часть из них по лесному грейдеру, где в основном передвигаются тяжело груженые лесовозы. И всю дорогу, почти два часа, они проговорили на темы, которые были близки обоим. Иван Иванович легко парировал выпад собеседника.

– Отец Александр, ты же сейчас мне эти тезисы набрасываешь только для провокации, сам ведь все равно по-другому думаешь. Ты же знаешь, что Патриарх Алексий по этому поводу сказал недавно: Церковь – это не магазин духовных товаров.

Священник только скептически хмыкнул.

– Да Патриарх-то может что угодно говорить, другое дело, как простой народ в реальности все это воспринимает. Люди-то в основном приходят в храм для чего? Вот на примере нашего прихода, сам прикинь. Отстоял литургию, свечку поставил, водички святой попил. И все, долг отдал Богу, до следующего воскресенья свободен.

Иван Иванович засмеялся:

– До воскресенья или воскресения?

Отец Александр покосился на него:

– Во-во. Их же только и интересуют вопросы ада и рая. Кто куда пойдет, и какие муки там будут. А сама суть учения Христа почему-то за кадром остается. Причем люди-то не новички…

– Ну и что с того? Ты сам Евангелие не читал, что ли? Помнишь, к Иисусу апостолы подступили и начали спрашивать, в общем-то, о том же самом – что они получат за свою веру. Так что это нормально. Мы же люди практичные, нам знать хочется точно.

– Читал. И главный ответ там – никто тебе ничего гарантировать не может. Даже Иисус.

Иван Иванович кивнул.

– Это само собой. Поэтому внешние стороны, о которых ты говоришь, вся обрядовость и внешняя религиозность – это лишь форма, которая лишена смысла без самого главного. Основное ведь – это Встреча, та самая, которая несет в себе Откровение. А форма – она может тебя подготовить к этой Встрече, а может, и нет. Так что и тут гарантий никаких. Нет Встречи – нет Христа, что бы ты ни думал о себе. Ты же читал сказку про Буратино?

Отец Александр засмеялся:

– Ты сам мне рассказывал как-то, что Буратино на самом деле еврей.

– Нет, я сейчас про другое, – улыбнулся Иван Иванович. – Мы все немного Буратины. Рано или поздно мы утыкаемся носом в нарисованный очаг – это то, во что мы верим, наши религиозные представления, догматы, идеи. И вдруг оказывается, что подлинного огня в этом нет.

– Но ведь кто-то, как папа Карло, может годами сидеть около него и греться, и реально согреваться.

– Конечно. А кто-то протыкает носом холст.

– А что за ним?

Иван Иванович пожал плечами:

– Неизвестно. У каждого свой очаг. И каждый находит что-то свое.

Отец Александр посмотрел на него и серьезно спросил:

– А что нашел ты?

Иван Иванович ответил не сразу, тщательно подбирая слова:

– Мечту Бога. Все Евангелие об этом, – Иван Иванович поймал удивленный взгляд священника и пояснил. – Бог всегда хотел быть человеком, хотел быть добрым человеком, и чтобы Его любили как человека. Но этого Ему не дано. Как только люди Его узнают, Он становится первым среди первых, и люди падают ниц, валяются, корчатся и всячески пытаются подчеркнуть Его величие. Господь мечтает быть человеком, любить людей по-человечески, и чтобы Его любили. И ради этого Он растворяется в человечестве. Но как человек Он никому не нужен. Поэтому Его и убили.

Священник надолго замолчал, задумавшись. Грунтовая дорога, местами отсыпанная щебнем, петляла среди леса. В боковом зеркале Иван Иванович видел облако пыли, поднимавшейся из-под колес – создавалось впечатление, что они убегали от песчаной бури, пытавшейся накрыть их машину. Аллегория жизни. Он тронул отца Александра за рукав и сказал:

– У суфийского поэта и богослова Джалаладдина Руми есть такая притча. Однажды возлюбленный пришел к дому своей Возлюбленной. Он постучал в дверь. «Кто там?», – спросила Возлюбленная. Человек ответил: «Это я, любящий тебя». – «Уходи, – сказала Возлюбленная, – на самом деле ты не влюблен». Прошли годы, возлюбленный снова пришел к дверям своей Возлюбленной и постучал. «Кто там?», – спросила Возлюбленная. На этот раз человек ответил: «Это ты». – «Теперь, когда ты – это я, – ответила Возлюбленная, – ты можешь войти».

Отец Александр понимающе кивнул:

– Чтобы узнать Бога, надо им стать.

– Нет. Чтобы узнать Бога, надо просто стать человеком. И тогда ты откроешь в себе Бога.

Грейдер кончился и пошел асфальт, а вскоре уже показались городские дома. Сегежа – небольшой рабочий городок с населением около двадцати тысяч человек. Иван Иванович несколько раз бывал здесь, но без особого удовольствия. Здесь ему нравилось озеро, но красивые виды не стоили такой тяжелой дороги, а сам город никакими достопримечательностями не отличался.

Они приехали на небольшую площадь перед деревянным зданием железнодорожного вокзала, выкрашенным синей краской, сильно поблекшей от времени. Иван Иванович посмотрел на большие квадратные часы – без пятнадцати два. А московский поезд приходит в четырнадцать ноль шесть, еще оставалось время спокойно купить билет. Он взял свой саквояж и, поблагодарив отца Александра, вышел из машины. Священник коротко посигналил, прощаясь, и «уазик», взвыв мотором, умчался, а в наступившей тишине стало слышно, как щебечут птицы.

Иван Иванович успел даже позвонить Джему на сотовый – ему повезло, связь была отличной, и он коротко попросил:

– Будь добр, завтра в десять жди меня на Ленинградском вокзале. Мурманский поезд, восьмой вагон.

Джем так же коротко ответил:

– Понял. Буду. Хорошей дороги.

9. Низвицкий

Казалось, еще немного, и голова лопнет. Низвицкого ощутимо трясло, даже сумка в руке дрожала, хотя и была достаточно тяжелой. Перед глазами плыли круги и временами появлялись черные точки. Он знал, что давление просто зашкаливает, так и до гипертонического криза недалеко, а то и инсульт может случиться, но поделать ничего не мог. Но главное было убраться подальше отсюда. Его планы снова менялись кардинально.

Едва Низвицкий зашел во двор дома Хрусталева, то сразу заметил микроавтобус с мигалкой на крыше, стоявший у подъезда. Нехорошее предчувствие охватило его, и он решил понаблюдать. Его внимание привлек парень в джинсовой куртке, расположившийся на скамейке возле детской площадки. Он с видимым удовольствием курил сигарету и благодушно посматривал по сторонам. Низвицкий тоже достал из красно-белой пачки «Мальборо» сигарету и похлопал себя по карманам в поисках зажигалки. И вспомнил, что она осталась дома на кухонном столе. Тяжело вздохнув, он подошел к парню и попросил:

– Извините, можно прикурить?

Тот кивнул и ловко щелкнул блестящей «Зиппо», которую крутил пальцами. Низвицкий чуть наклонился, ткнул сигарету в желтоватое пламя и жадно затянулся.

– Вы не против, если я с вами посижу? Немного отдохну, а то одышка замучила.

Парень с готовностью немного подвинулся и похлопал ладонью по доскам скамейки рядом с собой:

– Присаживайтесь, конечно.

Низвицкий грузно плюхнулся на скамейку, поставив сумку в ногах, и спросил:

– Вы из этого дома? Я не видел вас раньше…

Парень усмехнулся.

– Не, я тут впервой. Можно сказать, турист. Хотя с удовольствием вообще бы тут не появлялся.

Низвицкий показал в сторону микроавтобуса:

– Что-то случилось там? Чего это милиция стоит?

Парень аккуратно затушил окурок в урне:

– Да там мужика одного убили, вот и приехала опергруппа.

Низвицкий почувствовал, как тугая волна ударила в голову. Он почему-то сразу понял, что речь идет о Хруставлеве, но все-таки уточнил:

– А с какого этажа, не знаете?

– С четвертого.

Сердце рухнуло куда-то в живот и судорожно затрепыхалось. Низвицкий вдруг ощутил себя слабым и беззащитным перед мрачной черной бесформенной громадой этого мира, ополчившегося на него. Яркие краски дня поблекли, и навалилась такая серая тоска, что даже затошнило. Его охватило желание вскочить и бежать – он даже толком не мог понять, куда, но лишь бы что-то делать, чтобы все это прекратилось, как дурной сон.

Низвицкий глубоко затянулся, но совершенно не почувствовал вкус дыма. У него появилась мысль пойти к милиционерам и все рассказать – и про Хрусталева, и про себя. И будь что будет. Самый простой выход. Он еще раз глубоко затянулся и едва не обжег пальцы – сигарета кончилась. Он бросил окурок в урну и с трудом поднялся со скамейки, едва сдержав стон – не боли, но отчаяния. Кивнув парню, как бы прощаясь, он пробормотал:

– Пойду туда, посмотрю, – и двинулся в сторону подъезда.

Но вдруг ему стало еще страшнее. Он представил себе, как захлопнется дверь в темную мрачную камеру с двухэтажными нарами, и он окажется в один на один с мерзкими уголовными рожами, и оттуда уже не будет выхода. Все виденные фильмы и читанные книги на эту тему вдруг выдали такой отвратительный образ ближайшего будущего, что Низвицкий чуть не заплакал. Грязные бараки, лысые зэки в черных робах, вонь параши – это предстало перед ним так явственно, что хотелось кричать.

Низвицкий понял, что не сможет сам пойти и сдаться, это выше его сил. Оставалось только бежать, куда-то скрыться. Уехать ото всех на другой край страны. Во Владивосток, например, там его точно никто не найдет. Да и вряд ли будут искать. Ему очень понравилась эта мысль. Образ города в рассветной дымке – портовые краны, зеркальная гладь залива, синие сопки, прозрачное небо – показался ему настолько привлекательным, что душа затрепетала. Да, это выход.

План сложился мгновенно. Для начала нужно забрать «дипломат» из камеры хранения на Ленинградском вокзале. А там вот он, Ярославский рядом. Купить билет на ближайший поезд – да безразлично куда, какой будет. В Омск, Новосибирск, Красноярск… Или тот же Владивосток. Добраться до места, потом Райке сообщить, она денег вышлет. А там видно будет. Отсидеться месяц-два, чтобы все забыли про него. Лешке все равно уже не поможешь, а убийц кто сейчас найдет, да и будут ли вообще искать, неизвестно.

Низвицкий даже затаил дыхание, когда проходил мимо милицейского микроавтобуса, и старался смотреть только под ноги, чтобы ненароком не привлечь к себе внимание. Ему казалось, что если только кто-то из милиционеров посмотрит на него, то сразу же все поймет и тут же арестует. Но обошлось. Водитель спокойно читал «СПИД-инфо», у подъезда еще два милиционера в форме курили, обсуждая футбольный матч, и вообще вся обстановка была какой-то лениво-благодушной. И странно было сознавать, что несколькими этажами выше лежит труп Лешки.

Низвицкий вышел со двора и побрел по улице в сторону метро. Силы кончались на глазах, давление долбило в виски, и каждый шаг давался все труднее и труднее. Вокруг кипела жизнь – люди спешили по свои делам, совершенно не обращая на него внимания, он был просто препятствием, которое торопливый поток обтекал, как ручей огромный валун в своем русле. Он действительно чувствовал, что выпал из жизни. Ему настолько было плохо, что хотелось лечь прямо на асфальт и умереть.

Он уже видел впереди ротонду станции метро Новокузнецкая, но вдруг понял, что просто не сможет до нее дойти. Надо хоть несколько минут где-то посидеть, передохнуть – но было негде. Тогда Низвицкий просто поставил свою сумку на землю около стены дома и попытался сесть на нее. Но ноги его уже почти не держали, и он просто завалился на бок. И его это совершенно не напрягло – наоборот, он даже почувствовал какое-то облегчение.

Вся улица растворилась в ватном тумане, из которого вдруг выплыло чье-то незнакомое лицо и женский голос встревоженно спросил:

– Мужчина, что с вами? Вам плохо? Вызвать скорую?

Он еще пару минут чувствовал нарастающую суету вокруг – люди заглядывали ему в лицо, тормошили, пытались поднять, а потом все пропало, и Низвицкий просто растворился, перестав воспринимать происходящее.

10. Степанов

На площадке между этажами перед распахнутым настежь окном курили два опера, вполголоса перебрасываясь короткими фразами. Увидев Степанова, они насторожились, но он привычным жестом показал раскрытое удостоверение.

– Привет, коллеги. Майор Степанов, федеральная служба безопасности. Как там у вас дела? Эксперты не закончили еще, можно войти?

Коренастый, наголо стриженный мужичок с хитроватым прищуром холодных серых глаз представился:

– Капитан Некрасов, уголовный розыск. Погоди пока, постой с нами, там и так тесновато.  Закончат, нас позовут.

– Можете уже картину набросать?

Капитан усмехнулся:

– Картина безрадостная. Судя по всему, убитый сам открыл кому-то дверь и тут же получил пулю в лоб. Калибр средний, похож на семь шестьдесят два, может «ТТ», может, что-то другое, это уже к экспертам вопросы.

Степанов прикинул.

– «ТТ» – пистолет громкий, тут шуму было бы на весь подъезд. А что соседи? Делали уже поквартирный обход?

Второй опер кивнул:

– Вот, только закончили. Никто ничего. Скорее всего, с глушителем была волына.

– А по времени что получается? Когда произошло?

Некрасов пожал плечами:

– Эксперт сказал – не менее восьми часов. Остальное после вскрытия. А чего это ваша контора заинтересовалась? Водилось что-то за убитым?

Степанов уклончиво ответил:

– Так, попал в поле зрения, только собирались проверить, и вот на тебе, такой неожиданный поворот. А по вашей линии не проходило ничего? Участковый что говорит?

Капитан коротко хохотнул:

– Да ничего не говорит. Он вообще в отпуске, где-то на югах пузо греет. Начальство с ним связывалось, но там вакуум полный, убитого он даже в глаза никогда не видел. С другой стороны, это понятно, конечно – этот Хрусталев вроде как писатель, по отзывам соседей жил тихо, скромно, не буянил, не пьянствовал. Холостяк.

Его напарник уточнил:

– Соседка несколько раз видела его с какой-то мадам, но мельком, ничего конкретного.

Капитан спросил у Степанова:

– А у вашей конторы есть хоть стандартные данные на него – где работал, чем занимался?

Степанов с сожалением покачал головой:

– Веришь, я только час назад вообще узнал о его существовании. Еще даже ни во что не вникал, сразу сюда помчался – шеф приказал. Так что не смотри на меня так, будто я жму информацию. Будет что-то, поделюсь. Я так понимаю, что нам придется совместно это дело качать.

Опер кривовато усмехнулся и от души выпалил:

– Вот не дай Бог. У нас и так жизнь не сахар, не хватало только контроля от Большого брата.

Степанов засмеялся:

– Да может, я вам еще пригожусь, откуда ты знаешь?

– По опыту, – махнул рукой Некрасов. – Головняки сплошные будут. Не столько от тебя лично, сколько начальство наше будет требовать результаты, чтобы красиво выглядеть перед вашими.

– Резонно, – согласился Степанов. – Поэтому будем на связи. Вот моя визитка, тут и рабочий, и сотовый. Звони в любое время, если появится что-то интересное.

Из квартиры Хрусталева вышел эксперт с черным чемоданчиком-«дипломатом», а следом за ним молодой опер. Некрасов спросил:

– Ну что там интересного?

– Да все как обычно, – эксперт без энтузиазма пожал плечами. – Дайте кто-нибудь сигарету, а то у меня кончились.

Напарник Некрасова протянул ему пачку. Степанов спросил:

– Вы закончили? Можно пойти посмотреть?

Эксперт согласно кивнул и сказал Некрасову:

– В принципе, можно увозить клиента, ты решил с транспортом?

Степанов поднялся на площадку и, открыв дверь, осторожно заглянул в квартиру. Труп лежал на полу, накрытый белой простыней. Степанов осторожно его обошел и осмотрелся. Квартирка небольшая – комната да кухня. Типичное логово холостяка, хотя по-своему даже уютное. Чем-то даже напомнило его собственную тульскую «однушку». На кухне минимум посуды, в раковине пара грязных тарелок – видно, сразу мыть было лень. В холодильнике джентльменский набор – пара пачек пельменей в морозилке, кусок вареной колбасы, начатая пачка масла, яйца и три бутылки чешского пива.

В комнате много книг, но почему-то Степанов представлял, что у писателя должно быть больше.  Даже у него самого библиотека раза в три внушительнее. На окне стояла печатная машинка, электрическая, когда-то дорогая, но сейчас уже выглядевшая как из прошлого века. Степанов подошел поближе и рассмотрел – клавиши были покрыты слоем пыли, видно, что машинкой давно не пользовались.

Небольшой письменный стол стоял у стены так, чтобы свет из окна падал слева. На нем лежали тоненькие стопки листов, по всей вероятности какие-то черновики – некоторые были исписаны полностью размашистым, но неразборчивым почерком, а другие только исчерканы какими-то отдельными словами и фразами, как будто заметками для памяти. Степанов повыдвигал ящики стола, но не нашел в них ничего интересного – ручки, карандаши, общие тетради, несколько тонких картонных папок.

Что-то не складывалось. Степанов, конечно, отдавал себе отчет, что может находиться под воздействием стереотипов, но все же для писателя, и тем более историка, обстановка выглядела слишком невыразительно. Не каждый писатель может иметь компьютер, все-таки вещь дорогая, но уж печатной машинкой-то должен пользоваться. Не от руки же он рукопись писал.

В комнату вошел Некрасов, и Степанов спросил:

– Слушай, капитан, а где его ключи от квартиры?

Тот озадаченно оглянулся:

– Да кто его знает. Может в прихожей? А ты почему спросил, какие у тебя идеи появились?

Степанов усмехнулся:

– Идея – взглянуть на них. А там видно будет.

Ключи нашлись быстро, они действительно висели в прихожей на гвоздике, один, маленький, от английского замка, и длинный, с двумя бородками, от сувальдного. Ключи соответствовали замкам входной двери, и Степанов слегка разочаровано вздохнул. Некрасов вопросительно взглянул на него:

– Ты бы хоть объяснил, чего ожидал увидеть.

– Ты знаешь, у меня ощущение, что у него рабочее место писателя где-то еще, только не здесь. И хотел посмотреть, не будет ли там других ключей. Кстати, нашли его записную книжку? Есть там интересные контакты?

Некрасов развел руками:

– Не было записной книжки. Понимаю, что это нонсенс, но факт остается фактом. Может, убийца ее прихватил?

– Ладно, разберемся. Держи меня в курсе, я тоже буду позванивать, если что.

Степанов попрощался с оперативниками и спустился вниз, на улицу, с удовольствием вдохнув теплый осенний воздух. Он поискал глазами Джема и обнаружил его сидящим на деревянной лавочке возле детской площадки в середине двора. Джем вальяжно расположился с сигаретой и довольно грелся на солнышке. Степанов позвал его:

– Все, Джем, поехали отсюда.

Джем посмотрел в его сторону, прикрывшись ладонью от солнца в глаза, и точным щелчком отправил окурок в урну. Потом поднялся и потянулся с таким удовольствием, что Степанов издалека услышал хруст суставов.

– Степанов, ты меня отпускаешь? А то я пожрал бы с удовольствием. А потом спать бы залег.

– Успеешь. Давай покатаемся на твоем чудо-автомобиле. Сначала на Лубянку заскочим ненадолго, подождешь меня, я с шефом переговорю, а потом уж пообедаем. Как тебе такой план?

Джем проворчал:

– Как будто у меня выбор есть. Ладно, поехали. Дорогу покажешь? А то я тут не очень ориентируюсь…

Степанов засмеялся:

– Да я сам ведь не местный. Но как-нибудь разберемся.

Они сели в машину. Степанов изумленно осмотрел салон и восхищенно присвистнул:

– Вот это тачанку ты себе приобрел!

Джем польщенно улыбнулся:

– Ну так, работаем же. Кстати, нашел тебя этот мужик-то?

Степанов с недоумением переспросил:

– В смысле? Какой мужик?

– Да пузатый такой, с черной сумкой. Прикурить у меня спросил, буквально несколько минут назад.

Степанов все равно не понимал:

– А я-то причем?

Джем пожал плечами:

– Да, собственно, может и ни при чем. Я просто сказал ему, что там менты в квартире работают, он сказал, что поднимется к вам. Я думал, ты его встретил.

Степанов насторожился и серьезно потребовал:

– Давай подробно все рассказывай.

Джем в сердцах выругался:

– Вот блин! Развел он меня, что ли? Как лоха прямо. Попросил прикурить. Я дал. Он спросил, чего это ментовские машины стоят у подъезда. Я сказал, что там завалили мужика на четвертом этаже. Он чего-то погнал сразу, ну, в смысле, испугался или типа того. Занервничал. Сигарету в три затяжки высосал. Потом сказал, что пойдет поднимется. Я так и подумал, что у него там интерес какой-то, может, это знакомый его. Он пошел в сторону подъезда, а там я его из виду потерял – солнце-то прямо в глаза лупит.

Степанов открыл дверь:

– Планы меняются. Пойдем, операм дашь описание мужика.

Джем хмыкнул:

– Знал бы, что из-за него обед переносится, сам бы его скрутил. Ладно, как говорится, прости, бродяга, фраер маху дал. Пошли к твоим операм.

11. Янка

С отцом Хризостомом они как-то сразу подружились, когда Янка приехала в Рим. Иван Иванович привел ее к нему в этот маленький кабинет и коротко пояснил:

– Брат, это Иоанна, дочь Лонгина. Учи ее.

Старый грек улыбнулся и подвинул на столе вазочку со сладостями:

– Привет, Иоанна.  Хочешь рахат-лукум?

Иван Иванович легонько подтолкнул ее:

– Не стесняйся. Отец Хризостом несколько лет прожил на Афоне и оттуда привез этот обычай – встречать гостей сладостями.

Янка засмеялась:

– Я и не думала стесняться, – и тут же взяла кусочек.

За два года этот кабинет стал для нее вторым домом, столько времени она проводила здесь. Отец Хризостом читал студентам лекции по истории Восточной Церкви – и в двух шагах от Ватикана, сердца Западной Церкви, это воспринималось особенным образом. Но Янка уже давно поняла, что глубина реальности простирается дальше видимых форм. И отец Хризостом просто брал ее за руку и вел в эту глубину, ненавязчиво приоткрывая слой за слоем.

Сейчас, сидя в кресле с чашкой кофе в руках, она с удовольствием вслушивалась в журчание итальянской речи – хотя отец Хризостом легко говорил по-русски, они давно договорились общаться на итальянском, чтобы Янка развивала свой навык. Старый профессор владел восемью языками, часто переходя на иврит, когда цитировал тексты Священного Писания, и Янка всегда поражалась его способностям.

– Так вот. Жан из Булони, – отец Хризостом хитро прищурил левый глаз. – С этими древними мастерами никогда не ясно все до конца. У него колоссальное наследие, так что порой удивляешься, как человек успел создать столько шедевров. Кстати, у вас в России тоже есть его работа – в Павловске, перед дворцом императора Павла, скульптурная миниатюра Меркурий. Но я про Самсона хочу рассказать, она в Лондоне находится. Самсон, убивающий филистимлянина челюстью осла.

Янка отпила кофе:

– Странно, что вообще был выбран такой сюжет.

Отец Хризостом довольно ткнул в воздух указательным пальцем, как будто поставив невидимый восклицательный знак.

– Вот! Ты же знаешь Книгу Судей? У иудеев она называется Сефер Шофтим. Самсон, или, точнее, Шимшон – один из судей Израиля. Конечно, он больше известен сейчас, как герой мелодраматической истории – все слышали про Самсона и Далилу, или Делайлу, если на западный манер. Коварная Делайла и простодушный влюбленный. Она выведала у Шимшона секрет его сверхъестественной силы и предала. Сила его была в волосах, она отрезала волосы, Шимшона схватили и ослепили, а после держали в плену. Но враги упустили из виду, что волосы отросли, и сила снова вернулась – и Шимшон вступил в свой последний бой, убил много врагов, а сам погиб.

– Ну да, я читала, – подтвердила Янка. – Во всем этом есть духовный смысл. Самсон с детства был назореем, посвященным Богу, и именно Бог дал ему сверхспособности – нечеловеческую силу. А когда он увлекся этой девушкой из филистимлян, то потерял концентрацию на своем предназначении, и, соответственно, оказался в ловушке.

Профессор понимающе кивнул и поудобнее устроился в кресле.

– Да, я знаю, вас так учат. Но тут смыслов гораздо больше, и каждый видит что-то свое. Вот, к примеру, филистимляне. Плиштим на арамейском. От этого произошло название Плейшет, Палестина. Долгое время плиштим являлись постоянными соседями израильтян. И вот Шимшон вошел в историю, как человек убивавший их тысячами. Как раз вот челюстью осла в данном случае. Почему?

Янка заинтересовано приподняла брови:

– Да, мне самой это не очень понятно. Вроде бы обычный бытовой конфликт вылился в такую резню. Конечно, дикие нравы и все такое, но, во-первых, Самсона изначально отговаривали жениться на иностранке, а, во-вторых, его реакция не очень-то адекватная. Он сам рассказал жене ответ на свою загадку и проиграл спор, а потом пошел и убил в Ашкелоне тридцать человек, чтобы рассчитаться за проигрыш. А потом вообще тысячу убил.

Старый профессор уже не улыбался, а был совершенно серьезен:

– А вот в этом, Иоанна, определенная парадигма – за религиозную идею можно убить тех, кто с ней не согласен. Он убивал плиштим, потому что они не знали его Бога. И ты же понимаешь, что в этой парадигме до сих пор существуют многие миллионы людей. Жан из Булони в своей композиции и отразил именно эту идею.

Янка с недоумением пожала плечами.

– Странно, что это его вдохновляло спустя полторы тысячи лет, как Господь Иисус предложил абсолютно другой путь.

– Жан из Булони вообще не придавал духовной составляющей никакого значения, – скептически поморщился отец Хризостом. – Он просто выполнял пожелания заказчиков. А в данном случае заказчиками были знаменитые Медичи. Шимшон, убивающий плиштим – это демонстрация их кредо. Для них все люди – плиштим.

Янка молча смотрела на него, не задавая вопросов – она знала, что он сам пояснит свою мысль. Он тоже немного помолчал, что-то обдумывая, и потом продолжил:

– Я постараюсь объяснить попроще. Есть некая общность людей, объединенных тайной религиозной парадигмой, известной только им. Они не ограничены ни временем, ни пространством. И в достижении своих целей они не ограничены никакими средствами. Они передают свои знания и свою веру из поколения в поколение и приобретают в веках силу и мощь. Медичи – из них. Они появились из ниоткуда и ушли в никуда – но это только для непосвященных.

Янка поставила на стол пустую чашку и, бесцеремонно покопавшись в вазочке со сладостями, вытащила курагу.

– А для посвященных?

– Смотря, кто во что посвящен, – улыбнулся профессор. – Но есть общеизвестные факты. Например, тамплиеры, которые также именовались бедными рыцарями храма Соломона, на самом деле были очень богатыми. Выражаясь современным языком, они оказывали финансовые услуги и владели международной сетью банков. Когда их могущество достигло апогея, они встретили противоборствующую силу. Орден был разгромлен. Но практически сразу же появились Медичи. И они также владели сетью банков по всей Европе.  А потом и они ушли, а сразу же появились Ротшильды.

Янка засмеялась:

– Тонкий намек на толстые обстоятельства… Деньги правят миром. Весь вопрос, чьи это деньги. Ротшильды – ашкеназы, но насчет Медичи – это ведь точно не известно, а с тамплиерами вообще неясно.

Отец Хризостом вздохнул:

– Конечно, неясно. За исключением того, что и король Филипп Красивый, и папа Климент, которые разгромили орден, не прожили и года с того момента.

Они немного помолчали. Отец Хризостом пошевелил тонкими пальцами.

– Постарайся мыслить нелинейно. Не привязывайся к каким-то персоналиям и отдельным событиям. А представь движение в объеме – деньги и власть, это как толстая змея переползает из века в век и из страны в страну.  И рано или поздно ты почувствуешь, что это движение имеет свой ритм, свой смысл и свою цель. И своих адептов. Шуалей Шимшон. Лисы Самсона.

Янка наклонила голову набок и пристально посмотрела в глаза профессору.

– Вот тут не поняла, отец Хризостом. Можете объяснить?

Он усмехнулся:

– Это образ просто, Иоанна, никакой конкретики. Помнишь, Шимшон поймал триста лисиц, привязал им к хвостам факелы и пустил на поля плиштим, чтобы все сгорело?

Янка согласно кивнула:

– Да, это было в Книге Судей.

– А ты знаешь, что спустя даже семьсот лет в Риме на празднования в честь богини Цереры в Большой Цирк выпускали лисиц с факелами, привязанными к хвостам? У Овидия есть об этом. Но никто не знает, что это за ритуал и чем вызван.

Янка серьезно спросила:

– А вы знаете?

– Да откуда мне-то знать, спустя еще две тысячи лет? – усмехнулся профессор. – Но могу предположить.  Это знак тех, для кого этот мир – поле. И они в любой момент готовы его поджечь и принести в жертву. Они мимикрируют, меняют свои формы, организации, названия, но суть остается неизменной. Они служат своей идее. И они знают, что мы это знаем.

У Янки на языке завертелся вопрос, но она промолчала и не стала его задавать – она знала, что ответа не получит. Во всяком случае, сейчас.

12. Петров

В приоткрытую дверь купе постучали, и проводница, заглянув, спросила:

– Иван Иванович, чай будете?

Он с улыбкой кивнул.

– Маша, конечно, буду. Как в поезде можно не пить чай?

Его сосед по купе, учитель-пенсионер из Мурманска, отложил глянцевый журнал «Популярная механика» и тоже попросил:

– Машенька, и мне стаканчик, пожалуйста.

– Хорошо, Степан Николаевич, сейчас сделаю.

Проводница ушла, а учитель поправил подушку поудобнее и сказал:

– Это вы точно подметили, Иван Иванович, без чая в поезде никак.

Он видел, что учителю скучно и очень хочется поговорить – почти сутки он ехал в одиночестве. В вагоне народу немного, пора отпусков уже закончилась, в их купе верхние полки пустовали. И Петров знал, что если скажет что-то в ответ, то будет до ночи слушать истории из чужой жизни. Но его это не беспокоило, разговоры не мешали течению мыслей, поэтому Иван Иванович дружелюбно ответил:

– Это скорее ритуал, чем необходимость. Есть какая-то магия в этом действе, вам не кажется? Мы как бы приобщаемся к другой реальности, железнодорожной. Здесь все по-другому – время, пространство, расстояние. Здесь даже вода имеет другой вкус.

Степан Николаевич оживился:

– Знаете, я никогда не рассматривал это под таким углом. А ведь если задуматься… Другая реальность. Интересно… Вы слышали историю про поезд 526, который вез детей из Ленинграда в Выборг, но пропал по дороге? Точнее, он нашелся, конечно, но спустя почти сутки. А там всего сто двадцать километров. Хотя, скорее всего, это как раз из разряда железнодорожных баек…

Иван Иванович серьезно посмотрел на собеседника:

– Это реальный случай. Причем это ЧП расследовалось на самом верху. Берия лично курировал, и все результаты ему докладывались немедленно. Это произошло седьмого июня пятьдесят второго года. Поезд исчез на перегоне Горьковское – Каннельярви. И нашелся не на следующий день, а только через двое суток.

Степан Николаевич даже привстал, видно было, что тема увлекла его:

– Мне, если честно, не очень верится во все это. Я, конечно, не любитель всех вот этих паранормальных явлений, но кое-что читал. И сам факт вызывает серьезные сомнения.

Иван Иванович пожал плечами:

– Так верить или не верить – это дело всегда добровольное. Тем более, что доказательств все равно нет и не будет. Я знаю, что результаты расследования были засекречены, и даже в наше время крайне ограниченный круг людей имеет к ним доступ.

Степан Николаевич согласно покивал головой:

– Ну да, ну да. Это вполне объяснимо, учитывая, что в нашей стране секретят все, что только можно. Чтобы враги не узнали наши тайны. Это только американцы немедленно сняли бы фильм из серии «Секретные материалы», а у нас наоборот. Никто ничего не должен знать.

Иван Иванович улыбнулся. Конечно, у него и в мыслях не было рассказывать случайному собеседнику, что расследовал этот случай тогда еще майор МГБ Артур Владимирович Шклярский, который потом долгое время возглавлял специальный отдел Комитета государственной безопасности, занимавшийся подобными вопросами. И помогал ему Анри Волохонский – они только-только начинали вместе работать.

Случай действительно был невероятный – поезд исчез на двое суток, потом обнаружился в Выборге на запасных путях, которые незадолго до этого несколько раз осматривали. И все пассажиры уверяли, что побывали в будущем. Естественно, с них взяли подписки о неразглашении, а результаты расследования максимально причесали. Шклярский под хорошее настроение как-то рассказывал, что самое сложное для него было так составлять отчеты, чтобы никто не мог заподозрить, что он знает больше, чем пишет, но в то же время, чтобы руководство страны не потеряло интерес к этой теме.

Степан Николаевич спросил:

– А вы сами что думаете насчет подобных случаев? Сейчас часто пишут – то самолет пропал, то корабль, то вот поезд…

Иван Иванович пожал плечами:

– Если честно, я вообще об этом не думаю. Вы знаете, есть три слова, вроде бы означающие одно и то же действие. Смотреть, видеть, наблюдать. Но, согласитесь, они все-таки имеют разное значение. Мы внимательно изучаем только то, что нас интересует – это наблюдение. То, что привлекает наш ум, мы замечаем и разглядываем – это видение. И есть вещи, по которым мы просто скользим взглядом – просто смотрим на них. Так вот, в таких случаях мой взгляд просто скользит.

Проводница Маша принесла чай в классических граненых стаканах с желтоватыми подстаканниками с вензелями и положила на блюдце несколько кусочков рафинада.

– Если что-то еще нужно, скажите. У меня есть конфеты и рулетики. Ну а если хотите основательно поужинать, то в поезде есть вагон-ресторан.

Степан Николаевич замахал руками:

– Нет-нет, что вы. Вы же сами видели вчера, сколько сумок мне жена загрузила. Там на неделю еды.

Маша рассмеялась.

– Я, вообще-то, больше для Ивана Ивановича это сказала. С вами-то все ясно.

Иван Иванович тоже улыбнулся:

– Меня Степан Николаевич уже накормил, так что не беспокойтесь. Спасибо, Машенька.

Проводница ушла, прикрыв дверь, и Степан Николаевич продолжил начатый разговор:

– Но есть ведь какие-то вещи, которые вы наблюдаете, погружаетесь в них?

Иван Иванович согласился:

– Да, конечно. Я наблюдаю закат.

Его собеседник удивленно приподнял брови:

– Это аллегория?

– Нет, это как раз самое точное определение. Я наблюдаю закат человечества.

Степан Николаевич немного помолчал.

– Знаете, возможно, я просто не очень понимаю, что вы имеете в виду, но мне кажется, что, наоборот, наша цивилизация сейчас находится на подъеме. Развитие, технический прогресс, новые возможности… Вот хотя бы на примере нашей страны посмотрите.

Иван Иванович взял кусочек сахара и осторожно опустил его в стакан с чаем.

– Понимаете, Степан Николаевич, многолетнее погружение в данную тему не дает мне повода для оптимизма. В общечеловеческом масштабе прослеживается деградация духа и кризис идей. Те, кто управляет макропроцессами, смогли обесценить саму жизнь как дар, и свели ее смысл к бесконечному потреблению материальных благ, предложив считать целью постоянное получение удовольствия. Естественно, этот путь ведет в тупик, но никто не в состоянии предложить ничего иного.

Учитель со скептической улыбкой посмотрел на него:

– Управляет макропроцессами… Вы намекаете на своего рода «теорию заговора»?

Иван Иванович засмеялся:

– Да разве я намекаю? Я прямо говорю – есть транснациональная группа людей, которая формирует и координирует процессы. И как раз в отличие от абсолютного большинства людей, они точно знают, во имя чего действуют и с какими целями.

Степан Николаевич заулыбался:

– Знаю, знаю, читал. Масоны и все такое. Строительство нового Храма, в котором воссядет Мессия…

Иван Иванович подхватил:

– Ну вот, вы и сами все знаете. Как говорится, sapienti sat, умному достаточно. Просто задумайтесь – дело ведь не в названиях и не в видимых формах. Мы наблюдаем, что во имя тайной идеи приносятся в жертву целые народы. Даже на примере нашей страны – все эти новые возможности и прогресс приводят лишь к сокращению населения. Это если отбросить всю победную статистику и посмотреть в самую суть. В других странах проблемы иного плана, но не менее катастрофические.

Поезд постепенно замедлил ход и остановился на станции. Иван Иванович попытался разглядеть название, но в темноте за окном ничего не было видно. Степан Николаевич тоже глянул в черное стекло, но только махнул рукой, и сделал глоток чая из своего стакана.

– Все равно не верится… В наше время и какие-то тайные заговоры.

Иван Иванович тоже отпил чай.

– Так я вас ни в чем и не стараюсь убедить. У нас совершенно праздный разговор, просто от скуки. Есть такой фильм «Байки из склепа», а у нас байки из поезда… Но, прошу вас, просто осмыслите такой факт. На наших глазах рухнула империя – обломки Советского Союза уже раздавили много людей, счет идет на миллионы. Но это всего лишь афтершок, последствия предыдущей катастрофы – крушения Российской империи. И этот процесс далеко не закончился – будут еще разрушения. Просто все это растянуто во времени, на многие десятилетия. Вы думаете, что это все происходит само собой, по воле волн, если образно говорить?

– А вы считаете, что этим управляют определенные люди?

– Безусловно. Люди, у которых есть вера и знания. Вера в свои идеалы и знания, как их достичь.

Учитель хитро прищурился и поднял палец:

– Евреи. Вот вы наверняка сейчас про них. Обетование Аврааму, что вся земля будет принадлежать его потомкам, и все такое.

Иван Иванович от души рассмеялся:

– Вот даже в мыслях не было. Ошибочно давать какие-то определения и пытаться натянуть сову на глобус. Евреи, масоны, иллюминаты, тамплиеры… Это как раз из области видения и наблюдения. Большинство людей смотрят, но не видят, а если видят, то только то, что им показывают.

– Не совсем понимаю вашу мысль, Иван Иванович… – Степан Николаевич выглядел озадаченным.

– Все очень просто. И с развитием телевидения стало еще проще. Мир, который людям показывают, полностью выдуман. Естественно, он имеет элементы реального, для правдоподобия, но при этом вся картинка тщательно срежиссирована. То, что не прописано в сценарии, зрители просто не увидят. А сценарии пишутся с далеко идущими целями…

Дверь в купе внезапно открылась, и неопрятного вида мужичок в очках втащил сумку и два чемодана. Он рассеянно поздоровался, определился с номером своего места и попросил Степана Николаевича встать, чтобы убрать вещи под полку. Магия доверительного общения перестала действовать. Иван Иванович понял, что их увлекательный разговор со Степаном Николаевичем закончен, поэтому решил выйти в тамбур, чтобы не мешать новому пассажиру расположиться. И в глубине души он был даже рад возможности помолчать и подумать.

13. Джем

– Вот, смотри, свободное местечко, паркуйся здесь, – показал рукой Степанов.

Джем послушно сбросил скорость и осторожно втиснулся между старенькими «жигулями» и белым «мерседесом». Он искоса взглянул на Степанова.

– Будешь выходить, дверь не распахивай, а то саданешь «мерина». На него-то пофиг, а мою ласточку жалко. Сколько тебя тут ждать-то?

Степанов посмотрел на часы и что-то прикинул в уме:

– Думаю, за полчаса управлюсь. Ну, край, минут сорок.

Джем возмутился:

– Да я за сорок минут здесь копыта откину от голода, Саня. Побойся Бога! Я с утра не ел ничего.

Степанов безжалостно парировал:

– Не откинешь. Вон, пройдись пока до Театральной, пирожков купи или хот-дог. А потом уж сходим, пообедаем.

Джем вздохнул:

– Какой обед… Это ужин будет уже. Ладно, давай двигай, не тяни время.

Степанов осторожно приоткрыл дверь и выбрался наружу. Потом снова заглянул в салон и насмешливо сказал:

– А твой «форд» удобнее был… – и быстро захлопнул дверь, не дожидаясь ответа.

Джем дернулся было, но рассмеялся и махнул рукой. Он проследил, как Степанов направился в сторону своей конторы на Лубянке, включил магнитолу и, откинув спинку сиденья почти в горизонтальное положение, устроился поудобнее, закрыв глаза. Ночь за рулем сказывалась – ему даже не столько есть хотелось, сколько спать. Но он знал, что все равно не уснет, мозг слишком перевозбужден, все-таки не каждый день возникают подобные ситуации.

Последние пару лет его жизнь приобрела спокойное течение. Гонорар, полученный от Ивана Ивановича, полностью лишил его необходимости вписываться в мутные схемы. Они с Янкой вложили деньги в недвижимость и через несколько удачных сделок вышли на уровень, когда материальное положение уже не беспокоило. Джем порой ощущал себя вполне респектабельным буржуа, хотя сам же над этим и посмеивался – иногда ему не хватало адреналина.

Командировки по Европе, в которые его периодически отправлял Иван Иванович, конечно, были интересными сами по себе. Новые места, новые знакомства, новые впечатления, все это было хорошо, но они не несли в себе никакого риска, и Джему не хватало остроты переживаний. Хотя сейчас он уже не мог бы представить себя с грузом опасной контрабанды под обшивкой автомобиля, пробирающегося через несколько границ, как бывало прежде. Или по фальшивым документам вывозящего продукцию с какого-нибудь завода.

Но зато у него появились другие увлечения – Джем стал больше читать, и его картина мира постепенно начала меняться. И когда Иван Иванович предложил Янке поехать учиться в Рим, Джем хоть и был против, но понимал, что в нем говорит исключительно его эгоизм. И в глубине души даже гордился, что у него такая умная жена.

Конечно, ему не хватало Янки, он всегда скучал по ней, что не мешало ему порой проводить время в веселых компаниях. А потом, пьяный, звонил ей на сотовый и нашептывал тысячи нежных слов.

– Блин, маленькая, ты не представляешь, с каким наслаждением я бы тебя сейчас буквально порвал…

Янка как-то сразу все понимала и тут же насмешливо угрожала.

– Если я узнаю, что ты там со своими девками крутишься, я тебя сама порву. На мелкие кусочки.

– Ты даже не догадываешься, как сильно я тебя хочу…

В такие моменты Янка начинала просто хохотать.

– Джем, балбес, не устраивай тут секс по телефону. Мне и так счета приходят километровые…

– Ладно. Тогда я приеду к тебе на выходные.

Они действительно встречались так часто, как могли – Джему иногда удавалось для этого использовать командировки, и они пересекались на один-два дня где-нибудь в Голландии или Германии, Янка приезжала к нему. Но чаще он летал в Рим – для него стало своеобразным спортом находить дешевые билеты на самолет, зная, что через несколько часов он сможет обнять свою дорогую девочку.

Ему порой даже казалось, что он живет в каком-то фильме – красивые города, красивые встречи с красивой женой в красивых местах. Великолепная архитектура, уютные отели, вкусная еда, отличное вино. Романтика. Правда, иногда он чувствовал, что это фильм на телеканале «Культура», а ему хотелось если не тарантиновского драйва, то хотя бы Гая Ричи.

Он почти наизусть знал историю собора Святого Петра в Ватикане, ориентировался, какую часть начинал строить Браманте, а какую Микеланджело, но сколько ни уговаривал Янку съездить в Палермо на Сицилию, она не соглашалась. А ему интересно было походить по местам, связанным со знаменитой Коза Ностра – сицилийской мафией. У него раньше книга Марио Пьюзо «Крестный отец» была настольной на кухне, и он часто за едой читал ее, открывая с любого места. Правда, в последние годы его интересы поменялись, и теперь там лежали книги совсем другого плана.

В одну из последних встреч с Янкой он жаловался ей:

– Знаешь, я иногда чувствую себя как расслабленный в Бефезде. Такое впечатление, что жизнь мимо меня проходит.

Янка приподняла на лоб темные очки и серьезно посмотрела ему в глаза:

– Я, конечно, понимаю твое желание использовать евангельские образы, но в данном случае это как-то кривовато получилось. Расслабленный вообще не жил. Тридцать восемь лет надежды на жизнь – вот уж у кого действительно все мимо. А ты просто капризничаешь.

Джем через трубочку потягивал фруктовый чай из большого бумажного стакана. Они сидели на открытой веранде кафе неподалеку от Григорианского университета. Меньше всего ему хотелось спорить – с Янкой это всегда нелегко, а у него сейчас не было желания напрягаться, формулировать мысли, подыскивать слова. Ему доставляло удовольствие просто сидеть и смотреть на нее – длинноволосая, в клетчатой рубашке с закатанными рукавами поверх белой футболки, она была похожа на американскую школьницу. И ему очень хотелось обнять ее и прижать к себе. Но в то же время и промолчать он не мог.

– Задумайся, когда Иисус исцелил его, Он, конечно, знал, что расслабленный теперь будет больше грешить – у него появилась для этого возможность. Но Господь соглашается на это. Пусть будет жизнь – со всеми ее проявлениями. И грехами в том числе, потому что человек не может не грешить.

Янка удивленно спросила:

– Так тебе что, грехов не хватает?

– В какой-то мере да, не хватает, – задумчиво ответил Джем. – Я стал рафинированный, словно это и не я. Не хватает цели, движения, драйва. Я просто плыву по течению и чувствую, что потихоньку вообще перестаю шевелиться. Ты заметила, что я толстеть начал?

– Ну уж прям и толстеть… – засмеялась Янка. – Пару килограммов набрал, да, но это легко исправить…  Дело не в этом. Мысли – а зачем все это, а что дальше, а какой смысл – это нормально.  До этого ты просто бежал, не думая ни о чем, а сейчас остановился и пытаешься осознать то, что с тобой происходит. Ты привык ощущать события – вот это хорошее, вот это плохое…

– Ну да, моя жизнь – это бег от плохих событий к хорошим…

Янка согласно кивнула:

– А тогда что такое сама жизнь? Между событиями ее очень сложно рассмотреть, она трудноуловима. Сейчас Бог дает тебе возможность почувствовать жизнь, как она есть, Он зовет тебя в глубину, а ты боишься идти и все норовишь опять броситься бежать.

Джем поставил стакан на стол и отломил кусочек от развернутой плитки шоколада.

– Да. Время проходит, а ничего не происходит. И от этого мне не по себе.

Янка тоже взяла шоколад:

– Тебе надо выйти из обольщения временем. Оно обманывает нас, создает иллюзию движения. Время паразитирует на нашей суете, беготне, стремлении что-то сделать, успеть, догнать… Но подлинная реальность – вне времени. Только там ты можешь познать его течение изнутри.

 Джем пренебрежительно махнул рукой:

– Теория и общие фразы. Никакой конкретики. Вода.

Янка не стала спорить:

– Ну и не парься тогда. Подрастешь – поймешь. Пойдем лучше в отель. Есть вещи интереснее абстрактных рассуждений. Тем более, тебе рано вставать.

…Джем все-таки задремал, и когда тоненько запиликал мобильник, не сразу понял, где находится. Полминуты он смотрел осоловевшими глазами на залитый закатным солнцем Театральный проезд и спешащие потоки людей, пока окончательно не пришел в себя. Телефон продолжал звонить. Джем достал его из кармана и посмотрел на экран, но номер звонившего не определился. Джем нажал кнопку и сказал:

– Говорите, слушаю.

Приветливый женский голос поздоровался и спросил.

– Скажите, это вы – Джем? Вы знакомы с Алексеем Хрусталевым?

Джем машинально поправил:

– Был знаком. Заочно. По телефону. А вы кто?

Собеседница не стала отвечать на его вопрос и попросила:

– Одну минуточку, не отключайтесь, пожалуйста.

И почти сразу мужской голос с легким восточным акцентом спокойно сказал:

– С тобой хотят поговорить люди. Сегодня в девять вечера.

Остатки сна как рукой сняло. Джем почувствовал, как в крови закипел адреналин. Мысли стали ясными, и слова находились сами собой. Он так же спокойно, но с ноткой насмешки в голосе спросил:

– Ты сам-то кто будешь?

Собеседник хмыкнул:

– Там и узнаешь. Ресторан «Арагви», девять часов. Администратору скажешь, что тебя ждут.

И отключился.

14. Степанов

Полковник Задорожный внимательно слушал, слегка наклонив голову набок. Время от времени он делал пометки в своем ежедневнике, какие-то крючочки и закорючки. Степанов знал, что у начальника есть собственный шифр, который со стороны выглядел обычными каракулями – Вася Задорожный слишком давно служил, чтобы доверять что-то бумаге без необходимых предосторожностей. Полковник задумчиво постучал авторучкой по открытой странице и спросил:

– Думаешь, нам вообще нужно в это дело лезть?

Степанов саркастически хмыкнул:

– Подожди, ты же сам говорил, у тебя какая-то информация проходила. А тут такое драматическое развитие событий… И что? Нам до этого дела нет?

Задорожный немного скривил губы:

– Саша, ты же понимаешь – нет человека, нет проблемы. Ну, была инфа, теперь она потеряла актуальность. А с убийством пусть менты разбираются, их юрисдикция. Зачем мы будем себе на ровном месте искать головняки?

– Я думаю, тут все равно без головняков не обойдется, – пристально посмотрел ему в глаза Степанов. – Учитывая, что здесь опять замешаны люди из команды генерала Шклярского. Кстати, Петров уже едет в поезде, завтра утром будет в Москве.

Полковник вздохнул:

– Генерала уж три года как в живых нет, а геморрой все продолжается. Ладно, давай свои соображения.

Степанов спросил:

– А что твой источник? От которого инфа прошла. Он общался с Хрусталевым лично?

Задорожный пожал плечами:

– Источник не очень много сообщил, но можно попробовать узнать. Что это даст?

– Надо установить, где у него было рабочее место. Он ведь официально нигде не был трудоустроен? Обретался на вольных хлебах, насколько я понял. Но дома он не работал. Значит, где-то должен быть офис или что-то в этом роде. Может, обычный гараж, но обязательно должен быть.

Полковник кивнул:

– Да, согласен. Где-то ведь он работал над своими рукописями. Хотя странно, почему не дома? Может у него дача была? Писатели любят на дачах работать – тишина, покой, творческая атмосфера.

– Вряд ли, – усмехнулся Степанов. – Обстановка в квартире простенькая, деньгами там и не пахнет, не похоже на человека, имеющего дачу. Да и он ведь не просто писатель, а историк. Значит, надо под рукой иметь большие объемы справочной литературы – книги, энциклопедии и тому подобное. А это только библиотеки. С дачи не наездишься.

Задорожный махнул рукой.

– Спорно, конечно. Данных маловато для таких выводов. Мы же не знаем, что именно он писал и как строил рабочий процесс. Но ты прав, надо найти офис. Может, там и найдется что-то интересное. Хотя я больше надеюсь, что приедет Петров и прольет хоть какой-то свет на эту ситуацию. Ты ему звонить не пробовал? Есть у него мобильник вообще?

– Мобильник-то есть, только что толку. Я пробовал набрать, абонент не абонент.

– Ясно. Тогда только ждать. Может, коллеги что-то нароют – в конце концов, убийство-то им расследовать, будут все данные устанавливать. Посмотрим, где быстрее получится. Жаль, конечно, что записной книжки нет.

Степанов задумался:

– Похоже, убийца не очень-то спешил. Застрелил, зашел в квартиру, соответственно, прикрыв за собой дверь. И спокойно поискал, что ему нужно. Рукопись, записная книжка… Может и еще что-то было. Нервы стальные у человека.

– Кстати, а гильзу нашли?

Степанов помотал головой:

– Вот тоже, кстати. Гильзы нет. Конечно, может, стреляли из револьвера, но опера сказали, калибр похож на 7,62. Из револьверов такой у нагана, но мне почему-то не верится, что такой раритет можно для серьезного дела использовать. Может, какое-то западное оружие, но мне думается, что скорее всего «ТТ» или другой автоматический пистолет. А раз так, то гильзу убийца поднял.

Задорожный еще сделал пометочку в ежедневнике.

– Это даже не стальные нервы, а просто канаты какие-то. Или он не один был. Эксперты что говорят на этот счет?

– А ничего не говорят. Нет следов, нет отпечатков. Профессионально все отработано.

– Ясно. Ладно, подождем результатов баллистики. Пуля-то всяко осталась.

Степанов только рукой махнул:

– Выстрел прямо в лоб был. Вряд ли пуля подлежит идентификации. Обычно в таких случаях они в лепешку плющатся. Но не будем опережать события.

Задорожный согласился:

– Хорошо. Давай подытожим. Значит, мы ждем результатов экспертиз, а пока я работаю со своим источником. Ты встречаешь Петрова и взаимодействуешь с милицией. Кстати, что насчет этого парня, Джема?

Степанов пожал плечами.

– Да с ним нормально все, он адекватный, эксцессов не будет. Я за ним пригляжу, у меня переночует. А завтра Петров приедет, там определимся, что делать будем.

Задорожный захлопнул ежедневник:

– Все, расходимся. И без этих историков дел невпроворот.

Степанов вышел из кабинета и пару минут постоял в коридоре, глядя в окно на внутренний дворик. День уже клонился к закату, и густая тень кралась к последнему яркому солнечному пятну на противоположной стене. Привычная суета в здании затихала, тяжелые двери открывались все реже, а в дальнем конце длинного коридора уже появились уборщицы, натирающие мокрыми тряпками старинный паркет.

Степанову нравилось это время – в такие моменты, когда ничто не отвлекало, он почти физически ощущал связь времен, проникаясь тайной энергетикой здания. Он как-то потратил целый свой выходной, детально разбираясь в запутанной истории бывшего доходного дома страхового общества «Россия». И считал себя если не специалистом в этом вопросе, то очень образованным любителем.

Но Иван Иванович в один из своих визитов в Москву быстро вернул его на землю. Во время их прогулки по центру Степанов попытался было блеснуть эрудицией и, показывая на главный фасад, смотрящий на Лубянскую площадь, начал рассказывать про щусевскую реконструкцию сороковых годов. Иван Иванович немного послушал и спросил, улыбаясь:

– А как ты думаешь, с какой целью Щусев использовал мотивы Палаццо делла Канчелерия, Дворца Папской канцелярии?

Степанов ошарашенно посмотрел на него:

– Не понимаю, о чем вы.

Иван Иванович засмеялся:

– Не переживай. Об этом вообще мало кто знает. Палаццо делла Канчелерия в Риме – очень известное здание. Его построили в четырнадцатом веке для кардинала-камерленго, это управляющий финансами и имуществом папы. И, несомненно, Щусев видел этот дворец.

Степанов немного подумал:

– Мне трудно судить. Я-то не видел. Но, допустим, вы правы, и Щусев действительно хотел передать какую-то идею.

– Естественно, хотел. Возьми любое его строение. Да вот хоть, к примеру, храм Сергия Радонежского на Куликовом поле. Ведь это же воплощенная легенда о русской старине, Святой Руси…

Степанов хмыкнул:

– Берсенев, ваш друг, которого в Епифани убили, был уверен, что вся современная история Куликовской битвы – это и есть красивая легенда с ярко выраженным политическим подтекстом.

Иван Иванович многозначительно прищурил глаз:

– А ты думаешь иначе? Несмотря на то, что практически не существует аутентичных артефактов, просто обязанных быть на месте такой грандиозной битвы, как о ней рассказывают?

– Мне трудно судить об этом, я не историк. Тем более, мы о Щусеве вроде начали…

Иван Иванович согласился:

– Да. Вот мавзолей Ленина тоже возьми, например. Здесь идея – вечность власти. Сакральная неотвратимость, довлеющая над человеческим ничтожеством. Там отсылки к усыпальнице персидского царя Кира. На пролетариев такой стиль производит впечатление.

Степанов внимательно рассматривал здание своей конторы, как будто видел его впервые:

– Ну, хорошо, допустим. А что за идея в отсылках к папскому дворцу?

– Саша, это же легко, – улыбнулся Иван Иванович. – Это демонстрация силы и могущества, сравнимого с властью Святейшего папы, которая простирается на весь мир. Понятно, что это архитектурная аллюзия, но тем не менее, Лубянка давно стала мрачным символом России, известным во всем мире.

Степанов поморщился. Для него эта тема всегда была животрепещущей:

– Иван Иванович, ну вы же понимаете, что это были временные перегибы. Да, трагичные, да, бесчеловечные – борьба за власть среди верхушки страны, естественно, отразилась на простых людях. Но это все в прошлом. Вы же видите, как все изменилось.

– Ошибаешься, Саша, – покачал головой Иван Иванович. – Прошлое часто возвращается. Причем в гораздо более уродливом виде…

В кармане зажужжал виброзвонок мобильника. Степанов достал его и, нажав кнопку, сказал:

– Алло. Говорите.

Звонил Джем, и, судя по голосу, он был чем-то взволнован.

– Степанов, ты там скоро? А то мне тут «стрелку» забили, я посоветоваться хотел.

– В смысле? Какую? Кто?

Джем не стал объяснять:

– Короче, чего мы будем деньги тратить зазря? Иди сюда, я тебе сейчас все расскажу.

Разговор прервался. Степанов глубоко вздохнул и пошел на выход.

15. Янка

Уже начинало темнеть, когда Янка вышла на Пьяцца делла Пилотта, площадь перед зданием Университета. Днем плотно забитая машинами, сейчас площадь была почти пуста, лишь стайки туристов хаотично двигались в разные стороны, ослепляя сумерки вспышками фотоаппаратов. Янка и сама очень любила гулять по городу, поэтому вполне разделяла восторженный интерес людей буквально к каждой мелочи.

До маленькой квартирки в тупичке дель Беато Анджелико, где она жила, неспешным шагом идти минут десять, и Янка часто выбирала кружной путь, чтобы увидеть что-то новое для себя. Эти древние районы Рима – Треви, Пинья, Колонна – она воспринимала как концентрацию истории, где за каждым камнем тянется шлейф из человеческих судеб, и ей всегда было интересно погружаться в эту таинственную атмосферу.

Она решила по дороге ненадолго зайти в базилику Сант-Иньяцио, построенную в честь святого Игнатия Лойолы. Месса уже закончилась, но Янка знала, что церковь закрывается в половине двенадцатого ночи, поэтому не особо спешила. Оттуда до дома буквально три минуты, поэтому Янка частенько заходила в храм. Она любила просто посидеть на длинной деревянной скамье в гулком пустом нефе и послушать органную музыку.

Когда она только приехала в Рим, Иван Иванович две недели водил ее по узким улочкам центра, и его рассказы сливались в один бесконечный роман, где главными героями были с детства известные ей персонажи. Иван Иванович и привел ее в базилику святого Игнатия. На нее произвела ошеломляющее впечатление масштабная фреска на потолке, посвященная небесной славе основателя Ордена иезуитов. И поразил нарисованный купол с вознесением святого Игнатия – Янка буквально застыла, запрокинув голову и рассматривая детали. Иван Иванович тронул ее за локоть.

– Вот, кстати, Иоанна, обрати внимание. Здесь похоронен святой Роберт Франциск Беллармин. Один из тридцати трех учителей Католической Церкви.

Янка удивленно посмотрела на него:

– Секундочку… Тот самый Беллармин, Великий инквизитор, который приговорил к сожжению Джордано Бруно?

– Да, это он, – согласился Иван Иванович. – Хотя, конечно, приговор выносила коллегия, Беллармин был всего лишь одним из десяти. Но его слово значило многое.

Янка с некоторым вызовом повернула голову и посмотрела в улыбающиеся глаза Ивана Ивановича.

– А вам не кажется, что это было очень жестоко и нечестно так обойтись с ученым?

– Так ведь его не как ученого сожгли. А как оккультиста и последователя Гермеса Трисмегиста. Да и ученым он был относительным, если честно. Все же значительная часть его сочинений была на тему магии.

Янка недоверчиво протянула:

– Даа? Я не знала, конечно. Но я не углублялась…

Иван Иванович легонько подтолкнул ее к скамейке. Они уселись рядышком и продолжили вполголоса:

– Ну и напрасно… Джордано, или как его звали, Ноланец, потому что он родом из города Нола, с молодости проявлял самый живой интерес к трактатам Гермеса. Ты же знаешь, что он был монахом и католическим священником?

– Да, это мне известно.

– Но как священник он себя ничем не проявил. Зато проникся идеями Коперника и на их основе вывел собственную теорию мироздания, в которой очень причудливо переплелись наука и мистика. Он даже проповедовал необходимость возврата к магической религии Египта. Как раз о ней подробно написал Гермес Трисмегист в своем трактате.

Янка грустно улыбнулась:

– А жезл Гермеса закопал мой отец…

Иван Иванович молча кивнул. Янка спросила:

– Бруно тоже искал могущества через жезлы?

Иван Иванович пожал плечами.

– Вот об этом ничего неизвестно. Но он читал лекции об учении Коперника по всей Европе и интерпретировал его таким образом, что оно стало всего лишь частью магии герметизма. Он рассматривал вселенную так же, как это делали маги, и мечтал найти возможность управлять невидимыми силами. Он был убежден, что ключ к этим силам находится у Трисмегиста.

Янка задумчиво сказала:

– Наверное, это действительно трагедия, когда человек забывает про Христа, но мечтает прорваться к божественным энергиям.

Иван Иванович скептически усмехнулся:

– Ну, про Христа он не забыл. Просто считал Его магом, а чудеса мнимыми. И у него была целая теория на этот счет, отвергающая все, что мы считаем истинным в нашей вере. В общем-то, это все и легло в основу приговора. Причем разбирательство продолжалось семь лет, и ему не раз предоставлялась возможность отказаться от своих умозаключений. Но он посчитал их истиной в последней инстанции, за которую можно и умереть.

Янка согласилась:

– Так часто бывает. Почему-то люди не пытаются критически осмысливать свои убеждения. Иначе они понимали бы, что это всего лишь тени реальности, созданной Богом.

– Именно так. А что касается Беллармина, то для своего времени он был действительно выдающимся человеком. Он богослов и духовный писатель, поэт и проповедник. Я думаю, у тебя еще будет возможность изучить поближе его личность. По-моему, у вас даже в программе по истории Церкви будет материал. Впрочем, и про Бруно тоже. Так что ты сможешь сделать свои собственные выводы об этих людях…

А на другой день они снова гуляли по улицам и площадям и добрались до Кампо деи Фиоре, площади Цветов. И Иван Иванович, улыбаясь, показал на потемневший от времени бронзовый памятник в центре.

– Видишь, Ноланца тоже помнят. Никто не забыт… Кстати, автор памятника, скульптор Эттори Феррари, был Великим мастером масонской ложи Великий восток Италии Древнего и принятого шотландского устава. Так что идеи Бруно вполне себе живы и даже развиваются.

После церкви Янка забежала в лавку – дома почти закончился кофе и сахар, надо было пополнить запасы. Она не удержалась и купила еще пару шоколадок, хотя обычно старалась как-то не очень налегать на сладкое. Продавец, видя ее колебания, широко улыбнулся и махнул рукой.

– На вашем месте, синьорина, я бы даже не беспокоился…

Улица, где она жила, находилась чуть в стороне от туристических маршрутов, и здесь было уже совсем темно. В нескольких окнах горел свет, да пара тусклых фонарей освещала узкий тупик между домами. Но Янка знала здесь каждую трещину на асфальте, и вполне свободно ориентировалась даже в темноте. Она уже переложила пакет в левую руку и взялась за дверную ручку, как даже не то чтобы увидела, а буквально почувствовала сзади какое-то движение. Янка дернулась, чтобы обернуться, но вдруг раздался сильный треск электрошокера, и шею пронзила резкая боль. Янка вскрикнула и потеряла сознание.

16. Низвицкий

Ему ужасно не хотелось открывать глаза. Приятная легкость во всем теле и полное отсутствие боли в голове создавали теплое состояние покоя, которое Низвицкий боялся потерять. Койка с тощим больничным матрасом казалась ему сейчас самым надежным убежищем, перед которым отступил ворох проблем, больше похожий на ощетинившегося ежа.

Сегодня Низвицкий долго лежал под капельницей, ему делали кардиограмму и томографию, и уже в конце дня перевели в небольшую двухместную палату, где он просто провалился в глубокий сон. Сосед, сухонький старичок с белой эспаньолкой, пытался разбудить его на ужин, но Низвицкий только отмахнулся и спал дальше.

Но когда за окном день сменился синими сумерками, Низвицкий почувствовал, что спасительный сон отступает. Он пытался цепляться за его обрывки, надеясь еще поспать, но мозг уже включился в реальность, и, тяжело вздохнув, Низвицкий окончательно проснулся и открыл глаза.

Взгляд уперся в белую стену, выкрашенную масляной краской, на которую падал свет из коридора сквозь квадратное окно над дверью. И Низвицкий почему-то подумал, что это хороший символ для всей его ситуации – стена, тупик, дальше идти некуда. Но в то же время, присутствует маленький положительный момент, что эта стена не мрачная кирпичная, возле которой может прозвучать только выстрел в затылок, а, стало быть, есть надежда на избавление.

Низвицкий заворочался на своей койке, тут же сильно заскрипевшей панцирной сеткой. Сосед с любопытством приподнял голову с подушки и вгляделся в его лицо.

– Ну что, бедолага, отлежался?

Низвицкий пошевелил шершавым языком и попросил:

– Водички бы попить…

Старичок, откинув одеяло, бойко вскочил в тапочки на полу и зашаркал к умывальнику в углу палаты. Набрав из-под крана стакан холодной воды, он подал его Низвицкому.

– На, пей… Тебя как зовут?

Низвицкий сделал большой глоток и, благодарно растянув губы в подобие улыбки, ответил:

– Игорь.

Старичок важно представился:

– А я Афанасий Петрович. Хотя все для краткости зовут меня просто Петрович. Ты сам-то москвич?

Низвицкий допил воду и отдал ему стакан:

– Да. С Пресни.

Афанасий Петрович довольно кивнул:

– Вот и славно. А я из Хамовников.

У них завязался самый обычный разговор, когда незнакомые люди с помощью несложных вопросов пытаются встроить собеседника в свою систему координат. Возраст, семейное положение, работа… Но минут через пятнадцать-двадцать Афанасий Петрович слегка выдохся, интерес поугас, паузы стали длиннее, а потом он вообще заявил:

– Все, Игорек, я спать. Завтра будет день, еще наговоримся.

Низвицкий был даже благодарен, что собеседник оставил его в покое – ему хотелось обдумать, как быть дальше. Он поймал себя на мысли, что боится звонить домой. С одной стороны, конечно, надо было бы сообщить Рае, что у него все в порядке, а с другой – здравый смысл ему подсказывал, что сейчас лучше вообще никому не говорить, где он находится – меньше будет неприятных новостей.

Но был один очень важный момент, который не отпускал Низвицкого, и, несмотря на все умственные усилия, решения не находилось. Завтра до двенадцати часов ему обязательно нужно быть в камере хранения на Ленинградском вокзале и перезапустить автоматическую ячейку – она оплачена на трое суток, которые заканчивались. Просить Раю о помощи он даже не думал – Низвицкий не сомневался, что за ней следят. А друзей, к кому он мог бы обратиться с такой просьбой, у него не было.

Он даже злился на Хрусталева, хотя понимал, что сейчас это бессмысленно. Именно Лешка выдвинул эту идею с камерой хранения, насмотрелся детективов. Низвицкий пытался ему возражать:

– Давай я лучше на дачу отвезу «дипломат», там безопасно.

Хрусталев хмыкнул:

– Ну да, безопасно. Не считая того, что в любой момент бомжи могут залезть. Сам же рассказывал, как у твоего соседа даже варенье прошлогоднее выгребли. И засолку.

– Так это был не сезон. На дачах никого не было. А сейчас еще народ вокруг.

Хрусталев помотал головой:

– Нет, все равно не надо. Сейчас ночью уже прохладно, влажно. Перепады температур. Это все не очень хорошо для манускриптов. А в камере хранения лучше, чем в квартире – тепло, сухо, безопасно. Так что давай, не рассуждай, а двигай на вокзал. Как говорится, подальше положишь, поближе возьмешь.

Низвицкий обдумывал самые разные варианты, как завтра попасть на вокзал, вплоть до побега из больницы. Но в то же время понимал всю их невыполнимость – он даже не знал, где его сумка, верхняя одежда и документы, все забрали в приемном покое. Оставался маленький шанс, что завтра на утреннем обходе лечащий врач посчитает, что Низвицкому можно и дома лежать, и выпишет его. Это был бы идеальный вариант, но сейчас он казался не менее фантастическим, чем другие.

Свет в коридоре погас, и в палате сразу стало темно. Размеренное дыхание Афанасия Петровича нарушало окружающую тишину, но Низвицкого это не раздражало, а, наоборот, создавало ощущение какой-то защищенности. Если бы не «дипломат» в камере хранения, он постарался бы задержаться в больнице как можно дольше, пока ситуация не разрешится сама собой. Но осознание того, что где-то лежит чемоданчик стоимостью больше сотни тысяч долларов, заставляло его беспокойно вертеться с боку на бок.

Он опять вспомнил Хрусталева, тот самый первый разговор. Хрусталев буквально сверлил его взглядом и настойчиво убеждал:

– Игорь, уверяю тебя, это совершенно рабочая схема. От тебя надо только твое умение. Ты же можешь добавить пару черточек в манускрипт, я не сомневаюсь – ты и не такие вещи реставрировал.

Низвицкий возражал:

– Леша, да это бессмысленно, любая экспертиза обнаружит новодел. Состав краски, способ нанесения – где ты найдешь аутентичные кисти? А краски?

Хрусталев только махнул рукой.

– Да какая экспертиза? Кто ее будет делать? Мне надо, чтобы у меня количество сошлось, и по датам все билось. Я просто поменяю документы. Думаешь, кто-то будет вникать в эти еврейские тексты? Там ведь сам Фиркович не разобрался бы, кто на ком стоял. А зато у нас будет несколько превосходных экземпляров, и мы с тобой наконец-то разбогатеем. Тебе не надоело еще в своей хрущевке ютиться? Может, пора подумать о чем-то другом?

– Погоди, Леша. Там все равно оборудование нужно кое-какое. Да и место, не дома же этим заниматься.

Хрусталев обрадованно хлопнул его по плечу:

– Не переживай. Все найдем. А место – чем тебе мой офис не подходит? Во Дворце культуры АЗЛК. Там никто не помешает, хоть по ночам работай, бабульки-вахтеры все свои.

Низвицкий согласился:

– Ладно, давай съездим на ближайших выходных туда, посмотрим.

Лешкина схема действительно была проста до безобразия. Как ученый-гебраист он имел доступ в библиотеку Петербургского филиала Института народов Азии и часто ездил туда. И ориентировался в книгохранилище как у себя дома. Поэтому для него не составляло большого труда сначала заменить формуляр рукописи, а потом и сам древний манускрипт поменять на ничего не стоящий новодел, искусно подправленный Низвицким.

Хрусталев частенько посмеивался под хорошее настроение.

– А что, Игорянтий, чем мы хуже Абрамчика Фирковича? Про него-то больше ста лет спорят, никак не могут установить, что там подлинное в его бумагах, а что фонарь полнейший. А я представляю, как потомки будут голову ломать над нашими  с тобой рукописями. Хе-хе. Низвицкий, Хрусталев энд Ко. Фабрика по производству загадок истории…

Низвицкий чувствовал, как мысли становятся все медленнее и обрывочнее – сон понемногу накрывал его. Он шумно вздохнул и повернулся на бок – в конце концов, новый день сам найдет решения его сегодняшних проблем. Ведь как-нибудь да будет…

17. Джем

В вечернем воздухе носились едва уловимые запахи осени, которые присущи только центру Москвы, и Джем чувствовал их несмотря на то, что мысли его были заняты совсем другим. Для него многие города имели свой неповторимый аромат – Амстердам, Варшава, Брюссель, Рим, Петербург. И синие московские сумерки, сгущавшиеся с каждой минутой, погружали его в атмосферу, где дыхание еще зеленых бульваров смешивалось с запахами метро из вентиляционных шахт, и все это было остро приправлено вкусным дымком многочисленных ресторанчиков.

Джем прошел по относительно малолюдной Дмитровке и свернул в Столешников переулок, где уже вовсю кипела вечерняя жизнь. «Ягуар» он оставил на Кузнецком мосту возле задней стены Театра оперетты – ему не хотелось подъезжать прямо к ресторану «Арагви». Скорее всего, там трудно было бы найти место для парковки, да и не хотелось лишний раз светить машину из разумной предосторожности.

Они со Степановым больше часа обсуждали сложившуюся ситуацию. Джем реально был взбешен:

– Саня, ну ты прикинь, как они мой номер мобилы вычислили? Я думаю, только у ментов могли. Я следаку его оставил и еще этому молодому мусоренку, который меня опрашивал. И вот смотри, как быстро слили.

Степанов предложил:

– Слушай, раз уж у нас совместный ужин накрылся медным тазом, пойдем хоть по гамбургеру возьмем. На сытый желудок проще думается. Ты-то в «Арагви» поужинаешь, а мне что делать?

Джем вылупил на него глаза:

– Ты что, реально думаешь, я жрать там буду? – но тут же понял сарказм Степанова и усмехнулся. – Саня, ну тебя нафиг…

Степанов улыбнулся:

– Вот, правильно, давай успокаивайся. Нервы надо беречь. Пойдем прогуляемся по Неглинной, я рядом с театральным училищем кафешку знаю, там и перекусим.

Через десять минут они засели в уютном местечке под нехитрым названием «Щепка» и заказали еду. Джем поглядывал в окошко на проезжающие мимо машины и легонько постукивал зажигалкой по деревянной столешнице.

– Вот что ты думаешь делать, Сань? Может надо этих оборотней в погонах притащить на Лубянку и расколоть, кому они сливают ход следствия?

Степанов ухмыльнулся:

– Ага, прямо всю следственную бригаду… Я тебе говорю, успокаивайся. Надо реальный план выработать, а не искрить эмоциями. В конце концов, ничего не произошло из ряда вон выходящего. Подумаешь, встречу назначили. Значит, хотят что-то предложить.

– Почему это? С чего ты так решил?

– Это же элементарно, Ватсон. Источник информации у них и так есть, и поинтереснее, чем ты. Но им нужно что-то, чего они от ментов получить не могут. И они хотят получить это от тебя, раз вышли на контакт. А как получить? Вот и будут предлагать варианты.

Подошла официантка с подносом и аккуратно поставила перед ними глиняные горшочки. Джем приоткрыл крышку на одном, с удовольствием втянул ноздрями запах мясной солянки и тут же взялся за ложку. Степанов последовал его примеру, и несколько минут оба молчали, расправляясь со своими порциями. Джем отстрелялся первым, и откинувшись на спинку стула, предложил:

– Может, повторить, Сань, как считаешь? А то я то ли ел, то ли радио слушал…

Степанов возразил.

– Подожди, сейчас отбивные принесут, думаю, будет в самый раз. Они здесь огромные.

Джем поинтересовался:

– А ты сам в «Арагви» бывал? Я только слышал про него…

Степанов пожал плечами:

– Да ничего особенного. Шалман полнейший. Публика разношерстная, в основном этнические криминальные группировки и коммерсы, с ними связанные. Раньше, конечно, ресторан марку держал. Но это давно, при коммунистах было, во времена Советов.

Джем кивнул:

– Да, точно. Его вроде еще Сталин и Берия организовали. В тридцать восьмом. Грузинам без ресторана никак. Говорят, весь цвет Москвы там собирался.

– Сейчас все изменилось. Бомонд в другие места перебрался. То, что тебе именно там встречу назначили, позволяет сделать некоторые выводы.

Им принесли отбивные, и Джем убедился, что Степанов был прав – их размер действительно радовал глаз, да и на вкус они оказались превосходными. Ловко орудуя ножом и вилкой, он поглядывал на Степанова.

– Ну и что ты думаешь, это бандосы какие-то?

Степанов оторвал взгляд от своей тарелки и задумчиво ответил:

– Ну, вряд ли какие-то отморозы в чистом виде, но с криминалом связанные несомненно. А учитывая его акцент, как ты говоришь, то, скорее всего, грузины или армяне. Если бы я сам слышал его, то точнее бы сказал.

Джем прищурил один глаз:

– Не, я не разбираюсь. Я узбека-то от таджика не отличаю, а грузина от армянина тем более.

Степанов что-то прикинул и заявил:

– Я тебя подстрахую. Время еще есть, я приглашу одну мадемуазель из нашего архива посидеть в ресторане. Думаю, ей будет интересно.

Джем усмехнулся:

– Вот ты жук. За мой счет амурные вопросы решаешь…

– Исключительно по долгу службы, – засмеялся Степанов. – Если бы ты ее видел, у тебя таких мыслей не возникло бы. Но я буду глупо там выглядеть, если один припрусь и сяду кофе пить, как Шарапов. Весь шалман только переполошим.

– А у тебя с собой есть парабеллум? – поинтересовался Джем.

Степанов отмахнулся:

– Да прекращай ты. Никто не будет в центре Москвы «красную жару» устраивать.  Мы же не Шварценеггеры какие-нибудь. У тебя задача крайне проста – прийти, выслушать, уйти. А я постараюсь их срисовать. Потом видно будет.

Джем согласился:

– Да мне-то по барабану. Меня бандосы не особо напрягают. Меня бесит, когда они с ментами в одной упряжке работают. В этом случае менты гораздо опаснее. Думаешь, мало таких случаев бывало, когда пацанов на «стрелке» менты принимали? А потом при шмоне наркоту им подкидывали или еще какой-нибудь запрет… Потому что те, с кем они рамсили, с ментами работали и по-простому их сливали.

– Нет, это не тот случай. Просто даже сам посуди, уровень какой – писатели, рукописи… Такие темы предполагают наличие интеллекта. Если даже ментов и подключают, то серьезных. Это не за палатку с алкашкой где-нибудь в Строгино тереть. Хрусталев кому-то действительно важному на мозоль наступил.

Они еще немного посидели, пока пили кофе, и прикинули все до мелочей. Степанов позвонил своей знакомой и договорился о встрече. Потом Джем рассчитался и пошел за машиной, а Степанов направился в сторону метро.

Было без трех минут девять, когда Джем вышел на Тверскую площадь, глазами отыскав вход в ресторан напротив памятника Юрию Долгорукому. В темноте ярко горели неоновые буквы «Арагви», а вдоль бордюра в ряд блестели лаком роскошные автомобили, преимущественно «мерседесы» S-класса, которые в народе уважительно звали «кабанами». Возле некоторых машин кучковались крепкие ребята в кожаных куртках, ведя оживленные беседы.

Тяжелая дверь с огромным стеклом пропустила Джема вовнутрь, и он окунулся в знакомую по другим подобным местам липкую атмосферу, наполненную табачным дымом, шумными разговорами и громкой музыкой. В фойе его тут же приветствовал вежливый человек в дорогом черном костюме с золотыми пуговицами.

– Добрый вечер. Могу чем-то помочь?

Джем спокойно посмотрел на него:

– У меня здесь встреча, но я не знаю с кем.

Тот понимающе кивнул:

– Да, конечно. Как ваше имя?

– Джем.

Вежливый человек снова кивнул:

– Да. Вас ждут. Пойдемте со мной.

И он повел Джема куда-то вниз по лестнице.

18. Петров

В купе было темно, лишь изредка вспыхивали одинокие фонари глухих разъездов и неведомых полустанков. Мерный стук колес задавал ритм, завораживающий своим постоянством, но время от времени ускорялся в синкопе под аккомпанемент железных ложечек в чайных стаканах на столе, когда вагон, негромко постанывая, проходил стрелку. Уютно посапывал во сне Степан Николаевич, отвернувшись к стенке, а в синей темноте слышалось размеренное дыхание пассажира с верхней полки.

Иван Иванович даже не пытался заснуть, вытянувшись на тощем матрасе, застеленном сероватым бельем с едва уловимым железнодорожным запахом. Он лежал с открытыми глазами, а мыслями был на скамейке под зеленой перголой в Летнем саду, где жарким июльским вечером они разговаривали с Хрусталевым. Иван Иванович тогда специально приехал в Петербург – Хрусталев заранее, дня за три, позвонил, рассказал, что приезжает из Москвы на конференцию, и попросил о встрече.

– У меня к вам совершенно потрясающее предложение, но мне не хотелось бы обсуждать его по телефону. Если есть возможность, приезжайте.

– Но хотя бы обозначить тему разговора вы ведь можете?

Хрусталев согласился:

– Да, конечно. Это касается нескольких документов из коллекции Аврама Фирковича. Я думаю, вам будет интересно.

Иван Иванович уже год не был в северной столице, с тех пор как Анри Волохонский перебрался на Тенерифе – ему врачи порекомендовали сменить холод и сырость на вечную весну. И от предложения Хрусталева, скорее всего, Иван Иванович отказался бы, но стояла замечательная погода, и захотелось на несколько дней сменить обстановку. Поэтому он коротко ответил:

– Хорошо, я приеду.

Они встретились в ресторане Дома ученых на Дворцовой набережной, где Хрусталев блистал красноречием в компании седовласых мужей профессорского вида. Ивана Ивановича он приветствовал, подняв бокал с красным вином, и с улыбкой пояснил:

– У нас конференция плавно перешла в симпозиум. Вам ведь, конечно, известно, что у древних греков симпозиумом называлась совместное пиршество, а если по-простому, то попойка. Вот мы и поддерживаем многовековые традиции. Присоединяйтесь к нам!

Иван Иванович покачал головой:

– К сожалению, не могу. У меня еще есть планы. Поэтому хотелось бы сначала все-таки дела обсудить.

Хрусталев покорно кивнул:

– Нет так нет, – он сделал большой глоток из бокала и, поставив его на стол, обратился к своей компании. – Коллеги, я вынужден вас покинуть, у меня важный разговор.

На набережной громко шумел поток автомобилей, и Хрусталев предложил дойти до Летнего сада. Иван Иванович поддержал – в такой теплый вечер прогуляться по Петербургу было настоящим удовольствием. Красный диск солнца медленно катился к шпилю Петропавловской крепости, бликуя на темной воде Невы.

Они неспешно направились в сторону Троицкого моста, постепенно погружаясь в разговор. Хрусталев несколько театральным жестом указал на окружающий пейзаж и продекламировал:

– Люблю тебя, Петра творенье… Хотя, конечно, все, что мы сейчас видим, это уже далеко не петровская эпоха.

Иван Иванович усмехнулся:

– Если не считать Петропавловки. Собор как раз при Петре строился. Архитектор Доменико Треззини, итальянец швейцарского происхождения.

– Ну, Иван Иванович, вы же прекрасно поняли мою мысль. Петербург – отражение масонской идеи идеального города. Все его видные строители были масонами.

Иван Иванович не переставал улыбаться:

– Ну так масоны и есть каменщики, строители. У вас невольный каламбур получился.

Хрусталев засмеялся:

– Да. Но вы, конечно, понимаете, что я хочу сказать. Петр город основал, но строили его уже другие люди и в другое время. И строился он по единому плану, в отличие от Москвы с ее хаотичной застройкой. А в этом плане регламентировано все, учтена каждая мелочь, деталь – кто строит, где, из чего, как. Типовые проекты для разных типов застройщиков. Регламент строительства. Регламент эксплуатации зданий и прилегающих территорий. В общем, это коллективный результат многих людей, объединенных общей идеей. И результат, прямо скажем, уникальный.

– Соглашусь с вами. Подражая Творцу, как Великому Архитектору Вселенной, петербургские масоны создали свою реальность. Этот город действительно не похож на другие. Но вы пригласили меня приехать, чтобы поговорить об истории Петебурга? Или о масонах?

Хрусталев кивнул:

– В какой-то мере и о них тоже. В качестве предыстории. Но я бы присел где-нибудь, чтобы на ходу не разговаривать. В Летнем саду есть такой укромный уголок, надеюсь, он окажется незанятым.

Через несколько минут они расположились на скамейке под перголой, увитой ползучими зелеными плетями. Здесь действительно было малолюдно – основные дорожки со статуями и фонтанами, где любят гулять туристы, находились в другой стороне, а в эту часть сада приходили только завсегдатаи в поисках покоя среди старых вязов и лип. Чуть поодаль за деревьями угадывалась Фонтанка, по которой то и дело сновали трамвайчики, разрывая тишину жестяными голосами экскурсоводов, усиленными динамиками.

– А вам известна история Древнего и принятого шотландского устава масонов? – спросил Хрусталев.

Иван Иванович пожал плечами:

– Естественно, я кое-что читал об этом, но специалистом не являюсь. Знаю, что он был принят в самом начале девятнадцатого века в городе Чарльстон, в Южной Каролине. А привезли его в Америку примерно на полвека раньше.

– Да, совершенно верно, – понимающе кивнул Хрусталев. – Фактически это самый распространенный масонский устав. Ведь что такое устав по своей сути? Система масонских знаний, учения, ритуалов, традиций – словом, все, что определяет практическую жизнь организации. Своего рода система ценностей. Ну и, понятно, устав фиксирует иерархию в масонских ложах, которые ему подчиняются.

Иван Иванович с легкой улыбкой посмотрел на него:

– Я думал, вы специализируетесь на гебраистике, и вам ближе еврейская культура.

Хрусталев усмехнулся:

– Вот именно поэтому я и стал интересоваться масонами. Думаю, смысла нет пересказывать всю историю этой организации. Вы же понимаете, что вся общественная жизнь двух столетий во всех странах мира была пронизана идеями масонов. Петербург – это яркий пример, но помимо него есть и другие, не менее великолепные города. Тот же Вашингтон – это же сплошной символизм.

Иван Иванович согласился:

– Если на то пошло, то само возникновение государства Соединенные Штаты Америки стало возможным только благодаря деятельности масонов. Джордж Вашингтон, да и многие другие президенты, были масонами высокого градуса.

– Да, именно. Создание Соединенных Штатов и было целью Ордена поиска.

– Никогда не слышал о таком.

– Это скорее метафора, – слегка поморщился Хрусталев. – Орден поиска – своеобразное объединение мыслителей и философов самых разных стран и эпох. А объединяет их Знание – тайная суть древних религий. Рыцари Святого Грааля, тамплиеры, христианские и еврейские каббалисты, розенкрейцеры, иллюминаты – все они занимались поиском. Если не принимать во внимание разницу в ритуалах и символах, то искали они идеальный общественный строй, государство, управляемое царем-философом, способным привести людей ко всеобщему благу.

Иван Иванович скептически покачал головой:

– Чересчур расплывчато, конечно, но в какой-то мере соглашусь с вами. Не вдаваясь в детали. Но все-таки интересно, к чему вы ведете свою мысль.

– К истории масонов Америки. Именно на их верованиях и идеалах зиждется существование американской нации. Но, как выясняется, у истоков американского масонства стояли иудеи. Собственно, и привез в Америку Шотландский устав масон, имеющий градус Верховного князя царственной тайны. У него был патент о назначении Великим инспектором для всех частей мира. А по происхождению он был иудеем-раввинистом, родившимся Крыму.

Иван Иванович приподнял бровь:

– Даже так? И из чего это следует?

Хрусталев с некоторым вызовом посмотрел ему прямо в глаза и ответил:

– Из некоторых документов в коллекции Аврама Фирковича.

19. Янка

Она пришла в сознание разом, как будто включилась, и, вырвавшись из небытия, сделала глубокий вдох. Реальность ее не обрадовала. Несмотря на темноту, Янка сразу же поняла, что находится в багажнике автомобиля, да еще со связанными за спиной руками. И как-то механически отметила, что ей не страшно, но это потому, что она испытывала глубочайшее недоумение – как такое вообще возможно, и почему.

За три года семейной жизни с Джемом она, конечно, наслушалась от него разных историй, тем более что оба любили иногда зависнуть перед телевизором с каким-нибудь криминальным сериалом. И порой просмотр превращался в моноспектакль Джема – он с сарказмом и очень эмоционально критиковал сюжетные нестыковки, приводя реальные примеры из бандитской жизни. Он поддерживал знакомства со многими людьми из этого круга, хотя сам уже не лез ни в какие мутные расклады. И Янка понимала, что жизнь вокруг полна опасностей. Но это дома, в России, где возможно все, а внезапно оказаться похищенной в Риме… Янке вдруг показалось, что это просто дурной сон.

Автомобиль то разгонялся, то замедлял скорость, скорее всего, притормаживая перед перекрестками – судя по всему, он передвигался по городу. В какой-то момент колеса гулко забарабанили по брусчатке, и Янка сделала вывод, что они все еще находятся где-то в центральных районах.

Она как-то машинально отметила для себя, что даже в багажнике хорошая шумоизоляция, и он достаточно просторный, а, стало быть, машина хорошего класса – если вообще не представительского. То есть, на уличную шпану не похоже, да похищения и не их стиль, они могут только сумку дернуть или фотоаппарат. А если так, то здесь задействованы люди серьезные, которые ничего не делают без веской причины. Поэтому бессмысленно паниковать, надо просто ждать, пока все выяснится.

Автомобиль остановился, немного постоял, потом очень медленно проехал небольшое расстояние и замер. Янка услышала, как открылись двери машины, и почти сразу же поднялась крышка багажника, и ее ослепил яркий свет. Две пары рук почти без усилий выдернули ее и поставили на землю. Янке показалось, что она находится в гараже, но толком не успела ничего разглядеть. Ей на голову быстро надели мешок и повели вверх по лестнице, придерживая под локти. Потом завели в помещение и развязали руки.

Тихо щелкнул дверной замок, и Янка поняла, что осталась одна. Она еще немного постояла, потом осторожно сняла мешок с головы, опасаясь увидеть что-нибудь страшное. Но все оказалось совершенно безобидно – она находилась в очень тесной комнатке, залитой ярким светом потолочного светильника. Из мебели здесь был только узкий диванчик, да в углу за шторкой унитаз и умывальник. Окон в комнате не было, лишь под самым потолком виднелся забранный решеткой небольшой люк, похожий на вентиляционный.

Янка присела на тахту и задумалась. Иван Иванович как-то рассказал ей историю из своей молодости, когда его ночью сорвали с постели и закрыли в каменном мешке без окон, куда не проникал ни один звук извне. И он сам точно не мог сказать, сколько суток провел в полной темноте и абсолютной тишине. Но именно тогда у него открылось особое чувство, способность восприятия вечности. Это было его посвящение, начальная степень миссии. Янка тогда очень внимательно его выслушала и сказала:

– Я почему-то внутренне уверена, что когда-нибудь мне тоже предстоит это пережить.

Иван Иванович улыбнулся в ответ:

– Никто не знает своего будущего.

Но то, что происходило сейчас, меньше всего походило на мистический опыт инициации. И, скорее всего, ее действительно похитили, правда, непонятно, с какими целями. Янке не было страшно, во всяком случае пока.

У нее в жизни был период наркозависимости, когда круг ее общения составляли самые отвратительные маргиналы, для которых весь мир умещался на острие иглы. И в этой среде она не только научилась ориентироваться и выживать, но и получила определенные навыки, позволившие ей сохранить свою личность.

Да и некоторые знакомые Джема, с которыми они пересекались время от времени где-нибудь в городе, были далеко не ангелы. Они одним своим видом нагоняли страх на обычных людей. Но Янка вполне свободно чувствовала себя в таких компаниях, причем, не надевая какую-нибудь искусственную маску «своего парня». Хотя, конечно, большого удовольствия от подобного общения не испытывала – просто принимала как данность.

Как-то вечером они ужинали в «Нойбрандербурге», и Джем показал ей на соседний столик, где вальяжно расположился огромный, как глыба, лысый тип с холодным взглядом заплывших жиром глаз.

– Во, смотри, Кабан вернулся, давно не было видно. Они с Алексом ведь в позапрошлом году «коммерса» одного в плен взяли, неделю его в подвале голодом морили, пока он не отдал им мраморный карьер.

– Реально? – удивилась Янка. – Вот так взял и отдал? Целый карьер?

Джем хмыкнул:

– А ты бы на его месте что сделала? Конечно, отдал. Правда, когда его отпустили, сразу на «легавую» педаль нажал, заяву написал. Кабана с Алексом закрыли. Но вскоре «коммерс» исчез, а дело развалилось. Так что Кабан сейчас вполне уважаемый предприниматель, владелец мраморного карьера. Он больше в Финке живет, чем здесь, просто по делам иногда приезжает.

Янка передернула плечами:

– Мрак, конечно. Не представляю, что может испытывать человек в холодном темном подвале, особенно, когда на него вот такая рожа жути гонит.

– Да, – согласился Джем. – Не дай Бог когда-нибудь в подобной ситуации оказаться. Разве только если в роли Кабана…

Янка деланно закатила глаза:

– Ну и шуточки у тебя. Ты вообще нормальный?

Джем засмеялся:

– Ну а что такого? Меня тоже один раз в плен брали, но я там выкрутился без потерь. Хотя, конечно, приятного мало.

Сейчас Янка как бы мысленно ответила мужу:

– Да не то, что мало, вообще ужас полный. Джем, миленький, помоги мне. Я хочу домой.

Она встала с тахты, подошла к двери и осторожно нажала ручку. Но та не поддавалась – хитрый замок снаружи блокировал ее. Янка хотела постучать, но передумала. В конце концов, если у людей, которые ее сюда привезли, есть какой-то план, то вряд ли ей будут его объяснять. А рано или поздно их цель все равно выяснится, так что остается только ждать.

Янка поискала глазами выключатель, но не нашла – видимо, свет в комнате выключался снаружи. Это не сильно ее расстроило – только сейчас она ощутила, как устала за день. Конечно, ей было немного жаль, что так и не получилось съесть купленную шоколадку, но она чувствовала, что спать ей хочется гораздо сильнее, чем есть. Янка легла на диванчик, предварительно сняв рубашку и накрывшись ей с головой, и еще несколько минут пыталась о чем-то думать. Но понемногу дыхание ее замедлилось, мысли остановились, и она уснула глубоким спокойным сном.

20. Степанов

Катю Строганову он увидел издалека. Она вынырнула из перехода на углу Тверской и Страстного бульвара и остановилась у парапета, достав из сумочки тонкую пачку «More». Вытащила сигарету, прикурила от изящной длинной зажигалки, и, выпустив тонкую струю дыма, осмотрелась. Степанов махнул ей рукой, и она, заметив, кивнула и направилась в его сторону.

Он, конечно, ввел Джема в заблуждение, когда несколько пренебрежительно отозвался о свой сотруднице. Выглядела Катя очень эффектно – стройная брюнетка с короткой стрижкой, одетая в бежевый брючный костюм. На каблуках она была даже немного выше Степанова, и он невольно приосанился.

Катя ему давно нравилась, но он видел, что за ее внимание бьются лучшие гусары конторы, поэтому даже не стремился составлять им конкуренцию. И, возможно, именно поэтому она сама как-то выделила его, начав общаться, сначала редко и по мелочи, а потом незаметно привыкнув. Несколько раз они серьезно напивались дома у Степанова, и однажды проснулись в одной постели, после чего Катя заявила:

– Степанов, я тебя недооценивала. Надо будет как-нибудь повторить. Но если кому-нибудь проболтаешься, пристрелю из табельного.

У них сложились странные отношения. Иногда они спали вместе, но оба гораздо больше ценили возможность просто выговориться, обсуждая самые разные темы – от служебных до бытовых. Они не были любовниками, скорее, друзьями, насколько вообще возможна дружба между мужчиной и женщиной. И Степанов всегда знал, что может обратиться к Кате за помощью, если потребуется. Конечно, работала она вовсе не в архиве, как он сказал Джему, а была очень опытным оперативником. И сейчас вместо приветствия коротко бросила:

– Степанов, давай колись, что ты там задумал.

Он улыбнулся:

– Да ничего особенного. Просто с тобой повидаться хотел.

Катя крепко взяла его под руку:

– Чтобы ты ни с того ни с сего девушку в ресторан пригласил, да еще в «Арагви»… Что у тебя за проблемы?

Они не спеша двинулись в сторону Тверской площади – запас по времени еще был приличный.

– Моему знакомому забили «стрелку» какие-то кавказцы. Это, вероятно, связано с убийством – ты в курсе, сегодня на Новокузнецкой одного писателя убили?

Катя отрицательно мотнула головой:

– Нет, я сегодня в область ездила. И что от меня нужно?

– Надо посмотреть, что это за пассажиры. Потом пробьем их, посмотрим, чем они дышат.

Катя спросила:

– А чего это ты этим делом занимаешься, а не милиция?