Читать онлайн Аутодафе

Sed semel insanivimus omnes

Однажды мы все бываем безумны

(крылатое латинское выражение)

Глава 1

Он проснулся, и ещё уткнувшись носом в подушку, начал собирать память. Постепенно. От одного ощущения к другому. Память восстанавливалась медленно: резью в костяшках пальцев, чем-то мешающем дышать через нос и болью в голове. Не просто в лице, на котором он уже предполагал увидеть синяки и ссадины, а болью во всей черепной коробке, которая то ли раздувалась в попытке разорваться и разнести содержимое по всей комнате, то ли сжималась – в намерении разрушить всё то, что вмещалось в череп. И затем выплеснуть прочь в рвотных судорогах.

Пока он шёл в ванную комнату, с ужасом подумал, что забыл собственное имя. Да, такое с ним случилось впервые. Он реально не помнил, как его зовут. Не то чтобы совсем и абсолютно. Где-то в голове имя вертелось, но на язык прийти отказывалось.

Мужчина посмотрел в зеркало и, поморщившись, поправил переносицу, зажав неровности указательным и большим пальцами правой руки. Под пальцами что-то слегка хрустнуло. Ровнять важно было в первые минуты перелома, когда всё мягкое, как пластилин, и боль почти не ощущается. Сейчас, конечно, тоже было можно, вчерашнее опьянение ещё держало анестезию, но эффективность была уже не та. По опыту он знал, что главное – выправить кости, а отёк – дело времени. Нос возвратит себе прежний облик через пару-тройку недель.

А облик – это важно, потому что, человек хоть и забыл своё имя, но помнил, что он владелец маленькой, но доходной фирмы, занимавшейся оптовыми продажами всего на свете и ему послезавтра в офис. В конторе он может походить в солнцезащитных очках. Те, что для дальнобойщиков. Жёлтых. Специальных. Которые снижают интенсивность бликов фар встречных машин. Очки, конечно, всё не скроют, но кто туда будет всматриваться. Особо любопытным можно будет сказать, что очки посоветовал доктор, например, из-за повышенного внутриглазного давления. Все будут посмеиваться, и доносить ему свои варианты причин его резкого ухудшения зрения, но ему будет наплевать. Его ещё и не таким видели. И вообще он мужчина, он может себе позволить.

«Главное, чтобы в ближайшие сутки не пришли менты с какой-нибудь заявой от потерпевшего. Потерпевший вообще мог быть в коме, и тогда заявление будет от родственников. Хотя последнее вряд ли, если чувак в коме, то, как родственники узнают, на кого писать?» – размышлял он.

Но его пьяное воображение не собиралось его так просто отпускать. Он подумал, что при современных средствах слежения за перемещением народных масс, наверное, даже в собственном сортире не спрятаться. Раз уж известный футболист на известном видеохостинге свой писюн показал, сам того не подозревая, то других и подавно мониторят. Но футболист теперь в рекламе снимется, а простого гражданина просто с работы уволят, без золотого парашюта и рекламных контрактов. В этом преимущества собственного бизнеса.

Похмельные мысли были непоследовательны, разорваны, и возникали в его голове словно сами по себе, порождая грусть, злость и страх.

Наконец он вспомнил, что его зовут Кирилл. Каким образом к нему пришло воспоминание, отметить было трудно. Просто, пришло само по себе. Почти как озарение, только без всяких вспышек, чумовой радости и ощущения постижения мира во всей его сути. Кирилл подошёл к зеркалу и стал рассматривать свои синяки в виде очков вокруг глаз. Он понимал, что если такая симметрия образовалась, то его точно врезали по затылку. Только тогда появляются два фингала на оба глаза в виде маски Зорро. Кирилл потрогал затылок пальцами правой руки и сразу почувствовал место, куда прилетело.

«Нет-нет. Мне ни больно, и не обидно, – заставлял себя размышлять он. – Ведь раны победителей заживают быстрее. А он однозначно вчера победил, иначе бы точно не вернулся домой и не проснулся в своей кровати».

Он умылся, потом подошёл к двери. Замок был закрыт изнутри на два оборота. Значит, Кирилл закрыл его сам. На кухне был небольшой шалман: разбросанная посуда, пару разбитых тарелок – в целом, ничего особенного. Он вчера мог прийти не совсем в кондиции и наверняка зацепил что-нибудь, повалил и разрушил. Дальше он снял с себя футболку, и вернулся к зеркалу в прихожей. Пару мощных синяков выдавались кроваво-фиолетовым цветом в области поясницы и левой лопатки.

Кирилл взял две пилюли обезболивающего из коробки с медикаментами и сунул себе в рот. Разжевал и проглотил. Его всегда бесили люди, которым нужна была вода, чтобы запить препараты. Нужны таблетки – возьми и сожри, или тебе не так надо. Он вспомнил свою истеричную первую жену по имени Надя, которую он почему-то называл Нюркой. Может быть, потому что та была маленькой, лупоглазой, убирала свои чёрные волосы в куцый хвостик и всегда смачно чавкала за столом. Она клала таблетки куда-то на корень языка, словно засовывала их в какую-то неизведанную и только ей доступную утробу, потом, закатывая глаза, запрокидывала голову, подносила ко рту стакан и делала несколько больших глотков. Обязательно захлёбывалась на последнем и громко кашляла. Словно призывала весь подъезд похлопать ей по спине и оценить её героизм.

Возможно, это был один из поводов с ней развестись. Ну, потому что нехер быть такой истеричкой. Взяла таблетку – уж справься с ней как-нибудь. Не справляешься – дыши праной. Она менее болезненно воспринимается организмом. И запивать её, кстати, не нужно.

Кирилла передёрнуло от воспоминаний. На самом деле, он развёлся с первой, потому что она ревновала его к каждому столбу. А он был мотоциклетным парнем и на заднем сидении у него часто сидела чья-то красивая жопа. А красивая жопа совсем не означала секс. Просто подвозил девушку на тусовку. Минет, в конце концов, – это точно не измена. Это просто плата за подброс. Даже не плата, а так, донэйшн – добровольное пожертвование. И дама не чувствует себя в долгу, и от джентльмена не убудет.

Но, если быть совсем честным, Кирилл расстался с первой, из-за надписи на своём новеньком синем авто. Нацарапанное гвоздём слово, конечно, можно было принять за фамилию английского аптекаря, но она была написана по-русски и означала не что иное, как второе резиновое изделие после противогаза. В общем, слово «гандон», небрежно выведенное знакомым почерком, совсем не красило его хоть и семь лет подержанный, но только купленный, и поэтому новый «Туарег».

Кирилл вспомнил, что после развода у него ничего не осталось кроме расписного авто и долгов по кредитам за транспортное средство, потому поморщился и почувствовал, как саднит переносица.

«Что же всё-таки вчера произошло?» – стонало у него в голове.

На предплечье правой руки был разлитой синяк, словно вчера его рука хотела раздавить чью-то шею, но долго упиралась в острый подбородок. И если всё-таки удалось до шеи добраться, то шея должна была хрустнуть или, по крайней мере, тихо распустить связки между шейными позвонками.

«Всё-таки нужно ждать ментов или нужно прекратить паранойю?» – снова задался он вопросом.

Кирилла вдруг снова стали терзать смутные опасения. А если он, правда, кого-то замочил? Ни за что, просто по пьяни и из-за любви к футболу. Он вспомнил, что вчера был матч, и все болельщики в пивном баре с большими экранами почти каждый раз считали своей обязанностью подраться после того, как на скринах закончат гоняться за мячом люди из противоположных команд. Каждый раз в конце столкновения часть болельщиков растекалась по больницам, а вторая, уже обнявшись, вне зависимости от сторон конфликта, утыривала себя пивком до утра. В близлежащих разливайках, которые хоть и не должны были работать, но в такие дни за небольшую денюжку от владельцев питейных заведений менты закрывали глаза на подобные пустяки.

Вторая Кириллова жена по имени Люсьена, к такому, кстати, относилась спокойно. Люся была моложе его лет на пятнадцать, тоже приходила на стадион покричать кричалки, потом, выпав из присмотра Кирилла, тихонько сливалась. Уж куда, его к тому времени не сильно заботило, потому что утром его ждал вкусный куриный бульон с холодной рюмкой водки, а поцелуи стройной шатенки с красивой грудью и всегда стоячими сосками, помогали ему снова быстро уснуть и проснуться через пару часов относительно свежим.

Но вторая жена тоже просуществовала недолго. Не вообще, а только в жизни Кирилла. Она, как не удивительно, ушла в любовницы к одному из тридесятых помощников владельца клуба, за который Кирюша фанател. Так себе должность, но зато с восьмизначными долларовыми суммами на счетах в банках. Уж как она такое провернула, было известно только ей и богу. Кириллу же к тому времени она изрядно приелась. Потому он даже гордился, что отдал такую красоту в надёжные руки. Когда она сказала ему, что уходит, а он спросил, к кому, и узнал – тут же расцеловал её, благословил и ещё переспал напоследок. Как будто передал привет тому, до чьей социальной ступеньки самостоятельно дотянуться был не в силах.

Она не возражала, только просила его молчать, даже, если ему будут выкручивать яйца. Он поклялся и сказал, что сожжёт все семейные фотографии. Не соврал. Так и сделал, но чуть позже.

У него, конечно, оставался её телефон, и он, как-то, наверное, мог воспользоваться её расположением и найти своей конторе парочку эксклюзивных контрактов на поставку чего-нибудь для команды, но он не хотел быть сильно кому-то обязанным. А если, не дай бог, пришлось бы ещё раз вступить в интимную связь с особой столь приближённой к подручному владельца его любимого футбольного клуба, то он бы себе этого уже никогда не простил.

С такими мыслями Кирилл ходил по своей квартире и пытался напрячь свою память, чтобы воспроизвести, где лежат его жёлтые очки. Обычно он клал их в одно и то же место, но сейчас не мог вспомнить, в какое именно.

Вдруг он остановился и подумал, что никакие очки ему сейчас точно не нужны. Сейчас нужно было стянуть с себя шорты с носками, прилипшими кровью и грязью к его побитому телу, и принять душ. А потом ещё раз попробовать уснуть.

В голове промелькнула мысль о том, нет ли в холодильнике припасённого пива, и если нет, то нужно бы заказать его в круглосуточной доставке алкоголя. Безусловно, дорого, но без пива будет точно не заснуть, а самому выпираться на улицу после душа не хотелось. Да и голова была для такого путешествия не совсем на месте.

Не в пример очкам, телефон он отыскал быстро. Заглянул под подушку, на наволочке которой бурела размазанная и высохшая кровь из его носа. Гаджет лежал почти разряженный, но целый. Кирилл быстро отыскал номер, который давно занёс в телефонный справочник и поместил в избранные. Он быстро договорился о шести банках холодного тёмного, потом выдохнул довольно и пошёл стоять под струями прохладной воды.

Вода постепенно приводила Кирилла в чувства, настолько- насколько такое было возможно в его состоянии. Наконец, зазвенел телефон, который уже был подключён к проводу зарядки. Наверняка уже пришёл доставщик. У разносчиков алкоголя Кирилл имел неплохую репутацию постоянного клиента, потому его ценили и старались оказывать быстрый сервис, видимо по-человечески понимая, что гражданину очень надо.

Он выключил душ и только тогда заметил, что в ванной комнате нет полотенца. Чёрт его знал почему, может оно уже лежало в барабане машинки, может, валялось где-то в другой комнате —холостяцкая жизнь не подразумевала контроль таких мелочей. К счастью, на стальной хромированной вешалке болтался синий махровый халат. Кирилл втиснулся в него мокрым, с кряхтением чувствуя, как вода на его коже мешает просовывать руки в длинные рукава.

Наконец он добрался к разрывающемуся телефону и услышал, что доставка будет только через полчаса. Тяжело вздохнув, он объяснил курьеру, чтобы тот не пытался давить на дверной звонок, потому что тот сломан. Кирилл соврал, ему просто ужасно не хотелось сейчас слушать невыносимый колокольный перезвон, дурацкого устройства. Он когда-то купил квартиру вместе с ним, и каждый раз слушая отвратительный сигнал, клялся себе, что обязательно купит другую сигнальную коробку, но каждый раз забывал и о своей клятве, и о дверном звонке. До поры до времени… А потом вспоминал снова. Но за много лет так ничего и не изменилось. Кирилл предложил курьеру просто громко постучать в дверь. Отключив разговор, мужчина коротко выругался, то ли вспомнив про потерянное полотенце и чувствуя себя неуютно в промокшем насквозь халате, то ли от обманутых ожиданий пригубить через пару минут пенного холодного напитка. Он с грустью представил, что сделал бы, не отрываясь, сразу несколько больших глотков, которые должны были подействовать на его самочувствие гораздо лучше, чем принятые на себя за минуту до этого пару кубометров воды.

Кирилл смирился с необходимостью ожидания и прошаркал на кухню, чтобы разобрать беспорядок. Он мог перенести незаправленную постель, валявшиеся по квартире вещи, грязные носки на телевизоре, но бардак именно на кухне для него нёс тяготы, сравнимые с сегодняшним похмельем. Потому, чтобы избавиться хотя бы от половины мучавших его обстоятельств, он стал размеренно прибирать на кухне. Нужно было просто начать с самого крайнего угла, а потом машинально вытирать, мыть, переставлять, укладывать все на полки. Он подумал, что как раз закончит к приезду пива, и такая мысль привнесла хоть какой-то энтузиазм в его действия. Оттирая стену от красных налипших крошек, Кирилл наклонился и увидел миски для корма.

«Точно!» – пронеслось у него в голове. – «Где эта скотина?»

Скотиной был мопс, доставшийся ему от последней жены. Владелец футбольной команды любил рыбок, а собак не переносил на дух. Потому последняя жена, которая сама без разрешения притащила живность в квартиру к Кириллу, не задумываясь, оставила псину ему в подарок. Кирилл подумывал сдать её в приют для бездомных животных, но руки как-то не доходили. Потому он продолжал таскать псу корм из магазина и выгуливать, когда два, когда три раза в день, а когда и ни одного, как за прошедшие сутки. На такой случай, для кобеля валялись тряпки в лотке возле унитаза. Животное, конечно, стрессовало в такой ситуации, но исправно ходило на импровизированную подстилку.

Прошлая жена назвала пса «Тень». «Неважно, что имя не мужское, зато красивое», – объяснила она, – «Я до десятого класса тоже думала, что тюль – «она», «моя», а оказалось, что он мужского рода. Весело же?» Кирилл согласился, но после расставания со своей второй половиной немедленно псину переименовал и стал называть животное просто «Тварь». Беззлобно. Ну а что? Звучит коротко, к тому же похоже на первую кличку и главное, по существу.

– Тварь! Ты где?

Кирилл только сейчас осознал, что ни разу не увидел пса за всё утро.

«Убежал что ли?» – мечтательно подумал он.

– Тварь!– позвал он ещё раз и прямо с тряпкой в руке пошёл искать мопса.

Он заглянул за шторы, за диваны, за шкафы, за комод. Принюхался, вспомнив, что не выводил пса гулять со вчерашнего утра. Но потом, поднеся к носу тряпку, которой натирал кухонные панели и так и не выпустил из пальцев, понял, что сломанный орган не давал ему обонятельной информации.

Он открыл балконную дверь, повернув с треском рукоятку при этом, слегка переживая, что мог запереть животное на балконе. «С другой стороны», – размышлял он, – «тот точно бы не стесняясь, гавкал и царапал своими когтями балконную дверь изнутри». Наглости Твари было не занимать.

– Это что за мать твою за «Крёстный Отец»! – вскрикнул Кирилл, когда открыл дверь, неожиданно для самого себя, припомнив Марио Пьюзо, «Крёстного отца» и эпизод с любимой лошадью продюсера.

На полу, в пластиковом тазике, испачканном кровью, лежала или, скорее, стояла голова собаки. Её глаза были слегка приоткрыты, а через щели век коричневой, заметно высохшей радужкой, на Кирилла глядела смерть.

В зубах у собаки был свёрнутый в несколько раз окровавленный клочок бумаги. Мужчина, скривившись, протянул руку, взял двумя пальцами за кончик листка и словно выхватил его из мёртвой пасти. Дрожащими руками он развернул записку.

В ней, на лазерном принтере, были напечатаны, а потом местами заляпаны кровью, слова: «Ты скоро будешь в этой кастрюле, если не вернёшь то, что принадлежит мне».

Кирилл затрясся ещё больше. И теперь уже точно не от похмелья, а от увиденного и от прочитанного. Хоть он и был не из робкого десятка, но такие перформансы любого бы привели к нервному срыву.

Резкий стук в дверь заставил его подпрыгнуть. Сначала Кирилл подумал, что всё уже началось. Что такое «всё», он не осознавал полностью, но точно знал, что ничего хорошего. Потом резко выдохнул и вспомнил про пиво. Точно! Это всего лишь доставщик. Его только здесь сейчас не хватало, но делать было уже нечего. Кирилл плотно закрыл балконную дверь, покрутил в руках окровавленную записку, потом швырнул её на комод, вытер руки о мокрый халат, откашлялся и прошёл к двери, громко ступая мокрыми пятками по полу.

– Это не моё дело, конечно, – заговорил курьер, пока Кирилл отсчитывал наличку, – но вы к врачу обращались? – Он покрутил пальцем у своих глаз, словно намекая на Кирилловы синяки. – У меня деверь такой же разукрашенный пришёл после пьянки. Поначалу вроде бы ничего, а к вечеру вдруг бац и помер. На вскрытии сказали, что аневризма мозга. И, кстати, я бы больше сегодня на вашем месте не пил.

Кирилл отсчитал в обратную сторону чаевые, которые хотел добавить курьеру сверху к сумме, и протянул ему деньги.

– Раздавай советы по запросу, тогда их будут оплачивать, – сказал он доставщику и указал кивком головы в сторону двери.

Тот опустил глаза то ли от злости, то ли от обиды, потом, не убирая деньги в карман, отвернулся и шагнул через дверной проём. Кирилл живо захлопнул за ним дверь, закрыл на три оборота замок. «Что за херня происходит?» – подумал он, откупоривая банку. Мёртвые собаки. Курьеры с дельными советами. Разбитая рожа. Непонятные угрозы в записке. Ментов что ли вызвать? Так ведь скажут, что сам псину убил, ещё и привлекут за негуманное отношение к животным. Тот, кто это сделал, точно понимал, что в полицию Кирилл обращаться не станет. Ну и не нужно обманывать его ожидания, может получиться гораздо хуже. А где интересно, остальное тело загубленной Твари? Может, куда под кровать пихнули, если так, то можно ожидать, что к вечеру завоняется и найдётся.

Он положил голову животного в чёрный мусорный пакет. Обернул несколько раз. Подумал, что ему всё-таки жаль собаку, хотя он её и не любил. Дрянная смерть, и главное ни за что.

Вторая банка пива придавала мыслям Кирилла больше смелости. Он решил, что, когда выяснит, какой придурочный грумер сотворил такое с животным, он обязательно ему пообломает руки. Собачью голову он решил вывезти и закопать, а пока нашёл ей временное пристанище в морозильной камере холодильника. Та всё – равно была пустая.

Он вернулся к записке. Несколько раз перечитал её. «Ты скоро будешь в этой кастрюле, если не вернёшь…». Что он должен был вернуть? Связан ли весь утренний кошмар с событиями вчерашнего дня, или он ещё кому-то перешёл дорогу в неположенном месте? Ключи от квартиры он никому не давал, даже забрал их у Люсьены, последней жены.

Осмелевший, он вернулся к входной двери и, включив лупу на сотовом, проверил личинку. На ней были явные деформации – значит, замок провернули отмычкой. Кирилл отыскал собственные ключи и проверил, работают ли они в замочной скважине. Работали. Выходит, менять замок бесполезно, тот, кто вошёл сюда один раз, при необходимости войдёт и второй, какой бы запор здесь ни висел.

Важно вспомнить вчерашний день. Он пролистал историю звонков на телефоне. Проверил все мессенджеры. Телефон не работал ни на вход, ни на выход со вчерашних пяти вечера, это как раз то время, когда они с другом детства Степаном уселись за стол в кабаке в компании ещё нескольких приятелей и заказали две пивных башни. Вот после того, как они налили все по первой кружке, Кириллова память и отформатировалась, не оставив даже обрывков файлов.

Кирилл набрал другу детства.

– О, ну наконец-то! Объявился! – услышал Кирилл удивлённый, раздражённый и радостный одновременно, басовитый голос Степана. Его друг всегда был таким, с самого их знакомства: громогласный, прямой в выражении эмоций и не сковывающий себя правилами приличия даже в очень интеллигентных заведениях. У него был свой бизнес по выращиванию грибов, который представлял собой четыре огромных сарая за городом, заставленных стеллажами, забитыми подвешенными мешками с субстратом, пропахшими сыростью и насквозь пронизанными мицелием. Он постоянно приседал Кириллу на уши со своими нововведениями в выращивании «полезного белкового продукта». Но долго слушать Степана Кирилл не мог. Никто не мог, только, наверное, его работники на ферме, хотя и тут были сомнения. Потому Кирилл встречался с приятелем нечасто. Поболеть на футболе – было самое подходящее место для встречи. Там все дикие и никого не смущало выпирающее из-под футболки волосатое пузцо его товарища.

– Я тебе весь вчерашний вечер звонил! И утром сегодня! Ты чё трубку не берёшь, падлюка? Я же за тебя это… – он замялся, подбирая нужное слово, – в ответе!

Кирилл помнил, что у него на телефоне не было ни одного входящего звонка за последние девятнадцать часов, но пока предпочёл не задавать наводящих вопросов, а выслушать всё, что ему расскажут.

– Нажрался вчера как мальчишка с двух кружек! Такси ему давай. Домой поедет. Меня оставил там одного, среди этой шпаны. Но ты не переживай, я им там всем насовал пряников. Меня так просто не завалишь! Так что ты там? По бабам вчера, небось, махнул, пьяным только притворялся, чтобы слинять по-быстрому? Жук ты, Кирилл, не знаю, что я с тобой всю жизнь вожусь! Ты же скользкий, как глист на говняной куче.

– Стёпа, – тихо прервал Кирилл товарища.

– А? – ответил тот, слегка оттаяв и, видимо, чувствуя, что перегибает ось монолога в неправильную сторону.

– А ты не помнишь номер такси, на котором я уехал?

Степан крякнул.

– Я чё, баба, чтоб я номер такси запоминал, на котором ты друга бросил? Ты ж сам его вызывал, вот и посмотри у себя в телефоне. Номер такси ему дай, совсем что ли зад оголил?

Потом Кирилл переспросил, точно ли товарищ звонил ему несколько раз, потому что на его телефоне входящих звонков не было. Рассерженный Степан в доказательство отправил ему скриншот со своего телефона, который пришёл через несколько мгновений. На фото действительно были звонки на номер Кирилла. Парочка из которых действительно была сделана чуть позже полуночи вчерашнего вечера.

– Ну, всё, давай. Друг называется! Пойду я уже отдыхать от тебя. Все нервы мне истрепал. Я ж за него отдуваюсь, а он скачет как блоха по сучкам. И не звони мне, сам тебя наберу, когда успокоюсь.

Друг у Кирилла был хоть и большим, но ранимым и добрым. Безотказным. Кирилл иногда пользовался его слабостями, но угрызений совести по этому поводу не испытывал. Да и сам Степан обиду долго не держал. И в скорости то ли просто делал вид, то ли по-настоящему забывал всё плохое.

В истории заказов действительно значилось такси вчерашним вечером без четверти семь. Там ещё было имя водителя, но ни номера машины, ни марки почему-то не означалось. Кирилл позвонил в службу поддержки. Там долго выясняли причину его желания связаться с их водителем. Наконец, Кирилл, не зная, как объяснить ситуацию, вспомнил, что нужно предъявить самую бестолковую версию происходящего, и тогда она сработает.

– Он мой родственник, понимаете. Да, вчера разговорились и вот так нашлись. Оказывается, он мой троюродный брат. И я вроде телефон его записал, но не найду в адресной книге. Вы ему наберите, напомните историю и просто дайте мой телефон. Если он мне не позвонит, я претензий иметь никаких не буду.

Девушка из службы поддержки, судя по её долгому молчанию, явно колебалась. Но потом предупредила ещё раз, что все звонки записываются и сказала, что постарается помочь. Кирилл понимал, что обратного звонка не дождётся.

Глава 2

Раньше она меняла парики каждый день, а иногда и по нескольку раз. Все они были одинаковой формы, но разного цвета. Обязательным их условием была натуральность волос. Парики из натурального волоса при изготовлении всегда обесцвечиваются, а затем заново окрашиваются вне зависимости от первоначального тона и оттенка. Потому в её коллекции, помимо натуральных цветов, некоторые из париков были броско-кислотными или подчёркнутыми, как иссиня-чёрный, или белый как материнское молоко, словно первый глоток жизни. Парики она шила себе на заказ. Дорого. Но оно того стоило. Собственные рыжие волосы она стригла коротко. Не настолько, чтобы в лаконичной причёске терялось женское обаяние, но и достаточно, чтобы это обаяние случайно не выбилось прядью другого цвета из-под парика, и смахнуло загадочность образа.

Почему разные парики? Потому что они помогали отражать ту роль, в которой она хотела быть в моменте. А моменты всегда были не похожими друг на друга. Моменты никогда не повторялись. Сегодня она хотела быть Королевой, а на завтра Шлюхой, или сейчас Студенткой – Ботаником, а потом Леди Боссом, Серой Мышью или Женщиной Кошкой, Прядильщицей из BOSCO, или Валяльщицей -фрилансером. Но, конечно, её образы не относились к профессиям, они относились к мужчинам. К их восприятию и их особенным зависимостям. Она знала, что любой мужчина любит подчиняться женщине. Просто каждому нужен свой образ для обожания и поклонения. Так уж устроены люди с пенисом и всеми вытекающими последствиями.

Она никого из них не любила, просто позволяла любить себя. Их у неё было много. И чтобы не путаться в именах она просто звала их всех «Милый». С одной стороны, звучало без притворной слюнявости в отличие от «Масиков» и «Зай», но в то же время с теплотой и лёгкой снисходительностью. От этого её мужчины ещё больше чувствовали потребность в подчинении. Банкиры забывали про деньги, пилоты про расписания, актёры про роли, клерки про офисные компьютеры. Для одних она становилась музой, другим служила утешением, третьим дарила надежду. Кого-то она забывала совсем, но её – никто. Точнее не её, а то, что она им дарила – то невероятное ощущение, которое сдавливало грудь и, казалось бы, мешало дышать, но так сладко, что хотелось умереть от счастья.

Она забыла, сколько ей было лет, может двадцать, а может пятьдесят. А раз не помнила, значит, каждый видел в ней тот возраст, который хотел. Ещё она видела в своих мужчинах те переживания, которые вызывала. Понимала их. Но всегда уходила. Потому что никогда не чувствовала ничего подобного по отношению к ним. И это понимание её пугало. Иногда она очень хотела, чтобы кто-нибудь пробудил в ней хоть что-то похожее тому блеску, который она видела в глазах своих любовников, но увы… Она поначалу завидовала своим мужчинам, потом откровенно злилась на них, потом отчаивалась. В последнее время она стала носить только чёрные парики, и даже ложилась в них спать, чтобы вечером не видеть настоящий цвет своих волос. Чтобы не оставаться наедине со своей пустотой – красивой, но бездонной, а потому невыносимо тяжёлой и угнетающей.

Женщина не помнила, когда к ней пришла первая мысль о том, чтобы умереть поскорее. Но когда эта мысль пришла, она, словно поселилась в ней и пустила корни. Теперь всё её тело и душа, и даже бесконечная пустота внутри, были заполнены корнями этой мысли, листами и соцветиями.

Наконец, наполнившись тоской по отсутствию собственных чувств, в тот вечер она поменяла парик. Надела молочно-белый. Она стала на краю дороги, где машины разгонялись до восьмидесяти километров в час. Стояла, чтобы броситься под задние колёса какой-нибудь «Газели». Под задние – для того, чтобы водителя не обвинили в её смерти. Она и так уже натоптала грязью в этом мире. По крайней мере, ей так казалось или хотелось, чтобы так было. То горе, что вмещалось внутри неё самой, её почти уже не беспокоило, так как она посчитала, что решение принято. Оставалось просто подождать нужный автомобиль.

Она ждала. Долго. Проехала одна «Газель» – грузовик, потом вторая – маршрутное такси, проехала даже какая-то китайская фура, непонятно почему оказавшаяся почти в центре Москвы, хотя время для них ещё не наступило. Но что-то останавливало её при виде задних колёс. То ли картина своей раздавленной головы на асфальте, то ли ужас прохожих, которые такую картину увидят.

Когда-то, она не помнила точно, когда, может десять лет назад, а может вчера, она прочла тоненькую книжку «Эстетика самоубийства». Первого автора она запомнила —Трегубов. Он легко воспроизводился в памяти. Трёх губ ни у кого не бывает. Фамилия второго автора то ли Ванин, то ли Васин, она почему-то запомнила, как Вагин, но мысленно боялась спутать, уж очень фамилия становилась многозначительной. В общем, в этой книжке разбирали полёт Анны Карениной под поезд, точнее, минуты перед полётом, а самое главное, авторы додумывали за саму Анну, что её страх перед прыжком вызывало ничто иное как воображаемый вид собственной мертвецкой позы с размозжёнными головой и конечностями. И сейчас она подумала, что писатели были правы. Для живых почему-то важно, как они будут выглядеть после собственной смерти. Почему, в книжке, конечно, не объяснили, но дали повод для размышления.

Пожалуй, это единственное, что её останавливало тогда, когда она пропускала удобные для своей задумки автомобили. Она просто ждала, когда страх перед человечеством пройдёт, и ей станет всё равно, как лично она будет выглядеть, когда жизнь оборвётся. Но ожидание длилось долго.

Часам к восьми вечера, когда рыжие сумерки заката овладели городом, – перед ней, стоявшей прямо на бордюре, отделявшем пешеходную часть от проезжей, и вырабатывающей в себе готовность забыть жизнь, – остановилось такси белого цвета. На авто были жёлтые полоски, но совсем не портили её экстерьера, хотя казалось бы, что может быть отвратительней жёлтых полосок. Заднее правое стекло опустилось и в него высунулась нетрезвая рожа. Не то чтобы рожа, скорее лицо, но просто очень нетрезвое.

– Господи, девушка, вы такая красивая! – сказал человек тихим голосом. – Вы даже сами не знаете, какая вы красивая, я уверен.

Человек не очень-то ровно и складно выбрался из машины и продолжил:

– Если вы сейчас не поедете со мной, я умру. Правда.

Она в тот момент не обращала внимания на блеск в его глазах. Она была занята другим. Она вдруг почувствовала, что там, внутри её грудной клетки, что-то лопнуло и растеклось теплом. И это тепло подсказывало ей, что она чувствует то, чего никогда не ощущала прежде, потому что прежде такого не было. Прежде ничего не взрывалось у неё внутри. Она удивилась такому переживанию. Новому. Небывалому. Она старалась держать себя в руках, но всем оттаявшим сердцем хотела поехать с ним. Просто так. Просто поехать. Она вдруг подумала, что с ним, происходит то же самое, что и с ней. И если она не поедет, то они оба умрут. А умирать вдруг так сильно передумалось.

Она согласилась сесть к нему в машину и, впервые за все предыдущие знакомства, сразу назвала своё настоящее имя – Маша. Конечно, сказала сначала, что её зовут Мария, но потом поправилась и уточнила, что она для него просто Маша.

– А я, а я – знакомился мужчина, уже сидя в такси и отстранившись, не трогая даже её ладони, которая лежала по центру заднего сидения, словно боялся то ли своему счастью, то ли спугнуть его. А скорее не задумывался ни о первом, ни о втором. Казалось, что он пребывал в смятении, может быть от того, что не хотел потерять такую красоту среди сотен надутых гиалуронкой губ. – Меня зовут Кирилл. Один типок сказал мне, что странно жить с именем, у которого две буквы «л» на конце. Я тогда не понял, а сейчас сам понимаю, что действительно странно. В общем, ты можешь называть меня как угодно: Кир, Киря, Кирюша, Каа, и даже Кирилл, но выбери что-нибудь между первым и последним вариантом. Каа тоже выброси из головы, как, впрочем, и другие. Называй меня «любимый», мне так сегодня хочется. – Он натужно засмеялся, и, как показалось Марии, почему-то в его смехе слышалась робость, возможно, потому что, смеялся он нарочито громко и подчёркнуто вальяжно, оттого искусственно и неуверенно. Маша всё услышала.

Она знала о том, как всё на самом деле. У неё был собственный опыт, превосходивший многих. А то, что она вбирала в пору наивной юности из психологических книжек и слышала, став побогаче, от психологов, казалось ей детской наивностью ощущения мира, особенно, когда тебя трахают на субботнике. Про субботники она со своими психотерапевтами не разговаривала. Во-первых, потому что у каждого есть своё личностное пространство, а во-вторых, из чистых человеческих побуждений. Она переживала, что врачеватели душ потеряют сознание прямо в кабинете, а значит, уверенность в себе, которой ни разу не было. Разочаруются в своей профессии из-за мизерной оплаты и, в конце концов, закончат жизнь на дне бутылки, независимо от их гендерной составляющей. Скольких консультантов она поменяла, видел только Бог, а она видела в них только неудачников, которые убегают от реальности в реальность своих пациентов и пытаются починить там то, что в своей жизни наладить были не в силах.

Сейчас ей показалось, что рядом сидит человек такой же израненный и такой же порочный, как она сама. Порочный не в том смысле, что осознаёт свою падшесть, а в том, что просто от неё страдает, как страдает она от своей, и оба делают вид, что всё хорошо. Но у них была разница в том, что она понимала причину их общей истерзанности, а он нет. Возможно, он только догадывался, хотя и храбрился, заняв на заднем сидении такси равнодушную позу. Мария видела в нём тщательно скрываемую робость. И, несмотря на то, что Кирилл пытался сделать свой голос ниже, его желание уподобиться самцу из альфа-категории совсем не соответствовало происходящей действительности.

Она не стала его шокировать и сразу расстёгивать гульфик, чтобы добраться к его пенису. Она знала, что сейчас тот скукожился и спрятался так глубоко, что любая её псевдо-подруга на её месте просто бы громко рассмеялась.

Это тоже, кстати, нормально. Если самец зовёт самку, то у него должен быть стояк как у богомола после того, как ему отчекрыжат голову. Но люди всё-таки не насекомые, а высшие приматы, потому особи прекрасного пола часто должны умолять самцов всеми действиями и бездействиями хоть как-то поучаствовать в процессе удовлетворения потребностей лучшей половины человечества. И отрезание головы в такой ситуации не работало.

У Маши, как ей казалось, к тому времени было всё, чего она хотела, а другого не придумывалось: квартиры, шубы, машины, открытый Шенген. Она давно уже забыла про неплатёжеспособных клиентов, которые вместо оплаты просто плевали ей в лицо и, пригрозив физической расправой, испарялись туда, где даже отбитые сутеры не могли их найти. К настоящему периоду своей жизни она занималась дорогим эскортом. Хоть извращуги там были похлеще, зато платили значительно больше. И вот ко всему тому, что у неё было, теперь ещё добавилось желание умереть. И это желание вдруг исчезло, сейчас, когда она встретила Кирилла

Она не понимала, зачем тот ей, но зачем-то хотела поверить своему внезапно возникшему внутреннему убеждению, что он ей нужен, а смерть подождёт. Хотя трезвый взгляд на вещи говорил о том, что Кирюша мог добавить в её жизнь только «ничего» в полной комплектации и со всеми дополнительными опциями, а это означало кучу проблем. Возможно, именно в этом и был её интерес. Она, конечно, уверяла себя, что проблем не любит, но тянулась к ним всей душой, сама того не подозревая.

Такое бывает?

Бывает.

В каждой первой, второй и третьей паре влюблённых друг в друга людей из четырёх пар.

Они постепенно разговорились. И уже никто из них не знал, куда каждый из них собирался ехать или отъезжать, как в случае с Машей, по отдельности. Один лишь водитель с непривычным именем Сиихибчон, знал точку их пункта прибытия, но в какой-то момент Кирилл вспомнил, что они двигались к его дому и променял то ли из-за сомнений, то ли из-за азарта и желания ещё накатить дорогу туда, на дорогу в ресторан. Он сказал Маше, что та не будет разочарована, и они «нормально» посидят, чтобы «нормально» познакомиться, и всё, потому что он «не водил к себе баб по пьяни, в смысле красивых женщин, с которыми не знаком, а значит надо познакомиться в обстановке не отягощённой тревогами по поводу возможных эректильных неполадок».

Маше показалось это милым. Тем более что она была трезва, а после её неудавшейся попытки, похожей на суицид, ей хотелось накачаться до уровня своего собеседника. А её собеседник то замирал в робости на целую минуту, словно боялся выдавить из себя слово, то потом его вдруг несло каким-то витиеватым пафосным слогом в бесконечность. Она не слушала, что он говорит. Ей просто нравилась его мимика, робкий и одновременно похотливый взгляд и настоящий тембр голоса, который иногда прорывался. Ей нечего было терять, потому она мысленно отдалась фразе «да пох**», которая означала, что она вложила себя в ладони воли провидения и теперь только его видит ответственным за всё то, что будет дальше.

Та самая воля затащила их в заведение общественного питания, которое выбрал Кирилл и разрекламировал по дороге. Ресторанчик был очень мил: олдскульный рок, высоченные потолки, бетонные стены, экраны со спортивными трансляциями и Егермейстер, который ей нравился больше остального спиртного. Хмелеешь вкусно и быстро, так что забываешь подумать о том, как плохо будет утром, да и наступит ли оно вообще.

Им достался удобный столик на двоих с мягкими креслами. В ресторанчике таких было только два. Маша увидела в этом знак, хотя ни в какие знаки не верила, но тут ей захотелось. Хотя бы на вечер. На чуть-чуть. Точно не навсегда. Просто сиюминутный, единственный, отдельный знак свыше несмотря на то, что ещё сорок минут назад она не верила ни «в выше», ни «в ниже», и хотела просто провалиться в пустоту. Кирилл уже поглощал, будто не в себя, и ликёр, и закуску. Уже болтал без умолку, словно боялся и секунды молчания между ними. А она слушала и улыбалась. И ей, как и прежде, было неважно, что он говорит. Просто ей нравился звук его голоса, который включал в ней желание жить. Она почему-то видела в Кирилле не особь противоположного пола, стремящуюся к коитусу, а человека, убегающего от пустоты, как и она сама, но который этого пока не понял.

Толстяк за соседним столом, из большой и крикливой компании, неловко отодвинул свой стул и, вставая, толкнул Машу под локоть. Ликёр плеснул из её стакана, как раз, когда она подносила его к губам. Маша поморщилась, закашлялась, схватила салфетку со стола, чтобы вытереть нос и не сразу заметила, как Кирилл вмиг замолчал, вскочил со своего места, потом, оттолкнувшись от кресла ногой, как в старых Гонконгских фильмах с Джеки Чаном, впрыгнул прямо на невольного обидчика.

Охрана быстро разняла виновников происшествия и вывела из ресторана. Но через пару-тройку секунд вся тусовка соседнего столика выскочила на улицу и громко, с акцентом среднерусской возвышенности, стала долбить Кирилла ногами. Кирилл поднимался и бился, будто прикаспийский волк, снова падал под ударами, и снова вскакивал в прыжке. Маша не видела такого побоища прежде, разве что в кино про гангстеров в её далёком детстве. Какое-то время она стояла в растерянности и достала телефон из сумочки только тогда, когда на её лицо брызнули капли чьей-то крови. Она даже не набрала номер, а просто закричала в трубку:

– Полицияа-а-а-а-а!

Побоище вмиг остановилось. Камрады со среднерусской возвышенности подняли своих раненых товарищей и молча ретировались в заведение. Кирилл остался стоять на ногах. Он шумно дышал, вытирал кровь из разбитой губы и одновременно пытался выровнять переломанный нос. Кто-то из администрации ресторана выскочил на улицу, подбежал к Маше, попросил не афишировать событие и предложил со своей стороны не выставлять счёт за съеденное и выпитое.

– Валяй! – пробасил Кирилл довольно. – Передай им, – он вытянул палец в сторону ресторана и гремя одышливым басом, – Встречу, вспомню, убью! Пусть мне не попадаются.

Маша достала из сумочки одноразовый платок и вытерла Кириллу губы. Потом обняла и поцеловала. Они стояли, обнявшись, ещё несколько минут. Дальше Кирилл вытащил из кармана джинсов свой сотовый и снова вызвал такси. Они поехали к нему домой. Теперь на заднем сидении они расположились, прижавшись, друг к другу. Обнялись и молчали. О чём думал он, она не знала. И не хотела ничего об этом представлять. Она просто чувствовала, что нашла человека, который был ей интересен – мужчину, который слегка чокнутый и малопредсказуемый, как и она сама. Но в этом была великая прелесть, потому что обуздать непредсказуемого мужчину под силу не каждой. Лишь избранной. А она всегда знала, что избранная. Потому прижимала его, мужчину, к себе, как дорогого арабского скакуна или ещё какую породистую тварь в самом хорошем смысле этого слова. Ещё стоило ради чего пожить.

Она знала, что жизнь – это просто эмоция, которую нужно или перетерпеть или насладиться ею до то того мгновения, когда наступит смерть. Сначала она наслаждалась, затем терпела, потом решила, что терпеть уже не может. А сейчас вдруг поняла, что снова наслаждается.

Она подумала, что всё-таки была дурой и всегда нужно помнить, что всему приходит конец, даже чёрной полосе и даже, если идёшь по ней вдоль. Вот так просто – р-р-раз и всё, за одно мгновение, в котором соприкоснулись взгляды, за секунду случайного прикосновения ладоней, за мимолётный едва слышимый вздох, наполненный чужим, но таким близким ароматом. Главное, никогда не забывать, что заканчивается абсолютно всё и всегда начинается что-то новое.

Ей почему-то стал давить её молочно-белый парик. Она спросила мужчину, догадается ли он, какого цвета её настоящие волосы. Тот поднял левую бровь и, изобразив удивление на лице, спросил с каким-то недоумением и разочарованием в голосе одновременно:

– А разве это не твой родной цвет?

После чего глубоко вздохнул.

– Ты – дурак? – спросила она его. – Это же парик.

Он нарочито насупился и отодвинулся от неё, словно ребёнок, разочарованный в новой игрушке, и попросил, чтобы та не снимала неродные волосы до того момента, пока он не кончит, а потом ему будет всё равно. Маша не знала, как реагировать. Наверное, потому, что не понимала, что чувствует, обиду или умиление. Но на всякий случай решила обидеться. Такой подход по её опыту срабатывал лучше. Она тоже отодвинулась и, скрестив руки на груди, отвернулась к окну. Через мгновение она почувствовала, как Кирилл стянул с неё молочно-белый парик одной рукой, а второй обнял за плечи. Он прошептал ей, что она сама – дура и не понимает шуток, но он её всё равно любит, и понял это сразу, когда увидел её на краю дороги. Ему показалось, что так ведут себя или совсем пьяные или очень отчаянные, а может отчаявшиеся, ведь так запросто можно было угодить под машину.

Маша ничего ему не ответила голосом, но отвечала губами, прижимаясь ими к его небритым щекам и улыбаясь, то ли от того, что ловко придумала его проверить своей притворной обидой, то ли, потому что в нём не разочаровалась. Их взаимный интерес друг к другу зашёл так далеко, что водитель такси громко закашлялся. Кирилл и Маша оба замерли в объятьях друг друга.

– Вы не подумайте, я совсем непротив, – заговорил с характерным акцентом, словно извиняясь, водитель, – Мне даже нравится, – поглядывал он с раскосым прищуром в зеркало заднего вида, – но тут просто камера стоит, – он указал куда-то в сторону панели. – Если и вы непротив, то можете продолжать, я просто должен предупредить, как мужчина.

Маша увидела на лице Кирилла замешательство. Да что уж там, она сама была слегка сконфужена открывшимися обстоятельствами.

– Спасибо, друг, мы потерпим, – сказал Кирилл в сторону водителя и подмигнул Маше, пожав плечами, словно ища поддержки.

При виде его хаотичной мимики и жестов, она прыснула от смеха и зажала рот ладонью.

– Это называется пердимонокль, – сказал Кирилл, то ли разозлившись, то ли смутившись отчасти; поворачивая голову то в сторону водителя, то в сторону спутницы.

Таксист извиняющимся тоном сказал, что он так хорошо русский не знает, добавил, что ехать осталось всего шесть минут, попросил не обижаться и поставить ему пять звёзд за то, что он очень предупредителен к пассажирам.

Мария подумала, что предупредить стоило сразу, потому нужно будет напомнить Кириллу, чтобы тот ни в коем случае не оставлял таксисту на чай, но, когда они вышли из машины, совсем об этом забыла.

В эту ночь она не могла помнить о плохом.

Глава 3

Кирилл сидел в кресле, широко раздвинув ноги, держал в правой руке банку открытого пива и немигающим взглядом смотрел в стену, словно продолжал вбирать память о вчерашнем вечере, теперь уже из фактуры салатовых обоев. Похмельная то ли тоска, то ли тревога будто костлявой холодной рукой сжимала его сердце и заставляла биться как крылья умирающего серого бражника, то трепыхаясь в агонии, то замирая на секунды, а потом, снова пускаясь в хаотичные, отчаянные, но заранее обречённые на неудачу попытки вернуться к жизни.

Сотовый громко зазвенел трелью стационарного аппарата восьмидесятых. Кириллу показалось, что таким звуком можно дробить кости. Он моргнул, вытянул губы трубочкой и втянул щёки, пытаясь выдавить хоть что-то из слюнных желёз. Но попытки были неудачными. А сотовый продолжал греметь прерывающимся клокотанием металла о металл.

Конечно, можно было отключить телефон вовсе, но убитая Тварь и записка в зубах пса, не могли позволить Кириллу этого сделать. Про свои синяки и ушибы он не думал. Он ждал звонка, который всё прояснит. Или хотя бы поможет внести ясность. Ждал и был уверен, что такой звонок обязательно скоро случится.

В смысле, наверняка случится.

На самом деле он умолял, чтобы тот случился, потому что ему было страшно, а он не хотел себе в этом признаваться!

И вот свершилось!

Он прикоснулся к экрану и поднёс сотовый к уху микрофоном вверх, чтобы не было слышно его прерывистого дыхания. Затылок до боли сковало. Может, вдруг заболела рассечённая ударом кожа, а, может, усилился страх. Кирилл знал, что к страху важно прислушаться. «Подожди, не начинай говорить первым, это важно», ̶ убеждал он себя. Несколько секунд тишины ожидания казались ему вечностью. Что он сейчас услышит? Чего ему сейчас не удастся избежать? Но вечность тоже имеет своё завершение.

Наконец, механический голос, явно искажённый какой-то дополнительной программой смартфона, спросил:

      ― Как дела, Кирилл? Голова не болит?

Кирилл провёл языком по шершавым губам и готов был уже ответить, но внезапно голос продолжил:

– У твоего пса уже не болит точно.

В трубке раздался смешок. Металлическое искажение превратило его во что-то, напоминающее скрежет пенопласта по грязному запылённому стеклу.

– Он мучился недолго, – словно подытожил голос.

Кириллу стало мерзко. Мерзко от себя самого. Он вдруг почувствовал себя слабаком, в жизнь которого можно вот так вот ворваться и забрать то, что ему принадлежало, неважно, как он к своему псу относился, но это был его пёс, которого убили с ужасающей жестокостью. Самое главное, убили, даже ничего не потребовав от Кирилла, а скорее, чтобы его устрашить, подавить, размозжить, как человека. Он вдруг вспомнил о своей второй жене, которая ушла к владельцу футбольного клуба, и которую тоже, по сути, забрали, не спросив, но отмахнул мысли, резко качнув головой, потому что уходу жены он был рад, а убийству собаки – нет. Он решил молчать в трубку дальше. Был уверен, что урод, который прячет свой голос за синтезатором, снова заговорит первым.

Так и вышло.

– Тебе неинтересно, за что твоей собаке отрезали голову? – спросил голос, и в его сменившейся интонации Кирилл услышал ярость непонимания, почему Кирилл не мечет в истерике икру, извиняясь, оправдываясь и моля о пощаде.

Сопение на том конце связи из-за искажения было похоже на льющуюся по трубам воду.

– Ну, же! – снова не выдержал голос.

Кирилл собрал всё своё спокойствие в сжатых ягодицах и, опустив диафрагму, размеренно, монотонно произнёс в микрофон:

– Это была не собака, а пёс. Если ты, шлюха, сейчас не продолжишь самостоятельно, без наводящих вопросов, я просто повешу трубку, захороню пса и продолжу жить, как жил. Даже считать до трёх не буду. А ты будешь искать новый способ донести свой мессадж. И будь уверен, теперь я стану его ждать с нетерпением, чтобы тебя снова очень сильно огорчить.

Мысленно он всё же начал отсчёт. Голос снова заговорил где-то между два и три:

– Верни нам то, что ты должен, иначе с тобой случится то же самое, что и с твоей тварью.

Кириллу было трудно сдержаться, он сжимал кулак левой руки и стискивал зубы, думая о том, назвал ли оппонент пса «тварью» случайно или точно знал, что такое имя было их с псом «секретом». Но терпел он недолго, и так как похмелье и сдерживание чувственных порывов – вещи несовместимые, Кирилл заорал в трубку:

– Что ты от меня хочешь, конченная ты сволочь!

В ответ он услышал только металлический смех, отчего стал корить себя за свою неспособность сдержаться в нужное время. Вскоре, ещё больше усилив негодование Кирилла, в трубке раздались гудки. Кирилл посмотрел на экран, только что звонивший номер был обозначен буквами «н о м е р с к р ы т».

Он пытался вспомнить, кому же мог рассказать, что называл своего нелюбимого до сегодняшнего дня пса так незамысловато. Решил, что если восстановит память, то сможет понять, кем был звонивший сумасшедший. Кирилл точно знал, что никому ничего не должен: ни денег, ни услуг. Он не любил связываться с долгами, а если и приходилось, то возвращал всегда и всё с процентами в назначенный срок. Значит, звонивший живодёр точно был сумасшедшим. Разве… Разве что сегодня ночью Кирилл мог натворить дел, которые сейчас расхлёбывал.

И тут в его воспалённом разуме нарисовался образ, который был так прекрасен, что его появление стало волшебной силой, вытеснившей из Кирилла куда-то на периферию сознания и старый, и новый хмель, и головную боль, и чувство паранойи. Мысли стали вытаскивать воспоминания из глубины алкогольного забытья, донося в осознание смех, запах, цвет и молочно-белый парик, под которым прятались рыжие волосы.

У Кирилла отвисла челюсть, из одной руки выпал телефон, а из второй банка с остатками пива, которая упала на бок и стала выплёскивать из себя содержимое мелкими, частыми порциями прямо на ламинат под его босыми ногами. Он вспомнил, что приехал домой на такси вместе с красавицей, которую целовал всю дорогу. Он вспоминал и вспоминал, сейчас воспоминания в его голове ложились, как мазки на холст, воссоздавая картину прошлой ночи. Вечер в спортивном баре. Такси. Девушка в белом парике. Ресторан. Драка. Снова такси. Вкус её помады на губах.

А потом – ничего.

Как же её звали?

Теперь воспоминания разрывались, как вакуумные бомбы в голове. Кирилл ещё раз взглянул в телефон, но ни последнего звонка, ни имён – ни-че-го. А, может быть, это начиналась белая горячка? Может быть, все воспоминания – не больше, чем плод больного похмельного воображения? И, вообще, был ли у него пёс? Комната, в которой он находился, вдруг на мгновение показалась ему незнакомой. Кирилл знал парочку человек, которые испытали на себе все тяготы алкогольной болезни, потому остатки здоровой психики, иногда привносящие рациональность в его переживания, заставили его подняться и вприпрыжку отнесли на кухню.

Всё-таки, завёрнутая в синий пластиковый пакет для мусора, уже замороженная голова пса, лежала в морозилке.

Звук дверного звонка, будто грохочущая колесница из ада, вкатил в пространство квартиры и замер, снова уступив место тишине. Кирилл быстро вернул голову пса обратно и, закрыв дверь морозильной камеры, превратился в сгусток напряжения. Кого могло принести? Явь и наваждение так перемешались, что Кирилл уже не верил ни своим чувствам, ни мыслям, а значит и себе самому. Но звук вновь заполнил пространство, словно трубы семи ангелов после снятия седьмой печати. Звук не предвещал ничего хорошего.

Кирилл на цыпочках подошёл к дверному глазку и, аккуратно отодвинув заслонку, приблизил к нему глаз. Мужчина тут же отпрянул от двери, перевернулся спиной к стене и упёрся в неё ладонями. Он дышал часто, и ему казалось, что сердце сейчас вырвется из груди то ли от страха, то ли от радости спасения, а, может, от неожиданности происходящего.

Там, за дверью, стояла она. Вчерашняя. Мария. Он вдруг вспомнил её имя. И он точно узнал её, несмотря на другой – уже фиолетовый парик.

Если он действительно был с ней вчера и затем очутился дома, то наверняка это она помогла ему добраться. Но вряд ли она вернулась, если бы сама устроила в квартире погром и поиздевалась над собакой. «Точно нет!» – Кирилл быстро замотал головой, отбиваясь от таких мыслей. Такая, как она, не могла. Тогда получалось, что Мария – та, кто видел Кирилла последней, по крайней мере, из всех тех, кого Кирилл вспомнил.

Он пересилил себя, отлип от стены и ещё раз посмотрел в глазок. Он увидел её профиль, задумчиво глядевший в стену. Может быть, она проводила его и условилась вернуться утром? Ну да, конечно! Наверное, он вчера был совсем никакой, когда они добрались. А она не осталась. Ведь ни одна порядочная девушка не станет проводить ночь с изрядно пьяным, малознакомым человеком, даже если у них всё сложилось на первом этапе. И тот факт, что она сейчас стояла у его двери, мог говорить лишь об одном – она действительно пришла, чтобы… По крайней мере, чтобы не сделать Кириллу ничего плохого.

А он здесь и сейчас, избитый, полупьяный, в гостиной разлитое пиво. Хорошо, хоть успел прибрать на кухне! Сейчас Кирилл почему-то забыл о собачьей голове и о только что состоявшемся телефонном разговоре. Все его мысли заполнила та, которая терпеливо стояла у его двери и ждала, когда он откроет. Конечно, когда она его сейчас увидит, она поймёт, что связалась ни с тем. Что он пьянь, рвань и полный идиот. «Да, это так», – говорил себе мужчина, – «Но она всё равно бы об этом узнала. А если сейчас не открыть дверь, значит, не дать себе шанса, и потерять её навсегда».

Он бросился в ванную комнату, сорвал полотенце с крючка и бросил его на пивную лужу в большой комнате перед креслом, подскочил к двери и, припав к дверному глазку, прокрутил вертушку замка против часовой стрелки.

– Фу! Я думала, ты после вчерашнего не выжил, – ворвалась она в квартиру, отодвинув Кирилла на два шага назад. – Слава богу, ты живой и почти трезвый, – она захлопнула за собой дверь и провернула замок в обратную сторону. – Теперь всё будет хорошо, я тебя быстро поставлю на ноги. Тебе нужно лечь и расслабиться, – то ли настаивала, то ли приказывала она с порога.

Она вела себя так, будто знала Кирилла последние двадцать лет, а он застыл и смотрел на её губы в фиолетовой помаде, словно загипнотизированный и готовый выполнить любое её желание. Его уже не заботило ни то, как он выглядит, ни то, насколько он пьян, он чувствовал себя понятым, прощённым и любимым. Потому любил в ответ. Так любил, что снова был готов забыть своё имя.

–Ну, же,– сказала она спокойно, сбросив туфли и став на пол босыми ногами.

Кирилл застыл немым вопросом, который отражался в его широко раскрытых глазах, позе с распростёртыми руками, словно для объятий, и придурковато приоткрытым ртом.

– Неси меня, – разрешила она.

Мужчина провёл языком по ссадинам на своих губах и подумал, что ссадины помешают целовать её так, как ему бы хотелось.

– Куда? – прошептал он.

– В спальню.

Он взял её на руки. Бережно. Словно неожиданно воплотившуюся детскую мечту. И понёс. Ему казалось, он движется, не касаясь пола, плавно перемещаясь в сторону комнаты с большой кроватью. И пусть постель была измята, и подушки были в крови, он знал, что за эти мгновения готов был отдать всё. И даже, если после них наступит смерть, ему было важно пережить их, окунувшись всем своим существом, всей сутью, всей неспокойной, буйной душой в божество по имени Мария. Сейчас он держал на руках всё, что не исчислялось и не имело границ: бесконечность, счастье, радость, вселенную. Впрочем, за какую-то долю секунды по его позвоночнику пробежало оторопью непонятное чувство то ли страха, то ли трепета, словно он оказался на краю бездны. Но ощущение было настолько мимолётным, что Кирилл не придал ему значения, как забыл и обо всём остальном.

Когда они оба лежали рядом, держась за руки, тяжело дыша и смотря в потолок, Кирилл потерялся и не знал, сколько прошло времени с того момента, когда положил её на бежевую простынь. Может быть мгновение, а может вечность. Но всё проходяще. Их дыхания восстановились почти синхронно. Она закрыла глаза в полудрёме. Кириллу в голову вернулся образ мёртвого пса и воспоминания принесли металлический неестественный голос из последнего телефонного звонка.

Он посмотрел на женщину рядом, её прикрытые веки подрагивали, словно она видела сон. Она дышала поверхностно, едва слышно. А он подумал, что невольно втягивает Марию в то, что с ним происходит. Ведь, если за ним и его действиями наблюдают, то обязательно воспользуются и его слабостями. А теперь она стала самой большой его слабостью.

То, что происходило с ним сегодняшним утром, у любого нормального человека вызвало бы шок, панику, отчаяние. Но Кирилл не был нормальным. С ним в его жизни бывало всякое и ни по одному разу. Случались ситуации, из которых, казалось, было не выйти изрядно потрёпанным, если выйти вообще, но у Кирилла получалось, ему везло, он был лаки.

Взять хотя бы начало лета и случай на близлежащем рынке, что стоял в пяти километрах от его дома. Когда парень с бородой и дерзким акцентом, может быть наш, россиянин с Кавказа, а может быть их не-россиянин из республик Средней Азии, решил предъявить Кириллу за громкий голос на Кунцевском рынке. Кирилл тем днём купил клубнику почти задаром у юркого небритого продавца в спортивном костюме, а потом, задрав пластиковое ведёрко на свет, разглядел добрую половину гнилья, потому решил вернуть товар обратно. Он объявил об этом вслух громче обычного, и тут же подскочили какие-то худосочные ребята с чётками, которые изгибались как гадюки на раскалённом камне, двигали мохнатыми челюстями, словно орангутаны в джунглях, и так же широко расставляли верхние конечности, разбрасывая волосы из-подмышек:

– Э-э-э…. Ти чо-о-о-о… Ды ты ваще чо-о-о…

Кирилл знал, что вступать в полемику на разных языках – гиблое дело. Потому, он сразу левым хуком вынес челюсть основному гибкому змию посередине троицы. Швырнул продавцу клубнику и жестом показал, что ожидает денег в ответ. Продавец, не мешкая, вложил ему купюры в ладонь и ласково с акцентом заметил, что не хотел недоразумений.

На территории рынка наверняка не хотел. Но стоило Кириллу подойти к своей машине на стоянке, как тут же к нему подкатили человек восемь.

– А-а-а, х*йня-а-а! Это ваши в Крокусе палили? – оскалился он, понимая, что сейчас сможет справиться с двумя-тремя, остальные будут бить его.

Но, с резкой звуковой волной и световым эффектом, внезапно подъехали отечественные менты, что до сих пор назывались полицейскими. Двое полицаев вышли из Гранты, всем видом олицетворяя власть. Те, что нарисовались с рынка, рассосались, как-то по-быстрому, не создавая суеты.

Кирилл понял, что не сможет отказаться от приглашения и ему не оставалось ничего другого, как сесть в полицейскую машину. Он поначалу попытался рыкнуть и потребовать разъяснений причин, но полицейский его перебил.

– Ты чё кипиш наводишь? – вычурно-грозно спросил сержант, что был постарше на вид второго мальчика-полицая лет двадцати, но уже с лейтенантскими погонами. – Присесть хочешь по народной статье?

Кирилл знал, что такое «народная статья». Пара его приятелей уже «чалилась» по такому недоразумению. Статья 228 уголовного кодекса предполагала до трёх лет лишения свободы тем, кто неправильно или не под той крышей, или… в целом не под той крышей, а также вообще без неё, держали у себя в кармане с децл какого-нибудь говна типа: мет, хринет, дерьмет и прочие прекурсоры.

Кирилл же помнил, что он чист.

Он даже не выпивал последние дня четыре, потому, считал себя героем, который знал утвердительно, что водка сделала его сильнее, ибо до сих пор не убила.

– Товарищ сержант, – откашлявшись, обратился он серьёзным тоном, к младшему по званию, – вижу именно Вы тут всем заправляете…

– Да, захлопнись ты, дурак. И пальцы не крути – перебил его сержант. – Если бы мы сейчас не подъехали, нашли бы тебя твои родные безымянным в какой-нибудь нейрореанимации дней через десять, а ты бы дальше всю жизнь под себя ходил. И это, заметь, в лучшем случае. – Он поднял вверх палец, жестом указывая, чтобы Кирилл продолжал молчать и слушать. – А в худшем, никогда бы не нашли, с отвёрткой в печени кормил бы где-нибудь ворон на свалке.

Кирилл успокоился и осознал, что с полицией ему повезло. Попытался спросить, почему не взяли тех, бородатых ваххабитов, но потом понял, что ответ на него и так знает. Сейчас бы набежала куча сородичей, посыпались угрозы, проклятья или более хлёсткий беспредел. А им здесь мир нужен, хотя бы видимый. Он отблагодарил хранителей порядка пятитысячной купюрой, что оставалась в кармане, на что полицейские отреагировали положительно и посоветовали ему в этом сезоне на рынке не появляться, чтобы не создавать напряжения среди торговцев.

«А может быть, это они и есть? Те, кто собаку зарезали. Мафия Азиатская. Мстительный народ. Нашли его теперь. Вычислили и мстят», – подумал он сейчас, чувствуя на правом плече голову Марии. «Хотя нет», – тут же опроверг он собственную догадку, – «голос в трубке хоть и был искажён, но характерного акцента в нём не слышалось».

– Знаешь, – обратился он к девушке рядом, которая дремала на его руке, и Кирилл чувствовал, как его кисть и одна сторона предплечья уже слегка онемели под тяжестью её головы и словно наполнились колючими пузырьками воздуха, – Я сегодня не мог вспомнить собственное имя.

Она молчала в ответ. Нежно сопела. Кирилл подумал, что она сейчас где-то в собственных сновидениях. Но вдруг Мария промурлыкала, что не помнит такого. Что может забыть всё что угодно, но собственного имени никогда не забывала. Он ответил, что с ним тоже такого прежде не было, а сегодня случилось. И по правде, он не знает, что его больше напугало, то, что он забыл, как себя зовут или… После «или» он осёкся, подумал, что не хотел рассказывать Марии про собачью голову.

– Или что? – не дождавшись продолжения спросила она и, раскинув руки, присела на кровати и потянулась.

– Или, что никогда тебя больше не увижу, – соврал Кирилл и сам удивился, как ловко избежал нежелаемых разговоров.

Она улыбнулась как-то неестественно. Только губами. Спросила, есть ли у него ещё что-то кроме пива. Например, испанское просекко или французский брют. Потом подняла брови, словно увидела на лице Кирилла несогласие с таким выбором и уточнила, что после того, что у них было, хочется чего-нибудь сухого и кислого. Кирилл, растерянно пожав плечами и помотав головой, ответил, что таких странностей в доме не держит.

– Ладно. Я схожу. Видела тут недалеко магазинчик, там точно должно быть, – быстро ответила она, вскочила и тут же натянула на себя телесного цвета трусики.

Кирилл попытался уговорить её вернуться в постель и обещал через пятнадцать минут раздобыть ей лучшее из того, что она хотела. Он упорствовал и схватил её за руку. Она попросила не делать ей больно, иначе останутся синяки. А таким красивым и умным, как она, не пристало ходить с синяками. Потом добавила, что с его разбитой рожей, лучше ещё дня три на улице не показываться, тем более что он точно не найдёт то, что ей надо. Затем, обувая туфли, вдруг добавила, что, наверное, забыть своё имя – значит умереть. И Кирилл, возможно, сегодня умер по-настоящему. Хорошо, что ненадолго, и она смогла вернуть его к жизни. А значит, он должен быть ей благодарен и ждать, когда она вернётся.

Кирилл пообещал не отходить от порога, ожидая её возвращения.

Она посмотрела на него, словно сомневалась в правдивости его слов.

– Только не говори мне, что ты сейчас убежишь! – то ли со страхом, то ли с облегчением сказал Кирилл, задумавшись на секунду, почему он так хотел, чтобы она осталась, но в то же время хотел, чтобы она ушла.

Может быть, потому что мысль о голове собаки в морозильной камере его холодильника и о неизвестных преследователях, не покидала его и всё время была с ним подспудно. Тогда ей действительно лучше не возвращаться. Он сам найдёт её. Потом. Когда со всем разберётся.

Мария ответила, что обязательно будет.

Главное, чтобы Кирилл не забыл, как её зовут.

Он сквозь двери прислушался к шуму лифта, который отправился на первый этаж с его очередной любовью.

Таксист так и не перезвонил.

Глава 4

Она и не думала возвращаться. Точно не сегодня. Позже обязательно. Но сейчас ей хотелось побыть одной. Насладиться чувством томящей незавершённости, что тянуло внизу живота. Она знала, она планировала, что сегодня так и будет. Ей не хотелось торопить события, ей хотелось растянуть податливое время до то того момента, когда она захлебнётся от счастья и… И, скорее всего, внутри её что-то изменится, хрустнет, словно мёртвая ветка, сломается. Сначала она заплачет, прямо в постели тихо отвернётся на бок спиной к нему, и слёзы медленно потекут из глаз, разбавляя сожаление о случившемся, потому что его уже будет невозможно повторить. Она постарается не всхлипывать, чтобы он не заметил. Но он всё равно услышит и спросит её «почему?». Она соврёт, что от счастья. Соврёт убедительно, чтобы он смог собой гордиться. Это последнее, что она сможет для него сделать. А потом она оденется и уйдёт, почти как сейчас, с одной лишь поправкой – уйдёт, чтобы больше никогда не вернуться.

Он будет страдать и искать её. Но не найдёт. Именно для этого она удалила свой номер и ещё несколько вечерних звонков из его телефонной книги вчерашним вечером. Он не должен был её найти, ни прямо, ни через кого-то. Она должна управлять ситуацией. Что с ним стало бы потом, для неё было неважно. Важно, что он был заворожён ею. Он помнил о ней. Он хотел её. Он её полюбил. Как все те, что полюбили до него. Ей было необходимо, чтобы её любили после всего того, что она пережила прежде.

Сейчас, выйдя из подъезда, она не стала вызывать такси прямо под окнами его дома, вдруг Кирилл смотрел из окна. Он бы сразу догадался, что она уехала. Потому она решила пройтись. Отойти на пару многоэтажек подальше. Ведь он должен её ждать. В этом весь смысл. И, когда его ожидания становились бы невыносимыми, в этот момент она бы приходила. Возвращалась за тем, чтобы убедится, что её любят. Ведь она была создана только для того, чтобы быть обожаемой. Единственной. Затмевающей всё собственной тенью и одновременно озаряющей весь мир своим присутствием.

Пройдя квартал, она зашла в цветочный магазин, вызвала такси к своему местоположению и заказала восемь огромных хризантем. Девочка-флорист переспросила о количестве цветов, и убедившись, что не ослышалась, собрала букет.

– Это маме, – сказала Мария, расплачиваясь картой. – Сегодня восемь лет, как её не стало, – зачем-то пояснила она.

Продавщица цветов понимающе вздохнула.

Мария села в такси. Водитель ещё раз уточнил конечную точку маршрута, посмотрел на цветы в руках пассажирки и выключил музыку, наверное, понимая, что ехать на кладбище, слушая всякое «у-ля-ля» не комильфо. Всю дорогу они пробыли в тишине.

Она шла к могиле, не торопясь. По пути не встретила никого. Лишь в самом начале на входе, несколько человек. Все порознь. С вёдрами, совками, понурыми лицами, пластмассовыми цветами. Кто-то туда, а иные обратно – одни к мёртвым, другие в мир живых. Слушала кладбищенскую пустоту, наполненную шумами неорганической жизни: ветер зигзагами между листьев, щебень под тонкими каблуками туфлей. Разглядывала пропитанную одиночеством тяжесть гранита могильных плит.

Здесь, ей казалось, гораздо глубже и честнее, чем там, за оградой.

Наконец, она подошла к могиле, что ещё восемь лет назад была вырыта у края кладбищенской зоны захоронения. Теперь край ушёл на сотню метров дальше. Мёртвые отвоёвывали пространство у живых. Она посмотрела на могилу – аккуратно отёсанный гранитный валун посреди гранитной плиты. На валуне ни имени, ни отчества, ни даты. Единственное слово «МАМА».

Восемь лет назад она купила место на кладбище и такой памятник с единственной целью – похоронить свою злобу на мать, которую не знала и никогда с ней не виделась. Мария сама для себя придумала такой ритуал, чтобы стать свободной от обиды, мучавшей её с детства. С какого-то момента, совсем не сразу, а с течением детских лет, это ощущение нарастало в маленькой девчоночьей груди, пока не достигло апогея. Почти с десяток лет назад она, наконец, решила замуровать под могильный камень все свои чувства, которые мешали ей с той поры и волоком тащились с ней по жизни, обрастая по пути новой грязью.

Её воспитывал отец. Вставал рано, когда она ещё спала, ложился поздно, когда она засыпала. Только для того, чтобы его дочь не чувствовала себя хуже, чем другие. Он её обожал. Она его ненавидела. Наверное, ненавидела за одну единственную вещь, за то, что у неё не было матери, которую она тоже кляла в своих мыслях за её отсутствие. Даже когда ей стукнуло пятнадцать, и отец рассказал ей правду, что мать умерла в родах, потом отвёл её в первый раз на могилу. Он говорил ей: «Душа моя, сердце моё, дочь моя», обнимал её и плакал, а она смотрела на могилу, на лицо, что было на ней изображено, чувствовала дыхание отца на своих волосах и ненавидела его ещё больше прежнего.

И женщину, чьё лицо было изображено на памятнике, тоже. За то, что та ушла, а её оставила. Не живёт где-то далеко, пообещав приехать к дочери обязательно, как ей рассказывали прежде. Зачем уж отец придумал такую сложную для неё сказку, ей тогда было невдомёк. Может быть, не хотел, чтобы его дочь в детстве столкнулась со смертью того, кто был просто обязан жить. А, может, боялся, что дочь почувствует вину за смерть матери, наступившую в родах. Ведь, он наверняка, где-то там, в глубине своей души так и думал, что виной всему она, его дочь. Её рождение. Мария тогда этого не поняла и ничего кроме обиды на мать, отца, на себя и на весь мир не почувствовала.

А потом, через несколько лет, когда ей было что-то около семнадцати, раздался звонок из кардиореанимации центральной районной больницы. Ей сказали, что отца спасти не удалось. Ему тогда было немногим за сорок. Так, немногим за сорок, и осталось навечно. А она стала сиротой. Отца простила. Даже почувствовала себя виноватой перед ним, подумала, что сгубила его своей нелюбовью. А обида и злость на мать никуда не делись, потому что мать сделала несчастными сразу обоих.

Счетов в банке у отца не было. Вся имеющаяся наличность умещалась в жестяной коробке из-под чая в кухонном шкафу над плитой. После экономных похорон Маша собрала рюкзак, выгребла из жестянки купюры, все до одной, закрыла квартиру на ключ и уехала в столицу, чтобы никогда не вернуться. Она знала, как построит свою карьеру ещё задолго до того, как села в электричку в сторону Москвы. Может быть, хотела лучше подготовиться. Психологически. Но смерть отца определила время.

Работа мерчандайзером в магазине шаговой доступности была не для неё. И в принципе, работа в её общепринятом понимании Марию не прельщала. Она хорошо усвоила и владела одним очень важным навыком, привитым ей отцом с детства – как быть обожаемой тем, кого ненавидишь. За последующие пятнадцать лет она смогла достичь совершенства в своём мастерстве. Начинать, правда, пришлось с самых низов, с днища. Но дорогу осилит идущий.

А когда она воплотила свои важные желания, а неважные решила оставить нереализованными, то задумалась о вечном. Поняла, что думать о вечном ей мешает мать. Точнее, то немыслимое сочетание самых дрянных переживаний, которые клубком змей всегда копошились в её сердце. Она не могла забыть, проститься и простить. Ни её, за то, чего та не сделала, ни себя, за то, что так её и не почувствовала. Потому, восемь лет назад, Мария приняла решение завести для своих внутренних змей могилу. А потом приезжала сюда каждый год, иногда чаще.

Но всегда чувствовала себя перед поездкой разбитой, опустошённой и неживой или нежелающей жить. Как вчера, когда стояла перед дорогой в ожидании белой «Газели», которая унесла бы её в заоблачную даль, освободив от тягости пребывания на земле.

– Привет, мама, – сказала она и, пройдя мимо невысокой кованой ограды к камню, положила цветы у его основания. – Давно не виделись, правда? – женщина ладонью коснулась холодного гранита. – Ну, ничего, я ведь всё ещё жива, а ты… – она замолчала на секунду. – А ты уже давно никуда не торопишься.

Она спросила вслух то ли у могилы, то ли у себя самой разрешения присесть и тут же села на скамью, сделанную из гранита в виде длинного параллелепипеда, скрученного посередине. Она вспомнила, что одна только скамья обошлась ей в полмиллиона. Увидев тогда её дизайн на сайте компании по производству кладбищенского интерьера, Мария подумала, что символ скрученного словно брусок пластилина камня— это отражение её собственной души. Готового изделия тогда не нашлось, она ждала больше полугода, когда сможет установить его на выбранное место.

Мария села, и на неё нахлынули её обычные для этого места мысли.

Ведь она приобрела место в кладбищенской тишине для того, чтобы позволить себе снова прикоснуться к тому, что разрывало её на куски всю жизнь. И от чего она не могла просто отречься. Она не узнала материнской любви. Единственное, что связывало её с матерью, обозначалось лишь переживанием жалости к себе. Но проживать жизнь себя жалеючи было нелегко. А без этого, Мария утрачивала единственную нить, объединяющую её с матерью. Она убрала это переживание из повседневности, потому что находиться с ним вместе было невозможно. Из-за него многое не складывалось в нужном направлении, не получалось. Поэтому женщина очертила зону, в которой могла вновь испытать эту щемящую обиду, но после оставить её здесь, чтобы она не мешалась, сковывая плечи, спутывая движения, и превращая Марию в жертву перед всеми и самой собой.

Правда, после того, как часть своих тревог Мария заточила под кладбищенский камень, всплыла новая странность.

Мария стала ощущать постоянный голод, почувствовала, что ни разу не могла насытиться любовью. Нет, не плотской страстью, с этим у неё всё было в порядке. Другим. Ей никогда не было достаточно безропотного обожания, преклонения и трепетной заботы. И даже, когда она осознала причины такой своей потребности и связала её с отсутствием первостепенной любви, которую каждый человек получает именно от матери, такое озарение ничего не изменило. Она требовала любви от каждого и выжимала её из каждого без остатка, до последней капли. Но всё равно ей не хватало. Она словно мистический вампир питалась любовью, которую ей отдавали и оставались опустошёнными, а потом голодная уходила за другой жертвой, недовольная тем, что вновь не получила того, чего хотела.

Она это понимала, отчего-то чувствовала, что, наверное, так нельзя. Пыталась полюбить каждого или хотя бы быть им благодарной, но ничего с собой поделать не могла – ни влюбиться, ни отблагодарить.

На посещение кладбища она отпускала себе час времени. Потом, то ли напитавшись чем – то, то ли избавившись от лишнего, она с новыми силами и лёгкостью включалась в жизнь.

Всякий раз она покидала кладбищенское пространство не одна. Каждый свой визит в место тишины и скорби заканчивался для неё новым знакомством. Были ли это случайности или совпадения – может быть, а может, Мария сама каким-то неведомым даже для неё самой образом выдавала свою готовность к новым контактам: томностью взгляда, едва заметной улыбкой, плавностью движений.

На этот раз высокий, седой пока не старик, но уже и не тот мужчина, который мог похвастаться своей молодостью, приблизился к ней, ещё сидевшей на гранитном брусе. Он стал напротив могилы позади камня, так, чтобы взгляд Марии неизбежно упал на него. Он смотрел ей в глаза, не отрываясь.

Мария смотрела на него в ответ равнодушно, будто сквозь, но, на самом деле, оценивая его осанку в льняном, потому слегка помятом, бежевом летнем костюме.

– Мы знакомы? – наконец спросила она устало.

Мужчина будто ожидал такого вопроса, потому ничто не взволновалось на его лице, не дрогнуло. Он ответил, что нет. И что настало время познакомиться, потому он здесь, а девушка, по всему, собирается уходить, и это их последний шанс.

– Шанс для вас? – переспросила Мария.

Взгляд незнакомца, прежде замерший в одной точке, как будто оттаял, и его глаза стали едва заметно двигаться, словно изучая позу женщины, её одежду и положение рук. А, может, Марии так показалось, потому что она сама внимательно вглядывалась в человека за могильным камнем, пытаясь понять, чего он от неё хотел.

– Для нас, – повторился незнакомец. – Для вас, чтобы выжить, для меня, чтобы получить то, что принадлежит мне.

Наверное, кого-то другого насторожили произнесённые слова, но Мария вспомнила, как прошлым вечером стояла у дороги, поджидая машину потяжелее, и сделала вывод, что всё-таки она ему нужна была больше, чем он ей. Она знала, что женщины способные делать собственные выводы и принимать решения – не в чести у высокомерных мужчин. Подумала, что ей не стоит раскрывать себя перед незнакомцем так скоро, потому наигранно приоткрыла рот, словно в смешении страха и недоумения.

Мужчина обошёл могильный участок и, подойдя к Марии, указал рукой на каменный брус для сидения.

– Я сяду? – то ли спросил, то ли предупредил он и тут же уселся на камень, в пол-оборота к женщине.

Мария отодвинулась на самый край, увеличивая своё пространство на тот случай, если поведение незнакомца выйдет из-под контроля. Мужчина заметил её движение и, впервые улыбнувшись за всё время их непродолжительной встречи, сказал, что ей не стоит его опасаться.

– Не я вам угрожаю, – произнёс он. – Я сюда пришёл, по большому счёту, ради вас.

Мария слегка ухмыльнулась и прищурила правый глаз, ей не нравилась наглость незнакомца. Она могла себе такое позволить с кем угодно, но с ней никто за последние восемь лет.

– При этом вы хотите что-то получить, как вы сказали минутой раньше, «то, что принадлежит вам», – то ли спросила, то ли укорила она.

– Две эти вещи лишь частично взаимосвязаны, – ответил мужчина.

Ей не было страшно. Марии было противно от того, что, как ей казалось, какой-то непонятно откуда нарисовавшийся пассажир решил её попугать. Не тот она человек, неужели он этого не видит? Не страшно ей. Если он попытается ей что-то сделать, то с её знакомствами она найдёт его по щелчку. И там такое с ним устроят, что мало не покажется. Но зачем? Наверняка перед её глазами какой-то не совсем нормальный чудик, которому не дают никогда и ни за что. Может быть, деньги у него и есть, но ему не хочется за деньги, потому что за деньги ему уже надоело. Теперь избрал для себя кладбище, как последнее место для знакомства, поелику в остальных местах уже перепробовал и ничего не получил. А сейчас просто набивает себе цену. А может, какой перверт, но такие обычно в плащах длинных ходят и сразу переходят к делу, демонстрируя свой отросток.

Незнакомец вздохнул и слегка наморщил лоб, словно путаясь, с чего начать.

– Мне кажется, мы ни с того начали, – наконец заговорил он. – Я вижу, вас напугал…

– Вовсе нет, – перебила его женщина. – Меня сложно напугать.

Мужчина кивнул в знак согласия.

– Хорошо, Мария, я понял. Давайте я вам сейчас всё последовательно расскажу, а вы спокойно выслушаете меня, каким бы нелепым мой рассказ вам не казался.

А вот здесь был крутой вираж. Он знал её имя! Значит, не просто случайно встретил здесь. Значит, нашёл целенаправленно. И он не просто местный наглец или идиот, что действительно настораживало. Но нужно было держать невозмутимость или хотя бы её видимость.

– У нас с вами общие знакомые? – спросила Мария, не моргнув глазом. – Я не помню, чтобы мы встречались прежде? Как вас, простите, по имени. У меня плохая память на имена. – Она замолчала на секунду, а потом добавила, – Как, впрочем, и на лица.

Человек довольно улыбнулся, как будто понял и порадовался замешательству женщины.

– Прежде мы не были знакомы, – он пристально смотрел Марии в глаза своими маленькими чёрными глазками и, казалось, пытался разглядеть в них вопрос.

Но женщина с этим не торопилась, она знала, что сейчас её новый знакомец сам представится, потом всё выложит, так что спрашивать будет нечего, но зато она сохранит свой статус невозмутимости.

– А вас так просто в угол не загонишь. Можно и зубы сломать. Так ведь? – наконец, после долгой паузы, продолжил мужчина.

Но Мария снова не ответила.

– Меня зовут Альтер.

Женщина прищурилась, ей показалось, что такого имени не существует, всё – какая-то выдумка или кличка непонятная. Мужчина встал и, протянув ей руку, предложил прогуляться вдвоём к выходу. Мария понимала – он уверен в том, что она не откажет. Да и она сама собиралась дослушать человека с напускной загадочностью до конца.

– Да, вот такое странное у меня имя, – продолжил мужчина, когда они вдвоём шли по дорожке между разномастных памятников. – Родители назвали, – будто оправдывался он. – Знаете, что оно означает в переводе с идиша?

Женщина посмотрела на него с лёгким раздражением, она не любила тот сорт мужчин, которые обожали рассказывать о себе: начинали с имени, потом про богатства, в конце про то как страдают от геморроя с псориазом, и какие свечи используют для первого, а мази для второго.

Но человеку, вероятно, не было никакого дела до того, что думает о нём Мария, потому он продолжал с упоением.

– Я родился недоношенным, знаете ли. Вот родители и назвали меня в еврейских традициях таким именем. Оно в переводе означает «старый». Ну это знаете, для того чтобы я до старости дожил. Странные люди, правда? – спросил он.

– Так вы еврей? – понимающе кивнула женщина. – Тогда всё понятно.

– Что именно?

– Начинаете издалека.

– Ну это стереотип, деточка, – задето, и, неудачно скрывая сердитость, ответил Альтер.

«Стереотип, но лишь в исключительных случаях, которые, как и каждые исключения, только подтверждают правила устоявшихся представлений», – подумала она про себя, а вслух ответила, что возможно.

– Такой подход свойственен большинству дипломатичных людей, – продолжал Альтер переубеждать Марию в правильности своего поведения. – Это чтобы вас сразу не спугнуть. Наладить контакт, так сказать, – то ли навязывал, то ли оправдывался он.

Мария подумала, что в начале знакомства тот показался ей более смелым, а сейчас она видела перед собой какого-то невротика, абсолютно соответствовавшего своему имени, если тот, конечно, говорил правду.

Она поспешила его утешить и сказала, что брат по матери его отца, по отцу, который был отчимом для её отца, тоже был евреем, и в этом нет ничего страшного, только жизненный опыт. Потом увидела, как Альтер сосредоточенно закатил глаза, разбирая её родственные связи и рассмеялась.

– Ладно, хочу сказать, что вы, Альтер, в мои планы не входили. Так что давайте к делу, если оно у вас ко мне есть. А если нет, нам в разные стороны, скажу вам честно, вы не мой герой.

Она понимала, что, если не простимулировать мужчину, он ещё долго будет разглагольствовать, ублажая собственно эго. Таковы издержки его традиционного воспитания.

– К Кириллу поедете? Обратно? – спросил он.

Мария неосознанно прикусила губу и подумала, что Альтер, знает о ней больше, чем она ожидала.

– Послушайте моего совета, Мария, это не тот человек, который вам нужен, да вы и сами, наверняка, знаете, что мне вас учить, – продолжил мужчина. – Скажу больше, он опасный человек.

Мария вспылила.

Объяснила резким тоном, что в её жизнь не нужно совать свой длинный нос, иначе его могут откусить.

– Я знаю, что вы упрямая и поедете к нему, и встретитесь с ним ещё не раз, пока не насытитесь, так ведь? – спросил Альтер, прищурившись.

Марии стало не по себе от слова «насытитесь». Новый знакомый словно читал её мысли, те, которые витали у неё в голове, пока она сидела у могильного камня с надписью «МАМА». Она вдруг подумала, что его стоит начать бояться. Что она его недооценивает. Что зря смеялась над ним. Кто он? Следит за ней? Что он от неё хочет? Она прежде никогда не убегала. Она всегда знала, как справиться с ситуацией. И сейчас знает. Ведь человек напротив сейчас специально нагнетает тревогу, чтобы Мария заполнилась ею до конца, а потом ответила ему «да» на все его просьбы и указания, лишь бы избавиться от этого щемящего чувства, которое на самой высоте переживания превращается в отчаяние. Потому нужно задать прямой и правильный вопрос, на который он не сможет отвечать витиевато, прячась за полуфразами. И тогда не сможет больше ею манипулировать.

– Даже не буду спрашивать, откуда вы знаете меня и Кирилла, – жёстко произнесла она, отчего голос под конец фразы захрипел. Мария откашлялась и продолжила. – Скажите конкретно, что вам нужно от меня.

Альтер, протянул руку к карману своего лёгкого летнего пиджака и достал оттуда визитку. Он протянул ей карточку бежевого цвета, на котором было только его имя большими буквами и номер сотового, заканчивающегося на три восьмёрки.

– Ладно, вижу обстоятельного разговора у нас не получится. – Сказал он и наморщил нос. Сократим тост до «Лэхаим». Если кратко, у меня не получается забрать у Кирилла то, что он мне задолжал, и вы мне в этом должны помочь, Мария. – Перед её именем он сделал паузу, и произнёс последнее, словно высасывал из него вкус, будто давил губами виноградную ягоду. – Я уверен, вы сами позвоните мне скоро. Поймёте, что я вам совсем не враг. Давайте сделаем так, чтобы у нас всё выстраивалось на доверии. Я доверяю вам, а вы мне.

Мария осторожно взяла карточку, понимая, что ответа так и не получила, ей действительно стало не по себе и хотелось убежать.

– А теперь идите, – указал он ей кивком в сторону кладбищенских ворот, к которым они подошли уже совсем близко. – Я сам вас найду. Но, не потеряйте визитку. Если что, без стеснений звоните первой.

Она шла и чувствовала, как её спину сверлит его взгляд. Лишь за воротами Мария обернулась, и увидела, что на месте, где они попрощались с мужчиной со странным именем, никого уже не было.

Глава 5

Кирилл в напряжении ждал около часа. Напрягался не потому, что хотел возвращения Марии. Наоборот, он переживал об одном, только бы она не возвратилась сегодня. Хлопнув себя по лбу, он понял, что в его телефоне не осталось её номера, и он его снова не записал в прошедшую встречу.

«Ну и пусть», подумал он, «даже если я её больше никогда не увижу, пускай всё остаётся так». Прежнее наваждение и очарованность сменились страхом за её, Марии, судьбу. Да и за свою, конечно. Ведь если уроды, которые названивают ему на телефон металлическим голосом, узнают, что он прикипел душой к этой женщине, они обязательно воспользуются случаем, чтобы поставить его в невыносимые условия. И когда они сделают предложение, он не сможет отказаться его выполнить или отдать всё что угодно, лишь бы её спасти.

Натянув на себя халат, он снова, то ли бродил, то ли метался по квартире, словно собака в клетке, по которой пропускают электрический ток.

Кирилл вспомнил про жену. Ту, прошлую, последнюю, Люсьен, которая наставила ему рога с хозяином футбольного клуба. А что, если это её проделки? Она ведь намекала ему, что неплохо было бы выдать ей отступные в сумме равной половине квартиры, ну или хотя бы подарить, в случае его смерти, понятное дело, перед этим написав завещание, ведь наследников у него не было. Она, конечно, говорила всё в шутку, когда он с ней спал последний раз в день расставания, уже наставляя рога, её тогдашнему новому благоверному. Как говорится, око за око, рог за рог. Но известно, что каждая шутка содержит в себе часть правды, причём часто большую.

Его телефон зазвонил, когда Кирилл смотрел в окно, над которым нависала люлька, из неё иностранный специалист красил фасад его дома, разбрызгивая краску с длинного валика во все стороны, и та густо усеивала каплями разной величины его оконное стекло. В другое время Кирилл надрал бы ему задницу, но сейчас ему было пофиг и на стекло, и на специалиста, и на всё остальное. В его голове всё словно замерло – ни одной мысли, ни одного слова. Ему было необходимо выйти из оцепенения от непонимания происходящего. Но звонок вогнал его в ещё больший ступор. Он увидел на экране незнакомый номер и протянул руку, чтобы взять телефон. Ему казалось, воздух стал настолько густым, таким плотным, что пальцы с трудом разрывали его толщь в направлении гаджета. Но всё-таки он сумел пересилить себя, взять телефон и поднести его к уху.

– Здравствуйте, это Екатерина из салона, – дальше было непонятное бульканье и клокотание, а потом снова, – Вы интересовались покупкой автомобиля в Москве?

Кирилл молчал. Он не понимал, злиться ему на навязчивый сервис за то, что он в такую важную минуту отнимает у него время, или радоваться тому, что пока не слышит металлический голос с его угрозами и странными требованиями.

– Алло! Алло! – послышалось в трубке. – Вы меня слышите? В нашем салоне уникальные условия кредитования! Только у нас вы сможете взять кредит под одну десятую процента годовых. Алло! – щебетал голос в ухо мужчине.

И вдруг в нём что-то рвануло. Разрывая голосовую щель, крик вырвался наружу.

– Слушай меня, тупая ты овца! – орал он. – Я сам тебя найду, когда мне будет нужно! Чтоб у тебя член на лбу вырос, е****тая ты уродина! Какого…

На том конце трубку уже давно бросили, скорее всего, в испуге, а он продолжал плеваться ругательствами, которые вылетали из его рта бурным клокочущим потоком, избавляя его от накопившегося страха и злости. Наконец, он выдохся и отшвырнул сотовый в сторону кресла, не контролируя, куда тот упадёт. Стоял, шумно дышал и чувствовал, как его отпустило. От наступившего облегчения даже растянул рот в улыбке.

Потом сел к ноутбуку, включил VPN и вошёл в Инстаграм. Он знал, что его бывшая оттуда не вылазит и это, пожалуй, единственный способ выйти с ней на связь. Она ведь могла не поднять трубку, а он в Инсте был у неё в друзьях, правда под другим именем и под фотографией брутального красавца с какого-то порносайта. Он давно завёл себе такой аккаунт, чтобы подкатывать к няшкам и получать их приватные фото, ну и заодно отслеживать бывшую, когда у той ещё был статус его настоящей. Он даже как-то передёрнул на неё пару раз, за откровенной перепиской. Но теперь перед ним стояла другая задача.

Её иконка была активна, значит можно сразу браться за дело. Нужно идти методом исключения, и если Кирилл её заподозрил, то важно было или опровергнуть или подтвердить подозрения, иначе они застрянут колом в башке и не дадут трезво мыслить. Он понимал, что ему нечего терять, потому написал ей сразу.

«Привет, это Кирилл, понимаю, как тебе сейчас рвёт пукан, но ты бы меня удалила из подписчиков, будь я под своим именем изначально. У меня для тебя неважные новости. Тварь – сдох».

Кирилл задумался на секунду и, вспомнив, как бывшая называла пса, удалил последнее предложение, исправив его на:

«Тень мёртв»

Он подумал, что по первой реакции определит, причастна ли Люсьена к убийству. Если они с муженьком или с кем-нибудь ещё что-то задумали, то его слова не будут для неё новостью, потому бывшая отреагирует на смерть собаки во вторую очередь. А сначала она возмутится тем, что он следит за ней в интернете. А вот если она так сделает, он тут же перейдёт в наступление, он знает, как испортить ей жизнь. Он тут же вывалит её мужу, о том, как они с Люсьеной прощались. И да, у него нет никаких доказательств, но таким, как её муженёк доказательства и не нужны, ему достаточно будет подозрений, чтобы вышвырнуть Люсю на улицу и оставить без красивой жизни. И пофиг Кириллу, что тот- тридесятый помощник владельца футбольного клуба, за который Кирилл болеет. Он ещё сделает всё возможное, чтобы история стала достоянием общественности. Вряд ли это Люсе понравится.

Коварно?

Конечно!

Но ведь тут вопрос жизни и смерти!

Если придурки такое вытворяют с собаками из-за сраной квартиры, или даже её половины, то что они с людьми могут сотворить?

Она ответила почти сразу:

«Кирилл!!! Что случилось??? Бедный мой пёс!!! Он болел??? Ты водил его к ветеринару??? Почему ты мне не позвонил??? Что ты сделал, чтобы его спасти???»

Бывшую словно прорвало.

Через секунду появилось новое сообщение:

«Набери меня немедленно!!!»

Кирилл прямо из компьютера набрал ей с одного из мессенджеров, сразу по видеосвязи.

– Ну, у тебя и рожа, ты опять что ли со своими фанатами бухал?! Когда же это закончится -то у тебя?! Ты помнишь, сколько тебе лет?! У тебя собака была больная, а ты как тюбик малолетний, шлялся с такими же, как ты идиотами?!

Кирилл подумал, что со времени их последней встречи она очень изменилась. Она перестала быть той мягко стелящей и мурлыкающей кошкой, что была с ним прежде. Он почему-то решил, что так его бывшая научилась разговаривать из-за прислуги в её нынешнем доме. Чувствует себя хозяйкой, которой можно всё.

– Успокойся! – остановил Кирилл её ругань. – Не болел он.

– Ну, а что тогда? Что произошло?

И, о чудо, он увидел, как у Люси в глазах встали слёзы. Тогда Кирилл подумал, что его тактика не сработала и вкратце, не вдаваясь в особенности мученической смерти пса, передал события сегодняшнего утра, связанные с собакой, а заодно и подозрения, которые закрались ему в голову, относительно Люсьены.

Она назвала его полным кретином и объявила, что на неё записан дом в Испании на Бенаависе и четырёшка в сто двадцать квадратов в Москве, адрес которой уточнять не стала.

– Как ты вообще мог такое обо мне подумать. Я убила пса?! Мы с тобой три года вместе прожили, я разве тебе подлое что-нибудь сделала?

– А разве ты не наставила мне рога?

– Ты совсем уж мозг потерял, Кирилл. Да я бы никогда, если бы ты совсем на меня прибор не забил. Тебя же ни днём, ни ночью дома не было. Ты домой приходил только, чтобы прибухнуть, поспать, чтобы потом снова прибухнуть с друзьями. И как ты теперь можешь мне что-то в упрёк ставить?

Кирилл понимал её правоту и не отстаивал своей правды. Он подумал, что про рога ляпнул случайно, по привычке сделать всё, чтобы выйти сухим из воды. Ещё он подумал, что стал подозревать Люсю только потому, что будь она действительно виновной, как ему показалось, то уладить вопрос было бы легко. Действительно, как ему могло такое на ум прийти, что его бывшая зверски прибьёт собственного, пускай и бывшего, питомца. Он решил, что во всём виноваты похмелье и удары по голове. Может быть, всё-таки стоило прислушаться к курьеру и сходить хотя бы в травмопункт.

– Ты хоть в полицию сообщил? – прервала его цепляющиеся друг за друга и уводящие куда-то в сторону мысли Люся.

– Да, какая полиция, – сникшим тоном ответил Кирилл.

Он рассказал ей о звонке, металлическом голосе и непонятном долге, который Кирилл должен вернуть незнакомцу. Припомнил, как та шутила напоследок, перед уходом, про жилплощадь. Рассказал свои опасения по поводу полиции. Люсьена с ним согласилась, что его и вправду могут выставить живодёром и завести дело.

– Хочешь, я мужа подключу? У него связи, – предложила она.

Он смотрел на неё в экране ноута и чувствовал, что она – единственный человек, которая по-настоящему о нём переживает. А он – козёл, который не ценит. Но, что он может с собой поделать. Кому-то же надо быть козлом.

– Не надо мужа. Я пока сам попытаюсь выйти на след. Потом, таксист мне ещё не перезвонил. Если что, в крайнем случае, тебя попрошу, а так, не хочу быть обязанным.

– Кирюш, – вздохнула она, – ты как будто в тюрьме всю жизнь провёл. Вокруг тебя люди, а ты всё думаешь, что враги. Ладно, я поняла тебя. – Она замолчала на несколько секунд и вздохнула, блуждая взглядом по его лицу, словно разглядывала синяки под глазами. – Ты труп пса куда дел?

– В морозилке, – ответил он, не акцентируя, что там только голова. – Ночью вынесу, закопаю.

Люсьена с пониманием кивнула.

– А про то, что у тебя аккаунт с фотографией Рокко Сифреди я давно знала. Залазила в твой телефон.

– Чья фотография?

Бывшая грустно улыбнулась и сказала

– Не бери в голову. Если вдруг тебе понадоблюсь, сразу звони, – она попрощалась и отключилась.

А он вспомнил её слова про тюрьму. Он там действительно был. Один раз. Ещё по малолетке. Шебутным был в детстве. И время шебутное было. В шестнадцать с мажорами из благополучных семейств вынес школьную аппаратуру: две большие колонки, усилитель и стационарный магнитофон, чтобы замотать на рынке, потом на свою долю купить себе красный пиджак и золотую печатку.

Но их всех вычислили ещё до того, как они сбыли краденное. Кто сдал, так и осталось неясным. Может девица, которую на шухере оставили стоять, кому сболтнула, а может и милиция сама оперативно постаралась. Из всех четверых, включая девицу, сел только он. Остальных родители отмазали. Кого на учёт поставили. Кого просто пожурили и штраф предкам выкатили.

Его родители за сына биться не стали. Могли бы, но не стали. Правильные были. Сказали, что каждый должен отвечать за свои поступки. Так он и сел, как организатор преступной группы, впритык до своего совершеннолетия. Школьное обучение там завершил. После отсидки в родной дом не вернулся. Обиды не простил. Родителей больше не видел. Лет пять назад узнал от друга Степана, что отец умер, а мать через пару лет инсульт разбил. Кирилл через опеку в дом инвалидов её оформил. Но так никого ни разу не навестил, ни на погосте, ни в богадельне.

А о времени, проведённом в тюрьме, не вспоминал. Слишком трэшевые были воспоминания. Но особо и не жалел, потому что, вернувшись, нашёл большую часть своих приятелей, в том числе и тех, кто с ним подельниками проходил, плотно сидевшими на хмуром. Подумал, что, если бы не срок, сам бы по своей бесшабашности увлёкся отравой. Но, увидев, кучу примеров, зарёкся. Потому наркотики не принимал ни при каких условиях, даже те, что в в пабликах называют лёгкими.

На лэптопе клякнула почта. В правом нижнем углу экрана он увидел всплывающее окно с характерным жёлтым фоном. Имя отправителя ему ни о чём не говорило. Какой-то аltеr@еgo.соm. Но следовавшее далее название письма «Инструкция для Кирилла», заставило его схватить мышку и открыть почтовый браузер на весь экран. Он развернул письмо и огляделся по сторонам. Было ли совпадением, то, что оно пришло сейчас, когда Кирилл находился у компьютера или где-то в квартире спрятаны камеры, и за ним наблюдают? В совпадения Кирилл верил мало, а вычисление камер могло быть долгим. Потому, отложив последнее на потом, он сосредоточился на письме: