Читать онлайн Внутренний свет

Предисловие от автора

Здравствуй, дорогой читатель.

В твоих руках – мой первый, но, надеюсь, не последний роман.

Эта история с ароматом лимонного колд-брю и тирамису, щедро пропитанного кофейным сиропом. Если бы книги имели вкус – у этой он именно такой: яркая доза кофейного тандема.

Она росла на этом «топливе» в курортном городке на юге Вьетнама.

Читая предисловия, я заметила: авторы благодарят, посвящают или приоткрывают перед читателем завесу – рассказывают, как родилась книга, зачем и почему.

У моей истории нет реальных прототипов, но кое-что всё же объединяет меня и героиню – настоящая любовь, прошедшая проверку временем.

Эта книга посвящается именно ей. Моей настоящей и безусловной любви – моему мужу.

Человеку, который умеет видеть прекрасное даже в самых нелепых и корявых строчках, и верит, что писательство – удел талантливых.

Боюсь, если бы не эта слепая вера в то, что складывать слова в истории – не каждому дано, этой книги попросту бы не существовало.

Спасибо тебе, любимый, за шестнадцать лет веры в мою уникальность.

Героиня этого романа давно живёт на страницах рабочих файлов. Она родилась ещё в 2014 году.

Я тогда училась на факультете журналистики в провинциальном городке. В один из редких дней, когда я не опоздала на первую пару к восьми утра, ехала стоя в переполненном автобусе, огорченная в очередной раз случайно разбитым сенсорным телефоном, сжимая в руке старую кнопочную «Нокиа».

Сейчас понимаю: вдохновение часто приходит так – странно, внезапно, мистически.

В тот день в моей голове вдруг заговорила она – Маргарет Клэп. Громко, настойчиво, как будто стучалась в виски. Ни проезд, ни холод, ни лестница на седьмой этаж не могли заглушить её голос. История писалась сама собой, назойливо, как муха, от которой не отмахнуться.

Первые главы я печатала прямо в телефон, на крошечном экране, на ходу. Потом – перенесла в планшет. А после забыла. Почти на 11 лет.

Сегодня эта история обрела форму и финал. И сохранила в себе, почти неизменно, те самые, очень ценные для меня, первые главы, написанные студенткой Любой.

Я верю: даже у самой простой книги есть своё предназначение.

У этой – разжечь ваш внутренний свет. Напомнить о доброй любви. И, возможно, о вас самих.

Иногда миру нужен маленький, глупый роман – чтобы стать немного добрее.

С любовью, ваш автор.

Глава 1

Красота – это открытое рекомендательное письмо, заранее завоевывающее сердце.

Артур Шопенгауэр

Шесть тридцать утра. Сердце бьётся с бешеной силой. Резкая боль обездвижила меня. Она разбудила и напомнила, что я жива, но чувствую себя как в страшном сне, выбраться из которого не получается. Всё вокруг кажется чужим, и в голове стучит, как набат, одна мысль: «Почему я?»

Сегодня утром я проснулась в больничной палате. Последним воспоминанием была встреча с подругой – мы сидели у витрины бара, зал наполняла расслабляющая музыка, по дорогам спешили автомобили, разбивая комья грязного снега.

Ещё утром я видела грузовики, посыпающие песком заваленную снегом проезжую часть, которую уже через час авто раскатали так, что от заснеженных улиц не осталось и следа. Это явление сравнимо с разбитым сердцем, которое обильно поливают алкоголем, а через час исчезает боль. И так – до следующего звонка, следующей метелицы.

– Доброе утро. Как вы себя чувствуете?

Мои попытки вспомнить вчерашний вечер прервала медсестра. Элизабет – так было написано на её бейдже. Розовощекая девушка с длинными волосами и пышными формами заглядывала мне в лицо и широко улыбалась.

Как я себя чувствую? – своё состояние я не могла описать ни одним словом. Казалось, будто я напилась до беспамятства, а после меня сбил автобус… Эти мысли были абсурдными, но, как я узнала позже, ошиблась я только в одном – это был не автобус, а грузовик.

Меня сбил грузовик.

Ближе к полудню в палату вошли два полицейских. Они и сообщили мне подробности той ужасной ночи.

Несколько дней я провела в бессознательном состоянии. Водитель грузовика всё ещё в розыске, свидетелей происшествия нет – за исключением моей подруги, но та находится в таком шоке, что пока не может вспомнить ничего внятного…

Память начала восстанавливаться: в голове один за другим появлялись образы – как кусочки головоломки, они выстраивались в общую картину.

Вот мы сидим в любимом баре. Подруга заинтересованно смотрит на меня, я же, растерянно, доверяю ей свою тайну. Говорю, что беременна и скоро стану мамой, а Брайан – отцом.

Одно воспоминание сменяется другим, и вот я уже в слезах объясняю, что Брайан меня бросил, а новость о беременности для него – далеко не счастливая. Ребёнка я не оставлю. Не хочу носить клеймо матери-одиночки. Боюсь, как воспримут это мои родители. Едва ли мама сможет пережить такой удар.

Неужели я действительно верила, что Брайан примет всё это?

В этот момент к нашему столику подходит официант и приносит большой поднос с выпивкой – мы с подругой решили забыться от горя.

Ситуация оборачивалась совсем не так, как я себе представляла. Я ощущала, что теряю над ней контроль.

Брайан – мой бойфренд. Высокий шатен с карими глазами и взглядом, пронизывающим до глубины души. Стильно одетый, уверенный в себе и немного тщеславный – его наглость порой переходила все допустимые грани. Наследник масштабной сети элитных автосалонов. Денег было достаточно, чтобы быть высокого мнения о себе – порой даже слишком. Он привык к тому, что всё решается деньгами, и у всего есть своя цена.

Когда полиция ушла, всё наконец встало на свои места.

Ребёнка я потеряла…

По словам майора Кэдбери, я родилась в рубашке: выжить после такой аварии – невероятно. Получить сотрясение, несколько переломов, рваные раны и гематомы – настоящее чудо.

Грузовик снёс меня с дороги, я подлетела на несколько метров и ударилась о декоративный фонарный столб, чей орнамент сыграл существенную роль в моей карьере. Рваные раны, кровь и резкая боль… И вот я снова на асфальте, как безжизненный пакет с мусором, рухнула на землю.

Это казалось невероятным, но я выжила. Несколько операций – и вот я здесь.

Газеты кричали на весь Орегон об этом инциденте, а люди обсуждали «чудо». Но что интересного в истории о простой девушке, сбитой грузовиком?

Меня зовут Маргарет Клэп. Мне 25 лет, я родилась в Калифорнии.

В 10 лет мы с родителями переехали в «кремниевый лес» – Хиллсборо1, на родину моего отца.

Мои родители – чудесные люди. Отец всю жизнь проработал в исследовательском центре биологом, а мама мечтала стать звездой. В молодости она ходила на прослушивания и кастинги, но это не мешало ей быть хорошей хозяйкой.

С моим рождением она не оставила мечты о славе – и стремилась достичь её уже с моей помощью.

Когда мама впервые привела меня на кастинг рекламы детской зубной пасты «Корсик», мне было 10. Я была активным ребёнком, но в то же время, как взрослая, понимала, что от меня требуют – и идеально справлялась с задачами.

Это может показаться невероятным, но двухминутный ролик, три строчки текста и широкая детская улыбка во весь экран окунули меня в сладкую, липкую и тянущуюся, как нуга, славу. Меня узнавали на улице, хотели сфотографироваться со мной, а женщины, увидев меня, хором вздыхали, томно закатывали глаза и говорили, что мечтают о такой дочери, как я, что непременно льстило моей маме.

С годами моя красота крепла с невероятной силой.

Вы бы узнали меня в рекламе парфюма Dolce – стройная девушка с изящными длинными ногами, примеряет откровенные образы и смело позирует на камеру…

Уверена, хотя бы раз вы видели билборд всемирно известного дизайнерского дома – Felixe. Да, это я – роскошная голубоглазая блондинка с волосами до пояса, струящимися, как шёлк. В платье – кстати, за 50 000 евро – иду по красной дорожке.

Моя красота – счастливый билет в жизнь. Билет со сроком годности, который определяет судьба.

Он способен открыть не только кошелёк любого мужчины, но и его сердце. Он позволяет быть желанной на каждом мероприятии, светской тусовке или благотворительном вечере, даёт возможность любоваться собой на обложках журналов…

Моя жизнь была полна глянца и света. Такой она была до моего пробуждения…

Ещё месяц я провела в больнице.

Сегодня я проснулась раньше обычного. Ноющая боль проснулась вместе со мной.

Всё это время я была перебинтована с ног до головы. Врачи не тронули только руки и ступни. Самым частым и сильным источником боли было лицо. Из-за бинтов я не могла посмотреть, в каком оно состоянии – и это меня дико раздражало!

– Мы что, в Египте?! Я вам не мумия! – возмущалась я всякий раз, когда приходила Элизабет.

Та лишь качала головой и говорила:

– Ещё рано. Ещё не время.

Но сегодня всё было иначе. Я чувствовала – это особенный день. Так говорила моя интуиция, а она меня ещё ни разу не подводила.

Однажды в Милане мы демонстрировали новую коллекцию одежды от Veruno. Я закрывала показ, но не успела ступить на подиум, как почувствовала непреодолимое желание пройтись по зрительному залу.

Моё шестое чувство говорило мне: «Маргарет Клэп – это твой звёздный час!»

Видели бы вы лицо организатора! Гримаса злости обезобразила его лицо, глаза налились кровью, кожа стала пунцовой.

Тогда я только начинала свою карьеру и не могла позволить себе такую вольность. Как выяснилось позже – судьба благоволила мне, а интуиция стала второй удачей! В зале сидел меценат – моя выходка заставила его отвлечься и обратить внимание на моделей.

Вскоре он согласился спонсировать наше агентство.

Я стала востребованной моделью в Нью-Йорке, а потом – и во всём мире.

В этот раз Вселенная вновь услышала меня. Дверь моей палаты тихонько приоткрылась, и в проёме показалась голова доктора Грэмма, моего лечащего врача.

– Маргарет, доброе утро. Вы уже проснулись? – с неподдельной заботой спросил доктор.

– Да. Сегодня боль особенно сильная… она не даёт мне уснуть.

– Маргарет, – в голосе доктора чувствовалось волнение, – вы в больнице уже месяц. Мы сделали всё, что могли. Сегодня мы снимем бинты, и вы сможете поехать домой!

Моей радости не было предела. Неужели?! Домой! Я благодарно улыбнулась доктору. Он скрылся за дверью, а я, обессилев от короткого, но волнующего разговора, медленно погрузилась в сон.

Глава 2

Индийский океан нежно слизывает ракушки с песчаного берега. Я лежу на шезлонге, облитая солнцем, моя кожа ровного шоколадного оттенка, а ультрамодный купальник кислотного цвета ещё сильнее оттеняет загар. В руке мохито, а рядом – мирно дремлющий Брайан.

Я неспешно делаю глоток, приятное тепло разливается по моему нутру. Как же я счастлива! Брайан бурчит неразборчивые милости во сне, я наклоняюсь, чтобы поцеловать, его длинные ресницы подрагивают, и любимый открывает глаза. Сильные крепкие руки хватают меня за талию, он притягивает меня к себе, и счастье дополняет возбуждение…

В Брайана невозможно не влюбиться: бархатная кожа, открытая улыбка, рельефный торс, идеальная укладка даже спросонок, а глубокий низкий голос будет ласкать слух, даже если будет ругать, называя тебя сукой.

– Как хорошо, что мы вместе… Этот пляж только для нас двоих, детка, – голос Брайана переполнен нотками желания.

Не отвечаю, покорно улыбаюсь и поддаюсь нахлынувшим чувствам. Руки любимого скользят по моему телу, а я осыпаю его лицо поцелуями, напряжение между нами нарастает, и вот уже, через какую-то долю секунды, когда оно достигает своего пика… на весь пляж раздаётся детский крик!

В воде я вижу ребёнка! Он тонет! Тотчас порываюсь со своего места и спешу на помощь! Выбежав под открытое палящее солнце, понимаю, что добежать мне не удастся: всё моё тело, с ног до головы, покрыто ужасными кровавыми волдырями. Каждый шаг с таким грузом отдаётся жгучей болью. Я падаю на песок, и по изуродованному солнцем лицу ручьём льются слёзы.

Обернувшись, вижу, что Брайан не сдвинулся с места, он смотрит за происходящим, как зритель в кинотеатре, а вместо попкорна лениво потягивает мой мохито.

Вскоре крики смолкают, и на пляже вновь воцаряется тишина.

Обмякнув от бессилия, боли и усталости, я падаю на песок, закрываю глаза и думаю лишь о том, что не хочу… больше… жить…

– Маргаре-ет… Солнышко моё… Пора вставать, – в реальность меня возвращает нежный мамин голос.

Открыв глаза, вижу обшарпанные жёлто-зелёные стены своей палаты. На столе всё так же красуется ваза с цветами, а на подоконнике уныло доживает свой век огромный фикус в старом горшке. Солнечный свет заполняет комнату, и от этого она кажется ещё более одинокой… Комната, которую никто не любит, в ней никто не хочет жить. Комната, которая не слышала детского смеха, а впитала в себя только слёзы и горе.

Окончательно проснувшись, понимаю, что это был всего лишь кошмар, но вот слова доктора Грэмма – реальность: мама собирала мои вещи.

– Доченька, сегодня особенный день. Сегодня мы увидим наконец тебя без всех этих медицинских аксессуаров… Папа уже давно считает дни до твоего возвращения, а телефон разрывается от звонков. Звонили из агентства, просили связаться с ними сразу, как только сможешь… Очень жёсткий у тебя начальник, милая, от его голоса у меня каждый раз мурашки, – сказала мама.

– Да, мамочка, Феликс такой… Он… немного грубый, не обращай внимания, – ответила я и в ту же секунду подумала, как же аккуратно и неправдоподобно я охарактеризовала Феликса.

Грубый? Да он – редкостная сволочь! Бестактный, беспринципный, наглый и жестокий. И это я не говорю ещё о том, что выражение его лица всегда излучает превосходство над всеми, с кем он разговаривает. В его разговоре слова "collab" и "bling-bling" встречаются так же часто, как "привет" и "как дела" у обычных людей.

Богатый и известный, он лучше остальных знает себе цену и никогда своего не упустит. В общем и целом, Феликс – подлец, готовый идти по головам, преследуя исключительно личные цели.

Таким он стал не сегодня и не вчера, таким он был всегда…

Зачем же тогда работать под управлением такого человека, спросите вы? Всё очень просто.

В 17 лет Феликс взорвал мир моды своими нестандартными и смелыми решениями, заявив о себе, своём уровне и возможностях. За два года он стал известен на весь мир: дарование, самородок, каких давно не видел мир моды. Его кутюрные образы стали украшать кинофестивали и показы, мировые звёзды записали его коллекции в любимые, отмечали его в соцсетях и рекомендовали друг другу, публиковали в журналах и боролись за его эксклюзивы.

К тридцати годам Феликс получал сотни тысяч долларов только за то, что просто вышел на подиум. Работать у такого дизайнера мечтали все модели, а посчастливилось совсем немногим, но я оказалась в их числе.

Гонорары за нашу работу стоят того, чтобы терпеть самые идиотские запреты и правила "хозяина". Феликс – модельер, мой агент, наш царь и бог.

Всё же, несмотря ни на что, я люблю свою работу.

Знаете, получать удовольствие от жизни – непозволительная роскошь.

Бывает так, что ты делаешь главное и любимое дело, но рядом с тобой обязательно найдётся тот, кому твой взлёт не всегда приходится по вкусу.

Нередко миссию трикстера2 берёт на себя начальник. И мы сетуем на жизнь, не стесняемся в выражениях, описывая его по телефону маме, и самое страшное – начинаем сомневаться в своём предназначении. В нашу голову тихо прошмыгивает самая ненавистная мысль: «А что, если это не моё?»

И ты позволяешь ей расправить крылья в своей голове, занять самое удобное место и каждый день кормишь её новыми и новыми сомнениями, подтверждающими твоё «не моё». Вскоре, окончательно убедившись в своём «не моё», ты бросаешь любимое дело, отправляясь на поиски нового, которое, увы, ждёт та же участь.

Сомнения уничтожают нас…

К счастью, моя работа и есть моя жизнь, и есть «моё». Я в этом уверена.

Глава 3

К полудню моя комната была похожа на консервную банку: в ней было так много людей, что казалось, тут раздают бесплатные пончики и собралась вся больница – от главного врача до уборщицы.

Такое положение дел очень сильно волновало меня. Я не понимала, зачем старушка Менди дежурит у входа в палату с предметами первой помощи, и не знала, зачем все хирурги собрались у моей постели, если снять бинты под силу одной медсестре?

Честное слово, дайте мне ножницы – и я сама расправлюсь с ними в два счёта.

Всё происходящее вызывало у меня неоднозначные чувства. Я была в нетерпении – в том самом, в каком обычно находятся дети, открывая рождественский подарок. Я загадала себе X-box и очень надеюсь, что именно он в этой красивой красной коробке.

Бинты снимались не так уж и просто.

Родители попеременно заглядывали в комнату. Белые бинты сменял слой слипшихся жёлтых, пропитанных кровью и сукровицей. Это было не только неэстетично, но и жутко болезненно.

Каждый новый слой бинтов – мои зубы сжимались всё сильнее, и в тот момент, когда мне казалось, что вот-вот мои скулы пойдут ходуном, а челюсть с треском начнёт крошиться, бинты кончились.

Я почувствовала облегчение.

Не видя своего отражения, я пыталась прочесть в глазах окружающих: что они видят? Что я теперь для них?

Их взгляды излучали совсем не то, что я привыкла видеть, ловя их на себе.

Если тебе хоть раз в жизни посчастливилось почувствовать, как восхищённые тобой люди буквально пожирают тебя глазами, если на тебя хоть один разок взглянули с завистью и восторгом – ты не спутаешь этот взгляд никогда! Ни за что! И ни с чем!

Глаза родных смотрели с любовью и жалостью, хирургов – с огорчением и неудовлетворённостью.

Без резких движений я опустила взгляд вниз – и тут же ощутила дискомфорт, кожу лица будто тянули во все стороны. Я осмотрела ноги, заострила внимание на каждом уродливом шраме. Трогала руками каждый островок своего тела.

Подняв руки к лицу, прикоснулась к нему. В голове промелькнула мысль: «Кто это?»

Страх заполнил сердце. Давящий воздух заставил грудь вибрировать. Я не могла вымолвить ни слова.

Медленно поднявшись, наконец решилась увидеть то, с чем мне теперь придётся жить.

Подойдя к зеркалу, я поняла, что в моей коробке нет X-box’а.

Вместо желанной игрушки там – старые уродливые лыжи, перешедшие по наследству от старшего брата, надев которые каждый поймет, что я – несчастный ребёнок из неблагополучной семьи.

Разочарование захлестнуло меня. Моя счастливая жизнь закончилась именно в этот момент…

Глава 4

Весна ворвалась внезапно. Ещё вчера снег лежал сугробами на обочинах, и дети беззаботно закидывали друг друга снежками, как вдруг – по тротуару идёт девушка в коротком платье и балетках на босу ногу. Вязаный жакет она перекинула через руку. На её лице сияет улыбка. Воздух наполнился жизнью, а солнце стало припекать сильнее.

Честно говоря, я ненавидела зиму всем сердцем и никогда не могла найти в ней романтики. Зачем Рождество и Новый год выбрали её – ледяную и серую?

Хуже всего то, что меня угораздило родиться в январе – в самый лютый зимний месяц. В детстве я завидовала «летним» детям и нередко закатывала родителям истерику, требуя перенести день рождения на июль… ну или хотя бы на май.

С годами ненависть крепла. Я не понимала, как можно веселиться, когда мороз кусает тебя за лицо, а путь от дома до ресторана по пробкам занимает целую вечность.

Зимой невозможно быть красивой: головной убор приминает причёску, тушь стекает под глаза, какой бы водостойкой она ни была, а вечно лопнувшие губы не спасает даже самая дорогая косметика.

Я ненавижу зиму. Теперь ненавидеть её у меня стало ещё больше причин.

И из года в год я ждала весну, как самая отчаянная фанатка – любимую поп-группу в своём городе. Я замечала каждую травинку, едва пробивающуюся из-под отдохнувшей земли, каждую почку.

Но в этот раз всё было иначе. Я пропустила её. И весна, как и всё в моей жизни отныне, перестала нести ценность.

Больница, в которую я приезжала на перевязки, стояла в тенистой роще. Сосны обнимали её, как цветочный платок обрамляет личико милой девушки.

Я скучала по своей больничной палате.

Нередко, обмотанная бинтами, я подходила к окну и видела, как пациенты наслаждаются свежим воздухом. Ветер ласково щекочет каждого, забираясь под рубашку, или, едва касаясь, ворошит волосы мальчишке из соседней палаты, что старательно карабкается на дерево, пока не видит мама.

Я тосковала по дням в больнице. Тогда я ещё не знала, кем стала. Ещё не открыла «ту самую» коробку. Верила в лучшее. Я была далека от реальности, наедине с надеждой.

Но сейчас в моей голове крепко засела мысль: хорошо уже не будет никогда.

В день выписки папа катил меня по прибольничному парку в инвалидной коляске, как паралитика. Это бесило меня до дрожи, но я понимала, что ослабевшая не смогу идти сама.

Мама, словно птичка, щебетала рядом, успокаивая, как может только она – чмокая в щёку и без конца говоря о том, как мы справимся с этой «небольшой проблемой».

Она уже обзвонила больницы. Уже нашла врачей. Уже знала, кто нас примет.

Я же не знала, что будет дальше. Не могла выдавить ни слова… не знала, как жить.

Месяцы дома пролетали со скоростью ракеты «Циркон».

Я не подходила к телефону, не отвечала на e-mail'ы, все мессенджеры – на тотальный, всепоглощающий мьют.

Моя жизнь теперь – точно персональный «День сурка», но только из завтрака – родительского сада – сна – самобичевания – снова сна.

Первое я возненавидела всей душой…

Семейные завтраки перестали быть счастливыми мгновениями с любимыми. Сейчас они напоминали встречи в приёмном покое: сочувствующие взгляды и приторно-сладкие голоса:

– Что угодно для тебя, лишь бы ты улыбнулась…

Наверное, будь мне десять, то визг счастья мог бы разорвать в клочья перепонки всех 4,5 миллионов жителей Орегона.

Меня же мутило. Но уйти в комнату я не могла. Совесть держала крепко: «Они меня любят и хотят, как лучше… Им сейчас тоже непросто. Будь благодарной».

Думаю, не стоит уточнять, что сон и самобичевание – не то, что можно любить или ненавидеть. Спать – приятно. Смешивать себя с дерьмом – не очень.

Родительский сад – единственное, что согревало меня и наполняло жизнь красками в буквальном смысле.

Сад – как особый вид искусства.

Как я уже упоминала, моя мама – домохозяйка. Вся её жизнь однажды сузилась до семьи. Это слово вмещало в себя уйму обязанностей и горы ответственности:

Муж, страстно желающий внимания и тепла.

Дочь – желанная, единственная и такая талантливая.

Дом – двухэтажная мечта её детства.

Участок у дома – лишённый заботы, с покосившимся забором.

Домашний очаг – поддерживать тепло которого мама считала своим долгом.

Согласитесь, немалые задачи на плечах хрупкой молодой женщины? Сказать, что она уладила всё – не сказать ничего.

Двухэтажная мечта порой походила на свалку, но то лишь от неутомимой любви к перестановкам. Рядовым понедельничным утром мама могла решить, что синяя стена в гостиной или камин – жизненно важные элементы. Тогда дом превращался в проходной двор, а мама сияла, как полированный медный чайник.

Мы не нуждались в её внимании, не таскали куски и бутерброды. Семья обросла традициями, которые мы бережно хранили и не нарушали из года в год.

Сад наполнял маму таинственной силой, даровал ей энергию на воплощение всех задумок.

Незаметно для меня выход на задний двор оброс крылечком и фигурной лестницей, а после буквально оброс вьюном, протягивающим свои щупальца до самой крыши.

От крыльца тянулась мощёная тропинка, открывающая идущему оазис в каменных джунглях, расположенный по обе руки.

Справа мама высадила ароматные гиацинты, соседствующие с душистой чиной, разбила маленький водоём, оформила каменный выступ-водопад, гоняющий воду из пруда на камни – и так по кругу. Шумный и озорной, он вписывался в картину, как родной.

По левую руку в цвет гиацинтам ковром стелились маттиолы и флоксы. Цветущие в разное время, они кустились будто бы круглогодично.

Любимым же местом силы каждого члена семьи была беседка, полностью покрытая и будто бы состоящая на 90% из виноградной лозы.

В детстве она казалась мне таинственной пещерой зелёной горы. Зимой – ледяной иглу снежного человека. Сейчас же выполняла функцию «домика на дереве», в который никто не совался без разрешения.

Беседка стояла в самом конце двора и стеной прилегала к забору. Это открывало доступ к самым забавным сценам соседской жизни. Она дарила тишину и покой, защиту, в которой я так нуждалась.

Порой я убегала туда на обед, затаскивая, как паук в свои сети, всё самое важное: ноутбук, кофе, печенье, наушники и любимую подушку – радугу.

Возможно, вы решили, что я всегда пребываю в полном унынии. Нет. Порой я забываю о случившемся, и мой день начинается так же, как и сотни других счастливых дней моей уже прошлой жизни. В эти дни я редко подхожу к зеркалу, а порой и вовсе забываю хоть разочек в него взглянуть.

Папа увлекает меня за собой в пучину неотложных и неразрешимых домашних дел, тогда утро идёт в суматошном и радостном наперекосяк.

Я искренне люблю его по-детски наивные заботы: он хмурит нос так, что морщинки, пролегающие от начала брови до спинки носа, сдвигают очки к самому его кончику. Затем переносица медленно разглаживается, отправляя мудрые складочки на самый верх лба. Глаза округляются, а на губах играет едва уловимая улыбка.

И папа громко заявляет что-то вроде:

– Маргарет, ты только посмотри на это! Кто-то снова ночью ушил мои парадные брюки! Я надевал их месяц назад, а сегодня они отказываются застёгиваться! Нужно срочно установить видеонаблюдение за домом и вычислить этого жулика!

Тогда мама заливается смехом, а я заговорщицки щурю глаза и обещаю заняться этим вопросом вплотную после завтрака и бросить все силы, дабы наказать злоумышленника.

Мой папа, как никто умеет поднять настроение. Рядом с ним всегда весело и спокойно. Удивительно, как ужились в мужчине – надежность и стабильность вперемешку с юмором и энтузиазмом.

Я помогаю убрать завтрак, приготовить обед, отдыхаю в тени сада и оцениваю папины каламбуры по шкале от одного до десяти. За такими важными задачами пролетает день – и он как будто бы такой же, как и раньше. День, когда я гостила у семьи, снова став просто ребёнком.

Навещал ли меня кто-то? Появился ли Брайан?

Я уверена, что эти вопросы вам интересны. Не бойтесь их задать, они удобны.

Я бы сама поделилась, поверьте: я жила так ярко и так самодостаточно, что быть в окружении двух людей – в лице моих родителей – ровно как быть наедине с собой. Гул тусовки стих, и ты одна. И что теперь делать с этой тишиной? Я не знала.

Пару раз ко мне приезжала Бэт – та самая подруга, что была со мной в роковой вечер.

Я читала отчёт. В нём она описывала всё так:

«Маргарет много выпила. Ярость, отчаяние и злость, что наполняли её, больше не могли уживаться в ней и подконтрольно молчать. Чувства требовали выхода.

Она плакала, не переставая, последние полчаса. Всё твердила, что избавится от ребёнка. Говорила, что Брайан будет жалеть о сказанном, но будет слишком поздно.

Резко вскочила из-за стола, опрокинув несколько бокалов. Шум бьющегося стекла привлёк посетителей и сотрудников. Последние незамедлительно последовали к нашему столику. Я приготовилась объясняться», – пишет Бэт.

Тогда она решила, что мы немедленно уходим. Что мне хватит. И что меня необходимо довезти до дома. Оставлять всё так или отправлять меня без сопровождения – нельзя.

Поэтому, когда я, размазывая тушь по лицу, промычала едва связное: «Мне нужно на воздух» и «Я ему ща позвоню», она не стала меня останавливать, решив, что далеко я не уйду, а она пока уладит вопрос со счётом и разбитой посудой.

Она ничего не видела. Выбежала слишком поздно – когда никого уже не было.

Звук удара пришёлся на момент, когда она приносила очередные извинения администратору бара.

Визг шин разрезал тишину.

Бэт неслась на выход, подгоняемая дурным предчувствием. Шок парализовал её. Мой вид выбил воздух из лёгких. Она закричала и осела на землю.

Больше в отчёте не было ничего.

Об этом мы не говорили ни разу. Бэт винила себя, хоть никогда не произносила этого вслух, но я видела её глаза.

Всякий раз, когда она появлялась на пороге нашего дома, я видела «прости» в её жестах, мимике, интонации.

Не уверена, что вы поймёте, но скажу так: «прости» заходило первым, а уже потом входила Бэт – моя подруга. Всегда готовая выслушать, дать совет, послать куда подальше обидчиков и развеселить в трудную минуту – она будто бы стала меньше. Буквально. На дюйм.

Её ровная спина и горделивая осанка остались в том вечере. Отныне рядом со мной вся её поза, вся она, говорили: «прости».

Я не винила её. Не держала обид. Но перестала любить её компанию. Не ждала её визитов и чаще всего просила маму соврать, что я сплю, мне нездоровится или я на очередной перевязке.

Я отталкивала её исподтишка – как трусливая собака кусает незнакомца. Не потому, что ей грозит опасность, а потому лишь, что ей страшно.

Собаку пугает неизвестность. В любой момент незнакомец может причинить зло. А может – и нет. Но стоит ли ждать того, что будет? Ей страшно.

И мне.

Страшно видеть напоминание того вечера в Бэт.

Страшно видеть сгорбленное «прости» в каждой линии её тела.

Страшно врать на вопрос: – Ну как ты, милая?

Страшно стать тем человеком, который вызывает жалость и пробуждает стыд и вину.

Что до Брайана?

Больше я его не видела. Он не пришёл ни единого раза. Не прислал цветы. Не написал e-mail.

В какой-то момент я всерьёз задумалась: а был ли он?

События последних месяцев слиплись в комочек каши на дне тарелки. Детали забылись, фокус сместился на себя – и существование Брайана перестало казаться реальным.

Знакомые нет-нет, да говорили, что видели его. Кто-то даже сказал, что он интересовался мной. Ложь. Очередная порция жалости, от которой меня уже не на шутку подташнивает.

После трагедии я не перестала любить. Нет. Но эта любовь превратилась в нечто странное. Её форма трансформировалась – в боль? Злость? Разочарование?

Во всём мире не существует ситуации, при которой Брайан захотел бы меня вернуть.

Поступиться своей свободой? Вспомнить о чести? Пробудить в себе человеческое?

Я вас умоляю. Это жизнь, а не ромком.

Я знала это и раньше. Знала всегда. Но до самого конца отказывалась верить. Наш союз был страстный, яркий и выгодный обоим.

Могла ли я подумать, что всё так закончится? Со мной – Маргарет Клэп? Да чёрта с два!

Но сейчас я – никто.

Уродина, чьё существование не важнее зубочистки в закусочной.

И я знаю наверняка: жизнь закончилась. И отныне может случиться абсолютно всё.

Хотела бы я рассказать вам о ком-то ещё… Но больше в моей жизни никого не было.

Конкуренция, разъезды, погоня за жирным контрактом, просмотрами и лайками в соцсетях лишили прав на дружбу.

Популярность всегда идёт в придачу с сомнением. Верить нельзя никому.

Простое, доброе отношение можно забыть, как сладкий сон.

Переступая черту безызвестности, ты расписываешься в готовности быть начеку и живёшь с мыслью, что бескорыстных отношений больше не существует.

Каждый жест внимания, улыбка, забота или поддержка всегда тянули за собой шлейф предсказуемых действий: звонок агента, письмо с предложением к сотрудничеству, рекламную интеграцию.

Говорят, что каждой женщине нужна другая женщина, которая будет ею восхищаться.

Увы, не могу ни опровергнуть, ни согласиться. Но если получу ответ – вы узнаете об этом первыми.

Глава 5

– Маргарет! – мама звала меня на ланч уже в третий раз.

– Иду… – скрипнула я, нехотя вылезая из-под одеяла.

День сегодня был наидурацкий: с утра ныли ноги, со вчерашнего вечера болела голова – то ли подушка, то ли погода, но что-то влияло на всю меня. За окном тем временем дышало самое настоящее лето.

Жаркий день набрал свою мощь и бесчестно вступил в схватку с моими блэкаут-шторами, то и дело пытаясь протянуть свои щупальца в комнату и сцапать кусочек моей бледной кожи, так старательно оберегаемой от солнца.

Сегодня я не открывала окна и отказывалась проветривать комнату. В отличие от солнца, схватку за право наполнить помещение свежим воздухом мама проиграла.

У меня был козырь. Я билась нечестно – всё ещё оставаясь в глазах мамы ребёнком, которому так нужна её поддержка и любовь, я бессовестно использовала это знание. Вложив все силы в самую печальную мордашку с глазами, что вот-вот расплескают всю грусть, я просила не открывать окна.

Это обезоруживало материнское сердце, и, влекомая желанием вызвать у драгоценного чада улыбку, мама сдавалась.

Воздух, признаться, едва ли был свежим. За месяцы самовольного заточения я провела десятки дней, не выходя из комнаты. Воздух, что навещал меня каждый день, был единственным вестником из мира людей, спешащих на работу, учёбу, занятых своими неотложными делами.

Я прислушивалась к нему, различала краски, оттенки и безошибочно могла определить время.

Если в комнату врывался запах корицы и горячего теста – значит, на часах было около семи утра: в это время пекарня на углу готовилась к открытию, маня всех ранних пташек ароматом сладкой выпечки.

В девять напротив открывался трак с кофе на колёсах, и ваниль танцевала с ароматом свежесваренного бодрящего напитка.

К полудню запахи стихали и трансформировались, беря передышку, чтобы к двум часам дня накрыть улицу новой волной.

Очевидно, сейчас было в районе двух – я ощущала это наверняка. Полуденное солнце плавило асфальт, накаляло стекло и оконную раму, пекло землю и выжигало компостную яму соседки, мисс Пайтон, сопровождая каждое дуновение ветра душным летним миксом запахов.

Я медленно сползла с кровати и раздвинула шторы. Пересекая комнату, задержалась у зеркала, изучая новую себя.

За последние три месяца я похудела фунтов на десять. Разглядывала себя, как экспонат музея, лишённый жизненной силы: тонкие руки, длинные ноги с острыми коленками, плоский живот и аккуратная грудь, большие глаза и миниатюрный нос, узор губ с четким верхним контуром мягкого бантика, и присущей им пухлостью – мамино наследство, пышные ресницы, синева радужки…

Всё это была я.

Но всего этого я не видела, сместив фокус на новое – шрамы.

Один тянулся от уха к скуле, уродливо оголяя не до конца зажившую изнанку шва. Второй пересекал бровь, застыв рубцом – убрать который едва ли можно до конца. В нулевых, когда выбритая бровь была частью субкультур, я бы могла сойти за свою.

Контур нижней губы частично украшал разрез, стирая границу и формируя новую, плавно огибая подбородок. Ещё один – бледной линией – уходил от виска к уху.

Тело выглядело куда хуже – рубцы, швы разной длины и отпечатки того вечера напоминали о себе. Большие и маленькие, они, как реки, впадали друг в друга и расходились, продолжая свой путь.

Что-то из этого я смогу убрать. Что-то останется со мной навсегда. Некоторые шрамы случились тогда, а крупные – были попытками врачей вернуть мне полноценную жизнь.

– Ну как же так, Мар… – с грустью подытожила я и, влекомая печалью, двинулась к лестнице.

На первом этаже стоял шум, характерный для моего семейства: какофония кастрюль и телевизионных шоу вперемешку с радио и маминым мурлыканьем.

Обожала, как и ненавидела это я невозможно.

Моя мама была и есть лучший в мире человек: настоящий друг, самоотверженная и вовлечённая. Нередко последнее и утомляло.

Зацепив сэндвич со стола, проскользнув, как супер-шпион, к холодильнику за содовой, я шмыгнула к выходу в сад. И, закрывая бесшумно дверь, услышала протяжное:

– Маааааарграет, а ну-ка вернииись!

Поздно.

Ступая тапками в щекочущую траву, я неслась к беседке – так трепетно оберегающей меня от внешнего.

В этот раз внешнее настырно догоняло. И я сейчас не о маме.

За забором была тусовка, автором которой, судя по репертуару, выступал Грег – пацан, живущий по соседству.

С Грегом мы знакомы с того самого дня, как нас занесло в Хиллсборо.

Мы дружили лет пять. После моя карьера стремительно пошла в гору, и времени на детство не осталось. Меня перевели на домашнее обучение, и виделись мы едва ли часто. Честно старались поддерживать общение ещё около года – правда, попытка не увенчалась успехом.

Грег старше меня года на два. От мамы я слышала, что после школы он поступил в колледж, вроде даже неплохо учился и, как все пацаны, любил бейсбол и пиво.

Вживую мы виделись лет восемь назад. И пересечься сейчас я бы не хотела.

За забором кто-то громко завизжал, а после раздался хлопок и всплеск.

– Дикари, – подумала я и впилась зубами в сэндвич.

Музыка мешала мыслить, крики и вопли раздражали. Оттого ли, что я не там? Или причина в другом?

Кусок не лез в горло. По телу пробежал нервный импульс. Чужое веселье высвободило весь гнев, копившийся месяцами внутри:

«Да как они смеют – быть такими счастливыми, когда моя жизнь потухла?!»

Терпеть это я больше не могла. Запихнув большой кусок ланча полностью в рот, я засобиралась.

За забором раздался остервенелый крик, очередной всплеск и гогот. Я обернулась. Животные нарушили мою идиллию.

Больше чем уйти, хотелось навредить.

«Ведь это так несправедливо, что больно только мне…» – подумала я и выглянула через изгородь.

Три девчонки и два парня.

– Шлюхи, – брезгливо прошептала я.

Муха, укусившая меня, очевидно, звалась – зависть. В такие моменты контроль ускользал, и я несла что попало.

Одна плавала в бассейне, игриво выкидывая ножки и заливисто смеясь. Две другие расположились на шезлонге, держа лицо и осанку.

В бассейне кокетку доставал блондин, создавая брызги. Его друг надрывно ржал на бортике, скаля зубы.

– Господи, какие придурки, – вслух сказала я и краем глаза заметила движение справа.

Чёрт! Кто-то приближался ко мне.

– Как тупо, – промелькнула мысль.

Резко осев вниз на корточки, прижимаясь спиной к забору, я затихла, нервно перемалывая зубами остатки сэндвича.

Тишина.

Гусиным шагом я поползла к дорожке, ведущей в дом, пытаясь уйти незаметно.

– Как тупо, как тупо, Мар, ну ты и тупица… – бубнила я, давясь от смеха и сэндвича.

Шаг. Два. Дорожка всё ближе. Три… смогла. Четыре, пять —

– Папина принцесса, – раздался за спиной низкий смеющийся голос.

На карачках, в очередном гусином шаге, я медленно начала поворачиваться, не в силах разогнуться. Опираясь одной рукой о землю, второй – давя на колено в попытках удержать равновесие.

Взгляд упёрся в чьи-то голые ноги.

Очевидно, не мамины. Слишком смуглые и слишком крепкие. Мужские ноги.

– Что ты сказал? – максимально невозмутимо спросила я, не поднимая глаз.

– Папина принцесса, говорю, – пробасил незнакомец.

– Что ты делаешь в нашем дворе? – я перешла в наступление и, наконец, осмелилась посмотреть вверх. – И что ты себе позволяе… Грег!?

– То же, что и ты. Покушаюсь на частную собственность, – произнёс сосед, глядя на меня смеющимися глазами.

– И когда он успел так вырасти… – подумала я, всё ещё сидя у его ног.

Снизу Грег казался совсем огромным: подтянутые ноги с секущимися мышцами, широкие плечи, перекрывающие весь обзор за его спиной, крепкие руки и длинные пальцы. Белоснежная улыбка и ровный нос. Карие глаза с вкраплениями смешинок. Мальчишеская стрижка, которую давно не освежали. Кубики пресса!?

Ты что, охренел разгуливать без майки по чужим дворам? – подумала я, но сглотнув, сбившимся голосом просипела:

– Я вообще-то у себя. А вот ты? Как ты сюда попал?

– Через забор, папина принцесса, – непосредственно парировал Грег, протягивая мне свою широкую ладонь.

– Хватит меня так называть! – возмутилась я, неуклюже поднимаясь, но не принимая помощи.

– Так написано у тебя на футболке. На всю спину.

Твою ж мать… – подумала я, вспомнив, что выгляжу, как подросток, которого заставили выносить мусор, и он вышел в чём попало: растянутая майка (её мне подарил папа на День дочери лет десять назад), голубые джинсовые шорты времён школы, босые ноги (тапки я благополучно забыла в беседке, убегая с места «преступления»), стянутые в пучок волосы на самой макушке… И кусок сэндвича, прилипший ко рту.

Не девушка – а мечта.

И почему я не могу нормально одеваться дома, а?! Мар, у тебя же столько вещей, чёрт тебя дери!

Грег улыбался во весь рот. Его загорелая кожа и белоснежные зубы создавали неестественный контраст. Он больше походил на атлета с обложки Men’s Health, нежели на соседского пацана, которого я помнила.

Рельефное тело и гладкая кожа. Морщинки, обрамляющие уголки глаз, смеялись надо мной вместе с ним. Он был выше меня – но не намного. Здоровенный, как медведь, и сильно красивый в этих солнечных лучах.

Мой взгляд проскользил по крепкому торсу к косым мышцам живота, нахально выглядывающим из-под плавательных шортов. Осознав, что бесстыдно пялюсь, я резко перевела взгляд вверх – упершись в выражение лица, которое было мне слишком хорошо знакомо.

То, как я разглядывала Грега, не ускользнуло от него. Теперь, распираемый интересом, он смотрел на меня горящими глазами.

– Ты подсматривала, – всё так же игриво сказал он. – А это не красиво, папина принцесса.

– Если ты ещё раз назовёшь меня так – я тебя ударю.

Сад залил громкий мужской смех. Грег играл со мной, и ему было по-настоящему весело.

– Что это у тебя на лице? – как в замедленной съёмке Грег потянулся рукой к шраму на губе.

Мои глаза округлились.

Старая майка и рваные шорты – ерунда.

Забыть, что ты Франкенштейн, стоя рядом с, вдруг, привлекательным и сексуальным соседом – настоящее фиаско.

От осознания этого, от той лёгкости, с которой он указывал на мои изъяны, я взбеленилась. Меня прошиб отрезвляющий разряд тока.

– Быстро. Убрал. Свои. Руки, – процедила я сквозь зубы и выставила правую руку вперёд, чем, бесспорно, удивила – и, возможно, напугала – Грега.

Резко, на пятках, я развернулась и, не оборачиваясь, сделала пару уверенных, твёрдых шагов в сторону дома.

Уже через секунду чувства завладели мной – и гнев понёс меня сломя голову по дорожке, оставляя позади соседа, беседку и веселье чужой вечеринки.

Глава 6. Грег

В этот день Грег проснулся счастливее, чем обычно.

Сладкое слово выходной патокой растекалось во рту, заставляя петь и танцевать в дофаминовом всплеске.

Последние месяцы выходные удавались редко: быть юристом крупной компании – задача не из простых. Документы, заседания, формальные и не очень встречи, костюмы, галстуки и разъезды изрядно утомляли.

Провести день в родительском доме, болтаясь без дела, – было чем-то недосягаемым. И наконец-то оно было в руках Грега: именно сегодня ему выдался настоящий выходной.

Бекка, мама Грега, была на седьмом небе от счастья. Готовиться к этому дню она начала ещё неделю назад: гордо рассказывала всем вокруг, что эти выходные они проведут всей семьёй, что сын вырвался к ним на целых два дня – и для него она приготовит всё самое любимое: стейки, картофель и обожаемые Грегом круассаны с фундуком.

Орегон славился своим климатом и вулканической почвой, идеально подходящей для богатого урожая фундука, – и едва ли найдётся хоть один житель штата, нелюбящий печенье, пироги или круассаны с этим орехом.

Слухи о том, что Грег приезжает на выходные, мигом облетели квартал, и с самого утра телефон разрывался от сообщений:

– Бро, мы не виделись целую вечность, хочешь ты этого или нет – я зайду, – писал одноклассник Престон.

К обеду желающих урвать кусочек Грега стало больше, и семейный круг пополнился двумя школьными друзьями и их подругами, перетёк к бассейну и зажёгся энергией молодёжной вечеринки.

Бекка светилась, как до скрипа натёртый сотейник. Мальчики, как в школьные годы, вместе. Дом полон смеха и жизни.

– Тётушка Бэк, можно ещё пирога?! – донеслось со двора.

– Уже несу! – отозвалась Бекка, сияя от счастья.

Грег знал, что Маргарет сейчас у родителей. Бекка просила её позвать, рассказывала её историю и качала головой:

– Девчонка совсем одна…

Общение Грега и Мар сошло на нет ещё в детстве. На правах соседей они проводили много времени вместе, играли по очереди друг у друга, вместе учили уроки и тусовались на семейных праздниках.

Мар была смешной: худая и угловатая, с глазами-блюдцами, как у Бэмби из одноимённого мультфильма. Где-то неуклюжая, где-то наивная – но честная и добрая.

Грег был влюблён в Мар, как бывают влюблены дети друг в друга – первой, соседской любовью.

Каждое утро, в зной и стужу, он ждал её у дороги, чтобы вместе дойти до школы, нес её рюкзак и всегда был на её стороне. Брал за руку и запасался вкусненьким на двоих. Несмотря на разницу в возрасте, перемены начальной школы они проводили вместе, ждали друг друга и строили планы на «после уроков».

Лазали по деревьям, смотрели мультики, объедались печеньем и играли в «Я никогда не…»

– Я никогда не боялась пауков! – гордо заявляла Мар.

Хотя Грег знал – боялась она их до икоты.

Он мечтал поцеловать её тогда, в 14 лет, но никогда не целовал Маргарет.

Когда Мар забрали из школы, их жизни разошлись.

Грег продолжал учиться, находить новых друзей, встречаться с девушками и жить понятную жизнь.

Мар полетела вверх. Видел он её только по телеку и в журналах.

Красотка с шикарными волосами и глазами-океанами – Маргарет Клэп.

Грег слушал историю Мар и думал, что звать её было бы странно. Они не виделись 8 лет. Да и последнюю «встречу» едва ли можно было назвать встречей:

Она, грациозно выбираясь из кабриолета, помахала ему пальчиками, отбрасывая назад копну роскошных волос.

Он – вернулся из колледжа на велике, с рюкзаком за спиной, употевший, как слон.

Грег даже не успел ответить, как Мар впорхнула в дверь родительского дома и скрылась из виду.

Решительное нет.

«Не сегодня. Возможно, как-нибудь потом…» – подумал он.

Но Маргарет, как и всегда, сама решала, когда снова ворваться в его жизнь и перевернуть её с ног на голову.

Детская влюблённость осталась в детстве. Грег знал, что Мар – птица не его полёта. Хотел ли он её увидеть?

Да.

Зачем?

Просто так.

Грег был доволен собой: хорошая работа, отличная фигура, девушки говорили, что он привлекателен, парни в спортзале просили советов. В конце концов, у него было зеркало – и ему не требовалось ничьё одобрение, чтобы понять: он симпатичный мужчина.

В глубине души он хотел увидеться. Показать, каким стал. Посмотреть на девчонку, что занимала его мысли до семнадцати лет.

Поэтому, когда он увидел за забором Мар, он сначала заржал, как конь, – от того, какая же она всё-таки Мар: любопытный нос спустя годы по-прежнему ведёт её к неприятностям.

А потом решил – лучшего момента не будет для «знакомства» с новой старой соседкой.

Ловко перемахнув через забор (с его ростом и силой это не было проблемой), почти бесшумно Грег приземлился на соседском участке.

Перед его глазами предстала картина: высокая, стройная Мар, очевидно пытаясь слиться с землёй, буквально на корточках ползла в сторону дорожки, как всегда неуклюже перекатываясь из стороны в сторону, периодически спотыкаясь и теряя равновесие.

Бледная кожа искрилась на солнце, выпавшие из пучка пряди разметались по плечам. Изящные руки и тонкие пальцы то и дело касались земли в попытках удержаться.

За каких-то несколько секунд Грег вспомнил всё то, что когда-то любил в Маргарет, – и веселье разлилось внутри, как тёплое молоко по столу.

Нелепая надпись «Папина принцесса» белыми буквами на чёрной футболке-оверсайз красовалась во всю спину. Шорты обтягивали стройные длинные ноги, рваный край добавлял ситуации ещё больше комичности.

– Папина принцесса… – прочитал Грег вслух то, что планировал отметить про себя.

Маргарет обернулась.

Грег прыснул: её глаза казались ещё больше. Поднять взгляд вверх она не решалась, буквально вперившись в его ноги.

Подать руку казалось правильным шагом, но гордая Мар, как всегда – всё сама – распрямилась, как струна, и с вызовом посмотрела ему в глаза.

Обороняется. Ну конечно. Признала бы она хоть раз свои косяки? Да никогда… – улыбнулся про себя Грег.

Она разглядывала его, сидя внизу. Любовалась, когда вставала – он это понял сразу. От чего приятное тепло завибрировало внутри и вызвало волны мурашек на руках.