Читать онлайн Крик последней истины

Пролог

– Как же вышло так, что мы не понимаем друг друга спустя столько лет? – задал я этот вопрос вслух, не возлагая надежд на ответ. Но в этот раз она полностью открыла мне свой разум, что пролил свет на разницу между нашими поколениями, к которой я все никак не могу привыкнуть.

Рассуждения о взаимопонимании она начала с описания того, как люди воспринимают окружающий мир. Как пример, она взяла зрение: “Давай подумаем, как именно мы видим”. Глаз реагирует на свет, который, в свою очередь, является волновым излучением. От длины волны зависит, наблюдаем ли мы желтый, зеленый или какой-либо другой оттенок. Это схоже с тем, как мы слышим разную высоту звука в зависимости от того, в каком месте зажата гитарная струна. Укорачивая ее, гитарист увеличивает частоту колебаний, извлекая более высокий звук, а удлиняя, понижает высоту и мы слышим низкие частоты. И точно так же, как мы не слышим ультразвук и инфразвук, мы не видим крайние световые спектры.

Цвет, который мы воспринимаем, – это сигнал, поступающий на сетчатку глаза, откуда по нервному импульсу он передается в мозг. Первое свечение мы начинаем воспринимать еще в утробе матери, и его интенсивность многократно усиливается после рождения. Однако это еще не то зрение, что четко различает контуры и глубину – это умение придет с практикой. Пока что мозг лишь адаптируется к этим обильным электрическим сигналам от глазного нерва и учится их анализировать. К этому стоит добавить огромный объем информационных потоков от запахов, звуков, осязания и других чувств, которые также требуют распознавания и анализа, так что процесс обучения происходит на множестве уровней одновременно, требуя отделения одного вида восприятия от другого.

Я слушал ее внимательно, но на этом месте невольно вспомнил об эпизоде из своей прошлой, можно сказать, жизни. Приехав в город, где жили мои родители, первое время я ночевал у них дома, чтобы восполнить дефицит общения, накопившегося за несколько лет. Стоит отметить, что в Казахстане есть традиция гостеприимства, когда гостю, особенно родственнику, обязательно накроют стол. И даже если у человека мало времени, уйти не выпив чаю будет признаком неуважения. А после долгой разлуки к приезду гостя готовятся весь день, чем занимаются преимущественно женщины, занятые приготовлением национальных блюд. Нередко это целое мероприятие, куда приглашают родных, чтобы за большим столом обменяться новостями, поднять бокалы вслед за произнесенными тостами каждым гостем начиная от старших к младшим. Приехавшего издалека принято приглашать к себе домой, и не редкость услышать предложение переночевать от родственников. Поэтому, в ответ на все эти энергозатраты, дурным тоном будет поесть и отдохнуть в первый день, чтобы затем не уделить вниманием в ответ. Особенно, если это родители.

И вот, спустя время, я решил провести у себя дома хотя бы пару дней, побыть немного в одиночестве, чего иногда не хватает из-за сущих пустяков, таких как возможность свободно разговаривать по телефону, не думая о том, что тебя услышат, либо выспаться на следующий день в полнейшей тишине и пообедать в ресторане. Ближе к вечеру мать звонит и говорит: “Приходи, если еда там закончилась, мы здесь как раз вкусное готовим”. А я отвечаю, что эти дни квартира полностью свободна от гостей и семьи, что я может быть воспользуюсь этим и приглашу друга, которого тоже давно не видел. Но добавил, что если случится так, что мы все съедим, то поздно вечером я приду. Все эти детали я рассказывал, чтобы она не додумывала что-то иное. Например, что я своим уходом хочу отдохнуть от родителей, что они меня утомили или сделали что-то не так.

И эти мысли о нежелании обидеть, о выборе деталей рассказа, максимально исключающих двоякое толкование – все это крутилось в голове во время этого самого телефонного разговора, словно ментальная битва за шахматную партию. И деталь о том, что вечером я, возможно, приду, была добавлена только из этих соображений. Чтобы еще раз показать, что я вполне могу прийти сегодня вечером, что нет во мне никакой обиды, из-за которой я вдруг решил сегодня не оставаться у них.

Тем не менее, мама могла интерпретировать мои слова по-своему, решив, что я прихожу только ради еды, а не желания быть вместе. Или могла подумать, что мой акцент на еде – это скрытый упрек за то, что предыдущим утром на кухне не было ничего на завтрак. Это пример обратной стороны традиции гостеприимства: ожидание и даже требование ей следовать, а также опасение по поводу достаточности приложенных усилий. Вроде того, что гость может обидеться на пустой стакан чая, который хозяйка упустила из виду и вовремя не наполнила, либо разочарование во вкусе еды и температуре напитков. Разумеется, никаких требований даже к наличию еды я не имел, стараясь больше приносить в дом родителей, чем съедать в нем. Это люди старших поколений более ранимы этими нюансами, потому что воспринимают их более серьезно, чем молодые. Но ведь есть вероятность, что такая мысль могла быть ею допущена, а в таком случае страшно представить, какую обиду ты мог нанести подобными намеками. И не поймешь: как говорить, какие слова использовать. Очень сложно искать правильные слова, которые никого не обидят, которые будут поняты именно с тем смыслом, с которым ты их формировал.

Это воспоминание отошло на второй план, когда мы вернулись к примеру, где рассматривали зрение, и я вновь сфокусировался на рассказе моей философствующей собеседницы.

Как именно мозг воспримет от сетчатки свой первый в жизни электрический сигнал, скажем, зеленого цвета? Здесь и начинается самое интересное: сформированная связь нейронов мозга будет уникальна для каждого человека, как уникальна наша радужная оболочка глаза. А значит, гарантировано, что тот зеленый цвет, который вижу я, будет не тем зеленым цветом, что видит другой. В младенчестве мы не можем дать названия тому, что видим, потому что еще не научились мыслить. Когда-нибудь потом нам скажут, что это зеленый, и мы так и будем его называть. Но в нашем мозгу он будет представлен уникальной связью нейронов, реагирующих на длину световой волны.

Можно даже пойти чуть дальше и допустить, что мое чувство созерцания зеленого цвета другой человек может воспринимать как прикосновение к ладони. Может быть, другой человек видит осязанием или вдыхает аромат сирени, ощущая это как звук? Это просто примеры, пусть может и преувеличенные, для того, чтобы максимально подчеркнуть, что это могут быть совершенно несравнимые вещи. Несравнимая разница между нами в том, как мы ощущаем мир.

Взгляни на любое дерево на фоне неба за окном и подумай о том, что только ты его видишь именно таким. Никто на свете больше не видит его точно так же. Если задуматься, это может вызвать чувство колоссального одиночества, сравнимого с тем, что могло бы испытывать божество, которое осознаёт свой абсолют в этом мире. Да и сам мир, вполне вероятно, существует только в его порождении.

А значит, и люди совершенно разны. Добавь к этому генетические различия в формировании мальчиков и девочек, различия в их воспитании, окружении, и ты получишь ответ на свой вопрос: как же вышло так, что мы не понимаем друг друга.

Пробуждение

Для усиления впечатления от чтения и полного погружения в атмосферу описываемых событий, рекомендуется включить музыкальное сопровождение, доступное на YouTube по указанному названию.

Слушайте музыку во время неспешного чтения текста, воспроизводя композицию единожды – от начала и до конца, придерживаясь дополнительных инструкций, которые могут быть указаны в скобках. Регулируйте громкость так, чтобы музыка служила фоном и не отвлекала от чтения, предпочтительно на низком уровне.

Если глава подходит к концу, дослушайте остаток музыкального произведения в тишине.

Спешка при чтении может испортить впечатление от всего романа.

Second Moon – Lost memory

(мелодия в тишине, затем слияние с текстом после первой минуты проигрыша)

Странное ощущение. Начинаю вновь осознавать себя, хотя еще присутствует звон в голове, огнем горят щеки. Прекратил двигать челюстью влево-вправо, а почему это делал уже и не вспомнить… Но меня не покидает ощущение, что это невероятно важно: “Право… Лево… Почему право? Надо запомнить: право – что же с этим связано?”… Так, глаза закрыты: нужно напрячь волю и разомкнуть веки, что получается с большим трудом. Не могу припомнить, чтобы я шел на операцию, но я, действительно, в палате. Кругом все светло, белая простынь и всякие трубки, да системы. Я склонен доверять врачам, особенно если уже находишься в постоперационном состоянии, вот только память о каких-либо серьезных проблемах со здоровьем ко мне не возвращается. Нет, свою жизнь я помню: родился в небольшом городке Казахстана, ходил в детский сад, любил ездить на велосипеде со школьным другом детства, затем колледж, университет, год в армии, работа… Вполне похоже на истинные воспоминания…

Мой самоанализ был прерван мягко открывшейся дверью, на которую я с трудом повернул голову, лежащую на подушке. Это, по всей видимости, доктор. Мужчина моего возраста… “Так, а мне сейчас тридцать пять”, – быстро припомнил себе в качестве очередной проверки. Белый халат намекает на то, что у него могут быть ценные сведения о том, почему я здесь.

– Добро пожаловать в новый день, долгожданный гость! Тебе сейчас будет сложно говорить, но я знаю, что ты можешь многого не помнить – это нормально. Сейчас, дай мне только проверить твои показатели.

– Мхм, – ответил я, подумав, что быть слушателем будет более энергосберегающей стратегией.

Настроив что-то на аппаратуре у моего изголовья, доктор подтянул к себе небольшой стул и провел пару тестов с моими зрачками, задал простые вопросы, на которые я должен был ответить либо “да”, либо “нет” любым удобным мне способом: “С целью понять степень моего пробуждения, чтобы не разговаривать с воздухом”, заключил я.

Доктор объяснил мне историю моей болезни. Все началось с поездки в Алмату на поезде, который неожиданно сошел с рельс. Сразу после инцидента меня доставили в госпиталь без сознания, но врачи не смогли найти причину моего состояния. Первые дни в больнице и множество последующих исследований, включая тесты и сканирования, не выявили травм, инфекций или нейрологических заболеваний. Неделя за неделей, месяц за месяцем медики лишь разводили руками, не понимая, что со мной происходит. В итоге, мое состояние назвали комой неизвестного происхождения.

На четвертый год регулярного медицинского наблюдения врачи обнаружили у меня рак суставов. После того как мне заменили коленный сустав и годовое наблюдение показало прогрессирование болезни, мои родители приняли решение о криогенной заморозке с надеждой, что в будущем, когда медицина станет более продвинута в лечении рака, технологии безопасного пробуждения уже будут доступны. На тот момент крионика начинала набирать популярность, и Казахстан, привлекавший инвестиции за счет своей лояльности к отечественным разработкам, стал для меня спасением. Я оказался в списке на заморозку одним из первых после полной легализации этой процедуры в стране.

Да, я помню, что из-за коррупционных скандалов начала 2020-х годов в Казахстане стал очень популярен термин “местного содержания” – процент товаров и услуг, произведенных внутри страны. Видимо, крионика стала одним из таких дотируемых государством проектов, призванных отвлечь население от недавних политических провалов, показав победы, либо, на худой конец, процесс стремления к изменениям.

В течение следующих ста пятидесяти лет мир значительно изменился. Лечение рака и технологии крионики претерпели значительные изменения благодаря международному сотрудничеству и научному прогрессу. Около 2040 года в США было разработано радикально новое лекарство от рака, но оно требовало длительных клинических испытаний и адаптации к различным типам болезни, что заняло еще сорок лет. Лишь немногим позже 2110 года в Японии достигли значительных успехов в технологиях крионики, создав методы для безопасного и эффективного пробуждения из долгосрочной заморозки в том числе и тех, кто был заморожен давно в прошлом. Однако мировые бюрократические и юридические препоны, а также необходимость координации усилий многих стран привели к тому, что полное внедрение и использование этих технологий было отложено на несколько десятилетий.

Пациенты, такие как я, обычно оставались в крионике без строгих сроков пробуждения, так как условия их завещаний часто не содержали конкретных дат желаемой разморозки. Это позволяло медицинским учреждениям давать приоритет в пробуждении тем, у кого были более четкие указания или научно-технологическая необходимость – когда прогресс подходил к моменту, которого ожидал какой-либо ученый для того, чтобы максимально эффективно применить свои знания в подходящих условиях нового времени.

– Разбудить тебя мы смогли только после того, как были урегулированы все эти вопросы и созданы условия чтобы безопасно вернуть тебя. Ты один из нескольких сотен человек, которых пробудили и вылечили за последние лет двадцать. И один из десятка успешно пробужденных из тех, кого заморозили по старым технологиям. Поэтому ты и долгожданный гость! – добрым тоном поведал мне доктор.

“Хорошо, когда люди работают на своем месте”, – подумал я, но лишь улыбнулся в ответ и попытался кивнуть.

– Да, пару дней тебе нужно будет прийти в себя. Инъекции стволовыми клетками помогут ускорить этот процесс. Кроме того, за годы в коме у тебя накопилась мышечная атрофия, которую мы выправили вместе с процедурами восстановления после рака. Сейчас у тебя новые суставы, генетически твои. Ткани восстанавливаются, поэтому можешь считать, что биологически тебе так же 35 лет, хотя официально годы в коме включаются в твой возраст. Думаю, я ответил на самые важные твои вопросы, чувствую, еще немного и утомлю тебя. Когда будешь готов, ты встретишься со своим проводником – это человек, который будет помогать тебе в адаптации к сегодняшнему миру. Если тебе что понадобится, здесь справа на бортике кровати есть кнопка.

“Теперь я хотя бы знаю, что меня не разбирали на органы”, – подумал я, знаком дав понять, что благодарен ему за открытость.

Встав, он не сразу вышел, поводив некоторое время руками по воздуху перед собой: “Виртуальный дисплей”, подумал я, но сразу принялся обдумывать информацию, свалившуюся на меня. Не выходит из головы 1177 год, который он назвал между делом – красивая дата для того, чтобы проснуться. Да, он дал ровно столько новостей, сколько мне было нужно. “Быть врачом – это призвание”, – подумал я, и это навеяло мне воспоминания о моем, теперь таком далеком, прошлом…

Очень редко я имел опыт общения с представительницами самой древней профессии – пальцев одной руки хватит, чтобы пересчитать все мои встречи. В один из таких вечеров, когда природное любопытство, желание сэкономить и лень берут верх, я в очередной раз познал разницу между искренностью и фальшью. И вот, провожая ее на выход, я задал ей вопрос: “Хочешь я дам тебе обратную связь? Не от каждого такое ведь услышишь, я бы сказал, редкий шанс. Это позволит вам повысить качество своих услуг”, выдавил я в игривой форме, имитируя тон телефонного консультанта ради смягчения неловкости. Последовало согласие, которого опасался мой внутренний интроверт, но я не оставил ему выбора.

“Чем отличается хорошая бабочка от плохой? – начал я. – Хорошая смотрит прямо в глаза цветку, над которым порхает. Плохая же, напротив, избегает взгляда. Хорошая бабочка внутренне сама выбрала эту деятельность и получает от нее эмоции, а плохая исполняет обязанность, желая как можно скорее закончить сбор нектара и полететь дальше. Любая бабочка, которая услышит эти слова, в следующий раз обязательно вспомнит про зрительный контакт – теперь это часть самоанализа для нее. Она лишена выбора. Если же ей не удастся выдержать взгляда, не говоря об искренности, то она поймет, что это не ее путь. Ей никогда не стать элитной бабочкой”, – заключил я, замыкая логику.

Ее взор отразил мне смесь злости и испуга, либо я сделал такой вывод мгновением позже из-за хлопнувшей с силой входной двери, переписав этим событием в моей памяти то, что я действительно увидел. Я пытался вспомнить ее взгляд, проиграть этот момент заново, как живую картинку, но никак не мог добиться этого. Было ли мое умозаключение о злости и испуге таким же до хлопка дверью? Теперь этого не узнать, ибо я падаю в сон от усталости и безвыходности…

… Миллионы паукообразных роботов трудятся в огромном количестве у бесконечно длинной розово-серой накатной стены. Одни вырезают из нее небольшие серые кусочки, прижигая сочащуюся жидкость, чтобы затем унести этот груз. Другие наращивают стену, заполняя углубления и утолщая там, где она заметно тоньше. Иногда стена начинает подергиваться, что заставляет роботов замирать, либо отлетать подальше. Во время одного из сильных подергиваний часть стены прорвал красновато-белесый поток, обволокнув стену и начав сворачиваться в густую массу. Сразу же налетела крупная стая пауков, чтобы вычистить это место, срезая куски, успевшие затвердеть. Оглянувшись вокруг я вижу: таких стен множество, они переплетены друг с другом, в них чувствуется жизнь, пульсация. Группы их шевелятся с некоторой непонятной мне закономерностью, обнажающей сложность и продуманность всей этой экосистемы. Тут я вижу необычного паука, чуть крупнее и агрессивнее остальных, который несется ко мне, всем видом показывая, что я здесь – чужак…

Просыпаюсь немного возбужденным, с огромным желанием напрячь мышцы тела, даже побить их кулаком: точно так же хочется почувствовать боль в мышцах накануне тренировки после хорошего перерыва и отдыха. И действительно, мне удалось потянуться в кровати испытав огромное наслаждение.

“Тебе лучше не особо активничать”, – услышал я женский голос. Повернув голову направо в сторону окна, я вижу девушку в бархатной черной рубашке и штанах, похожих на джинсы. На плечах она одной рукой придерживает накинутый белый медицинский халат, который, по-видимому, только что норовил с нее съехать. “Я тут книгу слушала… как ты себя чувствуешь?” – глядя на меня она достала стакан из тумбочки и принялась наливать какой-то напиток, который затем поднесла к моим губам. Апельсиновый сок… обожаю его за ощущение достатка, который он несет.

– Спасибо… Надо же, уже могу говорить.

– М-хм, теперь люди быстро пробуждаются. Скоро мы с тобой сможем выйти на прогулки. Тебе же интересно, как изменился мир за это время… Слышал про проводников для пробужденных? Меня зовут Алина, – ее речь была наполнена наивными, высокими нотками, похожими на те, что слышишь в детских разговорах.

Она рассказала мне о том, что в современном мире существует закон, по которому пробужденных было необходимо заново обучать новой жизни. Для этого и существовал институт проводников, который часто набирался из добровольцев или студентов-выпускников. “Я недавно закончила обучение на психолога, – увлеченно рассказывает она, – и теперь мой первый серьезный самостоятельный проект – это ты”.

Оказалось, что пока это втягивание не будет пройдено, пробудившийся не будет до конца считаться самостоятельным человеком. Юридически он оставался полностью ответственным за свои действия, однако определенные права ему были недоступны. К таким правам относились сделки с недвижимостью, возможность вести торговые и финансовые операции, владение и распоряжение собственностью и другие ключевые аспекты гражданской деятельности – все то, что в прежние времена складывалось в понятие полной дееспособности. Это было необходимым мероприятием, чтобы обеспечить, что вновь пробудившиеся могли безопасно и ответственно интегрироваться в сложные структуры современного общества, избегая юридических и социальных конфликтов.

– Как же будет определяться моя готовность к самостоятельной жизни? Будет какой-то экзамен?

– Нет, там все просто. Тебе зададут один единственный вопрос, что-то вроде: готов ли ты к самостоятельной жизни. Но к этому мы еще придем, сейчас тебе будет сложно это понять. Для начала мы узнаем, по каким правилам работает этот мир, как устроен здесь быт, как люди живут и все такое. Я должна сделать этот процесс максимально плавным для тебя, проводить тебе экскурсии, назначать встречи, отвечать на твои глупые вопросы и краснеть за тебя.

Казалось, она была очень довольна тем, как закончила свою фразу, как будто опекала меня, как ребенка. Но я лишь смотрел на нее с улыбкой, удивляясь странному чувству, будто я где-то с ней уже встречался. Она продолжила:

– Завтра мы уже будем готовы выйти на нашу первую экскурсию. У тебя есть какие-нибудь пожелания насчет завтрашнего дня, с чего бы ты хотел начать? Или я могу запланировать все сама.

– Давай начнем с образования. Думаю, если в образовании ничего не поменялось, то вся эта переадаптация – лишь громкие слова.

– А ты зришь в корень! Отличный выбор, тогда увидимся завтра.

– Один вопрос.

– Конечно.

– Этот неформальный стиль общения… Так сейчас принято?

– Ах да, насколько я знаю, английский язык повлиял на другие сильнее всего, но и сам из-за этого изменился. Сейчас уже не принято говорить на “вы” или использовать титулы. Мы обращаемся к людям по имени – это помогает уменьшить незаслуженные привилегии и почести. Так у каждого больше возможностей заявить о себе через реальные достижения, а не через статус или возраст.

– На первый взгляд звучит справедливо.

– Во всяком случае, так обстоят дела вне семейного круга, внутри вполне могут поддерживать традиции почитания.

– Следовало ожидать.

– До завтра!

В мое время в Казахстане эта традиция была достаточно сильна, но в действительности, ею зачастую пользовались все, кто старше тебя более чем на пять лет. Понятно, что возраст подразумевает житейский опыт, который должен выливаться в мудрость с течением времени, однако, на деле часто это было сомнительным. Взять даже наших президентов, которых на мое время можно было пересчитать по ластам одного пингвина: кто из них заслуживал звания аксакала? Первый, который взрастил культуру приспособленчества, лизоблюдства и коррупции, или второй, который, лавируя между Китаем и Россией, в заслугах имел стабильность в том смысле, что ничего не менялось ни в худшую, ни в лучшую сторону? Да, где-то уровень жизни точечно поднялся с девяностых годов, вошли в какие-то международные рейтинги и так далее, но эти достижения можно сравнить с тем, как глупая мать вменяет себе заслугой то, что ее дети не умерли с голоду в относительно стабильное время. Более-менее человеческие отношения складывались внутри семьи, которые, видимо, в некоторых случаях и разрастались до клановых, проникающих в политику страны. И при некоторой доле везения именно в семье ты мог найти советчика, который бескорыстно даст тебе направление.

В размышлениях незаметно подошла обеденная пора. К этому времени я уже мог приподняться на подушке, чтобы взглянуть в окно. Через прозрачный занавес было видно часть неба, а также верхушка какого-то дерева. Угол не позволял мне взглянуть на землю, но судя по листьям это было начало весны. Облаков я не видел, как и солнца. Как раз в этот момент дверь распахнулась, и в комнату бесшумно влетел дрон с небольшим контейнером снизу, который, по-видимому, держался на магнитной тяге. Очутившись над моими коленями, он снова взлетел, но уже без контейнера, оставив его на моих ногах. Еда оказалась на удивление вкусной, особенно в сравнении с тем, что я успел попробовать в казахстанских и польских больницах. Мягкое картофельное пюре с подливкой из куриного мяса, дополненное вкусным соусом, скрасило мне очередной час.

Ближе к вечеру вошел доктор, проверил мои рефлексы и посоветовал мне посетить зал физической терапии, чтобы прийти в форму перед завтрашним днем, потому что, на мое удивление, завтра меня уже планируют выписать. Я направился туда практически сразу же, потому что организм требовал движения. Первым делом я прошел через просторные полустеклянные коридоры, отражающие мягкий вечерний свет. По пути красовались арт-инсталляции на тему красоты и сложности человеческого организма, а также зеленые зоны с автоматическими системами увлажнения, создающие ощущение свежести.

Зал физической терапии был поделен на зоны различных уровней восстановления. Я увидел несколько гидротерапевтических бассейнов с разной глубиной и степенями поддержки, предназначенные для уменьшения нагрузки на суставы и мышцы во время тренировок. Рядом работали инструкторы, помогающие посетителям настроить индивидуальные программы восстановления. Кроме того, в центре зала расположились продвинутые беговые дорожки с функцией виртуальной реальности, позволяющие заниматься в различных визуальных и климатических условиях. Я провел большую часть времени на одной из таких дорожек, которая имитировала пешеходную тропинку в тихом лесу осенним утром. Программа позволяла мне не только вести бег или ходьбу, но и наслаждаться звуками природы и менять сценарии окружения, что сделало мои размышления еще более приятными. Настроившись на длительную ходьбу, я неожиданно для себя за несколько часов прошел дистанцию в несколько километров, при этом полностью погрузившись в раздумья о будущем и перспективах, которые меня ждали после выписки.

Мне вспомнилась история из моего времени, что случилась с китайским биофизиком Хэ Цзянкуем. Он помог паре, страдавшей от болезней, зачать первых в мире детей с искусственно измененными генами. Эти дети были здоровы и, как предполагалось, более устойчивы к вирусу иммунодефицита человека. За свои исследования Хэ был приговорен к трем годам лишения свободы. Возникает вопрос: сколько подобных генетически модифицированных детей могли появиться на свет к тому времени благодаря усилиям других ученых-биологов? Разве реально было проконтролировать работу каждого исследователя, чтобы исключить соблазн улучшить чью-либо жизнь вмешательством в ночной тиши лаборатории?

Вполне возможно, что по всему земному шару уже существовали клоны, воспитываемые втайне своими же создателями. С другой стороны, кажется несправедливым, что тысячи, а то и миллионы людей продолжали страдать от заболеваний, поскольку медицинский консенсус боялся непредвиденных изменений, связанных с генной инженерией. Опыт запрета алкоголя, проституции и марихуаны показывает, что запреты не решают проблему, а лишь выталкивают ее в тень. Почему мы считали, что случайная трансформация, вызванная модификацией генов, может быть опаснее, чем мутации от антибиотиков или других веществ, которые мы регулярно потребляли? Сигареты, например, вызывают рак – это смертельная мутация, что подавалась нам на блюдечке уже при жизни, не говоря о том, как она проявила бы себя через два или три поколения.

Таким образом, множество генетических изменений для будущих поколений уже существовали на поколения вперед из-за химического и промышленного воздействия, загрязнения отходами и излучением. Мне интересно, было ли это реалией, неизбежность столкнуться с которой знающие люди моего времени трезво осознавали? В этом контексте, например, я помню подозрения в адрес фармацевтических компаний во время и после пандемии, которые под ширмой заботы о безопасности скрывали истинную цель своей деятельности – увеличение капитала. Тогда это звучит как безответственность – вызывать столь масштабные изменения в нашем организме, с которыми естественный ход эволюции не в силах справиться, и при этом не предпринимать меры, чтобы хотя бы компенсировать те воздействия, на которые мы сами себя обрекаем.

Становление

– Вставай, соня!

Я открываю заспанные веки. На фоне потолочного освещения силуэт Алины сверкал изяществом, и я невольно протер глаза. Свет, вплетенный в ее каштановые волосы, переливался различными оттенками, создавая эффект фонтанных брызг. “Что, ангела увидел?” – улыбаясь искрящимися глазами, спросила она. “И здесь эти женские хитрости”, – подумал я, усаживаясь и спуская ноги на пол. “Ну, не ленись, пожалуйста, – обиженно прошептала она, видя как я зеваю, – я тебе вот, одежду выбрала”. И она вручила мне небольшую тканевую сумку, в которой я обнаружил обувь, штаны и рубашку с длинным рукавом. “Ты пока примеряй, а я скажу доктору, что мы готовы уходить”, – бросила она почти уже в дверях.

Одеться удалось без особых проблем, поскольку, кроме магнитных застежек, радикальных новшеств я не заметил. Мне показалось, что в этой одежде будет жарко, и я подошел к окну оценить погоду снаружи. Небо было затянуто сплошной светло-серой полосой облаков, отражающихся в небольших лужах внизу на земле. Края бордюров местами выглядели как пропасть в зазеркалье, в которой рябью отражались деревья, ищущие встречи с солнечными лучами.

– Там романтика, дождик ночью прошелся.

– Опять ты меня разбудила, – вздрогнув, буркнул я.

– Я была бы рада, если бы это было так. Но, надеюсь, сегодняшний день приблизит твое пробуждение. Идем, снаружи смотреть на мир интереснее.

Я последовал за ней мимо других закрытых палат, минуя пару стекляных коридоров, которые вывели нас на террасу. Нам даже не пришлось спускаться вниз, вопреки моему ожиданию, ведь с моего окна высота была в пару-тройку этажей. Открывшаяся раздвижная дверь впустила в здание глоток воздуха, объявшего нас прохладой, но спустя пару шагов ветра практически не ощущалось. Впереди открывался потрясающий вид на город, уходящий немного вниз, поскольку, как оказалось, здание госпиталя находилось на небольшом возвышении. Терраса была полна цветущей растительности, уходящей вдаль словно стебель винограда, который разросся по всему городу капиллярной сетью. Сосны, будто подпирающие здание с которого мы вышли, составляли начало этой артерии, по течению которой мы и направились вниз. Спуск не требовал внимания: даже ступени встречались достаточно редко, словно стесняясь прервать фокус мыслей случайного визитера.

“Тебе нравилась жизнь тогда, в твое время?” – она нарушила молчание, когда мы достигли пологого участка, который скрыл за деревьями городскую панораму, включая сосны в начале нашего пути. “Думаю да. В общем я жил вполне хорошо. Но когда стремишься вырасти еще выше, то не даешь себе расслабиться, потому что… эмм…” – я сделал паузу, на мгновение задумавшись. С наслаждением вдыхаю влажный утренний воздух и продолжаю мысль: “Интересно… почему я не мог позволить себе плыть по течению? Помню, что ставил себе цели. Например, выучить английский, на что потратил годы, чтобы выяснить, что лучшая методика научиться говорить на языке – это говорить на нем. За месяц ежедневных коротких разговоров онлайн с иностранцами я научился больше, чем за все время, что провел в школе. Следующая цель у меня была переучиться на программиста, и я тратил каждый свой отпуск пару лет. Зато вырос в зарплате. Разве было это зря? Пожертвовать двумя годами, чтобы изменить свое будущее…” – тут я опомнился, что отвечаю на вопрос. “Да, мне нравилось то, как я готовлю себе беззаботную старость, ради которой я, наверное, и трудился. Я уже давно мог бы отправиться на покой с гордой надписью на граните: ‘он ярко жил и беззаботно старел’. А в итоге я снова чему-то должен учиться, снова доказывать свою полезность”.

Мы прошли в молчании еще некоторое время, пока она неожиданно не вскрикнула: “Белка! Смотри, какая красивая!” – Алина махнула рукой в сторону небольшого дуба, окруженного кустарником, но я там ничего не увидел. “Убежала”, – сказала она и, улыбаясь, продолжила путь.

– Значит, ты считаешь, что должен доказывать свою полезность обществу… – начала она с оживлением чуть погодя.

– Да не обязательно обществу, пусть даже самому себе, – перебил ее я.

– Но тут же все равно сравниваешь себя с окружением. Если жить вдали от людей, то может быть самореализацией будет то, какую хижину себе построил, какую добычу поймал. Как ты поймешь, что достиг того самого уровня, когда можно на покой?

– У меня был простой ориентир для этого: когда я буду стабильно получать деньги и не работать. Именно тогда без зазрений совести я бы смог заниматься тем, чем хочу: хобби, слушать аудиокниги на обычной скорости, не планировать дела на выходные и не следить за временем… Менять мир… Говорят, человек не может долго без работы – а я хочу это проверить. Узнать, чем я захочу заниматься, когда надоест отдыхать.

– Хм, в ваше время и правда было тяжело… – задумалась она.

– Неужели, деньги больше не проблема?

– Наверное не такая, но я больше о том, что тебе больше тридцати лет, а ты до сих пор не знаешь, кем хочешь быть.

– Ну знаешь, с двадцати одного года… – я ненадолго прервался на воспоминания, – до двадцати пяти или шести лет я менял работу в среднем каждый год. То я изучал макро и микроэкономику, чтобы поработать год экономистом, то читал книги о маркетинге и бизнесе, что тоже привело к этим сферам. Было тяжело заставить себя менять насиженное место, но мне почему-то стало быстро понятно, что это лучший способ расти по карьере. Потом началась мода на программистов, еще и мой друг детства, с которым мы учились, приехал с Москвы. Он там работал уже опытным разработчиком, потому что по специальности универа. Заговорили о зарплатах, и он спрашивает у меня, сколько я получаю. А в ответ на мою цифру, говорит: “А-а, у меня в принципе столько же, только в рублях”, что означало больше в пять раз! Снова я загорелся, но устроиться в полноценную IT-компанию получилось только годам к двадцати восьми. С тех пор так и работал, но уже менял компании раз в два года и реже, потому что нравилось. Понимаешь? Все нравилось, затем надоедало.

– Да, понимаю… Но все равно сейчас проще, потому что к окончанию института люди уже знают свое место. Лет на пять вперед, во всяком случае.

– Тогда это не сильно отличается от моих метаний.

– Может быть, но основная масса людей себя находит быстро и не устраивает таких гонок. А ты бы относился к той небольшой части выпускников, которым понадобится больше самоанализа.

– То есть они еще не успели карьеру начать, а уже знают, чем хотят заниматься?

– А вот это ты сейчас как раз и сможешь сам спросить! – будто делая мне сюрприз, Алина вытянула вперед обе ладони в направлении, где стояла небольшая забегаловка. – Хорошее место, чтобы перекусить, идем!

Это было одноэтажное строение с плоской крышей из стекла и дерева, которое удачно вписывалось в окружающий ландшафт. За пределы периметра со стороны входной двери широкой площадью выходил навес из белого брезента, подвязанный к деревянным колоннам чуть поодаль. Мы прошли под ним мимо пустых столиков и зашли внутрь, где за стойкой нас поприветствовал молодой парнишка лет четырнадцати: “Доброе утро! Будете первыми посетителями сегодня”, улыбнулся он нам. Алина попросила пару чашечек кофе и принялась обо мне рассказывать: какого я года, когда проснулся, откуда моя одежда, какими тропинками она меня вела и даже какую белку я проворонил. Парнишка выглядел восхищенно: “Две тысячи двадцать пятый… это же в период тех войн, когда люди поняли, как могут сами регулировать политику… а как здорово вы заставили власти…”. Тут его перебила Алина: “Ой, ты его сейчас перегрузишь, дашь нам еще фруктовый салат?”.

Пока он набирал что-то на экране, появившемся прямо на столе перед ним, я попытался расспросить ее о том регулировании, но она отмахнулась, ответив, что это большая тема, а у нас сегодня другая задача.

– Что же мы тогда сразу не пошли в школу или куда еще мы там планировали? – недовольно спросил я.

– Так вот же ученик, прямо перед тобой, – сказала она, указывая на улыбающегося парнишку.

Это не было большим сюрпризом, поскольку подработки и стажировки были вполне нормальным явлением для меня. Однако как выяснилось далее, молодежь начинает работать с тинейджерского возраста, что включено в общеобразовательную программу с определенным количеством минимально необходимых часов за полугодие. В самом начале достаточно отработать неделю на местах, которые не требуют большой ответственности и внимания, например, выгул и уход за животными или помощь вожатым в детском лагере. Однако перед поступлением в университет требуется отработать уже три месяца и больше за год, причем с продолжительностью занятости у одного работодателя не дольше месяца. К этому времени средний учащийся уже имеет опыт работы на пятнадцати и более рабочих местах в различных сферах – от обслуживания клиентов до аналитики и работы в финансовых институтах. Выбор места работы осуществляется учениками совместно с рекомендациями со стороны школы. Затем, в ней же проходит изучение полученного опыта: анализ ошибок, дебаты и аналитика на темы о том, какие мысли и чувства возникли у подростка, что это дало ему в жизни, оценка степени влияния на собственные взгляды, которые фиксируются и сравниваются из года в год. Это помогает учащимся лучше осознать полученную пользу и оценить изменения в своем мышлении. Сам процесс выбора места работы очень похож на реальный жизненный опыт: кандидатов ожидают те же этапы, как собеседование, устройство на работу, адаптация в новом коллективе и, в завершение, процесс увольнения. Отличие лишь в том, что нельзя прыгать в одну и ту же воду дважды, потому что получаемый опыт должен быть многогранен, и кардинальная смена сферы деятельности очень поощряется.

– Это уже моя третья работа по школьной программе. В первый раз я помогал в библиотеке для любителей бумажных книг. По идее, я устроился туда, где можно сидеть и ничего не делать, потому что я тогда не особо хотел работать. Но через пару дней я познакомился с одним стариком, который мне рассказал историю про цивилизацию, которая живет на планете, где есть периоды порядка и хаоса. Порядок, это как у нас на Земле, когда день и ночь предсказуемы. А когда наступает эра хаоса, то солнце может взойти и сесть через 5 минут, потому что может двигаться куда угодно, и в любой момент может наступить ужасная жара или холод. Два дня мы с ним встречались и он рассказывал все больше, пока наконец не показал мне книгу “Задача трех тел” Лю Цысиня. Оставшиеся дни я сидел с этой книгой, потому что старик мне сказал, что причина эры хаоса в ней объясняется научно и такие звездные системы есть на самом деле, и что одна такая – это ближайшая к нам звезда. Я бы и во второй раз пошел работать туда, но нельзя. Поэтому выбрал магазин одежды, потому что люблю новые вещи, а там обещали хорошие предложения для сотрудников. Что интересно, из посетителей мало кто пользовался виртуальной примеркой с ИИ-консультантом, я и сам с ним быстро наигрался. А реальная ткань на теле может по-другому сыграть. Для меня уроком было, что не всем мои советы подошли, хотя я был уверен, что вот эта вещь хорошо сидит, к примеру. Но когда они сами собирали полный образ, то, действительно, была у них какая-то изюминка, которую я бы не скомпоновал. Короче, не мое это оказалось, я, оказывается, не могу видеть глазами клиента их облик.

– Видишь, в тринадцать лет человек уже начал прощупывать свои интересы, – сказала Алина, подмигивая мне. Затем, обращаясь к пареньку, спросила: – А почему ты в этом году выбрал именно кафе?

– Мои одноклассники на уроках рассказывали, что их часто угощали, были интересные люди, веселые компании, и с некоторыми до сих пор общаются. Но я тогда подумал, что это намного легче, чем угадывать вкус в одежде и захотел проверить. Сейчас вижу, что действительно легче, потому что не нужно смотреть как человек выглядит и под это подбирать что-то подходящее. В целом, от посетителя многое зависит: если молчаливый, то мне пока сложно придумать с какой темы разговор начать: думаешь, может и не стоит начинать, вдруг он здесь отдохнуть хочет. По лицу иногда можно понять… хм… Кстати, запишу-ка я это себе как то, чему тут учился. Вчера вот только запись делал, что у похожих характерами людей часто и стиль в одежде похожий. Видимо, мне надо было лучше узнавать людей и их настроение перед примеркой.

Мы пили кофе прямо за стойкой, увлеченные беседой. Закуски и напитки на небольшом конвейере подъезжали к окошку за спиной паренька, поэтому ему требовалось лишь разворачиваться время от времени. Заказы же готовились автоматически после ввода их в систему, поэтому роль живого человека была чисто социальной. В целом, за счет автоматизации потребность в низкоквалифицированном труде практически сошла на нет и эти задачи очень часто брали на себя школьники в рамках обучения. Но, как сказала мне Алина, есть заведения, в которых работают сами хозяева, и эта деятельность довольно хорошо ценится, потому что к ним приходят за атмосферой и общением.

Поблагодарив за разговор, мы вышли и продолжили наш путь парковыми тропами, ведя беседы об образовании и о том, что препятствовало организации подобных систем обучения в мое время. Я начал с первой, на мой взгляд, причины: стандартизации. Западный подход стремится к унификации методик, которые должны быть одобрены для массового применения. Это также облегчает процесс оценки знаний по конкретным критериям при тестировании. Но здесь же и возникает первая проблема, что ученик стремится сдать экзамен, а не получить знание. Соревновательное обучение Японии и Южной Кореи имело похожие недостатки, но с более выраженными проблемами со стрессом и тревожностью.

“Это больше похоже на следствие, а что же было причиной, как ты думаешь?” – Алина аккуратно направила мои мысли.

Я начал перебирать воспоминания в надежде найти ответ в поступках людей. Первым таким воспоминанием было, что учителя в школе и колледже часто сами давали нам список экзаменационных вопросов с ответами, чтобы облегчить нашу подготовку. Они не меньше нашего понимали и даже признавали неэффективность открытых тестов, а так же и то, что в их интересах было, чтобы мы хорошо прошли экзамен. Средняя успеваемость учеников была показателем эффективности работы учителя в глазах его начальства. Точно так же, как средняя успеваемость школы влияла на престиж и финансирование директора. Эта круговая порука, которая узаконивалась бесконечными отчетами и планами за подписью взрослых, чудовищным образом извращала альтруистическую идею всеобщего образования. Смотря на сухой остаток, я видел, что будущее детей приносилось в жертву из-за неспособности найти решение этому конфликту интересов.

Но были и примеры качественных подходов в бесплатном образовании. Например, феномено-ориентированное обучение в Финляндии. Этот подход позволял студентам изучать реальные явления, тем самым прививая глубокие и устойчивые знания. Например, интерес к феномену искусственного интеллекта: где можно изучать его влияние на различные отрасли, включая здравоохранение, производство и услуги. Учащиеся могли бы анализировать этические вопросы, связанные с автоматизацией рабочих мест и конфиденциальностью данных. Такое исследование позволяет соединить знания из информатики, этики, психологии и образовательной науки. В основе этого метода лежит конструктивизм, который предполагает, что обучение – это процесс активного “конструирования” знаний. В отличие от традиционных методик, где ученик воспринимается как “пустой сосуд”, который необходимо заполнить информацией. В конструктивистском подходе ученик самостоятельно исследует и размышляет, активно принимая участие в создании собственного понимания мира. Это динамичный процесс, где каждое знание строится исходя из личного опыта и предыдущих знаний, что приводит к индивидуально уникальному результату обучения. Полная замена стандартной учебной программы представлялась сложной задачей, поэтому в Финляндии, насколько я помню, был только один междисциплинарный проект в году. Похожие инициативы с разным успехом были также в США, Великобритании, Канаде, Австралии, Сингапуре и некоторых других странах. Возвращаясь к Казахстану, у нас, конечно же, были престижные университеты и платные школы, обучающие на престижных языках и/или методиках, но это было элитарное исключение для узкой группы людей, которым повезло родиться в плодородной среде, либо у мудрых родителей.

Говоря о мудрости, я вспомнил о своих размышлениях про почитание старших: “Знаешь, традиции же не за один год формируются. Мы ведь были кочевым народом тысячелетиями, – продолжал я свои рассуждения, – были мобильными, привязанными к своему роду, одним и тем же людям вокруг. Опыт жизни передавался не в школах, а от старших к младшим. Это как жить в малонаселенном или островном городке, где каждый знает каждого, потому что живут как будто одной семьей. Другой уровень отношений, не как в мегаполисах, где можно раствориться и обманывать людей одной и той же маской. А главное отличие в том, что авторитет был очень силен, потому что его было легко потерять, если у тебя душа темная. В замкнутом коллективе это же сразу вылезет наружу. Поэтому и воспитание было такое, с глубоким уважением к возрасту, авторитету. И если ты вдруг считал себя умнее, то мог отделиться со своей семьей и основать свой собственный аул, где ты был мудрейшим и вел свою политику. Так побеждала твоя правда”, – взглядом предлагаю Алине меня перебить, но молчанием она дала мне понять, что не теряет нити и внимательно меня слушает.

Я продолжил мысль тем, что с появлением школ в Казахстане, статус учителя был поставлен очень высоко, как и в других восточных культурах. Еще долгое время было престижным учиться на педагога, но само преподавание все дальше отходило от передачи жизненного опыта, знания традиций, природы, скотоводства, охоты и других аспектов, порой необходимых для жизни в тех условиях. Формальное образование победило, незаметно перекрыв канал передачи накопленного опыта. Мы потеряли способность передавать жизненные уроки поколений. Люди углубляют и умножают научные знания, но могут быть незрелыми во взрослых вопросах, наступают на одни и те же грабли. “Поэтому у меня до сих пор есть внутренний протест против восхваления возраста. Разве может быть мудрым поколение, которое не сохранило такую важную традицию? Если бы молодежь готовили ко взрослым проблемам, у нас была бы совсем другая судьба. За что почитать такое общество? Я думаю, что мужчина, который не передавал бескорыстно свои знания будущим поколениям, не может требовать называть себя аксакалом. Вот в этом причина того, что у нас не было хорошего образования. Одним словом тут определения не дашь”, – заключил я.

Пока мы шли какое-то время в тишине, давая себе возможность осмыслить сказанное, я невольно вспомнил эпизод из моей срочной службы в армии. Мы, парни от восемнадцати до тридцати с небольшим лет с разных регионов Казахстана, сидели в кабинете за партами в первые месяцы подготовки в учебном центре – прямо как в школе. Но теперь уроки отличались наличием мата и прочих военных терминов. Пухлый сержант лениво и подробно, нарочито монотонно объяснял нам разницу между правой и левой ногой, обещая, что если мы еще раз их спутаем, он привяжет нам к одной ноге яблоко, а к другой банан, и будет командовать: “Яблоко-банан! Яблоко-банан!”. Во мне тогда бурлила романтика приключений, я внутренне поощрял в себе уважение к званию и авторитету, а также необходимость подчиняться, дабы достойно пройти испытание повиновения, которое накладывал на меня этот период. В какой-то момент один из моих сослуживцев, что сидел между мной и сержантом, впал в немилость к нему из-за того, что переспросил плохо услышанное. Тогда сержант, продекларировав отныне называть его идиотом, обратился ко мне:

– Вот ты знаешь, как нужно отдавать воинское приветствие с автоматом за спиной?

– Так точно, прикладывая правую руку к головному убору.

– Объясни это ему.

– Товарищ сержант приказал объяснить, что воинское приветствие с автоматом в положении “за спину” выполняется прикладыванием руки к головному убору, – говорю я сослуживцу.

– Какой руки?! Нижней левой? – недовольно спрашивает у меня сержант.

– Виноват, правой руки к головному убору, – отвечаю я.

– Спроси у него, он понял?

– Товарищ сержант спрашивает, ты понял? – говорю я, терзаемый плохим предчувствием.

– Понял, – отвечает мне сослуживец, не выражая эмоций.

– Спроси у этого идиота, почему он тебе не ответил “так точно” вместо “понял”.

– Товарищ сержант попросил спросить, почему ты не ответил “так точно”, – стараясь скрыть смущение, передаю издевательское послание, даже не подумав хотя бы уточнить, к кому адресовать вопрос, чтобы не пользоваться навешанным ярлыком.

– Сука ты, – говорит мне сослуживец, обрывая эту спираль и подтверждая мне мои догадки о том, что я делаю что-то неправильно.

Для меня это было первое потрясение основ моего воспитания: человек старше нас на десяток лет, имея власть в виде звания и отличительных знаков, которые еще более усиливают заложенные в нас установки, воспользовался ситуацией для того, чтобы повеселить себя. Конечно, на тот момент я не имел этой формулировки, а просто чувствовал, что моя модель мира дала сбой. Я был правильным с точки зрения своего воспитания, но при этом был обречен совершить ошибку. Позже я научусь видеть разницу между просьбой и приказом, слабостью и манипуляцией, издевкой и искренностью. И многое будет идти вразрез с тем, чему я был научен до этого.

Видимо, поэтому срочную службу у нас любят называть школой жизни, что еще раз подчеркивает то, что под стандартами образования слишком рано были поставлены подписи согласования. В замкнутом коллективе наружу выходит все плохое и хорошее, что есть в людях. Ты узнаёшь много нового в том числе и о себе самом. А происходит это за счет однообразия каждого дня, когда все смертные грехи становятся заметны на однообразном фоне. На однообразном фоне обнажаются слабости и пороки, как при любых долгосрочных отношениях. Даже если сам не заметишь, их помогут вывести наружу твои попутчики, как в диалоге выше. А как было бы легче, если бы такую ситуацию мне рассказал кто-то из родственников или учителей. Достаточно было бы просто рассказать историю из жизни, которых предостаточно у каждого: конфликты в школе, выбор партнера, любовные переживания, предательства и т.д.

Я не заметил, как мы уже вышли из парка и приближались к трехэтажному строению перед нами, по виду напоминающего административное заведение. “Опыт поколений, говоришь? Мне нравится этот термин”, – Алина явно была довольна нашим разговором. Двери расступились перед нами и мы оказались внутри просторного холла с разнообразной резьбой на потолке и колоннах. Картины, висевшие на стенах, отражали различные эпохи и тематики: от античной культуры и древнегречеких персонажей до Эйнштейна и Бенджамина Франклина. Но мне все еще сложно было понять, школа это или университет. Пройдя немного по правому крылу, я заметил, что декорации начали сменяться на более красочные. Картины уступили место скульптурам и куклам, которые можно было трогать, играя с системой пищеварения человека или простейшими двигателями.

Наконец, активируя механизм открывания, Алина потянула за ручку одной из дверей, приглашая меня войти первым, что я и сделал не колеблясь. Вместо небольшого кабинета с детьми за партами, который я ожидал увидеть, моему взору предстало огромное пространство по типу коворкинга. Где-то были зоны для рисования и лепки, где-то мягкие мешки и гамаки с качелями. Ближе к краям находились закрытые полустеклянные помещения, в которых взрослые что-то объясняли детям, крутили обучающие мультфильмы, занимались чтением, письмом, и другими вещами, требующими большей концентрации. Видимо, я был очарован этим зрелищем, поскольку Алине пришлось взять меня под руку, чтобы двинуть в нужном направлении: “Идем, я тебя познакомлю с преподавателями”, и она потянула меня к центру этого огромного зала. Мы прошли мимо группы детей, собравшихся у пианино, в сторону небольшой зоны с разрисованными маркерными и черными досками с мелками, свернули за ней направо по направлению к стене с небольшой дверью, ведущей в непрозрачный кабинет. Постучавшись, Алина открыла дверь и вошла первой, представив меня женщине лет пятидесяти, которая исполняла роль координатора учебного процесса в младших классах у детей с первого до четвертого класса, которых всецело и вмещало то помещение. Через окно виднелась также и наружная зона для более шумных и активных дел. Координатор объяснила мне, что дети по большей части сами находят себе занятие, что в задачи учителей входит удовлетворение их естественного любопытства. “Конечно же, есть минимальные дневные нормы для уделения времени письму, чтению, некоторых других предметов, – объясняет мне она, – но мы стараемся побудить ребенка к тому, чтобы он добровольно собирал эти часы. В основном, примера друзей и ровесников оказывается достаточно, но иногда важно не упустить момент, когда ученика стоит мягко подтолкнуть. Например, собрать всех недобравших час в группу и проводить в кабинет, так они не будут чувствовать себя отстающими”.

Меня мучал вопрос, как же уследить за каждым ребенком, на что эта женщина, с прической, делающей ее похожей на одуванчик, показала мне профиль обучающихся на спроецированном изображении на стене. Записи около ста детей были представлены в виде разноцветного списка, где более розовые тона указывали на детей, которым оставалось меньше времени до конца дня, чтобы пройти обязательные уроки. Смахнув ребром ладони она сменила график на пузырьковую диаграмму в трехмерной модели, где размер пузырьков означал количество времени, уделенного ребенку. Горизонтальная ось распределяла учащихся по положению их в общей учебной программе начальных классов, вертикальная – по успеваемости, а третья ось глубины позволяла видеть отдельные пузырьки без их наложения друг на друга при масштабировании. Самой интересной частью был именно диаметр, который включал в себя различные виды внимания: обязательные уроки, групповые занятия и индивидуальное общение. Она отфильтровала график по последнему параметру и объяснила: “Вот этот маленький кружочек – это двое детей, которым меньше чем другим было уделено персонального внимания за этот учебный год. Теперь с этим фильтром сюда входят только разговоры один на один: работа психолога, визиты волонтеров и старшеклассников”. Она коснулась этой сферы, которая тут же разделилась на две, каждая с небольшим прозрачным ореолом вокруг. “Прозрачным выделены запланированные объемы встреч, которые должны компенсировать этот дефицит. Человек, который проводит встречу, выставляет процентаж полноты взаимодействия и может выставить низкое значение, если посчитает, что цель не была достигнута в полной мере”, – объяснила она одну из причин наличия маленьких пузырьков. Через полчаса должна была состояться такая встреча с одним из этих двух детей второго класса. Кликнув на какой-то из них, она показала данные по ребенку, которые содержали в себе информацию о его часах, последних встречах, комментариях в секциях о проблемах и увлечениях, и прочую информацию. Женщина-одуванчик попросила искусственный интеллект дать краткую выжимку из последних взаимодействий, и через мгновение мы получили описание, что основной заботой последних десяти сессий было нежелание ребенка заводить новых друзей и его беспокойства на этот счет. Предыдущими встречами были исключены возможные причины, вроде заболеваний и семейных проблем, а темой недавних были репетиции и игры первого диалога незнакомцев, по итогу которого собеседующие сходились в отзывах о том, что ребенок достаточно развит в коммуникации и не страдает от комплексов.

“А вот и наш уникальный преподаватель! – прокомментировала она открывшуюся дверь, взглядом указывая на девушку моего возраста с черными волосами, собранными в конский хвост. – Редкое сочетание талантов психолога и учителя”.

После знакомства с ней, как с человеком, который проведет эту встречу со второклассником, координатор простилась с нами, поскольку ей нужно было вести урок. Оставшись наедине, я задал интересующий меня вопрос: “Каким образом была решена проблема опасения родителей, что школа и государство будут внушать детям идеи, которые им не по душе? Ведь сложно создать программу, с которой все бы согласились. Например, в Казахстане был предмет самопознания, в Польше он назывался этикой, в США и других странах – по-другому. Но все они испытывали проблемы с содержанием и отношением к этому содержанию”.

На что она живо ответила: “Так ведь у нас нет строгой регламентации. Это и не имеет смысла, потому что нельзя же описать все возможные проблемы и отыскивать их в каждом ребенке. Они уникальны для каждого случая. Опасений по манипуляции не так уж и много, потому что большая часть собеседующих – это представители общества, а не школы или государства. Любой желающий может подать заявку на разовое или ситуативное волонтерство по темам, в которых он хотел бы участвовать. Более того, мы сами это предлагаем, рассылая предложения людям разных взглядов и профессий. Поэтому общая повестка остается стабильной и понятной родителям. Я читала про ваше время, тогда школьники вообще без фильтрации копались друг у друга в головах. В любом случае, каждый человек, хочет или нет, по умолчанию оказывает влияние на умы младших каждым своим поступком”, – она говорила это, глядя на экран с данными ребенка, с которым нам предстояло встретиться. “Видите все эти отзывы и взаимодействия? Если происходит трагедия, то собирается консилиум для определения причин, где все эти данные помогут нам понять, где мы ошиблись. Ужасно, как в твое время игнорировали проблемы стрельб и суицидов в школах, строили стены и детекторы вместо того, чтобы убирать барьеры между детьми и взрослыми. А ведь суицид – это последний крик истины, когда тебя уже никто не слышит, не замечает твоих проблем. В обществе лжи и масок эти вспышки правды должны были быть на вес золота”, – она отключила виртуальный экран и, мгновение задумавшись, спешно повела нас на выход из кабинета, словно стараясь оставить здесь свое чувство подавленности.

Выйдя в детский коворкинг она устроила нам небольшую экскурсию, объяснив, что из взрослых учителями являются меньше половины. Остальные – это волонтеры, стажеры различных направлений, а также учащиеся из старших классов, собирающие свои часы коммуникации, либо недели рабочей стажировки. Учет взаимодействий для построения тех графиков, что мы видели в учительской, происходил за счет браслета, который носили на руке, либо станций связи – небольшой участок стены со специальной маркировкой, который активировали биометрически. К примеру, когда группа детей заходила на урок, то каждый отмечался на входе в помещение, что позволяло преподавателю лишь выбрать раздел урока и свериться по количеству детей, чтобы никого не упустить. Нередко занятия проходили с преподавателем и несколькими помощниками, особенно при форматах амфитеатра и практики. Это помогало лучше захватывать и удерживать внимание детей, формируя более эффективные группы и мотивируя менее активных на участие, что, в свою очередь, было практикой организации и взаимодействия для самих помощников.

“Через пару минут уже время беседы, вы пока посидите здесь. Наш разговор с малышом должен быть один на один, но я его приведу сюда, сядем к вам поближе”, – она быстро развернулась, прочеркнув в воздухе дугу своим конским хвостом, оставив нас двоих в зоне с диванчиками и редкими, не создающими шума, игрушками. Алина включила проекцию экрана на небольшом столике перед нами: “Создаю нам алиби”, сказала она с важным видом и сунула мне в руки мягкого медведя. Я не успел выразить сомнения в логичности этой картины, потому что мальчик с психологом уже подходили в нашу сторону, о чем-то разговаривая.

– … можно принести и разложить как тебе удобно. Вот, давай здесь присядем, как раз никого из детей нету и не будет шумно, – они сели на соседнем диване, полускрытым от нас вьющимися цветочными побегами. – Кстати, я заодно хотела у тебя спросить на счет мальчика из другой школы. Он на один год старше тебя и дружит только с двумя одноклассниками. А теперь один заболел, а другой с родителями поехал в отпуск, и из-за этого ему не с кем играть. Не знаешь, с кем его можно познакомить?

– Он же может поиграть с другими.

– Думаешь, ему скучно одному?

– Ну он может играть в свои игры, которые любит. Конструктор там, или строить доминошки.

– А если бы он подружился с каждым человеком из своего класса, ему наверное было бы никогда не скучно?

– Со всеми? – задумчиво спросил мальчишка, немного поразмыслив. – Но тогда ему некогда будет в свои игры играть.

– Почему?

– Например, он будет что-то строить, а к нему будут подходить постоянно, просить играть.

– Тогда можно сказать, что поиграешь после этой игры, – предложила она, расставляя мягких персонажей, оживляя эту сценку.

– Их же будет много, – и мальчик взял в охапку несколько игрушек, включив их в действо.

– Думаешь, нужно много времени, чтобы дружить со всеми?

– Ага, – ответил он, держа руками плюшевую панду, вокруг которой собрались другие звери, просящие уделить внимание.

– А сколько этой панде нужно друзей, чтобы не было слишком много? Можешь убрать лишних, если хочешь.

– Наверное один или два, – и он убрал всех, кроме белого медведя.

– А вдруг мишка не придет в этот день, тогда панде, наверное, станет грустно из-за того, что она одна останется на целый день? – предположила она, аккуратно убирая мишку.

– Зато он не обидится, – указывая пальцем на белого медведя в руках учителя, уверенно произнес мальчуган.

– Он обижается, если дружить с другими?

– Нет, но когда он придет, а я буду играть сам, – панда подпрыгивала у него в руках с ноги на ногу, – мы с медведем сможем играть когда захотим.

– Получается, ты думаешь, что тебе не хватит времени дружить с новыми друзьями?

– Ага, – спокойно ответил он, крутя панду в руках.

Они поиграли еще в несколько сценок, в ходе которых несколько раз возвращались к последнему выводу, но под различными углами. Первым делом я спросил об этом, когда, проводив ребенка, учитель-психолог вновь присоединилась к нам в этой мягкой зоне. Улыбаясь, она мне ответила:

– Тем, кто этого не понимает, я советую попробовать поговорить со своими детьми под воздействием каннабиса – так можно приблизиться к их способу мышления. Тогда станет понятным, почему детей так легко отвлечь, переключить их внимание, сменить настроение какой-нибудь мелочью. У них еще нет тех блоков, которые взрослые постепенно себе выставляют, защищая свой внутренний мир. И если родитель этого не понимает, то может причинить большой вред своему ребенку.

– То есть непонимание своих детей может быть злом? – задал я глупый вопрос лишь из желания больше раскрыть тему.

– Конечно! Это очень чувствительный период! У ребенка еще нет внутреннего барьера от вмешательства, а тем более от собственных родителей. Зависимость от них длится очень долго, а в детстве вы – как единая сущность. Поэтому любая неосторожная фраза может без фильтрации стать установкой в уме ребенка, – она закончила живо, будто на полуслове, с энергией выступления перед войском.

С этим сложно спорить. Не просто так большинство проблем, которые вытаскивают психологи, уходят корнями в детство. С детьми нужно разговаривать обо всех потенциальных травмах, пока они не ушли глубоко, как в моем воспоминании. Помню, в детстве я вышел на лестничную клетку, где, сидя на ступеньках, курил мой отец. Не помню, спрашивал ли я его о сигаретах, но он предложил, указывая на тлеющую в своей руке: “Хочешь затянуться?”. Я взял ее и наивно начал вдыхать полной грудью, в процессе чего рефлекторно раскашлялся. Всю жизнь я рассказывал эту историю знакомым, хвастаясь, какой хитрый способ придумал мой папа, чтобы я никогда не курил, ведь я действительно не курил. Но потом, в процессе самоанализа в одной из забегаловок, я вспомнил, что все-таки иногда подбирал бычки в детстве и набирал дыму в щеки, не пуская дальше. Размышляя об этом, я допустил сценарий, где мой отец дает мне сигарету безо всяких мыслей о каких-либо уроках. Что если тогда он просто был другим человеком, которому было интересно, как отреагирует на отраву организм его шестилетнего сына? К счастью, вся дальнейшая жизнь показала, что мне повезло с родителями. Но сама эта легкость, с которой даже самый глупый детский вывод может стать аксиомой в голове, просто пугает. Потому что эти установки опасны тем, что тебе и в голову не приходит подвергать их анализу, ведь это аксиома! Зачем ее проверять?

Мы еще поговорили немного о детских садах, где потеря тесной общинной связи, что была присуща древним обществам, компенсировалась созданием специальных центров. В них родители, в особенности женщины, могли вместе ухаживать за детьми, учить их коммуникации с раннего возраста и, при необходимости, временно передавать их под опеку других. Модель использовала принцип числа Данбара, когда в группах всегда поддерживается оптимальный размер участников, чтобы обеспечить крепкие социальные связи на долгие годы, воссоздавая почти что племенные отношения. Школы активно соревновались друг с другом в поиске наиболее эффективных подходов для привлечения цельных семейных групп из таких центров. В целом, конкуренция между школами достигла уровня, где преподаватели начали выступать в роли предпринимателей. Они стали фрилансерами, стремясь к инновациям в методиках обучения.

Порядочно нагруженный вьюками поводов для медитаций, я был рад моменту, когда мы начали прощаться с этим богатым миром в правом крыле здания учебного заведения. Только вернувшись в оазис зеленой парковой зоны я сменил гнетущую усталость на приятную. Я больше не хотел думать об учебе, о детях. Потому что это напоминало мне о своих, до которых мне так непростительно далеко.

– Как ты познакомился со своей женой? – мягко спросила Алина, словно чувствуя мою усталость.

– В первый раз я ее встретил в школе. Я был где-то во втором классе, она, кажется, на четыре класса старше. Помню, на перемене возле их кабинета я заметил толпу детей, заглянул внутрь и увидел, что она там сидит одна. Потом я узнал, что она просилась в туалет, прилежно тянула руку, потому что была послушная: даже слова не говорила. Но учитель, видимо, решил, что до перемены совсем немного, из-за чего в итоге стал причиной ее мокрых колготок. Тогда мне стало ее жалко.

– Ты ее так рано встретил? Над ней не смеялись?

– Нет, почему-то никто не смеялся. Наверное, она для всех была хорошей.

– А как вы начали встречаться? – допытывалась она, будто в ожидании волнительного романа.

– Да не мог я с ней встречаться с такой разницей в возрасте. Просто старался быть поближе, пересекаться почаще. Где-то в пятом классе, например, ходили с ней по коридорам школы и болтали о всяком. Но не только вдвоем, иногда с одноклассниками. Сидели как то на подоконнике, и кто-то завел разговор, нравится ли она мне, а я ей. Мы оба сказали, что да. Посмеялись, да и все. Потом, когда она заканчивала одиннадцатый класс и должна была идти в университет, мы часто ездили с ее подругами на всякие вечеринки – в Алмате всегда было, где погулять. Но я ее все равно воспринимал, как взрослую, стеснялся. Но старался, например, в такси садиться к ней поближе, тайком поглядывал.

– Блин, это же классно! – протяжно пропела она, наклонив голову к моему плечу.

– Вспоминать классно, а то и дело расставаться на долгое время что-то не очень.

– Но это же романтика, – мечтательно улыбается Алина. – А как ее звали?

– Гюзаль.

– Красивое имя. Университет вас разлучил?

– Да, я доучился до девятого класса и пошел в колледж в другом городе. Начал учиться прилежно, чтобы быть умнее, взрослее. Встречался с разными девушками, чтобы перестать бояться знакомств и расставаний. Потом, после университета и армии, вернулся в Алмату, созвонился с ней и встретился.

– Ой, ты как то быстро рассказываешь. Ну хоть хотел встретиться с ней? Ждал этой встречи всю свою жизнь?.. – недовольно подсказывает Алина слова, которые хочет услышать.

– И хотел, и не надеялся. Был как невозмутимый Будда, – продолжаю над ней издеваться. – Где я буду ночевать теперь, кстати?

– Прямо напротив моего дома я нашла тебе квартиру, почти уже пришли, – процедила она быстро-быстро. – Так как ваша встреча прошла, хорошо?

– Да, я подошел к ней, когда она ждала меня на лавочке, и говорю: “Эй, девочка, выходи за меня замуж”.

– Классно… – сказала она и звонко рассмеялась.

Алина летала в облаках какое-то время, пока мы не оказались в моей квартире, где она рассказала мне о том, как пользоваться холодильником и интерфейсом приготовления еды. Мы также распаковали браслет связи, которым она меня научила пользоваться, и я сразу же попросил ее показать, как я могу включать свою любимую музыку. Перед уходом она пообещала сама выбрать тему следующего дня, на что я был более чем согласен. Я съел что-то из того, что Алина приготовила мне во время демонстрации, почистил зубы и рухнул в кровать.

Чувство

Новый день встретил меня звонком по браслету связи, который я не сразу принял из-за того, что его мелодия не была похожа на мои предыдущие будильники. Это растянуло мой выход из бессознательного мира снов, сделав пробуждение практически добровольным. Чувствуя себя выспавшимся и полным сил, я ответил на голосовой вызов Алины доброжелательным “привет, моя хорошая”, на что получил не менее теплое приглашение покинуть наконец свою постель и выходить на улицу через полчаса. Запрограммировав приготовление рисовой каши на молоке, я выглянул в окно оценить переменную облачность и легкое покачивание верхушек деревьев, чтобы выбрать себе подходящий прикид из гардероба у моей кровати. Увидев в нем каштановую рубашку среди прочих, мне пришлось отмахиваться от мыслей, что я на мгновение дольше, чем следовало бы уделяю времени своему образу. Поэтому я выбрал черные штаны и именно эту рубашку, чтобы бросить ей в глаза то же, что бросилось мне. Во время завтрака в голове возник вопрос: “Она же сама выбирала все эти вещи?.. А, неважно. Можно и поиграть с этой шатенкой”. Я поймал себя на мысли, что таким образом и формируется привязанность, поэтому нужно отвлечь себя. Пытаюсь найти подходящую музыку, но каша в тарелке заканчивается быстрее. Осталось почистить зубы, затем, может быть, полежать минут пять – и можно выходить.

Между делом вспоминаю случай из своего студенчества, когда летом, возвращаясь с прогулки, я присел на лавочку в небольшом парке уже недалеко от дома, чтобы насладиться уходящей теплотой сентябрьского вечера. И тут я заметил что совсем недалеко от меня – было до них шагов пятнадцать – на такой же скамейке уютно расположились две стройные девушки в белых блузках. Сумерки, горящий уличный фонарь за ними – не могу разглядеть лиц. Они были напротив меня, точнее впереди справа. Было похоже, что девушки тоже меня заметили: я судил об этом по тому, как они себя вели, разговаривали и т.д. Та, что была справа мне понравилась больше: понравилось телосложение, поза, с которой она сидела, закинув левую ногу на правую, отчего ее ножки слегка были обращены в мою сторону. Еще понравились ее туфли на колготках. Очень запомнилось то, что она пару раз трогала свою левую щиколотку, висящую в воздухе, будто снимая усталость… Все это для меня было сигналами, хотя я это понял уже потом, а в тот момент меня просто тянуло к ней. Вот так, созерцая, я просидел, без преувеличения, около получаса. Все это время решался подойти, пробегали различные мысли: она старше меня, а вдруг подойду и она мне не понравится, а вдруг третье, десятое… Однако, банального “а вдруг пошлет” не было: я даже специально себя об этом спросил тогда. То был скорее страх ударить в грязь лицом. Краем уха слышу, что кто-то подошел ко мне и спрашивает, можно ли присесть, на что я бросил свое “конечно”, неспешно встал и по инерции пошел туда, куда глаза минут тридцать глядели…

Не важно, были ли те сигналы бессознательными, намеренными или их не было вовсе – они завладевают сознанием, как та рубашка цвета красного дерева. Чем более уверенным в себе становится человек, тем больше таких сигналов он соотносит на свой счет. На этом поприще, обретая силу, делаешься уязвимым. Потому что всегда будут оставаться сомнения: сделала ли она это нарочно, либо произошло совпадение. Про последнее, когда автором такого сигнала выступил уже я, вспоминаю другой случай. Тогда, в классе шестом мальчики с девочками нашей школы вдруг массово перешли на приветствие друг друга воздушным поцелуем у щеки. Никогда ранее не целовав девушек в щечку, я растерялся, когда Гюзаль намекнула на это, дескать на прощание. Ну я и поцеловал… причем не так, как все: целуя воздух возле щеки, а как ребенка. Я поцеловал ее в щеку, дотронувшись губами и громко чмокнув. Реакция у нее была изумительная: она была в восторге настолько, что через пару дней я увидел, как она тихонько наблюдает за мной через зеркальце своей косметички, которую она быстро отвернула, когда наш взгляд встретился. Так, совершенно случайно, я вступил на тропу изучения механизма обмена знаками внимания.

Мне пришлось прервать поток воспоминаний, чтобы надеть обувь и выйти на улицу. Не успев разочароваться в том, что Алины еще нет и мне придется ее дожидаться, я обернулся на прикосновение сзади. Разворачиваясь, краем глаза замечаю убегающий от моего взгляда женский силуэт: “Играешься?”, спрашиваю, переставая крутиться. “Готов к приключениям?” – отвечает она игриво, на что я киваю головой. Я уж было приготовился к долгой неспешной прогулке как в предыдущий день, но тут она остановилась возле изящных форм автомобиля оранжевой расцветки и предложила мне прикоснуться к задней двери своим браслетом. Дождавшись, пока я это сделаю правильно, она обошла авто с другой стороны и так же открыла заднюю дверь, после чего мы сели рядом, разделенные небольшим подлокотником. Я быстро смекнул, что шофера нам ждать не придется, и, действительно, мы начали движение с пустым водительским креслом.

– До магнитной дороги недалеко, автопилот должен справиться, – решила она меня успокоить, видя, как я то и дело посматриваю вперед.

– Вчера я видел похожие машины в небе.

– Магнитные дороги сделали более выгодными, чтобы не засорять и не усложнять небо. Да и мы не торопимся.

– Я почему-то думал, что машины будущего будут без колес, – сказал я, улыбаясь.

– Ну, уж так получилось, что изобретатель колеса обогнал свое время на тысячи лет. На природу, например, иногда удобнее на колесах.

Наконец мы выехали на магнитную дорогу, что я ощутил по тому, как более плавным стал ход, будто мы пересели на поезд или даже самолет. Пристегиваться тоже не пришлось, потому что это требовалось лишь во время полетов, да и то по особым случаям. Системы безопасности дублировались не только в самом автомобиле, но и во всей инфраструктуре. Так, магнитные дороги имели самостоятельную систему предотвращения ущерба, принудительно останавливая или смещая транспортные средства если по расчетам прогнозировалось столкновение.

– Вы сразу поженились с Гюзаль тогда, после того, как встретились? – спросила Алина, когда иссякли мои вопросы о способах передвижения.

– Нет, пару лет еще встречались. Она же мне не ответила согласием сразу. Потом говорила, что не посчитала предложение серьезным. Может так оно и было.

– А насколько ты хорошо знал ее на тот момент?

– На самом деле не очень. Люди же меняются, а мы давно не виделись – первое время даже были немного как чужие.

Поскольку желание Алины узнать о моей прошлой жизни чувствовалось явно, я решил ей все поведать в мельчайших подробностях, чтобы отвадить ее от расспросов в дальнейшем. Я рассказал, что в тот вечер встречи с Гюзаль я заранее арендовал квартиру в одном жилом комплексе, куда собирался ее пригласить. Потому что после множества встреч в студенческие годы я знал, что чем позже происходит этот момент, тем сложнее его будет добиться в дальнейшем. Так уж мы устроены, что когда кто-то нам нравится, мы влюбляемся в образ, который сами себе создали, в свои надежды, которые шепчут, что это, возможно, тот самый человек, которого ты искал. И рецепт для меня был прост: поскорее оказаться в уединенной атмосфере, почаще меняя декорации встреч, накатами двигаясь в сторону апартаментов. Оправданием мне служило то, что после проведенной ночи уже не останется поводов для игр на определение доминантности и начнется более искренний период, когда можно узнавать друг друга без лишних задних мыслей.

Однако, незадолго до этого вечера я встретил одну журналистку, с которой очень мило пообщался, пока мы ездили по каким-то совместным делам по моей и ее работе. Помню, что ближе к вечеру, когда был закончен официоз, она сидела на переднем пассажирском кресле подле меня и звонко смеялась на мои попытки научить ее правильно произносить английские предложения. Особенно в той части, когда я объяснял ей важность тренировки мышц речевого аппарата: ее языка и губ. Поэтому она также была у меня на уме, когда я договаривался о посуточной аренде. Скорее всего это и стало причиной того, что Гюзаль отказалась от заманчивого предложения посмотреть вместе хороший фильм с попкорном на диване, а журналистка, хотя и согласилась на кино, впоследствии предпочла выспаться у себя дома. Пожадничав, я недостаточно уделил времени каждой из них. Справедливости ради стоит заметить, что потом, когда мы уже были женаты, Гюзаль рассказала мне, что в тот вечер, сразу как мы попрощались, она тоже пошла на какое-то свидание.

– Эх, как не романтично, – расстроенно произнесла Алина, оперевшись щекой о запястье.

Ее удрученная поза и надутость меня так развеселили, что я вслух рассмеялся, и затем, в ответ на ее обиженный взгляд, добавил:

– Да, разленился я на тот момент. Через пару дней снова позвонил ей и попросил приготовить мне обед у меня дома – опять не согласилась. После этого я перестал ей звонить. Но вот прошло недели две-три и вижу от нее звонок. Поговорили, договорились наконец встретиться, и на этот раз все прошло так, как ты хочешь.

Алина немного оживилась, повернувшись ко мне поближе, и я продолжил свой рассказ. В наступивший день встречи с Гюзаль я отбросил все наше прошлое из головы, решив, что проведу с ней время так, будто впервые с ней встречаюсь, чтобы не надеяться на легкую победу. То была поздняя весна и день выдался довольно теплый, поэтому я бросил легкую куртку на заднее сиденье автомобиля и поехал за ней часам к шести вечера.

По пути освежал в памяти темы для разговоров, которые имеют свойство повторяться в моих историях – так меньше рисков запутаться, когда часто развиваешь отношения с новыми людьми. У меня довольно давно выстроилась схема в голове, по которой можно было определять, на каком уровня доверия мы с собеседником находимся. Первая тема, это само знакомство – начальный этап, который одновременно и самый сложный, если идти прямо в лоб. Здесь вспоминаю продолжение той истории с двумя девушками на лавочке, к которым я таки решился подойти. Бывает, что спонтанные действия получаются намного лучше, чем запланированные – так получилось и в тот раз, когда я невольно зашагал в их сторону. Приблизившись, я произнес, обращаясь к обеим:

– Знаете, пока я смотрел на вас, я вспоминал своего друга, у которого небольшая проблема. Сможете подсказать советом?

– Да, конечно! – с готовностью ответила брюнетка, которая была справа от меня, после чего я присел с ней рядышком на край скамьи.

– В общем, он постоянно переживает, что девушки, с которыми хочет познакомиться, окажутся старше него. Вот такой вот таракан в голове, а я даже не знаю, что ему сказать. Может, он боится показаться мальчишкой на их фоне?

– Да прям! Кому какое дело, главное характерами сойтись. Вот у нас есть сокурсница – уже устала со старшими встречаться. Может, познакомим их? – рассмеялись две подруги.

Так мною было сделано открытие, что даже когда не знаешь с чего начать знакомство – рассказывай то, что видишь, что чувствуешь. Немного приукрасить историю, добавив друга или знакомую, приправить это соусом просьбы о совете – и ты проходишь этот этап без обычной для этого неловкости. Люди очень легко открываются такими историями: так и мы втроем еще минут пятнадцать обсуждали парней и девушек, отношения, и прочее, прочее. Получить номер телефона не составило труда в тот вечер, но первый созвон – это уже совсем другой уровень, которого на тот момент я еще не постиг, а значит, больше тех девушек я в своей жизни уже никогда не увижу.

Приехав к дому, где жила Гюзаль, я позвонил ей сказать, чтобы выходила, а сам вылез из авто подышать воздухом и размяться. Несмотря на сумерки, вокруг все еще слышно трели соловьев и жаворонков, чем я с удовольствием наслаждаюсь. Мое студенчество прошло в городе посреди степи, где высота и густота деревьев оставляла желать лучшего, отчего и количество певчих птиц было невелико. Другое дело, когда город утопает в зелени, и на одной только группе деревьев между собой соревнуются несколько птиц, да так, что задаешься вопросом, не происходит ли между ними межвидовой конкуренции. Ты слышишь уникальные мелодии в разных частях города, что невольно подталкивает к мыслям об ограниченности в миропознании тех, кому не повезло провести часть жизни в лесистой местности. Для них и один чик-чирик – пение. Да и разве будет единственный соловей на целый квартал утруждать себя сложным исполнением? Не говоря о том, что ему в детстве не было передано богатой палитры методов исполнения от его скудного на навыки окружения.

Тут я вижу Гюзаль, которой я звонил повторно минут пять назад, чтобы уточнить все ли с ней в порядке, потому что она задерживалась. Узнав, что все хорошо, я поделился с ней надеждой о том, что она будет очень красиво выглядеть, раз уж это занимает столько времени. И действительно, она была прекрасна: белоснежный топ с юбкой умеренной длины и черной кофточкой заставляли ее силуэт светиться в сумраке, а небольшие каблуки дали ей возможность немного приблизиться к моему росту. “Молодец”, – говорю ей одобрительно и целую воздух рядом с ее уголком рта. Предлагаю сесть в машину и заскакиваю на водительское кресло, ожидая пока она сама откроет дверь и сядет. Я не сторонник излишних любезностей, по крайней мере в тот период, когда новый человек для меня – пустая книга.

Бывало, ко мне садились на заднее сиденье, поэтому я уже приучился блокировать задние двери заранее. Но она без проволочек оказывается рядом и мы трогаемся в путь. Пусть мы и знакомы, но зачастую у девушек есть небезосновательный страх садиться в машину к новому для них человеку, поэтому эту и другие неловкости я стараюсь решить заранее. Вот и сейчас, дабы заполнить время поездки, рассказываю ей, как меня чуть не изнасиловали в машине. Дело было, – говорю, – лет пять назад. Я тогда пешком поздно вечером возвращался с магазина по пустынной дороге без тротуаров и уличных фонарей. Вижу, сзади приближается автомобиль, поэтому прижимаюсь правее, для собственной же безопасности. Но проходит минута, а он меня все не обгоняет. Более того, судя по моей тени, наша скорость практически одинакова! Через пару долгих мгновений мы наконец-то поравнялись, я поворачиваю голову налево и вижу черный Lexus ES, у которого медленно опускается затонированное пассажирское окно. И надо же, на водительском сидит девушка, одетая в офисном стиле:

– Привет! Садись, подвезу тебя, тут же темно, – говорит она мне.

– Да нет, спасибо, мне тут квартал пройти и я уже дома, – отвечаю любезно.

– Ой, да что ты будешь идти, когда можно ехать, садись!

Она даже вышла, чтобы открыть мне дверь и усадить, поэтому мне пришлось повиноваться из вежливости. Вот только скорость, с которой мы ехали далее, едва превышала мою пешую. Не помню, о чем мы говорили, но вскоре она остановила машину, выключила свет, замкнула двери и начала лезть целоваться, расстегивая на себе рубашку. Я ей пытался сопротивляться, сказал, что не могу так сразу, что хочу выйти, на что она отрезала: “Нет, я тебя никуда не отпущу!”. Тут мне в голову пришла мысль.

– Блин, меня тошнит, тут воздуха что-ли не хватает… – говорю, запыхавшись.

– Не надо врать, – отвечает она, суетливо спустившись уже к нижним пуговицам.

– Я серьезно, сейчас оболью тебе весь салон! Дай подышать, просто выйду и зайду.

Возможно, это на нее подействовало, поэтому я вывалился из открывшейся двери и метнулся во дворы к своему дому. Уже у моего подъезда вижу трех студенток, которые курят и о чем-то болтают. Я им говорю: “Слушайте, девушки, меня тут преследует одна ненормальная, можете ее не пускать в этот подъезд?”. Они, недолго думая, отвечают: “Какой вопрос, парень”.

– Так я скрылся от нее и больше никогда не видел, представляешь? – заканчиваю свой рассказ.

– Ничего себе… Наверное, бывают такие… – растерянно поделилась Гюзаль своими мыслями.

“Отлично, – думаю я, – одним страхом меньше”. Это, наверное, моя единственная история, полностью вымышленная. Но я же забочусь об эмоциональном состоянии нашего вечера, а работа по налаживанию доверия требует интересных тем.

Второй темой в развитии отношений является погода – то, что можно смело пропускать в нашем случае, потому что она указывает на то, что людям не о чем поговорить. Она подходит для того, чтобы скрасить ожидание, если вдруг зашел на онлайн митинг раньше времени, либо при изучении иностранного языка в чат рулетке – и не более того. Поэтому я перехожу к третьей – работа, учеба. Этой темой довольно легко испортить воздух романтики, если подходить с прямыми расспросами, поэтому я оборачиваю их в заинтересованность личностью: нравится ли ей то, чем она занимается, чему еще хотела бы научиться и т.п. Гюзаль работает юристом в офисе с кучей бумажной работы: особо ее это не напрягает, но довольно быстро она достала свой телефон и включила видеозапись того, как она играет на пианино. Так мы перескочили темы интересов, отдыха, и перешли сразу к заключительной шестой – хобби.