Читать онлайн Один мир на двоих

Когда лучинка упала, все ненароком встрепенулись. Но пьянящая тишина, умышленно звенящая в ушах, указала на ошибочность наших суждений – огонь не погас. Егор поднял её и поднёс к примятому краю картона, скромно выглядывавшему из камина. Почему-то мне вдруг показалось, что это была рука нищенки, тратившей последнее на кусок хлеба. С недавних пор мне всюду мерещились люди прошлого столетия, словно я должен был родиться совсем в иное время и совершать иные деяния. Должен заметить, мне нравились старомодные, даже раритетные вещи; одно время я коллекционировал старинные часы. Или, если быть точным, пытался. Вполне возможно, кто-то был в роду моём часовщиком.

Все вздохнули. Не принято было в моём обществе ронять лучины и бокалы во время праздников, не к добру это. Впрочем, иные были настолько суеверны, что приходили в дом мой окольными путями, не приведи, мол, с пустыми вёдрами встретить кого. Но это лишь присказки. Я не верил во многие народные суждения, тем более, убедился лично, что в большинстве своём ничего не сбывается. Однако всё же старался придерживаться определённых суеверий, хотя до сих пор не знаю, зачем именно.

Игорь продолжил изучение фотоальбома, сделанного мной ещё два года назад, а Дея и Мира вновь разговорились о своём, о женском – о мужиках. В конце концов, что последним оставалось ещё обсуждать, когда стрелки часов давно ушли за час ночи? Удивительно, что никто и не собирался готовиться ко сну, словно тайное собрание только начиналось. Между тем мы уже несколько часов без устали тарахтели о былом, поскольку виделись раз в году, после чего разъезжались по своим делам в разные города.

Надо бы вкратце рассказать о присутствующих для хотя бы малейшего представления нашей компании. Егор, обронивший лучину, был моим коллегой по работе – мы оба занимались вопросами энергосистем на различных крупных предприятиях. Частенько нас обоих вызывали в различные города для обслуживания того или иного здания заводского типа, и наши дни в своём большинстве коротались в поездках. Те счастливые денёчки, проведённые дома между разъездами, полностью тратились на повседневные нужды, и жизнь наша оттого казалась сплошной дорогой от одного заказчика до другого. С другой стороны, мы хотя бы виделись каждую минуту. Дея, так ехидно улыбающаяся мне в этот вечер, работала менеджером по продажам в какой-то очень известной компании бытовой техники, так что половина причудливых чайников со сковородкой вместо дна у меня появилась благодаря её особому вниманию ко мне. Быть может, так она выражала симпатию, но я не очень стремился завоевать её сердце – она для меня оказалась слишком своеобразной. Вообще, Дея была чудноватой в смысле всяких побрякушек, смешных брелоков и тому подобного. Она всё делала по этой самой Фене из Шине, и о данном постоянно приходилось слышать мне из её же уст. Впрочем, психически моя подруга оказалась весьма здорова – люди не жаловались на её здравомыслие и суждение о чём-либо. Просто у человека было увлечение именно в Фене из Шине. С Игорем и Мирой мы с Егором познакомились за триста километров от наших домов, в другом городе, под самый Новый год. Почему-то нам лет семь назад приспичило устроить себе новогоднее турне отдыха. Мира оказалась актрисой и работала в драматическом театре, а Игорь – супруг Миры – был искусствоведом и критиком при картинной галерее имени какого-то портретиста позапрошлого столетия.

Уже позже у нас вошло в привычку собираться пару раз в год в гостях у кого-то из нашего круга общения. Моя скромная хижина оказалась скуднее их: всего один камин, полы из векового дуба, своя баня на паровой основе, бар, набитый всякой разноцветной дрянью любого градуса, пара картин да Винчи, три спальни и просторный зал во весь первый этаж. Примерное представление этой лачуги уже может вызвать недоумение относительно того, что ожидало меня в домах остальных. Но всё по порядку. В общем, самое обычное знакомство переросло в крепкую дружбу. Мы были разные во всём, но объединяло нас кое-что особенное: мы смотрели на этот мир через розовые очки. Любая неприятная ситуация имела свою положительную сторону, которую могли увидеть только мы. Каждый из нас ценил культуру, каждый относился к работе другого с уважением. В общем, для многих мы были обычной дружественной компанией. Но нас связывали более тёплые отношения. Нет-нет, я вовсе не имел в виду то, о чём могла подумать нынешняя молодёжь в силу своей недоразвитости. Мы действительно были настоящими друзьями и могли помочь друг другу в самое трудное время. К сожалению, сейчас редко кто может похвастаться этим.

Егор устремил свой взор на присутствующих дам, неодобрительно покачивающих головой. Я улыбнулся, поскольку знал, что в этот момент он ощутил неловкость перед ними, и поспешил отвлечь его от неприятных переживаний.

Он вообще был довольно самокритичен и в определённые моменты мог замкнуться в себе и потерять всякий интерес к происходящему вокруг. Хотя, должен заметить, обеим дамам нравилась его неловкость. Возможно, в этот миг Егор был очень мил им, и казалось, что вот-вот обе повиснут на его шее.

– Так что же насчёт той эпопеи столетней давности? Ты остановился на социопате, устроившем вместе со своей подругой линчевание детоубийцы. Кажется, его арестовали впоследствии. Или я что-то не понимаю?

– Не торопись, я ещё только начал тебе рассказывать, – ответил Егор. – Самое время браться за карандаш и бумагу – хорошая книга получится. Меня данная история взбудоражила надолго. Я несколько суток не мог спать, всё думал, каковы могли быть мотивы бороться с себе же подобным у человека, на которого не влияет мнение народа.

– Но ты же догадался, верно? – поинтересовался я, подходя к бару.

В этот момент я подумал о бутылочке бренди, уже около пяти лет пылившейся где-то на полках. Я получил её в подарок от юной женщины, которой когда-то помог выпутаться из конфликта с налоговым инспектором. По-моему, я ей нравился, ведь бутылочка оказалась не из дешёвых даже для человека с её достатком (она была весьма обеспеченной по меркам большинства граждан). Откупорив, я разлил содержимое в бокалы, которые мне подарил сам Егор месяц назад на наш профессиональный праздник. Аромат бренди начал разноситься по залу, и Игорь, уткнувшийся в изучение моих фотографий, мельком глянул в нашу сторону, затем перевёл взгляд на супругу в надежде получить одобрение. Ничего не подозревающая Мира продолжала болтать с Деей, и он медленной поступью начал приближаться к нам. Мы с Егором сели на диван, обшитый кожей, подле которого стоял стеклянный журнальный столик.

Дневник Правого

Седьмое, понедельник.

Я совсем уже не помнил, что из себя представляет спокойная жизнь городских окраин. Я вовсе не знал этой жизни, но жалкое подобие её оказалось для многих лишь существованием гниющего от похоти мира. Этот мир был полон разврата и насилия; он был лишён светлой справедливости и сурового наказания за греховные помыслы. И когда время от времени сладкоголосые лидеры начинали вопить о неисполнимых желаниях масс, я лишь улыбался в ответ. Их желания – стоять выше и плевать вниз неумолимо, покуда не оказываются по колено в своей же бурлящей от жадности и злонамеренности жиже. И тут масса остальных превращается в одичавшего, истощённого от голода зверя и разрывает каждого на части. Они начинают молиться, праведники, заблудшие в своих же грязных кабинетах с запахом ночной бабы, начинают кричать во всё горло: «Спаси нас!» И лишь моё молчание служит им покаянием в укор их ненасытным чужими бедами желудкам.

Облезлый кот промелькнул в переулке. Совсем продрогший, голодный, он чем-то напоминает каждого из нас, вечно пугающихся любого шороха, мечущихся от одного порога к другому в поисках лучшей жизни, в которой кто-то позаботится о нас. Увы, мы не боремся сами, почему же другие должны бороться за нас? Я видел дикий оскал на лице города. Он – символ нашей озлобленности. Многие ругают друг друга, при этом не желая что-либо выполнять самостоятельно и своими руками. Как бы мы справились с ответственностью, возлагаемой на плечи иных? Никто не знает. Смешно. Мы любим рассуждать обо всём, что касается не нас. Но только речь заходит о наших побуждениях, тут же затихаем, становимся нервными, словно скотобойня в предчувствии нового рабочего дня. Куда исчезает весь пафос с лиц прохожих, когда начинается ливень? Где напыщенные модницы и выпендрёжные юнцы, где верные своим убеждениям деятели и скептично настроенные простолюдины? Все попрятались в своих норах, называемых кабинетами и клубами, в страхе вляпаться в очередную переделку. Ливень – отличная кара небес, уравнивающая всех под собой. Лишь чистый от забот земных человек способен пройти под ним, невзирая на страх. Мы боимся этого ливня, ведь льёт он в знак нашей несостоятельности.

Жалкое захолустье, в которое привела меня тропа, оказалось немногим хуже переваривающего свои пороки города. Здесь хотя бы не стеснялись в воскресенье ходить к пастырю. Пожалуй, то было единственным, что отличало город от окраины. В остальном – такая же вонь сточных канав, а в оврагах – те же причинно-следственные остатки человеческих нужд. Убогое чудовище, называемое человечеством, неспособно прибрать за собой. А мы пытаемся всматриваться в звёзды, надеясь доказать себе, что есть такие же грязные, развратные цивилизации. Ирония заключается в том, что иные цивилизации выше нас по своему развитию и мы навряд ли кажемся им умнее и чистоплотнее приматов.

Я вышел к старому, заброшенному сараю. Когда-то здесь хранили зерно, теперь лишь ветер поскрипывал дверью. Я знал, что найду его здесь. Уже около года мне доводилось наблюдать за ним. Оказалось, этот бездомный мальчуган был единственным свидетелем похищения маленькой девочки из богатой семьи. Я не считал эту семью почтенной, тем более не испытывал уважения к ней. Данные богатеи ничего не сделали, чтобы быть почтенными людьми. Но я решился найти негодяев, поскольку у них была девочка, ни в чём не повинная, но впервые увидевшая обратную сторону этой якобы весёлой и беззаботной жизни. Её папаша, этот толстый неотёсанный мешок с копилкой вместо мозгов, даже не осознал произошедшего. «Теперь я должен тратиться на частного сыщика» – какое лицемерие! Девочка ещё не понимала, каким бездушным монстром оказался папаша, не говоря уже про мачеху, эту потаскуху с вокзала, продающую свои немытые ноги за три монеты. Знать бы девочке, кто её спаситель, – не поверила бы.

Я вошёл в разрушающийся от времени сарай. Откуда-то несло лошадиным навозом. Так пахнет этот развратный город с его мерзкими людьми-химерами, чьи унылые лица скрывают под собой дикую потребность поносить каждого, кто не думал в соответствии с их суждениями. Такой запах имеет извращённая мораль общества, отбросы которого шастают по подворотням в поисках очередной жертвы. Нет святости в этом мире, покуда мы не изменим себя.

В дальнем углу я заметил силуэт – мальчуган боялся меня. Но его мелкое воровство ради пропитания меня ничуть не интересовало. Я пришёл за ним ради девочки, которую мог спасти только он. Мы встречались ранее, и ему было известно, что опасности для него я не представляю. Ему было страшно от моего образа жизни, от моей апатии к наполненному жестокости миру. Пришлось подарить пакет хлеба с обжаренным мясом и консервированными бобами ради его знаний. Ему было сложно отказаться; через мгновение я уже плотно прикрыл дверь и шёл обратной дорогой в самое пекло событий, в самую гущу мерзких извращенцев, вылезающих по ночам. Город пропах грязью и похотью, окровавленными купюрами и погибшим под колёсами грузовика псом. Мальчик указал на одного предпринимателя, державшего несколько лавок с готовой едой. Единственная зацепка указывала на него. В эту ночь я нанесу ему визит, и лучше бы он оказался в постели со своими рабынями, которым он платит гроши ради собственной выручки. бедные девицы пришли от горя к нему, чтобы хоть как-то заработать, занимаясь готовкой пищи и продавая её на улицах торговых кварталов. Они ложились с ним в постель в надежде получить прибавку к жалкому жалованию. И поутру принимались заново пахать на этого урода, чьё нутро было наполнено чужими отравлениями и болезнями из-за просроченного продовольствия. Отвратная крыса должна умереть в куче своих же отходов, чтобы иные не надеялись на бездействие правосудия.

Правосудие… Я был блюстителем порядка, пока моя жена не пала от рук мясника-маньяка. С тех пор, как дело было закрыто за неимением доказательств, правосудие являлось для меня не более чем красивым одеянием уродливого тела. Оно было псевдонимом для истинного лица – халатности. Тогда я осознал, что правосудие не может справляться со многими вещами, оно запуталось в своих же писаниях и определениях, и, пока не найдётся способ правильно слепить этот клубок, будут существовать скрытые мстители из народа, того народа, что не успел ещё впитать в себя извращённые идеи.

Игорь спустился спустя полчаса. Дамы уснули в спальнях на втором этаже, и теперь он мог безо всякого волнения расслабиться с нами за бокалом бренди. Егор разглядывал картины и вдруг вымолвил предположение, что Художник был вегетарианцем. Он заметил, что есть некая связь между его работами и приёмом лишь растительной пищи. Но я, как и Игорь, не услышал вразумительного объяснения мнению Егора. Однако мы не могли утверждать, так ли оно было на самом деле, даже наш искусствовед несколько растерялся в догадках.

Мы наполнили бокалы.

– Так что же насчёт твоего мстителя? – спросил Игорь. – Ты уверен, что именно он совершил самосуд? Я как-то наткнулся на статейку про это дело в одном из журналов. Там говорилось, что он помог спасти несколько голодающих детей от переохлаждения, но о совершённом им убийстве…

– Правосудии, – поправил его Егор. – Он совершил правосудие, пусть и не совсем законным методом.

– Да, его правосудие тоже считается убийством. Если ты охотился на кролика, а принёс тушу кабана, то разве это считается покупкой мяса на рынке? Такая же охота.

Егор сморщил нос и замолчал на некоторое время. Очевидно, он считал несколько иначе, однако суть была совсем в ином. Как ни назови действия социопата, коим периодически так восхищался мой коллега, личность была интересна даже мне. Почему мне хотелось разобраться в этой истории? Что-то притягивало меня, чем-то был схож герой рассказа Егора с моим внутренним миром. Я не был злодеем или героем, и жили мы через сто лет после описываемых событий, но чувствовалась некая еле ощутимая связь между мной и тем розыском девочки. Почему-то мне так казалось; я хотел верить в это.

– Допустим, это было преднамеренным убийством, – вымолвил наконец Егор. – Но для того были весьма оправдывающие причины. Речь не о том, виновен ли этот псих в этом, – речь идёт о невинной девочке. Разве её спасение не было столь важно? Разве можно было оставить её на растерзание того маньяка из-за отсутствия законных возможностей выручить ребёнка из лап зверя? Любой здравомыслящий родитель сделает всё, чтобы оградить дитя от этого злобного мира.

Я был согласен с ним. Да, герой-одиночка в истории Егора пользовался не очень хорошей репутацией, но при своих недостатках он сделал всё, что должен был. Надо заметить, это для чужого ребёнка – в отличие от её родных родителей. Собственно, именно малый возраст и побудил проснуться мстителя в этом человеке. Игорь, кажется, был настроен скептически. Он начал искать любые предлоги, чтобы доказать свою правоту. Он хотел не столько осудить историю, сколько объяснить, что даже при столь хорошем побуждении нельзя превращаться в монстра и убивать. Можно понять и его, но иначе бы получился конфуз, замкнутый круг, где всегда будет преобладать либо безнаказанность зла, либо ослеплённая добротой гармония.

Интересен тот факт, что отец девочки совсем не волновался за ребёнка, наоборот, негодовал по поводу своих затрат на поиски. Ему и в голову не могло прийти, что девочка оказалась на волосок от гибели. Её папаша вообще был весьма щепетилен относительно сбережений. Когда умерла его супруга, он вымаливал у родственников оплатить похоронные услуги. Даже скупой слезы не скатилось в прощальный момент. Тут же появляется в его жизни некая особа из непонятного общества. Вид её был весьма элегантен, но неприятные, видимо, чрезмерно дешёвые духи наводили на странные мысли. В первый же день её появления в семье она начала запрещать падчерице все детские прихоти. Дошло до того, что даже воспользоваться уборной можно было лишь с разрешения этой ведьмы (так в последнее время называла её дочь богатея). Некоторые друзья богатея, в чьих домах собирались многие авторитетные лица, наотрез отказались знаться с ним, поскольку имели некоторое представление о данной дамочке. Она имела хороший спрос в домах, не столь обогащённых культурой и этикетом. Иными словами, её присутствие раздражало любого уважаемого человека. Видимо, на данного мужчину это правило не распространялось.

В то время было модно в некоторых кругах общества посещать публичные дома, как в наше время модно приходить в танцевальный клуб. По каким причинам эта особа невысокого положения появилась в жизни девочки и её отца, оставалось длительное время тайной, покуда не исчез ребёнок. Лишь после того, как сыщики начали поиски, а следователи допрашивали всех соседей и немногочисленных родственников, выяснилось, что у дамочки частенько случались неприятности с полицейскими из-за развратного поведения с юными представителями мужского населения. Но это не повлияло на её отношения с горе-папашей, наоборот, он проявил больший интерес к ней. В последнее время казалось, он вообще съехал с катушек, и она манипулирует им, взяв под свой контроль всё его имущество. Надо сказать, родители девочки никогда не отличались сообразительностью и слепо доверялись всем без исключения. Может быть, это привело к похищению, ведь частые посетители их дома позволяли себе уводить девочку на неопределённое время в неизвестном направлении. Скорее всего, из жалости, так как ни отец, ни мать не уделяли должного внимания ребёнку. Вот и настал момент, когда мужчина непонятного происхождения со странным прошлым увёл её под шумок.

– Никто не оспаривает тот факт, что о ребёнке не позаботились должным образом, – ответил я. – Ты объясни нам, как свершилось правосудие? Каким образом он отыскал того гада?

– В архивах я нарыл многое на нашего героя, в большинстве своём показания очевидцев и следственные рапорты по закрытому за неимением состава преступления делу об убийстве. Некоторые документы, по моему убеждению проливающие какой-то свет на это дело, отсутствовали. Если, разумеется, они вообще были. То есть многие вопросы, которыми я задавался при изучении этой истории с линчеванием, остались без ответа. на некоторые я могу ответить ещё как-то правдоподобно, опираясь на догадки, но, сами понимаете, это не придаст достоверности. Во-первых, мне не удалось отыскать сведения о том, откуда появился в этой истории мститель-социопат. Казалось бы, кто-то должен был прибегнуть к его помощи, однако ни единого намёка на это – он появился ни с того ни с сего. Во-вторых, меня смутила одна особенность: человек, страдающий апатией к людям, помогает им. Я видел его медицинское заключение, и ничего хорошего про его психическое состояние не было обнаружено; при этом были награждения от местных властей за вклад в регулирование вопросов существования общества. Как это понимать? Медики чётко констатировали факт: «не годен к совместному существованию с обществом, изолировать».

– Возможно, здесь есть некий умысел сокрытия реальных фактов? – предположил Игорь. – Если так, что скрывается на самом деле под оболочкой всех писанин об этой истории?

Егор задумался. Быть может, что-то случилось настолько ужасное, не поддающееся здравому объяснению, что кто-то счёл нужным не предавать произошедшее огласке. Выдумать могли всё, даже скомпрометировать некоторые доклады, прибрать улики… А не могли ли приложить руки к тем событиям люди весьма знатные? Тогда это объясняет отсутствие недостающих фрагментов дела.

Дневник Правого

Восьмое, вторник.

Эта грязная скотина, торгующая отходами вместо свежих продуктов, выложила всё до конца. Правда, пришлось сломать ему несколько пальцев на правой руке. Рыдающий толстый здоровяк оказался мелкой дворнягой, в чьи обязательства входили лишь поиски детей из обеспеченных семей. Он вопросов не задавал и получал за это спокойную торговлю на нескольких улицах. Как же ему спится по ночам? У него трое детей, коими он вымаливал у меня оставить ему жизнь. Я не убил его, пусть мучается, пытается отмыться от грязи, от слёз чужих детей, которых он лишал возможности нормально существовать или даже жить. Эта мразь поплатится, когда-нибудь его уберут его же наниматели ради молчания. В моём списке появилась ещё одна жертва, которая пока не догадывается об этом. Его имя мне ничего не говорило, но я собирался наведаться к нему в ночной притон, владельцем которого он является. Я проникну в это логово разврата и прелюбодеяния, окажусь в его тылу, и тогда тень справедливости накроет его с ног до головы даже в таком нездоровом, окутанном позором месте.

Насколько мне было известно, в притоне собирались всякие отбросы общества, прокручивали там свои делишки, которые явно не нуждаются во мнении горожан. Да я и не собирался разнюхивать это, мне предстояло более важное занятие.

Задняя дверь оказалась не заперта, на пороге чья-то кровь. Очевидно, ещё один обанкротившийся клиент сыграл свою партию до конца. Тёмный коридор, едкая табачная дымка, подсобные помещения с различной одёжей неприглядных девок, танцующих стриптиз для посетителей. Я вошёл в залу, освещённую клубными светильниками. Бьющая в голову и грудь музыка вытрясала из клиентов последние крохи, бармен подливал какую-то дрянь новичкам, ещё не привыкшим к такой манящей красками жизни. В тёмных углах за столиками завсегдатаев охмуряли те самые девицы, торгующие своими телами каждую ночь. Мимо прошли какие-то люди в строгих костюмах, искоса разглядывая мою внешность. Неотёсанный охранник в тёмных очках влепил пощёчину дамочке с сумочкой из дорогого материала. Парочка латинос еле держались на ногах после очередной порции какого-то порошка. Подозрительная мадам в обтягивающем латексе пристально следила за мной в дверях на противоположной стороне. Я спросил сигарету у музыканта, стоявшего рядом с музейным экспонатом волка. За те несколько минут, что я провёл в тёмном углу за столиком, ничего не произошло. Дамочка в дверях потеряла всякий интерес ко мне и скрылась. Я направился за ней – ей должны быть известны волнующие меня детали похищения. Если нет, я пришлю её голову, обмазанную тортом, хозяину этой затхлой забегаловки, напоминающей засор сточной трубы. Пусть для моей цели её голова послужит авансом за несостоявшуюся явку с повинной. Это будет лишь началом того ужаса, что ожидает владельца этой богадельни, если я не найду девочку в полном здравии. Весь этот притон, кипящий извращением морали, пропахнувший детской порнографией, будет выжжен вместе с хозяином и его цепными псами. А на пепелище впоследствии устроят свой балаган циркачи – хорошая насмешка над теми, кто лишал детей всего прекрасного, что ещё осталось в этом угрожающем мире.

Парадоксально, но социопат, устроивший самосуд, действительно появился из ниоткуда. Я размышлял над этим вопросом, читая некоторые статьи и доклады из местного архива, которые мне вручил Егор.

Складывалось впечатление, что спаситель девочки постоянно занимался охотой на всякого рода отбросы общества и по чистой случайности оказался в центре расследований о похищении. Мне стало интересно, что представляло собой заключение корпоративных врачей-психиатров, работавших одно время с этим мстителем по делу о капитане полиции, якобы изнасиловавшем женщину. Вырезки из заключения также были любезно предоставлены моим коллегой, по какой-то причине перерывшим в последние месяцы все полки хранилища следственных документов. Я просмотрел записи врачей. Оказывается, в детстве у нашего героя была травмирована психика – мать постоянно подвергалась избиениям её сожителя, после коих она изрядно напивалась и издевалась над ребёнком. Посттравматическое состояние развилось в ненависть к насилию, даже пацифизм. Он, в свою очередь, уже дал отростки ненависти к тому устою общества, в котором он был вынужден существовать. А ненависть, разумеется, когда-то превращается в агрессию, если этому вовремя не воспрепятствовать. Картинка, надо сказать, у меня вырисовывалась весьма затейливая. Я начал понимать его апатию к людям, но не мог понять, по какой именно причине его хотели «изолировать», к тому же само понятие изоляции в контексте рапортов и медсправок можно было расценить по-всякому. Значит, капитан полиции изнасиловал женщину, а этот имел некие подозрения, догадки или даже доказательства, очерняющие святость блюстителя порядка. Решили убрать ненужных свидетелей, и, надо сказать, вполне законным способом – надавили на старую рану, выявили психическое расстройство и почти упекли в психиатрическую больницу. Далее информация о том, каким образом мститель остался на свободе, отсутствует, как и предупредил Егор. Собственно, неизвестно также, какова дальнейшая судьба капитана полиции. Даже нет записей, что данный капитан действительно служил в полиции. И это странно, поскольку он фигурирует в деле о насилии как главный подозреваемый в погонах, а в реальности эти погоны явно принадлежали кому-то другому. Или же кто-то что-то скрывает, подсовывая фальшивые документы. Возникает вопрос: кто именно и зачем?

Я выпил кофе, окинул взглядом вторую гору материалов следствия, взятую мной с Егором под честное слово из архивов полиции. Конечно, за здорово живёшь нам не позволили бы и листка бумаги унести, и пришлось приврать – мол, нам нужны данные для журналистского расследования. Честно говоря, в тот момент я ощущал себя полным дураком перед офицером, дежурившим в тот вечер. Часы пробили одиннадцать, пришло время бежать на работу – почему-то совещание было намечено на субботу в половине двенадцатого. Я решил по его окончании зайти к своему давнему знакомому, психологу по образованию, чтобы проконсультироваться о возможных проявлениях социопатии и мерах борьбы с данной напастью, особенно излюбленных методах мозгоправов в психиатрических клиниках.

Когда же я посетил его, он долго рассказывал про способы лечения, объясняя чуть ли не каждый медицинский термин. Единственное, что я счёл нужным в его рассказе, – привязанность социопата к более сильной личности, которую он может рассматривать как совершенство. Мне вспомнились слова Егора про подругу мстителя. Вернувшись домой, я позвонил Егору и попросил что-нибудь разузнать именно про неё, ведь она могла пролить хоть какой-то след на недостающие детали нашей картины столетней давности. Вечером он явился ко мне с какой-то папкой в руках и улыбкой на лице. Следовательно, он выполнил мою просьбу, причём даже в большем объёме, чем следовало.

– Вот что я отрыл на неё. Только не спрашивай, каких усилий мне стоило это. – И он протянул мне целое досье.

Я открыл первый лист и увидел фотографию. На ней была изображена женщина среднего возраста; светловолосая, короткая стрижка, пальто по моде того времени, причём не из дешёвых, как узнал Егор. Её звали Александра Невольная, девичья фамилия – Сашкевич. Окончила театральное училище имени Пленникова, первое время работала там же ассистентом режиссёра. На момент следствия по делу о похищении девочки занималась домашними работами и подрабатывала няней, ей было тридцать пять. На допрос её вызывали дважды, первый раз по случаю знакомства с семьёй девочки и пребывания Александры у них в гостях в тот злополучный вечер. Во второй раз следствие было кем-то информировано по поводу параллельного расследования неким человеком, имевшим отношение к делу об изнасиловании женщины лжеполицейским. Было выяснено, что Александра знала этого человека не понаслышке, и её привлекли к ответу за возможное противодействие законному расследованию и дачу ложных показаний. Мало того, ей запретили покидать город до закрытия дела, к тому же установили слежку за её домом. Мне показалось странным, что она жила именно в своём доме, пусть и небольшом, а не в квартире – и это при том, что она работала няней. Мне показалось, что достаток няни не соответствует вложениям для содержания дома, значит, у неё были какие-то посторонние заработки, возможно нелегальные. Как следовало ожидать, следователи не обратили на это внимания. На допросе её показания были весьма убедительны – она подтвердила, что знает этого человека близко и неоднократно с ним встречалась, но в последнее время не виделась с ним, тем более никаких сведений о пропаже девочки не передавала, не говоря уже, что не имеет понятия, где в этот момент тот находится и чем занимается. «Право же, он имеет право поступать по своему усмотрению и без моего ведома», – говорила она в кабинете следственного отдела. Её непричастность к расследованию со стороны знакомого была подтверждена соседями – она последние дни была дома и ни с кем не встречалась. Выходило, я оказался прав – человек случайно попал в центр событий вокруг похищения. Он выслеживал негодяев и наткнулся на след пропавшей девочки, о которой уже пару дней трындели в газетах. Естественно, он не остался равнодушным.

– Ещё мне довелось побеседовать с правнуком Алек сандры, – продолжил Егор. – Сейчас ему уже полтинник, есть годовалая внучка. Так он мало что знает про свою прабабку, однако сохранились в его семье некоторые вещички, принадлежавшие ей. Это были две семейные фотографии, на которых она с родителями и, видимо, двоюродной сестрой. Есть ещё одна фотография, правда, испорчена, но всё же я смог рассмотреть её – это мужчина в шляпе и чёрном пальто. На обороте фотографии надпись чёрными чернилами гласит: «Если вернусь, значит, есть опасность». Я так понимаю, это он. Что означала фраза, понятно лишь для этой парочки из нашей истории. Также её правнук показал мне несколько писем, сохранившихся каким-то чудом до наших дней. Два письма адресованы ему, два других, конечно же, ей. Я не знакомился с их содержимым, лишь скопировал через сканер – мне хотелось вместе с тобой утолить наш интерес. Если мы и не найдём чего-то конкретного в них по поимке злодея, то хотя бы поймём, что за отношения были между сладкой парочкой, а это хоть немного подарит нам представления о тех событиях.

– Ты в курсе, что твоё упорство когда-нибудь сыграет злую шутку с тобой? Уж нельзя же так сокрушать чужие тайны, это по меньшей мере неприлично.

– Два письма отсканировал – это ещё не государственную тайну выкрал. Я надеюсь, что мы лишь приоткроем занавес для той истории. Мы ж не собираемся их личные жизни на всеобщее обозрение выставлять.

– Эх, Игоря на тебя не хватает!

– Ну его… Он лишь цепляется по пустякам, чахлый юрист из картинной галереи. Ему до сути-то дела нет, он любит к людям придираться. Давай, в следующей папке я письма принёс. Открывай.

Я открыл указанную им папку и обнаружил отсканированные письма, объём которых был несколько скуп для близких друг другу людей. Впрочем, я не мог судить, насколько они были близки. Эти письма могли открыть мне тайну их отношений, и я намеревался изучить каждую строчку. Почерк первого письма был изыскан, отчётлив, каждая буковка была прописана словно с какого-то шаблона. Я был уверен, что женщина писала его, и не ошибся. Небольшой текст, однако, содержал в себе всю глубину эмоций к человеку, кому были адресованы эти слова:

«Мой милый, таинственный друг! В который раз я мучаю себя надеждой, что твой взгляд на этот мир не убьёт в тебе то последнее, что связывает нас. Мне нестерпимо незнание, в котором ты заставляешь меня существовать. Ни единой минуты я не провожу без мысли о тебе, без мысли о том, когда ты всё же перестанешь бороться с изъянами человечества и примешь реальность такой, какой она существует с самого начала. Твоё увлечение, давно переросшее в смысл жизни, разъединяет тебя со мной, и с каждым мгновением пропасть между нами отдаляет нас. Каждый раз, когда ты появляешься на мгновение и уходишь на длительный срок, пропасть становится более невыносимой, всё тяжелее её преодолеть. Так было трудно сломить свою гордость, убедить себя в нужде твоего присутствия! Теперь же всё, что происходит вокруг тебя, уничтожает понятие «мы». Я боюсь, мой странный, скрытный, но до боли близкий мне друг, что наступит миг, когда мы не сможем быть единым, целым существом и твоё стремление сражаться с гнетущими и уродующими мораль недругами погубит и наше совместное пребывание здесь. Если люди не ценят, что имеют, не желают менять свои устои и перестают обращать внимание на происходящее, принимая его как должное, то почему мы должны отказываться от всего лучшего, что есть ещё в мире? Почему ты обязан отказываться от своего счастья и исчезаешь в неизвестном направлении вместо того, чтобы просто быть со мной и радоваться каждому восходу солнца, каждой минуте, пока дышишь, каждому мигу, когда мой взгляд прикован к тебе? Милый мой друг, в каждом своём стремлении изменить мир ты забываешь о себе. Подумай о том, что станется с нами. Одному тебе не справиться со столь глобальной задачей, и я от всего сердца умоляю – оставь силы хотя бы на самое ценное, что есть у тебя сейчас. Твоя кареглазая Александра».

После прочтения её первого письма я не сразу сообразил, что вообще происходит. Я не знал, как реагировать, поскольку такого откровения не ожидал даже Егор. Мне впервые доводилось читать чьё-то письмо, отражающее столь сильную привязанность к человеку. Всё написанное было очень печальным, но при этом её слова произвели сильное впечатление, не оставляющее меня в покое в течение последующих нескольких дней. Я не мог даже представить, какую драму переживали они тогда, в момент, когда Он блуждал в поисках той девочки. Что я мог сказать Егору по поводу мной прочитанного? Мои мысли отяжелели, запутались, чувства перемешались в единый клуб, в непонятную массу чего-то печального, невосполнимого, утраченного. Учитывая всё, что мне было известно, после этого письма я настолько проникся её чувствами к нему, что на какой-то миг мне причудилось, будто сам наблюдал за происходящими тогда событиями.

– Доволен? – поинтересовался Егор.

Я лишь развёл руками, потому как не имел понятия, что и ответить. Да, естественно, я был доволен и в предвкушении откровений в следующих письмах даже забыл про свой кофе, который уже остыл минут пятнадцать назад.

– Для полноты ощущений советую читать по порядку – то есть следующим прочти ответ нашего героя-любовника. Кажется, он вовсе не ненавидел так сильно этот мир, как думается нам. Я думаю, он являлся прекрасным актёром и свою партию блестяще сыграл не только в расследовании похищения девочки. Кстати, удалось утром выяснить, что самой девочке не нравились посторонние, она их боялась. Единственная возможность подружиться с ней заключалась в умении помогать людям, причём без всякой корысти. Как правило, дети хорошо чувствуют окружающие их вещи и события. Значит, мог увести ребёнка кто-то из своих, ведь показания родственников были единогласны в том, что лишь некоторым людям не из их семьи она доверяла.

– Это всего лишь догадка, – ответил я, считая такую версию лишённой достоверности. – Я не уверен в показаниях – их также могли состряпать, лишь бы не тратить время на бумажную волокиту.

Егор, не произнеся и слова, указал на следующее письмо. Я открыл его и удивился тем нескольким строчкам, что были написаны в ответ письму Александры:

«Я понимаю твои сомнения, моя Александра. Но ты должна понимать, что в этом весь я. Нет, мне не под силу изменить весь мир, но что-то зависит и от моих действий. Пусть не будет для мира разницы, существовала ли моя личность, но мне важно знать, что мои старания помогли хотя бы нескольким детям обрести уверенность в своём будущем. Я надеюсь, что, когда всё закончится, мы сможем коротать свои дни поодаль от этого зверинца, который нравится тебе называть прекрасной жизнью со светлым будущим. Пока в моих силах что-либо предпринять, я должен действовать. Пусть это будет моим последним делом, но мне нужно помочь девочке, пусть даже ценою своей свободы, ценою своих прав и, возможно, жизни. Хорошо ли всё закончится, обещать не могу, но обещаю вернуться к тебе, моя Александра, моя нить, связывающая меня чем-то общим с этим невзрачным, убогим миром, в котором хоть что-то осталось действительно достойным преклонения. Вернусь, я обещаю. Когда-нибудь, но я вернусь».

Это письмо окончательно убило во мне способность логически мыслить. Что имел в виду этот герой-любовник, употребив последнюю фразу? Как это связано с надписью на его фотографии? Либо тогдашние мозгоправы не ошиблись в своём диагнозе, либо человек отлично играл свою роль на публике, имея хорошее представление о том, какой загадкой окажется его биография для будущих поколений. Должен признать, я был в замешательстве, как и мой коллега. Пусть некая картинка уже начала вырисовываться – хотя бы по отношению к межличностным связям, – но в моей голове возникли уже иные вопросы. Эти вопросы не были связаны с делом о похищении, они были направлены именно к паре Александры и этого мстителя.

Конечно же, всё выглядело несколько неправдоподобно и странно: социопат, не переваривающий напрочь любое проявление данного мира, где живём мы – эгоисты и нечистоплотные мошенники, – не просто привязывается к кому-то из так ненавистной ему реалии, а влюбляется во всех без исключения смыслах этого слова. Как это объяснить? Как объяснить его дальнейшую борьбу за справедливость с такими же, как он или она (ведь с его точки зрения все люди одинаковы)? Я запутался, я не мог понять: почему эти письма писал один человек, а искал девочку совсем иной? Что мотивировало его отдаться вполне земным прихотям, которые он считал пороком человечества? Что-то было не так, чего-то мы с Егором ещё не знали, и мне это не давало покоя.

Егор же вообще возненавидел себя, поскольку даже он не мог предположить, с какой стороны нужно браться за нашу историю о социопате.

Дневник Правого

Девятое, среда.

Я смотрел на пожар.

Это затхлое место загорелось как сено. Сожалел ли я о содеянном? Ехидный оскал на лице пастыря с распятием в руках вовсе не означает веру в Него, так почему мне должно быть совестно? Этот бордель, переполненный гнилым нутром общества, вовсе не показатель культурных ценностей, стало быть, не было ни единого сожаления. Лишь после кто-то с упрёком промолвит мне вслед: «Там люди». И значит, его вера в человечность ослепила его в этот момент, так как люди остались по эту сторону огня. В огне же сгорали трупы извращенцев, насильников, чьи цепные псы перестреляли друг друга в эту ночь из-за той распутной девки в латексе, что пыталась соблазнить меня. Смешно. Вместо меня стреляли в себе подобных. Безмозглые болваны. Я смотрел на пожар. Никто даже не заметил моего присутствия – все глазели на объятия пламени. Я знал, что многие были мертвы ещё до огня, остальные же в спешке покинули притон. Теперь мне были известны конкретные имена, можно было перевести дух, затаиться. Но где? У библиотекаря Святослава?

Эта книжная крыса в данный момент поедала свои излюбленные крекеры, и даже ядерная война не отвлечёт его от любимого занятия. Пятиборец Денисов? Он покинул страну несколько дней назад ради соревнований. Образ Тени? Этот психопат меняет свои кликуши с такой же постоянностью, как и место жительства. Да и толка от него никогда не было – тот ещё сплетник, вечно выдающий чьи-то тайны каждому встречному. Мне было необходимо тихое место, где можно скоротать пару дней без посторонних глаз. И я знал, куда идти. Я знал, что было лишь одно такое место, где можно скрыться от этого лютого мира, злобного до отвращения, гримаса которого сведена оскоминой до самой боли в желании кого-то пытать и наказывать всюду и всегда. Нужно было уходить – приехали служивые. Эти-то точно должны прочесать местность, и, значит, меня не должны найти.

Центр. Ночное освещение улиц, подрагивающее при порывах ветра. Обрывок страницы вчерашней газеты. На странице напечатана статья про похищение. Портрета похитителя нет, зато часть моей фотографии ещё сохранилась. Смешно. Эти недоумки решили гоняться за мной вместо прямого выполнения своих обязанностей. Кто-то донёс о моём параллельном расследовании, и им это не понравилось. Следующий дом – моё укрытие. Зашёл с заднего двора, тёмного в любое время суток. Приоткрыл окно, проник внутрь. Почему она не запирала его? Наверное, всё ожидает того дня, когда… Чей-то кот вскочил на подоконник с уличной стороны. Осторожность всегда выручала меня, и, если они добрались и сюда, игра будет кончена в считанные минуты. Я прошёл в следующую комнату, затем в другую – никого. Значит, всё в порядке, можно ожидать. Спустя пару часов скрипнул дверной замок. Входная дверь отворилась, тихие шаги, мелкий каблук. Она знала своё дело, я хорошо научил её. Не включая света, прошла в уборную, затем в спальню. Молодец, думал я. Но учителя ей не обыграть. Успокоилась, скинула верхнюю одежду. Включила в столовой свет, и я поставил почти уговорённую банку с килькой на стол.

– И давно? – с удивлением произнесла она.

Естественно, что могла она ещё узнать у человека, которого не видела несколько месяцев? Её вопрос был приветствием, удивление не дало ей возможности повиснуть на моей шее от радости.

– Пару часов. Я соблазнился килькой, ты не против?

Она прослушала этот вопрос. Ей было важно видеть меня живым и здоровым. Она – единственный человек, которому я доверял, на которого мог положиться в любой ситуации. И что только могло заставить её заботиться обо мне? До сих пор не понимаю.

– Мне нужно переждать денёк. Если я тебя не стесню, то прошу позволить…

– Мой дом – твой, тебе это известно. Так что стряслось? Ты исчез, не отвечал на письма. Я наводила справки, но всё впустую. Полиция разыскивает тебя или очень на тебя похожего человека, а ты безо всяких объяснений уходишь и являешься лишь через семьдесят дней. Я ночами не спала, всё думала, что могло произойти. Может, теперь всё-таки скажешь хоть что-нибудь в оправдание?

– Килька у тебя уже несвежая…

Она пожала плечами от негодования. В этот момент я наблюдал, как обида переполняла её. Ей прекрасно было известно, что я делал, и не желал приходить лишь из-за возможной слежки. С другой стороны, я понимал её. Она мучилась, страдала, в своих мыслях проклиная мои деяния, мои мысли, даже день нашего знакомства. Было тяжко выносить мою борьбу с этим миром, и от этого наши отношения порой оказывались на краю. Но я не мог иначе, я просто не умел по-другому; вся моя суть заключалась в борьбе, пусть даже борьба и происходила таким ужасающим способом.

Когда часы пробили одиннадцать вечера, я отложил свои дела и вновь принялся изучать архивные справки и доклады, связанные с похищением невинного ребёнка. Егор пробыл у меня совсем недолго, буквально час, – его в срочном порядке вызвали на работу. Листая страницы, снова наткнулся на переписку нашей парочки столетней давности. Чтобы не пропустить ничего интересного, решил перечитать её. Всё же мне не было понятно, каким образом два столь разных человека, причём во всех смыслах, смогли поддерживать тёплые чувства друг к другу. Да, в нашей жизни случается всякое, и вполне возможно, что эти двое тоже могли сломать грани стереотипов. Однако, даже если и так, я не видел каких-либо предпосылок к этому, не имел полных сведений. Надо сказать, многое было утрачено, и эти четыре уцелевших письма – большая удача. Кто мог знать, что через сто лет парочка бездельников-электриков будет заниматься своим, пусть чисто логическим, расследованием? Так что уже имеющееся у нас было хорошим инструментом истории. После первых двух писем я решился прочитать оставшиеся. Уж манили меня эти признания, что-то было в них созвучно моей душе. Вот что писала Александра чуть ранее получателю:

«Я о тебе никогда не мечтала. Ты появился вдруг, из темноты, окутанной ливнем. Мне не было одиноко в лабиринтах города с серыми, невзрачными стенами по ночам. Я была счастлива, периодически укрываясь в своём мирке, и вовсе не хотела этой любви к тебе. Но когда меж серости обыденной жизни, замкнутой в суете чем-то озабоченных и невзрачных людей, возник впервые твой силуэт в чёрном плаще, в редкой шляпе, оттеняющей всё лицо, словно защита от злобной реалии, я поняла, что ещё никогда не любила. С тех пор странной дрожью охватывает меня блеск твоих глаз. Каждый миг без твоего присутствия является для меня ледяными оковами пустующего мира, где никогда не колышет траву ветер, птицы не поют, облака стоят на привязи, заграждая путь солнцу. Казалось бы, что могло так привлечь к тебе? Увы, я не знаю ответа. Но мне известно то чувство, манящее своей сладостью, мечтой, уверенностью в твоём существовании. Можешь ли ты объяснить, что происходит со мной при твоём приближении? Я надеюсь, наши отношения имеют некий замысел небес, но вовсе не представляют собой иронию судьбы. С сокровенным чувством к тебе, твоя кареглазая Александра».

Я понимал эти слова так. Сперва у них назревала та самая любовь, о которой так много написано прекрасных стихов и высказано множество мудрых изречений. Может, они старались не замечать своих проблем, найдя способ отвлечься именно в таких отношениях. Но было ли это лишь игрой, сказать не могу, и вот по каким соображениям: я не видел мотива, не видел смысла игры, поскольку ни он, ни она не были богатыми, не занимали каких-то высоких должностей, не могли дать друг другу чего-то такого ценного в материальном плане, что не позволяли себе другие. Если же игра была на публику, то здесь легко заметить, что никто из них не занимался общественными мероприятиями, не прославился так широко какими-то деяниями, не путешествовал по миру с гастролями или гуманитарной помощью. Значит, я делал вывод – чувства были настоящими. Тогда возникал следующий вопрос: почему на втором допросе Александра была так безразлична к своему избраннику? Иными словами, учитывая возмущение по поводу его характера, высказанное в первом прочитанном письме, она либо ушла от него, либо хорошо понимала, что ничего хорошего ни с ним, ни с ней самой не случится, если его поймают. Надо отдать должное следователям – раз у них не получалось найти девочку и наказать виновных, с коими так прекрасно расправлялся наш герой, то первые решили-таки хотя бы разобраться с ним, чтобы хоть как-то оправдать свою месячную получку.

Да, он действовал жестоко, порой даже неоправданно и безнаказанно, но, по крайней мере, что-то всё-таки делал ради девочки, в то время как остальные перебирали бумажки в кабинетах в надежде, что дело само раскроется и напишется в докладной начальнику. Александра же, как я понимал, была очень дальновидной женщиной, раз смогла убедить следствие в своей непричастности к этому мужчине, к тому же умело скрывала отношения с ним от всех и всегда. Прекрасный актёр, жаль, что она не осталась в театре. Понимал ли сам мститель, с кем связывал судьбу? Егору казалось – нет. Мне же думалось наоборот – судя по его письмам и надписи на обороте фотографии, человек был первоклассным психологом. Надо думать, социопаты по своей натуре должны быть отчасти психологами. Ведь они же должны как-то оправдывать свои действия, а жалкие причины, коими орудуют многие люди, – не оправдание. Разумно предположить, что человек с его складом ума мог бы сделать многое для человечества, но почему-то направляет свои силы в весьма печальное русло.

Когда я вылез из душевой и решил отойти ко сну, меня посетила мысль: что, если у него было что-то, где он хранил свои вещи или вписывал свои переживания? Мне показалось, что у него должно было быть укромное место, скрытое не столько от мира, сколько от себя самого. Вполне возможно, он вёл дневник. С этими мыслями я заснул.

Утром пошёл дождь. Я, конечно, не собирался тратить свой выходной день на прогулки по паркам или магазинам, но пасмурной погоде не обрадовался. Сварив себе кофе, благо ещё немного его оставалось, я надумал разобраться со своими давно отложенными делами, но меня отвлёк телефонный звонок. На экране высветился номер Деи. Стало ясно, что день будет потрачен совсем на иные планы, нежели я рассчитывал каких-то пару секунд назад. Подняв трубку, услышал несколько печальный голос, – очевидно, Дея была расстроена чем-то, слегка подавлена.

– В чём дело? – сразу же перешёл я, не давая ей замкнуться в себе.

Дея рассказала вкратце, что поссорилась с родителями, да в довесок её обокрали. Как раз это случилось в моём районе. Я предложил встретиться, на что получил радостный возглас. Стало ясно, что её ситуация была поводом ещё раз увидеть меня, что, разумеется, подразумевало под собой некоторое развитие отношений из дружественных во что-то большее. Что ж, почему бы и нет, подумалось мне. Если не учитывать её странных манер придерживаться Фени из Шине, то женщиной она была весьма яркой, общительной, умной, надо сказать, весьма успешной в своей работе и вообще по жизни. Во мне разгорелся интерес к ней, в крайнем случае мы всё равно останемся в хороших отношениях.

Спустя пятнадцать минут я уже встречал её. Шампанское мне не довелось купить к этому моменту, да и не любила она игристое вино, зато остального алкоголя было навалом, и все мои гости знали, где находится бар в моём доме. Собственно, весь этаж был огромной гостиной, и я никогда не старался сэкономить на комфорте, тем более тех людей, что ценили и навещали меня. Приняв её верхнюю одежду, пригласил к небольшому столику, собранному наспех к её приходу. Она улыбнулась.

– Извини, свечки я не успел приобрести, – несколько расстроенно и тихо проговорил я.

– Ты так мил, – ответила Дея. – Я вовсе не думала об этом, когда звонила… Как странно, почему-то никогда не замечала за тобой романтизма, какого-то душевного уюта. Видимо, я ошибалась, глядя с каким-то высокомерием на твои усилия для твоих гостей.