Читать онлайн Нефритовый слон

«… Ты будешь мёртвая принцесса,

А я – твой верный пёс»

Агата Кристи, «Опиум для никого»

Глава 1, Побег

Что же с тобою стало,

Мой ненаглядный герой?

Как же в груди кололо…

Ты стал для меня горой.

Для тебя я искала слово,

«Враг, насильник, подонок, мразь.

Душа умылась твоей кровью.

Скажи мне, ведь я права?

Кто скажет, что в живого человека целиться легко, если годами желал этому человеку сдохнуть в муках, да отрежут лгуну его гнусный язык… Откуда это? Не помню. Вроде бы там было про любовь…

Нет, это непросто. Сложно. Трудно. Больно. Чуть ли не проще было бы, будь всё наоборот.

Достаю из-за пазухи украденные у сторожа наручники.

– Надевай. Одну руку в наручник, наручник цепляешь к батарее. Быстрее!

Целюсь прямо в лоб, держу пистолет двумя руками, чтобы его не мотало из стороны в сторону.

Наручники я бросила вперед, на пару метров, так, чтобы он смог до них дотянуться.

Стоя на коленях, Юрка молча ставит обе руки перед собой на землю. Поза теперь абсолютно собачья. И взгляд как у побитого пса.

– Стреляй. Ты пойми, Таша…

– Заткнись!

– Стреляй! Это уже ничего не изменит. Хочешь избавиться от меня, убей. Иначе не получится. Я не останусь здесь один…

– Просто возьми наручники и сделай как я сказала. Иначе ведь накажут…

Он мог бы сощурить глаза и сказать мне что-нибудь язвительное в духе, «А тебе не всё равно?» Но он поступил иначе, и от этого становится только хуже:

– Пускай наказывают. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Уйдешь, оставив меня в живых, это станет равносильно…

– Не смей!

Я не позволю ему произнести это слово вслух.

– Хорошо. Если хочешь, я могу тебе помочь. Кинь мне пистолет. Проверь, чтобы предохранитель снят и патрон боевой в стволе. Я потом всё сделаю сам. А ты иди. Ступай. Или тебе обязательно нужно видеть мой труп?

– Рот закрой, сволочь!

Я впервые обзываю его. Будто пнула пса в живот, когда он приполз за лаской. От резкого слова как от удара, он действительно сжимается весь, и я физически ощущаю всю силу нанесенного пинка.

Длинные темные пушистые ресницы дрожат, он смотрит мне снизу вверх прямо в глаза.

– Повтори!

Я открываю рот. Оставшаяся краска сбегает с его лица. Почему? Это же просто слова. Но я не могу.

– Тебе помешает твой верный пёс?

Вопрос застает меня врасплох, настолько Юрка болезненно искренен сейчас.

«Я хочу от тебя избавиться!» – закричать бы в голос. Вот только я не могу издать ни звука, только киваю ему.

«Ступай за мной».

– Подожди, только возьму ключ-карту и ключ от машины. А то как же я смогу тебе помочь…

Удивление пересиливает волнение, от которого потеют руки и сердце будто из грудной клетки переместилось в горло.

Неужели же всё это правда…

Чуть раньше тем же вечером

Вот уже пять минут сижу на своей койке в бараке, не выпуская из рук слона. Небольшой нефритовый слоник – единственное, что связывает меня с прошлым.

С тем прошлым, о котором не хочется забывать, куда, будь такая возможность, хотелось бы вернуться.

Мне только исполнилось пять лет, и мама подарила мне эту фигурку, чтобы у меня был свой талисман.

Казалось бы, пустяк, но мама шепнула мне на ухо, чтобы я не ходила без слоника никуда.

С тех пор я везде носила его с собой.

Но стоило попасть в рабство, пришлось прятать его надежно в углубление под одной из ножек койки.

За десять лет я доставала его из тайника считанные разы. Если получалось остаться в бараке одной, как сейчас, доставала его в мамин день рождения.

В свой – обычно возможности не возникало, потому что эти дни все последние десять лет я проводила не одна и не в бараке… и не в цеху.

Десять лет самого настоящего рабства, хоть, Бог миловал, не сексуального…

Хотя, опять же, смотря с какой стороны рассматривать мою ситуацию. Да, за долг я и мои соседки по бараку отрабатываем в швейном цеху, чтобы хозяин мог продавать готовую одежду от кутюр, сшитую бесплатно, и это не тоже самое, что если бы нас заставляли торговать телом.

Вот только стоило мне сюда попасть, и систему я поняла очень хорошо. Бараки, цеха, надзиратели. Да-да, всё как в трудовых лагерях времен Второй Мировой войны. Нашего надзирателя зовут Юра и… на мою беду он положил на меня глаз буквально в первый же день. Эдакая похоть с первого взгляда.

И с первого же дня Юра начал пользоваться своим «служебным положением», чтобы получить то, чего захотел. Чтобы получить меня.

А я… А что я? Вместо того, чтобы дать ему отпор, десять лет пользовалась тем, что не работала также тяжело, как остальные, питалась как нормальный человек, даже была старшей по бараку, а это льготы, а на праздники получала вполне привычные для свободного человека подарки.

На Новый Год Юра даже умудрялся водить меня в клуб, позволял оторваться по полной.

А потом увозил назад, и пользовал.

Так сложилось, что он по сути стал моим первым мужчиной. Первым, единственным, ненавистным…

Из-за него я считала дни, ожидая, когда же наконец мой долг будет отработан полностью.

И вот этот волшебный миг настал.

Но вчера вечером Юра сообщил мне (причём мне показалось, будто он действительно расстроен – десять лет больной созависимости даром не проходят, а я не могу не признать, что он от меня зависит), что хозяин не подписал бумаги о моём освобождении.

«Он сказал, что изначально срок был рассчитан неправильно. Тебе придется отработать еще два года».

Слоник уже нагрелся, пока я без конца верчу его в руках.

Нет, ни на какие еще два года я в этом Аду не останусь. Сегодня в полночь проберусь в бытовку к сторожу, вырублю его, заберу оружие и наручники, заставлю Юрку приковать себя к батарее, и отдать мне ключ-карту и ключи от его машины.

Если утром его найдут прикованным, а сторожа без сознания, им ничего не сделают за мой побег, не станут их наказывать. Надеюсь…

Хотя с чего меня это вообще волнует, что там с ними будет потом. Они всего лишь винтики в этом бездушном механизме рабовладельчества в двадцать-первом веке. Мне не нужно их жалеть.

Тут же перед мысленным взором возникают карие глаза с длинными пушистыми ресницами. Возникают против моей воли.

Чертов Стокгольмский Синдром. Или как там это еще можно назвать…

Держа в одной руке слоника, провожу другой рукой по своим волосам. Они чистые, шёлковые и приятно пахнут.

Мне Юра давал возможность мыться почти каждый день. Когда пожелаю. Топил мне баньку. Моим соседкам повезло меньше. У них банный день наступал лишь раз в месяц.

Интересно, почему мне не повыдергивали их, волосы… Хотя, я знаю, почему. Я же жертва. Это просто случай, что Юра выбрал меня. И я никогда не оставляла моим подругам по несчастью сомнений относительно того, насколько мне от всего этого плохо!

Скрипнула дверь, вторгаясь в мои мысли. Там, под ней, я заметила белый квадратик. Записка.

«Таше». Так во всем мире меня никто кроме Юры не называет.

– Я Таисия – зло шиплю на записку и её автора, но раскрываю и читаю несколько слов:

«Сегодня в 23.00 сторож уйдет из бытовки на полчаса».

Всё. Больше ничего. Почерк я знаю, да и обращение, «Таше», не оставляет сомнений относительно авторства.

Первая мысль: зачем ему это? Что это? Ловушка?

Вот только за десять лет Юра ни разу не лгал мне. Не лгал, не подставлял, не…

Нет, ну как же, принуждал. Своим статусом и благами, которыми одаривал… не просто же так.

Не о том думаешь, Таша, одергиваю себя… дважды. Раньше я сама о себе никогда не думала так. Моё имя Таисия. Т-А-И-С-И-Я!!!

Не о том думаешь, Таисия. Решил мне помочь? Его дело. Грешно было бы не воспользоваться таким шансом теперь, когда уже предчувствую пьянящий аромат свободы.

Да, на все про все у меня будет всего полчаса. Но этого должно хватить. Главное, чтобы Юра не подложил мне свинью. Он не сможет, у меня в руках будет пистолет и ключ от наручников.

Все получится!

***

Похоже, что да, всё действительно так. Минуту спустя Юра возвращается с картой и ключом от служебного автомобиля.

Только тут я понимаю, что чуть не совершила глупейшую ошибку: сначала надо было требовать карту и ключи, а потом чтобы приковал себя наручником к батарее.

Ну да, я всего лишь Таисия Жевнова, а не Джеймс Бонд.

– Не нервничай так, всё будет хорошо, всё получится.

И это говорит мне он, тот, с кем связаны худшие воспоминания последних десяти лет.

– Так, тихо. Сейчас ни звука, пока не выйдем за территорию лагеря. Когда сядем в машину, сможем выдохнуть. Главное, добраться до Волгограда затемно.

– И что там? – не могу сдержаться, хочу все знать. – Да и что нам… это даст?

– Это даст возможность бросить засвеченный автомобиль. Я еще вчера, когда узнал, что тебя хотят оставить в рабстве еще на два года, решил помочь тебе сбежать. Так вот, я заранее договорился со сторожем.

Таша, об этом нетрудно было догадаться, как ты будешь действовать. Я надеялся, что ты позволишь тебе помочь. Но поняв, что мою помощь просто так ты не примешь, решил дать тебе возможность уйти самой. Собирался рассказать тебе, куда нужно было бы попасть в Волгограде, где стоит незасвеченная машина, с кем связаться, чтобы получить на нее документы, маршрут от Волгограда до Москвы, там контакты тех, кто делает новые документы, деньги на документы в ячейке, название и адрес банка, и так далее…

Против своей воли я под впечатлением от услышанного.

– Хочешь сказать, что ты организовал все это за сутки?

– Нет. Я готовил твой побег в течение полугода.

– Зачем?

Он быстро взглянул на меня.

– Затем, что я знаю: хозяин таких работниц как ты на волю никогда не выпускал даже по истечение документально заверенного срока.

Особенно тех, у кого на воле никого нет.

– Моя мама…

– Твоя мама умерла, Таш… Я же в курсе того, из-за чего ты попала в рабство. Лечила мать, деньги одолжила не у тех людей. Многие другие девушки попадали в лагерь по причине, схожей с твоей. Так что он знал, никто тебя не хватится. Думал, что тебе просто некуда бежать.

А я знал, такого удара твоя психика могла не выдержать. И поэтому решил тебе помочь.

– Я бы ни за что не приняла твою помощь, если бы у меня был выбор.

– Знаю. Но пока что выбора у тебя нет.

До Волгограда час. Сторож обещал дать фору в два часа.

Замечаю, как Юра опустил слово «нам», вполне логичное по контексту. Чтобы не вызывать во мне протеста.

– В два часа?

Нужно же что-нибудь сказать.

– Да.

– Сколько ты заплатил ему за это?

Он резко мотает головой.

– Это не важно.

– Юр…

Я знаю, он тает, когда я зову его по имени.

– Юра, сколько?

Передернув плечами, он отвечает:

– Да нисколько. Никитич обязан мне жизнью. Вот и помог.

Он не мог сильнее разжечь мое любопытство.

– Ты спас человеку жизнь? Как интересно. Своей драгоценной шкурой ты явно не рисковал.

Слова побольнее выбирала намеренно.

Машина дергается, водитель успевает нажать на тормоз…

Задела, глубоко, ранила сильно.

– За три года до твоего… появления в лагере Никитич еще сильно пил. И курил. Как-то раз напился, закурил, да и уснул с зажженной сигаретой. Солома запылала так, что любо-дорого. Никитич сгорел бы заживо, да наши… бытовки рядом. Услышав треск, я выбежал из дому, бросился к Никитичу, чудом вытащил его. Чудом оба остались живы.

Ну и после того случая он бросил пить, и даже курить. Говорит, его закодировал сам Господь.

В голосе Юры проскакивают теплые, бархатные нотки, да и что греха таить, у него красивый голос.

Первые слова, которые он адресовал мне были, «Новенькая, за мной». С тех пор прошло десять лет.

А сейчас я знаю одно: пускай, раз так решил, поможет мне оказаться на воле, ну а дальше разойдемся как в море корабли.

– Знаешь, я на все для тебя готов. Ты только не гони меня от себя, Таша… Я готов ждать твоей благосклонности всю жизнь. До самой своей смерти.

Он не ждет реакции и я молчу.

Когда поменяли автомобиль, бросили казенный на одной из бесплатных парковок, сели в новенькую красную мазду, Юра указал мне на заднее сиденье.

Там лежали подушка и теплый плед.

– Ехать около пятнадцати часов. Ложись поспи…

Знаю, он хотел сказать «родная», но не посмел произнести его вне стен своей бытовки.

А я молча сажусь назад, ложусь на подушку, накрываюсь пледом и почти мгновенно засыпаю.

Явно сказался стресс от пережитого, потому что просыпаюсь я в разгар дня, на часах два пополудни, а рядом со мной, прижимаясь ко мне боком, спит мой заклятый враг… вообще-то рискнувший ради меня всем… Чем? Жизнью точно. А может ему и нечем больше было рисковать.

Приподнявшись на локте, выглядываю в окно. Мазда стоит рядом с заправкой. А чуть дальше указатель, Москва, 120 км.

Юра… он гнал машину всю ночь и полдня, но не успел доехать до столицы, устал и лег поспать.

А я беспробудно проспала десять часов. Впервые за десять лет.

Хотя… когда оставалась у него, спала часов по шесть-восемь, тогда как остальные…

Стоп, я же не виновата ни в чем. Ну возникла у него ко мне похоть с первого взгляда. А мне хотелось жить, выжить, чтобы дожить… вот до этого дня дожить.

Интересно, давно мы тут стоим? Сколько часов он спит? Вероятнее всего час, может, два, не больше.

Осторожно опускаю голову назад на подушку.

Тут же двухметровое тело беспокойно шевелится рядом со мной.

Как он умудрился сюда упаковаться…

– Можно я посплю еще немножко?… Пожалуйста.

– Спи, спи, время у нас есть. Я так думаю.

– Спасибо.

А через несколько секунд слышу сладкое посапывание.

Сладкое? Ловлю себя на этой мысли. Что это за бред? Хочу изо всех сил дать ему локтем в грудь, но интуиция шепчет, «С ума сошла? Ему еще вести тебя больше ста километров, потом, ты не знаешь его планов. И давай ты позволишь себе быть ему хоть чуть-чуть благодарной! Благодарность в такой ситуации еще никому не вредила»

Так странно, я давно это заметила, что у моего внутреннего голоса, моей интуиции, мамин голос. Во многом поэтому я почти всегда прислушиваюсь к нему.

«Так и быть, мама, как скажешь».

«Ох, какая же ты у меня упрямая, Таша».

«Не зови меня так! Или ты забыла, как сама назвала меня, мама?»

«Жизнь всё расставит по своим местам, Таисия. Имей терпение. И вот ещё что, деточка… не заиграйся!»

От этих странных слов почему-то меня прошиб холодный пот.

«Не заиграйся». Что это значит?

Вопрошаю свою интуицию, она молчит.

Поэтому приходится повернуться лицом к стене (не к нему же), и плотно закрыть глаза.

Миг и я засыпаю снова.

«И снится нам не рокот космодрома, не эта ледяная синева. А снится нам трава, трава у дома, зеленая, зеленая трава».

И снится мне наша с мамой небольшая квартира, гостиная, цветастая нарядная скатерть на столике, скатерть, которую я сделала своими руками на уроке труда. Мама мной очень гордилась тогда.

На столике стоит мой нефритовый слоник. Мама с самого первого дня, с моего пятого дня рождения, говорит, что нефрит – мой счастливый камень, а слон приносит удачу.

Я смотрю на слоника и вспоминаю, как, когда мне было четыре года, мама отвела меня в зоопарк, и там я впервые увидела живого слона.

Он был такой большой, серый, с длинным хоботом, и мне даже разрешили покормить его. Правда, чем именно, я не помню. Надо будет спросить об этом у мамы.

– Мам, а чем я кормила слона в зоопарке?

– Слона? Если мне не изменяет память, это была морковка.

Да, точно, это была морковка. Вот почему зимой снеговики с носом из морковки напоминают мне о моем нефритовом слонике.

Мама стоит рядом со мной, гладит слоника по спинке, и вдруг говорит, тихо и очень серьезно:

– Я каждый день молюсь о том, чтобы рядом с тобой появился такой вот слон. Сильный, верный, большой, красивый. Ты ведь расскажешь мне об этом, когда Господь услышит мои молитвы?

– Расскажу, мам. Хотя, зачем? Ты же и так сама узнаешь о том, что в моей жизни появился заступник. Ведь ты будешь со мною рядом всегда, правда, мама?

– Конечно, правда. А иначе зачем бы я стала дарить тебе слоника. Чтобы всюду быть с тобой рядом, милая. Ты главное не волнуйся, деточка, ты не останешься в этом мире одна.

– Я знаю, мама. Важнее всего, чтобы ты жила долго и счастливо.

– Буду жить долго и счастливо. Обещаю тебе, доченька.

Я поворачиваю голову на ее голос, и вижу бледное, осунувшееся мамино лицо. Болезнь уже терзает ее плоть, ее прекрасное еще молодое тело. Господи, ну почему же, почему это должно было случиться с моей мамой?

Будучи студенткой Меда, как я могла не заметить симптомов раньше? Может, если бы я забила тревогу год назад, еще что-то можно было бы изменить? Но ведь и сейчас все еще, теоретически, но можно. Лишь бы денег найти.

Деньги нашлись. Сначала операция помогла. Но потом рак вернулся, а денег больше не было. Денег не было, зато остался гигантский долг. Долг перед теми, для кого слово «рабовладельчество» давно вошло в обиход…

Сон прекращается также внезапно, как начался. Я открываю глаза и понимаю, что машина снова на ходу, легко летит по междугородней трассе.

– Юра, сколько осталось до Москвы?

– Почти приехали, еще пятьдесят километров, час или того меньше, если не будет пробок.

– Думаешь, они нас уже ищут?

– Если ищут, то точно не в Москве.

Его ответ ставит меня в тупик.

– Почему не в Москве?

– Потому что ты москвичка. Они уверены, что я ни за что не повезу тебя в столицу, где тебя вернее всего стали бы искать. И это хорошо, даст нам фору.

На этот раз он не удержался от употребления слова «нас».

– Ну и каков наш план?

Тут уже я считаю, что немного поманипулировать им совсем не грешно.

– План такой: едем в город, находим какой-нибудь торговый центр, бросаем машину на подземной парковке и на метро едем в банк, где в ячейке хранятся деньги.

Там же лежит мобильник. С него я позвоню человеку, делающему новые документы для тех, кому это нужно, по самым разным причинам. Он умеет не задавать лишних вопросов. Как только все обговорим, едем на встречу с ним, он сам сделает фотографии.

Узнаем сроки, и с того же мобильника я позвоню еще одному человеку, он укажет, где мы сможем временно перекантоваться.

Скорее всего, это будет что-то скромное на самое первое время. Дальше я уже сам поищу хорошую квартиру в приличном районе. К тому моменту документы уже сделают, и пришлют их курьером.

Один мой знакомый из Волгограда обещал выйти на связь примерно через месяц-два и сообщить, что там происходит. По нашему делу.

Москва огромный город, в нем затеряться легко, особенно если какое-то время нас там не ищут.

А вот мобильник для связи с тем, кто делает документы, нужно будет уничтожить.

Поэтому в том ТЦ, где бросим машину, я куплю тебе новый мобильник. У тебя должна быть связь, Интернет, возможность, если решишь, искать работу.

Я вскидываюсь на это.

– В смысле, если решу? А на что я без денег буду жить?

– Таша…

Вздрогнула, зашипела на него, как змея, он заметил, побледнел, но продолжил:

– Таша, я могу обеспечить тебя всем необходимым и исполнить любой твой каприз…

– Мне от тебя ничего не надо!

– Я дам тебе денег…

– Купить меня хочешь?

– Нет. Думаю, что я тебе должен.

– А я не хочу, чтобы ты был мне должен!

– Понимаю. И все-таки я у тебя в неоплатном долгу, Таша. Тут еще такое дело… они поймут, что мы убежали вдвоем. И вернуть захотят нас обоих.

– Тем более. Это повод разделиться.

– Таш, послушай, вдвоем наши шансы выжить вырастут вдвое. А по одиночке можем пропасть…

– Хм… Я понимаю, почему они захотят вернуть меня. Бесплатная рабочая сила. Да еще и вроде как не до конца отработавшая свой долг. А ты-то им на что? Наберут новых надсмотрщиков. Это нетрудно.

Замечаю в зеркало заднего вида, что сделала ему больно. Хорошо!

– Ну да, нетрудно. Просто я же тоже весь свой договор не отработал. А эти нелюди такого не прощают.

Это я понимаю.

– Таш, позволь мне остаться с тобой. Я могу пригодиться.

Отворачиваю лицо, смотрю в окно.

– Давай решать проблемы по мере их поступления, хорошо?

– Хорошо.

Пока я препиралась с ним, прошел час, и вот она снова передо мной, родная, любимая Москва!

Первая мысль, пришедшая в голову, это уговорить его сначала свозить меня на могилу к маме.

– Юр, слушай, у меня просьба.

– Говори, какая?

– Ты можешь узнать, где могила моей мамы, и свозить меня туда?

Машина замедляется на обочине, он сидит и о чем-то напряженно думает.

– В принципе, узнать возможно. Ты ведь помнишь, в каком хосписе доживала… твоя мама?

– Помню.

– Уверен, что за десять лет хоспис никуда не делся. У них есть архивы. Поднимут их и дадут нам сведения. Единственно…

Он замолкает, думает.

– Единственно что?

– Я думаю, что тебе может быть пока опасно там появляться. Также как и узнавать, что стало с вашей квартирой. Они могут мониторить такую информацию, и тогда точно поймут, что ты здесь. Мне кажется, нужно немного подождать.

– Немного, это сколько?

– Ну, скажем, год.

– Год? Это немного? Десять лет назад мне не дали возможности даже попрощаться с мамой. Она умирала, понятия не имея, что со мной стало.

Он притих, сидит, молчит.

– Понимаю твои чувства…

Господи, да что он такое говорит!

– Ты? Понимаешь? Мои чувства? Лучше молчи.

– Как скажешь.

Вот урод! Надо же, как скажу я, хотя это он десять лет отравлял мое существование. Да, давал поблажки. Но что с того, когда все остальные девушки в бараке подозрительно косились на меня. Сначала. Потом-то поняли, что я всего лишь жертва чужого произвола.

И этот гад ещё смеет вякать что-то про то, что он – понимает.

Только одна мысль, как червяк, подтачивает мою уверенность: этот недавний сон и мамины слова, «Смотри не заиграйся». Не заиграйся во что?

К тому моменту, когда я решаю положиться на Бога в том, что касается разгадки каких-то загадок, подкинутых мне подсознанием, машина снова двигается вперёд.

Когда мы доезжаем до банка (он сам так решил, ехать в банк, потом прятать авто), Юра оставляет меня в машине и идет забирать из ячейки деньги и мобильник для связи с нужными людьми.

Вернувшись, он мне кивает, мол, все хорошо.

Приехав к тому Торговому Центру, где он решил оставить машину, с подземной парковки мы поднимаемся на первый этаж и там в магазине электроники Юра покупает мне мобильник.

Сначала я хотела отказаться, но потом решила, что приму его: это же жизненная необходимость. А что от врага, ну так враг помог мне сбежать. В жизни и не такие фортели бывают.

Когда мне прошили и отдали телефон, я хотела купить себе симку и тогда вспомнила, что ни у меня, ни у него (странно, что хозяин не только у нас, у рабынь, отнимал документы, но и у среднего звена, надзирателей, тоже; интересно, почему) нет паспорта.

– В переходе купим тебе левую симку, – сказал мне Юра, и я кивнула.

Ну да, это выход. И врагам меня вычислить тогда станет труднее.

Про близкого врага я не думаю, он мне помог, а значит, точно не стал бы предавать.

С того аппарата, который он забрал из ячейки, Юра позвонил человеку, делающему новые документы и договорился с ним о встрече.

– Поехали. У нас есть пара часов, чтобы добраться до места встречи. Если хочешь, можем сначала поесть.

– Да, накорми меня!

Ну а что, он сам вызвался, я его за язык не тянула.

Сытно пообедав в Теремке, мы прошли из ТЦ на улицу, в переход, где я купила себе симку и мне ее сразу вставили (теперь у меня мобильник с интернетом), вошли в метро и я просто шла за Юрой как тень, наслаждаясь пьянящим чувством свободы, не задумываясь о том, куда именно нужно идти.

Час спустя мы приехали на станцию «Братиславская», минут десять шли от метро пешком, и вошли в неказистый, неприметный пятиэтажный дом.

Первый этаж, квартира три.

Когда позвонили, нас некоторое время рассматривали в глазок.

Потом дверь отворилась на треть.

– Заходите, быстро.

Мужчина в черной тельняшке и брюках, с копной седых волос и черной бородой (странно, он красит бороду, но не волосы?…) указывает рукой на дверь слева от входа.

Стоит войти, как я сразу понимаю: эта комната специально оборудована как профессиональная студия фотографа.

Хозяин квартиры бесстрастно дает мне указание, куда сесть, куда смотреть и с каким именно выражением лица.

После того, как он закончил со мной, приходит очередь Юры.

А когда и с ним покончено (формулировка мысли в моей голове вызывает улыбку, только почему-то, стоит визуализировать образ, как становится тошно, и я будто проваливаюсь в пустоту – неприятное чувство), хозяин квартиры дает нам по списку документов, чтобы можно было отметить необходимые.

Кроме паспорта я отмечаю еще с десяток, не интересуясь тем, сколько отметил мой… кто? Пусть на данный момент будет «временный союзник».

Бегло просмотрев наши списки, мужчина отрывает листок из блокнота и пишет сумму.

Я не вижу, что там написано, потому что листок он сует в руку моему союзнику.

Взглянув на сумму, Юра молча кивает, достает из пакета деньги, и отдает хозяину толстую пачку новеньких пятитысячных купюр.

Навскидку тысяч сто. Интересно, откуда у надсмотрщика такие деньги. Хотя, я ж понятия не имею, сколько там им платят за то, чтобы они надзирали над жизнью рабынь.

Видать, за десять лет я ни разу не поинтересовалась этим вопросом.

Хозяин, не считая, убирает пачку в портфель и коротко сообщает:

– Максимум два месяца. Дайте мне номер, по которому с вами связаться, как все будет готово, я скину информацию, а вы мне адрес, по которому придет курьер с заказным письмом.

Связь односторонняя. По этому адресу больше не приходите, и по номеру телефона, который вам оставили, не звоните. Мобильник уничтожить. Да, и вот что… Саша просил дать вам его номер телефона. Просил, чтобы вы (он смотрит на Юру) позвонили ему отсюда. С моего мобильного. Видать, сильно за вас переживает.

Он передает Юре мобилу, до этого уже набрал нужный номер. Причем поставил на громкую связь.

– Саша…

– Юра! Рад тебя слышать. Так понимаю, вы уже у Марка. Заказали ему пакет?

– И оплатили.

– Хорошо. Перепеши себе мой номер, я стану отлеживать для тебя ситуацию на месте.

Если что-то кардинально изменится, я сообщу тебе. А пока обустраивайся в Москве.

Кстати, по этому вопросу: я Марку скину адрес хостела, недельку поживите там. А за это время мы подыщем вам что-нибудь съемное, недорогое. Это на то время, пока будут делаться документы. Без паспорта в Москве и конуру арендовать не выйдет.

Но ты не дрейфь, Юрец, прорветесь.

Ладно, бывай.

– Бывай, Саша. Спасибо за всё.

– Да пока особо не за что. Юр, и запомни одну вещь: лишний раз не светись. Пусть в магазин ходит твоя подруга.

Поживите тихо какое-то время. Ладно, если будут подвижки, я сообщу.

– Еще раз спасибо, Саша. Твои советы учту.

– Вот и молодец. Москва большая, но к тому же будем надеяться, им не придет в голову там вас искать.

– Будем. Пока.

– Пока, Юра. Надеюсь, оно того стоило.

– Стоило, Саш.

Когда мы выходим от Марка с адресом хостела, я удовлетворяю свое женское любопытство:

– Этот Саша, кто он?

– Да знакомый с Волгограда. Его там буквально весь город знает. У него бизнес отечественный автопром. Запчасти практически для любых авто, местных и иномарок. Связи у него и подвязки буквально везде.

Не дожидаясь уточняющего вопроса, Юра добавляет:

– Он как-то раз приехал к… хозяину, привез ему запчасти для его новой машины. В общем, тогда и познакомились.

– А что он имел в виду, когда сказал, «Надеюсь, оно того стоило»?

Юра бросает на меня удивленный взгляд, такой говорящий, «Могла бы догадаться сама», но отвечает:

– Так побег он и имел ввиду. Видишь ли, эта торговля людьми, попавшими в долговую яму, эти трудовые лагеря по всей стране, все это секрет Полишинеля. Все об этом знают, и все молчат. Саша тоже знает и знал. Видишь ли, он мужик нормальный, просто почему-то с системой согласен. Или говорит, что согласен.

– Он тоже… рабовладелец?

– Боже упаси, нет!

– Тогда что имеется ввиду под «почему-то с системой согласен»?

– Он считает, что, если изменить что-то нельзя, можно извлечь из этого выгоду, максимально. Для себя.

– Какую выгоду?

– Жить за чужой счёт…

Юра замечает, как я зло щурю глаза, и продолжает:

– Только весь план побега я оговаривал вместе с ним. Это он подогнал нам машину, наличку, мобильник, контакт Марка и пробил варианты временного пристанища.

Только, по чести говоря, он был против побега. Говорил, «Вас же и там неплохо кормят».

Он такой, Саша. Говорит одно, а поможет всегда.

– Против побега? – Я снова нахмурилась. – Это ещё почему? Он что, одобряет эту систему?

Юра смотрит на меня и качает головой.

– Категорически не одобряет. Просто знает, что эти люди такого не прощают.

– И что бы с нами было, если бы нас поймали и вернули?

– Ты бы уже никогда не попала на свободу… Ну, а меня бы убили на месте.

Ответ поражает как финский нож (я вспомнила, мне все ассоциации приходят из «Мастера и Маргариты»).

– Если так, то почему ты мне помог?

Теперь он смотрит на меня в упор.

– Ты сейчас серьёзно? Потому что я считал это своим долгом.

– Чувство вины передо мной разыгралось? – шиплю на него, а он только бормочет еле слышно, – Если бы…

Больше мы не разговариваем, пока на мой мобильник ни приходит смс от Саши с адресом хостела, где теперь какое-то время предстоит дневать и ночевать.

– Ты уже голодная?

Я перепроверяю свои ощущения. Нет, я еще отнюдь не голодная, но все-таки не прочь немного подкрепиться.

– Даже если нет, стоит зайти перекусить, а то в хостелах не кормят. Там можно только спать. И не светиться, – тут же добавляет Юра, словно желая напомнить мне о том, что мне пока точно лучше держаться с ним рядом.

– Я за то, чтобы поесть. Раз ты предлагаешь…

Я подпустила яду в свои слова, чтобы сомнений не осталось: я совсем не рада этому временному союзу.

Решив проигнорировать колкость, хотя я видела, она достигла цели, он говорит мне, указывая на какое-то здание:

– Сейчас в Москве открылось более двух тысяч ресторанов сети «Чайхана». Саша рассказывал, так вкусно кормят.

Исследовав вывески на здании, вижу «Чайхана».

– Проверим, насколько вкусно?

На несколько часов могу притвориться, что закопала свой топор войны.

– Проверим, – тут же улыбается Юра, а у меня такое ощущение, будто рядом со мной – любимый человек. Морок, морок, морок!

Мы входим в «Чайхану», и тут же к нам подбегает официант, усаживает за столик для двоих и приносит меню.

Читая наименования блюд, я думаю о том, что может стоило бы снова пойти в «Теремок».

Будто считав эту мысль с моего чела, Юра жестом подзывает официанта и тот долго и так, что у меня слюнки начинают течь, описывает, что у них тут за еда, какие ингредиенты в каждом блюде и вообще долго консультирует нас.

В конце концов, мы делаем выбор, причем берем разные блюда, чтобы по чуть-чуть попробовать друг у друга, и еду приносят очень быстро.

Предварительно мы заказали напитки, и я сижу, тяну через трубочку свой лимонад и стараюсь не встречаться с Юрой взглядом.

А он наоборот не отводит глаз с моего лица.

Неожиданно тихо он говорит:

– Ты очень красивая, Таша!

Мое решение на время еды забыть о своем принципиальном разногласии с ним, мгновенно растворяется в небытии.

– Как ты смеешь! Я больше не рабыня…

Хочу добавить «И не твоя наложница!», но не успеваю.

– В какой-то степени благодаря мне, не так ли?

Тут он прав, чтоб черти его взяли. Приходится признать очевидное:

– Так.

– Тогда может хоть ненадолго сможешь позволить мне полюбоваться тобой? Просто полюбоваться, ничего больше.

– Раньше тебе мое разрешение не было нужно.

– Таша…

В одном слове весь спектр эмоций: укоризна, печаль, сожаление, и много чего еще.

– Ну что Таша! Правду говорить легко и приятно.

И снова я цитирую «Мастера и Маргариту».

В третий раз за прошедшие сутки, до этого дважды мысленно, теперь вот вслух.

– Знаешь, иногда так бывает… что все не то, чем кажется.

– Это не про нас с тобой, – спешу опровергнуть его утверждение.

– Ты уверена?

– Как ни в чем ином. Хотя, более я уверена в том, что мое имя – Таисия.

– Да. Пускай для всего мира ты Таисия. Но для меня ты Таша, лю…

– Не смей!

– …бимая.

Он все-таки договаривает это лживое слово.

– Какая беда, что мне приходится тебя терпеть!

Ну вот, в его глазах мне удалось одною фразой погасить весь внутренний свет. Торжествуй, Таисия! Да вот только мне кажется, или это Пиррова победа?…

– Приятного аппетита!

Пришел официант и за три раза заставил стол различными яствами.

Пришло время порадовать желудок, думаю я, и начинаю есть. Юра следует моему примеру. Только света в его взгляде от этого не прибавилось вовсе.

Но через некоторое время снова ловлю на себе иной взгляд. Я только что ела картошку с грибами, а вернее, буквально ее поглощала.

И Юра улыбается, глядя на это. Ему нравится смотреть на то, как я ем.

Хочу снова одернуть его какой-нибудь колкостью, но раньше, чем успеваю выдумать ее, он просит, тихо и вкрадчиво:

– Не надо. Пожалуйста. Подари мне этот вечер, подари право делать тебе комплименты, любоваться тобой так, как ты того заслуживаешь, не сдерживать радости от того, что сейчас я здесь именно с тобой.

Просто позволь мне недолго побыть собой…

– Побыть собой? Что это значит?

Я зло оскалилась и не знаю, хочу ли получить ответ на свой вопрос или не хочу.

И снова мне кажется, я вижу, как гаснет свет в глубине его карих глаз.

– Ничего не значит. Приятного аппетита.

– Приятного аппетита желает повар, приготовивший еду, тем, кого он угощает. А эта дурацкая традиция желать приятного аппетита всем подряд, особенно сидя в ресторане, выглядит и звучит нелепо.

Где-то я давным-давно об этом читала.

Он молча смотрит на меня растерянно. Потом опускает взгляд на роскошный плов.

– Хочешь попробовать?

– Не хочу.

– Таша…

– Да что ж за…

– Таша, хочешь, я сейчас при всех перед тобой на колени встану?

Я буквально застываю с вилкой в руке.

– В смысле?

– В прямом. Что мне нужно сделать, чтобы ты сжалилась надо мной?

«Сдохнуть».

– Ненадолго?

– Ничего. Ладно, не буду портить себе аппетит. Но не пялься на меня, хватит. Или тебе десяти лет для этого было мало?

Упрашивать меня бесполезно.

Мы едим в тишине, он таки угостил меня пловом (одной большой порции на двоих – вполне достаточно, чтобы наесться досыта). Я приняла его лишь потому, что это была изначальная договоренность, мы все блюда поделим пополам.

И всё равно к тому моменту, когда нам приносят горячие напитки (у него эспрессо, у меня дабл-капучино), он снова бросает на меня такие взгляды, будто все последние десять лет я не была для него одной из овечек в стаде, которое он пас, и которую выбрал согревать ему постель, а действительно любимой женщиной. Любимой, родной, ненаглядной.

Родной… Вот это слово снова, как ночью в машине, будит какое-то воспоминание. Кажется, в своей бытовке он называл меня «Родная», и хотел назвать меня так и в дороге.

«Родная» совсем не подходит в качестве обращения к временной подстилке.

Ну да, приходится признать, мы оба состояли в глубоко созависимых, больных отношениях.

Где у меня Стокгольмский Синдром, у него… привязанность к своей жертве?

– Хорошо.

– Что? Ты о чем?

–Ты просил закопать топор войны. На время. Хорошо. Я сделаю вид, что мы просто ужинаем вместе, добрые друзья, знакомые или коллеги. Но сначала ответь мне на вопрос.

Тут я понижаю голос, а он тянется ко мне через стол.

– На какой вопрос?

Он тоже говорит негромко.

– На тот, на который я не могу найти ответ. Что я для тебя? У тебя действительно зависимость от меня?

На миг он прячет от меня глаза, прикрывая их, а через секунду смотрит на меня так, как я не помню, смотрел ли раньше хоть когда-нибудь.

– Ты для меня хозяйка. Ты моя хозяйка, а я твой верный пес.

В голове тут же звучит строчка из песни «Агаты Кристи» «Опиум для никого»: «Ты будешь мертвая принцесса, а я твой верный пес».

Ну да, он же спросил меня вчера, «Тебе помешает твой верный пес?»

– В таком случае, не боишься, что я начну относиться к тебе как к псу?

– Что это значит?

– Захочу, за ухом почешу. Захочу, пну в живот. Захочу, приласкаю. Захочу, на цепь посажу. Захочу, накажу. Согласен?

Карие глаза выразительно смотрят на меня. Он согласен.

– Ладно. За ответ спасибо. Пока мы тут, притворимся, что нас не связывает… трудовой лагерь. Ты не надсмотрщик, я не рабыня.

Теперь можешь любоваться мной сколько влезет.

Договорив, опускаю руку в карман ветровки, и обнимаю пальцами свой талисман, нефритового слона. «Я всё сделала правильно?»

«Наверное», – отвечает мой внутренний голос, всегда звучащий как мамин. «Хотя что может быть правильно в том, что изначально совсем не правильно… Даст Бог и ты во всем разберешься, деточка. Только смотри не заиграйся».

Вот уже во второй раз голос говорит, «Не заиграйся». Не могу понять, что это значит.

Но быстро забываю обо всем, искупавшись в восхищении, с которым смотрит на меня мой бывший надсмотрщик. Ладно, я обещала ему целый час не вспоминать об этом.

И, о чудо, мне вполне удаётся исполнить обещание. Юра берет мне фруктовый салат, нам приносят зубочистки, и мы по очереди накалываем виноград, дольки яблок, апельсинок, грейпфрута, клубники и голубики, и угощаем друг друга.

Он оказывается кладезью забавных анекдотов, а я вспоминаю случаи из моего детства, и неожиданно для себя рассказываю, как мы с мамой ходили в зоопарк кормить слона, и как на первом курсе Мединститута один мой однокурсник, Стас, притащил на лекцию скелета, мы надели на него медицинский халат, бахилы, шапочку, маску, и стетоскоп, и носили скелета с собой на лекции целую неделю. Смеялись и рассказывали педагогам, что это наш подопытный, нулевой пациент.

– Слушай, а как фамилия этого заводилы, вашего однокурсника, оскелетившего всех вас?

– Ой, по-моему, его звали Станислав Викторович Ольшанский.

– Ольшанский?

Юра так переспрашивает меня, что я чувствую в вопросе некоторый подвох.

– Ну, да, Ольшанский. А что?

– Да нет, ничего. Видно, просто распространенная фамилия. Викторович?

– Викторович.

– Не Тимурович?

Я на мгновение задумалась. Тимурович? Нет, мне кажется, я точно помню. Хотя… Тимурович? Все может быть.

– Да может быть и Тимурович. Сейчас разве вспомнишь. Имя и фамилию помню, а вот отчество не очень. За Викторовича голову на отсечение не дам.

– Ну, а что в итоге стало со скелетом?

Он улыбается, я улыбаюсь ему в ответ.

– Утилизировали. По крайней мере, недели две спустя у нас его отобрали, и больше мы нашего Аркашу не видели.

– Аркашу?

Юра смеется.

– Ну да, мы назвали его Аркадием. По имени нашего педагога анатомии, противного, лысого и до жути привередливого типа.

Так и стал скелет Аркашей. Как же бесился Платоныч, когда об этом узнал.

Его звали Аркадий Платонович Чуров.

Мы еще поболтали о забавных случаях, которые характеризовали мою студенческую жизнь.

Юра спросил, занималась ли я когда-нибудь спортом.

– В детстве мама водила меня в секцию плавания. А еще на бальные танцы. Плавание мне понравилось больше.

А ты занимался спортом?

– Боксировал.

– Ну и как? Успешно?

– Да нет, не очень.

– В каком весе? Тяж или супертяж?

– Супертяж.

– По тебе нетрудно догадаться об этом.

Сама не замечаю, как час проходит.

Мы уже перешли за шестьдесят минут, и он делает вид, что не замечает этого.

Всё улыбается, смеется, и от него исходит и тепло, и свет…

Любопытно, но все хорошее, да вообще все всегда подходит к концу. И голосом из сказки я говорю, «Ваше время истекло».

А потом добавляю:

– И в полночь карета превратится в тыкву, кучер в крысу, лошади в мышей.

– Но у принца все равно осталась туфелька.

– Да, осталась. Только принц не спал с Золушкой, пока она была рабыней.

Будто отхлестала его мокрой, грязной половой тряпкой.

– Официант, принесите счет.

Он больше не смотрит на меня, а мне кажется, что я вижу, как кровоточит его душа.

Вижу и чувствую. Но разум тут же встает на мою защиту:

«Он часть системы рабовладельчества, которая изломала тебе жизнь. Нашла кого жалеть, глупая».

Я с вызовом смотрю на него, пока интуиция в третий раз за день шепчет всё тоже самое, «Не заиграйся, деточка!»

***

От «Чайханы» к машине мы не возвращаемся, на метро и на трамвае доезжаем до хостела на Дорогомиловской.

У стойки регистрации стоит миловидная девушка лет тридцати, союзник просто протягивает ей пачку денег и произносит:

– Два, без документов.

Девушка привычным движением просматривает пачку (наверное, чтобы убедиться, что это не «кукла»), и передает ему ключ от комнаты.

По длинному плохо освещенному коридору направо мы идем минут пять, наконец я вижу дверь с номером тридцать-пять, как на ключе.

Юра открывает дверь и пропускает меня вперед.

Взгляду открывается небольшое пространство, занятое по бокам двумя кроватями, в середине столом, с краю – шкафом, у стола – линялым креслом, стулом, двумя широкими окнами с противоположной стороны, выходящими в сад. Обои на стенах старые, с потолка в одном месте опадает штукатурка. Всё здесь какое-то обшарпанное, но чистое.

И, не смотря на скромность интерьера, я впервые за весь день именно здесь ощущаю вкус свободы. Я действительно на воле. Побег удался.

Глава 2, Москва

Смотрите все, как я играю,

Игра моя прекрасна и чиста.

И что с того, что он – не фортепиано,

Ну что с того, безжалостна игра.

Душа врага кровит, и сердце стынет,

Но я твержу себе: он заслужил.

И прошлое теперь затянет иней,

Я отомщу ему, за то, что он – любил.

Первая ночь на новом месте приносит с собой очень странный сон.

Темная-темная летняя ночь. Тепло, влажно, ветерок поднимается от реки. Звуки ночью сильней слышны. Где-то впереди течет себе красавица, река Волга.

Я сижу на возвышении, прямо во влажной траве, щекочущей мои щиколотки. С пригорка особенно хорошо слышно, как великая река течет себе, не думая, не гадая, как это прекрасно, что никто никогда не сможет ограничить ее волю.

Стоит поднять глаза, и вижу миллион звёзд. Над головой раскинулся звёздный шатер, и кажется, что до любой звезды рукой подать.

Моя голова удобно устроилась на плече у Юрочки. Так я и думаю о нем, когда поворачиваю голову и пытаюсь рассмотреть выражение его лица.

– Красивый шатер, правда? Весь расшит звездами. Ложишь, полежим под ним.

Я легонько касаюсь его плеча и он тут же ложится на спину в траву, напитанную росой.

Обняв его спереди одной рукой, ложусь рядом.

Звезды кажутся все ближе, а я касаюсь губами его уха и спрашиваю шепотом:

– Тебе за это точно ничего не будет?

– Точно не будет, – также тихо отвечает Юра. – Но это неважно. Я хотел сделать для тебя что-то…

– Что-то доброе и хорошее? Сделал. Представь, как бы хорошо было, если бы прыгнуть сейчас в реку вдвоем, стать рыбками и уплыть далеко-далеко. А потом на каком-нибудь острове лежать нагими под Луной, купаться в ее свете, и знать, что на всем белом свете есть только ты и я. Скажи, ты бы уплыл со мной?

Даже во тьме чувствую его взгляд. Без лишних слов он означает «да».

Сердце гулко бьется в груди, я мягко провожу подушечкой пальца по его губам.

– Хочешь, я поцелую тебя?

В ответ он касается моего пальца языком.

– Ты не обязана.

Опять эта песенка про белого бычка.

– А разве я говорила, что обязана? Это вопрос без всякого подвоха.

Так ты хочешь, чтобы я тебя поцеловала? Тут, вблизи Волги и под шатром, расшитым звездами? Хочешь?

Губы чуть размыкаются, а глаза, я знаю, сейчас закрыты.

Глубокий поцелуй все длится и длится, а я совсем ни на миг не хочу прерывать его, хоть понимаю: времени у нас немного.

Откуда-то со стороны улицы неожиданно звучит сирена, Скорая.

За окном светает, резкий звук вторгся в мой сон и развеял его по ветру.

Сначала так хочется опять натянуть одеяло на голову и уснуть. Вернуться на пригорок и целоваться с любимым…

Раз, и я чувствую, как щеки начинают полыхать. Я же целовалась с упырем во сне. С этим, который спит сейчас на второй кровати, у окна.

Что это еще за извращение снилось мне только что? Игры разума?

Соскочив с постели на пол, накинув халат на ночнушку (и то, и другое в ТЦ купила… он мне купил), сунув ноги в тапочки, которые предоставляют в хостеле тем, кто тут живет, подхожу ко второй кровати, даже не пытаясь сделать это тихо.

– Эй ты, проснись!

И резко тыкаю его пальцем в плечо.

– А, что такое? Что…

Он видит меня, внимательно смотрит в глаза вопросительно.

– Скажи, ты когда-нибудь возил меня летом на берег Волги?

Господи, какой же абсурд.

– Ну же, отвечай!

– Что… я не понимаю, – бормочет он в ответ сонным голосом. Хотя во взгляде никакой сонливости и в помине нет.

– Повторяю свой вопрос: ты когда-нибудь летом возил меня ночью на берег Волги?

Мне сейчас про это приснился сон.

Я смотрю ему в карие глаза и вижу как он бледнеет, краска буквально стирается с кожи, а потом кто-то закрашивает ее мелом, белым-белым. Губы дрожат, зрачки расширяются, на висках выступает пот.

Неужели же то, что мне снилось, было на самом деле? Но как тогда связать это с его же не отрицанием того, в чем я обвиняла его в ночь побега и весь день вчера?

И тут я получаю ответ, данный строгим, спокойным, ледяным тоном:

– Иногда сон – это просто сон.

Вот эта холодность и отстраненность, а еще сами слова, ставят все на свои места.

Все это было просто дурацким сном. О чем могла бы догадаться сама.

– Урод! – зло шиплю на него и бью по лицу.

На бледной коже тут же остается алый след от моей ладони.

– Да, – тихо и спокойно подтверждает он и я поворачиваюсь к нему спиной, дохожу до своей кровати и ложусь в постель прямо в халате.

И только закрыв глаза, задумываюсь о том, почему он испугался, и как можно в страхе так спокойно и уверенно признать, что «иногда сон – это просто сон». Чего он испугался? Может, такая ночь действительно была, но все было совсем не романтично, а грубо и по принуждению?

Резко встаю и подхожу к нему снова.

– Да, иногда сон – это просто сон. Но твоя реакция доказывает обратное. Дело в том, что я не вспомнила, что там в действительности было? Увез меня ночью на пригорок у Волги и, что? Брал меня силой?

А в ответ тишина.

– Отвечай, падаль! Ты там насиловал меня, да? А мне приснилась эдакая идиллия. На деле же все было не так. Грубо, грязно, омерзительно? Я плакала и просила тебя перестать? А ты напоминал мне, что я тебе должна?

Он накрылся одеялом с головой, как до этого я. Вцепляюсь руками в одеяло и изо всех сил тяну его на себя.

– Отвечай!

– Не было ничего, не было ничего, не было ничего, – твердит он отчаянно, лежа на животе и уткнувшись носом в подушку. – Не было ничего.

Желание продолжать допрос резко сошло на нет. Теперь хочется просто пойти назад и еще пару часов поспать. Что я и делаю.

Только загадка так и осталась неразгаданной.

Потому что в его поведении явный раскосяк.

Ну да ладно, я подумаю об этом… позже, после завтрака, или днем, после обеда, или вечером, после ужина. Или подумаю об этом завтра. А лучше вообще никогда больше не буду об этом думать. Потому что я уже на свободе.

***

Просыпаюсь во второй раз уже около полудня.

На наручных часах время одиннадцать-сорок, я такого даже до рабства не позволяла себе никогда.

Желудок голодно урчит, а я помню сказанное им вчера: тут не кормят.

Одеваюсь, благо на улице тепло, лето.

– Эй ты, мне деньги нужны, я есть хочу.

– Там.

Из-под одеяла высовывается голая мужская рука и указывает в сторону стола, на котором стоит его портмоне.

– Сколько мне можно взять?

– Сколько хочешь…

– Я серьезно.

– Я тоже.

– Ладно, как скажешь.

Подхожу к столу, роюсь в портмоне.

Внутри ровными рядами лежат пачки денег, в каждой наверное по сто тысяч. Всего десять пачек. Миллион рублей. Офигеть… в свое время именно из-за такой суммы я попала в рабство на десять лет.

– Откуда у тебя столько денег?

Понимаю, он не ответит.

– Накопил за пятнадцать лет.

– За пятнадцать? Ты был надсмотрщиком пятнадцать лет? И сколько у тебя было… женщин за это время?

– Нисколько…

– Врешь! А как же я?

А в ответ опять тишина.

– Ладно, неважно. Так это сколько же вам платят-то?

Делаю паузу и жду. Желудок снова голодно урчит, напоминая мне о моей миссии по добыче завтрака.

– Так, я возьму из пачки десять тысяч. Кроме еды много чего понадобится.

– Хорошо.

Я уже иду к двери, когда он вдруг говорит:

– Когда наняли, дали миллион. За весь срок контракта. Я не тратил ничего. Вот они и лежали. Я их сам забрать не мог. Позвонил Саше, договорился, что мне в Москве дадут миллион двести, а он мои деньги потом себе заберет. Двести тысяч буду должен.

Молча я принимаю эту информацию к сведению. А через минуту оказываюсь на улице.

Москва, свобода!

***

Ближайшим супермаркетом оказывается «Пятерочка». Как до него добраться, мне подсказала девушка у стойки регистрации. Другая, не та, которая сидела тут ночью.

Эта кажется мне менее хищной. Поэтому я спокойно спрашиваю у нее, где тут недалеко можно отовариться и не вылететь в трубу.

Объяснив, где находится «Пятерочка», девушка вдруг улыбается и говорит:

– А мне моя сменщица, Алина, рассказала, что у нас двое новых постояльцев. Сказала, что упакованные.

– В смысле?

– Ну в том смысле, что мужик при деньгах.

А вы просите подсказать, где супер недорогой рядом. Он вам особо шиковать не дает?

Кстати, я Зинаида. А вы?

На автомате отвечаю:

– Я Таша.

Хочу поправиться, но вижу, что уже поздно, и поясняю:

– Но Ташей меня называет только он. Остальные зовут Таисия.

– Таисия. Редкое имя и красивое.

– Спасибо. Ваше тоже нечасто услышишь. Ладно, побегу, а то очень есть хочется.

– Удачи, Таисия.

«Пятерочку» я нахожу легко, Зинаида очень доступно сориентировала меня.

Побросав в корзину те продукты питания, которые можно есть сырыми, я прошла на кассу, заплатила за покупки (вышло чуть больше трех тысяч) и вернулась в хостел.

Завтрак я приготовила на двоих, бутерброды, три вида салатов, апельсиновый сок. За кипятком для чая сходила к Зинаиде. У нее там свой чайник.

То, что приходится кормить не только себя, радует мало, но пока что выбора у меня особого нет, да и не морить же его голодом за его же деньги.

Когда приходит время обеда, доедаем то, что не съели на завтрак, а на ужин я заливаю кипятком два стаканчика доширака.

Ладно, сейчас главное продержаться, пока нам не подыщут съемное жилье, которое можно арендовать без документов.

Позже, с документами, жизнь станет веселее.

На вторую ночь мне ничего не снилось, видно, мой мозг перенапрягся и так устал, что ему нечего было мне показать. Что меня вполне устроило.

На завтрак доели салатики, которые я делала из тех соображений, что за пару дней без холодильника они не испортятся. Тоже самое касалось и бутербродов.

Обед получился скромным, Юра после еды лег на кровать, повернулся лицом к окну и затих.

А меня манила Москва. Господи, я же дома! Впервые за десять лет попала таки в родной город. Грех этим не воспользоваться.

Деньги есть, еще семь тысяч. Он говорил, что меня здесь пока точно искать не станут, а это значит: нужно пойти проветриться.

– Я пойду погуляю.

– Мобильник возьми, – тихо реагирует он.

– Зачем? У тебя же нет второго.

– Мне посоветовали не покупать себе, только тебе. Но номер я знаю, а тут есть городской телефон. На всякий случай перепиши его себе, занеси в адресную книгу. Ну и проверь, достаточно ли заряжен телефон, а то мало ли, нужно будет срочно позвонить…

– Так некому.

– Ну, я не знаю. В полицию или в Скорую. И Интернет пригодится. Ты ведь в центр пойдешь?

– Ну да, скорее всего.

– В телефоне есть гугл-карты. Или яндекс.

– Вообще-то я отлично ориентируюсь в родном городе.

– А, ну да, конечно. Извини, я понял.

– Пока.

– Пока…

– Я недолго. Часа три погуляю и вернусь.

Сама не знаю, зачем я это сказала.

– Я понял. Хорошо. Ты может денег больше возьмешь?

– Денег? Нет, не надо.

Конечно, я могла бы забрать слоника и все деньги ночью и слинять. Но лучше пока этого не делать. Не одной даже в родном городе лучше, чем одной. Иногда это и врагов касается тоже.

Выйдя из хостела, направляюсь в сторону автобусной остановки.

Зинаида объяснила мне, что проезд в наземном транспорте можно оплатить кредитной картой или картой Тройка, как и в метро та же самая система.

– Ой, у меня только наличка, – говорю ей растерянно.

– Ничего страшного. Возьмите мою Тройку, в метро свою купите, пополните, а вечером мою вернете.

– Спасибо, Зиночка!

Я была так тронута, что даже обняла ее.

До метро отсюда оказалось возможно доехать на любом автобусе, в метро я купила Тройку, положила на нее пятьсот рублей, и поехала в центр города, на Охотный Ряд.

Кремль, Красная площадь, Собор Василия Блаженного, Манежная площадь, фонтаны, Музей, Вечный Огонь, и даже Мавзолей, всё такое, каким я его помню с детства.

Купив в цветочном ларьке гвоздики, отношу их к Вечному Огню. Мама всегда так делала, когда мы с ней оказывались в центре города.

Сегодня мне повезло, и я даже зашла в Собор Василия Блаженного, прикрыла волосы платком (для таких посетителей, как я, тут при входе лежат платки), поставила свечку Деве Марии, Иисусу Христу и Николаю Чудотворцу.

Потом спросила, кому ставить надо за упокой души рабы божией Веры. Добрая женщина-монашка улыбнулась и сказала:

– Ты, дочка, уже всем троим поставила. Просто помолись за близкого человека ушедшего Богу своими словами, и на душе станет легко. А еще лучше, на могилку сходи.

– Обязательно схожу, матушка.

– Вот и славно. Ты себе, дочка, душу не рви. Они ведь все чувствуют, хоть и под Божьим крылом. Не плачь по ней часто, больно им от этого делается, что помочь не могут. Так что ты об этом помни.

Я кивнула, обещала помнить, постояла одна, поговорила с мамой, сняла платок и вышла из Собора.

Тысячу рублей пожертвовала в фонд реставрации культурных наследий. Пусть эти деньги на доброе дело пойдут.

На развале купила Зинаиде большую матрешку. Сама не знаю, зачем. Захотелось.

Купила путеводитель по Кремлю, посидела в Планете Суши, зачем-то выпила саке, после чего мне стало дурно, и пришлось посетить уборную. Там и выяснилось, что мой организм пока не способен переваривать такое чудо, как сырую рыбу с рисом и саке.

Про потраченные деньги я подумала только платя по счету.

Потом мысленно сказала себе, что он – мне должен и я имею право себя порадовать. О том, что меня вырвало, я так или иначе не собиралась ему говорить. Скажу, что наелась до отвала и довольна.

Выйдя из ресторана, дошла до здания Большого Театра (как мама его любила!), и дальше шла куда глаза глядят, просто наслаждаясь ранним вечером летнего дня.

И вдруг прямо передо мной выскочила девочка лет двенадцати, вся взъерошенная и… бросилась бежать на проезжую часть.

Три машины, бешено гудя, увернулись от столкновения, а вот четвертая… не успела. Выхватив мобильник, я набрала 03 и вызвала Скорую.

Уйти с места трагедии до приезда Скорой и в голову не пришло.

Когда ребенка погрузили в машину, я подошла спросить, каков прогноз врачей.

– Вы – мама девочки?

– Нет. Я видела момент столкновения и я вызвала вас.

– Что заставило ребенка побежать под машины, вы тоже видели?

– Нет. Но думаю, она от кого-то убегала, спасалась.

– Почему вы так решили? – врач Скорой Помощи испытующе смотрел на меня.

– Она была вся взъерошена и явно очень напугана. И все время оглядывалась по сторонам, как будто ожидала увидеть преследователя.

– Понятно. Мы везем ее в Боткинскую. Черепно-мозговая травма и переломы обеих ног.

И тут к доктору и ко мне подбежал какой-то человек, крича, что тут видели его дочь.

Стоило ему увидеть девочку, как он стал рваться в машину.

– Это Дарьюшка, моя девочка! Вот мой паспорт, я ее папа, пустите меня. Ее свидетельство о рождении у меня. Да проверьте, я вам говорю!

В это время к месту происшествия подъехали три наряда полиции.

Находиться же рядом с полицией без документов мне было крайне нежелательно.

Тогда я быстро подошла к доктору и шепнула ему на ухо:

– На вашем месте я бы проверила, нет ли на теле девочки старых травм и следов сексуального насилия. Мне кажется, ее папа подозрительно себя ведет. А девочка явно от кого-то убегала.

Сказав это, мимо полицейских спокойно, не торопясь, не убегая, не привлекая к себе лишнего внимания, направляюсь в сторону метро.

Если бы у меня сейчас был при себе паспорт, то никуда бы я не пошла, а рассказала полиции все, что видела.

Остается надеяться, что врач со Скорой поделится с ними – моими соображениями.

Сливаюсь с толпой, ныряю в метро, полчаса и я снова на той же станции, с которой отправилась в путешествие по центру родного города почти семь часов назад.

Сижу на остановке, жду автобус, когда неожиданно начинает звонить мой мобильник. Номер хостела. Начинается.

Нехотя поднимаю трубку и слышу голос Зинаиды.

– А, Зиночка, это вы.

– Да, я. Скажите, Таисия, а вы еще далеко от… нас?

– Сижу на остановке, жду автобус.

– Замечательно. Значит, минут через двадцать будете. Я так и передам вашему… другу.

Она делает паузу между «вашему» и «другу», а я сразу догадалась: вот почему Зинаида набрала мой номер. Вернее, по чьей просьбе она это сделала.

– Это он попросил вас позвонить и узнать, когда я вернусь?

– Да… Я спросила, почему он сам не хочет спросить вас, а он ответил…

– Что он вам ответил?

– Что вы бросите трубку, скинете звонок, не станете вести беседу, и не ответите на вопрос. Когда я спросила, почему он так думает, он ответил, «Она со мной не разговаривает. Сам виноват, конечно».

В голосе Зины я слышу чисто женское любопытство, но не собираюсь обсуждать с ней этот вопрос.

– Что же, можете передать, что я скоро буду?

– Конечно же, передам.

– Спасибо, Зина. Кстати, я везу вам подарок.

– Мне? Подарок? Это очень любезно с вашей стороны.

– Мне захотелось сделать вам приятно. Ну, я поехала. До встречи.

Надо же, думаю я, пока сажусь в автобус и нахожу себе место у окна. Надо же. Не хотел меня злить, попросил Зину позвонить, тактично ей все объяснил. А Юра не дурак…

То есть это, как его, псина.

Понимаю, что далеко не сразу привыкну так его называть. И надеюсь, что надолго не придется привыкать.

Войдя в хостел, дарю Зинаиде матрешку. Ей приятно, это видно по глазам и по теплой, искренней улыбке.

– Спасибо за карточку, вы меня спасли, Зиночка.

Поболтав с ней несколько минут, иду в свою комнату.

Юра все также лежит на кровати у окна, лицом к двери, и в полной темноте.

Я зажигаю свет, спокойно раскладываю покупки, потом подхожу к его кровати.

– Я пришла. Купила тебе карту Кремля. Так, на память.

– Спасибо.

Благодарность звучит глухо и тихо.

– Знаешь, обычно, когда возвращается хозяйка, псы реагируют иначе.

В мгновение ока большое, двухметровое тело соскальзывает с кровати, и он оказывается на полу у моих ног.

Я чувствую с пола его прерывистое дыхание, пока он жмется к моим ступням.

– Так, достаточно, сядь. На, бери подарок.

Через несколько секунд он сидит на кровати, а карта лежит у него на коленях.

– Подвинься, я хочу сесть.

Он мгновенно двигается так, чтобы мне было, куда присесть.

– Ты голодный?

Он отрицательно мотает головой.

– Ладно. Я в центре города ела суши. Это вкусно. Ты когда-нибудь ел суши?

Повторно отрицательно мотает головой.

– Палочками пользоваться не умеешь?

– Не умею.

– Ну и ладно, когда-нибудь научу.

В ответ слышу тишину.

– Не хочешь спросить, как мне Москва?

– Хочу… Как тебе Москва?

Он повторяет за мной, как попугай.

Мне это не нравится.

– Знаешь, если в следующий раз захочешь узнать, где я и скоро ли буду, звони мне сам.

Не надо втравливать третьих лиц. Ты понял меня?

Он кивает. Понял.

– И еще одно. Пока у нас все еще такая созависимость, давай договоримся: делаем вид, что мы просто знакомы. Ведем себя, как… соседи по коммуналке. Теперь можешь задавать мне свои вопросы.

– Ты раньше жила в коммуналке?

Взгляд внимательный и сочувствующий.

– С чего ты взял? Ааа, мое предложение про соседей. Нет, я сама не жила, а вот моей маме, да, довелось пожить. Она мне рассказывала, как это бывает.

Но это на время, пока мы тут. Если переедем в какую-то съемную квартиру потом, там вероятно все изменится. Но не будем загадывать, в этом все равно нет смысла.

Итак, пока я в настроении: что ты хочешь узнать? Как встретила меня Москва?

– Да.

Он подтверждает свое желание узнать ответ, глядя мне прямо в глаза.

– Ну, как встретила… Как родную. Все там в центре на своих местах. Кремль, Красная площадь, Манежная, фонтаны, Вечный Огонь. Я купила гвоздики, положила туда. Мы с мамой всегда так делали. Ну, дальше зашла в Собор Василия Блаженного, поставила свечи, обратилась к маме… пока не могу пойти на ее могилу.

После шла к Большому Театру, по Камергерскому. А потом вдруг мне навстречу выбежала девочка-подросток. Расстроенная, вся какая-то взъерошенная, явно от кого-то убегала. Взглянула на меня испуганно и… бросилась на проезжую часть.

Он вздрагивает, но молча терпеливо ждет продолжения.

– Она попала под четвертую машину. Я не могла уйти, вызвала Скорую, дождалась их, рассказала доктору все, что видела. Приехала полиция. И тут нарисовался отец девочки. По крайней мере, он представился ее отцом.

А врач сказал мне, что у нее черепно-мозговая и переломы ног. Я посоветовала ему проверить, нет ли у девочки старых травм, и не переживала ли она сексуальное насилие.

Сказала передать полиции, если они что-то найдут, что причастен может быть отец.

И ушла. У меня же нет документов.

– А если бы были?

– Если бы были, я бы точно никуда не ушла. Потому что Москва показала себя мне сегодня разной. Лубочной, праздничной, солнечной, лирической, обаятельной. И одновременно городом страшных тайн, боли, одиночества и страха. Та девочка так смотрела на меня перед тем, как бросилась под машины… Она будто умоляла, «Помоги, я сбежала, но он вот-вот настигнет меня снова».

И я не узнала ни ее имени, ни где ее мать, ни почему ей пришлось бежать…

– Обычно люди бегут, когда за ними гонятся.

– Гениально, мистер очевидность.

– Нет, послушай. Она так боялась, что ее схватят, что предпочла броситься под машину. Думаю, ты права, она, как ты, бежала из рабства.

– Вероятно. И ей никто не помог…

И тут я ловлю на себе взгляд человека, ждущего смертельного выстрела в упор.

– А мне помогли. Ты помог. Так или иначе, спасибо.

Сделав паузу, я предлагаю разойтись и лечь спать.

***

А на утро (и снова, открыв глаза, радуюсь, что мне ничего не снилось) обнаруживаю его сидящим на полу напротив того места, где лежит моя голова, с мобильником в руках и выражением вселенской скорби на лице.

– Что случилось? – спрашиваю хрипловатым сонным голосом. И тут же на ум приходит страшная догадка. – От Саши сообщение пришло? Нас ищут в Москве?

Он быстро отрицательно мотает головой и протягивает мне мобильник.

Приняв его изрядно трясущейся рукой, смотрю на экран и вижу – сводку криминальных новостей.

Второй заголовок сверху, самый броский, гласит:

«Вчера в центре Москвы на оживленной улице девочка попала под машину. Подробности в статье…»

Раскрываю статью:

«Вчера примерно в девятнадцать часов, на проспекте недалеко от Большого Театра девочка двенадцати лет, чья личность позднее была установлена, выбежала на проезжую часть и была сбита черной иномаркой, водитель которой на другой Скорой была отправлена в психиатрическую клинику с тяжелейшим нервным срывом.

Девочку, Дарью Дорогомилову, госпитализировали с тяжелой черепно-мозговой травмой, переломами обеих ног, и трещиной в тазобедренном суставе и трех ребрах.

В больнице врачи осмотрели ребенка, на предмет выявления более ранних травм, и выяснили, что пострадавшая в последние годы жизни подвергалась систематическим избиениям. Старые травмы зажили не все.

Но и это еще не все. Пациентку осмотрела врач-гинеколог, и подтвердила опасения врача со Скорой: мало того, что девочку постоянно били, ее еще и подвергали сексуальному насилию. По словам врача, как минимум с восьми лет, а то и раньше.

Так как на место трагедии сразу вызвали три наряда полиции, после того, как личность девочки была установлена, также в полиции узнали, что мать Даши погибла в пьяной драке со своим сожителем, еще когда Даше было пять лет.

Тогда ее забрал к себе родной отец девочки, Петр Дорогомилов.

В ходе следственных действий удалось установить, что Дарья Дорогомилова не ходила в сад, в школу, не наблюдалась у врачей, ей не делали возрастных прививок, а с пяти лет она жила в квартире Петра Дорогомилова в качестве прислуги и сексуального раба.

По горячим следам преступник был задержан, благодаря его собственной глупости и самоуверенности. Когда он понял, что его пленница сбежала, то бросился за ней и видел, как его дочь попала под машину. Увидев Скорую, попытался проникнуть внутрь, крича, что он отец пострадавшей и хочет ехать в больницу с ней.

Его поведение показалось и фельдшеру, и оперативникам подозрительным, и он был задержан.

После чего полиция и врачи установили связь между преступлением Дорогомилова и тем, что случилось с его двенадцатилетней дочерью.

В больнице Дарье сделали сложную нейрохирургическую операцию, чем спасли ей жизнь. Также провели операцию на тазобедренном суставе, а ноги загипсовали в местах переломов.

К сожалению, более тщательное обследование показало, что у Даши не будет детей, и вероятность высока того, что ей понадобится длительная психологическая реабилитация.

Подонка же, годами истязавшего свою несовершеннолетнюю дочь, теперь будут судить по всей строгости закона. Ему грозит пожизненное заключение в том случае, если Дарья придет в себя и даст против него показания в суде.

Хотя эксперты говорят, что само тело Дарьи уже свидетельствует против него».

Дочитав статью, я бросаю короткий взгляд на Юру. Он сидит, опираясь на пол и ногами, и руками, и смотрит вниз, с таким выражением лица, будто только что встретил призрака.

– Эй… ты чего, а?

Он тут же вскидывается, услышав мой голос.

– Я бы задушил его голыми руками!

Я молча смотрю на него и думаю, что у меня нет причин сомневаться в его искренности.

– Я бы с радостью помогла тебе в этом.

Вероятно, впервые за десять лет мы с ним думаем и чувствуем одно и тоже.

Впервые? – вопрошаю свой разум. Разум молчит. Впервые? – обращаюсь к памяти. Память тоже не дает мне никаких ответов.

И тогда я обращаюсь к своей душе.

А душа в ответ лишь тихо стонет.

О чем, о чем, о чем же я забыла?

***

После того, как эмоции от прочитанного улеглись немного, я снова пошла в «Пятерочку», закупилась «сухим пайком» и вернулась в хостел.

Накормила себя и его скромным, но вкусным завтраком, заранее продумала обед и ужин,

и легла досыпать то, что мой организм недополучил с утра.

К обеду я проснулась, мы с «соседом» плотно пообедали, попили чай, я вышла немного развеяться, взяв с собой мобильник.

Сидя на скамейке в сквере недалеко от хостела, листала новости, и мгновенно увидела одну, имевшую отношению к делу Даши Дорогомиловой. Ее так называемого «отца» забили насмерть в пресс-хате в СИЗО. Только я успела подумать о том, что Дашеньке от этого вряд ли станет легче, прочла вторую, ужасающую новость: у Даши не смотря на операцию, начался отек мозга и три часа спустя он умер.

«Вероятнее всего, учитывая, что больше такое решение принять некому, тело Дарьи Дорогомиловой будет отключено от всех систем жизнеобеспечения по согласованию лечащего врача и главврача Боткинской больницы».

Господи, ужас какой…

Но и это было еще не все.

Через час, после того, как я послушала в Сети часть оперы «Травиата» (мама очень любила ее), я решила еще раз полистать новости. И то, что я прочла, заставило волосы шевелиться на моей голове.

В России мораторий на смертную казнь, запрет на эвтаназию (приравнивается к убийству с отягчающими) и запрет на извлечение органов для пересадки у детей.

А я читаю о том, что у двенадцатилетней Дарьи врачи хотели извлечь сердце – до того, как Дашу отключили бы от ИВЛ, чтобы пересадить его без ведома родственников, другому ребенку. А вот родственники готовы были заплатить за донорский орган и пересадку миллион зеленых рублей.

Ибо они не знали, что ради денег в крупной больнице столицы врачи готовы были пойти на преступление, и…

То, что я дальше прочла, вышибло весь кислород из легких: расследование показало, что Даше ввели препарат, внутривенно, который и привел к смерти мозга девочки.

Кажется, проведя десять лет в рабстве в трудовом лагере под Волгоградом, я забыла, на какие зверства могут пойти люди не чтобы выжить, а просто чтобы урвать бабла.

Успеваю только отойти в кусты и меня начинает рвать.

В аптеку я потом не спешу. Я просто отравилась новостями.

***

Ни в этот день, ни всю следующую неделю, в центр Москвы я больше гулять не ездила; и вообще, кроме как в магазин, больше никуда не выходила. Едим, спим, когда не едим и не спим, обсуждаем то, почему для врачей клятва Гиппократа перестала что-то значить (не для всех, отнюдь, конечно), и почему деньги столько значат для некоторых «людей», что они готовы ради них на все. Например, на то, чтобы убить совершенно беззащитное дитя.

И так-то уже изрядно поколеченное жизнью.

А позавчера он прочел новость о том, что у Петра Дорогомилова была оказывается взрослая любовница. Причем еще и родила от него сына, пятилетнего Савву.

Когда этот факт стал известен следствию, о связи между педофилом-насильником и той женщиной и ее ребенком как-то пронюхала пресса, и сегодня уже я прочла о том, что той женщине устроили обструкцию на работе, а ребенка побили в садике. Да так сильно, что он попал в больницу.

Мать, понимая, что в Москве им житья не будет, забрала сына из больницы и попыталась покинуть столицу, после чего рейсовый автобус в Пермь, на котором она ехала, попал в аварию на трассе, и шестнадцать из тридцати-пяти пассажиров погибли. Среди них опознали и любовницу Петра Дорогомилова и ее сына Савву (родство установили с помощью экспертизы ДНК).

Когда я рассказала обо всем соседу, он лишь печально покачал головой и оскалился.

– Вот ты веришь в такие совпадения? Лично я не верю.

А ведь он прав, подумала я и мне стало глубоко не по себе.

***

И все равно Москва манила меня к себе.

В какой-то момент мне захотелось все-таки узнать, что стало с маминой квартирой.

Адрес родного дома никакое рабство не могло бы из меня вытравить, и, как-то раз, проснувшись рано утром, я тихо оделась и поехала на станцию метро «Юго‐Западная».

Там недалеко есть улица Покрышкина. На ней я и прожила свою счастливую жизнь.

Дом найти мне не составило труда.

Наша с мамой квартира на третьем этаже выходила своим балконом во дворы.

На балконе я сразу заметила коробки, бельевую веревку, и даже детский велосипед.

А на скамеечке рядом с нашим подъездом сидела пожилая женщина в платочке.

В ней неожиданно я узнала нашу соседку, тетю Нину, мамину подругу.

Тетя Нина сидела расстроенная, подавленная, и из-за пазухи у нее торчала бутылка водки.

Как странно, а когда мы здесь жили, десять лет назад, тетя Нина не пила.

Какой пила, она капли алкоголя в рот не брала.

Что же с ней приключилось за десять лет, что всё так кардинально изменилось?

Оглядевшись по сторонам и не заметив ничего подозрительного, присаживаюсь на скамейку рядом с Ниной, и делаю вид, что залипаю в мобильном телефоне.

А через минуту Нина, решив, что я не представляю угрозы, уже открыто вынула из-за пазухи початую бутылку водки и стала из нее сосать, причем с неимоверной скоростью.

Когда бутылка опустела, Нина вздохнула, ловко кинула ее в урну и передернула худыми плечами.

Потом она внимательно взглянула на меня.

– Девушка, а не одолжите ли вы мне рублей двести на бутылку недорогого алкоголя? Видите, я вам даже не вру, что на молоко и хлеб.

Вдруг она понизила голос и заговорила доверительно, как на исповеди:

– Дело в том, девушка, что алкоголику, чтобы опьянеть, нужно гораздо больше выпить, чем обычному человеку. А мне сейчас очень нужно опьянеть. Сегодня как десять лет… Десять лет прошло, ровно, с того дня, как мой муж, дочь, ее муж и годовалая внученька моя погибли.

В нашу легковушечку рано поутру врезалась фура. Водила уснул за рулем, и всю мою семью отправил на тот свет… скотина.

Вы спросите, был ли суд? Был. К ответу привлекли его работодателя. Он приказал отработавшему три смены дальнобойщику снова сесть за руль. А тот не мог отказаться, у него болела дочь. Он отец-одиночка. В общем, работодателя лишили лицензии и обязали выплатить мне компенсацию… ага, за мою семью. Четыре миллиона рублей.

Я к ним сначала прикасаться не хотела. Подруга моя и соседка, Верочка, очень поддерживала меня. Советовала отдать эти деньги на благотворительность.

Она к тому моменту уже совсем плоха была, жила в хосписе. Я ее там навещала. У Верочки дочь была. Хорошая девочка. Таисия. Не знаю, что с ней стало. И Вера не знала.

А как Вера умерла, я забрала те четыре миллиона со сберкнижки и стала пить по-черному. Вот когда упиваюсь до чертиков, все мне кажется, что и мои живы, и Вера жива.

– А кто сейчас живет в ее квартире?

– Кто в ее квартире живет? Так когда дочь пропала, а сама Вера умирала, она квартиру завещала хоспису этому, где жила.

Там сейчас дочь директрисы живет со своей семьей.

Ну да, рука руку моет, вполне жизненная ситуация. Что же, мне так или иначе квартиру пока возвращать нельзя. Да и нет там ничего от мамы, давно ее душа оттуда ушла.

Повернувшись к тете Нине лицом, говорю ей:

– Пойдем. Тут недалеко «Пятерочка». Куплю вам водки.

И купила. Три бутылки. Тетя Нина чуть руки мне целовать ни начала.

А я подумала: пропить четыре миллиона за десять лет и до сих пор быть более или менее в себе? Есть еще женщины в городах русских.

– Не стоит благодарности, – говорю я, убирая руки за спину.

– Ой, дочка, хочешь тогда, я тебе погадаю? Что ждет тебя в ближайший год?

– На чем погадаете?

– На картах Таро. Вон она, моя любимая колода. Мне напророчила скорую удачу. Ха! И я встретила тебя.

Тяни три карты. Прошлое, настоящее, будущее.

Я сначала хотела отказаться, но передумала. Все равно же ерунда.

– Ну, посмотрим. Так, прошлое. Три пики. Деточка, ты что же, сидела, да?

– Что?

Я не верю своим ушам.

– Три пики это карта узника. Но это в прошлом. Так, ладно, дальше. Настоящее. Королева Ночи, перевернутая. Рядом с тобой, детка, ходит беда. Опасность какая-то смертельная над тобой, да не только. Королева Ночи – карта парная. Ну-ка, еще одну тяни. А, что я говорила? Вот и Король-слуга.

– Кто?

– Король-слуга. В паре не он влавствует над ней, а она над ним. И опасность парная.

Ну а будущее? Семерка кубов. Семь возможных союзников или противников. Нет, не союзники, враги смертные.

Ну, посмотрим, кто такие. Еще одну.

Так, Валет Теней. Ого. Очень опасный противник у вас, детка. У тебя и у короля-слуги.

И рядом с ним целая свита, с валетом.

Ты, вот что главное, помни, доверять ты можешь только королю-слуге.

Тяни последнюю карту, проверить теорию хочу.

Так, Король с кубком. Будет у тебя союзник. Временный. Ты главное своего короля на него не променяй, ошибешься. Он союзник, а не пара тебе. Пара тебе Король-слуга. Береги его.

Вы парные карты. Вас нет друг без друга.

А теперь ступай. И колода отдохнуть должна, и я. Выпить мне надо, истосковалась по своей семье. А как упьюсь, так всегда приходят.

Спасибо, что поболтала со мной.

Тебя как зовут-то?

Назваться собой не могу, опасно.

– Таша.

– Наташа?

– Просто Таша.

– Поняла. Тебя так слуга величает. Загадочный он у тебя. Я б ему погадала.

Уходя, вижу, как тетя Нина укушала литровую бутылку водки меньше чем за пару минут.

***

Пока еду назад в хостел, думаю о том, что, раз нарушила один запрет, не узнавать, что стало с маминой квартирой, можно нарушить и второй, узнать, где могила мамы.

Приняв решение, уточняю в Интернете адрес того хосписа (десять лет прошло, я не была уверена, что точно его помню).

Оказывается, это совсем недалеко.

Только тут понимаю, что тетя Нина могла назвать мне место, где похоронена мама; наверняка же ходит к ней на могилу. Вечно мы сильны задним умом.

Но потом думаю, что это был бы плохой вариант. Ну как бы я объяснила ей, зачем мне это знать, где похоронена Вера. Ведь правду обо мне пока никому знать нельзя, это опасно для меня… и для короля-слуги.

Тут же шепчу себе, что всё, что нагадала мне тётя Нина, это так, фигня на постном масле. Или знак свыше?

«Фигня!», вторит разум. Что же, буду думать именно так.

А пока, уточнив в Сети адрес хосписа, все-таки еду туда, хоть и понимаю, что просто открыто спросить, где похоронена умершая примерно десять лет назад в их хосписе Вера Жевнова, я не могу.

Но, стоит выйти из метро и пешком дойти до хосписа, как чувствую, насколько сильно меня туда тянет.

При входе на территорию сидит скучающий охранник, смолит сигарету.

И на моих глазах к нему подходит высокая красивая шатенка. Охранник вскочил, как ошпаренный, пряча сигарету за спиной.

– Алина Степановна, ваша мама у себя. Вы к ней?

– Ну, а к кому еще я могла бы прийти? У меня, слава Богу, никого больше в этом убогом месте нет.

Тетя Нина сказала, что в нашей с мамой квартире живет дочь директрисы со своей семьей. Вот эта женщина видно и живет.

Какая неприятная, стерва!

Разве так можно говорить об умирающих пациентах…

Пока я думаю об этом, Алина уже идет по дорожке к зданию, огороженному невысоким забором.

Охранник снова уселся на свое место, смолит сигаретку и – смотрит на меня.

– Да, с такими как Алина, не забалуешь. Она тут все живое строит, даже мать, – вдруг заговорил он заговорщически, понизив голос.

– Ее тут никто не любит, особенно родственники умирающих.

– А десять лет назад она тоже всех тут строила?

Охранник хмыкнул, сплюнул в сторону, в траву, и ответил:

– Десять лет назад она еще была подросток. Это она недавно оперилась, как вышла замуж и родила ребенка. Вернее, сначала родила, потом вышла замуж. Причем говорят, что не за отца своего ребенка. Ну да Бог ей судья.

А у вас тут кто-то жил? Десять лет назад?

– Да, мама.

– Мама… И что же, хотите что-то о ней узнать?

– Да…

– Место захоронения?

Я молча киваю.

– Понимаю. Могу устроить. Но это будет стоить денег.

– Сколько?

– Тридцать тысяч.

Дорого. Могу конечно взять деньги у… соседа. Не говоря даже, на что именно. Он даст, не задавая вопросов. Король-слуга… Блин, опять эта фигня в голову лезет.

И тут неожиданно мне приходит смс.

– Подождите, – говорю охраннику и читаю сообщение.

«Привет от Саши. Вам нашли жилье. Адрес скину отдельно. Туда нужно перебраться в течение суток. Живите там, пока без документов. Предупреди Юру, чтобы не светился. Пусть лучше вообще на улицу не выходит. Слухи ходят, что его могут объявить в федеральный розыск. Конечно, не как беглого раба, а как преступника, совершившего крупную кражу в доме известного и уважаемого бизнесмена. Саша попытается повлиять на ситуацию. Будем держать вас в курсе. Пока все».

У меня от прочитанного буквально оторопь. Понятно почему не как беглого раба… но что значит «беглого раба», если рабыня – я? Разве надсмотрщики – тоже рабы? Хотя, паспорта у них отнимают, деньги, якобы их, они забрать не могут. Может, так и есть рабы, только с толикой власти над теми, кто совсем уж раб…

И это возможное обвинение… Крупная кража. Федеральный розыск. Это серьезно.

Вспоминаю, как он сказал, «На месте убьют». Теперь я ему верю.

Так, нам предстоит скорый переезд. Вещей-то и нет почти, но все равно нужно подготовиться. И вообще предупредить Юру… соседа.

Интересно, сколько я выдержу эту шараду…

– Спасибо за желание помочь, я подумаю, где взять деньги, – быстро говорю охраннику, и направляюсь назад к метро.

Нет, сейчас тридцать тысяч на это дело я у Юры просить не стану. Нам эти деньги позже могут понадобиться на что-то ещё. Он сказал, нужно подождать год, и может, я смогу узнать, где похоронена мама, безо всяких трат. Хоть дело не в них, а в первую очередь в нашей безопасности. В моей…

«В вашей», повторяет внутренний голос и сил нет сейчас с ним спорить.

Войдя в хостел, киваю Зине, быстро прохожу в комнату и запираю дверь на ключ.

– Собирайся. Пришло сообщение от твоих друзей из Волгограда. Пока еще жареным не пахнет, но в ближайшее время вполне может начать. Вот, читай.

И я сую Юре в руки мобильник.

Там уже пришла смс с адресом нашего нового места жительства.

Быстро он читает сообщение, отдает мне мобилу и начинает собирать те вещи, которые я успела купить.

Я же проверяю, не забыла ли слона, потом складываю в сумку предметы гигиены, аптечку, недавно купленную мной, и через час Юра вызывает такси.

А еще через десять минут отменяет его. На мой номер приходит новая смс:

«Такси не вызывайте. Пешком пройдете от хостела до метро. У метро есть торговый центр. Он там один. Идете на подземную парковку, уровень минус один. Место А13. Желтая тойота королла, гос номер А186ОЕ.

Машина открыта, ключи под половиком водительского места. Как только получите документы и поменяете адрес места жительства, машину бросить у человейника. Пока это все инструкции. Привет от Саши. Удачи».

Простившись с Зиной, пошагово выполняем данные нам инструкции.

Как только сели в машину, я забила в навигатор адрес, присланный нам ранее.

Дорога туда занимает почти два часа.

Стоит мне увидеть дом и я понимаю, почему такие постройки называют «человейник». Человеческий муравейник.

Чувствую, что мне здесь не понравится, но, как говорится, не до жиру, быть бы живу.

И действительно, стоит войти в грязную однушку, и я начинаю тосковать по хостелу.

Глава 3, Секс по принуждению и без

Я заигралась болью,

Местью своей злой.

Я увлеклась ролью,

Стала бабой Ягой.

Власть моя безгранична,

Ты мне вручил ее сам.

Вверил мне душу, тело.

Сердце. Его я съем.

Временное пристанище, где какое-то время нам теперь предстоит кантоваться, действительно однушка на восьмом этаже двенадцатиэтажного человейника, где кроме малюсенькой кухоньки, уборной (толчок, рукомойник и в углу небольшой водосток, над которым висит лейка, это очевидно так называемый душ), есть одна комната, где стоит двуспальная кровать, и больше из мебели там вообще ничего нет.

Юрина бытовка в лагере и то выглядела лучше этой клетки, не говоря уже о чистенькой симпатичной комнате, где мы прожили две недели.

Мы оба без слов чувствуем, что тут все будет иначе. Не соседи, а хозяйка и ее верный пес.

– Это временно, всего на пару месяцев, пока делают документы, – оправдывается он передо мной, глядя в пол. В грязный драный паркет, на который и ступать-то противно.

Как будто у меня амнезия и я могла забыть, почему мы тут.

– Так, я видела на кухне помойное ведро, а в уборной тряпку. Набираешь воды и драешь полы здесь и на кухне. Чтобы через полчаса тут можно было без дрожи передвигаться хоть босиком.

Время пошло. Не успеешь за полчаса, на сутки оставлю без еды и воды, как в карцере.

Всё понял? Кивни.

Он кивает.

– Тогда приступай. Я пока начну готовить.

Недавно курьер принес из супермаркета покупки, оплаченные наличкой при доставке, опять же чтобы лишний раз не светиться. Теперь и мне стоит быть осторожней.

Когда, минут через пятнадцать, он приходит с ведром и тряпкой в кухню, на плите уже варится греча, картошка в мундире, и я пожарила треску.

Чтобы он мог помыть пол, ухожу на время в комнату. Пол не узнать. Отмыт до блеска, насколько это возможно.

Я сама не отмыла бы лучше. Похоже, что кормить и поить его всё-таки придётся.

В итоге он управился всего за двадцать минут из отведенных получаса.

После обеда я мою посуду, а он в комнате перестилает постель.

Взглянув в окно, вижу Москву во всей красе ранней осени. Вот бы сейчас выйти погулять, воздухом подышать. В центр, где людно, нельзя, а так пройтись, не привлекая внимания, можно.

Надену солнцезащитные очки, то платье, что он купил мне в Москве в первый день, кроссы, и сойду за девочку-подростка. Мне сейчас необходимо снова почувствовать вкус свободы.

Разрешения у него я не спрашиваю, просто переодеваюсь, беру ключ, кидаю:

– Пойду погуляю, – и мгновенно линяю.

Дверь за собой запираю.

Город встречает меня какофонией запахов и звуков. Здесь все не так, как в центре, тише, спокойнее, нежнее.

Солнце все еще греет по-летнему, листья на деревьях только начинают желтеть, а дикая яблоня вся усыпана плодами.

Не сдерживаюсь, срываю яблочко, отираю рукавом платья и съедаю вместе с косточками.

Шагая по аллее, неожиданно выхожу на оживленный проспект.

Нет, в толпу вливаться не хочется. Есть риск случайного физического контакта, а мне это не надо. Еще недавно я так остро этого не ощущала совсем.

Ухожу во дворы и первое, что вижу, это вывеску над одним из окон первого этажа симпатичного пятиэтажного дома: «Платная гинекологическая клиника Галатея».

Опускаю руку в карман платья, достаю несколько пятитысячных купюр. Он дал мне их несколько дней назад. Просто протянул деньги, не говоря ни слова. Хотя знает, что я знаю: могу сама взять сколько захочу. Но…

Я тоже молча просто их взяла.

И вот теперь собираюсь потратить часть из них на очень личное дело. И срочное.

– Здравствуйте, подскажите, у вас можно пройти гинекологическое обследование платно и полностью анонимно? Без предъявления документов и заведения карточки?

Девушка в регистратуре приветливо улыбается в ответ.

– Можно. За тридцать тысяч рублей.

Ничего себе у них аппетитики. Но деньги у меня есть, и в этом я вижу знак свыше: потратить его наличку на то, чтобы узнать, как у меня все… там после десяти лет рабства.

Да, по факту не сексуального, но точно знаю, что надзиратели просто так ничего не делают. Выведу насильника на чистую воду.

Очевидно, я задумалась, потому что девушка привлекает к себе мое внимание:

– Так вы согласны?

– Да-да, конечно.

– Прекрасно. Давайте деньги, я выпишу вам кассовый чек. Вон там берете халат, шапочку, бахилы и идете в третий кабинет. Прямо и налево.

Постучав, слышу приятный женский голос:

– Входите.

Врач лет пятидесяти на вид улыбается мне и встает навстречу.

– Здравствуйте. Как я могу к вам обращаться?

– Таисия.

– Очень приятно. Вон там ширмочка, внутри есть стул. Снимайте платье, нижнее белье, надевайте халат, бахилы и шапочку. Как будете готовы, выходите и прилягте на кресло.

Это мой не первый осмотр у гинеколога, но первый после рабства. До него я была девица.

– Вы главное не волнуйтесь, я все сделаю очень аккуратно.

Итак, у вас есть предварительно ко мне вопросы?

– Только один. Насколько там всё плохо…

Женщина внимательно смотрит на меня.

– Сколько лет вы живете половой жизнью?

– Десять…

– Партнер один?

– Да.

– Он регулярно принуждает вас к интиму?

– Последнее время нет.

– Когда последний раз у вас был с ним секс?

– Не помню… Какое-то время точно не было.

– Так, ладно. Расслабьтесь и ничего не бойтесь.

Она взяла зеркало, раздвинула полы халата, заглянула туда.

Действительно очень аккуратно исследовала влагалище.

– Я хочу сделать вам УЗИ. Лежите спокойно.

Так, ну-ка, что тут у нас. Матка здоровая и красивая. Ребеночка хочет. Яичники прекрасные. Скоро у вас овуляция, будьте внимательны. Хотите, проверим проводимость труб?

Я киваю.

– Отлично, это недолго. Так-с. Еще возьму мазок на скрытые половые инфекции. Вы у своего партнера точно одна? Он у вас гулящий?

Вопрос ставит меня в тупик.

– Я у него… одна.

– Эх, – внезапно вздохнула врач. – Таких мужиков клонировать надо, чтоб совсем не вымерли.

Не знаю, как у вас там с ним кроме секса, но чтоб за десять лет, да еще и учитывая, что он вас дефлоривал, делать это настолько аккуратно… Мужики обычно в постели думают только о себе. Сунул, пара фрикций, кончил, вынул, и все дела. И плевать им на то, насколько женщине больно, дискомфортно, неприятно, слишком быстро или наоборот, медленно, долго и противно.

А тут прямо видно, что он предварительно работал. Трудился в поте лица. Потом только вас и слушал. Плюс явно размеры у вас подходящие друг другу. Хотя конечно за десять лет любые притираются, но чтоб так идеально…

– Что вы имеете ввиду?

– Стенки влагалища у вас как у девственницы. Нигде ни шрама, ни разрыва, никаких признаков травм, какие бывают, если женщина сопротивляется. Хотя конечно бывает так, что тело защищается, и, если секс неизбежен, то выделяется смазка. Чтобы не травмироваться. И все же опытный врач отличит влагалище женщины, которую принуждают, от лона той, о которой мужчина думает куда больше, чем о себе.

Кстати, как так вышло, за что десять лет ни одной беременности? Абортов вы не делали. Он вообще хоть раз кончил внутрь?

Какая проницательная доктор… Я напрягаю память. И действительно не могу вспомнить ни разу… когда извержение происходило внутрь.

Но вот парадокс, я вообще не могу вспомнить то, как это было, хоть один раз. Знаю только, что за все блага вряд ли он не стал бы требовать оплаты. Да и врач подтвердила, я не девственница…

– Знаете, может вам эта информация и не нужна, но ваш партнер… он идеальный. Понимаю, что ваши с ним отношения… непростые, но рискну утверждать, что он любит вас… больше собственной жизни.

– С чего вы взяли? – реагирую более резко, чем хотела бы.

– С того, что он занимался с вами любовью, бережно.

– Принуждение бывает эмоциональным.

– Да, конечно, бывает. Кстати, посмотрим, что там с трубами. Порядок. Захотите малыша, вперед и с песней.

А что до эмоционального принуждения, я не спорю. Только мужчина, которому от вас было бы нужно только это, не смог бы аж за десять лет ни разу не травмировать ваши половые органы так, чтобы этого не заметил опытный доктор. Ваше влагалище дало свидетельские показания. И состоят они в том, что у вас был секс только по обоюдному согласию.

– Этого не может быть…

– Послушайте. Психологическое насилие тоже оставляет на теле характерные следы.

Предположим, всякий раз ваше тело защищалось и… все обошлось без серьезных травм. Но мелкие все равно бы остались. Микро-трещины у основания. Кстати, он никогда не брал вас сзади, но не брезгует делать вам куни.

Откройте рот.

– Зачем?

– Хочу проверить, насиловал ли он вас орально. Многие твари это практикуют.

Хм, нет… если бы было систематическое насилие, в уголках рта остались бы шрамы от разрывов. В общем, я сказала вам все, что могла сказать.

Можете вставать и одеваться.

Знаете, дам вам совет, это бесплатно: хотите проверить свою теорию, если мужчина зависим от вас эмоционально, а думаю, что так оно и есть, сделайте его на время своим рабом…

– В каком смысле?

– В прямом. Унижайте, давите, ломайте, разденьте и держите голым, не давайте себя трогать без вашего разрешения. Сексуально унижайте. Имейте его. Имейте и физически, и эмоционально. Через какое-то время он сам скажет вам, что было между вами, а чего не было. Только не перегните палку. Если я права и он любит вас, то…

– То что?

– Ничего. Не заиграйтесь. Чтобы потом не пришлось горько об этом пожалеть.

***

Я возвращаюсь в человейник с разными мыслями в голове. Почему мне кажется, что не так давно, а вернее, совсем недавно, я уже слышала это самое «Не заиграйтесь». Только оно звучало чуточку иначе. «Не заиграйся».

Но как ни ломаю голову, не могу вспомнить, где и когда, а главное, от кого и в каком контексте, я уже слышала это самое «Не заиграйтесь».

Придя в квартиру, приказываю псу уйти на кухню.

– И не заходи, пока не позову.

Он подчиняется беспрекословно. А я ложусь и также мгновенно засыпаю.

И снится мне канун Нового Года. Юра подарил мне шикарное зеленое платье, и умудрился по-тихому увезти меня на служебной машине из лагеря в город и повести в клуб.

Музыка, танцы, светомузыка. Я отрываюсь по полной программе, о чем вспоминала в бараке, когда решала, что точно сбегу.

Он оплатил шикарный ужин, мы поели, потанцевали. А дальше… сели в машину и поехали… в лес.

В лес? Зима же… или лето? Остановились на полянке, он вывел меня из машины, приказал раздеться донага, приказал мне себя раздеть, взял из багажника веревки и подстилку и повел меня в лес. Между двумя стволами расстелил подстилку, приказал лечь на нее спиной, вытянуть руки и раздвинуть ноги. Привязал меня за руки и за ноги к деревьям, встал на колени надо мной, и начал сосать мне там. Сосать, лизать, ублажать.

Пару клиторных оргазмов спустя лег на меня и принялся ебать. Мои стоны сливались с его, он имел меня так, будто через час наступит конец света.

Кончил на землю, отвязал меня, мы вернулись к машине с подстилкой, оделись и в летнем полумраке уехали назад в лагерь.

Я просыпаюсь, удивленная, и чувствую, что между ног все аж хлюпает.

Решение я приняла мгновенно.

Зайдя на кухню, приказываю найти широкую подстилку, моток веревки, взять ножницы и ключи от машины, и быстренько одеться.

– У тебя пять минут. Иначе накажу. Запру в уборной на сутки. Понял?

Он кивает и начинает исполнять мой приказ.

Уложился в отведенный интервал.

Когда мы сели в машину, говорю:

– По навигатору ищи глухое место, лес, но недалеко отсюда. Чтобы оказаться там еще засветло.

Он находит.

Когда мы прибыли на место, я осмотрелась. Идеально.

– Так, вылезай из машины, скидывай всю одежду вплоть до ботинок и носок, и нижнее белье. Потом бери подстилку, ножницы, веревку и топай вон туда. Я за тобой.

Светя голым задом в полумраке, он идет вперед, я за ним.

Выбираю подходящие деревья и место между ними.

– Стели подстилку и ложись на нее спиной.

Вытяни руки и ноги.

Беру моток, отрезаю длинный кусок и связываю ему руки, потом обвязываю веревку вокруг ствола.

Ноги каждую привязываю к двум разным стволам, бросаю веревку и ножницы на землю и начинаю медленно раздеваться, глядя на то, как он следит за каждым моим движением.

Всю одежду тоже скидываю на землю, встаю на колени на край подстилки и начинаю щекотать ему яички.

Это работает, эрекция в мгновение ока.

У меня же между ног уже час как все течет.

– Ну вот, тварь, теперь я тебя отымею как следует.

Стоит мне сесть на него, он издает долгий, томный, протяжный стон.

– Ааааа….

Уперевшись в его плечи обеими руками, начинаю трахать его как грязную портовую шлюху.

– Ааа, ааа, ааа, ооо, ааа, ооо, ууу, ааа!

И так полчаса. Не делая пауз, не щадя его, изредка хлеща по лицу за особенно сладострастные стоны, ебу его так, что все его тело сотрясается от моих толчков.

Ладонями потом я давлю на его соски. Они упираются мне в кожу, и я хватаю их пальцами и щиплю, при этом сделав небольшую паузу в трахе.

– Ааааууу, аааууу, – это реакция только на то, что я делаю с его сосками.

– Нравится, падаль, что я с тобой делаю?

Отвечай.

– Даааа…

– А то, что я тебя ебу?

– Даааа…

– Хочешь еще?

– Очень… дааа!

– Упрашивай!

– Умоляю, имей меня!

– Как?

– Как маленькую грязную шлюху! Ооо, прошу, продолжай!

– Ебать тебя?

– Еби меня!

И, постоянно терзая его соски, я снова его ебу.

Так, что лес эхом разносит его стоны по окрестностям.

Я ничего не могу с собой поделать, мне хочется снова и снова иметь его. Иметь, зная, что могу сделать с ним все, что угодно, всё, что мне заблагорассудится.

Развернувшись к нему спиной, продолжаю седлать его, одновременно играя с его яичками.

Стоны стали громче, и в каждом из них есть что-то настолько развратное, будто я бесплатно имею проститута.

– Аааа, аааа, аааа!

И внезапно среди стонов слышу слова, – Да, да, всё что хочешь, любимая!

Развернувшись, хлещу его по щекам.

– Какая я тебе любимая?!?

И тут же получаю ответ вместе со стоном:

– Ааа, моя, моя любимааааяяя…

– Не твоя!

– Моя, моя, моя!

Это не стон, это полноценный крик.

– Тебе же нравится иметь именно меня…

А вот это уже сказано хриплым шепотом.

Да, нравится. Только вслух я этого не скажу.

В сумраке его лицо и тело блестят от пота, я продолжаю двигаться на нем, буквально дою его, и поражаюсь тому, что вот же секс по принуждению нравится ему.

Проходит несколько секунд и я достигаю пика. Оргазм буквально вышибает все мысли из головы, я быстро слезаю с него и начинаю доводить рукой.

Через минуту его живот залит спермой, а голова мотается из стороны в сторону, глаза закрыты, рот открыт, а пот смешивается со слезами…

– Эй, ты чего…

– Божественно. Как же было… божественно.

– Хочешь быть моим верным псом?

– Я твой верный пес.

– А моим рабом?

– Я твой раб.

– Будешь подчиняться моим приказам?

– Любым!

Пока мы едем назад, я перепроверяю ощущения. По всему телу разливается сладкая истома. Потому, что я принуждала его, а не он меня? Потому что мое тело было готово? Потому что месть сладка? Или дело совсем в другом, и я занималась сексом с тем, кто никогда не принуждал меня к этому сам?

***

Когда машина снова стоит в укромной месте недалеко от человейника, мы идем к дому, я приказала псу нести подстилку в зубах.

Лишь у самого подъезда разрешаю временно взять ее в руку, чтобы не привлекать внимания случайных свидетелей, если они будут.

В лифте никого нет, на часах за полночь, и на середине пути я спонтанно нажимаю на стоп. Лифт останавливается между этажами.

Недоумение в карих глазах сменяется тревогой.

– Подстилку на пол, коленями на нее, достал хер, и начинай дрочить, глядя мне в глаза. И чтоб ни звука.

От усилий его лицо краснеет, но приказ есть приказ, и он молчит, не прерывая зрительный контакт.

– Так, а теперь спрятал хер, и поехали дальше.

Взгляд становится болезненным, но приказ исполнен.

В клетушку он буквально вползает на четвереньках, ведь возбужден, а разрядки не было.

– Ползком в комнату, на брюхе.

Вставай. Лицом к кровати, снимай штаны и дрочи дальше. Кончишь на пододеяльник.

Слежу за исполнением приказа.

– Так, а теперь писай туда. Да, прямо на кровать. Быстрее. Давай, писай.

Не сразу, но ему это удается.

– Так, теперь раздевайся догола, ложись прямо на мокрое одеяло, чтобы завонял, псина. А после встанешь, отползешь на кухню, и ляжешь почивать голый под столом.

Знаю, места мало, но как-нибудь упакуешься.

И чтоб сюда ни ногой, ясно? Голос.

– Ясно. А вопрос… можно?

– Можно.

– Я могу помыться?

– Ляжешь спать вонючим, псина! Завтра может разрешу помыться… если будешь хорошо себя вести.

– Спасибо…

Свернув все грязное белье, отношу его в коридор, засовываю в допотопную стиралку, заливаю порошок и ароматизатор и включаю пуск.

Потом проветриваю комнату и меняю постельное белье.

Но запах мочи и спермы так просто не выветрить.

Это злит, и то, что я виновата сама, только распаляет гнев.

На улице еще темно, я топаю на кухню, не зажигая свет.

– Эй ты, псина, ты спишь?

Из-под стола слышу поскуливание. Не спит.

– Там все провоняло тобой. Вылезай, встань на колени, бери в руку хер и не шевелись.

Даже в почти кромешной тьме вижу его силует, и понимаю, что все исполнено.

Опускаюсь на колени и приближаю лицо к его паху. Принюхиваюсь. Резкий запах мочи и терпкий, солоноватый – спермы. Думаю, сейчас вырвет. Ан-нет, через несколько секунд становится приятно.

Я токсикоман? Или просто его запахи родные?

Шальная мысль злит меня. Хотела ему полизать, а вместо этого бью изо всех сил коленом в пах.

Звук такой, словно только что порвался туго надутый кожаный мяч.

И, что-то заклинило в мозгу – я бью прицельно во второй раз.

Жду вопля, крика, стона, чего-нибудь. Но на кухне царит тишина.

Я не попала?

Встаю и зажигаю свет. Поворачиваюсь к нему и вижу: он лежит на боку, глаза полуприкрыты, и он совершенно точно без сознания.

Найдя в аптечке нашатырь, сую ему под нос намоченную ватку.

Не сразу, но он приходит в себя. И тут же инстинктивно поджимает ноги к животу, чтобы защитить уязвимое место.

– Ладно, расслабься, больше не ударю… сегодня. Пошли, помогу тебе помыться.

Сначала случайно включаю холодную воду вместо теплой. Причем действительно случайно. Потом включаю теплую и тру тело мочалкой со спины.

Блин, какое красивое крупное тело…

– На колени встань. А то в тебе под два метра, не так удобно подпрыгивать.

Мгновенное подчинение почему-то причиняет боль. Тру шею, плечи, руки, и думаю: ты ведь мог помешать мне сбежать, а помог. Поставил себя со мной на линию огня. Зачем? Зачем, Юра?

Мгновенно вздрагиваю. Мне нельзя думать о нем как о человеке, с именем. Иначе мой эксперимент провалится. А я не могу это допустить. Мне нужна правда и я не смогу иначе докопаться до нее.

***

Безделье, конечно, хорошо, как и наличие раба, но скоро понимаю, что мне нужна работа. Без документов ее найти будет непросто, но до того, как их сделают, пройдет еще полтора месяца, а вакансии можно поискать уже сейчас.

Пока псина спит под столом у моих ног, я в мобильнике (тут неплохой вай-фай, надо отдать должное хозяевам… или Юре? Тьфу ты…) ищу возможности устроиться фармацевтом в аптеку.

В Москве аптек как собак нерезаных, так что наверняка подходящий вариант найдется.

И, он находится буквально через три на четвертый.

Звоню по номеру, спрашиваю Агнию (так написано в объявлении).

– Добрый день, я по объявлению. Вы Агния?

– Я. А вас как величать?

– Таисия Жевнова.

– Очень приятно, Таисия. Вы первая, кто позвонил нам…

– Сегодня или вообще?

– Вообще.

Я слышу в голосе Агнии улыбку. Она мне начинает нравиться.

– Так я могу подойти на собеседование?

– К трем часам вам удобно?

– Конечно.

Еще бы, сейчас всего одиннадцать.

– Вот и отлично. Перечень документов вы знаете?

– Нет…

– Паспорт, диплом, трудовая книжка, социальная страховка, полис, карта москвича (ведь вы москвичка?).

– Подождите, Агния. Дело в том, что у меня в квартире недавно случился пожар. Сгорело все, в том числе документы. Я подала на восстановление, но это займет время, а работа мне сейчас очень нужна.

Буквально полтора месяца…

– Ну, мы можем кое с чем вам помочь. И даже паспорт и иже с ними ждут. А вот что до диплома…

– Я могу делом доказать, что я – опытный фармацевт.

– Хорошо. Мне нравится ваше упорство.

Приходите на собеседование, я проверю ваши знания и навыки, и, если меня все устроит, рекомендую вас хозяину как консультанта.

От слова «хозяин» становится не по себе.

– Хозяину?

– Да, владельцу аптеки. Она небольшая, частная. Он хороший человек. Ворчливый и дотошный, но добрый и отзывчивый. И он сам здесь тоже работает. Мы с ним по очереди на кассе, а нужен консультант. Поверьте, к нам многие ходят за лекарствами, а еще нужна квалифицированная консультация.

Итак, я жду вас к трем.

– Я буду.

– До встречи, Таисия.

Я даю отбой, а в это время тело вздыхает и поворачивается у меня под ногами.

Агния оказалась приятной женщиной лет пятидесяти, с копной огненно-рыжих волос, темными глазами, и очаровательной улыбкой.

Но что важнее, она – очень опытный фармацевт.

Прогнав меня по основным пунктам справочника фармацевтики, представила меня хозяину и сказала, что берет меня на работу.

Хозяин просто кивнул, но явно насторожился, услышав, что у меня нет ни одного документа, ведь, как известно, «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек».

Но Агния сумела успокоить его и убедить, что я – это тот человек, который им нужен.

Выйдя из аптеки, я зачем-то зашла в магазин арома-масел и свечей.

Купила пару свечей, пару благовоний, и кленовый сироп.

Потом в супермаркете купила упаковку клубники и взбитые сливки.

Вернувшись в клетушку, сразу прошла на кухню.

– Привет, псина. А я устроилась на работу. Представь себе, взяли без документов, за знания и талант. Теперь и свои деньги будут.

Так, ступай-ка ты пока в комнату. На четвереньках.

Он тут же подчиняется.

Достаю клубнику, мою ее как следует аж кипяченой водой, выкладываю на тарелку, беру сливки, беру пакет со свечами и благовониями, и с зажигалкой, и аки пава захожу в комнату.

Тело лежит на полу между кроватью и стеной.

– Ну-ка смотри, что у меня есть. Клубника и взбитые сливки.

Залезай на кровать спереди. Ага, вот так. Теперь высунь язык.

На высунутый язык выдавливаю сливки, потом кладу клубнику.

– Ешь!

Миг и клубники нету вместе со сливками.

– Вкусно? Будешь еще?

Он кивает.

Я повторяю процедуру еще три раза.

– Теперь твоя очередь меня кормить.

У него получается выдать больше сливок, чем у меня, это очень вкусно, но суть-то совсем не в этом.

– А теперь выдавливай сливки вот сюда.

Я скидываю майку и лифчик и указываю на свои соски.

– Сейчас я лягу, ты выдавишь на обе груди. И сразу начинай слизывать, но так, чтобы вообще не касаться моего соска.

Заденешь языком сосок, позже накажу тебя. Ясно? Голос.

– Ясно.

– Начинай.

В итоге он все-таки дважды задевает языком сосок.

– Дважды будешь наказан.

Ну что, уже темнеет, можно приступать.

Я встаю, иду смываю остатки сливок, обтираю грудь, возвращаюсь в комнату, достаю благовония, и поджигаю сначала их. Потом зажигаю обе свечи и ставлю их на пол. Больше поставить некуда.

– Ложись на постель на спину, раскинься.

Так. Теперь давай мне руки. Сейчас мы их свяжем, и привяжем к изголовью кровати. Так.

Теперь одну ногу сюда, а вторую сюда. Вот и прелестно.

Смотри, вот это – кленовый сироп. Сейчас я его погрею и покажу тебе, что мы будем делать. Жди меня, и я вернусь.

Когда сироп становится горячим, я снимаю его с плиты и несу в комнату. Там беру ватный тампон, опускаю его в сироп, полностью пропитываю его и прижимаю к сейчас почти незаметному соску.

– Ааа…

Сироп растекается по груди, волоски на ней слипаются, а сосок твердеет.

Делаю тоже самое со вторым соском.

Потом беру с пола свечу и начинаю капать на соски горячий воск.

– Аааа…

Тело содрогается от тактильных ощущений, и одновременно он мотает головой, глаза закрыты, а рот наоборот приоткрыт.

Тогда я начинаю капать воск ему в пупок.

И не сразу понимаю, что кожа становится красной не от воска, а от ожога.

– Больно, падаль? – сама не знаю, зачем оскорбляю его.

– Жжется…, – тихо скулит он.

– Сейчас начнет… жечь еще сильнее.

И я лью воск прямо ему на яички.

Очевидно, боль также стимулирует возбуждение, потому что член мгновенно встал, а псина громко завыла, натягивая веревки, держащие и руки, и ноги.

– Что, больно?

– Не надо, пожалуйста, не надо!

Ощущение такое, будто меня облили ледяной водой, одновременно ударили в грудь чем-то острым и провернули трижды.

Иду, приношу с кухни чарку с горячей водой и ватным тампоном удаляю воск с пупка.

Кожа красная, и в одном месте уже формируется волдырь.

Залитые воском яички приходится долго и муторно освобождать от парафина, в то время как он стонет от боли, настолько сильной, что ему приходится всякий раз стискивать зубы, когда я касаюсь там кожи тампоном.

Освободив его руки от веревки, приказываю:

– Дрочи, а то фу, как торчит, смотреть противно.

Но он закрывает лицо обеими руками.

– Не могу, больно…

Гляжу туда и понимаю, что от неопытности перестаралась, сильно.

Присаживаюсь на край кровати, обхватываю пальцами головку, и тихонько начинаю водить рукой по всей длине.

Минута прошла, извержение случилось, а яички выглядят так, словно их опустили в крутой кипяток.

Можно положить лед…

Забираюсь в Интернет, читаю, что нужна мазь от ожогов. Срочно.

– Я сейчас.

На улице еще по-летнему тепло, дежурная аптека в трех домах от человейника. Благо, она действительно открыта.

– Утро доброе…

На часах полпятого утра.

– И вам того же, – отвечает пожилой фармацевт.

– Мне нужна мазь от ожогов. Вот такая.

– Ох ты. Минутку. А да, есть. Только учтите, тут нужно внимательно читать инструкцию.

Какие места нужно мазать?

– Кожа вокруг пупка.

– Волдыри есть?

– Да.

– Мажете аккуратно, там, где покраснение. На волдыри ни в коем случае. А что еще?

– Кожа вокруг члена…

– Не понял? Живот? Или тестикулы?

– Они…

– Чем нанесен ожог?

– Горячий воск.

– Понял, заигрались. Волдыри есть?

– Пока вроде не было.

– Все также. Только если пупок лучше мазать ваткой, то во втором случае давите на пальчик и аккуратными мазочками… Вы знаете, что на мужском теле нет более чувствительной зоны, чем яички? Там наибольшее количество нервных окончаний в теле мужчины. И когда там больно, это примерно как родовые схватки у женщины.

– Серьезно?

Я, признаюсь, этого не знала.

– Очень серьезно. Ну или как если бы вы случайно обожгли клитор. Мозг фиксирует адскую боль и фокусирует на ней сознание.

Так что вы не брезгуйте. У мази есть обезболивающий эффект, но лучше взять еще вот это. Дайте ему две капсулы, и намажьте пораженные зоны кожи мазью.

Сейчас никакого трения допускать нельзя. Ни брюк, ни тем более трусов. И пусть отлежится пару дней.

Эк вы заигрались. Кстати, вот еще что: вы бы термометр купили, спиртовые салфетки, спирт, и вот это.

– Транквилизатор? Зачем?

– Затем. На ночь по две таблетки, одну утром, одну днем.

– А зачем ему?

– Не ему, вам. Они обычно рецепторные, но вам так продам. В обычном состоянии женщина мужчине на яйца воск горячий не нальет.

– Мы заигрались…

– Не думаю. Вы хотели сделать ему больно. Но, судя по тому, что среди ночи пошли в аптеку, так больно вы делать не хотели. А это значит, в вас сидит дилемма. Мужчина-то явно от вас без ума. Не всякой женщине такое позволят…

Или вы того, доминантка?

– Нет…

От такого предположения становится несколько не по себе.

– Вот и я смотрю и думаю, нет. Значит, есть между вами отношения. Он, конечно, в таком случае и не такое б стерпел…

– Вы о чем?

– О том, деточка, что нет в мире ничего более жестокого, чем нелюбовь, мстящая за любовь.

Этот мужчина от вас зависит. Психологически, эмоционально. Потом уже физически. А вы… то ли хотите от него избавиться, то ли думаете, что хотите.

– Хочу…

– Сомневаюсь. Хотели бы, не пошли бы ради него в аптеку. Сказали бы, «Подождешь до утра». А вы пошли.

И неожиданно он повторил фразу, которую недавно я уже слышала и, как мне кажется, сейчас я слышу ее в третий раз:

– Смотри не заиграйся, деточка.

Когда я возвращаюсь, вижу, что он лежит в полузабытьи, кожа на животе у пупка уже вся в волдырях, а в пах и вовсе смотреть страшно.

– Так, нужно принять обезболивающее. Давай, глотай, запивай. Вот молодец.

Так, померяем температуру.

Обычный ртутный термометр показывает тридцать-девять и шесть через шесть минут.

Выдавливаю мазь на тампон и мажу те участки на животе, где не проступили волдыри.

Потом мажу пальцы, обнимаю одной рукой его за ноги, еще не отвязанные, но может пока и не стоит… а то биться начнет, и начинаю осторожно мазать яички.

– Больно, больно, больно, – застонал Юра, прижимая ладони к лицу.

– Сейчас, потерпи, станет легче.

Теперь я рада, что купила спиртовые салфетки.

Волдыри на животе стали лопаться, температура явно ползет вверх. Он уже не стонет, не воет, не плачет, дыхание прерывистое, тяжелое. Похоже, что кое-что мне не посоветовали купить: противовоспалительное.

Перед тем как снова уйти в аптеку, глажу его по волосам.

– Не уходи, Таша…

Он пытается взять меня за руку, я еле уворачиваюсь.

– Я сейчас вернусь.

– Не вернешься, – неожиданно шепчет он. – За что, Таша? Я же ничего не сделал. За что…

Лишь неимоверным усилием воли заставляю себя выйти на улицу, добежать до аптеки (а я именно бегу), купить противовоспалительное (не задерживаюсь, чтобы перекинуться с фармацевтом словечком, а он лишь желает мне удачи, когда я ухожу), и вернуться назад.

– Вот, это нужно проглотить и запить водой. Давай, родной…

Произнесенное мной слово шокирует – меня, а он все равно ничего почти не соображает сейчас.

Как глубоко засел Стокгольмский Синдром, любовь к мучителю.

Когда он наконец засыпает по-настоящему, ухожу на кухню, почитать в Сети про то, что со мной творится.

Сижу читаю и быстро понимаю, что тут есть большой раскосяк. Стокгольмский Синдром – не любовь к мучителю, а психологическая защита, которая включается в голове у заложника, чтобы помочь ему выжить. Это лишь видимость настоящей зависимости. Которая должна пройти, как только минует угроза жизни.

Если же у меня Стокгольмский Синдром, то пройти он должен был в тот момент, как я попала в родной город.

Ведь я больше не в лагере… навязался же он на мою голову…

И в тот же миг слышу его крик.

Влетев в комнату, понимаю: он во сне перевернулся на живот…

– Таша, Таша, помоги, больно…

Даю ему еще две таблетки обезболивающего, противовоспалительное, и просто прижимаю к себе.

– Ложись, ложись, все обойдется.

– Не уходи…

– Хорошо, ладно.

Лежу рядом, контролирую, чтобы он со спины или с бока не перевернулся снова на живот, и думаю, как мне не потерять себя в этом жгучем желании отомстить.

Потому что неожиданно понимаю одно: прежде чем мстить, нужно точно знать, кому я мщу и за что. Парадокс же в том, что я думала, что знаю, но совсем, очевидно, в этом не уверена.

***

Через день, в воскресенье, когда состояние моего верного пса не изменилось к лучшему: температура шпарит, раны у пупка очень его беспокоят, а про то, что творится в паху, и говорить нечего – кожа вся задубела, он плачет даже когда я просто накладываю мазь и втираю ее в плоть, понимаю, что оставить его не смогу.

Поэтому днем звоню Агнии на ее личный сотовый.

– Здравствуйте, это Таисия…

– А, Таисия, мы ждем вас завтра.

– Агния, простите, но завтра я не смогу, и вероятнее всего еще как минимум неделю…

Агния молчит, потом говорит серьезно:

– Простите, Таисия, но вы же взрослый человек. Вы должны понимать, что работа это работа, и к ней нельзя относиться вот так. Захотел, пришел, захотел, не вышел…

– У меня форс мажор.

Агния помолчала и сказала:

– Надеюсь, никто не умер?

– Нет, но в очень тяжелом состоянии.

– Ну, если речь о вашей бабушке или маме, мы можем помочь с патронажной сестрой.

– Нет. Речь о том, кого я ни с кем и ни на кого оставить не могу. Это полностью моя ответственность, что с ним случилась беда.

– Смотрите сами. Но давайте договоримся. Если за эту неделю у нас появится другой кандидат, то мы возьмем на работу именно его.

– Как скажете, – и я нажала отбой.

Войдя в комнату, думаю отыграться за вероятную потерю только что найденной работы на псе… но стоит взглянуть ему в пах и вспоминаю, что, кабы не я со своими играми, и ничего бы этого не было.

Из-за своих мыслей не сразу понимаю, что на меня смотрит пара карих глаз. Смотрит преданно, внимательно, и напугано.

– Я вероятно потеряла работу. Надо было выйти с завтрашнего дня.

Но я сказала, что не выйду еще минимум неделю. А всё из-за тебя… псина!

Швыряю обвинение как камень в его огород, и он тут же сжимается как от удара.

А потом вдруг он начинает елозить попой по постели.

– Чего ты…

– Чешется…

Подхожу ближе, осторожно трогаю пальцами. Да, на всей поверхности яичек образовалась корочка и должно быть сильно его беспокоит.

Беру спиртовые салфетки и долго протираю там ими, чтобы унять зуд.

– Зато заживает.

Потом снимаю повязку и проверяю живот. Воспаление стало меньше, но еще не спадает.

– Обойдется.

Не думала, что парафиновый ожог мог нанести такой ущерб.

В кино же все время так делают, поливают друг друга воском.

– Как поправишься, накажу тебя, если лишусь работы.

– Как?

Взгляд снова болезненный и затравленный.

– Посажу на хлеб и воду.

Он покорно кивает. Это не страшно, видимо.

– А еще все время будешь ходить голый, и только на четвереньках. И чтоб вообще ни звука. Себя трогать тоже будет нельзя.

– Надеюсь, ты не потеряешь работу…

На это я реагирую мгновенно:

– А что в этом наказании самое худшее?

Он отвечает, не думая, а значит, правду:

– Быть рядом с тобой, голым, и не трогать себя.

Я поднимаюсь на ноги и приказываю:

– А ну-ка на коленях спиной ко мне.

Краска в мгновение ока слетает с его лица.

– Ты меня накажешь… шлепками? По заду?

– Да, а что?

– Еще очень все болит… прошу, не надо… Пожалуйста… умоляю.

– Это приказ. Ты сказал, что хочешь исполнять их все.

Медленно, обреченно он встает на колени спиной ко мне.

Молча подхожу и начинаю похлопывать его по попе. То по левой ягодице, то по правой.

Сначала это просто хлопочки. Потом они становятся более увесистыми шлепками.

Но по-настоящему сделать ему больно духу не хватает.

Тогда следует новый приказ:

– У тебя там чешется и живот болит. А рот-то у тебя в порядке? Язык? Лицом ко мне, высуни.

Я встаю ногами на кровать, и придвигаюсь к нему так, чтобы его удобно было лизать мне лоно.

– Доставь хозяйке оральное удовольствие.

Но одним вылизыванием лона он не ограничился. Еще и вызвал у меня пару клиторных оргазмов.

Когда мы встречаемся глазами, я пытаюсь осознанно не допустить подумать об этом, но я думаю: если у кого из нас сейчас в наличии Стокгольмский Синдром, то точно не у меня.

***

Обустраивать в этой клетке нечего, но я думаю найти место для слона. В лагере я его прятала, а здесь хочу видеть его всегда.

Видя, что я хожу, зажав что-то в кулаке, по квартире, пёс вопросительно смотрит на меня.

– Мне нужна полочка для слона.

В течение дня мне делают полочку для слона.

– Ммм, молодец. Сегодня накормлю тебя сытно. Помни, слона руками не трогать. Увижу, что лапал, потом неделю ничего в руки взять не сможешь. Уяснил? Голос.

– Я понял.

Через неделю в воскресенье внимательно осматриваю кожу на его животе. Все зажило и даже отшелушилось.

В паху тоже ситуация стала много лучше. Воспаление прошло. Корочка уже почти вся отвалилась.

Беру мобильник, звоню Агнии. Ну что же, пан или пропал.

– Здравствуйте, Агния, это снова Таисия. Скажите, я опоздала? Вы взяли человека?

– Не взяли. Вы завтра планируете прийти?

– Да, я завтра выйду на работу.

– Хорошо. И постарайтесь так больше не делать.

– Постараюсь.

По крайней мере больше не планирую доводить своего верного пса до того состояния, когда его нельзя будет оставить одного.

– Я завтра выхожу на работу. Тебе же лучше пока не светиться. Помнишь же, о чем нас предупредили.

– Помню.

– Вот и молодец. На этой радостной ноте сделай хозяйке приятно.

И снова меня не оставили без оргазма.

Первая рабочая неделя прошла без сучка и задоринки. За все пять дней консультация понадобилась только семи покупателям и всем я легко смогла помочь.

За это время на моем псе все окончательно зажило.

И, вернувшись в человейник перед выходными, я поняла, что оральное удовольствие это хорошо, но мало.

Кое-как помывшись, переодевшись и поужинав, иду в комнату и зову за собой раба.

– Так, напротив кровати садись на пол, прижмись спиной к стенке.

Ноги раздвинь. Хорошо. Я сяду на край кровати, чтобы все видеть.

Бери хер рукой и начинай дрочить. Второй рукой блуди по всему телу.

И, если хватит смелости, представляй, что берешь меня силой…

Белее первого снега на пике гор, он смотрит мне в глаза и отрицательно качает головой.

– Что такое?

– Я не буду…

– Не будешь?

– Представлять не буду.

– Хочешь сказать, не одобряешь секс по принуждению? Только сейчас одумался или в лагере просто вариантов не было?

Ладно, проехали.

А вот я не побрезгую.

Подхожу, сажусь на него лицом к нему, кладу руки на влажные плечи. Член и без дрочи встал. Направила его в себя и принялась трахать своего раба.

И тут же комната наполнилась томным и обреченным «Аааа». Чем томнее и глубже становились стоны, тем сильнее я его имела.

– Чего отлыниваешь, развратник? Соси мои соски, ну же!

И я сую сосок в мгновенно открывшийся Юрин рот.

За то, что подумала о нем так, мгновенно даю ему оплеуху.

Тогда мы встречаемся взглядами. Он без слов задает мне вопрос, «За что ты меня ударила?»

– За то, что посмел тронуть…

«Мою душу» я не произношу. По крайней мере вслух. Но в этом и нет никакой необходимости.

Он все понял, закрыл глаза, откинул голову назад и позволил мне делать с ним все, что мне хотелось.

И в сгущающейся уже сентябрьской темноте мое сознание ощущает лишь «аааа, аааа, аааа», от которых мое желание иметь его жестко изо всех сил становится сильнее.

У меня уже было три оргазма, он не кончил ни разу (вот что значит сильный молодой мужчина), и внезапно мне хочется попробовать… нечто, о чем я запрещала себе даже думать.

– Бери меня на руки, неси на кровать.

Отлично. Теперь, я лягу на спину, ты на меня, и давай займемся… любовью. Притворимся, что делаем это именно с тем, кого действительно любим.

Голый, возбужденный до предела мужчина смотрит мне прямо в глаза с выражением полной растерянности.

– А зачем мне нужно притворяться?

– Потому что похоть – это не любовь. А ты всего лишь похотливая псина.

– Нет!

За отрицание я бью его по щеке наотмашь.

– Да!

– Нет!

Два раза подряд?

– А ну быстро начинай трахать меня!

И на это я слышу «Нет».

– Ты играешь с огнём. Смотри, накажу. Вон там привяжу с возбужденным хером, и оставлю. Лучше не зли меня.

– Я не буду…

– Злить? Это правильно.

– Притворяться. Если с любимой, то с тобой.

Накажешь? Как угодно. Но я люблю тебя и буду любить всегда.

Хочу наказать его. Или не хочу?

Обнимаю ногами за попу, руками за плечи.

– Давай!

Он пытается сдержаться, но сопротивление длится минуту, а потом я чувствую нежное проникновение, причем мое тело снова реагирует на него как на своего, и через пару секунд я слышу шепот у своего уха:

– Таша, да, любимая! Наконец-то!

Так, значит, раньше все было как я и думала: он принуждал меня. И что с того, что я этого не помню…

Но только душа шепчет, что я все равно все понимаю совсем не так.

А потом мягкие толчки вытесняют все мысли, я позволяю себе отдаться ощущениям своего тела, и – позволяю врагу заниматься со мной любовью… по обоюдному желанию.

Я слушаю его стоны, он – мои.

Прижимая его к себе, последнее, о чем осознанно думаю: оказывается, можно ненавидеть кого-то очень сильно… или думать, что ненавидишь, и при этом любить его всей душой.

Глава 4, Вкус свободы

Я нашла наконец свободу,

Обрела ее в полной мере.

Отрываюсь теперь с ходу,

Вот за это и мщу, веришь?

Мщу тебе так, чтобы стало больно,

Чтобы руки твои дрожали.

Я хочу справиться с ролью,

Но боюсь, что шепнешь, «Дожала».

Помню, давным-давно, когда я была еще совсем маленькой, мама на мой вопрос, почему она одна, отвечала: «Понимаешь, Таечка, человек ко всему привыкает. Пока твоя бабушка была жива и помогала мне с тобой, я не была одна и уж тем более одинока.

А что до мужчины… после предательства твоего отца мне было бы тяжело поверить другому мужчине. А после смерти бабушки у меня осталась только ты. Ты мой смысл в жизни. Когда ты выйдешь замуж и родишь ребенка, внук или внучка станут придавать мне этот смысл. В этом и есть суть жизни. Не переживай, пока мы любим и любимы, мы не одни, не одиноки. Жизнь прожить – не поле перейти. Кому-то везет встретить одного человека и с ним пройти этот путь и рука об руку дальше пойти. А кому-то нет, но это ничего. Тем людям в жизни наверняка дано что-то другое. Вот мне Бог подарил тебя. Самый ценный его подарок».

Мама никогда не жалела о том, что выносила меня и подарила жизнь. Не смотря на то, что из-за меня поссорилась с родителями (вернее, они с ней).

Недавно я как раз думала о том, как сложилась их жизнь.

Взяла мобильник, стала искать совпадения по имени, отчеству, фамилии. Адреса их я никогда не знала.

Шипела, ругалась, никак не могла понять, как же мне все-таки о Жевновых хоть что-то узнать.

Под ногами в это время лежало тело, и слышало все мои возмущенные охи и вздохи.

В конце концов, он решил привлечь к себе мое внимание, ласково лижа мне ступни.

– Чего тебе?

Посмотрела под стол. На меня внимательно и вопросительно смотрели карие глаза. Вопрос читался, «Я могу помочь?»

– Слушай, я тут внезапно захотела узнать, что стало с моими бабушкой и дедом. По маме. Их фамилия Жевновы, как моя. Звали их, если память не подводит, Жевнов Аркадий, а ее – Раиса Жевнова. Девичья фамилия вроде Тернова…

Вот бьюсь-бьюсь, а все никак.

Он смотрит на меня выразительно, косясь на мобилу.

– Говори. Голос.

– Напиши Саше. Он тебе за минуту по базам МВД пробьет всю информацию о них. Москвичи?

– Да, резиденты Москвы.

– Пиши.

И я написала Саше свой вопрос, написала фио бабушки и дедушки, как вспомнила.

Через десять минут он ответил:

– Пробьем по базам. Отвечу через час.

Через час? Надо же, так быстро…

Очевидно я произношу эту реплику вслух, потому что мой пес одаривает меня улыбкой.

– Чего лыбишься, псина?

Улыбка стерлась. В груди закололо.

– Ляг и грей мои ноги, пока я жду ответа.

Мгновенное его подчинение таким приказам до сих пор иногда вызывает чувство острого дискомфорта. Но я не собираюсь сообщать об этом ему.

А через час действительно приходит смс:

«Нашли. У людей с такими именами действительно была дочь, Вера Аркадьевна Жевнова, позже стала матерью Таисии Жевновой. Аркадий Жевнов умер, от инсульта, когда тебе, Таисия, исполнилось шестнадцать. Его вдова пережила его всего на тринадцать месяцев. Инфаркт. Похоронены на Хованском Кладбище. Могу узнать, где именно. Хочешь?»

«Нет. Лучше узнай, где похоронили маму».

«Еще пять минут».

Пять минут я жду, дыханье затая.

«Веру Аркадьевну Жевнову, сорока-пяти лет от роду, похоронили на семейном участке Жевновых на Хованском Кладбище.

Ты легко узнаешь, где участок, в справочной кладбища. Но пока делать этого не нужно. Сама понимаешь, почему. Удачи, Таисия. Рад, что смог тебе немного помочь».

«Много, Саша! Очень много! Спасибо!»

Вот так все было просто? А охранник из хосписа хотел с меня тридцать тысяч.

Смотрю под стол, на пса. Он смотрит на меня.

– Хороший был совет. Теперь я знаю, что стало с моими родственниками, и узнала, где они лежат. Мама там же.

Как же хочу сходить к ней на могилу. Пока не могу, это все еще не полная свобода.

Я говорю это вслух, пес лижет мне руки. Пытается утешить.

– Полная наступит, когда я наконец избавлюсь от тебя, псина!

Я легонько пинаю его в грудь.

Он смотрит мне в глаза, так, словно я вот-вот выстрелю в упор, и молит меня о пощаде.

Влажный ком в горле частично блокирует дыхание и полностью лишает способности говорить.

Приходится вытянуть ноги так, чтобы приблизить их к его морде… к лицу.

И через минуту мне снова вылизывают ступни.

А у меня в голове зреет план, как можно ощутить вкус свободы.

***

В Москве наступила золотая осень, недавно еще стояло Бабье Лето.

Я хожу на работу пешком, с работы иду пешком, чтобы не толкаться в давке в автобусе или в трамвае.

Агния, старший фармацевт, довольна моей работой. Скоро я принесу ей весь пакет необходимых документов.

Недавно Марк (тот, кто делает бумаги) написал, что выйдет небольшая задержка из-за того, что имя и фото в документах не должно коррелировать с именем и фото на паспорте, оставшемся у рабовладельца.

Да, я также выгляжу и имя то же, но я – другой человек.

Юре проще, ему делают фальшивки на имя какого-то пропавшего без вести урки.

Символично, подумала я, когда узнала.

Потом, позже, заметила, как пёс плачет. Потому что я озвучила свои мысли вслух, про урку.

Как-то раз ночью, благо была суббота, я проснулась с явным ощущением сексуального возбуждения. Сразу поняла, что мастурбация снять напряжение не поможет. Как и оральный секс.

– Так, быстро одевайся, потеплее, и бери ключи от машины. У тебя минута.

Как обычно, уложился.

Я взяла с собой два куска веревки, мы сели в машину, он завел ее и стал прогревать. Скоро в машине стало тепло, как в сауне.

– Хорошо. А теперь раздевайся догола. Всю одежду оставь тут, на водительском, а сам полезай назад. Ляг на спину, ноги подогни и руки вытяни.

Быстро раздевшись, тоже лезу назад, привязываю его руки к ручке на потолке, потом ноги к ручке двери.

Затем проверяю рукой, в темноте, как там дела у него в паху.

Пара поглаживаний по внутренней стороне бедер, и все готово.

У него встал, я оседлала его как лошадь, уперлась ладонями в плечи (уже привычная поза) и принялась насаживать себя на него.

– Аааа, аааа, аааа!

Он стонал от каждого моего движения, так, словно за это право душу бы продал Дьяволу.

И чем томнее стоны, тем резче и глубже и чаще становился трах.

– Ааа, ааа, ааа, ааа!

– Нравится, псина? Да, нравится?

Ему нет нужды отвечать мне. Я и так знаю ответ.

Два часа я трахала его и в хвост, и в гриву, а его стоны заводили меня как самый лучший афродизиак.

После я даже не побрезговала довести его до оргазма рукой и ртом.

Когда мы вернулись в клетку, от которой, если честно, меня уже тошнит, я позволила ему встать под душ и даже стояла рядом, прижимаясь к его спине.

Но на утро сообщила ему, что вкус свободы теперь хочу хотя бы на время связывать не с ним.

– Спать теперь будешь только под столом на кухне. Голым в комнату не заходить. На меня не пялиться, и вообще не прикасаться, даже языком. Хочу отвыкнуть от этой зависимости, понял? Голос.

– Я понял.

– И вот еще что: дрочить себе с моим именем на устах я тебе тоже запрещаю.

Голос.

– Я понял.

– Значит, договорились.

Интересно, подумала я, устанавливая этот запрет, кто из нас нарушит его первым. То ли дело я. Но если он, нужно придумать для него адекватное наказание.

И нет, не лишить его секса. Наоборот, заставить умолять о нем.

Но две недели этот злодей выполнял все мои указания и не нарушал запреты.

Вообще обратился ко мне один раз, сказал, что хочет начать искать другую квартиру.

О да, да, да! Как же я хочу уехать из этого человейника.

Пришлось на час каждый день делиться с ним своим мобильником.

Как-то раз на работе возник технический сбой и аптеку пришлось закрыть раньше времени. И вместо семи я вернулась в квартиру в четыре.

Пес все также спал под столом и не проснулся, когда открылась и закрылась входная дверь.

Зайдя на кухню, я вдруг заметила, что он улыбается во сне. Улыбается так нежно, ласково. Улыбка сразу выдала его. Он был счастлив.

Проверить теперь свою догадку мне было легко.

И я легонько погладила его по щеке.

– Ташуля, какая ты красивая! Светлая! Только не уходи от меня, Таша. Слышишь? Не уйдешь? Ты… любишь меня? Родная…

Я снова погладила его, по другой щеке.

– Ты хочешь поцеловать меня? Ты ведь знаешь, что я только хочу помочь… просто так.

– Знаю. Я верю тебе, Юра! – шепчу ему на ухо и карие глаза мгновенно открываются.

Ресницы дрогнули. Он еще не может отличить сон от реальности.

Я решаю ему помочь.

– Ну что, успел во сне меня трахнуть?

Он судорожно мотает головой.

– Не успел? Эка жалость. Не вовремя вернулась, помешала тебе. Ну ничего, зато не снасильничал даже во сне.

А вот за попытку тебя все-таки придется наказать. По-моему, это справедливо. Что скажешь?

Голос.

– Не надо!

Голос звучит хрипло и надсадно, не так как всегда.

– Не надо?

– Не надо!

И неожиданно застонал. Но не так, как от возбуждения, а от невыносимой боли.

– Не надо!

И вдруг стон перешел в вой:

– Ты гладила меня по лицу и шептала «Люблю».

За эти слова я бью его наотмашь по лицу.

– Я клянусь!

– Заткнись, псина! Ползком в комнату, быстро.

Закрываю и запираю дверь и прячу ключ.

– Раздевайся. Донага. Очень быстро. И чтоб без возражений. Не трогать себя, просто снимай одежду.

Он подчиняется. Быстро, но в глазах я вижу слезы.

– Разжалобить меня пытаешься, псина? Не выйдет. На колени, одной рукой дрочи себе хер, другой доставляй мне оральное удовольствие. Молодец. А теперь каждый палец в свой рот и соси их. Облизывай языком. Опять, еще раз.

А теперь, когда дверь закрыта, бегай за мной с возбужденным хером, пытаясь догнать и трахнуть. Отыметь меня силой.

Но если я и думала, что у него от желания поедет крыша, то совсем не представляла, как именно.

– Тебе придется меня убить.

Он лежит на кровати, свернувшись в клубочек, глядя мне в глаза совершенно убитым взглядом.

– Что?

– Тебе придется меня убить. Иначе ты не получишь желаемое. Не ощутишь вкус свободы. Я готов быть твоим рабом, псом, подстилкой, грелкой, кем и чем угодно. Хоть землей, по которой ты ходишь. Но я не сделаю того, что ты приказала.

– Сделаешь!

– Не сделаю! Раньше тебе придется меня убить. Ты, конечно, можешь приказать мне сделать это самому. И я сделаю. Сделаю для тебя все. Ты обретешь свободу и насладишься ее вкусом, даже если это будет… запах смерти.

Я всем святым клянусь…

–А у тебя есть святое?

Я намеренно задеваю его, а он лишь бросает на меня взгляд. Дать мне понять, что святое – это я.

И снова у меня в голове раздрай.

– Ты же десять лет брал меня так. Что, иссякли силы?

Тогда он просто опускает голову вниз так, чтобы утыкаться лицом в постель и закрывает руками – уши.

Нет, так не пойдет. Его нужно наказать. Как он посмел во сне обо мне мечтать, если я специально запретила ему, предупредила его об этом?… Предупредила, что будет, если он нарушит мой запрет.

Поэтому с боку забираюсь на кровать, и ложусь на него сзади. Животом ему на спину и начинаю имитировать половой акт, прижимая грудь к его влажной спине.

Скоро соски становятся твердыми и упругими и буквально пружинят от его кожи.

Одновременно я запускаю руку ему в пах.

– Аааа, нет… нет, нет, оооо, аааа, пощади, умоляю!

Он стонет от возбуждения, а я продолжаю доводить его.

– Давай так, ты или берешь меня силой сейчас, или я принесу моток веревки, отхлестаю тебя им по заднице до крови, а потом этой веревкой привяжу в уборной так, чтобы ты не мог шевелиться, подрочу тебе, подниму, и брошу там на весь вечер и на всю ночь.

Что ты выбираешь?

Ответ кажется очевиден, вот только я слышу глухо, но отчетливо:

– Наказывай как хочешь. Но насиловать я не стану.

И тут мне в голову приходит одна идея.

– Ладно.

– Ладно?

– Ладно. У меня есть для тебя другое, альтернативное предложение.

Сейчас я тебя оседлаю, подою, а потом, когда мы кончим, ты расскажешь мне, как принуждал меня к этому в лагере в самый последний раз. Но в мельчайших подробностях, ясно?

Если ты все честно расскажешь, то будем считать эпизод исчерпанным и больше я тебя наказывать не стану.

Идет?

Я абсолютно уверена в положительном ответе, поэтому «Нет», произнесенное холодным, отстраненным тоном, производит впечатление.

– В каком смысле, нет? Ты что, меня плохо понял?

– Я тебя прекрасно понял. Избей меня мотком веревки до крови, привяжи в уборной, возбуди и запри на сутки. Привяжи так, чтоб я не смог шевелиться. Даже подвигать кровоточащей попой. Но я ничего тебе рассказывать не буду!

Внутри пробуждается настоящая злоба и я шлепаю его изо всех сил по копчику.

– Негодяй! Злодей! Подонок! Мразь! Да как ты посмел так со мной разговаривать? Я же предложила пощадить тебя всего лишь за небольшую откровенность… А ты даже уступить не можешь?

– Не могу. Рассказывать не о чем.

– Врешь, скотина! Я же была девственницей до того, как попала в лагерь. Зато я очень опытна и искушена в сексе сейчас. Кроме тебя у меня точно не было никого. Так как же тебе не о чем рассказать?

В мгновение ока слезаю с него, бегу на кухню, беру моток веревки и возвращаюсь обратно.

– Говори, не то изобью тебя до полусмерти!

А в ответ тишина.

– Сейчас начну хлестать! Говори, скотина!

Жду. Ни звука.

– Пеняй на себя!

Заношу веревку и наношу удар. Один, второй, третий, четвертый. Тело вздрагивает, а скотина молчит.

Еще пару минут спустя я не могу дышать, а на тонкой бархатистой коже с десяток алых кровоточащих полосок.

– Встать, скотина, и марш в уборную на четвереньках.

Тук-тук-тук. В очередной раз беспрекословное подчинение.

Разматываю моток местами ставшей красной веревки, разрезаю ее ножницами, и приказываю:

– Спиной к стене садись под лейкой, вытяни руки вверх, а ноги вперед.

Привязываю его так, чтобы он не мог пошевелиться.

Грубо хватаю член и начинаю дергать.

Три раза и все готово.

– Ну, тогда спокойной ночи, псина. Или ты передумал? Последний шанс.

Он отворачивает от меня лицо и повторяет, тихо, но упрямо:

– Мне нечего тебе сказать.

Что же, остается только уйти. Пусть посидит тут до ночи, а потом я подумаю, что с ним делать.

Я уже почти за порогом уборной, когда слышу за спиной жалобный стон.

– Что? Надумал? Голос.

– Таша, пожалуйста, не надо! Пощади! Умоляю!

– Я тоже умоляла тебя пощадить меня, когда ты шантажировал, торговался…

– Все было не так!

Крик вырывается с болью, я резко оборачиваюсь к нему и спрашиваю:

– А как было? Как?

Следующие два слова я читаю по его губам:

– По любви.

– Лжешь, скотина!

И тут он смотрит мне в глаза и шепчет:

– Уходи!

А потом в полный голос на весь этот треклятый человейник:

– УХОДИ!

Я стою в состоянии, близком к нервному срыву и замечаю, что он стиснул зубы, плотно сомкнул веки, веревки больно впиваются в руки и ноги…

– Юра, ты чего, а?

Это грязный прием, я знаю.

Он тут же открывает глаза и тихо, просяще зовет меня:

– Пощади!

Дальше мне кажется, что все происходит как в тумане.

Я иду, отвязываю ему руки, потом ноги, обнимаю за плечи, седлаю и шепчу на ушко:

– Обними меня. Если можешь. Или я сделала слишком больно?

Трясущимися от стягиваний руками он все равно обнимает меня за плечи, зеркально копируя мое предыдущее движение.

Я прижимаюсь к нему всем телом, кладу голову ему на плечо и начинаю трахать.

Уборная наполняется протяжным и долгим «Ааааа», а мне кажется, что вот-вот я предам сама себя и взмолюсь перед Творцом о том, чтобы этот миг не закончился никогда.

***

На работе я сижу смурная, вспоминая тот протяжный стон, но более взгляд. У меня ощущение, что как минимум у одного из нас или у обоих – раздвоение личности.

Одна личность любит, другая ненавидит. Это у меня. А у него одна личность – жертвенный, любящий и всепрощающий, а другая… тот жестокий гад, который принуждал меня к интиму в течение десяти лет.

Только вся ирония ситуации состоит в том, что первый принял правила игры и согласился быть моим рабом, а второго – я не помню. Вообще.

И теперь мне нужно что-то с этим делать.

Но мне и в голову пока не приходит, что именно.

Агния Викторовна принесла на работу шоколадные эклеры и сказала, что это вкус ее детства. Это подало мне идею. Мне нужно вкусить свободы! Ощутить ее вкус в полной мере. Тогда я решу, что делать с… псиной.

Потому что не смогу долго играть в свою же игру. И так уже за окнами осень, а все началось в августе.

А то я хожу в уборную облегчиться и всякий раз начинаю мастурбировать себя, представляя его внутри…

Поэтому после работы надеваю пальтишко, которое недавно купила себе, и иду гулять в Нескучный Сад.

На улице давно уже прохладно, гуляющих в саду немного, и я спокойно иду мимо деревьев и кустов, мимо Охотничьего Домика, вглубь Нескучного Сада, туда, где есть скамейки, на которые посидеть практически никто не приходит.

До рабства я обожала Нескучный Сад, и сейчас тут я ищу свой вкус свободы.

Выбираю скамеечку, включаю музыку в телефоне, достаю из сумки наушники.

И в этот момент слышу характерные звуки сзади скамейки, в лесу.

Осторожно поднимаюсь на ноги, ставлю мобильник в бесшумный режим, и тихо-тихо начинаю двигаться на звук.

Деревья давали хорошее прикрытие.

Приблизившись, из-за кустов вижу такую сцену:

У дерева на земле сидит женщина лет за тридцать, с расстегнутой на груди кофточкой, оттуда торчат полные груди с большими сосками. Ее руки привязаны к суку, мужским ремнем, а у нее между ног стоит на коленях мужчина лет за пятьдесят, и активно долбит ее в лоно.

Я не сразу догадалась, что передо мной не секс, не изнасилование, а работа. Женщина и накрашена, и одета как типичная проститутка, а мужик явно ее клиент, испытывающий слабость к таким мизансценам, как «принуждение к жесткому сексу под открытым небом».

Жрица стонет, причем отнюдь не показушно. Ей очевидно происходящее нравится самой.

Теперь клиент мнет ее дойки, кусает соски, нажимает на них пальцами.

Женщина начинает выгибаться, охать, ахать, ухать, ей это явно по душе.

Еще минут пятнадцать спустя он начинает трахать ее раком в очко.

В сумерках неожиданно зажигают фонари и в свете одного я вижу, что штырек у мужика небольшой, средней толщины, и кончает он в презик, натянутый по самые яйца.

Поднявшись на ноги, он вытаскивает туго набитый кошелек и платит работнице секс-индустрии аж две толстые пачки налички, в общей сложности тысяч сто.

Он уходит из леса первым, она сначала прихорашивается, укладывает деньги в сумочку, явно очень дорогую, вроде бы из крокодиловой кожи. Я такую видела у одной из посетительниц нашей аптеки.

Теперь и жрица уходит восвояси, а я смотрю ей вслед, силясь вспомнить хоть один эпизод принуждения, который был между Юрой и мной. Но память в очередной раз выдает мне ответ как компьютер, «Ваш запрос не может быть выполнен, сформулируйте его иначе».

Поворачиваюсь и тоже выхожу из лесочка, иду к выходу из Нескучного Сада, не со стороны набережной, а со стороны Ленинского Проспекта.

Случайно подсмотренная сцена секса за деньги вызвала во мне массу противоречивых эмоций. Я последнее время много читала, особенно сексологов. И все они пишут как один, что жертва принуждения не сможет равнодушно, а тем более возбужденно, видеть акт такового принуждения. Я же, не сразу разобравшись с тем, что видела, сначала возбудилась, представив на месте мужика – своего пса, а на месте девушки – себя.

А должна была сразу начать звонить в полицию.

Да, я бы села в лужу, но на шаг приблизилась к своей цели – не проходить мимо чужой беды.

Но я просто стояла, смотрела, слушала, возбудилась, завелась.

Выйдя из Сада, дошла до остановки и дождалась автобуса, идущего до метро «Университет». Оттуда удобно ехать до человейника.

Когда я вошла в автобус, там практически никого не было. Только я, пожилая женщина с баулами, и мужчина лет сорока азиатской внешности.

Ни женщина, ни мужчина не выглядят опасными, поэтому сажусь на сиденье у окна справа по ходу движения автобуса, достаю из сумочки мобильник, наушники, и включаю музыку. Прошла минута и я сама не заметила, как задремала.

А проснулась я от того, что автобус наполнился каким-то противным улюлюканьем, словно тут перевозили стаю макак.

Но это оказались не макаки, а болельщики какого-то футбольного клуба. Сходу по цвету роз и эмблемам на них не разобрала, за какую команду они болеют. Зато по их реакции сразу поняла: их команда победила.

Крики, вопли, пиво, обсценная лексика, и даже стенка на стенку, все это сотрясало автобус как утлое суденышко, подхваченное порывом ураганного ветра, при приближающемся цунами.

Скорей бы уже доехать до метро.

Доехали. Но эти ребята в большинстве своем тоже собирались дальше разъезжаться на подземном транспорте.

Я решила переждать поток, в ларьке с другой стороны от метро купила себе хот дог и банку спрайта. Будучи не склонной к полноте, спокойно поглощаю и булку с сосиской, и шипучку.

Когда у метро становится тише, спокойно захожу на станцию, и потом еще час еду до района временно своего человейника.

Пешком нужно пройти около километра, можно по проспекту, а можно дворами.

Сегодня решаю пройтись по людному и ярко освещенному проспекту.

Но чтобы дойти до подъезда, нужно пройти через пару дворов.

Хорошо, что тут ярко светят фонари, не позволяя какому-нибудь злоумышленнику выскочить на девушку из темноты.

Мне осталось пройти метров пятьдесят, когда будто бы из-под земли прямо передо мной выросли два бугая с ножами.

А еще двое отрезали мне путь к отступлению.

Вот и почувствовала вкус свободы, успела подумать я, взглянула на восьмой этаж и поняла, что окна кухни и единственной комнаты выходят именно сюда.

Тут же вспомнила, что Юра так и не купил себе второй мобильный. Да и как бы я позвонила ему, если мобильник в сумочке, и достать его оттуда никак не получится потому, что эти четверо точно собираются ее отнять.

И хорошо, если они ограничатся только ограблением.

Но судя по тому, как они переглядываются между собой, у них у всех на меня еще и другие планы.

Осознав это, я так истошно ору, будто меня уже режут на части:

– Помогите!

Один из уродов тут же реагирует на это:

– Да не ори ты, голос сорвешь.

Остальные начинают гоготать.

– Ты бы, детка, расслабилась лучше. Все равно никто на помощь не придет. И ментов не вызовут, не любят тут эту братию.

И наступила тишина… какая бывает словно затишье перед бурей.

Вдруг в воздухе запахло спиртом и что-то словно комета пронеслось над головой одного из вооруженных ублюдков.

Бутылка водки с вымоченной в спирту подожженной тряпкой рванула прямо у ног одного из подонков, и пламя мгновенно перекинулось на его одежду.

Урод запаниковал, его дружки бросились тушить его, а я, воспользовавшись возникшей суетой, рванула в образовавшуюся прореху к своему подъезду.

Дверь открылась и закрылась, лифт стоял на первом этаже и минуту спустя я буквально ввалилась в ставшую какой-то очень родной однушку.

Тут же ко мне под ноги бросился верный пес.

Которого я от страха больно пнула в живот.

– Отойди, псина! Дай прийти в себя. На меня только что чуть не напали четверо уродов с ножами.

Сделав вдох, чтобы купировать боль и восстановить дыхание, Юра тихо сказал:

– Я видел. Вернее, сначала услышал твой крик и понял, что даже в полицию позвонить не могу… не с чего.

– Бежал бы к соседям…

– Таша, ты запираешь дверь на ключ. Пока бы я ее выбил, пока бы кто-то мне открыл… Времени не было ни на что, кроме… Их нужно было чем-то срочно отвлечь. Ты с работы недавно принесла бутылку водки. В аптечке нашелся спирт, я намочил тряпку и сделал импровизированную гранату. Типа коктейля Молотова…

Он сделал паузу.

– Хорошо хоть это их действительно от тебя отвлекло.

Тут разум наконец начинает анализировать полученную информацию.

Граната вылетела из этого окна. Он услышал мой вопль и придумал оригинальный способ спасти меня. Придумал его за доли секунды.

Защитил, даже будучи на восьмом этаже запертой квартиры.

А в благодарность получил удар в живот.

И тут уже громко заговорила моя душа, признавая, какая я – неблагодарная сука!

– Юра, прости! Я не знала, что это был ты. Я просто очень испугалась…

Сползла по стенке на пол и начала рыдать в голос.

Осторожно, на четвереньках, по-собачьи мой спаситель подполз ко мне, явно желая узнать, пну я его снова или из благодарности мне хватит решимости его обнять.

– Юра, прости! – повторяю снова и бросаюсь к нему. Стоит ему приподняться, я обнимаю его за шею.

Втягиваю носом запах его кожи, лижу ее языком и мое подсознание недвусмысленно намекает мне вот на что: я так желала ощутить вкус свободы. Только искала его где угодно, кроме как там, где стоило.

Вот же он, помог мне бежать, готов ради меня на все, и снова спас, когда я думала, что осталась совсем одна.

– Мой вкус свободы, – шепчу ему на ухо, и понимаю, кто бы еще на земле простил меня, пни я его сначала вместо благодарности.

И, после всех приключений последних нескольких часов, мне необходимо ощутить себя желанной. И любимой.

Сил дойти до кровати нету, я беру то, что мое по праву. Снова и снова, и снова.

А он тихо протяжно стонет, глядя на меня так, словно я ангел, только что сошедший к нему с небес.

***

На работе о своих приключениях я не рассказываю никому (конкретно Агнии Викторовне, в обиходе просто Агнии, потому что с хозяином, Денисом Петровичем, мне бы откровенничать и в голову не пришло), а вот сама вспоминаю о них до самых выходных.

Особенно о том, как Юра спас меня.

Когда в аптеке нет посетителей, и Агния не видит, я брожу по ней, как по лабиринту Фавна, трогаю лекарства руками, некоторые нюхаю и твержу как заклинание, которое нужно выучить наизусть: «Он мой враг! Всего лишь раб! Мой верный пес!». Но с заклинанием что-то не так. Оно не работает, совсем. Чем сильнее я пытаюсь, тем хуже результат. А перед мысленным взором его лицо, в момент сразу после того, как я двинула его в живот. Он только что спас меня, а я…

Я ухожу в туалет и плачу. Мое подлое тело сразу предало меня. Душа – о ней и говорить нечего.

Подсознание давно играет со мной в кошки-мышки (иначе как объяснить то, что у него всегда мамин голос). Память давно шалит. Что мне осталось? Только разум.

На ум приходит сцена из «Формулы любви» (мама очень любила этот фильм). Та, когда Калиостро, собираясь застрелиться, говорит о том, что ему остался только разум, и возомнил, что он и есть Бог.

Мой разум тоже возомнил о себе что-то подобное?

Вечером, после работы, я принимаю решение: один раз без задней мысли позволю выразить тому, кто меня спас, свою благодарность.

Разум тут же шипит на меня: «Не забывай, кто перед тобой». Но впервые на моей памяти я рычу на него в ответ: «Я не забываю. Но за спасение принято благодарить».

Отблагодарю его один раз и позволю себе забыть. Эдакий компромисс между моим разумом и честью.

Придя в однушку, чувствую на себе настороженный взгляд пса, желающего оценить, в каком настроении хозяйка.

– Пойди сюда.

Но в этот раз в первые мой приказ исполнен лишь частично. Он идет, но не приближается на расстояние удара.

– Иди сюда. Я хочу попросить прощения. За то, что случилось после того, как ты спас меня. Незнание не освобождает от ответственности.

Поэтому я хочу искупить свою вину и выразить благодарность.

Пойди оденься и приходи в комнату. Я жду тебя.

Он подчиняется.

Окидываю его взглядом и думаю о том, что уже отвыкла видеть его в одежде.

– Присядь на кровать.

Когда это исполнено, встаю перед ним на колени и снимаю ботинки с его ног. Сама, своими руками. Потом стягиваю носки и принимаюсь массировать ступни.

– Откинься на спину, расслабься. Я не ударю. Слово даю.

Он ложится, раскидывается, глаза закрыты, голова повернута в бок, грудь вздымается, прикрытая тканью синей рубашки с пуговками.

Сначала массирую ступни, потом забираюсь на кровать и ложусь с ним рядом на бок.

Провожу ладонью по гладко выбритой щеке (помнит, как я наказала его однажды за щетину, а потом купила ему отличный бритвенный станок). Касаюсь кончиками пальцев его ушной раковины. Соскальзываю на шею. Двумя руками начинаю массировать шейные позвонки.

Потом целую в мочку уха.

– Приподнимись. Вот так. Давай снимем рубашку. Ну-ка, не торопясь.

Сначала расстегнула верхнюю пуговку, чуть оттянула воротник рубашки и поцеловала в шею, потом чмокнула в подбородок, на котором только сейчас заметила маленький шрамик.

Расстегнула еще одну пуговку, поцеловала в кадык и в Адамово яблоко.

Расстегнула третью, четвертую, пятую, и так до конца. Приспустила рубашку с плеч, погладила их, от чего волоски на груди, которую я вижу, встали дыбом.

Реакция его тела на меня все та же. Как женщине, мне это льстит.

Провожу несколько раз ладонями по его животу и только потом окончательно снимаю рубашку.

Горошинки-соски наверняка еще помнят экзекуцию с горячим воском, поэтому ласкаю их языком, губами, пальцами, доставляя удовольствие, не делая больно.

Прислоняю ухо к груди. Сердце бьется часто, как птица рвется на волю.

Я глажу его по волосам.

– Успокойся.

Следующим номером стягиваю с него брюки, обнажая ноги. Бедра влажные, хотя в комнате не жарко.

Дыхание стало чаще.

– Не возбуждайся. Я пока не планирую иметь тебя.

Сказано мурлыкающим тоном, но по тому, как мгновенно на ресницах появились капельки, я умудрилась сделать больно. Оказывается, у меня целый арсенал слов-холодного оружия, которое колет, режет, ранит… его душу.

Быстро целую его в нижнюю губу, а ладонью стираю невыплаканные слёзы с его плотно закрытых глаз.

– Ну прости меня. Пойми, это непросто, когда спасением ты обязана…

Пока я подбираю эпитет, на ресницах снова появляются слезинки.

– Перестань! Слышишь?

– Я не специально.

Слова я читаю по губам, потому что… очевидно, я не давала голос, а он не хочет наказания.

И снова накрывает с головой осознание того, что я почти дементор, только высасываю душу из него – не всю сразу, а по кусочкам.

«По заслугам», шипит мой разум, и впервые его на место ставит моя душа: «Если бы не он, меня бы изнасиловали и убили вчера».

Это истина, против которой не попрёшь.

Говорил же Иешуа Га-Ноцри, что истина всегда одна.

Легко стягиваю с него трусы. Пальцы гладят член, лицо само тянется к нему, и тут же я слышу:

– Ты не обязана, Таша. Не надо.

И что-то живое шевелится в памяти. Кажется, я недавно пыталась его заставить рассказать мне, как он принуждал меня в лагере в последний раз. Как эхо далекого воспоминания, приходят эти слова, «Ты не обязана, Таша. Не надо».

Он не принуждал меня? В этом дело?

Выходит, что я – шлюха? Сама залезала на него? А потом забывала об этом? Чтобы все вокруг считали меня жертвой? Чтобы я сама считала себя ею?

Ни на один вопрос память не дает ответа, а разум тут же шипит на ухо, «Не поддавайся».

В иной ситуации я бы сделала ему больно, стиснула яйца или дернула за член. Но сейчас нельзя. Есть ситуации, в которых мстить – не допустимо.

Он спас меня. Хоть час я могу быть благодарной ему за это.

– Я знаю, что не обязана. Расслабься. Я сама этого хочу.

Поэтому сосу, лижу, ублажаю.

А потом разрешаю ему меня раздеть. И поражаюсь тому, как нежно, не торопясь, ласково он это делает. Ведь он хочет меня, страстно, об этом мне недвусмысленно сообщает его тело. Но при этом никаких резких движений, никакого принуждения. Более того, он умудряется ни разу не коснуться моей кожи.

Я уже полностью раздета, а контакта его пальцев с моим телом – не было.

Даже трусики он снял так, что не задел меня.

А потом собрал всю мою одежду и аккуратно повесил на спинку стула. Сложил трусики и лифчик. После чего сел на край кровати и опустил глаза в пол.

Я мягко провела ладонью по его плечу.

– Ложись на спину.

Секунда тишины, он подчиняется, ложится.

– Теперь на бок лицом ко мне. А теперь скажи, как ты хочешь, чтобы я отблагодарила тебя за спасение?

Тишина. Противная такая, липкая, вязкая, возникает в комнате.

Веки плотно закрыты, я не вижу его глаз.

– Слушай, я же задала тебе вопрос. Ответь мне.

Я глажу его по скуле.

– Пожалуйста.

И тут понимаю, он смотрит на меня. Подняв глаза, позволяю встретиться со мной взглядом. Вернее, наоборот, позволяю себе встретиться взглядом с ним.

Потому что он смотрит на меня как приговоренный на эшафоте смотрит на палача, только что предложившего исполнить последнее желание казнимого.

И желание это не жить, не просьба о пощаде. Нет, это просьба о любви.

Просьба, которую я не хочу исполнить. Не хочу? Не могу? Или…

Мысленно даю себе пощечину даже за недодуманную мысль.

А он все смотрит на меня и смотрит.

– Так чего ты хочешь?

– В благодарность? Ничего. Правда, ничего. Кроме…

– Кроме чего?

– Ты помнишь песню, «Позови меня тихо по имени»?

– Помню.

– Назови меня тихо по имени. Один раз. Просто так. Не из благодарности.

Я открываю рот, чтобы легко выполнить эту просьбу. Ведь что может быть проще.

И тут же понимаю, в чем здесь подвох.

Имя – это личное. Я зову его по имени лишь только тогда, когда мне нужно манипулировать им.

А тут просто так взять и назвать?

– Хорошо. Но исключительно из благодарности.

За один миг он переходит из положения лежа в положение стоя.

– Тогда не надо. Пожалуйста.

Присаживаюсь и касаюсь кожи на его попе.

– Ляг назад. Пожалуйста, Юра…

«Правда легко манипулировать тем, кто принадлежит тебе без остатка», – звучит в голове родной мамин голос.

А Юра лежит рядом со мной голый и плачет.

То, что происходит дальше, уже не подконтрольно разуму, только душе.

Двумя руками тяну его на себя, зная, что сопротивления не будет. Мягко целую в шею чуть пониже уха, одной рукой касаюсь волос.

– Иди сюда!

Тихий стон от проникновения, ласкающий слух, и вовсе вышибает все мысли из головы.

Здесь и сейчас я чувствую себя богиней в руках обожателя. Все остальное неважно.

***

Уходя на работу, прикрываю красивое голое тело пледом, чтобы ему было тепло.

А вернувшись с работы, ледяным тоном приказываю лезть в уборную на четвереньках и носа оттуда не показывать.

Ложусь на кровать там, где мы вчера занимались… сексом и чувствую, что рыдаю.

Боль как когтистый хищник разрывает душу изнутри до кровавых ошметков.

Он спас мне жизнь… а я за это в очередной раз исполовала ему душу.

Мне бы плюнуть на все и позвать его к себе, но я не могу себе это позволить. За это не знаю, кого ненавижу сильнее, его или себя.

И где-то на задворках памяти слышу трижды прозвучавшее предупреждение, «Не заиграйся, деточка».

– Уже заигралась, – отвечаю себе, в голос, – Уже.

После чего встаю, иду в уборную, ложусь на пол, прижимаюсь к теплому боку, и мгновенно засыпаю. Я в своем праве, делаю что хочу.

А во сне все брожу по какой-то квартире как Скарлет в романе, и никак не могу найти то, что ищу.

Рано по утру просыпаюсь еще до того, как зазвонил будильник.

Умывшись, позавтракав, одевшись, собираюсь на работу, и вдруг чувствую странное ощущение внизу живота.

Предварительно прогнав пса на кухню, захожу в уборную пописать, и чувствую, что теку. Блин, как не вовремя. Ополаскиваю лицо ледяной водой. Не помогает.

Выйдя в коридор, сажусь на стул, и зову:

– Иди сюда.

Тут же слышу тук-тук-тук. Стоит на миг прикрыть глаза, открываю, он тут как тут.

– Надень на меня сапоги. Не доспала. Лень.

Вру. Ну какая лень.

Но это неважно, он надевает, на правую ногу, застегивает. Потом на левую.

А я подаюсь чуть-чуть вперед и раздвигаю ноги.

– А теперь руками за раз тяни юбку и колготки с трусами вниз. Будешь лизать, сосать, язык туда совать. Начинай! Да, и держи руки на моих бедрах.

Минут за десять я трижды кончила ему в рот.

– Так, хорошо. Теперь быстро встал, сел на стул, достал хер и…

Хотела сказать «дрочи», но в этом нет необходимости, там давно стояк.

Сажусь на него сверху, держу за плечи, и остервенело трахаю так, словно от этого зависит моя жизнь.

Мы оба стонем, тихо, еле слышно, держимся друг за друга так, словно иначе никак.

В конце я жмусь к его скуле губами.

– Все, пора на работу. Ты там справишься сам?

Он молча встает со стула и на четвереньках ползет в уборную.

Уходя, все равно слышу, даже через стены, шепот, от которого стынет душа:

– Таша, любимая, да!

Иду к лифту и вдруг возвращаюсь назад.

Сегодня на работу возьму такси.

Бросаю сумку в коридоре, иду в уборную.

Он все ещё не кончил пока.

Опускаюсь на колени, засовываю его себе в рот и сосу сильно.

Один протяжный томный стон спустя облизываю влажную головку.

А потом целую в совершенно мокрые глаза.

– Юра, это важно. Иногда злые слова – это просто слова.

Вот теперь я правда ушла.

Такси приходит быстро, и почти без пробок дорога занимает всего сорок минут.

Я в очередной раз прихожу раньше хозяина и Агнии. И весь день думаю о том, насколько верно то, что я сказала.

Только ночью я снова приказываю ему спать в уборной. А под утро опять засыпаю у него под боком.

Так дальше продолжаться не может. Но продолжается. Потому что тот, кто напоминает мне о рабстве один возвращает мне вкус свободы.

***

Как-то раз на работе я задерживаюсь сверхурочно, чтобы принять поставку гомеопатических лекарств.

Когда курьер уходит, а я закончила с расстановкой полученных медикаментов, вдруг спонтанно достаю бумагу, ручку, и пишу маме письмо, так, как если бы она была жива, просто живет где-то далеко, там, где нет мобильной связи.

«Мама, привет, это я. Прости, что давно не писала. Знаешь, на работе у меня все хорошо. Снимаю однушку, но мне нравится район. Хоть до работы добираться далеко, это ничего. Живу не одна, завела пса. Двортерьер, но предан мне. Очень ласковый. Молодой, красивый, обожает меня. Знаешь, мама, собаки гораздо лучше людей. Он очень добрый, верный, преданный. Недавно спас меня, представляешь. Нет, ничего страшного, ты не подумай, мам. Хотя… ты же все равно подумаешь хуже, лучше я сама тебе расскажу.

Так вот, как-то раз выгуливала его, а тут ко мне пристали какие-то мудаки. Вероятно, пьяные гопники. Поводок был длинный, они не заметили пса. Хотели ограбить, да тут мой друг понял, что что-то не так и как кинется на одного с громким лаем. Прогнал одного, второму прокусил руку с ножом (не бойся, мама, мы оба в порядке), остальные двое бросились наутек.

Так что я жива-здорова и не одна. Как-нибудь пришлю тебе его фото.

Ты спросишь, как его кличка? А клички нет, есть имя. Он же не просто пес, он мой спаситель.

Пока это все новости. Надеюсь, что ты здорова. Пока, мама. Целую.

Ах да, его имя Юра, у него карие глаза и он меня любит.»

Дописав письмо, складываю листок вчетверо, и прячу в карман уже надетой куртки. Но тут же достаю и рву на части, выкидываю в урну на улице у остановки и пытаюсь о нем забыть. Но не получается. Ни о письме, ни о том, что в нем я писала только и только о нем.

***

В конце октября курьер доставляет ему документы, и Юра начинает активно искать новую квартиру, благо он уже пару недель просматривал объявления.

И довольно быстро он находит симпатичную квартиру в приличном районе. К тому же оттуда мне куда ближе будет ездить на работу, чем отсюда.

Договор аренды составлен на него, а оплату в терминале произвожу я. Но деньги все равно платит Юра.

И вот, наступает долгожданный момент прощания с человейником.

Машину нам посоветовали бросить здесь. Я вызвала такси, все равно из вещей у меня только слон в кармане пальто, пара комплектов постельного белья, моя одежда, аптечка и все.

Переезд занял всего два часа, но мы оба изрядно упарились, пока такси стояло в пробке.

Глядя через окно такси на родной город, я снова думаю про вкус свободы. На мужчину рядом я стараюсь не смотреть, в то время как он смотрит только на меня.

Глава 5, Егор

Я изменю тебе, чтобы ранить,

Я найду тебе легко замену.

Растопчу тебя. Ах как манит

Право сыпать тебе соль на рану

Отыграюсь на тебе за рабство,

За потерю своей свободы.

Ну и что, что не ты это начал…

Чувствую, что я не знаю брода.

Новая квартира оказывается довольно просторной двушкой, с большой спальней, еще одной комнатой с техническим балконом, кухней, тоже довольно просторной, ванной комнатой, с удобной ванной, отдельным туалетом, и довольно длинным широким коридором.

Арендатором числится он, так как мне еще не успели сделать новые документы.

Думаю об этом и понимаю, что нас еще обязательно будут искать. Саша ничего такого не писал, но я помню, что в день побега мне Юра сказал.

Эта квартира на шестом этаже семиэтажного дома, с достаточно приятным видом из окон на небольшой сквер с одной стороны, и на широкую аллею с другой.

Квартира меблированная, так что тут есть и кровать, и встроенный шкаф, и диван во второй комнате, и вся кухонная утварь оставлена хозяйкой…

Вещей у меня немного. Два комплекта недавно купленного постельного белья, одежда, и мой слоник, которого я ставлю рядом с ночником на тумбу у самой кровати.

– Слона руками не трогать. Здесь сохраняются те же правила, что и в предыдущей квартире. Ты псина, я – хозяйка. Молчишь, если не было команды «Голос». И никакой улицы. Тебя вернее заметят, если нас ищут. Так что сиди тут и не рыпайся.

Ключ у меня. Уходя на работу, дверь стану запирать. Возвращаясь, отпирать и запирать снова. Чтобы в мое отсутствие вел себя так, как если бы тебя здесь не было. За ослушание следует наказание. Кормить стану из собачьей миски. Куплю их сама, парочку.

Спать будешь на коврике в коридоре у двери в спальню. Коврик я тебе тоже куплю.

Если разрешу, станешь спать у меня в ногах, грелка.

Всё понял? Голос.

– Понял.

– Вот и молодец. А теперь, пока я готовлю, марш в душ. Потрись там как следует. Чтоб от тебя приятно пахло.

– Мне потом чем-то прикрыться? – еле слышно спрашивает он.

– Нет, в квартире тепло, походишь голый.

Вперед.

Похоже, разум все-таки победил. Что же, пока пусть все остается как есть.

Приготовив гуляш и макароны, делаю себе крепкий чай, прислушиваясь к звукам из ванной комнаты. Вода уже не льется. Потом медленно открывается дверь, он выползает на четвереньках и садится в коридоре по-собачьи, вопросительно глядя на меня.

– Вставай и иди сюда. Бери себе тарелку, нож, вилку и ужинай. Я уже поела, пойду душ приму.

И легко проскальзываю в ванную комнату мимо застывшего в нерешительности голого мужика.

Пока принимаю расслабляющий горячий душ, думаю о том, что отсюда на работу ездить станет удобнее и быстрее. Да и расположение этой квартиры мне куда больше по душе, чем той однушки.

Выйдя из ванной, накинув халат, заглядываю на кухню. Все уже съедено, посуда помыта, все расставлено по местам, а он лежит голый под столом, поджав ноги почти до самого подбородка.

Погасив свет на кухне, я спокойно иду в спальню, перестилаю постель, забираюсь в кровать, накрываюсь одеялом с головой, улыбаюсь слонику и гашу ночник.

А через минуту понимаю, что мне чего-то не хватает.

– Эй, грелка, сюда.

Лишь то, что кровать подо мной немного просела, говорит о том, что грелка уже тут.

– Ложишь мне в ноги и не шевелись.

Ноги я сую ему под самое теплое место, живот, и быстро согреваюсь. Собираюсь его прогнать, но засыпаю быстрее, чем успеваю сказать «Уйди».

На следующий день выхожу из дому пораньше, чтобы точно понять, как мне нужно теперь ездить на работу.

В аптеке весь день почти нет покупателей, консультировать некого, и в обед я выхожу в спец магазин, и покупаю две собачьих миски, коврик, («Мне для большой собаки», сказала я консультанту, и выбрала большой и недешевый; за это псу придется постараться, сделать так, чтобы я не пожалела о своей щедрости, хотя я всё ещё трачу деньги, которые даёт мне он), и вернулась на работу.

Вечером, придя в квартиру, молча переодеваюсь, полностью игнорируя его. Сначала душ, потом топаю на кухню, варю гречу и жарю фарш. В миску побросала еду, во вторую налила воды.

– Псина, сюда. Ужинать. Кстати, я купила тебе коврик. Теперь не будешь спать на голом полу.

Скажи мне спасибо.

В тишине ощущаю, как он лижет мне руки.

Коврик бросаю в коридоре, миски стоят в кухне в таком месте, чтобы я не видела, как он ест и пьет.

А через пять минут обе миски пустые, а он сидит в собачьей позе и смотрит на меня, ожидая дальнейших указаний.

– Марш в душ. Сбросишь одежду в стиралку. Потом не прикрывайся. Ложись на коврик. Не растаешь, в квартире тепло.

Покосив на меня глазами, он подчиняется беспрекословно.

У хозяйки в другой комнате остался книжный шкаф, там я нахожу книгу Джека Лондона «Белый клык» и ложусь в постель с книгой в руках.

Позже, чтобы сходить в туалет, приходиться переступать через громадную тушу.

Туда-обратно. Туша не шевелится, но на руке, которую я вижу, кожа стала гусиной.

Ему холодно.

– Марш на кровать, грелка. Схоронись под одеялом у меня в ногах, чтобы ни видно, ни слышно не было.

Приказ выполнен мгновенно, а я, согревшись, и почитав еще несколько минут, откладываю книгу и гашу свет в комнате.

Теплое пузо греет мне ноги, а чувство одиночества начинает прорастать внутри.

– Эй ты, быстро сюда. Ляг на бок, я обниму тебя за шею. Пошевелишься, пожалеешь.

Я обнимаю его спереди за шею, прижимаюсь к теплой, волосатой груди, и чувство одиночества внезапно растворяется в небытии. За это хочется поцеловать его… а потом выпороть. Чтобы особо не обольщался.

Я обязательно научусь без него жить.

***

Теплый октябрь переходит в переменчивый ноябрь, а он плавно перетекает во вполне себе по-зимнему морозный и снежный декабрь.

Батареи в квартире греют хорошо, коммунальные счета я оплачиваю в банке. Документы еще в октябре принес курьер, и я снова вспомнила присказку, «Без бумажки я букашка, а с бумажкой человек».

На работе я теперь оформлена официально. Половину зарплаты удается откладывать. Как говорится, «на черный день».

По ночам, сколько ни обещаю себе заснуть без грелки, мне это пока еще ни разу не удалось.

На работе дали премию, я купила себе шампанское и тортик, и, пока пес неподвижно и бесшумно лежал под столом, я пила шампанское и ела шоколадный торт.

От шампанского я так разомлела, что даже угостила его остатками тортика. На блюдце, а не в миске.

Блюдцо блестело чистотой, я игриво придвинула ноги к его лицу, и влажный, горячий язык снова принялся лизать мне ступни.

– А ну-ка вылезай на свет Божий, встань в полный рост лицом ко мне, и руки за спину.

Понял?

Приказ исполнен. Понял.

Вероятно, мне просто в голову ударило шампанское, но я сижу на стуле и любуюсь телом, которое иначе как красивым назвать нельзя.

Плоский живот, мускулистые плечи, волосатая грудь, но даже это его не портит. Крепкие длинные ноги.

Взглянув ему в пах, вижу, что до эрекции тут рукой подать. Волос там немного, и они вьются. Яички болтаются, большие, здоровые, и сейчас уже на них видны капли влаги.

Возбудился, сволочь…

– На колени. Одну руку можешь вытащить из-за спины. Так. Начинай себе дрочить. Давай же! И ни звука, пока я не позволю.

Веки в ответ смыкаются плотно, пряча уязвимость в его взгляде, а рукой он начинает возбуждать себя так, как я приказала.

– Хватит! Я сказала, хватит.

Встал и пошел в спальню. Быстро. Там ложись на кровать на бок спиной ко мне.

Войдя за ним в комнату, смотрю на растянувшееся передо мной голое мужское тело.

Присаживаюсь на пол с той стороны, где удобнее лицезреть его, изучаю молча свой трофей. Касаюсь гладкой, шелковой, прохладной кожи на его ягодице. Провожу по ней ладонью, ласково, будто это – крылья бабочки. И одновременно перебираю мысленно способы сделать ему больно: шлепнуть, ущипнуть, изранить ногтями…

И тут же замечаю, что он закрыл лицо обеими руками, сжался, ожидая именно того, о чем я думаю. Этот жест недвусмысленно молит меня о жалости.

«Не делай мне больно, пожалуйста!»

Рывком отрываю себя от пола, встаю на ноги и иду на кухню, предварительно приказав:

– Не шевелись! И чтоб ни звука.

Найдя в холодильнике длинный, толстый, пупырчатый огурец, критически его осматриваю.

Ну а что, в качестве фаллоимитатора сойдёт.

Возвращаюсь в спальню, убеждаюсь в том, что мои приказы исполнены: меня встречают все та жа поза и абсолютная тишина.

– Хороший песик! Давай-ка я награжу тебя за покорность. Вставай раком. Быстрее.

И этот мой приказ исполняется в тишине, действительно мгновенно.

– Так, выпячивай зад, чтобы дыркой смотрел на меня. А теперь я покажу тебе подарок. Гляди какой огурчик. Длинный, толстый, а пупырышки какие, закачаешься. Как думаешь, на сухую угостить твой зад или всё-таки с вазелином?

Реакцию на свои слова я не смогла бы предсказать, даже будь я Вангой от рождения.

На всех четырех «лапах» мой пес рванул от меня, из спальни, от страшного предмета, которым я собиралась «угостить» его.

Через минуту слышу, как запирается дверь ванной комнаты.

Ладно, пусть сегодня ночует там.

Примерно через час, перед тем, как самой лечь спать, думаю о том, чтобы принять горячий душ. Но в ванной сидит… он, и приходится смириться с мыслью, что лечь придется так, а душ принять уже утром.

Устроившись в постели, накрываюсь с головой.

Через несколько минут понимаю, что ноги мерзнут. А потом ощущаю, как мерзнуть начинаю уже вся. Включить нагреватель?

Душа мгновенно тоскливо ноет: это не поможет.

Мне не хватает моей постоянной грелки. Без него я очевидно не согреюсь и уж тем более не засну.

Поднявшись, завернувшись в халат, иду к двери ванной комнаты и стучу в нее носком тапочка.

– Эй ты, если спишь, просыпайся. Вылезай. Вылезай, кому говорю!

А в ответ тишина.

– Вылезай, у меня ноги замерзли. Мне грелка нужна.

В этот раз стучать не приходится. Щелкает замок, дверь открывается, он выползает буквально на пузе и даже в темноте понимаю, что он смотрит на меня.

– За мной в спальню, быстро.

Я иду впереди, он идет за мной на четвереньках.

– Вперед, в комнату, забирайся на кровать и не шевелись.

Приказ исполнен в точности.

Ложусь в постель, ощущая в ногах привычное тепло.

Хорошо, теперь быстро усну.

Но не тут-то было. Мне мало грелки для ног, я хочу грелку для всего тела… И души, шепчет внутренний голос, но я мгновенно приказываю ему замолчать.

– Ты, быстро сюда. Ложись на мою подушку, я лягу рядом и буду греться. Шевелиться и шуметь нельзя. Понял? Можешь ответить. Голос.

– Понял.

Я вздрагиваю, понимая, что он уже успел бесшумно выполнить мой приказ. Лежит на спине, не шевелится.

Прижимаюсь к нему, накрывая нас обоих одеялом почти с головой. Ложусь на него плашмя. И только тогда понимаю, что Юра, лежа на кафельному полу в ванной, сам сильно замерз. Пытаюсь приказать – уже себе, прогнать его, предварительно сделав больно, пускай словами (знаю, что это работает), но почему-то только плотнее прижимаюсь к нему.

Так, будто хочу больше всего на свете поделиться с ним своим теплом.

Слабость, слабость, слабость, твержу себе, но уже поздно. Прогоню его, накажу себя. А я хочу, чтобы мне было хорошо. Ну и что, что ему тоже недолго будет неплохо.

Касаюсь губами его уха и задаю вопрос, без ответа на который не усну:

– А чего ты так испугался огурца? Ну поимела бы тебя в зад. Никому же не скажу, никто не узнает…

Резко он набирает воздух в легкие, и больше не издает ни звука.

Сначала это кажется забавным, но затем пугает.

– Ты чего, а? Не дышишь? А ну дыши!

Только тут до меня доходит, что он задержал дыхание, будто пытается вообще прекратить его.

– А ну дыши!

Резко в кромешной тьме бью его изо всех сил по щеке.

– Дыши, слышишь? А иначе как ты меня греть сможешь…

Только услышав два вдоха и два выхода, успокаиваюсь. Паника отступает. Паника?

Я же к нему не привязана, не привязана!

Но неожиданно желание тела становится сильнее всех остальных желаний и я буквально присасываюсь к его страждущему рту. Страждущему, я знаю.

Целую его, потом отлипаю, даю пощечину, целую, и снова бью. И так раза три-четыре.

А потом, целуя, ощущаю металлический привкус крови на языке. Я разбила ему губы, а он не смотря на боль, все равно тянется ко мне всем существом.

Обняв его одной рукой за плечи, вторую кладу ему на затылок.

– Хочешь меня… скотина?

Начинаю седлать его, не дожидаясь вербального ответа, потому что уже получила невербальный.

Стоило провести рукой по в миг ставшим влажными плечам и погладить по волосам, мое тело позволяет мне узнать то, чего я хочу: у него эрекция.

– Да, можешь не отвечать. Ну что мне с тобой делать… Одну руку мне на попу и ласкай изо всех сил. Второй рукой берешь свой хер, и тихонечко, неторопясь, направляешь внутрь. Дальше я все сделаю сама. Когда окажешься внутри, лежи тихо, не двигайся, ни шороха, ни звука. Сначала я получу то, что хочу. А потом уже посмотрим. Или сам себе поможешь, или… я тебе помогу, если все сделаешь как надо.

Хорошо, когда любовник и раб по сути одно и тоже. Проникновение происходит постепенно, боли я не чувствую, потому что уже несколько минут как там всё мокрое. Ну и что, что я занимаюсь сексом с гадом, которого ненавижу… ведь это я использую его, а не он меня. И уже не раз использую, и при желании сделаю это снова.

А через минуту после проникновения, сделав несколько резких движений вверх-вниз, неожиданно для себя стону:

– Юра, Юрочка, родной, как хорошо-то!

Хорошо, что в спальне в этот момент темно. Ни он не видит того, как заалело мое лицо, ни я не вижу мгновения отчаянной надежды в его глазах. Зато я чувствую движение его души.

– Аааа, скотина, сволочь, гад! Хорошо тебе от того, что тебя имеют? Я имею? Десять лет думал, что я твоя вещь, моральный урод! Теперь я тебя! Могу поиметь, избить, убить, и ты и смерть примешь из моих рук, так ведь? Голос!

– Так! Не уходи, Таша!

Миг и я понимаю, что он нарушил мои правила игры.

Надо слезть с него, быстро, и, пока не очухался, дать ему коленом в пах.

– Нет, нет, пощади! Пожалуйста, я… умоляю, прости!

В каждом слове – просьба о пощаде.

И мое тело снова принимает решение быстрее, чем разум… и оно совпадает с желанием моей души. Здесь и сейчас мне кажется, не в первый раз, что это уже не просто болезненная зависимость, а раздвоение личности.

– Я не уйду… не бойся.

Подаюсь вперед, снова обнимаю за плечи, продолжая трахать его, прижимаюсь губами к коже на его шее. Она вкусно, сладко пахнет чем-то давно забытым моим разумом, но не подсознанием. Кажется, это запах мускатного ореха. В детстве этот аромат доставлял мне удовольствие… такое, что я только теперь понимаю, что происходило тогда с моим телом: я кончала от него.

Высунув язык, лижу раз, второй, третий. Буквально вылизываю его шею так, как пишут в романах про любовь.

Прихватив зубами мочку его уха, продолжаю гладить его по волосам.

И словно под пыткой, одно слово, шепотом, вырывается из его груди:

– Люблю!

Словно ледяная волна меня накрывает осознание того, что сказанное им – чистая правда.

И эта правда жжет мое сознание как каленым железом. Ведь не люби он меня, вероятнее всего я бы не выжила. Или выжила, но побег бы мой не удался. Ведь как удобно, получать результат бесплатно. Да, никто не планировал отпускать меня на волю. Если бы не он… о ком я почти никогда не думаю, называя его по имени. И сейчас точно знаю, почему. Потому что, стоит прошептать его имя, про себя или вслух, и я – сломаюсь. Дам ему знать, что без него не могу.

«Девочка моя, он это знает, и только поэтому терпит. Готов терпеть буквально все. А ты готова погубить его?»

Я не хочу сейчас общаться со своим подсознанием, поэтому приказываю ему замолчать.

А между тем слушаю, как он дышит. Опустив голову ему на грудь, прислушиваюсь к сердцу, которое бьется…

– Так почему ты так рванул от огурца? Отвечай. Это важно.

Не знаю, зачем уточняю.

– Это очень… больно.

Мне на голову только что вылили ушат с говном. По крайней мере, мне так кажется.

Слова излишни. Я угрожала анальным сексом с помощью громадного огурца мужчине, пережившему изнасилование.

Не просто бартер, легкое принуждение, ролевую игру, созависимые отношения, как у нас. Нет, настоящее изнасилование. Может, там-то уже не кровит, а вот душа – кровоточит.

– Кто это сделал? Сколько тебе было лет? Он был один или…

Я мгновенно замолкаю, ощутив влагу под своими пальцами.

Лизнув его в щеку, убеждаюсь в верности своей догадки, это слёзы.

– Прости. Забудь. Это личное. Не отвечай, раз больно вспоминать об этом.

– Дело не в этом… Просто придется начинать издалека. Долго.

И тут я понимаю: услышу, и уже не смогу мстить также ловко и жестоко. А пока я живу этим. Властью. Пускай над тем, кто… любит меня.

– Долго? Не стоит. Мне рано вставать на работу.

Сказала как отрезала.

Еще несколько активных толчков и я обильно кончаю, ощущая свое тело как Неагарский Водопад.

Тут же понимаю, что любовнику придется помочь, если я не хочу, чтобы его скрутило от боли.

Решение принять не успеваю, мой рот уже накрывает головку его члена. Одной рукой массирую яички, другой дрочу по всей длине, сейчас вдруг осозновая, какой он все-таки большой и мощный, а язык делает круговые движения вокруг основания члена.

Глубокий томный стон сопровождает момент оргазма, горячая струя бьет меня в небо, и мне почему-то от этого приятно. Наверное, потому, что сейчас я ощущаю абсолютную власть.

Позже я иду в душ и приказываю ему пойти со мной.

Мы стоим друг напротив друга с мочалками в руках, намыленными ароматным лавандовым гелем для душа, и трем друг другу – брюшки.

Я вижу, с какой легкостью снова подняла бы его, но сейчас мне не это нужно.

– На колени!

Он подчиняется.

– Язык наружу и двигайся ко мне. Мочалку брось, руки за спину. Вот так.

Я присела на бортик ванны, раздвинула ноги, и приказала:

– Лижи! Страстно лижи! Но руки за спиной держи. Сделаешь мне куни ртом, я так и быть еще раз сделаю тебе минет. Но есть еще одно условие: проглотишь все, даже если я начну писать. Понял? Голос.

– Понял.

Знаю, что многие мужчины брезгуют делать своим женщинам, женам и даже любовницам, куни, считая, что это унижает их достоинство.

Он… Юра лижет так, словно его допустили до источника сладкого нектара. Причём он и раньше, когда я принуждала его, делал это именно так, с искренним наслаждением.