Читать онлайн Хроники ветров. Книга 1. Книга желаний

Глава 1

День выдался смурной, ненастный. Серое небо отражалось в мутной, отдающей зеленью воде пруда; желтоватый, прошлого года камыш сердито шелестел на ветру. И настроение было подстать погоде. Вальрик замерз, проголодался, но из чистого упрямства продолжал сидеть на берегу. Рядом на траве валялась удочка, чтобы, если кто вдруг увидит его тут, можно было с чистой совестью сказать: «Я рыбу ловлю, а не…»

– Просто ловлю рыбу. – Вальрик повторил фразу вслух, но получилось не убедительно. Да никто и не поверит в сказку о рыбалке, потому как свежий синяк под глазом и рассеченная губа свидетельствовали о новой стычке с братьями. Айвору хорошо, он здоровый и сильный, и со всяким оружием легко управляется. Отец вообще говорит, будто Айвор с мечом в руке родился, правда наставник Димитриус тут же возражает, что это не дает Айвору права обижать тех, кто слабее. Конечно, всем понятно, кого он в виду имеет…

Начался дождь, мелкий и холодный; верно, придется все-таки домой идти. Вальрик заранее сморщился, представив насмешливые взгляды прислуги и возмущенные восклицания наставника Димитриуса. Нет, пожалуй, он еще немного посидит, ну хотя бы до темноты, а там, может, получится пройти с черного хода, не привлекая ненужного внимания.

Тяжело, когда тебя никто не любит.

Задумавшись над собственными горестями, Вальрик не услышал шагов, и когда над самым ухом раздался насмешливый голос Айвора, бежать было уже поздно.

– Ну, я же тебе говорил, что он здесь. Он всегда на пристани прячется, чтобы никто не видел, что он ревет, как баба.

Тяжелая рука легла на плечо, но стряхнуть ее Вальрик не посмел. Подобная вольность была чревата еще одним синяком. Или даже не одним.

– Да ладно тебе, Айвор, не пугай мальчишку, – промурлыкал Серж.

Теперь вечер можно было считать состоявшимся. Эти двое ни за что не оставят его в покое.

– Здравствуй, Вальрик, как дела? – задумывая очередную пакость, Серж становился приторно-вежливым.

– Нормально.

– Вот видишь, Айвор, он не плачет, и дела у нас нормально. На самом деле он – крепкий парень, а что хилый, так не виноват же, что таким уродился. Правда?

Вопрос сопровождался дружеским хлопком по спине, от которого Вальрик согнулся пополам.

– И не трус он.

Айвор только хмыкнул.

– Конечно, не трус. Это я тебе говорю.

Вальрик, слушая хвалебную речь Сержа, помалкивал, происходящее настолько не укладывалось в привычную картину мира, что в голову пришло одно-единственное объяснение: они снова что-то придумали.

– А раз не трус, так пускай докажет, – пробурчал Айвор. Вот он, в отличие от Сержа, притворяться не умел, потому взирал на Вальрика с нескрываемым презрением.

– А он и докажет. Он ведь не побоится пойти с нами, правда, Вальрик?

– Куда?

Вопрос был задан вовремя, поскольку Серж, просветлев лицом, радостно ответил.

– На вампира поглядеть.

И тут Вальрику стало совсем тошно.

Вампира поймал отец. Поймал и посадил на волшебную цепь, которая не позволяет вампиру убежать. В замке только и говорили об этой твари, о том, что вампир свиреп и силен, что он десятерых наемников в бою задрал, и еще задерет, поскольку князь, про Бога позабыв, не спешит уничтожить мерзкую тварь, а держит ее взаперти да еще рабами подкармливает. Правда, про Бога и рабов говорили шепотом, потому как узнай князь о разговорах, враз прикажет всех повесить или, хуже того, вампиру отдать.

– Я ж тебе говорил, что у него кишка тонка, – пробасил Айвор. – Вон, позеленел весь. Баба!

А Вальрик и не нашелся, что ответить. Смотреть вампира? Да отец строго-настрого запретил кому бы то ни было, кроме некоторых стражей, спускаться в подземелье к вампиру. И Вальрику отдельное внушение сделал, потому что считал младшего сына слишком уж любопытным. Ну да Вальрик не безумный, он же понимает, насколько опасно связываться с нежитью, тем более такой. Вампир это же не мавка какая-нибудь, и не русальник, которого только бабы и дети малые боятся. Вампир – это…

– Трус, – небрежно кинул Серж. Лучше бы ударил.

Вальрик почувствовал, как вспыхнули щеки, а сердце бешено заколотилось. Он не трус! Не трус!

– Я… Я… А ключ? – Спасительная мысль уняла сердцебиение. И вправду, как это он сразу не подумал. Вампир же в камере сидит, которая на ключ закрыта, а ключ тот только у отца есть.

– Ключ? – Серж хитро улыбнулся. – Смотри!

На кожаном шнурке висел ключ, надо полагать тот самый, от камеры.

– Так что, Вальрик, ты идешь или как?

Серж подбросил ключ на ладони, и Вальрик, понимая, что попался, ответил:

– Иду.

В башню их пропустили. Начальник караула, правда, попытался сказать что-то про запрет и про то, что князь рассердится, но Айвор легонько ткнул его кулаком в грудь и повелел заткнуться. А спорить с Айвором себе дороже.

Вниз вела длинная узкая лестница с крутыми ступеньками. Когда Вальрику предложили идти вперед, дескать, раз у него факел, то ему и дорогу освещать, он было решил, что изобретенная братьями пакость заключается в подножке или тычке в спину, от которого Вальрик покатится вниз. Хотя навряд ли… так и убить можно, а убить они не решаться.

Главное, факел из рук не выпустить. И не поскользнуться… надо было не на пруд идти, а куда подальше, к примеру, деревню или в лес, там бы его точно не нашли.

Ну вот и последняя ступенька.

– Пришли, – зачем-то сказал Серж. И без того понятно, что пришли: узкий пятачок пространства, зажатого между каменными стенами, и темная дверь с внушительным замком.

– Ну что, не передумал?

Вальрик хотел было сказать, что передумал и хочет наверх, а вместо этого почему-то ответил:

– Нет.

– Тогда держи, открывай. Да дай ты факел сюда, ничего с ним не случится.

Пришлось отдать, вернее, поменять факел на ключ. Вальрик даже понял, что сейчас произойдет: как только он вставит ключ в замок, факел погаснет, а Серж или Айвор – это уж как они сами там решили – жутко заорет над ухом. Пару лет назад подобная шутка напугала бы его до смерти, но сейчас он повзрослел и уже не боялся ни темноты, ни криков.

Идиоты.

Ключ жег ладонь, большой, черный, с двумя бороздками и желтым пятном ржавчины.

– Давай, не тяни. Если боишься, то так и скажи, мы без тебя справимся, – поторопил Серж, и Вальрик решился. А будь что будет: ключ повернулся в замке с удивительной легкостью, видать, пользовались часто. Против ожидания факел не погас, наоборот, Серж почти силой сунул его в руку. А Вальрик вцепился. С факелом, оно надежнее как-то.

Дверь открывалась медленно, беззвучно, и от этого становилось страшно… Вальрик настороженно смотрел на черную щель, еще немного и они своими глазами увидят…

Толчок в спину был таким сильным, что он буквально влетел в камеру и, выронив факел, растянулся на полу. А дверь закрылась под веселый хохот с той стороны.

Шутка удалась.

Подняв факел, Вальрик повернулся спиной к двери: унижаться и просить, чтобы открыли, он не станет. Уж лучше умереть, чем до конца жизни выслушивать насмешки и напоминания о собственной трусости. А он – не трус!

Воняло внутри неимоверно, как от дохлой кошки, если б та с лошадь размером была… как от рва, с которого летом воду спустили, чтоб вычистить. Вальрик, зажав нос рукой, принялся осматриваться. Одного факела было маловато, чтобы осветить всю камеру. Нервное пятно света коснулось гнилой соломы на полу, играючи скользнуло по ржавым звеньям толстенной цепи, прыгнуло на сырые стены, кое-где украшенные пятнами плесени…

Камера была пуста. И Вальрик, не сдержав вздоха облегчения, опустился на пол. А ведь у них почти получилось напугать его… придумали… камера, вампир, ключ… и ведь до чего правдоподобно, он едва-едва ни поверил!

А в следующий миг из темноты раздался голос:

– Ты кто, человек?

Меня зовут Коннован Эрли Мария, и я – вампир, точнее вампирша, правда именно эта деталь не имеет ровным счетом никакого отношения к происходящему.

Я – вампир и этим все сказано. Я живу в ночи и пью кровь. Я не имею души и убиваю, чтобы жить. Я – Проклятая.

Проклятыми нас считают люди, мы же предпочитаем называть себя да-ори, но эта деталь также является несущественной. Вся моя жизнь – нагромождение несущественных деталей, начиная от того момента, как я стала вампиром, и заканчивая сегодняшними неприятностями.

Холодно. Боже мой, как же холодно. Не могу сидеть, потому что тогда холод проникает сквозь одежду, пальцы немеют, и сердце в груди начинает судорожно трепыхаться. В голове шумит и больше всего на свете хочется спать. Закрыть глаза и заснуть.

Нельзя.

Нельзя спать в холоде.

Холод – наш естественный враг, он ласково обнимает лапами, обещая покой, а вместо этого крадет силы, капля за каплей, выдох за выдохом. Я дышу и тем самым теряю драгоценное тепло. Я не могу не дышать и не могу не спать, хотя прекрасно знаю, что засыпать нельзя. Холод и сон – верные спутники смерти, я же хочу жить. И не просто жить, а выбраться из этого проклятого подземелья и рассчитаться за все.

Боль.

Унижение.

Страх.

Особенно за страх. Неправда, что да-ори ничего не бояться. Неправда, что мы не чувствуем боль. Чувствуем. Огонь. Железо. Умелые руки палача… время… как мало, оказывается, надо, чтобы перестать быть воином.

Я ревела и умоляла о пощаде. Я согласна была целовать Володаровы сапоги и вылизывать пол в камере, лишь для того, чтобы они прекратили.

А они не верили и продолжали.

Видите ли, я недостаточно почтительна.

Недостаточно послушна.

Я – вампир.

Этих троих я услышала задолго до того, как в замке повернулся ключ. Шутка, злая, глупая шутка. Небось, решили, что я сразу же убью мальчишку. Признаюсь, подобное желание имелось, но…

Во-первых, я не собираюсь участвовать в чьих бы то ни было дурацких планах. Во-вторых, князь Володар вряд ли обрадуется подобному самовольству с моей стороны, князь Володар сам показывает, кого можно убивать, а кого нельзя. В-третьих, этот мальчишка совершенно точно не относился к категории тех, кого убивать можно. Почему я так решила? Рабы не носят сапог и оружия, а у моего нечаянного гостя на поясе висел кинжал. Да и одежда хоть и грязная, но дорогая, и перстень на пальце. В этом мире перстень означает принадлежность к благородному сословию. Значит, кто-то из родственников князя или его гостей. Убей я его, и Володар шкуру спустит, причем в самом что ни на есть прямом смысле слова.

Есть еще четвертая причина, та, которая предупреждающе сжимает горло, но о ней чуть позже.

Некоторое время я просто наблюдала. Мальчишка, лет четырнадцати-пятнадцати, худощавый, пожалуй, даже слишком худощавый, черты лица правильные, мягкие, даже несколько женственные, но синяк под глазом и разбитая губа говорили, что характер у моего гостя совершенно не женский. К тому же он не трус. Не плачет, не орет, требуя выпустить его отсюда, только настороженно вглядывается в темноту, не решаясь отойти от двери. Ну да кто бы на его месте решился?

Шаги за дверью. Уходят что ли? А этого не заберут? Ничего не понимаю и потому, решив нарушить статус-кво, задаю вопрос:

– Ты кто, человек?

Он вскочил, вытянул факел, точно меч, и слегка заикаясь от страха, приказал:

– Не подходи!

– Не буду.

– Не подходи!!

То ли мальчишка не услышал, то ли не поверил. Его проблемы, я же повторяю вопрос.

– Ты кто?

– Я… Я Вальрик. Сын князя Володара.

– Сын? – вот это сюрприз. Я поверила мальчишке сразу, да и зачем ему лгать-то?

– Сын. Меня нельзя убивать.

– Я и не собираюсь.

– Правда?

– Правда.

Парень успокаивается, поднимает факел вверх. Некоторое время сидим молча, вернее, я сижу, а он стоит, прислонившись спиной к двери. Тишина порядком успела мне надоесть, поэтому задаю следующий вопрос:

– А те, которые с тобой были, они кто?

– Они? Братья.

– Родные?

– Родные.

– И чем ты им не угодил?

– Я?

Его манера переспрашивать раздражает, впрочем, вряд ли от испуганного человеческого детеныша можно ожидать связной речи.

– Ты. Почему они пытались убить тебя?

– Это была шутка.

То ли он глуп, то ли наивен, а может и то, и другое сразу. Вальрик поспешно добавляет:

– Они всегда так шутят.

– Над тобой?

– Да.

– Почему?

– Потому что я слабак, – мне показалось, что мальчишка шмыгнул носом. – Слабак и трус.

Все-таки я совершенно не понимаю людей.

Больше мы не разговаривали. Мальчишка, устав стоять, сел на грязный пол, он по-прежнему крепко держался за факел и нож достал, вероятнее, с оружием в руках он чувствовал себя увереннее. Я же сидела в своем углу, ожидая, когда придет кто-нибудь из охраны и уберет это чудо из моей камеры.

Время текло медленно, здесь, в подземелье, я вообще не чувствую времени, день ли, ночь – все едино. Это место холодного камня и боли, это место моего позора. Это место, куда не проникают голоса Ветров.

Мальчишка считает, что я боюсь его отца. Отчасти он прав, князю Володару удалось то, что не удавалось прежде никому. В подземелье меня держат не метровой толщины стены, не двери из мореного дубу, не ржавая цепь и, уж конечно, не стража. Мой личный сторож скользкой лентой обвивает шею. Я не знаю, что это. Оно одновременно и ошейник, и поводок, прочно привязывающий меня к князю, и пряник, и хлыст. Оно живое и ненавидит меня.

Я не могу уйти, пока князь сам не отпустит меня.

Я не могу слышать голоса Ветров.

А Ветра не слышит меня.

Шаги князя прочно ассоциируются с болью. Спешит… Мальчишка, заслышав эхо, поднимается и благоразумно отходит от двери. По-моему, он выглядит более напуганным, чем пару минут назад. И вскоре я понимаю причину этого страха: князь Володар, увидев сына живым и здоровым, вместо того, чтобы обрадоваться, отвесил ему такую оплеуху, что даже у меня в ушах зазвенело.

– Отец… – К чести Вальрика, он не заплакал, – я…

– Нарушил приказ. Опустился до воровства. Позволил любопытству взять верх над благоразумием. Вон.

– Но…

– Вон, я сказал! – взревел князь, и Вальрика точно ветром сдуло.

– Ну? – Это уже относилось ко мне.

Молчу. Опыт подсказывает, что лучше не открывать рот до тех пор, пока не задан конкретный вопрос.

– Сюда иди. На свет. Теперь говори, почему не убила? Знала, что мой сын?

– Нет. Сначала не знала.

– А потом, значит, сказал?

– Да.

– Один пришел?

– Нет.

– Кто еще?

– Двое. Имен не знаю. Сказал, что братья. Пошутили.

– Пошутили… идиоты… И этот хорош. Выпороть, чтоб неповадно было… хотя пороли уже… – князь почесал бороду. В этот момент он выглядел почти безопасным. – Послал Господь сынка на старости лет… учили его, учили, и без толку.

– Может, не так учили?

Прикусываю язык, проклиная себя за излишнюю болтливость. Князь хмурится, долго смотрит исподлобья, потом мрачно замечает:

– А ты, значит, знаешь, как надо?

Молчу. Князь Володар некоторое время мрачно буравит меня взглядом, потом разворачивается и уходит, и так же медленно тварь на шее сжимается, перекрывая доступ воздуха. Это наказание за излишнюю болтливость, к счастью недолгое, когда легкие начинают трещать от напряжения, тварь ослабляет хватку, позволяя вдохнуть толику воздуха. И снова сжимается.

Володар не любит, когда ему перечат.

Все-таки я его ненавижу.

Впоследствии я пришла к выводу, что именно этот случай предопределил дальнейшее развитие событий.

Три дня относительно спокойного существования и были более чем наградой, а на четвертый день тьма, окружавшая меня, всколыхнулась, предупреждая, что кто-то идет. Стражник. Один. Жаль. В последний раз кровь мне давали почти неделю назад. Не так давно, на свободе я питалась гораздо реже, но здесь холодно. Очень холодно. А сил почти не осталось.

Стражник еще возился с замком камеры, а я уже слышала его запах. Ильяс. Здоровенный малый, сильный и быстрый. В другое время я только порадовалась бы встрече с подобным противником, а сейчас… Сейчас мне уже все равно.

– Эй, ты! – стражник стоял на пороге, не решаясь зайти внутрь. – Выходи давай!

Ильяс осенил себя крестным знамением. Глупый. Для да-ори этот дурацкий обряд не большая преграда, чем чеснок, который люди развешивают на окнах.

– Давай, быстро. Тебя князь кличет, – парень помахал перед собой факелом. Ну-ну, много ему это факел поможет. Эх, пугануть бы его. Вынырнуть из темноты перед самым лицом, и зубами возле шеи щелкнуть… Так ведь Володару донесет… да и вообще, Ильяс – парень не вредный. Никогда надо мной не издевался, а один раз даже хлебом угостил, и факел, когда дежурил, оставлял. Нет, Ильяса обижать нельзя. Поэтому я подошла, как полагалось, медленно и с руками, поднятыми вверх. Он облегченно вздохнул.

– Ты это… я отомкну и давай вперед… Только без шуточек. Понятно?

– Понятно.

Вперед, так вперед. Даже интересно, что там, за пределами камеры: до сегодняшнего дня меня выводили разве что в пыточную, которая этажом выше, но в подобных случаях Володар являлся самолично.

Ильяс нервничал и не пытался скрыть свою нервозность, а меня завораживало биение его сердца. Тук-тук-тук. Быстро-быстро, мечется в груди маленькая пташка, просится на волю… Одно движение и пичуга обретет свободу… будет кровь, много горячей, ароматной крови, которая согреет, успокоит…

Нельзя. Нельзя. Нельзя.

Ошейник чуть сжимается. Предупреждает. Понимаю. Подчиняюсь.

– Князь серчает больно, – подал голос парень. От неожиданности я вздрогнула. Странно, со мной здесь еще никто не заговаривал. Отвечали – да. Смеялись. Унижали. Но не заговаривали.

– Ты, как войдешь, поклонись, – посоветовал Ильяс. – Он это любит, и в глаза не смотри.

– А куда смотреть?

– В пол. Да сама не заговаривай, коли обратится, отвечай.

– Спасибо, – странный человек. Знает же, кто я, а помогает. Не пойму.

– Только ты это… Не говори про меня, добре? С тобой запрещено разговаривать.

– Тогда не будем.

Я попыталась реконструировать план замка. Затея, в принципе, бесполезная – много ли поймешь, не выходя за пределы одной башни, но и расслабляться не следовало. Из подземелья вверх вела витая лестница. Делаем вывод – башня круглая, и, скорее всего, внешняя. Ступени каменные, а стены из железобетона. Весело тут у них, внизу: факелы, мечи, луки, гужевой транспорт, и тут же автоматы, пулеметы, крепости из бетона – полное безумие.

Смешение эпох, как говорил Карл. И еще про практическую пользу археологических раскопок. Про пользу понимаю, вон результат, у Ильяса на плече, явно из старых, довоенных запасов… сейчас автоматы не делают. Капсюльные пистоли – максимум.

– Что это за крепость? – вопрос я задала просто так, без особой надежды на ответ, но Ильяс отозвался.

– Вашингтон.

Надо же, как меня занесло. На старых картах имелся город с таким названием. Одна проблема – Вашингтон был столицей Америки, которая, если верить Карлу, затонула во время Последней войны. Посему сомневаюсь, что данная крепость – тот самый Вашингтон. Что ж, сформулируем вопрос по-другому.

– А на какой земле сей славный град стоит?

– Ну, ты даешь, – поразился стражник. – Святая Русь, где ж еще. Южный форпост.

Действительно, все более чем логично… Крепость Вашингтон, южный форпост Святой Руси… ни о чем не говорит.

Тем временем лестница закончилась, и путь преградила дверь, потемневшая от времени, тяжелая, укрепленная широкими полосами металла. В замочную скважину два моих пальца засунуть можно, вместе с когтями. Правда смысла в этом никакого нет, замок хоть и громоздкий, но хитрый, ковыряй сколько хочешь, все равно без ключа не отопрешь. Я пробовала.

Кстати князь, то ли сам догадался, то ли донес, кто из стражи, за эти фокусы велел переломать мне все пальцы. В воспитательных, так сказать, целях. Пальцы, конечно, зажили, но боль помнят, а замки и двери, ими украшенные, вызывают весьма естественное раздражение.

– Стань сюда, – Ильяс указал на пыльный угол и снял с пояса связку ключей. – И это… Не балуй!

Я кивнула. Куда мне баловать? Нет, можно было бы напасть сзади, полоснуть клыком по шее, вот тебе и кровь, вот тебе и ключи на свободу, и оружие в придачу. Тварь, уловив отголосок мыслей, предупреждающе кольнула холодом. Тварь не шутит. Тварь с радостью убьет меня. Именно из-за твари меня сопровождает не десяток вооруженных до зубов воинов из личной гвардии князя, а один Ильяс. Да и тот спокоен, вон, закинул автомат за спину, в замке ковыряется…

Даже обидно, право слово. В конце концов, Ильясу удалось справиться с замком, дверь открылась и мой провожатый, отступив в сторону, скомандовал.

– Давай, вперед.

Подчиняюсь. За дверью узкий – двое с трудом разминутся, а третий вообще застрянет – коридор. В таком обороняться удобно, один человек армию остановит.

– Направо. Налево. Вверх, – руководил Ильяс. А я старалась запомнить дорогу: авось, пригодится. Насколько же этот замок отличается от Орлиного гнезда. Коридоры, переходы, лестницы… одинаково серые, невыразительные, хоть бы картину какую повесили, или гобелен, все не так печально. А они даже на факелах экономили, для меня-то света предостаточно, а вот людям, наверное, неудобно.

– Пришли, – сказал Ильяс, остановившись перед очередной дверью, которая ничем не отличалась от прочих: те же темные дубовые доски, перехваченные толстыми полосами металла, те же массивные петли, вот только ручка выполнена в виде головы некого мифического существа да к тому же для вящей изысканности покрыта серебром. На морде зверя серебро поистерлось, обнажая исходный материал – самую обычную красную бронзу.

Ильяс, прикоснувшись было к бронзово-серебряному зверю, в самый последний момент одернул руку и постучал. Никогда прежде не доводилось слышать столь почтительного стука. Впрочем, князь Володар весьма и весьма ценил почтительность.

– Кого там несет? – грозный рык Володара разнесся по замку. Клянусь, даже стены съежились от ужаса, а мой храбрый охранник, тот вообще присел.

– Ильяс, ты что ли?

– Я.

– Тогда заходи, а не скребись, точно мышь в чулане! Провалиться твоей душе в преисподнюю!

Парень нервно перекрестился и, подтолкнув меня в спину, прошипел.

– Давай, иди, бесы бы тебя побрали!

Как и советовал Ильяс, я поклонилась, и князь удовлетворенно хмыкнул, небось, решил, что сломал упрямую нелюдь. Как бы не так. Я подчиняюсь не ему, а обстоятельствам, наградившим меня ошейником, но рано или поздно расплачусь по счетам. Не с князем, так с его детьми. Не с детьми, так с внуками. Время не имеет значения.

Надеюсь, я поклонилась достаточно низко, чтобы удовлетворить его самолюбие.

– Вижу, мы достигли понимания, – это не вопрос, князь констатировал факт. Что ж, мне остается молчать и разглядывать пол: покорный слуга не должен смотреть в глаза хозяину.

– Умная девочка. Воняет от тебя.

Еще бы. Сколько я уже в том подвале сижу? Месяц? Два? Год? Вечность в окружении гнилой соломы и разлагающейся плоти. Ведро в качестве нужника. И аромат старой крови как единственная более-менее приятная нота в какофонии запахов. Володар заботился о пленнице, и меня периодически подкармливали. Вот только тела оставались в камере, по нескольку дней, зачем – непонятно, я, что бы там люди не говорили, трупами не питаюсь. И трупная вонь мне неприятна. Как и крысы. Ненавижу крыс. Пожалуй, даже больше, чем князя. Бегают, шуршат, царапают камень коготками, а, стоит уснуть, какая-нибудь серая тварь обязательно цапнет. Или за палец, или за ухо. А один раз к горлу подобралась.

– Молчишь, – князь разглядывал меня, точно видел впервые в жизни. Ну-ну. Смотри. Любуйся делом рук своих. Гордись, что удалось усмирить такого зверя. От Володара шел кислый запах пота, дыма и розового масла. Скорее всего, перед нашим приходом служанку какую-нибудь щупал.

– Это правильно. Посмотри на меня.

Я послушно подняла голову, и князь вздрогнул.

Надо же, столько времени прошло, а он все никак не привыкнет… взяв себя в руки, князь процитировал.

– И тех, чье сердце принадлежит Сатане, узнаешь по глазам. Извечная тьма поселилась в них, ибо черная душа Властителя Преисподней рвется в мир через эти глаза… Святой Лука, тварь.

Святой Лука. Святая паранойя. Ну да, у да-ори глаза не такие, как у людей: нет у нас ни белка, ни радужки, ни зрачка – особенности физиологии…

– Как тебе мои покои? – Володар окончательно справился со своим страхом и теперь улыбался во весь свой щербатый рот. Получилось почти дружелюбно.

Что до вопроса, то обиталище его мне нравится. Сразу видно – принадлежит воину: на стенах шкуры, не сомневаюсь, что вон того медведя, самого крупного, князь завалил собственноручно, недаром же голова висит на почетном месте – аккурат над резным деревянным креслом. Думаю, не ошибусь, если скажу, что кресло здесь вместо трона. На полу толстый ковер, мебель добротная и красивая, а в узких длинных окнах не бычьи пузыри и не слюда, а настоящее стекло.

А за стеклом ночь. Я почти слышу ее голос, зовет, манит, уговаривает… Один единственный шаг – и я у окна. А там, дальше, свобода. Ветра отзовутся, они всегда любили меня. Истер укроет, Анке вернет силы, Яль позволит оседлать знойную спину и домчит до Орлиного Гнезда. Валь… Валь просто утешит.

– Стоять! Стой, стрелять буду! – Истошный вопль Ильяса разогнал наваждение. Я очнулась в шаге от окна. Очнулась оттого, что ошейник холодной петлей впился в горло. Проклятая тварь сжималась, а я… Я ничего не могла поделать. Она высасывала силу. Медленно, словно наслаждалось процессом, я почти слышала довольное урчание, и довольный смех…

Смеялся князь. Хохотал, как сумасшедший. А я задыхалась. И холод… синие огоньки в уголках глаз… осталось уже немного. Вот холод доберется до сердец… и огоньки вспыхнут одним ослепительно-синим полем. Карл говорил – это всегда похоже на поле. Бескрайнее. Безжизненное. И солнце. Я снова увижу солнце.

Солнце означает смерть.

Не получилось: петля внезапно исчезла, а вслед за ней и солнце, потом и поле распалось на огоньки, и только тогда я обнаружила, что снова могу дышать.

– Ну? – перед глазами почему-то появились сапоги князя. А сам где? Выше. Лицо Володара расплывалась, поэтому я вновь вернулась к сапогам. Заодно и пол шататься перестал.

– Жива?

Вместо слов из глотки вырывается судорожный хрип.

– Жива, – удовлетворенно заметил князь. – Шалишь, девочка? Забыла, небось, что за шалости бывает? Ничего, я быстро напомню.

Он же специально. Он знал, что я не устою. Хотел проверить, насколько надежен поводок? Или просто поиздеваться больше не над кем?

– Ладно… Живи… Добрый я нынче. Ильяс!

– Да, ваша светлость!

– Пущай баню растопят. Эта помоется – и назад. Долго не сидите. И, гляди мне, чтоб не околела ненароком. Вставай! – приказ князь подкрепил пинком. Повезло еще, что сапоги домашние, из мягкой кожи, а не боевые, с коваными носами.

Ох, кажется, до бани я не дойду…

«Господь милостью возложил на плечи скромнейшего из слуг своих великую миссию…»

С кончика пера сорвалась капля чернил, и на прекрасном белом листе бумаги, на котором Фома успел начертать одну-единственную фразу, расцвела жирная фиолетовая клякса. Фома недовольно поморщился. Ну что за невезение, придется заново начинать! От злости и обиды все нужные слова моментально вылетели из головы. А ведь начало неплохое получилось! Почтительно, но с достоинством, как и учил брат Валенсий.

Он и велел все записывать, каждый день, каждый час, каждое более-менее значимое событие, ибо миссия Фомы важна не только для Святого Престола, но и для всего рода человеческого, и доверие, оказанное простому послушнику, невероятно.

В Святом городе двадцать тысяч таких же, как Фома, а избрали его. И от подобной ответственности захватывало дух. Фома ощущал в себе одновременно и гордость, недостойную смиренного слуги Господня, и страх возможной неудачи.

А мысли сами возвращались к вчерашнему вечеру, когда наставник Валенсий тихим и торжественным голосом возвестил Фоме, что его желает видеть сам Святой Отец. Это было сродни чуду, Фома даже посмел усомниться в происходящем – а ну как наставник ошибся – за что и был руган немилосердно.

Длинные коридоры Дворца внушали не только уважение, но и страх. Пока шли, Фома успел вспомнить и все свои прегрешения, которых набралось неожиданно много, и то, что где-то рядом с покоями Святого отца находятся покои Кардинала-Инквизитора, и то, что тайное увлечение Фомы, которое, скорее всего, не такое уж и тайное, относится к категории запрещенных…

Он успел раскаяться и дать себе зарок, что если останется жив, то больше никогда в жизни не… в общем, этому зароку не суждено исполниться, и Святой Отец был столь милостив, что отпустил Фоме грех невольной клятвы.

Достав из стола новый чистый лист, Фома задумался о том, как описать встречу. Может, начать с высоких, в два человеческих роста, дверей, украшенных затейливой резьбой? Или с замерших, точно неживых стражников, эти двери охраняющих? Или с собственного глупого страха?

Хотелось, чтобы повествование вышло не только достоверным, но и красивым, чтобы соответствовало выработанным канонам и возможно даже получило шанс занять свое место в Библиотеке.

И Фома записал.

«Душа моя пребываши в смятении.

– Входи, сын мой, – обратился Он ко мне. Он, Святой Отец Александер 18 живой символ веры, благочестия и доброго духа, во имя любви и справедливости способного преодолеть любые преграды, ко мне, грешнику, ничтожному червю на могучем теле монастыря. И голос его был преисполнен такой доброты, что страх мой исчез.

– Брат Валенсий, вы можете идти, – сказал Святой отец, и наставник бесшумно выскользнул за дверь. А дальше… Нет, тот разговор я никогда не доверю бумаге. И на исповеди мои уста не произнесут ни слова, касающегося тайны. Нашей общей тайны».

Нет, пожалуй, не совсем так. Если нельзя доверить бумаге, тогда как прикажете писать об этом?

Придется по-другому.

Например…

«Сей разговор я доверю лишь бумаге, дабы грядущие поколения сумели оценить мудрость и дальновидность Александера 18.

– Не бойся, сын мой, – святой Отец ласково погладил меня по голове. – В этом месте нет ничего страшного. Посмотри.

Я послушно оторвал взгляд от пола и…

Дыхание замерло, а сердце бешено заколотилось. Покои Святейшего – воплощенная мечта о благополучии: каменные стены задрапированы мягкой тканью цвета благороднейшего из металлов. На полу – белоснежный ковер. Вместо вонючих факелов – миниатюрное солнце под потолком. Я не сразу догадался, что это – лампочка. Настоящая электрическая лампочка! Совсем, как в книге! Видя мое удивление, Александер 18 усмехнулся и повелел.

– Садись.

Я не посмел ослушаться, хотя сидеть в присутствии Святейшего мне не полагалось. Он тем временем внимательно осматривал меня. И испытал я стыд великий за непотребный вид свой, за мятую и не слишком чистую сутану, за грязные руки и прыщ на носу».

Фома поморщился и тут же зачеркнул последнюю фразу, ну кому будет интересно читать про мятую сутану и прыщ? Стыд-то какой, прав брат Валенсий, не хватает у Фомы ни сосредоточенности, ни умения, снова все испортил, придется переписывать.

«– Значит, ты тот самый Фома Лукойл, который пишет книгу о Старых Временах?

– Я… да… книга… пишу… – Мои мысли пребывали в смятении, ибо я никак не ожидал, что слухи о моем непотребном увлечении дойдут до ушей Святого отца. И осознал я неминуемость наказания…»

И Фома едва удержался от того, чтобы не дописать «испугался сильно». А ведь и вправду испугался, и снова про Кардинала-Инквизитора вспомнил, но, Слава Богу, да простит он упоминание имени своего в суе, обошлось, и Фома вернулся к изрядно исчерканной пометками рукописи.

«Старые времена, которые влекли меня тайнами своими, находились под строжайшим запретом! Я не вправе был даже думать о том, чтобы интересоваться делами нечестивцев, вызвавших Гнев Господень!

Но Святой Отец был мудр, он не только простил мне сей великий грех, но и вместо порицания, сказал следующее:

– Хорошо, когда молодежь интересуется прошлым. Надеюсь, когда-нибудь твое творение займет достойное место в библиотеке Храма.

– Но как… Запрещено…

– Запрещено, – согласился Святейший. – Ты еще юн, сын мой, и не знаешь, что с течением времени некоторые запреты устаревают. Нет ничего дурного в твоем интересе к прошлому. Наоборот, я считаю, людям следует не прятаться в норы, подобно трусливому лису, а помнить о зле, выпущенном на волю. Только так можно избежать новых ошибок. Что тебе удалось узнать?

– Ну… – я судорожно подыскивал тему, которая могла бы заинтересовать великого человека, и убеждался в скудости своих знаний. – Наш мир – есть следствие Апокалипсиса. Предки наши, будучи сотворенными по образу и подобию Господа, возвысились, но, вместо того, чтобы денно и нощно благодарить Создателя, они в гордыне своей посягнули на святое право творца, выпустив на землю неисчислимые бедствия. Отверженнейшие из отверженных призвали того, чье имя проклято в веках, но Господь, всеблаг и милосерден, встал на пути Сатаны. Была битва, в которое сгинули неисчислимые народы, и был Апокалипсис, имя которому – Катастрофа…

Святой Отец слушал внимательно, хотя я уверен, что не сказал ничего, ему неизвестного, но в великодушии своем Александер 18 не только не прервал мои разглагольствования, но даже задал вопрос:

– А как именно это было?

– Люди, одержимые мыслью о своем могуществе, преступили основной закон жизни и создали существ, подобных себе. С каждым разом творения грешных рук становились ужаснее и ужаснее. И однажды зло вырвалось на свободу, началась война людей против нежити. Отродья Дьявола были хитрее, злее, сильнее. Они использовали людей как пищу. Они побеждали. И тогда предки решились применить Молот Тора…

– И что же тебе удалось узнать о нем?

Святейший продолжал проверять знания ничтожнейшего из своих слуг, уповаю, что выдержал сей экзамен с честью.

– Достоверных сведений о сиим оружии не сохранилось, однако, безусловно, мощь его чудовищна. Небывалые катаклизмы захлестнули Землю… Мне попалось в руки одно описание… я не ручаюсь за достоверность и правильность перевода, ибо документ сильно поврежден, но неизвестный человек, пишет, будто огненный смерч пронесся по планете. Дно океана обнажилось, а вода, влекомая неведомой силой, обрушилась на сушу. Но это было лишь начало. Оскорбленная земля дрожала, горы рушились, и целые города проваливались под землю. Проснулись вулканы, и жидкий огонь затопил жалкие остатки суши, до которых еще не добралась вода. Таковы были последствия первого удара. – Я перевел дух.

– Продолжай, сын мой. – Приободрил Святейший.

– Едва унялась дрожь, как был нанесен второй удар. Треснуло, не выдержав яростного напора, само сердце планеты. И земли, занятые нелюдью, погрузились в пучину. Из пяти континентов уцелел лишь один. В третий раз ударил Молот и исчез невидимый щит, хранящий Землю от солнечного взгляда, и гнев Господа обрушился на уцелевших. Сам воздух стал огнем, и даже камни плавились, когда на них указывал перст Создателя…

– Складно говоришь.

– По глупости своей я лишь повторяю чужие слова.

– А что же стало с нелюдью?

– Малые народы, известные как китайцы, индийцы, арабы исчезли полностью. Другие остались, но лишились былой силы.

– Лишились. – Согласился Святейший. – Зато сохранили древние знания. Не все, сделанное нашими предками, плохо, но напуганный человек не способен мыслить здраво, оттого запрет был наложен на все. А в результате ценнейшие знания утеряны.

Патриарх грустно улыбнулся, сожалея о неразумности своих детей. Нет, я еще не встречал более великого человека, чем сидящий передо мной муж. Сколько сдержанного благородства в его чертах, сколько мудрости в словах, сколько величия, силы и великодушия. Со мной он говорил, как с равным. И мое восхищение росло с каждой минутой.

– Сын мой, – ласково заговорил он снова, – а ведомо ли тебе что-нибудь о существах, именующихся Вампирами?»

Фома отложил бумаги в сторону, он не представлял, что писать дальше. И нужно ли вообще писать об этом? Вампиры… удивительные существа, живущие в ночи, такой же осколок прошлого, как и Молот Тора, но о великом оружии после катастрофы никто не слышал, а вампиры жили.

Жили, несмотря на все усилия людей, Святого престола, Инквизицию, Охотников и регулярные экспедиции к Замкам. Плевать они хотели на экспедиции. Как и на людей. Им даже нравилось: свежая кровь, которая приходит сама. Отродья тьмы существовали за счет человеческой крови, и если бы не милость Господа, Хранителя жизни, денно и нощно радеющего о благополучии рода человеческого, твари давным-давно расселились бы по земле, полностью изничтожив племя людское.

И вот теперь Фоме предстоит лично встретиться с одним из них.

И не только встретиться: существо надлежало доставить в Храм, но… но разве он, Фома Лукойл, воин? Или брат-инквизитор? Или Вольный Охотник? Он вообще в Библиотеке работает, среди книг и рукописей. Он понятия не имеет, как с нечистью обращаться…

Страшно.

Господь всеблагой, не оставь слугу своего, дай ему сил устоять и сохранить душу, столкнувшись с отродьем Диавола.

– Милый, о чем ты думаешь? – Айша перекатилась на живот, черный шелк покрывала соскользнул на пол, но Айша не обратила на это внимания.

Белое и черное, черное и белое. Она всегда любила контрасты.

– Кааарл! Ну? – хмурится. Наверное, зря он согласился на эту встречу, глупо ожидать, что и вправду вспыхнули старые чувства. Какие чувства, обыкновенное любопытство, приправленное страстью к интригам.

Вот интриги Айша любила, примерно так же, как персики и розовый жемчуг.

– Что вы с Мареком затеяли, а? – она легонько царапнула коготками по спине. – Ну, будь хорошим мальчиком, расскажи…

– Ты уже и с Мареком успела?

Вот сука. Хотя, чего от нее ждать. Верности? Даже не смешно. А Айша улыбается, догадалась о его мыслях, знает, как облупленного.

– Ревнуешь. Ты такой смешной, когда ревнуешь… и глупый.

– А Марек? – вот не нужно было спрашивать. Какого дьявола он опять поддался на эту провокацию?

– Марек – псих, – спокойно ответила Айша. – Подай мне персик, пожалуйста.

Карл подал. Вообще следовало бы уйти, момент удобный, нейтральный. Но он не уходил, ждал, наблюдал, как она ест персик, сок стекает по щеке и подбородку, коснуться бы, вытереть.

Ну уж нет, хватит, поиграли.

– И все же, Карл, – Айша не собиралась отступать. – Куда подевалась твоя сахарная девочка?

– Не твое дело, милая.

Не обиделась, рассмеялась и, потянувшись, потерлась подбородком о его плечо.

– Очередной эксперимент, да?

– Да.

Эксперимент, чертов эксперимент, от которого как-то неспокойно на душе. Не то, чтобы он нервничает – не хватало из-за подобной ерунды нервничать – скорее уж предчувствие нехорошее. А предчувствиям своим Карл доверял.

– Поэтому ты такой мраааачный, – Айша сделала свой собственный вывод. – Марек считает, что ты чересчур сентиментален. Но Марек – псих, я ему не верю.

Но продолжаешь спать. Карл хотел сказать, но сдержался. Зачем? Айша такая, как есть. И Марек тоже. И он сам, Карл Диттер, Хранитель Южных границ, хозяин Орлиного гнезда.

– Глупый, ревнивый сентиментальный Карл, – Айша провела пальчиком по позвоночнику. – Почему ты позволяешь играть с собой?

– А ты?

– Скучно. Господи, если бы ты знал, до чего мне скучно…

Черный шелк у кровати, рыжие волосы в белой ладони, сжать бы, смять, вырвать… а вместо этого гладит.

– Не сердись на меня, хорошо? – Айша высвободила прядь, обняла, прижалась. Совсем как раньше, когда-то дьявольски давно, когда близость была близостью, а не случайным эпизодом в череде лет. Играет, паразитка, любопытно ей.

– Не скажешь, да? Ну как хочешь, – она чуть отстранилась. – Марек просил передать, чтобы ты заканчивал со страданиями и делом занялся. На юге неспокойно.

Вот же сука. Все-таки укусила.

А Марек и вправду псих. И ублюдок.

– Дай мне еще персик! – потребовала Айша, потянувшись за покрывалом. Черное и белое. Белое и черное. Скорее уж черное и черное, белого в этом мире почти не осталось.

Глава 2

Баня. Горячая баня. Обжигающе горячая. Еще вчера я бы полжизни отдала, чтобы, наконец, согреться. А сейчас все равно как-то: холод сковывал мышцы и обещал покой.

– Ты чего? – Ильяс не оставил меня даже в бане. Смешно. Жара такая, что дышать невозможно, а он в рубахе, штанах, и автомат обнимает, не боится оружие попортить. Но мое дело – сторона. Мое дело отмыться, избавится, наконец, от проклятого запаха, который намертво въелся в кожу. Даже вонючее, полужидкое мыло, выделенное от щедрот княжеских, и то не могло перебить дух камеры. И я снова и снова терла шкуру.

Ильяс наблюдал. Молча. Равнодушно. Правильно, с их точки зрения меня нельзя считать женщиной: слишком бледная кожа, слишком холодное тело, слишком… слишком много в нас иного.

– Ты что? – повторил вопрос стражник. – Мерзнешь, что ли? Пару поддать?

– Нет.

Пар не поможет. Мне почти и не зябко, самую малость только. Жажда лишь отдаленно похожа на холод. Жажда – это мышечная дрожь, поначалу мелкая, но с каждым часом становится все сильнее, перерастая в судороги. Жажда – это стальной привкус на губах и запах дыма в носу. Это сердца, которые то начинают бешено колотиться, сбиваясь с выверенного ритма, то замирают в испуге. Это легкая тошнота и головокружение. Синюшные губы и слезящиеся глаза. Жажда – это жажда, по-другому не скажешь.

– Крови хочешь? – догадался Ильяс.

– Да.

– Много надо?

– Нет. – Когда жажда близка, ты не можешь говорить. Почти не можешь. Чтобы говорить нужно думать, а все мысли сосредоточены на одном.

– Кубка хватит?

– Да. – Я согласна была и на меньшее, только бы отодвинуть наступление жажды. Старжник вышел. Куда? К князю? Доложить? Володар решит помучить меня. Или не решит. Пришлет кого-нибудь. Пожалуйста…

Мысли рубленые, отрывочные. Мешаются.

Дверь скрипнула. Ильяс. Один. Пахнет кровью. Почему? Он, что, не понимает? Я не смогу долго сдерживать себя. Мне нужна кровь. Нужна…

– На. – Он протянул мне кубок. Большой деревянный кубок, в котором плескалось нечто.

Нечто густое. Темное. Ароматное. То самое универсальное лекарство.

Удивительное ощущение: одним большим глотком вливаешь в себя живую кровь, и сгусток тепла проваливается вглубь, зажигая внутри тебя собственное маленькое солнце.

– Спасибо.

– Не за что. – Ильяс неловко бинтовал порез на левой руке.

– Дай помогу. – После недолгого колебания – все-таки, не доверяет, оно и понятно, а вдруг мне мало – он протягивает руку.

– А ты не такая и страшная, – говорит он. – Баба, только холодная. На мою Арину похожа.

– Жена?

– Жена.

– А дети есть?

– Тебе зачем? – Ильяс моментально насторожился.

– Просто… Интересно… Я детей люблю. Нет, ты не о том подумал. Мы детей не трогаем. Табу.

– Почему?

– Не знаю. Заведено так. Наверное, пора идти?

Идти. Снова беседовать с князем: бешеная собака, а не человек, никогда не знаешь, что ему в голову взбредет.

– Жди, – мой охранник снова вышел, на сей раз прикрыв дверь на засов. Предусмотрительный. Посмотрела бы я, как помог бы ему этот засов, не будь на моей шее твари. Оно живое – я уверена в этом на все сто процентов. Живое и почти разумное. Дремлет, выжидает, но стоит мне сделать хоть что-нибудь не так… Одно движение… жест. Да, что там жест – мысль не в том направлении – и тварь очнется ото сна. И снова будет петля, медленно сдавливающая шею, пронизывающий холод и индивидуальный рассвет над бескрайним белым полем. Еще оно умело причинять боль.

Не хочу вспоминать.

Страшно.

Интересно, куда это Ильяс подевался? Я с удовольствием растянулась на горячих влажных досках, вдыхая пар, в котором перемешались запахи обжигающе горячих камней, дерева, полыни и березовых листьев. Хорошо. Я почти счастлива.

А вот и Ильяс. Шаг у него тяжелый, уверенный, как и подобает человеку, твердо стоящему на земле. Ильяс принес одежду. И то верно, не напяливать же на чистое тело вонючие лохмотья.

Больше он со мной не разговаривал, да и мне самой было не до разговоров.

– Совсем другое дело, хоть на человека похожа стала. – Князь хохотнул. – Жрать хочешь?

– Хочу.

– Садись. А ты, – Володар критическим взглядом окинул стражника, – своевольничать вздумал?! Кровь гуляет?! Так я ее быстро выпущу!

Ильяс побелел. Пускать кровь князь умел и любил, и подобно всякому человеку подходил к любимому занятию с фантазией.

– Мне было плохо, – говорю это потому, что не хочу неприятностей единственному человеку, который отнесся ко мне если не с пониманием, то хотя бы с сочувствием.

– Да ну?

Тварь на шее довольно заурчала, предвкушая грядущую расправу. Отступить? Поздно. Любое отступление в глазах властителя – признак слабости, а слабого добивают.

– Вы сами приказали, чтобы он меня не уморил. – Почтительно, но без унижения.

– Ну, раз так… Свободен. Будешь подслушивать – на кол посажу.

Стоит ли говорить, что стражник моментально испарился. Хороши порядки в замке.

– Поговорим? – Володар уселся напротив, предпочев деревянному трону обыкновенный табурет.

– Поговорим. – С гораздо большим удовольствием я бы поела, но что-то подсказывало – не нужно торопить события. Всему свое время.

– Ты – нелюдь, проклятое создание, если я тебя убью, церковь только спасибо скажет, – Володар выжидающе посмотрел на меня.

– Наверное.

– Другой бы не стал спорить с церковью, но… поговаривают, что вы не только сами воины отменные, но и знаете, как из человека… любого человека воина сделать. Поэтому, слушай сюда, нежить…

За прошедшую неделю жизнь моя изменилась к лучшему, однако я понимала – стоит хоть однажды вызвать недовольство князя, и все вернется на круги своя. Поэтому и старалась, изо всех сил старалась. Если бы еще этот сброд, из которого мне предстояло сляпать некое подобие воинского отряда, причем, лучшего в округе отряда, разделял мои усилия. Нет же, они делали все возможное, чтобы и дальше оставаться сбродом. Прав был Карл: пище следует оставаться пищей, а не строить из себя Воина.

– Взяли оружие! Быстро!

– Не ладится процесс? – Брат Димитриус улыбался. Радуется, небось, каждый вечер о моих успехах – вернее, неуспехах – князю докладывает, для того и поставлен.

Ненавижу. Сильнее, чем Володара, ненавижу. За ханжество, за крест на пузе, которым себя от остального мира отделил. За вседозволенность. За то, что обитатели замка боятся добрейшего брата Димитриуса еще сильнее, чем самого князя.

– Всему свое время.

– Время, да… Время нужно… Ох, и притомился же я сегодня. Столько дел, столько дел, не поспеваю! – Он был похож мягкую булочку, кругленький, душистый, с нежной розовой корочкой. А внутри… внутри святейшего брата было очень много обыкновенного человеческого дерьма. В обоих смыслах. Ишь, уставился: на губах улыбочка, во взгляде сочувствие. Так и тянет поделиться с ним душевными переживаниями. Не дождется. Я – не простоватая крестьянка, которая верит каждому его слову.

Я – Воин. Да-ори.

И из этой отрыжки рода людского сделаю Воинов. Из каждого.

А Вальрик станет лучшим.

Клянусь именем своим.

– Присядьте, отдохните… Брат Димитриус. – коробило меня это «брат», прямо наизнанку выворачивало. Какой он мне брат? Братья мои умерли пятьсот лет назад в маленькой деревушке Быково. И братья, и сестры, и родители, и жених. Все. Чума живых не оставляет. Я бы тоже умерла, но судьба распорядилась иначе. Судьба подарила мне Карла, Жажду и вечный холод, как противовес почти вечной жизни.

Не жалуюсь.

Брат Димитриус тоже не жаловался. Присел на деревянную табуреточку, ручонки пухлые на животике сложил, четки перебирает, будто молится.

Пускай делает, что хочет. У меня своя задача.

– Ну?

Они моментально сбились в стадо. Десять человек. Князь настаивал на двадцати, я клялась, что больше, чем с пятью не управлюсь. Сошлись на десятке. Лучшие из лучших, как заверял Володар. Девять стражников, в числе которых я не без удовольствия отметила Ильяса, и Вальрик. Он и в самом деле сын князя, младший и, по мнению Володара, совершенно никчемный. Как же, полные пятнадцать лет, а выглядит ребенком, драться не умеет и учиться не желает, большую часть времени прячется или книжки читает, а князю за такого сына стыдно.

Вальрик – юноша болезненный, но при этом чертовски упрямый, он и на ногах-то держится из чистого упрямства. Боится до дрожи в коленях, но взгляд не отводит. Гордый. Пожалуй, из него будет толк.

Остальные попроще: Край – черноволосый красавчик, гибкий и подвижный, прирожденный мечник. Фалько – гигант, гора мышц и редкостная злопамятность. Если бы я могла выбирать, этот человек никогда не попал бы в десятку, но князю Фалько приглянулся своими размерами и свирепостью. Ингар, улыбчивый и глазастый. Тилор и Тилар – братья-близнецы. Немой Масуд. Нарем, не расстающийся с потрепанной Библией, и дебошир Селим, взявший на себя роль шута.

Мой отряд.

Мое наказание.

Мое испытание.

Володар требовал, чтобы, к концу обучения каждый из этих людей стал Воином, что было в принципе невозможно. Только да-ори способен быть Воином и дело не в предрассудках или моем отношении к людям, дело в физиологии: скорость реакции, сила, выносливость, регенерация… Опыт, в конце концов. Жаль, что для Володара все это – пустые слова. Он хотел воинов, он их получит.

А я получу свободу.

Наверное.

«И, коли ночь настигает путника в поле, лесу либо ином месте, где нет ни человеческого жилья, ни храма Божия, способного стать защитой от тварей ночных, надлежит трижды прочертить на земле круг ножом. В центре оного круга крест воздвигнуть, и трижды вознести молитвы к Святому Антонию-защитнику. А тако же по разу Святой Венесуэле и Святой Агриппине-Милосерднице…» Фома отложил книгу. Везде одно и то же: круг да молитва, молитва да круг. Правда, «Откровения Базилевса» рекомендовали воспользоваться серебряным кинжалом, освященным в Московском Храме, а «Полное описание тварей ночных и средств борьбы с оными» настоятельно советовало отгонять все порождения Тьмы солью и святой водой.

Но ни в одной из тысяч томов, хранящихся в библиотеке храма, не было информации о том, как же удержать вампира. Фома перебрал все известные и неизвестные источники. Ноль. Полный ноль. Никакой информации. В дозволенных к прочтению источниках не было ничего кроме проклятий, насылаемых святыми на головы порождений Тьмы, заклятий и общих рекомендаций. А к недозволенным его, несмотря на аудиенцию у Святого отца, не допустили. Более того, Фоме казалось, что с той самой аудиенции за ним начали пристально наблюдать, и наблюдение это являлось признаком неудовольствия со стороны Святой Инквизиции.

Каждый знает, что Александр 18 новаторскими идеями своими и новым подходом к управлению Святым городом вызывал среди инквизиторов раздражение, однако же посягнуть на самого Александра 18 они не осмеливались, а вот на Фому…

Нельзя, нельзя давать повода, вот и приходилось сидеть в открытом отделении, штудируя рекомендованные к прочтению работы святых сподвижников.

Голова болела от долгого чтения, а глаза слезились, но Фома не обращал внимания на подобные мелочи. Завтра, уже завтра он отправится в путь, дабы по мере слабых сил своих послужить Святому престолу и роду человеческому. Вернется ли он сюда? Путь до крепости князя долог, а дороги ненадежны. Ходят слухи, будто многие люди, отринув Слово Божие, грешат разбоем и не чураются замарать душу свою кровью других детей Господних. И весьма вероятно, что действовать придется не словом, как в Храме, а оружием. Не даром же брат Николаус учит Фому использовать и кинжал, и кривую саблю, милую сердцу безбожников-степняков, и тяжелый рыцарский меч, который слабосильный послушник и поднимает-то с трудом. Брат Николаус учит, не жалея плетей за нерадивость, да только пользы от того учения мало. Презирает благородная сталь Фому, не идет в руки писца. Рукоятка так и норовит выскользнуть, а хищное лезвие тянется не к соломенной мишени, а к ногам неумехи. В конце концов, брат-оружейник, плюнув на правила, вооружил Фому не саблей, как предполагалось вначале, а короткорылым пистолетом из личных запасов.

– Беда с вами молодыми, – сокрушался Николаус. – Держи уж. Только зря не махай, и патроны понапрасну не расходуй!

Собственное оружие привело Фому в восторг. Он то и дело извлекал пистолет из кобуры, вертел в руках, нюхал ствол, и даже целился в воображаемого врага. Естественно, нелюдь: выросший в Храме и помыслить не может о душегубстве!

Господь, не оставь Фому милостью своей!

Если поднять голову вверх, то создается впечатление, будто находишься не во внутреннем дворике замка, а в самом что ни на есть настоящем колодце. Высоченные стены тянулись ввысь, будто желали сомкнуться над головой, чтобы не оставить на виду ни лоскутка темно-синего, изукрашенного звездами неба.

Вальрик любил смотреть на небо, а теперь все больше приходилось под ноги, чтоб не споткнуться о какой-нибудь особо крупный камень, больным зубом вылезший из кладки, или наоборот, в яму не угодить. В первый же вечер Вальрик умудрился попасть сапогом в трещину и растянулся прямо посреди лужи, то-то остальным потехи было…

Теперь-то он этот замурованный, заморенный пятачок двора знал лучше, чем собственную комнату, каждый камешек, каждую ямку, каждую щербиночку с завязанными глазами нашел бы. А звезды, они всякий раз другие, и звезды никогда не смеялись над ним, какие бы глупости Вальрик не совершал. В отличие от людей звезды понимали и принимали Вальрика, не требуя при этом невозможного, например, чтобы он стал другим.

Нелегко быть сыном князя, особенно младшим, каждый сравнивает тебя не только с отцом, но и со старшими братьями, которых аж четверо. И все четверо – воины, а вот Вальрику воином нипочем не стать, даже отец и тот признал, что учить Вальрика бою – пустая трата времени.

А что поделаешь, когда судьба у него такая? Дворня поговаривала, будто мать Вальрика откуда-то издалека привезли, почти что с самого края мира, где небо с землей сливается, и будто бы князю Володару так приглянулась иноземная рабыня, что заплатил за нее, не торгуясь. Цену, правда, всякий раз другую называли, ну да разве ж в цене дело? Слабой оказалась полонянка и ребенка слабого родила, который по всем признакам помереть должен был, однако ж выжил.

Иногда Вальрику казалось, что лучше бы он умер в раннем младенчестве, тогда б и отца уберег от многих разочарований, и сам бы не мучился. С самого раннего детства Вальрика окружали лекари, знахари, наемники, убеждавшие князя, что знают, как воспитывать телесную крепость. Чего только ни приходилось делать: и водой ледяной обливаться, и спать на голых камнях, и печень сырую – от одного воспоминания тошнота к горлу подкатывала – есть, и настойки из трав, тиной болотной пахнущие, потреблять, и в лесу неделями жить…

Вальрик старался, ему хотелось стать достойным отца, и потому, когда очередной лекарь уходил из замка, расписавшись в собственном бессилии, чувствовал себя еще более никчемным. Айвор вон безо всяких лечений с десяти лет наравне с отцом в походы ходил, Серж в тринадцать дружину собрал да соседскую деревню разграбил… порот был, правда, но это ж больше для порядку, чтоб вперед отца не лез. Грег с Тилли тоже в свое время отличились…

Вальрик, вздохнув, с откровенной ненавистью посмотрел на меч в руке, старый, со сточенной кромкой, точно игрушечный – вот, даже меча приличного для него не сыскалось… небось, братья сразу за нормальное оружие взялись, никто их не берег, не боялся, что порежутся ненароком.

Мышцы болели, ни согнуться, ни разогнуться… ни один из прежних наставников не гонял Вальрика так, как эта нелюдь черноглазая.

От нее все нынешние беды. Лучше бы убила тогда, в камере, чем сейчас мучила.

Ох и разозлился же отец… выпорол да так, что Вальрик два дня пластом лежал, а в довершение всех бед оказалось, что тварь, которую по-хорошему на костре сжечь надобно – это отец Димитриус так говорит – взялась обучать его искусству боя.

Дескать, князь так постановил. Он-то, может, и постановил, а мучиться теперь Вальрику. Младший сын князя не знал, нравилась ли отцовская задумка самой твари, но гоняла она его и еще девятерых со всем рвением.

Вот и сейчас смотрит ехидно, точно ждет, когда же Вальрик сдасться, когда пощады попросит или хуже того, сбежать решит. Не дождется.

Утешает одно: сама нелюдь на бойца не похожа – худенькая, низенькая, ну совсем как девчонка-подросток – а с мечом управляется так, что дух захватывает. А раз она умеет, то и Вальрик умрет, но научится.

Он учился, он старался, изо всех сил старался, и под утро, когда оно – назвать женщиной нелюдь язык не поворачивался – уходило в замок, Вальрик, добравшись до кровати, падал без сил. Особенно тяжело пришлось в первые несколько дней, а потом, ничего, вроде втянулся.

Все втянулись, даже огромный, похожий одновременно на свинью и медведя толстяк, чье имя Вальрик так и не удосужился запомнить.

Зато он очень хорошо запомнил другое – смех, их едкий презрительный смех, когда он в очередной раз падал. Этот смех преследовал его с детства. Этот смех был отражением его, Вальрика, слабости и никчемности.

Старшие братья не желали признавать в нем равного – и дело не в том, что мать Вальрика была рабыней, у Айвора и Тилли мамки тоже из вольноотпущенных, и ничего, никто за спиною не шепчется, не шпыняет рабской кровью… да и попробуй-ка тронь того, кто одним ударом дух вышибить способен.

Вальрика же дворня за княжича не почитала, стоило ему в очередной раз сделать что-либо не так, и все вокруг начинали обмениваться значительными взглядами, дескать «а знаешь, чего этот подменыш утворил…». Эти девятеро, с которыми Вальрик по воле отцовской оказался в одном отряде, тоже смеялись. Даже тварь иногда улыбалась.

А еще тварь называла их господами! Неотесанных крестьян, от которых несло навозом! Она делала это специально, чтобы позлить Вальрика, чтобы еще раз подчеркнуть происхождение, она, как и все, думала, что Володарову сыну самое место среди дворни. От подобной несправедливости хотелось плакать и биться головой о стену, но Вальрик лишь крепче сжимал шершавую рукоять полуигрушечного меча. Он докажет! Всем! Он станет лучшим в десятке! Нет, не так, он станет лучшим в замке! И тогда никто не посмеет больше смеяться над ним!

Обратить внимание на Юг? Он обратил. И удивился, как прежде не заметил этого. Увлекся? Устал? Привык, что все как всегда, а меж тем мир изменился. Ветра заговорили о людях, и о городах, число которых множилось с каждым днем, о дорогах, что человеки с муравьиным упрямством прокладывали от одного города к другому, о гигантских кузницах, где работали машины и об оружии, сотворенном этими машинами. В доказательство Ветра приносили куски дыма, пахнущего по́том, железом и оружейной смазкой, обрывки звуков и собственное удивление.

А еще Ветра шептали о новой расе, появившейся на юге.

Новости оказались настолько неприятными, что пришлось созвать Совет.

Карл с неудовольствием подумал, что предпочел бы перенести заседание в другой замок. Гости подобного ранга внушали определенное беспокойство, да и прошлое заседание проходило на его территории. И вот снова. Плохой признак, однако изменить ничего нельзя, поскольку источник угрозы расположен на Юге, то и для проведения Совета логично выбрать замок Хранителя Южных границ.

В Зале Советов прохладно, высокие стрельчатые окна приоткрыты, и ночь, притаившаяся по ту сторону витражных стекол, робко заглядывает внутрь. Неяркий свет порождает целые скопища теней, а также позволяет визуально уменьшить размеры помещения, в прежние времена в Совет входило в два раза больше… советников.

Карл улыбнулся, Господи, какая глупость… детская игра в правительство. Кому и что они советуют? Какие границы охраняют? От кого? Вопросы были несвоевременными и неуместными. Собравшиеся люди, точнее не-люди, ждалии Карл, взяв в руки деревянный молоток Председателя – вот уж сомнительная честь – ударил по бронзовому диску, объявляя собрание открытым.

– Тревожные новости приносят Ветра…

Данной фразой начинался любой Совет, и Хранители покорно склонили головы, демонстрируя обеспокоенность и готовность внимать каждому слову говорящего. На этом, Слава Богу, игры заканчивались, и Карл, поправив галстук, сказал:

– На юге возродилась Третья Раса.

– Это точно? – Переспросил Хранитель Западных границ, подвигая поближе к себе папку с копией отчета. Марек, Марек… подозрительный, недовершивый сукин сын. Неужто не знаешь? Знает, как есть все знает, но продолжает играть.

Марек вообще игры любит.

– Точно.

– В таком случае, почему мы узнаем об этом только сейчас? – Давид, хозяин Востока. Молодой. Нетерпеливый. Но силен. Поразительно силен, впрочем, слабые тут не приживаются. Интересно, а с ним она спала? Скорее всего да.

– Сколько времени прошло? Две тысячи лет! Две тысячи лет они под самым твоим носом, а ты соизволил заметить их только сейчас!

– Они маскировались.

– Давид… не стоит спешить. – Мягкий упрек, нарочито мягкий, словно признается, стерва. Сегодня в синем, ей идет. Ей все идет и все прощается, но не о том думать надо, совсем не о том.

– Каааарл, – легкий акцент от которого мысли окончательно сбиваются, и призрачная нежность в имени. Черти что в голове. Успокоиться и взять себя в руки, а на Айшу не смотреть. К Дьяволу Айшу.

– Кааарл, не тяни, нам нужны подробности.

Подробности? Что ж, он готов. Говорить о деле легко, легче, чем пытаться не думать о том, с кем она спала накануне совета. Марек? Давид? Оба? С нее станется.

– Теоретически, третья раса имела не меньше шансов на выживание, чем мы. Китай перед Последней войной значительно увеличил не только свои территории, но и количество Иных Воинов. Часть лабораторий располагалась в горах Тибета, а они, как известно, не только выдержали удар Молота, но и ответили. Вторая волна – результат столкновения первой с энергетической линией гор. А третья – собственно явление резонанса.

– Карл, мы знаем. – Давида распирала энергия, вот уж кто обрадуется возможности повоевать: тесно ему в этом мире, нет достойного соперника, вот и мечется, не зная, куда силу приложить.

Вызвать его? Найти повод и сталь в глотку, чтоб заткнулся…

– А, по-моему Карл дело говорит, – вмешался Марек. Вот уж кто не нервничает совершенно: небрежен, даже весел. Ноги на столе, руки на груди, ковбой чертов, – нам же стоит помолчать и дослушать доклад. Продолжай Карл.

– Около трехсот лет назад на юге возникло новое государство…

– Они каждый год возникают, – поморщился Марек. – Люди – существа непостоянные.

– Именно поэтому я и не обратил внимания на Кандагар, в чем и раскаиваюсь. По данным месячной давности численность населения Кандагара приблизилось к двумстам миллионам…

– Сколько-сколько? – подпрыгнул Давид.

– Двести миллионов.

– Да это же треть всей популяции!

– Это приблизительно. Точно их никто не считал. Десять процентов – третья раса.

– Твою ж мать! – Марек выразил общее мнение. – У меня если наберется тысячи три воинов уже хорошо.

– У меня пять. – Давид скрестил руки на груди и с ненавистью уставился на отчет, будто именно в отчете видел источник неприятностей. – Итого восемь.

– Десять, – подала голос Айша. – На севере две тысячи Воинов.

– Семнадцать. Юг даст семь тысяч.

– А их – двадцать миллионов, – сказал Давид. Испугался? Смутился? Ищет пути к отступлению? Пускай, пусть она видит, с кем связалась.

Снова мысли не о том. Да что с ним такое творится-то? Старость, наверное.

– Если идти в лоб, то да, согласен, численное превосходство Кандагара обеспечит ему абсолютную победу в прямой схватке, но стоит ли напоминать, что истинная сила воина – в его разуме. А для начала нам все же следует дослушать уважаемого хранителя Южных границ… – в голосе Марека проскользнула ехидная нотка. Да и неспроста он титул упомянул, намекает, что Хранитель, не заметивший опасности столь явной, вряд ли сможет долго называться Хранителем. Что ж, Карл не собирался отрицать очевидное: в произошедшем есть доля его вины, расслабился, увлекся проектом и личными проблемами, но данный Совет собран не для того, чтобы определять степень виновности или наказание, а для того, чтобы решить, как вести себя дальше. И Карл начал докладывать то, что стало известно:

– Кандагар представляет собой смешанное государства. Замечательный пример интеграции искусственно выведенной расы с коренными обитателями: тангры управляют, люди подчиняются. Я просчитал, один к девяти – оптимальное соотношение численности видов. Если меньше – контроль над населением ослабевает, больше – ощущается определенный недостаток кормовой базы, при этом резко возрастает вероятность конфликта с людьми.

– Нам и десяти процентов за горло хватит. Система управления?

– Военная диктатура.

– Понятно. И как скоро они планируют…. освоение новых территорий?

Вопрос о том, будет ли война вообще, не стоял. Тагнры – существа особые, в них на генетическом уровне заложено стремление размножаться, а следовательно воевать.

– За три прошлых года тангры заняли территории по Южную сторону Черного Вала. Полагаю дальнейшая экспансия пойдет за реку Чаруша на территорию Святой Руси. Пока Кандагар сдерживает необходимость контроля над недавно освоенными территориями, но поскольку численность степных племен невелика, то война на наших землях начнется уже в этом году. Первый удар придется по южным крепостям Святой Руси, вероятнее всего они не выдержат. Хочу отметить одно весьма любопытное обстоятельство – южный берег Чаруши несмотря на длительное соседство людьми практически не освоен, сказывается близость Юго-Западного Пятна и эффект экотона, благодаря которому все попытки людей закрепится на южном берегу терпят поражение. Для людей за Чарушей лежат Проклятые земли, где жизнь невозможна по определению, и нападения оттуда они не ждут. Кандагарцы же обогнут Черный хребет, спустятся вниз по течению – полагаю, они знают, что краевые территории пятен относительно безопасны – и одним направленным ударом подавят все более-менее важные крепости в регионе. Таким образом, юг весьма скоро окажется в полной власти третьей расы. Если же им удастся пройти до Нияра, а оттуда до Ватикана, который является номинальным центром Святой Руси, то мы потеряем Европу.

Карл занял свое место во главе стола, отсюда было удобно наблюдать за остальными.

Давид нервничает, тарабанит пальцами по столешнице, Айша нарочито медленно перелистывает страницы отчета, словно пытается увидеть что-то важное, но упущенное Карлом. Не найдет, Карл не настолько глуп, чтобы в критический момент скрывать важную информацию. Марек…

Марек, почувствовав взгляд, вежливо улыбнулся и кивнул, дескать, ты хозяин, ты виноват, тебе и выход искать. Одно предложение у Карла имелось, но уж больно сомнительное… И тем не менее он высказал

– Нужно объединяться.

– С кем?

– С людьми.

Давид презрительно фыркнул. Айша промолчала, свое слово она скажет позже, после того как выскажутся все остальные.

– И что нам это даст?

– Численность.

Марек сделал вид, будто обдумывает услышанное. Ерунда, он принимал решения быстро и, главное, безошибочно. Тем более Карл не сказал ничего нового, ведь суть Проекта именно в объединении, но… но остальные-то не знают о Проекте. И не должны узнать.

Черт, новые проблемы, но до чего же невовремя. Несмотря на открытые окна и свежий воздух, Карл чувствовал, что задыхается под этими тяжелыми взглядами. В них нет осуждения, скорее любопытство, Хранители думают, прикидывают шансы… тот, кто ошибся, слаб, а значит, его можно убрать, воспользовавшись удобным случаем, но сейчас не время для раздоров…

Первым молчание нарушил Давид:

– Люди – безмозглая толпа, не имеющая ни малейшего представления о воинском искусстве.

– Это поправимо, – возразил Карл. – Всему можно научить, в том числе и воинскому искусству…

Айша улыбается и едва заметно кивает, то ли согласие, то ли сомнение. То ли намек на то, что приглашение остаться будет принято…

– Если не ошибаюсь, – она смотрела на Марека. Госоди, как она смотрела на Марека… с ним спала, точно с ним. И с Давидом тоже… и с другими… – в общей сложности сейчас мы имеем около сотни государств. С которым из них вы предполагаете образовать союз?

– Святой Престол? – Предложил Марек

– Согласна.

– Тоже.

– И я не против, – Давид и не пытался скрыть свое недовольство. Неужели и он ревнует? Или из-за войны раздражен? Скорее всего именно из-за войны.

– Тогда решено. Давид, – Марек на правах старшего взял командование на себя, – займись вооружением. Чертежи, заводы, производственные циклы… все, что можно воссоздать в короткие сроки и как это сделать. Начни со своих мастерских, нужны будут люди, которые сумеют научить других людей. Аиша – на тебе медицина, транспорт и сообщение. Наш способ для людей не годится, поэтому придется в кратчайшие сроки изобрести радио. Для начала радио. Я – разведка. Теперь ты, Карл. К тебе отдельный разговор…

– Снова тайна? – Айша прищурилась. – Я обожаю тайны.

Глава 3

Ночь выдалась на удивление светлой, я вообще люблю полнолуние, особенно такое, как сегодня. Огромный желтоватый диск луны висел над головой, до того низко, что кажется – подпрыгни и коснешься ладонью скользкой горячей поверхности. Мне хотелось думать, будто луна именно такая – скользкая и горячая.

Здесь, на берегу пруда пахнет тиной, ночной лилией и совсем немного – древесной смолой. Здесь на берегу кипит жизнь, совсем не похожая на то размеренное, подчиненное правилам и условностям существование в стенах замка. Еле слышный, на грани восприятия, шелест совиных крыльев, очаянный предсмертный писк мыши. Невнятное бормотание старого барсука, возмущенного появлением лисицы, которая желает завладеть чужим жилищем. И совсем уж вдалеке – раздраженное тявканье волчицы.

Хорошо.

Но кажущаяся свобода – не более чем иллюзия, и я сосредотачиваюсь на том, что делаю, хотя больше всего на свете хочется подпрыгнуть на месте, пытаясь дотянуться ладонью до скользкого края луны.

Бред.

И этот бред продолжается целую неделю, с того самого дня, как князь Володар высочайшим повелением разрешил перенести уроки «на свежий воздух». Это его выражение, не мое, ну да не суть важно, главное, что тот треклятый дворик, зажатый между внешней стеной и одной из башен, за месяц осточертел мне до невозможности, а здесь хоть какое-то разнообразие.

Например, можно послушать, как стрекочут в траве кузнечики или с головой окунуться в вязкий лилейный аромат…

И людям полезно, пусть даже происходящее им и не нравится, пусть пугает, но преодолев страх, они станут сильнее. Они уже стали сильнее, хотя пока и не замечают изменений. Всего-то месяц прошел. Нет, вру, месяц и неделя, а это не так и мало.

Но и не так много, как мне бы хотелось. Люди учатся, но медленно, слишком медленно, а князь нетерпелив и с каждым прошедшим днем становится все более раздражительным, хотя, возможно, раздражение это не имеет отношения к нашим занятиям, но…

… но я стараюсь. И люди стараются. Особенно Вальрик. Признаться, он меня удивил: на проверку княжич оказался куда более выносливым, чем можно было ожидать от столь хилого с виду человека. А где не хватало выносливости, он с лихвой брал упрямством.

Вальрик из кожи вон лез, лишь бы стать лучшим.

Конечно, он ведь сын князя, аристократ, остальные – крестьяне, смерды, сделавшие небывалую для этого мира карьеру стражника. Глупый мальчишка, который изо всех сил пытается соответствовать придуманному образу и в результате выглядит нелепо.

Вальрика не любили, откровненно, открыто, порой эта нелюбовь доходила до совершенно непонятных мне пределов, когда кто-либо из десятка наотрез отказывался тренироваться в паре с «их светлостью». А стоило настоять на своем, и дело заканчивалось банальной дракой, страдал в которой как правило Вальрик, потому что никакое, самое упрямое упрямство не компенсирует недостаток силы и умения.

После третьего подобного «происшествия» и очередного вранья на тему «случайно получилось, недоглядели, их светлости ненарочно нос разбили» – при этих словах Вальрик обычно зеленел и с новой энергией бросался мстить за разбитый нос – я стала работать с ним сама. Мне-то глубоко все равно, что думает обо мне «их светлость» и какое ноне у него настроение.

Кажется, подобный выход понравился и Вальрику. Во всяком случае, обучение пошло быстрее, а князя боле не раздражал разбитый нос отпрыска. В данный момент их светлость отдыхали на травке, пытаясь понять, по какой такой причине снова остались без оружия.

– Долго вы нонче, – пробурчал отец Димитриус, вот уж кто так и не смог привыкнуть к ночным прогулкам, так это он. Ночь, да еще ночь вне стен замка, его пугала. А мое присутствие возводило этот страх в ранг Священного Ужаса, который читался в каждой черточке круглого лица, ибо меня брат Димитриус боялся гораздо сильнее, чем всех неведомых, но обязательно опасных, существ, таящихся во тьме. По-моему, брат Димитриус не слишком верил в способность князя контролировать Грязную Тварь. Может, сказать ему, что у да-ори слух на порядок острее? Пускай выбирает выражения, а то, только и слышу, что тварь да тварь…

Волчий вой, раздавшийся совсем рядом, заставил отца Димитриуса схватиться за единственное доступное ему оружие – Библию. Священник, вглядываясь в другой берег пруда, истово перекрестился и забормотал очередную молитву.

Однако при всей своей пугливости, каждый раз на мое предложение остаться в замке, отец Димитриус скромно отвечал, что долг пастыря велит ему быть там, где души верующих подвергаются испытаниям. Конечно, дело тут не в долге пастыря и испытаниях, а в том, что среди вышеупомянутых душ имелась одна, весьма небезразличная святому отцу. Пожалуй, Димитриус – единственный человек в замке, который искренне привязан к Вальрику, и сто против одного, что не будь княжич так похож на Володара, по замку поползли бы интересные слухи.

Волчий вой стихает, и отец Димитриус, вздохнув с облегчением, крестится. Руки, правда, дрожат, и я интересуюсь:

– Не замерзли, святой отец?

Он снова вздрагивает и поспешно, точно боится, что прогоню, отвечает:

– Что ты, что ты… нисколько. Ночь-то теплая ныне… Весна.

Скорее раннее лето, но поправлять священника невежливо да и небезопасно.

– И ночь светлая, а место, место какое чудесное место! Вы только посмотрите, – он простер ручонки в сторону затянутого ряской пруда. – Какая красота! Вот оно – знамение, вот оно доказательство существования Бога! В местах, этому подобных, душа воспаряет!

Он и сам почти поверил в эту чушь, и даже приободрился, подтянулся, поглядел на меня с этаким превосходством: дескать, я, лишенная души, никогда не пойму, что чувствует человек, когда «душа воспаряет».

Не пойму. А он не поймет и не почувствует, какое это счастье – оседлать Ветер и попытаться сорвать звезду. Воспоминание причиняет боль, и чтобы заглушить ее, командую:

– Перерыв закончен. Подъем!

Люди встают, медленно, неохотно, а у меня вдруг появляется ощущение, что за нами наблюдают. Пытаюсь сосредоточиться, чтобы определить местонахождение наблюдателя, но… пора бы привыкнуть, что с этим непонятным существом на шее, я совершенно беспомощна.

Я почти как люди, только без души.

Девочка выглядела неплохо: цела, на вид вполне здорова, резковатые жесты выдавали некоторую нервозность, но в остальном… Голос уверенный, брови нахмурены, а подбородок упрямо выпячен вперед.

Сахарная… Айша ошиблась, чего-чего, а сахарной хрупкости в Коннован никогда не было. А упрямство было, именно упрямство и способность тупо, безрассудно идти вперед, когда нет ни малейшего шанса победить, привлекли Карла. Сколько же времени прошло? Лет пятьсот. Плюс-минус десять. Или двадцать – время не имеет значения.

Маленькая деревенька, дворов пять – шесть, не больше, нищая, как все человеческие поселения. И такая же беспомощная. Облезлые собаки – полудикие существа по старой памяти, отчаянно жмущиеся к людям, худые козы и взъерошенные куры. Острый запах навоза, дыма и гниющей плоти – так всегда бывает, когда в деревню приходит чума.

На самом деле с чумой эта болезнь не имела ничего общего, кроме летального исхода. Вирус Н5-SDR. «Алая смерть», американская разработка времен последней войны. Очень удобно – одна единственная крыса из «особой лаборатории» и войско противника превращается в груду мертвой плоти. Поражающая способность – девяносто восемь целых, семь десятых процента.

Когда-то силы смертоносного вируса истощались на первой же волне, что позволяло атакующей армии занимать «освободившиеся» территории без риска подцепить «алую смерть» – правительство даже на войне беспокоилось о своих подданных. Не стало правительства. Не стало подданных. Не стало ученых, контролирующих распространение Н5-SDR, и вирус научился обходиться без посредников. Он жил сам по себе. Путешествовал в телах крыс, которые разносили «алую смерть» от поселения к поселению, и, добираясь до места, собирал дань с жителей.

Так уж вышло, что Карл пришел следом: биологическое оружие являлось основной специализацией, а вирусы – своеобразным хобби. Ему удалось собрать неплохую коллекцию, но даже спустя столетия, он не уставал поражаться извращенной фантазии, что создала, к примеру, легендарное «Пламя», разъедающее мягкие ткани, «Безумие», которое дарило чудесный выдуманный мир и дикую жажду или «Милосердие», погружавшее в смерть мягко и нежно.

Однако появление Н5-SDR раздражало Карла не только, как специалиста, но и как Хранителя Юга. Значительное сокращение численности людей могло создать проблемы и для да-ори, пришлось заняться проблемой вплотную.

«Алая смерть» превращала кровь в «лаковую воду», неспособную к переносу кислорода, в результате на вторые-третьи сутки после заражения наступала смерть, причем в ста процентах случаев – проклятый вирус быстро мутировал, что существенно затрудняло работу. Вымершие деревни Карл обследовал в надежде найти хоть что-нибудь, что сдвинуло бы исследования с мертвой точки.

И нашел Коннован.

Пятнадцатилетняя дурочка, чье упрямство одолело даже «Алую смерть». Она заразилась, впрочем, как и все в этой деревеньке, название которой Карл позабыл. Но в то время, как остальные покорно умерли, чумазая девчонка-альбинос со злыми глазами, выжила. Вот тебе и стопроцентный летальный исход.

Сто процентов минус один человек.

Очень упрямый человек. Карл наблюдал за ней три дня, отслеживая течение болезни. Ему нужна была информация о последней модификации вируса, а Коннован принимала его за знахаря. Смешно. В этой глуши о да-ори либо забыли, либо вообще не знали.

Алые точки на руках. Лопнувшие сосуды в глазах и частичная слепота. Кровотечение из носа. Лихорадка. Малейшее прикосновение к коже оставляло синяк. Кровотечение из ушей. Как правило, следующая стадия – смерть. Но Коннован выжила. А из ее крови удалось получить антитела к вирусу.

Давно это было.

Тогда казалось, что Коннован – идеальная кандидатура для их с Мареком совместного эксперимента. Карл едва дождался, пока ей исполнится шестнадцать, чтобы провести инициацию. Вообще-то Марек рекомендовал погодить еще годик-другой, он сомневался, что девушка переживет процедуру, но он плохо знал Коннован.

Марек был удивлен.

Марек согласился на эксперимент.

Марек следил.

И настоятельно порекомендовал избавиться от Коннован. Псих и шизофреник, ну чем она помешала? Глупая и наивная, с нулевым жизненным опытом и идеализированными понятиями. Слишком человечная для да-ори… почти родная.

Нет, Карл не станет ее убивать и плевать он хотел на все Марековы рекомендации. А сюда пришел попрощаться, Коннован не увидит его: Аркан искажает восприятие мира и ограничивает способности. Карл при желании может коснуться ее волос, а она и не заметит. Или снять ошейник. Это не сложно, рано или поздно она бы додумалась, вопрос времени. Жаль, что времени у нее не осталось. Два дня назад армия Кандагара начала движение к Чаруше. Пока маршрут полностью совпадал с прогнозами Карла, а значит, что скоро здесь станет горячо.

Коннован что-то объясняет, отчаянно жестикулируя при этом, а люди слушают. Люди приняли ее, пусть даже сами не понимают этого. Значит, Проект имел все шансы на успех… жаль, что так вышло.

Люди учатся. Людям осталось жить примерно неделю.

Крепость не выстоит.

И Карл, подняв правую ладонь вверх – она не увидит, но отчего-то ему хотелось попрощаться, пусть не словом, так хотя бы жестом – отступил в тень.

Болело все, особенно почему-то задница, ну и руки, конечно. И вообще было желание упасть и не шевелиться, день, два, а то и целую неделю.

Больше он не выдержит. Сдохнет прямо там, на поляне, с мечом в руках, а она будет стоять и улыбаться, как всегда с издевкой.

– Нехорошо этой, ой нехорошо, не по-божески, – наставник Димитриус шустро перебирал четки. – Убьет, всенепременно…

Отчего-то он был уверен, что беловолосая тварь мечтает о том, чтоб кого-нибудь убить. И Вальрик даже примерно знал, кого именно – его, никчемного, неспособного и никому ненужного. И порой, как правило к концу тренировки, у него возникало желание, чтоб если уж убивала, то поскорей.

– Господь все видит! – четки, выскользнув из пальцев наставника, упали на пол. Поднять надо бы, но каждое движение отзывалось такой болью, что Вальрик не шелохнулся. Не заметил он и все. Не заметил.

Наставник, охнув, наклонился и подобрал четки.

– Вот! И ты поддался бесовскому очарованию! Душу не бережешь… и к заутрене ходить перестал.

К заутрене? Да какая служба, когда тренировка идет! И потом, днем, отоспавших, Вальрик – вот уж стыдно признаться – сам спускался в оружейную, превозмогая почти привычную уже боль в мышцах, повторял ночные уроки. Он будет лучшим. Он будет сильнейшим.

– Душу потеряешь, – погрозил пальцем Димитриус. – Смотри, мальчик мой, доиграешься до беды… тварь-то, она не человек…

Не человек. Но как с оружием управляется!

Сколь огромен мир! Ни карты, ни описания, ни даже рассказы путников, изредка останавливавшихся в Храме на ночлег, не отражали его подлинной красоты и величия.

Правда, величие местами тускнело, особенно, когда деревни проезжали. Грязные, тесные, вонючие, и люди в них такие же – грязные и вонючие, и недобрые к тому же, глядели на кавалькаду со страхом и почти откровенной злобой. А к чему истовым христианам злиться на посланцев Храма? Фома не понимал. Куда больше по душе ему были неоглядные степные просторы, или же чудные горные хребты, тающие вдали, растворяющиеся в небесной синеве. Вот на них он готов был глядеть вечность, и даже жесткое седло и некоторая грубость спутников не умеряли восторгов.

Вот сейчас лошади шли неспешным шагом, и Фома имел редкую возможность не только оглядется, но и вволю поразмышлять над увиденным. Правда, глядеть было особо не на что: пыльная дорога тянулась по степи, вокруг трава, трава, трава… Иногда, правда, попадались крупные, с небольшой коровник, камни, или корявые, будто скрюченные неведомой болезнью, деревья. Но Фоме все равно интересно и мысли текут спокойно, плавно, совсем как в родной, знакомой до последней полочки, библиотеке…

Но до чего ж огромен мир!

– О чем задумался? – Поинтересовался брат Морли. Фома и не заметил, как он подъехал, а заметив, не слишком-то обрадовался, ибо теперь подумать ему точно не дадут. Брат Морли обладал живым характером и необъятным животом, куда помещалось – Фома собственными глазами видел – литров десять пива. Сие обстоятельство настолько его поразило, что даже замечания не сделал, хотя где это видано, чтобы святой брат богопротивное зелье потреблял?

Морли мурлыкал под нос песенку – скорее всего непотребную – и чтобы отвлечь инквизитора от сего пагубного занятия, Фома ответил на вопрос.

– Восхищаюсь.

– А, ну, тогда, это конечно. Пить будешь?

– Вода?

Морли презрительно фыркнул.

– Воду нехай кони пьют. Пиво! Самое лучшее по эту сторону гор!

– Пьянство противно Господу нашему.

– Тьфу ты! Сразу видно – храмовый птенчик. – Толстяк приложился к фляжке. – Первый раз едешь?

– Первый.

– Ничего, я из тебя человека сделаю, а то там, в храме, совсем вам там мозги засушили. Где ж это видано, чтобы человек доброму пиву воду предпочитал?

– А душа?

– Душа радоваться должна. В Библии так и написано – что душу радует, то и Богу хорошо.

Фома подивился столь вольной трактовке Священного писания.

Всего отряд насчитывал шесть человек: сам Фома и пятеро братьев-воителей, каждый из которых, надо полагать, не раз путешествовал по внешнему миру. Почему именно пятеро – послушник не знал, так решил Святой Отец, а Фома, не единожды убеждавшийся в мудрости этого человека, лишь порадовался подобному сопровождению. Жаль только, что воины не разделяли его оптимизма и от расспросов Фомы про прошлые походы и бои, в которых доводилось принимать участие, увиливали. Один Морли и снисходил до беседы.

– Брат Морли, а вы много путешествовали?

– Приходилось, – толстяк приосанился. Поболтать он любил, особенно, когда слушатель попадался благодарный, например, как сейчас. – Двенадцать экспедиций за спиной, эта тринадцатая. Нехорошее чисто. Нечистое.

– Суеверия, – отмахнулся Фома.

– Ты, сынок, молодой, да делишь быстро. То – суеверия, то – истинная вера… Лучше старика послушай – неспокойно нынче стало.

– Где?

– Да в мире. Слухи всякие ходят. Будто бы далеко на юге, там, где нечисть и та не селится, дверь из преисподней открылась, и твари всякие наружу полезли… Ну, скоро своими глазами все увидишь.

– Это почему? – Из объяснения Фома ровным счетом ничего не понял.

– А куда мы едем? – прищурился Морли.

– Крепость Вашингтон.

– Вот то-то и оно. Самая южная крепость. Почитай на самой границе стоит, даже не на границе, Вашингтон особняком стоит, с одной стороны Проклятые земли, с другой горы… Самый настоящий край мира, можешь мне поверить – своими глазами все видел. Вот замок там хороший, крепкий и земли вокруг богатые. Князь пробовал южнее забраться, не вышло. До реки дошел, а дальше ни-ни: раз пять высылали разведчиков – ни один не вернулся. Князь на реке дозор выставил, чтоб на всякий случай… – Морли замолчал.

– А дальше?

– Дальше? Дальше ничего. Уже годков десять с той поры прошло. Дозор стоит, крепость тоже, и князь, надо думать, здравствует. Володар – настоящий воин, если что из-за реки полезет, всех, до последнего человека положит, но дальше крепостных стен врага не пустит. Ты бы видел, какие там стены! Толстенные. По верху два всадника проехать могут, и разминутся! А на душе все одно неспокойно. Вот если б все хорошо было, разве ж нас туда б послали? Вот скажи, послушник Фома, зачем мы туда едем?

Фома отвел взгляд, так уж вышло, что о цели экспедиции знал лишь он. Остальным было велено доставить послушника к месту назначения, а дальше выполнять его указания.

– Носом-то не крути, как собака больная, знаешь, о чем спрашиваю. Где ж это видано, чтобы пятерых братьев под начало мальчишки-послушника ставили? Давай, рассказывай. Все равно ж узнаем, когда приедем, так чего тянуть? Ну, кого мы там забыли?

– Вампира. – Шепотом ответил Фома. С одной стороны, Морли прав, в крепости братья все одно узнают, с кем придется иметь дело. С другой – лучше, если к этому времени Фоме удастся подружиться с ними. Или хотя бы заручится помощью.

– Матерь Божья! – Во всю глотку выдохнул Морли. – Ты серьезно?

– Серьезно.

– Рассказывай, чего там в Храме снова придумали. Хотя нет, погоди. Рубеус! Эй, Рубеус! Тащи свою задницу к нам!

Тут Фоме стало совсем не по себе, одно дело рассказывать про вампира Морли, который, может, и поорет, повозмущается, но сделает это необидно, а вот брат Рубеус… брат Рубеус являлся командиром отряда. Молчаливый, отрешенный, с холодными глазами и перечеркнутым шрамом лицом, он внушал Фоме безотчетный страх. И тот факт, что брат Рубеус за все семь дней пути ни разу не обратился к Фоме, да и вообще, казалось, не замечал присутствия в своем отряде столь бесполезной личности, как послушник и младший служитель храмовой библиотеки, только радовал Фому. И вот теперь придется рассказывать все брату Рубеусу, он, конечно, разозлится и…

Дальше Фома не додумал и, стремясь оттянуть неприятный разговор, пришпорил лошадку, та удивленно фыркнула, но шаг прибавила. Но от Морли не убежишь.

– Привал! – возвестил он, останавливая своего мерина. Пришлось подчиниться. Брат Рубеус если и удивился поведению толстяка, то виду не подал.

– Что тут у вас? – Голос у него такой же равнодушный, как и взгляд, от этого становится еще страшнее.

– Ты послушай, чего малец болтает. Давай, Фома, говори, зачем мы в Вашингтон едем.

– Ну… Нам надо забрать пленника и доставить его в Храм.

– И что? – Кажется, брат Рубеус начал сердится.

– Так пленник-то – вампир! – ответил Морли. – Вампир! Это ж додуматься, притащить в Храм вампира!

– Это правда?

– Да.

– Плохо. – Рубеус смотрел не на Фому, а, как бы сквозь него. – Боюсь, не выйдет.

– Но нас пятеро, а он один!

– Мальчик, а ты когда-нибудь встречался с да-ори? – брат Рубеус печально улыбнулся. – Нас всего пятеро.

Глава 4

Князь пребывал в дурном настроении – явление более чем нормальное, с его-то характером, такого только могила и исправит. Впрочем, жаловаться мне было не на что, ибо гнев Володара сегодня был направлен на Святой престол. Ох, и выражался же он… всех вспомнил, и Святого Отца, и кардиналов, и епископов, и монахов-воителей, да и святым досталось во главе с самим Господом Богом. Брат Димитриус, забившись в угол, дрожал осиновым листом. Небось, вспомнил замечательную привычку князя сажать неугодных на кол.

Бедолага.

Хотя, чего это я толстяка жалею? Сам он не одну душу загубил, ручонки по локти в крови несчастных, которым вздумалось согрешить в недобрый час. Не далее, как вчера по его указке насмерть запороли девчонку только за то, что та понесла до свадьбы. Вместо того, чтобы раскаяться и повиниться, дура указала на Айвора, старшенького отпрыска Володара, да не просто указала, а потребовала, чтобы женился и отцовство признал. Номинально она имела право, но вот отец Димитриус на суде княжеском на Библии присягнул, что все сказанное – суть ложь, клевета и попытка опорочить светлое имя будущего князя…

Девочка так кричала, что… что если князь вдруг захочет содрать с этой благочестивой скотины шкуру, пожалуй, предложу свои услуги.

Но нет. Володар успокоился. Швырнул серебряный кубок в стену и, выдав напоследок витиеватую фразу касательно личной жизни Святого отца и главных его советников, рухнул в кресло.

– Вина!

За дверью раздался топот. Спешат, когда Володар в таком настроении, приказы лучше выполнять быстро и точно.

– Ну? – князь повернулся ко мне. Молчу, не зная, что ему ответить. Я понятия не имею, какая муха укусила его светлость в столь поздний час.

– Чего скажешь, тварь?

Ничего. Нет, пожалуй, ответить стоит, а то еще обидится.

– Нам бы в лес выйти… – По плану у нас очередная тренировка. И люди ждут.

– Успеешь, – махнул рукой князь. – Садись, говорить будем.

Говорить, так говорить. Лишь бы разговор этот не закончился для меня камерой, а то уже как-то отвыкнуть успела, да и в комнатушке, выделенной Володаром, пообжилась.

Робкий стук в дверь сообщил о том, что вино принесли. Князь молча следил за белобрысым мальчишкой, сервировавшим стол. Бедняга едва сознание не терял от столь пристального внимания повелителя. Еще бы, по замку упорно ходили слухи, будто его светлость каждый вечер скармливает мне по человеку. Некоторые увеличивали счет до трех, и даже до пяти, но тут уже сами люди не верили.

– Вон пш-л! – Рыкнул князь, и парнишка моментально исчез. – Пить будешь?

Это уже мне.

– Буду.

– Вино хорошее. На травках настаивают… Такого, тварь, ты нигде больше не попробуешь! – Все-таки люди – удивительные существа. Взять хотя бы князя, называет тварью, ненавидит, а вином угощает, да еще и хвастается.

– Ну, как?

– Великолепно!

Его светлость не следует разочаровывать, да и напиток действительно хороший. Тягучий, ароматный, благородного рубинового цвета.

– Вот скажи, остроухая, есть ли на свете справедливость?

– Не знаю.

Видимо, дело и вправду серьезное, раз Володара на философию потянуло.

– Нету! Нету справедливости!

– Ваша светлость! – брат Димитриус, приободренный спокойным тоном беседы, выбрался из своего угла. – Негоже славному воителю и владыке крепости, которая есть последний бастион истинной веры пред границею ада, распивать вино с порождением зла!

– Садись, – буркнул Володар. Брат Димитриус неловко взгромоздился на стульчик и недовольно поджал губы.

– Ты мне, святой отче, лучше вот что объясни – откуда они вообще там узнали?! А?

Толстяк побледнел, но не произнес ни слова.

– Молчишь! Думаешь, побоюсь шкуру с тебя спустить? Ей вон поручу, думаю, с превеликой радостью возьмется. Хоть и тварь, а твою науку, небось, не забыла. Хочешь рассчитаться?

– Хочу, – я не слишком верила, что князь решиться на крайние меры, все-таки он не идиот, а Святой престол, ставший, насколько я поняла, причиной раздора, представляет весьма внушительную силу, игнорировать которую недальновидно. Хотя, это еще вопрос, будут ли святые отцы ссориться с князем из-за какого-то неудачника. Вряд ли. Им война на границе тоже не нужна, пришлют замену и с концами.

– Видишь, хочет, – князь почти ласково ущипнул священника за толстую щечку, тот зарделся.

– Негоже содействовать порождению Диавола! – взвизгнул Димитриус. – Она – суть зло!

– А кто мне пел, что в руках истинно верующего человека даже зло может служить великому делу?! А?

– Воистину так! Святой престол…

– Не говори мне о Святом престоле! – Володар бухнул кулаком по столу, кубки тоненько зазвенели. – Они ловили? Они приручали? Нет, заявились на все готовенькое. Хорошо, хоть предупредили!

Кажется, ситуация проясняется: Святой престол узнал обо мне – зуб даю, прав Володар, и о княжьей добыче доложил именно замковый священник – и теперь заявил свои права. В таком случае дело действительно серьезное, монахи не отступятся, и, если князь ответит отказом, быть войне.

– Вот что, тварь… – ох, и тяжелый же у него взгляд, прям, наизнанку выворачивает. – Едут за тобой. Братья святые, мать их побоку. В Ватикан повезут. Уж не знаю, на кой ляд ты им сдалась, но… в общем, пока они туда-сюда, дело нам одно решить надобно. Важное. А ты, святой отче, сходи-ка помолись, самое время.

Брат Димитриус встрепенулся.

– Сходи, сходи… грех нынче на тебе большой, долго отмаливать придется. Да и вояки ее давно не исповедовались. А ну, как душу Диаволу запродать успели? В общем, самое время их на путь истинный наставить. – Володар набожно перекрестился. А я не без наслаждения наблюдала, как брат Димитриус меняется в лице, то бледнеет, то краснеет… и разобрало же его! Похоже, до сего момента его светлость не имел секретов от своего пастыря, а тут подобная недоверчивость.

– Господь да поможет вам, княже, – Димитриус неспешно, сохраняя достоинство, направился к выходу.

Лицемер.

– И я вот не люблю таких, – пожаловался Володар. – Ту же кровь льют, но чужими руками. Но! Порядок должон быть! Коли люди отринут слово Господне, тьма великая на землю придет.

С данным утверждением можно было бы и поспорить, но опыт личного общения с князем рекомендовал соглашаться. Со всем.

– Давай-ка лучше о деле. Хотел я, конечно, обождать, пока ты вояк моих поднатаскаешь, но, видно, не судьба. Придется так. Завтра ночью за реку поедем. Неспокойно мне, остроухая. Как подует ветер с юга, все внутри так и переворачивается. Смешно, да?

Смешно. Обхохочешься. Особенно, если учесть, что я сама испытываю нечто подобное. Ощущение опасности. Предупреждение. Легкие мурашки по коже и учащенное сердцебиение. Выходит, не показалось. Выходит, там, на юге, творилось нечто непонятное. Опасное. Нечто такое, что предупреждение Южного ветра пробилось сквозь тупую защиту зверя-ошейника.

– Карты у меня нету. Ничего нету. Река – это вроде как граница, понимаешь? Хорошая, я тебе скажу, граница, надежная. Наша Чаруша – это не какой-нибудь ручей. Дикая, прям кипит вся, и течение такое, что переправиться можно в одном-единственном месте. С той стороны лес.

– И все?

– Не знаю. Я раз пять людей высылал, никто не вернулся. Будто проклято там!

Князь не так и ошибался, теперь, более-менее сориентировавшись в пространстве, я с полной уверенностью могла утверждать, что на противоположном берегу Чаруши начинается Большое Юго-Западное пятно.

– Это из-за Пятна.

– Что такое пятно? – Спрашивает Володар.

– Земли… Проклятые земли… Во время Последней войны люди использовали ядерное оружие… – Черт, а сложно, оказывается, объяснить то, чего в этом мире нет. – Это, как порох, только во много раз сильнее. Взрыв уничтожает все живое на километры вокруг.

– Невозможно. У меня пушки есть, так снаряд лишь яму в земле сделает, да и все! А там ямы нету!

– Лучше бы была. То оружие распространяло невидимый яд, отравлявший и землю, и воду, и воздух, и все живое вокруг. Сначала те, кто жил там, просто умирали, а те, кому посчастливилось выжить, изменялись. – О Пятнах мне рассказывал Карл. Одно время Истинные пытались исследовать зараженные радиацией земли, и в библиотеке Орлиного гнезда остались дневники и докладные записки, а в личной коллекции Карла имелась пара-тройка мутантов – не самое приятное зрелище – а потом исследования прекратили. Почему? Не знаю, Карл не удосужился объяснить, а саму меня на тот момент пятна не интересовали.

Черт, а что меня вообще интересовало? Не знаю. Не помню.

Володар, выслушав, замечает.

– Дозорные говорили, что иногда к реке выходят странные существа. Да и пару лет назад случалось, что напасть хотели, оттого дозор и выставил. Говоришь, там опасно? Ничего, тварь, мы туда и назад. Ты своих предупреди, чтоб, значит, приготовились.

– Предупрежу.

– Эх, остроухая, а привык я к тебе, жалко расставаться будет…

Марек вежливо попросил о встрече, явно что-то замыслил, и уже тот факт, что разговаривать он собирался с одним лишь Карлом, говорил о многом. Айша взвыла бы от ярости, если бы узнала, да и Давид не обрадовался бы. Но какое дело Карлу до их недовольства? В своем замке он имеет право делать то, что захочет.

– Хорошо у тебя, горы, воздух свежий… – Марек отряхнулся. Светловолосый, улыбчивый, молодой… опасный. Легкая улыбка, вежливость и привычка насвистывать под нос давно забытые в этом мире песенки. Марек – это Марек. Первое поколение.

– Да и у тебя неплохо.

– Э, не скажи. Холодно, муторно, Пятно под боком, того и гляди, пакость какая вылезет…

– Как у меня?

– Как у тебя. Что с Коннован? Не ликвидировал, верно?

– Верно. Третья раса перешла в наступление. Согласно моим расчетам, они сметут крепость раньше, чем люди успеют опомниться. Коннован погибнет вместе с ними.

– Знаешь, что тебя погубит? – Марек, не дожидаясь приглашения, уселся в кресло. – Сентиментальность. Глупая привычка привязываться к тем, кто существует рядом…

На Айшу намекает. И от Марековой одежды едва ощутимо тянет ее любимыми духами. Сука. Уже успела.

– А вот наступление – плохо. Мы еще не готовы, – Марек заложил руки за голову, нарочито беспечный, нарочито веселый.

– Мы никогда не готовы.

– Зришь в корень. Эх, Карл, брат мой, мы ошиблись. Ни Айша, ни Давид, ни даже ты еще не понял, насколько мы все ошиблись! Хранители знания, смешно, право слово.

– Почему смешно? – удивился Карл. – Если удастся договориться с людьми, третья раса проиграет. У нас имеются знания, а воевать человечество обучается быстро.

– Чем воевать, Карл? Чем? Книгами? Чертежами? Автоматами, собранными вручную? Их же заклинивает после первого же выстрела!

– Построим фабрики…

– Когда? Скажи мне, Хранитель Южных Границ, когда мы будем их строить? И кто? Ты да я? Да тангры завоюют нас раньше, чем эта фабрика первую сотню стволов выдаст. А ведь нужен еще порох, нормальный порох, а не серая пыль, которую они используют. Пули. Это минимум. О тяжелой технике я не говорю. Да, старые склады на какое-то время спасут. Но надолго ли?

– Неужели, все настолько плохо? – Впрочем, Карл понимал, что Марек прав. От первого до последнего слова: да-ори слишком отделились от людей. Да-ори жили сами по себе. Да-ори не думали даже о других да-ори.

– Знаешь, они ведь нас обманули…

– Кто?

– Те, кто нас создал. Помнишь, что обещал вербовщик? Силу, власть, преимущества… на деле вышел ошейник и подчинение. После Катастрофы у нас было время, была свобода, были возможности, но мы все равно проиграли. Почему?

– Мы выжили!

– Думаешь? Это они выжили. Посмотри, в первые годы после удара их было не больше миллиона. Это меньше процента от десяти миллиардов. То есть погибло девяносто девять процентов популяции, а выжившие представляли собой стадо, беспомощную кучку перепуганных потерявших разум существ. А теперь? Шестьсот миллионов. И число их растет с каждым днем! А мы? Семнадцать тысяч. После катастрофы было почти тридцать. У нас есть знания, медицина, избыток пищи, а с каждым годом да-ори становится все меньше. Почему?

– Не знаю. – Под таким углом Карл проблему никогда не рассматривал. Он вообще не видел проблемы. Раньше не видел.

– А я тебе скажу. Мы слишком самодостаточны. Одиночки по натуре. Даже друг с другом мы общаемся лишь в исключительных случаях. Смешно. Для людей единственный способ заглянуть в вечность – это родить ребенка. Нам же вечность подарили.

– Рано или поздно умрем и мы.

– Вот именно, рано или поздно. Когда, Карл? Через сто лет? Через двести? Через тысячу? Зачем терпеть рядом с собою существо, которое в душе не вызывает ничего, кроме раздражения? Как давно на твоих землях проводилась последняя инициация?

– Лет тридцать… Нет, больше. Пятьдесят… Около того, – этот сукин сын прав, от первого до последнего слова прав. Но какого черта он раньше молчал? Не видел? Не понимал? Смешно.

А сам Карл почему не понял, что происходит?

– А на моих – двести лет назад. Двести лет. За это время погибли семеро. Мы утратили интерес к жизни. Война – это шанс.

– Если все так, как ты говоришь, это не шанс, а приговор. У тангров – численное превосходство, вооружение, у нас – союзник, причем, это еще большой вопрос, следует ли считать людей союзниками, и знания о прошлом, которые, как выясняется, ничем не могут помочь.

– Вот насчет этого я и хотел с тобой поговорить. Поговаривают, у тебя в библиотеке сохранились некоторые карты… а у меня имеется информация. Хотелось бы сопоставить. – Марек улыбнулся, широко и радостно.

Все-таки он – псих. Причем полный.

«Уж месяц минул с той поры, как доблестный отряд наш вышел за врата Храма, но еженощно наши души летят к сему наисвятейшему месту, дабы преклонить колени перед престолом Святого отца…» – Фома перечитал фразу. На первый взгляд получилось очень даже неплохо, красиво и вдохновенно. Его смутил один единственный момент – есть ли у души колени. С одной стороны, святые проповедники ничего не говорили на этот счет, а, с другой, на всех иконах в Храме души выглядели точно так, как нормальные люди, только прозрачные, словно сотканные из воздуха. Следовательно, и колени, которые можно было бы преклонить, у них имелись. Решено, пускай остается так, как есть, с коленями. Неохота затирать красивую фразу.

«Каждый вечер, отходя ко сну, мы возносили молитвы Господу, благодаря за день, прожитый в мире, как и положено детям Его, а утром брат Рубеус, чье благочестие переполняет сердце мое восторгом, читал нам строки из Библии, вдохновляя на новые подвиги во имя Создателя нашего». Определенно, прав был наставник, есть у Фомы талант сочинителя, нужные слова сами ложатся на бумагу, а ему остается лишь следить за начертанием букв, чтобы аккуратно, чистенько, в общем, достойно Храмовой библиотеки. Фома даже придумал название будущего труда «Путь до крепости Вашингтон». Ну, может быть, потом поменяет, время-то есть.

– Эй, Фома, снова носом по бумаге водишь? – Брат Морли хохотнул, и необъятное брюхо его пришло в движение. – Давай к нам.

– Спасибо.

Предложение Морли заманчиво, да и надоело уже сидеть одному, на каждом привале братья-воители раскладывали два костра, один специально для Фомы, чтоб ему удобно писать было, а возле другого садились сами. Первое время уединение радовало, никто над душою не стоит, через плечо не заглядывает, с вопросами дурацкими не пристает. А потом… потом стало скучно и обидно, они вместе, а Фома вроде как наособицу.

– Да не за что, давай, отрывай свою поповскую задницу от земли и двигай к огню. – Выражения, которые зачастую использовал брат-воитель, заставляли хмуриться не только Фому, но и брата Рубеуса, настолько они расходились с классическим текстом Святого Писания.

– Эй, ребятки, подвиньтеся, к нам гости.

Послушник было испугался, что сейчас ему укажут на место, но воины пересели, освободив место для Фомы.

– Пить будешь? – Спросил брат Анджей.

– Будет, – Морли плюхнулся рядом, и Фоме на мгновение показалась, что земля вот-вот треснет, не выдержав веса брата-воителя. – Что ж он, больной, али рожей не вышел, чтоб в такой-то компании не выпить? Наливай!

В руки Фоме сунули деревянный кубок с чем-то прозрачным и резко пахнущим.

– Пиво?

– Пиво, пиво, – хохотнул рыжеволосый, точно лисица, Анджей и тут же провозгласил тост:

– За здровé!

– За здровé, – прогудел Морли, опрокидывая содержимое чаши в свою бездонную утробу. – Эх, хорошо! А ты чего не пьешь?

Фома понимал, что отказываться нехорошо, но как объяснить сим суровым воителям, которые не единожды рисковали жизнью своей во имя Господа и Святого Престола, и потому имели полное право пить, что он никогда, никогда-никогда не пробовал пива? Он вообще не пробовал ничего, крепче перебродившего виноградного сока, который брат-виночерпий приказал вылить, а Фома и еще один послушник выпили. От сока прихватило живот, и парни в очередной раз уверились, что всевидящее око Господа не пропускает ни одного, даже столь незначительного на первый взгляд прегрешения. С тех пор Фома зарекся пить, но Морли смотрел выжидающе, да и остальные братья не сводили глаз с деревянного кубка.

– Пей, не бойся. Давай, одной рукой зажимаешь нос, и одним глотком… О, молодец. Я ж вам говорил – наш человек!

Фома только и смог кивнуть, ибо, для внятного ответа пришлось бы открыть рот, и тогда… Тогда адское пламя, которое опалило ему все внутренности, вырвется на волю, и, скорее всего, сожжет братьев. Фома не допустит этого, он умрет, ибо кишки под действием дьявольского напитка свернулись в тугой клубок, а к горлу подступила тошнота, но не позволит, чтобы пострадали другие.

– Ты закусить-то дай человеку!

– Э, точно, на держи, – Морли протянул кусочек хлеба. – Хлеб, он первое дело, ты сначала нюхни, а потом скушай. Ну, как, полегчало?

– Да. – Вопреки ожиданиям, из горла не вырвался язык пламени, да и внутри все успокоилось. Зато стало тепло и хорошо. А ребята милые. Добрые. И почему это Фома раньше не замечал, какие они хорошие…

– Жуй, давай. Вон, мяско. Закусывай, закусывай, а то заснешь!

– Хорошее пиво!

Морли захохотал, и Фома, глядя на колышущееся брюхо, испугался, что брат лопнет. Возьмет и лопнет. Со смеху.

– Пиво?! Вы слышали, он и вправду решил, будто пиво… Ой, мамочки, не могу!

– Это водка, мальчик, – подал голос Рубеус. – Сегодня особенная ночь. Ночь поминовения.

– Я не слышал о такой.

– Немудрено, – Рубеус позволил себе улыбнуться, – официально Храм не признает этого праздника, впрочем, как и некоторых других. Завтра, еще до того, как солнце канет в вечную тьму, мы войдем в ворота крепости. А сегодня мы вспоминаем наших братьев, всех тех, кто когда-то не дошел… Мы верим – их души хранят нас в пути, но лишь одну ночь они могут спустится с небес на землю, дабы выпить с живыми. Пиво не годится для Ночи поминовения. – Старший замолчал, и Фома с удивлением заметил маленькие деревянные чашечки, стоящие на земле.

– Да, ты угадал, это – для них. – Брат Рубеус перекрестился. – За тех, кто не дошел.

– За них! – Братья-воители снова подняли кубки, и Фома выпил во второй раз.

Откашлялся. Крепкое вино, не нужно было, наверное, но как откажешь, когда на тебя смотрят так… так… слов нету, чтоб сказать. Не нужно было соглашаться, ведь чувствовал же – не случайна эта встреча на лестнице. И приглашение, его никогда прежде не приглашали «посидеть в хорошей компании».

– Ну вот, молодец, – Серж плеснул еще вина. – Видишь, Тилли, как он изменился, сильным стал… и Айвора одолел. Герой!

Тилли пробурчал что-то в ответ, слов Вальрик не разобрал, да и какая разница, о чем он бурчит. Тилли – медведь, здоровый и тупой. А Вальрик – умный. И сильный. И вправду Айвора одолел и до сих пор в себя от этой нежданной победы придти не мог.

А Серж умный. И добрый. Серж предложил отметить победы и то, что Вальрик вырос… возмужал. Хорошее слово. Правильное.

– Ну, давай, за твое здоровье! Тяжело приходится?

– Т-тяжело, – язык отчего-то заплетался, да и икота вдруг пробила.

– Ну да, под бабским началом всегда тяжело, – Серж дружески похлопал по плечу. – Ты пей, отдохни… заодно расскажи.

– О ком? – пить больше не хотелось, но как отказаться, когда смотрят?

– О нежити.

– А чего рассказывать? – комната чуть качалась перед глазами. Сначала влево, потом вправо… и снова влево… так и с лавки слететь можно. И хлеб вином отдает, и мясо тоже.

О нежити рассказывать? А чего о ней рассказывать? Она… она…

– Мелкая, – Вальрик попытался в воздухе очертить. – Д-девчонка… белая и глаза черные.

И с мечом управляется так, как ни один из предыдущих наставников. И Вальрик так же будет.

– Вальрик? – ледяной голос на мгновенье отрезвил. – Ваша светлость, не пора ли вам отдыхать?

Откуда она здесь взялась? Кажется, конечно, всего лишь кажется. Примерещилось. А вот рука на загривке не примерещилась.

– Кисуля, – Серж широко улыбнулся, – брось ты этого щенка, садись, выпей с нами.

– Спасибо, не хочется.

– Тогда, может, чего другого захочется? Смотри, я – парень горячий. И Тилли тоже, а ты все с этим подкидышем возишься. Тебе как больше нравится? Сверху? Снизу? Может, сразу с двумя? Согреем по полной программе…

Вальрик хотел ответить, что-то умное и едкое, но к горлу подкатила тошнота.

– Подрасти сначала, – сказала тварь. – И в баню сходи, а то ненароком стошнит еще, если вдруг приблизишься.

Это точно. Стошнит. Вальрика сейчас точно стошнит. Тварь потянула Вальрика за собой. Тяжело идти, а не идти стыдно. И попасться так стыдно… поверить Сержу… а тот обозвал подкидышем. А про баню Вальрик не очень понял.

Собственная кровать была приятно жесткой.

– Проспись, – тварь стянула сапоги, и одеялом накрыла. – Глупый мальчишка.

Он не глупый. Он просто поверил Сержу. Попался.

А она красивая, белая-белая и ни на кого непохожая… не человек… тварь… но все равно красивая.

Тошнит.

Глава 5

Глупый человеческий детеныш, самонадеянный и беспомощный. Жалко его, но жалость пришлось оставить при себе, отец Димитриус живо вытолкал меня из Вальриковой комнаты. Правильно, я же тварь, нежить, отродье дьявола и так далее, по списку.

Обидно.

И мальчишку жалко. Доведут его когда-нибудь до черты. А еще затея князя беспокоила и в результате я целый день ворочалась без сна, пытаясь разобраться в собственных ощущениях. Тревога. Беспокойство. Почему? Существа, обитающие на зараженных территориях, как правила, не выходят за пределы Пятен. Тем более имеется естественная преграда.

Говоря по правде, об этой местности я знаю очень мало. Вроде бы дальше к югу – пустые земли, степь. Климат жаркий и сухой, крайне неприятное сочетание для да-ори, да и ночи короткие, поэтому наших замков там нет. А вот люди существуют: несколько племен, ведущих кочевой образ жизни. Вот, собственно говоря, и все. Какая оттуда может идти опасность?

С другой стороны, прогулка пойдет на пользу и мне, и моим подопечным. Первая вылазка в условиях приближенных к боевым. Кстати, весьма и весьма сомневаюсь, что с той стороны нас ждет нечто из ряда вон: обыкновенный лес, ну, подумаешь, слегка мутировал под действием радиации, так это ж еще не конец света.

Это я так себя успокаивала. Предчувствовала неприятности, но, коли нет никакой возможности избежать их, придется идти вперед с гордо поднятой головой и улыбкой на физиономии. Ну и оружием в руках, естественно. По поводу оружия у нас с князем возникли определенные разногласия: одно дело, когда я в замке, под присмотром саблей размахиваю, и совсем другое – ночной лес, незнакомая территория… Короче, со всех милостей на мою долю выпал кинжал с узким трехгранным лезвием. Ну, да мне хватит.

О том, как мы на ту сторону переправлялись, и вспоминать не хочется. Река бурлит, ревет, швыряет хрупкую лодчонку с волны на волну, того и гляди, в водоворот затянет, и поминай, как звали. Ничего, доплыли, князь сам правил. Лично. И получалось у него весьма и весьма неплохо.

Лодку вытянули на берег, мокрый песок моментально налип на сапоги, а вплотную подобравшийся к берегу лес манил темнотой.

– Не отпустишь?

– Нет.

Другого ответа я и не ожидала. Ладно, пускай ребята поработают, не зря же я с ними столько возилась.

– Ильяс – идешь вдоль берега на север, как говорили. Вальрик – прямо. Край – на юг. Времени вам – два часа.

– Молодцы. – Володар присел на перевернутую лодку. – Лихо они у тебя, раз и нету. Точно демоны. А я думал брешет старый поп. Садись, чего стала?

Я присела. Песок влажный, холодный. Река шумит в двух шагах. Лес в трех.

– Берег, как берег, – князю охота была поговорить, поделится мыслями с существом, которое эти самые мысли потом во вред князю не использует. Это он так думает. Пускай.

– И лес вроде нормальный. Я тут был раз, с самым первым отрядом. Целый день просидел, ожидая. Никто не вернулся. Отчего?

– Не знаю.

– И потом тоже, сколько народу ни посылал, никто не воротился. Пропали, будто жрет их там кто.

Может, и жрет. Если Пятно действительно настолько близко, как я думаю, то в этом симпатичном лесу возможно всякое.

– Неприятно тут, – пожаловался князь. – Чувство такое, как… как в засаду идешь. Вроде тихо все, красиво, даже птички поют, но шкурой чуешь – враг там.

А ведь он прав. Действительно, слишком уж здесь спокойно, слишком тихо. И запахи какие-то… что-то в запахах меня беспокоило. Принюхиваюсь, пытаясь разложить какофонию ночных ароматов на составляющие. Хвоя. Прелые листья. Ночные лилии, которые еще зовут «вампирьим цветком». Влажная земля. Дым.

Стоп, здесь не должно быть дыма! Я принюхалась. Точно. Дым. Слабый еле уловимый аромат сожженных поленьев и жареного мяса. Черт!

– Здесь люди.

Князь вздрогнул, видать, от раздумий оторвала. На всякий случай – а вдруг недослышал – повторяю.

– Люди в лесу. Не наши.

– Ты уверена?

– Уверена. – Ни одно животное не раскладывает костер, чтобы поджарить добычу. Это люди. Люди – значит враги. Друзья не станут прятаться в чаще, где водится много опасных тварей, когда за рекой стоит крепость. Придется менять план на ходу, пока мои вояки не вляпались в серьезные неприятности.

Запрокинув голову к щербатой луне, я затявкала водяной собачкой. Есть такой зверь из новых: не то волк, не то собака, водится по берегам рек. Мои поймут, а те, которые не мои, не обратят внимания. С противоположного берега мне ответили. Надо же, за свою приняли.

Ильяс появился спустя пять минут. Край – через десять. А Вальрика пришлось ждать около получаса. Явился злой и недовольный, он, видите ли на след напал. Ну, а о том, что его след всем нам шкуры стоить может, он, естественно, не подумал. Убила бы.

И за вчерашнюю выходку тоже.

– Я иду с ними.

Володар заколебался. Чего? Знает же, что не сбегу. Тварь на шее – лучший сторож.

– Ладно.

– Так, Край, остаешься с его светлостью. При малейшем намеке на опасность, переправляетесь. Понятно?

– Ты тут не больно-то командуй! – возмутился Володар, ох, чую, завтра отыграется он за самовольство.

– Вальрик, Ильяс – за мной. След в след. И не шуметь. Чтоб не звука!

Эти лишь кивнули.

Неужели, охота? Сердце свернулось в тугой комок, предвкушая редкую возможность полноценной схватки. Узенькая тропинка сама вела меня к чудесному запаху. Лес послушно расступался, отдергивая зеленые лапы, чтобы не помешать бегу Охотника. Я слышала сопение сзади. Люди. Даже не произнося ни слова, они умудряются шуметь.

Я остановилась. И Вальрик едва не врезался мне в спину, открыл было рот, чтобы выразить возмущение, но, наткнувшись на мой взгляд, пасть захлопнул. Молодец. Взрослеет. По моим расчетам, до стоянки оставалось метров десять, не больше. Дальше пойду одна. Ребята пробовали возмутиться, но в полном молчании не так-то просто выразить негодование, а командир все-таки я. На будущее, пускай язык жестов учат.

К стоянке подбиралась, как и подобает охотнику, то есть медленно, осторожно.

Четверо. Сидят у костра, смеются, шутят. Ведут себя спокойно, следовательно, наблюдения не заметили. Расслабились, ребята. Один поднялся, потрусил к кустикам. Ну что ж, первым будешь. Я нащупала кинжал…

Охота начинается!

Узкое лезвие без труда нашло мягкую ямку в основании черепа. Один. Слегка придерживаю тело, стараясь не производить лишнего шума.

Два. Трофейный нож воткнулся в глотку самому крупному из оставшихся воинов. Человек, еще не совсем поняв, что же произошло, потянул за рукоятку ножа, и ему почти удалось извлечь досадную помеху. Почти.

Три. Мой кинжал пробил кольчугу, и мальчишка, потянувшийся было за оружием, согнулся от боли. Он еще поживет. Немного.

Номером четыре значился командир, которого я планировала взять живьем. Сообразительный. Вскочил, оскалился, в одной руке меч, а во второй – горящая ветка. Он быстро двигался, этот человек, даже чересчур быстро для человека, но я еще быстрее. Меч просвистел где-то над головой, а огонь – перед самым лицом, короткая вспышка боли – чужаку удалось-таки дотянуться. Поздно. Я тоже дотянулась. Легкий удар в висок, рука на горло и сжать.

Спи, человек, думаю, ты еще пожалеешь, что не умер.

Вот теперь можно и собой заняться. Я пребывала в обычном после боя состоянии – кажущийся избыток энергии плюс резко обострившаяся жажда. Людям не понять важности Охоты, когда кровь еще живой добычи разносит по твоим жилам сокровенное тепло жизни, когда сердца – мои и жертвы – начинают биться в едином ритме угасания. Смерть – жизнь. Жизнь – смерть. Вечный круговорот, из которого мне не вырваться.

Человек был еще жив, он не пытался убежать, то ли понимал, что бесполезно, то ли боль высасывала силы и желание сопротивляться. Молодой. Совсем еще мальчишка, даже по человеческим меркам. Чуть старше Вальрика. Тонкие усики над закушенной губой, капельки пота на лбу, дрожащие руки обнимают кинжал, не решаясь вытащить проклятое железо. Мне было жаль его, как и всех, кто когда-либо вставал на пути Охотника. Единственное, что я могла сделать для этого несчастного – подарить ему покой.

– Посмотри мне в глаза.

Он наоборот испуганно зажмурился. Глупый.

– Посмотри. – Я слегка надавила на рукоять. Больно. Знаю, что больно, но это для твоего же блага. Парень открыл глаза. Зрачки широкие, будто два колодца.

– Видишь небо? Бескрайнее, синее небо? Тебе хорошо, тепло…

– Солнце… – прошептал он. Правильно, мальчик, солнце. Невыносимо горячее и яркое. А вокруг степь… Голова раненого беспомощно запрокинулась…

Ильяс с Вальриком на условный свист явились незамедлительно. И почти бесшумно. До да-ори, конечно, далеко, но для людей очень даже неплохо.

– Что скажете?

Стоянку я специально не стала трогать, чтобы у ребят была возможность потренироваться в относительно безопасных условиях. Вместе с кровью парня ко мне перешла часть памяти. Смутные обрывки, из которых ничего толком и понять-то нельзя, единственный более-менее толковый кусок касался инструкции не покидать стоянку до тех пор, пока не явится смена. Но что-то подсказывало мне – в округе чисто.

– У тебя кровь на лице. – Заметил Ильяс.

– Где? А, да, бывает. – Уточнять, где и когда бывает, я не стала, люди сами все поняли. Ильяс нормально, а вот княжич позеленел и с тела паренька, которого угораздило стать моей жертвой, взгляд глаз не сводит.

– Вальрик! – Он вздрогнул, потянулся за мечом. Дурак.

– Вальрик. Это – враг. Он ничем не лучше того, который лежит в кустах, можешь пойти посмотреть, если тебе интересно. Или этого, с ножом в горле. Врага убивают, Вальрик.

Черт, подобная реакция естественна с его стороны, и мне следовало бы подумать об этом, тогда бы и проблемы не возникло. Но, раз уж она все-таки возникла, придется решать, и варианта я вижу два: или мы с Вальриком находим общий язык и некое подобие взаимопонимания, или придется просить князя, чтобы убрал мальчишку из отряда. Слабонервные мне не нужны.

– Вальрик, ты слышишь меня?

Он кивнул. Убрал руку. Уже лучше.

– Ты… Ты его…

– Их всех.

Он не должен отделять смерть одного конкретного человека от гибели всех остальных. Наверное, следовало бы выбрать того здоровяка, с ножом. Он накачанный и выглядит жутко, такого особо не пожалеешь. Но здоровяк курил, а это портит вкус крови.

– Их по-другому. – Не согласился Вальрик.

– Также. Смерть – это смерть, не зависимо от формы. Нож, петля, стрела, пуля, яд. Какая разница?

– Твои клыки…

– Мои клыки.

Мальчишка постепенно приходил в себя. На лице появилось хорошо знакомое «упрямое» выражение. Молодец. Я когда с Карлом жила и не была… в общем, он не особо скрывал, а меня долго потом кошмары мучили. Ничего, пережила, и Вальрик тоже переживет.

– Почему он улыбается?

Улыбается? Слабо сказано. На лице мертвого человека застыло выражение блаженства, а в глазах мне еще чудились отблески несуществующего солнца.

– Ему не было больно. У нас есть дар… убеждать. Он умер счастливым. Все. Тема закрыта. Что вы думаете о стоянке?

На стоянке мы провели около получаса. Очнувшись, пленник попытался было оказать сопротивление, поэтому пришлось повторить урок. На сей раз силы в удар я вложила побольше, уже не опасаясь убить ценный источник информации. Череп у него крепкий, да и сам он продемонстрировал удивительную выносливость, что в совокупности со специфическим внешним видом навевало некоторые сомнения относительно человеческой природы пленника. Ладно, в замке выясним, кто он и каким ветром его на берег занесло.

Тащить захваченного выпало Ильясу, который, не проронив ни слова, взвалил добычу на плечо, и потопал по направлению к реке. Впрочем, мы с Вальриком тоже возвращались не с пустыми руками. Очень интересная была стоянка. И берег интересный. Боюсь только, наша ночная вылазка, князю боком вылезет, извините за каламбур. Ну, да хозяин – барин.

Барин аж позеленел в ожидании, не то от холода – хотя ночь выдалась по-летнему теплая, не то от злости. Предполагаю дело все-таки в злости: ждать князь не любил, мне не доверял – оно конечно правильно – вот и бесился от неизвестности. Нам-то ничего, а вот Краю досталось сполна.

– Ну? – Сколько же эмоций влезло в это простенькое «ну».

– Стоянка уничтожена. – Бодро отрапортовала я, – Захвачен пленный в количестве одна штука! Три единицы противника ликвидированы!

– Ты… Ты это! – пригрозил Володар. – Не балуй тут, а то я быстро на длинный язык управу найду!

Верю, охотно верю, но ничего не могу поделать. После Охоты всегда наступает состояние, близкое к человеческому опьянению, кровь бурлит, энергия из тебя так и прет, хочется прыгать, бегать, радостно орать, или, на худой конец, хоть языком почесать.

– В замке доложишь. В лодку давай, и мешки тоже. И этого клади. Не мертвый? – Князь пнул неподвижное тело. Надо будет сказать, что эта его привычка не доведет до добра, когда-нибудь наткнется на тварь, которая отхватит полсапога вместе с ногой его светлости впридачу.

– Давай, давай, – торопил князь, – в лодку. Что это с тобой?

– Крови нажралась! – выпалил Вальрик.

– Да? Ну и хорошо, кормить не придется. – Похоже, наличие пленника подняла настроение его светлости на недосягаемую высоту, как еще объяснить такое равнодушие. Впрочем, Володар – воин и хорошо понимает, что любую цепную собаку время от времени нужно выпускать на волю. Или цепь удлинять так, чтобы псина могла побегать. Я вот набегалась, домой пора. А, что энергии много, так это даже хорошо, чувствую, поспать мне сегодня не дадут.

В замок мы вернулись задолго до рассвета, и князь тут же требовал полного отчета о нашей вылазке. Главным образом его светлость интересовало, каким таким волшебным образом на том берегу реки, где отродясь никого, кроме чудищ не водилось, взялись люди. И почему появления их не заметил пост, выставленный у переправы. Ох, и не завидую я тем, кто на том посту дежурил. Вопросы, которые сегодня задают мне, завтра услышат и они.

– Рассказывай, остроухая, – по старой привычке совещание Володар проводил в собственных апартаментах, вот только на сей раз он не предложил мне присесть, видать, на место ставит: я – начальник, ты – дурак. Кто бы спорил.

Брат Димитриус примостился на табуреточке, молчит, боится, что Володар вспомнит о его присутствии и вон погонит, но его светлости нынче не до священника. Краю князь разрешил уйти, а вот Вальрику с Ильясом пришлось остаться.

Стараясь не смотреть Володару в глаза – его это жутко раздражает – приступаю к докладу.

– Лагерь, на который мы наткнулись, представляет собой постоянный наблюдательный пункт, по некоторым косвенным признакам могу заключить, что находится он там довольно давно, от нескольких месяцев до нескольких лет. Расположен таким образом, что с берега, тем паче противоположного, заметить его нельзя, в то время как их разведчики, скорее всего, наблюдали за нашим… вашим постом.

– Выходит, эти твари уже несколько лет наблюдали за нами? – Князь наливался яростью, как глиняный кувшин пивом. Того и гляди, треснет со злости.

– Выходит, что наблюдали.

– И зачем?

Вопрос ставит меня в тупик: не могу поверить, что его светлость настолько туп, чтобы не сообразить, зачем ведется наблюдение за вражеской крепостью. Нет, пожалуй, дело не в тупости, князь просто желает услышать подтверждение собственной догадки. Неохотно подтверждаю:

– Чтобы узнать количество воинов, распорядок дня, обороноспособность, припасы, запасные выходы.

– Нападать будут. – Володар поскреб ручищей бороду, сей жест означал глубокую задумчивость.

– Будут.

– А ты чему радуешься, остроухая? – пробурчал князь. – Думаешь, коли мы с ними воевать начнем, тебе легче станет? Так я сразу скажу: мы будем воевать – и ты будешь! А поляжем все – так и ты подохнешь! Здесь! Вместе со всеми! Понятно?

Куда уж понятнее. Вообще-то, я существо здравомыслящее, понимаю, что, пока на шее моей эта дрянь мотается, с князем мы крепко повязаны. До смерти. И предполагаю, его смерть станет и моей тоже. Володар, одним глотком осушил кубок и, слегка успокоившись, повелел:

– Дальше давай.

– В общем, там их четверо… было четверо: трое людей и этот. Сами спросите, кто он.

– Нежить, – заявил князь со всей определенностью. – А ты уверена, что те трое были людьми?

– Один – точно. – В этом я могла поклясться на чем угодно. Внешность может обмануть, кровь – никогда. Тот мальчишка был человеком от вихрастой белобрысой макушки до упакованных в сапоги пяток.

Володар понимающе кивает, а вот отец Димитриус на глазах белеет, губы дрожат – вот-вот разразится гневной проповедью, слушать которую у меня нет ни желания, ни времени. Поэтому поспешно, пока священник не заговорил, возвращаюсь к прерванному докладу:

– Сведения передавались на центральный пост. Я так думаю.

– Что думаешь, это хорошо… полезно. И где этот пост?

– Не знаю.

Князь насупился.

– Почему не выяснила? Я тебя для чего туда посылал? Воробьев пугать? Нужно было послать кого-нибудь по тропинке, гонцами протоптанной!

– Вот. – Я поставила на стол нашу добычу, не зря ж Вальрик эту бандуру на своих плечах тащил, будет его светлости вещественное доказательство, правда, боюсь, не понравится оно ему. – Это рация.

– Это – железный ящик!

– Правильно. Железный ящик, способный передавать информацию на большие расстояния. И гонцов не надо. Просто говоришь сюда, а тот, у кого вторая такая коробка, тебя слышит.

На лице князя откровенное недоверие. Придется доказывать, надеюсь, что Вальрик не разбил эту штуку, когда в лодку швырял, иначе туго мне придется.

Так, как же она включается, черт бы побрал людей вместе с их техникой. Похожая штука у Карла в музее стоит, но я никогда не интересовалась, как она работает. Одно помню точно – нужно антенну вытащить. С этим я справилась. А дальше-то что?

А дальше будем действовать методом научного тыка. Здесь нажмем, тут покрутим… к моему глубочайшему удивлению, рация заработала. Прошипелась, прокашлялась, а потом взяла и выдала фразу на смутно знакомом мне языке. Брат Димитриус подскочил и начал крестится, князь же ко внезапно заговорившему ящику отнесся спокойно, лишь рукой махнул, велел, чтобы выключила. Я подчинилась.

– И далеко может?

– Я не слишком хорошо разбираюсь, но, слышала, что до нескольких сотен километров.

– Много. Но они ближе, гораздо ближе… за сто километров постоянных разведчиков резону нет держать. Еще что-нибудь?

– Да. – Вторая находка мне не понравилась гораздо больше чем первая. – Можно ваш автомат?

– Чего?!

– Автомат. Любой. Так нагляднее будет.

– Ты, – князь ткнул пальцем в сторону Ильяса, – дай ей, чего просит.

Тот послушно протянул оружие. Я положила автомат на ствол, и брат Димитриус не сумел сдержать облегченного вздоха.

– Ну и? – Князь начал хмуриться. Экий нетерпеливый. К автомату я добавила пистолет, маленький изящный пистолет, почти игрушка, по сравнению со стволом Ильяса.

– Какого дьявола ты сразу его не отдала?! Да я… – Володар хряснул кулаком по столу, и я почувствовала, как вокруг шеи сжимается стальное кольцо.

– Это заводская модель!

– Чего?

– Завод… Это такое место… Как кузница, только очень-очень большая. Они могут делать их сотнями в день. Тысячами. Людей не нужно – работают машины!

Обруч разжался.

– Так не бывает. – Не слишком уверенно заявил Володар.

– Бывает. Посмотрите. Автомат из раскопок… старый образец, совершенный и неповторимы, а тут – новый… и аккуратно все. Детали подогнаны одна к одной, ни одного лишнего зазора…

– Значит, говоришь, тысячами… – Володар задумчиво повертел ствол в руках. – Это плохо, что тысячами.

– Там, в сумке, еще три. И патроны заводские.

– Понятно. Только, остроухая, – князь посмотрел мне в глаза, – больше так не шути, а то разговор у меня быстрый. Пошли. Поговорим с нашим… гостем.

Шея горела огнем, и я не удержалась, потрогала кожу, чтобы убедиться, что она есть. Прикосновение вызвало новую боль, а Вальрик, с которым я столкнулась на выходе из княжеских покоев, тихо так, с издевкой поинтересовался.

– Больно? Это тебе за того парня.

Не столько больно, сколько обидно.

Расставаться с Орлиным гнездом было неожиданно тяжело. Сказалась привычка, да и место родное, дом, больше дом, чем что либо прежде, а теперь приходится оставить его на неопределенное время. Правда, некоторые особенности Гнезда позволяли надеятся, что по возвращении Карл не застанет здесь другого хозяина.

К примеру Марека.

Нет, конечно, ерунда это все, паранойя и врожденная подозрительность, свойственная всем да-ори. И можно было отказаться, переложить сомнительное удовольствие на чьи-либо плечи, Марек бы понял, Марек и ожидал чего-то подобного, и Карл почти решился оправдать эти ожидания, но… но его внезапная и безнадежная миссия – их единственный шанс.

Шанс на выживание.

Всю ночь напролет они изучали карты, старые и новые, сравнивали, производили какие-то расчеты, тщетно пытаясь привязать нынешний ландшафт к тому, который существовал более двух тысяч лет назад. Результат лежал в сумке. Новая карта, самая новая карта этого мира, с нанесенными на нее вероятными ориентирами из прошлого. База находилась в самом центре Большого Юго-Западного пятна. Нет, следует говорить так: предположительно База № 13 располагается на территории Большой Юго-Западной энергетической аномалии.

А впрочем, какая разница, как говорить, главное – отыскать эту разнесчастную базу практически не реально, поэтому Хранитель Западных границ и попросил Карла лично заняться поисками. Огромное доверие, особенно для да-ори, которые и самим себе не слишком-то доверяют.

Именно это внезапное, нехарактерное доверие и беспокоило Карла. Если база, как утверждает Марек, сохранилась, то они получат в свое распоряжение самое мощное из созданного людьми оружия.

Молот Тора…

Тот самый Молот Тора, который считался утерянным в катаклизме. Но откуда Марек узнал? Более того, откуда у него внешние коды доступа и внутренний план Базы? И почему он так охотно поделился информацией? Впрочем, без кодов и плана Карл не поверил бы ни единому слову.

Он и сейчас не то, чтобы верил, скорее полагал, что игра стоит свеч. Пятно не так велико, а База – не иголка, тот же, в чьих руках окажется легендарный молот, станет истинным хозяином планеты.

Тогда… тогда быть все изменится.

Айша, жадная до власти, влюбленная во власть, готовая на все ради… не нужно о ней думать, ни к чему, все забыто и похоронено. Молот же – шанс. Для да-ори, для людей, и немного, совсем немного для Карла.

А в горах на самом деле красиво, темные пики на фоне темно-синей ночи, печальные шпили Орлиного гнезда и бездна под ногами.

Пора в путь. Северный ветер радостно взвыл, подставляя седоку холодную, жесткую спину.

Водка не только согревала, но и радовала душу. Фома ощутил, как безудержное, хмельное веселье рвется наружу, а на глаза наворачиваются слезы. Брат Анджей затянул песню на незнакомом языке, и даже огонь съежился, чтобы не отвлекать певца. Хороший у Анджея голос, глубокий, яркий, ему бы в Храмовом хоре солировать, а не пыль дорожную глотать.

Какие они все-таки разные. Брат Рубеус мрачный, словно сам повелитель преисподней, и Морли с его брюхом, куцей бороденкой и поговорками, от коих святые в гробах переворачивались. Анджей романтик, вон как выводит, того и гляди, душа вслед за песней улетит, ищи ее потом в поднебесных мыслях. Брат Стефан вообще на человека слабо похож, лысый череп, глаза навыкате и крупные желтые зубы, такими Фома представлял вампиров, поэтому на всякий случай от воителя держался подальше. Мало ли. Брат Авель сам избегал общения, он вообще, насколько заметил послушник, больше с лошадьми ладил, зато и кони его слушались, будто слово знал волшебное.

– Ну, братья, по последней. – Возвестил Морли, когда последние звуки странной песни растворились в ночи. А Фома вдруг понял, насколько он одинок в этом мире. Песчинка на ладони Господа, подует ветер, и нет песчинки, кто вспомнит о ней, кто пожалеет… и будет неприкаянная его душа блуждать в темноте, пока однажды не услышит печальную песнь на незнакомом языке, зовущую к огню.

Ночь поминовения.

– Не грусти, малыш, – брат Морли дружески обнял послушника. – Все мы когда-нибудь умрем, но, пока о нас помнят – мы живы. Правда?

– Истинная, – откликнулся Анджей. – Смерть не стоит слез. Или страха.

– Я и не боюсь!

– Охотно верю, если б ты был трусом, то не сидел бы у этого костра. Трусам здесь не место. Ты нам лучше расскажи про… задание. – Морли хитро подмигнул, а, чтобы рассказывалось веселее, сунул Фоме котелок с кашей. – Кушай вот, и говори.

– Да я сам почти ничего не знаю. – Отступать было поздно, пять пар глаз, внимательных и по-дружески теплых, смотрели на него, и Фома сдался. – Нам нужно доставить в Храм вампира.

– Это мы уже знаем, ты вот что скажи, на кой ляд Святому папаше кровосос понадобился?

– Я… Я… – информация была секретной, более того, Святой отец особо подчеркнул, что разглашение тайны может привести к тому, что враги Престола узнают о великом плане возрождения человечества, и тогда весь замысел рухнет, а люди никогда боле не достигнут былого величия. Фома облечен доверием и ответственностью, так имеет ли он право разглашать тайну? Но, с другой стороны, эти люди – не враги. Они – свои, они – защитники креста и радетели Истинной веры.

Так что же делать?

– Не бойся, мальчик, – подал голос брат Рубеус, – иногда жизнь способна преподнести удивительные сюрпризы, и не мешало бы к ним подготовиться.

– Хорошо… Только это тайна! Вампиры хранят знания о прошлом, – Фома оглянулся. Ничего. Ни какой реакции, ни удивления, ни радости, ни благоговения пред великим помыслом. – Эти знания должны принадлежать людям! Тогда отступят болезни, и голод, и не страшны будут монстры, выползающие из проклятых земель, ибо люди получат оружие, способное уничтожить не только монстров, но и саму память о них! Знания – вот истинное сокровище! Наши предки были подобны богам! У них…

– Мы поняли, мальчик, – брат Рубеус прервал пламенную речь. – Мы поняли.

Если они поняли, тогда отчего в голосе командира столько печали? И разочарование? Даже при слабом свете костра Фома разглядел разочарование в глазах спутников. А Морли уже не улыбался, отвернулся, будто узрел нечто оскорбительное для очей служителя Церкви.

– Но это же хорошо! Люди займут место, подобающее детям Господа!

– Молод ты еще, парень, – вздохнул Анджей. – Прошлое следует оставить прошлому. Лечить болезни всякие – это хорошо, поля пахать да скот выращивать – тоже хорошо, но, сдается мне, коли речь пойдет о знаниях, то первым делом люди вспомнят не о хлебе, а о войне.

– Люди должны защищаться!

– Сначала от монстров, потом от ночных тварей, а потом друг от друга. Кому-то покажется, что сосед живет лучше, кто-то вспомнит старые обиды…

– Всем спать! – приказал Рубеус. И спор угас, так и не начавшись.

«Не могу заснуть. Странные слова я услышал от братьев по вере, их души чересчур долго блуждали по просторам сего неустроенного мира и, отравленные ядом боли и страданий человеческих, кои доводилось лицезреть в пути, мечутся в сомнении. Мой долг – указать им свет Истины».

Красивые слова. Следовало бы встать, зажечь лучину и записать их, пока не забылись, но вставать не хотелось. Братья спали, завернувшись в плащи, и лишь у костра виднелась одинокая фигура.

В эту последнюю ночь пути дежурить у костра остался брат Рубеус.

Фома перевернулся на другой бок, чтобы не видеть ни огня, ни черного силуэта, но сон, как назло, не шел. Вероятно, следовало бы помолиться, но нужные слова словно испарились из памяти.

Почему нельзя ворошить прошлое?

Почему люди должны ползать в грязи, упиваясь собственным невежеством, и служить пищей для нечисти?

И почему в знаниях видят прежде всего зло? Запрет на прошлое возник сразу после катастрофы и держался сотни лет, а ведь, кто знает, не будь запрета и, возможно, за эти самые сотни лет людям удалось бы восстановить былое величие?

– Не спится? – Вопрос прозвучал тихо, чтобы не мешать остальным, и Фома так же тихо ответил.

– Да.

– Иди к огню, – предложил Рубеус. – теплее.

Фома послушался, и вправду у костра теплее, дрова почти полностью перегорели, и кучка темно-красных углей переливалась самоцветами. Правда, жар от этих самоцветов шел такой, что аж воздух дрожал. Но главное, что в робком, красноватом свете костра лицо брата Рубеуса казалось не таким суровым, и даже шрам почти исчез. И Фома решился задать вопрос, который мешал ему спать.

– Почему вы против? Люди имеют право на знание.

– Имеют, – согласился Рубеус. – Но мне не нравится мысль, что Святой престол получит знания из лап кровососа.

– Какая разница?!

– Благородная цель оправдывает любые средства? – Монах пошевелил угли, и огонь возмущенно затрещал, требуя пищи.

– Да! Люди обязаны занять подобающее им место, и, если для этого придется договариваться с вампиром, пускай!

– Пускай. С вампиром, с монстром, с самим Диаволом. Ради знания, ради того, чтобы стать лучше, выше, сильнее. Сначала одно, потом другое, потом третье… и вот уже мы полностью зависим от них… Сотрудничество. Знаешь, что такое сотрудничество? Это когда ты вежливо улыбаешься и пожимаешь руку тому, кого, по-хорошему, следует повесить. Тот, кто придумал весь этот…план, наверное, забыл, что вампиры – наши враги. Да и ты видишь перед собой лишь цель. Источник знаний, некую огромную книгу, в которой сыщутся ответы на все, волнующие тебя вопросы, а задумывался ли ты, чем придется платить за полученные знания?

– Чем?

– Вампир не способен существовать без человеческой крови, а знания, которых ты так жаждешь, невозможно получить в один момент, то есть какое-то время придется не просто держать вампира взаперти, но и кормить его. Вот ты, Фома, готов взять на себя ответственность за смерть тех людей, которых придется убить, чтобы нежить не подохла раньше времени?

В таком ракурсе Фома над проблемой не думал. С одной стороны, сказанное братом Рубеусом, было неприятно, но с другой… ежегодно, ежедневно от болезней, голода, вызванного неурожаем, гибнут сотни и тысячи людей, а…

– Хочешь скажу, о чем ты думаешь? О том, что спасенные жизни с лихвой окупят смерть нескольких человек. Так?

Фома опустил голову, ему вдруг стало стыдно, но вместе с тем он не мог понять, откуда взялся этот стыд, ведь правильно же все!

– Может быть, ты и прав, вот только кто возьмется судить? Кто будет решать, что вот этих – на смерть, а вон тех – спасать? Я, например, не хочу становиться судьей, и тебе не советую.

Брат Рубеус некоторое время молчал, разглядывая огонь, молчание это тяготило, но Фома не решался нарушить его вопросом или каким-нибудь неуместным замечанием.

– Уничтожать их надо! Огнем и мечом, как испокон веков заповедано, а не носиться как с писаной торбой. Нежить никогда не станет делать то, что не приносит ей пользы. Тем более да-ори… иногда они помогают людям, более того, вампиры содержат целые деревни, одну, две, десять… это как кому нравится. Там хорошо, сыто, и люди почти не болеют. Я родился в такой деревне. Сорок дворов, в каждом человек по двадцать…

– Много. – Самая большая деревня из тех, что встретились у них на пути, насчитывала двадцать семь дворов, а тут сорок. Это ж сколько народу получается?

– Восемьсот человек, – подсказал монах. – Запертых в крошечной долине между скал. Слева горы, справа горы, спереди и сзади… Ненавижу горы. На самой высокой – Эльба называлась – замок Повелителя, Орлиное гнездо. Любят они красивые названия… – брат Рубеус снова замолчал, а Фома сидел, боясь пошевелиться, чтобы не прервать тонкую нить, которая протянулась между ними.

– Повелителя звали Карл. Он часто спускался вниз, иногда показывался, иногда просто следил за нашей жизнью. Вампира нельзя заметить, если он не хочет, но почувствовать можно. Все мы умели чувствовать Повелителя. Отец говорил, что это – потому что живем рядом, и предки наши жили, и предки наших предков. Ты когда-нибудь видел, как вампир кровь сосет? Хотя, чего это я спрашиваю, откуда…

– Страшно?

– Да. Впрочем, увидишь сам, будет возможность. Так вот, эта тварь действительно помогала, более того, он заботился о людях, как хороший пастух заботится о своем стаде, и, самое страшное, они были довольны своим крошечным миром. Один-два человека в полгода, это не так и много, каждый втайне надеялся, что уж его-то минет чаша сия. Я уже тогда на многое смотрел иначе, чем следовало бы… просто довелось увидеть и узнать больше, чем обычному крестьянину, есть у да-ори один интересный обычай… хотя, речь не о нем, а о том, что все всех устраивало. Мир, покой, кажущееся благополучие, а еще староста наш, благочестивый был человек, не уставал пугать нас рассказами, как тяжело приходится людям в том, внешнем, мире. Голод, болезни, войны… Он был мудрым человеком, наш староста, и прожил бы долгую жизнь, но… мой старший брат женился. Это была первая свадьба, на которой я присутствовал после… возвращения в долину, радовался, помню, больше, чем жених. Даже сам подумывал… У нас справляли очень красивые свадьбы. Костры до неба, караваи на меду и пляски всю ночь… Смех и веселье. Той ночью Повелитель оказал высокую честь, он сидел за общим столом, пил вино, шутил и поздравлял молодых. Иногда они ведут себя странно… Вот и он… Когда до рассвета осталось около часа, согласно обычаю молодых проводили в опочивальню, ибо рассвет знаменует рождение нового дня, новой семьи, а, если повезет, то и новой жизни. Мы продолжили веселье… А Карл… Карл… В общем, он потребовал невесту.

– Право первой ночи? – Фоме доводилось слышать, что на некоторых землях существует подобный обычай.

– Нет, мальчик, не ночи. Крови. Право крови. Право пастуха зарезать любую овцу из своего стада. Право хозяина и владыки, мудрого, и, как мы наивно полагали, милосердного. И мой брат отказал. Он был молод, примерно, как ты, горяч и очень любил свою невесту.

– Он убил вампира?

– Убил? Нет, Фома, не убил. Пытался, но обычному человеку, даже воину, не выстоять в бою с да-ори. Они быстрее, хитрее, сильнее и опытнее. Мой брат только и успел, что вытащить нож… – огонь почти погас, но брат Рубеус не обращал внимания. Он вообще, казалось, не видел никого и ничего.

– На следующую ночь вампир вернулся. Он убил всех: мужчин и женщин, немощных стариков и младенцев, которые только-только начали свой жизненный путь, даже собак и тех не осталось.

– А вы?

– Я? – монах заглянул повернулся к Фоме, и тот поразился глубине ненависти, что плескалась в бледно-голубых глазах.

– Каприз? Плохая память? Нежелание искать в горах отбившуюся от стада овцу? Я знал, что он вернется, да-ори никогда не прощают неуважения, особенно… такого. Когда я увидел брата и Алию, когда я понял, что произошло, я ушел. Можешь считать меня трусом или чудовищем, но я ушел. Я уговаривал остальных уйти вместе со мной, но старейшина сказал, что Повелитель милостив и не станет наказывать всех за неосмотрительный поступок одного чересчур горячего юноши. И они поверили, они предпочли сделать вид, что Ларей сам виноват, и остались. И меня уговаривали, почти уговорили, ведь брата нужно было похоронить. Я не мог оставаться в деревне, но остался в долине, а утром, вернувшись, увидел все это… Не помню, ни как ушел оттуда, ни сколько дорогу искал, ни как нашел. Призрак помог… наверное… в памяти кровь и она, а ее не существует. Призраков не существует. А я однажды очнулся: узкое ущелье, тропа, люди какие-то… Повезло. Жаль только, я забыл дорогу в долину. Я знаю, что против него у меня нет шансов, но если милостью Божьей когда-нибудь окажусь у стен проклятого замка, эта тварь умрет. Пускай, он – да-ори, Воин, а я всего-навсего человек, но ведь со мной благословение Господа нашего, и души убитых… Я помню о них. Каждую ночь, особенно в такую, как сегодня. Так что, – брат Рубеус нехорошо усмехнулся, – держи своего вампира от меня подальше.

Сегодняшняя ночь чересчур затянулась. Утомленное тело требовало отдыха, но Вальрик изо всех сил старался не показать усталости. Остальные-то держаться, пусть Ильяс и стоит у стены, прикрыв глаза, но не спит же. И вампирша – молодец, троих завалила, а одного живьем взяла. Такое, пожалуй, не каждому воину под силу, вот у Вальрика, например, ни в жизни так не получится. Вчера, правда, удалось одержать верх над Айвором, и, честно говоря, Вальрик до сих пор не представлял, что с этой победой делать. Да и не хотел он этой победы… случайно все получилось. Что бы там Серж не говорил – что он говорил сегодня и не упомнишь – но случайно, не хотел Вальрик драться. Это Айвор искал, на ком бы сорвать дурное настроение, и попытался Вальрика подзатыльником наградить, вот все и вышло. Как тварь учила: в сторону, за руку, вперед и по ноге. Айвор так о пол грохнулся, что со стены факел упал, а вскочив, попытался доказать Вальрику, насколько глупо было сопротивляться, и в результате…

В результате Вальрик победил и теперь разрывался между радостью – обида в глазах братца стоила затраченных усилий – и пониманием, что просто так ему это не простят. Пусть и пили вчера вместе, но не простят.

Вампирий выкормыш, так вчера сказал Айвор.

Вампирий выкормыш.

И Айвор не один – они все так думают. Все, даже отец. Что Вальрик увидел сегодня в его глазах там, на берегу реки, когда вернулся из леса? Брезгливое недоумение. Выкормыш.

Тварь, тварь, тварь! Как же Вальрик ненавидел ее. И вместе с тем восхищался, хотя давил в себе это самое восхищение, как мог.

Еще очень неприятно было видеть, как отец использует эту вещь, похожую одновременно и на серебряный браслет-запястье, и на ошейник, который оно носит. Ошейник каким-то образом связан с браслетом, а еще причиняет боль, по-видимому, очень сильную боль, если она так морщится. А ведь отец сам учил, что нельзя ломать воинов. А вампирша – лучший из всех воинов, которых когда-либо доводилось видеть Вальрику.

Но, все равно, она – тварь!

Она убила человека, как… как животное. Убила и съела. От одной только мысли об этом Вальрика наизнанку выворачивало. И столкнувшись с вампиршей в дверях, он не сумел сдержаться, сказал что-то резкое, а Ильяс услышал, поморщился.

Неплохой он парень, и другие тоже. Жалко, что крестьяне.

Глава 6

– Ну и тварь! – Брат Димитриус осенил себя крестным знамением и, пожалуй, впервые за все время нашего знакомства посмотрел в мою сторону с симпатией. Не могу не согласиться с толстяком. Существо походило на человека ровно столько, чтобы в темноте сойти за человека. Прошу прощения за каламбур, но так оно и есть. Две руки. Две ноги. Голова. На этом сходство и заканчивалось: узкие губы, едва прикрывающие верхние клыки, крутые надбровные дуги и оттопыренные уши характерной каплевидной формы. В свете факелов кожа пленника отливала синевой, словно у мертвеца. И сосуды. Я могла видеть каждую вену, артерию, артериолу, вплоть до капилляров, этакая сеть из тончайших нитей багряно-черного цвета. Кажется, еще чуть-чуть, и я воочию увижу, как медленно, лениво перетекает холодная кровь, наполняя камеры сердца.

Он такой же, как я.

Почти такой же.

Он не пытался вырваться. Странно, я в первое время металась по камере, как бешеная, даже тварь на шее не способна была унять безумие, кипящее в крови. А этот спокоен, более того, уверен в себе. Поймал мой взгляд и улыбнулся, во всяком случае, это выглядело именно, как улыбка, а не демонстрация клыков.

– Ишь, лыбится, – подивился князь. У Володара вообще предстоящий допрос вызывал исключительно положительные эмоции. – Звать-то тебя как, зверюга?

Пленник вопрос проигнорировал. Зря. Вопросы его сиятельство крайне не рекомендуется игнорировать.

– Ратомир!

Хромой палач встрепенулся, заслышав свое имя.

– Спроси-ка у этого красавчика, как его зовут.

Карлик радостно замурлыкал, а меня с головой накрыла волна первобытного ужаса. Слишком все знакомо. Это мурлыканье и довольное бормотание, факелы и кривобокие тени на стене. Металлический «инструмент» и любимая жаровня Ратомира, полная ярко-алого, крупного угля. Воздух и тот дрожал, будто предвкушая грядущий крик.

И крик был. Безумный, раздирающий душу вопль слышали, наверное, даже стрелки на дозорной башне. В нос ударила вонь паленого мяса, и князь недовольно поморщился.

Я не знаю, как долго это продолжалось, я стояла, я смотрела, я слушала и вместе с тем ничего не видела и не слышала. И очнулась только когда существо заговорило. Быстро, глотая звуки и целые слова, захлебываясь собственной слюной и срывая голос.

Я начала понимать его раньше, чем сообразила, что пленник говорит на чужом языке.

– Чего он болбочет?

– Он… – говорить или нет? Вряд ли князю понравится услышанное, но, с другой стороны, Володар достаточно разумен, чтобы не срывать ярость на переводчике.

– Ругается? – предположил хозяин замка. – Давай, остроухая, переводи! Знать хочу, чего это он с таким чувством высказывается. Грозит, небось?

– Да… Он говорит, что к следующему закату белого солнца… Луны… То есть, к следующему рассвету, замок падет, а его тармир… Это что-то вроде старшего, ну, примерно, как отец у вас, или хозяин…

– Понял я, дальше давай!

– Короче, его тармир сожрет ваш мозг сырым, и будет это медленно, так, чтобы вы не сразу умерли.

– А так можно? – поразился князь.

– Можно. Но тренироваться надо много, – я не стала добавлять, что подобными забавами не занимаюсь: жестоко, и глупо. И вообще, если уж мясо есть, то лучше жареное.

– Потом покажешь! – распорядился Володар. И карлик радостно закивал, вот это я понимаю, тяга к новизне, повышению профессионального уровня. – Это все?

– Нет. Еще говорит, что печень вашу скормит свиньям, а кишками ваших сыновей удавит.

– Затейник. А как зовут его, не сказал?

– Нет.

– Ратомир, плохо спрашиваешь.

Палач обиженно насупился. Дальше я старалась не смотреть, но каждый вопль пленника вызывал новый виток воспоминаний.

Оскорбленному карлику понадобилось еще два часа, чтобы окончательно развязать несговорчивому гостю язык.

После допроса князь приказал накрыть стол, пожрать, значит, захотелось. Крепкий он, однако, непробиваемый, мне Ратомиркина работа начисто отбила аппетит, Вальрик тот вообще не выдержал: минут через пятнадцать после начала «обработки», княжич блевал в уголке. Володару, кстати, поведение сына не понравилось, а по мне – нормальная человеческая реакция. Честно говоря, даже порадовалась за мальчика, не совсем, значит, потерян, авось поглядит на папочкины забавы, да и призадумается, кто из нас двоих тварь. Я, например, никого не мучила.

– Вы двое – князь махнул в сторону Вальрика с Ильясом. – Свободны. А ты, остроухая, со мной пойдешь.

– Так день на дворе! – я не горела желанием получить ожог только из-за того, что князю захотелось побеседовать со мною во внеурочный час.

– Сам знаю, что день, внизу трапезничать будем.

Ну, внизу, так внизу.

– Ваша светлость! – Антипка, местный уродец, выполнявший функции кастеляна, осмелился привлечь внимание князя. А согнулся-то как, такое чувство, будто позвоночник у него резиновый.

– Ваша светлость, не извольте гневаться, ваша светлость… Вы велели доложить, когда святые братья объявятся. – С каждым словом Антипка нагибался все ниже, оттопыривая толстый зад, и у меня возникло желание отвесить подхалиму хорошего пинка.

– Ну?

– Оне приехали!

– Давно?

– Только-только. Велели передать, что с вашей светлости говорить хотят.

Ох, чую, закончились мои каникулы. Володар оглянулся на меня, вздохнул, и жестом отослал старика. У дверей Антипка вновь согнулся:

– Так что передать прикажете?

– Пускай в нижний зал идут, там и поговорим.

Кастелян выскользнул из помещения, а я вдруг подумала про толстую старую крысу, хитрую и живучую. Князь же, разом растеряв хорошее настроение, пробурчал:

– Ну, что, остроухая, видать, пришло время прощаться.

Приближение рассвета Карл чувствовал кожей, еще час-полтора и все. Пора позаботиться о подходящем убежище. Подойдет пещера, или дупло, или, на худой конец, яма в земле, как раньше.

Раньше… сколько времени прошло, а люди не изменились: воевали, воюют и, насколько Карл сумел разобраться в характере этого племени, будут воевать дальше. И снова выходило, что отголоски их войн тревожат покой да-ори.

Рано или поздно люди и без вмешательства третьей расы развязали бы войну, пусть и не такую глобальную, как грядет. Войны, войны, войны… как же они все-таки надоели. Или за прошедшие тысячелетия он просто успел привыкнуть к спокойному размеренному существованию Хранителя? Ведь прежде даже нравилось, азарт, игра, в очередной раз уйти от погони, и устроившись на дневку, гадать: найдут или нет… найдут или нет.

Айша называла это «чертовой рулеткой». И если выпадало идти вместе, держалась рядом. И на дневку устраивались вместе, не из страха – глупо боятся того, чего не изменишь – просто нравилось. Лежать, молча, рядом, рука к руке, ощущая робкое тепло ее тела, ее запах, ее присутствие.

«Полевая романтика», – так она говорила. И добавляла, что только такой сентиментальный ублюдок, как Карл, способен принимать в серьез эти игры.

А он принимал. И выходит, что до сих пор принимает.

Ладно, воспоминания воспоминаниями, но лежку устраивать придется. Пусть солнце и не взошло пока, но кожу неприятно покалывало.

Правы, выходит, врачи, предупреждавшие, что с течением времени чувствительность возрастет. Но настолько же! Шкура чешется, зудит, как у блохастой собаки. Правильно, сам виноват, дольше в замке прятаться надо было. В последние годы он если и выходил за пределы Орлиного гнезда, то возвращался задолго до рассвета. Черт, похоже, яму придется копать глубокую.

И Карл, вытащив саперную лопатку, решительно воткнул ее в землю: жирная, мягкая, и корни белыми ниточками, рвутся легко, без усилий. Ну что ж, хоть здесь повезло: как-то группе довелось работать в средней полосе России, память давным-давно избавилась от незначительных деталей, вроде названия несуществующего уже города, но промерзшую землю, которую приходилось откалывать по кусочку, медленно, слишком медленно, чтобы успеть до рассвета, Карл не забудет до конца жизни. Из пятерых выжил лишь он, и то потому, что соображал быстрее других – если нет ямы, нужно найти другую защиту. Например, плащ, а еще лучше пять плащей.

Ничего личного. Выживает сильнейший.

Или умнейший. Какая-нибудь хитрая скотина, вроде Марека, вот кто всегда возвращался с победой… всегда… даже оттуда, откуда в принципе нельзя было вернуться.

Смутное воспоминание царапнуло и исчезло, оставив легкое ощущение близкой разгадки. Разгадки чего? Или чудится уже? Марек, конечно, еще тот сукин сын, но не настолько же он псих, чтобы затеять интригу в такой момент?

Карл снова прокрутил в голове мысли, пытаясь не упустить ничего, но чертова деталь, мелкая, затерявшаяся где-то в памяти, не объявилась. Зато вдруг появилось ощущение грядущей неудачи.

Земля отчего-то пахла свежим хлебом и немного кровью.

Заснуть не получилось, уж больно тонкая грань отделяла его от солнечных лучей. Смешно, из всех человеческих сказок о вампирах именно эта получила право на жизнь. Ну, еще серебро, вызывающие ожоги и мелкую неприятную сыпь. Сыпь – не такая высокая плата за все остальное.

Лес оживал и наполнялся звуками. Хлопанье крыльев, чье-то утробное рычанье, радостная птичья трель… интересно было бы посмотреть на здешних обитателей. Когда-то люди очень боялись ядерной войны, зеленые кричали о вреде радиации для биосферы, требовали запретить испытания атомного оружия. И война была, в том числе и ядерная, и оружие использовалось по назначению, и огромные пространства оказались заражены сначала радиоактивными изотопами, потом чуждой энергией Молота, а биосфера ничего, выжила и не похоже, чтобы ей сильно радиация помешала. Людям – да, людям здесь не место. Карл и сам бы ни за что не сунулся, если бы не Молот Тора.

Снаружи обиженно закричала сойка. Так, похоже, в лесу чужаки. Редкостное невезение. Просто таки фантастическое… может, показалось? Но нет, сойка не ошиблась.

– Третий, третий, я второй! – По голосу Карл определил местонахождение говорившего – метров пять к северу от лежки. Близко. Чересчур близко. Еще немного и могут заметить. Хорошо по старой привычке замаскировал яму кучей прелых листьев, но все равно – ненадежно.

– У нас чисто. Да. Я понял. Выдвигать к берегу реки.

– Шон, а что мы вообще ищем?

– Да, черт его знает. Пятый пост не вышел на связь, а, когда наши сунулись, на стоянке нашли одни трупы.

Карл не сдержал улыбки, кто-кто, а он мог бы рассказать много интересного по поводу случившегося.

– Думаешь, это эти… С другого берега?

– Да ничего я не знаю, Кай. – теперь Шон стоял совсем близко. Пожалуй, захоти Карл коснуться этого человека, ему достаточно было бы вытянуть руку. Дурацкая идея. Пускай они уходят поскорее.

– Может, и люди, конечно, только я до сих пор не видел, чтобы люди кровь пили. Мне Дерек сказал, будто малыша до последней капли высосали, а командир вообще исчез неизвестно куда. И следов не осталось. Вот мы и ловим неизвестно кого. Ночью атака будет…

– Откуда ты знаешь? – судя по голосу, человек очень сильно нервничал.

– От верблюда. Командира нету? Нету. Ни следов, ни тела, значит в плен взяли. И о нас знают, смысла ждать больше нет. Поэтому, как только солнце закатится, нас вперед кинут.

Карл одобрительно хмыкнул, можно было не опасаться, что его услышат: люди отошли на приличное расстояние, да и со слухом у них всегда были проблемы. Значит, сегодня вечером… вряд ли этот Шон ошибался.

Ну, что ж, еще один стимул, чтобы с закатом убраться подальше вглубь Пятна, пускай воюют, у него своя задача.

«Крепость сия есть последний оплот рода людского на границе южной, и мужества превеликого люди здесь обретаются. Стены Вашингтона подобны нерушимым скалам, а пушки стальные – аки клыки в пасти льва дикого…»

Книгописание, пускай даже мысленное, успокаивало. На самом же деле замок Фоме не слишком понравился: так, средненький, побольше, конечно, деревень на Тракте, но с Храмом ни в какое сравнение не идет. А вот пушки, пушки действительно впечатляли, этакие стальные монстры, надежно укрытые за толстыми стенами крепости. Фома и не заметил бы, но Морли, въезжая на мост, махнул рукой в сторону черных бойниц и объяснил, и про пушки, и про снаряды и про то, скольких человек один такой снаряд уничтожить способен.

Умели же раньше оружие делать! Столько лет прошло, а работает! Фома слышал, будто бы на древних складах, которые раскапывали по благословению Святого отца, находили оружие и вовсе фантастическое. Но одно дело слышать, и другое – самолично узреть.

Копыта коня звонко цокали по мосту, и послушник чувствовал, как с каждым метром, приближающим его к крепости, растет усталость. Даже не верилось, что путешествие, наконец, завершилось. Ну, пускай только наполовину, но все-таки… тем более, брат Рубеус сказал, будто в обратный путь отряд двинется не раньше, чем через неделю – и лошадям отдохнуть нужно, да и люди не железные. Фома не возражал, дорога настолько вымотала его, что сама мысль о седле вызывала отвращение. Хотелось поспать в нормальной постели, помыться, поесть еды горячей. Да и труд его требует совсем иных условий, нежели свет костра и неровная доска на коленях.

– Фома, – по обыкновению брат Анджей широко улыбался, но внимательный взгляд серо-голубых глаз свидетельствовал – радость воителя не настолько искренна, чтобы расстаться с автоматом. – Ты держись нас, и тогда все будет хорошо.

Послушник хотел было спросить, что здесь, в конечной точке их маршрута, может быть плохо, но передумал. Все равно не ответят, а он в очередной раз выставит себя наивным мальчишкой, для которого весь мир ограничен стенами Храма.

Встречали посланцев Святого престола не слишком дружелюбно: хмурые лица, настороженные взгляды и страх, витающий в воздухе. А чего бояться-то? Не понятно. Однако же жизнь, кипевшая во внутреннем дворе замка, замерла, точно едино вид плащей, украшенных белым крестом, парализовал дворню.

– Известите князя о нашем приезде, – брат Рубеус обращался ко всем и ни к кому конкретно. Толпа встревожено зашевелилась и выплюнула тщедушного человечка в серой одежде.

– Его светлость заняты дюже! Но про вас казали! Казали, ото как же, Акимка все помнит, не извольте беспокоиться! – Человек беспрестанно кланялся и шмыгал мясистым носом, то ли со страху, то ли от простуды. На вид ему было около шестидесяти, а может и больше, седой, скособоченный и меж тем удивительно подвижный. Рубеус некоторое время с интересом рассматривал человека, потом задал весьма логичный вопрос:

– А ты кто?

Старик задрожал осиновым листом, и огромная связка ключей, висевшая на поясе, противно задребезжала.

– Я? Я ваш… я, Ваш преподобие, Акимка, кастелян тутошний! Вы спешивайтеся, спешивайтеся… Васька, Нерко, Марушка! – голос Акимки обрел нежданную силу. – Сюды! Коней у господ примите! И глядите, у меня, не запалите скотину!

Акимка согнулся в очередном поклоне. А Фома заметил, что распоряжения старого кастеляна выполняются мгновенно. Видимо, Акимку в замке уважали, или боялись. Неприятный он, скользкий, точно лодка щучьим жиром обмазанная, и хорошо, вроде бы, а дотронуться противно.

– Жополиз, – пробурчал Морли, и старик поспешно, трусовато закивал, соглашаясь. Ох и странные тут порядки!

– Фома, не отставай. Анджей, присмотри за мальчишкой, – распорядился Рубеус. На мальчишку Фома не обиделся, тот факт, что рыжий и спокойный Анджей, надежный, как весь этот замок вместе со стенами, пушками и воинской дружиной, будет присматривать за ним, успокаивал.

– Так где же князь? – повторил вопрос командир.

– В пытошной, ваш преподобие, в пытошной они. Допрашивать изволют. Беспокоить не велели, дюже они не любят, когда от допросу отвлекают. Ну, а, когда Ратомирка закончит, снедать будут. Его сиятельство завсегда после пытошной снедают. Так я про вас и доложу…

Ждать пришлось недолго, Фома даже сумку разобрать не успел, только-только вытащил чернильницу да драгоценный листы с дорожными записями, как в комнатушку, отведенную им с Анджеем, заглянул Антипка. Князь, видите ли, закончил дела в пытошной и приглашает святых братьев разделить с ним трапезу.

– А идти-то куда? – поинтересовался Анджей.

– Вниз, ваше преподобие, вниз. Не извольте беспокоиться, я, как столы накроют, мальчишку пришлю, он вас и проводит.

– А чего это князь внизу трапезничает?

– Так, – лицо старого кастеляна удивленно вытянулось, а глазки довольно заблестели, – тварюка эта, что при князе, света солнечного не переносит, вот и прячутся.

– Интересно, – пробурчал Анджей, когда Антипка ушел. – Князь обедает с нелюдью и приглашает к столу посланцев Святого престола… либо с разума сблаг, либо я чего-то недопонимаю. А что думаешь?

Фома пожал плечами.

– И правильно, – Анджей поправил кобуру. – На месте разберемся. Только вот, опасаюсь, Рубеусу новость не слишком понравится.

Рубеусу не понравилось. Рубеус побелел от ярости, а налившийся кровью шрам сделался похожим на клеймо, отчего вид у командира стал и вовсе ужасный. И Фома испугался, что брат Рубеус сейчас передернет затвор и просто-напросто пристрелит сначала князя, а потом и вампира.

Но нет, командир сумел справиться со своей яростью. В зал он вошел без оружия – видимо все-таки не слишком доверял самому себе – и с гордо поднятой головой.

– Их преподобия, посланцы Святого престола! – объявил Акимка, и Фома, унимая дрожь в коленях, шагнул вслед за Анджеем.

Вот сейчас он увидит существо, которое изменит судьбу всего человечества.

Отоспаться не получилось, только-только удалось задремать, как робкий и оттого втройне раздражающий стук в дверь прогнал сон. Вальрик хотел было сказать все, что думает о тех, мешает отдыхать уставшим людям, но мальчишка-посыльный выглядел перепуганным насмерть и гнев куда-то испарился.

– В-в-вас… к-князь… к-к-кличут, – посыльный замолчал, переводя дух, то ли он заикался со страху, то ли уродился таким, но и последнее слово выпалил на одном дыхании. – В оружейной зале.

Мальчишка ждал, не сводя с Вальрика круглых глаз, в которых плескался такой откровенный ужас, что княжичу стало неловко, хотя уж он-то не имел к этому страху ровным счетом никакого отношения.

Наверное, по замку слухи поползли про то существо, которое допрашивали в пыточной. И про то, что князь самолично принимал участие в забаве. Или про то, что новую тварь станут людьми кормить.

Вальрик поспешно обулся – отец не любил ждать. Хотя, конечно, странно, недавно ж сам велел на отдых идти, а теперь вот назад зовет, и не в трапезный зал, а почему-то в оружейный зал…

И только ступив на порог большого зала, который в замке использовали для тренировок и называли оружейным, Вальрик понял, отчего так трясся и заикался мальчишка-посланец. Отца тут не было. Зато были братья, все четверо.

Айвор сжимает в руках дубинку. Грег вертит ремень из бычьей кожи с металлическими заклепками. У Сержа деревянный меч. А вот Тилли без оружия, но кулаки у него такие, что и оружия не надо, так зашибет.

– Ну что, сучонок, допрыгался? – усмехнулся старший. Вальрик непроизвольно сделал шаг назад.

– Боится, засранец!

– Да ладно тебе, Айвор, – упрекнул Серж, – не пугай ребенка раньше времени. А ты, Вальрик, не пугайся, мы не желаем тебе зла, просто поговорим и все. Как вчера, хорошо ведь сидели, верно? И говорили хорошо… а она пришла и помешала. Но я не гордый, я подождать готов, и извинить, и даже продолжить прерванную беседу.

– О чем? – Умом Вальрик понимал, что никакого разговора не будет, а то, что будет внушало даже не страх – лютый ужас. Надо бы не вопросы спрашивать, а бежать или на помощь кликнуть, да только ни руки, ни ноги не подчинялись. И в горле странно пересохло, а спина наоборот взопрела.

– О том, что каждый должен знать свое место. Ты его забыл, Вальрик. Более того, ты решил, будто тебе позволено равняться на Айвора… – Серж наступал, а Вальрик отступал, не в силах отвести взгляд от деревянного меча. Тварь говорила, будто таким мечом кости ломаются даже лучше, чем настоящим, железным…

А спасительная дверь с каждым шагом отдалялась.

– Сейчас ты попросишь у Айвора прощения да так, чтобы он тебя простил.

Айвор ухмыльнулся, Айвор выразительно похлопал дубинкой по ладони и…

Бояться нельзя. Страх – удел беспомощных, а он, Вальрик, сын Володара, не хочет и дальше оставаться беспомощным. Он – не трус… он – сын князя.

От мыслей легче не стало.

– Подумай, Вальрик. Извинишься и уйдешь.

Наверное, к словам Сержа стоило прислушаться… никто не осудит его за то, что он не стал драться. Их четверо, а он один, но…

Но тварь одолела четверых.

Тварь – воин, а он…

Он тоже воин или когда-нибудь станет им. А настоящий воин не отступает. И Вальрик не отступит. Он сможет. Выдержит. Он докажет, что ничем не хуже других.

– Ну, Вальрик, мы ждем, а с твоей стороны нехорошо заставлять ждать занятых людей. Итак?

– Нет.

– Что значит «нет»? – Серж удивился. Или сделал вид, будто удивился, а Вальрик пояснил.

– Нет – значит нет. Ни уходить, ни извиняться я не стану. Понятно?

– Не понятно, – прогудел Грег. – Не понятно, чё ты дергаться начал? Забыл, где твое место? Чё молчишь?

А что ответить? Вальрик выдержал взгляд мутных – совсем как у медведя, которого зимой цыгане приводили – глаз Грега. А ведь он и вправду на того медведя похож, здоровый, лохматый, неопрятный какой-то и при всем этом опасный.

Нужно думать не об опасности. Нужно думать о том, как выжить, а мысли, как назло, путаются, колени дрожат, и ладони вспотели. Коннован говорила, что страх – это тоже оружие, нужно лишь уметь им пользоваться. Страх обостряет чувства, страх наполняет кровь энергией, а мышцы силой, страх заставляет думать. Главное – не поддаваться ему. Использовать, но не поддаваться.

Серж тихо – но услышали все – заметил:

– А ты, однако, осмелел. Думаешь, тварь заступится?

Вальрик ощутил, как закипает кровь. Это его право называть Коннован тварью.

– Так он и сам уже… того… клыки отрастит, кусаться будет… небось, оприходовала уже! – Айвор довольно заржал.

– Точно-точно, – поддержал шутку Серж, – я-то гляжу, днем он отсыпается… устает, значит… и с чего это он устает-то? Может, он уже… нежить? Лечить нужно братика, пока поздно не стало.

– А как? – спросил Тилли. И ведь от чистого сердца спрашивал. Тилли дурак, но Вальрику от этого не легче. – Как лечить?

– Подручными средствами, – Айвор усмехнулся и шагнул вперед.

Глава 7

Снаружи день катился своим чередом, изредка теплую полудрему разрушали голоса, сон уходил, а Карл старательно прислушивался к обрывкам чужих разговоров. Опасения того, что лежка будет обнаружена, ушли, да и голоса доносились издалека, даже не сами голоса – лесное эхо, отрывочное и беспокойное.

Но все-таки откуда возникло ощущение грядущего провала? Кисловатое, с привкусом тошноты и такого давно забытого чувства, как страх? Чего боятся? Смерти? Неудачи? Проигрыша? Понятия почти равны и рационально объяснимы, но тогда какого Дьявола?

Если начать сначала. Айшино приглашение, на которое он откликнулся… нет, ее любопытство касалось проекта, а проект к нынешним делам отношения не имеет. Дальше Кандагар… чертова Империя, которая была далеко, но вдруг оказалась, что далеко – совсем недалеко.

Карл улыбнулся собственному каламбуру. Черт, а он почти разучился улыбаться, странно, все ведь было хорошо. Ровно. Спокойно. Размеренно, за исключением некоторых моментов.

Побоку моменты. Дальше, по нитям памяти, распутать и найти ответ. Коннован. Зачем Марек настаивал на ее смерти? Собственноручно ликвидировать материал, в который вложено столько сил и времени? Непонятно.

И почему Марек доверил поиск базы именно Карлу, тоже непонятно.

Но это позже. Сначала Совет, поиск решения, приняте решения… лежало на поверхности. Все согласились, слишком уж быстро согласились, будто заранее знали. Или и вправду знали? Не стоит считать себя уникумом, Давид и тот мог бы додуматься… или Айша ему подсказала? Снова мысли не туда свернули. Итак, база. Выплывшая из глубин веков база. Почему сейчас? Почему Марек столько лет молчал. Почему сам не пытался найти?

Или пытался?

Щеки коснулось что-то холодное и скользкое, Карл едва удержался, чтобы не смахнуть. Нельзя шевелиться, а внезапно объявившаяся брезгливость исчезнет. Чуяло сердце, очень даже скоро исчезнет.

Итак, база и Марек. О базе он знал, свидетельством чему чертежи и коды доступа внешнего периметра. В охране работал? Скорее всего. И отыскать базу он пытался, то его исчезновение, добровольное затворничество, на которое он сослался после. Но… тогда выходит, что отыскать базу не получилось? Или что-то, как вариант кто-то, помешал Мареку воспользоваться оружием.

Вот теперь все логично, все правильно.

Или нет? Может ли случиться, что он упустил из виду какую-нибудь маленькую, но очень важную деталь? А в результате видение ситуации искажено? Статистическая вероятность подобной ситуации мала, слишком мала, чтобы принимать ее во внимание и уж тем более руководствоваться при разработке дальнейшей стратегии существования.

Вот так, привести мысли в порядок, в соответствие с логикой, а странные ощущения – результат воздействия радиационно-энергетического поля Аномалии. Недаром же на территорию Пятна даже ветра не заходят.

Интересно, как там Коннован?

Шестеро. Их было всего-навсего шестеро, мне хотелось плакать и смеяться одновременно. Святой престол либо ничего не знал о да-ори, что маловероятно, либо, напротив, очень хорошо просчитал ситуацию. Пользуясь случаем, я рассматривала будущих конвоиров. Пятеро – точно воины, узнаю этот цепкий взгляд, сразу, как вошли, огляделись, оценили обстановку. Готова поклясться, охрану срисовали моментально, в том числе и засевшего на галерее автоматчика. Профессионалы, мать их.

Вычислить старшего труда не составило – остальные то и дело оглядывались на высокого хмурого мужика перечеркнутой шрамом физиономией. Смутно знакомой физиономией… где-то я его видела. Хотя нет, чушь какая, с инквизиторами прежде сталкиваться не доводилось. И хорошо, что не доводилось, у Меченого такая ненависть в глазах плещеться, что у меня аж дыхание сперло, а я, наивная, полагала, будто хуже князя ничего нету.

Зато шестой – мальчишка, горький человеческий детеныш одних лет с Вальриком, только княжий сын злее, что ли? И умеет больше, а у этого во взгляде такой щенячий восторг, что прямо неудобно. Кто ж его, несмышленого, из Храма выпустил?

– Добро пожаловать, – князь даже встать изволил, надо же, как уважает. – Рад видеть святых братьев в стенах сей славной крепости. С этой минуты наш дом – ваш дом.

– Наши мечи – ваши мечи. – В тон князю ответил старший. А голос-то холодный, будто бы врага заклятого встретил. Хотя, кто их людей знает.

И все же… все же… де-жа-вю… где я могла его встретить?

Нигде.

– Прошу вас, братья, разделить сию скромную трапезу… – Володар обвел рукой стол, накрытый, как я поняла, специально к приезду дорогих гостей. – Небось, изголодались в дороге-то?

– Господь заботится о детях своих, – неопределенно ответил Меченый.

– Антипка! – рявкнул Володар. – Рассади гостей, да смотри у меня, чтобы довольны остались! Вас брат…

– Рубеус, – подсказал монах.

– Вас брат Рубеус прошу сюда, совет держать будем.

Теперь Меченый оказался по правую руку князя, а я стояла слева. Как-то подобная близость не слишком радовала. Ко всему прочему от святоши изрядно несло конским потом. Нет, ошиблась я, определенно, ошиблась.

– Вовремя вы приехали, братья, – против обыкновения, князь начал издалека.

– Господь сподобил, – брат Рубеус обмакнул куриное крылышко в соус, интересно, а как же пост?

– Странные дела у нас творятся…

– Я вижу. Нечисть за одним столом с князем.

Володар фыркнул. За столом… кто тут за столом, они жрут, а я, как собака, нюхаю. Нет, не как собака, той хоть кости достанутся, а мне разве что каша. И то, если Антипка не забудет.

– Негоже, князь. Нечисть истреблять должно! «Днем Господним и во тьме, Создателю не подвластной, в жилище твоем или в месте, где несть души человечей». – Меченый с размаху вонзил нож в столешницу, тонкое лезвие возмущенно зазвенело, а Володар недовольно поморщился. Вот, значит, как. Интересные перспективы открываются передо мной – осиновый кол в грудь и по шее топором. А потом, кажется, они еще и сердца вырезают. Или живот набивают чесноком. Мерзость какая.

– Это святой Лукиан говорил, – подал голос мальчишка, я ожидала, что старший рыкнет на наглеца, но брат Рубеус сдержанно улыбнулся.

– Верно, Фома, святой Лукиан.

– Ну, со святыми спорить не хочу, только от нечисти этой пользы больше, чем от всех книжек вместе взятых, – буркнул Володар, без видимых усилий вытаскивая нож из столешницы. – Нынешней ночью лазутчика захватить сподобились, а он вещи интересные поведал. Остроухая, изложи святым братьям!

С превеликим удовольствием, только ради того, чтобы посмотреть, как у Меченого его постная рожа вытянется.

– И объясняй, как мне объясняла! Давай, не молчи! – Подстегнул князь.

Не молчи, знать бы с чего начать.

– Пленный не является человеком. Это тангр – представитель третьей расы.

– А первые две? – влез с вопросом мальчишка.

– Первая раса – люди. Вторая – да-ори… вампиры то есть, – пожалуй, так им понятнее будет. – Тангры – третья раса. Они появились позже нас.

Вообще-то, это была китайская попытка повторить американо-русский проект. У русских получились вампиры, у китайцев – тангры, но эти детали присутствующим знать не обязательно. Все равно переубедить, что нас создали люди, а не Диавол, не выйдет.

– Танграм удалось создать совместную цивилизацию с людьми. И теперь они собираются расширить территорию и напасть на крепость, – кажется, ничего не забыла. Князь усмехнулся в усы.

– И когда? – осведомился Меченый.

– Скорее всего, этой ночью.

– Почему ночью?

– Тангры не переносят солнечный свет, а без них люди нападать не станут.

– И сколько их?

– По словам пленного – на том берегу ударный отряд – полтора улья.

– Что такое улей? – А брат Рубеус настоящий командир, сначала дело, а потом уж эмоции. Может, обойдется и без осинового кола? Да и глупо как-то, отправлять людей в дальний путь только за тем, чтобы казнить несчастную вампиршу, тут одного гонца хватило бы.

– Во главе улья стоит матка. Она – центральный мозг и сердце улья. Матка также отвечает за поддержание численности, ее выделениями… кровью подпитываются советники, которых в улье от трех в мирное время до десяти, когда срочно нужно поднять численность. Советники проводят инициацию. Это…

– Я знаю, что такое инициация. Дальше.

– За советниками идут командиры, младшие командиры и солдаты. Чем сильнее матка, чем большее количество советников она способна поддерживать, тем больше улей. Во время последней войны уничтожались ульи, насчитывающие двадцать-тридцать тысяч тангров. В этом по моим прикидкам тысяч пять.

– С пятью тысячами Вашингтон как-нибудь справится, – усмехнулся Меченый. – Не вижу проблемы.

– Это только тангры. Улей – верхушка. Они управляют, а воюют люди.

– И сколько их?

– В десять раз больше.

– Невозможно!

Да ну? Это он мне говорить будет, что возможно, а что нет? Интересно было бы узнать, на чем сия уверенность базируется.

– Если людей в десять раз больше, тогда почему они терпят над собой этих тварей? – спросил Меченый.

– Вас в сотни раз больше, чем… вампиров, почему же вы терпите?

Его аж затрясло от злости, видать, ненароком на больной мозоль наступила.

– Ну-ну, остроухая, не балуй! – строго повелел князь, хотя, по-моему, не слишком оскорбился.

– Они привыкли подчиняться.

– Тварям?

– Тварям. Нелюдям. Кому угодно.

– И, неужели, пойдут воевать?

– Пойдут.

– Врешь, тварь! – рявкнул Меченый. – Не может такого быть, чтобы люди на людей шли в угоду нежити!

Конечно, кто бы спорил. Не может, значит, не может. Все люди братья, вся нежить – враги.

– Пускай лучше про этих… как их там…

– Тангров? – подсказала я.

– Во-во, тангров, пускай расскажет, – попросил толстяк. Надо же, слушал, а мне казалось, он занят исключительно поглощением еды, которую сгребал в тарелку без всякого стеснения и представления о хороших манерах. Князь махнул рукой, разрешает, значит.

– Они похожи на нас, не внешне – физиологией… ну, тем, что внутри. Не выносят свет, серебро ядовито, и без человеческой крови долго не могут. Физически сильнее человека, но слабее вампира. И живут они меньше. Простой солдат существует лет двадцать.

– А потом? – мальчишка разве что на месте не подпрыгивал от нетерпения, в глазах горел огонь познанья, понятно, книжник. Я улыбнулась – родная душа, как никак.

– Дальше либо в младшие командиры пробиваются – это еще лет десять, либо умирают. Срок жизни не ограничен лишь у матки.

– А советники?

– Достоверных данных не существует, может, двести, триста, четыреста. Честное слово – не знаю.

Вопрос следовал за вопросом, я старалась отвечать. Говорила. Убеждала. Просила. Они были слишком уверены в собственных силах, даже князь, и тот не хотел верить, что крепость не выстоит. А она не выстоит, это стало понятно с первых слов пленника.

– Успокойся, остроухая, – Володар хлопнул по столу. – Вашингтон не одну сотню лет стоял на этом месте. И стоять будет! А улей этот уничтожим к чертовой матери!

Один, может, и уничтожат. Если очень повезет. Но, на место этого улья придет следующий. Или два. Или три. Если все обстоит так, как рассказывал пленник, то в Кандагаре сотни ульев и сотни тысяч воинов. Грядет новая война, которая перевернет этот мир. А я даже не могу предупредить своих, Карл бы понял, Карл бы поверил, Карл придумал бы что-нибудь, способное остановить грядущую бойню.

Карл в Орлином гнезде, а я – в крепости Вашингтон, среди людей, которые не желают меня слушать, потому что не верят, будто какой-то твари есть дело до людей.

Есть.

Тангры – наши враги, еще со времен Последней войны. Это сильнее меня, сильнее разума, сильнее желания быть свободной – взаимная ненависть заложена в генах.

– Они расселяются. И, сколько бы людей не полегло у стен крепости, они пригонят еще. Сто тысяч, двести, триста… столько, сколько понадобится…

Володар нахмурился, бесполезный спор начал раздражать его. И повинуясь гневному взгляду, я замолчала. Будь, что будет, я так сделала все, что могла.

Но на душе было гадостно.

– Ваша светлость, ваша светлость! – в залу влетел мальчишка, один из тех, кто бегает по замку, выполняя мелкие распоряжения. – Там… в оружейной зале… Там – драка! И… это… того… Там Вальрик господ убивает!

Мальчишка втянул голову в плечи и на всякий случай отступил к двери. А князь… если до этого момента взгляд его светлости я называла мрачным, то теперь… кажется, я не доживу до начала войны. Вальрик, Вальрик, черти бы тебя побрали, другого времени не нашел!

Володар с такой силой грохнул кулаком по столу, что один из кубков опрокинулся, покатился по столу, оставляя темно-красный, винный след, очень похожий на кровь.

– Что стоишь? Иди, разбирайся со своим приемышем!

Повторять приказ не потребовалось.

Ну, Вальрик! Убью паразита, если кончено, спасти успею.

Вампирша сорвалась с места и выскочила за дверь, и мальчишка-провожатый за нею. И Фома дернулся было, но встретившись взглядом с братом Анджеем, сел на лавку. Ну да, верно, негоже ему, посланнику Святого Отца по крепости бегать.

А вампирша… она. Женщина. Девочка.

Странно, отчего-то Фома другого ждал, ну воина, зверя, чтоб как в книгах клыки и ярость, чтоб серой пахло. Хотя, может, он стоит далеко, оттого и запаха не чует.

– Занятные дела творятся у вас, князь, – брат Рубеус налил себе вина. – Нежить, которую взаперти держать следует, свободно по замку гуляет…

– А ты меня поучи еще! Молокосос. Приехал. Рассскомандовался! – Володар наливался нездоровой краснотой, смотреть на него было страшно, а ну как прикажет взять и расстрелять их, вот прямо тут, в зале.

– Детей не пугай, – пробурчал Морли. – Князь, ты ж меня знаешь. И я тебя знаю. Если так оно, то значит, оно так надо. Верно?

– Верно.

– Вот и я говорю, что верно. А брат Рубеус, он у нас в вере силен… бывает.

– Прошу прощения, но, кажется, я уже поел. Не соблаговолит ли светлейший князь дать мне провожатого. Отдохнуть хочу. С дороги. – Брат Рубеус говорил нарочито громко, и от каждого его слова Фома вздрагивал все сильнее.

– Соблаговолит, – отозвался Володар. – Акимка! Проводи! А ты это… не сердись, ни к чему распри, ну как и вправду войне быть? Чего уж теперь.

Рубеус молча покинул зал. На некоторое время воцарилась тишина, гулкая, неприятная.

– Эээх, – Морли вздохнул. И потянулся за цыплячьей тушкой.

– Крутоват он. Прям не по годам крутоват. Раньше-то помнится, попроще был, – князь подвинул блюда с кусками беловатой, рассыпчатой рыбины, украшенной мочеными яблоками. – Взлетел, загордился. Птица важная, прям спасу нету!

– Да не, он – парень простой, гонору нету. Это из-за твари твоей сердится.

– А чего сердится? Спокойная она, языкастая, правда, не в меру, а так ничего… – князь брал рыбу руками, долго выбирал мелкие косточки, а крохкое мясо складывал на кусок хлеба, прикрывая сверху зеленым листом салату. – Да и толку-то с нее поболе, чем с Рубеуса твоего. Позабыл уже, небось, кто его тут выхаживал… и про сопли свои кровяные, и про кошмары… н-найденыш!

Найденыш? Это он про кого, про Рубеуса что ли?

– Анджей, – позвал Морли, отодвигая в сторону бокал, – ты б Фому проводил-то, чай, утомился…

– С дороги, – подсказал князь.

А перечить Фома не осмелился. И Анджей тоже, только, когда за дверь вышли, тихо так сказал:

– Не прав он.

– Кто? – Фома не то, чтобы совсем понял разговор, просто интересно стало.

– Володар. Ты его не слушай. Ты меня слушай и все буде добро! – Анджей широко улыбнулся и похлопал по плечу. – А нежить-то какова… не, ну чтоб баба… пятеро инкивзиторов одну бабу волокут.

– Сопровождают, – поправил Фома.

– Во-во, сопровождают, – Анджей расхохотался. – Точно… этим, как его, кортежем…

Время свернулось в спираль, тело двигалось само, независимо от желания Вальрика. Уйти от удара, захват – и Айвор покатился по полу. Теперь пригнутся – ремень просвистел над головой. Прыжок в сторону – металлические бляшки высекли искры из каменного пола. Вперед, пока Грег отводит руку для замаха – и по колену…

Сапоги боевые, со стальными пластинами на носах.

Неприятный хруст и крик боли.

На этом везение закончилось – удар сзади сбил Вальрика с ног. Больно. Будто из груди весь воздух вышибли, а пол грязный… почему здесь настолько грязный пол? Трещины в камне крестом пересекаются…

Вальрику почти удалось подняться.

Почти…

Следующий удар пришелся по ногам. Потом по ребрам. Потом… потом все тело превратилось в один сплошной комок боли.

– Я убью этого сучонка! – рев Айвора доносился откуда-то издалека. Вальрик хотел ответить, честно, но рот наполнялся кровью, и слова тонули. Он сам, наверное, утонет в горячем соленом море…

Невкусная.

– Что здесь творится? – голос, пробившийся сквозь пелену боли, походил на яркую солнечную вспышку.

Тварь.

Коннован.

Она пришла спасти его…

Стыдно.

Глава 8

Черт! Нет, тысяча чертей! В первый момент я не узнала Вальрика. Даже тангр после многочасовых трудов Ратомирки выглядел более целым, чем княжий отпрыск, который из-за врожденного упрямства и несказанной дурости ввязался в драку с четырьмя здоровыми отморозками.

Ну почему он никому ничего не сказал?

А эти четверо уродов в человеческом обличье здесь же, смотрят так… с вызовом. Ну, я – не Вальрик, быстро на место поставлю, и плевать на княжеский гнев, в конце концов, Володар сам приказал мне разобраться.

Пауза затягивалась. Я не могу помочь Вальрику, пока они здесь – непременно ударят в спину. Не из-за ненависти, а потому, что разошлись, распробовали забаву и жаждут продолжения.

– Предлагаю вам уйти.

Стараюсь быть вежливой, а они принимают вежливость за слабость, переглядываются, думают, оценивают, насколько я опасна. А Вальрик-то молодец, кое-чему научился. Вон один, кажется, его Айвором зовут, руку осторожно придерживает – никак, перелом. А второй, который с ремнем, за колено держится. С двумя справился – уже прогресс. Ничего, когда-нибудь и четверых одолеет. И шестерых. Если выживет, конечно.

– Иди отсюда, – велел Серж. Этого я хорошо знаю, еще тот урод моральный.

– Только после вас.

– Ты тут не больно-то!

– Не больно что? – я шагнула вперед. Они попятились. Странно, обычно победа пьянит, заставляет забыть об опасности, что ведет к неадекватной оценке следующего противника. Они не должны отступать, они должны нападать, и я почти хотела, чтобы это произошло. Они нападут – я отвечу.

– Это видела? – самый крупный из четверых продемонстрировал кулак. Впечатляет. Особенно дворовых девчонок, которые, должно быть, при виде подобной силы млеют.

– Силища.

Он зарделся, точно маков цвет.

– Слышишь ты, тварь, – вперед выступил Серж, – убирайся отсюда. Зачем тебе лишние проблемы? На четверо, а ты одна… если вдруг что случится, то никто нас не упрекнет, что слегка нежить покалечили, когда от нее же защищались…

– Слушай сюда, мальчик. Я – не Вальрик. Я вам руки ломать не стану, это непродуктивно. Я вам сразу шеи сверну. Понятно?

– Не посмеешь.

– Хочешь, поспорим?

Я вытащила из-за пояса стилет, и зажав между пальцами трехгранное лезвие, переломила пополам. Фокус несложный, но впечатление производит.

– А шею еще проще. Только звук немного другой. Ну да не мне вам рассказывать, с каким звуком кости ломаются, вы же у нас в этом деле специалисты. Итак, с кого начать? С тебя, Серж? Или с тебя Айвор?

Поединок можно было считать состоявшимся. Вернее, поединка не будет – побелевшие лица и неуверенные взгляды, которыми обменивались братья, свидетельствовали о наличии некоторого разума или скорее не разума, а здравомыслия. Но если начнут упрямиться, я охотно продемонстрирую теорию на практике, даже знаю на ком – Серж. Зуб даю – эта проделка его рук дело.

– А ты наглая тварь. Я таких люблю, – он ощерился, вытер раскровавленную щеку рукавом. – Упрямых ломать приятее. Когда-нибудь я тебе покажу, обещаю…

– Идет. А теперь убирайтесь.

Они ушли, а я получила возможность заняться Вальриком, не опасаясь удара в спину.

Дышит, но без сознания. Оно и к лучшему: обезболивающих в этом мире пока не придумали. В зал заглянул мальчишка, тот самый, что донес о потасовке князю.

– Ты. Как тебя зовут?

Он испуганно съежился, но ответил.

– Али, госпожа!

– Али, ты знаешь, где Ильяс живет? Или Фалько?

– В угловой башне. Князь их вместе поселил!

– Хорошо, Али. А теперь сбегай-ка туда и позови… скажи, мне нужны двое, пусть еще плащ захватят. Понял?

– Да, госпожа. Двое и плащ! – Мальчишка метнулся исполнять поручение.

Вальрика перенесли в общий зал. Оказывается, Володар от щедрот своих выделил группе отдельное помещение, где все и обитали. Все, кроме Вальрика, у которого имелись собственные покои. Ничего, пускай сначала выздоровеет, а потом переселяется, куда захочет. Если захочет.

– Ильяс – принеси теплую воду. Край – чистое полотно. Ингар – сходи за отцом Димитриусом, скажи, чтобы травы свои захватит. Еще мне нужны ножницы, острый нож и тонкая игла. Быстро!

Ребята поняли правильно, и спустя минут пять у меня под рукой было все необходимое. Эх, отправить бы мальчишку в Орлиное гнездо, там у Карла такая лаборатория, что мертвого на ноги поднять можно. А тут – нож, корыто с водой, и травы с братом Димитриусом в придачу. Толстяк ахает, охает, путается под ногами и порывается сделать Вальрику кровопускание – местную панацею ото всех болезней.

– Брат Димитриус, вы пока присядьте. Нарем, подай его святейшеству стул.

– Нет, вы не понимаете! – сидеть монах отказывался, он нервно заламывал руки, и тянулся к ножу. – Дурную кровь нужно выпустить обязательно! Во избежание горячки!

– Ему уже столько крови выпустили, что не понятно, как еще жив.

– Дурная кровь… обязательно следует выпустить дурную кровь, а то горячка…

– Брат Димитриус. – я изо всех сил старалась не сорваться на крик, вместо того, чтобы оказывать помощь парню, мне приходится возиться со священником, впавшим в истерику. – Сядьте, пожалуйста, вон туда, и побеседуйте с Наремом о высоком, он в последнее время сильно о душе беспокоится, а Вальрика оставьте мне. Клянусь, если вы будете мешать, и он умрет, то, прежде чем князь открутит голову мне, я проделаю ту же процедуру с вами. Понятно?

– Да.

– Вот и хорошо.

В целом, все оказалось не так и плохо. Пара сломанных ребер, двойной закрытый перелом левой руки, вероятное сотрясение мозга, сломанный нос, рваная рана на голове и ушибы. Очень много ушибов. Всякий раз, стоило мне прикоснуться к княжичу, как брать Димитриус тут же вскакивал со своей табуретки, и нерешительно потоптавшись на месте, снова садился. Нервный он, однако.

А Вальрик молодец. Очнулся почти сразу, но, стиснув зубы, терпел. Даже когда рану зашивала, и то не пикнул. Упрямый.

– Здесь пока поживешь.

Он кивнул.

– Князю сама доложу.

Он снова кивнул.

– Ильяс, пригляди за ним, я скоро вернусь. И еще. Никакого кровопускания! Понятно?! – Оскорбленная физиономия брата Димитриуса стоило того, чтобы на нее полюбоваться.

– А что мне делать?

– Молитвы почитайте.

– За упокой? – Толстяк был настроен пессимистично.

– Только если сами упокоиться хотите.

Шутка моя монаху не понравилась, он запыхтел – ни дать, ни взять, еж возмущенный – и, перекрестившись, благочестиво воздел глаза к потолку. Губы его шевелились, но наружи не прорывалось ни звука. Ох, святой отец, есть у меня такое нехорошее предчувствие, что в скором времени вам придется читать много заупокойных молитв. Дай-то Бог, в которого мы, да-ори, не верим, но продолжаем надеяться, чтобы я ошибалась.

Князь ждал меня. Князь был зол. Нет, не так, князь кипел, переполненный яростью, и прямо-таки жаждал дать этой ярости выход. Похоже, его версия произошедшего несколько отличалась от моей. Зато монахи куда-то исчезли.

– Ну? – Кустистые брови сошлись на переносице, а усы грозно встопорщились. – Ты можешь объяснить, как этот мальчишка посмел поднять руку на собственных братьев?!

– Могу.

Этот мальчишка лежит сейчас пластом и мучается от боли, а оскорбленные братья, небось, заливают горе вином из запасов заботливого папаши. Одна надежда – у его светлости хватит терпения выслушать мой вариант событий.

– У него выхода не было.

– Неужели?

– Их четверо и с оружием…

– Деревянные игрушки!

– Оружие. Дубина тоже из дерева, а кости ломает. Они воины. Вальрик – мальчишка.

– Он мог убежать!

– А вы хотели бы, чтобы ваш сын бегал от неприятностей?

Князь возмущенно фыркнул, отметая крамольную мысль, и задумался. И чем дольше он думал, тем спокойнее мне становилось. Володар – не идиот, сообразит, что Вальрик не стал бы затевать драку сразу со всеми, а, если бы и стал, то уж об оружии позаботился бы.

– Сильно пострадал?

– Жить будет. Но… да, сильно.

– Чего они не поделили? – Князь тяжело опустился на деревянный трон, и я впервые увидела, насколько он стар. Руки почти одного тона с темным деревом, глубокие морщины шрамами, а в волосах полно седины. – Вино будешь?

– Буду.

Мы пили молча, я рассматривала апартаменты, а Володар меня.

– Ладно, можешь идти.

Я поднялась.

– А он молодец. Двоих бы одолел, как ты думаешь?

– И четырех. Просто у него опыта не хватает.

Вальрик спал, а брат Димитриус, обеспокоено склонившись над ложем, шептал молитвы. Похоже, я ошибалась – не такой уж он и равнодушный, наш святоша, вон как беспокоится за мальчишку, почти как за родного сына.

– Все в порядке?

Ильяс кивнул.

– Как бы лихорадки не было! – поделился своими опасениями брат Димитриус. Ох, и достал же он меня со своей лихорадкой. На всякий случай я пощупала лоб – холодный.

– Святой отец, все будет хорошо.

Он кивнул, хотя по глазам вижу – не верит.

– Я умею лечить.

Между прочим, чистая правда, Карл сам меня учил. Сначала лечить, потом убивать.

– Вы бы лучше с братьями его поговорили…

– Их души закрыты для меня. – Вздохнул монах. – Я еще посижу здесь?

– Сидите.

А я, пожалуй, отдохну. Лечь пришлось в общем зале, так спокойнее, а то кто знает, какая дурная мысль залетит в головы прибабахнутых братцев моего подопечного?

Разбудили меня человеческие голоса. Нервный шепот, движение воздуха – должно быть говорившие жестами восполняли недостаток слов, и тихий свист.

– Так, что воевать будем? – Это Селим, он тянет звуки и слегка шепелявит.

– Будем, – Ингар. Или Край. Нет, скорее все же Ингар.

– А она?

– И она будет, куда денется.

Надо же, какие мы категоричные. Куда я денусь… а и правда, куда я денусь?

– А верно, что у них в войске одни вампиры?

– Вот те крест! Своими глазами видел – здоровые, страшные, кожа зеленая, а во лбу рога!

Интересно, я бы тоже на такое диво поглазеть не отказалась бы.

– Тогда это не вампиры, – огорчился Селим. – Вон у нее, глянь, рогов нету. И кожа белая.

Ух, ты, какой наблюдательный.

– А она не слышит?

– Нет. Они когда спят, ничего не слышат и не видят.

– Не может быть!

– Может!

– Вы еще подеритесь, – я села, ох, чует мое сердце, сегодняшняя ночь будет очень долгой. – Что тут творится?

– Ну… – с Ингара моментально слетела вся его спесь. – Это… Война!

– Давно?

– Солнце село, так они и поперли!

Спрашивать, отчего меня не разбудили, бесполезно. Приказа не было, вот и не разбудили. Сама виновата. Зато выспалась. И вообще, если бы Володару нужна была помощь, или хотя бы консультация, он стесняться бы не стал. Посему выходит, что пока люди справляются сами.

– Как Вальрик?

– Живой.

– Без вас знаю, что живой. Чувствует себя как?

По тому, как ребята нахмурились, я поняла, что до пресловутого единства в отряде еще жить и жить. Вальрик не любит их, они отвечают взаимностью.

– Чего с ним возиться! – пробурчал Селим, он ни к кому не обращался, сам с собой разговаривал, но я услышала.

– Он один из вас. Понятно?

По глазам вижу, не понятно. Вальрик слишком долго отделял себя от остальных, чтобы одна моя фраза могла стереть эту границу. А я не находила слов, чтобы объяснить им, что скоро привычный мир рухнет, они увидят настоящую войну, кровь, дым и боль, что тангры сословных различий не знают. Им все равно, кто – князья, священники, воины, крестьяне. Тангры пришли сюда жить и не отступят.

Третья раса.

Мои враги.

Думаю, они тоже не забыли…

Приказа отдыхать Фома ослушался, причем сознательно – как можно думать об отдыхе, когда вокруг произошло столько всего! Даже если тот странный разговор Морли с князем опустить, то за какой-то час вампирша рассказало больше, чем Фома узнал за годы, проведенные в Храмовой библиотеке! А ведь память недолговечна, и кто знает, сколько важной информации пропадет навеки лишь потому, что один несознательный послушник, поддавшись лени, лег спать, вместо того, чтобы исполнить свой долг. Нет, не бывать тому. Анджей тихо сопел в кровати, а Фома, склонив голову над чистым листом бумаги, размышлял.

Он скорее умрет, чем позволит хоть одной частичке драгоценного знания кануть в небытие. Итак, с чего начать? Про крепость он уже написал. И про князя тоже, а вот про вампиршу – нет.

«Она есть порождение извечной Тьмы, существо, обделенное Господом, ибо душа ее умерла в тот миг, когда тело покорилось зову Диавола. И метка Рогатого видна каждому, кому открыт свет истинной веры..

Ее кожа бледна, как лепестки ночной лилии, что зовется в народе вампирьей благодатью или вампирьим цветком. Если верить святому Дамоклу, известному глубиной своих познаний, лишь горячая человеческая кровь способно вдохнуть краски в белый мрамор ее щек…».

Фома перечитал написанное, выходило красиво, но… не слишком правдоподобно. Вапмирша и в самом деле здорово отличалась от нормальной женщины, но никаких особых меток рассмотреть не удалось: ни отпечатка дьявольского копыта на челе, ни хвоста, ни раздвоенных копыт. Даже обидно.

Единственно, что необычного разглядел: белую кожу да глаза, похожие на два колодца в бездну.

Но про глаза уже писали до Фомы…

Зато сколько всего она рассказала! Третья раса! Существа, подобные вампирам, но не вампиры. Существа, затерявшиеся в человеческом море. Проклятые повелители! Да, именно так. Фома попробовал словосочетание на вкус, и записал:

«Без сомненья, на Земле остались люди, которых не коснулся еще свет Истины. Несчастные, забывшие о Боге, есть пример того, в какие бездны способен низринуть душу человеческую Сатана. Слуги его создали Империю, и, возрадовавшись, нарекли себя Повелителями овец Господа нашего, а людей же сделали пищей. Имя проклятым повелителям – Тангры…»

– Как ни гляну – ты все пишешь. – брат Анджей зевнул, – поспал бы лучше, а то, глядишь, и вправду завтра воевать придется…

Воевать? Воевать Фома не хотел. Да и князь же говорил, что бояться нечего… ну да, с Божьей помощью и пушками, упрятанными в толстых стенах Вашингтона, можно спать спокойно. Или не спать, тем более, что ему еще работать и работать.

И Фома снова склонился над пергаментом.

А вот про разговор тот непонятный помеж Морли и Володаром записывать? Наверное, следует упомянуть, тем паче, Святой отец отдельно подчеркнул, что записывать нужно все.

«Однако не могу умолчать престранную беседу, невольным свидетелем которой я стал…»

Земля остывала, это первый признак приближения ночи. Скорей бы. Вынужденное бездействие угнетало, да и в целом в дневных стоянках мало приятного. Корни, черви, холод и вода, а сверху неукротимое солнце, как призрачный меч.

На лирику потянуло… сейчас и стихи напишутся. Что там с мечом рифмуется? Свеч? «Сверху меч, игра не стоит свеч…» Ну вот опять.

Стоит, более чем стоит. А пока время есть не лежать надо, а восстановиться, выйти из полусна. Сначала дыхание – воздуха почти нет, но он и не нужен – организм да-ори хорошо приспособлен к подобным «неудобствам». Теперь кровь, основное сердце начинает биться чуть быстрее, два других включаются в ритм… Мышцы… Органы чувств…

Люди и сами до конца не поняли, насколько совершенную машину им удалось создать.

Кажется, солнце село. Карл выждал еще с полчаса – рисковать он не любил, потому дожил и до этой войны. Все. Можно. На то, чтобы пробить тонкую полоску земли, отделявшую его от поверхности, ушла доля секунды. Ночной лес зашелестел, приветствуя нежданного гостя. Ночной лес выражал свое беспокойство и негодование – слишком много чуждых существ собралось нынче на берегу реки. Существа рубили деревья, убивали других существ и загадили чистый воздух запахами металла, оружейной смазки и пороха. Ночной лес жаловался единственному, кто был способен его слышать.

Армия Кандагара двинулась в наступление.

Карл ласково погладил морщинистый ствол, где-то в глубине, под толстой корой, укрывающей нежное нутро, подобно тому, как стальная кольчуга защищает тело воина, билась жизнь. Люди, самоуверенные существа, считавшие себя хозяевами мира, не умели чувствовать жизнь так, как да-ори, созданные для того, чтобы убивать.

– Потерпи, скоро это закончится.

Дерево не ответило, и Карл двинулся дальше. Его путь лежал вглубь леса и еще дальше, туда, где лес заканчивался, и открывалась степь. Если, конечно, за две тысячи лет здесь еще осталась степь.

Те, что на берегу не слишком интересовали его, как, впрочем, и те, что в крепости.

Пускай сами разбираются.

Мир сузился до одной яркой точки. Никогда еще боль не была такой острой. И обида… Он снова проиграл. Струсил. Не нашел в себе сил подняться и продолжить бой. Следовало плюнуть в лицо врагу, как поступали герои древних баллад, а он… он лежал, прикрывая голову руками, и молился, чтобы следующий удар оказался последним.

Тварь сказала, что он поправится. Тварь спасла его. Вальрик теперь в долгу у твари, и от этого втройне больнее. Он снова не оправдал надежд, пускай даже это надежды существа, проклятого Господом. Она долго учила Вальрика, а все без толку, она в одиночку справилась с четырьмя, а он не сумел.

– Открой глаза, я знаю, что ты не спишь, – она была рядом. Сейчас она скажет, что Вальрик безнадежен. Все его учителя в конце концов произносили это слово, и отец им верил. Он и сам так считал, просто продолжал надеяться, а Вальрик этих надежд не оправдывал.

– Не притворяйся.

Пришлось подчиниться.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. – Болело все, руки, ноги, голова, но Вальрик скорее умрет, чем признается.

– Завтра будет еще хуже, – пообещала она. Хуже? Куда уж хуже.

– Ты – молодец.

– Что? – Вальрику показалось, что он ослышался. Она не может хвалить его. Его никто никогда не хвалил, тем более за неудачи.

– Молодец, говорю. Не растерялся, у Айвора вывих, второму, извини, лично не знакома, ты коленную чашечку выбил.

– Чего?

– Хромать теперь до конца жизни будет, при вашей-то медицине.

– Я проиграл.

– Ну, – тварь улыбнулась, не так, как она обычно улыбалась, приготовив очередную пакость для десятки, а нормально, почти, как человек. Она и есть человек, неожиданно подумал Вальрик, только с клыками.